РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ОТДЕЛЕНИЕ ЛИТЕРАТУРЫ И ЯЗЫКА
НАУЧНЫЙ СОВЕТ «РУССКИЙ ЯЗЫК»
ИНСТИТУТ РУССКОГО ЯЗЫКА им. В. В. ВИНОГРАДОВА
В. В. ВИНОГРАДОВ
ИСТОРИЯ СЛОВ
около 1500 слов и выражений
и более 5000 слов, с ними связанных
Рецензенты:
докт. филол. н. профессор [В. П. Вомперский!
докт. филол. н. профессор В. М. Живов.
Ответственный редактор
Редакторы-составители:
академик РАН Н. Ю. Шведова.
докт. филол. н. Е. С. Копорская,
докт. филол. н. В. В. Лопатин,
докт. филол. н. М. В. Ляпон,
докт. филол. н. И. С. Улуханов,
канд. филол. н. Л. Л. Агафонова,
канд. филол. н. В. А. Плотникова,
канд. филол. н. Е. П. Ходакова.
В систематизации рукописей, в составлении аппарата книги, в проверке источников, а также в
подготовке всей книги к печати принимали участие канд. филол. н. Ю. А. Алемасцева,
М. В. Рогова, Ю. А. Смирнова.
В и н о г р а д о в В . В.
История слов/ Российская академия наук. Отделение литературы и языка: Научный со­
вет «Русский язык». Институт русского языка им. В. В. Виноградова РАН/ Отв. ред. ака­
демик РАН Н. Ю. Шведова. — М.: 1999.
Книга представляет собой ранее не публиковавшийся труд, посвященный истории основных
пластов русской лексики под углом зрения важнейших исторических процессов в ее развитии. В
монографию вошли главы, специально посвященные истории более 1500 русских слов и выраже­
ний, восходящих к общеславянской, церковнославянской, народной русской, диалектной, профес­
сиональной, жаргонной лексике, к заимствованиям и индивидуальным новообразованиям. Слово­
указатель в конце книги отсылает читателя к более чем 7000 слов и выражений, истории которых
автор так или иначе касается в основном тексте. Книга адресована как филологам, так и всем тем
читателям, которые интересуются историей языка и русской общественной мысли.
Второе издание является стереотипным; однако в него внесены исправления, относящиеся ко
всем замеченным в первом издании (1994), опечаткам, неточностям в написании иноязычных слов,
в нескольких случаях — к сведениям о месте и времени публикации отдельных заметок.
Лицензия ЛР № 066017 от 22 июня 1998 г.
Подписано в печЬть 03.07.00 г. Формат 70x100/16. Печать офсетная. Усл. печ. л. 92,8.
Тираж 3000 экз. Заказ N° 456.
Московская типография № 2 Министерства по делам печати, информации и телерадиовещания.
129085, Москва, пр. Мира, 105.
ISBN 5-88744-033-3
ISBN 5-89285-026-9
111 III III III 111 IIII III II III
IIIIIIIlllllII I I
9Н 785892"850261
© В . М . М а л ь ц е в а , 1994 г.
® с о с т а в л е н и е и текстологическая обработка
Институт русского языка РАН: Н. Ю. Шведова, Л. Л. Агафонова,
^* ^ ' Копорская, В. В. Лопатин, М. В. Ляпон, В. А. Плотникова,
**• ^ ' У д У х а н о в > Е- П. Ходакова, 1994 г.
© стилевое оформление "АЗЪ", 1999 г.
Предисловие
Один из самых замечательных русских языковедов XX в. академик
В. В. Виноградов (1895—1969) был ученым, продолжавшим и развивавшим тради­
ции той русской филологической школы, последователи которой, обладая глубо­
кой гуманитарной эрудицией, в своих исследованиях не проводили резкой грани
между проблематикой, лежащей в сферах языкознания и литературоведения, сти­
листики и текстологии, теоретической лингвистики и практического применения ее
результатов. Перу В. В. Виноградова принадлежит более 300 работ, посвященных
самым разным вопросам русской филологии: это фундаментальные исследования
по истории русского языка, по его грамматике, лексике, труды о языке и стиле пи­
сателей-классиков, текстологии, лексикографические и историографические рабо­
ты. Во всех этих областях ученым было сказано новое слово; им создана школа
учеников, которые продолжали и продолжают развивать его идеи.
В. В. Виноградов многие годы работал над монографией, посвященной истории
слов и устойчивых выражений, задуманной им как исследование путей развития
русской лексики и фразеологии в ее неразрывной связи с историей общественной
мысли и культуры русского народа. Начиная с 20-х гг., в течение нескольких деся­
тилетий он любовно и тщательно собирал материалы, касающиеся истории слов и
выражений, принадлежащих литературному языку, русским народным говорам,
народной разговорной речи, истории славянизмов, древних и новых заимствова­
ний, индивидуальных новообразований, профессионализмов, жаргонизмов. Был
собран огромный и неоценимый материал, рассредоточенный по таким источни­
кам, которые уже тогда были редки и малодоступны. Те свои разыскания, которые
В. В. Виноградов считал относительно законченными, он публиковал в виде статей
и заметок в русских и зарубежных журналах и сборниках, многие из этих изданий
сейчас стали малодоступны или вообще недоступны для читателей, некоторые
просто утрачены. Однако в таком виде опубликована была только часть большой
работы: многое осталось в рукописях, в незаконченных этюдах и набросках, просто
в виде снабженных заметками выписок из художественных произведений, слова­
рей, из работ других авторов — историков, этнографов, фольклористов, литерату­
роведов; сами эти наброски и выборки, замечания к ним представляют большой
научный и познавательный интерес.
Акад. В. В. Виноградов принадлежал к числу тех лучших представителей рус­
ской интеллигенции, которых не миновала судьба, уготованная им коммунистиче­
ским режимом1. Дважды он был в далеких ссылках; уже вернувшись, после войны,
он испытал гонения, которые обрушили на него сторонники марровского так назы­
ваемого «нового учения о языке»; вопреки здравому смыслу его пытались даже об­
винить в «космополитизме»; он был «виноват» в том, что знал и ценил работы за­
рубежных ученых и не считал себя вправе обходить их молчанием в своих иссле­
дованиях. Условия жизни, в которых В. В. Виноградов работал в 20-ых, 30-ых,
О так называемом «деле славистов» см.: Робинсон М. А., Петровский Л. П. «Н. Н. Дурново и
Н. С. Трубецкой: Проблема евразийства в контексте "дела славистов" (по материалам ОГПУ —
НКВД)» // Славяноведение. М., 1992, № 4.
2
40-ых гг., были далеки от тех, которые способствовали бы творческому труду: уче­
ный часто не имел даже бумаги и писал на клочках оберток, на обрывках школь­
ных тетрадей.
После смерти В. В. Виноградова его жена Н. М. Малышева собрала, в числе
других рукописей, оставшиеся во многих папках разрозненные материалы, касаю­
щиеся истории слов; ее горячим желанием было увидеть монографию опублико­
ванной. Но с оставшимися материалами, даже просто для их расшифровки и про­
чтения, нужна была очень большая работа; некоторую ее часть в 70-ых гг. продела­
ла Г. Ф. Благова: ею вместе с библиографом Л. М. Радкевич и при участии вдовы
академика Н.М.Малышевой были предварительно обработаны около 130 статей
(см. об этом в статье Г. Ф. Благовой «Архивные материалы акад. В. В. Виноградова
по истории русских слов и выражений» // Филологические науки, 1977, № 5). В се­
редине 80-ых гг. к систематизации материалов и к подготовке монографии присту­
пила группа русистов-лексикологов, которые были учениками В. В. Виноградова
или его ближайшими сотрудниками; в эту группу и вошли редакторы-составители
предлагаемой читателю книги. В течение нескольких лет разбирались и системати­
зировались все сохранившиеся материалы: карточки с выписками, рукописи, от­
тиски статей и заметок, опубликованных в теперь уже далекие годы. Был проверен
(к сожалению, не полностью — из-за малодоступности источников, а также часто
из-за неточности, по памяти, цитации) библиографический аппарат и основной
массив цитат.
В архиве В. В. Виноградова сохранились машинописные тезисы, позволяющие
осмыслить ту концепцию и те планы, по которым он предполагал построить свою
будущую книгу2. Эти тезисы (предположительно конца 40-х годов) под названием
«Из истории лексики русского литературного языка XVIII — XIX вв.» воспроизво­
дятся полностью вслед за предисловием.
В 1946 г. в «Научном бюллетене ЛГУ» (1946, № 6, с. 16—18) В. В. Виноградов
опубликовал авторскую аннотацию монографии под названием «Материалы и ис­
следования в области исторической лексикологии русского литературного языка».
(В рукописном архиве название будущей книги, написанное на ветхом листке бу­
маги, звучит иначе: «Из истории русской мысли и русского слова. Очерки русской
исторической лексикологии»). Здесь автор кратко изложил общую концепцию и
план будущей книги, посвященной истории русской лексики. Предполагалось, что
книга будет состоять из 9 следующих глав: глава первая «Задачи исторической
лексикологии»; глава вторая «Проблема слова и значения как объект историколексикологического исследования»; глава третья «Лексический состав русского
литературного языка с исторической точки зрения»; глава четвертая «Основные
проблемы изучения народной лексики в составе русского литературного языка»;
глава пятая «Описание наиболее типичных семантических процессов, характери­
зующих формы и способы воздействия народно-поэтической, народно-областной и
жаргонно-профессиональной лексики на словарь русского литературного языка»;
глава шестая «Основные проблемы изучения так называемых славянизмов в соста­
ве русского литературного языка»; глава седьмая «Основные семантические про­
цессы, характеризующие историю старославянских, позднейших югославянских и
славянорусских элементов лексики в структуре русского литературного языка»;
Ранний общий план книги, который в статье Г. Ф. Благовой назван «тобольским», в архиве
В.. В. Виноградова нами обнаружен не был.
3
глава восьмая «Основные задачи изучения заимствованных слов в составе русского
литературного языка»; глава девятая «Главные семантические процессы, характе­
ризующие историю заимствованных слов на почве развития русского литературно­
го языка».
При подготовке настоящего издания составители пытались расположить мате­
риал в соответствии с этим планом. Но осуществить это оказалось практически не­
возможным: с одной стороны, в сохранившихся материалах отсутствовали какиелибо фрагменты, указывающие как на общую организацию книги, так и на связь ее
будущих глав; с другой стороны, в большинстве главок и заметок оказались тесно
переплетенными сюжеты, которые, согласно изложенному автором плану, должны
были бы быть разнесены по разным разделам. Поэтому составителями книги была
избрана такая композиция, в которой материал внутри ее трех основных частей
располагается по алфавиту слов и выражений и таким образом предстает в виде ис­
следовательских статей своеобразного историко-культурологического лексикона.
Книга состоит из трех частей: в первую часть вошли относительно законченные
статьи и заметки — как опубликованные, так и неопубликованные; вторая часть
включает незаконченные этюды, наброски, выписки и сопровождающие их заме­
чания. Все материалы, вошедшие в две первые части книги, сверены с рукописями;
если рукопись оказывалась полнее опубликованного варианта, такие пополнения
вносились в публикуемый здесь текст. Третья часть книги содержит материалы,
специально выбранные из опубликованных трудов В. В. Виноградова и относящие­
ся к истории отдельных слов и фразеологизмов, а также к истории целых серий
слов. Эти материалы неравноценны: с одной стороны, это относительно закончен­
ные фрагменты, свободно включаемые автором в контекст работ по словообразо­
ванию, грамматике, поэтике, языку писателей, с другой стороны — отдельные
краткие заметки, попутно сделанные замечания. Естественно, что те сведения, ко­
торые получает здесь читатель, не могут считаться ни исчерпывающими, ни даже
относительно полными; однако и они представляют большой интерес и, собранные
вместе, проливают свет на те пути, по которым шло развитие русской лексической
системы. Все материалы для третьей части книги извлечены из трудов
В. В. Виноградова Л. Л. Агафоновой; те фрагменты, которые являются дополни­
тельным материалом к словам, вошедшим в первую и вторую части книги, приво­
дятся там в комментариях составителей. При обработке материалов для третьей
части книги сведения, сообщаемые автором в подстрочных примечаниях, внесены
в основной текст. В первых двух частях книги, в некоторых случаях также в треть­
ей ее части публикации сопровождаются кратким комментарием редакторасоставителя. В конце книги читатель найдет алфавитный указатель слов и выраже­
ний, упоминающихся во всем корпусе книги — как в заглавиях статей, так и в их
тексте.
Книга открывается не публиковавшейся ранее и обнаруженной в архиве статьей
В. В. Виноградова «Слово и значение как предмет историко-лексикологического
исследования».
Составители надеются, что их труд не только найдет заинтересованных читате­
лей среди лингвистов и широкого круга общественности, но и явится данью памяти
ученому, вся жизнь которого была служением науке о языке и словесности, о твор­
ческом духе русского народа.
Н. Шведова
1994 г.
4
В. В. Виноградов
Из истории лексики русского литературного языка XVII — XIX вв.
1. Исследование истории значений отдельных слов еще не образует историче­
ской семантики, хотя и доставляет для этой научной дисциплины ценный материал.
2. Для того, чтобы история значений слов литературного языка стала сущест­
венной частью исторической семантики его, необходимо тесно связывать исследо­
вание семантической истории слов с историей литературного словообразования и
шире — с историей морфологических изменений литературного языка (иллюстра­
ция — семантическая история слов: мракобесие, царедворец, кругозор и др.).
3. Исследование истории значений слов русского литературного языка помогает
глубже осознать лексико-семантические связи и взаимодействия литературного
языка с русскими народно-областными говорами и другими славянскими языками.
Разнообразие этих связей и взаимодействий ярко отражается в истории таких слов,
как отщепенец, никчемный, завзятый, охрана и т. п.
4. Исследование семантической истории литературных слов создает базу для историко-идеологического словаря русского литературного языка. Изучение истории
значений слова должно быть связано с историей тех семантических рядов, в кото­
рые вступает или с которыми сближается это слово в процессе своих смысловых
изменений (ср. историю слов: передовой — отсталый с 40-х годов XIX в., новше­
ство в XVII и XIX вв., пошлый с XVIII в. и т. д.).
5. В истории значений отдельных литературных слов отражается история стилей
русского литературного языка. Поэтому исследование семантических изменений
литературной лексики должно носить историко-стилистический характер (ср. се­
мантическую историю слов — светоч, треволнение, мыслитель и др.).
6. Изучение семантической истории «заимствованных» слов, связанное с срав­
нительно-историческим исследованием судьбы их в других языках, в том числе и в
родном для них языке, содействует открытию семантических своеобразий русского
литературно-языкового процесса (ср. историю значений слов: факт, паллиатив,
игнорировать и др.).
7. В семантической истории отдельных слов отражаются сложные процессы
взаимодействий личности и коллектива в сфере духовного творчества (ср. историю
слов и выражений: отсебятина, кисейная барышня и др.).
5
В. В. Виноградов
Слово и значение как предмет историко-лексикологического исследования
I
Строй языка определяется взаимодействием его грамматики и лексики. И в той
и в другой выступают, как органический элемент языковой структуры, ее фонети­
ческие свойства и фонологические качества. Между грамматикой и лексикой тес­
ная связь и соотношение. Так же, как принято говорить о грамматическом строе
языка, следует говорить о его лексическом строе. Однако лексикология еще не мо­
жет представить таких глубоких и разносторонних обобщений и выводов из своих
исследований, как наука о грамматическом строе разных языковых систем и типов.
Это несоответствие отчасти объясняется тем, что история лексического строя мно­
гих языков почти вовсе не изучена. Так, можно решительно утверждать, что исто­
рическая лексикология русского языка вообще, а литературного, в частности, еще
только в зародыше. Вместе с тем для построения исторической лексикологии лю­
бого языка, в том числе и русского, необходимо установить более точные и опре­
деленные методы исторического исследования лексической системы и слова как
элемента этой системы. Попытки систематизировать и свести основные семантиче­
ские процессы в истории словаря к некоторым общим категориям и закономерно­
стям до сих пор не увенчались успехом. Поэтому в современной западноевропей­
ской лингвистике иногда раздаются скептические уверения, что при настоящем со­
стоянии науки о языке строго научная классификация семантических изменений
слова даже невозможна1. Между тем мышление находит свое выражение и отраже­
ние в словаре так же, как и во всем строе языка. Знание идеологии социальной сре­
ды на той или иной ступени общественного развития само по себе еще не ведет
прямым путем к пониманию семантической системы языка этой среды. Идеология
и язык не являются зеркальными отражениями друг друга. Известно, что в языке,
наряду с отражением живых идей современности, громадную роль играют унасле­
дованные от прошлого — иногда очень далекого — технические средства выраже­
ния. К тому же о мировоззрении давних или древних эпох обычно у историков
культуры складывается или односторонне искаженное, или чересчур абстрактное
представление. Мир значений, запечатленный в формах языка, имеет в разных сис­
темах свои законы связей, свои принципы построения. Наконец, для изучения ис­
тории даже отдельных слов необходимо воспроизвести полностью контексты
употребления этих слов в разные периоды истории языка, а также разные виды их
связей и соотношений с другими лексическими рядами. А это — цель почти не­
осуществимая. Вот почему Б. М. Энгельгардт остроумно отнес изучение истории
См. статью Ф. Оберпфальцера о классификации семасиологических изменений в Mvfj^ia. Sbornik
vydany na pamet' 6tyficetileteho uCitelskeho pusobeni prof. Josefa Zubateho na university Karlove\
1885—1925. Praha. 1925 (c. 339—352). Оберпфальцер предлагает разделить всю совокупность се­
мантических изменений на четыре основных группы: 1) перенесение значений в самом широком
смысле слова (метафоры, эвфемизмы, метонимии, гиперболы); 2) семантические сдвиги под влия­
нием причин конструктивного языкового характера (влияние форм речи, строения предложений);
3) социальные факторы в жизни слов (переход слова из одной социальной группы в другую, заим­
ствование значений); 4) обусловленность семантических явлений материальной и духовной культу­
рой. Уже непосредственно очевидно, что эта классификация искусственна.
6
отдельных слов к «заумному» плану исследования2. Но, понятно, иллюзия охвата
некоторого идеологического единства может сохраняться и при таком методе изу­
чения истории изолированных слов.
Слова, идеи и вещи должны изучаться как аналогические и взаимодействующие
ряды явлений. Но соотношение между ними — сложное. В истории материальной
культуры функции и связи вещей меняются в зависимости от контекста культуры,
от ее стиля. Формы мировоззрений также эволюционируют, и едва ли воспроизве­
дение идеологических систем прошлого возможно без помощи лингвистического
анализа. Язык — это не только средство выражения мысли, но и форма ее станов­
ления, орган образования мысли (как говорил Гумбольдт) — и вместе с тем сама
сформировавшаяся мысль. Историческое изучение словаря невозможно без знания
истории материальной и духовной культуры, но оно не должно состоять в механи­
ческом сцеплении фактов быта и мировоззрения с формами языка. Конечно, для
понимания строя лексической системы, свойственной тому или иному периоду в
развитии языка, необходимо знание типов мышления, свойственных разным эпо­
хам, необходимо отчетливое представление исторических законов связи понятий и
значений. Но тут получается своеобразный заколдованный круг. Открытие законо­
мерностей в исторических изменениях форм и типов мышления невозможно без
изучения истории языка, и между прочим, истории слов и их значений. История же
языка, в свою очередь, как научная дисциплина, немыслима без общей базы исто­
рии материальной и духовной культуры и прежде всего без знания истории обще­
ственной мысли. В настоящее время частые провалы и блуждания на этом пути не­
избежны. Достаточно сослаться на отсутствие разработанной семантической исто­
рии таких слов, как личность, действительность, правда, право, человек, душа,
общество, значение, смысл, жизнь, чувство, мысль, причина. Правда, выяснению
причин и условий семантического развития лексических систем помогает знание
общих этапов и направлений истории языка в целом. История значений слова мо­
жет быть воспроизведена лишь на широком фоне истории семантических систем
данного языка. Еще в 90-х годах XIX в. М. М. Покровский отстаивал этот тезис:
«Отдельные явления языка вполне понятны нам лишь тогда, когда мы будем изу­
чать их не только в связи с теми специальными категориями, к которым они при­
надлежат, но, по возможности, и в связи с общим развитием» (Покровский, с. 19).
Определение общих тенденций языкового развития в ту или иную эпоху содейст­
вует хронологическому приурочению отдельных семантических процессов в об­
ласти лексики. Точно так же А. Мейе уже давно, еще в своей вступительной лекции
к курсу сравнительно-исторической грамматики, заявил: «Языковые изменения мо­
гут быть вполне понятны лишь тогда, когда их рассматривают во всей совокупноСм.: Энгельгардт Б. Формальный метод в истории литературы (1927): «Изучение языка в плане
"заумности" практикуется в области лингвистики. Но там это обстоятельство не только не подчер­
кивается, с нарочитой резкостью, а скорее скромно замалчивается. В самом деле: хотя почти во
всякой работе по лингвистике общего характера мы встречаем категорические заявления о том, что
слово должно изучаться непременно в его соотнесенности к целой фразе, фраза в связи с контек­
стом и т. д., что, говоря иначе, каждый отдельный элемент сложного словообразования должен
рассматриваться в аспекте целого и, прежде всего, в аспекте данного смыслового единства, однако
на практике принцип этот далеко не выдерживается, и элементы словесного ряда, как единой
структуры, подвергаются анализу именно в своей отдельности и обособленности. Ясно, что при
этом момент их соотнесенности к смысловому единству "содержания" отпадает, и исследование
неизбежно переводится в заумный план» (с. 58—59).
7
сти развивающихся явлений, часть которых они составляют. Одно и то же измене­
ние получает совершенно различный характер, смотря по процессу, который оно
производит. Никогда нельзя пытаться объяснить известную частность без рас­
смотрения общей системы языка, в котором она является»3. О трудностях опре­
делить значения слова в далекую от нас эпоху и истолковать его употребление
даже в известном кругу примеров писали многие лингвисты. Л. В. Щерба заме­
тил: «Значения слов эмпирически выводятся из языкового материала. (...) Но в
живых языках этот материал может быть множим без конца, и в идеале значения
определяются с абсолютной достоверностью; в мертвых же языках он ограничен
наличной традицией. При этом для одних значений его более чем достаточно, для
других его мало, и каждый случай употребления данного слова может оказаться в
той или другой степени ценным для разных выводов. И далее, в живых языках
каждый, произвольно множа случаи употребления данного слова, может прове­
рить выводы составителя словаря относительно значения данного слова; в мерт­
вых языках для проверки нужно знать все наличные случаи употребления»4. Но и
этого мало: значения слова и круг его употребления обусловлены лексической
системой языка.
Слова на той или иной стадии развития образуют внутренне объединенную сис­
тему морфологических и семантических рядов в их сложных соотношениях и пере­
сечениях. Отдельные слова, как смысловые структуры, существуют лишь в контек­
сте этих систем, в их пределах они обнаруживают по-разному свои смысловые воз­
можности. Все слова в составе лексической системы взаимосвязаны и взаимообу­
словлены. Они соотнесены друг с другом и непосредственно как члены одного и
того же семантического ряда, и опосредствованно как звенья параллельных или со­
прикасающихся семантических рядов. В сущности полное раскрытие смысловой
структуры слова, т. е. не только его вещественного отношения, но и целостного
«пучка» его значений, всех его грамматических форм и функций, его экспрессив­
ных и стилистических оттенков, строя его «внутренних» форм возможно лишь на
фоне всей лексической системы и в связи с ней. Лексические системы, например,
русского языка в разные периоды его истории нам неизвестны. Они не исследова­
ны и не реконструированы. Общие закономерности их смены, исторические про­
цессы, управляющие изменениями русской литературной семантики еще не откры­
ты. Несомненно, что только при полном воспроизведении исторически сменяю­
щихся или изменяющихся систем языка может быть воссоздана вся картина изме­
нений значений и оттенков слова. В обычном же представлении история слова ох­
ватывает лишь небольшие отрезки, клочки общей истории языка. Она касается
только единичного языкового факта и смежных явлений. Чаще всего история слова
изображается как изолированный процесс, совсем оторванный от общих законо­
мерностей исторического развития данного языка. Итак, противоречие между раз­
нообразием живых смысловых связей и отношений слова в конкретных системах
языка разных периодов его истории и между абстрактной прямолинейностью ре­
конструируемого семантического движения слова — вот первая антиномия историко-лингвистического исследования значений слова.
Meillet. A. L'etat actuel des etudes de linguistique generate. Lecon d'ouverture de cours de grammaire
comparee au College de France. Lue le mardi 13 Fevrier. 1906, Paris. P. 19.
Щерба Л. В. Опыт общей теории лексикографии // Щерба Л. В. Языковая система и речевая дея­
тельность. Л., 1974. С. 286.
8
Для истории слов приобретает громадную важность принципиальный вопрос о
единстве смысловой структуры развивающегося и меняющегося слова или — что
то же — вопрос о тожестве слова при многообразии его смысловых превраще­
ний. Когда изучается семантическая система языка в ее современном состоянии,
то внутреннее содержание, смысловой объем слова, его строй и границы высту­
пают на фоне всей совокупности смысловых соотношений. Слово понимается как
элемент организованного целого, как член смыслового единства языка в целом.
Не то — в истории языка. Слова двигаются и меняются вместе со всем языком.
Изменения в общей системе отражаются на употреблении и значении отдельных
слов. Между тем исследователю истории слов и значений приходится извлекать
слова из исторического контекста и рассматривать их в изоляции от окружающей
их семантической сферы. Слово как бы продергивается сквозь разные языковые
слои, которые оставляют на нем, на его значениях, следы своих своеобразий. При
таком изучении полнота значений и оттенков слова, вся широта его употребления
в разные периоды истории языка невосстановимы. Те смысловые нюансы, кото­
рые окрашивают слово в разнообразных стилях его употребления и в разные
времена, стираются. Слово раскрывается как отдельный исторический факт, ко­
торый как бы самостоятельно развивает заложенные в нем потенции семантиче­
ских изменений. Правда, при этом предполагается как фон некоторая общая по­
следовательность языковых процессов и культурно-исторических изменений в
быту и идеологии, отражающихся и на значениях слова. Здесь вырастает неуст­
ранимая опасность перенести принципы понимания, свойственные одной эпохе,
на другую, далекую от нее. Путь от идеологии и быта к языку — путь не прямой,
а очень извилистый.
Палеонтологическое и даже вообще историко-этимологическое изучение сло­
ва не должно быть отождествляемо и смешиваемо с изучением историколексикологическим. Вынесенное за пределы языковой системы, слово становится
исторической абстракцией, которая объединяет все ответвившиеся от нее кон­
кретные исторические факты. Оно, в сущности, перестает быть соотносительной
единицей лексической системы, а становится отвлеченным морфологосемантическим элементом, «корнем» многочисленной словесной поросли или
сцеплением корней. С этимологической или палеонтологической точки зрения
слово, как конкретно историческая данность, либо вовсе игнорируется, либо ос­
тается на заднем плане, в тени. Этимология воссоздает генезис и дальнейшее бы­
тие или бытование морфологической, а не лексической единицы. Поэтому под
знаком этимологического исследования одного языкового элемента она объеди­
няет многие слова, иногда целое «гнездо» слов. Не то — в исторической лекси­
кологии. Здесь отыскиваются законы изменения значений слов, как индивиду­
альных конкретно-исторических единств, как членов семантически замкнутых и
исторически обусловленных лексических систем. Насколько пестры и разнооб­
разны могут быть этимологические домыслы о составе и образовании слова —
при отсутствии точных представлений об истории его значений, показывает
«ученая судьба» слова полоумный5.
Этимология, оторванная от реальной истории слова-вещи, теряет под собой
твердую социально-бытовую почву и превращается в пустую игру воображе­
ния. Примером могут служить разные этимологические объяснения слова поСм. часть III настоящего издания. — Ред.
9
душка. Миклошич, Богородицкий и Преображенский готовы были видеть в
этом слове приставку под-, а вторую часть его связывать с ухо (см. Преобра­
женский, 2, с. 87). Проф. Р. Ф. Брандт производил это слово от предполагаемо­
го корня *под~ в значении 'подкладывать'. Berneker возводил слово подушка к
корню дух, душа. С этой этимологией соглашался и Г. А. Ильинский (см. Иль­
инский, Звук ch, с. 29). М. О. Коген считал возможным признать это слово за­
имствованным из турецкого или татарского (ср. сербск. душек — 'матрац') 6 .
Понятно, что вне истории слова подушка ни одна из этих этимологии не будет
иметь ни малейшей убедительности. Примером могут также служить гипотезы
о происхождении русского слова кондрашка в значении 'нервный удар, пара­
лич'. Историк С. М. Соловьев и этнограф С. Максимов, обнаруживавший при­
страстие к русской старине, старались связать происхождение этого слова с
именем Кондратия Булавина и с поднятым им восстанием (отсюда будто бы и
пошло выражение: кондрашка хватил). Никаких конкретных данных в пользу
этого толкования не приводилось. М. Р. Фасмер (Греко-слав. этюды, 3, с. 91) —
в силу своей специальности эллиниста — стремился как-нибудь «прицепить»
это слово к старослав. кондратъ, древнерусск. кодрантъ из греч. KoSpdvrr/g —
'род мелкой монеты'. Тут припомнилось и имя Кондрата и диалект, новгородск. Кондрат — 'сотоварищ, собрат', допускалась даже контаминация с немецк. kamratl А. Г. Преображенский резонно заметил: «Но от "собрата" до па­
ралича далеко!» (Преображенский, 1, с. 345). Или: что может дать, например,
исследователю истории слова салазки справка в словаре Преображенского? От­
туда он узнает, что Горяев сближал «это слово с слизкий (см. склизок), чеш.
slzky и проч.», что Преображенский считал более вероятным сопоставлять с ла­
зать, слазить в значении 'спускаться, скатываться вниз', а начальное са- объ­
яснять контаминацией с сани. А впрочем, все это, по скромному признанию ав­
тора, «гадательно» (там же, 2, с. 246). Вернее сказать: просто невероятно. К ис­
тории значений слова все эти фантастические домыслы не имеют никакого от­
ношения. Еще менее историчны такие размышления Преображенского по пово­
ду глагола коверкать: «Не заимствовано ли из немецкого werk или wirkenl
Впрочем, если и допустить это, то неясным остается преф. ко-» (там же, 2,
с. 327). Между тем, слово коверкать и производные от него коверкала, ковер­
каться, исковеркать, перековеркать и т. п. широко распространены в област­
ных народных говорах [ср. угличск.: у\ коверкало непутное — все исковеркал
(Шляков); Эдак ведь она коверкает пироги-то, на что они и похожи
(Н. Попов) и др. под.]. По-видимому, больше всего это слово распространено в
север-норусском наречии. В литературном употреблении оно известно с
XVIII в. Например, у М. Д. Чулкова в «Русских сказках» (Чародей) «коверкань­
ем своим очаровал, что его невидимый огонь опаляет». В «Российском феатре»
(ч. 35, с. 299): «многие женщины усмотрят в лицах больше коверканья, нежели
приятности». У А. Т. Болотова в «Записках» (1871, 1, с. 712): «Не успел он вы­
пить, как начало его мучить и коверкать, и ровно так, как бы находился он в
припадке». Ср. У Кирши Данилова в стихотворении «Про дурня»: «Схватал ево,
дурня, Стал его бить, Костылем коверкать И костыль изломал весь».
М. П. Веске в исследовании «Славяно-финские культурные отношения по данКоген М. О. Несколько поправок и дополнений к «Этимологическому словарю русского языка
А. Преображенского» // Изв. ОРЯС АН. 1918. Т. 29. Кн. 1. С. 31.
10
ным языка» (Казань, 1890) относил слово коверкать к числу финских заимст­
вований в русском языке (с. 96 и след.). Против этого не возражал и акад.
А. И. Соболевский (см. Живая старина, 1890, вып. 1, с. 6).
Сомнительно этимологическое обоснование связи слова суслик с глаголом со­
сать. «Кроме русского языка, это слово известно еще в словенском: suslik. Оба эти
имени представляют deminutiva от прасл. *susolb, которое сохранилось в русск. диал. сусоль. С другой вокализацией корня и в другом значении это слово употребля­
ется в болгарском языке сьсел 'крыса'; тождественно с русским по значению, но
также отлично от него по вокализму чешское sysel и его deminutivum syslik 'Zieselmaus'. Так как животные, которые в славянских языках обозначаются этими назва­
ниями, принадлежат к отряду грызунов, то я не вижу оснований отделять от этих
слов известный корень sbs = 'сосать' (дрцсл. съсати, срб. сати, слв. sesati, чш.
sesati, русск. сосать). Как это делает Фр. Миклошич (см. Miklosich, 1886, s. 355):
ведь «сосание» и «грызение» на практике нередко бывают невозможны одно без
другого, и поэтому нет ничего удивительного, что славяне назвали суслика по пер­
вому из этих двух характерных признаков. До известной степени эта этимология
подтверждается белорусским суслик 'сосущее дитя', рядом с которым употребляет­
ся и глагол суслиць 'сосать' (Ильинский Г. А. Славянские этимологии // Zbornik u
Slavu Vatroslava Jagica. Berlin, 1908, с. 293).
Границы этимологических толкований слова узки. «Этимология в первую голо­
ву есть объяснение слов при помощи установления их отношений с другими сло­
вами. Объяснить — значит свести к элементам уже известным, а в лингвистике
объяснить слово — значит свести его к другим словам, ибо необходимого отноше­
ния между звуком и смыслом не существует»7. Правильная этимология раскрывает
лишь мотивы зарождения слова и первые шаги его социального бытования. Но и в
этих случаях этимологические разыскания чаще всего направлены на открытие ге­
незиса лишь тех слов, которые лежат в основе многочисленной лексической груп­
пы производных образований. По существу своему этимология не имеет ничего
общего с определением понятия и даже с определением первоначального значения
слова. Этимологическое объяснение слова в большинстве случаев вовсе не являет­
ся раскрытием предмета, обозначаемого словом. Понятно, что для правильного и
продуктивного применения этимологического метода, кроме знания системы историко-фонетических соответствий между языками, опирающегося на сравнительноисторическую грамматику, кроме знания истории духовной и материальной куль­
туры, лингвистической географии слов, необходимы также ясные и точные сведе­
ния по истории морфологического состава языков, по истории разных моделей и
типов словообразования. Этимология, объясняя отдельные слова, редко сопровож­
дает анализ их корневых элементов теорией их формативов, префиксов, суффик­
сов.
В истории русского языка (а также и в истории других славянских языков) эво­
люция словообразования почти совсем не изучена. И это обстоятельство создает
большие трудности для надлежащего синтеза этимологических и историкосемантических исследований в области лексикологии. Например, у Преображен­
ского под словом кубарь читаем: «без сомнения, к куб. Суффикс -арь, как в сухарь»
(1, с. 703). М. О. Коген по этому поводу недоумевал: «Что общего у этих слов, кро­
ме случайного созвучия?» (Изв. ОРЯС АН, 1914, т. 19, кн. 2, с. 296). Ф. Е. Корш
Ф. де Соссюр. Курс общей лингвистики. М., 1933. С. 173.
и
предлагал выводить русское кубарь из клбарь через посредство греческого
ко/ufiapiov от KOfifioq 'узел, кочерыжка', предполагая здесь смешение с Kovfidpi(ov)
— 'клубок, моток'8.
Слово кустарь одни возводят к немецкому Kunstler, другие сопоставляют с
куст. По мнению Когена, оно «первоначально могло обозначать 'ремесленника,
занимающегося обработкой кустов'» (указ. соч., с. 297).
Морфологический состав слова нередко изобличает его происхождение и
указывает на пути его социальных странствований. Например, кроме слова
вотчим, малоупотребительного побратим, а также любимец и родимый, суф­
фикс -им может быть выделен еще в таких трех словах русского литературного
языка: нелюдим, подхалим и проходимец. Они все возникли в живой народной
речи. Из них раньше всего вошло в литературный оборот слово нелюдим. Оно
было употребительно уже в литературном языке XVIII в. и стало особенно рас­
пространенным в 20—30-х гг. XIX в. (см. у Пушкина, Н. Полевого и др.). Слова
подхалим и проходимец проникли в литературную речь гораздо позднее: прохо­
димец — около середины XIX в. (в 40-е годы) (это слово не зарегистрировано в
словаре 1847 г., но Даль считает его общерусским), а подхалим — во второй
половине XIX в., не раньше 60—70-х годов. Показательно, что Даль рассматри­
вает слово подхалим как областное, нелитературное: «Подхалим или подхалима,
м. твр. кстр. прм. льстивый попрошайка, пролаз, плут и лукавец». И. А. Бодуэн
де Куртенэ в 3-ем изд. словаря добавил: «Подхалим — скупец, костр. Подхали­
мистый — лукавый, плутоватый, тврск. Оп.». Очевидно, все эти слова — отпричастного образования (ср. нелюдимо наше море, человек нелюдимый', ср. не­
проходимый). Но было бы ошибочно применять к осмыслению первоначальных
функций этих слов, к их этимологическому значению те нормы употребления,
которые свойственны современному литературному языку. Ведь то, что мы на­
зываем страдательным причастием на -мый (-мый/ -имый), могло в эпоху обра­
зования этих слов выражать и так называемые действительные значения. По­
этому в корне ложны такие рассуждения М. Г. Долобко: «Я не могу указать
инославянских соответствий для этих русских образований» — и сверх того, —
«мы не знаем, как они древни. Rebus sic stantibus мы можем строить более или
менее вероятные предположения. Все эти слова могут быть признаны страда­
тельными причастиями. Первоначальное значение нелюдима было бы 'тот, кого
не любят, не выводят в люди', хотя я и не могу указать в славянских языках деноминатива (т. е. глагола, образованного от имени существительного) *ljuditi.
Первоначальное значение проходимца (образование про-ход-и-м-ъцъ — такое
же, как люб-и-м-ьцъ) было бы 'тот, кого (презрительно) проходят'. Наконец,
подхалим стоит в этимологическом родстве с хол-и-ти и (в более близком, по
ступени вокализации корня) с болгарск. о-хал-ен — 'живущий в довольстве',
русск. на-хал, нахальный (о которых см. Г. Ильинский. Изв. 20, 4, 142 ел. — с
литературой); первоначальное значение подхалима было бы тогда, при допу­
щении глагола — подъ-хал-и-ти — 'подбаловываемый' (да простит мне чита­
тель это образование!)»9. Не нужно много распространяться, что эти этимолоКорш Ф. Е. Отзыв о сочинении М. Р. Фасмера «Греко-славянские этюды» // Сборник отчетов о
премиях и наградах за 1909 г. СПб., 1912. С. 579.
Долобко М. Г. Славянский суффикс -i-m- //Сб. статей в честь А. И. Соболевского. Л., 1928.
С. 229—230.
12
гические предположения маловероятны. Достаточно для слова проходимец ука­
зать на параллели: пройдоха, области, пройда, пролаза, проныра. Ср. также у
Даля: «Проходень, м. црк. скиталец, бродяга, проходим, проходимец, проходим­
ка в значении: странник, путник, особ, идущий на поклонение, паломник»
(1907, 3, с. 1372). Ср. также здесь: «Проходец — бывалец, землепроходец, ис­
пытавший, видевший много, путешественник». Очевидно, в проходимец пас­
сивное и активное значение еще не дифференцированы.
Однородность морфологической структуры слов еще не говорит об одно­
временности их происхождения и об одинаковости их семантической истории.
Например, слова — засилье, насилье и усилье имели в русском литературном
языке совсем разную судьбу. Усилие — старославянизм по своему происхожде­
нию. Его значение 'труд, напряжение силы для осуществления, достижения че­
го-либо' приобрело лишь более абстрактный и логически определенный харак­
тер (см. Срезневский, 3, с. 1265), но не подверглось ни коренной ломке, ни сло­
весным разветвлениям в истории русского литературного языка. Почти то же
можно сказать и об истории слова насилие, правда, более разнообразного по
своим значениям и оттенкам. Это слово — тоже книжное (см. в Изборнике
1073 г.). Но оно рано укоренилось в государственном, деловом языке (см. в До­
говоре Олега 911 г., в Летописи, в грамотах, в Слове о полку Игореве) (там же,
т. 2, с. 330). Его основное значение — 'притеснение, принуждение, применение
силы'. Понятно, что это значение в связи с изменением правовых норм обслаивалось новыми смысловыми оттенками (см., напр., такой оттенок значения, как:
'беззаконное применение силы, злоупотребление властью'). Кроме того, слово
насилие вступило в синонимическое соотношение с более поздним книжным
словом изнасилование. Совсем иными путями двигалось слово засилье. Оно
было чуждо русскому литературному языку XVIII и первой половины XIX в.
Оно даже не регистрировалось ни словарями Академии Российской, ни слова­
рем 1847 г. Его нет и в словаре Даля, хотя тут помещены глаголы: засиливатъ
— 'заставлять силою, против воли', засилиться — 'усиливаться' и засилить —
'поймать силком из рук, накинув силок'. Только в словаре А.А.Шахматова
приведено слово засилие и обрисован круг его значений. Здесь указываются два
значения (те же, что внесены затем и в словарь Ушакова): 1) Сила, влияние,
власть, насилие. 2) Достаток, богатство. Очевидно, что второе значение так и
остается народно-областным, хотя оно иллюстрируется примером из «Благона­
меренных речей» Салтыкова-Щедрина: «Да и засилья настоящего у мужиков
нет — все в рассрочку да в годы». Основное литературное значение этого слова
— 'преобладающее влияние' установилось не ранее 50—60-х годов XIX в. и
также вышло из народной речи. В. И. Чернышев приводит такую фразу из под­
московных народных говоров: «Как засилие возьмет человек, — што ты с ним
сделаешь». В этом значении слово засилие отмечено в языке СалтыковаЩедрина и Мамина-Сибиряка. Контекст употребления этого слова, распро­
странившегося в газетно-публицистических стилях конца XIX в., сильно изме­
нился. Ср., напр., у Мамина-Сибиряка в романе «Золото»: «Он зла-то не может
сделать, засилья нет» или у Салтыкова-Щедрина в «Мелочах жизни»: «Ах, кабы
мне... вот хотя бы чуточку мне засилия... кажется бы, я...». В стилистической
окраске слова засилье и до сих пор чувствуется ощутительный отголосок разго­
ворной речи. Оно менее «книжно», чем усилие и насилие. На нем лежит яркая
печать его устно-народного бытования.
13
Этимология слов не только уже, ограниченнее истории слов, но может быть
и очень далека от этой последней. В самом деле, для этимологии центр тяжести
— в родословной слова, в происхождении его элементов, в их генезисе. Этимо­
логия устанавливает, по выражению Ж. Вандриеса, — «послужные списки
слов, выясняя откуда каждое из них пришло в данный язык, как оно образова­
лось и через какие изменения прошло»10. При всестороннем исследовании этих
проблем вопрос об изменениях смысла и употребления слов не является чуж­
дым этимологии. Но этимология меньше всего способна раскрыть все разнооб­
разие смысловых изменений, переживаемых словом в разной социальной среде
и в разные эпохи. Последовательность и ход изменения значения слова, разъяс­
нение тех реальных исторических условий, в которых протекали эти измене­
ния, остаются по большей части за пределами этимологического исследования.
Кроме того, этимологический анализ нередко возводит слово или его основные
значения к истокам их жизни, предшествующим образованию данного языка. В
этом случае этимология выступает далеко из рамок истории того или иного
языка и истории слов, мыслимой в границах изучаемого языка. Будучи истори­
ческой наукой, этимология дает лишь материалы для истории культуры. Но она
не стремится установить по данным языка закономерную последовательность
всех этапов духовного или материального развития каждого народа в любой
сфере быта и познания.
Понятие семантических закономерностей в области этимологии обычно сводит­
ся или к принципу смыслового параллелизма между явлениями разных языков, или
к методу аналогий между разными языками. Например, О. Грюненталь в «Этимо­
логических заметках» возводит русское пьнъ к тому же корню, что пята, выпя­
тить, пнуть, пинать, пинок и т. п., и подкрепляет это заключение цепью иноязыч­
ных параллелей (см. Изв. ОРЯС АН, 1913, т. 18, кн. 4, с. 135—136, 147). Тот же ме­
тод сопоставления параллельных смысловых рядов в ближайше родственных язы­
ках применялся и И. А. Бодуэном де Куртенэ в «Лингвистических заметках и афо­
ризмах. По поводу новейших лингвистических трудов проф. В. А. Богородицкого»
(см. ЖМНП, 347, 1903, май, с. 22).
История слов на протяжении многих веков может быть вовсе отделена от
этимологии. Можно следить за историческими судьбами слова с любого мо­
мента его жизненного пути. Вместе с тем, этимология, в сущности, как уже
сказано, имеет дело не со словом, как исторической реальностью, как членом
живой языковой структуры, а с семантической фикцией, условно принимаемой
за этимологический центр разных слов. Этимология изучает перемещения этого
воображаемого центра во времени и пространстве и связанные с этим измене­
ния его функций. А. А. Потебня заметил: как один из членов рода «хотя может
служить посылкою к заключению о свойствах родоначальника, никаким чудом
не станет понятием об этом родоначальнике. Подобным образом и корень как
отвлечение заключает в себе некоторые указания на свойства корня как на­
стоящего слова, но не может никогда равняться этому последнему. Странно
было бы утверждать, что родоначальник живет в своем потомстве, хотя бы и не
"сам по себе", а в соединении с чем-то посторонним» (Потебня, Из зап. по
русск. грамм. 1958, с. 16). Верно и то, что этимология отдельного слова не
представляет ценности сама по себе. Она имеет значение для лингвиста лишь
Вандриес Ж. Язык. Лингвистическое введение в историю. М., 1937. С. 167—168.
14
как опора общего положения, общего вывода (см. об этом Ж. Вандриес, Указ.
соч., с. 183—184). Этимология лишь тогда получает твердый научный фунда­
мент, когда она вливается в историческую лексикологию или историческую
семантику. В этом случае этимологическое исследование слов расширяется до
пределов историко-семантического. По остроумному выражению Шухардта,
такая этимология есть не что иное как сокращенная история слова (Schuchardt-Brevier, s. 105). В судьбах слов раскрываются законы изменения значе­
ний — на разных стадиях языка и мышления — со всеми социальнообусловленными отклонениями в развитии отдельных цепей явлений. Но стоит
лишь сузить границы этимологического изучения, и сразу же обнаружится рез­
кий разрыв между этимологией и историей значений слова1 *.
В отличие от этимологии для истории значения слов, для исторической лекси­
кологии представляют интерес все конструктивные элементы слова, все оболоч­
ки его смысловой структуры и все моменты семантического развития слова. Историко-лексикологическое изучение слова предполагает точное знание его се­
мантических границ в разные периоды развития языка. Границы слова определя­
ются его функциями в составе фраз и его местом в общей системе языка. Отгра­
ничение слова от других соотносительных с ним языковых структур — равно­
сильно определению слова, как исторической или диахронической единицы. Эта
единица, не распадаясь на самостоятельные, обособленные объекты, может из­
меняться и в своей фонетической внешности, и в разных элементах своего смы­
слового строя, в формах своих фразеологических связей12.
Изучение исторических изменений слова относится к области применения
проекционного метода. Слово выносится за пределы индивидуальных и коллек­
тивных языковых сознаний, языковых систем. Оно рассматривается как истори­
чески данный объективный факт. Оно проектируется во-вне, как своеобразная
реальная сущность, условно изолируется от конкретных языковых сознаний и
языковых систем, как некая независимая в своем бытии «вещь». Эта «вещь»
представляется непрестанно изменяющейся и в то же время неизменно тожест­
венной. В самом деле, одни и те же слова — в каждом новом моменте своего ис­
торического бытия — оказываются иначе распределенными и иначе понимаемы­
ми в результате разыгрывающихся в языке событий. Но естественно, что и такое
«диахроническое» изучение истории слова не может не сопровождаться хотя бы
смутным представлением об исторических соотношениях его с другими словами
и словесными рядами в рамках разных семантических систем. Полная изоляция
слова от контекста его применения, от его разнообразных связей, от смежных,
пусть и небольших участков семантической системы, невозможна. И все же се­
мантические изменения слова в проекционном плане понимаются чаще всего на
фоне всех изменений языковой системы в целом и не в связи с ними, а более или
менее отрешенно, в отрыве от них. В этой невольной или вынужденной изоляции
отдельного лексического факта заключается временный порок большей части со­
временных историко-лингвистических исследований, а не органическая черта
«диахронической лингвистики». Напротив, подлинный историзм неразрывно свя­
зан с широким охватом контекста эпохи или языковой системы в целом на раз­
ных этапах ее развития. Потому и для исторической лексикологии исследование
См. об этом: Ф. де Соссюр. Указ. соч., с. 173.
См. там же, с. 166.
15
истории значений слова и исследование истории целостных лексических систем
— задачи соотносительные и взаимообусловленные. Чем шире и ярче в истории
отдельных слов раскрывается история цельных лексических систем и отражают­
ся основные тенденции их последовательных изменений и смен, тем история зна­
чений этих слов конкретнее, реальнее и ближе к подлинной исторической дейст­
вительности. Проекционно-историческое изучение слова должно учитывать не
только события во времени, но и пространственные изменения в жизни слова, ко­
торые, впрочем, тоже сводятся к моментам исторического движения слова. Здесь
«для оправдания сближения двух форм достаточно, если между ними есть исто­
рическая связь, какой бы косвенной она ни была»13. Такое изучение является со­
циально-историческим и вместе с тем, социально-географическим. Оно следит и
за последовательными сменами и наслоениями значений слова в пределах одной
социальной среды и за переходами слова из одного социального круга в другой.
История отдельного слова не случайное, а последовательное историческое
звено в общих сдвигах семантических систем, хотя многие изменения здесь мо­
гут быть вызваны частичными причинами и непосредственно не затрагивать всех
элементов языковой системы. Но тем больше опасности при изучении истории
отдельных слов оторвать судьбу слова от живых и изменчивых конкретных про­
цессов в истории языка и исказить ход семантических изменений. Такое искаже­
ние иногда вызывается внушениями современности, модернизацией языкового
прошлого. В самом деле, насколько всеобщи, типичны, и на какое время дейст­
вительны семантико-грамматические связи понятий? А ведь мы охотно готовы
признать их однородными на протяжении всей истории русского языка. Так, зна­
чения действующего лица и орудия в русском языке легко совмещаются в одном
слове. Например: истребитель, разведчик, распределитель. Но можно ли на этом
основании объединять соответствующие значения в слове наушник, или же целе­
сообразнее видеть здесь два омонима? У Ушакова указано лишь одно слово на­
ушник с такими значениями: 1) Часть теплой шапки, закрывающая ухо. Шапка с
наушниками. II Отдельный футляр из теплой материи, надеваемый на ухо.
2) Прикладываемый к уху или надеваемый на ухо прибор, соединенный с звукопередающим аппаратом. 3) Тот, кто наушничает (разгов. презрит.). Однако есте­
ственный языковой инстинкт противится такому объединению разных значений и
обозначений разных предметов. Для современного сознания здесь два разных
слова. Длинная цепь производных связана с наушником в значении лица: науш­
ничать, наушничество, наушнический, женск. наушница. Наушник как предмет
связывается нами лишь с прилагательным наушный. Кроме того, для нас оба эти
слова имеют совсем разные внутренние формы и различные экспрессивностилистические оттенки: наушник нашептывает на ухо кому-нибудь тайком раз­
ные доносы, сплетни, клевету; совсем иное дело наушник, надеваемый или натя­
гиваемый на уши. Тут два разных морфологических и лексико-семантических
омонима. Но всегда ли соответствующие сферы значений были резко разграни­
чены? Слово наушник, хотя и не отмечено у Срезневского, но едва ли возникло
позднее XVI — XVII вв. См. в «Истории о Петре I» Б. И. Куракина: «Филат Шан­
ской ... сей пьяный человек, и мужик пронырливый, употреблен был за ушника, и
при обедах, будто в шутках или пьянстве, на всех министров рассказывал явно,
что кто делает и кого обидят, и как крадут» (Русск. старина, 1890, октябрь,
Ф. де Соссюр. Указ. соч., с. 96.
2 —История слов
16
с. 255). С этим же звуковым комплексом наушник уже в XVI — XVII вв. могли
сочетаться столь различные значения как: 1) Тайный клеветник, наговорщик;
2) Лопасть у шапки или шлема, покрывающая ухо; 3) Кусок плотной (шерстяной)
ткани, для предохранения ушей от действия сильных морозов (Сл. 1867—1868, 2,
с. 874). Были ли эти значения решительно дифференцированы и относились ли
они и тогда к двум разным омонимам? Ведь смысловой объем слова прежде мог
быть шире, и соотношение «внутренних форм» разных значений иначе направле­
но. Логические границы отдельных значений могли быть менее четкими и опре­
деленными. Во всяком случае без исторического исследования ответ на этот во­
прос не может считаться предрешенным.
II
Для исторической лексикологии, для истории значений слов и словесных ря­
дов, для истории лексических систем имеет громадную важность вопрос о един­
стве смысловой структуры развивающегося и меняющегося слова или иначе: во­
прос о пределах тожества слова при многообразии его фонетикоморфологических и предметно-смысловых превращений. Единство слова не ис­
ключает различия его конкретных проявлений. Тожество слова не зависит ни от
фонетической неизменности слова, ни от морфологического однообразия его, ни
от его семантической устойчивости. Равенство слов само по себе не создает их
тожества. Итак, единство смысловой структуры слова и потенциальное многооб­
разие его исторических разновидностей — вот новая антиномия историколексикологического исследования. Проблему тожества, как основную для науки
о языке, выдвигал еще Ф. де Соссюр. «Весь лингвистический механизм, — по его
словам, — вращается исключительно вокруг тожеств и различий, причем эти по­
следние — только оборотная сторона первых»14. В синхронном аспекте тожество
слова определяется его значимостью в системе целого. Языковое тожество похо­
же на тожество поезда, отходящего каждый день в одно и то же время, хотя фак­
тически тут и паровоз и вагоны, и поездная бригада все может быть разное. Или
оно похоже на тожество улицы, которая может быть уничтожена, застроена зано­
во и все-таки остается все той же. Ведь «сущность, в ней заключающаяся, не чис­
то материальна; сущность ее основана на некоторых условиях, чуждых ее слу­
чайному материалу, как например, ее положение относительно других улиц... И
вместе с тем эта сущность не абстрактна: ибо улицу или скорый поезд нельзя се­
бе представить вне материального осуществления»15. Таково же и тожество сло­
ва. Понятие тожества здесь сливается с понятием значимости выражения в язы­
ковой системе. Слово как конь в шахматной игре. «В своей чистой материально­
сти, вне своего места и прочих условий игры, он ничего для игрока не представ­
ляет, а становится он в игре элементом реальным и конкретным лишь постольку,
поскольку он облечен своей значимостью и с нею неразрывно связан»16. Внут­
реннее обоснование значимостей сводится к обычаю и духовной деятельности
данного коллектива — социальной группы, народа в целом. Вместе с тем совер­
шенно очевидно, что самый акт смыслового превращения или осложнения слова
Ф. де Соссюр. Указ. соч., с. 109.
Там же, с. 110.
Там же, с. 111.
17
не нарушает его тожества, так же, как ход коня не делает его новой фигурой.
«Перемещение отдельной фигуры есть факт абсолютно отличный от предшество­
вавшего равновесия и от последующего равновесия. Произведенная перемена не
относится ни к одному из этих двух состояний: значение имеют лишь состоя­
ния»17. Так, по Соссюру, в системе языка нет места изменениям, происходящим в
промежутках между одним состоянием и другим. Вот почему Соссюр считает
вопрос о диахроническом тожестве слова, т. е. о тожестве слова в его истории,
только «продолжением и осложнением» вопроса о синхроническом тожестве.
«Диахроническое тожество двух столь различных слов, как calidum и chaud по­
просту означает, что переход от одного к другому произошел сквозь целый ряд
синхронических тожеств в области речи без того, чтобы связь между ними когдалибо нарушилась в результате последовательных фонетических трансформа­
ций»18. Однако в действительности «совершенно невозможно, чтобы тожество
было связано со звуком как таковым»19 и определялось в силу действия фонети­
ческих законов. Установление тожества обусловлено целой системой историче­
ских соответствий — фонетических, грамматических, лексико-семантических,
позволяющих распознать в двух различных формах одну и ту же языковую еди­
ницу. Нельзя сказать, чтобы анализ понятия о диахроническом тожестве у де
Соссюра был очень глубок. Соссюр слишком узко и схематично понимает син­
хроническое тожество. Ведь в состоянии уже заложены потенции дальнейшего
движения. Языковое состояние нельзя рассматривать механически как инертное
и пассивное. В синхроническом тожестве слова есть отголосок его прежних из­
менений и намеки на будущее развитие. Следовательно, синхроническое и диа­
хроническое — лишь разные стороны одного и того же исторического процесса.
Динамика настоящего — порыв в будущее. Соотношение значений в современ­
ном употреблении слова, их иерархия, их фразеологические контексты и их экс­
прессивная оценка — всегда заключают в себе диахронические отложения про­
шлых эпох.
Тожество следует отличать от равенства. Ни первое еще не предполагает
второго, ни второе первого. С одной стороны, предмет может называться тем
же, каким он был прежде, хотя бы он за истекшее время подвергся значитель­
ным изменениям. Мы очень часто признаем тем же самым предмет, который
изменился. С другой стороны, тожество предмета — не иллюзия, а объектив­
ный исторический факт. Иначе говоря, одинаковые слова — могут быть разны­
ми словами, омонимами (особенно в составе разных диалектов языка), а изме­
нившееся слово чаще всего остается тем же единством. Тожество слова иного
характера, чем тожество лица и вещи. Тожество вещей устанавливается через
тожество понятий, а тожество личности — через единство ее самополагающей
деятельности (см. об этом: Флоренский, с. 79). Слово более живуче, более дол­
говечно, чем вещь и личность, и более изменчиво, чем они. При восприятии
тожества слова — невольно возникает сопоставление слова с жизненным орга­
низмом. Это — своеобразная анимизация слова. С анимистической точки зре­
ния реальное тожество объекта опирается на непрерывную одушевляющую его
жизненность. Как только положен предел одухотворению объектов, подрываетТам же, с. 95.
Там же, с. 167.
Там же.
2*
18
ся и основа, на которой покоится анимистическое понимание тожества. Тоже­
ственность той языковой единицы, которая подвергается разнообразным — фо­
нетическим, грамматическим и лексико-семантическим изменениям в процессе
исторического развития, обычно устанавливается на основе современного
представления о единстве структуры слова. Исследователь узнает то же слово в
его разнообразных исторических видоизменениях так же, как он не сомневает­
ся в тожестве других исторических фактов или материальных вещей — при
всем многообразии их исторических метаморфоз, напр., в тожестве обычая, по­
говорки, загадки и т. п. Но со словом и тут дело обстоит гораздо сложнее. Ма­
териальный субстрат слова — его внешняя форма — не только изменчив, но и
обманчив. Дело в том, что число звуковых комбинаций в языке — особенно в
древнейшие периоды его жизни — очень ограниченно. Следовательно, воз­
можны частые совпадения в структуре или во внешнем изображении разных
словесных знаков. Интонационные различия между однородными выражения­
ми по отношению к древним стадиям языкового развития от нас скрыты. По­
этому опасность отожествления и произвольного объединения разных языко­
вых знаков тут особенно велика. Ошибки и заблуждения этого рода встречают­
ся на каждом шагу в этимологических исследованиях. Здесь они сказываются в
утверждениях мнимых тожеств корней по признаку сходства и соответствия.
Узнавание одного и того же слова, сохранение единства структуры слова вовсе
не предполагает неизменности его внешнего облика. Больше того, при смеше­
нии двух близко родственных языков может произойти отожествление разных
слов, если, укладываясь в систему воспринимающего языка, они совпадают фо­
нологически и гармонируют, соответствуют друг другу семантически (ср. старосл. нжждьный и русск. нужный; польск. kleczec и русское народно-областн.
из тюркск. клямчить, клянчить и др. под.). В историческом процессе внешняя
форма слова может подвергнуться и почти всегда подвергается изменениям.
Нередко эти изменения создают впечатление резкого скачка — настолько ме­
няется фонетический облик слова. Например, из подшъва образуются почва и
пошва (ср. подошва из подыиъва); греч. KVSCOVIOV 'дуля' (вид груши) и собств.
имя Дуня; Феврония дает жизнь слову Хавронья; от Филиппа ответвляется Филя,
простофиля (ср. Филькина грамота); Кирилл превращается в Чурилу и т. п. Та­
ким образом, в истории языка как одно и то же слово, выражение рассматрива­
ются разные объекты, звуковые комплексы, фонетическая структура которых
неодинакова, напр., дъщань — чан, политавры — литавры, пъпърьць — перец
и т. д.
При фонетической трансформации слова стержнем его целостности становит­
ся его смысловая структура. Самой крепкой и осязательной опорой единства сло­
ва в этом случае является сохранность, неизменность его номинативного приме­
нения. Тот предмет, на который указывало слово чьбан, не изменился оттого, что
вместо чьбанъ он стал через столетие называться жбан (ср. бъчела — пчела, диа­
лект, мчела при украинском бджола; пряник из пьпьряникъ; гончар из гърньчарь
и т. п.). Таким образом, тожество слова не разрушается его фонетической дефор­
мацией: с исторической точки зрения очюньно и очень — одно и то же слово.
Кроме того, фонетические изменения, происшедшие со словом, могут не затро­
нуть его фонологической структуры (если эти звуковые изменения не коснулись
значимых элементов фонем, не нарушили общей фонетической модели и не пе­
редвинули морфологических рядов). С фонологической точки зрения звуковая
19
форма слова может оставаться тожественной при резких фонетических измене­
ниях в ее внешности, воспринимаемой слухом человека, чуждого данному языко­
вому коллективу (напр., перчатка из перщатка — пърст-]атъ-ка). Ведь большая
разница между тем, «каким чувствуется говорящим произносимый звук как зна­
менательная единица и каким выходит в исполнении и произнесении, благодаря
комбинаторным внешним обстоятельствам»20.
В связи с этим необходимо напомнить учение проф. И. А. Бодуэна де Куртенэ о факультативных фонемах (т. е. о переходных исторических стадиях от
полного существования к исчезновению звука). На этих стадиях «имеется еще в
душах говорящих воспоминание и представление изустного звука, но без необ­
ходимости исполнения, которое, таким образом, является факультативным»21.
Казалось бы, знание закономерностей фонетического развития языка обеспечи­
вает сознание тожества слова — несмотря на многообразие его звуковых изме­
нений. Однако резкие фонетические превращения слова могут оторвать его от
родственного морфологического ряда (напр., очнуться от очутиться; кануть
от капать; ср. капнуть и т. п.), или же вызвать раздвоение слова, его расщеп­
ление на две единицы (напр., ружье и оружие). Фонетические изменения не­
редко ведут к резким семантическим сдвигам в смысловой структуре слова и
разрывают его связи с другими словами, преобразуя весь его морфологический
облик. Так, изменение дъщанъ в чан было связано с отрывом слова чан от лек­
сического гнезда доска, дощаный, дощаник и т. п., с морфологическим опро­
щением структуры этого слова, с превращением его в непроизводное и с соот­
ветствующим его семантическим преобразованием. Границы тожества слова
окажутся еще более широкими, если подойти к структуре слова с семантикоморфологической точки зрения. В этом аспекте слово, принадлежащее к кате­
гориям знаменательных частей речи, представляется системой соотноситель­
ных и взаимообусловленных форм, выражающих или разные синтаксические
функции этого слова или оттенки — интеллектуальные и экспрессивные — его
значений. Например, в древнерусском книжном языке — быти, есмь, ecu, суть,
бы, буду, сущий, будучи и другие беспредложные глагольные образования тех
же корней были формами одного и того же слова. Система форм одного слова в
пределах категории глагола и в сфере именных категорий — величина истори­
чески изменчивая. Так, в современном русском языке есть, суть, сущий, быть
(с формами будущего и прошедшего времени), архаический канцелярский союз
буде и частица бы являются разными словами. Единство смысловой структуры
спрягаемого или склоняемого слова определяется всем строем языка на той или
иной ступени его развития.
Смещения и изменения в системах форм разных слов непрестанно колеблют
устойчивость его семантических границ и ведут к раздвоению или даже распаду
тожества слова. Понятно, что распад слова на две самостоятельные лексические
См. Улашин Г. Критико-библиографические заметки о некоторых исследованиях, посвященных
польскому языку // Изв. ОРЯС АН. Т. 12. Кн. 1. 1907. С. 479.
Бодуэн де Куртенэ И. А. Лингвистические заметки //ЖМНП, 331, 1900, октябрь. С. 370—371. Егоже. Лингвистические заметки и афоризмы //ЖМНП, 346, 1903, апрель. С. 319. Об изменении ре­
альной семантики слов в зависимости от контекста, напр. обособлении наречий сё (с'о) и сетки
(с'отъки) от местоимения весь, всё или образовании частицы гри (гр'и), гът из слова говорит: см.
Каринский Н. М. Очерки языка русских крестьян. М, 1936. С. 93.
20
единицы так же обнаруживается лишь на фоне всей семантической системы язы­
ка, рассматриваемой в ее движении и в ее отношении к другим языковым систе­
мам.
Вот пример из истории русского профессионально-военного диалекта. В строе­
вом учении начала XIX в. существовала команда весь-кругом, и это движение ба­
тальона, фронтом назад, делалось медленно, в три приема с командою: «раз, два,
три». Но потом — по прусскому образцу — стали выполнять это движение в два
приема и самая команда была сокращена и произносилась весъ-гом. Понятно, что
выражения весь-кругом и весъ-гом сначала воспринимались как варианты одного и
того же словосочетания. Но употребление выражения весъ-гом вышло далеко за
пределы применения старой команды весь-кругом. Оно подверглось субстантива­
ции и стало широким символом фрунтового формализма и произвола. Таким обра­
зом, весъ-гом стало новым словом, проникшим на некоторое время в стили обще­
литературного языка. Например, в «Записках о моей жизни» Н. И. Греча: «Общее
мнение — не батальон: ему не скажешь весъ-гом. Не только офицеры, но и нижние
чины гвардии набрались заморского духа» (1930, с. 387). О команде весъ-гом, как о
популярном военном термине рассказывает и Ф. Булгарин в своих «Воспоминани­
ях» (СПб., 1848, ч. 5, с. 185—186).
Выражение весъ-гом приобрело резкий экспрессивно-иронический характер.
Например, им воспользовались поручики Белавин и Брозе в стихотворной сатире
на кампанию 1807 г. Здесь команда весъ-гом была применена к оценке действий
русской армии в борьбе 1807 г. с Наполеоном.
Где ты девалась, русская слава,
Гремевшая столь много лет?
Где блеск твой, сильная держава,
Которому дивился свет?
Померкло все! весъ-гом проклятый,
Лишь выдуманный нам на месть,
Весъ-гом, у пруссаков занятый,
Отнял у нас всю славу, честь.
Когда весь-гома мы не знали,
А знали только что вперед,
Тогда мы храбро воевали,
Страшился нас галл, турок, швед.
И далее, изображая действия русских, авторы каждую строфу заключают иро­
ническим рефреном.
И сами сделали весъ-гом:
Мы отдали врагам Варшаву,
И сами сделали весъ-гом
Французов в прах было разбили,
А сами сделали весъ-гом.
На месте тысячи поклали
И сами сделали весъ-гом.
Аракчеев, бывший военный министр, отправил авторов этого стихотворения
без шпаг, т. е. под арестом, в Финляндскую армию и предписал в войне со шве-
21
дами посылать их «в те места, где нельзя сделать весь-гом» (Заметки «Весьгом» (Сатира на кампанию 1807 г.) //Русск. старина, 1897, декабрь, с. 569—
570).
Для лингвиста, склонного рассматривать язык как непрерывный поток твор­
ческой деятельности и видеть в слове неповторимую, индивидуальную единицу
речи, слово однозначно: «новый смысл слова есть новое слово» (Потебня, Из
зап. по русск. грамматике, 4, с. 198). «В словарях принято, для сбережения вре­
мени и места, под одним звуковым комплексом перечислять все его значения.
Обычай такой необходим, но он не должен порождать мнения, что слово может
иметь несколько значений. Омоним есть фикция, основанная на том, что за имя
(в смысле слова) принято не действительное слово, а только звук. Действитель­
ное слово живет не в словаре или грамматике, где оно хранится только в виде
препарата, а в речи, как оно каждый раз произносится, причем оно каждый раз
состоит из звуков единственного и одного значения (Steinthal Uber den Wandel
der Laute und des Begriffs // Zeitschrift fur Volkerpsychologie und Sprachwissenschaft, 1, с 425—428). Связью между звуком и значением служит первоначаль­
но представление; но с течением времени оно может забыться. Отношение ме­
жду словами однозвучными, если однозвучность их не есть только случайная
или мнимая, всегда бывает таково: а) представление, первоначально связанное
со звуком, может в разное время стать средством сознания различных значе­
ний; б) каждое из этих значений может, в свою очередь, стать представлением
других значений. Положим, в слове зелье представляется растение чем-то зеле­
ным; значит, растение служит затем представлением лекарства, лекарством
представляется снадобье вообще, снадобьем представляется порох. Все эти
значения — растение, лекарство, снадобье, порох — составляют не одно слово,
а четыре. При появлении каждого из этих значений создается новое слово, хотя
звук первого слова может и при всех последующих оставаться неизменным.
Нелепо думать, что люди, называющие порох зельем, представляют его себе
зеленым или не сознают различия между растением и порохом» (Потебня. Назв.
соч., с. 96). Однако сам А. А. Потебня в своих разнообразных историкоэтимологических разысканиях считал возможным связывать с смысловой
структурой одного слова целую серию значений, внутренне связанных и раз­
вившихся друг из друга.
Строго различаются две формы генетической связи между явлениями —
причинная, где налицо отношения причины и следствия, и эволюционная. При­
чинная форма связи не предполагает однородности явлений. Причина и следст­
вие могут не иметь между собою абсолютно ничего общего. Причинный ряд
характеризуется качественной прерывностью. Установление причинной связи в
изменениях значений слова — задача чрезвычайно трудная и пока еще нераз­
решенная. Кроме того, поиски причин изменения значения отдельного слова
лишь отвлекли бы исследователей от наблюдений за постепенным ходом се­
мантических модификаций слова. Ведь причины этих изменений могут быть
очень различны. Между однородными явлениями устанавливается эволюцион­
ная связь. Для выяснения наличия эволюционной связи требуется, прежде все­
го, сравнительный метод, исходной предпосылкой которого является тезис: из­
вестная, поддающаяся математическому исчислению степень сходства между
двумя явлениями служит доказательством их генетической связи друг с другом.
Но при установлении генетической схемы неизбежен отрыв от конкретной пол-
22
ноты действительных процессов. Ведь уже само рассмотрение факта лишь как
отдельного звена эволюционного ряда связано с сужением конкретного содер­
жания исторического процесса. С исторической точки зрения к одному и тому
же слову относятся все разновидности его, между которыми удается установить
генетическую связь значений. Между тем, в конкретных, исторически замкну­
тых системах языка многие из этих разновидностей уже перестают сближаться
и расцениваются как разные слова, как омонимы. Таким образом, семантиче­
ские границы слова, рассматриваемого в историческом разрезе, оказываются
чрезвычайно широкими. Они не совпадают с конкретным смысловым объемом
соответствующих словесных единиц в рамках той или иной языковой системы.
Слово как объект исторического исследования, не соответствует ни одному из
тех реальных единиц языка, которые под это историческое слово подводятся.
Внутреннее смысловое единство такого исторического слова оказывается «иде­
альным». Оно не воспроизводит реальной сложности и раздробленности явле­
ний, а лишь концентрирует их в один абстрагируемый образ. Поэтому надо
быть всегда настороже против этой иллюзии тожества. В ней источник многих
ложных заключений. Мнимое тожество имени и его фонетическая эквивалент­
ность может показывать глубокие семантические и структурные различия. Да­
же общность этимологических элементов в составе слов вовсе не является при­
знаком их тожества. Например, сыскать и снискать в русском литературном
языке XVIII — XIX в. были разными словами. То же следует сказать о таких
парах, как кануть и капнуть, обязать и обвязать и т. п. Однако в ином свете
представляются соотношения слов и форм поднимать — подымать, поднять
— подъять; обнять и объять (ср. объятия). Методика исследования тожеств
еще заключает в себе много спорного и неясного. Например, можно ли считать
тожественными однозвучные слова, составленные из одних и тех же морфем,
но самостоятельно зародившиеся на разной социальной почве. Самозарождение
однотипных и омонимных слов — такой же реальный факт, как и самозарожде­
ние мотивов, сюжетов и обычаев. При этом такие близкие по значению омони­
мы могут возникать не только одновременно — в разных диалектах и наречиях
русского языка, но и в разные периоды развития одного и того же языка.
Морфологические элементы, очень живучие, играющие активную роль на
протяжении многих периодов исторического развития языка легко могут всту­
пать в однородные сочетания в разное время, в разных системах языка. Ведь
многие модели слов бывают продуктивны в течение нескольких столетий. В та­
ком случае складываются одинаковые или однородные слова, графические или
даже фонетические омонимы, между которыми нет ни семантической связи, ни
культурно-исторической преемственности. Это вполне разные слова. Напри­
мер, в древнерусском языке слово народьник(ъ) служило для передачи греч.
дгцлощд. Например, в Изборнике 1073 г.: «паче же димоти, рекъше народьникъ,
нача СА въ (о)сумтЬ кычшч и величати» в Панд. Никона (ел. 41): «Поставленъ
епископомь народьникъ (димоть)» (Срезневский, 2, с. 321). Это слово в значе­
нии 'высший чиновник, сборщик народных податей' употреблялось в высоком
славянском слоге вплоть до XVII в. Так, в рукописном Житии Иоанна Предтечи
(по рукописи Архива святейшего правительствующего Синода, XVII в.) в из­
ложении чуда Крестителя господня Иоанна в Новгородцком Посаднике
(л. 120—128 об.) несколько раз встречается слово народник в таком контексте:
«Иностранцы латинския в^ры... моляху архиепископа великого нова града, по-
23
садников же и тысещников и всех града того народников». «Помощь же подаяше многу мздоимныи народник Добрыня...»; «от суе умне народниче, како
оболстися злата д^ля м^сто поборателя, противник зол явися христове церк­
ви»22. В русском литературном языке XVIII в. слово народник уже не употреб­
ляется. Но в 60—70-ые годы XIX в. образуется новое слово народник для обо­
значения представителей общественно-политического течения среди радикаль­
ной интеллигенции, считавшего крестьянство единственной базой идеальногосударственного устройства. Ср. народничество, народнический. Эти слова не
указаны ни в одном словаре русского литературного языка до словаря Даля
включительно. Необходимо еще вспомнить, что с именем народник связывали
понятие славянофильства. И. С. Аксаков писал проф. П. А. Висковатову: «Как
вы могли нас народников называть славянофилами?» (Письмо от 29 февр.
1884 г.). О Лермонтове он же заметил: «По всей вероятности, Лермонтов кон­
чил бы народником, как стал им и Пушкин. Сознательным или несознательным
— все равно»23.
Слово общественник не вошло ни в один словарь русского языка до 40-х го­
дов. Впервые оно отмечено словарем 1847 г. Здесь общественник определяется
так: «Принадлежащий к какому-либо обществу». Словарь Даля развивает то же
определение: «Общественник, общественница к обществу, общине принадле­
жащий, общник, член, собрат по сословию» (2, с. 634). Таким образом, слово
общественник первоначально обозначало члена какого-нибудь сословного объ­
единения. Позднее слово общественник сузило свое значение и стало приме­
няться к крестьянину, члену сельского общества. В этом значении слово обще­
ственник употреблялось и В. И. Лениным (1903 г., в суждении о положении
деревни в царской России): «В каждой деревне, в каждом обществе есть много
батраков, много обнищавших крестьян и есть богатеи, которые сами держат
батраков и покупают себе землю "навечно". Эти богатей тоже общественники,
и они верховодят в обществе, потому что они — сила». Современное слово общественник в значении 'человек, активно участвующий в общественной
работе' возникло независимо от прежнего старого омонима. Это — два разных
слова. (Но см. в словаре Ушакова). Ср. ранее в письме Е. Я. Колбасина к
И. С. Тургеневу (от 29 сентября 1856 г.): «Да и что вы, в самом деле, за обще­
ственник такой, обреченный судьбой на расхищение каждого литературного
подлипалы» (Тургенев и «Современник»).
К числу слов-омонимов, возникших в русском языке в XIX в., как и в других
языках, относится серия слов, связанных с одним и тем же звуковым и морфо­
логическим комплексом — нигилизм, нигилист. В русском языке лишь
И. С. Тургенев, применив имя нигилиста к типической психологии шестиде­
сятника, придал ему историческую устойчивость и могучую силу крылатого
термина. Тургенев с полным правом мог считать себя создателем нового слова
(«Литературные и житейские воспоминания», гл. 5 «По поводу отцов и детей»),
хотя омонимы этого слова существовали и раньше — не только во французском
и немецком, но и в русском языке. Недаром современный критик
(Н. Н. Страхов) заявил, что из всего, что есть в «Отцах и детях», слово нигилизм
Никольский А. И. Сказания о двух новгородских чудесах из Жития св. Иоанна Предтечи и крести­
теля Господня // Изв. ОРЯС АН. Т. 12. Кн. 3. 1907. С. 107—109, 110.
П. Висковатов. В. А. Жуковский как народник // Русск. старина, 1902, август. С. 255.
24
имело самый громадный успех. «Оно было принято беспрекословно и против­
никами и приверженцами того, что им обозначается»24. Прав был по-своему и
П. В. Анненков, который говорил, что вместе с Базаровым найдено было и мет­
кое слово, хотя вовсе и не новое, но отлично определяющее как героя и его
единомышленников, так и самое время, в которое они жили, — нигилизм (Вест­
ник Европы, 1885, 4, с. 505). Как показал М. П. Алексеев25, появление слова ni­
hiliste во французском языке относится к самому началу XIX в. Оно впервые
отмечено у Мерсье, автора сочинения «Картины Парижа», в его словаре неоло­
гизмов 1801 г. Здесь под словом nihiliste (или rienniste) разумеется крайний
скептик, человек с опустошенной душой 'который ничему не верит, ничем
внутренне не интересуется'. В немецком философско-публицистическом языке
слово Nihilismus известно также с конца XVIII — начала XIX в. Здесь Nihilismus обозначает крайнее проявление идеализма, считающего идею первым аб­
солютным началом бытия и из нее выводящего весь мир действительности. В
русском языке слово нигилист едва ли не первый употребил Н. И. Надеждин в
своей нашумевшей статье 1829 г.: «Сонмище нигилистов» (опубликовано в
«Вестнике Европы» под псевдонимом Никодим Надоумко). По словам Ап. Гри­
горьева: «Слово "нигилист" не имело у него того значения, какое в наши дни
придал ему Тургенев. "Нигилистами" он звал просто людей, которые ничего не
знают, ни на чем не основываются в искусстве и жизни, ну, а ведь наши ниги­
листы знают пять книжек и на них основываются...» («Мои литературные и
нравственные скитальчества»). После Надеждина тем же образованием — ниги­
лизм — пользовались и Н. Полевой для шутливо-иронической характеристики
материализма, и В. Г. Белинский — для сатирической квалификации пустоты,
отсутствия всякого содержания. В рецензии на «Провинциальные бредни»
Дормедона Васильевича Прутикова (Молва, 1836, № 4 ) сказано, что в этом
произведении «нет ни идеализма, ни трансцендентализма: в них, напротив, аб­
солютный нигилизм, с достаточной примесью безвкусия, тривиальности и без­
грамотности». Любопытно, что в несколько сходном смысле употребил слово
нигилизм и акад. П. С. Билярский в своем исследовании «Судьбы церковного
языка» (1849, СПб., ч. 2, с. 107—108), заметивший по поводу выступления
И. И. Срезневского: «Это было ... только призрак утверждения и отрицания,
под которым открывалось отсутствие определенного взгляда, полный, абсо­
лютный нигилизм». Кроме того, С. П. Шевырев в «Теории поэзии» (1835) поль­
зуется словом нигилист вслед за Жан-Полем — для обозначения крайних идеа­
листов, а М. Н. Катков в 1840 г. называет нигилистом — материалиста: «Глядя
на мир как он есть, скорее станешь из двух крайностей мистиком, чем нигили­
стом: мы окружены отовсюду чудесами» (Отеч. зап., 1840, 12, октябрь, отд. 2,
с. 17). Таким образом, одно и то же образование возникает в разное время и в
разных местах, так как его компоненты были интернациональны, и наполняется
разнообразным содержанием. Непрерывность историко-семантического разви­
тия этим омонимическим обозначениям была чужда. Лишь Тургеневу удалось
вдохнуть в то же образование новую душу, новый исторический смысл, кото­
рый оказался очень активным и живучим.
Журнал «Время», 1863, янв. Страхов Н. Н. Из истории русского нигилизма. СПб., 1890.
К истории слова «нигилизм». Сб. статей в честь акад. А. И. Соболевского М, 1928 // Сб. ОРЯС АН
СССР. Т. 101. № 3. С. 413—417.
25
III
Симптомом тожества слова в разных системах языка является непрерыв­
ность его историко-семантического развития. Если слово как устойчивый ре­
альный факт, как культурно-историческая вещь, непрерывно продолжает вы­
полнять свои функции, хотя и очень разнообразя их, на протяжении нескольких
веков нескольких периодов развития языка, то историческая преемственность
его значений, их внутренняя связь остается непоколебимой. Единство «еще»
сохраняется, несмотря на различие ее функций в разных исторических контек­
стах. Конечно, в этом случае может играть большую роль сознание тожества
матерьяльного субстрата слова, его фономорфологического состава. Но поня­
тие непрерывности семантического развития слова очень условно. Ведь только
в очень редких случаях историк языка может непосредственно наблюдать са­
мый процесс становления и развития новых значений слова с момента его обра­
зования. По большей части он имеет дело лишь с разными состояниями или по­
ложениями слова в разных языковых системах. Ему дано лишь последователь­
ное отношение предыдущих и последующих значений. Принципы и формы их
генетической связи восстанавливаются и устанавливаются лишь интуитивно.
Однако, вопреки учению Ф. де Соссюра, синхронический и диахронический
аспекты изучения слова взаимообусловлены и тесно между собой связаны.
Идея непрерывности развития слова соотносительна с идеей его изменяемости.
Но сама непрерывность — только одна из бесчисленного множества модифи­
каций прерывности. Непрерывность развития слова обычно лишь предполага­
ется, постулируется. Доказательства этой идеи часто опираются на предполо­
жение непрерывного исторического движения единого коллективного созна­
ния, т. е. на гипотезу однородности духовной структуры и духовной эволюции
коллектива и личности. Но непрерывно ли коллективное движение мысли? При
проекционном методе исторического исследования непрерывность развития
слова вовсе не тожественна с активным его употреблением из поколения в по­
коление в рамках одного коллектива. В этом аспекте понятие непрерывности
развития отнюдь не соотносительно с понятием единого — раскрывающегося
коллективного сознания. Когда слово рассматривается как объективная вещь,
как культурно-исторический факт, то учитываются не только странствования
слова по диалектам, его перемещения из одного социального круга в другой, но
и переходы слова от музейного бытия среди памятников письменности в живую
жизнь. Все это вполне мирится с тем условным понятием культурноисторической непрерывности, которое в данном случае восполняется представ­
лением о длительном консервированном состоянии слова, закрепленного в
письменных источниках, о его потенциальном существовании и о непрекра­
щающейся живой возможности его бытового возрождения. Например, слово
гостиница к XVIII веку выходит из живого бытового употребления. Оно сохра­
няется лишь в рамках церковно-книжного культового диалекта. С ним связыва­
ется представление о «постоялом дворе, о доме или пристанище для путешест­
вующих» (Русск. старина, 1891, апрель, с. 2). Даже в словаре 1847 г. это слово
еще рассматривается как неупотребительное «церковное». Ср. в воспоминаниях
И. А. Второва «Москва и Казань в начале XIX в.» (1842): «Остановился на
Тверской улице в Цареградском трактире (тогда еще не называли гостиница­
ми)». Только с 30—40-х годов в связи с ростом славянофильских тенденций
26
возвращается в живой бытовой язык древнерусское слово гостиница, ограни­
чивая употребление слова hotel и видоизменив значение слова трактир.
Итак, понятие тожества слова в его развитии предполагает непрерывность
его исторического существования. Но эта непрерывность на деле легко мирится
с многовековыми перерывами в реальном применении слова. Далеко не всегда
непрерывность истории слова состоит в последовательном переходе его от од­
ного поколения к другому в границах того же общества. Слово может блуждать
по разным диалектам. Оно может быть законсервировано в памятниках пись­
менности и затем возобновиться в общественной практике, как бы возродиться
к живому, активному употреблению. Противоречие между постулируемой ис­
торической непрерывностью слова и между прерывностью его активного упот­
ребления — новая антиномия историко-семантического изучения лексики. Изу­
чение непрерывности развития значений слова затруднено тем обстоятельст­
вом, что по отношению к далекому прошлому вопрос о составе активного сло­
варя, об объеме и стилистических функциях пассивного словаря, о переходе
тех или иных слов из подспудного существования или инертного состояния в
живое общественное употребление почти неразрешимы. Между тем, все эти
изменения в характере пользования словом, в способе его восприятия обычно
сопровождаются экспрессивной переоценкой слова. Вот почему объем значе­
ний и оттенки многих слов кажутся нам неизменными, как бы окаменелыми на
протяжении многих веков. Между тем, это — историческая иллюзия, обман
зрения у историка слова: смысловая структура слова не оставалась неподвиж­
ной, законсервированной. Например, слово — тоземьць (в другой более позд­
ней форме туземец) встречается в русских памятниках, начиная с XI в. (см.
Срезневский, 3, с. 972—973 и 1035; ср. Истрин, Хроника Георгия Амарт., т. 1).
Его значение ясно: 'природный житель страны, местный житель'. В словаре
1847 г. значение этого слова определяется так же: 'природный житель какойлибо земли или страны, тутошний уроженец'. Возникает иллюзия семантиче­
ской неизменности или неизменяемости слова. Между тем, во второй половине
XVIII и начале XIX в. слово туземец было настолько малоупотребительно, что
оно не попало ни в словари Академии Российской, ни в словарь П. Соколова.
Оно хранилось в архивном фонде языка. Г. И Добрынин в своих «Записках»
(Истинное повествование или жизнь Гавриила Добрынина) под 1781 г. делает
такое примечание к слову туземный: «Прошу не взыскивать за наше родное
слово. Ежели мы знаем иностранец или пришлец, то должны знать и туземец.
Так называли и писали наши праотцы славяне». При этом делается ссылка на
«Российскую Вивлиофику» Новикова (Русск. старина, 1871, 4, с. 145).
Непрерывность исторического бытия слова во многих случаях трудно доказуе­
ма. Перерыв в употреблении слова еще не исключает его пассивного восприятия и
понимания в памятниках письменности. Вместе с тем, выпадая из живого литера­
турного лексикона, слово может сохранять свою активность в языке некоторых со­
циальных групп, откуда снова проникает иногда в общелитературный словарь. По­
нятно, что при исследовании всех этих вопросов важное значение имеет морфоло­
гическая структура слова, жизненность и употребительность его модели. Напри­
мер, едва ли можно сомневаться в том, что слова благодушие и благодушество­
вать, получившие особенное распространение в русском литературном языке со
второй половины XIX века, все-таки восходят к соответствующим книжным славя­
низмам. Здесь трудно было бы допустить вторичное образование этого слова или
27
его «воскрешение» под влиянием возродившегося интереса к древнерусской пись­
менности. В самом деле, слова благодушие (ср. добродушие) и даже глагол благодушествовати отмечены в памятниках древнерусской письменности XII — XVI вв.
Например, в Сборнике XVI в. «О летнем обхождении и воздушных переменах»:
«длъжни есмы... благодушествовати и не гнгЬватися». Глагол благодушествовать
по-видимому, имел два оттенка: 1) быть бодрым; 2) находиться в радостном на­
строении (Срезневский, 3. Дополнения, с. 15). В церковно-славянском языке слова
— благодушие и благодушествовать широко употреблялись и в XVII — XVIII в.
(ср. в посланиях Апостола Павла к Филиппийцам, 2,19: «Да и азъ благодушствую,
ув^д^въ, уже о васъ»). Они не чужды были высокому и среднему стилю русского
литературного языка этого времени. Например, в «Капище моего сердца»
И. М. Долгорукого об архимандрите Парфении: «Он отпевал и предал земле тело
меньшей дочери моей Евгении, плакал вместе со мной, когда мне бывало грустно,
и благодушествовал, когда небо посылало мне отраду» (изд. «Русск. архива»,
с. 257). Но уже в словаре 1847 г. слова благодушие и благодушествовать квалифи­
цируются как церковные. Глагол благодушествовать был пропущен, по-видимому,
в силу его малой употребительности, в 1-м изд. словаря Даля. П. Шейн в своих
«Дополнениях» к словарю Даля обратил внимание на этот пропуск: «Благодушест­
вовать. Пропущено. Это слово, как мне кажется, пущено в литературный оборот
Островским» (с. 8). В связи с изменением стилистических функций слова и его экс­
прессии, в связи с распространением его в разговорно-шутливой речи происходит
сдвиг в его значении. Благодушествовать означает: 'проводить время без дела и
забот, находясь в мирном, невозмутимо-покойном, добродушном расположении
духа' (ср. те же экспрессивные изменения в словах: благодушие и благодушный).
Когда живое употребление слова прерывается, то утраченное слово, закрепленное
в памятниках письменности, может дать жизнь как бы новому слову с той же внеш­
ней формой, но наполненному новым содержанием. Например, слово тризна в древ­
нерусском языке означало погребальные игры, погребальное состязание. В этом зна­
чении оно употребляется в начальной летописи. Старославянские тексты через триз­
на, трызна передают греческие orddiov, naldigzpa, a&Xov и т. п. Следовательно, и тут
тризна, трызна значило: 'борьба, состязание'. «Состязания в память умершего, как
часть погребального обряда, до сих пор известны у осетин. Это — скачки с призами
из одежды покойного, его оружия, седла, иногда из лошади, быка, денег», — заметил
в связи с этим акад. А. И. Соболевский (Мат-лы и исследования, с. 273—274)26. Сло­
во тризна в этом употреблении постепенно отмирает вместе с самим обрядом погре­
бальных игр, состязаний. Слово тризна в Новгородском глоссарии XV в. (по списку
1431 г.) объясняется так: 'страдальчество, подвиг'. Таким образом, уже в XTV —
XV вв. оно относилось к разряду «неудобь познаваемых речей». Во второй половине
XVin в. — под влиянием растущего интереса к древнерусской истории — распро­
страняется знакомство со словом тризна. Постепенно входит в литературное упот­
ребление слово тризна в значении 'погребальный пир, поминки'. Это осмысление
было подсказано бытом той эпохи. Например, у И. А. Крылова в басне «Кот и повар»:
Ср. у Niederle L. в Slovanske starozitnosti Svazek. I (Praha. 1911) изображение тризны, как символи­
ческой игры, сопровождаемой питьем и пением (см. рецензию М. Н. Сперанского в Этнограф,
обозр., 1912. №3—4, с. 69).
Любопытно, что и в словаре 1847 г. слово тризна считается старинным. Отмечены 2 значения:
1) языческое поминовение усопшего; 2) рыцарские игры при поминовении усопшего.
28
...он набожных был правил
И в этот день по куме тризну правил...
У Пушкина в «Песне о вещем Олеге» (1822)
На тризне, уже недалекой,
Не ты под секирой ковыль обагришь
И жаркою кровью мой прах напоишь!...
Ковши круговые, запенясь, шипят
На тризне плачевной Олега...
Ср. у Некрасова в «Размышлениях у парадного подъезда»:
Привезут к нам останки твои,
Чтоб почтить похоронною тризною,
И сойдешь ты в могилу... герой,
Втихомолку проклятый отчизною,
Возвеличенный громкой хвалой!...
На основе этого значения в поэтическом стиле первой половины XIX в. стало
развиваться переносное употребление: тризна — в смысле: 'скорбное воспомина­
ние о ком-нибудь или о чем-нибудь утерянном, погибшем'.
У Баратынского в стихотворении «Осень»:
Садись один и тризну соверши
По радостям земным твоей души!
В диалектном употреблении слово тризна получило еще новый оттенок зна­
чения, связанный с поминальным угощением. По словам П. И. Мельникова:
«На похоронных обедах сливают вместе виноградное вино, ром, пиво, мед, и
пьют в конце стола. Это называется тризной». Ср. в рассказе П. И. Мельникова
«Старые годы»: «"... — За невестами у меня дело не станет: каждая барышня
пойдет с удовольствием. Не пойдет, чорт с ней, — на скотнице Машке же­
нюсь". Под эти слова стали тризну пить». (Мельников-Печерский, 1, с. 144).
Если считать основным признаком тожества для слов, не имевших непрерывно­
го употребления, непосредственную генетическую связь их реставрированного
облика с их древним употреблением, то круг тожеств очень расширится. (На­
пример, в 40—50-х годах XIX в. восстанавливается широкое литературное
употребление слова рознь в значении 'раздор, несогласие . Таким образом, в
историко-лексикологическом аспекте под непрерывностью исторического су­
ществования слова понимается как активное употребление соответствующего
слова в разных исторически сменявшихся системах языка, так и пребывание
его, иногда на протяжении целых столетий, в архивном фонде данного языка.
Понятно, что в этом архивном фонде, в этой своеобразной сокровищнице истоСм. Грот Я. К. Зап. о ел. Даля // Зап. Имп. АН, т. 20, кн. 1. С. 18. Однако, ср. указания на то же зна­
чение этого слова: 'раздор, несогласие' в словарях Академии Российской и в словаре П. Соколова.
В словаре Академии Российской (1822): «Рознь, зни, с. ж. 4 скл. стар. 1) Раздор, несогласие. И в
людех ваших во всех рознь. Голиков. Дополнения к Истории Петра Великого, 3. 354. 2) Одиноче­
ство, особенность, число несовокупное. Разойтись в рознь». В словаре П. Соколова пометка —
«старинное» — устранена; первое значение определяется так: то же, что разность; второе: разбор,
несогласие.
29
рических богатств и потенциальных ресурсов языка хранятся не все слова, ко­
гда-либо бывшие в живом употреблении, а лишь те, которыми обозначаются
существенные или характерные явления и представления национального про­
шлого, с которыми связаны типичные черты стиля и мировоззрения известной
эпохи и которые признаются в том или ином отношении ценными для выраже­
ния коренных начал народного духа.
Несомненно, что даже в этом расширенном смысле понятие непрерывности
бытия в истории данного языка неприменимо к таким словам, в разновремен­
ном употреблении которых отражаются лексико-семантические процессы чу­
жих языков. Например, слово прогресс появилось в русском литературном язы­
ке в начале XVIII в. (ср. латинск. progressus, немецк. Progress). Оно обознача­
ло: 'успех' или по определению рукописного лексикона нач. XVIII в.: 'при­
быль, прибыток, преуспеяние' (Смирнов, Зап. влияние, с. 244). Ср. у Шафирова
в «Рассуждении» (1717): «Войско ... многия прогрессы (выигрыши) чинило»
(с. 43). Совершенно иным содержанием наполнилось слово прогресс в интерна­
циональной
общеевропейской
социально-политической
терминологии
(ср. франц. progresses англ. progress), откуда это слово вновь проникает в рус­
ский литературный язык 30—40-х годов XIX столетия (см. Виноградов. Очер­
ки, с. 389).
Точно так же не может быть признано непрерывным существованием мно­
гократно возобновляющееся образование таких производных слов, которые в
индивидуальной и даже в широкой коллективной речевой деятельности само­
стоятельно возникают как новые слова. В советском языке на время явилась
целая серия слов, произведенных от церковного славянского аллилуя (евр. halleluja — 'хвалите бога'): аллилуйщик, аллилуйщина, аллилуйный, аллилуйский.
«Аллилуйщик — это человек, неумеренным восхвалением существующего по­
ложения вещей прикрывающий отрицательные явления и тем мешающий борь­
бе с ними» (Ушаков, 1935). Имя прилагательное к этому слову может быть об­
разовано так: аллилуйщицкий или более книжно аллилуйский. Любопытно, что
слово аллилуйский в индивидуальной речи употреблялось раньше, но непре­
рывной традиции в этом употреблении установить невозможно. В письме Тур­
генева к Фету от 8 октября/26 сентября 1871 г.: «Друг мой, обожание
"Московских Ведомостей" должно быть однако соединено с некоторой долей
самостоятельности — а то ведь как раз можно заговорить "аллилуйским" язы­
ком» (Тургенев, Письма, с. 129).
IV
Отправным пунктом исторического исследования слова является современ­
ная система его употреблений и значений. Но семантический объем живого
слова на современной стадии развития языка бывает ограниченнее, уже, хотя и
отвлеченнее и логически расчлененнее, чем структура слова на иных далеких
от нас стадиях истории языка. То, что в современном языке стало разными сло­
вами — омонимами, генетически может восходить к одному лексическому зер­
ну. Смысловой объем слова исторически меняется, внутренняя сущность слова
также исторически изменяется. Таким образом, диспропорция между совре­
менным понятием о слове и восприятием слова на других стадиях развития
создает противоречия в понимании самой лексической единицы, как объекта
30
исторического исследования. Вопрос о единстве смысловой структуры слова в
его историческом развитии упирается в вопрос о происхождении, генетической
связи и эволюции значений этого слова. Анализ современной системы значений
может быть лишь началом такого исследования. Например, в современном рус­
ском языке непосредственным сознанием различаются два глагола-омонима
приписать:
I. Приписать — приписывать — 1) что. Написать в дополнение к чемунибудь, прибавить к написанному прежде. Приписать несколько слов в письме.
Приписать заключение к последней главе повести. 2) кого-что. Записав, при­
числить куда-нибудь, внести в списки (канц. офиц.). Приписать к призывному
участку.
П. Приписать — приписывать кого-что кому-чему. Счесть причиной чегонибудь, отнести за счет кого, чего-нибудь. Долгое отсутствие письма приписывал
неисправности почты. У Пушкина в «Капитанской дочке»: «Анна Власьевна, хотя и
была недовольна ее беспамятством, но приписала его провинциальной застенчиво­
сти». //Счесть принадлежностью кого-нибудь или счесть принадлежащим комунибудь. Приписывал ей всяческие добродетели. Ср. у Пушкина: «"Вампир", по­
весть, неправильно приписанная лорду Байрону» (в ел. Ушакова оба омонима сли­
ты в одно слово).
Можно ли оба эти омонима возводить к одному слову, видеть в них продукт
семантического распада единой смысловой структуры? Без историкосемантического исследования сразу ответить на этот вопрос невозможно. Легко
заметить, что второй омоним соответствует по своему морфологическому
строю и по смыслу немецкому: 'jeemandem etwas zuschreiben'. Ср. в письме
знаменитого фельдмаршала Барклая де Толля (от 15-го января 1813 г.): «Wenn
ich Ihnen nicht fruher geantwortet habe, so schreiben sie es dem Meere von
Geschaften die mich belagern zw» (Если я вам не отвечал ранее, то припишите
это морю дел, осаждавших меня) (Русск. старина, 1888, октябрь, с. 265). Эта
калькированная передача немецкого zuschreiben возникла в русском деловом
языке XVIII в. Во всяком случае, в словарях Академии Российской все совре­
менные значения обоих омонимов уже зарегистрированы и объединены в од­
ном слове: Приписывать, приписать — 1) Прибавлять что к написанному.
Приписать к чему статью, строку... 2) Письменно утверждать что за кем во
владение или в ведомство. Приписать крестьян к какому уезду, к заводу. 3)
Придавать кому по свойству, качеству наименование. Приписывать кому доб­
родетели. 4) Относить что к кому или почитать кого или что причиною, глав­
ным орудием чего. Победу сию приписывают храбрости, искусству и прозор­
ливости полководца. 5) Относительно к сочинениям: посвящать кому какую
книгу. Иногда обе конструкции, связанные с глаголом приписать, в русском
языке смешиваются. Например, у И. А. Второва в воспоминаниях «Москва и
Казань в начале XX в.»: «Добродетели твои приписывали к корыстным видам, а
слабости, свойственные всем людям, низким порокам» (Русск. старина, 1891,
апрель, с. 22). Таким образом, есть основания утверждать, что в русском лите­
ратурном языке XVIII в. и первой половины XIX в. внутренняя объединенность
разных значений, связанных с одним и тем же звуковым комплексом — припи­
сать, — считалась непосредственно очевидной и что тенденции к распаду их
на две омонимных лексических единицы еще не было. Естественно, что про­
цесс расхождения двух рядов значений: приписать — 'написать дополнительно
31
к чему-н.' или 'записать к какому-нибудь разряду' и приписать — 'счесть чтон. причиной чего-н. или счесть принадлежностью чего-н.' был связан с диффе­
ренциацией их морфологической структуры: в одном глаголе сохранялись от­
четливые семантические признаки префиксального словопроизводства {припи­
сать — 'написать при' — т. е. 'дополнительно к', ср. приписка, в другом при­
ставка при — все больше теряла значение особой морфемы, и крепло ощущение
непроизводности основы {приписать — 'признать причиной').
Идеологические противоречия между современным мировоззрением и семанти­
ческими системами далекого прошлого часто приводят к искажению смысловой
перспективы в истории слова. Истории слова грозит опасность превратиться в ле­
генду о слове, подсказываемую господствующей теорией современности. Истории
материальной культуры и общественных мировоззрений не всегда устраняют этот
элемент легендарности, так как сами несвободны от влияния «злобы дня». Прожек­
тор современного освещения далеко не всегда разгоняет туман или мрак прошлого.
Очень часто он вызывает лишь иллюзию ясновидения. Итак, противоречия между
реально-историческими основами прошлых идеологий и между односторонностью
современных теорий исторического познания могут стать препятствием к адекват­
ному постижению действительности. Интерпретация старинного употребления
слова обычно опирается или на архаические пережитки его применения в совре­
менных областных народных говорах, или на подстановку современных понятий
под свидетельства древних текстов. В обоих случаях происходит исторически не­
правомерный перевод на современный язык, приноровление к современной систе­
ме понятий. Еще Лейбниц заметил: «Если трудно понять значение слов у наших
современников, то тем более трудно это в отношении авторов древних книг»29. Ис­
тория чаще всего осмысливает действительность прошлого под влиянием господ­
ствующих идей современности. Придавая образ, значение и внутреннее единство
давно минувшим явлениям, история в той или иной мере творит из них легенду.
Каждая эпоха имеет свой образ прошлого, свою легенду о нем. Не подлежит со­
мнению, что идеологическая модернизация прошлого, его тенденциозное освеще­
ние в духе той или иной теории искажает историческую перспективу развития зна­
чений слова. Примером одностороннего освещения семантических процессов мо­
гут служить такие историко-лексикологические рассуждения И. Прыжова: «Древнеславянский муж получает в Москве бранное имя мужика, которое переходит в
это время и в Малороссию, и брань: подлинный ты мужик, повторяясь чаще и ча­
ще, превращается в новое модное в XVIII в. слово — подлый, прилагаемое ко всему
народному... Имя человек, высокое по понятию народа (малор. чоловт — домохо­
зяин), спускается до названия холопа, лакея; общественное название лакеев: чело­
век, люди. Вообще слово: люди, служившее некогда названием всего народа, полу­
чило с этого времени какое-то злое значение: "люд, экой люд!" (Маркович, 1912,
с. 245). Тут звучит голос негодующего на социальное неравенство народника —
революционера 60-х годов, в угоду агитационным задачам сильно изменяющего
историю значения слов — человек (первоначально 'самец, мужчина, муж'), люд,
подлый, мужик.
Наш современник А. А. Дементьев в таком виде представляет семантическую
историю слова мужик: «Можно предполагать, что слово мужик когда-то имело
умалительно-пренебрежительный оттенок в значении и противопоставлялось слову
Лейбниц Г. Новые опыты о человеческом разуме. 1936. Перевод П. С. Юшкевича. С. 295.
3 —История слов
32
муэю. Другими словами, с одной стороны, были муэюи — представители правящих
верхов общества, с другой — мужики — представители низших сословий». Такая
догадка находит себе некоторое подтверждение и в том, что в древних памятниках
письменности, большею частью судебно-юридического содержания, жена боярина
и вообще знатного человека того времени и жена человека из низших сословий на­
зываются по-разному. В первом случае жена, во втором, наряду с жена, — часто
жёнка». Далее отмечается употребление слова мужик со значением 'крестьянин' в
Летописи по Никонову списку под 7064 (1556 г.): «И мужики многими иски оты­
скивались»30. И эти семантические догадки в гораздо большей степени опираются
на общие историко-социологические соображения, чем на конкретные лингвисти­
ческие факты. Не исследуется ни акцентологический тип слова, ни его древнерус­
ское употребление хотя бы на протяжении XVI и XVII веков, ни его отношение к
слову крестьянин, возникшему, по мнению П. Б. Струве, в связи с древнерусским
церковным землевладением в XIV — XV вв.31.
В конце 80-х годов XIX в. на страницах Русского Архива происходила оживлен­
ная полемика по вопросу об историческом значении слова кормление. Первым вы­
ступил Д. Д. Голохвастов со статьей «Историческое значение слова кормление». Он
доказывал, что кормление в старинном языке означало не 'питание', а 'правление'.
«Слова корма, кормило, кормчий, кормчая книга, — писал Д. Голохвастов, — несо­
мненно одного корня со словом кормление; но в них, очевидно, нет ничего общего
с понятием о питании; об эксплуатации в свою личную, частную пользу, и все они
прямо указывают на понятие об управлении» (Русск. архив, 1889, № 4 , с. 650).
«Дать кому-либо город или область в кормление — значит поручить ему управле­
ние этой местностью или, как сказали бы теперь, сделать его губернатором» (там
же). Известно, что еще К. С. Аксаков выражал сомнение, правильно ли поступал
С. М. Соловьев, понимая слово кормиться «в современном разговорном значении
без исследования исторического». «Знакомство с памятниками показывает нам со­
всем другое» . Несомненно, что истолкование слова — кормление (применительно
к боярской деятельности) зависело от общей концепции древнерусского социальноисторического процесса. Классовые основы понимания термина кормление в зна­
чении 'управление' раскрываются в таких заявлениях П. Д. Голохвастова, высту­
пившего со статьей «Боярское кормление» в защиту мнения Д. Д. Голохвастова:
«Назывались ли бояре кормленщиками от прирожденного права как можно сытнее
кормиться народонаселением, т. е. буквально мироедствовать или же от прирож­
денной обязанности, с дворцом во главе, кормильствовать землю [т. е. управлять
землей. — В. В.], вот ведь в чем вопрос» (Русск. архив, 1890, № 6, с. 242). «Как же
историки-то, Иловайские, Ключевские... как же могут они, изучившие книгу бытия
Руси изначала даже и доднесь, не спохватиться, в чем вся raison d'etre, вся причин­
ная суть этой, будто бы "достаточно выясненной", так называемой системы кормления? Ведь очевидно же, вся она единственно в модности, еще Пушкину столь
претившей, но тогда еще только буржуазной, теперь уже уличной, бесстыжеоголтелой модности ляганья
Дементьев А. А. Суффикс -ик и его производные // Уч. зап. Куйбышевск. Гос. Пед. ин-та, 1942. Ка­
федра языкознания. В. 5. С. 42.
Это мнение П. Струве высказал в докладе на 4-ом съезде русских ученых в Белграде в 1928 г.
(см. Slavia, 1930, госп. 9, seS. 1, с. 213).
Аксаков К. С, Соч. Т. 1. М., 1861. С. 139.
33
...Геральдического льва
Демократическим копытом»
(там же, с. 218).
В сущности, другими словами, но ту же мысль выражал и Д. Д. Голохвастов в
указанной выше статье: «Если бы неверно истолковывалось другое слово, это мог­
ло бы не иметь значения, но тут искажается весь смысл нашей истории. Если бы
лучшие слуги действительно заботились прежде всего о своих личных выгодах, а
государственные дела откладывали; если бы наши московские великие князья и
цари, после стольких усилий и таких жертв народной кровью, не умели сделать ни­
чего лучшего из вновь завоеванного царства, как отдать его на растерзание этим
алчным боярам, то не доросло бы Московское княжество до размеров России»
(Русск. архив, 1889, № 4, с. 655). Ключевский иронизировал по этому поводу: «Как!
Толкованием одного слова можно исказить весь смысл нашей истории?... замеча­
тельно лаконичен смысл нашей истории: он весь в одном слове — кормление»
(Русск. архив, 1889, № 5, с. 145).
П. Голохвастов свое понимание слова кормление в значении 'управление'
обосновывает ссылкой на выражение держать кормление, на глаголы кормильствовать 'управлять', на фразеологические контексты употребления слова
кормление в древнерусских грамотах XIV — XVI вв. (кормление с правдою, т. е.
с правом на суд и пошлину; кормление по исправе и т. п.), на общую этимоло­
гическую судьбу лексического гнезда, связанного с глаголом кормити.
П. Голохвастов готов допустить, что кормить — nutrire 'питать' и кормить —
gubernare 'управлять' — две ветви одного корня и что «живы еще отпрыски
дичка, в которых кормилец — 'питатель' и кормилец — 'властитель' почти не­
различимы». Но «обе [эти] корневые ветви разрослись... далеко врозь». Поэто­
му толковать боярское кормление как 'питание' невозможно вопреки таким ис­
торикам, как С. М. Соловьев, Б. Н. Чичерин, Д. Иловайский, В. Ключевский и
др. «И никому им в голову не приходит, что ведь этою этимологией кормле­
ния... они ео ipso отрицают у себя правление, как факт и как понятие, у них не
существующие, им чуждые, им — т. е. всей России времен кормления, с Рюри­
ка до Михаила Федоровича, по г. Чичерину, до Петра, по г. Иловайскому. При­
знавая себя (страну — живым кормом, бояр — потребителями, а государя —
распорядителем кормежки), они отрицают себя как государство, признают себя
за стадо, которое жалует волкам пастырь-наемник, пастырь-волк в овечьей
шкуре» (Русск. архив, 1890, № 6 , с. 238—239). По мнению П. Голохвастова,
только с половины XVI и особенно в XVII в. начинает забываться древнерус­
ский смысл термина кормление и глагола кормити. Кормить — 'кормление'
начинают смешиваться с кормить — 'питать' и производными. «Разумеется,
такова судьба не одного кормления: забывались или обессмысливались и мно­
гие другие слова» (там же, с. 247—248).
Между тем, еще Б. Н. Чичерин так характеризовал систему кормления, органи­
чески связанную с характером управления князя-вотчинника: «...доходы жалова­
лись в кормление княжеским слугам. ...Суд отдавался в кормление наместникам и
волостелям. ...Душегубство вместе с остальным судом бывало в кормлении за во­
лостелями. Все это определялось не правительственными соображениями, а... рас­
положением князя к тому или другому кормленщику». «Штрафование было произ­
вольное; судья извлекал из преступника все, что мог. ...Имелось в виду не столько
з*
34
преступление, сколько доходное действие. ...Преступление составляло как бы соб­
ственность судьи»33. Этот взгляд на кормление как на способ вознаграждения на­
местников и волостелей за государственную службу был принят затем и
С. М. Соловьевым. В «Истории России» он писал: «За свою службу князю, при­
дворную, думную и ратную, бояре в этот период стали получать вознаграждение в
трех видах: кормления, вотчины и поместья. Первый вид был связан с должностями
наместников и волостелей. Назначая наместников в свои города, князь давал об­
ластям правителей и судей; в то же время он давал своим боярам возможность
кормиться на счет жителей, т. е. пользоваться как судебными пошлинами, так и
разными поборами натурою» (т. 11, с. 363).
По вопросу о значении слова кормление в связи с заметкой Д. Голохвастова вы­
ступили со статьями Д. И. Иловайский и В. О. Ключевский. Д. И. Иловайский как в
своей статье о казанских делах при Грозном (Русск. архив, 1889, кн. 1), так и в от­
вете «Моим возражателям» (там же, 1889, кн. 5) считал смысл термина кормление
вполне раскрытым в русской исторической литературе: «...вопрос о кормлениях
достаточно выяснен в Русской истории, и никакие открытия... тут невозможны»
(там же, с. 131). В обоих судебниках Ивана III и Ивана IV упоминаются «кормление
с судом боярским» и «кормление без боярского суда». О кормлениях говорится и в
связи не столько с управлением, сколько с судопроизводством, и преимущественно
с пошлинами или с судебными доходами в пользу кормленщиков34. Иловайский
рекомендовал Д. Голохвастову за более подробными справками о значении слова
— кормление — обратиться к трудам по истории русского права, каковы напр.,
труды Неволина, Калачова, Чичерина, Дмитриева, Сергеевича, Градовского, Владимирского-Буданова и др.
Более филологический характер носила статья В. О. Ключевского «По поводу
заметки Д. Голохвастова об историческом значении слова "кормление"». Ключев­
ский напоминает, что «кормлениями... назывались в древней Руси судебноадминистративные должности, соединенные с доходом в пользу должностных лиц,
который получался ими прямо с управляемых... Этот доход носил общее название
корма, соответствующее нынешнему канцелярскому термину содержание', отсюда
и доходная должность получила название кормления. Так понимали это слово, если
я не ошибаюсь, все ученые исследователи русской истории» («Письмо к издателю»
//Русск. архив, 1889, № 5 , с. 138). Ключевский считает, что глаголы кормить —
'питать' и кормить — 'управлять' — омонимы, хотя, быть может, и восходящие к
одному корневому элементу. Но «ведь мы трактуем не об этимологическом проис­
хождении, а об историческом значении слова кормление. Лингвисты вольны произ­
водить это слово от каких им угодно корней... Для объяснения исторического зна­
чения слова у нас есть под руками более надежное и привычное для нас орудие,
чем мудреный корнесловный словарь: это орудие — исторический документ»
(с. 139—140). «...нужны древние документальные тексты, которые достаточно яв­
ственно вскрывали бы древний смысл слова кормление» (с. 142). «Этот админист­
ративный термин... является уже в памятниках XIV века, притом в таких контек­
стах, которые явственно изобличают значение, тогда ему принадлежавшее» [в до­
говорной грамоте вел. кн. Дмитрия Ивановича 1362 г.]. «В конце XV в. боярам Судимонту и Якову Захарьину дана была в кормление-Кострома с разделением города
Чичерин Б. Н. Областные учреждения России в XVII в. М., 1856. С. 2 и след., с. 3—5, с. 10—11
34
См. Иловайский Д. И. История России. Т. 2. М., 1884. С. 522.
35
пополам между обоими: один из кормленщиков жаловался в Москве, что им обоим
"на Костроме сытым быть не с чего". На языке XIV в. сидеть на кормлении значи­
ло 'есть хлеб'» (с. 143). Ключевский заключает свое письмо такими словами:
«Жутко работать русскому ученому, когда всякий почтенный согражданин может
печатно обвинить его за всякое слово во всем, что ему вздумается, и только обви­
нить, а не опровергнуть» (с. 145).
Полемика о кормлении завершилась «Историко-критическими заметками»
Д. И. Иловайского, помещенными в «Русской Старине» (1890, ноябрь). Здесь был
приведен новый исторический материал, в пользу установившегося понимания
термина кормление; было указано, что слово кормление для обозначения 'пользо­
вания сборами, кормами' употреблялось не только в Московском княжестве, но и
в Новгородском народоправстве с XIV в. «Новгородская летопись под 1383 г. го­
ворит, что из Литвы приехал князь Патрикий Наримонтович, и новгородцы «да­
т а ему кормление, пригороды Орехов и Корельский, и пол-Копорья городка, и
Муское село» (с. 428—429). Иловайский, иронически называя теорию Голохвастова «губернаторской», замечает: «Ничего не может быть антиисторичнее, как
древним бытовым формам навязывать понятия и отношения нам современные и
давно прошедшие явления оценивать с точки зрения новейшей культуры»
(с. 435). По мнению Иловайского, г. г. братья Голохвастовы в вопросе об истори­
ческом значении слова кормление «вооружились не изучением предмета и серь­
езным к нему отношением, а одним мнимо-патриотическим взглядом на наше
прошедшее» (с. 435).
В заключение проф. Иловайский, допуская возможность происхождения
разных омонимов: кормити, корм, корма, кормило и т. п. от одного корня, от­
казывается от всяких «этимологических упражнений» в этом направлении:
«Объяснить, какими путями образовались в народном языке разнообразные вы­
ражения, пошедшие от одного известного корня, или разные оттенки одного и
того же слова, — это такая задача, которая часто не под силу и записным фило­
логам» (с. 436).
В самом деле, генетическая связь, устанавливаемая между разными значения­
ми одного и того же слова в разные периоды его истории, — не дана в материале.
Она открывается самим исследователем. Следовательно, в ее понимании всегда
может быть та или иная степень индивидуального произвола. Легко найти гене­
тическую связь значений одного слова там, где лишь простое сосуществование
или самостоятельное зарождение двух одинаковых по внешности, но разных по
существу слов. Опасность принять разные производные словообразования, само­
стоятельно вырастающие из одних и тех же морфем, за генетически связанные
разновидности одного и того же слова — является тем подводным рифом, на ко­
торый часто наскакивает ладья лингвиста, плавающего по безбрежному океану
слов.
Ф. де Соссюр указывал, что при применении проекционного метода к изучению
языковых фактов необходимо различать две перспективы: проспективную, сле­
дующую за течением времени, соответствующую действительному развитию собы­
тий, и другую, ретроспективную, направленную вспять. Но, вопреки Соссюру, ли­
нии их должны пересекаться и совпадать. Проспективное воспроизведение языко­
вого процесса основывается на «множестве фотографий языка, снятых в каждый
момент его существования», т. е. оно базируется на документах и на их интерпре­
тации. По словам Ф. Соссюра, часто оно сводится к простому повествованию и це-
36
ликом опирается на критику документов». Напротив, ретроспективное исследова­
ние «требует метода реконструкции, основанного на сравнении». Оно предполагает
серию однородных явлений — сопоставимых в изучаемом отношении — в своей
совокупности ведущих к обобщению. «Чем многочисленнее опорные моменты
сравнения, тем точнее оказывается эта индукция» (см. Соссюр, Назв. соч., с. 96,
192). В истории слов и выражений связь этих обеих перспектив теснее, чем гденибудь в другой области языкознания. Правда, возможны и резкие расхождения их
по разным направлениям или только кажущиеся совпадения. Отсутствие надлежа­
щей документации очень часто придает проспективному рисунку изменений слова
иллюзорный, крайне гипотетический или очень внешний характер. Понимание тех
скрытых исторических процессов, которые отражаются в современных формах и
функциях слова, нередко бросает яркий свет и на его далекое прошлое. Дело в том,
что история слова, опирающаяся только на документы и на показания памятников,
может отражать, и то до некоторой лишь степени, последовательность литератур­
ных употреблений слова, а вовсе не смену и не развитие его значений.
Более древние и первоначальные значения слова часто находят очень позднее
отражение в литературной традиции, а иногда и вовсе не проникают в нее, будучи,
однако, очень живыми и действенными в современной устной речи. Понятно, что
как проспективное, так и ретроспективное исследование слов и выражений всегда
опирается на общее представление о последовательных рядах семантических пре­
вращений, об исторических закономерностях семантического развития, на истори­
ческую науку о развитии мышления, материальной культуры и общественных ми­
ровоззрений.
V
Восстанавливаемая историческим исследованием схема изменений значений
слова не совпадает с живыми представлениями говорящих или говоривших о
функциях и употреблении этого слова. Вот почему субъективные свидетельства со­
временников о семантическом строе слова, о восприятии его в ту или иную эпоху
должны быть процежены через сито исторических фактов. Они должны быть про­
верены и осмыслены с объективно-исторической точки зрения. Противоречие меж­
ду субъективным историческим пониманием слова, присущим коллективу или от­
дельным его представителям, и между объективно-исторической, проекционной
схемой движения значений этого слова — вот новая антиномия исторического ис­
следования.
Общественная оценка новизны слова, ощущение слова, как неологизма, в лите­
ратурном сознании того или иного времени — отнюдь не является объективно дос­
товерным и окончательным свидетельством о времени «рождения» слова. При про­
екционном исследовании субъективные показания этого рода имеют лишь вспомо­
гательное значение. Они играют только направляющую роль, служа средством
ориентировки. Вопроса о том, не существовало ли раньше того же слова в другой
среде, в другом стиле, не было ли оно законсервировано в памятниках старой
письменности, хотя бы в других значениях, эти показания не решают. Например,
Я. К. Грот считал, что слово даровитый относится к числу «новых словообразова­
ний» послекарамзинского периода35. Между тем, в начале XIX в. (в ?0—30-х гг.)
Грот Я. К. Записка о Толковом Словаре Даля // Зап. АН, 1871. Т. 20. Кн. 1. С. 18.
37
развилось лишь пассивное значение этого слова: 'одаренный, обнаруживающий
дарования'. В значении же 'любящий дарить, щедрый' слово даровитый исстари
употреблялось в высоком стиле книжного языка и лишь к XIX в. это словоупотреб­
ление сильно заглохло в связи с распадом старой системы высокого стиля
(ср.сл. 1867—1868, 1,с.641).
Н. И. Греч (Чтения о русском языке, 2) и Я. К. Грот (Филол. разыск. Труды, 2,
с. 14) относили образование таких слов, как возникновение и исчезновение к 30—
40 гг. XIX в. И, действительно, эти слова не помещены в словаре 1847 г.
В. И. Даль склонен был считать слово возникновение ненародным, нерусским:
«Если... нас заставляют читать: при возникновении литературы, то неужели еще
полагают вдобавок уверить нас, что это по-русски, или что нельзя было обойтись
без этого бесподобного оборота, по недостатку на языке нашем слов, для поясне­
ния самобытных мыслей писателя»36. Между тем, слово возникновение — едва ли
не старославянизм. Во всяком случае, оно находится в словарях церковнославян­
ского языка Миклошича (с примером из Патерика XIV в.) и Востокова.
А. Н. Попов отметил слово возникновение в «Чтении на Крещение Господне» (по
сербскому списку XIV в.)37.
И все-таки субъективные свидетельства о словах, об их значениях и стилистиче­
ских качествах, об их внутренних формах, об общих свойствах лексической систе­
мы литературного языка в ту или иную эпоху, о составе и функциях словаря от­
дельных стилей имеют громадную историческую ценность. Но, как и всякие исто­
рические документы и личные впечатления, они подлежат суду исторической кри­
тики. Скрытое в них зерно объективной языковой действительности может быть
чрезвычайно ценным. Очень часто они помогают исследователю глубже проник­
нуть в имманентную систему лексико-семантических категорий и отношений,
свойственных языку той или иной эпохи. Вот пример. Слово возраст до XVIII в.
обозначало 'рост, величину'. В переносном и расширенном значении оно издавна
могло указывать на период, степень в развитии человека: возраст младенческий,
отроческий, юношеский, мужеский, позднее и старческий. Для этого переносного
значения был далеко не безразличен вопрос, осознается ли связь слова возраст с
глаголом возрастать 'прибавлять в росте, увеличиваться'. Пока эта связь была
жива, применение слова возраст к периоду увядания человека оказывалось затруд­
нительным. Это словоупотребление могло укрепиться лишь тогда, когда основное
значение слова возраст — 'рост, величина' вышло из литературного употребления
и сохранилось лишь в церковном языке (ср. определение значений слова возраст в
словаре Академии Российской и в словаре 1847 г.). Характерно, что выходец из ду­
ховной среды Г. И. Добрынин в своих «Записках» (конца XVIII — начала XIX в.)
все время иронизирует над Академическим применением слова возраст к периоду
старческой жизни. «Видно было по всему, что он силился шаг свой сделать твер­
дым, осанку горделивою; в самом же деле, на зло бодрости, волочил ноги, хотя и
не очень был сед; а когда зачитал молитву, то еще больше дал приметить, что ше­
стьдесят третий год его жизни требует принадлежащей себе дани». К слову жизни
сделано примечание: «По-академически: его возраста. Но дядя мой, не уважая
академического смысла, давно уже понижался, а не возрастал» (Русск. старина,
1871, № 4, с. 205). Ср.: «Нет сомнения, что он скончался, по счету моему на 60-м
Даль В. И. Полтора слова о русском языке // Собр. соч. Т. 10. С. 577.
Библиографические мат-лы... Чтения в Общ. Истор. и Древн. Российск. 1880. К \. 3. С. 283.
38
году своего века, или по-академически — своего возраста» (там же, с. 217—218).
«Я старее многих в моем отечестве университетов и веком и службою». К слову век
сделано примечание: «По-ученому: возрастом, но мне уже без мала 40 лет, как я
вырос, и более не расту» (там же, с. 345). Ср. в языке А. Н. Островского: прийти,
вступить в возраст 'стать взрослым'. В комедии «На бойком месте»: «Приходит
девушка в возраст и нам должно». В пьесе «Красавец-мужчина»: «Я вступила в со­
вершенный возраст». Ср. «У тебя сестра девка на возрасте» («Семейная карти­
на»).
Значение 'рост' поддерживалось в слове возраст употреблением прилагатель­
ного возрастный в значении 'взрослый, выросший' (ср. великовозрастный). На­
пример, в романе В. Т. Нарежного «Бурсак»: «Асклиада вышла за Марсалия и те­
перь мать многих возрастных детей».
Ф. де Соссюр утверждал, что субъективный анализ языковых единиц, ежеми­
нутно производимый говорящими субъектами, и объективный анализ их, опираю­
щийся на историю, соотносительны. И тот и другой основаны на одинаковом
приеме — на сопоставлении рядов, в которых встречается тот же элемент. Истори­
ческий анализ — лишь производная форма непосредственного анализа самих гово­
рящих субъектов. «Он, в сущности, состоит в проецировании на единой плоскости
построений разных эпох» (Соссюр, Назв. соч., с. 168), в объединении тожеств и в
установлении между ними генетической связи.
Общеизвестно, как искусно пользовались субъективными показаниями говоря­
щих, их живым языковым опытом, их пониманием живых категорий языка
И. А. Бодуэн де Куртенэ, В. В. Радлов, Л. В. Щерба. Особенно ценны эти свиде­
тельства живых носителей языковой системы, принадлежащие тонким и глубоким
«природным лингвистам», когда они относятся к стилистическому употреблению
слов, к их экспрессии, к их внутренним формам и к объему и связи их значений.
Ведь объем и содержание слова — при кажущемся единстве его номинативной
функции — исторически изменяются38.
Статья представляет собой доклад, прочитанный В. В. Виноградовым на Научной сессии ЛГУ во
второй половине ноября 1945 года. Тезисы доклада были опубликованы в том же 1945 году, а затем —
в томе Избранных трудов В. В. Виноградова по лексикологии и лексикографии (М., 1977). Полный
текст считался утерянным. Оригинал — рукопись и машинопись (74 стр.) с авторской правкой — хра­
нился в архиве В. В. Виноградова. Судя по исправлениям в тексте и по многочисленным добавлениям
на листках разного формата, автор предполагал продолжить работу над текстом как над отдельной
статьей.
Статья подготовлена к печати по машинописному тексту, выверенному по рукописи, с рядом до­
бавлений, сделанных на отдельных листках и с очевидностью относящихся к соответствующим час­
тям доклада. — В. П.
См. у Маутнера: «Представление какого-нибудь человека может испытывать прирост, хотя знак
этого представления остается без изменения. Слово "земля" оставалось неизменным в течение сто­
летий, а понятие становилось все богаче из поколения в поколение» (Fr. Mauthner. Beitruge zu einer
Kritik der Sprache. B. 1. 1901. S. 129).
ЧАСТЬ I.
СТАТЬИ
АНТИК
Заимствованное слово нередко проникает в разные социальные диалекты рус­
ского языка и в них приобретает разнообразные значения соответственно смысло­
вому строю того или иного диалекта и культурно-историческим своеобразиям быта
и деятельности социальной среды. Например, слово антик (франц. antique от лат.
antiquus), войдя в русский литературный язык XVIQ в., первоначально обозначает
художественный памятник древности.
Профессор и кавалер Ник. Курганов поместил это слово в «Русском
Словотолке», приложенном к знаменитому «Письмовнику»: «Антик, старина,
древность» (Курганов, ч. 2, с. 226). У Батюшкова в очерке «Прогулка в Академию
художеств»: «Вот наши сокровища, — сказал художник Н., указывая на Аполлона
и другие антики...».
Ответвлением этого значения является другое, специальное: 'изображение, вы­
резанное на цветном камне в древнем вкусе или с древнего образца, гемма'.
У акад. И. И. Давыдова в «Пробных листах общего словаря русского языка»:
{{Антик, а, и, с, м (фр. antique от лат. antiquus, древний). Иностранцы под этим
словом разумеют всех родов древние художественные произведения, сохранив­
шиеся и до нас дошедшие, по части живописи, скульптуры, резьбы на камнях, ме­
дальерного искусства, архитектуры и проч. У нас это слово означает только древ­
ние произведения скульптуры, как то: статуи, бюсты, барельефы, также вазы, ме­
дали, монеты и разные камни» (Востоков, Сл. ц-сл. яз., 5, с. 131).
Но уже к концу ХУШ — началу XIX в. слово антик (а в менее образованной
среде и с ударением на первом слоге — антик) вышло за пределы языка искусства
или любителей искусства. Оно стало применяться в более общем смысле ко всему,
носящему отпечаток старины, между прочим и к человеку старомодному, архаиче­
скому, чудаку.
Например, у Дмитриева в сатире «Чужой толк»:
... Иль из кунсткамеры антик, в пыли ходячий,
Уродов страж...
У Пушкина в стихотворении «Сон»:
40
Под образом простой ночник из глины
Чуть освещал глубокие морщины,
Драгой антик, прабабушкин чепец...
В этом разговорном экспрессивном употреблении слово антик около середины
XIX в. переступает границы литературного языка. В устной речи разных социаль­
ных групп полуобразованного среднего сословия — кулачества, мелкого чиновни­
чества, ремесленников — оно начинает характеризовать с иронической стороны
странного человека, чудака, как своеобразный раритет. Например, у
А. Н. Островского в «Грозе»: «Ты у нас антик, химик!» (д. 1, явл. 1). В пьесе «Не
все коту масленица»: «Да ведь слуга-то у нас антик; не дождешься ее, пока у ней
язык-то поворотится» (д. 1, явл. 6). В пьесе «Сердце не камень»: «Да, уж нынче та­
ких антиков немного, чтоб Сокольников не знать» (д. 1, явл. 2). «...антиков раз­
ных разыскивают, да тешатся» (д. 1, явл. 6).
И. Ф. Наумов в своих «Дополнениях и заметках к Толковому словарю Даля»
указал профессиональное значение слова антик у торговцев: «Товар самого лучше­
го сорта; также редкий по качеству в торговле» (с. 3).
Любопытно, что для обозначения дорогого сорта муара (рода шелковой ткани)
применялся французский термин «moire antique». Отсюда в торговом жаргоне воз­
никают такие выражения, как «антик маре», «антик маре с гвоздикой» и т. п. для
экспрессивной характеристики чего-нибудь необыкновенного, замечательного. Все
это многообразие значений слова антик так и не нашло полного отражения в тол­
ковых словарях русского языка. Так, в «Полном словаре иностранных слов, во­
шедших в состав русского языка» (вып. 1, с. 37—38) слово антик определяется так:
«Антик (от antiquus древний), лат. Произведение пластического искусства древ­
них, особливо, статуи бога или героя, обыкновенно отличающиеся совершенством
внешней формы и прекрасным выражением».
В словаре Даля круг значений слова антик не расширен: «Антик м. лат. ста­
рина, старинщина, древность, в знач. вещи, особ, времен греческих и римских:
древнее изваяние, камея и пр.» (ел. Даля, 1912, 1, с. 46). Только проф. И. А. Бодуэн
де Куртенэ присоединил сюда из «Дополнений» Наумова торговое значение: «То­
вар самого лучшего сорта; также редкий по качеству в торговле».
В словаре 1847 г. слово антик истолковывается только как «древнее скульптур­
ное произведение. Рисовать с антиков. Вставленный в перстне антик» (1, с. 10).
В словаре Грота — Шахматова значения слова антик представлены полнее и точ­
нее: «1. Всякого рода древнее художественное произведение, дошедшее до нас,
как-то: статуя, бюст, барельеф, ваза, медаль, камей и т. п. ... в земле открытые ан­
тики. А. Майк. Оч. Рима. 2. Вообще: все старинное, носящее отпечаток старины;
между прочим: человек старомодный, с устарелыми понятиями, чудак. В этом знач.
слово антик произносится иногда с ударением на первом слоге... Запах в нем [до­
мике] — антик; люди — антик, воздух — антик ...за что ни возьмись — антик...
Тургенев. Новь. (...) 3. Изображение, вырезанное на цветном камне в древнем вкусе
или с древнего образца. Антик опустить, обрезать камень, приготовленный для
антика по рисунку или слепку» (ел. Грота — Шахматова 1885, т. 1, с. 50). Таким
образом, и в Академическом словаре не нашли отражения профессиональные и
просторечные употребления слова антик.
В словаре Стояна слово антик толкуется так: «1) древняя вещь, редкость, ар­
хеологическая древность. 2) нар. дорогая вещь; очень вкусное, приятное» (с. 21). В
словаре Ушакова отмечается почти то же употребление, но с указание^- на устаре-
41
лость слова: «Антик, а, м. [фр. antique] (устар.). Сохранившийся до нас памятник
древнего искусства. //Старинный или редкий предмет художественной работы.
// Все старинное, носящее отпечаток старины. За что ни возьмись, а[нтик], Турге­
нев. • Антик с гвоздикой (просторен, шутл.) — прелестно, чудно (при ирониче­
ском выражении восторга, восхищения)» (1, с. 43).
На этом материале легко видеть, что восстановление полной семантической ис­
тории слова даже в пределах XVIII — XX вв. только по данным толковых словарей
почти невозможно.
Статья ранее не публиковалась. В архиве сохранилась рукопись (7 листков разного формата). Пе­
чатается по рукописи. — И. У.
АХИНЕЯ
§ 1. Слово — ахинея в русском литературном языке значит: 'вздор, чепуха,
чушь, нелепость, бессмыслица, глупости' (ср. ел. Даля 1903, 1, с. 78). Часто упот­
ребляется в застывших «фразах»: нести ахинею, городить ахинею, пороть ахинею,
молоть ахинею, плести ахинею. У Тургенева в «Записках охотника», в рассказе
«Петр Петрович Каратаев»: «Да помилуйте, матушка, что вы за ахинею порете?» В
«Касимовских повестях и преданиях» А. А. Павлова в разговоре купцов из преда­
ния «Таинственный защитник»: «Помилуй, Павел, что за охинею городишь ты?..».
В повести Маркиза Глаголя «О том, как господа Петушков, Цыпленкин и Тетерькин сочиняли повесть»: «Ну, такую ахинею давеча несли, что так и хотелось плю­
нуть» (Сын Отечества, 1843, кн. 4, с. 26). В «Словаре Академии Российской»: «Он
мелет самую ахинею» (1789, 1, с. 62). Ср. выражение врать ахинею у
П. А. Вяземского в «Старой записной книжке»: «Сержусь на журналы, которые
врут ахинею» (Вяземский, 1886,10, с. 104). Вот еще серия примеров: «Что за ахинея, господи! хуже стихов!» (Тургенев, Рудин). «С первых слов он понес ахинею
страшную» (Дружинин, Полинька Сакс). «Ведь как ни просты читатели, а наверно
из девяти десятый поймет, что дело-то неладно, что это не история, а какая-то ахи­
нея с моралью...» (Кокорев, Очерки и рассказы). «Видишь, он городит ахинею»
(Судовщиков, Неслыханное диво). «В прямо ахинийной картине критика видит
глубочайшую любовь к молодежи и к морю» (Буренин. Критич. оч. // Нов. Время,
1903 г., №9714). Ср. у Андрея Белого в «Московском чудаке»: «...в зеркале ж
встретил табачного цвета раскосые глазки; скулело оттуда лицо, распепёшились
щеки; тяпляпился нос; а макушечный клок ахинеи волос стоял дыбом». См. у
С. П. Жихарева в «Записках современника»: «Трагедия моя... "Артабан" — была,
по отзыву князя Шаховского и по собственному моему впоследствии сознанию,
смесью чуши с галиматьею, помноженных на ахинею» (Жихарев, 1955, с. 561).
§ 2. Этимология и история слова ахинея считаются не вполне ясными. Однако,
все исследователи были согласны в том, что это слово — заимствованное из грече­
ского языка. Пути проникновения рисовались разные. Предложены два объясне­
ния. Разбор их представляет чрезвычайный методологический интерес.
I. Одно мнение господствует в русской литературе. Оно идет от любителя древ­
ностей Т. И. Филиппова, неспециалиста-филолога, и канонизовано Я. Гротом. В
«Филологических разысканиях» (1899, 2, с. 329) Грот, говоря о фонетической «пе­
ределке заимствованных русскими слов», указывает на «смешение» звуков п, ф, х и
приводит примеры: Осип, Степан, панафида, Прокофий, ахинея. И в ахинею вби­
вается кол примечания: «Ахинея — вероятно такое же семинарское слово, как на­
пример катавасия, ерунда, ермолафия. Кажется, можно согласиться с мнением
42
Т. И. Филиппова, что слово это произошло от имени города Афин, как заставляет
думать стих из акафиста Божией Матери: "Радуйся, афинейския плетения растерзающая"» (там же, с. 751). Эта этимология не возбудила никаких сомнений ни у ко­
го, кроме Фасмера, которого она «не удовлетворила со стороны значения» (Грекослав. этюды, с. 37). Фонетическое оправдание ахинеи из предполагаемой Афинеи
осуществлялось ссылкой на замену «во многих говорах» звука ф звуком х. Для
большей убедительности Д. К. Зеленин присоединил следующее соображение: «В
данном же случае такая замена могла также произойти под влиянием народной
этимологии {Volksetymologie), а именно через ложное примечание к междометию
ах!» (Зеленин, Семинарские слова, с. 113).
Все внимание исследователей было направлено на построение семантического ря­
да, который соединил бы афинейскую мудрость с ахинеей. Словарь Грота — Шахма­
това сразу ставил знак равенства между выражением афинейская мудрость, которое,
по заявлению составителя, часто встречается в старинных памятниках, со значением:
'ученый сумбур, вздорная речь' (1, с. 86) и ахинеей. М. И. Михельсон в своей книге
«Ходячие и меткие слова» пытался истолковать семантику слова ахинея в предметнобытовом плане. И для этого припоминал: «Атеней — храм Афины (Минервы) в
Афинах, где ученые и поэты читали свои произведения, далеко не всем доступные».
Но ведь те, кто говорили ахинею, могли ничего не знать об этом храме. Михельсон на
всякий случай тогда указывал на Athenaeum, как на обычное название альманахов, —
«так что афинейские мудрости, многим недоступные, могли казаться сумбуром и —
образовать слово ахинея, в смысле 'чепуха'». Кстати, уже для сравнения Михельсон
вспомнил и язык офеней (другим не понятный) (см. Михельсон, Ходяч, слова, с. 10—
И). Но эти попытки найти мотивировку значения афинеи, как 'бессмыслицы', в не­
понятности ученых учреждений, связанных с созвучными терминами, были явно не­
удачны. Преображенский в своих Поправках и дополнениях к 1 вып. «Этимологиче­
ского словаря» вернулся к мысли о жаргонном характере этого слова, следуя за Гро­
том и Зелениным: «Без сомнения, слово создалось в среде духовенства» (1, с. 35). Он
строил такую лестницу перехода значений, находя ее достаточной: «афинейский =
афинский = греческий = философский = непонятный» (Преображенский, 1, с. 10).
Вместе с тем Преображенский решительно отверг то словопроизводство ахинеи, ко­
торое было предложено Matzenauer'oM и подтверждено Фасмером.
П. Matzenauer (Listy Filologicke 7, 1) ахинею сопоставлял с греч. dxr/via Фасмер
сначала обнаружил скептицизм к этой этимологии (Греко-слав. этюды, с. 37), но в
«Дополнениях и поправках» к ней склонился: «Слово: dxr/via, 'нужда, недостаток'
встречается напр. Aeschyl. Choephor. 301, Agamemn. 419. Я теперь склонен его счи­
тать источником русского слова, хотя мне неизвестны случаи его употребления в
позднейших текстах» (с. 233). Таковы самые веские рассуждения об этимологии
слова ахинея.
§ 3. Мнение Matzenauer'a и Фасмера легко разрушить. Греческое слово не назы­
вало новой «вещи», которая входила в обиход вместе с названием. Следовательно,
приходится предположить, что оно осталось в текстах непереведенным и затем
сделалось символом бессмыслицы. Но это предположение, с одной стороны, не
вяжется с отсутствием этого слова в древнерусских рукописных текстах1; с другой
стороны, не объясняет, почему именно данное непонятное чужое слово (которое в
Акад. А. И. Соболевский сообщил мне, что он не встретил этого слова и в «Статейных списках»
XVI — XVII вв., отражающих литературную речь русского интеллигента той эпохи.
43
контексте все же «нужду» должно было обозначать) вошло в русский литератур­
ный язык для символизации нелепости, вздора. А кроме того, нет никаких надежд
связать ахинею с греч. словом dx?jvia, потому что это слово, по-видимому, является
поэтическим новообразованием Эсхила и в традицию литературной речи не вошло.
В самом деле, оно отмечено лексикологами лишь в Хоэфорах 298 (301), и Агамем­
ноне 426 (419) «Armuth, Mangel, Entbehrung» (хрццатсоу, ОЦЦ&ТСОУ), у Эсхила и в
фрагменте Аристофана (cpalcov) 91, в том месте, где ощущается пародическая на­
правленность против Эсхила. Сама этимология этого слова на греческой почве ока­
зывается затруднительной, так как обычное производство его от dxrjv, -evoa, о, ц
«arm, durftig, entbehrend» (Theocrit 16. 33) игнорирует разницу в количестве на­
чальной а2. Итак, ахинея никак не связывается с греч. dxrjvia.
§ 4. Этимология ахинеи из афинеи должна выдержать фонетическую, сравни­
тельно-морфологическую и семантическую проверку, чтобы остаться. Но при всех
перекличках спотыкается.
I. Если не обращаться к помощи междометия ах (а лучше — не обращаться),
фонетические недоразумения начинаются сразу. В литературном языке, в его вуль­
гарных говорах преобладает тенденция к замене х через ф (куфня, панафида\
ср. филин, финифть, кафельная печь), хотя в ряде имен и фамилий есть отголоски
и обратной замены —Дорохов, Астахова, Хавронья и т. п. Очевидно, это отслоения
разных диалектических влияний. В словах, связанных с заимствованной морфемой
— АФИН — никаких фонетических превращений не замечается. Следовательно,
необходимо предположить, что слово афинея, оторвавшись семантически от афинейской мудрости, на какой-то диалектической почве претерпело изменение ф в х.
Считается, что народным говорам это слово чуждо. Оно известно будто бы только
из словаря Zelechowckiego — Ruthenish-deutsches Worterbuch (Lvviw, 1886, с. 7).
Однако, в других малорусских словарях оно не показано — ни у Поповича, ни у
Кмицикевича и Сшлки, ни у Гринченка, ни даже в последнем словаре Украин­
ской АН. Ясно, что Желеховским оно взято из литературной традиции галицких
москвофилов. При возникновении этого слова на украинской почве могли бы воз­
никнуть недоразумения в истолковании ударяемого е, соответствующего греческ.
-аюд . Так совершается возврат к великорусскому литературному языку. Ведь спе­
цифической тенденции к фонетической замене ф через х, хотя бы для иронического
словоупотребления, в жаргоне духовенства допускать не приходится. Остается
фантазировать, что слово афинея возникло где-то в среде провинциального духо­
венства и, потеряв связь с книжной традицией и со словами афины, афинейский и
т. п., приобрело народно-диалектический облик — ахинеи. В этой-то форме к
XVIII в. оно проникло в литературную традицию, и в «Словаре Академии Россий­
ской» (1789) квалифицировано как «простонародное». Во всяком случае, прихо­
дится признать, что ахинея — единственное, чисто книжное слово, не несшее ши­
рокой номинативной функции по отношению к «вещам» быта, с заменой ф через JC.
С такими именами, как Хавронья, Остах, Дорох и т. п., ведь его нельзя сопостав­
лять. Результаты этого фонетического экзамена для слова ахинея едва ли можно
считать удовлетворительными.
Лексикон Lidell-Scott'a утверждает, что в axrjvia. первая а всегда краткая. Лексикон Пассова при­
знает краткость а этого слова в «Агамемноне» Эсхила.
См. Васильев Л. Л. К истории звука ± в московском говоре в XIV — XVII вв. // Изв. ОРЯС АН,
т. 10, вып. 2. С. 220—221.
44
П. В сравнительно-морфологической плоскости затруднений встречается меньше.
Слово ахинея представляется сложенным из двух морфем — ахин (в соответствии с
афин) и ея. Но что такое -ея как словообразовательный суффрпсс? В этой морфеме в
истории литературного языка слились суффиксы
*кя, -ея (вер'кя; по предположе­
нию Шахматова — также веретея и колея; Очерк древн. периода, с. 263); -ия (с его
фонетическими заместителями -<кя, -ея)4. Для подтверждения его уместности в слове
афинея достаточно ссылки на «Разыскания» Эд. Вольтера: «Форма эйа, — пишет ав­
тор, — по-видимому, свойственна только великорусскому наречию и здесь распро­
страняется и на заимствованные слова...»5. Морфологический анализ кажется исчер­
панным6. Но это обман. Фактически безответных вопросов выплывает целая стая.
Каким путем возникла форма ахинея, если она не явилась непосредственно в соответ­
ствие греч. авцуага. От какого слова она произведена — от Афины, афиней, афинейский или иначе как?7 Можно ли привести другие примеры такого словопроизводства
на русской почве? Суффикс -ёя известен ли в функции морфемы, образующей от
прилагательных или существительных единично-конкретных имена опредмеченной
отвлеченности? На этот последний вопрос, кажется, даже при современном состоя­
нии учения о словообразовании можно ответить отрицательно. А от этого начинает
шататься и морфологическое благополучие ахинеи.
Ш. С семантической точки зрения все построение ахинеи на афинее оказывается
воздушным без всяких документальных, исторических и диалектологических подпо­
рок. Никаких конкретных указаний на то, что это слово зародилось в жаргоне духо­
венства, нет. И в самой ахинее нет ничего специфически духовного. А между тем,
ведь только при наличии этих предварительных данных, могли бы иметь значение
ссылки на афинейския плетения, о которых говорится в акафисте Богородице. Ко­
нечно, можно допустить и обратный логический ход, если доказать, что в церковнокнижной традиции слова афинейский, афины, афинский в разных фразеологических
комбинациях постоянно и естественно сближались с значениями 'бессмыслицы',
'глупости' и т. п.8. Но тогда было бы законно ждать отслоений этого значения в упот­
реблении слов — афинейский, афинский — и даже ожидать встречи со словом афи­
нея как фонетическим дубликатом ахинеи. Ведь, если «афинейское плетение» из ака­
фиста Богородице (кстати сказать, входившего в состав «иноческого келейного пра­
вила» и в церковном обиходе очень употребительного) по имманентным семантиче­
ским законам в жаргоне духовенства должно было родить афинею и ее вульгарного
двойника — ахинею, то возникает недоумение: почему не сохранилось отголосков
этого процесса ни в письменном, ни в разговорном употреблении афинеи у тех слоев
провинциально-сельского и городского духовенства, которым чужд был переход ф в х!
См. у Васильева. Указ. соч., с. 224.
Вольтер Эд. Разыскания по вопросу о грамматическом роде. СПб., 1882. С. 92.
Проф. Д. Н. Ушаков говорил мне, что ему слово ахинея представлялось как буквальное (кроме ф)
соответствие греч. dfyvaia (или dOtjvaia) в жаргоне бурсы. Но нет никаких данных в пользу этого
мнения; напротив, есть противоречащие факты.
При обсуждении моей статьи в Диалектологической комиссии акад. А. И. Соболевский настаивал,
что форму афинейский следует признать малоупотребительной.
Едва ли можно усматривать параллелизм в судьбе таких выражений, как куралеса и алелуя. Ср. у
Сумарокова: «Многие слова превращаем мы совсем в противное. Кирие, елейсон и аллилуйа: пре­
творила невежественная чернь в Куралесу и в Алелую, чему и благородные следуют: «Он поет куралесу и несет алелую» (Сумароков, ч. 10, с. 28).
45
В семантическом плане гораздо легче связать ахинею с офенским языком. Но это
уже будет новая этимология, намеки на которую имелись в филологической литера­
туре русской до тех пор, пока само слово офеня с производными выводилось из
Афин (или из г. Офена и венгерских ходебщиков) (см. ел. Даля 1903, 1, с. 76). Ср. у
Греча в «Чтениях о русском языке» такую характеристику канцелярского жаргона:
«Приказные составили свой собственный афинский язык, чуждый не посвященным в
их таинства» (Н. Греч, Чтения, 1, с. 150). Фонетически неудобств не больше, чем в
производстве из афинеи. Офенея так же легко при отсутствии точного диалектологи­
ческого прикрепления могла превратиться в ахинею, как и афинея. Самое же главное:
нет никаких оснований отрицать существование слова ахинея в народных говорах.
В корректурных экземплярах предполагавшегося нового издания 1 тома Акаде­
мического словаря под словом ахинея можно найти такие указания: «в народном
языке — чушь, Тороп. (Прогр. № 233); чепуха, Кашинск. (Смирнов); вздор. Какую
ахинею ты городишь, что и слушать то не хочется. Енот.» (2-е Доп. к Опыту обл.
влкр. ел.)». В материалах Постоянной Словарной Комиссии при Академии Наук
диалектологических данных еще больше: «Охинея — вздор, болтовня, нелепость.
Сибирь (Черепанов). "Не с ума ли тебя, парень, спятило, — молвил он, — что ты
такую охинею городишь?" Кирен. Иркутск. (Архив геогр. об-ва. Б. 4, 1). В Ладожск.
уезде (Кедров. Живая Старина 1899): о хине я — 1) большая куча чего-нибудь.
"Эку охинею воды то сдержал ты", 2) бессмыслица, чепуха. "Ну, занес ахинею*?"»
Эти факты говорят, что нет нужды к грекам ходить за словом ахинея. Этимологию
Филиппова — Грота — Зеленина — Преображенского следует признать сомнительной.
§ 5. Вспоминается методологический принцип, выставленный в словаре Дюканжа: Qui linguarum vulgarium etymologias inquirit, peculiaria provinciarum idiomata
probe noscat necesse est, cum etymon quod a Graecis aut Hebraeis, vel a Longuinquis
petit regionibus, a vicinis saepe repetendum sit. (Dulange, Glossarium. Preface, 73,
1678). А как дополнение к нему звучит заявление А. И. Соболевского: «Наши све­
дения по русской диалектологии так скудны и так несовершенны, что можно реши­
тельно говорить только об том, что в них есть»9. Поэтому не было достаточного
основания у русских лексикографов в подтверждение заимствования ахинеи ссы­
латься на отсутствие этого слова в народных говорах.
Сомнительный характер предложенных этимологии ахинеи разрешает исследо­
вателю отправиться на поиски новых объяснений в обратную сторону. Указания
диалектологии предписывают не заходить далеко, а остановиться на русском язы­
ке. И тут находятся родственные образования. У Лескова в «Полуношниках» ге­
роиня говорит: «Я даже заплакала, потому что как же быть? Все, что я претерпела,
значит, хинью пошло» (гл. 6). Любопытно, что Михельсон в своей книге «Русская
мысль и речь» это выражение сопоставляет с тем материалом, который он помес­
тил под словом ахинея. А среди него — иные отголоски хини. Из словаря Даля взя­
та цитата: «Такую хинь занес, что уши вянут». В «Деревенских письмах» (Отеч.
Зап., т. 124) читается: «Именье все... хинью шло что говорить!» (с. 274). В «Дворян­
ском гнезде» Тургенева человек Лаврецкого Антон рассказывал барину: «А вот де­
душка ваш, Петр Андреич, и палаты себе поставил каменные, а добра не нажил; все
у них пошло хинею». Нет никаких оснований слово хинь резко обособлять от се­
мантического гнезда охинеи. Фонетическая общность основной части (хин-ь и оСм. отзыв А. И. Соболевского на книгу: В. В. Виноградов. Исследования в области фонетики се­
верно-русского наречия. Вып. 1 // Изв. ОРЯС АН 1923. Лен. 1924, т. 28. С. 394—399.
46
хин-ея), близость значений требуют их сопоставления. Правда, большая часть при­
меров представляет фразу: пошло хинью, т. е. 'прахом пошло'. Так в Обоянском
гов. Курск, губ. (см. Машкин. Обоянский говор): «хинью — без пользы, вотще,
даром. Досталась ни зашто и пагило хинью...». В Тульской губ.: «"все погило у него
хинью", т. е. 'пропало ни за что, прожито по пустому'» (Иванов А. Словарь Туль­
ской губ.; Архив геогр. об-ва, 42, с. 49). Однако в словаре Даля читается: «Хинь —
ж. — орл., курск., яросл. — ахинея, гиль, чужь, чепуха, вздор, пустяки. Такую хинь
занес, что уши вянут! У него все хинью пошло, даром, на ветер, без пользы и
толку» (ел. Даля 1909, 4, с. 1184).
В «Опыте областного великорусского словаря» было напечатано: «хинь, и, с. ж.
Гиль, пустяки. Орл. — Х и н ь ю , в знач. нар. Без пользы, по пусту, без толку. Взял
ни за что, и погило хинью. Кур.» В «Смоленском областном словаре»
В. Н. Добровольского записано: «хинь — 1) пропади (от глаг.): Хинь, твоя галава,
пропади! 2) пустяки. Дело хинью разыйдется. Рос. у., д. Тананыкино» (с. 958).
На этом фоне различие употребления слов хини и ахинеи не может затушевать
их семантического родства, близости их значений в народных диалектах. Оба слова
свойственны лишь великорусским говорам. По происхождению и то, и другое в ли­
тературной речи «диалектизм». Но судьба их здесь различна. Слово ахинея подня­
лось в «верхи» литературного языка, вошло уже в XVIII в. в его норму, сперва с от­
тенком «простонародности», потом до некоторой степени его стерло. Лишь фра­
зеология {городить... пороть... молоть... плести... нести...) упорно поддерживает
вульгарную «экспрессию» этой лексемы. Слово же хинь (даже в застывшем выра­
жении хинью погило) в литературном языке XIX в. у некоторых писателей (повидимому, с эпохи «натуральной школы», т. е. с 40-х годов) было сигналом «внеинтеллигентской», жаргонной речи у персонажей из «низких» социальных сфер. В
общий литературный язык оно не вошло. С ахинеей оно не могло сочетаться в одну
группу, так как этому мешали различия в социально-экспрессивной окраске (как бы
разный уровень их) — в употреблении — и морфологическая оторванность (слово
ахинея ведь ощущалось в своей основе -ахин- как единство, которое фонически не
влеклось необходимо к хини; к тому же, по-видимому, в литературнохудожественном употреблении было известно лишь сочетание хинью погило, где
хинью выполняло функции обстоятельственного наречия, тяготеющего к семанти­
ческой изоляции. Ср. ехать верхом, опрометью бежать, стать дыбом, пойти прахом,
хватить залпом и т. п.). Таким образом, в литературном языке слова ахинея и хинь
не соприкасались. Поднявшись до него в разные эпохи, они в его составе размести­
лись по далеким одна от другой сферам. Слово ахинея, начиная с словаря 1789 г.,
неизменно помещается во всех лексиконах церковно-российской речи с пометой
«простонародности». Так, у П. Соколова: Ахинея — ж. простонародное — вздор,
чепуха, нелепость слов; нести ахинею, т. е. говорить вздор, нелепицу (с. 31). В сло­
варе 1847 г.: Ахинея, и, с. ж. Вздорные, нелепые слова; бредни, чепуха, вздор. Не­
сти ахинею... (с. 16). Итак, лексическое родство слов ахинея и хинь устанавливает­
ся за пределами литературной речи. Здесь надо искать и других соответствий.
§ 6. От слов охинея, хинь нельзя отделять «великорусский», народнодиалектический глагол хинить и производные от него формы с приставками, в их
числе охинить. В «Опыте областного великорусского словаря» можно найти: «хи­
нить, гл. д. (сов. охинить). Хулить, охуждать, не одобрять. Его напрасно хйнят.
Арханг. Шенк. Волог. Верховаж. Твер. Каляз.» (с. 247). «Охинить,
сов. гл. хи­
нить, охулить. Арханг. Шенк.». (с. 149). У Даля все это повторено: охинить —
47
арх. — 'охаять' (ср. также под словом хйнитъ). Необходимо отметить варианты с
ударением на -йтъ: хинйтъ — 'хулить, бранить' (тоже, что хаять). Вычегорск. у.
(Филимонов): нецё хинйтъ девку; хороша е (то же на карточке Пост. Ком[иссии]
АН со ссылкой на Архив геогр. об-ва, 7, с. 38. Кичин. Историкостат[истические] и
этнографические] Зам[ет-ки]. Вологод. Кадн[иковский] у.); хинйтъ — осуждать
что. Шадр. (Третьяков). Этот глагол можно найти в областных словарях — напр., у
Куликовского: Хйнитъ — см. Хаять, Хйнитъся...
смеяться (ел. Олонецк. наре­
чия), в словаре Архангельского наречия под словом «Хаять, Хаитъ (соверш. в.
Похаять, Похаить, Охаять, Охаитъ) — хулить, осуждать, порицать. По­
всеместно] в Шенк. и Онеж. у. говорят также: хйнитъ, охйнитъ. Быть может, от­
сюда употребительное в Онеж. у. слово: расхйнить, расстроить что-либо, напр.
свадьбу» (Подвысоцкий, Словарь арханг. нареч., с. 182). Похйнитъ, охйнитъ и хй­
нитъ в Бежецк, у. (по указанию Л. В. Щербы).
Лексема хинйтъ имеет ближайших родичей в сербо-хорватском и словинском
языках: Так, Rjecnik hrvatskoga ili srpskoga jezika (1887—1891 г. Dio 3, obr. P. Budnani) посвящает несколько страниц обозрению глагола — hiniti, hinim, impf. в знач.
decipere, fallere; fingere, simulare; сущ. hina —fraus, prijevara, laz и производных от
них лексем. Словинское hiniti se, hinim se с указанием значения 'лицемерить' мож­
но найти даже в Словинско-русском словаре М. Хостника (с. 46); ср. также хотя бы
у Миклошича: хынити, хынение, с определением сферы употребления (Miklosich
1862, с. 1102; см. также Berneker E., т. 1, с. 413).
Лексема хинйтъ {охйнитъ), к которой можно привлечь как отглагольное образо­
вание слово охинея, не является фонетически изолированной формой в народных
диалектах. У нее есть омонимы. Ведь слово охинея может стоять в связи не только
с глаголом хинйтъ, охйнитъ, но и с глаголами хинетъ, охинетъ, также встречаю­
щимися в великорусских говорах. Необходимо произвести семантическую класси­
фикацию в пределах этих созвучных словесных сфер, чтобы или отделить от них
всех, или решительно притянуть к какой-нибудь из них слово охинея.
§ 7. Устанавливаются три созвучных с глаголом хинйтъ — охйнитъ категории
диалектических слов, в которых пока за отсутствием данных затруднительно с
полной ясностью разобраться.
1. Известны единичные примеры лексемы хинетъ со знач. 'бедствовать из-за
средств, хиреть'. В «Материалах для словаря
Вятского
говора»
Н. М. Васнецова дана как будто сюда относящаяся форма: хинетъ — «скудать;
как бы хныкать, печаловаться от бедности, бедствовать из-за средств». В пояс­
нение приводится изречение: «Хоть и не богаты, да не хинеют соседи» (с. 334).
Других примеров употребления глагола хинетъ с тем же кругом значений мне
найти не удалось.
Тут узел вопроса запутывается. Показание Васнецова (с. 334) вызывает много
недоразумений. Кажется, им спутаны две лексемы —хинетъ и хйнъкать. Хйнъкать
(иногда даже ханъкатъ) (ср. Богораз, Обл. ел., с. 151) — лексема, широко распро­
страненная в народных говорах, ее значение — 'хныкать, плакать'; указания на нее
можно найти, напр., в сообщениях из Вост. Сиб. (Прогр. 160), в Архиве геогр.
об-ва 7, с. 38 (относительно Вологодск. губ., Кадниковск. у.), в вологодск. губ.
Ведомостях] 1866 г. № 24, с. 226 (относительно Сольвыч., Волог.), в Зап. Казанск.
ун-та, 1857 г., И (Новг., Белоз.) и мн. др. Ср. в Опыте обл. влкр. словаря: хйнъ­
кать, гл. ср. Плакать тихомолком, хныкать. О чем ты хинькаешъ! Арханг. Шенк.
Волог. Сольвыч. Перм. Верхот. Усол. Тобол, (с. 247).
4 —История слов
48
Слово хинъкатъ не чуждо и другим славянским языкам. Ср. «Rjecnik hrvatskoga
ili srpskoga jezika»: hinkati (c. 605). В собрании народных песен у Соболевского:
— Заинька, ты не плакал ли? —
— Плакал, плакал, пане мой,
Плакал, плакал, сердце мой! —
— Скажи, заинька, как же плакал ты? —
— Хинь-хинь, пане мой,
— Хинь-хинь, сердце мой!
(Новгород. Соболевский. Влкр. народн. песни. СПб., 1902, 7,
с. 455).
Ср. в сообщении Быстрова «Свадебные обряды и игры г. Мезени, Арханг. губ.»:
Заюшка, скажи, как ты плакал,
Серенький, скажи, как плакал?
Хини, хини, парень мой,
Хини, хини, сердце мой.
(Архив геогр. об-ва, 1, с. 53).
Глагол хинькать встречается там, где отсутствуют лексемы хинь, охинея, хинить, хинеть (напр., в Колымском наречии), и справедливо другими лексиколога­
ми (напр., Подвысоцким) обособляется от них. Поэтому слово охинькать можно
отнести в сторону: к объяснению охинеи его анализ не может ничего прибавить. А
из показания Васнецова можно исключить значение: 'как бы хныкать'.
В Шадринск. у. говорят (прогр. № 86): «не хинял, нехинял, да и хезнул, т. е. не
хворал, не хворал, да так захворал, что и помер». Быть может, сюда же надо отне­
сти лексему: «хиня — ничтожество» (Пам. книга Курск, губ., 1893, Отд. 2, с. 9)
(быть может, гиндобка — ругательное слово (из обл. ел. Добровольского) надо чи­
тать: хиндобка?). Впрочем, также ср. в украинск. языке: Хиндя, -di, ж. Лихорадка.
Хай тебе хиндя попотрясе (см. Гринченко, Сл. укр. яз., 4, с. 398). Эта сфера слов,
скудно представленная примерами, остается неясной и морфологически и семанти­
чески. Возможно, что она находится в этимологическом родстве с группой chyba
(хиба) — 'ошибка, недостаток, нужда' (ср. Berneker E., с. 412—413).
2. Другое гнездо слов, которое фонически близко к глаголу хинитъ, образует
лексема хинать, хинуть с производными образованиями. Это гнездо определяется
такими указаниями. В словаре И. И. Носовича значится: «Хинацъ, -наю, действия
повторяемого и хинуцъ, -ну, -нешь, Похинуцъ, действия определенного. Наклонять.
Не хинай стола. Не хини головы. Похини ветку, сук. Хинуцъца,
-уся,
-нешься, сов. Похинуцьца, Схинуцьца, гл. возвр. Наклоняться, клониться. Одзин к
другому не хинуцца. Хата наша хинецца, похинулась.
Дмецца цеща, дмецца,
Да к нам не хинецца
Коло припечку трецца»
(с. 678).
«Охинаць, сов. Охинуць, гл. д. 1) Укрывать. Охинаць на зиму прищепки соло­
мою. Охини полою дзиця. 2) Осенять. Березка охинаецъ, охинула могилку. О хи­
нацъ ц а, сов. Охинуцьца, гл. возвр. Укрываться. Охинайся, охинися ковнером от
ветру» (там же, с. 386). В Областном словаре Добровольского: «Охинатъся
—
наклоняться. Дерева охинаитца на етыт бок. Охинуться
— наклониться. Елычка
ты, сасонка, ахинись и туды и сюды, на усе чатыри сторыны. Духов, у.» (с. 566).
49
К этой лексической категории легко подобрать параллели из польского языка,
напр.: «Chyn^c — cz. jedntl. — chylic, klaniac, naktaniac, skaniac, neigen, beugen»
(Stownik Lindego, 1, с 282). Ср. chynac — в «Stownik'e jezyka potskiego» (под ред.
Jana Karlowicza, Adama Krynskiego i Wlad. Niedzwiedzkiego, 1, с 313) и ochynac (3,
с. 552).
§ 8. От этих трех лексических рядов: хинить; хинеть и хинать — хинутъ следует
резко отделить глагол охинёть, в котором начальное о, по-видимому, нельзя считать
префиксом. Так, уже в «Опыте областного великорусского словаря» 1852 г. читается
такое определение: «охинёть, гл. ср. сов. Разбогатеть. Твер. Новотор.». У Даля:
«Охинёть? — твр. разбогатеть. Охинееши бо скоро богатством» (ел. Даля, 2,
с. 2004). Ср. у Грота в «Филологич. разысканиях» (1, с. 444): О хин ешь — разбога­
теть. Существование этого слова, заподозренного у Даля вопросительным знаком,
подтверждается выражением Державина в одном шуточном письме: «охинееши бо
скоро богатством» (Державин, 5, с. 661). В корректурном оттиске словаря Грота —
Шахматова указано: «ахинеть, -ею — изобиловать. Крестец, у.» с вопрошающей
ссылкой: охинетъ. С. И. Ожегов, мой ученик, сообщил мне такие выражения из гово­
ра с. Подсопочья, Старо-Русск. у.: «Все охинееши ягодами...» — «охинело от брусницы...»; — «мужики охинели сеном...» — «охинели деньгами». Подобные же примеры
извлекаются из материалов Постоянной Словарной Комиссии при АН: Охинёть —
разбогатеть от такого то дела. Кадниковск. (программа № 26); Охинёть — разбога­
теть; охинели сеном. Лужск. у. (прогр. № 67); Ох инёться — из бедного стать бога­
тым. Что же ты бохвалишься, что охинелся? Петерб. Петергоф, у. (№ 679).
Едва ли можно сомневаться в связи с этим глаголом слова охинея в значении
'большая куча чего-н.'. Так, по материалам диалектологической комиссии в Ла­
дожском у. (Кедров. Живая Старина, 1899): «охинея — большая куча чегонибудь. Эку охинею воды то сдержал ты». Соответствий этому слову в других сла­
вянских языках как будто не наблюдается, по крайней мере, семантически очевид­
ных. Во всяком случае, извлечь явные параллели из словарей мне не удалось.
Можно предположить, что лексема охинёть — заимствование в великорусской
среде из финских языков. В сущности и морфология этого слова иная. Ведь рядом с
охинёть не указано формы хинеть. Следовательно, о нельзя выделить в этом слове
как русский префикс, обозначающий «круговую», так сказать, определенность дейст­
вия. Возможные финские соответствия извлекаются из таких данных: ahne — avare,
cupide, avide; ahneus — avarice; ahnaus — cupidite, avidite, voracite, gloutonnerie10.
§ 9. Таким образом, если оставить в стороне охинёть в знач. 'разбогатеть, изоби­
ловать' как лексему заимствованную (с производным охинея — 'куча') и скудно
представленную сферу хинеть в знач. 'скудать' и 'хворать'?, то пред нами окажутся
два лексических ряда: хинить — охинить — 'порицать, хаять' и хинать — хинутъ —
'гнуть, наклонять'. Berneker пытается скрепить их в одном этимологическом узле,
относя хинить и хинутъ к группе Chylb — русск. 'хилый' (см. Berneker E., с. 413) .
Финнологической справкой я обязан Эрике Ант. Лемберг. Просмотрев все финно-русские и финнофранцузские словари, я нашел те же данные. Более подробных указаний от ленинградских финнологов я не получил.
«Chyno. chyniti — г. dial, хинить, 4tadlen, schelten'. Ski. alt. hina, hlmba (*chynbba). 'Betrug'; hiniti,
'betriigen, heucheln'. SI. hiniti, tauschen, betrugen'; — se 'sich verstellen, heucheln'; himba, hinja, 'Betrug, Verstellung' //Wohl zu chylb, chyno, chynoti; Kaum zu chyba sd. (gegen Matzenauer, Listy
Filologicke, 8, 9). Ильинский Г. А. стоит за связь с chyba.
4*
50
Морфологическая сторона вопроса не вызывает больших сомнений. Но трудно
справиться с семантикой, потому что звенья семантических переходов не даны в
живых диалектологических свидетельствах. Если верить этимологической связи
хулить и хилить (ср. у Berneker'a, с. 413), то это— аналогия. Конечно, ссылкой на
аналогии в семантических связях можно оправдать переход значений от 'гнуть,
клонить' к 'осмеивать, хаять'. Ср. кривить и кривнутъ — 'поступать несправедли­
во': «что кривнешь, то и пожнешь». Мосальск. Может быть, сюда же надо относить
и облает. (Холмогорск.) кривить — 'огорчать, доводить до слез'. Ср. в сербохор­
ватском значении hiniti — 'обманывать, лгать, поступать несправедливо' и т. п. Но
этот путь мне представляется скользким, пока не раскрыты некоторые общие се­
мантические нормы эволюции значений.
Но кажется, в соотносительных семантических категориях можно указать и жи­
вые параллели сходных смысловых вариантов. (Ср. в сербохорватском разные зна­
чения hiniti и в польском ochynac(sie) с частичным совпадением их семантических
сфер). Однако в современных великорусских говорах хинить является уже обособ­
ленной лексемой, омонимической с сферой хинуть, но, по-видимому, с нею не сце­
пляемой семантически даже в системе одного говора (ср. в смоленском говоре).
Итак, хинить — охинить — вот единственная великорусская сфера, которая оста­
ется перед нами. Лишь с ней можно роднить охинею литературной речи.
§ 10. Словопроизводство охинёи от охинить должно быть оправдано фонетиче­
ски, морфологически и семантически.
1) Фонетический образ слова прозрачен. Никаких звуковых превращений пред­
полагать не приходится. «Правописание» лишь исказило ясность этимологического
лика этой лексемы: ахинея вместо охинёя. Необходимо отметить, что еще в 30-х го­
дах XIX в. некоторые писатели, как например А. А. Павлов, пользовались такой
транскрипцией этого слова (Касимовские повести и предания, ч. 2, с. 28).
2) Морфологических комментариев потребуется больше. И особенное внимание
надо сосредоточить на суффиксе -ёя. У него есть фонетический вариант ~ея. При­
смотревшись к их употреблению в современном литературном языке, приходится
признать, что их функции смешиваются. Суффикс -ёя преимущественно распро­
странен в словах заимствованных, в которых отсутствует ясное сознание форм сло­
вообразования: галерея, галантерея (ср. у Гоголя: «галантёрная половина челове­
ческого рода» — в речи Чичикова с извинениями от автора за «словцо» с улицы),
аллея, батарея, бумазея, рацёя, ливрея, портупея и т. д. Ср. Пелагёя, Секлетёя, ср.
также фузёя, тавлёя. Суффикс -ея — в существительных отглагольного происхож­
дения для обозначения действующих лиц женского пола и также самого действия,
его места или продукта действия (в соответствии с функциями всех вообще суф­
фиксов действия в категории предметных имен): швея, жнея, толчея. Однако надо
отметить параллелизм форм ворожея и ворожея. Все это говорит за то, что суф­
фикс -ея, как мертвый, исчезает в литературном языке. Объясняется это, повидимому, тем, что категории действующего лица и опредмеченного действия ста­
ли определяться морфемами с более резким ощущением глагольности (ср. пла­
кальщица рядом с диал. плачея). Суффикс же -ёя в литературном языке не имеет в
настоящее время связи с системой отглагольных образований.
Однако все эти факты не дают никакого материала для суждения об ахинее. Они
свидетельствуют лишь, что для современного языкового сознания это слово — не от­
глагольное имя. Но это и без того ясно, раз в литературном языке нет глагола охи­
нить. Одно лишь следствие все же из этого морфологического анализа вытекает, в
51
ходе моих рассуждений не новое: ахинея — слово в литературном языке заимство­
ванное. И о суффиксе его надо вопрос ставить не в плоскости морфологии литера­
турной речи, а в более широкой области истории форм словообразования в велико­
русских говорах. Необходимо и здесь допустить два варианта суффикса -ея: -ия и -*кя
(ср. с млр., -ия, как суффикс имен действия по глаголу: хвалия, ^здуа, течия (Вольтер
Эд., назв. соч., с. 92—93; Miklosich. Vergl. Wortbildungslehre, s. 71). Фонетическую
историю формы -ия, по Шахматову, приходится рисовать так: -ия сохраняло и переду
в общерусском праязыке, а затем в великорусских говорах такое и «правильно и по­
следовательно перешло в е» (см. Шахматов, Очерк древн. периода) около XTV —
XV в.12. Так получились имена действующих лиц ж. р. (или общего рода) и имена
действий: 1. печея, прядея, тчея, ткея Волог. (Важен.); мелея — 'пустомеля' (пек.,
тверск. Доп. к Опыту обл. влкр. ел.; см. также у Шахматова. Очерк древн. периода);
ползея, толчея, — 'баба пустомеля' (пек., тверск. там же; см. Вольтер, Назв. соч.,
с. 91). Ср. грабея (пек.) — 'ручная кисть с пальцами' и др. под. 2. мелея: 'чужь, глу­
пость' Лужск. (Зап. Геогр. об-ва, 4), толчея и т. п.
Но рядом была другая форма -^я. Очевидно, суффикс этот был параллелен суф­
фиксу -ия. Если тот возник как следствие образования предметных имен от класса
глаголов на -ити {колотить — колотея; Ржевск.) и затем распространился на дру­
гие типы, то суффикс -*кя мог исходить из отглагольных форм класса -^тихъ. Ср.
охин'кти — охин^я в лужск. гов. (ср. Шахматов, Назв. соч., с. 263). Известно, что в
великорусском наречии, особенно в северновеликорусских говорах, наблюдается
тенденция к смешению классов глаголов на -ити и -*kmu: зрити — зр^кти, смотрити — смотр^ти (см. об этом в моей книге «Исследования в области фонетики
северно-русского наречия», вып. 1, Пг., 1923). Эта тенденция не могла не отразить­
ся и в смешении суффиксов -ея (-ия) и -ткя, тем более что для этого процесса асси­
миляции могли быть и другие, фонетические импульсы. В современных великорус­
ских говорах смешиваются два суффикса -ея и -ёя как потомки форм -ия и -*кя. Ак­
центологические отношения здесь перепутаны (ср. шея). В целом ряде говоров на­
блюдается борьба двух типов ударения, ведущая к вытеснению или ограничению
одного из них. Во всяком случае, в народных говорах суффикс -ёя не связан по
преимуществу с заимствованными словами, как это наблюдается в литературном
языке. Обратившись хотя бы к словарю арханг. нареч. Подвысоцкого, можно вы­
писать из него две вереницы слов. Одна — с суффиксом -ея — короткая: качея —
'морская болезнь от качки во время плавания'. Помор, (с. 64); плачея (с. 122). Дру­
гая — длинная: веретёя, верёя, гладёя, гнетлёя, давлёя, желтея, злобёя (в ел. Грота
— Шахматова почему-то ударение переставлено; при ссылке на Подвысоцкого),
знобёя, лашёя, леденея, невёя, неядёя, плясёя, огнёя (любопытна рядом форма огния,
ср. с. 107), резёя, тресёя (трясёя), ломёя, томёя, корчёя (даже хрипущёя, пухлёя,
сухёя), также: вицёя — 'дыра в середине жернова', галлёя — 'сельдь у Кольского
полуострова' (ср. галья — 'соленая сельдь'), заурёя — 'лучшая крупной породы
сельдь', конжёя — 'тюлений теленок, отставший уже от матки', рацёя — 'песни
божественного содержания'. Ослаблять убедительность показаний этой цепи не
должно то обстоятельство, что большая часть форм с суффиксом -ёя — имена лиСр. также рассуждения Васильева в указ. выше статье. Изв. ОРЯС, 10, 2, с. 224.
A. Meillet. Etudes sur l'etymologie et le vocabulaire du vieux slave. Paris 1902, p. 1, p. 38—39. Leskien,
Bild., 333. Rapproche les formations lituaniennes en ejas de nom d'agent et diverses formations slaves,
notamment lezaja et vereja. Cp. p. 399.
52
хорадок, имена, которые, как утверждали еще Миклошич и за ним Эд. Вольтер,
пришли книжным путем. Наличие новообразований с морфемой -ёя (ср. хрипущёя,
сухёя и т. п.), оформление заимствованных слов при ее посредстве (галлёя и др.),
сохранение ее в старых словах (верёя, веретёя) — все это говорит, что суффикс -ёя
является в данной группе говоров живым и даже более продуктивным вариантом,
чем суффикс -ея. Наблюдения над морфологическими типами параллельных обра­
зований в других великорусских говорах лишь подтверждают заключение о парал­
лелизме суффиксов -ея и -ёя. Отсюда — вывод, что морфологически безупречной
будет композиция ахинеи как образования от глагола охинить с помощью суффик­
са -ёя в функции показателя действия или продукта действия — охинёя. Ср. мелея
— 'чушь, глупость'. Лужск. Ср. белорусск. указэя — 'приказ, распоряжение' (Воль­
тер Эд., Назв. соч., с. 91). Любопытно одно свидетельство (Гладких), что в Красноуфимском у. употребляется охиния и в качестве имени действующего лица: «Пи­
сарь кричит на кошкодера: в каталажку ево, охинию, живодера» (Тр. Пермск.
Арх[еогр.] Ком., 10, с. 14) (взято из Мат-лов Пост. Словари. Комиссии при Акаде­
мии Наук). Таким образом, с фонетической и морфологической точек зрения эти­
мология охинеи из охинить (хинь, хйнить, охинить) является прозрачной.
Семантический путь к ней привел. Замыкая кольцо построения, можно лишь по­
вторить, что значения слова хинь, которое для современного диалектического созна­
ния связывается с глаголом хйнить, как для нас играть — игра, т. е. не как генетиче­
ски первичное, а как отглагольное, целиком соответствуют смысловой характеристи­
ке охинеи от охинить. Семантический путь: охинея — 'предмет хулы, брани', 'то, что
достойно порицания', 'вздорные слова' (ср. значения в сербохорватском — fallere,
fingere14), ('пустяки', 'чушь', 'дичь' и т. д. — не является странным и темным (ср. хо­
тя бы лексемы: вздор и вздорить, повздорить в лит. яз.). Но во всяком случае лексе­
ма охинея в своем основном семантическом ядре установилась еще до проникновения
в систему литературной речи, где она зажила особой жизнью. [Ср. приведенные вы­
ше данные об употреблении слова охинея в народных говорах. Если бы было оправ­
дано сопоставление лексемы гиль («лишь водевиль есть вещь, а прочее все гиль») с
диалектическим, например, архангельск. изгиляться — 'насмехаться, издеваться'
(однако есть глагол изгалиться в том же значении; ср. галить, галь — 'насмешка'), то
это была бы хорошая семантическая параллель. Во всяком случае французск. la guile
(из словаря Littre) не объясняет значения русск. гиль]. Однако можно и в литератур­
ном употреблении указать отголоски более тесной связи значений слова охинея с се­
мантикой глагола хйнить, охинить 'бранить, порицать, хаять'. В ряде случаев слово
ахинея приобретает значение не просто нелепости, но нелепости «бранной», бес­
смысленного порицания или бессмыслицы, достойной порицания (в активном и пас­
сивном смысле). У Салтыкова-Щедрина в «Запутанном деле»: «Я вам говорю: по
мечтанию пошел! Уж какую он в последнее время ахинею городил, так хоть святых
вон понеси: и то нехорошо, и то дурно...». Ср. у Державина в «Переписке»: «не слы­
шится никаких других ответов, кроме той со всех сторон предосудительной ахинеи».
§ 11. В заключение мне хочется сказать несколько слов о диалектизмах в рус­
ском литературном языке, не выходя из границ тех выводов, которые можно иллю­
стрировать примером ахинеи.
Ср. значение у Budmani: 1а2по kazati da Sto nije onako, kako jest. Ill Д., 604. Ср. старое выражение:
врать ахинею. Любопытны также семантические переходы: брехать — 'лаять', брехня — 'ложь,
чушь, пустяки'.
53
1. Мне кажется, что вторая половина XVIII века в истории русской литературной
речи проходит под знаком борьбы с диалектическими, вульгарными элементами. В
эту эпоху происходит в разных направлениях и у разных поколений, у разных типов
речи по разным принципам процесс чистки разговорного языка образованных клас­
сов общества. Разговорный язык приспособляется к светскому обиходу столицы.
Между его «домашней», фамильярной функцией и общественно-светской устанавли­
ваются резкие грани. Процесс «олитературивания» разговорной речи высших слоев,
которая принимает своеобразный отпечаток манерного витийства на салонный,
французский лад, осуществляется за счет ограничений, переосмыслений церковно­
славянского и приказно-канцелярского ее состава. Вместе с тем и диалектическая
струя, игравшая столь значительную роль в языковой практике высших классов, осо­
бенно провинциальных, в первой половине ХУШ в., теперь сужается до последних
пределов. Даже сторонники славенщизны и народности, охранявшие литературную
речь от галлицизмов и морфологических «снимков» с французского языка, допускали
возможность широкого употребления лишь тех «диалектизмов» простонародных
слов, которые в свете этимологических теорий того времени могли обнаружить свое
«корневое» (и, «следовательно», коренное) родство с церковнославянизмами15.
Конечно, этот процесс «чистки» литературного языка от вульгарнодиалектической струи не мог захватить всех «простонародных» лексем, в особен­
ности тех, которые утратили непосредственно ощущаемую «жаргонную» или «внелитературную» социально-экспрессивную окраску. Такие слова оставались в «низ­
ших» уровнях литературной речи. Среди них была и лексема охинея (ср. 'чепуха' в
ел. АР 1789 г.). Глагол охинетъ в значении 'разбогатеть' пародически (быть может,
не без оттенка каламбурности) ходил в индивидуальном употреблении у образо­
ванных людей, знакомых с северновеликорусским наречием (таков Г. Р. Державин;
но необходимо помнить контекст, в котором употреблено Державиным слово охи­
нетъ. Это — шуточное письмо к «неизвестному лицу» в форме апостольского по­
слания. Вот цитата: «Здесь тя причислят в моршанское купечество с удовольстви­
ем. Снабдят тебя, для обзаведения твоего на новом месте, всем нужным, и ты ни в
мале никогда не раскаешися, покинув север и места каменисты, охинееши бо скоро
богатством, яко Мартьянов, под покровительством властителя, за доброе поведение
твое» — т. 5, с. 660—661). Глагол охинетъ не внесен ни в один словарь литератур­
ного языка. Он «внелитературен». Охинея же поднималась постепенно в нормы не
только литературно-разговорного, но и книжного языка. 20—40-е годы должны
были окончательно канонизировать это слово.
Это была эпоха нового натиска на литературно-книжную речь диалектической
стихии. Первая четверть XIX в. в истории русской литературной речи прошла под
знаменем перемещения «уровней» в пределах разных пластов уже определившихся в
составе литературного языка к концу ХУШ в. Кое-что из архаической лексики, фра­
зеологии и синтаксических форм выходило из употребления в связи с падением или
инактуальностью тех литературных жанров, где все это раньше имело широкое при­
менение. 30-е годы — полоса перелома, когда сдерживаемая диалектическая струя
прорывает шлюзы пуристов. Впрочем, необходимо оговориться, что процесс «вуль­
гаризации» литературно-разговорного и книжного языка в 30—40-х годах сочетается
Очень прямолинейной представляется мне схема русской литературной речи, предложенная
Н. С. Трубецким в его интересной статье: «Общеславянский элемент в русской культуре» (из книги:
«К проблеме русского самопознания». 1927).
54
с процессом их наводнения «философской», журнально-публицистической и газетнополитической фразеологией. Таким образом, тут «диалектизация» и «вульгаризация»
идут рядом с «олитературиванием» разговорного языка, с перелицовкой его на жар­
гонно-книжный лад1 . Именно в эту эпоху лексема хинью через вульгарные диалоги
художественной литературы, прикрепленные к персонажам из внеинтеллигентского
круга, просачивается в литературный язык, но им не усваивается. С 60-х годов начи­
нается реакция против «вульгаризации» литературной речи. Но эта реакция выража­
ется в своеобразных формах расслоения, в нормировании жанровых группировок
лексических составов, а не в искоренении «вульгаризмов» и «диалектизмов» (эволю­
цию лексики в ХУШ в. я пытаюсь наметить в приготовляемой к печати книге «Рус­
ский литературный язык в ХУШ в.»). Эпоха революции знаменует новый этап «вуль­
гаризации», с одной стороны, и «профессионализации», с другой, литературного язы­
ка.
2. При изучении истории «вульгаризмов и диалектизмов» в литературном языке
существенным моментом является исследование изменений в «социальноэкспрессивной» окраске лексем. Слово ахинея на всем протяжении своего бытованья
в литературной речи до включения в норму книжного языка понималось и определя­
лось как «простонародное». И это является сильным доводом в пользу предложенно­
го мною объяснения. Вообще более внимательное отношение к этой «социальноэкспрессивной» стороне в семантике слов избавило бы русских лексикологов от по­
спешного приурочения лексем к тому или иному жаргону, как это случилось с ахине­
ей. Вот еще иллюстрация к этой мысли из истории слова ерунда, которое иногда счи­
тается «бурсацким» (из латинск. gerundium или gerundivum); ср. хотя бы у Зеленина в
названной статье (с. 115). Мне кажется, что и тут не все благополучно (особенно уда­
рение). Любопытен разговор в «Петербургских углах» у Некрасова: « — Ерунда, —
сказал дворовый человек, заметив, что я зачитался. — Охота вам руки марать! —
Ерунда\ — повторил зеленый господин голосом, который заставил меня уронить
брошюру и поскорей взглянуть ему в лицо. — Глуп ты, так и ерунда\». К слову ерун­
да сделано авторское примечание: «Лакейское слово, равнозначительное слову
дрянь» (см. отсутствие этого примера, столь важного, в ел. Грота — Шахматова, 2,
с. 136—137, под словом: ерунда).
Изучение «социально-экспрессивных» форм слов в их эволюции необходимо
признать одной из основных задач истории русского литературного языка.
Опубликовано в сборнике «Русская речь», Новая серия, III (Academia. Л., 1928) под названием «О
слове "ахинея" в русском литературном языке» с посвящением акад. Л. В. Щербе.
В архиве рукопись не сохранилась. Статья печатается по опубликованному в сборнике тексту с не­
обходимыми техническими исправлениями. — В. П.
БЕЗРАЗЛИЧНЫЙ, ИВДИФФЕРЕНТНЫЙ
Слово безразличный возникло как отрицательный антоним книжного слова раз­
личный. Слово различный (так же, как и различие) было унаследовано русским лите­
ратурным языком от языка старославянского и уже в древнерусской письменности XI
— XV веков широко употреблялось в значениях: 1) 'разнообразный, различающийся
по виду, лицу, всевозможный' (например, в Житии Феодосия: различьная и многоНе могу согласиться ни с методом, ни с основными положениями статьи Орлова А. С. «О социоло­
гии языка литературных произведений» // Родной язык в школе, 1927 г., № 2, хотя по ряду отдель­
ных вопросов истории литературного языка XVIII — XIX вв. я пришел к близким выводам. Ср.
мою статью: «Язык Зощенки» // Мастера современной литературы. Вып. 1. Л., 1928. С. 51—92.
55
цкньная брашьна); 2) 'неодинаковый, отличный, несходный' (например, в «Златоструе»: не различно же богатъство ти оубожъство (Срезневский, 3, с. 42—44).
Таким образом, основные книжные значения слова различный определились
давно и обнаружили большую устойчивость в дальнейшем ходе развития русского
литературного языка. Испытавши стилистические сдвиги, эти значения — с неко­
торыми изменениями в оттенках и в более отвлеченной форме — сохранились и в
современном русском языке (ел. 1847, 4, с. 39).
В народной речи глагол различить употребляется в значении 'разъединить, рас­
кинуть'. Ср. у В. А. Слепцова в «Письмах об Осташкове» передачу речи рыбака и
одновременно рыбопромышленника: «Знаю я: — ходит ерш поверху, мошкой пи­
тается, комарем. Сейчас я различил частицу [т. е. раскинул частую льняную сеть],
опустил на самое дно, потянул ее кверху» (Слепцов, 1932, с. 411).
Слово безразличный и по характеру своего образования (приставка без- + имен­
ная основа + суффикс ~ън + примета прилагательного; ср. безвредный, безеовестный)11 и по своему лексическому значению является таким же книжным славяниз­
мом в русском литературном языке, как и слово различный. До начала XIX в. без­
различный употребляется как отрицательная параллель к слову различный. В сло­
варе 1847 г. безразличный определяется так: 'не могущий быть различен от других'
(1, с. 79). На основе этого древнего значения вырабатывается новое: 'ничем не вы­
деляющийся из ряда других, непримечательный, не имеющий резких отличий,
одинаковый, не дифференцированный'. Однако и в оттенках этого значения уже с
начала XIX в. ярко сказалось влияние тех новых значений, которые развились в
слове безразличный под влиянием французского indifferent, а именно: 'лишенный
внутреннего интереса к чему-то, равнодушно-апатический'. У Апполона Григорье­
ва в «Моих литературных и нравственных скитальчествах»: «Молодежь ... делилась
на две части: одну — меньшую, которая шла в глубь дела, принимала веяния в
сурьез, переводила их в жизнь и скоро ощущала страшное неудовлетворение по­
верхностным отражением, и другую, конечно многочисленнейшую, которая со­
вершенно довольствовалась верхами, и, вероятно, доселе век свой доживает в без­
различном поклонении Гюго и Марлинскому...» (Ап. Григорьев, с. 115).
Старое этимологическое значение слова безразличный во второй половине XIX в.
вытесняется употреблением слова неразличимый, которое было образовано в 30—40х годах XIX в. Впрочем, ср. у Гончарова в «Обломове»: «Цвет лица у Ильи Ильича не
был ни румяный, ни смуглый, ни положительно бледный, а безразличный или казался
таким, может быть, потому, что Обломов как-то обрюзг не по летам».
Близкое значение сохранилось у слова безразличный лишь преимущественно в
специальном, научном языке. Здесь безразличный обозначает: 'нейтральный, не
подверженный никакому преимущественному влиянию'. Например: «Безразличный
пояс магнита лежит на середине между его северным и южным полюсами. Без­
различное равновесие» (Ушаков, 1, с. 115—116).
Акад. Я. К. Грот в «Словаре русского языка» еще не отмечает всех новых значе­
ний, укрепившихся в слове безразличный в литературном языке XIX в. Он так ха­
рактеризует значения и употребления этого слова: «Безразличный,
-ая, -ое;
-чен, -чна, -о. 'Не различаемый', 'неразличимый'; 'одинаковый', 'равный'. Употребл. более в виде наречия: безразлично, все равно» (ел. Грота — Шахматова, 1891,
1,с. 158).
' Обнорский С. П. Префикс «без-» в русском языке // Сб. Памяти акад. Н. Я. Марра. М; Л., 1938.
56
Новая жизнь слова безразличный началась с того момента, когда оно в языке
русской интеллигенции конца XVIII — начала XIX в. сблизилось с французским
indifferent. Безразличный с морфологической точки зрения представлялось тожест­
венным. Оно было как бы специально приспособлено для того, чтобы стать семан­
тическим кальком (sic!) французского слова. Еще В. К. Тредиаковский при перево­
де трактата Alexandre Deleyre «Analyse de la Philosophie du Chancelier Franfoise
Bacon» (1755) испытывал затруднение в переводе французск. indifference и
indifferent: «indifference передается им через неразнственность и равностъ, а при­
лагательное indifferent через церковнославянизм не пекущийся» (Виноградов.
Очерки, с. 151). Возможен был и перевод: «неразнственный». Отсюда — один шаг
до понимания слова безразличный как калька, соответствующего indifferent.
Ср. у Ап. Григорьева в воспоминаниях «Мои литературные и нравственные ски­
тальчества»: «...эпоха бессознательных и безразличных восторгов, в которую наравне
с этими вечными песнями [Пушкина] восхищались добрые люди и "Амалат-беком...".
Несмотря на бессознательность и безразличность восторгов, на какое-то беззаветное
упоение поэзиею, на какую-то дюжинную веру в литературу, в воздухе осталось чтото мрачное тревожное» (Ап. Григорьев, с. 4—5). «Полевой и его направление дейст­
вительно отражали в себе, как в зеркале, все современные веяния, но отражали без­
различно, поверхностно, почти бессознательно» (там же, с. 115). «И это нечто не бы­
ли убеждения... деда, ибо у того были крепкие убеждения, а просто — это была вся
бывалая эпоха, воспринятая его душою безразлично, бессознательно, так сказать раб­
ски, не осмысленная никаким логическим процессом, засевшая в ум гуртовым хао­
сом» (там же, с. 124). У Салтыкова-Щедрина в рецензии на роман «Цыганы»
В. Клюшникова (1871): «Может ли творить художник, не обладающий никаким ми­
росозерцанием? Поборники свободы искусства не только отвечают на этот вопрос
утвердительно, но даже полагают, что безразличное отношение к воспроизводимым
явлениям есть наилучшее положение, о котором художник может мечтать».
Слово индифферентный (ср. польск. indyferentny 'безразличный') укрепилось в
русском языке петровского времени. Например, в «Журнале Петра Великого» (т. 2,
отд. 1, с. 554): «Ему весьма индиферентно, хотят ли со Шведской стороны мир за­
ключить, или нет» (Смирнов, Зап. влияние, с. 119).
Независимо от того, что значения западноевропейского («интернационального»)
элемента indifferent- влились в русское слово безразличный, параллельно с ним в
русском литературном языке с XVIII в. употреблялось и заимствованное слово ин­
дифферентный. Так, индифферентный (в значении 'неразличимый, не имеющий
различий') находится в словаре заимствованных слов Петровского времени, со­
ставленном Н. А. Смирновым (Смирнов, Зап. влияние). Это — очевидное латинопольское ученое образование.
Однако до середины XIX в. слово индифферентный не достигло широкого рас­
пространения в литературно-книжном языке. Оно не включено в список общепри­
нятых «европеизмов» русского языка ни «Словарем церковнославянского и русско­
го языка» (1847), ни словарем Даля. У Даля отмечено лишь слово индиферентизм
('равнодушие, безучастие, особенно о вере') (1881, 2, с. 42).
У Н. И. Пирогова в «Дневнике старого врача»: «Общество сверху до низу при­
учено веками к индифферентизму» (Пирогов Н., 2, с. 68). У Лескова в «Захудалом
роде»: «... Я не хотела бы тоже, чтобы кто-нибудь подумал, что бабушка была
только деисткою и индифферентною в делах веры... — княгиня была искренней­
шая почитательница родного православия». Во «Владычном суде»: «Ни в ком из
57
лиц... не было ни одного вероотступника или индифферента по отношению к ве­
ре». У М. А. Антоновича в статье «Из воспоминаний о Н. А. Добролюбове»: «Со­
чинения... индифферентные в смысле направления, хотя бы серьезные и интерес­
ные сами по себе, не должны попадать в библиографию общего журнала» (Антоно­
вич, с. 159). У него же в статье «Из воспоминаний о Н. А. Некрасове»: «... Все ста­
тьи он внимательно прочитывал в корректурах, или же только пробегал статьи, ес­
ли они были индифферентными, заурядными» (там же, с. 197). Ср.: «... ужели они
к тому, что нас возмутило, отнеслись бы хладнокровно, индифферентно или даже
одобрительно?» (там же, с. 212). У И. С. Тургенева в письме М. М. Стасюлевичу
(16/4 октября 1870 г.): «Полагаю, что для вас это — индифферентно, но надо со­
блюсти форму» (Стасюлевич и его совр., 3, с. 11).
Статья ранее не публиковалась. Сохранилась рукопись на 10 листках очень ветхой, пожелтевшей
бумаги, чернила выцветшие.
Печатается по рукописи.
О слове безразличный В. В. Виноградов упоминает также в работе «Основные типы лексических зна­
чений слова»: «"Академический Словарь современного русского литературного языка" открывает в слове
безразличный значение 'ничем не отличающийся; одинаковый со всеми' и иллюстрирует его примером
из "Обломова" Гончарова: "Цвет лица у Ивана Ильича не был ни румяный, ни смуглый, ни положительно
бледный, а безразличный"» (БАС, 1, с. 360). Такие случаи немотивированного выделения и неправильно­
го определения значений слов в большом количестве содержатся во всех толковых словарях современно­
го русского языка» (Виноградов. Избр. тр.: Лексикология и лексикография, с. 170). — М. Л.
БИТЬ ПО КАРМАНУ
Выражение бить по карману в современном русском языке относится к разго­
ворно-фамильярному стилю устной речи и обозначает: 'причинять убыток'. Это
выражение вошло в литературный язык из устного торгово-промышленного диа­
лекта и получило права общенационального гражданства не ранее 30-х годов
XIX в. (ср. бить, ударить по рукам). Прежде всего оно подхватывается
О. И. Сенковским в «Библиотеке для чтения». Сенковский очень едко использует
это выражение для характеристики литературных промышленников: «Литератур­
ные промышленники, как народ тонкий и просвещенный, находят гораздо крат­
чайшим прямо засунуть руку в чужой карман и брать из него прибыль без всякого
капитала науки и без малейшего труда на обделку какой-нибудь полезной для об­
щества идеи... Такова в коротких словах теория этой промышленности. Но все это
еще не объясняет вам странного выражения — бить по карманам. Вы скажете, что
это выражение н е р у с с к о е , н е д в о р я н с к о е . Да кто же вам говорит, что оно
было русское или дворянское? Тем лучше, тем лестнее для всех нас, что оно нерус­
ское. Впрочем, об этом надобно было бы спросить у какого-нибудь великого грам­
матика. Вы спросите, да кто же изобретатели этого гнусного выражения? Не знаю.
Это не мое дело... История со временем объяснит эту любопытную тайну... Вот в
чем состоит... знаменитая система "битья по карманам". Последователи ее, как
скоро увидят, что кто-нибудь из книгопродавцев или издателей решился на обшир­
ное предприятие, тотчас становятся его притеснителями: он должен предаться в их
руки, делать только то, что им выгодно, устранять от участия тех, кого они ненави­
дят или кому завидуют: не то, говорят и пишут они, мы тебя будем бить по карма­
нам. Это значит: придираться ко всему, подхватывать всякую мелкую ошибку в
каждой издаваемой им книге и беспрерывными нападками в журналах терзать его
издание с тем, чтобы "уронить" книгу в мнении людей, не имеющих своего сужде­
ния, и "разбить" издателя. Уронить, разбить — это их технические слова. Для
58
большего успеха своих действий они составляют между собою наступательные
союзы и правильные компании на акциях, чтобы потом делиться барышами» (Биб­
лиотека для чтения, кн. 4, № 1, 1838, с. 28—32)18.
Таким образом, торговое выражение бить по карману в значении 'сознательно,
намеренно причинять убыток, стремиться разорить и ослабить конкурента' прежде
всего выходит за пределы своей среды в связи с профессионализацией литератур­
ного труда, с развитием журнальной «коммерции».
A. Г. Венецианов в письме к Н. П. Милюкову от 23 ноября 1888 г. иронически
отзывается о статье О. И. Сенковского: видимо, его поразило новое выражение
бить по карману. Он пишет: «В книжном мире такой бой, каких не бывало: бой по
карманам — ? — да-с, даже напечатан» (Венецианов, с. 183).
B. Г. Белинский, упрекая своих московских друзей за то, что они предоставляют
статьи для печатания «Отечественным запискам» и тем подрывают успех «Совре­
менника», писал В. П. Боткину (1847): «Ведь это просто битье по карману] Как тут
надеяться на подписку». У Н. А. Некрасова в водевильных сценах «Утро в редак­
ции» (1841):
А тут смотришь, — вдруг газеты
Новый нумер принесут,
В нем тебя сживают с света,
По карману больно бьют...
Образ, лежащий в основе этого выражения, ясен: бой между торговопромышленными конкурентами, драка между ними направлена на мошну, на карман.
Семантической параллелью могут служить такие образные фразовые серии, свя­
занные с употреблением слова карман как символа богатства, имущественного
благосостояния. У Некрасова в «Горе старого Наума»:
И Волга-матушка сама
Его карману служит.
У И. Горбунова в рассказе «Петр Петрович»: «В одном доме, в Ямской улице,
поминки по богатом купце, около кармана которого Петр Петрович терся несколь­
ко лет». У Н. С. Лескова в рассказе «Павлин»: «Додичку трясли за карман и трясли
так немилосердно и ловко, что он не успел оглянуться, как погряз в самых запутан­
ных долгах».
Понятно, что выражение бить по карману, по карманам не зарегистрировано ни
одним толковым словарем русского языка до словаря Даля. Но и Даль определяет
значение этого устойчивого словосочетания неточно, передавая скорее общий
смысл соответствующего действия: «Бить по карманам — мошенничать» (ел. Даля
1880, 1, с. 90).
До 60—70 гг. XIX в. выражение бить по карману сочеталось с названием дейст­
вующего лица, с категорией лица в качестве субъекта действия. В связи с этим ши­
роко применялось и производное словосочетание битье по карманам. Так,
Н. А. Некрасов писал П. В. Анненкову (в письме от 16 ноября 1850 г.): «Против нас
(т. е. против "Современника") сделал сильную выпадку Краевский в
X № "Отечественных] Зап[исок]" — статейка подловатая нечто вроде битья
по
карманам
(Некрасов, 1930, 5, с. 154). У П.А.Каратыгина в «Записках»:
«"Булочная", которую я напечатал на свой счет и роздал на комиссию в книжные
лавки, была, по приказанию обер-полицеймейстера, секвестрована у всех книгоСр. мои «Очерки...», 1938, с. 328—329.
59
продавцев: ее з а б и р а л и отовсюду и связанную препровождали в полицию. По­
лицейское битье по карману мне, разумеется, было неприятно и убыточно» (1930,
2, с. 56). У Салтыкова-Щедрина в очерках «В среде умеренности и аккуратности»
(«Господа Молчалины»): «Отчаянный только звонками донимал, а этот прямо по
карману бьет, кусок у тебя отнимает».
В литературном языке второй половины XIX в. круг фразеологического употреб­
ления выражения бить по карману очень расширился. Оно стало сочетаться с назва­
ниями неодушевленных предметов и отвлеченных понятий в роли субъектов дейст­
вия. Ср. у Вс. Крестовского в сочинении «Вне закона»: «Эти двести пятьдесят тысяч
шибко хлопнули меня по карману». У Н. И. Пирогова в «Дневнике старого врача»:
«Почти все жалованье я расходовал на покупку книг и опыты над животными; а кни­
ги, особливо французские, да еще с атласами, стоили недешево; покупка и содержа­
ние собак и телят сильно били по карману» (Пирогов Н., 2, с. 457—458). У И. Беляе­
ва в «Рассказах из русской истории»: «Новый князь наместник привез с собою во
Псков крайне неприятную псковичанам новость, бившую прямо по карманам».
Заметка ранее не публиковалась. Сохранились рукопись и машинопись с авторской правкой. Здесь
печатается по машинописи, сверенной и уточненной по рукописи, с внесением ряда поправок и уточнений.
К выражению бить по карману В. В. Виноградов обращается также в статье «Основные этапы ис­
тории русского языка» в связи с иллюстрацией положения о расширении литературного употребления
многих профессиональных слов и жаргонизмов: «Более тесное взаимодействие между литературным
языком и устной речью приводит к расширению литературного употребления слов и оборотов из раз­
ных профессиональных диалектов и жаргонов как городского, так и деревенского языка (например,
бить по карману — из торгового диалекта; втереть очки — из шулерского арго; мертвая хватка —
из охотничьего языка; спеться — из певческого диалекта, и др.). И в этом направлении творчество
Гоголя, а затем Некрасова, Достоевского и Салтыкова-Щедрина сыграло решающую роль» (Виногра­
дов. Избр. тр.: История русск. лит. яз., с. 57). — Е. К.
БЛАГИМ МАТОМ
В. И. Чернышев отметил в говоре Пушкинского района (Псковск. обл.): «В нем
также находятся словоупотребления, разъясняющие значения и формы некоторых
наших слов, затемневших вследствие своей обособленности. Так, для слова "мат",
известного нам только в выражении: "кричать благим матом", имеем здесь упот­
ребления: "тихим матом" сделать что-либо (тайно, в сказке); "зарыли тихоматом" (убитого, в сказке)»19. В Кадниковском р. Вологодск. обл. Шайтановым
указано: «Mam6м (кричит,работает,
пьет и т. п.), весьма сильно, из всей
силы. Дурным или благим матом (кричит, ревет), с сильной болью»20.
А. Грандилевский указал, что в холмогорском говоре рапространено выражение
лихим матом 'неистовым голосом' (Грандилевский, с. 189). В столбце Сибирского
приказа 1640 г.: «Часу въ четвертом ночи тоть сибирской казакъ пришолъ ко двор­
цу и взломился на дворецъ и на дворце почаль кричать благимъ обычаемъ» (Русск.
старина. 1892, т. 76, с. 171).
В «Похождениях Жилблаза де Сантилланы» (перевод Василия Теплова): «...со
страху побежали мы все благим матом из горницы» (Лесаж Г., т. 1, СПб., 1781,
с. 22). Ср. в «Журнале» В. Н. Зиновьева (1784): «Я, не взирая на продолжение моей
болезни, решился благим матом ехать» (Журнал путешествия В. Н. Зиновьева по
Германии, Италии, Франции и Англии в 1784—1788гг. //Русск. старина, 1878,
Чернышев В. Говор Пушкинского района // Язык и мышление, 6—7. М.; Л., 1936. С. 129.
Шайтанов. Особенности говора Кадниковск. у. Вологодск. губ. //Живая старина, 1895. Вып. 3—4
С. 392.
60
т. 23, с. 218). В письме того же Зиновьева к графу С. Р. Воронцову: «Неаполитанец,
из дверей, не дожидаясь обещанного, благим матом кинулся, прибежал с полдушой домой и, чтобы другую опять к себе приманить, бросил кровь» (там же,
с. 232). В письме В. Г. Белинского Н. В. Станкевичу от 29 сентября — 8 октября
1839 г.: «... Я уже сорвался с цепи и побежал благим матом» (Западники 40-х го­
дов, с. 135). У А. Ф. Писемского в романе «Люди сороковых годов», наряду с неод­
нократным употреблением фразы благим матом кричать (орать), однажды встре­
чается выражение благим матом бежать (побежать): « — Ну, поди же и позови
сюда Симонова, — сказал Вихров Женичке. Тот благим матом побежал и привел с
собой за руку старого воина». Ср. у А. Н. Островского в пьесе «Не все коту масле­
ница» в речи Феоны (ключницы купца Ахова): «Вчера пошел в сумерки, да заблу­
дился в своем-то дому; кричит караул не благим матом».
Заметка ранее не публиковалась. Сохранилась рукопись на 9 листках разного формата, написан­
ных, по-видимому, в разное время. О выражении благим матом В. В. Виноградов упоминает также в
связи с анализом ряда фразеологических сращений в статье «Об основных типах фразеологических
единиц»: «Фразеологические сращения могут быть только омонимичны с соответствующими знако­
мыми словами. Они абсолютно независимы от лексических значений этих омонимов. Ср., например,
сращение пули обливать..', быть под мухой или с мухой..: диву даться, труса или трусу праздновать',
заморить червячка; благим матом (кричать); сапоги всмятку; при пиковом интересе; взятки гладки с
кого-нибудь; до положения риз; и концы в воду; шиворот-навыворот; сон в руку и т. п.» (Виноградов.
Избр. тр.: Лексикология и лексикография, с. 149). — М. Л.
БУДУЩНОСТЬ
/ В системе русского литературно-книжного словообразования характерно нали|чие лишь очень небольшого количества имен существительных, произведенных
/ при помощи суффиксов от основ старославянских причастий на -ущ-. Это слова с
I суффиксом -ств-о: могущество, имущество, преимущество, существо — и с суф| фиксом -ностъ: сущность и будущность (ср. бытность).
j
Но было бы величайшей ошибкой найти в этих двух морфологических цепях
/ или даже в одной из них продукт словотворчества одной и той же социальной сре­
ды и одной и той же эпохи. Обоснование такого вывода невозможно без предвари­
тельной реконструкции индивидуальной истории каждого слова. Так, слово будущ­
ность в русском литературном языке — более нового образования, чем слова сущ­
ность и бытность.
Слово будущность в современном русском языке выражает два значения:
1) 'Будущее чего-нибудь, состояние, положение чего-нибудь в будущем'. На­
пример: будущность европейской культуры, будущность народного образования.
Это значение свойственно стилям книжного языка, хотя оно широко употребитель­
но и в разговорной речи интеллигенции.
2) 'Участь, карьера; ожидаемый успех, будущее преуспеяние'. Пророчить комунибудь блестящую будущность. У этого дела нет никакой будущности. Погубить
свою будущность. Перед ним — печальная будущность (см. Ушаков, 1, с. 199). Это
значение тоже носит отпечаток книжности, но оно ближе к общеразговорной быто­
вой речи. Это значение развилось на основе оптимистической, положительной
оценки того будущего, на которое указывало слово будущность.
Легко заметить, что слово будущность в одном из своих значений — именно в
первом, основном — синонимично со словом будущее. Однако эта синонимия не
полная. Она не покрывает всех значений и оттенков слова будущее. Например, в
предложениях: будущее покажет, как ты заблуждаешься; в ближайшем будущем
61
сообщение об этом появится в газетах — слово будущее имеет значение будущего
времени, т. е. времени, следующего за настоящим. Это очень отвлеченное значение
чуждо слову будущность. С другой стороны, значение 'участь, карьера' не развилось
и не могло развиться в слове будущее, так как общее, нейтральное обозначение того,
что случится и может случиться вслед за настоящим, лишено непосредственной эмо­
циональной оценки. В русском литературном языке XVIQ и начала XIX вв. в суб­
стантивированном значении слово будущее употреблялось главным образом в про­
стом и среднем стиле. В высоком стиле ему соответствовало церковнославянское
слово грядущее, которое было широко употребительно и в поэтическом языке до 40-х
годов XIX в. Например, у Пушкина в «Элегии» («Безумных лет угасшее веселье...»):
Мой путь уныл.
Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море.
У Лермонтова в «Думе»:
Печально я гляжу на наше поколенье,
Его грядущее иль пусто иль темно.
Слово будущность было образовано в новом стиле российского языка конца
ХУШ — начала XIX вв. для вытеснения слова грядущее. Карамзину и особенно той
литературной школе, которая сделала имя его своим знаменем, слово грядущее
представлялось церковнославянизмом, не соответствующим легкости и элегантно­
сти среднего светского стиля, а слово будущее — слишком банальным, маловыра­
зительным бытовым или школьным. На помощь приходил излюбленный Карамзи­
ным и его сторонниками (например, П. А. Вяземским) прием образования отвле­
ченных слов при помощи суффиксов -ость и -ность (ср. продуктивность француз­
ских суффиксов -ete, ~ite, -abilite и т. п.). Для слова будущность образцами могли
служить сущность и отчасти бытность. В журнале «Московский зритель», изда­
вавшемся кн. П. Шаликовым (1806, ч. 2, № 3, с. 24), издатель в примечании указы­
вал, что слово будущность — неологизм. Поводом к издательскому примечанию
послужило употребление слова будущность в стихотворении Б.* «Воспоминание»:
«А я всю будущность мечтаньем обнимая».
А. С. Шишков в «Рассуждении о старом и новом слоге российского языка» по­
рицал писателей, которые «из русских слов стараются делать не русские, как, на­
пример: вместо будущее время говорят будущность, вместо настоящее время —
настоящность и проч.» (Шишков, Рассужд. о ст. и нов. слоге, 1813, с. 23). Тут же в
примечании разъяснялось, что «сии слова, нигде прежде в языке нашем не сущест­
вовавшие, произведены по подобию слов изящность, суетность, безопасность и
проч. Ныне уже оные пишутся и печатаются во многих книгах: а потому надеяться
должно, что словесность наша время от времени будет еще более процветать. На­
пример: вместо прошедшее время станут писать прошедшностъ».
Иронические пророчества Шишкова не сбылись: не только не возникло слова
прошедшность, но заглохло и индивидуальное новообразование настоящность. Но
слово будущность укрепилось в русском литературном языке, правда, не без борьбы.
Еще в 30-х годах в анонимной повести «Авторский вечер» (1835) литературный ста­
ровер-дядя убеждал своего племянника, сторонника стиля Сенковского и «Библиоте­
ки для чтения», что у слова будущность нет никаких перспектив, что оно образовано
вопреки морфологическим нормам не только русского, но и французского языка.
Ведь во французском языке нет слова la futurite, а 'будущее' здесь выражается слова­
ми le futur или Pavenir. И все же слово будущность вошло в норму нового слога рос-
62
сийского языка уже в 10-е годы или, вернее, к 10-м годам XIX в. У А. Ф. Мерзлякова
в «Воспоминании о Ф. Ф. Иванове»: «Они умеряли порывы восторгов наших, не уби­
вая их совершенно, давали нам строгие советы, не приводя нас в отчаяние и закрывая
перед очами нашими печальную будущность завесою благообещающей отдаленно­
сти» (Труды о-ва люб. росс, словесн., 1817, ч. 7, с. 103).
Слово будущность в силу особенностей своего образования и своей экспрессив­
ной окраски ужилось рядом со словом будущее. Неологизм будущность представ­
лялся более литературным, эффектным, чем будничное слово будущее. В этом от­
ношении между словами будущность и будущее, с одной стороны, и настоящность — настоящее, с другой стороны, не было стилистического параллелизма.
Слово настоящее в отвлеченном, субстантивированном употреблении (т. е з зна­
чении 'современность, наличная жизнь, настоящее время') само казалось слишком
книжным, школьным. В образовании слова настоящностъ тем менее ощущалось
нужды. Характерно, что субстантивированная форма настоящее в качестве особо­
го слова не помещено ни в одном русском толковом словаре XIX в.
В слове будущность, в отличие от будущего, уже в 20—30-х годах XIX в. обо­
значился оттенок 'перспектива, участь, карьера'. Но в словаре 1847 г., куда впер­
вые попало слово будущность, оно определяется еще как синоним слова будущее:
«То же, что будущее. Счастливая будущность» (1, с. 180). Так же поступает
В. И. Даль: «Будущность ж. будущее, все то, что еще впереди, по времени»
(ел. Даля 1880, 1,с. 148).
У В. И. Даля в «Похождениях Христиана Христиановича Виольдамура и его
Аршета»: «Расписав себе великолепную, громкую и славную будущность, он про­
стился с благодетелем своим и перебрался на другой конец города» (Даль 1898, 10,
с. 72); «Великолепная будущность, громкая слава на весь крещенный мир — и ни­
щенская сума» (там же, с. 198); «Христиан... ожил, повеселел, старался расписать
будущность свою по возможности веселыми красками» (там же, с. 223).
В последнем слове И. Г. Прыжова на суде (1870): «В моем прошедшем... была
разрушена почти вся будущность. Виною этому не я, виною этому — самые сложные
обстоятельства... Из всех людей моей профессии не было почти ни одного, у которо­
го будущность эта не была разрушена, все это были жертвы...» (Прыжов, с. 419—420).
Любопытно, что в чешском языке образовано целое гнездо слов однородного
типа, включающее в себя и прилагательное на -пу, и имя существительное на -nost,
и субстантивированную форму имени существительного на -по, и соответствующие
наречия: budoucny 'будущий'; budoucno 'будущее'; budoucnost 'будущность, буду­
щее'; do budoucna 'вперед, впредь'; budoucne 'впредь, на будущее время'.
Трудно сомневаться в том, что все эти слова не восходят ко времени, более ран­
нему, чем конец XVIII — начало XIX в.
Статья ранее не публиковалась. Печатается по машинописному экземпляру с авторской правкой,
содержащему исправления и дополнения по сравнению с сохранившейся рукописью (6 ветхих листков
разного формата). На одном из листков имеется текст, отсутствующий в машинописном экземпляре.
Этот текст помещен в конце статьи.
В опубликованных работах В. В. Виноградова встречаются следующие упоминания слова будущ­
ность:
1) «Карамзин выдвигал задачу — образовать один, доступный широким кругам национальнолитературный язык "для книг и для общества, чтобы писать, как говорят, и говорить, как пишут". Для
этого необходимы: устранение резких церковнославянизмов, особенно культового, архаическикнижного и "учено"-старомодного типа в произношении, грамматике и словаре, при широком исполь­
зовании тех славянизмов, которые стали общим достоянием книжной речи; тщательный отбор налич-
63
ного языкового материала и создание новых слов и оборотов (ср. неологизмы самого Карамзина:
влюбленность, промышленность, будущность, общественность, человечность, общеполезный, дос­
тижимый, усовершенствовать и др.)» (Вопросы образования русского национального литературного
языки // Виноградов. Избр. тр.: История русск. лит. яз., с. 198).
2) «А. С. Шишков замечает: "другие из русских слов стараются делать нерусские: напр., будущность,
настоящность и проч." (Шишков, Собр. соч., ч. 2, с. 23, 24). Как отмечено в работе G. Hiittl-Worth [Gerta
Hiittl-Worth. Die Bereicherung des russischen Wortschatzes im XVIII. Jahrhundert. Wien, 1956, S. 53, 54], сло­
во будущность — новообразование H. И. Новикова» (Виноградов. Проблема авторства, с. 313).
3) «Особенно труден и запутан вопрос о новообразованиях русского языка, содержащих морфемы
церковнославянского происхождения (типа будущность, современность, общественность и т. п.)» (О
новых исследованиях по истории русского литературного языка //Виноградов. Избр. тр.: История
русск. лит. яз., с. 245). — И. У.
БЫТ
Слово быт вошло в русский литературный язык из живой народной речи. Эти­
мологический состав этого слова ясен: бы-т (ср. бы-ть, бы-тъе, бы-тие и т. п.) и
суффикс -т. Ф. И. Буслаев в «Исторической грамматике русского языка» писал:
«Существительное бы-тъ есть не что иное, как причастие прош. вр. страдательного
залога от глагола бы-тъ, напр., в пословице "не дорого пито, да дорого быто"; в
средн. роде быто употреблялось в древнерусском языке как существительное, в
значении 'имущество'; напр.: "Изборяне грабиша быто Московское и Псковское"
Карамзин. История Гос. Российского, 6, примеч., 513» (Буслаев, 1, с. 115). В мор­
фологическом строе слова быт проступают очень архаические черты (ср. образо­
вание слов: быто, жито, живот и т. п.). Его первоначальное значение определя­
лось древним конкретным употреблением глагольного корня бы-{ть). Показатель­
ны также значения ближайше родственных слов в областных народных говорах и в
древнерусском языке: «Быто... Стар. Скарб, пожитки» (ел. 1867—1868, 1, с. 191).
Битной пек. Жирный, здоровый, дебелый, плотный» (ел. Даля 1880, 1, с. 148).
«Бытётъ... Здороветь, толстеть. Быки от барды бытеют. Как она с того времени
подросла, побытела, похорошела! Псков. Опоч.» (Опыт обл. влкр. ел., с. 19); ср.
современное народное и старинное литературное употребление слова бытье в зна­
чении 'имущество', 'все кому принадлежащее'. Так, в «Словаре Академии Россий­
ской»: «Вот все мое житье, бытье, богачество» (1789, 1, с. 398). См. также у Даля:
«Он сказывал за собой житья-бытья всего один домишка» (ел. Даля 1880, 1,
с. 148). Таким образом, можно думать, что первоначальным значением слова быт
было: 'имущество, средства к жизни, окружающая обстановка, обиход, хозяйство'
(ср. польск. niebyt, чешек, nebut— 'недостаток, бедность'; ср. Смоленск, небыт —
'бедность' (ел. Грота — Шахматова, 1932, т. 8, вып. 1, с. 89). Еще в русском лите­
ратурном языке XVIII в. слово быт сохраняло следы своей близости к живой уст­
ной областной народной речи, обозначая 'пожитки, имущество'. Ср. у Державина в
«Записках»: «Отправив весь свой домашний быт зимним путем до Твери, а оттуда
на судах по Волге в Казань к матери, прожил он в Петербурге еще несколько...»
(Державин, 1871, 6, с. 558). В стихотворном языке Державина:
Весь быт хозяйский снаряжен.
(Похвала сельской жизни)
«Словарь Академии Российской» XVIII в. относит слово быт к просторечию,
т. е. к живой устной речи, питавшей простой стиль литературного русского языка
того времени. Значение этого слова определяется так: 1) «Состояние, род жизни;
Он в быту своем доволен; 2) Потребное к состоянию. В домашнем быту все при­
годится» (ел. АР 1789, 1, с. 397; ср. у Сухомлинова 1888, вып. 8, с. 88). Можно
5 —История слов
64
предполагать, что развитию отвлеченных значений в слове быт содействовало в
конце XVII — начале XVIII в. взаимодействие с польским языком. Ср. польск. byt
— 'бытие, состояние, пребывание' (ср. французск. existence, etat). Но и без этого
возможного семантического толчка путем внутреннего развития слово быт в рус­
ском литературном языке должно было прийти к тому же отвлеченному содержа­
нию (ср. историю значения слов: бытье, жизнь). Ср. у Фонвизина: «В вашем кре­
стьянском быту» (Поучение... в Духов день — Петров, Сл. Фонвизина с. 25).
Слово быт обслаивалось отвлеченными значениями и оттенками, исходившими
от родственных слов с основами бы-, быт-, от таких, как книжно-славянские —
бытие, бытность', составные — бытописание, бытописатель (в значении 'исто­
рия', 'историк'), широко употребительных в языке XVIII и первой трети XIX в.
Ср. у Пушкина в «Евгении Онегине»:
Он рыться не имел охоты
В хронологической пыли
Бытописания земли
(гл 1, строфа 6).
У А. В. Кольцова слово быт употребляется в значении 'бытие, пребывание,
бытность'. Например, в письме к В. А. Жуковскому (от 2 мая 1838 г.): «Тяжело мне
было приходить к вам с моей нуждою; тяжело мне было говорить о ней, тяжело
мне просить вас, особенно в последний быт мой в Петербурге...» (Кольцов, 1909,
с. 181). Слово быт в народных говорах может получить значение 'обстановка' и
даже 'время'. Например, в сказках Абр. Новопольцева: «разбойник сам ночным
бытом встал» (№ 1146, с. 374); «Ночным бытом и в самую глухую полуночь»
(№97, 288; №43, 163; №17, 90; № 1 , 15; №86, 461); ср. «ночныим времем»
(№ 1146, 372) (Садовников).
В русском литературном языке первой четверти XIX в. отвлеченное, обобщенное
значение слова быт вытеснило собою народные конкретные осмысления его. На­
пример, в письмах П. А. Вяземского к И. С. Тургеневу (от марта 1823 г.): «В нашем
быту и себе и другим добро делать трудно» (Архив братьев Тургеневых, 1921, с. 14);
«... в нашем православном русском быту обстоятельства могут довести до того, что
поступишь против совести» (там же, с. 15). В письме того же П.А.Вяземского
М. Ф. Орлову (от марта 1820 г.): «...рабство крестьянское, как уродство на Государст­
венном теле, и более еще — как единственная стихия революции при настоящем по­
литическом быте России, должно непременно уничтожено быть...» (там же, с. 377).
В словаре 1847 и 1867—1868 гг. выделяются два значения в слове быт, которое
признается общелитературным: «1) Бытность. Это на нашем быту случилось; 2)
Состояние или бытие чего-либо. Сельский быт» (сл. 1867—1868, 1, с. 92). Те же
два значения отмечаются и у Даля, но второе из них определяется более конкретно
и широко: «Бы т м. бытность. Это случилось на нашем быту. II Бытьё, житьё, род
жизни, обычай и обыкновения. Быт крестьянский, дворянский; быт домашний,
обиход, хозяйство; быт английский, немецкий, быт нынешний и быт минувший.
Ночным бытом, ночью» (сл. Даля 1880, 1, с. 151).
В период расцвета натуральной школы в 30—40-е годы XIX в. слово быт и про­
изводное от него бытовой становятся боевыми словами реализма. Значение слова
быт — 'уклад жизни, свойственный той или иной среде, той или иной социальной
группе, нравы и обычаи повседневной жизни, характерные для того или иного
класса, сословия, профессии' — все более расширяется и углубляется. Все другие
употребления слова быт вымирают. В той демократической системе русского ли-
65
тературного языка, которая складывалась в период деятельности Пушкина и его
спутников, Гоголя и натуральной школы, слово быт получает все права литератур­
ного гражданства. С него сбрасывается налет просторечия.
В словаре Грота — Шахматова в слове быт отмечаются те же два значения; из­
меняется лишь их порядок, соотношение, и одно из них, возобладавшее, определя­
ется более точно и подробно (вслед за словарем Даля): «1. Образ жизни; совокуп­
ность обычаев и нравов. Студент, однако ж, наконец, Заметил важный недостаток
В своем быту... (Пушкин, Череп). Дай Бог, чтоб пребывание твое в селе*** в са­
мом деле приучило тебя к деревенскому быту. (Пушкин, Отр. из романа в пись­
мах). Поверь, и мне мила природа, И быт родного нам народа. (А. К. Толстой,
И. С. Аксакову). 2. Бытность. Это на нашем быту случилось» (1891, 1, с. 308). У
Н. И. Греча в «Воспоминаниях старика»: «... все отрасли государственного управ­
ления и быта получили новую жизнь и силу» (Греч 1930, с. 329).
Слово быт, перенесенное в круг душевной жизни, иногда обозначало также: 'ду­
шевный строй', 'образ мыслей', 'интеллектуальная жизнь'. Например, у
Н. И. Пирогова в «Дневнике старого врача»: «Итак, я, как и другие, не могу, при всем
желании, выворотить свой внутренний быт наружу пред собою, сделать это начис­
то...» (Пирогов Н., 2, с. 5). В 40—50-х годах XIX в. в литературное употребление вхо­
дит новый глагол, образованный от слова быт — бытовать. Это слово еще не вклю­
чено в словарь Даля (в 1-е изд.). Оно было указано П. Шейном в его «Дополнениях к
словарю Даля»: «Бытовать
— находиться, корениться в быту, образе жизни на­
родной». Приводится пример из диссертации А. А. Котляревского «О погребаль­
ных обычаях языческих славян» (1868, с. 15): «не удивительно, что в древности и в
настоящее время в жизни народа бытовало и бытует много безотчетных и не со­
гласных с его порядками обычаев»21. Ср. у И. Н. Каткова в его исследовании «Об
элементах и формах славянорусского языка» (1845) об употреблении глагола бы­
товать применительно к сосуществованию равнозначных грамматических форм:
«... обе формы испокон века бытовали в русском [языке] и равно ему принадле­
жат» (см. с. 112). Приблизительно в ту же эпоху укрепилось в русском литературном
языке имя прилагательное — бытовой. Например, в словаре Грота — Шахматова это
слово иллюстрируется такими примерами: «Бытовая повесть, бытовая драма, пред­
мет которой заимствован из действительной жизни» (1891, 1, с. 308).
Имя существительное бытовик было произведено гораздо позже. Оно появи­
лось не ранее 80—90-х годов XIX в. Его еще нет в словаре Грота — Шахматова.
Им стали обозначаться представители бытового направления в литературе. В со­
ветскую эпоху возникло слово бытовизм, употребляемое иногда для обозначения
натуралистической манеры изображения быта или излишней обремененности ли­
тературного произведения бытовыми подробностями.
Опубликовано в «Бюллетене диалектологического сектора Института русского языка» (1949,
вып. 5), под общим названием «Из истории лексических взаимоотношений русских говоров и литера­
турного языка», под цифрой 5 (что обозначает вхождение этой статьи в серию других публикаций,
относящихся к обозначенным взаимоотношениям).
В архиве сохранилась авторская рукопись под названием «История слова быт» на одиннадцати
пожелтевших листках разного формата (относится предположительно к концу 30-х — началу 40-х го­
дов, последний абзац опубликованного текста в рукописи отсутствует).
Печатается по опубликованному тексту, сверенному с рукописью.
Упоминание о слове быт в одном из его значений см. также в статье бытность в связи со словами
быто и бытный — бытной. — В. П.
Записки имп. АН. Т. 22, кн. 1. Приложение 6. СПб., 1873. С. 9.
66
БЫТНОСТЬ
Слово бытность в современном русском языке уже не употребляется как само­
стоятельная, обладающая полной системою форм имени существительного едини­
ца речи. Оно является обычно лишь составной частью обстоятельственного выра­
жения в бытность (чью-нибудь, где-нибудь) — 'во время пребывания, нахожде­
ния'. Это выражение носит отпечаток письменно-деловой речи, официальноканцелярского стиля. Правда, изредка в книжно-литературной речи XIX века — до
последних его десятилетий встречаются и другие падежные формы слова быт­
ность, но их употребление следует, в общем, признать архаическим пережитком.
Эти реликты наблюдаются изредка даже в начале XX в., напр., в письме
В. Д. Спасовича (6/19 ноября 1904 г.), у которого нередко встречаются полонизмы:
«Всякая бытность у нас русского человека петербуржца дорога нам, и меня силь­
но обрадовало посещение Лихачева, с которым я провел несколько часов» (Стасюлевич и его совр., 1912, 2, с. 57).
Любопытно, что в словаре языка Пушкина слово бытность, отмеченное семь
раз, встречается лишь в сочетании в бытность. Например, в эпистолярном стиле:
«В 820 году, в бытность мою в Екатеринославле, два разбойника, закованные вме­
сте, переплыли через Днепр и спаслись». Таким образом, в языке Пушкина как бы
предписана узкая норма общерусского национально-литературного употребления
слова бытность. Однако, и в русском литературном языке послепушкинской эпохи
XIX века слово бытность, правда в ограниченных контекстах и в относительно
небольшом количестве случаев, применяется и в других формах и других синтак­
сических условиях.
Слово бытность по своему морфологическому строю представляет собою от­
влеченное образование с суффиксом -ость от имени прилагательного бытный. Од­
нако сферы применения слова бытный (или вернее: двух омонимов — бытный) в
русском языке разных эпох точно не определены. Народно-областное бытный —
бытной (ср. быто, быт) выражает другие, более конкретные значения: псковск.
'жирный, здоровый, дебелый, плотный' (ел. Даля 1880, 1, с. 151). Между тем,
книжно-славянское бытьныи является производным от быть или бытие (ср. ста­
рославянизм самобытьный). Это прилагательное вошло в книжно-славянский язык
русской редакции из языка старославянского.
А. X. Востоков внес слово бытьный в свой «Словарь церковнославянского язы­
ка» (1858, 1, с. 34): «бытьный, ая, ое. пр. насущный. (Ев. 1270. Лук. 11. 3). хл*Ьбъ
нашь бытьный TOV emovoiov». У Срезневского находим: бытьныи: Хл'Ьбъ нашь
бытный дажь намъ на ВСАКЪ Д^НЬ (emovenov) (Лук. 11.3. Ев. 1270 г.; Ев. 1409 г.).
Сущтьное ИМАОТЪ бытънааго слова (Изборник, 1073 г.) (Срезневский 1893, 1, с. 211).
Бытьный не раз отмечалось в древних, церковных и религиозно-философских,
публицистических памятниках русской письменности, особенно в применении к хле­
бу (насущному). Ср. напр., в Русском филологическом вестнике: дайже в Псковском
евангелии XIV в., описанном с точки зрения языка А. И. Сорочаном: «хл^бъ нашь
бытьный дай же намъ» (РФВ, 1913, № 4, с. 359). Бытьный здесь выступает как сино­
ним другого старославянского слова — насущьный (насущнй). (т. 70, вып. 2).
По-видимому, книжно-славянское имя прилагательное бытный выходит из ли­
тературного употребления к концу XVII в. Во всяком случае, ни в лексиконе Поли­
карпова (1704), ни в лексиконе Вейсмана (1731) слово бытный уже не находится.
Правда, в русском литературном языке последующей эпохи встречается, напр., у
67
А. Толстого в стилизациях древнерусской речи слово небытный в значении 'небы­
валый, необыкновенный'. В стихотворении «Василий Шибанов»:
Безумный! Иль мнишись бессмертнее нас,
В небытную ересь прельщенный?
В драме «Смерть Иоанна Грозного» (д. 1):
...В изменах ты небытных нас винишь.
Академический словарь XX в. ссылается в качестве параллелей к такому упот­
реблению на церковнославянское небытьныи, чешек, nebytny, польск. niebytny. У
Срезневского отмечено югославянское употребление слова небытьныи в значении
'недостойный' (indignus, dyevrjg). В Патерике Синайском XI в.: Никако же съмути,
ни небытъна чьсо сътвори на мытЬ (Срезневский, 2, с. 359). Однако, насколько
можно судить по собранным древнерусским текстам XI — XIV вв., это слово до
XVI — XVII вв. не было в широком употреблении. Слово небытный в стилях рус­
ского литературного языка нового времени также применялось не часто.
В отличие от истории имени прилагательного бытный (небытный) судьба про­
изведенного от него отвлеченного имени существительного бытность была иная.
Правда, это образование не указано ни в словаре А. X. Востокова, ни в материалах
И. И. Срезневского. Однако сделать отсюда заключение об отсутствии или неупот­
ребительности слова бытность в древнерусском языке XI — XIV вв. было бы
слишком поспешно и неосновательно.
Бесспорным можно считать тот факт, что слово бытность, если бы оно и суще­
ствовало в древнерусском языке, то до периода так называемого второго южносла­
вянского влияния, до XIV — XV в., оно не выходило из границ узко-церковного,
религиозно-культового, богословского употребления. На более широкую арену ли­
тературной жизни слово бытность выходит лишь в XVI — XVII вв. При этом оно
было особенно распространено сначала в церковнославянском языке киевской,
юго-западнорусской редакции.
В лексисе Л. Зизания (1596) слово бытге истолковывается через бытность. То
же самое наблюдается в лексиконе Памвы Берынды (1653, с. 11): Бытге: Быт­
ность. В рукописи Библ. Акад. Наук (XVII в.): «пол. Бытность, бытие ши житие...
Бытности, существа» (Алф. словотолкователь, л. 36). Здесь очень знаменательно
отнесение слова бытность к полонизмам.
В «Синониме славеноросской» XVII в., первоначально изданной в приложении к
«Очерку литературной истории малорусского наречия в XVII веке» (Киев, 1889),
находим: «Бытность — бьгпе, существо» (с. 9) (автор П. И. Житецкий. — Ред.).
В лексиконе Петровского времени слово субсистенцга определяется при посредст­
ве слова бытность (Леке, вокаб. новым., с. 378).
Очевидно, слово бытность уже глубоко вошло во второй половине XVII в. в
состав русской литературной лексики. Вот иллюстрации из приказно-делового
языка конца XVII в. и начала XVIII в.: «... а прямой ц'Ьны о(н) Сава Романов ему
Казначею не сказал до своей к не(му) преос(вя)щенному архиепископу от города
бытности» (Кн. расх. Холм, архиер. дома № 108, 1695—1696 г., Рукоп. ЛОИИ,
№ 108); «Изъ Амстердама Десятникъ ^здилъ съ Францомъ Яковлевичемъ въ Логу
и были въ иныхъ город^хъ; бытности ихъ съ неделю» (Походн. журн. 1698, 1853,
№4, с. 17). «Cie же прекращаю, злейшую бытность свою являю по стояшю въ
походе сь ковалеромъ» (Летописец 1700 г., с. 141, см. Летопись археогр. ком.
1865—1866, 1868, вып. 4, с. 141).
68
В Дополнениях к Актам историческим (1867, т. 10, с. 371): «Въ листахъ написа­
но... о походе войною на Мунгаль, при бытности околничего и воеводь...». В
Школьном благочинии (конец XVII в.): «Учитель. (...) въ школу тщательно щи i то­
варища своего веди въ школу с молитвою входи тако же i вонъ юходи. въ школу,
добрую р*Ьчь вноси изъ нея же словеснаго сору не 1зноси в домъ атходя школных
бытностей не кажи сему i всякаго товарыща своего накажи» (Буш, с. 90).
В Розыскных делах о Федоре Шакловитом: «... и для того своего зломышленного
дгЬла въ сел'Ь Преображенскомъ, во время бытности ихъ государской, зажечь товарыщу своему... приказывалъ» (... приставу Оброске Петрову, 1689 г.) (с. 274); «... в
томъ же листу къ намъ доложено, дабы мы о бытности нашей письменно изъявили, и
вашему блаженству о нашихъ... труд'Ьхъ да будеть вкратце известно» (1695 г.;
Письма и бумаги Петра Великого, 1887, 1, с. 42); «Паки за твое... жалованья челомъ
бью, что изволилъ ко Mirfe о своихъ бытностяхъ писать» (1703 г., письмо
Ф. М. Апраксина Ф. А. Головину, примеч. к письму Петра I; там же, 1889, 2, с. 554).
В Букваре Кариона Истомина (1699 г., рукопись Синод. Библ., 1691 г.): «Юным
и старым злоб грехов всегда есть бытность от бога, потребно до слога» (с. 33—
35); там же: «в бытность» (1696 г. л. 67 оборот).
В Походном журнале (под 1707 г.): «Противъ 3-го числа [декабря] въ ночи была
съ моря великая погода, такъ что отъ работь отбила; бытности ея съ часъ» (СПб.,
1911, с. 14).
Все это ведет к заключению, что слово бытность, особенно в значении 'пребы­
вание, нахождение, бытие' ожило в литературном русском языке XVII в. не без
стороннего толчка. Этот толчок исходил из родственного русскому языку языка
книжно-украинского, а часто и непосредственно из языка польского. Если упот­
ребление слова бытность не засвидетельствовано древнейшими памятниками рус­
ской письменности феодальной эпохи, то со второй половины XVII в. мы находим
значительное количество примеров его применения в разных жанрах литературы.
Это слово укрепилось у нас тогда, когда польское влияние на русский литературнокнижный язык было очень сильно. Польск. bytnosc обозначает 'существование,
присутствие, пребывание, бытность' (ср. русское народное живность в том же
значении). Особенно часто встречается употребление слова бытность к концу
XVII — началу XVIII в.
В Дневнике и путевых записках 1705—1710 г. кн. Б. И. Куракина — о Лейпциге:
«Туть же великая марканщя и бываеть въ годъ 3 феры или три ярманки, на которыхъ купечество славное живеть со всей части Европы... И на той ярманки, бываютъ велиюе вексели во всю Европу и въ Индно... А кром^ ткхъ бытностей — городъ на кавалеровъ жить — скушной гораздо...» (цит. по: Русск. быт, с. 35—36).
Слово бытность становится одним из употребительнейших слов в деловой и
повествовательно-прозаической, а также эпистолярной русской речи первой поло­
вины XVIII в. В Поуездном собрании актов (Рознь, рукоп. ЛОИИ): «В бояринову
бытность молотили (9) овинов ржи, а в умолоте невеницы девяносто две кади»
(№ 110, Шацкий уезд, XVII — начало XVIII в.).
В Письмах и бумагах Петра Великого: «А при твоей еще, государь, бытности
въ Нов^город^ двожды на Олонецъ о плотникахъ писалъ я...» (1701, 1, с. 878); «А
пороху нын'Ь налицо въ Азов'Ь и въ Троицкомъ 14.982 пуда 14 фунтовъ, въ томъ
числ^ при моей бытности пересушеного и перес^яного и съ виномь и съ селит­
рою перед*Ьланого ручного 2.255 пудь 12 фунтовъ...» (1706, 4, с. 460); «Во время
бытности нашей приказано было тебе имянно, чтобъ Нарвских жителей всякихъ
69
чиновъ перепоручить» (1707, 5, с. 228). Ср. там же: «... при его, генералской, быт­
ности конечно того не было» (с. 457).
В «Истории о орденах или Чинах воинских паче же кавалерских» автора Адриа­
на Шхонбека (1710, ч. 1, пер. с франц.): «Въ то же время [имп. Константин. —
В. В.] розослали указъ, чрезъ которой было запрещено, чтобъ больше не изгоняли,
и не искали христианъ ради причины ихъ в'Ьры. Все сие учинилось при бытности
и съ пробациею [или изволениемь] папы Силвестра, посл*к какъ онъ излечилъ им­
ператора отъ его проказы, обмывъ его въ крещении» (с. 74—75). Ср. также: «...при
бытности господина амалрика...» (с. 30).
В «Кратком описании о войнах, из книг Цезариевых» А. Роана (1711): «...иные
не им^я прибыли видеть въ своей земл'Ь н'Ьмцовъ и римлянъ, а другие при ихъ
бытности не могуще влад^ти некоторыми княжествы и имениями...» (с. 17).
В Вотчинном архиве Бутурлиных (Палех. Хранится в Ивановск. обл. архиве,
Письмо помещика старосте 1709, 30.V): «Да тебе же бы Яков при своей бытности
в Палехе меж крестьяны моими, меж ими и с посторонними всякие ссоры розыскать и по розыску и по челобитью указ им учинить».
В «Переписке и бумагах графа Бориса Петровича Шереметева (1704—1722)»:
«Писание вашего превосходительства получилъ, на которое ответствую. Бытность
вашего благород1я къ намъ въ Копысь з^ло благоприятна...» (с. 111).
В Переписке герцогини Курляндской Анны Ивановны (1759): «I я донашу: катораи здеся бытнастию своею многие мне противнасти делалъ, какъ славами, такъ и
публичными поступками, противъ моей чести...» (Письма русских государей, 4,
с. 41). Обращает на себя внимание при свободном употреблении разных форм сло­
ва бытность (в значении 'пребывание', 'нахождение где-нибудь или в какойнибудь должности' — ср. в Мат-лах для истории Имп. Акад. Наук, 1730, т. 1:
«...выдать теб'к ему, Коровину, въ бытности его при академии наукъ службы за­
служенное его, прошлаго 1729 году за сентябрьскую треть...») — решительное ко­
личественное преобладание в деловой речи XVIII в. выражения в бытность, соче­
тающегося с разными определениями. Например, «а ньигЬ я в бытность свою въ
КалупЬ проелся...» (Доклады и приговоры в Сенате, 1711. СПб., 1880, 1, с. 119);
«Въ ту бытность у него хана, 1гЬлое капральство салдатъ вооруженныхъ стояли у
хановой кибитки...» (Походн. журн. Петра 1722, № 28, 1855, с. 44); «И как вор [Булавин] шел и они ево не пустили и отсиделись и во всю ево бытность к нему вору
не пристали» (Доношение Долгорукого царю Петру, 1708 //Тр. Историкоархеограф. ин-та АН СССР, 1935, т. 12, с. 301).
В «Обстоятельных и верных историях двух мошенников... Ваньки Каина и Кар­
туша»: «...въ бытность въ бангЬ украли у него [Ваньки Каина. — В. В.] все пла­
тье...» (Комаров, с. 53); «Въ день праздника Чудотворца Николая, въ бытность
купца Горскаго у завтрени, пришли въ домъ его воры...» (там же, с. 139).
Вместе с тем, у таких писателей, как М. Комаров, иногда встречается вместо
выражения в бытность более книжное описательное — во время бытности. На­
пример, в «Невидимке»: «...родитель мой приказал сыскать всех тех офицеров, ко­
торые с начала заключения невидимки на карауле бывали; по собрании которых
допрашивали их, не ходил ли кто во время бытности их на карауле в темницу...»
(Комаров, Невидимка, с. 134).
Можно привести еще несколько интересных примеров из «Записок Василия Алек­
сандровича Нащокина (1759)»: «Октября 1 дня [1742], Ея Императорское Величест­
во... изволила... пожаловать меня деревнями, в Орловском уезде..., за бытность мою
70
в некоторой комиссии» (Нащокин, с. 69—70); «Июля 3 дня [1748] командирован я
был от всех гвардии полков с командою в Петергоф, для бытности там ея Импера­
торского Величества...» (там же, с. 87); «По выезде его [Кейта, принятого на русскую
службу] из Франции, скоро отправлен он за гетмана в Малороссию и был в резиден­
ции Малороссийской в городе Глухове, где его правосудною бытностию и разум­
ным распорядком Малороссийской народ весьма был доволен» (там же, с. 176).
В «Дневных записках путешествия» Ивана Лепехина: «...чем он [убитый кит. —
В. В.] жирняе, тем иоверхнее всплывает, а таковое же действие производит должайшая под водою его бытность: наконец он, чувствительно лопнув, разсядается»
(Лепехин, ч. 4).
В записках современников XVIII в.: «Купечество все им^етъ привозу сухимъ
путемъ, и тамошняя бытность пргкзжимъ дорога; персоне, на день, обычайному
кавалеру, — станщя и ^сть по полтине, а ординарш людемъ — гривна» (цит. по:
Русск. быт, ч. 1, с. 36)22; «...много писать не буду, что многихъ бытность зд'Ьсь
была и нынН* есть и сами видНкли, а напреть сами будуть видеть, а не видимые, отъ
гЬхъ слышать...» (там же, с. 36).
У Тредиаковского: бытность — existentia (Слово о премудрости, 1, с. 482). В
речах проф. А. А. Барсова (конец XVIII в.): «Должно взойти к самому бытности
нашея началу, к самому рождению человеческому» (Сухомлинов, вып. 4, с. 236).
В Русском Словотолке Н. Курганова, приложенном к его Российской универ­
сальной грамматике, слово бытность определяется как «сущность, истинность».
Это определение свидетельствует о том, что в слове бытность в теоретикофилософском употреблении еще долго сохранялось отвлеченное значение 'бытие',
'существование', 'жизненное начало'. Ср. у А. А. Полежаева в Эрпели (П):
Кругом, от моря и до моря,
Хребты гранита и снегов,
Как Эльборус, с природой споря,
Стоит от бытности веков.
Оттенки более отвлеченного, хотя и приближенного к быту значения слова
бытность — 'условия жизни где-нибудь' — проступали изредка и в деловой речи
XVIII в. Например, в прошении кн. Б. Куракина Петру I: «И здешняя бытность ве­
ликой убыток в житье принесет: хотя умеренным житьем, вряд тремя тысячами
червонными в год управитца» (Письма и бумаги Петра Великого, 5, с. 681). Точно
так же отвлеченное существительное небытность (ср. польск. niebytnosc, чешек,
nebytnost) со значением 'отсутствие, непребывание на месте' было употребительно
в русском литературном языке XVII — XIX вв. В переведенной с латинского языка
Физике Аристотеля (рукоп. XVII в.) словом небытность передается латинское
nonsens (Изв. АН СССР, ООН, 1934, № 8, с. 639).
Но вообще небытность было отрицательной параллелью к бытность. В Своде
законов XVIII в. (т. 7, Уст. Горный, с. 2426): «Если же оная (металлов) утайка без
ведома заводчика, в небытность его на заводах, определенными от него приказчи­
ками... учинена, то ссылать их на каторгу (ел. 1867—1868, 2, с. 893). В «Москов­
ских ведомостях» (1776, № 3): «...пожалованные чинами и орденами.., по причине
небытности их тогда в Москве, удостоены были принести Ея императорскому ве­
личеству всеподданнейшее свое благодарение» (с. 18). У Ломоносова в «Древней
российской истории»: «...встретили их вооруженные рабы и рабские взрослые дети,
Ср. Архив кн. Ф. А. Куракина. Кн. 1. СПб., 1890. Дневник 1705 г. С. 126.
71
от жен их в небытность мужей прижитые» (ч. 1, с. 38). Ср. у К. Н. Батюшкова в
письме к А.Н.Батюшковой (1810): «...за небытностию поверенного Катерины
Федоровны, я ничего сделать не мог» (Батюшков, 1886, 3, с. 96). У И. Железнова в
«Уральцах»: «За небытностью офицера, командой и всем форпостом заведывал
приказный Ефремов» (Железное 1910, 2, с. 73). У Лескова в «Таинственных пред­
вестиях»: «Андрею Николаевичу не понравилось, что этакое достопримечательное
событие могло произойти в его небытность».
Таким образом, значение слова бытность оказалось очень устойчивым. В рус­
ском языке XVIII и XIX вв. оно обозначало 'присутствие, пребывание где-нибудь'
(ел. 1867—1868, 1, с. 191; ел. Даля 1880, 1, с. 151). Но круг стилистического упот­
ребления этого слова, его форм, его фразеологических связей все суживался. Ср. у
Ломоносова — с одной стороны: «В бытность мою в Германии»; «От соседства с
поляками и от долговременной бытности под их властию» (ел. Грота — Шахмато­
ва, 1, с. 307). С другой стороны:
Хаоса бытность довременну
Из бездн ты вечности воззвал.
У писателей с архаическими склонностями слово бытность спорадически воз­
никало в разных контекстах до конца XIX — начала XX в. См. у В. И. Даля в «Напутном слове»: «Вопросительный знак... поставлен у всех слов, которых правиль­
ность или даже самая бытность, в том виде, как они написаны, сомнительны или
где толкованье, объяснение рождало недоверчивость».
Опубликовано в Slavia Orientalis, Rosznik XVII(T), 1968, nr. 3, под названием «История возникнове­
ния и употребления слова бытность в русском языке». Перепечатано в кн.: Уч. зап. МГПИ
им. В. И. Ленина. Совр. русск. яз. № 423а, 1971. Печатается по отдельному оттиску первой публикации.
Сохранились также рукопись статьи — 15 пронумерованных рукой автора листков старой пожел­
тевшей бумаги разного формата, машинопись со значительной авторской правкой и добавлением но­
вых сведений, подкрепленных примерами (18 страниц), переделанные автором отдельные абзацы ма­
шинописного варианта (7 неполных страниц). Все эти дополнения были включены автором в оконча­
тельный текст.
В печатном тексте при изложении статьи из «Материалов» Срезневского в связи с польским и
чешским аналогами вместо слова небытьный ошибочно было напечатано: безбытьный. Эта ошибка
устранена. В архиве есть сделанные рукой В. В. Виноградова выписки со следующими цитатами:
«Россия — самобытный великий мир, полный славы неисчерпаемой». «Жуковский в 1848 г. значи­
тельную часть статьи своей "О происшествиях 1848 года" посвящает понятию национальности. Его
словарь обогащен новым словом: с а м о б ы т н о с т ь » (П. Загарин. В. А. Жуковский и его произведе­
ния. М., 1883, с. 611). — Е.Х.
ВДОХНОВИТЬ
«Грамматика не предписывает законов языку, но изъясняет и утверждает его
обычаи», — говорил А. С. Пушкин. Иногда — для удовлетворения насущных по­
требностей мысли — грамматика и лексика как бы идут на компромисс, колебля
старые обычаи языка. В таких случаях процесс словообразования, уклоняясь от
традиционных грамматических норм, действовавших в кругу однородных случаев,
направляется по другому, но тоже предопределенному грамматикой пути. Приме­
ром может служить глагол вдохновить.
Для современного языкового сознания отношение между вдохновить — вдохно­
вение такое же, как между благословить — благословение, просветить — просве­
щение и т. д.
А между тем слово вдохновение представляет собою книжнославянское образова­
ние от глагола вдохнуть — такого же типа, как проникновение от проникнуть, при-
72
косновение от прикоснуться, столкновение от столкнуть — столкнуться, как воз­
никновение и исчезновение — от возникнуть и исчезнуть. Таким образом, сам глагол
вдохновить является вторичным, поздним образованием, произведенным от слова
вдохновение по аналогии таких рядов, как разрешить —разрешение. В слове вдохно­
вение была выделена в качестве основы, за вычетом суффикса действия — состояния
-ени-, семантема вдохнов-, и от нее — по образцу благословение — благословить, за­
ключение — заключить, утешение — утешить сформирован глагол вдохновить.
Произошло своеобразное переразложение морфологического состава слова.
Итак, в истории русского языка не слова вдохновение, вдохновенный произошли от
глагола вдохновить, а как раз наоборот: слово вдохновить — в нарушение господ­
ствовавшей грамматической традиции — произведено от слов вдохновение — вдох­
новенный. Не надо думать, что это случай, единственный в своем роде (ср. в русских
памятниках XVI — XVII вв. образование бегжество, как продукт контаминации ря­
дов бег — бегство и бежать — бежество, рожать —рожество и т. п.; ср. вторич­
ное образование в 40—50-х гг. XIX в. глагола влиять к имени сущ. влияние и т. д.).
Слово вдохновить — вдохновлять — новообразование 20-х годов XIX в.
В своей автобиографии «Взгляд на мою жизнь» сподвижник Карамзина поэт
И. И. Дмитриев относил этот глагол к числу «нововведенных слов» разночиннодемократической литературы 20-х годов XIX в. Изобретателем этого слова
И. И. Дмитриев считает Н. А. Полевого, а местом его зарождения — журнал «Мос­
ковский телеграф»23. Слово вдохновить — вдохновлять было образовано взамен
«старых» глаголов вдыхать, одушевлять, постепенно утративших способность вы­
ражать оттенки значений, соединявшихся со словами вдохновение, вдохновенный.
Так, в языке Державина слово вдыхать употребляется в значении, которое свой­
ственно в современном языке глаголу вдохновлять:
И нас коль Гении вдыхают,
От сна с зарею возбуждают, —
Не стыдно ль негу обнимать?
Пойдем Сатурна побеждать.
(«Оленину», 1804)
В стихотворении «Памятник герою» (1791):
О! строгого Кунгдзея муза,
Которая его вдыхала...
Но между глаголом вдыхать — вдохнуть (в значениях: 1) 'пробуждать, разви­
вать' и 2) 'воодушевлять') и словами вдохновение — вдохновенный семантическая
и стилистическая грань становится к началу XIX в. все глубже и резче24. На по­
мощь призываются слова одушевлять, воодушевлять. Однако они были окутаны
другими смысловыми и экспрессивными оттенками, и их посредство тоже не спас­
ло положения.
Этому семантическому разрыву содействовала быстрая смысловая эволюция
слова вдохновение. Наряду со значением, имевшим религиозно-мистическую окра­
ску ('ниспосланная кому свыше особливая сила, дар, благодать духа к чему' —
См. мои «Очерки по истории русского литературного языка XVIII — XIX вв.», 1938, 2-е изд.
С. 303.
Любопытно, что вдохнуть — в силу большей конкретности, свойственной мгновенно-однократным
формам, — дальше всего отходит от абстрактных значений слова вдохновенье. Например, в языке
Державина: Вдохни, вдохни ей также страсти.../ Она вдохнуть вам в грудь умела, / Чтоб руки на ца­
ря поднять.
73
см. ел. АР 1806—1822, ч. 1, с. 416; ел. П. Соколова, 1, с. 193 и др.), слово вдохнове­
ние в русском литературном языке XVIII в. употреблялось в более конкретном
смысле: 'внушенье, влияние' (ср. франц. inspiration). Например, у Державина в
стихотворении «Песнь баярда» (1799):
Сладостное чувств томленье
Огонь души, цепь из цветов!
Как твое нам вдохновенье
Восхитительно, Любовь!
Нет блаженнее той части,
Как быть в плене милой власти,
Как взаимну цепь носить,
Быть любиму и любить.
Но затем вдохновенье все теснее связывается с представлением о творческом
наитии, о «расположении души к живейшему принятию впечатлений и соображе­
нию понятий» (Пушкин). А глагол вдыхать — вдохнуть, требовавший объектных
определений и распространений {вдыхать — вдохнуть ч т о в к о г о , вдыхать
кого с инфинитивом), был отягчен конкретными, бытовыми ассоциациями. Он не
поспевает двигаться вслед за словом вдохновенье. Он отстает от него в своем се­
мантическом развитии. И от этого глагола все дальше отходит причастиеприлагательное вдохновенный. Дело в том, что вдохновенный легко воспринимало и
впитывало в себя все новые семантические оттенки, открывавшиеся в слове вдох­
новение. Страдательное значение в форме вдохновенный ослабевает. Так, в языке
Державина вдохновенный выступает главным образом в функции страдательного
причастия. Например:
И вдохновен душой Беллоны...
(Покорение Дербента)
Нет! свыше пастырь вдохновенный
Перед ними идет со крестом...
(Взятие Измаила)
Я, вдохновенный муз восторгом,
Победы предвещал ему.
(На отправление в армию фельдмаршала Каменского)
Честный обитатель света,
Всеми музами любим!
Вдохновенный, гласом звонким
На земли ты знаменит.
(Кузнечик)
Тебе, тобою восхищенный,
Настроиваю, вдохновенный,
Я струны сердца моего.
(Гимн кротости)
То же употребление наблюдается в ранних стихах Пушкина:
Но дружбою одною
Я ныне вдохновен.
(Городок)
74
Иль, вдохновенный Ювеналом,
Вооружись сатиры знаком...
(К Батюшкову)
Между тем, уже в стилях карамзинской школы вдохновенный, как и многие дру­
гие причастия, все теснее сближается с категорией имен прилагательных. Вдохно­
венный приобретает значения 'исполненный вдохновения; выражающий вдохнове­
ние'. Все это ставит слово вдохновенный в непосредственную семантическую связь
со словом вдохновение. В этой семантической обстановке начинает все острее
ощущаться необходимость образования таких производных слов, которые могли
бы выражать разные активные значения, связанные со словом вдохновение: вну­
шать вдохновенье, виновник вдохновенья, вызывающий вдохновенье и т. п. Можно
думать, что в 20-х годах XIX в. этот процесс развивается сразу по разным направ­
лениям. В контраст пассивным значениям слова вдохновенный возникает вдохно­
вительный с его активными значениями (по аналогии с такими семантическими
рядами, как восхищенный — восхитительный, упоенный — упоительный, оболь­
щенный — обольстительный, очарованный — очаровательный и др.). Рядом с при­
лагательным вдохновительный становятся названия действующих лиц — вдохно­
витель — вдохновительница.
Завершением этого процесса служит литературная канонизация нового глагола
— вдохновить. У В. Г. Белинского в статье «И мое мнение об игре Г. Каратыгина»
(Молва, 1835, №№ 17 и 18): «Но в драме актер и поэт должны быть дружны, иначе
из нее выйдет презабавный водевиль. В ней роль должна одушевлять и вдохнов­
лять актера».
Любопытно, что глагол вдохновить, широко применяемый писателями 30-х го­
дов из разночинно-демократических
групп, например,
Н. А. Полевым,
Н. И. Надеждиным, затем О. И. Сенковским, не пользовался признанием у писате­
лей пушкинской плеяды.
В языке Пушкина, однако, встречается слово вдохновительный, — правда, с
иронической окраской. В «Евгении Онегине» читаем:
И все дышало в тишине,
При вдохновительной луне.
У Д. В. Давыдова в стихотворении «Вы хороши! Каштановой волной...», напеча­
танном в ((Литературной газете» за 1830 г., есть такие строки:
Осанка величава,
Желанная тоска искусственной любви,
Не страшны мне: моя отрава —
Взор вдохновительный и слово от души.
П. А. Вяземский в своем дневнике, относящемся к 50-ым годам, писал: «Нет со­
мнения, что Римская церковь была вдохновительницею искусств» (Вяземский 1886,
10, с. 71).
Однако все эти слова — вдохновитель, вдохновительница, вдохновительный и
особенно глагол вдохновить — долгое время игнорировались составителями тол­
ковых словарей как неправильности литературной речи. Некоторые филологи 30—
40-х годов, например Н. И. Греч, готовы были видеть в них незакономерные галли­
цизмы, неудачные кальки французских inspirateur, inspirer. Нельзя найти этих слов
ни в словаре П. Соколова (1834), ни в словаре 1847 г. Только Даль включил их в
свой «Толковый словарь».
75
Понятно, что пуристы 30-х годов XIX в. решительно ополчились против слова
вдохновить. В повести «Авторский вечер. Странный случай с моим дядею» (СПб.,
1835, с. 133—135) воспроизводится такой диалог между дядей — блюстителем
чистоты русского языка и племянником — поклонником «Библиотеки для чтения»
и новых литературных стилей:
« — Ну, как же можно подражать такому вздору? — с негодованием закричал
дядя. — Возможно ли сказать: он меня вдохновлял!
— Как, дядюшка, — с дерзостию вскричал я, — можете вы порочить слово
вдохновлять! Это слово новое, но в то же время и необходимое, которого никаким
другим словом заменить невозможно.
— А куда ж девалось слово воодушевлять?.. Ты, признайся, Платон, это слово
новой ковки.
— Что ж что новой? оно составлено, дядюшка, по образцу других подобных
слов. Вдохновение, вдохновенный; удивление, удивленный; удивлять, удивить, след­
ственно можно сказать и вдохновить, вдохновлять. Старики наши по упрямству
только не хотели употреблять этого слова. Или, может быть, потому, что они не
находили на мысль, которая так естественно ведет к составу его.
— Нет, мой друг, старики наши не дерзали на состав таких слов потому, что у
них ум за р а з у м з а х о д и л гораздо реже, нежели у нас. Из приведенного то­
бою сравнения слов вдохновленный и удивленный еще не следует, что от всех слов
могут производимы быть другие слова. От вдохновенный нельзя произвесть вдох­
новлять или вдохновить, точно так, как нельзя произвесть от незабвенный — незабвенить; от надменный — надменить; от согбенный — согбенить; от поползновенный — поползновенить».
С еще большим пафосом протестовал против употребления слов вдохновить,
вдохновитель, вдохновительный Н.И.Греч. В «Чтениях о русском языке» (1840.
ч. 1, с. 26) он пишет: «Что сказать о тех юродивых исчадиях прихоти, безвкусия и
невежества, которые насильно вторгаются в наш язык, ниспровергают его уставы,
оскорбляют слух и здравый вкус! Таковы, например, слова: вдохновить, вдохнови­
тель, вдохновительный. Ими хотели перевесть слова inspire, inspirateur. Но эти
слова варварские, беспаспортные, и места им в русском языке давать не должно.
Они производятся от слова вдохновение, которое само есть производное от глагола
вдохнуть, как отдохновение от отдохнуть, столкновение от столкнуть; но можно
ли сказать: отдохновителъ, столкновитель\ Если можно, то говорите и вдохно­
вить».
Сын Н. И. Греча, А. Н. Греч, в своей книге «Справочное место русского слова»
(с. 15) заявлял: «Вдохновлять.
Многие пишут: "Поэта вдохновил вид природы".
Слов вдохновить и вдохновлять нет в русском языке. Они встречаются только у пи­
сателей, которые не обращают внимания на произведение слов, употребляемых ими».
В 60-х годах XIX в. акад. Я. К. Грот в «Записке о Толковом словаре Даля» пи­
сал: «Еще безобразнее и неправильнее [чем слово упоминовение. — В. В.] не старое
слово вдохновлять». И делал примечание: «От гл. вдохнуть произошло причастие
вдохновенный (как от обыкнуть — обыкновенный), а от причастия, уже совершенно
наперекор грамматике и логике, образовано вдохновить, вдохновлять, как будто
это то же, что благословить — благословенный».
Однако история русского языка оправдала эти слова, явочным порядком всту­
пившие в литературный словарь 20—30-х годов XIX в. Они живы и поныне. Круг
значений и употребления слов вдохновить — вдохновлять и вдохновитель (вдохно-
76
вительница) несколько расширился. Глагол вдохновить, кроме своего основного
значения ('пробудить вдохновение в ком-нибудь, воодушевить'), с 60—70-х г.
XIX в. стал применяться также в расширенном смысле: 'побудить, подстрекнуть к
какому-нибудь не вполне обычному действию' (вдохновить кого на подвиг, на
преступление).
Опубликовано под общим заглавием «Из истории русской лексики» в журнале «Русский язык в
школе» (1941, № 2) вместе со статьями «Небосклон», «Подвергать свою жизнь» и «Точить балы».
Кроме опубликованной в журнале статьи, сохранился машинописный текст, представляющий со­
бою более полный вариант с новой авторской правкой. Здесь публикуется полный текст со всеми ав­
торскими дополнениями, с внесением некоторых необходимых поправок и уточнений. — В. Л.
ВЕРТЕП
Слово вертеп — старославянизм по своему происхождению. На это указывает и
фонетический облик его (е под ударением перед твердым согласным). Этимология
слова считается неясной (Преображенский, 1, с. 76-—77). Проф. Г.А.Ильинский
находил в этом слове корень *върт-. По его мнению, «первоначально оно обозна­
чало не "пещеру вообще", а извилистый овраг, пропасть или ущелье» (Ильинский,
Слав, этимол. // Изв. ОРЯС АН, 1918, т. 23, кн. 1, с. 165—166). Это значение доны­
не сохраняется в диалектном украинском (в говоре лемков) слове вертепа и в бол­
гарском врьтопъ — 'ущелье с извилинами, кривая балка'. Еще более архаично по
значению русское диалектное вертепйжины ж. мн. мск. водороины во множестве,
овражистые извилины; сувои, сугробы, раскаты по зимней дороге» (ел. Даля 1880,
1, с. 184). Г. А. Ильинский думал, что отправным пунктом развития значения в этой
группе слов было вертгкть. Отсюда могло возникнуть и то значение 'водоворота',
'поворота по реке' и даже 'вихря', которое свойственно, наряду со значеним 'уще­
лье', болгарскому слову врьтопъ (ср. украинск. вертепити — 'вертеть') (Горяев,
Этимол. ел., 1896, с. 45).
По Ильинскому, корень върт осложнен в этой группе слов вариантами суффик­
са -on- (болг. врьтопъ), -еп- (украинск. вертепити) и -ьп
древнерусск. и старосл. въртьпъ. Этот суффикс параллелен суффиксу -ьб- (ср. гал.-волынск. вертъбъ;
Ев. Церк. XIV в.) и совр. тул. вертебинище (Опыт обл. влкр. ел., с. 23).
Этимологические соображения Г. А. Ильинского очень гадательны. Мало обос­
нована и предлагаемая им схема развития значений слова вертеп в славянских
языках. Сближение с вертеть могло быть продуктом позднейшей народной этимо­
логии. Суффиксы -en-, -on-, -ьп- русскому языку неизвестны. Народно-областные
значения 'овраг, провал, ущелье' тесно связаны со значением 'пещера'. Они явля­
ются его видоизменением. Понятно, что слово врьтепъ не было полным синони­
мом слова пегитера и в старославянском языке.
Ср. в житийной литературе XVI — XVII вв. «изрыть келейцу на брегу сиречь
вертепецъ мал» (рукоп. Лен. Публ. Биб. с. 86) (см. И. Некрасов, с. 159). Из этого
значения — 'укромного убежища' — развивается значение 'притон', «подземный
или иного устройства скрытный притон» (Даль).
У Пушкина в эпиграфе в 11 гл. «Капитанской дочки», стилизованном под язык
Сумарокова:
В ту пору лев был сыт, хоть с роду он свиреп.
«Зачем пожаловать изволил в мой вертеп!»
Спросил он ласково.
У В. В. Капниста в «Видении плачущего над Москвой Россиянина. 1812 г. Окт. 28 дня»:
77
...Крепило приговор ехидно ябед жало,
И пламя мстительно вертеп неправд пожрало.
Публикуется впервые по сохранившейся в архивных материалах авторской рукописи (5 пожел­
тевших листков разного формата).
Слово вертеп упоминается В. В. Виноградовым также в работе «А. С. Пушкин — основоположник
русского литературного языка». Приведя в качестве примера стилизации пушкинский эпиграф из «Капи­
танской дочки» (совпадающий с приведенным выше текстом из басни Сумарокова), В. В. Виноградов
пишет: «Просторечное сроду и архаическое вертеп в значении 'пещера' ведут к басенному стилю Сума­
рокова» (Изв. АН СССР. Отделение лит-ры и языка. 1949. Т. 8. Вып. 3, с. 204). — Е. X.
ВЕРТОПРАХ И ЩЕЛКОПЁР
В истории русского литературного языка XVIII и XIX вв. одни и те же модели
словообразования и словосложения оказываются активными и для русских народ­
ных и для книжных, старославянских основ. Возможны разнообразные скрещения
и сцепления русских и старославянских морфем как при образовании простых, так
и сложных слов. Вопрос о русских сложных словах с глагольными основами затра­
гивается акад. А. И. Соболевским в рецензии на исследование И. Л. Лося «Слож­
ные слова в польском языке». А. И. Соболевский здесь говорит «...о словах вроде
старого русского копонос, современных русск. ... скалозуб (при зубоскал); лизоблюд
(при блюдолиз), лизогуб, ломонос, вертопрах (польск. wartogtow), трясогузка, лупо­
глазый, пучеглазый, лежебок». В этих словах, по мнению А. И. Соболевского,
«первая часть на о, е играет ту же роль, какую в русск. болиголов, вертишейка, го­
рихвостка, горицвет, скопидом, свербигуз играет первая часть на и» .
Но если отрешиться от спорного вопроса о генезисе разных типов сложных слов
с первой глагольной основой, то надо признать, что в русском литературном языке
сложные слова, содержащие в первой части глагольную основу, типа вертопрах —
немногочисленны, и некоторые из них — недавнего происхождения. Так, слово
вертопрах (женск. вертопрашка), как показывает морфологический состав, обра­
зовалось из сложения основ: отглагольной верт и именной прах. Церковнославя­
низм прах здесь выступает в значении 'пыль'. Это до некоторой степени устанав­
ливает предел, после которого не могло появиться слово вертопрах. Слово прах
перестает употребляться в значении 'пыль' даже в высоком стиле с конца XVIII в.
Итак, с полной вероятностью можно думать, что возникновение слова вертопрах
датируется временем не позднее первой половины XVIII в. Действительно, в языке
петровского времени слово вертопрах уже было употребительно. Так, оно встреча­
ется в автобиографичекой повести подьячего Семена Петровича Левицкого, дати­
руемой приблизительно 1710—1720 гг.26. Вертопрах в ту эпоху означало 'ветреный
щеголь'. См. у М. В. Ломоносова в стихотворении «Златой младых людей и беспе­
чальный век»:
Но есть ли б чистой был Дияне мил твой взгляд
И был бы, Балабан, ты сверх того женат,
То б ты на пудре спал и ел всегда помаду,
На беса б был похож и с переду и с заду.
См. ЖМНП, 1902, № 8. С. 395. Ср. V. Jagic. Die Slavischen Composita in ihrem sprachgeschichtlichen
Auftreten. "Archiv fiir slavische Philologie". Berlin, Bd. 20, №4, 1898, s. 519—556, Bd. 21, № 1—2,
1899, s. 28—43; ср. также: Б. Цоневъ. История набългарский езикъ. 2, София, 1934. С. 367 и след.
См. История русской литературы. Т. 3. Ч. 1. М.; Л., 1941. С. 147—148.
78
Тогда б перед тобой и самой вертопрах
Как важной был Катон у всякого в глазах.
В «Словаре Академии Российской» слова вертопрах, вертопрашка уже рас­
сматриваются как «простонародные уничижительные». Вертопрах
определяет­
ся так: «Непостоянник, ветреник, человек в поступках, поведении и в речах своих
весьма неосновательный, легкомысленный» (ел. АР 1806, ч. 1, с. 451). Это опреде­
ление словарем 1847 г. сжимается до такой формулы: «Легкомысленный, неосно­
вательный человек; ветреник» (ел. 1847, 1, с. 113). Буквально та же характеристика
повторится и в словаре Грота — Шахматова (см. т. 1, с. 375). Даль присоединяет к
этой характеристике лишь одно областное слово «легостай» (см. ел. Даля 1880, 1,
с. 186). В словаре Ушакова слово вертопрах рассматривается с точки зрения совре­
менного литературного употребления как живое, разговорное. Его значение опреде­
ляется так же, как и во всех предшествующих словарях: «Легкомысленный, ветреный
человек» (см. ел. Ушакова 1, с. 256). Конечно, степень употребительности этого сло­
ва, его экспрессивная яркость и круг его стилевых возможностей были очень различ­
ны в разные периоды истории русского литературного языка ХУШ и XIX в.
Слово щелкопёр принадлежит к числу тех относительно немногих сложных
слов, в которых первой составной частью служит глагольная основа, а второй —
именная. Слово щелкопёр возникло из словосочетания «щелкать пером». Это слово
не было зарегистрировано ни одним словарем русского литературного языка до
«Толкового словаря» Даля. Даль связывал это слово с чиновничьим, приказноканцелярским бытом. Он так определяет его значение: «Писец, писарь в суде, при­
казный, чиновник по письмоводству, пустой похвальбишка и обирала» (1882, 4,
с. 654). И. А. Бодуэн де Куртенэ присоединил позднее к этому переносное значение
«бумагомарака, газетный писака, плохой писатель, нем. Skribent, Skribifax» (ел. Да­
ля 1909, 4, с. 1498).
Есть все основания предполагать, что слово щелкопёр возникло не ранее
ХУШ в. Экспрессия пренебрежения, издевки, облекающая это слово, отражает от­
ношение к мелкому чиновничьему люду со стороны широких слоев русского об­
щества ХУЩ в. В русском литературном языке это слово получает широкое рас­
пространение под влиянием Гоголя, который любил пользоваться этим словом как
образным и экспрессивным. Он употребил его в «Ревизоре» в речи городничего
применительно к писателям: «... найдется щелкопёр, бумагомарака, в комедию тебя
вставит. Вот что обидно! Чина, звания не пощадит... У, щелкопёры, либералы про­
клятые! чертово семя!». Ср. в «Дневнике» О. М. Бодянского (1850): «Почти выходя,
Гоголь сказал, что ныне как-то разучиваются читать; что редко можно найти чело­
века, который бы не боялся толстых томов какого-нибудь дельного сочинения;
больше всего теперь у нас развелось щелкопёров — слово, кажется, любимое им и
часто употребляемое в подобных случаях» (см. Русск. старина, 1888, № 11, с. 409).
У И. С. Тургенева в письме к С. Т. Аксакову от 14 ноября 1853 г.: «Видно, наш
брат щелкопёр действительно ни к какому дельному занятию не способен» (см.
Вестник Европы, 1894, № 2, с. 479). В рассказе Д. В. Григоровича «Мой дядя Бандурин»: «... Литераторов почему-то не любил, называл "щелкопёрами"». Ср. у
Н. А. Некрасова в «Размышлении у парадного подъезда»: «Щелкопёров забавою Ты
народное благо зовешь». У Боборыкина в романе «Перевал»: «[Он] казался ему на­
халом, и если не проходимцем, то каким-то мелким газетным "щелкопёром"».
Опубликовано в сборнике «Вопросы стилистики» (М., 1966) вместе со статьями «Подковырка»,
«Пригвоздить», «Фортель» под общим названием «Из истории русских слов и выражений».
79
В архиве сохранился оттиск и следующая рукописная заметка (1 листок, предположительно отно­
сящийся к концу 30-х — началу 40-х годов): «С выражением — пускать пыль в глаза этимологически
родственно устаревшее слово вертопрах (т. е. 'кто вертит прах, подымает пыль, делает много шуму
из-за ничего')».
Упоминание о слове вертопрах см. также в заметках о словах Прах и Чинодрал в III ч. настоящего
издания.'•—В. П.
ВЕХА
В современном русском литературном языке слово веха, кроме своего народно­
го значения 'шест, втыкаемый, ставимый (в поле, на снегу и проч.) для указания
пути, границ владений и участков и т. д.', выражает еще — преимущественно в
формах множественного числа — другое — книжно-переносное значение 'наибо­
лее значительные моменты (в истории, в развитии чего-нибудь)'. Например: вехи
творчества, «одна из важных вех в и с т о р и и д у х о в н о г о р а з в и т и я о б ­
щ е с т в а » и т. д. Сюда же примыкают фразеологические обороты: смена вех, сме­
нить вехи, свойственные главным образом публицистическому языку и характери­
зующие резкий перелом в чьих-нибудь политических воззрениях, общественной
идеологии, деятельности [ср. сборник «Вехи» (М., 1909), выражавший идеологию
либеральной интеллигенции, поправевшей после революции 1905 г., и сборник
«Смена вех» (1921), отразивший настроения некоторых кругов эмигрантской ин­
теллигенции, разочаровавшейся в борьбе с советской властью; ср. выражения ве­
хист и сменовеховец].
В деловом и разговорном языке Московского государства слово веха получило
широкое употребление еще в древнерусский период — в XIV, XV, XVI вв.
Образование веха, кроме русского языка, свойственно украинскому {виха), чеш­
скому (vicha) и польскому (wiecha). Ему родственно областное народное слово вехоть (по Далю — тверское) со значением 'клок соломы, сена' (ср. словинск. vehert
— 'связка сена'; польск. wiechec — 'клок соломы или сена', 'метла, помело') (ел.
Даля 1880, 1, с. 188; см. также: Срезневский, 1, с. 499). Слово веха вошло в русский
литературный язык с ударением на конце {веха им. множ. вехи, откуда и произошло
современное веха (Преображенский, 1, с. ПО). В. Вондрак, а за ним и
А. Г. Преображенский этимологически сближают слово в*Ьха с в^яти (там же).
Смысловая связь остается не вполне ясной. Г. А. Ильинский производил слово
erbxa от корня *uei- 'вить, сплетать', расширенного детерминативом -s-. Согласно
этой гипотезе, efexa должно быть возведено к uoi-s-a. Первоначальное значение —
'прут, нечто сплетенное, скрученное' (см. Ильинский, Звук ch, с. 22)27.
По словам Г. А. Ильинского, «прасл. vechb (ч. vich 'пучок'), vecha (с. veha
"Krautblatt", ч. vecha — 'венок из соломы', вл. wecha, п. wiecha — 'метелка',
р. в*кха 'дорожный шест с пуком соломы'), vechbtb (с. vehat — 'связка сена',
ч. vechet, вл. wjechc, п. wiechec — 'метелка', мр. BixoTb — 'мочалка, пук соло­
мы', др. в^хъть, р. в^хоть — 'клок, пучок соломы') ведут начало от корня
*uo (i)-s- 'вить, сплетать', в котором, согласно с исследованиями Persson'a
Beitr, 321, s представляет детерминатив корня *uei = 'вить'» (Ильинский Г. А.,
там же, с. 74).
Заметка ранее не публиковалась. Публикуется по авторской рукописи, сохранившейся на двух по­
желтевших листках разного формата. — Е. X.
Ср. Коген М. О. Несколько поправок и дополнений к «Этимологическому словарю русского языка»
А. Преображенского // Изв. ОРЯС. Т. 23. Кн. 1. 1919. С. 22.
6 —История слов
80
ВЕЯНИЕ И ПОВЕТРИЕ
Поворотным этапом в истории значений многих слов является новое остро экс­
прессивное и образное индивидуальное употребление. Это новое оригинальное
применение слова, если оно соответствует общим тенденциям смыслового разви­
тия языка, нередко определяет всю дальнейшую семантическую историю этого
слова. Постепенно на основе этого индивидуального осмысления складывается но­
вое значение слова, превращающееся в семантический центр всех его последую­
щих фразеологических связей. Понятно, что при этом может происходить и резкая
стилистическая переквалификация слова. С этой точки зрения интересна история
значений слова веяние — образования от общеславянского глагола веять.
Со словом веяние в современном русском языке соединены три значения. Первое
— основное сельскохозяйственное: 'очищение от мякины и сора (веялкой или руч­
ным способом)'. Веяние овса, ржи, ячменя, пшеницы. Ср. у Богдановича в «Душеньке»:
Одни зефиры лишь в свободе
Венеру смеют лобызать.
Чудесным действием в то время,
Как в веяньи пшенично семя,
Летят обратно беглецы...
Второе — более книжное: 'дуновение, движение воздушной струи'. Веяние вет­
ра. Ср. у Н. И. Греча в «Воспоминаниях юности»: «Но тут впервые вошел я в тот
странный, вечно движущийся и волнующий хаос, который называется светом, и
почувствовал веяние резкого, холодного ветра, от которого сжималось мое сердце,
дотоле бившееся радостно при лучах юной, беззаботной жизни!» (Греч 1930,
с. 262). Оба эти значения отглагольного существительного веяние отражают искон­
ные славянские значения глагола веять и не нуждаются в исторических коммента­
риях (см. ел. 1867—1868, 1, с. 523).
Но в третьем значении слова веянье — отвлеченном, чисто литературном,
книжном — выражается образное восприятие новых общественных настроений и
идей. Веянье — это развивающиеся в общественном быту, в искусстве или науке, в
общественной идеологии вкусы, интересы к каким-нибудь проблемам, образ мыс­
лей, направление общественной жизни. Веяние времени — это господствующий в
данное время взгляд, господствующий образ мыслей.
Это значение, конечно, представляет собою переносное, образное видоизменение
значения 'дуновение'. Ср., например, у Н. Г. Чернышевского в статье «Об искренно­
сти в критике» (1854): «Прежде постоянно требовалось от поэтических произведений
"содержание"; наши нынешние требования, к сожалению, должны быть гораздо уме­
реннее, и потому мы готовы удовлетвориться даже и "мыслью", т. е. самым стремле­
нием к содержанию, веянием в книге того субъективного начала, из которого возни­
кает "содержание"». У Н. А. Добролюбова: «Если вы хотите живым образом дейст­
вовать на меня, хотите заставить полюбить красоту, — то умейте уловить в ней этот
общий смысл, это веяние жизни, умейте указать и растолковать его мне».
Это новое переносное значение слова веяние еще не отразилось в словаре Даля
(1880, 1, с. 345). Оно стало очень широко распространяться и укореняться в рус­
ском литературном языке под влиянием словоупотребления известного критика
Аполлона Григорьева. Правда, те индивидуальные смысловые оттенки, которые
были свойственны этому слову в стиле Ап. Григорьева, быстро стерлись в литера­
турном языке. Сам Аполлон Григорьев так писал об этом в своих замечательных
81
воспоминаниях «Мои литературные и нравственные скитальчества» (1862): «Меня,
как вы знаете, нередко упрекали, и, пожалуй, основательно, за употребление раз­
личных странных терминов, вносимых мной в литературную критику. Между про­
чим, например, за слово веяние, которое нередко употребляю я вместо обычного
слова "влияние". С терминами этими связывали нечто мистическое, хотя было бы
справедливее объяснять их патетически.
Столько эпох литературных пронеслось и надо мною и передо мною, пронес­
лось даже во мне самом, оставляя известные пласты или лучше следы на моей ду­
ше, что каждая из них глядит на меня из-за дали прошедшего отдельным органиче­
ским целым, имеет для меня свой особенный цвет и свой особенный запах.
Ihr naht euch wieder, schwankende Gestalten,
взываю я к ним порою, и слышу и чую их веяние...» (Григорьев Ап., Воспоминания,
с. 3—4). «... Мир гоголевского Петербурга... В этом новом мире для меня промельк­
нула полоса жизни совершенно фантастической; над нравственной природой моей
пронеслось странное, мистическое веяние»', «Мы договорились с тобою опять до тех
веяний, которые так смешны нашим современным мыслителям» (там же, с. 79); «Все
"народное", даже местное, что окружало мое воспитание, все, что я на время успел
почти заглушить в себе, отдавшись могущественным веяниям науки и литературы, —
поднимается в душе с нежданною силою и растет, растет до фанатической исключи­
тельной веры, до нетерпимости, до пропаганды» (там же, с. 7); «Есть люди широкие;
из них делаются или великие люди, или Обломовы, и есть люди сильные, крепкие,
кряжевые, из которых великие люди бывают и даже часто, но Обломовы никогда.
Они отдаются жизни и всем ее веяниям, и благо им, если они гении-представители
веяний жизни; другие завоевывают жизнь и обладают ею» (там же, с. 49—50); «... Я
поставил себе задачею быть историком только тех веяний, которые сам я перечувст­
вовал, передать цвет и запах их, этих веяний, так, как я сам лично припоминаю, и в
том порядке, в каком они на меня "действовали"» (там же, с. 70); «... Людей, которых
ждала в будущем тина мещанства..., тогда всевластно увлекали веяния философии и
поэзии, новые, дерзкие стремления науки» (там же, с. 77—78); «И все-таки нечестно
в высшей степени было бы винить и веяния века, подорвавшие во мне в корне естест­
венность отношений к жизни» (там же, с. 132).
В идеалистическом мировоззрении А. А. Григорьева образ веянья был связан с
основными, центральными его идеями и убеждениями, сложившимися под силь­
ным влиянием субъективно-идеалистической философии Шеллинга. По представ­
лению Григорьева, мысли, чувства и мироощущение, характеризующие то или
иное общество, социальную среду, не порождаются общественным бытием, а как
бы, возникая самопроизвольно, носятся, веют в общественной атмосфере. «Да, ни­
кто и ничто не уверит меня в том, чтобы идеи не были чем-то органическим, нося­
щимся и веющим в воздухе, солидарным, преемственным... То, что веяло тогда над
всем, то, что встретило меня при самом входе моем в мир, мне никогда, конечно, не
высказать так, как высказал это высоко-даровитый и пламенный Мюссе в
"Confessions d'un enfant du siecle"» (там же, с. 17).
«Но каким образом и этот кружок посредственностей задевали жизненные вихри,
каким образом веяния эпохи не только что касались их, но нередко и уносили за со­
бою, конечно, только умственно?» (там же, с. 75); «...Меня, как что-то растительное,
стал опять обвевать, как в годы детства, органический мир народной поэзии» (там
же, с. 85); «И впился я больными, слабыми глазами в таинственно и хорошо пахну­
щую книгу — и опять всего меня потащило за собою могучее веяние мысли...» (там
6*
82
же, с. 89); «Трансцендентальное веяние, sub alia forma, вновь охватило и увлекло ме­
ня» (там же, с. 90); «Мне хотелось... сколь возможно искренне изложить свои верова­
ния в отношении к тому, что я привык называть веяниями жизни, изложить прямо и
смело, пожалуй, на потеху и глумление наших позитивистов или нигилистов...
Да! исторически живем не "мы как индивидуумы", но живут веяния, которых
мы, индивидуумы, являемся более или менее значительными представителями...
Отсюда яркий до очевидности параллелизм событий в различных сферах мировой
жизни... Отсюда солидарность известных идей, мировая преемственная связь их...
Сила в том, что трансцендентализм был силой, был веянием, уносившим за собою
все, что только способно было мыслить во дни оны. Все то, что только способно бы­
ло чувствовать, уносило другое веяние, которое за недостатком другого слова надоб­
но называть романтизмом» (там же, с. 90—91); «У тогдашнего молодого поколения
есть предводитель, есть живой орган, на лету подхватывающий жадно все, что носит­
ся в воздухе, даровитый до гениальности самоучка, легко усвояющий, ясно и страст­
но передающий все веяния жизни... Полевой» (там же, с. 92—93); «Закружилась у нас
голова от известных веяний, так уж точно закружилась. Печальные жертвы приноси­
ли мы этим вихрям в виде Полежаевых, Мочаловых, Марлинских, даже Лермонто­
вых» (там же, с. 117); «... Старое поколение... хранило же на себе след тех веяний, ко­
торые во время оно более или менее могущественно уносили его за собою, и переда­
вало же или по крайней мере старалось передавать поколению молодому эти для него
еще живые веяния!..» (там же, с. 121). В главе «Запоздалые струи»: «Кроме этих жи­
вых, в самом воздухе жизни носившихся веяний, кругом меня и — буквально, не ме­
тафорически говоря, вокруг моей детской постели шелестели еще впечатления было­
го, уже прожитого времени» (там же, с. 128).
В статье Ап. Григорьева «Великий трагик»: «Трагик, как Мочалов, есть именно
какое-то веяние, какое-то бурное дыхание» (там же, с. 248); «... Мочалов, играя все­
гда одно веяние своей эпохи, брал одну струю и между тем играл не страсти чело­
веческие, а лица, с полною их личною жизнию» (там же, с. 249). Ср. тут же: «Вул­
каническая натура, в соединении с высокой артистичностью, может делать чудеса
— и такое чудо пронеслось перед нами, обвеяло нас каким-то знойным и бурным
дыханием» (там же, с. 280). В письме Ап. Григорьева к Н. Н. Страхову (от 23 сен­
тября 1861): «Что ты мне толкуешь о значении моей деятельности, о ее справедли­
вой оценке? Тут никто не виноват — кроме жизненного веяния. Не в ту струю по­
пал, — струя моего веяния, отошедшая, отзвучавшая — и проклятие лежит на всем,
что я ни делал» (там же, с. 465—466).
Ср. в «Воспоминаниях об А. А. Григорьеве» Н. Н. Страхова («Эпоха», 1864,
№ 9): «Начиная статью свою, он никогда не знал ее конца... Недаром он называл
себя веянием. Spiritus flat ubi vult» (с. 449—450). «Григорьев писал, увлекаемый
своими веяниями', он сливался с предметом, наполнявшим его мысли» (там же,
с. 515). «Очевидно, Григорьев не был властителем тех сил, которые в нем жили; не
он управлял ими, а они им. Недаром как лучшею похвалою он хвалится своею ис­
кренностью, своим нелицемерным служением духу, в нем веявшему... И вот силы,
которые он носил в себе, износили его самого; он умер, сжигаемый огнем своего
веяния» (там же, с. 516—517).
В письме К. Н. Леонтьева «Несколько воспоминаний и мыслей о покойном
Ап. Григорьеве»: «В статьях его было веяние, схожее с той струей, которая пробе­
гает по сочным и судорожным сочинениям Мишле» (с. 571). В статье
П. Д. Боборыкина «А. А. Григорьев» («С.-Петербургские ведомости», 1877, № 41):
83
«... Я в первой же беседе с ним нашел человека обширной европейской начитанно­
сти, страстно преданного разным, как он выражался, "веяниям", которые повлияли
на нас вовсе не с востока, а с запада».
У И. С. Тургенева в статье «По поводу "Отцов и детей"»: «Помнится, вместе со
мною на острове Уайте жил один русский человек, одаренный весьма тонким вкусом
и замечательной чуткостью на то, что покойный Аполлон Григорьев называл
"веяньями" эпохи». У А. А. Фета в рассказе «Кактус»: «Понятно, почему эта песня
пришлась ему по душе, в которой набегавшее скептическое веяние не могло загасить
пламенной любви красоты и правды». У Тургенева в «После смерти» (Кларо Милич)
говорится о вере «в присутствии некоторых сил и веяний». У него же в «Литератур­
ных и житейских воспоминаниях»: «С тех пор прошло с лишком тридцать лет, но мы
все еще живем под веянием и в тени того, что началось тогда; мы еще не произвели
ничего равносильного» («Литературный вечер у П. А. Плетнева»). У И. А. Гончарова
в материалах для критической статьи об Островском (1874): «... Искусству пришлось
вступить на путь обновления, путь новых веяний, взглядов, коренных реформ» (Русск.
писатели о лит-ре, 1, с. 382). У него же в письме к К. Р. (от 26 декабря 1887): «Но если
он поэт и художник, он воскресит в себе, то есть в воображении, момент (или эпоху)
пережитого или переживаемого чувства, уловит особенные признаки, веяния (неслы­
шимые и нечувствуемые не-поэтами, хотя иногда и чувствуемые ими бессознательно),
вдумается, верно, пересоздаст испытанное, — тогда и явится поэзия» (там же, с. 407).
Любопытны комментарии М. Е. Салтыкова-Щедрина к слову веяние в «Пестрых
письмах» (1884—1886): «Что такое веяние! Это — одно из выражений той паскуд­
ной терминологии, которая получила у нас право гражданственности тридцать лет
тому назад. Означает оно: вот что нужно делать, чтоб как можно больше напако­
стить. Вся эта терминология есть плод личной алчности и совершенного отсутствия
представлений об интересе общественном. Здесь нет речи ни об отечестве, ни о со­
гражданах, ни об общем благе. Одна обнаженная алчность — только и всего».
В 70—90-х гг. XIX в. слово веяние, освобожденное от всякого налета идеалисти­
ческой метафизики, глубоко входит в лексику общерусского литературного языка,
получив широкое распространение и ставши очень употребительным выражением.
Характерно, что это новое значение слова веяние ('господствующие в обществе
взгляды, понятия, образ мыслей') зарегистрировано Я. К. Гротом в академическом
словаре русского языка как значение, вполне укоренившееся в русском литературном
языке второй половины XIX в. (ел. Грота — Шахматова 1892, т. 1, вып. 2, с. 757).
У Л. Ф. Пантелеева в очерке «Из воспоминаний о гимназии 50-х годов» (Русское
богатство, 1901, №6): «С наступлением новых веяний после крымской кампании...
преподавание законоведения с осени 1857 г. было оставлено». У Н. И. Пирогова в
«Дневнике старого врача»: «Нет, я один из тех, которые еще в конце двадцатых годов
нашего столетия, едва сошед с студенческой скамьи, уже почуяли веяние времени и с
жаром предавались эмпирическому направлению науки...» (Пирогов Н., 2, с. 44).
«Конечно, молодежь, как самый чувствительный к веяниям времени барометр, всегда
обнаруживает заметнее признаки небывалых стремлений» (там же, с. 251). В статье
М. С. Альтмана «Иван Гаврилович Прыжов и его литературное наследие»: «Мощные
веяния 60-х годов в значительной степени освежили и затхлую атмосферу мелкой чи­
новничьей среды...» (Прыжов, с. 16); ср. в той же статье: «Не только такие оголтелые
мракобесы, как Аскоченский, Старчевский и архимандрит Федор ополчились на
Прыжова, но даже и такой деятель, как Аполлон Григорьев, — последний, впрочем,
по обычной своей склонности ко всяким "веяниям"...» (там же, с. 29).
84
У А. М. Горького в «Беседах о ремесле»: «Боборыкин был писатель весьма чуткий
ко всяким новым "веяниям времени", очень наблюдательный, но... спеша изобразить
"новые веяния" и характеры, он впадает в "портретность" и "протоколизм"» (Горь­
кий, О лит-ре, 1934, с. 211). У В. Л. Комаровича в статье «Д.В.Григорович и его
"Литературные воспоминания"»: «Еще более чутким и отзывчивым на литературные
"веяния" данной минуты показал себя Григорович в первых своих повестях из кре­
стьянского быта» (Григорович, Лит. воспоминания, с. 15—16).
Отрицательной семантической параллелью к судьбе слова веяние является исто­
рия слова поветрие. «Эпизотия доныне выражается у нас словом поветрие, прямо
указывающим древнейшее воззрение человека на воздушную стихию, как на причину
всякой болезни», — писал еще в 60-х гг. XIX столетия русский этнограф
Д. О. Шеппинг (т. 1, с. 22; ср. в народных поверьях: «пускать болезнь, порчу по ветру»).
Поветрие в «Словаре Академии Российской» определяется так: «Заразительный
воздух, причиняющий повальные болезни скоту или людям. Моровое поветрие. Пре­
дохранительные средства от поветрия» (ел. АР 1806—1822, 4, с. 1193). Во второй
половине XIX в. слово поветрие стало разговорным синонимом слова эпидемия.
На основе этого значения развилось к середине XIX в. переносное, носившее
резкий отпечаток неодобрения: 'модное течение, модное пристрастие к чемунибудь, носящийся в воздухе и вызывающий временное общественное увлечение
образ мыслей'.
У Н. И. Греча в «Деле Госнера»: «В то время, когда мистицизм, методизм, библизм и тому подобные поветрия проникли в Россию и распространились в ней, как
сорная трава на черноземе, приехали сюда два католических священника...» (Греч,
Записки, с. 575). У П. Д. Боборыкина в повести «Поумнел»: «На некоторых из его
класса, в том числе на него, нашло точно какое-то поветрие. Из фанфаронства... ста­
ли они щеголять друг перед дружкой, добывать запрещенные издания,., кичиться
своими "идеями"». У Н. И. Пирогова в «Дневнике старого врача»: «Мы все живем
под влиянием психических поветрий, охватывающих целые общества и уклоняющих
их далеко от прямого пути» (Пирогов Н., 2, с. 274). «То, что считалось бесспорным и
очевидным лет сто тому назад, то может быть бессмысленным для живущих в конце
XIX века. Смысл меняется не от одного процентного содержания знания в нашем
уме, а часто и от психических поветрий и других внешних условий, к которым надо
отнести и моду» (там же, с. 42). «Не надо ни на минуту забывать, что мы живем во
время, когда страшная нравственная миазма успела уже свить гнездо в культурном
обществе и грозит сделаться поветрием» (там же, с. 326). У М. А. Антоновича в ста­
тье «Из воспоминаний о Н. А. Добролюбове»: «В то время [в конце 50-х годов] сви­
репствовала мания, какое-то поветрие на издание сатирических листков, которые на­
туживались забавлять и смешить читателей» (Антонович, с. 134).
С чрезвычайной рельефностью смысловая связь и различие между словами вея­
ние и поветрие обнаруживаются в таких поздних рассуждениях П. А. Вяземского о
молодом Пушкине: «Во-первых, эта пора сливается с порою либерализма, который,
как поветрие, охватил многих из тогдашней молодежи. Нервное, впечатлительное
создание, каким обыкновенно родится поэт, еще более, еще скорее, чем другие,
бывает подвержено действию поветрия. Многие из тогдашних так называемых ли­
беральных стихов его были более отголоском того времени, нежели отголоском,
исповедью внутренних чувств и убеждений его. Он часто был Эолова арфа либера­
лизма на торжествах молодежи, и отзывался теми веяниями, теми голосами, кото­
рые налетали на него» (Вяземский 1878, 1, с. 322—323).
85
Опубликовано вместе с очерками «Злопыхательство», «Кисейная барышня», «Новшество», «Паро­
ход» и «Халатный, халатность» в составе статьи «Из истории современной русской литературной лек­
сики» (Изв. АН СССР. ОЛЯ, 1950. Т. 9. Вып. 5).
Всем названным очеркам в статье предшествует общее введение, где в частности говорится о важ­
ности изучения процессов пополнения словаря русского языка в послепушкинскую эпоху «для пони­
мания исторического состава современной русской литературной лексики». Отметив, что «эти процес­
сы в истории русского литературного языка еще недостаточно исследованы», В. В. Виноградов далее
пишет: «У нас еще не составлен исторический словарь русского языка послепушкинской эпохи и не
подготовлены для него все необходимые материалы в виде истории отдельных слов и семантических
групп слов. При изучении конкретной истории отдельных слов и выражений обнаруживаются те мно­
гомиллионные ручьи и потоки, которые с разных сторон — из глубин народной жизни и устного на­
родного творчества, из быта и культуры разных слоев общества, из разных областей профессиональ­
ного труда, из сочинений крупнейших писателей — несут новые формы выражения и выразительно­
сти, новые мысли, новые слова и значения в "едва пределы имеющее море" (как выразился Ломоно­
сов) русского литературного языка! В истории всех шести слов, воспроизводимой в этих очерках, есть
одна общая черта: все эти слова обязаны своим образованием и распространением индивидуальной
инициативе русских писателей, русских общественных деятелей».
Сохранился черновик очерка на 16 листках ветхой бумаги разного формата. Кроме того, в архиве
есть гранки отдельной статьи с авторской правкой, озаглавленные: «Акад. В. В. Виноградов. I. Веяние
и поветрие». Эта статья отдельно не была опубликована: по-видимому, автор решил напечатать ее
вместе с другими названными выше очерками.
В публикуемом здесь тексте внесена из гранок вся авторская правка, а также те места из черновой
рукописи, которые при публикации были опущены автором. В текст статьи включен абзац о мнении
Салтыкова-Щедрина относительно слова веяние. Эта выписка представляет собой позднейшее добав­
ление, сохранившееся на отдельном листке. — В. Л.
ВЗДОР
Слово вздор в современном русском языке обозначает 'пустяки, пустые слова, не­
лепость, бессмыслица'. Оно является синонимом слов гиль, чепуха, чушь. Старые
академические словари и словарь Даля подчеркивают, что современное значение это­
го слова развилось из более первоначального 'ссора, брань, споры, перекоры'
(см. ел. 1867—1868, 1, с. 250; ел. Даля 1863, 1, с. 198). Даль отмечает, что в этом ста­
ром значении и в производном от него 'пустые, вздорные слова, нелепости' раньше
была употребительна и форма мн. числа — вздоры. Ср., например, у Н. И. Греча (ци­
тируется у Пушкина в статье Ф. Косичкина «Торжество дружбы»): «Николай Ивано­
вич доказал неоспоримо.., что Фаддей Бенедиктович живет в своей деревне близ
Дерпта, и просил его (Николая Ивановича) не посылать к нему вздоров». Очевидно,
здесь вздоры — это 'бранчивые критики, вздорные пустые нелепости' и т. п. Форма
же единственного числа сначала выражала действие (ср. раздор, задор), но могла
обозначать и результат этого действия. Ср. у Даля присловье: «одна рюмка на здоро­
вье, другая на веселье, третья на вздор». Это значение — 'брань, ссора, перекоры' —
согласуется со значениями ближайше родственных производных слов — вздорить
(ср. «говори да не спорь, а хоть и спорь, да не вздорь», вздорный (см. также в ел. Да­
ля: вздорливый).
Однако и в глаголе вздорить и в существительном вздор само значение 'переко­
ряться, придираться, ссориться' не могло быть исконным. Ср. придираться и при­
дирка, цепляться и прицепка (ср. старинное цепка в значении 'привязка, придирка,
задержка') (ел. 1867—1868, 4, с. 890). Ср. привязываться и старое привязка. На­
пример, в письме А. И. Тургенева к К. Я. Булгакову от 21/9 ноября 1804 г.: «во вся­
ком городе делают нам прицепки, все почитают за каких-то шпионов»; тут же рука
А. С. Кайсарова: «Александр мой боится здешней аккуратности, или, лучше, здеш­
них привязок, а я смеюсь им» (Тургенев, Письма, с. 44).
86
Еще в русском литературном языке XVIII в. слово вздор имело более конкрет­
ное значение. Так, в Новиковском «Живописце» (1772, л. 4) в речи щеголихи: «Ты
вечно посадил себе в голову вздор, как тебе не удивляться!» (Русск. сатирич. журн.
XVTQB., С. 168). В письме щеголихи к «Живописцу»: «Я приехала в Петербург,
подвинулась в свет, разняла глаза и выкинула весь тот из головы вздор, который
посадили мне мои родители» (там же, с. 175). Там же в «Опыте модного словаря
щегольского наречия» (л. 10): «Беспримерное маханье! Он посадил себе в голову
вздор, а у нее вечный в голове беспорядок» (там же, с. 181).
В. И. Чернышев о первоначальном значении слова вздор писал в своей статье
«Темные слова в русском языке»28: «Часть слов литературного языка этимологиче­
ски затемнилась вследствие утраты первоначальных наглядных значений. Послед­
ние открываются нам путем изучения истории и диалектов языка... Слово вздор с
конкретным значением 'сор' (собственно 'то, что разорвано, оторвано') мы нахо­
дим в сочинении Ф. Эмина «Непостоянная фортуна, или похождения Мирамонда»
(М., 1781, ч. 1, с. 104): «В Египте народ гораздо нечист, и всякой вздор на улицу
бросают». Очевидно, вздор здесь значит: 'то, что взодрано, надрано, отодрано'. Ср.:
«Первоначальное значение слова задор (раздражение) объясняется из выражения
плотников: строгать в задор — строгать дерево или доски по направлению от вер­
шины к комлю, причем дерево задирается» (там же). В «Записках»
Н. С. Ильинского (род. 1759): «... я решился на крыльце устроить такую же коло­
кольню. Из чего она состояла? Из разбитых бутылок, разных черепков, гвоздей, пу­
говиц и всякого звенящего вздора» (Русск. архив, 1879, с. 383—384).
Еще в словаре Грота — Шахматова отмечено употребление глагола вздирать в
значении 'драть, подымать с поверхности'. «Ветер вздирает снег».
Ср. иное употребление в «Гистории о Пегре I...» Б. И. Куракина (1682—1695):
«Д. Т. Долгорукий... больше не имел шуток никаких, токмо вздор говаривал и зла
никому не капабель [ср. франц. capable] был сделать» (Русск. старина, 1890, с. 255).
У Крылова:
И дело выводя и вздоры,
Бумаги исписали горы...
(Водолазы)
В переписке Булгаковых (10—30-е гг. XIX в.): «Он вздор врет и вздоры пишет»
(Русск. архив, 1901, № 1, с. 468). В письме В. П. Боткина И. И. Панаеву (от 8 марта
1857 г.): «ты, пожалуйста, передай Григоровичу, что я нисколько не думаю обо
всех этих вздорах...» (Тургенев и «Современник», с. 404).
В составе выражений: Ну, право, порют вздор (Крылов. Свинья); Да полно вздор
молоть (Грибоедов. Горе от ума); у Дельвига в стихотворении «Отставной солдат»:
Вздор мелешь, малый. Уши вянут. Полно! У Марлинского в повести «Аммалат-Бек»
встречалось даже такое выражение: «Мне некогда точить с тобою вздоры».
Статья ранее не публиковалась. Сохранялась авторская рукопись на 6 пожелтевших листках разно­
го формата, без нумерации. В архиве есть также 2 рукописных листка, неодинаковых по формату и
качеству бумаги. На одном из них выписан следующий текст: «По словам В. И. Шерцля, "весьма ти­
пичным примером обилия выражений для одного и того же понятия служат слова, обозначающие
вздор. Ни в одном европейском языке нет даже половины тех слов, которые в русском обозначают это
понятие; ср. вздор, бессмыслица, небылица, дичь, чепуха, чуха, чушь, ахинея, гирунда, бред, гиль, ера­
лаш, бестолочь, бестолковщина, нелепица, нескладица, ерунда, галиматья, бредня, фанаберия, хинь;
к этому следует прибавить диалектические слова: нисенитница, пермск. нетунавина, олон. пучуха,
См. сб. «XLV академику Н. Я. Марру [Академия наук СССР]». М.; Л., 1935. С. 400.
87
пек. тверск. тарорусы, турусы, тамб. пенз. алала, алалуя, барабошь, тверск. коледа, ряз. тамб. мемеля,
арх. харутья, оренб. шурдабурда, волог. белиберда, влад. яросл. калыбалы, балы, балясы11 (Шерцль В.
О конкретности в языках // Фил. зап., 1884, вып. 4—5, с. 25—26)».
На другом листке: «Проф. Р. Ф. Брандт заметил: "Нужно ли заимствовать латинский абсурд, когда
имеется уже целая куча однозначущих слов: нелепость, нелепица, бессмыслица, чепуха, чушь, гиль,
ерунда, бестолочь, сумбур, ахинея, околесная, белиберда, ермолафия? (некоторые из этих слов тоже
не коренные русские, но уже обрусевшие)" (Брандт Р. Ф. Несколько замечаний об употреблении ино­
странных слов //Изв. ист.-фил. ин-та кн. Безбородко в Нежине. Т. 8, 1883—1884, с. 6)».
Среди архивных материалов есть также карточка с выпиской В. В. Виноградова из отчета
Д. К. Зеленина о диалектологической поездке в Вятскую губернию (сб. ОРЯС, т. 76, № 2, СПб., 1904,
с. 99); «Недунаина (Зелен.; Сарап. у.). Одно слово с нетунавина (Опыт: перм. 'вздор'); можно думать о
применении к Дунай. — За финское происхождение слова высказался Шёгрен (Материалы для объяс­
нительного и сравнительного словаря, т. 1, с. 164)». — Е. X.
ВИДОИЗМЕНЕНИЕ
При определении генезиса и морфологической структуры сложного слова необ­
ходимо принимать в расчет не только типы основ, из которых складывается слово,
и формы их связей, не только синтаксическое соотношение компонентов, но и их
предметно-смысловое содержание. Именно семантические особенности сложного
слова чаще всего помогают установить качественную структурную грань между
старославянскими и новоевропейскими моделями словосложения.
Например, слово видоизменение по внешнему облику похоже на славянизм.
Между тем по семантическому своему существу это национально-русская передача
интернационального термина модификация.
Слово видоизменение появилось в русском научном языке первой половины
XIX в. Оно представляет собой калькированный перевод латинского modificatio,
французского modification, немецкого Modifikation. Оно обозначает: 'разновид­
ность, вариация, вариант чего-нибудь'. Например: «Формы слова — это видоизме­
нения одного и того же слова».
В словарях Академии Российской помещены лишь два сложных слова, в первой
части которых находится видо< «Видопредставление,
видоначертание,
ния, с. ср. 2 скл. Изображение на чем-либо каких видов, предметов» (ел. 1806—1822,
ч. 1, с. 505). Слова видоизменение здесь еще нет. Не помещено оно и в «Общем церковно-славяно-российском лексиконе» П.Соколова (1834). Только словарь 1847г.
знает слово видоизменение. Оно определяется здесь как естественнонаучный термин:
«Отличие в какой-либо породе» (1, с. 125). Глаголы видоизменить — видоизменять и
видоизмениться — видоизменяться тут не указаны.
Между тем можно привести примеры употребления глагола видоизмениться —
видоизменяться в языке 30-х годов. Так, в пародическом изображении ученого
стиля Н. И. Надеждина и И. И. Давыдова («Подарок ученым на 1834 год. О царе
Горохе», М., 1834): «Щепетливость индивидуальности видоизменяется и видообразуется одинаково в народе и в народах»; «И там и здесь законы жизни одни: все
имеет начало, средину и конец, все видоизменяется по форме умозаключения»
(Русск. старина, 1878, т. 22, май — август, с. 355 и 357).
Употребление глагола видоизмениться — видоизменяться широко распростра­
няется в русском научном, публицистическом и книжно-интеллигентском языке с
40-х годов XIX в. Например, у Т. Н. Грановского в «Учебнике всеобщей истории»:
«Человек относится к природе, как воспитанник к воспитательнице, но отношение
это не остается однообразным и видоизменяется с успехами просвещения» (Гра­
новский, 1856, 2, с. 453). У Ф. И. Буслаева: «Действие глагола на предлог так силь-
88
но, что, смотря по различным глаголам, предлог видоизменяется не только в своем
направлении, но и в самом значении» (Буслаев, Ист. грамм., 1881, с. 269, § 248).
Отсюда можно сделать вывод, что слово видоизменение глубоко вошло в научно
философский язык 20—30-х годов и что к этому слову тогда же образован глагол
видоизмениться — видоизменяться (в значении 'принимать некоторые новые чер­
ты, признаки, отличные от прежних, изменяться частично'). Однако само слово ви­
доизменение по 60—70-х годов не выходило далеко за пределы языка науки и фи­
лософии. Ср. в речи нигилиста Базарова: «У каждого из нас мозг, селезенка, серд­
це, легкие одинаково устроены, и так называемые нравственные качества одни и те
же у всех: небольшие видоизменения ничего не значат» (Тургенев, Отцы и дети). У
Н. И. Пирогова в «Дневнике старого врача»: «Тут переход вещества в вещество,
следовательно — одно видоизменение» (Пирогов Н., 2, с. 39).
Любопытно, что в словаре Даля слово видоизменение ставится в прямую связь с
естественнонаучным термином вид: «Вид... В ест[е]ст[венных] наук[ах] собрание
животных или растений (по иным, также ископаемых), в сущности вполне между
собою схожих и обозначаемых одним видовым названием: волк, чирок, шиповник.
Каждый вид производит только себе подобных; несколько схожих видов, по общим
признакам, получают название рода, а несколько схожих родов соединяются под
общим названием семьи, разряда или порядка. Вид составлен из особей, недели­
мых, различающихся иногда только видоизменениями или породою; так напр. род
пёс состоит из видов: собака, волк, лиса, шакал, корсук и пр., а борзая, лягавая, пу­
дель, моська суть видоизменения или породы собаки. Неправильно употр[е]бл[ять]
порода вм[есто] вид; вид установлен природою, а породы переходят одна в другую,
всегда сохраняя вид; в принятии учеными родов бывает много произвола» (ел. Даля
1880, 1, с. 203).
Никаких дальнейших пояснений и толкований слова видоизменение у Даля нет.
Приводится далее лишь глагол видоизменяться. Его значение истолковывается бо­
лее обще и широко, чем слова видоизменение: «Изменяться по виду, образу, на­
ружности».
Позднее — в 70—80-е годы XIX в. в русском литературном языке появляется и
невозвратный глагол видоизменить — видоизменять со значением: 'изменять в ча­
стностях, в некотором отношении, производить изменение некоторых частностей,
подробностей в ком-чем'. Этот глагол включен впервые в академический «Словарь
русского языка» акад. Я. К.Тротом (ср. тут же причастие страдат.: видоизмененный
— «отличающийся в частных признаках от других предметов того же вида» — см.
ел. Грота — Шахматова 1895, т. 1, вып. 3, с. 416). Глагол видоизменяться, для ко­
торого формы совершенного вида Я. К. Гротом не отмечались, определяется так:
«Изменяться или отличаться в частных признаках (о предметах, принадлежащих и
тому же виду)» (там же). На этом фоне представляется более широким и отвлечен­
ным употребление существительного видоизменение, хотя оно истолковывается у
Я. К. Грота несколько суженно — применительно к старой лексикографической
традиции: «Отличие в признаках особей того же вида, как подразделения рода». В
сущности, здесь понятия вида ирода применяются в общем логическом смысле.
Таким образом, с 70-х годов XIX в. слово видоизменение, выйдя из границ науч­
но-философского и естественнонаучного языка, становится принадлежностью раз­
ных стилей русского книжного языка и приобретает общие, отвлеченные значения:
1) действие по глаголам видоизменить — видоизменять и видоизмениться — ви­
доизменяться и 2) разновидность, вариация.
89
Статья ранее не публиковалась. Сохранился очень ветхий машинописный экземпляр на 4-х стра­
ницах с авторской правкой; сохранилась также рукопись на 9 листках разного формата, полностью
совпадающая с машинописью.
Здесь печатается по машинописи с включением 6-го абзаца, который внесен в настоящую публи­
кацию из приложенного к рукописи рукописного листка. — В. Л.
ВИТАТЬ
Слова, вошедшие в состав русского литературного языка из языка старославян­
ского, имели сложную и разнообразную судьбу на русской почве. Активно приспо­
собляясь к историческим изменениям семантической системы русского языка, мно­
гие из старославянизмов теряли свои наследственные значения и становились яр­
кими русизмами. Исторические закономерности в ходе этих семантических и сти­
листических преобразований не открыты до сих пор. Прежде всего необходимо ус­
тановить основные вехи исторических трансформаций книжных славянорусизмов.
Ценные указания в этом направлении можно извлечь из изучения семантической
истории слова витать в русском литературном языке.
Слово витать в старославянском языке значило 'жить, получать приют гденибудь, пребывать где-нибудь'29. В таком же значении оно употреблялось и в языке
древнерусской письменности. (Ср. в «Словаре церковнославянского языка»
А. X. Востокова (1, с. 43): витати — Karalveiv, commorari, Ant.; витальница —
кахакощ, deversorium; вишалиште — jjevia, hospitium. Barl. Krm. Те же слова с теми
же значениями отмечены и в «Материалах» И. И. Срезневского (1, с. 264—265):
Витати, витаю — обитать, commorari. Например: «Витаеть посреди дому его».
Панд. Антиоха XI в. «Виташа в виталищи (т. е. в гостинице. — В. В.)». Жит.
Триф. 1, Мин. Чет. февр. 2; витатися — приветствовать, здороваться; виталище,
витальница (гостиница), витальник. Вместо витают Лавр. Летоп. в списке (Публичн. библ. XVII в. Типогр. Летоп. ПСРЛ, 24, с. 18; Пг., 1921) читается: «И приходящимъ имъ, да видають у святого Мамы»). По-видимому, без больших семанти­
ческих потрясений, лишь с некоторым сдвигом в сторону значений: 'гостить, нахо­
дить ночлег, приют, временно располагаться где-нибудь на отдых' — или, под
влиянием украинского и западнославянских языков, в сторону значений: 'привет­
ствовать, радушно встречать, принимать привет гостей' — это слово дожило в рус­
ском литературном языке до второй половины XVIII в.
Трудно сомневаться в том, что витать как слово высокого книжного слога уже
в XVI — XVII вв. требовало разъяснения для многих читателей. Во всяком случае,
в азбуковниках с конца XVI в. встречаются такого рода толкования: «Витают, еже
кто мимоходя и в дом чужд вшед, мало почиет, или колико время ту пребудет яко
странен, и таковое пребывание, еже есть в чужом доме, наричется: витание, еже
есть и странствие» («Азбуковник» — Сахаров, 2, с. 149). Ср. в «Житии» св. Нико­
лая Нового Софийск., 58 (по югославянской рукописи XVI в.): витать — SVOIKEIV,
habitare, обитать. В «Житии» Аввакума: «В горах тех обретаются змеи великие; в
них же витают гуси и утицы — перие красное, вороны черные, а галки серые»
(Аввакум, с. 87—88).
В Лексиконе П. Берынды (1653, с. 14—15) зарегистрировано: Витальница: гос­
пода (т. е. гостиница, постоялый двор, польск. gospoda), дом гостиный. Витаю —
Этимологические сопоставления этого слова с родственными словами украинского, белорусского,
польского, чешского, верхнелужицкого и нижнелужицкого, а также литовского и латышского язы­
ков см. у Фр. Миклошича (с. 393) и А. Преображенского (с. 85 — 86); ср. также М. Vasvmer.
90
гощу, господою стою (польск. bye, stac gospoda и kogo — занимать у кого-нибудь
квартиру, помещение, жить, стоять у кого-нибудь).
В «Синониме славянорусской» (второй половины XVII в.) влияние польского
языка сильно отразилось на значении самого слова витать. Здесь можно найти
такие определения: Витание — рукодаяние, целование. Витаю — целую, витаю
(Житецкий, с. 11). Ср. польск. witac — 'приветствовать, засвидетельствовать
почтение'.
В русских словарях до конца XVIII в. слово витать приводится неизменно и
определяется почти так же, как в азбуковниках XVII в. В «Треязычном лексиконе»
Ф.Поликарпова (1, с. 47) отмечено: Витаю, гощу — кагаХбсо, diversor, hospitor
(ср. также значения слов: витатель, витальнща и витальня: витание и виталище,
витальный — зри: странноприятельный или странноприемный). В Словотолке
Н. Курганова (1796, ч. 2, с. 233) указано: «Витаю, гощу, странноприемлю». Ср. в
позднейших словарях церковнославянского языка, например, в словаре
Г. Дьяченко (с. 78): «Витати — иметь местопребывание, пристанище; привитати
— жить у кого-либо, ночевать».
Почти те же указания можно найти и в русско-иноязычных словарях XVIII в.
Но во второй половине XVIII в. намечается некоторый надлом в семантической
структуре слова витать. Из возможных фразовых контекстов его употребления
выделяется библейский образ птиц, витающих на ветвях дерева. В «Словаре Ака­
демии Российской» 1789—1794 гг. эта дифференциация значений находит такое
выражение: «Витаю... Славенск. 1) Останавливаюсь у кого на некоторое время,
ночлег имею; на время для отдохновения останавливаюсь... 2) Говоря о птицах,
значит: на ветвях сижу, между ветвей отдыхаю» (ч. 1, с. 714).
Хотя оба значения иллюстрируются примерами, взятыми из текста Евангелия,
тем не менее знаменателен самый факт выделения второго значения в применении
к птицам. Он говорит о том, что старое, когда-то бывшее основным значение гла­
гола витать ('находить приют') угасало в русском литературном языке XVIII в. и
что круг его употребления все более и более ограничивается даже в высоком «сла­
вянском» слоге (по Ломоносовской схеме трех стилей). Напротив, другое значение,
связанное с образом птиц, получает более широкое применение и тем самым обо­
собляется, создавая вокруг себя особые фразеологические группы и выходя за пре­
делы высокого слога. Поэтому характерно, что при переработке и переиздании
«Словаря Академии Российской» в начале XIX в. определение первого значения
глагола витать не только сокращено, но и сужено, между тем описание второго
значения расширено прибавкой слов: иметь гнезда. Очевидно, что слово витать —
в силу неопределенности своего употребления, в силу намечающихся новых оттен­
ков в его значениях — с трудом поддавалось точному семантическому описанию.
Необходимо, однако, подчеркнуть, что А. С. Шишков не согласился с дифферен­
циацией значений слова витать, намеченной в «Словаре Академии Российской».
Он признавал в витать лишь одно значение: 'приставать где на время для краткого
жительства или для отдохновения' (Опыт славенского словаря // Изв. ОРЯС АН,
1816, кн. 2, с. 52—53).
В «Словаре Академии Российской» 1806—1822 гг. витати, признаваемое попрежнему словом «славенским», истолковывается так: «1) Остановляться у кого на
некоторое время для ночлега или отдохновения... 2) Говоря о птицах: на ветвях си­
деть, иметь гнезда» (ч. 1, с. 522) (ср. буквально те же определения в словаре
П. Соколова, ч. 1, с. 243).
91
Понятно, что те же значения слова витать фиксируются и в русско-французских,
русско-немецких, а также в французско-русских и немецко-русских словарях того
времени (см., напр. в Nouveau dictionnaire russe fran9ais allemand (St. Petersburg, 1813,
ч. 1, с 130): Витаю... (si.) — s'arreter, demeurer, etre perche sur une branche; einkehren,
wohnen; auf einem Zweig sitzen). Например, в Лексиконе Аделунга (1798, ч. 2), немецк. wohnen переводится таким рядом синонимов: жить, обитать, жительствовать,
населять, витать (с. 985). Уже одно то обстоятельство, что витать в этом ряду стоит
на последнем месте, свидетельствует об архаичности, устарелости этого значения
глагола витать в русском литературном языке конца XVHI века.
Однако, обратившись к конкретным случаям употребления витать в русском
литературном языке конца XVIII — начала XIX в., легко убедиться в том, что сло­
вари Академии Российской не уловили новых, все острее выступающих оттенков в
значении этого слова. Например, показательны примеры употребления витать в
поэтическом языке Державина, еще акад. Я. Гротом подведенные под значение
'носиться в воздухе' °:
А здесь по воздуху витает
Пернатых, насекомых рой.
(Утро)
Также у Державина:
Чей мне взор и лепетанье
Вспомнит ангелов витанье!
(Плач царицы)
В послании Г. Р. Державина «К А. С. Хвостову»:
Цыплята Солнцевы, витающи муз в крове,
Хоть треснуть, а прочесть вирш долженствуют тьму.
Но у П. А. Катенина в «Старой были» (Северн, цветы на 1829, с. 41—42):
На сучьях серебряных древесных
Витает стадо птиц прелестных,
Зеленых, алых, голубых...
Ср. также у В. А. Ушакова в языке романа «Киргиз-Кайсак»: «Если каждое живу­
щее существо имеет своего Ангела-Хранителя, то около непорочного младенца
должен быть целый сонм сих небесных витателей» (ч. 1, с. 3). «Сжатые города об­
разованных наций, душные кабинеты мудрецов и ученых как будто служат по­
смеянием для крикливых стай галок и ворон, свободно летающих по воздуху над
сими суетными и скучными виталищами разумных тварей!..» (с. 12).
У Карамзина: «...в глуши дремучих лесов витают пушистые звери и сама При­
рода усевает обширные степи диким хлебом» (Ист. Гос. Рос. 1843, кн. 3, т. 9, гл. 6,
с. 218). У Тургенева в рассказе «Малиновая вода»: «Степушка и не жил у садовни­
ка: он обитал, витал на огороде». У А. Н. Островского в пьесе «Василиса Мелентьевна» старинное употребление глагола витать (в значении 'пребывать, находить­
ся'): «Луна чиста, но в области луны Витает бес...» (д. 5, явл. 3).
В языке духовенства и выходцев из него слово витать могло сохранять свои
церковнославянские значения даже во второй половине XIX — в начале XX в. НаСм. словарь Грота — Шахматова (1895, т. 1, с. 428); ср. также: «Витать — зн. жить; оттуда
об(в)итать. В современном языке по недоразумению неправильно употребляется в смысле «но­
ситься» (planer)» (Грот. Русск. правопис. Изд. 3-е, 1885, с. 116).
92
пример, у М. А. Антоновича в статье «Из воспоминаний о Н. А. Некрасове»: «Она
[фантазия Некрасова. — В. В.] не уносилась быстрыми полетами в неземные сфе­
ры, в заоблачные выси, в страну прекрасных грез и мечтаний и не создавала там
неожиданных и необычайных, грандиозных, сказочных образов и картин. Нет, она
постоянно витала на земле».
Нетрудно сделать некоторые общие выводы из этих фактов. При том упадке
влияния старой славянорусской книжной культуры, который особенно решительно
дал себя знать со второй половины XVIII в., значение и употребление многих древ­
них славянизмов стало колебаться и расплываться. Нередко в них возникали новые
оттенки значений, вызванные к жизни забвением былых контекстов их употребле­
ния и переосмыслением сохранившихся живых и выразительных фразовых групп.
Это и случилось со словом витать, в котором начало развиваться значение 'летать,
кружиться, носиться в воздухе'.
О слове витать к однородным выводам приходил проф. Р. Ф. Брандт: «Церков­
нославянское витати, как известно, значило — жить, пребывать, а западнославян­
ское vitati (чеш. vitati, польс. witac, верхнелужицкое witac и нижнелуж. witas), a
также — надо полагать, заимствованное у поляков — малорусское витати, вггати
значит приветствовать [Далее следует сноска: Значения литовского vitatavoti 'уго­
щать' и латышского vitet 'пить заздравную чашу' (zutrinken), конечно, примыкают
к значению основного для них польского слова. А западнославянское значение на­
шего глагола, очевидно, развилось в его велительном наклонении витай\ витайта,
витайте, могшем от основного значения 'пребывай, пребывайте между нами' пе­
рейти к значению 'добро пожаловать']; русское же книжное "витать" — 'носить­
ся, парить'. Яков Карл. Грот, ссылаясь на древнейшее значение и на сродство с
предложным глаголом "обитать" из "обвитати" назвал наше понимание ошибоч­
ным; но мы здесь погрешаем не больше, чем при употреблении в смысле могиль­
ного ларца слова "гроб", которое по связи с глаголом "погребсти, погребать" и по
обычаю всех славян, кроме великороссов, тоже не вовсе чуждающихся такого зна­
чения, должно означать могилу. Значение 'парить', конечно, позднейшее, а полу­
чилось путем "заражения" от соседних слов: сохраняемое только в выражениях
"витать в пространстве", "витать в облаках", "витать в эмпиреях", т. е. в таких
местах, где может пребывать лишь крылатое существо, витание естественно стало
представляться нам каким-то полетом». Дальше Р. Ф. Брандт указывает, что «еван­
гельские места (в сущности одно место, в разном изложении) не особенно ясно вы­
ставляют основное значение». Приводится та же евангельская цитата о птицах, ви­
тающих на ветвях дерева: «...русская Библия, видно вследствие малой понятности
выражения, переводит "укрываться"...» (Брандт Р. Ф. Кое-что о нескольких словах
// РФВ, 1915, № 4, с. 351—352).
Новое значение глагола витать исходило из живого образа птиц, витающих не
только на деревьях, но и в воздухе. Но — с метафорическим распространением
этого образа в поэтическом языке начала XIX в. — само применение слова витать
к птицам в собственном смысле казалось чересчур конкретным, бытовым. Оно
вступило в противоречие с общим «метафизическим» ореолом, окружившим слово
витать в стилях русского романтизма (быть может, в связи с библейским образом
витающего духа).
Новые оттенки в значении слова витать вызывают творчество новых фразовых
серий, группирующихся вокруг витать и еще более усложняющих его смысловое
содержание. Естественно, что особенно бурно этот революционный процесс семан-
93
тических сдвигов протекает в эпоху романтизма (в 20—30-е годы XIX в.). В роман­
тических стилях происходит кристаллизация новых форм литературной фразеоло­
гии, намечаются новые линии семантического развития слов.
В слове витать на основе значения 'кружиться, носиться в воздухе' вырисовы­
вается новое — романтическое: 'незримо, таинственно носиться, реять, присутст­
вовать вокруг кого-нибудь, или над кем-нибудь5. Это значение поглощает и ней­
трализует конкретное значение: 'кружиться, носиться в воздухе'.
Например, в «Повестях Безумного»: «В восторге протянул он руки, желая об­
нять призрак воображения, со всею прелестью красоты и невинности витавший
перед ним заветом любви и мира...» (Селиванов, ч. 1, с. 119). У Гоголя в статье
«О преподавании всеобщей истории» (1832): «...вся Европа кажется одним госу­
дарством (...) В этой одной только части света могущественно развился высокий
гений христианства, и необъятная мысль, осененная небесным знамением креста,
витает над нею, как над отчизною». В языке П. Каменского, одного из яростных
поклонников и продолжателей школы Марлинского: «...она [истина] как дух витает кругом нас...» (Искатель сильных ощущений, СПб., 1839, ч. 1, с. 81). У
В. Ф. Одоевского: «Над их смертною постелью витает все прекрасное»; также в
«Страданиях Вертера» (перевод Н. М. Рожанина. М., 1828, ч. 1, с. 11—12): «Не
знаю, не духи ли очарователи витают над этою страною... или моим сердцем игра­
ет теплая, небесная фантазия, которая все вкруг меня расписывает такими райски­
ми красками». В «Дневнике» А. В. Никитенко (год 1832): «Он был полон жизни и
надежд, а дух разрушения уже витал над ним» (Русск. старина, 1889, т. 63, июль,
№ 7, с. 59). У Герцена в повести «Кто виноват?»: «Он [Круциферский] свято верил в
действительность мира, воспетого Жуковским, и в идеалы, витающие над землей».
У А. А. Фета в стихотворении «Памяти Д. Л. Крюкова» (1855):
И чудилося нам невольно, что над нами
Горация витает тень.
У А. В. Дружинина в статье о баснях К. Пруткова (Библ. для чтения, 1852, т. 111,
январь, Смесь, «Письма иногороднего подписчика о русской журналистике»,
с. 114): «...мысли мои давно привыкли витать вне места и времени» (см. также:
Дружинин, 1865, 6, с. 560).
Однако словари русского языка отстают от живого исторического процесса се­
мантических изменений и преобразований литературной лексики. Так, например,
новые романтические значения слова витать не отмечаются ни в «Русскофранцузском словаре...» Фил. Рейфа, ни даже в словаре 1847 г. В словаре Рейфа
слово витать переводится через s'arreter, sejourner quelque temps, se reposer; (des
oiseaux) se percher (т. 1, с. 113).
В словаре 1847 г. (1, с. 128) также приводятся лишь два старых славянских зна­
чения витать и формулируются так: 1) находить на время приют; располагаться
для ночлега или отдохновения; 2) укрываться.
Но любопытно, что во второй половине 30-х годов В. Г. Белинский в статье
«Стихотворения Владимира Бенедиктова» ставил Бенедиктову в вину применение
слова витать в старинном значении 'находить приют' и считал такое словоупот­
ребление неточным. «Посмотрите, — писал Белинский о стихотворениях Бенедик­
това, — как неудачны его нововведения, его изобретения, как неточны его слова.
Человек у него витает в рощах; волны грудей у него превращаются в грудные
волны и т. д.» (Белинский 1872, ч. 1, с. 267).
94
Ф. С. Шимкевич в своем «Корнеслове русского языка» (ч. 1, с. 29) вообще при­
знает слово витать старинным и в современном ему русском языке неупотреби­
тельным. Очевидно, в классической традиции русского литературного языка пер­
вой трети XIX в. слово витать в его старых «державинских» значениях было ква­
лифицировано как архаизм и отмирало. Оно не употребляется в языке Карамзина,
Пушкина и Вяземского. Романтическое переосмысление слова витать развилось
на основе церковно-библейского языка и на основе языка разночинцев (повидимому, чиновничьего и духовного происхождения).
Так, употребление слова витать в стихотворном языке Бенедиктова чрезвычай­
но типично для понимания живых тенденций его семантического развития. Здесь
намечаются новые его применения. Вот несколько примеров:
Я пирую — в черном цвете,
И во сне и наяву
Я витаю в черном свете,
Черным пламенем живу.
(Черные очи)
Он витает в свете горнем,
И мечтательно живой
Он не связан грязным корнем
С нашей бедною землей.
(Ответ на доставшийся автору в игре вопрос, какой цветок
желал бы он воспеть)
Не трепещи! Не помышляй,
Что отбыл дух, во мне витавший]
(Стихи, вырезанные на чаше, сделанной из черепа. Перевод
из Байрона)
От груди моей остылой.
Где витал летучий дух,
В изголовье деве милой
Я оставлю мягкий пух...
(Лебедь)
В 40—50-е годы XIX в. семантическая структура витать осложняется новыми
смысловыми оттенками, возникшими на развалинах старого значения 'пребывать,
жить', но генетически связанными с фразеологией, основанной на значении: 'но­
ситься, кружиться'. Новое значение можно формулировать так: 'носиться на
крыльях фантазии, оторвавшись от обыденной жизни, парить где-то'. Например, у
И. И. Панаева в пародии «Поэт» ( 1847):
Он в облаках, в соседстве грома,
Земную позабыл юдоль.
Игру мирского треволненья
Он прихотливо пренебрег,
Но в бурном вихре вдохновенья
О братьях позабыть не мог...
Он погрузился весь в вопрос
О назначеньи человека...
Не тщетно он пытал судьбу,
Не тщетно он витал в эфире,
95
Печаль и тайную борьбу
На громкой возвещая лире.
Ср. у М. П. Погодина в очерках «Год в чужих краях» (ч. 1, с. 13—14): «Увы, млад­
шие наши поколения все еще мало обращают внимания на дело, на труд основа­
тельный, а витают в беспредельных областях фантазии». В «Воспоминаниях об
А. А. Григорьеве» Н. Н. Страхова (Эпоха, 1864, № 9, с. 11): «Он отталкивал от себя
действительность, для того, чтобы свободнее витать в мире идей, ему знакомом и
родном».
Даль и Грот стояли в стороне от романтической культуры художественного слова
и односторонне отразили в своих словарях лексический состав русского литератур­
ного языка 30—50-х годов XIX в. Поэтому ни в словаре Даля, ни в словаре Грота
нельзя найти верного рисунка, воспроизводящего семантический состав слова ви­
тать. У Даля отмечены два значения этого слова. Одно старинное, иллюстрирован­
ное набором расплывчатых синонимов: 'обитать, пребывать где-либо, постоянно или
временно; находить приют, проживать, жить, держать опочив, ночлег'. Другое значе­
ние, не разъясненное примерами, сформулировано так: 'водиться, плодиться где'
(ел. Даля 1880, 1, с. 211). Проф. И. А. Бодуэн де Куртенэ, редактируя словарь Даля,
присоединил третье значение: 'двигаться в вышине, носиться' (1911, 1, с. 508).
Акад. Я. Грот в слове витать тоже различает два значения: церковнославян­
ское: 'пребывать, жить где-либо, обитать' и русское — в современном языке упот­
ребляется в смысле — 'носиться в воздухе' (фр. planer) (ел. Грота — Шахматова,
с. 428; Грот, Русск. правопис).
Между тем, около середины XIX в. в эпоху борьбы с романтической фразеоло­
гией изменилась экспрессия слова витать31. В ней засверкали иронические краски,
и в семантике слова витать ответвился новый смысловой побег. Витать приобре­
ло иронический оттенок значения: 'предаваться бесплодным мечтаниям, жить не
практическими интересами реальной действительности, а романтическими греза­
ми'. На основе этого значения вырастала новая ироническая фразеология: витать в
облаках, витать в воздухе, витать в небесах и т. п. В словаре Ушакова значения
слова витать дифференцированы не вполне точно и неполно: Витать (книжн.)
— «1) Предаваться мечтаниям, фантазиям, забывая об окружающем. Мысли поэта
витали где-то далеко. Ребенок витал в мире грез. 2) Незримо, таинственно присут­
ствовать, кружиться. Смерть витает над больным». Ср., например, у СалтыковаЩедрина в «Письмах к тетеньке»: «Как тридцать лет тому назад мы чувствовали,
что над нашим существованием витает нечто случайное, мешающее правильному
развитию жизни, так и теперь чувствуем, что в той же силе и то же случайное про­
должает витать над нами».
Но ср. также в «Правде» от 27 января 1940 г., № 26 (8072): «Стойте недвижно,
подъяв очи горе, и, может, сподобитесь узреть ангела в небеси, витающего во всем
своем благолепии над театром военных действий» (Маленький фельетон: «Ангел
на фронте»).
Опубликовано в Уч. зап. Моск. дефектол. ин-та (1941, т. 1) в составе большой статьи «Лексиколо­
гические заметки» вместе со статьями об истории слов и выражений мерцать, животрепещущий,
злободневный, втереть очки, квасной патриотизм. Помимо опубликованного сохранился более под­
робный машинописный экземпляр с авторской правкой, не вошедшей в опубликованный текст.
Характерно, что в «Филологическом словаре» А. И. Орлова (1, с. 448) витать квалифицируется
как славянизм, означающий: 'иметь место пребывания'. Ср. также в «Справочном словаре»
А. Н. Чудинова (с. 232).
7 —История слов
96
Здесь печатается по машинописному экземпляру с несколькими добавлениями цитат из работ уче­
ных-лингвистов и художественной литературы, сохранившихся в архиве на отдельных очень ветхих
рукописных листках. — Е. К.
ВКУС
Не подлежит сомнению, что во многих случаях влияние западноевропейских
языков на семантическую систему русского языка лишь ускоряло процесс развития
переносных, отвлеченных значений у русских слов, но не изменяло, не ломало его
природного течения, не направляло его в другую сторону. Поэтому между русски­
ми значениями слова и его новым, общеевропейским или интернациональным со­
держанием устанавливается тесная, органическая связь. Например, слово вкус, пер­
воначально обозначавшее действие по глаголу вкусить (ср. церковнославянское
выражение: «вкусить от древа познания добра и зла»), а затем соответствующее
ощущение от вкушаемой, принимаемой пищи (сладкий, горький, неприятный вкус,
кислое на вкус яблоко и т. п.), около середины XVIII в. получило переносное от­
влеченное значение под влиянием франц. gout, нем. Geschmack. Известно, что и
нем. Geschmack только в XVII в. приобретает новое значение художественного чу­
тья под влиянием франц. gout (ср. в немецкой художественной критике XVIII в. —
guter Geschmack = франц. bon gout).
А. С. Шишков в «Рассуждении о старом и новом слоге российского языка» (1803)
дает тонкий анализ значений слова вкус, но с позиций корнеслова-славянофила: «С
словом вкус мы точно так же поступаем, как с словом предмет, то есть весьма часто
употребляем его некстати. Оно происходит от глагола вкушать или от имени кусок и
значит чувство, какое получает язык наш от раздробления зубами куска снеди. Сие
есть главное его знаменование: и потому в следующих и подобных сему речах: вкус­
ное вино, приятное вкусом яблоко, противное вкусу лекарство, тако ж и в сопряжении
его с приличными ему прилагательными именами, как-то: кислой, сладкой, горькой,
пряной вкус и проч., имеем мы ясное и чистое о нем понятие» (см. Шишков, Рассужд.
о ст. и нов. слоге, 1813, с. 194). Но ведь «одно и то же самое слово служит к изобра­
жению двух или многих понятий, из которых одно есть первоначальное, а другие по
сходству или подобию с оным от него произведенные. Мы говорим вкушать пищу, и
говорим также вкушать утехи... Здесь в первой речи слово вкушать имеет настоящее
свое знаменование, а во второй заимствованное от подобия с оным. Равным образом
и слово вкус употребляется иногда в первоначальном знаменовании, то есть... означа­
ет чувство, различающее снедаемые вещи; а иногда в производном от подобия с
оным, то есть означает разборчивость или знание различать изящность вещей. В сем
последнем смысле нигде не находим мы оного в старинных наших книгах. Предки
наши вместо иметь вкус говаривали: толк ведать, силу знать. Потом с немецкого
Geschmack вошло к нам слово смак, а, наконец, читая французские книги, начали мы
употреблять вкус соответственно употреблению французского слова gout (там же,
с. 195). «Есть ли бы мы, распространив знаменование слова вкус, употребляли оное
там токмо, где составляемая из оного речь [т. е. фразеологическое сочетание. —
В. В.] непротивна свойству языка нашего, как, например, следующая: «у всякого свой
вкус», или «это платье не по моему вкусу», то, конечно, было бы сие обогащением
языка». Но, по мнению Шишкова, в новом слоге российского языка фразеологиче­
ское употребление слова вкус всецело подчинено нормам французского языка. «Мы
говорим: "он имеет вкус в музыке". Хотя привычка и делает, что речь сия не кажется
нам дикою, однако ж в самом деле оная состоит из пустых слов, не заключающих в
97
себе никакой мысли; ибо каким образом можно себе представить, чтоб вкус, то-есть
чувство языка или рта нашего, пребывало в музыке, или в платье, или в иной какой
вещи?» (там же, с. 196).
«"Одеваться со вкусом" есть также не собственное наше выражение; ибо мы не
говорим, или по крайней мере не должны говорить: "плакать с горестию", "любить
с неоюностью", "жить со скупостью"; но между тем, как свойство языка нашего во
всех других случаях велит нам говорить: "плакать горько", "любить нежно", "жить
скупо", в сем едином нельзя сказать: "одеваться вкусно".,. Сие уже одно показывает,
что мы нечто чужое вмешиваем в свой язык. Также и следующая речь есть француз­
ская, а не наша: он пишет во вкусе Мармонтеля. Как можно "писать во вкусе"? Не все
ли равно, как бы кто, вместо "я подражаю напеву соловья", сказал: "я пою в голосе
соловья"? Французы по бедности языка своего везде употребляют слово вкус, у них
оно ко всему пригодно: к пище, к платью, к стихотворству, к сапогам, к музыке, к
наукам и к любви... Когда я читаю "тонкой, верной вкус", то не должен ли вообра­
жать, что есть также и "толстой и неверной вкус"? Обыкновенно отвечают на сие: как
же писать? как сказать: un gout delicat, un gout fin? Я опять повторяю... Есть ли мы,
сочиняя русскую книгу, не перестанем думать по-французски, то мы на своем языке
всегда будем врать, врать и врать... Какая нужда нам вместо: "она его любит", или
"он ей нравится", говорить: "она имеет к нему вкус", для того только, что французы
говорят: elle a du gout pour lui? Желает ли кто видеть, до чего доводит нас безумное
подражание французам? Мы говорим и печатаем в книгах: вкус царствовать; чертеж
вкуса; хотя двери его были и затворены, однако он имел смелость войти к нему и вкус
сделать ему свое приветствие» (там же, с. 197—200). Ср. там же в пародическом
письме мнимого карамзиниста: «Видно, что Вы человек без всякого вкусу»; «Недавно
случилось мне быть в сосиете с нашими нынешними утонченного вкуса авторами»;
«Правда, нынешние писатели начинают вводить вкус в русской язык» (там же, с. 423,
425 и 427). Ср. в переводе «Путешествия Анахарсиса по Греции» — у Севергина
(1808): «самая нежнейшая женщина», а у Андрея Рудольского (1818): «женщина са­
мого тонкого вкуса» (см. Сухомлинов, вып. 4, с. 437).
Это новое, европейское значение слова вкус глубоко вошло в русский литератур­
ный язык уже во [второй] половине XVIII в. Например, в журнале «Всякая всячина»
(1769): «Будучи охотник до издаваемых в нынешнем годе разных сочинений и поку­
пая их с самого начала, с великим удовольствием читал оные, и могу сказать по спра­
ведливости, что находил в них разум, вкус и полезность» (см. Русск. сатирич. журна­
лы ХУШ в., с. 46). В журнале «И то и сё» (1769, февраль, пятая неделя): «Склад сего
письма делает вам честь, ибо те, которые вкус хороший и знание имеют, должны ва­
ше письмо и по содержанию и по изображениям похвалить. На сие ваше письмо ответствовано вам то, что легче критиковать, нежели сочинять, но мне кажется, что
трудняе со вкусом и со справедливостию критиковать, нежели без вкуса и несправед­
ливо сочинять» (там же, с. 62). В журнале «Трутень» (1770, л. 16, апреля 20): «Пред­
ставьте себе только, сколь тонок их вкус» (с. 142). В журнале «Живописец» (1772,
л. 4): «Моя наука состоит в том, чтобы уметь одеваться со вкусом...» (с. 167).
Понятно, что это европейское, интеллигентское значение и употребление слова
вкус привело к образованию нового, богатого фразеологического гнезда в русском
литературном языке XIX в.: иметь вкус к чему-нибудь, обладать хорошим вкусом;
тонкий, развитой, испорченный вкус; обнаружить вкус, человек дурного вкуса, не
доверять чьему-нибудь вкусу, вполне полагаться на чей-нибудь вкус; со вкусом
(одеваться, жить и т. п.), отсутствие вкуса, недостаток вкуса и т. п. Ср. безвку-
98
сие, безвкусица, безвкусный. Таким образом последней трети XVIII в. слово вкус с
его старорусскими и новыми западноевропейскими значениями настолько глубоко
и крепко вошло в лексическую систему русского литературного языка, что только
историко-этимологический анализ лингвиста мог открыть заимствованную приро­
ду переносного употребления этого слова (ср. эволюцию значений латинского сло­
ва gustus). Вместе с тем не подлежит сомнению, что внутренняя семантическая
эволюция слова вкус на русской литературной почве привела бы к тому же самому
результату (ср. историю значений слова чутье).
Публикуется впервые по сохранившейся в архиве машинописи на 5 листках с авторской правкой.
Цитата из книги А. С. Шишкова «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка», сокра­
щенная и частично измененная автором, здесь приводится в полном виде. Цитату из названной книги
А. С. Шишкова, начинающуюся словами: «а, наконец, читая французские книги...», В. В. Виноградов
несколько поправляет. См. у Шишкова: «а, наконец, читая французские книги, начали мы употреблять
слово gout нежели по собственным своим понятиям» (Шишков, с. 195). — В. П.
ВЛОПАТЬСЯ
Потоки разговорной народной, а также областной и жаргонной лексики чаще
всего направлялись в национальный русский язык XIX в. через широкую область
стилей русской художественной литературы. Яркая экспрессивность многих диа­
лектизмов или арготизмов, попадавших в разговорную речь горожан, вызывала к
ним живой интерес со стороны широких демократических слоев общества и со
стороны писателей реалистов.
К числу профессиональных и областных народных слов, вошедших в русский
литературный язык в 30—40-х годах XIX в., принадлежит глагол влопаться. На
нем и сейчас есть экспрессивный отпечаток вульгарной разговорности, во всяком
случае фамильярной развязности. В современном языке это слово выражает два
значения: 1) 'попасть впросак, попасться в чем-нибудь; сделав ошибку, промах,
очутиться в неприятном положении'; в небрежной устной речи иногда употребля­
ется как синоним глагола вляпаться в значении 'ввалиться, попасть во что-нибудь
(жидкое, мокрое)'; 2) с грубо-шутливой или иронической экспрессией — 'влю­
биться, втюриться'.
Основным значением этого слова до последней четверти XIX в. было 'попасться,
попасть впросак'. Именно с этим значением глагол влопаться попадает в стили так
называемой «натуральной школы» 30—40-х годов. Н. А. Некрасов применяет его в
рассказе «Без вести пропавший пиита» («Пантеон», ч. 3, СПб., 1840) в речи дворового
человека, передающего слова лавочника: «Все долгу просит. "В полицию, — гово­
рит, — явку подам, надзирателю пожалуюсь... Этак честные люди не делают... Вишь,
твой барин подъехал с лясами: поверь, да поверь земляку — вот я и влопался"».
Очевидно, на слове влопаться тогда лежал яркий отпечаток вульгарного про­
сторечия, быть может, даже с областной, провинциальной окраской. Слово вло­
паться не зарегистрировано ни одним толковым словарем русского языка до сере­
дины XIX в. Как областное оно впервые вошло в «Опыт областного великорусско­
го словаря»: «Влопаться,
гл. об. сов. Попасть в беду от неудачи. Симб.» (с. 26).
В качестве областного оно рассматривается и в словаре Даля: «Влопаться
во
что, твр. смб. попасть в беду, впросак, попасться в чем. Иногда говор, влопать ко­
го, посадить, втянуть в беду» (ел. Даля 1880, 1, с. 26). В «Дополнении к "Опыту об­
ластного великорусского словаря"»: «Влопать, гл. д. То же, что вкряпать. Псков.
Твер. Осташ.» (с. 23). Ср.: «Вкряпать, гл. д. Ввести кого-нибудь в неприятную ис­
торию. Псков. Новоржев. Опоч. Порх. Псков.» (там же).
99
По своей морфологической структуре слово влопаться однородно с втрескать­
ся: отношение влопаться к лопать такое же, как втрескаться к трескать (ср. ло­
паться и трескаться). Из народно-областных говоров (по-видимому, северо­
западных) глагол влопаться попадает в жаргон воров и преступников. В этом сво­
ем качестве он также находит отражение в языке художественной литературы.
Так, в «Петербургских трущобах» В. В. Крестовского было использовано упот­
ребление этого глагола в «блатной музыке», в воровском арго: «... Молодой вор,
по-видимому из апраксинских сидельцев, тоненькой фистулой, молодцевато пове­
ствует о своих ночных похождениях:
— Просто, братцы, страсть! Вечор было совсем-таки влопался\ да спасибо, ма­
зурик со стороны каплюжника (т. е. полицейского. — В. В.) дождевиком (т. е. бу­
лыжником. — В. В.) поздравил — тем только и отвертелся! А Гришутка — совсем
облопался, поминай как звали!»
К этим словам сделано такое примечание автора: «Для народа, ходящего по му­
зыке, т. е. принадлежащего к воровскому сословию, имеют важное значение слова:
влопаться, облопаться и сгореть. Влопаться — значит попасться в воровстве, но
не опасно, если попавшийся тут же на месте освобождается, благодаря своей
увертливости, или своей силе, или снисхождению поймавшего, или же, наконец,
отсутствию поличного, то есть ворованной вещи, которая у вора крадущего никогда
почти в руках не остается, а тут же мгновенно передается исподтишка подручному,
то есть помощнику. Подручный же немедленно удаляется с нею на безопасный
пункт. Облопаться — это уже степенью выше. Если мазурик облопался, то это зна­
чит, что он попался более опасным образом, взят полицией и отведен в часть или
тюрьму, и находится под следствием, однако же с надеждой на освобождение. Коща же говорится про "музыканта", что он сгорел, то это означает либо дальний путь
его по Владимирке, либо, по меньшей мере, препровождение по этапу на место ро­
дины» (Крестовский 1898, с. 29).
Таким образом, слово влопаться укрепляется в сфере народно-разговорной речи
со значением 'попасться в чем-нибудь, попасть впросак'. Но яркая экспрессивность
этого слова содействует сближению его с разными эмоционально-окрашенными
сериями слов: то оно притягивается к созвучному вляпаться, то по сходству вуль­
гарной экспресии — к втюриться (ср. врезаться, втрескаться в значении 'влю­
биться'). Ср. в комедии Я. Б. Княжнина «Хвастун»: « [Простодум:] Я слышал, по
уши он втюрился в долги?» В комедии М. Попова «Притворный комедиант»:
... Сердчишко и свое хочу открыть вам смело.
Ведь я вас удивлю. Имея плоть и кровь,
Как вы, и все, я сам ведь вляпался в любовь.
Ср. в пьесе Н. Я. Соловьева «На пороге к делу»: «[Буровин:] Девица она из себя... ни­
чего... телосложения надежного... и с румянцем!... [Тесов:] Красоты неописанной,
Степан Иваныч, — ну, равнодушность чувств при этом жестокая! [Буровин:] Хм...
вляпался ты в нее!... [Тесов:] Так я врезался, так врезался, — свет мне божий не мил!..»
Опубликовано вместе с этюдами о словах замкнутый, хлыщ и пружина в составе статьи «Проблема
исторического взаимодействия литературного языка и языка художественной литературы» (Вопросы
языкознания, 1955, № 4). Эти этюды составили 9-й раздел названной статьи, начинающийся следующим
абзацем: «Языковой материал из литературно-художественных произведений может и должен входить в
историю литературного языка лишь под строго определенным историко-лингвистическим углом зрения
и в рамках тех категорий — грамматических, лексических, фразеологических, семантических и стилисти­
ческих, которые лежат в основе анализа всех других языковых фактов, извлекаемых из разных других
областей и видов литературно-речевой деятельности. Изучение "языка писателя" в плане истории ело-
100
весного искусства, изучение стиля литературных произведений связано с анализом композиционной
структуры художественного целого, с анализом приемов и принципов сочетания и объединения элемен­
тов разных стилей речи в этом сложном целом, с исследованием законов построения образов персона­
жей, форма их речевой характеристики. Все эти проблемы выходят за границы, за круг задач истории
литературного языка. Вот несколько иллюстраций того, как многогранны и сложны взаимоотношения и
взаимодействия между литературным языком и художественной литературой».
Сохранился машинописный текст на 5 страницах с авторской правкой, почти полностью совпа­
дающий с опубликованным. Здесь печатается по опубликованному тексту, сверенному и уточненному
по машинописи, с включением цитаты из комедии Я. Б. Княжнина «Хвастун», сохранившейся в архи­
ве на отдельном листке. — В. Л.
ВОДОМЁТ
По меньшей мере странной должна быть признана [в семнадцатитомном акаде­
мическом «Словаре современного русского литературного языка»] стилистическая
помета при словах водомет, водометный: «устарелые (в стилизованной речи)».
Иллюстрации взяты из стихотворений Фета, Вяземского и Державина. Историколексикографическая справка отсылает к словарям Нордстета (1780), П.Соколова
(1834) и Даля (1951, 2, с. 512). Между тем, слово водомет имело сложную историю
в русском литературном языке XVIII и XIX вв. Вот некоторые линии этой истории.
Слово водомет теперь кажется нам поэтическим архаизмом. Как славянорус­
ский синоним слова фонтан оно часто представляется изобретением славянофилов
шишковской школы, выставленным ими в противовес заимствованному слову
фонтан. На такую мысль наводят слова А. С. Пушкина в письме к брату: «На ка­
ком основании начал свои действия дедушка Шишков (как новый министр народ­
ного просвещения. — В. В.)? Не запретил ли он «Бахчис.(арайский) фонтан» из
уважения к святыне Академического словаря и неблазно составленному слову во­
домет?» Дело в том, что Пушкин как в стихотворении «Фонтану Бахчисарайского
дворца», так и в поэме «Бахчисарайский фонтан» предпочел европеизм фонтан ис­
кусственно-книжному славянскому синониму водомет. В. П. Горчаков в своем
дневнике записал о «Фонтане Бахчисарайского дворца»: «Прочитав мне это стихо­
творение, Пушкин заметил, что, несмотря на усилие некоторых заменить все ино­
странные слова русскими, он никак не хотел назвать фонтан водометом, как нико­
гда не назовет бильярда — шарокатом» (Пушкин в воспоминаниях современников,
с. 151). Однако уже ссылка Пушкина на Академический словарь, т. е. на «Словарь
Академии Российской», показывает, что слово водомет является более древним
славяно-русским образованием. Слово водомет уже включено в первую редакцию
«Словаря Академии Российской» XVIII в.
В журнале «Трутень» (1769 г., лист 7, июня 9 дня) читаем: «Там нет огромной
музыки; но вместо оной пользуются поселяне приятным пением птиц; нет там ве­
ликолепных садов, украшенных статуями и водометами; но вместо оных прекрас­
ные рощи, зеленые луга...» (Русск. сатир, журн. XVIII в., с. 97).
Таким образом, слово водомет в середине XVIII в. уже было широко распро­
странено. Оно встречается в стихотворном языке Державина (как позднее и Тютче­
ва). Например, у Державина:
Где встречу водомет шумит лучей дождем.
(Евгению)
Дуб вспыхнул, холм стал водометом,
И капли радугой блестят.
(Гром)
101
Ср. «К Каллиопе»; «Царь-девица».
Ср.:
Луч шумящий, водометный,
Свыше сыплюща роса!
(Водомет)
Слово водомет употребляется даже в эпистолярном стиле первой трети XIX в.
Например, в письме А.Ф.Воейкова к Ф. Н. Глинке (от 4 июля 1824):
«...очаровательные царскосельские сады, где
прохлада и нега
и ропот у брега
водометов, водоскатов, речек и ручейков ждет вас?» (Русск. старина, 1908, январь,
с. 233).
Водомет рассматривается как привычный термин и словарем 1847 г. Любопыт­
но здесь указание на профессиональное название водометная трубка (ел. 1847, 1,
с. 139). Однако в ту эпоху слово водомет в основном не выходило за пределы сти­
лей художественной литературы и книжно-технических выражений. Оно носило
отпечаток поэтического своеобразия или книжной искусственности.
В. И. Даль в своем словаре дополнил и умножил группу слов, связанную со сло­
вом водомет, своим собственным творчеством: «Водомет, м. водобой, фонтан. Во­
дометная струя. Водометчик, водометный мастер, строитель. Водометъ ж. водопадь, падение воды на мельничное колесо» (1880, 1, с. 224).
Я. К. Грот в «Словаре русского языка, составленном Вторым отделением Ака­
демии наук» (т. 1, с. 458) поместил слово водомет («Струя воды, бьющая вверх из
земли помощию искусственного сооружения; фонтан») без всяких стилистических
помет и ограничений. Но употребление этого слова иллюстрируется лишь приме­
рами из сочинений Державина: «Ревущий водомет утих» («К Каллиопе») и
В. Ф. Одоевского: «Лучи заходящего солнца огненным водометом лились на образ
покровительницы гармонии».
В словаре Ушакова (1, с. 327) слово водомет признано поэтическим устарелым
выражением. Его употребление иллюстрируется цитатой из Баратынского: «Везде
дворцы, театры, водометы».
Можно сказать, что слово водомет и теперь еще остается в архивном фонде
русского литературного языка как поэтическое выражение (ср. в стихотворном
языке начала XIX в. о шампанском: искрометная влага', ср. совр. миномет).
Опубликовано в составе большой статьи «Семнадцатитомный академический словарь современно­
го русского литературного языка и его значение для советского языкознания» (Вопросы языкознания,
1966, № 6).
Сохранился первоначальный черновой вариант (без первого абзаца): 7 рукописных очень ветхих
листков чернилами и карандашом, с более поздней авторской правкой) разного формата, пронумеро­
ванных автором и вложенных им в листок с заголовком «История слова водомет».
Печатается по опубликованному тексту с внесением нескольких необходимых поправок. — В. Л.
ВОЗЗРЕНИЕ
Слово воззрение в современном языке значит 'убеждение, взгляд, образ мыслей,
точка зрения' (ср. мировоззрение). Оно свойственно главным образом публицисти­
ческому и научно-философскому стилям книжной речи. Это отвлеченное значение
сформировалось в 30—40-е годы XIX в. в философском лексиконе «любомудров».
Раньше слово воззрение как производное от книжно-славянского глагола воззреть
выражало лишь (по глаголу воззреть) значение действия. Так, в «Словаре Акаде-
102
мии Российской» 1792 г. под словом воззрение читаем: «обращение, устремление
очей, глядение, смотрение, взгляд. Напр.: удостой воззрения твоего усердный труд»
(3, с. 138). Ср. у Державина: «Единым отвечай воззрением (взглядом)» (Объявление
любви, Державин 1883, с. 366). В «Словаре Академии Российской» 1806 г. к этому
значению прибавлено другое, переносное: 'Внимание, уважение к чему. Воззрение
на заслуги, на подвиги, на усердие'. Ср. заявление министра С. С. Уварова:
«"Живописец" Полевого не имеет никакого права на высочайшее воззрение»
(Н. Козьмин. Н. А. Полевой. Очерк из истории русского романтизма. 1903, с. 503).
В слове воззрение в истории русского языка совпали два разных слова — възър^кние (ср. възоръ) и въз(ъ)зър*Ьние (ср. у Срезневского — узозрити). В «Материа­
лах» И. И. Срезневского не помещено ни одно из отглагольных имен существи­
тельных: ни възьр^ние, ни въззьргкние, но указан глагол възър*кти — возр^ти (1.
с. 373). Глаголы възр*кти и въззркти так же, как и производные от них имена су­
ществительные, легко могли слиться не только фонетически, но и семантически
( ср. в-зор и вз-гляд).
В «Катехизисе» Кариона Истомина (конец XVII в.): «Нечистота или блуд, из нея
же исходят скверныя помышления, воззрения неподобная, сквернословие» (цит. по:
Браиловский, с. 375). У Радищева в «Путешествии из Петербурга в Москву»:
«...изрекшия Странницы лицо казалося веселым и вещественным сияющее бле­
ском. Воззрение на нее вливало в душу мою радость « («Спасская Полесть»).
В «Невском Альманахе на 1825 г.» помещена статья Дм. Княжевича: «Взгляд,
взор, воззрение (Отрывок из Собрания синоним)». Здесь слово воззрение рассмат­
ривается как синоним слова взгляд, взор. Устанавливаются семантические различия
между этими словами: « Взгляд происходит от глагола взглядывать, т. е. обращать
глаза свои на окружающие предметы без мыслей, без намерения, без цели; взор от
глагола взирать, то есть устремлять глаза свои именно на какой-нибудь предмет,
который мы видеть желаем. Воззрение от воззреть, то есть возвышать глаза, взор
свой к чему-либо.
По сему взгляд не предполагает никакого намерения, желания или мысли видеть
вещь, на которую он падает: его бросают на что ни попало. Напротив, взор предпо­
лагает намерение видеть ту вещь, на которую он обращается: его устремляют
именно на какой-нибудь предмет.
Воззрение — довольно странно — имеет совершенно противное значение, неже­
ли бы какое оно должно иметь, судя по корню. Оно не столько и не так часто зна­
чит возвышение взора от низшего к высшему как обращение оного от высшего к
низшему.
Далее взгляд пробегает предметы поверхностно, взор обнимает их и проникает в
них; воззрение удостоивает их взгляда или взора.
От сего взгляд бывает случайный, беглый, быстрый, величественный, дикой,
пасмурный, веселый и т. п.; взор проницательный, недоверчивый, ревнивый, зави­
стливый, язвительный и т. п.; воззрение милостивое, благосклонное (напр. воззре­
ние начальника). Пример: "Она показалась и все взоры устремились к ней; ее взгляд
был потуплен. Так прошла она через залу, как бы никто не заслужил ее воззрения"»
(с. 190—192).
Таким образом, в XVIII в. слово воззрение как слово высокого стиля стало обо­
значать не только 'взгляд, устремление очей', но и (применительно к героям или
вообще к особам высоким и социально значительным) — 'благосклонное внима­
ние'. Это последнее значение, распространенное в официальном стиле, было мало-
103
употребительно в общелитературной речи. Слово воззрение стало вступать в се­
мантическое соотношение с французским vue, немецким Ansicht.
Ср. у Марлинского в статье о романе Н. Полевого «Клятва при гробе Господ­
нем» (1834): «Самая точка воззрения на старину доказывает, что он (В. Скотт) поэт
— этого довольно. Поэт в наш век не может не быть романтиком».
У В. А. Жуковского в письме к А. И. Тургеневу (1833): «Галлерова система про­
ста, удовлетворительна, в ней логическая строгая связь... Но я прочитал только
первый том, в котором одно введение, то есть одна общая теория происхождения
гражданского общества, в ней он das Natiirlichgesellige противопоставляет dem
Kunstlichburgerlichen, что есть совершенно новая Ansicht, ибо доселе естественное
состояние полагали предшествующим гражданскому, составившемуся произвольно
(что есть галиматья)» (Русск. архив, 1896, 3, с. 275).
Слово воззрение в значении 'взгляд, устремление' или 'обращение глаз' широко
применяется в лирическом и прозаическом стиле первой трети XIX в. Ср. у Жуков­
ского в «Ундине»:
Крик разбудил Ундину и вмиг при воззренье
Гневном ее пропало страшилище все.
В словаре 1847 г. указаны те же значения слова воззрение, что и в «Словаре
Академии Российской» 1867—1868 гг. (1, с. 306).
Однако уже в русском литературном языке 20—30-х годов наметились новые
оттенки значения в слове воззрение и новые формы его употребления. Оно приоб­
ретает отвлеченно-переносное значение: 'проникновение мыслью, интеллектуаль­
ное познание'. Например, у И. В. Киреевского в «Обозрении русской словесности
за 1831 г.»: «Я не знаю ни одного литературного суждения, которое бы можно было
принять за образец истинного воззрения на нашу словесность'» (Киреевский 1861,
1, с. 90). Ср. тут же: «В самой действительности открыл он (Баратынский) возмож­
ность поэзии; ибо глубоким воззрением на жизнь понял он необходимость и поря­
док там, где другие видят разногласия и прозу» (с. 97).
У В. Ф. Одоевского в рукописной заметке 30-х годов: «Искусство есть произ­
вольное, ничем не стесняемое выражение предметов. Наука есть то же выражение,
но приспособленное к тому или другому воззрению» (Русск. писатели о лит-ре, 2,
с. 249).
У В. И. Даля в повести «Гофманская капля»: «Если б можно было сделать свод
всего того, что было сказано, пересказано, говорено, болтано, переболтано, разбол­
тано в течение следующих за балом дней, — сколько тут было заключений, умовоззрений, догадок, обмолвок, размолвок, удовольствия, надежд, неудовольствия, зло­
бы и горя!..» (Даль 1897, 1, с. 215). Ср. у Ап. Григорьева в «Моих литературных и
нравственных скитальчествах» в соответствие современному — «мировоззрение»
— «миропостроение» (Григорьев Ап., Воспоминания, с. 77).
Переносный смысл слова воззрение все шире начинает распространяться в фи­
лософском языке 20—30-годов. В слове воззрение выкристаллизовывается значе­
ние 'внутреннее содержание', 'чувственное восприятие'. Так, в статье «О новей­
ших системах метафизики в Германии» читаем: «Предлежащее (т. е. субъект. —
В. В.) есть начало материи наших представлений, оно дает нам воззрения чувствен­
ные (intuitions phenomeniques)» (Вестник Европы, 1823, июль — август, с. 23 и ел.).
«Тогда действием, которое называется умственным воззрением, понимаем абсо­
лютное существо» (там же, с. 30). «Трансцендентальный идеализм употребляет
способ отвлечения и возвращения, дабы достигнуть сего чистого, свободного, тво-
104
рящего действия, которым я замечается само собою; и потом уничтожает само се­
бя, — дабы положить абсолютное существо; и такое действие в сей системе, равно
как и в другой, называется умственным воззрением (intuition intellectuelle)» (там же,
с. 35). Ср.: «Натуральная философия думает, что можно не употреблять отвлечения
и возвращения, и довольствуется простым взглядом (simple vue) (там же, с. 35).
«Нет никакого возможного воззрения без форм, никакого суждения без представ­
лений» (там же, с. 44). «Нет чувственного воззрения без "единства"» (там же, с. 46).
«Тогда поймем умственным воззрением событие единственное, вечное, всеобщее»
(там же, с. 52). «Ощущение нашего бытия есть внутреннее непосредственное ощу­
щение или, говоря языком новой школы, умственное воззрение» (там же, с. 53).
Философское значение слова воззрение вытесняет первоначальное значение
действия по глаголу воззреть и становится основным значением этого слова в ли­
тературно-книжном языке с 40-х годов XIX в. В сочинении И. А. Аксакова «Зимняя
дорога» (драматические сцены в стихах и прозе) 1847 г.:
Но для мертвого воззренъя
Ты себя не воспитал.
Чувств живых ограниченья
Ты душе не налагал.
В связи с изменением смысловой структуры слова воззрение (ср. франц. intuition
и нем. Ansichi) оно начинает чаще употребляться в формах мн. числа.
У Тургенева в романе «Отцы и дети»: «Иногда Базаров отправлялся в деревню
и, подтрунивая по обыкновению, вступал в беседу с каким-нибудь мужиком: "Ну,
говорил он ему: излагай мне свои воззрения на жизнь, братец: ведь в вас, говорят,
вся сила и будущность России"». Ср. у И. Прыжова в «Исповеди» (1870): «Это был
человек старого закала, не разделявший новейших воззрений»', «Уровень наших об­
щественных воззрений так низок или дошел до крайнего предела» (Прыжов, с. 20).
Но ср. у Ап. Григорьева в «Моих литературных и нравственных скитальчествах»:
«Сказки Дмитриева были profession de foi полускромного, полунравственного воззре­
ния на жизненные отношения его эпохи» (Григорьев Ап., Воспоминания, с. 126).
В 40—50-е годы слово воззрение и преимущественно формы мн. числа воззре­
ния в значении 'убеждение, образ мыслей' были типичной принадлежностью ин­
теллигентского словаря. Например, в письме А. В. Дружинина к П. В. Анненкову
(от янв. 1858 г.): «Я кончаю, полезно будет, в противодействие новосеминарскому
взгляду на Пушкина, выставить все значение поэта как человека истинно практиче­
ского, мудрого в житейских воззрениях, истинно современного деятеля, твердо
стоящего на почве окружающей его действительности» (цит. по: Тургенев и «Со­
временник», с. 241).
В письме И. И. Панаева В. П. Боткину (от 31 марта 1857 г.): «Дружинин вооб­
ражает, что я совершенно разделяю его образ мыслей и литературные воззрения»
(там же, с. 418). Ср. в письме В. П. Боткина к И. И. Панаеву (от 28 июля 1858 г.):
«Да и не столько как живописца я оплакиваю его (Иванова), но как человека глубо­
кой мысли и высокого воззрения на предметы» (там же, с. 447). У Тургенева в
«Воспоминаниях о Белинском»: «Не могу не упомянуть здесь, хотя мельком, о бла­
городных честных воззрениях Белинского на женщин вообще и в особенности на
русских женщин, на их положение, на их будущность».
В. Я. Брюсов писал П. П. Перцову (в начале 900-х годов): «Якубович — человек
совершенно иного склада воззрений, чем Бодлер, и потому часто непреднамеренно
искажает свой подлинник» (Письма В. Я. Брюсова к П. П. Перцову. М., 1927, с. 76).
105
Развитию значений слова воззрение содействовало также влияние немецкого
языка, особенно языка немецкой философии (ср. употребление слова Anschauung).
Любопытно, что в «Лексиконе» Аделунга (1798) немецкое Anschauung сопровож­
дается таким толкованием: «в философии — воззрение, взглядывание» (1, с. 95).
Симптоматично, что одновременно в 30—40-х годах возникает слово мировоззре­
ние для передачи немецкого Weltanschauung.
Но в том же направлении развивались значения слова воззрение и под влиянием
установившегося в русском литературном языке первой четверти XIX в. выражения
точка воззрения или зрения (калькированный перевод французского point de vue,
аи point de vue (ср. исходная точка — point de depart; точка опоры — point
d'appui). Ср. нем. Gesichtspunkt; англ. point of view.
Гоголь в «Мертвых душах» иронически писал: «Выписаны были новые препо­
даватели с новыми взглядами и новыми углами и точками зрения».
Слово взгляд также до 20—30-х годов XIX в. понималось лишь как обозначение
действия по глаголу взглянуть — взглядывать. Оно было синонимом книжных
слов взор, воззрение (кроткий, ласковый, томный взгляд) (ел. 1867—1868, 1, с. 248).
Нов 30—40-х годах XIX в. в слове взгляд, особенно в формах мн. числа, сложилось
то же значение 'убеждение, образ мыслей', что и в слове воззрение.
Опубликовано вместе со статьей «Завалящий» под общим названием «Историко-этимологические
заметки» в сб. «Этимологические исследования по русскому языку», вып. 1 (М., 1960). В архиве со­
хранилась авторская рукопись на 16 стр., с 3 по 19 стр. пронумерованных автором. Первые две стра­
ницы отсутствуют, но их текст, очевидно, есть в публикации.
Печатается по опубликованному тексту, сверенному с авторской рукописью. — И. У.
ВОЗНИКНУТЬ
Слово возникнуть — возникать относится к числу старославянизмов, глубоко
вошедших в лексический строй русского языка, так как близко родственные слово­
образовательные элементы были в самом русском языке (ср. взникнуть — взникать: «Хлеб градом выбило, чай ужь не взникнет» (ел. Даля 1863, 1, с. 202); но ср.
также книжное: проникнуть — проникать). Этимологический состав глагола воз­
никнуть очень прозрачен: приставка воз- выражает направление вверх или начало
действия; непроизводная основа -ник- обозначает 'расти, произрастать'.
Во всяком случае, несомненна связь возникнуть — возникать со старославян­
ским и древнерусским никати — никнути, употреблявшимся в значении 'подни­
маться, произрастать, появляться из-за чего-нибудь'. Например: «древо никнуще иземли (по другому списку: растущее) (XIV в.); сад ничет и жнется трава (XIV в.);
трьние ничеть (XI в.)» (Срезневский, 2, с. 450). Ср. также старославянские и древ­
нерусские глаголы вьзникати, изницати и др.
Наряду с глаголом никати в значении 'расти, появляться' был употребителен в
старославянском и древнерусском языке глагол омоним и вместе с тем антоним ни­
кати — никнути со значением 'опускаться, клониться' (ср. нем. neigen, литовск.
nikti). Ср. поникати — поникнуть; приникать — приникнуть; ничати — 'падать
навзничь, приникать, наклоняться'; в «Слове о полку Игореве»: «Ничить трава жалощами, а древо с тугою к земли преклонилось»; ср. ничание — 'поклон' и др. под.
В глаголе возникнуть — возникать уже в древнерусском языке начинает разви­
ваться на основе значения 'произрастать, показываться наружу' — переносное
употребление с оттенком 'происходить, обнаруживаться, появляться'. Однако в са­
мом появлении этого оттенка явно обнаруживается его тесная связь со значением
106
'произрастать', его переносный характер. Оба эти значения доходят до XVIII в. и
являются активными в высоком слоге XVIII в., причем от значения 'произрастать'
— намечается новый смысловой побег: 'подыматься вверх, возвышаться'.
У Г. Р. Державина:
Хоть славой до небес возник...
(На коварство французского возмущения)
Ср.:
Но брань ли взникнет, иль коварство.
(На новый 1797 год)
У Д. П. Горчакова в «Послании кн. С. М. Долгорукову» (начало XIX в.):
Каких не принимал к обогащенью мер
Сей из подводчиков возникший кавалер!32
У Карамзина в «Истории Государства Российского» (И): «... возникнув из ни­
чтожности рабской до высоты самодержца». Там же: «Измена возникала, но еще не
дозрела до мятежа».
У Пушкина в послании «К Жуковскому»:
И в тьме возникшие низвергнутся во тьму.
У Н. И. Греча в «Воспоминаниях юности» («Новогодник», 1839, с. 220): «Герма­
ния восстала после бедствий войны: наука, литература возникли в ней с новою си­
лою; образовались новые школы, новые учения» (Греч 1930, с. 249). У В. И. Даля в
«Похождениях Виольдамура и его Аршета»: «Виольдамур... уехал отчасти для этой
же цели в губернию, надеясь возникнуть оттуда со временем неожиданной коме­
той» (Даль 1898, 10, с. 127).
В словаре 1847 г. в глаголе возникать — возникнуть отмечаются два значения,
но основное первоначальное — 'произрастать, выходить наружу' — иллюстриру­
ется лишь церковнославянской цитатой. По-видимому, оно уже отмирало: «1) По­
казываться, выходить наружу. Вся земля ея не насеется, ни прозябнет, ниже воз­
никнет на ней всяк злак. Второзаконие. XXIX, 23. 2) Происходить, возрождаться.
Возникли раздоры, возникло сомнение».
В 30—40-х годах от глагола возникнуть было вновь произведено (когда-то су­
ществовавшее в древнерусском языке) отглагольное имя существительное возник­
новение (со значением 'начало, появление, зарождение'). Оно не включено в сло­
варь 1847 г. и, по-видимому, не было признано В. И. Далем, который не дал ему
места в своем «Толковом словаре».
В «Литературных воспоминаниях» Д. В. Григоровича: «Постепенно распростра­
няющаяся деятельность печати, возникновение с той поры множества журналов,
ежедневных газет, срочных изданий всякого рода по необходимости вызвали по­
требность в спешной работе» (с. 173).
Около середины XIX в. в слове возникнуть глохнут и отмирают оттенки 'воз­
растать, подыматься, возвышаться, расти, усиливаться'. Значение этого глагола
становится все более абстрактным. «Внутренняя форма» гаснет. Приставка возсрастается с основой -ник- и не выделяется. Возникать — возникнуть становится
книжным синонимом глагола появляться — появиться.
Шестериков С. П. Из неизданных стихотворений Д. П. Горчакова// Изв. ОРЯС АН, т. 1, кн. 1, 1928.
С. 173.
См. Грот. Филол. разыскания, 1885, 2. С. 14.
107
Статья ранее не публиковалась. Сохранилась в рукописи и одном машинописном экземпляре с автор­
ской правкой. Рукопись состоит из 7 ветхих листков различного размера, написанных разными чернила­
ми и карандашом. На обратной стороне одного из листков есть адрес Тобольского дошкольного педучи­
лища. Это дает основание предполагать, что время написания заметки относится к началу 40-х гг.
Здесь печатается по машинописи, проверенной и уточненной по рукописи. — Е. К.
ВОРЧУН
В словаре Ушакова помещен ряд слов с основой ворк- (ср. ворковать — о голубях34 — и переносно: 'вести вдвоем нежный влюбленный разговор'), относящихся к
разным стилям речи и обнаруживающих своеобразные колебания в своих значениях.
Так, в разговорных словах воркун и воркунья отмечаются лишь «голубиные»
значения: «Воркун, а, м. 1. Кто воркует (разг.). 2. Голубь особой породы (спец.).
Воркунья,
и, р. мн. -ний (разг.) Женек, к воркун, в 1 знач.».
То же и в областном глаголе воркотать:
'ворковать; мурлыкать'.
Этой цепи слов противостоят другие, по смыслу сблизившиеся с однозвучным
глаголом ворчать. Это: «Воркотня,
и, мн. нет, ж. (разг.). 1. Брюзжание, ворча­
ние. Бабушкина в[оркотня]. 2. Воркованье голубей (редко). Воркотун,
а, м.
(обл.). Тоже, что ворчун. Воркотунья,
и, мн. -ний (обл.). Женек, к воркотун»
(Ушаков, 1, с. 364).
Сразу же кажется странным отсутствие у глагола воркотать значения 'ворчать'.
Обратившись к предшествующим словарям русского литературного языка, убе­
димся в произвольности этого разграничения, предложенного составителями со­
временного толкового словаря. В словаре 1847 г. эти слова определяются так:
«Воркотать,
кочу, кочешь, гл. ср. Ворчать. Воркотня,
и, с. ж. 1) Ворко­
вание многих голубей. Голуби подняли воркотню. 2) Ворчаливость, брюзжание. Ва­
ша воркотня нам надоела. Воркотун, а, с.м. То же, что воркун. Воркотунья,
и, с.
ж. То же, что воркунья. Воркун, а, с. м. 1) О голубях: часто воркующий. 2)* Тот,
кто беспрестанно ворчит, брюзжит. Воркунья,
и, с. ж. Та, которая беспрестанно
ворчит, брюзжит. Вор куш а, и, с. ж. Род утки» (ел. 1867—1868, 1, с. 329—330).
В словаре Даля уже всем словам с основой *ворк-, кроме ворковать и воркова­
нье, приписываются значения, порожденные влиянием образований от подобозвучной основы *ворч-, и оба словарных гнезда сливаются в одно. Например: «Вор­
котать юж. ворковать; // также ворчать, изъявлять неудовольствие свое полу­
гласным бормотом... Воркотня,
ж. воркованье, о многих голубях (как стукотня,
болтовня и пр.); или ворчанье. Воркотёнь
пек. ворчун, воркун, воркотун м. -нья,
воркуша ж. бормот, голубь сильно и много воркующий; // человек брюзгливый,
воркотливый, недовольный; но лучше различать голубя воркуна от человека вор­
котуна... Ворчея воркунья, ж. женщина воркуша. //Ворчун, влд. индейский петух.
Воркотуха в животе идет, ворчанье, воркот, воркотня» (ел. Даля 1912, 1, с. 242).
В. И. Чернышев считал это смешение основ *ворк- и *ворч- характерной особен­
ностью петербургского говора. В своей книге «Правильность и чистота русской ре­
чи» (СПб., 1914, вып. 1, с. 71) он писал: «В петербургском говоре нередко слышатся
необычные по своей фонетической форме образования воркун, воркунья (он большой
воркун), дракун, дракунъя (какая ты дракунъя\). Хотя эти формы и включены в Ака­
демический словарь, редактированный Гротом, их трудно считать литературными: в
московском наречии едва ли они есть; у авторитетных писателей они не встречаются».
Ср. у И. И. Дмитриева — о голубе («Стонет сизый голубочек»): Он уж боле не воркует / И пшенич­
ки не клюет.
108
Ср. в письме А. А. Бестужева-Марвинского к Ф. В. Булгарину (от 21 февр.
1834 г.): «Любезный мой воркун Фаддей Бенедиктович!» (Русск. старина, 1901, ян­
варь-март, с. 401). А. Ф. Писемский писал А. Н. Майкову (12 марта 1854 г.): «Ду­
рочка — чудо, а Ребенок прелесть, только в первой употреблено одно слово непра­
вильно воркотня. Этого слова, во-первых, я не слыхал, а если оно и есть, то может
произойти только от слова ворковать, что значит нежничать, а не от ворчать» (Пи­
семский, Письма, с. 62).
Акад. Я. К. Грот как представитель петербургского говора дал место этим зна­
чениям и в академическом «Словаре русского языка» (1891, т. 1, с. 510). Здесь на­
ходим: «Воркотня, и, ж. 1. Воркование многих голубей. Голуби подняли вор­
котню. 2. Ворчливость, брюзжание. Ваша воркотня нам надоела». Ср. также:
«Воркотун, а, м. То же что воркун. Воркотунья,
и, ж. Воркун, а, м. 1. Кто
беспрестанно ворчит, брюзжит. Воркунья, и, ж. 2. Род козырных голубей; также
вообще: часто воркующий голубь. 3. Сиб. Отлогий водопад, порог речной; пере­
бор». Ср. также: «Воркотать,
кочу, кочут, ср. То же, что ворковать; также:
в о р ч а т ь» (ел. Грота — Шахматова, т. 1, вып. 1, с. 510).
Надо думать, что это сближение ворк- и ворч- вообще свойственно народным
русским говорам, особенно северно-великорусским. Так, А. Грандилевский в ар­
хангельском говоре отмечает слова: «Вор ко та— 'ворчливый, бранчливый, свар­
ливый'. Воркотать:
1) ворковать, 2) бурлить, 3) мурлыкать» (Грандилевский,
с. 114).
У С. Ауслендера в статье «Петербургские театры»: «Вероятно, петербургская
осенняя слякоть располагает к брюзжанью. Только этим можно объяснить, что но­
вая постановка вызвала воркотню и даже злобность» («Аполлон», 1910, №11,
с. 30). У А. М. Горького в «Жизни Клима Самгина»: «Но Самгин не слушал его
воркотню» (Горький 1974, 22, с. 574).
Статья ранее не публиковалась. Печатается по рукописи, сохранившейся в архиве на 6-ти листках.
— Е.К.
ВОСПИТАНИЕ
Слово воспитание представляет собою отглагольное имя существительное к вос­
питать. Его значения находятся в полном соответствии с значениями этого глагола.
До конца XVII — начала XVEQ в. глагол воспитать выражал только физические зна­
чения: 'вскормить, взрастить'. Только в ХУШв. — с изменением основ русской
культуры — глагол воспитать приобретает переносное отвлеченное значение: 'ста­
раться об образовании, об умственном и нравственном развитии кого-нибудь'.
В «Записках» Г. И. Добрынина (под 1778 г.) читаем: «Всякой приступ к просьбе
производил во мне душевную революцию. Я знаю и ощутил, что это свойство са­
мое беспокойное; но не знаю, можно ли его было исправить наставлением или про­
свещением». Сюда сделано примечание: «По нынешнему воспитанием, хотя вос­
питание и пропитание неоспоримо значит: воскормление и прокормление. Но, по­
неже вообще в Европе, всякой век имеет свой язык, свои нравы и свои обыкнове­
ния, для того, всякой настоящий европейский век говорит о себе, что он умнее
прошедшего; почему и не легко отыскать, в котором веке в Европе был ум полутче
других веков? Чему надобно учиться? и как разуметь слова своего языка, по старо­
му или по новому?» (Русск. старина, 1871, т. 4, с. 22).
В сочинении Гр. Котошихина «О России в царствование Алексея Михайловича»
(с. 17): «А на воспитание царевича или царевны, выбирают всяких чинов из жон,
109
— жену добрую и чистую, и млеком сладостну, и здорову, и живет та жена у цари­
цы в Верху на воспитание год».
Л. Н. Толстой в статье «Воспитание и образование» писал: «Воспитание, фран­
цузское education, английское education, немецкое Erziehung — понятия, сущест­
вующие в Европе... Немецкое определение, самое общее, будет следующее: воспи­
тание есть образование наилучших людей, сообразно с выработанным известною
эпохой идеалом человеческого совершенства». Сам Л. Толстой определяет воспи­
тание так: «Воспитание есть принудительное, насильственное воздействие одного
лица на другое с целью образовать такого человека, который нам кажется хоро­
шим» (Л. Толстой 1912, 4, с. 83, 86, 87).
Заметка ранее не публиковалась. Печатается по рукописи, сохранившейся в архиве на 3-х неболь­
ших ветхих листках.
О слове воспитание В. В. Виноградов упоминает в книге «Язык Пушкина» (с. 383) в связи с
характеристикой речи мелкопоместного дворянства: «Еще ближе к крестьянскому языку была
речь мелкого провинциального дворянства. М. А. Дмитриев в "Мелочах из запаса моей памяти"
(с. 17) писал: "Барыни и девицы были почти все безграмотные... Собственно, о воспитании едва
ли было какое понятие, потому что и слово это принимали в другом смысле. Одна из этих ба­
рынь говаривала: "Могу сказать, что мы у нашего батюшки хорошо воспитаны', одного меду невпроед было!"» — Е. К.
ВПЕЧАТЛЕНИЕ
Глагол печатлеть и производные от него запечатлеть и напечатлеть вошли в
словарь русского литературного языка из языка старославянского (см. Срезнев­
ский, 2, с. 924; ср. Востоков, Сл. ц-сл. яз., 4, с. 263). В глаголе запечатлеть рано
обозначились переносные значения: 1) 'ознаменовать, отметить, засвидетельство­
вать' и 2) 'укрепив в уме, памяти, душе, надолго сохранить (сл. 1867—1868).
По-видимому, параллелен был путь развития и книжного глагола впечатлеть, в
котором, наряду с прямым, конкретным значением 'оттиснуть печать, развилось
переносное значение: 'внедрить, вкоренить' (там же, 1, с. 342; 2, с. 88).
В письме художника В. Л. Боровиковского к племяннику А. Я. Горловскому (от
8 апреля 1798 г.): «Разыскивая протекшую жизнь мою, собственным опытом узнал,
и хотя всем человекам досталась поврежденность, но открывается оная по большей
части посредством обращения с человеками, рабами порочних страстей своих. С
таковыми то и я, обращаясь в незрелых моих летах, много въпечатлел в душе моей
пагубных действий» (Русск. архив, № 6, с. 278—279). У А. С. Шишкова в «Рассуж­
дении о старом и новом слоге» (1813) среди цитат из Карамзина и его подражате­
лей выражение: «Он (слог) впечатлевает все свои описания, и всякая черта жива,
плодотворна» (с. 186). Ср. также глагол впечатлеться: «Через несколько недель
получил я ответ — он впечатался навсегда в моем сердце» (Н. Карамзин. Письма
Русск. путеш. // Моск. Журнал, 8, с. 92). От глагола впечатлеть произведено имя
существительное впечатление, которое еще до начала XIX в. сохраняло свое пер­
воначальное, конкретное значение: 'наложение печати' и 'оттиск, отпечаток, ос­
тавляемый печатью'. Например, у Пушкина в стихотворении «Сожженное письмо»:
Уж перстня верного утратя впечатленье,
Растопленный сургуч кипит.
Но ср. также:
В те дни, когда мне были новы
Все впечатленья бытия...
(Демон)
110
Слово впечатление послужило формой выражения значений латинского impressio в научном языке конца XVII — начала XVIII вв. А это облегчило сближение
слова впечатление с французским impression. Ср. у Н. И. Греча в «Записках о моей
жизни»: «Однажды в каком-то немецком сборнике нашел я описание солнечной
системы, солнца, планет, неподвижных звезд. Это меня чрезвычайно заняло, и я,
для лучшего впечатления этих предметов в памяти, вздумал перевести всю статью
на русский язык» (с. 167).
Так, в русском литературном языке начала XVIII в. слово впечатление сперва
приобретает значение 'образ, отражение, след, оставляемый в сознании человека
окружающими предметами, лицами, событиями', а затем, во второй половине
XVin в., развиваются в нем под влиянием французского impression значения 'воз­
действие, влияние, эффект; вызываемое кем-нибудь мнение, представление, оцен­
ка, отпечаток в сознании'. Например, сделать впечатление, оставить впечатле­
ние,/aire grande impression sur quelqu'un.
Ср. у А. С. Шишкова в пародическом письме карамзиниста: «Естьли же вы сего
не почувствуете, естьли эфирное это пламя не сделает никакого впечатления на
симпатию души вашей, то надобно вас оставить без внимания» (Шишков, Рассужд.
о ст. и нов. слоге, с. 433).
Для выражения понятий, связанных с французским impressionnable и impressionnabilite, в русском литературном языке 30—40-х годов возникают слова впе­
чатлительный, т. е. 'способный легко и быстро воспринимать впечатления, глубо­
ко поддаваться им, очень восприимчивый' — и впечатлительность, т. е. 'способ­
ность легко и быстро воспринимать впечатления и остро реагировать на них'.
Например, у Аполлона Григорьева в «Моих литературных и нравственных скитальчествах» (с. 39): «Мрачность ли этих домов с их ушедшим внутрь и все-таки
притязательным дворянским честолюбием подействовала сразу на мое впечатли­
тельное воображение»; «Дядя — впечатлительный головою до всяческого вольно­
думства» (там же, с. 69). У П. И. Голубева в «Записках петербургского чиновника
старого времени»: «...Всеми успехами по службе и счастьем в жизни я считаю себя
обязанным знакомству моему с Андреем Ивановичем и его чрезвычайно впечат­
лительным со мною разговором» (Русск. архив, 1896, № 4, с. 538).
Статья ранее не публиковалась. Здесь печатается по рукописи, сохранившейся на 7 ветхих, не­
большого формата листках, написанных в разное время, на разной бумаге, разными чернилами. В ар­
хиве В. В. Виноградова сохранился листок, непосредственно относящийся к данной публикации. Вот
его содержание: «Л. Н. Толстой в своих педагогических статьях доказывал полную невозможность
адекватного выражения значения какого-нибудь слова другим словом того же языка. Семантическая
структура слова индивидуальна, неповторима. Истолкование значений слова обычно опирается или на
метод синонимической подстановки, игнорирующий тонкие смысловые различия, или на приблизи­
тельное описание некоторых признаков значения и употребления слова. "Объяснение смысла слова и
речи, — писал Л. Н. Толстой, — совершенно невозможно даже для талантливого учителя, не говоря
уже о столь любимых бездарными учителями объяснениях, что сонмище есть некий малый синедрион,
и т. п. Объясняя какое бы то ни было слово, хоть, например, слово впечатление, вы или вставляете на
место объясняемого другое, столько же непонятное слово или целый ряд слов, связь которых столь же
непонятна, как и само слово"» (Толстой Л. Н. Поли. собр. соч., 1912, 4, с. 200).
Замечания о словах впечатлительный, впечатлительность встречаются и в других работах
В. В. Виноградова:
«В русской литературе XIX в. обогащение национальной сокровищницы языковых средств проис­
ходило самыми разнообразными способами. Возникают новые слова и обороты, расширяющие и обо­
гащающие состав языка (например, творчество, содержательный, мракобесие, впечатлительный,
разновидность, мировоззрение, самодеятельность, причинность, суть в значении имени существи­
тельного, крепостник, крепостничество, собственник и т. д.)» (Великий Русск. язык, с. 137).
Ill
«Во второй половине XIX — начале XX в. нормы литературного интеллигентского языка опреде­
ляются влиянием журнально-публицистической, газетной и научно-популярной речи. Русский язык
становится способным к самостоятельному выражению сложных научных и философских понятий —
без посредства иностранных заимствований... Словарь русского языка обогащается множеством от­
влеченных выражений и понятий в соответствии с ростом общественного самосознания, например, к
середине XIX в. относится образование таких слов: бесправие, бесправный, крепостник, крепостни­
чество, собственник, самодеятельность, самообладание, самоуправление, направление, содержа­
тельный, бессодержательность, впечатлительный, впечатлительность, выразительный, среда
(общественная) и нек. др.» (Основные этапы истории русского языка // Виноградов. Избр. тр.: Исто­
рия Русск. языка, с. 197—198). — Е. К.
ВТЕРЕТЬ ОЧКИ
Идиома отличается от фразеологического единства тем, что слова, составляющие
идиому, целиком или отчасти теряют в ней свои значения, свою лексическую само­
стоятельность и знаменательность. Например, в идиоме втереть очки многим хочет­
ся отождествить форму очки с соответствующим омонимом: очки — 'прибор для
глаз, корректирующий больное или слабое зрение'. Однако такое осмысление, осно­
ванное на принципе так называемой «народной этимологии», было бы исторически
неправильно и не соответствовало бы современному живому социально-языковому
сознанию: для нас идиома втереть очки семантически не разлагается на составные
элементы. По характеру своего отношения к вещам и понятиям, по своей номинатив­
ной функции идиомы сближаются со словами и отличаются от фраз35.
Изучая лексический строй языка, необходимо понять принципы соотношений
между предметными значениями слов и структурой быта, формами материальной
культуры. Язык погружен в материальную действительность, отражая в своей се­
мантике функциональные соотношения вещей, характеризующих ту или иную со­
циальную среду. Вещи, действия, качества, обстоятельства, отношения функцио­
нально связаны между собою в единстве культуры (профессиональной, классовой,
национальной и т. п.). Следовательно, вещи и действия, помимо своего прямого
материального содержания, имеют исторически меняющиеся внутренние смысло­
вые формы, обусловленные разным назначением их, разными видами связей и со­
отношений их в разных контекстах культуры. С различиями внутренних форм ве­
щей и действий, с различиями их культурно-исторического смысла связаны разли­
чия в экспрессии их, в эмоциональном содержании, в их внушительности и вырази­
тельности, в их «стиле». Слово, обозначающее (Signifiant) ту или иную вещь и дей­
ствие в данной среде, не может не отразить социального понимания структурных
свойств того, что этим словом обозначается (signifie).
К. О. Эрдман указывает, что естественная целесообразность бытового воспри­
ятия заставляет приморских жителей относить кита к рыбам, не считаясь с научной
классификацией видов и родов животных. «Какую пользу может дать этим людям
слово, которое обозначает одновременно и кита, и мышь, и лошадь?» (Erdmann).
Между тем, зоология, как известно, причисляет кита к млекопитающим.
При посредстве знакомой иллюстрации легко уяснить себе конкретные формы
этих связей между вещами и их обозначениями. Вот пример, на который ссылался
еще Ф. И. Буслаев, указывая, что в соответствующей социальной среде и жизнен­
ной обстановке такие слова, как песок (на Камчатке) или рык («на три рыка коО различии между фразой и идиомой см. в моей книге: «Современный русский язык». Вып. 1, 1938.
Ср. также мою статью «Основные понятия русской фразеологии как лингвистической дисциплины».
8 —История слов
112
ровьих») могут обозначать меру пространства, а такие слова, как трава («бык по
пятой траве»), упряжка, вода — меру времени36.
Вода у приморских рыбаков, конечно, имеет совсем не то назначение и значе­
ние, что у представителей другой профессии — сельского и городского жителя.
Изменения в характере морской воды, в ее движении, влияние на ход работы тут
служат мерой времени, «формой времени». В соответствии с этим слово вода в
языке рыбаков может обозначать определенный промежуток времени. Например,
стоять целую воду значит у северновеликорусских поморских рыбаков: 'стоять у
яруса рыболовной снасти шесть часов, в течение всей малой воды (отлива) до
большой воды (прилива), когда снимают пойманную рыбу' (Дуров, с. 155). Все это
непосредственно отражается в семантическом строе слова вода,
И. М. Дуров в своем «Опыте терминологического словаря рыболовного про­
мысла Поморья» так определяет эти временные значения слова вода: «Вода, ы, ж.
1. Период времени (около 12 часов), в продолжение которого совершается морской
прилив и отлив. Таким образом в сутках две воды. Замечая состояние воды во вре­
мя прибрежных поездок, поморы определяют с достаточной верностью и употреб­
ленное на поездки время. Н а п а л о й в о д ы в ы ш л и , а т у д а на д р у г о й
с у х о й с т а л и , т. е. на поездку употребили 15 час.37 Отсюда и продолжитель­
ность выезда в море на промыслы определяется выражениями: одна вода, две воды,
на одну воду, на две воды и т. д.
2. Промежуток времени в 6 часов между приливом и отливом.
3. Время существования судна или промысловых орудий лова. Если, например,
говорят: с у д н о на п я т о й в о д ы , с у д н о т р е х в о д , м е р е ж а по
т р е т ь е й в о д е , н е в о д на с е д ь м у ю в о д у , то это значит, что судно служит
пятый год, три года, мережа — два года — третий, невод — шесть лет на седьмой»
(с. 27). Ср. выражения: вода вечерняя, дневная, ночная, утренняя.
Это своеобразное профессионально-бытовое понимание функций воды, отра­
зившись в значениях слова вода, ведет к появлению таких словосочетаний, которые
в другой социально-языковой системе могут быть восприняты только как идиомы
или фразовые единства. Например, знать воду (знать время прилива и ветров), на
две воды (на сутки), от воды до воды (от прилива до отлива или от отлива до при­
лива в течение 12 часов). Так в связях слов отражаются функциональные соотно­
шения между предметами, явлениями и событиями материальной действительно­
сти. Перенос фразы в иной профессиональный и культурно-бытовой контекст от­
рывает ее от того круга материальных отношений, в котором она находила себе не­
посредственное производственное и вещественное оправдание.
При этом реальное содержание вещи, действия, их конкретный состав необхо­
димо отличать от социальной оценки их значения, от их идеологического и экс­
прессивного осмысления. Необходимость различения этих двух аспектов действи­
тельности особенно наглядно доказывается историей таких слов, идиом, фраз, ко­
торые, оторвавшись от своей первоначальной социальной почвы, удалившись от
своих культурно-бытовых истоков, в то же время сохранили в себе, своих значени­
ях следы идейно-общественной оценки вещей и действий, ранее обозначавшихся
этими словами, идиомами. В таких случаях из-под слова, идиомы или фразы как бы
Буслаев Ф. И. Словарь областных речений великорусского наречия // Изв. ОРЯС АН, т. 1, 1853.
С. 173 — 174.
Палая вода — наиболее низкая, в конце морского отлива. Сухая вода — полный отлив.
из
вынута «вещь», с которой они раньше были тесно связаны, а семантической осно­
вой их развития стало лишь переносное социально-экспрессивное осмысление за­
бытого реального действия или предмета. Чаще всего это смысловое изменение
выражения связано с переходом его из одной социальной сферы в другую38.
Система быта (в широком смысле этого слова), строй материальной культуры и
формы понимания их различны у разных народов, у разных классов, у разных соци­
альных групп, у разных слоев общества. Не только материальная структура вещей, их
подбор, расположение и построение, но и их значения, их понимание изменяются в
зависимости от социальной среды, от нации, класса, сословия, профессии. Поэтому
открепление слова, фразы от вещи (к которой первоначально относилось данное сло­
весное выражение) сопровождается коренной ломкой всего прежнего смыслового
строя, фразы. Отрыв слова от вещи, действия происходит одновременно с врастанием
этого слова в другой социально-бытовой и идеологический контекст. При этом ино­
гда это — процесс вытеснения внутри слова (или фразы) одного содержания другим,
т. е. процесс внутреннего смещения пластов значений, иногда же процесс раздвоения
и, следовательно, разрастания социальных функций выражения, свидетельствующий
о сопричастности его к двум разным социально-бытовым и стилистическим сферам.
Так, лексемы-идиомы отражают в своей истории социально-бытовую диффе­
ренциацию форм материальной и духовной культуры.
Шухардт утверждал, что «вещь существует вполне самостоятельно, слово —
только в зависимости от вещи, иначе оно пустой звук. Этикетка на растении или на
винной бутылке не может мне ничего сообщить, если она сдвинута с того места,
где была прикреплена; растение же и вино даже без этикетки доступны полному
познанию. Таким образом, по отношению к слову вещь первична и определенна,
слово же связано с нею и вращается вокруг нее » (Н. Schuchardt — Brevier, s. 116).
В этом рисунке соотношений вещи и слова сгущены археологические краски. Ведь
не только слово прикреплено к вещи, но и вещь тянется к слову, чтобы найти в нем
свое определение, свои границы и через него утвердить свои функции, свое поло­
жение в мире бытия и сознания.
Для истории идиом и фраз отсюда вытекает знаменательный вывод: процесс от­
рыва фраз от их вещевых корней нередко создает предметно-смысловую неразложи­
мость словесного выражения, т. е. превращает фразу в идиому, в фразеологическое
сращение, а этот процесс чаще всего связан с выходом фразы за пределы своего про­
фессионального, производственного (в широком смысле этого слова) применения. Но
такое семантическое расширение, распространение слова, фразы обусловлено как
общественной ролью тех коллективов, тех социальных групп, в быт и бытие которых
входили обозначавшиеся данным словесным выражением предмет, вещь или дейст­
вие, так и смысловыми возможностями, скрытыми в самом языковом знаке.
Историко-лингвистический анализ идиомы втереть очки может дать яркие ил­
люстрации всех этих процессов39. Для этого необходимо перенестись в обстановку
быта шулеров-картежников начала XIX в. Это была заметно деклассированная
профессиональная группа в буржуазном обществе той эпохи. Впрочем, она больше
всего пополнялась представителями разорявшегося дворянства. «Производствен­
ная» атмосфера этой общественной группы, техника ее «работы» получила яркое
38
39
8*
См. статью Meillet A. Comment les mots changent de sens // Linguistique historique et linguistique
g6n6rale. 1921. V. 1.
Общие указания на картежно-шулерское происхождение этого выражения сделаны мною в «Очер­
ках...» и в статье «Стиль Пиковой дамы» («Временник Пушкинской Комиссии Акад. Наук», 1937, № 2).
114
изображение в российском сочинении: «Жизнь игрока, описанная им самим или
открытые хитрости карточной игры» (М., т. 1, 1826; т. 2, 1827). Среди технических
приемов шулерской игры, описанных в этой книге, внимание читателя, если он за­
интересован выражением втирать очки, приковывается к тому приему, который
был связан с производством и употреблением «липка». «Липок» производился по­
средством мази, составленной таким образом: «берется самого чистого свечного
сала две части и лучшего белого воска одна часть, потом на серебряной ложке ста­
пливается все вместе и употребляется для намазывания карт» (т. 2, 199). Получают­
ся о ч к о в ы е к а р т ы. Их три типа: с о б с т в е н н о о ч к о в ы е , п р у ж и н к о вые и п о р о ш к о в ы е . Для втирания очков интереснее всего порошковые карты.
О них упоминает Пушкин в «Пиковой даме». Когда Томский рассказал историю
чудесного выигрыша бабушки, узнавшей от Сен-Жермена тайну трех верных карт,
молодые игроки сделали по поводу этого анекдота несколько замечаний.
«Случай», — сказал один из гостей.
«Сказка», — заметил Герман.
«Может статься, порошковые карты», — подхватил третий».
«Порошковые карты делаются так: берется, например, шестерка бубен, на том
месте, где должно быть очко для составления семерки, помазывается некоторым
несколько клейким составом, потом на сию карту накладывается другая какаянибудь карта, на которой на том месте, где на первой карте надобно сделать очки,
прорезано точно такое очко. В сей прорез насыпается для красных мастей красный
порошок, а для черных черный. Сей порошок слегка прилипает к помазанному на
карте месту, и когда нужно бывает сделать из семерки шестерку, то понтер, вскры­
вая карту, должен шаркнуть излишним очком по сукну и очко порошковое тотчас
исчезает» (Жизнь игрока, т. 1, с. 55—56). Таким образом, очки можно было в т и ­
р а т ь и с т и р а т ь . Ср. в романе Д. Н. Бегичева «Семейство Холмских» (Москва,
1833, ч. 5, стр. 116): «Надобно решиться самому схватить фортуну, как говорят иг­
роки, за тупей, т. е. самому играть наверное. Он слышал,., что один... отважился
поддеть известных и опытных игроков на самую простую шутку: стер с шестерки
одно боковое очко, поставил темную с тем, что ежели выиграет четверка, показать
карту с того бока, где стерто, а ежели шестерка, то, перевернув проворно карту, по­
казать ее, зажав пальцем стертое очко».
В это действие, которое как шулерская уловка рассчитано было на выигрыш пу­
тем обмана, вкладывалось, помимо прямого профессионального содержания, и бо­
лее общее значение. Процесс втирания очков — в этом смысле выражал идею соз­
нательного искажения действительности — в интересах собственной выгоды. Вти­
рать очки — это значило: 'путем ловких ухищрений изменять действительность,
представляя, показывая ее в нужном для выигрыша, для достижения преимуществ
освещении'. Втирание очков в шулерской среде, конечно, было насыщено яркой
экспрессивностью как блестящий технический прием, обеспечивающий удачу.
Можно сказать, что втирание очков было с известной точки зрения выразительным
символом идеи целесообразного, ловкого одурачивания посредством подделки,
фальсификации фактов. Понятно, что эти побочные смысловые оттенки и эта экс­
прессия передаются и самому названию действия и делают это значение фразы
втирать очки гораздо более типическим, выразительным и широким, чем его уз­
копрофессиональное применение. Нельзя забывать, что обычно сквозь призму тер­
минов производства происходит и общий процесс осмысления действительности.
Таково семантическое движение фразы втереть очки.
115
Отрываясь от своей производственной основы, это выражение теряло функцию
прямого указания на конкретное действие. Оно постепенно переставало быть соче­
танием слов, в котором легко различить реальные значения обоих слагаемых (вте­
реть и очки), оно становилось идиомой.
Наблюдения над характером и условиями приспособления этой фразы к тем соци­
ально-языковым системам, через которые она проходила, составляют особый круг
изучения, определяемый вопросами уже не столько о структуре быта, сколько о
структуре самого языка, как формы и орудия культурного творчества, о взаимодейст­
вии разных лексических систем. Достаточно указать на то, что фраза — втирать оч­
ки, выйдя за границы картежного арго, уже не могла быть номинативно осмыслена в
своем составе. Она становилась образным, идиоматическим выражением одного це­
лостного значения. В плоскости общелитературного языка не вполне поддавалась
объяснению и морфологическая структура этой идиомы. Легко понять реальное со­
держание глагола втирать — втереть. Но что такое очки? Слово очки от очко в зна­
чении цифрового показателя игральной карты выражало, главным образом, количе­
ственные отношения, счет. Поэтому форма им. п. мн. ч. очки, обозначавшая идею не­
определенной множественности, некоторого количества (больше единицы), не выра­
женного в цифровых показателях, у этого слова почти угасает в общем языке, за бы­
товой ненадобностью и малой употребительностью40. Устранению этой формы со­
действует наличие омонима, двойника — слова очки в значении: 'приспособление
для больных глаз, помогающее нормальному зрительному восприятию предметов'.
Но слово — очки, обозначающее оптический прибор, не сочетается в русском языке с
глаголом втирать — в его обычных значениях (ср. протирать очки). Правда, многие
любители, желая этимологически осмыслить выражение втирать (втереть) очки,
очковтирательство, очковтиратель и помня о метафорических «розовых очках»
(«смотреть на что-нибудь сквозь розовые очки»), старались изыскать возможности
для соединения что-нибудь сквозь розовые очки»), старались изыскать возможности
для соединения слов втирать и очки (в глаза). Например, Я. К. Грот в «Словаре рус­
ского языка» (т. 1, вып. 2, с. 578) пытался связать глагол втирать со словом очки (в
значении приспособления для глаз), определяя идиому втереть кому очки таким об­
разом: «заставить кого смотреть на вещи по своему» — и почему-то пояснял это зна­
чение не идущим к делу примером из «Горя от ума» А. С. Грибоедова:
Там моську вовремя погладит,
Там впору карточку вотрет»41.
Ни определение значения выражения втереть очки, ни этимологические до­
мыслы редактора Академического словаря решительно неприемлемы. Идиома
втереть очки значит: 'в своих интересах, для своей выгоды внушить кому-нибудь
ложное представление о чем-нибудь, представляя действительность в фальшивом,
но выгодном, нужном для себя свете'.
С этим значением выражение втереть очки выходит в стили русского литератур­
ного языка около половины XIX в. (я 40-х годах). Оно уже зарегистрировано в слова­
ре Даля (ел. Даля 1881, 2, с. 686), хотя и здесь оно приведено под словом очки и ос­
мыслено на основе той же ложной этимологии (как позже Я. Гротом);
«Втереть
40
Но ср., напр., в романе Зотова «Леонид, или некоторые черты из жизни Наполеона» (СПб., 1832, ч. 1,
с. 10 — 11): «отуманенные глаза плохо уже рассматривали очки карт, ложившиеся направо и налево».
Ср. в словаре 1847 г. (1, с. 187): «Втереть в руки, значит заставить неоступным настоянием при­
нять что-либо. Он втер мне в руки свою просьбу». Ср. в словаре Даля: всунуть, всучить (1912, 1, с. 686).
116
очки, надеть на кого (кому на нос) очки, одурачить. На деть на кого
золо­
тые очки, подкупить»42. Вслед за этой фразеологией помещено у Даля слово оч­
ки в таком переносном значении, не поясненном никакими примерами: почки,
ложный силлогизм, ложный математический вывод, обманчивое доказательство
несбыточного». Это значение, по-видимому, является лексикологическим выводом
самого Даля из наблюдения над жаргонным употреблением слова очки. Однако в
самом выражении — втереть очки — Даль, в общем, правильно наметил основной
оттенок: 'одурачить'.
В шуточной повести знаменитого художника П. А. Федотова «Майор» (40-ые
годы XIX вв.):
Понял, Сидор? Ну, смотри
Бабе ты очки вотри.
Ты, я знаю, как захочешь,
Так на шею чорту вскочишь.
(Русск. старина, 1872, т. 5, с. 749)
В рассказе В. И. Даля «Мичман Поцелуев», тоже написанном в самом начале
40-х годов, выражение втереть очки (рядом с выражением живые очки) помещено
в списке «новых слов, принятых и понятных в морском корпусе».
Выражение втереть очки встречается в языке Салтыкова-Щедрина: «И эта
женщина хочет втереть мне очки насчет каких-то платонических отношений... с
этим человеком, который пройдет сквозь строй через тысячу человек — и не по­
морщится» («Благонамеренные речи»). Ср. у П. Д. Боборыкина в романе «Василий
Теркин»: «Им легко очки втирать, на словах распинаться перед ними за крестьян­
ский мир, а на деле стричь его как стадо баранов». В «Восьмидесятниках»
А. В. Амфитеатрова: «"Послушайте, господин полициант, — бесцеремонно остано­
вил его грубоватый Бурст, — вы, может быть, очки нам втираете?" — "Понимайте
как угодно-с, мое дело было предупредить"».
Рассказ об исторической судьбе идиомы втирать — втереть очки можно за­
кончить указанием на то, что от нее в конце XIX в. была образована целая серия
сложных слов: очковтирательство, очковтирательский, очковтиратель, которые
обнаруживают большую живучесть и в современном русском языке. Но можно
продолжить исследование в другую сторону.
Интересно, следя за тем же процессом втирания очков, изучить принципы соче­
тания вещей и понятий при смешении, при скрещении двух разных, но исторически
соприкоснувшихся и сблизившихся социально-производственных и бытовых кон­
текстов двух разных лексических систем. Не могли ли бы все эти выражения: липковые очки, втирать очки, получить совсем иные значения, если бы они перешли в
иную социальную среду, в иную сферу вещей и действий?
Шулерское арго находилось в тесном взаимодействии с воровским жаргоном,
который и вобрал в себя — при изменившихся социальных условиях — шулерскую
систему картежного языка. Легко указать многие слова «блатной музыки», которые
восходят к карточному арго; напр., баламут, игрушки (выигранные деньги), пус­
тить кровь (обыграть), пошла кровь носом (партнер начал расплачиваться), блинов
(туз), братское окошко (шестерка), взапуски, галантина (очковая карта с подскоб­
ленным очком), гастролер и мн. др. (Трахтенберг, Блатная музыка).
Неправильное толкование выражения втереть очки в словарях Даля и акад. Грота, естественно,
отразилось на объяснении этой идиомы в книге М. И. Михельсона «Русская мысль и речь» (1912,
с. 110). Ср. его же «Ходячие и меткие слова» (1896, с. 52).
117
Среди этих шулерских выражений, воспринятых воровским арго, находится фраза
липовые очки в значении 'поддельный паспорт'43. Дело в том, что слово-омоним очки
стало в воровском арго каламбурно-метафорическим обозначением паспорта, вида на
жительство. Очки как метонимическое обозначение карт были «документом» игрока.
Между техническими терминами, относящимися к этой сфере значений, произошла
дифференциация. Из номенклатуры крапленых карт перешел вслед за очками в этот
же круг значений термин глаз, метонимически обозначавший крапленую карту, масть
и количество очков которой узнавались на расстоянии, на глаз. Это был своеобраз­
ный документ на предъявителя44. Слово глаз метафорически обозначало паспорт, по
которому можно было прописаться45. Тут, в семантической характеристике слов —
очки и глаз, осуществлялся и характерный для арго прием каламбурной двуплановости понимания слов: условно-жаргонное значение слова становилось в позу ирониче­
ской метафоры по отношению к его прямому общему значению. При этом обычно
образуется целый цикл каламбурных выражений около одной вещи. В непосредст­
венной синонимической связи с глазом стоят и очки как название паспорта.
Ср. в воровской речи: «Очки вставить — обмануть, показать, где раки зимуют»
(Сб. Язык и мышление, 3—4, с. 84).
У А. И. Островского в пьесе «Трудовой хлеб»: «Уж вы кому другому очки-то
вставляйте, а мы и так, слава богу, хорошо видим» (д. 3, явл. 9).
Может быть, и слово — липовый (в значении 'поддельный, фальшивый') яви­
лось продуктом каламбурного скрещения омонимических выражений: липковый (в
том же значении 'поддельный — подделанный с помощью липка') и липовый (от
слова липа — в значении 'фальшь, фальшивый документ'). Ср. семантическую па­
раллель: лыко, лычный в значении 'ложный'46. (В языке «галивонских алеманов»:
липосы — 'лапти'; ср. шутливое выражение: липовая машина, т. е. лапти. В Питер
на паровой, а из Питера на липовой машине, т. е. пешком — в лаптях. Драть липнягом — значит: идти пешком, в лаптях)47.
Но некоторые картежно-игрецкие выражения проникли в литературный язык и
независимо от шулерско-воровского посредства. Так, из карточного арго перешли в
литературный обиход такие слова, фразы и идиомы: загнуть {словечко), срезать
(кого-нибудь), под сюркуп, (сон) в руку и др. под.
Опубликовано в Уч. зап. Моск. дефектол. ин-та (т. 1, 1941, с. 41—50) в составе большой статьи
«Лексикологические заметки» вместе со статьями об истории слов и выражений витать, мерцать,
животрепещущий, злободневный, квасной патриотизм.
Сохранился более подробный машинописный экземпляр с авторской правкой, не вошедшей в на­
печатанный текст. Здесь публикуется по этому машинописному экземпляру.
О выражении втереть очки см. также комментарий к статье «Бить по карману». — Е. К.
Ср. в ел. Грота — Шахматова (т. 5, с. 620): липовый глаз, темный липовый глаз, липовые очки:
'фальшивый паспорт' (Изв. II отд., т. 1, кн. 3, с. 1074; Преступления, раскрытые Путилиным, с. 266;
Попов, Словарь воровск. и арест, яз.).
Трахтенберг, Блатная музыка, с. 18: ср. в словаре Грота — Шахматова (т. 1, вып. 2, с. 811): глаза —
«Паспорт, на языке бурлаков, а также на языке московских жуликов и петербургских мазуриков»
(Мельников-Печерский — «На горах»).
Для понимания этого смыслового перехода необходимо помнить, что глаз может обозначать 'узор
из кружков, очков, сосредоточившихся к одному пункту' (ел. Грота — Шахматова, т. 1, вып. 2,
с. 811. Ср. глазок, с. 608).
Ср. Вяч. Тонкое. Опыт исследования воровского языка. Казань, 1930. С. 24.
Виноградов В. В. Галивонские алеманы // Изв. ОРЯС АН, 1915, т. 20, кн. 1; ср. также: ел. Грота —
Шахматова (1928, т. 5. вып. 3, с. 619—620).
118
ВЫГЛЯДЕТЬ
В некоторых случаях нетрудно проследить историческую судьбу заимствован­
ного оборота или выражения. Например, германизм выглядеть, представляющий
кальку нем. aussehen, появляется в 30-х годах в среде петербургских немцев.
А. Греч, автор сборника неправильностей разговорного языка 30-х годов, уже упо­
минает об этом слове: «Не довольно обруселые немцы, переводя с немецкого "Sie
sieht hubsch aus", говорят: "она хорошо выглядит" вместо: "она хороша собою",
или "чернильница выглядит, как ваза", желая сказать, что чернильница имеет вид
вазы» (А. Греч, Справочн. место, с. 21—22).
Как неправильность, употребление выглядеть в значении aussehen рассматрива­
лось пуристами не только во второй половине XIX в., но даже в начале XX в.48. Акад.
Я. К. Грот в Академическом словаре русского языка писал об этом часто встречаю­
щемся употреблении, что оно «противно как духу русского языка, так и грамматике»
{выглядеть — aussehen — форма несов. вида, между тем русский глагол выглядеть от­
носится к категории вида совершенного) (ел. Грота — Шахматова, т. 1, вып. 2, с. 606).
Однако употребление выглядеть в значении: 'иметь вид', 'смотреть как-нибудь
или каким-нибудь' постепенно укореняется в широком кругу населения Петербурга,
а затем в системе русского литературного языка. Оно встречается у писателейпетербуржцев — у Н. Г. Помяловского в «Очерках бурсы» (очерк третий — «Женихи
бурсы») и в рассказе «Поречане» («она выглядит не прежней амазонкой, а простой
российской женщиной, хорошо знакомой с плетью — суррогатом супружеского сча­
стья»), В. Мещерского, Н. А. Лейкина, А. Плещеева, а в XX в. прочно входит в обще­
литературный язык (ср. употребление выглядеть в языке Чехова, М. Горького).
Заметка публикуется впервые по сохранившимся в архиве отрывкам на 3-х непронумерованных
листках. Сохранилась также рукопись на отдельном листке ветхой пожелтевшей бумаги, которая
представляет собой, по-видимому, более ранний вариант публикуемой заметки: «О германизме выгля­
дит есть специальная статья П. Д. Драганова, в которой доказывается, что слово выглядеть, как каль­
кированная передача нем. aussehen (Sie sieht hubsch aus 'она хорошо выглядит' и т. п.) (Драганов
П. Д. О германизме выглядит в русском языке. СПб., 1909), распространилось из речи петербургских
немцев. Н. И. Греч в своем романе в письмах «Поездка в Германию» (СПб., 1831) подчеркивает такое
употребление глагола выглядеть, как своеобразную черту языка петербургских немцев-ремесленников
и чиновников. Сын Н. И. Греча — Алексей Греч в своей брошюре «Справочное место русского слова»
заметил: «Недовольно обруселые немцы... говорят: "она хорошо выглядит" вместо: "она хороша со­
бою", или "чернильница выглядит как ваза", желая сказать, что чернильница имеет вид вазы» (с. 21—
22). Выйдя за пределы немецко-русского жаргона, слово выглядеть в значении 'иметь вид' укрепи­
лось в прессе и стало употребляться писателями-петербуржцами. По-видимому, литературная канони­
зация слова относится к 50—60-м годам XIX в. Так, оно свободно употребляется Г. Н. Помяловским.
Например, в «Очерках бурсы» (очерк третий: «Женихи бурсы»): «Так он и выглядит кремнемпричетником, у которого хозяйство никак не будет хуже, по крайней мере, дьяконского...»; «Он уж и
теперь так выглядит степенным и практическим дьячком».
В «Поречанах»: «... она выглядит не прежней амазонкой, а простой российской женщиной, хоро­
шо знакомой с плетью — суррогатом супружеского счастья, и радующейся тому, что брачная плеть
висит спокойно на стене» (Помяловский, 1885, 2, с. 104 и 262).
Затем глагол выглядеть в этом значении широко употреблялся Н. Лейкиным, В. П. Мещерским,
А. Измайловым, В. Розановым, А. П. Чеховым и др. В последней трети XIX в. он окончательно входит
в общелитературный оборот, хотя в Академическом словаре русского языка под ред. акад. Я. К. Грота
(т. 1, вып. 2, 1892, с. 606) и помещено предупредительное замечание: «Часто встречающееся употребСм.: Классовский В. И. Основания словесности, СПб., 1866; Филонов А. Г. Теория словесности,
СПб., 1890, с. 15—17; Долопчев Д. Опыт словаря неправильностей в русской разговорной речи.
Одесса, 1886; Драганов П. Д. О германизме выглядит в русском языке. СПб., 1909.
119
ление глагола выглядеть в значении немецкого aussehen ('имеет такой-то вид, смотрит тем-то') про­
тивно как духу русского языка, так и грамматике: он выглядит, как форма совершенного вида дейст­
вительного глагола, есть будущее, а не настоящее время и однозначущее с выражением высмотрит,
требующим дополнения в винительном падеже: что он выглядит? Что он высмотрит?» — М. Л.
ВЫЙТИ В ТИРАЖ
Вокруг заимствованных слов, в том числе и интернациональных терминов, скла­
дывается своеобразная фразеология, иногда переводного характера в виде серии
калькированных словесных групп, а иногда чисто русская, оригинальная. Те из этих
фраз, которые в силу яркой экспрессивности обнаруживают тенденцию к переносно­
му, метафорическому употреблению, легко распространяются по разным стилям ли­
тературного языка. Таково, напр., выражение выйти в тираж (ср. франц. etre sortant).
Французское слово tirage (буквально: «вытаскивание», ср. нем. Ziehung) вошло в рус­
ский язык в начале XIX в. Оно обозначало жеребьевку, вынимание жребия для той
части облигаций выигрышного займа или иного рода обязательства, которая должна
быть погашена в этот раз путем возврата стоимости облигаций их владельцам, а так­
же розыгрыш выигрышей в займе или лотерее (Карманная книжка, с. 251).
Выражение выйти в тираж возникло как официальный экономический термин
около середины XIX в. Оно применялось к билетам внутреннего государственного
займа и обозначало: 'быть погашенным посредством тиража, потерять в силу ти­
ража денежную стоимость — после погашения'.
Это выражение приобрело особую экспрессивную значительность в 60—70-х
годах XIX в. в стилях буржуазной литературной речи. А. С. Суворин в очерках «На
бирже и у господ плутократов» изображает сон буржуазной дамы: «Он схватил ме­
ня за руку и, потрясая ее, произнес: «Я выхожу в тираж). Я несчастный билет — я
выхожу в тираж:: я тебя не достоин» (Очерки и картинки, 1, с. 29).
Понятно, что с этим выражением в русском литературном языке последней тре­
ти XIX в. связывается целый ряд переносных значений: 1) 'Получить отставку, по­
терять служебное значение'; 'перестать пользоваться вниманием, уважением, стать
устарелым'. Например, у Н. С. Лескова в «Рассказах кстати»: «Меррекюльские ге­
нералы, которые еще не вышли в тираж, находятся большею частью в составе ка­
ких-нибудь сильнодействующих центральных учреждений» (Лесков 1897, 12,
с. 142). В письме А. П. Чехова к В. М. Лаврову (от 29 января 1896 г.): «Милый Вукол, переплетчик Мейер уже вышел в тираж: он служит при тюрьмах. Лучшим
считается теперь Александр Шнель» (Чехов, Письма, с. 111). 2) 'Умереть'.
Заметка ранее не публиковалась. В архиве сохранилась рукопись на 3-х листках старой пожелтев­
шей бумаги и машинописная копия с авторской правкой.
Выражение выйти в тираж В. В. Виноградов упоминает также в связи с рассмотрением слов и
выражений из области торгово-промышленной или финансовой терминологии, переходивших в сис­
тему литературного языка (см.: Виноградов, Очерки, с. 394). — М. Л.
ГАЗЕТНАЯ УТКА
Способы смыслового переноса, так называемые «внутренние формы» слов исто­
ричны и национальны. В них выражается национальный стиль, дух и миропонимание
эпохи, социальной среды. Поэтому чужеязычное влияние особенно резко выступает в
тех словесных значениях, внутренние формы или мотивировки которых не находят
полного обоснования в семантических свойствах и процессах самого русского языка.
Слово утка в русском языке не подверглось резким семантическим изменениям. В
нем не развилось переносных значений и в общелитературном языке. Лишь в специ-
120
альных языках и диалектах некоторые вещи (например, посуда с длинным носом для
приема мочи у больных, не встающих с постели) или приспособления (например,
приспособление на борту судна для временного закрепления конца причального ка­
ната) по внешнему сходству получили название утки. Тем более немотивированным
кажется применение слова утка к обозначению выдумки (чаще всего — газетной),
ложного сенсационного слуха. Это — калькированный европеизм в русском языке.
Сенсационная ложь у французов — canard, у немцев — die Ente. Ср. в «Вечерней Мо­
скве» от 27 сентября 1945 г. заметку «"Газетная утка" и ее происхождение»:
«"Газетная утка" — это синоним той "сногсшибательной" сенсации, которая является
основной, движущей силой печати в условиях капитализма. "Газетная утка" — весь­
ма широко распространенное понятие: оно вошло и в быт, и в разговорный язык. Но
откуда произошло это понятие? Во времена Наполеона в Брюсселе один из тогдаш­
них журналистов (Роберт Корнелиссен) напечатал следующую "сенсацию": "Как ве­
лика прожорливость уток, доказывает произведенный над ними опыт. Из двадцати
уток взяли одну, разрубили ее на части вместе с перьями и костями и эти куски отда­
ли на съедение остальным девятнадцати. И так продолжали убивать одну утку за дру­
гой и кормили убитыми оставшихся в живых до тех пор, пока осталась всего только
одна, упитавшаяся мясом и кровью своих подруг". Вот эта-то "упитавшаяся" утка с
тех пор и стала синонимом неправдоподобных газетных "новостей"».
Таким образом, русское слово утка в этом значении лишено внутренней формы, об­
разного стержня. Этот калькированный перевод европейско-газетного жаргонного тер­
мина вошел в русский язык не ранее 50-х годов XIX в. с оживлением газетной прессы.
В письме И. С. Тургенева Каткову (от 4/16 декабря 1861 г.): «Повесть в Ваших
руках, отдана Вам, какая же тут может быть утка, пуф?!...». У Н. С. Лескова в по­
вести «Овцебык»: «Он иногда выдумывал нелепые утки и распускал их между про­
стодушным народом». У П. Д. Боборыкина в романе «Василий Теркин»: «Не стали
бы из-за одних газетных уток слать три депеши сряду». В журнале «Оса» (1864) в
«Афоризмах»: «Утки журнальные бывают двух родов: ручные и дикие» (Сатира
60-х годов, М.; Л., 1932, с. 167).
Заметка ранее не публиковалась. В архиве сохранилась рукопись (2 листка очень старой бумаги); ма­
шинописная копия (бумага старая, пожелтевшая) с авторской правкой и вырезка из газеты «Вечерняя
Москва», текст которой используется автором в статье. К выражению газетная утка В. В. Виноградов
обращается также в статье «Об омонимах в русской лексикографической традиции» (опубликована в кн.:
Историко-филологические исследования. Сб. статей к 75-летию акад. Н. И. Конрада. М., 1967). Развивая
тезис о невозможности разграничения омонимов в слове гвоздь (гвоздь программы), В. В. Виноградов
пишет: «Точно так же нет никаких оснований, несмотря на происхождение от франц. canard посредством
калькирования соответствующего французского выражения, газетную утку (или просто утку) для обо­
значения лживой сенсации, ложного слуха, обособлять в качестве омокима от слова утка в прямом,
предметно-конкретном значении (ср. пустить утку). Дело в том, что никакого отдельного слова утка со
значением 'ложный слух, газетная сенсация, не основанная на фактах' в русском языке нет. Контекст
употребления слова утка в этом значении очень ограничен. За пределами соответствующей ситуации или
тематики это значение предполагает строго определенные формы его фразеологического воплощения,
причем ни одного выражения, соответствующего прямому, предметному значению утка, в смысловой
функции газетная утка образовать по законам семантики русского языка нельзя (ср. некорректность вы­
ражений типа: сочинить утку, злостно распространить утку и т. п.)» (с. 54—55). То же в кн.: Виногра­
дов. Избр. тр.: Лексикология и лексикография, с. 292. — М. Л.
ГВОЗДЬ ЧЕГО-НИБУДЬ
Слово гвоздь в современном русском языке имеет два далеких значения: одно
свободное, номинативное: 'заостренный стержень, чаще всего металлический,
121
обычно железный, с шляпкой на тупом конце, для вколачивания' (напр., проволоч­
ный гвоздь, деревянный гвоздь, сапожный гвоздь и т. д.); другое отвлеченное, фра­
зеологически связанное, переносное, сочетающееся с родит, пад. субъекта: 'самое
заметное, замечательное, значительное, главное в чем-нибудь' (напр., гвоздь сезо­
на, гвоздь концерта, гвоздь выставки и т. п.).
Характерно, что в словаре Грота — Шахматова переносного значения слова
гвоздь не указано.49 Однако, во втором издании «Ходячих и метких слов»
М. И. Михельсона (1896) выражение гвоздь представления уже зарегистрировано
как широко распространенное. Его употребление иллюстрируется цитатой из фель­
етона, критической статьи. Ср. позднее у Ленина: «И тогда и теперь "гвоздь" всей
советской политики сводится к организации, к учету и контролю» (т. 45, с. 169).
Это переносное значение носит явный отпечаток литературно-газетного стиля.
Как отмечено еще М. И. Михельсоном, это образное значение слова гвоздь воз­
никло в русском языке под влиянием французского словоупотребления. Выраже­
ние гвоздь выставки, гвоздь сезона — это калькированный перевод французских
словосочетаний типа: le clou de Г exposition и т. п. М. И. Михельсон в книге «Рус­
ская мысль и речь» писал: «Гвоздь (иноск.) — главная приманка на представле­
нии, костюмированном бале и т. п.» Ср.: «Гвоздем представления — была живая
картина, представляющая Венеру, рождающуюся из морской пены. Эта Венера,
действительно, засела гвоздем в голове зрителей».
Ср. Гвоздь в голове (Михельсон, 1912, с. 141).
Попытки М. И. Михельсона сблизить это новое словоупотребление с выраже­
ниями засесть гвоздем, засесть как гвоздь в голову, или сидеть, как гвоздь в голо­
ве являются, конечно, натяжкою. Все эти сопоставления основаны на недоразуме­
нии. Новое употребление слова гвоздь проникло в русский литературный язык в
начале 90-х годов XIX в.
В. В. Стасов в статье «Выставки» (1897—1898 гг.) рассказывает о том, как и ко­
гда появилось это новое словоупотребление во французском языке. «Когда на все­
мирной парижской выставке 1889 года выстроена была Эйфелева башня, — эта
уродливая, противная затея из железа тотчас прославилась на весь мир. Тысячи, де­
сятки тысяч людей уже из глубокой дали своих стран восхищались ею, а приехав в
Париж, первым делом спешили полюбоваться на безобразное чудовище и вскараб­
каться на его террасы. Но все, что было художественного в Париже и Европе, с не­
навистью и отвращением смотрело на башню, и Мопассан уехал из Франции вон,
чтобы только от нее избавиться и долее не терпеть ее презренного кошмара. И, од­
нако же, все это зло было не так велико, как то зло, что для перезванивания о новой
художественной гадости, всем столько драгоценной, было тогда же выдумано в
Париже и пущено на весь свет новое слово. Это слово было "le clou de Г exposition"
(гвоздь выставки). Это нелепое слово было еще нелепее самой Эйфелевой башни,
но оно оказалось аппетитным и любезным для большинства, и с тех пор нет от него
отбоя. Обрадовалась толпа, и твердит его вот уже целых десять лет. Десять лет!
См. здесь толкование слова гвоздь: «Гвоздь, я, м, мн. гвозди, ей. 1. 'Деревянная или металличе­
ская остроконечная спица, имеющая на верхнем конце шляпку или костылёк'. Вбить гвоздь в сте­
ну. //Какая-то темная мысль как гвоздь сидела в голове его (Гоголь, Вий). 2. 'Спица, деревянная,
вколачиваемая в стены, взамен вешалок, а также служащая для скрепления разных деревянных
предметов, как напр. досок на судах, обшивки на простых возах и т. п.' Повесить шляпу на гвоздь.
3. 'Спица для затыкания дыр у бочек или трубок, ввертываемых в бочку*. Заверни покрепче гвоздь у
бочки» (ел. Грота — Шахматова 1895, т. 1, с. 783).
122
Мало это? Чего-чего только не перешло и не случилось в эти десять лет... а баналь­
ное слово из Парижа все продолжает развеваться над миром, как благодатное знамя
какое-то, и ласкать взгляды и вкусы толпы.
Пойдите на ту сторону Невы, между Дворцовым и Николаевским мостами, вой­
дите в залы Академии Художеств и послушайте тамошнее жужжание стройных за­
тянутых дамочек, с высокими торчащими в потолок куриными перышками и галкиными крылышками, окиньте взором толпу черных сюртуков, и вы везде услыши­
те раньше и чаще всего: Le clou! Le clou! (гвоздъ\, гвоздь\).
Впрочем, они все, может быть, только повторяют то, что в печати стоит? О,
Господи боже мой, неужели на глупое слово износа нет? Неужели на него мало
было десяти лет, целых десяти лет? Нет, видно мало. Да, хоть бы кто-нибудь рас­
толковал, что даже и в самом-то Париже, нашем главном университете, давно уже
бросили, вышвырнули и позабыли то драгоценное словцо! Но кто же, кто же, одна­
ко, оказывается теперь у нас самым clou новой выставки?...» (Стасов, с. 569—571).
Ср. у того же В. В. Стасова в статье «Хороша ли рознь между художниками?»
(1892): «Напечатан был в газетах страстный и негодующий протест, где говори­
лось, что эта Эйфелева башня (признанная всеми ротозеями Европы, за "гвоздь вы­
ставки" — le clou de l'exposition) есть только ненужная и чудовищная прихоть, по­
пирающая французский вкус, французское искусство и французскую историю и
безобразящая красоту Парижа... Во главе протестантов подписался Мейсонье,
словно патриарх и глава современного искусства» (там же, с. 473).
В статье «Наши нынешние декаденты» (начало 1900-х годов): «Но всего в несколь­
ких саженях от безотрадных, отчаянных картин Павла Кузнецова стоит в большой
зале выставки еще одна картина, которая у декадентов признается "гвоздем выстав­
ки", и не уступит в безумии и дикости созданиям Павла Кузнецова» (там же, с. 673).
Можно думать, что в связи с этим значением слова гвоздь образовалось в жаргоне
артистической богемы экспрессивное выражение И никаких гвоздей] на основе идио­
мы, вышедшей из военно-жаргонной, кавалерийской команды: И никаких* Выраже­
ние И никаких гвоздей] значит: 'и больше ничего! Нечего больше разговаривать'. Ср.
у В. В. Маяковского: «Светить, И никаких гвоздей] Вот лозунг — Мой И солнца».
Опубликовано вместе с этюдами о словах «Пошлый», «Завиральный», «Неудачник», «Крепостник»
под общим названием «Из истории русской литературной лексики» в Уч. зап. кафедры русск. языка
МГПИ ( 1947, № 42). Здесь публикуется по оттиску с внесением уточнений по сохранившейся в архи­
ве рукописи (на 4-х листках очень старой бумаги) и машинописной копии с авторской правкой.
О слове гвоздь в его прямом и фразеологически связанном употреблении В. В. Виноградов пишет
также в статье «Об омонимии в русской лексикографической традиции»: «Вследствие отсутствия яс­
ных представлений о способах и видах связи значений в слове могли быть отнесены к омонимам
гвоздь (в прямом конкретном значении) и гвоздь чего-нибудь (в фразеологическом связанном значе­
нии) 'самое острое, интересное, значительное в чем-нибудь' (перевод французского clou). Несмотря
на заимствованно-переводный (калькированный) характер выражений гвоздь сезона, гвоздь выставки,
гвоздь выступления и т. п., употребление слова гвоздь в них, в общем, семантически притягивается к
ранее определившимся тенденциям конструктивного развития семантики этого слова и производных
от него (гвоздить), хотя и направляет их в новую сторону. Ср. у Гоголя в "Вие": "Какая-то темная
мысль, как гвоздь, сидела в голове его"; в "Мертвых душах": "А солдатскую шинель, — говорит капи­
тан-исправник, загвоздивши тебе опять в придачу кое-какое крепкое словцо, — зачем стащил?"; у
Глеба Успенского в очерке "Из деревенского дневника": "Начнуть загвазживать разные вопросы,
один хитрей другого" и т. д. Переносное значение слова гвоздь еще до сих пор иногда подчеркивается
кавычками. Например, в книжке А. Н. Румянцева "На арене советского цирка" ("Искусство", 1954):
«Все же это был крупный "афишный номер", своего рода "гвоздь''' (с. 55)» (Историко-филологические
исследования. Сб. статей к 75-летию акад. Н. И. Конрада. М., 1967, с. 54. Опубликовано также в кн.:
Виноградов. Избр. тр.: Лексикология и лексикография, 1967, с. 291—292). —М. Л.
123
ГИЛЬ, ИЗГАЛЯТЬСЯ
Слово гиль, употребляющееся в русском литературном языке в значении 'чушь,
вздор, нелепость', не имеет верной этимологии. М. И. Михельсон сопоставлял слово
гиль с французскими словами gilles 'театральные шуты', gillerie 'шутовство, глу­
пость' (Михельсон, Русск. мысль и речь, 1, с. 192). Но это сопоставление не подкреп­
лено никакими культурно-историческими и даже формально-лингвистическим осно­
ваниями. От В. И. Даля шло сопоставление гили с областным словом галитъ, галить­
ся. Галитъ или гылетъ в областных диалектах значит 'шалить, проказить, дурить,
шутить, смешить', или: 'зубоскалить, смеяться'; галиться над кем, сев., изгаляться
— 'смеяться, насмехаться, издеваться'; новг., пек., ниж. орл. 'пялить глаза, смотреть,
дивиться', или 'любоваться, засматриваться'. Ср. галенъе — новг. яре. прм. 'смех, на­
смешка, насмешничество'. То-то будет галенъя\ Галяй пек. 'кто галится', 'насмеш­
ник' (ел. Даля 1881, 2, с. 350). К этому сопоставлению приводил Даля синонимиче­
ский параллелизм областных глаголов галитъ и гилить. Гилить — сев. 'смешить,
проказить, балагурить, острить', показательно также при сибирск. галитъ 'подавать
мяч или шар в игре' — употребление в южнорусских говорах гилить с тем же значе­
нием. К глаголу гилить примыкают слова: гил 'смешник, балагур, шутник' и гиль
'вздор, чепуха, чушь, бессмыслица, нелепица, дичь' (там же). Ср.: 'изгаляться или
изгиляться прм. арх. — 'насмехаться, трунить, зубоскалить, глумиться, подымать на
смех'; 'корчить, представлять либо передразнивать кого'; 'ломаться, дурачиться, ко­
веркаться, изгибаться' (там же, 2, с. 14). Впрочем, Даль замечает тут же: «Кажется,
это два разн[ых] гл[агола]: изгаляться — 'насмехаться', а изгиляться — 'ломаться,
изгибаться'». К глаголу изгаляться примыкает производное — изгиляй м. влд. 'висляй, шатун, лентяй, повеса, огуряла'. Быть может, в этот же ряд входит и разгильдяй.
С этим же лексическим гнездом В. И. Даль был склонен сопоставлять старинное
слово гиль (по Далю, мужск. р.) — 'смута, мятеж, скопище'. «Тилем прошли, тол­
пой, буйным скопищем» (там же, с. 350). Изображая Новгородское восстание
1650г., Н.И.Костомаров пишет: «Умы уже были достаточно возбуждены, когда
15 марта случайно прибыл в Новгород проездом датский посланник Граб. Посад­
ский человек Елисей Лисица на площади, перед земскою избою, взволновал народ,
уверивши его, что приезжал швед с царскою казною. Он возбуждал толпу и на гос­
тей, и на богатых людей, которые имели поручение закупить для казны хлеб. Уда­
рили в набат, началась "гиль", как говорили тогда в Новгороде и в Пскове. Толпа
бросилась на датского посланника, избила его, изувечила, потом разграбила дворы
новгородских богачей» (Костомаров, Русск. история, т. 2, с. 93).
У Грибоедова в «Горе от ума»: «Да, водевиль есть вещь, а прочее все гиль». У
И.И.Долгорукова в «Журнале путешествия из Москвы в Нижний» (1813): «Все
знают, что он несет гиль, но всякой вокруг жмется, слушает...». У Лескова в «Заху­
далом роде»: «Ты трезвый человек, а пьяную гиль несешь!». В его романе «На но­
жах»: «Ты вовсе и не нигилист, а весьма порядочный гилист. Гиль заставила тебя
фордыбачить и отказываться от пособия».
Заметка ранее не публиковалась. Здесь печатается как композиция из разрозненных фрагментов,
сохранившихся в архиве на 3-х листках ветхой пожелтевшей бумаги.
Слово галиться В. В. Виноградов упоминает в своих «Очерках», говоря о фонетических, морфо­
логических и лексических приметах областного крестьянского языка в речи персонажей В. И. Лукина
«Щепетильник»: «Мирон и Василий оба цокают, произносят ц вместо мягкого /я, дзекают, акают, вме­
сто *fc говорят и. Они употребляют член, частицы стани, ста. В их речи мелькают слова: пробаить,
ляд ведает, галиться, голчитъ, позагуториться...» (Виноградов. Очерки, 1982, с. 142).
124
О словах изгаляться, гадиться В. В. Виноградов пишет также в связи с оценкой индивидуальных
нарушений стилистических норм современного русского языка: «Здесь же [в романе Бор. Соловьёва
«Крепче камня»] областное слово изгаляться, гадиться (в значении 'издеваться', 'насмехаться', 'из­
мываться') превращено в годиться, изгаляться: "Это коренная белогвардейщина озорует и изгаляет­
ся". "Каково нам приходилось, каково над нами изгалялись, об этом и не расскажешь". "А мы их при­
нимаем с полным удовольствием — не обижаем и не годимся над ними".
В речи действующих лиц — изголяться'. "Все бы ему над кем изголяться, личность свою оказы­
вать". "Главное, изголяются они над народом, потому что у них силы много". "А вы, — обернулся он
к смеющимся зрителям, — видите, что паренек глупый, безотказный, и рады изголяться над ним"» и
др. под. (О языке худож. лит., с. 188—189). О слове гиль см. также в статье «Ахинея». — М. Л.
ГОЛОВОКРУЖЕНИЕ
Слово головокружение входит в систему русского литературного языка не ранее
начала XIX в. В языке XVIII в. соответствующее понятие выражалось заимство­
ванным из французского языка словом вертиж (франц. vertige.) У Н. И. Надеждина
при характеристике аристократической позиции «Московского наблюдателя»:
«Русский кулак делает ему вертижи, русский фарс бросает его в лихорадку» (Теле­
скоп, 1836, 31, с. 216). Ср. у Тургенева в «Отцах и детях» в речи Павла Петровича
Кирсанова об обмороке после дуэли: «Это был минутный vertige» (Тургенев 1954,
с. 322). Слова головокружение нет в словарях Академии Российской. Впервые оно
отмечено в «Общем церковно-славянско-российском лексиконе» акад. П. Соколова.
Здесь читаем: «головокружение,
я, ср. кружение в голове» (Соколов, Сл., ч. 1).
У И. И. Лажечникова в романе «Басурман»: «по временам головокружение и за­
мирание сердца» (Лажечников 1963, 2, с. 450). У него же в романе «Последний но­
вик»: « — Вы приготовили мне квартиру слишком высоко и слишком воздушную,
признаюсь вам, боюсь головокружения, — сказал Паткуль дипломатке, вступив с
многочисленною свитою в комнату, где она ожидала его» (Лажечников 1963, 1,
с. 329—330). Ср. в «Журнале Российской словесности» (СПб., 1805, ч. 2) в «Письме
к другу из столицы» В. — А.-ча: «Теперь у нас повальная болезнь. Не пугайся —
это только по части... литературы. Болезнь самая опасная, оказывающаяся опухо­
лью сердца. Главнейшие признаки ее, как можно замечать, состоят в кружении го­
ловы, часто находит и большой бред при воззрении на самую безделицу». У
Н. И. Греча в «Записках о моей жизни»: «Дед мой несколько лет страдал голово­
кружением, сопровождаемым обмороками...» (Греч 1930, с. 43); «Дед мой, чувст­
вуя ослабление сил своих от возобновлявшихся часто припадков головокружения,
принужден был искать себе помощника» (там же, с. 50).
У Апполона Григорьева (в статье «Мои литературные и нравственные скитальче­
ства»): «Француз тоже за исключением лихорадочных эпох истории, когда милая tigre-singe разыграется до головокружения, вообще весьма наклонен к нравственной
жизни» (Григорьев Ап., с. 116); «... университет, к которому принадлежал мой юный
наставник, был университет конца двадцатых и начала тридцатых годов и притом
университет Московский — университет, весь полный трагических веяний недавней
катастрофы и страшно отзывчивый на все тревожное и головокружительное, что но­
силось в воздухе под общими именами шеллингизма в мысли и романтизма в литера­
туре, университет погибавшего Полежаева и других...» (там же, с. 70); «Есть неотра­
зимо увлекающие, головокружсщие вихри, которые, вздымая волны на широких мо­
рях, подымают их в то же время на реках, речках, речонках и даже ручейках — не ос­
тавляют в покое даже болотной тины, — вихри мысли, взбудораживающие самую
сонную тишь, вихри поэзии, как водопад уносящие все за собою...» (там же, с. 74).
125
Заметка ранее не публиковалась. Здесь она печатается как композиция из фрагментов, сохранившихся
в архиве на 6 листках, написанных в разное время на разной бумаге и разными чернилами. — М. Л.
ГОЛОСЛОВНЫЙ
Слово голословный в современном русском языке имеет книжный и несколько
специальный оттенок. Самое значение 'не подтвержденный доказательствами или
фактами' относит его как будто к области правовой, юридической или шире — во­
обще деловой речи. Это слово не существовало в лексической системе русского
литературного языка XVIII и начала XIX в. Его нет в словарях Академии Россий­
ской 1789—1794 и 1806—1822 гг. Лексикографической традицией впервые оно за­
фиксировано в словаре П.Соколова (1834): «Голословный,
ая, ое. На одних
словах основанный, недоказанный» (1, с. 525). Но любопытно, что предполагаемое
словом голословный выражение голые слова не приводится ни одним толковым
словарем русского языка до появления словаря 1847 г. В нем прибавлены два но­
вых значения к слову голый: а) «О мыслях: чистый, беспримесный. Голая истина
(ср. классическое выражение истина нагая. — В. В.); б) О словах: не доказанный,
простой. Голые слова. Голое предположение» (1, с. 275). В «Словаре Академии
Российской» (1806) было отмечено у слова голый в этом семантическом кругу
лишь конкретное значение 'простой, не имеющий примет': Это не наливка, а голое
вино. Голая медь ( 1, с. 1177). В том же словаре почти буквально повторено объяс­
нение П.Соколова: «Голословный...
Основанный на одних словах, бездоказа­
тельный» и присоединено наречие: «Голословно
— На одних словах, без всяких
доказательств. Он обвиняет меня голословно» (1, с. 274). В. И. Даль дополняет пе­
речень сложных слов того же гнезда, быть может, своим собственным изобретени­
ем: «Голослов — бездоказательный спорщик» (ел. Даля 1880, 1, с. 383).
Сопоставляя весь этот материал, можно прийти к выводу, что слово голословный
сложилось в книжной речи на основе русского разговорного выражения голые слова
(ср. голослов). Сравнительно точно определяется и время появления слова голослов­
ный: не раньше 10-х и не позднее 20-х годов XIX в. Поражает быстрота, с какой это
слово было включено в лексикологический свод П. Соколова (1834), который не так
стремительно и свободно выходил за пределы «Словаря Академии Российской»
1806—1822 гг. Очевидно, что к 30-м годам XIX в. слово голословный получило уже
очень широкое распространение и было утверждено в правах гражданства.
Есть данные утверждать, что слово голословный было образовано в 20-х годах
XIX в. О нем, как о неологизме, иронически сообщается в альманахе «Календарь муз
на 1826 год» (изд. А. Измайловым и П. Яковлевым) в статье «О новейших словах и
выражениях, изобретенных российскими поэтами в 1825 году»: «Голословное обви­
нение. То есть обвинение из голых слов, или из голых слов обвинение, как угодно! все
прекрасно! Это голословное обвинение отыскано нами хотя в Архиве (т. е. в «Север­
ном архиве»), но принадлежит к числу новейших и редких находок!» (7). Как извест­
но, в журнале «Северный архив» руководящую роль играл Ф. Б. Булгарин. В языке
Булгарина нередко встречались полонизмы. Слово голословный, образование которо­
го уже было подготовлено историческим развитием русской лексики, подсказыва­
лось польским gotoslowny Так, в «Польско-Российском словаре» Станислава Милле­
ра (1829) еще нет указаний на русское слово голословный как на эквивалент польско­
го goloslowny Для перевода goloslowny приходилось пользоваться приблизительным
описанием: «Словесный, словесен, на словах, а не письменно даемый или данный»
(Миллер, Польско-росс. ел., 1, с. 187; ср. также «Словарь» С. Линде). Этот первона-
126
чальный смысл [слова] gotoslowny выступает особенно ясно во фразе голословное об­
винение. Отсюда развилось как в польском, так и в русском языке значение 'бездока­
зательный'. В письме П. А. Вяземского А. И. Тургеневу (от 18 апреля 1828 г.): «Голо­
словное исчисление наших книг будет курам на смех, а Французским петухам и тем
более» (Архив братьев Тургеневых, вып. 6, т. 1, с. 64).
Таким образом, новое русское слово возникает в результате семантического
толчка, исходившего от польского языка. Но оно быстро прививается и укореняет­
ся на родственной русской морфологической почве, в благоприятной для него се­
мантической атмосфере. Быстрое общественное признание этого слова говорит о
том, что создание его удовлетворило насущную потребность мысли. В последую­
щей истории русского литературного языка лишь несколько расширились фразео­
логические связи этого слова (ср. голословное утверждение, голословное суждение
и др. под.), но употребление его так и осталось несвободным.
Опубликовано вместе со статьями «Роздых», «Советчик», «Дешевка», «Танцовать от печки», «С паль­
цем девять, с огурцом — пятнадцать» под общим названием «Из истории русских слов и выражений» в
журнале «Русский язык в школе» (1940, № 2). Перепечатано в кн.: «Исследования по исторической грам­
матике и лексикологии» (М., 1990). В общей вводной части говорится о задачах создания идеографиче­
ского словаря современного русского языка и историко-стилистического словаря русского литературного
языка XVIII — XX вв. Сохранились журнальный оттиск и машинописный текст (4 стр.) с авторской
правкой. В машинописи есть, кроме того, цитата из письма П. А. Вяземского и заключительное предло­
жение статьи, отсутствующие в журнальном тексте. Это свидетельствует о том, что статья готовилась для
повторной публикации. Все дополнения и авторская правка внесены в публикуемый текст. — И. У.
ГРОБОКОПАТЕЛЬ
Влияние старославянского словообразования особенно остро и быстро сказа­
лось на лексике русского официально-делового языка. Изучение древнерусского
актового материала с этой точки зрения бросает яркий свет и на историю отдель­
ных слов русского литературного языка, и на историю отдельных типов словообра­
зования (между прочим и словосложения).
Слово гробокопатель возникло в официально-деловой речи. Его образование
относится к той эпохе, когда гробом назывался не ящик для вложения и погребения
трупа, а самая могила, яма, вырытая для погребения мертвого тела. В древнерус­
ском языке со словом гробокопатель были связаны два значения: 1) 'могильщик,
человек, роющий, копающий могилы'; 2) 'лицо, разрывающее могилы с целью гра­
бежа'. Ср. в «Актах Археографич. экспед.» (1, 481): «А гробокопателем какова
казнь писана» (цит. по: ел. 1867—1868, 1, с. 609—610; ел. Даля 1880, 1, с. 407).
В «Материалах» Срезневского приводится единственный пример употребления
слова гробокопатель из памятника XVI века: «Г (три. — В. В.) л*Ьта епитемьи, поклоновъ по С. (сто. — В. В.) на дьнь гробокопателю» (1, с. 594). Очевидно, к этому
времени слово гробокопатель в значении 'грабитель, разрывающий могилы' было
широко распространенным официальным термином. Однако едва ли этот термин
установился раньше XV в. Характерно, что в ранних церковно-канонических па­
мятниках XII — XIV вв. разрытие могил (sepulcrorum effossio, mfjficQpvxia
roixcopvxia), как преступление, обозначается церковнославянским словом гробовъзгр^бание (Срезневский, 1, с. 594). По-видимому, не ранее начала XIX в. к этим
значениям присоединилось новое «зоологическое»: 'желтопестрый жук, зарываю­
щий всякую мелкую мертвечину' (ел. Даля 1880, 1, с. 407).
Во всяком случае, в «Словаре Академии Российской» указаны лишь два значе­
ния, вернее два слова гробокопатель. Здесь находим: «Гробокопатель,
ля,
127
с. м. 2 скл. Могиляк, который могилы роет. Гробокрадца,
дцы, и
Гробоко­
патель, ля, с. м. 2 скл. Тот, который разрывая могилы, похищает одеяние с
умерших или другие какие вещи с ними полагаемые» (ел. АР 1789, вып. 1, с. 1258).
Как обозначение своеобразной категории профессионалов-воров, это слово уже
во второй половине XVIII в. становится малоупотребительным. Словарь 1847 г.
рассматривает это значение как старинное.
Лишь в языке исторических романов слово гробокопатель употреблялось и в
старинном значении 'вор, разгребающий могилы'. Например, у И. И. Лажечникова
в «Басурмане» (ч. 4, гл. 6): «Немало честили Иоанна духовные и народ за то, что
он, украшая стольный город свой, ломал церкви извечные и переносил кладбища
на посады. И нечестивым называли, и гробокопателем».
В применении к особой породе жуков слово гробокопатель также не нашло
распространения в стилях литературного языка. Таким образом, в первой половине
XIX в. у него сохраняется лишь одно значение: 'могильщик', или, по-областному,
но более употребительному в XVIII и начале XIX в. выражению, могиляк. Ср. в
«Москвитянине» за 1848 г. (ч. 2, № 3 . Смесь. Открытие над головою мертвеца):
«Ах! вот ты опять здесь, Фильпот, говорил гробокопатель, рассматривая череп с
удовольствием...» (с. 19); «Но так как ты уже так давно гробокопателем при этом
кладбище, то не можешь ли сказать мне, кому принадлежала эта голова?» (с. 11).
Однако, и в этой сфере употребление разговорного синонима могильщик с 30 —
40-х годов становится все более активным. На слове же гробокопатель лежит оче­
видный отпечаток книжной архаичности.
Например, у Пушкина в «Гробовщике»: «Просвещенный читатель ведает, что
Шекспир и Вальтер Скотт оба представили своих гробокопателей людьми веселыми
и шутливыми, дабы сей противоположностию сильнее поразить наше воображение.
Из уважения к истине мы не можем следовать их примеру и принуждены признаться,
что нрав нашего гробовщика совершенно соответствовал мрачному его ремеслу».
У Чехова в «Скучной истории»: «Самое характерное в его манере говорить, это
постоянно шутливый тон, какая-то помесь философии с балагурством, как у шек­
спировских гробокопателей. Он всегда говорит о серьезном, но никогда не говорит
серьезно».
Таким образом, слово гробокопатель постепенно сокращало круг своего упот­
ребления.
Но в 60-х годах XIX в. юмористический журнал «Искра» вдохнул в это слово
новую жизнь. Он иронически применил его к известному реакционеру — любите­
лю старины и библиографу М. Н. Лонгинову. С тех пор «гробокопатель» становит­
ся презрительно-иронической кличкой ученого-крохобора. Зарождение этого ново­
го значения отмечено в «Дневнике» А. В. Никитенко (под 16 октября 1865 г.): «Мы
ужасно далеко идем в нашей прилепленности к фактам, т. е. мы стараемся только
добыть факт и вовсе не заботимся о том, чтобы приобрести о нем ясное и точное
понятие. Да на какой же черт нам дан ум, как не на то, чтобы судить о факте, доби­
ваться его значения и отношения к другим фактам! "Искра" удачно назвала мос­
ковского Лонгинова "гробокопателем"» (Русск. старина, 1891, июль, с. 96). Ср.
позднее в языке самого А. В. Никитенко (под 27 марта 1866 г.): «Есть люди мысли
без науки: это обыкновенно мечтатели и фантазеры. Есть и люди науки без мысли:
это тупые гробокопатели, собиратели фактов, не понимающие их — каменщики,
не дающие себе отчета в том, над каким зданием они трудятся» (Русск. старина,
1891, август, с. 293—294).
128
Статья ранее не публиковалась. В архиве сохранились: 1) озаглавленная рукопись, кроме 1-го аб­
заца (один листок, исписанный с двух сторон, и 4 отдельных листка, содержащие вставки к основному
тексту); 2) машинопись всей статьи (с. 1—4), не правленная автором; 3) последняя страница верстки
этой статьи.
Статья предназначалась для «Вестника Московского университета» (1948, № 8), но была изъята из
уже сверстанного номера и заменена статьей С. И. Радцига «Диалектический метод в классической
филологии». Причина исчезновения статьи Виноградова угадывается легко. Именно этот № 8 «Вест­
ника» открывается редакционной статьей «Московский университет и итоги сессии ВАСХНИЛ», вы­
держанной в духе «лучших образцов» того времени, с призывами в духе Т. Лысенко к «решительному
очищению университета от лжеученых», проповедующих «с университетских кафедр вредные народу
идеи, схоластику и мистику» и т. д. и т. п. Известно, что основным итогом печально знаменитой сес­
сии ВАСХНИЛ 1948 г. был новый виток погромов в науке, в том числе и разгула марризма в языко­
знании. Понятно, что в этих условиях статья В. В. Виноградова под названием «История слова гробо­
копатель», была, с официальной точки зрения, по меньшей мере неуместна.
Здесь статья публикуется по машинописи, уточненной по рукописи, с учетом более поздней прав­
ки последней части статьи на сохранившейся странице верстки и со вставкой двух цитат из журнала
«Москвитянин», выписанных автором на отдельной карточке. — В. Л.
ДВОЙНИК
В разных областных народных и профессиональных говорах слово двойник,
производное от двойной с помощью суффикса -ик, широко применяется для обо­
значения разнообразных предметов, состоящих из чего-нибудь сдвоенного, или
двойного или содержащих что-нибудь в двойном размере: дрова двойной длины;
нитки или прядка, ссученные вдвое; сусальное золото, у которого одна сторона се­
ребряная, а другая — золотая, передвоенная пашня; двухпудовая гиря для весов;
передвоенный спирт, бочонок вместимостью в два пуда зерна и т. п. (ел. Грота —
Шахматова, т. 1, вып. 3, с. 975—976).
Ср. у И. М. Снегирева в сочинении «Лубочные картинки русского народа в мос­
ковском мире»: «По внешности и содержанию, у картинщиков лубочные эстампы
так различаются одни от других: Праздники, т. е. изображения святых, Конница —
конные, и балагурник, картинки потешные и забавные. По формату своему, оне
бывают листовики, двойники и четверики» (М., 1861, с. 28).
В минералогии — двойник — это два, сросшиеся кристалла по определенному
геометрическому закону.
К лицам слово двойник применяется в народных говорах или для обозначения
одного из близнецов (синоним двойни), а до конца XIX в. употреблялось также для
обозначения одного из двух годных в рекруты мещан или крестьян в семействе, со­
стоявшем на рекрутской очереди. Ср., например, у Даля: Она держала... двух голых
двойников на руках.
В русском литературном языке слово двойник укрепляется только в двадцатые го­
ды ХЕХ в. Значение и круг употребления этого слова определялись влиянием роман­
тизма. Когда вышла книга А. Погорельского «Двойник, или мои вечера в Малорос­
сии», то критика отнеслась к слову двойник, как к новообразованию. Так, Ор. Сомов
писал в «Северных цветах на 1829 г.»: «По понятию, которое сочинитель связал с
этим словом, двойник есть та мечта воображения, на которой основалось поверье,
будто бы человек видит иногда самого себя в каком-то зловещем призраке». И в при­
мечании пояснял: «Кажется, сочинитель напрасно выдумывал или приискивал это на­
звание: в русском языке существует уже для сего слово: степь, прекрасно выражающее
сей призрак или мечпу» (Сев. цветы на 1829, с. 86). Первоначально двойник имело уда­
рение на первом слоге — двойник (см. знак ударения в «Сев. цветах»). У Бенедиктова:
129
Пойдем со мной, мой двойник нежный?
(Ангел и младенец, 1840)
Но у Баратынского в стихотворении «Не подражай» (1829):
Доратов ли, Шекспиров ли двойник!
У П. А. Каратыгина в «Записках»: «Рязанцева, который хотел представить его ли­
цо, [Булгарин] расцеловал и называл своим двойником и от души хохотал» (1929, 1,
с. 310).
Заметка ранее не публиковалась. Здесь печатается как композиция из нескольких фрагмен­
тов, сохранившихся в разрозненном виде на 5 листках, написанных на разной бумаге в разное
время. Чернила выцветшие, бумага старая, оберточная; по предположению Н. М. Малышевой,
рукописи В. В. Виноградова на такой бумаге относятся к тобольскому периоду (начало 40-х го­
дов). — М. Л.
ДВУЛИЧНЫЙ И ДВУЛИЧНЕВЫЙ
Слово двуличный в современном русском языке выражает только одно значение
'лицемерный, неискренний, двоедушный, имеющий как бы два лица'. К имени
прилагательному двуличный примыкают и отвлеченные существительные двуличие
и двуличность. Все эти слова окружены экспрессией осуждения, порицания. От
них резко отличается — как по тону и стилистической окраске, так и по значению
— этимологически близкое и поэтически-книжное — двуликий 'имеющий два лика,
заключающий в себе какую-нибудь двойственность'.
Слово двуличный в словаре 1847 г. определяется так: 1) 'Отливающий двумя
цветами; двулишневый'. Двуличная ткань. 2) 'Лицемерный'. Двуличный человек
(ел. 1867—1868, 1, с. 653). В словах двуличие и двулично отмечается лишь одно
значение 'лицемерие и лицемерно'. У И. И. Лажечникова в романе «Последний но­
вик»: «Неутомимое терпение, пронырство, двуличность, низость и наконец сребро­
любие отличались в Элиасе резкими чертами».
В производном от двуличный имени существительном двуличность, кроме от­
влеченных значений свойства к прил. двуличный, указано музыкальное значение:
«Все те случаи, в которых нота, интервал, или аккорд при изменении предположе­
ния, ведут к различным результатам» (там же). Но для устранения омонимии в ли­
тературном языке укрепилось просторечное двуличневый (от двуличный, но с ос­
ложнением суффиксом -ев-). Слово двулишневый, как показывает и его звуковая
форма, — народное, разговорное. Его образование может быть пояснено паралле­
лью: коричневый, ячневый.
В «Русском Жилблазе» Генн. Симоновского: «В гостиной сидело около пятна­
дцати мущин и четырех женщин с повязками на голове, в двулишневых капотах»
(ч. 1, с. 196). «Анна в зеленом, лиловом, двуличневом платье...» («Степной король
Лир», Тургенев 1953, 7, с. 259). У И. И. Панаева в «Эскизах. Из портретной гале­
реи» (1841): «полный помещик в венгерке, приехавший в Петербург к рождеству,
по поручению супруги своей для закупки чепца последнего фасона... и какой-то
двуличневой материи с атласным отливом, о которой было объявлено в модах при
"Библиотеке для чтения"» (Панаев 1888, 2, с. 470). В очерке «Внук русского мил­
лионера» (1858): «няня с сморщенным лицом и двуличневым платком на голове»
(Панаев 1888, 4, с. 497).
Заметка публикуется впервые как композиция из сохранившихся в архиве разрозненных листков
очень старой оберточной бумаги и более поздних выписок, внесенных в настоящую публикацию. —
М.Л.
9*
130
ДВУРУШНИК, ДВУРУШНИЧЕСТВО, ДВУРУШНИЧАТЬ
В современном русском языке получили широкое распространение слова двуруш­
ник, двурушничать, двурушнический, двурушничество. Они имеют яркую экспрес­
сивную окраску презрительной оценки. Двурушничество — это поведение человека,
наружно принадлежащего к одной группе, к одному направлению, но действующего
в пользу другой, враждебной стороны; стремление действовать одновременно в угоду
двум противоположным сторонам путем обмана каждой из них, но с выгодой для себя.
Двурушник — 'человек такого образа действия, представитель такого поведения'.
Двурушничать — 'вести себя двурушником'.
Двурушнический — 'свойственный двурушнику, типичный для него'.
Согласно словарю Ушакова (1, с. 663), эти слова принадлежат газетному стилю.
Это — слишком узкое определение сферы их стилистического применения. Пред­
ставляя собой квалификацию общественного поведения человека, социальной
группы, они употребляются в разных стилях современной речи, кроме книжного и
научного. Как показывает внешняя форма этих слов (сочетание -шн-\ они вошли в
литературный язык из устной народной речи50 (вероятнее всего, с южновеликорус­
ским налетом). Они не зарегистрированы ни одним словарем русского языка до
Далева словаря включительно. Едва ли не впервые в художественной литературе
слова двурушник и двурушничать были употреблены В. В. Крестовским в «Петер­
бургских трущобах» — при описании быта нищих. Здесь они являются характер­
ной бытовой приметой нищенского арго. Первоначальное значение глагола дву­
рушничать тут определяется так: 'подставлять обе руки'. Это значение раскрыва­
ется в такой бытовой сцене, изображающей толпу нищих около церкви: «Вышел
чахоточный купец и сунул грош в руку Касьянчика-старчика.
— Не плошай! — ткнул его пальцем в голову Фомушка и протянул к дателю
свою широкую лапу. Макрида потянулась туда же с книжкой, на переплете кото­
рой «для близиру» лежало несколько медяков. А в это самое время высокий сухо­
щавый старик в халате, пользуясь теснотою, образовавшеюся вокруг дателя толпы,
незаметно стянул грош с Макридиной книги и, с судорожной поспешностью сунув
в карман, протянул из-под локтей какого-то нищего обе руки, в надежде, что по­
дающий купец примет их за две отдельные руки двух отдельных личностей, и в
каждую положит по грошу. Эта проделка иногда удавалась худощавому старику;
но она-то именно и вызывала бесконечные насмешки и покоры попрошаек. Едва
Фомушка-блаженный очутился за спиною купца, как его тяжеловесная лапища ле­
гонько давнула загривок старика. — Ты что, леший? опять двурушничать! — просопел он ему шёпотом. Старик только окрысился, защелкал зубами, да часто зами­
гал веками со злости и перебрался подальше от блаженного. Вышла молодая куп­
чиха, охотница до раздач — и на паперти повторился тот же самый процесс. Ста­
рик в отдалении от Фомушки снова двурушничал» (Крестовский 1899, 1, с. 93). Ср.:
« — Скареда, одно слово! — Торопился!... А сам промеж нашего брата двурушни­
чал — только хлебушки сиротские перебивает» (там же, с. 94); «В компании Фо­
мушки шел разговор о двурушничаньи худощавого старика-халатника... — Надоть
ему беспременно ломку, чтоб не двурушничал» (там же, с. 97).
Не подлежит сомнению, что с распространением слова двурушничать в литера­
турном языке изменяется не только его значение, но и его внутренняя форма.
См. статью С. П. Обнорского «Сочетание чн в русском языке» // Изв. комиссии по русск. яз. АН
СССР, Л., 1931. Т. 1.С. 93—110.
131
Ср. у В. И. Ленина в статье «Критические заметки по национальному вопросу»:
«Либералы и к вопросу о языках, как и ко всем политическим вопросам, подходят
как лицемерные торгаши, протягивающие одну руку (открыто) демократии, а дру­
гую руку (за спиной) крепостникам и полицейским».
Впервые глагол двурушничать, как слово, близкое к литературному языку и, во
всяком случае, встречающееся в стилях художественной литературы, был включен
в словарь Грота — Шахматова: «Двурушничать,
аю, ают, ср. На жаргоне ни­
щих: пользуясь теснотою, в толпе, выставлять обе руки при выпрашивании мило­
стыни» (1895, 1,с. 987).
Любопытно, что слова двурушник, двурушничество, двурушничать не были за­
регистрированы А. М. Селищевым в его книге «Язык революционной эпохи» (М.,
1928). Следовательно, они стали очень активными позднее — в 30-х годах XX в.
Опубликовано в Ученых записках МГПИ им. Ленина (т. 46. М., 1948. Кафедра рус. яз., вып. 2) в
серии статей под общим названием «Из истории русской литературной лексики. I. В сорочке родился
(родилась). П. Двурушник. Двурушничество. III. Отчитать — отчитывать. IV. Завсегдатай. V. Себялю­
бие, себялюбивый».
Сохранилась авторская рукопись — 2 пожелтевших листка одинакового формата. При подготовке
статьи к изданию В. В. Виноградов расширил ее, добавив три абзаца в конце (начиная со слов: «Ср. у
В. И. Ленина в статье "Критические заметки по национальному вопросу"...»).
Здесь публикуется по печатному тексту.
В архиве В. В. Виноградова сохранилась также ветхая рукопись под названием «О жизни слов»,
кратко касающаяся истории слов двурушничество и жупел. О слове двурушничество здесь сказано:
«В современном русском языке, особенно в его газетном стиле, получили широкое распространение
слова двурушник, двурушнический, двурушничать, двурушничество. Этими словами клеймится про­
диктованное личными выгодами беспринципное стремление действовать одновременно в угоду двум
противоположным группам путем обмана каждой из них. Почему же это значение вложено в слова, ко­
торые включают в себя словосочетание две руки! Слово двурушничать проникло в литературный язык из
жаргона нищих. Двурушничать первоначально значило * из-за спины других выставлять две руки, чтобы
в каждую получить подаяние'. Так как подающий милостыню мог принять их за отдельные руки двух
отдельных нищих, то нередко эта проделка приносила профессионалу-двурушнику двойной барыш».
О слове двурушничество см. также комметарий к статье «Жупел». — Е. X.
ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ, ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫЙ
Слово действительность образовано от прилагательного действительный, ко­
торое, в свою очередь, произошло от глагола д*кйствити. Глагол д*кйствити
(evepyeiv, agere), как синоним глагола д^иствовати, отмечен в «Церковно­
славянском словаре» А. X. Востокова.
По типу словообразования параллелью к действительный могут служить слова
чувствительный, а также старинное и просторечное пользительный. Слово дейст­
вительный появилось в русском литературном языке не ранее второй половины
XVII в., когда в высоком стиле становятся особенно модными и активными «причастно-детельные» (как тогда их называли) прилагательные с суффиксом
-тельный. Действительный сперва обозначало 'действующий, активный, имеющий
полную свою силу, действенный'. Синонимность с более древним прилагательным
действенный, унаследованным от старославянского языка (ср. у Мелетия Смотрицкого: действенный глагол, т. е. глагол действительного залога), была преодоле­
на тем, что слово действительный, вступив в круг стилей официально-делового
языка, развило новые оттенки: 1) 'фактический, осуществляемый на деле, в проти­
воположность номинальному, существующему только на словах, формально'. На­
пример, действительная служба, действительный член; 2) 'точный, истинный,
подлинный, не подлежащий сомнению'. Например, это его действительные слова.
132
Оба эти новых смысловых оттенка развились у слова действительный в русском
литературном языке XVIII в. «Два колодезя — самые ближайшие к главному ис­
точнику, и потому самые действительные — бывают всегда открыты для бедных»
(Карамзин, Письма русского путешественника // Моск. журн., 1792, ч. 5, с. 18).
Вся эта система значений нашла себе довольно ясное отражение в словарях
Академии Российской и в словаре 1847 г. Здесь читаем: «Действительный,
ая,
ое, -лен, -льна, о, пр. 1) 'Имеющий полную свою силу'. Действительное лекарство.
2) 'Не подлежащий сомнению; точный, истинный'. Это его действительные слова.
Действительный тайный советник. Чин 2 класса. —Действительный статский со­
ветник. Чин 4 класса. —Действительная служба. Служба, отправляемая самым де­
лом. —Действительный член. Член ученого общества, действительно исполняющий
свои обязанности по обществу. — Действительный глагол. Гром. Глагол, обозна­
чающий действие одного предмета на другой» (ел. 1847, 1, с. 384).
Понятно, что имя существительное действительность, образованное от дейст­
вительный по типу существенный — существенность, старый — старость и т. п.,
воплощало однородные значения. Оно выражало отвлеченное свойство — состоя­
ние соответственно значениям прилагательного действительный. Так обстояло де­
ло до 20—30-х годов XIX в. В словаре 1847 г. находим:
«Действительностъ,
п., С , «у/С. 1) 'Состояние действительного'. 2) 'Точность, подлинность'. В действи­
тельности этого происшествия нельзя сомневаться» (там же). В журнале «Авро­
ра» (1806, т. 2) «О сказках и романах»: «Историк заключен в границах действи­
тельности. Он порабощен, так сказать, закону истинного. Целью его есть: распро­
странение, усовершенствование наших познаний о свете, о людях...»; «Романист,
напротив того, находится вне границ настоящего — в царстве возможности^»
(с. 155 — Сиповский, 1903, ч. 1, с. 250).
Новое значение слова действительность распространяется в 20-х годах под
влиянием расширяющегося знакомства с философией Шеллинга.
Ср. в «Дневнике» А. В. Никитенко под 1 янв. 1829 г.: «Поэтическая фантазия
нередко уносит его из области нашей мертвой и горестной действительности в
чистую, светлую область идей и хотя он не любит немецкой философии, но это
только на словах, ибо сам того не замечая, почти во всем следует ее могучему ге­
нию» (Русск. старина, 1889, июнь, с. 596—597).
Ср. в передаче основных положений «Опытной наблюдательной и умозритель­
ной физики» (1831) шеллингианца Д. М. Велланского: «Природа познается в духе,
а дух образуется в природе: и первая представляет видимую форму, а второй изъ­
являет невидимую сущность одного и того же начала мира, являющегося в беспре­
дельной своей возможности идеальным духом, а в определительной действитель­
ности — реальным телом»51.
В изложении системы Шеллинга «О новейших системах метафизики в Герма­
нии» (из Ансильона) (Вестник Европы, 1823, июль — август) слова существен­
ность и действительность иногда употребляются параллельно как синонимы. На­
пример, «Существенность (реальность) находится только в опытности» (там же,
с. 23). «В положениях сей системы одно подлежащее [т. е. субъект. — В. В.] со­
ставляет источник всякой существенности (реальности) и достоверности». «Сей
образ действования не был бы достаточным для утверждения (constater) существо­
вания и действительности (реальности) трансцендентального подлежащего...»;
Веселовский К. Русский философ Д. М. Велланский // Русск. старина, 1901, № 1, с. 12.
133
«... подлежащее, будучи в смысле трансцендентальном единственною существенностию (реальностию) и действием первоначальным и свободным, полагается и
замечается само собою...»; «Можно было нападать на действительность (реаль­
ность) трансцендентальную своего Я, которое в положениях критической филосо­
фии было только явлением (phenomene) для собственных глаз своих, и имело суще­
ственность (реальность) токмо в таинственном сопряжении с предлежащим...»; ср.:
«В Философии Натуральной... спрашивается: составляем ли мы сами действитель­
ный предмет или предлежащее, в смысле трансцендентальном сего слова» (там же,
с. 26—29).
Любопытно суждение Академии Наук о языке новой Шеллингианской философии
(в отзыве о книге Д. М. Велланского 12 дек. 1821 г.): «... пустословие, которым Шел­
линг и его последователи старались обыкновенные и простонародные понятия соделать оригинальными и глубокомысленными...» (Русск. старина, 1901, янв. с. 11).
У Е. А. Баратынского в письме к И. Киреевскому (20 июня 1832 г.): «Что для
них действительность, то для нас отвлеченность. Поэзия индивидуальная одна
для нас естественна» (Татевск. сб., с. 47).
См. у Н. И. Надеждина в статье о романе Загоскина «Рославлев»: «Не таково со­
временное положение творческого духа. Его идеал есть гармоническое равновесие
элементов жизни и следовательно сама действительность: отсюда, отличительный
характер его поэзии должна составлять высочайшая истина. Это не значит того, что
современная поэзия должна быть рабскою копиею действительности: напротив
она должна быть вольным ее воспроизведением, из недр фантазии, сдружившейся с
жизнию до симпатического единства» (Телескоп, 1831, ч. 4, № 13, с. 88—89). У
В. И. Даля в рассказе «Гофманская капля»: «...Она уже несколько раз, в последнее
время, была поражена враждебно холодною и суровой действителъностию, хотя и
не видала еще железных когтей этого стоглавого чудовища...» (Даль 1897, 1,
с. 234). Старик-гегельянец князь Илларион Жеребьев-Зарайский в романе
П. Д. Боборыкина «Перевал» употребляет выражение: «Красота есть действитель­
ный образ». Профессор Цыбашев так анализирует ее: «Ведь это только начетчик по
диалектике идеализма поймет, что вы хотите тут сказать словом действительный в
противоположность всему случайному и преходящему, недействительному» (Боборыкин 1897, т. 7, ч. 2, с. 356—357).
Действительное, действительность (das Wirkliche, die Wirklichkeit) — цен­
тральные понятия философии Гегеля. Действительность есть единство бытия и
понятия, когда идея осуществилась в явлениях, а явления вполне соответствуют
идее о понятиях. Пока идея существует только в своих абстрактных определениях,
она не имеет действительного бытия. Конкретные факты, представляющие собою
частные, преходящие понятия, также не имеют такого бытия. Только тогда, когда
конкретное выражение идеи вполне соответствует ее понятию, она имеет действи­
тельное бытие. Факт, несогласный с понятием, есть призрачное существование;
идея, не осуществившаяся в конкретном мире, не есть еще бытие, она не действи­
тельна. «Все, что не есть действительность, установленная самим понятием, есть
преходящее бытие, внешняя случайность, мнение, не имеющее бытия, явление, не­
правда» (Philosophic des Rechts, Vorrede S. 22). На этом фоне и следует восприни­
мать афоризм, что все существующее — разумно, и все разумное существует. Ибо
действительно только то, в чем можно видеть осуществившийся разум, то есть
единство бытия и понятия. Неправда, преступление, насилие суть явления ничтож­
ные, призраки, не имеющие действительности и права на существование.
134
Новая полоса в истории развития значений слова действительность началась в
20—30-е годы XIX в., когда оно оказалось наиболее подходящим выражением для
перевода немецкого философского термина Wirklichkeit. В слове действительность
ярко обозначается новое значение: сто, что реально, существует на самом деле; ре­
альное, подлинное, истинное, бытие, какая-нибудь сфера бытия'. Например, у
Н. В. Станкевича в письме Т. Н. Грановскому (от 1 февраля 1840 г.) по поводу рассу­
ждений Бакунина и Белинского о понятии «разумная действительность»: «Так как
они не понимают, что такое действительность, то я думаю, что они уважают слово,
сказанное Гегелем. А о действительности пусть прочтут в «Логике», что действи­
тельность в смысле непосредственности, внешнего бытия — есть случайность; что
действительность, в ее истине, есть Разум, Дух» (Западники 40-х годов, с. 53).
У М. А. Бакунина в предисловии к переводу «Гимназических речей» (1837) Ге­
геля: «До сих пор, философия и отвлеченность, призрачность и отсутствие всякой
действительности были тождественны; кто занимается философиею, тот необхо­
димо простился с действительностью, и бродит в этом болезненном отчуждении
от всякой естественной и духовной действительности, в каких-то фантастических,
произвольных, небывалых мирах, или вооружается против действительного мира,
и мнит, что своими призрачными силами он может разрушить его мощное сущест­
вование, мнит, что в осуществлении конечных положений его конечного рассудка
и конечных целей его конечного произвола, заключается все благо человечества; и
не знает, бедный, что действительный мир выше его жалкой и бессильной инди­
видуальности, не знает, что болезнь и зло заключаются не в действительности, а в
нем самом, в его собственной отвлеченности; у него нет глаз для гармонии чудного
божиего мира; он не способен понять истины и блаженства действительной жиз­
ни... результатом субъективных писем Канта и Фихте было разрушение всякой
объективности, всякой действительности, и погружение отвлеченного, пустого Я
в самолюбивое, эгоистическое самосозерцание...».
«Да, счастие не в призраке, не в отвлеченном сне, а в живой действительности;
восставать против действительности и убивать в себе всякий живой источник
жизни — одно и то же; примирение с действительностью, во всех отношениях и
во всех сферах жизни, есть великая задача нашего времени, и Гегель и Гете — гла­
вы этого примирения, этого возвращения из смерти в жизнь» (Белинский 1901, 4,
с. 484-^92).
Для В. Г. Белинского вслед за М. А. Бакуниным слово действительность в
1837—38 гг. становится центральным понятием его мировоззрения. В письме
М. А. Бакунину (от 10 сент. 1836 г.) Белинский заявляет: «Так, в горниле моего духа
выработалось самобытно значение великого слова действительность. Я бы сказал
ложь и глупость, сказав, что я действителен и постиг действительность; но я скажу
правду, сказав, что сделал новый великий шаг в том и другом... Я гляжу на действи­
тельность, столь презираемую прежде мною, и трепещу таинственным восторгом,
сознавая ее разумность, видя, что из нее ничего нельзя выкинуть, и в ней ничего
нельзя похулить и отвергнуть. (...) Действительность*, твержу я, вставая и ложась
спать, днем и ночью, — и действительность окружает меня, я чувствую ее везде и
во всем, даже в себе, в той новой перемене, которая становится заметнее со дня на
день. (...) Я теперь каждый день сталкиваюсь с людьми практическими, и мне уже не
душно в их кругу, они уже интересны для меня объективно, и я не в тягость им. (...)
Действительность есть чудовище, вооруженное железными когтями и желез­
ными челюстями. Кто охотно не отдается ей, того она насильно схватывает и по-
135
жирает. (...) Рано или поздно, пожрет она всякого, кто живет с ней в разладе и идет
ей наперекор. Чтобы освободиться от нее и, вместо ужасного чудовища, увидеть в
ней источник блаженства, для этого одно средство — сознать ее.
Знание действительности состоит в каком-то инстинкте, такте, вследствие ко­
торых всякий шаг человека верен, всякое положение истинно, все отношения к лю­
дям безошибочны, не натянуты... Разумеется, кто к этому инстинктуальному про­
никновению присоединит сознательное, через мысль, тот вдвойне овладеет дейст­
вительностью...» (Западники 40-х годов, с. 115—119).
В письме В. Г. Белинского к М. Бакунину от 12 окт. 1838 г.: «Человек, который жи­
вет чувством действительности, выше того, кто живет мыслию в призрачности (т. е.
вне действительности)', но человек, который живет (конкретною) мыслию в дейст­
вительности, выше того, кто живет в ней только своею непосредственностию. (...)
Петр Великий, который очень был плохой философ, понимал, действительность
больше и лучше, нежели Фихте. Всякий исторический деятель понимал ее лучше его.
По моему мнению, если понимать действительность сознательно, так понимать
ее, как понимал Гегель; но много ли так понимают ее? — Пятьдесят человек в це­
лом свете; так неужели же все остальные — не люди?» (там же, с. 122—123).
В письме Н.В.Станкевичу (от 29 сентября — 8 октября 1839г.): «Слово
"действительность" сделалось для меня равнозначительно слову "Бог"!» (там же,
с. 135).
Акад. Я. К. Грот отмечает у слова действительность три значения: «1. 'Сущест­
вующее на самом деле, в природе; наличное бытие, существование'. Это не вообра­
жение, а действительность. 2. 'Точность, подлинность'. Действительность доку­
мента, сделки. //(Артил.) Действительность стрельбы, 'достигание снарядами цели'.
3. 'Сила, влияние'. Толковали, что он в первый лее вечер подсыпал ей в чашку чая
приворотного зелья —у нас еще твердо верят в действительность подобного сред­
ства... Тург. Постоялый двор» (ел. Грота — Шахматова, 1, с. 1226—1227).
В толковании акад. Я. К. Грота не нашел отражения смысловой оттенок: 'окру­
жающая обстановка; положение, общий ход вещей'. Например: в условиях совре­
менной действительности, окружающая действительность и т. п.
Статья публикуется впервые как композиция из основного текста (рукопись, по-видимому, то­
больского периода, на очень старой оберточной бумаге) и более поздних фрагментов, сохранившихся
в разрозненном виде на нескольких небольших листках.
К слову действительность В. В. Виноградов обращался также в своей работе об основных этапах
истории русского языка. Он писал: «Интерес к общественно-политическим и социально-экономическим
наукам проявляется в широком развитии и распространении соответствующего круга понятий, выраже­
ний и терминов: пролетариат, гуманность, пауперизм, действительность (вместо прежнего слова су­
щественность) и др.» (Основные этапы истории русского языка // Русский язык в школе, 1940, № 3—4—
5. [Здесь цитируется по изданию: Виноградов. Избр. труды: История рус. лит. яз., с. 57]). — М. Л.
ДЕКАДЕНТ, ДЕКАДЕНТСТВО
Термин decadent появляется во французской литературе в конце 70-х — в начале
80-х гг., когда около С. Маллармэ и П. Верлена смыкается кружок поэтов, всту­
пивших в борьбу с парнасцами. «Это движение стало усиливаться в начале 80-х го­
дов и получило как бы общественную санкцию, когда два талантливых поэта,
Ж. Викэр и Г. Боклэр, посвятили новой поэтической школе остроумную пародию
под названием "Les Deliquescences d'Adore Flourette, piete decadent"... В предисло­
вии представлена была жизнь кружка "декадентов" с их самообожанием, прекло­
нением перед "единственными гениями" Bleucotton (Verlaine) u Arsenal (Mallarme),
136
с их теорией красок в поэзии и с эстетическими взглядами в роде того, что совре­
менная поэзия есть "une attaque de nerfs sur du paper" и т. д. ... Имя "декадентов",
данное в насмешку, принято было как вызов, и вскоре образовался целый ряд жур­
налов, отстаивающих принципы декаданса»52 (ср. позднее «Le Decadent» Анатоля
Бажю). Впрочем не все представители французской символической поэзии мири­
лись с именем «декадентов». Так, Мореас, издавший в 1886 г. манифест символиз­
ма, протестовал против названия «декадента». В качестве антитезы литературного
термина парнасцы слово декадент (сначала в форме декадан) переходит и к нам.
М. Нордау в книге «Вырождение» указывает, что французские поэты новой
школы называли себя сначала гитропотами, потом декадентами и, наконец, по
предложению Мореаса, символистами (Нордау 1893, с. 153—154).
Игорь Грабарь в своей «автомонографии» «Моя жизнь» вспоминает: «Нас окре­
стили "декадентами". Словечко это стало обиходным только в середине 90-х годов.
Заимствованное у французов, где поэты-декаденты — decadents — противопос­
тавляли себя парнасцам, оно впервые появилось в России в фельетоне моего брата
Владимира "Парнасцы и декаданы", присланном из Парижа в "Русские Ведомости"
в январе 1889 г. Несколько лет спустя тот же термин, но уже в транскрипции
"декаденты", был повторен в печати П. Д. Боборыкиным и с тех пор привился.
"Декадентством" стали именовать все попытки новых исканий в искусстве и лите­
ратуре. Декадентством окрестили в России то, что в Париже нашло название "L'art
nouveau" — "новое искусство". Термин "декадентство", или в переводе с француз­
ского "упадочничество", был достаточно расплывчат, обнимая одновременно карти­
ны Пювиса, Бенара, Врубеля, Коровина, Серова, Малявина, Сомова, скульптуру Ро­
дена и Трубецкого, гравюры Остроумовой, стихи Бодлера, Верлена, Бальмонта, Брюсова, Андрея Белого. Декадентством было все, что уклонялось в сторону от класси­
ков в литературе, живописи и скульптуре. Не только Матиссов и Пикассо еще не бы­
ло на горизонте, но и импрессионистов мы не видали ни в оригиналах, ни в репро­
дукциях, не говоря уже о Сезанне, Гогене и Ван-Гоге» (Грабарь 1937, с. 126).
Любопытный штрих, характеризующий ту общественную атмосферу, в которой
укрепляется слово «декадент», вносится В. В. Розановым в его книге «Уединен­
ное»: «В мое время при моей жизни создались некоторые новые слова: в 1880 г. я
сам себя называл "психопатом", смеясь и веселясь новому удачному слову. До себя
я ни от кого (кажется) его не слыхал. Потом (время Шопенгауэра) многие так стали
называть себя или других; потом появилось это в журналах. Теперь это бранная
кличка, но первоначально это обозначало "болезнь духа", в роде Байрона, обозна­
чало поэтов и философов. Вертер был "психопат". — Потом позднее возникло сло­
во декадент, и тоже я был из первых... Это было раньше, чем мы оба услышали о
Брюсове: А. Белый — не рождался» (Розанов 1912, с. 94—95).
В критических статьях В. В. Стасова термины декадентство, декаденты явля­
ются около середины 80-х годов. Например, в статье «Просветитель по части ху­
дожества» (1897) Стасов писал: «И. Е. Репин говорит: "Не только импрессионизм,
мистицизм и символизм, так прочно сидящие в недрах искусства, имеют заслужен­
ное право быть, но даже так называемое декадентство, это нелепое по своему на­
званию декадентство, в будущем увенчается лаврами, я в этом глубоко убеж­
ден...". И вслед за этим он корит русских критиков и ценителей за непризнание заСм. статью 3. Венгеровой «Поэты символисты во Франции» // Венгерова 3. А. Литературные ха­
рактеристики, Т. 1. СПб., 1897. С. 195, 205.
137
слуг этих новых направлений и веяний: этим они оказываются "отсталыми против
Европы". Но он забывает или не знает того, что "нелепое" название
"декадентство" изобретено не у нас, не в России, а именно в Европе, и что не у
нас, а преимущественно и всего более там восстают против нелепостей символиз­
ма, мистицизма и декадентства» (Стасов 1937, 1, с. 555).
В статье «Нищие духом» (конец 90-х годов) тот же Стасов заявлял: «Разве у нас,
в России, выдуманы слова "декадент", "декадентство"! Никогда. Они придуманы
на Западе, и их назначение — клеймить ту секту, которая большинству людей про­
тивна, гадка и невыносима... Известный историк литературы, Эдуард Энгель, ре­
зюмируя все, что до него писано было о декадентах, восклицает: В начале 80-х го­
дов вдруг появилась во Франции группа стихотворцев, все только юнцов, с совер­
шенно неизвестными именами, которые вдруг запели на совершенно новые голо­
са... Они наполнены были мыслью: старая речь, старые формы выжили, устарели.
Ни натурализма, ни реализма они не хотели знать. Вон из непоэтической действи­
тельности, куда-нибудь в облака (ins Blaue), в темноту! Поэзия не должна быть яс­
на. Юноши пустились в мистику... Конечно, через много лет все это декадентсткое и символическое движение провалится само собою... Но во Франции безумия
литературные вызвали и безумия художественные. Все, чем щеголяли декаденты
литературные, тем стали щеголять тотчас и декаденты художественные...». Далее
Стасов говорит о том, что эта «"гадкая инфлюэнция" декадентства перешла и к
нам в "Мир искусства")» (там же, с. 579—582 и след.).
Тогда же — в конце 90-х годов — появляется и русский эквивалент декадент­
ства — слово упадочничество. В Статье В. В. Стасова «Наши нынешние декаден­
ты» передается мнение С. Маковского о том, что выставка «Мир искусства» не о
декадентстве говорит, не об упадке, но об асцендентстве» (там же, с. 667—668).
У М. Горького в статье «Еще поэт» («Самарская газета», № 47 от 28 февраля.
1896 г.): «Затем в том же журнале (в "Северном вестнике" — В. В.) был помещен
большой роман Г. Сологуба, представляющий собою неудачную попытку набро­
сать картину "декаданса" в нашем интеллигентном обществе...». Здесь же приво­
дятся слова Дионео (Шкловского. — В. В.) из «Одесского листка»: «Можно смеять­
ся над растрепанной формой этих стихов, навеянной декадентством» (Горький,
Несобр. лит.-крит. ст., с. 18—19).
Заметка ранее не публиковалась. Здесь печатается как композиция из фрагментов, сохранившихся
на 7 разрозненных листках ветхой бумаги (чернила выцветшие). На отдельном листке рукою
Н. М. Малышевой сделана приписка: «Написано, по-видимому, в Тобольске, на оберточной бумаге.
(Там бумаги обычной не было). Н. М.» — М.Л.
ДЕЛЕЦ
Слово делец в современном языке обозначает: 'предприимчивый человек, пресле­
дующий только практические цели (преимущественно коммерческие), погруженный
всецело в практические интересы'. Это слово имеет несколько пренебрежительную
окраску (ср.: темный делец, биржевой делец). Это значение сложилось у слова делец
не ранее 40—50-х годов XIX в. Оно было связано с ростом капитализма, с развитием
промышленной буржуазии, с распространением типа буржуазных аферистов.
В письме И. С. Тургенева к М. В. Авдееву от 30-го марта 1867 г.: «Больше всего
занимают теперь вопросы юридические и финансовые: даже вороны на крышах
трактуют о железных дорогах, и дельцы умелые большие деньги препровождают
себе в карман» (Русск. старина, 1902, август, с. 285). В письме П. И. Чайковского к
П. И. Юргенсону (от 29-го мая 1880 г.): «Если бракоразводное дело состоится, то
138
необходимо будет, чтобы между ею и мной посредником был бы делец, хорошо
знакомый с процедурой и которому мы оба должны довериться» (Чайковский. Пе­
реписка, 1, с. 151). В «Моих воспоминаниях» К. Головина: «Это были не только де­
ловые люди, но прямо «дельцы» в тесном смысле слова, смотревшие на городское
благоустройство с точки зрения своего личного благосостояния» .
В русском литературном языке средневековья слово делец употреблялось в зна­
чении: 'участник какого-нибудь дела, человек, имеющий отношение, касательство
к какому-нибудь делу'. Это значение в словаре 1847 г. признается старинным и ил­
люстрируется примерами из «Книжного Устава»: «А будет которой пристав кого
взымет в заповедном деле явно дельца» (ел. 1867—1868, 1, с. 803). Так как слово
дело особенно крепко срослось с сферой государственного управления и делопро­
изводства, то слово делец, по-видимому, не позднее XVII — начала XVIII в., полу­
чило еще значение: 'человек, знающий законы и приказные дела'. В этом значении
слово делец употреблялось Карамзиным в «Истории Государства Российского». В
записках кн. Ю.В.Долгорукова (1740—1830): «больше говорун, нежели делец»
(Русск. старина, 1889, сентябрь, с. 510).
У И. И. Лажечникова в романе «Последний новик»: «Там показал он ему герба­
рий, собранный царскими трудами. Бир, восторженный ласковым обхождением го­
сударя и любовью к своему предмету, вскоре беседовал с Петром, как с равным се­
бе ученым. — "Вот этаких людей люблю! — говорил Петр, цалуя его в лоб: — не
хвастунишка, а настоящий делец"» (Лажечников 1858, 2, с. 211). В его же романе
«Басурман»: «дьяк Владимир Елизаров Гусев, делец, законник, достойный памяти
потомства за сочинение "Судебника"» (ч. 1, гл. 6). Ср. в дневнике К. Н. Лебедева
(под 1865 г.): «Это был делец, юс, старый подьячий, какие все более и более сгла­
живаются в нашей скоропеременной администрации»54.
В словаре Грота — Шахматова: «Делец, льца. м. 1. Знающий хорошо свое де­
ло, особ, знающий законы... около 1595 года не стало ближняго, Великого дьяка,
Андрея Щелкалова, главного дельца России въ течете двадцати пяти л^тъ...
И. Г. Р. X. 2. *Человек исключительно практического направления в жизни, притом
не особенно разборчивый в средствах для достижения своих целей. И Орлик, гет­
манов делец, I Его [нищего. — В. В.] приводит и выводит (Полтава)» (ел. Грота —
Шахматова, 1892, вып. 2, с. 1230).
Можно сомневаться в том, что Пушкин употребил слово делец в том значении,
которое приписал ему Грот, опираясь на литературное словоупотребление второй
половины XIX в. У Пушкина делец— 'ловкий чиновник, деловой помощник'.
Заметка публикуется впервые как композиция из сохранившихся в архиве фрагментов текста на
8 разрозненных листках, написанных на разной бумаге, в разное время. — М. Л.
ДЕЛО —ТАБАК!
О том, что слово табак — заимствование, знают многие55, хотя уже с XVII в. это
слово глубоко вошло в лексическую систему русского языка (ср. табачный, та­
бачник и т. д.). Но никому в голову не придет видеть след какого-нибудь чужого
влияния в просторечном выражении: дело — табак\ (т. е. плохо!).
Головин К. Мои воспоминания (1881—1894). Т. 2. СПб., 1910. С. 126.
Из записок сенатора К. Н. Лебедева // Русск. архив, 1911, № 6, с. 254.
Обычно слово табак, укоренившееся в XVII в. в разных европейских языках в форме tabac или tobac, выводят из испанск. tabaco, которое связывают или с арабск. tobbak, или с аравакск. (гаитянск.)
tobaco. См.: Е. Gamillscheg, s. 826. Bloch, t. 2. p. 309.
139
Говорят нередко, что слово и предложение в основе своей тождественны. Ведь
предложение есть лишь динамический аспект того, что в статическом аспекте есть
слово. Кроме того, некоторые слова и существуют лишь как «члены предложения».
Их смысловая структура бывает ограничена лишь одной синтаксической функцией
в составе предложения, напр. функцией сказуемого. Таково и слово табак в фа­
мильярно-разговорном выражении дело — табак\ Это экспрессивное выражение не
может быть охарактеризовано как полное идиоматическое сращение. Скорее всего
его можно назвать изолированным фразеологическим единством экспрессивномеждометного типа. Оно синонимично выражению: дело плохо (ср. просторечное:
дело — дрянъХ). В словаре Ушакова (4, с. 63) это выражение помещается под сло­
вом табак и толкуется так: «Дело табак (простореч.) — очень плохо, скверное по­
ложение».
Выражение дело — табак относится к числу междометно-восклицательных
предложений. Арготическое происхождение этого выражения несомненно. Обычно
его связывают с лексикой бурлацкого или судоходного диалекта.
В. И. Даль указывал на то, что в диалекте волжских бурлаков табаком, та­
бачком называется «деревянный набалдашник на упорном шесте, которым упи­
раются, идучи на шестах». В вульгарно-арготическом употреблении слово табак
обозначает также мошонку (serotum) (ел. Даля 1912, 4, с. 705—706). Все эти про­
фессионально-арготические значения складываются на основе разных контекстов
употребления слова табак как обозначения курительного или нюхательного сна­
добья. Надо думать, что и выражение дело — табак возникло путем шутливоэкспрессивного использования слова табак в одном из его профессиональных
или арготических применений. Уже давно указывалось на значение меры вод­
ной глубины, развившееся у слова табак в бурлацко-судоходном диалекте.
Восклицание под табак\ до сих пор раздается на волжских и сибирских речных
пароходах при измерении глубины реки. По Далю, выражение под табак значит:
«шест достал дна, в меру». М. И. Михельсон отметил, что выражение табак\ или
под табак\ сперва употреблялось волжскими бурлаками для обозначения того, что
вода при переходе реки вброд достигает кисета с табаком, подвязанного под шею.
Под табак\ значит — вода настолько высока, что доходит до горла и грозит под­
мочить табак, подвязанный нарочно под самую шею. Следовательно, этот возглас
мог служить предостережением: переход вброд затруднителен, он может сопрово­
ждаться неприятными последствиями, порчей табаку, этого дорогого достояния
(см. Михельсон, Свое и чужое, 1912, с. 875). А затем под табак\ стало обозначать
вообще определенную меру глубины, устанавливаемую шестами или протяжением
человеческого тела с его разными членами.
Есть указания, что это выражение затем приобрело распространение в жаргоне
матросов, моряков.
Вот на почве такого-то словоупотребления вырастает ироническое оценочнокачественное применение слова табак\ в значении 'скверно, плохо', причем сам
этот оценочный предикат относится к такому широкому и обобщенноуказательному субъекту, как имя существительное дело. Понятно, что это просто­
речно-жаргонное выражение долго остается не только за пределами русского лите­
ратурного языка, но и вдали от него.
В лексикографической традиции «открытие» этого выражения связано с имена­
ми И. А. Бодуэна де Куртенэ и М. И. Михельсона. Бодуэн де Куртенэ внес выраже-
140
ние дело — табак в «Толковый словарь» В. И. Даля (как в статью о слове табак,
гак и в статью о слове дело) (ел. Даля 1913, 4, с. 706; 1, с. 1271).
М. И. Михельсон не знал этого выражения в период своей работы над сборни­
ками «Метких и ходячих слов» (1894), «Ходячих и метких слов» (1896), т. е. в 90-х
годах XIX в. Но в последние издания своей фразеологической коллекции «Русская
мысль и речь: Свое и чужое» (1912, с. 875; б. г., 2, с. 356—357) М. И. Михельсон
уже включил это выражение. Таким образом, с русским литературным языком вы­
ражение дело — табак сближается в самом конце XIX — начале XX века.
Показательны первые литературные примеры его употребления в морских рас­
сказах К. Станюковича. В рассказе «Морской волк»:
« —Дело-то "табак", Петр Петрович!
— Больных не любите, так и "табак", Никифор Иванович? — проговорил, под­
смеиваясь, старший офицер». В рассказе «Утро»: «Матросы встревоженно согла­
шались, что дело — "табак"».
У В. Г. Короленко в рассказе «Соколинец»: «...как приедем на Соколиный ост­
ров (Сахалин. — В. В.), запасай ноги. Дело, братец твое неприятно. Совсем табак
твое дело\»
Печатается впервые по машинописи с авторской правкой (4 стр.), сверенной и уточненной по ру­
кописи (11 страниц разного формата). — В. Л.
ДЕРЗИТЬ, НАДЕРЗИТЬ
Исследование народной русской лексики должно включать в себя и вопросы о
методах образования новых русских слов от старославянских и церковнославян­
ских основ, о методах скрещения церковнославянских и русских морфологических
элементов в лексическом строе разных эпох, о приемах русского переосмысления
церковнославянских слов, форм слов и лексических компонентов.
Глаголы дерзить, надерзить, употребляющиеся в стилях разговорной речи, ин­
тересны по своему образованию. Они произведены от церковнославянской основы
дерз-, которая находится в таких книжных словах, как дерзать — дерзнуть, дерза­
ние, дерзновение, дерзновенный, дерзостный, и в таких общих письменности и раз­
говорному стилю «славянизмах», как дерзкий, дерзость. Являясь отыменными об­
разованиями, глаголы дерзить, надерзить как бы опираются на формы устарелых
церковнославянизмов: дерзый, дерзо (то же, что дерзкий; ср. дерзосердие, дерзословить, дерзость и т. п.) (ел. 1867, 1, с. 666—667).
Полную параллель им представляет фамильярный разговорный глагол мерзить
(ср. мерзеть), также связанный с церковнославянской основой мерз- (ср. мерзкий,
мерзость и т. п.). Этот глагол возник на основе глагола мерзеть (древнерусск.
мързигкти), который был широко употребителен уже в языке древнерусской пись­
менности (Срезневский, 2, с. 231).
Однако глаголы дерзить, надерзить гораздо более позднего происхождения56.
Они не зарегистрированы словарями русского литературного языка до самого кон­
ца XIX в. Их нет ни в академическом словаре 1847 г., ни в словаре В. И. Даля.
Можно думать, что глагол дерзить образовался в среде духовенства и вошел в
литературный язык разночинной интеллигенции 60—70-х годов. Кажется, на его
образование повлиял глагол грубить.
Чередование основ типа дерзк-1 дерз- (т. е. без к после з) наблюдается еще в таких образованиях:
узкий — узость (ср. сузить), низкий — низость (ср. унизить), мерзкий — мерзость (ср. мерзить),
крепкий — крепость (ср. крепить), близкий — близость (ср. приблизить) и т. п.
141
Н. С. Лесков в романе «На ножах» (ч. 2, гл. 4) воспроизводит такой диалог меж­
ду нигилистами:
«...да еще нагрубил мне и надерзил. (...)
— (...) Что это за слово "надерзил"!
— А как же надо сказать?
— "Наговорил дерзостей".
— Зачем же два слова вместо одного? Впрочем, ведь вы поняли, так, стало быть,
слово хорошо...».
Глаголы дерзить, надерзить, возникшие в разговорной речи разночиннодемократической среды, входят в литературно-книжное употребление в 60-е годы
XIX в. и сначала употребляются в языке нигилистов 60-х годов.
Например, у М. А. Антоновича в статье «Редакция "Современника" в 1866 г.»:
«Если бы они вздумали дерзить и грубить ему и упорно отказываться от сотрудни­
чества, в таком случае Некрасов сказал бы им: "Не хотите сотрудничать, — ваша
воля, прощайте!"» (Антонович, Елисеев, с. 229).
Печатается впервые по сохранившейся в архиве машинописи с авторской правкой (2 стр.) с внесе­
нием нескольких необходимых поправок. — В. Л.
ДЕШЁВКА
Границы между разными значениями одного слова и между разными словами
исторически подвижны. Слово в своем развитии может расщепиться на омонимы
(ср., напр., историю слов двор, свет, правый, лихой и т. п.). И наоборот, нередко
омонимы сливаются в одно слово. Многие современные литературные слова пред­
ставляют собою семантическое объединение слов-омонимов, возникших в разное
время от одной основы и с помощью одного и того же суффикса (или с помощью
омоморфемных суффиксов).
У таких слов нет непрерывной линии семантического развития. В этих случаях
лексема, т. е. слово во всей совокупности его форм и значений, возникает из конг­
ломерата морфологически однотипных омонимов. К числу таких слов принадлежит
слово дешёвка.
Разговорное слово дешёвка в современном языке обозначает: 1) 'очень низкую,
дешевую цену' и 2) 'дешевую распродажу товаров'. Мало того: 3) в качестве ска­
зуемого, а также в сочетании с местоимением указательным (этот), качественноуказательным (такой) или эмоционально-оценочным определением оно может
иметь и более широкое, отвлеченное значение, характеризуя что-нибудь лишенное
подлинного глубокого содержания, вкуса, пустое и бесценное, хотя и претендую­
щее на эффект.
Проф. И. А. Бодуэн де Куртенэ, редактируя словарь Даля, отметил в слове дешёв­
ка гораздо больше значений для разговорной русской речи дореволюционной эпохи.
Кроме распродажи товаров по уменьшенным ценам, указаны значения: а) 'дешевая
гостиница' («Я иду в дешевку чай пить»); б) 'дешевая газета'; в) 'простая, удешев­
ленная водка'; г) 'вообще дешевый предмет' (ел. Даля, 1912, с. 1077). Уже на основе
этого материала можно заключить, что значение 'очень низкая, дешевая цена', не
вполне свободное в современном разговорном словоупотреблении, чаще всего про­
являющееся или в строго определенных синтаксических условиях или в устойчивых
сочетаниях слов, развилось в литературном применении слова дешёвка не ранее по­
следних десятилетий XIX в. Во всяком случае, оно еще не было зарегистрировано ни
во 2-м издании словаря Даля, ни в словаре Грота — Шахматова. Любопытно, что и
142
другие составители словарей русского языка в последней четверти XIX в. и даже в
начале XX в. не указывают этого значения в слове дешёвка. Так, в Полном филоло­
гическом словаре А. И. Орлова (1885) различаются два основных значения слова де­
шёвка: одно общеразговорное — 'то же, что дешевинка, вещь, дешево купленная,
предмет дешевой стоимости'; другое, простонародное, — 'название хлебного вина'
(2, с. 232). Справочный словарь под редакцией А. Н. Чудинова (1901) воспроизводит
гротовскую характеристику семантического состава слова дешёвка: 'Простая, уде­
шевленная водка; распродажа товаров по дешевым ценам' (1, с. 525).
Не представляет трудностей для объяснения и самый факт возникновения зна­
чения 'очень низкая, дешевая цена' в слове дешёвка. Дело в том, что дешёвка, как
это отмечено уже Далем, было синонимом вышедшего из литературного употреб­
ления просторечного слова дешевинка, А в слове дешевинка значение 'дешевая
вещь, дешевый предмет' легко сочеталось с отвлеченным 'дешевизна, дешевая це­
на' (ел. Даля, 1862, 1, с. 446). К такому расширению значений влек уже и самый
суффикс -инк~а (ср. областные слова с отвлеченным значением: дешевизнь или дешевизенъ, дешевисть, дешевёнъ или дёшевень, а также литературное дешевизна
(там же). В мнимом письме купца: «Мы-ста всем Хлыновым вельми тому порадо­
вались, что такая дешевизнь стала у вас в Питере» («Зритель», 1892; цит. по: Русск.
сатирич. журналы XVIII в., с. 241). Естественно, что синонимическое уравнение
дешёвки с дешевинкой (ср. даровщинка) установило полный параллелизм их семан­
тического строя. Так образовалось значение 'очень низкая, дешевая цена' в слове
дешёвка, по-видимому, в последней четверти XIX в.
Расширенное применение слова дешёвка ко всему тому, что пусто, лишено со­
держания, но претендует на известную ценность, основано, без сомнения, на пере­
носе значения 'дешевый предмет, дешевая вещь'. Это словоупотребление является
продуктом самого последнего времени (т. е. XX в.).
Слово дешёвка зарегистрировано лексикографической традицией лишь во вто­
рой половине XIX в. Его нет в «Опыте обл. влкр. словаря» (1852). Вместе с тем, оно
не указано и в словаре 1847 г. Больше того: Даль первоначально узнал это слово
лишь как областной смоленский синоним более употребительного «простонарод­
ного» дешевинка в значении 'дешевая вещь'. Не подлежит сомнению, что слово
дешёвка в этом значении представляет собою отыменное образование от основы
прилагательного дешёвый (типа: старка — старая 'выдержанная водка'; казёнка,
светёлка и т. п.). Это значение специализируется прежде всего в применении к
удешевленной водке. П. Шейн в своих Дополнениях к ел. Даля отметил среди про­
пущенных Далем слов: «Дешёвка
— простая удешевленная водка, горелка. Это
слово явилось в народе тотчас по снятии откупа (Московск. г.)» (Шейн, с. 14).
Акад. Я. К. Грот уточняет дату появления этого неологизма: «С этим значением
слово дешёвка явилось в народе по упразднении системы откупов в 1863 году» (ел.
Грота — Шахматова, 1895, 1, с. 1024). Ср. у Л. Н. Трефолева:
Как на улице Варваринской
Спит Касьян, мужик камаринский,
Борода его всклокочена
И дешёвкою подмочена.
(Песня о камаринском мужике)
Историк С. М. Соловьев в своих «Записках» писал о так называемых «рефор­
мах» 60-х годов: «...вдруг удешевили водку, которая через это приобрела название
скверной памяти в истории русского общества — название дешёвки. Тяжело ска-
143
зать: появление дешёвки было принято простым народом гораздо с большею радо­
стью, чем освобождение; интерес был ближе; являлась возможность дешево до­
быть наслаждение опьянения и пользоваться им часто».
У С. Т. Словутинского в «Отрывках из воспоминаний»: «31 декабря 1861 года, с
раннего вечера, а может быть, и с раннего утра, вся Москва уже знала, что в эту са­
мую ночь должен окончить свое существование винный откуп. Простой народ
очень готовился встретить появление дешёвки (так прозвал он тотчас же продавае­
мую уже не откупом водку, которая теперь нигде, однако, дешёвкою уже не назы­
вается по той простой причине, что и эта водка, как оказывалось на деле, куда как
недешево обходится народу): в некоторых местностях он еще с утра начал тол­
питься вокруг кабаков и «заведений» откупа, где скверное откупное вино распро­
давалось тогда по ежечасно понижавшимся ценам. Стало быть, откуп при послед­
нем своем издыхании как будто тоже старался о народном веселье» (Словутинский,
с. 452—453). «Дешёвка была соблазнительна — тем более, что на первых порах и
по качеству своему она была гораздо лучше, чем откупная водка» (там же, с. 456).
В «Дневнике» А. В. Никитенко (под 15 окт. 1864 г.): «Безнаказанность и
"дешёвка" — вот где семя этой деморализации, которая свирепствует в нашем на­
роде и превращает его в зверя, несмотря на его прекрасные способности и многие
хорошие свойства» (Русск. старина, 1891, май, с. 408).
В «Воспоминаниях» В. Н. Карпова о шестидесятых годах XIX столетия: «Одна­
жды, возвращаясь в морозный вечер с Журавлевки со своими художественными
принадлежностями, Хамло-Сокира настолько увлекся закатом солнца, превратив­
шего снежную долину в перламутровую сплошную платину (что нередко бывает),
что, недолго думая, нашел у какого-то бесконечного плетня безлюдный тихий уго­
лок и уселся набрасывать с натуры эскиз. А чтобы мороз не мешал ему, он поста­
вил возле себя бутылу дешёвки. Долго ли рисовал он — неизвестно. Его нашли за­
мерзшим в сидячем положении. На коленях его стояла шкатулка с картоном и с
красками, о-бок его — пустая бутылка из-под дешёвки» (Карпов, с. 237—238). К
слову «дешёвка» редактором сделано примечание: «..Дешёвкою в то время называ­
лась водка, купленная в кабаке за городом. Она была крепче городской и дешевле».
Трудно сомневаться в том, что рядом с этим употреблением слова дешёвка воз­
никло и вошло в литературный оборот в 80—90-х годах XIX в. омонимическое
слово дешёвка, морфологически тоже как будто восходящее к основе прилагатель­
ного дешёвый и предметному суффиксу -ка, но в то же время связанное по значе­
нию и с отыменными глаголами дешевить, дешеветь (а следовательно, и с суф­
фиксом отглагольного действия -ка). Оттенок отглагольности у производных су­
ществительных, образованных от отыменных глаголов с основой прилагательного
и с суффиксом -ка, более рельефно выступает лишь при осложнении именной ос­
новы глагольной приставкой, например побелка, закрепка и т. п. или при одно­
сложной непроизводной основе с конкретным значением: синька, правка, чистка и
др. под.
Понятно, что слово дешёвка в новом значении — 'дешёвая распродажа товаров
или место такой расродажи' — хотя и было семантически однородно со словами
типа выставка, все же сохраняло свой отыменный морфологический тип и, следо­
вательно, стремилось к семантическому слиянию с прежним словом дешёвка (ср.
толкучка, ночлежка, толстовка и т. п.).
В новом значении 'дешёвая распродажа товаров' слово дешёвка не встречается в
языке писателей 40—50 годов, изображавших рынки и торговые места Москвы, на10 —История слов
144
пример, в языке Загоскина и Кокорева. До 70—80-х годов оно неизвестно было ни
Далю, ни А.И.Орлову (Филол. словарь русского яз., 1884—1885). Этого значения
слова дешёвка не знал и П. Шейн, отметивший (в 1873 г.) в словаре Даля пропуск
дешёвки как народного названия простой водки после отмены откупов. Впервые
акад. Грот внес это значение слова дешёвка в словарь 1891—1895 гг. (1, с. 1024).
К началу 90-х годов относится картина В. Е. Маковского «На дешёвке», укра­
денная впоследствии из Третьяковской галереи (Павлов И., с. 41—42).
В романе Д. Н. Мамина-Сибиряка «Хлеб» (1895) слово дешёвка в связи с изобра­
жением дешевой распродажи водки употребляется в разных значениях: «Галактион
сделал сразу понижение на десять процентов. Весть о дешёвке разнеслась уже по ок­
рестным деревням, и со всех сторон неслись в Суслон крестьянские сани, точно на
пожар, — всякому хотелось попробовать дешёвки... Вахрушка... прибежал из Проры­
ва на дешёвку пешком»; «Слух о дешёвке стабровки разнесся сейчас же и народ бро­
сился наперебой забирать дешевую водку»; «...темная битком была набита мертвец­
ки-пьяными, подобранными вчера на дешёвке...»; «Дешёвка продолжалась с раннего
утра, и народ окончательно сбился с ног. Выпив залпом два стакана стабровки, Вах­
рушка очухался и даже отплюнулся». Ср.: « — Обознался, миленький. Твой дом ос­
тался на дешёвке... Вот туда и ступай, откуда пришел»; « — Что, сынок, барыши счи­
таешь? Так... Прикинь на счетах еще трех мужиков, опившихся до смерти твоею-то
дешёвкой»; «Вечером этого дня дешёвка закончилась. Прохоров был сбит и закрыл
кабаки под предлогом, что вся водка вышла» (Мамин-Сибиряк 1958, 9, с. 208—212).
Опубликовано вместе со статьями «Роздых», «Голословный», «Советчик», «С пальцем девять, с
огурцом — пятнадцать», «Танцовать от печки» под общим названием «Из истории русских слов и вы­
ражений» в журнале «Русский язык в школе» ( 1940, № 2). Перепечатано в кн. «Исследования по исто­
рической грамматике и лексикологии» (М, 1990).
В сохранившемся журнальном оттиске есть авторская правка. Сохранились также: 1) машинопис­
ный экземпляр (8 стр.) с рукописной авторской правкой; 2) 4 листка с цитатами, вошедшими в маши­
нописный текст, но отсутствующими в публикации; 3) карточка с текстом из «Воспоминаний»
В. Н. Карпова, отсутствующим как в машинописном, так и в опубликованном тексте; 4) 3 машинопис­
ных экземпляра с цитатой из «Зрителя» 1892 г., также отсутствующей в названных выше текстах.
В опубликованном тексте рукой В. В. Виноградова указаны места, в которые должны быть сделаны
вставки, а на трех листках с цитатами им помечено «к стр. 36» (имеется в виду номер страницы печатного
текста). Печатается по журнальному оттиску, в который, в соответствующих местах, внесена вся автор­
ская правка, а также выписки из «Воспоминаний» В. Н. Карпова и из журнала «Зритель». — И. У.
ДОЛЖНОСТЬ
Гк
сторико-семантический анализ открывает элементы внутреннего, смыслового
«заимствования» или приспособления к чужому языку во многих русских словах,
которые не только по внешности ничем не отличаются или от славянизмов, или от
исконно русских слов, но и по своему внутреннему содержанию органически свя­
заны с соответствующим русским лексическим рядом.
Таково, напр., слово должность, в котором истоки его современных значений
восходят к русскому литературному языку XVIII в. Характерно, что это слово не
отмечено в лексиконе Поликарпова ( 1704).
Слово должность в литературном языке XVIII в. имело два значения. Одно —
официальное — сохранилось до нашего времени: 'служебное место в учреждении
или предприятии, связанное с исполнением определенных обязанностей', 'отправ­
ление служебных обязанностей' {исправлять должность и т. п.). Другое значение
соответствовало основному значению слова — 'должное, обязанность, долг' (см.
ел. АР 1809, 2, с. 162).
145
Не подлежит сомнению, что на семантику слова должность оказало влияние
франц. devoir57. Ср. в журнале «Чтение для вкуса»: «заставляет тебя нарушать все
твои долэюности» (1791, 4, 125); «супруга презирает сии долэюности» (там же,
1792, 8, 38; ср. Вестник Европы 1803, ч. 8, с. 62; Пр. и полезн. препр. вр. 1794, 4,
111) (ср. Будде, Очерк, с. 75).
Ср. в стихотворениях у Г. Р. Державина в значении 'обязанность': «Вельможей
должность» (вариант «долг» (Решемыслу); «...кровь по долэюности пролить»
(Красавцу); «От должностей в часы свободны» (На новый 1781 год).
Понятно, что эти два значения слова должность не могли ужиться одно с дру­
гим, и одно из них было вытеснено синонимом обязанность. См. у М. Д. Чулкова в
«Наставлении к малолетнему сыну моему вступающему в службу» ( 1788):
«...Службу или должность содержать так надобно, доколе ты в оной пробудешь,
будто бы ты для одной ее только и на свет произведен» (цит. по: Шкловский, с. 85).
Разные значения слова должность соответствовали многообразию значений
слова должный. В этом слове до 20—30-х годов также гораздо ярче выступало зна­
чение 'обязанный, долженствующий'.
Ср. у Пушкина в «Полтаве»:
Он, должный быть отцом и другом
Невинной крестницы своей...
Я. К. Грот, приведя из Фонвизина пример: «Вы должны учтивостью к дамам»,
заметил: «...при выражении быть должным дополнение в старину ставилось в
твор. пад., так что говорилось даже: «быть должным пятью рублями». (...) Оборот:
«вы должны учтивостью к дамам» также совершенно вышел из употребления;
нынче говорят: «вы должны оказывать дамам учтивость», или еще проще: «вы
должны быть учтивы к дамам или с дамами». Употребление прил. должен в зна­
чении 'обязан чем' равным образом устарело; но у Крылова еще встречается.
... мы свой знатный род ведем от тех Гусей,
Которым некогда был должен Рим спасеньем...
(Крылов, Гуси)
Слово должность в значении 'обязанность' выходит из употребления не рань­
ше 20—30-х годов XIX в. Ср. у Грибоедова в «Горе от ума»:
[ М о л ч а л и н : ] ...Как я тебя люблю!
[Л и з а: ] А барышню?
[ М о л ч а л и н : ] Ее
По долэюности, тебя...
У Пушкина в письме к Жуковскому (1824 г.): «Пещуров, назначенный за мною
смотреть, имел бесстыдство предложить отцу моему должность распечатывать
мою переписку...».
В случаях, однородных с семантической историей слова должность, «заимство­
вание» вызывается внутренним, органическим ростом самой семантической систе­
мы русского языка. «Заимствование» выступает здесь как результат смешения рус­
ской лексической системы с французской, предопределенный законами семантиче­
ского развития самого русского языка.
Статья ранее не публиковалась. Сохранился выправленный автором и озаглавленный машинопис­
ный текст на трех страницах старой бумаги. Печатается по этому тексту. — Е. X.
См. Dictionnaire de l'Academie francaise. Paris, 1835. 1, pp. 542—543.
10*
146
ДОМОРОЩЕННЫЙ
Слово доморощенный унаследовано русским литературным языком XVIII в. от
предшествующей традиции. Это слово относилось к области хозяйства. Оно обо­
значало 'выращенный, вскормленный дома; родившийся в доме' и обычно приме­
нялось к животным. Например, доморощенные утки (ел. 1867—1868, т. 1, ч. 2,
с. 728). У Тургенева в рассказе «Постоялый двор»: «Помещичья карета, запряжен­
ная шестериком доморощенных лошадей».
Ср. близкое по значению домоделанный: «Недавно заведенное на новый лад хо­
зяйство скрипело, как немазанное колесо, трещало, как домоделанная мебель из
сырого дерева» (Тургенев «Отцы и дети»).
В словаре Грота — Шахматова переносное значение слова доморощенный опре­
деляется так: 'не отличающийся достоинством, дешевый' (1895, 1, с. 1108).
Переносное употребление слова доморощенный развивается в начале XIX в. Со­
временники отметили остроту и необычность такого метафорического переосмыс­
ления в комедии А. А. Шаховского «Полубарские затеи». В «Литературных лист­
ках» за 1824 г. (№ 7, с. 281, раздел «Литературные новости, замечания и проч.») чи­
таем: «Остроумие... состоит в переводе французской фразы le patriotisme rechaufe
("подогретого патриотизма") и в заимствовании из комедии кн. А. А. Шаховского
«Полубарские затеи» слова доморощенный... В комедии говорится об Арапах до­
морощенных; это на своем месте весьма остро и забавно; но доморощенная книга
ничего не значит. Гораздо приличнее было бы сказать о доморощенных сочините­
лях, поэтах, издателях и т. п.».
Ср. у А.С.Кайсарова в письме К.Я.Булгакову (от 27/15 сентября 1804г.):
«... нас, кажется, бог и так не обидел, и без Бароцци и прочих наемников есть у нас
и своих доморощенных соотечественников, которые нас хорошо очень рекоменду­
ют во всех углах Европы» (Тургенев А., Письма, с. 38). Ср. также у А. И. Тургенева
в письме Булгакову (от 18 января 1837 г.): «Вчера праздновали мы столетнее бытие
княгини Нат. Петр., не танцовали, но съезд был довольно многолюдный. Несколько
генераций теснились вокруг прапрабабки; розы доморощенные увивались вокруг
векового дуба» (там же, с. 207).
У И. С. Тургенева в рассказе «Малиновая вода»: «Вся губерния съезжалась у
него, плясала и веселилась на славу, при оглушительном громе доморощенной
музыки». У Герцена в повести «Кто виноват»: «Между разными бумагами по­
койного агронома она нашла вексель, данный ему содержательницей какого-то
пансиона в Москве, списалась с нею, но, видя, что деньги мудрено выручить,
она уговорила ее принять к себе трех-четырех дворовых девочек, предполагая
из них сделать гувернанток для своих дочерей или для посторонних. Через не­
сколько лет возвратились доморощенные гувернантки к барыне с громким ат­
тестатом...».
Заметка ранее не публиковалась. Сохранились рукописные фрагменты (на 6 листках разного фор­
мата), здесь скомпонованные в единый текст. В архиве есть следующая выписка:
Разговор с вятским полицмейстером:
«... он велел им закатить на д в е т р у б к и . . .
— Позвольте, — спросил я, перебивая похвальное слово великому полицмейстеру, — что же это
значит: на д в е т р у б к и ?
— Это так у нас, домашнее выражение. Скучно, знаете, при наказании, ну, так велишь сечь да и
куришь трубку; обыкновенно к концу трубки и наказанию конец; ну, а в экстренных случаях велишь
иной раз и на две трубки угостить приятеля. Полицейские привычны, знают, примерно, сколько»
(Герцен «Былое и думы», ч. 2, гл. 15). — В. Л.
147
ДОПОТОПНЫЙ
Есть слова, которые по своему морфологическому облику могли бы быть при­
знаны исконно русскими, но с которыми неразрывно срослись церковнобиблейские образы и представления. Таким является слово потоп и произведенное
от него имя прилагательное допотопный. В древнерусском языке, наряду с книж­
ным словом потоп, была в употреблении и народная форма потопь (ср. топь), ко­
торой обозначалось вообще наводнение, половодье — в отличие от Всемирного
потопа (великого наводнения).
Слово допотопный возникло в русском книжном языке XVIII в. При той тесной
связи, которая еще существовала между богословием и русской наукой ХУШ в.,
выражение допотопный легко могло приобрести терминологическое значение.
Допотопный обозначало 'существовавший до Всемирного потопа, о котором
говорит Библия'. Напр.: допотопная религия (церк.), допотопные животные. В та­
ком значении слово допотопный употребляется до 30—40-х гг. XIX в. (см.
ел. 1867—1868, 1, с. 739; ел. Даля 1880, 1, с. 484).
Около этого времени стало распространяться употребление слова допотопный с
экспрессией шутки или иронии в смысле 'очень древний' в разнообразных контек­
стах. Так, у Лермонтова в «Валерике»:
Над допотопными лесами
Мелькали маяки кругом...
В пьесе И. И. Лажечникова «Вся беда от стыда»:
« И п п о л и т о в . Во-первых, Натали, хоть и называет Виталину «maman», не
дочь ея.
С е р г е й П е т р о в и ч . Допотопная новость! В первый день знакомства с их
домом я узнал это».
Ап. Григорьев в критической статье о Лажечникове (Русское слово, 1859, № 3,
с. 27) иронически придал слову допотопный более острый, общественный смысл:
'устарелый, отсталый до невозможности, до крайнего предела; архаическистаромодный'. По словам Ап. Григорьева, манера Лажечникова служит «полней­
шим оправданием мысли о допотопных организациях в мире искусства». Выраже­
ние Аполлона Григорьева было подхвачено «Свистком» Н. А. Добролюбова: «Про­
сим читателей самих вдуматься в необычайное открытие о значении Лажечникова
до потопа» (цит. по: Шелгунов, Воспоминания, 1891, 2, с. 703).
О новом значении слова допотопный как продукте творчества Ап. Григорьева,
писал А. Галахов в 1877 г. (в заметке по поводу «Сочинений Ап. Григорьева» в из­
дании Н. Н. Страхова). Отмечая «своеобычность» стиля Григорьева, критик заме­
чал: «Недоумение увеличивалось сверх того новыми терминами, каковы, например:
в е я н и е вместо влияние, з а л о ж е н и е вместо задаток58, поэзия р а с т и т е л ь н а я ,
то есть, безличное, народное творчество, в противоположность творчеству лично­
му, искусственному, допотопные таланты или таланты допотопных формаций, в
силу чего Полежаев и Марлинский суть допотопные образования в отношении к
Лермонтову, а Лажечников есть допотопное образование в отношении к Остров­
скому. Новая терминология могла соответствовать понятию автора, но было бы
лучше заменить ее другою и тем не давать поводов к журнальному глумлению, ко58
Ср. туг же: «Но с другой стороны, в уме и чувстве г-на Григорьева было з а л о ж е н о (выражаясь
его словцом) и такое свойство, которое много вредило ему в жизни и нередко сбивало его с прямого
пути в критике. Это свойство заключалось в порывистости, эксцентричности увлечений» (с. 116).
148
торое заключило, что Лажечников, Полежаев и Марлинский — если верить Гри­
горьеву — существовали до потопа» (ЖМНП, ч. 189, 1877, с. 117).
У И. С. Тургенева в «Литературных и житейских воспоминаниях»: «Плетнев
стал было просить Кольцова прочесть свою последнюю "думу" (чуть ли не "Божий
мир"); но тот чрезвычайно сконфузился и принял такой растерянный вид, что Петр
Александрович не настаивал. Повторяю еще раз: на всей нашей беседе лежал отте­
нок скромности и смирения; она происходила в те времена, которые покойный
Аполлон Григорьев прозвал допотопными».
Таким образом: контексты переносного употребления слова допотопный все
расширяются. С именем Ап. Григорьева связан лишь более резкий поворот в экс­
прессивно-переносном употреблении этого слова.
Ср. у В. С. Курочкина в стихотворении «Общий знакомый»:
„Допотопным каламбуром
Насмешит до слез...
У А. С. Суворина (Незнакомца) в очерках «На бирже и у господ плутократов»
(Очерки и картинки, кн. 1, с. 77): «Читатели сами могут оценить эту допотопную
аргументацию в пользу устранения действительного контроля».
Статья ранее не публиковалась. Печатается по машинописи с авторской правкой (4 стр.), сверен­
ной и уточненной по рукописи (8 страниц разного формата). — В. Л.
ДОТОШНЫЙ
Слово дотошный (доточный) относится к области устно-фамильярной разго­
ворной речи. Оно значит: 'стремящийся разобраться во всем до мелочей, стара­
тельный и аккуратный'. Это слово, судя по его фонетическому облику (дотошный;
но ср. точный, доточный) проникло в литературный язык из живой народной, и
притом южновеликорусской, речи сравнительно поздно и подверглось здесь отчас­
ти влиянию книжного выговора. Действительно, слово дотошный не указано ни
одним толковым словарем русского литературного языка до появления «Опыта об­
ластного великорусского словаря» 1852 г. Здесь находим: «Доточный,
ая, ое, пр.
Искусный, знающий в точности дело, Моск. Верейск. Симб. Дотошник,
а, с. м.
Искусный человек. Какой он дотошник\ Пенз. Городищ. Дотошно,
нар. Под­
линно, действительно, в точности. Уж я это знаю дотошно. Пенз. Городищ. До­
тошный ая, ое, -шен, -шна, о, пр. То же, что доточный. Моск. Дмитр. Пенз. Сарат.» (см. Опыт обл. влкр. ел., с. 49).
Таким образом, это слово сначала отмечается в среднерусских и южновелико­
русских говорах. Отсюда оно и внедряется в литературную речь 20—30-х годов
XIX в. И. И. Лажечников в 1824 г. в список провинциализмов, записанных им в Саратовск. губ., поместил: «Сквалыга (скупец), прощелыка (насмешник), рохля (не­
проворный), дотошный (искусный, умный), дока (сведущий), юла (вертопрах),
трущоба (чаща лесная), зря (некстати)» (см. РФВ, 1913, № 1—2, с. 149—151). Ла­
жечников стал пользоваться словом дотошный (доточный) при воспроизведении
речи персонажей из народа. Так, в «Ледяном доме» (ч. 2, гл. 5): «А коли спросишь,
для какой потребы петух, и кошка, и смоляная бочка, не могу тебе в ясность рас­
толковать. Старики ж наши про то знавали доточно; видно, умнее нас бывали». У
того же Лажечникова в романе «Последний Новик» (ч. 1, гл. 5): «Я знаю, как ты
доточен на эти дела» [на лечебные] В словаре Даля слово доточный — дотошный
уже рассматривается как слово общерусское: «Доточный,
дотошный, доточливый, прл. доточник м. доточнща ж. (дотекать, доходить) мастер своего дела, ис-
149
кусник, сведущий и опытный, дошлый, дока; доходчивый, дотечный. Мастер доточный, да хмель оброчный» (ел. Даля, 1880, 1, с. 483).
Однако акад. Я. К. Грот в академическом Словаре русского языка расценивает
слово доточный как простонародное. Он поясняет его синонимами 'доскональный'
и 'дошлый' и иллюстрирует его употребление примером из романа МельниковаПечерского «В лесах»: «Парень ты золотой, до всякого нашего дела доточный».
...И тут же приводится поговорка: «Мастер доточный, — да хмель оброчный». Ср.
доточник (см. ел. Грота — Шахматова, 1895, 1, с. 1156). Для характеристики на­
родно-областной этимологической семантической почвы, на которой возникло сло­
во доточный, дотошный, можно привести несколько параллелей. Проф.
С. К. Булич в «Материалах для русского словаря» собрал некоторые данные об
употреблении слова: «Истошник
— выдумщик, искусник, чудак. Медуши»
(см. Мат-лы для русск. ел., с. 10). У Даля, Подвысоцкого и в Опыте обл. влкр. ел.
нет. В Дополнениях к Опыту словаря источница
— мастерица, искусница, Кур.
(Обоянск.), (с. 323), истошник
— мастер на все руки. Алтайск, (см. Булич, Матлы для русск. ел., с. 10).
Опубликовано в сборнике «Этимология. Принципы реконструкции и методика исследования»
(М, 1964) вместе со статьями: «Начитанный», «Начитанность»; «Переживание»; «Интеллигенция»;
«Пресловутый»; «Истошный» под общим названием «Историко-этимологические заметки».
В архиве сохранилась рукопись на семи пожелтевших листках разного формата.
К слову дотошный В. В. Виноградов обращается в «Очерках» в разделе «Литературная речь нача­
ла XIX в. и крестьянские говоры». Так он пишет: «В рукописном словаре Академии Наук второй по­
ловины XVIII в. к простонародным отнесены, например, такие слова, как штукарь, чушь, раздолье
('довольство'), припьян, приглух и др. под. И. И. Лажечников в письме от 25 марта 1824 г. сообщает в
"Обществе любителей российской словесности" список "провинциальных" простонародных слов, в
котором, между прочим, находятся такие слова по Саратовской губ.: сквалыга, прощелыга ('насмеш­
ник'), рохля, дотошный, дока, юла, подлиза, трущоба, бирюк, ширинка ('платок'), чурбак, колымага,
зипун, зря ('некстати'); по пензенской губ.: огорошить, больно и т. п.» (Очерки, с. 207—208). — В. П.
ДРУЖЕЛЮБИЕ, ДРУЖЕЛЮБНЫЙ
Известный немецкий лингвист Фр. Клюге, много занимавшийся вопросами про­
исхождения (этимологии) и употребления слов, писал: «Наши слова возникают как
народные песни. Мы не знаем, откуда они происходят. Они живут долгой жизнью,
прежде чем попадают в литературный язык и подвергаются соответствующему
анализу. Только для незначительного количества слов мы можем указать источник
и время их происхождения. Большая часть наших слов не имеет истории»59. В это
заявление можно внести существенные уточнения и исправления, так как за по­
следние десятилетия историческая лексикология и семасиология, т. е. науки о раз­
витии словарного состава языков и о законах исторических изменений значений
слов, далеко подвинулись вперед. И все-таки некоторая доля истины в научнохудожественном обобщении Фр. Клюге остается. Тем более, что в настоящее время
задачи историко-этимологических исследований усложнились и расширились не
только поисками общих историко-семантических закономерностей и законов исто­
рического словообразования и словопроизводства, но и тенденцией к определению
частных закономерностей, определяющих пути движения и развития отдельных
словообразовательных «гнезд» слов в истории того или иного языка.
С этой точки зрения представляют значительный и своеобразный интерес тесно
связанные одно с другим современные русские слова дружелюбие и дружелюбный.
Fr. Kluge. Deutsche Studentensprache. Strassburg, 1895. S. 1.
150
Сначала кажется, что все в их составе и структуре ясно и не вызывает никаких во­
просов и сомнений. Друж
это именная основа, выделяющаяся в многочислен­
ном ряду близкородственных слов: друже — звательная форма к слову друг (ср. у
А. И. Куприна в рассказе «Мелюзга»: «Послушай, друже, — сказал фельдшер, — я
думаю, лучше нам пристать у берега, не доходя моста, а лодку уж мы проведем во­
локом»); друэюок (ср. у Некрасова в стихотворении «Школьник»: «Эй! садись ко
мне, дружок\у>, в пословице: «Для милого дружка и сережка из ушка»); дружочек,
дружный, дружеский, дружба, дружество, друэ/сественный, дружественность,
народно-областное и фольклорное дружка, отыменные глаголы дружить, дру­
житься', ср. у Пушкина в послании «Графу Олизару»:
Но глас поэзии чудесной
Сердца враждебные дружит.
У И. А. Крылова в басне «Пустынник и медведь»:
Сосед ему протягивает лапу,
И, слово за слово, знакомятся они,
Потом дружатся,
Потом не могут уж расстаться,
И целые проводят вместе дни.
В слове дружелюбие вторую часть основосложения формирует отглагольный
составной формант -люб-и-е, легко различимый в таких сложных отвлеченных су­
ществительных, как властолюбие, честолюбие, самолюбие и т. п.
Что же касается сложного имени прилагательного дружелюбный, то в нем очень
легко выделяется вторая отглагольная часть -люб-н-ый. Однако в современном рус­
ском языке она не имеет словообразовательных параллелей. Ожидалось бы
-любивый (дружелюбивый). Ср. самолюбивый, миролюбивый и т. п. Между тем сло­
во дружелюбный уже зарегистрировано в «Российском Целлариусе» (1771). Оно
употребляется в языке Пушкина. Словарь языка Пушкина отмечает применение
слова дружелюбный в сочинениях Пушкина пять раз, наречия дружелюбно один­
надцать раз. Вот несколько примеров. «Руслан и Людмила»:
Мы весело, мы грозно бились,
Делили дани и дары,
И с побежденными садились
За дружелюбные пиры.
«Выстрел»: «Граф приблизился ко мне с видом открытым и дружелюбным»; «Ка­
питанская дочка»: «Старуха, стоя на крыльце с корытом, кликала свиней, которые
отвечали ей дружелюбным хрюканьем»; «История Пугачева»: «Сначала оба племе­
ни враждовали между собою, но в последствии времени вошли в дружелюбные
сношения: казаки стали получать жен из татарских улусов». Ср. также в «Барышнекрестьянке»: «Один Иван Петрович был как дома: ел за двоих, пил в свою меру,
смеялся своему смеху и час от часу дружелюбнее разговаривал и хохотал».
Таким образом, в соотносительной паре слов дружелюбие — дружелюбный на­
блюдаются отклонения структурно-морфологического и словообразовательного
характера от родственной им серии или близкого к ним «гнезда» сложных имен ти­
па трудолюбие — трудолюбивый.
Прежде чем в деталях описывать эти отличия и выяснять их исторические при­
чины, необходимо представить в более или менее полном ансамбле состав того
словообразовательного «гнезда», с которым так или иначе связаны слова друже-
151
любие и друэюелюбный. Анализ структурных свойств тех слов, которые относятся к
этому «гнезду», поможет выяснить причины выбора формы основы друэю-е-, а не
друг-о-, в словах дружелюбие, друэюелюбный.
В современном русском литературном языке употребительны две не очень
большие соотносительные группы имен: 1) сложные отвлеченные существитель­
ные, первая часть которых состоит из основы — односложной или двусложной —
существительного, лишь в двух случаях — прилагательного (вольнолюбие, празд­
нолюбие) и в двух — местоимения (самолюбие, себялюбие), второй же частью их
служит отглагольный составной формант -любие (власт-о-любие, сам-о-любие,
чест-о-любие и т. п.) и 2) производные от них прилагательные с суффиксом
-(и)в-ый (честолюбивый, корыстолюбивый, миролюбивый и т. п.). Правда, сюда же
примыкает ряд обозначений лиц, образованных с помощью отглагольного форман­
та -люб, но многие из них осложнены в современном русском литературном языке
суффиксом -ец. Ср.: корыстолюб-ец, народолюб-ец, сластолюб-ец, честолюб-ец и
т. п. при женолюб, книголюб, себялюб, жизнелюб и некоторые др.
У М. Горького в статье «Из воспоминаний о В. Г. Короленко» характерно упот­
ребление слова самолюбец: «А заметили вы, что все эти правдоискатели больших
дорог — велики самолюбцы?» У А. И. Эртеля в романе «Гарденины»: «Никифор
Агапыч был известный самолюбец и гордец». Но М. Горьким применяется и слово
самолюб, например в пьесе «Чудаки»: «Этакий-то самолюб да стеснялся бы? Он же
первое лицо на свете».
Академический словарь современного русского литературного языка относит
оба эти слова к разговорной речи. Но слово самолюбец отмечено и в древнерусском
языке (см. «Материалы» Срезневского), а самолюб впервые зарегистрировано в
словаре Даля, что, несомненно, свидетельствует о его народно-разговорном или
устно-речевом происхождении (ср. у Даля: самолюбка).
Таким образом, названия лиц на -люб-ец более тесно связаны со стилями книж­
ной речи, чем образования этого типа без суффикса -ец. Например, группа сложных
имен свободолюбец, свободолюбивый, сложившаяся в языке русской публицистики
не раньше последних десятилетий XIX века, не включает в себя слова свободолюб,
хотя потенциально оно легко может быть образовано. Ср. слова славолюбие, славо­
любивый, употребительные еще в древнерусском литературном языке и перешедшие
в состав русского национального литературного языка. Например, у Пушкина в «Пу­
тешествии в Арзрум»: «Внутренняя лестница еще не обрушилась. Я взобрался по ней
на площадку [минарета]... Там нашел я несколько неизвестных имен, нацарапанных
на кирпичах славолюбивыми путешественниками». Если славолюбец вполне соответ­
ствует по своей стилистической окраске словам славолюбивый, славолюбие, то славолюб как потенциальное образование уводит, несомненно, в сферу фамильярноразговорной речи. Любопытно, что составители БАС в иных случаях признают обра­
зования типа себялюб разговорными, а типа себялюбец — нейтральными. Ср. отсут­
ствие сластолюб в составе группы сластолюбец, сластолюбивый, сластолюбие.
Таким образом, можно оставить в стороне сходные имена лиц типа корыстолю­
бец, славолюбец и книголюб, женолюб. Тем более, что они не входят во все соот­
ветствующие пары вроде чадолюбие — чадолюбивый и т. д.
Вот перечень сложных имен прилагательных и соотносительных с ними отвле­
ченных существительных этого типа: братолюбивый — братолюбие, властолюби­
вый — властолюбие, вольнолюбивый — вольнолюбие, детолюбивый — детолюбие,
женолюбивый — женолюбие, жизнелюбивый — жизнелюбие, книголюбивый —
152
книголюбие, корыстолюбивый — корыстолюбие, миролюбивый — миролюбие, народолюбивый — народолюбие, празднолюбивый — празднолюбие, самолюбивый —
самолюбие, свободолюбивый — свободолюбие, себялюбивый — себялюбие, славо­
любивый — славолюбие, сластолюбивый — сластолюбие, сребролюбивый — среб­
ролюбие, трудолюбивый — трудолюбие, чадолюбивый — чадолюбие, честолюби­
вый — честолюбие и некоторые др.
Несомненно, что на многих из этих сложных имен лежит отпечаток книжно­
сти и даже книжного славянизма (ср., напр.: властолюбие — властолюбивый',
сластолюбие — сластолюбивый; празднолюбие — празднолюбивый; сребролю­
бие — сребролюбивый; чадолюбие — чадолюбивый; женолюбие — женолюби­
вый и т. п.).
И все же прозрачная, морфологически четкая структура этих слов делает их ак­
тивной моделью для индивидуальных новообразований типа: театролюбие — театролюбивый, сынолюбие — сынолюбивый и т. п.
Присматриваясь к структуре сложных имен существительных и прилага­
тельных, относящихся к этому «гнезду», мы прежде всего должны отметить,
что в первой, именной части этих сложных слов нет примера чередования зву­
ков (книголюбие, а не книжелюбие, ср. праздно-любие, вольно-любие и т. п.).
Очевидно, причиной выбора основы друж-е- или, вернее, замены основы друго- на друж-е- была омонимия. Форма друго-любие казалась двусмысленной (ср.
другой). Между тем, по крайней мере до начала XVIII века, в русском литера­
турном языке употреблялась воспринятая из старославянской письменности
форма друголюбие (ср. друголюбьно, друголюбьць, друголюбивый в «Материа­
лах» Срезневского; 1, с. 726). Те же слова — друголюбие и друголюбивый —
отмечаются и в Лексиконе Поликарпова (1704) (ср. здесь же: другоненавидецъ,
другоубийца, другоубийство, другоубийствую). Форма дружелюбие, вытеснив­
шая друголюбие во второй половине XVIII века, расширила семантические воз­
можности употребления этого слова, связав его не только с другом, но и с дру­
жеством, дружбой и т. п.
Труднее разрешить вопрос, почему старинное слово друголюбивый, сомкнув­
шись с дружелюбием, уступило свое место слову дружелюбный, а не стало дружелюбивым. Правда, здесь мог сыграть решающую роль и более древний словообра­
зовательный вариант — друголюбьный. Но можно сделать и другое предположе­
ние. У синонимической пары миролюбие — миролюбивый тоже был вариант миро­
любный. Ср. у Г. Р. Державина:
И все сие богоподобный
Дарует миролюбный царь!
(На сретение победителя Европы, Александра I)
У В. А. Жуковского в переводе «Одиссеи» Гомера: «Вместо того, чтоб напасть
на пришельцев, они подбежали К ним миролюбно». У Гоголя в «Мертвых душах»:
«А мне кажется, что это дело обделать можно миролюбно».
В «Словаре Академии Российской» (1814, ч. 3, с. 781—782) миролюбный, миро­
любно, как слова широко употребительные, помещены без всяких стилистических
помет. Но, по-видимому, к середине XIX века миролюбивый, миролюбивость вы­
теснили слово миролюбный. Ср. у Лермонтова в «Княжне Мери»: «Я приехал [на
дуэль] — в довольно миролюбивом расположении духа...» Слова же дружелюбие,
дружелюбный крепко вросли в строй русского литературного языка.
153
Необходимо отметить, что словообразовательный формант любь-н-ый имел ши­
рокое распространение в литературном древнерусском языке донациональной эпо­
хи: ср., например, блудолюбие, блудолюбьный, блудолюбьць °.
Опубликовано в журнале «Русская речь» (1967, № 6) под названием «О словах дружелюбие, дру­
желюбный». Рукопись не сохранилась. Печатается по тексту журнальной публикации с внесением не­
скольких необходимых поправок. — В. Л.
ЕРМОЛАФИЯ
Академический словарь русского языка признает слово ермолафия ('болтов­
ня, пустословие') «деланным», т. е. искусственным (см. ел. Грота — Шахмато­
ва, т. 2, с. 130). Но из какого материала и кем это слово создано, здесь не ука­
зывается.
Из лексиконов слово ермолафия впервые нашло себе место во втором издании
словаря Даля. Здесь читаем: «Ермолафия
семин[а]рс[к]. {ирмология) шут[о]ч[н].
шумная, бестолковая болтовня, пустословие». На это слово обратил внимание Даля
акад. Я. К. Грот. В своих «Дополнениях и заметках к "Толковому словарю" Даля»
он писал: «ермолафия (вместо ирмология). Семинарское слово: дребедень, шумная,
многословная болтовня». Даль почти дословно использовал это дополнение. Но в
живой устно-литературной речи слово распространилось гораздо раньше. Оно бы­
ло широко известно в литературном обиходе со второй половины ХУШ в. (ср. у
И. А. Крылова: «Похвальная речь Ермалафиду»). Его часто употреблял
В. А. Жуковский для обозначения шутливого вздора.
Этимологию Грота поддерживал Д. К. Зеленин, относивший слово ермолафия к
семинарским словам. Он писал: «Даль удачно связывал это слово с старинным
(встречается уже в Ипатьевской летописи) названием церковной книги ирмологион
— ермолой. Окончание слова греческое: срв. hmdcpia, ekacpsia. (по произношению
Рейхлина, которое всегда господствовало в бурсе). Окончание это проникло и в не­
которые чисто русские слова; например, в Сарапульском уезде я слышал: молодафья — 'молодушка, молодайка, молодая женщина'» (Зеленин, Семинарские слова,
с. 114)61.
Ср. в «Воспоминаниях педагога» (В. Г. фон-Бооля) о быте кадетских корпусов в
40—60-х годах XIX в.: «Офицеры, вышедшие в гвардию из кадетских корпусов,
были по большей части люди образованные и умные; офицеры же, переведенные
из армии..., были люди умственно ограниченные, щеголявшие в разговорах пло­
скими остротами. Они, правда, относились строго к своим служебным занятиям
(фронтовым), но зато ничего не признавали дальше фронта: науку и академии они
презирали, относясь к ним с насмешкой, и даже выдумали особое слово, выражав­
шее полное их пренебрежение к науке, но которое они признавали верхом остро­
умия. К чему, говорили они, идут в разные академии изучать "иеромалафию" (т. е.
науку), нам нужен строй и преданность службе и престолу, а для этого никакой иеромалафии не нужно; пусть бы надевали фрак, и тогда бы шли в академии» (Русск.
старина, 1904, август, с. 288—289).
Заметка ранее не публиковалась. Печатается по рукописи, сохранившейся в архиве (3 листка раз­
ного формата). — В. Л.
Словарь древнерусского языка XI — XIV вв. Введение, инструкция, список источников, пробные
статьи. Под ред. Р. И. Аванесова. М.; 1966. С. 220.
Фасмер М. Р. (Греко-слав. этюды, 3, с. 61) отнесся к этой этимологии скептически; Преображен­
ский А. Г. (см. т. 1, с. 217) своего мнения по этому вопросу не составил.
154
ЕРУНДА
Слово ерунда в современном русском языке также является разговорным сино­
нимом слов чушь, чепуха, белиберда, вздор, дичь. Этимология этого слова остается
неясной. Конечно, каламбурное объяснение из немецкого hier und da, предложен­
ное Н. С. Лесковым, не выдерживает критики. Оно опровергается и стилистиче­
ским употреблением слова ерунда и его социальной историей, которая не возводит
начала этого выражения к речи петербургских немцев. Лишена фактической опоры
и та этимология, которая связывает это слово с латинским gerundium и с бурсацким
диалектом. Это объяснение тоже основано на созвучии. Культурно-исторических
справок, подтверждающих предположение, что ученики бурсы все непонятное на­
зывали ерундой, так как им было трудно понять употребление латинского gerundium'a, нет (ср.: Преображенский, 1, с. 217).
Правда, в «Очерках бурсы» Н. Г. Помяловского, а именно в очерке «Зимний ве­
чер в бурсе», указано семинарское прозвище Ерундия: «Тут же Ерундия (прозвище)
играл на белендрясах, перебирая свои жирные губы, которые, шлепаясь одна о дру­
гую, по местному выражению, белендрясили» (Помяловский 1912, 2, с. 24). Однако
показательно, что само слово ерунда как типичное выражение Помяловским не от­
мечено. Ср. в том же очерке: «Опять какая-то шельма грегочет... десятеро загреготали... двадцать человек... счету нет... Появились лай, мяуканье и кряканье, свист и
визг... Ко всей этой ерунде присоединилась голосов в сорок бурсацкая разноголо­
сица» (там же, с. 37).
М. И. Михельсон, кажется, готов был видеть в ерунде «жидкий, безвкусный на­
питок, квас или бражку: ни то, ни сё — не разберешь» (Михельсон, Русск. мысль и
речь, 1902, 1,с.285).
Достоверен лишь факт, что слово ерунда сближается с литературным языком в
период расцвета натуральной школы — в 30—40-е годы XIX в. Его первоначальным
значением в литературном употреблении было: дрянь. Н. А. Некрасов, включив слово
ерунда в речь дворового человека в «Петербургских углах», сопровождает его под­
строчным примечанием: «Лакейское слово, равнозначительное слову — дрянь».
Ср. у Некрасова в фельетонном очерке «Газетная»:
Я в студенты хотел бы его,
Чтобы чин получил... но едва ли...
— Что чины? — говорит, — ерунда\
Слово ерунда встречается в языке Белинского (ср. в письме к К. Аксакову: «Не
знаю, писал ли я вам, что Достоевский написал повесть: "Хозяйка" — ерунда
страшная»), И. С. Тургенева (в письме: «это все совершеннейшая дребедень и
ерунда»), А. В. Дружинина62, А. А. Григорьева, Достоевского (в «Преступлении и
наказании»: «подпевал какую-то ерунду, силясь припомнить стихи») и других писа­
телей натуральной школы не только в значении 'дрянь', но и 'вздор, чушь'.
В соответствии с этой этимологией Н. С. Лесков в «Соборянах» создает такой
диалог между протопопом Савелием Туберозовым и дьяконом Ахиллой:
«— Да вы, душечка, отец Савелий, пожалуйста, не опасайтесь, теперь за слова
ничего — не запрещается.
— Как, братец, ничего! Слышать скверно.
Ср. в письме Дружинина к И. С. Тургеневу (от 31 янв. 1861 г.):«Газетной статьи никто не будет су­
дить как серьзной вещи, — отчаянной же ерундищи вы написать не способны» (Тургенев и «Со­
временник», с. 224).
155
— О-о! Это с непривычки. А мне так теперь что хочешь говори, все ерунда.
— Ну вот опять.
— Что такое?
— Да что ты еще за пакостное слово сейчас сказал?
— Ерунда-с\
— Тьфу, мерзость!
— Чем-с?... все литераты употребляют.
— Ну, им и книги в руки: пусть их и сидят с своею «герундой», а нам с тобой на
что эту герунду заимствовать, когда с нас и своей русской чепухи довольно?
— Совершенно справедливо, — согласился Ахилла и, подумав, добавил, что че­
пуха ему даже гораздо более нравится, чем ерунда.
— Помилуйте, — добавил он, опровергая самого себя, — чепуху это отмочишь,
и сейчас смех, а они там съерундят, например, что бога нет, или еще какие пустя­
ки, что даже попервоначалу страшно, а не то спор».
Как видим, протопоп Туберозов из «Соборян», критически настроенный в от­
ношении обличительного направления русской литературы, увидел в слове герунда
заимствование. Он не признал его родным, семинарским.
Ф. Е. Корш, разбирая исследование М. Р. Фасмера, писал: «ахинея не «absurdus»,
а скорее verba absurda и res absurdae, попросту — чепуха. Сопоставление Грота с
афинея, «афинейская мудрость» из d6rjvaTos грешит тем, что такого русского слова
нет; но для бурсаков-остроумцев, превративших gerundium в ерунду, могло послу­
жить источником или пресловутое dvdpss aOrivaios, известное и им, или ссылки на
Афинея Дипнософиста» 3.
А. И. Соболевский полагал: «Неясное по образованию ерунда — чепуха, вздор
может восходить и к яронда и к еронда (ср. ёра, ёрник и т. п.). Первоначальное зна­
чение могло быть: злобное вранье» Ср. «бурда — шум, смесь жидкостей (ср. буря и
др.)... Ст.-чешск. burda — буря, смута, битва»64.
Статья ранее не публиковалась. Печатается по рукописи, сохранившейся в архиве на 7 рукописных
листках ветхой бумаги разного формата. — В. Л.
ЕСЛИ
Сближение с другими языками, их воздействие ускоряло и обостряло те тенден­
ции развития, которые обозначились еще раньше в самом русском языке. Как в об­
ласти лексики, так и грамматики под влиянием иностранных языков быстро рас­
пространяется и укрепляется целый ряд выражений и конструкций, зародыши ко­
торых самостоятельно возникли в русской языковой системе и которые вполне со­
ответствовали семантическому строю русского языка. Например, известно, что в
русском языке уже в XV — XVI вв. наметилась тенденция к превращению формы
есть и есть ли в условный союз (см. Соболевский, Лекции, с. 268).
Правда, в памятниках XV в. такие случаи употребления формы есть и есть ли в
значении, близком к условному союзу, исключительны, редки. Даже в XVI — пер­
вой половине XVII в. лишь отдельные и притом немногие авторы знают этот союз
(напр., Пересветов, Курбский, Толочанов — в 50-х годах XVII столетия). «Полной
выразительности союз достигал именно в объединении с частицей ли, которая и
сама могла иногда (в древнейших памятниках русского языка) выступать в качестКорш Ф. Е. Отзыв о сочинении М. Р. Фасмера «Греко-славянские этюды». СПб., 1912. С. 570—571.
Соболевский А. И. Лингвистические и археологические наблюдения, вып. 2. Варшава, 1912. С. 27.
156
ве подчинительного союза условных предложений» . Однако и примеров употреб­
ления ес(тъ)ли до конца XVII в. в письменности очень немного.
В конце XVQB. СОЮЗ если начинает проникать и в деловой язык приказов, но
крайне медленно. Лишь в самом конце XVII в. — в первое десятилетие XVHI в. союз
если достигает широкого распространения в официально-деловом стиле и в то же
время усваивается более широкими массами городского населения. Впрочем, в пра­
вительственном языке, в деловом языке правящих верхов общества употребление ес­
ли ограничивается распространением в начале XVIII в. условного союза ежели.
Наблюдения над стилем авторов, которые раньше всех начали свободно пользо­
ваться союзом если, более раннее и более широкое распространение союза если в
украинском языке, где он в XVI в. проник уже в высокий церковнославянский
стиль, последовательное употребление этого союза в переводах с польского — все
это говорит за то, что зревшие в самом русском языке тенденции к превращению
формы есть ли (употребительной в вопросительных и разделительных предложе­
ниях) в условный союз получили сильный толчок, остро возбуждающее воздейст­
вие со стороны украинского и польского языков. В польском языке союз jesli (пер­
воначально в форме jestli) получает распространение в письменности к середине
XV в. «Итак, можно предполагать, что возникший на русской почве из глагола союз
есть или (иногда) есть ли не получил всеобщего признания и не вошел в широкое
употребление в письменности до тех пор, пока не получил поддержки со стороны как
литературных памятников на украинском и польском языках, так и со стороны жи­
вых представителей этих языков, причем утвердился он первоначально в языке зна­
ти... В язык широких масс городского населения он попадает уже в XVHI в. ...»67.
Заметка ранее не публиковалась. Сохранилась рукопись (3 пожелтевших от времени листка), по
которой и печатается настоящий текст.
Замечания о союзе если находим также в двух ранее опубликованных работах В. В. Виноградова:
«Основные проблемы изучения образования и развития древнерусского литературного языка» (Вино­
градов. Избр. тр.: История русск. лит. яз., с. 125; см. статью «Аще» в III ч. настоящего издания).
«В XVI и особенно в XVII в. происходит развитие и закрепление новых форм синтаксической свя­
зи (например, с союзом если, распространение возникших с конца XV в. союзов типа потому что,
оттого что и т. п.)» (Вопросы образования русского национального литературного языка
// Виноградов. Избр. тр.: История русск. лит. яз., с. 189). — Е. X.
ЖЕНЩИНА, МУЖЧИНА
Слово мужчина восходит к отвлеченному существительному мужъщина, обра­
зованному от прилагательного мужъскь с помощью суффикса -ина\ ср. женщина,
деревенщина и т. п. (Соболевский, Лекции, с. 111). Это слово вошло в русский ли­
тературный язык не раньше XV — XVI вв. В «Материалах для словаря древнерус­
ского языка» И. И. Срезневского оно не указано.
В. В. Макушев в своей работе «Следы русского влияния на старопольскую
письменность» отметил в польском памятнике XV в. (Utamek starozytnego kazania
о matzenstwie — Отрывок старинной проповеди о браке) слова zensczynaa (женщи­
на) и mosczyna (мужчина) и отнес их на счет русского влияния. С. Пташицкий воз­
ражал против признания этих слов русизмами. Он писал: «Zensczyna в чешском поЛавров Б. В. Условные и уступительные предложения в древнерусском языке. М.; Л., 1941. С. 68.
Safarewiczowa H. О pochodzeniu i uzyciu wyrazowjezeli, jeSli wjzyku polskim, Wilno, 1937.
Лавров Б. В. Указ. соч., с. 71.
Славянский сборник. Т. 3, СПб., 1876. С. 175—176.
157
стоянно...; суффикс упа не редкость в польском и чешском...» (ЖМНП, ч. 191,
1877, май, с. 142).
Слово женщина было отмечено А. X. Востоковым в Хронографе XVI в.: «оже
азъ есмь женщина а вы храбрища войская» (Востоков, Сл. ц-сл. яз.). А. А. Потебня
приводил слова женщина и мужчина (ср. польск, zenszczyzna и meszczyzna) для
иллюстрации перехода значений от отвлеченности к собирательности и затем еди­
ничности. Соответствующие польские слова в XVI — XVII вв. еще сохраняли со­
бирательное значение — «Женьщина и поль. -yzna, — а) свойство одной женской
особи, причем женъска — существит., как в вр. обл. (сиб.) «женъски идут», как в
серб., чешек, zenska.
Таким же образом мужьчина, поль. -yzna- а) свойство того, кто мужъекъ (сущ.,
как в ст. русс. д*ктьскъ, поль. dziecko, дитя). Отсюда то и другое б) собират. ж. р.
мужчины, женщины. В нов. поль. ten meszczyzna, в русс, и литер, этот мужчина, вр.
эта женщина — от собирательного, следов коего в русс, впрочем не осталось» (По­
тебня, Из зап. по русск. грам., 3, с. 33).
В говорах московского района, как это отмечено В. И. Чернышевым, мужчина обо­
значает мужика, крестьянина: «Пущай пользуется мущина, не чем багатай чилавек. (Р.).
И в Харугине мущиной называется мужик, барина так не назовут. "Он барин, мущинай
ево назвать, мужиком силичь, ни падабает"» (Чернышев, О народн. говорах, с. 131).
В «Живописце», в «Опыте модного словаря щегольского наречия» (1772, л. 10):
«Мужчина притащи себя ко мне, я до тебя охотница», «Ах, мужчина, как ты не
важен!», «Ах, мужчина, как ты забавен!», «Ах, мужчина, ты уморил меня» (Русск.
сатир, журналы XVDI в., с. 179).
У Фонвизина в его «Всеобщей придворной грамматике» (1788):
«Вопр. Что есть придворный род?
Отв. Есть различие между душою мужескою и женскою. Сие различие от пола
не зависит: ибо у двора иногда женщина стоит мужчины, а иной мужчина хуже
бабы» (там же, с. 222).
А. В. Суворов писал своей дочери: «Мой очень покорный поклон: графу твоему
мущине» (Мордовцев, с. 36), «Наташа, привези графа Александра Николаевича
(новорожденного ребенка, внука Суворова. — В. В.) ко мне в гости, а он пусть о
том попросит своего батюшку, твоего мущину» (там же, с. 37).
Очевидно, в том же значении 'муж' употреблено слово мужчина и в таких шу­
точных стихах Н. А. Львова, относящихся к концу XVIII — началу XIX в.:
Катерина!
Ты причина,
Что лишен мужчина
Чина.
Был детина,
Стал скотина:
О судьбина!
У А. С. Шишкова в «Рассуждении о старом и новом слоге российского языка»
(1813): «Милыя дамы, или по нашему грубому языку женщины, барыни, барышни,
редко бывают сочинительницами, и так пусть их говорят, как хотят» (с. 150). У
Лермонтова в «Вадиме»: «Представьте себе мужчину лет пятидесяти, высокого,
еще здорового, но с седыми волосами и потухшим взором...» (гл. 2). «В этой ком­
нате протекала половина жизни молодой девушки, прекрасной, пылкой... здесь ей
снились часто молодые мужчины, стройные, ласковые...» (гл. 7). «На мураве, под
158
огромным дубом, окруженные часто сплетенным кустарником, сидели два челове­
ка: мужчина и женщина; их руки были исцарапаны колючими ветвями, и платья
изорваны в долгом странствии сквозь чащу; усталость и печаль изображались на их
лицах, молодых, прекрасных» (гл. 21).
Ср. у Тургенева в речи Базарова («Отцы и дети», гл. 7): «...Человек, который всю
х:вою жизнь поставил на карту женской любви и когда ему эту карту убили, раскис
и опустился... этакой человек — не мужчина, не самец».
Статья ранее не публиковалась. Печатается по рукописи, сохранившейся в архиве на 10 ветхих ли­
стках разного формата.
К истории слов мужчина и женщина В. В. Виноградов обращался и в других работах: «... с XIV —
XV веков начинает активизироваться в русском языке на базе основного словарного фонда образование
имен существительных с суф. -щин, а с XIII — XIV веков с суф. -щина. Именно к этому периоду относит­
ся образование слов женщина и мужчина» (Словообразование в его отношении к грамматике и лексиколо­
гии (На материале русского и родственных языков) // Виноградов. Избр. тр.: Исслед. по русск. грам., с. 186).
«Д. И. Буслаев и особенно А. А. Потебня ... глубже вникли в причины перехода конкретных, абст­
рактных и собирательных понятий (вроде слуга, служба, простота, старина, мужчина и т. п.) в кате­
горию лица. Они приоткрыли завесу над историей развития слов общего рода на -а» (Виноградов.
Русск. язык, с. 67).
«Непродуктивные презрительные клички, возникшие вследствие персонификации слов с живым
отвлеченным и собирательным суффиксом -щин(а): деревенщина, военщина и др. Ср. мужчина» (там
же, с. 70). — В. Л.
ЖИВОТРЕПЕЩУЩИЙ
В русском литературном языке есть слова, которые с виду похожи на старосла­
вянизмы, а на самом деле имеют под собою глубоко народный русский фундамент.
В некоторых случаях даже славянорусская морфология их является последствием
позднейшей искусственной, книжной реставрации. Такие слова как бы стилизова­
ны под церковнославянизмы. Значения же их выросли на национальной русской
почве. Правда, в ходе развития русской общественной мысли многие из таких слов
подверглись сложным семантическим превращениям и сблизились с европеизмами.
Они стали продуктом скрещения разносторонних семантических воздействий. В
этом отношении интересна история слова животрепещущий.
Этого слова нельзя найти ни в церковнославянских словарях Востокова и Миклошича, ни в «Материалах» И. И. Срезневского, ни в составленном акад.
В. М. Истриным словаре хроники Георгия Амартола, ни в лексиконах Л. Зизания и
Памвы Берынды, ни в «Треязычном лексиконе» Ф. Поликарпова, ни в словарях
Академии Российской, ни в Словаре П. Соколова (1834), ни в Академическом сло­
варе 1847 г., словом, ни в одном словаре русского языка до появления в свет слова­
ря Даля. Даль первым из русских лексикографов зарегистрировал слово животре­
пещущий, описав значение его таким образом: «Животрепещущий,
полный,
обильный жизнью, живой».
Семантическая характеристика этого слова у Даля явно неудовлетворительна. И
по ней нельзя составить верного представления о развитии значений этого слова.
Слово животрепегцущий возникло в профессиональной среде, в диалекте рыбных
торговцев. Оно имело вполне конкретное значение, служа определением к слову ры­
ба или разным названиям рыбных пород: 'бьющийся и подпрыгивающий, трепы­
хающийся (о живой рыбе, извлеченной из воды и еще не заснувшей)'. Это профес­
сиональное значение слова животрепещущий можно иллюстрировать таким при­
мером из «Мертвых душ» Гоголя: «На треногах варили рыбаки уху из животрепе­
щущих ершей». В этом значении слово животрепещущий употреблялось в языке
159
рыбных торговцев вплоть до революции. Акад. А. А. Шахматов отметил в «Акаде­
мическом словаре русского языка» такой зазыв вытегорских торговцев, записанный
К. Ф. Филимоновым: «Животрепещущая рыбка, сичас с воды» (ел. Грота — Шах­
матова, 2, с. 457).
Ср. ь статье «Дамские поручения в начале XIX века» (Русск. старина, 1891, № 8,
410-—413); — реестр поручений, составленный Смоленской помещицей
A. Е. Свистуновой: «Да нельзя ли купить хорошего Кучерионка, да тамбурную иго­
лочку. Еще не забудьте, почаму животрепещущая малосольная рыба фунт».
Впрочем, можно думать, что форма животрепегцущий тут является позднейшей
переделкой
на
литературнокнижный
лад
первоначальной
мещанскопрофессиональной формы — животрепящий. Во всяком случае, несомненно, что го­
раздо более была распространена в устной речи рыбных торговцев эта вульгарная
форма животрепящий. В таком-то виде животрепящий и проникло впервые в рус­
ский литературный язык — из профессионального диалекта московских торговцев.
В альманахе «Мнемозина» (1824, ч. 2, с. 165) В. Ф. Одоевский в своем «Письме
в Москву к В. К. Кюхельбекеру» иронически сообщил о получении «XTV
№ животрепящих (qui palpitent de Pinteret du moment) новостей литературы, изда­
ваемых г. Воейковым. К слову животрепящий автором сделано было такое приме­
чание: «Термин технический рыбных торговцев; правильнее: животрепещущий».
Надо думать, что именно на страницах «Мнемозины» зародилось и от
B. Ф. Одоевского исходило новое значение и новое употребление слова животре­
пещущий или животрепящий.
Так как вульгарная форма — животрепящий сразу же была исправлена Одоев­
ским применительно к грамматическим нормам литературного языка, то слово жи­
вотрепящий быстро сошло с литературной сцены и не было зарегистрировано даже
современным словарем Грота — Шахматова.
В употреблении же слова животрепящий В. Ф. Одоевским обращает на себя
внимание следующее обстоятельство: животрепящий или животрепещущий ста­
вится им в семантическую параллель с французской фразой: qui paplitent de Tinteret
du moment (т. е. трепещет интересом современности, данного момента).
Итак, найдено русское слово для передачи острого французского выражения. А
эта французская фраза была в большом ходу у «русских европейцев» начала XIX в.,
и потребность в переводе ее соответствующим русским словом ощущалась очень
сильно. Выражение les objets palpitants de Pinteret du moment в сознании русских
дворян-интеллигентов того времени было связано с именем известного француз­
ского острослова XVIII в. — Ривароля.
А. Ф. Воейков, критикуя «Мнемозину», требовал от редакторов этого альманаха
злободневных статей, трепещущих общественными интересами момента ("qui pal­
pitent de Pinteret du moment") («Прибавления к "Русскому Инвалиду" на 1824 г. Но­
вости литературы, издаваемые А. Воейковым», СПб., 1824, № 14).
И редакторы «Мнемозины» — В. К. Кюхельбекер и В. Ф. Одоевский — предпо­
слали своим ответам на критические выпады литературных противников общее
ироническое оглавление отдела: «Статьи особенные, qui palpitent de Tinteret du
moment, каких неотступно требовал от издателей "Мнемозины" рецензент оной
г. В.» (т. е. Воейков) («Мнемозина», 1824, 2, с. 157).
Вот еще несколько наиболее красноречивых свидетельств о том, как необходимо
было русскому литературному языку 20-х годов XIX в. такое образное выражение,
которое передавало бы переносно-общественный смысл французского palpitant.
11 —История слов
160
Об «Истории Государства Российского» Карамзина Пушкин писал (в 1825 г.):
«Что за чудо два последние тома Карамзина. Какая жизнь! C'est palpitant comme la
gazette d'hier». П. А. Вяземский раскрывает источник этого выражения (в письме к
А. Ф. Воейкову от 25 февр. 1824 г.): «Ваша петербургская проза тоща до крайно­
сти... Вы не даете насущного хлеба, а кормите сухарями. Кажется, Ривароль гово­
рит о Мирабо, что главное в нем достоинство было qu'il ecrivait et parlait sur des
objets palpitants de Pinteret du moment. Вот правило, коему должен следовать жур­
налист. А у вас никогда не дождемся этого трепетания»69. В письме
П. А. Вяземского к А. Я. Булгакову (от 5 дек. 1830 г.): "Vos lettres seront doublenent
palpitantes de Pinteret du moment" (Русск. архив, 1879, № 5, с. 408).
В письме П. А. Вяземского А. И. Тургеневу (от 18-го сент. 1828 г.): «Я на днях
схватил животрепещущую черту руссицизма, русский бог так в ней и пыхтит»
(А. Тургенев, Переписка с П. Вяземским, 1, с. 67). У того же П. А. Вяземского в
письме к А. И. Тургеневу (от 4 сентября 1832 г.): «Все вырезывали фигурки из кар­
тона и наклеивали. Старуха Бобринская ввела эту проклятую моду, и никогда дру­
гого ничего не видишь. Гостиные наши и то были не очень животрепещущи, а те­
перь только и шевелятся, что пальцы да ножницы, pour couper le fie de tous les discours. И барыньки, и барыни, и щеголи, и сановники — от Петербурга до Петерго­
фа — всё вырезывает» (там же, 1, с. 104).
С нашей теперешней точки зрения наиболее подходящим переводом француз­
ского выражения — palpitant de Tinteret du moment было бы, пожалуй, слово злобо­
дневный. Но это слово привилось русскому литературному языку во второй поло­
вине XIX в. Русской дворянской интеллигенции начала XIX в. оно показалось бы
чересчур церковнославянским. Этот запах семинарской церковнокнижности шоки­
ровал светские навыки и вкусы европеизированного дворянства первой трети
XIX в. Так история значений русского слова животрепещущий связалась с семан­
тическим развитием французского palpitant70.
Несомненно, что в самом употреблении французского palpitant наблюдалось се­
мантическое соответствие со словом животрепещущий1*.
Слово животрепещущий быстро вошло в литературный оборот 20—30-х годов
и начало обрастать переносными значениями. Оно открывало новые возможности
образного выражения мыслей, оценок и представлений. Один круг значений и их
оттенков возникал около основного профессионального, «рыбного» значения —
животрепещущий. Эта семантическая сфера оказалась особенно подвижной в язы­
ке писателей, склонных к широкому использованию разных социально-групповых
диалектов живой устной речи.
Например, у Лескова в рассказе «Архиерейские объезды»: «...узрел там живо­
трепещущих щук». В языке Лескова из этого значения вырастает каламбурноироническое применение слова животрепещущий к женщинам, преимущественно
Материалы, изданные П. Бартеневым к биографии Пушкина. М, 1885. С. 24.
Ср. в Русск.-франц. ел. Л. В. Щербы животрепещущий — palpitant (de Tinteret) (с. 168); во «Фран­
цузско-русском словаре» проф. К. А. Ганшиной (1939): «Palpitant — 1) трепещущий, бьющийся;
2) захватывающий, полный интереса, животрепещущий» (403).
Ср., напр., в «Полном французском и российском лексиконе» Ив. Татищева (с. 266): «Palpitant —
бьющийся, дрожащий, трепещущий, трепетательный. Les entrailles palpitantes трепещущая утроба
животных». Ср. в Dictionnaire le TAcademie Francaise (1801, Berlin, t. 3, p. 234). Кроме того, отмеча­
ется широкое применение слова palpitant к конвульсивным движениям внутренних органов уми­
рающих или убиваемых животных.
161
полным (с оттенком: 'волнующийся, подернутый дрожью'). Например: «Полная,
животрепещущая дама» («Котин доилец и Платонида»); «животрепещущая дама,
вооруженная большим кухонным ножом, засучив правый рукав своей кофты, пря­
мо направилась к двери конторы» («Соборяне»).
Вообще же метафорическое распространение этого конкретного значения жи­
вотрепещущий шло по двум направлениям.
С экспрессией шутливости животрепещущий вдвигалось в синонимический ряд
слов (в их прямых значениях): шаткий, колеблющийся, зыблющийся, зыбкий, на­
ходящийся в постоянном движении. Например, у Тургенева в «Записках охотника»:
«Невесело также переправляться через животрепещущие мостики» (ел. Грота —
Шахматова, 2, с. 458). У И. И. Панаева в повести «Маменькин сынок» (1845): «Ко­
ляска, запряженная четверкою в ряд, в великолепной сбруе, с малиновым звоном,
переехав животрепещущий мостик, перекинутый через речку Сычиху, поднима­
лась на холм прямо к баревому дому» (Панаев 1888, 4, с. 408). У Лескова: «Это был
животрепещущий домик с досчатыми переборками» («Совместители»). У Гоголя в
«Мертвых душах» встречается даже такое употребление: «Сверток завертелся под
легкою бечевкой, охватившею его животрепещущим узлом».
В применении к внутреннему миру человека, к его чувствам, свойствам и на­
строениям животрепещущий в индивидуальном употреблении приобретало отте­
нок: 'беспокойный, находящийся в постоянной тревоге, в возбуждении, волную­
щийся'. Например, у И.С.Аксакова в «Письмах»: «Видно здесь только мелкое
тщеславие, животрепещущее и радующееся малейшему успеху».
Гораздо более живой силы и семантического притяжения обнаружило то значе­
ние слова животрепещущий, которое было открыто В. Ф. Одоевским ('полный
жизни и интереса, соответствующий жизненным потребностям и общественным
запросам данного момента'). Гоголь в своей статье «О движении журнальной лите­
ратуры в 1834 и 1835 году» (1835) писал: «"Телескоп" наполнялся статьями, в ко­
торых не было ничего свежего, животрепещущего», В. Г. Белинский в статье «Не­
сколько слов о "Современнике"» замечал: «У нас в Москве этот журнал есть ис­
тинная новость, новость дня, новость животрепещущая». Подхватывает новое
слово и Вяземский, очень чуткий ко всякому острому выражению:
Под твой рассказ народной были,
Животрепещущий рассказ,
Из гроба тени выходили.
(Д. В. Давыдову)
В русском литературном языке второй половины XIX в. слово животрепегцущий
в этом значении стало очень актуальным, особенно в журнально-публицистических
стилях. Например, у Достоевского в «Дневнике писателя»: «Животрепещущие, на­
сущные темы разговоров»; у Тургенева в «Литературных и житейских воспоминани­
ях»: «Как будто нет тысячи других, животрепещущих вопросов» и т. п.
По-видимому, в языке Гоголя произошел перенос слова животрепещущий в об­
ласть эпитетов, определяющих приемы, средства и продукты художественного
творчества. В слове животрепещущий наметился новый смысловой оттенок: 'об­
ладающий живой, выразительной силой, одушевленный, жизненно значительный,
глубоко волнующий'. В статье «В чем же, наконец, существо русской поэзии и ее
особенность» Гоголь так характеризовал самородный ключ русского народного
творчества: «Струи его пробиваются в пословицах наших, в которых видна не­
обыкновенная полнота народного ума, умевшего сделать всё своим орудием: иро-
п*
162
нию, насмешку, наглядность, меткость живописного соображения, чтобы составить
животрепещущее слово, которое пронимает насквозь природу русского человека,
забирая за всё ее живое».
От прилагательно-причастной формы — животрепещущий Гоголь образовал
глагол — животрепетатъ и употребил его тоже в применении к русскому слову.
В «Мертвых душах»: «Но нет слова, которое было бы так замашисто, бойко, так
вырвалось бы из под самого сердца, так бы кипело и животрепетало, как метко
сказанное русское слово».
Язык Гоголя оказал огромное влияние на русский литературный язык XIX в. И
это словоупотребление укрепилось и расширилось в языке крупнейших русских
писателей второй половины XIX в. Например, у Гончарова в «Обломове»: «...с тою
же животрепещущею верностью подробностей и рельефностью картин...»; в «Об­
рыве»: «Сатира — плеть: ударом обожжёт, но ничего тебе не выяснит, не даст жи­
вотрепещущих образов».
В заключение можно отметить, что животрепещущий вызывало к жизни более
благозвучное, хотя и более архаическое, прилагательное новообразование в поэти­
ческом языке Тютчева — животрепетный:
Вот тихоструйно, тиховейно,
Как ветерком занесено,
Дымно-легко, мглисто-лилейно
Вдруг что-то порхнуло в окно.
Вдруг животрепетным сияньем
Коснувшись персей молодых,
Румяным, громким восклицаньем
Раскрыла шелк ресниц твоих.
(Вчера в мечтах обвороженных)
Ср. у Бенедиктова:
И класть клеймо бездушным поцелуем
На жизнию трепещущих устах.
(КН-му)
Перси жизнию трепещут..,
(Падение)
Опубликовано в Уч. зап. Моск. пед. дефект, ин-та (т. 1, 1941) в составе большой статьи «Лексико­
логические заметки» вместе со статьями об истории слов и выражений витать, мерцать,
злободневный, втереть очки, квасной патриотизм. Сохранился более полный машинописный экзем­
пляр с поздней авторской правкой, не вошедшей в опубликованный текст.
Здесь печатается по этому машинописному экземпляру с добавлением цитаты из рассказа
И. И. Панаева «Маменькин сынок», сохранившейся в архиве на отдельном ветхом листке. — Е. К.
ЖИДОМОР
Слово жидомор характерно для вульгарно-бытового просторечия. Оно обозна­
чает бездушного скупца, страшного скрягу. В русском литературном языке оно из­
вестно с XVIII в. В словарях Академии Российской это слово указано без всякой
стилистической пометы. Следовательно, оно признается в XVIII в. общеразговор­
ным. Так, в «Словаре Академии Российской» 1806—1822 гг. читаем: «Жидомор,
а, с. м. Жидоморка, ки, с. ж. Скупец, скряга, лихоимец» (ч. 2, с. 450).
163
Трудно сомневаться в том, что это слово — чисто народного, русского происхож­
дения. Оно широко известно в народных крестьянских говорах как севера и средней
полосы, так и юга России (см. ел. Грота — Шахматова, т. 2, с. 483). Здесь отмечен ва­
риант этого слова — жидомора в говорах псковских и калининских (ср. там же эюидоморина). Ср. также глагол эюидоморничать. В народной поэзии слово эюидомор
могло подвергаться каламбурному переосмыслению на основе глагола ждать:
Ты сиди, муж, дома,
Жди жидомора, —
Лапти плети,
Пшеницу суши...
Прилетал эюидомор...
(Шейн 1898, с. 270).
Таким образом, слово эюидомор, несомненно, возникло не позднее, а, возможно,
гораздо раньше XVIII в. Оно распространено во всех великорусских говорах. Его
употребление не сокращается в русском литературном языке XIX в. Оно отмечено
в «Мертвых душах» Гоголя (в речи Ноздрева), у Тургенева (в повести «Несчаст­
ная»), у Писемского (напр., в драме «Самоуправцы») и у других писателей.
За все время литературной жизни этого слова — в течение ХУШ и XIX вв. —
никаких существенных изменений в его экспрессивной окраске не наблюдается. Не
ясно, как понимать соотношение составных элементов в структуре этого слова:
эюидомор, т. е. 'моритель жидов' (ср. мухомор), или 'такой же моритель, как жид'
т. е. 'моритель, подобный жиду, страшный скряга' (в этом случае эюидо- должно
быть признано экспрессивно-усилительным словоэлементом).
Д. Никольский видел в слове эюидомор народно-этимологическую перелицовку
старинного эюадомор12.
Для уяснения условий и времени образования этого слова необходимо остано­
виться коротко на истории слова жид. Известно, что это слово, представляющее
собою романскую перелицовку греч. iovdaios — иудей, встречается уже в древней­
ших славянских текстах. Оно свойственно всем западнославянским языкам, из юж­
нославянских — сербскому и словенскому. Отрицательная экспрессивная окраска,
облекающая слово жид, образовалась не ранее XVI — XVII в. Н. Переферкович,
посвятивший истории этого слова специальную статью, пишет: «Хотя обозначение
жид более фамильярно, нежели иудей, но оскорбительного оттенка в древнейших
славянских памятниках за ним не замечается... Что касается светских памятников
письменности — летописей, уставов, даже официальных грамот и актов, то они
почти не знают другого обозначения, как жид, и даже сами евреи именуют себя в
них не иначе как жидами. (Еще в XVI в. у Иоанникия Галятовского в "Мессии
Праведном" еврей неоднократно говорит: "наша синагога жидовская"», "рабин
жидовский", "наши жидове")»13.
«Правда, встречается жид и как бранное слово, употребляемое по адресу даже не
евреев, но степень присущей этому слову оскорбительности не превышает того пре­
зрения, с которым человек "православный" всегда говорил о "бессерменах",
Никольский Д. О происхождении и смысле собственных имен некоторых животных // ФИЛ. зап.,
1900, вып. 4 — 5 . С. 2
Переферкович Н. Филологические заметки. I. К истории слова «суббота». И. К истории слова
«жид» // ЖМНП, 1913, октябрь. С. 269 — 270.
164
"латинянах" или "еретиках". Например, в Летописи: "И рече Кузмище Амбалу
Ключнику: о еретиче!.. помнишь ли, эюидовине, въ которыхъ портЬхъ пришелъ бяшеть?" (ПСРЛ, П, 114). В общем же, ни Русь Киевская, поглотившая хазарское царст­
во, ни Русь Новгородская, знавшая евреев по торговым сношениям, не видели в слове
жид ничего оскорбительного: оскорбительный оттенок сложился в Руси Москов­
ской, евреев не знавшей и относившейся к ним (как и к другим иностранцам и ино­
верцам) с крайней подозрительностью» (там же, с. 270—271). Ср. ответ великого
князя (Иоанна Васильевича. — Ред.) польскому королю Сигизмунду Августу в
1550 г. : «Жидамъ 'Ьздити въ Pocciio съ торгами непригоже, для того что оть нихъ
мнопя лиха делаются...» (Чтения Моск. Общ. ист. и древн., 1860, кн. 4, с. 78).
Однако, по мнению Н. Переферковича, оскорбительное значение слова эюид
вполне определилось лишь в царствование Елизаветы Петровны, т. е. около сере­
дины XVIII в. (ср. язык официальных документов второй половины XVIII в., в ко­
торых слово эюид не употребляется74). Но в народных говорах, как признает и
Н. Переферкович, отрицательная экспрессивная окраска этого слова определилась
гораздо раньше. Подобно тому, как в Западной Европе Juif или Jew является мета­
форой для ростовщика, так в народном русском языке слово эюид (с синонимом
эюидомор) связывается, главным образом, с понятием скупости и нечистоплотно­
сти, хотя оно не обижено и другими качествами... (там же, с. 273). Ср. У Гоголя:
«Чичиков богат, как эюид»; у Белинского: «Я эюид по натуре».
Статья ранее не публиковалась. Печатается по рукописи, сохранившейся в архиве на 5 листках
разного формата. — В. Л.
ЖИЗНЕРАДОСТНЫЙ, ЖИЗНЕРАДОСТНОСТЬ
Слово жизнерадостный представляет по своему образованию тип словосложе­
ния, необычный для русского языка. Синтаксическое отношение между обеими
частями слова (жизн-е-радостный) неясно. Жизнерадостный это 'радующийся
жизни, радостный, бодрый от полноты жизненных сил'. Но прилагательное радо­
стный в русском языке употребляется лишь а б с о л ю т и в н о , т. е. вне связи с за­
висимыми объектами. В этом отношении морфологический строй слова жизнера­
достный резко отличается от строя таких славянорусских образований, как жизне­
описание, жизнеощущение, жизнепонимание, жизнеспособность, а отсюда и жиз­
неспособный (= способный к жизни, способный жить) и т. п.
Параллелью к жизнерадостный, пожалуй, может быть книжное слово жизне­
стойкий, которое вошло в состав русского литературного словаря только в XX в.
Слово жизнестойкий не зарегистрировано даже словарем Грота — Шахматова
(1898, т. 2, вып. 2, с. 494). Оно образовано по образцу таких специальных слов, как
огнестойкий (ср. немецкое feuerfest), засухоустойчивый и т. п. Все эти факты ведут
к заключению, что слово жизнерадостный еще очень молодое образование в со­
ставе русского литературного языка и что в его строе отражается влияние со сторо­
ны чужого языка, вероятнее всего — языка немецкого.
И действительно, слово жизнерадостный не вошло ни в один толковый словарь
русского языка до Словаря русского языка под ред. Шахматова (1898, т. 2, вып. 2),
т. е. до самого конца XIX в. Отсюда можно заключить, что это слово образовалось
не ранее второй половины XIX в. Оно употреблено Л. Толстым в статьях «О наСм.: «Из официальных документов слово жид, как неподобающее, исчезает по вступлении евреев в
число российских подданных... в конце XVIII в.», (Переферкович. Указ. соч., с. 282, сноска).
165
родном образовании» (1862 г.): «Стоит взглянуть на одного и того же ребенка до­
ма, на улице и в школе: то вы видите жизнерадостное, любознательное сущест­
во...». Оно встречается у Лескова в очерке «Инженеры-бессребреники»: «День был
самый погожий и жизнерадостный», У М. Горького в рассказе «Тоска»: «И вот
вдруг стойкое, жизнерадостное чувство куда-то провалилось, улетело, погасло, а
на место его явилось нечто новое, тяжелое и темное (см. ел. Грота — Шахматова,
т. 2, вып. 2, с. 493; см. также: Михельсон, Русск. мысль и речь, 1, с. 234). Точно так
же производное существительное жизнерадостность ('радостное, не знающее
уныния отношение к жизни, неизменно бодрое настроение') появляется в языке
писателей после 60-х годов XIX в.
У П. Д. Боборыкина в повести «С убийцей»: «Мы в вас поднимем тон жизнерадостности». У Мельшина-Якубовича в очерках «В мире отверженных»: «Той мо­
лодой жизнерадостности, той бесконечной жажды — во что бы то ни стало суще­
ствовать, какие замечались в нем во время первой болезни, теперь не было и сле­
да». Любопытно извлеченное Словарем русского языка из газетного фельетона 90-х
годов образование жизнерадостъ: «Он, можно сказать, весь был смех и жизнерадостъ» (ел. Грота — Шахматова, т. 2, вып. 2, с. 493).
Можно предполагать, что слово жизнерадостный возникло под влиянием нем.
lebensfroh или lebensfreudig. В немецкой языковой системе синтаксическое соот­
ношение частей здесь вполне оправдано, нормально.
Характерны такие строки в «Записках» М. А. Корфа о поэте И. П. Мятлеве: «...в
целом Петербурге не было человека более «lebensfroh» и «lebenslustig», до такой сте­
пени, что не проходило ни одного бала, даже детского, на котором он, несмотря на
свои 48 лет, не плясал бы до упаду, наравне с самыми молодыми людьми» (Из запи­
сок барона (впоследствии графа) М. А. Корфа // Русск. старина, 1899, ноябрь, с. 292).
Статья ранее не публиковалась.
Сохранилась рукопись (5 пронумерованных листков, написанных, судя по бумаге, в разное время,
а также перепечатанный с нее машинописный текст (3 стр.) с авторской правкой. Рукопись озаглавле­
на автором: «История слова жизнерадостный (жизнерадостность)».
Печатается по машинописи, сверенной с рукописью. — Е. X.
ЖУПЕЛ
Многие старославянизмы в истории русского языка подверглись коренному се­
мантическому преобразованию. Условия и процессы, приводившие к ломке их
смысловой структуры, очень разнообразны. Иногда здесь играла большую роль
личная инициатива.
Характерна история значений слова жупел в русском литературном языке. Сло­
во жупел унаследовано русским литературным языком из языка старославянского.
Этимология этого слова не очень ясна. Жупел выводят обычно из лат. sulfur. Акад.
А. И. Соболевский предлагает связать жупел с каким-нибудь романским потомком
лат. sulfur. Уленбек пытается установить связь слова жупел с готск. swibls (Uhlenbeck, Arch, fur slav. Ph., 15, с 492). А. С. Преображенский тоже готов видеть в этом
слове старое заимствование из германского, но отмечает фонетические затрудне­
ния, связанные с такой этимологией (Преображенский, 1, с. 238).
Слово жупел обозначало горящую серу или смолу. Это слово было живым в
языке древнерусской письменности. Оно отмечено в языке древнейших русских
памятников церковного содержания. Например, в XI в.: «Да не огньмь и жюпелъмъ
потоплени блдемь (Гр. Наз.)» (Срезневский, 1, с. 884).
166
Однако, едва ли это слово было очень распространенным и широко известным.
В XV в. слово эюупел, как непонятное, иностранное, «неудобь познаваемое» внесе­
но в новгородский глоссарий и затем неизменно объясняется в азбуковниках XVI
— XVII вв. (Сахаров, т. 2, кн. 5, с. 122, 158). В Словаре Памвы Берынды слово эюу­
пел также подвергается объяснению: 'сера'. Непонятность слова эюупел для широ­
ких масс сказывается в таком словоупотреблении конца XVII — начала XVIII в.:
«... и скоро от серы, и от смолы, и от жупелу загорашася...» (Сиповский 1905,
с. 236).
Все же в «Лексиконе треязычном» (1704) Ф.Поликарпова приведена такая
группа слов:
Жупел — Oeiov, 6ed(piov, sulphure.
Жупелистый — дектод, sulphuratus.
Жупелъное м^сто — весотокод, sulphuraria.
Жупельный — OevcbSr/g, sulphurens.
В высоком слоге русского литературного языка XVII в. слово эюупел также не
было редкостным. Оно, например, встречается не раз у Державина:
От вихрей, с эюуплом преходящих,
И все огнем ядущих волн
Не удалится проч, — и завсегда,
Как твердый Тавр, душа его тверда.
(Победителю)
Ср.:
Как эюупел он Вулканов вверх
Горящими струит реками...
(Первая песнь Пиндара Пифическая)
Столбом дым, эюупел в воздух вьется,
Пожар, как рдяны волны, льется...
(Фонарь)
Но твой же может бросить тул
И эюуплов тьмы на князя ада.
(Гром)
У В. В. Капниста в «Видении плачущего над Москвою россиянина, 1812 г. окт.
28 дня»:
Могилы жупела и пепла кажут там
Обитель иноков и их смиренный храм.
В стихотворном языке первых двух десятилетий XIX в. слово эюупел также до­
вольно употребительно. Например, у И. М. Долгорукова в стихотворении «Судьбе»:
За гробом нет судьбы, нет случаев премены;
Там истина, там Бог, там эюупел, или рай.
У Батюшкова в стихотворении «Мои пенаты» — для обозначения дыма от пороха:
Двуструнной балалайкой
Походы прозвени
Про витязя с нагайкой,
Что в эюупел и в огни
Летал перед полками
167
Однако Пушкин не пользовался этим словом. К 30—40-ым годам XIX в. оно по­
степенно отходит в архивный фонд русской литературной лексики, хотя и применяет­
ся иногда в стиле архаической лирики и бытового сказа (чаще с церковной окраской).
Например, у Н. М. Языкова («Отрок Вячко»):
И с той горой бывает
Трясение — и молнию и жупел
Она бросает из себя.
У В. Ф. Одоевского в повести «Эльса»: «Ведь, прохожие дым-то видят, и дым-то
у вас не православный — серой да жупелом пахнет по всей улице».
В академическом словаре 1847 г. слово жупел признается устарелым, профес­
сионально-культовым, церковным. На нем ощутителен отпечаток церковности,
старинного культа (ср. употребление его у Мельникова-Печерского в романе «В
лесах»). Слово жупел лишь в 60—70-х гг. XIX в. возрождается с новым значением.
Своим возрождением оно обязано великому драматургу А. Н. Островскому. Куп­
чихе Настасье Панкратьевне из комедии «Тяжелые дни» это слово представлялось
страшным, пугающим. Значения его она не понимала, но общая экспрессивная ок­
раска звуков жупел, церковный ореол, окружающий это слово, заставляли купчиху
трястись от страха. В комедии А. Н. Островского находится такой диалог о словах
между Мудровым и Настасьей Панкратьевной (д. 2, явл. 2):
Н а с т а с ь я П а н к р а т ь е в н а : ...Вот я еще мудреных слов боюсь.
М у д р о в: Да, есть слова, есть-с. В них, сударыня, таинственный смысл сокрыт,
и сокрыт так глубоко, что слабому уму-с...
Н а с т а с ь я П а н к р а т ь е в н а : Вот этих слов я, должно быть, и боюсь. Бог его
знает, что оно значит, а слушать-то страшно.
М у д р о в: Вот, например-с...
Н а с т а с ь я П а н к р а т ь е в н а : Ох, уж не говорите лучше! право, я всегда себя
после как-то нехорошо чувствую.
Н а т а л ь я Н и к а н о р о в н а : Нет, что ж, пускай говорит; интересно послушать.
Н а с т а с ь я П а н к р а т ь е в н а : Разве уж одно словечко какое, а то, право,
страшно.
М у д р о в: Вот, например, металл! Что-с? Каково слово! Сколько в нем смы­
слов! Говорят: «презренный металл!» Это одно значит; потом говорят: «металл зве­
нящий. — Глагол времен, металла звон». Это значит, сударыня, каждая секунда при­
ближает нас ко гробу. И колокол тоже металл. А то есть еще благородные металлы...
Н а с т а с ь я П а н к р а т ь е в н а : Ну, будет, батюшка, будет. Не тревожьте меня!
Разуму у меня немного, сообразить я ваших слов не могу; мне целый день и будет
представляться.
М у д р о в: Вот тоже я недавно в одном сочинении читал, хотя и светского писа­
теля, но достойного уважения. Обаче, говорит...
Н а с т а с ь я П а н к р а т ь е в н а : Оставьте, я вас прошу. Уж я такая робкая, пра­
во, ни на что не похоже. Вот тоже, как услышу я слово: "жупел", так руки-ноги и
затрясутся.
М у д р о в: Да, есть словечки, есть-с. Вот тоже...
Н а с т а с ь я П а н к р а т ь е в н а : Батюшка, оставьте! Убедительно я вас прошу...
Что ж теперь заживо-то такие страсти слушать. (Островский 1904—1909, 3,
с. 420—421).
Под влиянием этой комедии слово жупел стало употребляться как иронический
символ грозного пугала. Ср. у Достоевского в «Братьях Карамазовых»: «Будем... не
168
бояться иных слов и идей, подобно московским купчихам, боящимся "металла" и
"жупела"».
Силу экспрессивного внушения, свойственную «мудрым словам», отмечал и
И. А. Гончаров в своих очерках «Слуги старого века». Один из этих старых слуг, Ва­
лентин, увлекавшийся чтением стихов Жуковского, здесь изображен как принципи­
альный защитник заумно-экспрессивной стиховой речи: «Если все понимать — так и
читать не нужно: что тут занятного! — отозвался он. — Иные слова понимаешь — и
то слава богу! Вон тут написано "радости", "страданье" — это понятно. А вот какието "пролетные пленители" еще "на часть нас обрекли" — поди-ка пойми кто!».
Ср. у Чехова в «Скучной истории»: «Мне обидно, что обвинения (молодежи. —
В. В.) огульны и строятся на таких давно избитых общих местах, таких жупелах,
как измельчание, отсутствие идеалов или ссылка на прекрасное прошлое».
Статья публикуется впервые по сохранившейся в архиве старой машинописной копии (на 6 страни­
цах) с авторской правкой. Сохранилась также краткая рукописная заметка (очевидно, это первоначаль­
ный вариант статьи о слове жупел), объединенная с заметкой о слове двурушничество под общим заго­
ловком «О жизни слов» (рукопись на 2-х листках ветхой оберточной бумаги; написано, по-видимому, в
тобольский период). Текст заметок о словах двурушничество и жупел предваряется кратким введением.
Ниже приводится полностью текст этого введения и заметка о слове жупел: «Русский язык и русская ли­
тература — это лучшее достояние и высшее достижение русского народа. История русского языка и ис­
тория русской литературы связаны между собою неразрывно. Это — две стороны одного и того же исто­
рического процесса развития русской культуры, русского народного творчества. Вот почему изучение
русской литературы немыслимо без параллельного углубленного изучения русского языка. Нельзя понять
литературное произведение, не зная языка соответствующей эпохи! Особенно много недоразумений бы­
вает при недостаточном знакомстве с историей слов и их значений. История слов чрезвычайно наглядно
показывает, как тесно связан язык с явлениями окружающей жизни и как органична связь истории языка
с историей общественной мысли и историей искусства. Недаром Пушкин заметил: "Изучайте значение
слов (говорил Декарт) и вы избавите свет от половины его заблуждений". Вот несколько иллюстраций из
истории слов... Слово жупел в языке русской публицистики со второй половины XIX в. стало употреб­
ляться в значении 'пугало, то, что внушает отвращение и ужас'. Например, и теперь можно прочитать в
газетах фразу вроде следующей: "Социализм является жупелом для западноевропейской буржуазии". По
своему происхождению слово жупел — старославянское. Оно раньше обозначало: 'горящая сера или
смола'. В этом значении оно и употреблялось русскими писателями до конца XVIII в., а потом вышло из
употребления, сохранившись лишь в церковном, культовом языке. Оно стало непонятным, а купчихе из
комедии Островского "Тяжелые дни" показалось прямо страшным. В этой комедии изображена беседа
Мудрова и Настасьи Панкратьевны о мудреных словах». Далее следует диалог, приводимый выше.
Слово жупел В. В. Виноградов упоминает также в других работах. Он пишет: «Для характеристики
взаимоотношений между церковнославянским типом и народно-литературным, а также русской пись­
менно-деловой и разговорно-бытовой речью очень ценны такие факты, как помещение в новгородском
словаре XIII в. (по списку Московской Синодальной кормчей 1282 г.) таких квалифицированных как
'неразумные на разум" слов и выражений: ад 'тьма', бисер 'камень честонъ', зело 'вельми', исполинъ
'сильный', ковь 'медь',/?ог 'сила', хам 'дързъ' и т. п.; или в новгородском словаре XV в. (по списку новг.
1431 г.): великодушен, доблесть, душевный блуд 'ересь' и 'нечьстие', жупел 'сера'... и др. под.» (Основ­
ные проблемы изучения образования и развития древнерус. литературного яз. //Виноградов. Избр. тр.:
История рус. лит. яз., с. 127). «В русском литературно-книжном языке XVI — XVII вв. некоторые разря­
ды славянизмов носили на себе отпечаток торжественной, несколько старинной экспрессии. Азбуковники
рассматривали их среди ученых и малопонятных для широкого круга читателей иностранных слов. Тако­
вы, напр., были: достояние ('наследие, обладание отцовым имением'), зодчий ('здатель, делатель храми­
нам'), жупел, изваянный...и т. п.» (там же, с. 131). — М.Л.
ЗАВАЛЯЩИЙ
В русском литературном языке среди экспрессивных имен прилагательных есть
небольшая группа слов с глагольной основой и суффиксом -ящий (работящий, не-
169
мудрящий, заблудящий, завалящий и некоторые др.). Эти образования сопоставля­
ются с однородными прилагательными на -ущий типа: завидущий, загребущий. В
них обычно видят русские новообразования с экспрессивными суффиксами, обо­
собленными от причастных форм7 . Их значение близко к значению превосходной
степени. Лишь акад. А. И. Соболевский настойчиво возводил эти слова к северно­
русским формам сравнительной степени имен прилагательных на -яе {мудряе, худяе и т. п.), ьаходя в этих образованиях ассимиляцию j и следующего ш (из мудряйш- будто бы получились мудрящ-) (Изв. ОРЯС АН, 1925, 30, с. 441). Позднее
этих новообразований касались проф. Ю. Поливка в статье Hrstka vypisku do ruske
gramatiky76 и частично Пантелеймон Ковалив (Ковалев) в статье The Development of
Verbal adjectives with the Formant *-nt in Slavonic Languages77.
Окончательное решение этого морфологического вопроса возможно лишь после
тщательного исследования истории всех относящихся сюда слов и социальногеографических пределов их распространения.
Слово завалящий (ср. укр. и бел. завалящий) вошло в русский литературный язык
из жаргона торговцев. Оно не было включено ни в «Словарь Академии Российской»
1789—1794 гг., ни в «Словарь Академии Российской» 1806-—1822 гг. Его нет и в сло­
варе 1847г. Лишь в словаре В.И.Даля мы находим слово завалящий: «Заваля(ю)щий
— дрянной, негодный, кинутый, заброшенный. Завалялый, завальный
товаръ, заваль, завальщина, завалялъщина лежалый товар, залежавшийся в лавке, в
складе» (1955, 1, с. 558). Однако и у Даля слово завалящий не связано со словом за­
валь. Между тем, завалящий встречается в языке писателей XVEQ в. и носит там яр­
кий отпечаток разговорного торгового диалекта. Например, в журнале «Зритель»
(1792 г.) в имитации стиля купеческой переписки: «Все то, что в наших лавках зава­
лью почитается, или все товары, которые похуже, отдаем мы в модные магазейны,
где они продаются очень скоро и весьма дорого, за что платим мы магазейщикам за
комиссию также не дешево, от чего получаем великий барыш. Магазейщики... берут
у нас самые худые и завалящие, да разводят сажу на масле и вытаскивают на сукнах
черные полосы, от чего трехрублевое сукно продавали даже по 25 рублей аршин, на­
зывая англицким или французским» (цит. по: Русск. сатирич. журналы XVD1 в.,
с. 293). Со словом завалящий связано не только торговое значение слова заваль, но и
такое же профессиональное употребление глагола завалиться — заваляться. Ср. у
Даля в повести «Отставной»: «Да у меня, признаться, десяток другой щеток есть за­
готовлено, так оне, себе, завалялись как-то, так я с ними-то и пошел бы; все чтонибудь можно выручить...» (Даль 1883, 2, с. 15). В словаре Грота — Шахматова указы­
вается еще московское торговое слово — завалка «залежалый товар», «заваль» (т. 2,
вып. 3, с. 768—770). Ср. у А. Н. Островского в пьесе «Семейная картина» (1847) в ре­
чи купца Ширялова: «Завалялась у нас штука материи. Еще в третьем году цена-то ей
была два рубля сорок за аршин. А в нынешнем-то поставили восемь гривен».
Слово завалящий широко известно народным крестьянским говорам. Здесь его
синонимы: завалющий и заваленный. В областных народных говорах слово заваля­
щий широко употребляется и в переносном, общем, не специально торговом значеСм. С. П. Обнорский. К истории словообразования в русском литературном языке // Сб. «Русская
речь», под ред. проф. Л. В. Щербы, нов. сер., вып. 1, 1927. С. 78.
Slovansky sbornik venovany jeho Magnificenci prof. FrantiSku Pastrnkovi. Redigoval MiloS Weingart.
Praha, 1923.
The Slavonic and east european Review, vol. 35, number 85, June, 1957.
170
нии 'дрянной, негодный' (ср. областные заваленный и завалющий). Поэтому можно
предполагать, что и русский литературный язык в период своего демократического
сближения с областными народными говорами (в 30—40-е годы) вновь воспринял
слово завалящий в его общем презрительно-экспрессивном значении. Ср. у Турге­
нева в повести «Степной король Лир»: «Возьмут корку хлеба завалящую, что соба­
ка нюхала, да прочь пошла...». У Салтыкова-Щедрина в «Убежище Монрепо»:
«...ежели нет совсем завалящих денег...». У Л. Мелыыина: «Иметь при себе товари­
ща, хоть плохенького, хоть завалященького» («В мире отверженных»). У Чехова:
«Найду-ка я тебе, знаешь, какого-нибудь завалященького и простоватенького чело­
вечка, примешь ты для видимости закон и тогда — гуляй, милашка».
Параллелью к морфологическому способу образования этого слова в народных
говорах может служить употребление слова любящий в простонародном языке. У
П. И. Якушкина в очерке «Небывальщина» передается такой разговор с крестьяна­
ми: « — А вы куда едете? — спросил я моего спутника по дороге. — А мы в лес
едем, любящий человек; в казенный лес...»78. К слову любящий относится примеча­
ние автора: «Эта форма глагола любящий мне встречалась несколько раз в Орлов­
ской, Рязанской, Тульской, Воронежской губ., частью в Калужской, вообще в чер­
ноземной полосе. И мне кажется, что не может быть более комплимента, как ска­
зать, что ты — такой человек, который может любить» (там же)79.
Опубликовано вместе со статьей «Воззрение» под общим названием «Историко-этимологические
заметки» в сб. «Этимологические исследования по русскому языку». Вып. 1 (М., 1960). Сохранился
оттиск статьи и неполный машинописный текст с авторской правкой.
Публикуется по оттиску, уточненному по этому тексту с внесением ряда необходимых поправок.
— И. У.
ЗАВАРИТЬ ДЕЛО
Семантическая эволюция слова определяется не только формированием новых
контекстов его употребления и — соответственно — его новых смысловых оттен­
ков, но и распадом, видоизменением, переосмыслением или ассоциативным рас­
слоением тех фразеологических единств, которые сложились около этого слова.
Сдвиги в области фразеологически замкнутых употреблений слова нередко ведут к
образованию новых его значений.
Глагол заварить в современном русском языке имеет два круга значений. Один
тесно связан с исконным общеславянским значением корня вар- 'кипяток, жар5. Это
значения: 1) 'положить в кипяток, обдать или залить кипятком'. «Нервный господин
этот сходил за горячей водой и заварил себе чай» (Л. Толстой, 1936, т. 27, с. 8) и
2) техническое: 'залить расплавленным металлом пустоты, образовавшиеся при литье
в каком-нибудь литом предмете'. Оба эти значения — номинативные, свободные. От
них отделен другой семантический круг, в пределах которого вращается то же слово
заварить. Этот круг очень узок и тесен фразеологически. Сюда относится, в сущно­
сти, одно и притом не свободное, фразеологически связанное значение, которое сло­
варем Ушакова формулируется так: 'приняться за что-н[ибудь]; начать делать чтонибудь] (неприятное, хлопотливое)'. Такое употребление глагола заварить квали­
фицируется как особенность разговорно-фамильярной речи (Ушаков, 1, с. 896). Такое
же разговорно-фамильярное значение развилось и в глаголе завариться.
Якушкин И. И. Сочинения. Спб, 1884. С. 127.
См. в словаре Даля (1912, 2, с. 731) разграничение значений слов любящий и любящий в зависимо­
сти от места ударения. — Ред.
171
Прежде всего необходимо раскрыть (этого, к сожалению, не делает словарь
Ушакова) все фразеологические контексты глагола заварить в этом значении: за­
варить дело, заварить музыку (ср. «кто заварил всю эту музыку?»), заварить ис­
торию, заварить кашу, заварить канитель — вот основной фонд устойчивых со­
четаний, в которых реализуется это значение глагола заварить. Понятно, что кроме
этих экспрессивных обозначений объекта действия при глаголе заварить возможно
и местоименное указание на него {заварил все это и т. п.).
Легко видеть, что здесь все названия объекта действия образуют один, хоть и
очень пестрый, ряд экспрессивных синонимов разговорной речи. Это — все экс­
прессивные заместители метафорического употребления слова каша (ср. расхлебы­
вать кашу). Ср. у Салтыкова-Щедрина в «Господах Головлевых»: «умел кашу за­
варить — умей её и расхлебывать» У А. П. Чехова в рассказе «Шведская спичка»:
«делай, как сам знаешь, а меня избавь... Ты заварил кашу, ты и расхлебывай!» И,
действительно, все эти фразеологические сочетания выросли на основе пословицы:
заваривши кашу — не жалей масла.
Эта пословица отмечалась при слове заварить еще в словарях Академии Рос­
сийской (XVIII в. и начала XIX в.). В «Словаре Академии Российской, по азбучно­
му порядку расположенном» под словом заварить, кроме прямого значения 'на­
чать варить', приводится лишь прачешный термин заварить белье и пословица за­
варивши кашу, не жалей масла. Эта пословица, по словам составителей, употреб­
ляется «к означению, что начавши важное дело, не должно щадить иждивения или
трудов» (ел. АР, 1809, ч. 2, с. 495-496). В «Словаре церковнославянского и русского
языка» уже находим, наряду с поговоркой заварил кашу — не жалей масла 'начав
дело, не жалей трудов или денег', — обособившееся от нее выражение заварить
кашу 'начать хлопотливое дело' (ел. 1867—1868, 2, с. 11). Ср. у Хераскова:
Хорошую хотел ты кашу заварить.
(Человеконенавистник)
Ср. у Тургенева в «Холостяке»: «Ведь ответственность, можно сказать, на мне ле­
жит: я ведь эту кашу заварил». У Гл. Успенского в очерке «Через пень-колоду. IV.
Перестала»: «Да такую кашу заварила, еле-еле я вином судей отпоил, а то бы меня,
раба божьего, и выдрали бы да из деревни бы вон выгнали... Вот ведь чего намути­
ла!». Ср. у Лермонтова в «Сашке»:
А дай сойтись, так заварится каша, —
В кулачки, и ...прощай, планета наша.
По-видимому, под влиянием фразы заварить кашу в значении 'затеять хлопот­
ливое и неприятное дело' развивается (правда, в довольно узком фразеологическом
кругу) переносное значение глагола заварить 'затеять что-нибудь' (чаще — непри­
ятное и хлопотливое).
Дальнейшее расширение круга фразовых связей глагола заварить в этом упот­
реблении происходит посредством подстановки «синонимообразных» слов, кото­
рые по своим экспрессивным оттенкам и по своему реальному значению могут
быть подведены под понятие каши — 'хлопотливого и неприятного дела'. Понятно,
что в каламбурно-ироническом стиле рядом с кашей могли оказаться и другие од­
нородные кушанья. Например, у А. С. Пушкина в письме А. А. Орлову (№ 637):
«Даю вам слово, что если они чуть пошевельнутся, то Ф. Косичкин заварит такую
кашу или паче кутью, что они ею подавятся» (Пушкин, Переписка, 1908, 2, с. 345).
Но прежде всего синонимической заменой каши оказывается слово дело. Напри­
мер, у Гоголя в одной из первоначальных редакций повести о капитане Копейкине:
172
«Но, наконец, может быть, испугавшись, сам видя, что дело, так сказать, заварил не
на шутку...». Ср. в «Ревизоре» употребление глагола завариться. «Да, нехорошее дело
заварилось\» Далее намечается сочетание глагола заварить со словами типа кутерь­
ма, бой, сумятица, суматоха, свадьба, пир и др. У Пушкина в «Пире во время чумы»:
И, заварив пиры да балы,
Восславим царствие Чумы.
Ср. в «Руслане и Людмиле»:
Сошлись, и заварился бой.
У Гоголя в «Женитьбе» (в речи свахи Феклы): «Что? А вот он тот, что знает по­
вести дело! без свахи умеет заварить свадьбу\» Ср. в «Мертвых душах»: «...не буду­
чи в состоянии решить, он ли сошел с ума, чиновники ли потеряли голову, во сне ли
все это делается, или наяву заварилась дурь почище сна...». У Писемского в «Тысяче
душ»: « [Он] не восхищался окружавшей его природой, в которой тоже, как бы под
лад ему, заварилась кутерьма: надвинули со всех сторон облака, и потемнело, как в
сумерки». У Тургенева в «Нахлебнике»: « А Галушкин его к суду. Полькин сын туда
же... Заварилась каша. Покатили просьбы». У Н. С. Лескова в очерках «Пигмеи»:
«Вдруг, знаете, сразу мне все ясно представилось: за какое я непосильное дело взял­
ся... Ругательски себя ругаю, что заварил этакую крупную кашу». В романе «Некуда»
(3, гл. 5): «Чорт меня дернул заварить всю эту кашу и взять на себя такую обузу», —
думал он, стараясь заснуть и позабыть неприятности своего генеральского поста».
Статья публикуется впервые как композиция из сохранившихся в разрозненном виде фрагментов тек­
ста, написанного в разное время. В архиве есть также машинописная копия с авторской правкой. — М. Л.
ЗАВЗЯТЫЙ
В составе лексики русского литературного языка находится некоторое количе­
ство украинизмов и белоруссизмов. Эта родственная примесь до сих пор еще не
подвергалась тщательному историко-лингвистическому анализу. Разные слои ее не
выделены. В некоторых случаях «странность» морфологической структуры славян­
ского слова выдает его невеликорусский тип.
Слово завзятый, свойственное разговорному стилю современной литературной
речи, употребляется в значении: 'настоящий, истый, страстный, с увлечением пре­
дающийся чему-нибудь, отчаянный', напр., завзятый игрок, завзятая сплетница,
завзятый спорщик.
Слово завзятый применяется в узком кругу фразеологических сочетаний. Оно
является эмоционально-усилительным эпитетом только тех имен существительных,
относящихся к категории лица, которые имеют качественно-характеристическое
значение, напр., театрал, балетоман, шахматист и т. п.
По своей морфологической структуре слово завзятый кажется причастием от гла­
гола завзять. Но такого глагола нет в русском литературном языке (ср. забрать).
Между тем в украинском и белорусском языке соответствующее слово входит в
большое лексическое гнездо родственных образований. Например, в «Словаре бело­
русского наречия» И. И. Носовича находим: «Завзятный, прил. 'Гордый, заносчивый,
неуступчивый'. Який ты завзятный, тобе и слова не скажи. Завзято, нареч. 'Занос­
чиво, отважно, гордо'. Завзято поступив. Завзятосць, и, с, ж. 'Заносчивость, сме­
лость, дерзость'. Откульу его такая завзятосць берецца, што никого не боицца.
Завзятый, прил. 'Чванный, дерзкий, заносчивый'. Завзятому нечего и говориць
гетаго. Завзятый тольки себе видзиць. Завзяценъкий, прил. смягч. 'Щекотливенький'. Завзяценъкий норовець.
173
Завзяцъца, сов. глагола возвр. Забирацъца. — 1) 'Почувствовать силу свою'. Завзявся, як побогацев. 2) 'Зазнаться, стать дерзким'. Завзявся, нос задрав» (Носович,
Сл. блр. нареч., с. 162). Ср. украинск. завзятый, завзяття 'смелость, упорство, вы­
держка'.
Слово завзятый не было зарегистрировано ни одним словарем русского литера­
турного языка до словаря В. И. Даля. Даль приводит это слово как областное, юж­
ное и западное (т. е. как употребительное лишь в народных говорах, близких к ук­
раинскому и белорусскому языкам). И значение этого слова, отмеченное Далем,
свойственно, главным образом, украинскому и белорусскому языкам: 'бойкий,
предприимчивый, который постоит за себя' (сл. Даля 1880, 1, с. 576). Украинскому
завзятый (ср. украинское завзяття — 'смелость, отвага, выдержка, упорство'), бе­
лорусскому заузятый соответствует польское zawziety с тем же кругом значений.
В русской литературе слово завзятый впервые появляется в конце XVIII в. —
начале XIX в. в языке писателей украинского происхождения — в значении 'бес­
страшный, отважный, настойчивый, упорный'. У В. Т. Нарежного в «Бурсаке»: «Он
в жару восторга обещался подготовить еще человек пять, шесть из самых завзя­
тых» [т. е. смелых, отважных. — В. В.] (ч. 4, гл. 9). В повести О. М. Сомова «Гай­
дамак» (1825 г.): «"Какой завзятый чумак! какой лихой парень, какой статный и
пригожий мужчина! какой богатый и тароватый!", — раздавалось отовсюду»
(см. Русск. старина, 1883, т. 39, июль, с. 87). У Гоголя в «Тарасе Бульбе»: «Демид
Попович тоже перешел туда, потому что был сильно завзятого нрава козак — не
мог долго высидеть на месте» (ч. 8). У Н. И. Костомарова в «Богдане Хмельниц­
ком»: «...сам Хмельницкий, проезжая по рядам своих завзятых молодцов, говорил
им не длинные речи, а коротко напоминал им, что они воюют за веру» (Костома­
ров, Богдан Хмельницкий, т. 2, гл. 4).
Влившись в словарь русского литературного языка, слово завзятый расценива­
ется как народно-областное, получает ироническую окраску и расширяет контек­
сты своего употребления. Соответственно новой экспрессии и новому употребле­
нию изменяется и общее значение этого слова. Оно становится в один синонимиче­
ский ряд с такими словами, как отъявленный, сущый, настоягцый*0. Например, у
Салтыкова-Щедрина: «Все наклонности завзятой приживалки: празднословие,
льстивая угодливость ради подачки, прожорливость — росли с изумительной бы­
стротой» («Господа Головлевы»). У Тургенева в «Нови»: «Обхватив по модному
большой белый хлеб обеими руками и переламывая его пополам над тарелкой супа,
как это делают завзятые парижане в "Cafe riche"...» (гл. 14). У Тургенева же в
очерке «Пэгаз» (1871): «У меня, как у всякого завзятого охотника, перебывало
много собак, дурных, хороших и отличных». У Станюковича в «Омуте»: «С опыт­
ностью завзятого дипломата он не показывал и вида, что замечает перемену».
Эти экспрессивно-семантические изменения в употреблении слова завзятый
происходили в русском литературном языке с 40—50-х годов XIX в.
Статья опубликована в «Докладах и сообщениях» филологического факультета МГУ, вып. 3
(М., 1947) вместе со статьями о словах никчемный, отщепенец под общим заглавием «Из истории рус­
ской литературной лексики. (К вопросу об исторических связях русского, украинского и белорусского
языков)». Публикации предпослана вводная часть, в которой сказано: «Языки единой восточно­
славянской ветви — русский, украинский, белорусский, связанные между собою тесными братскими
отношениями, находились (и находятся) на протяжении всей своей истории в самом близком культурЛюбопытно, что и в областных народных русских говорах (владимирских, саратовских, устюженских) слово завзятый имеет ту же окраску и то же значение.
174
ном взаимодействии. Они щедро делились друг с другом культурными достижениями и идейными
ценностями. Конечно, сильнее и разнообразнее было, особенно со второй трети XVIII века, влияние
русского языка как языка наиболее передового и развитого, на процессы развития и обогащения укра­
инского и белорусского языков. Но и для истории русского языка это живое общение с украинским и
белорусским языками было в высшей степени плодотворно. В словарную сокровищницу русского ли­
тературного языка внесли свой вклад и украинский и белорусский языки. Вот несколько иллюстраций
из истории русской литературной лексики».
В архиве сохранилась рукопись (на 4-х листках ветхой бумаги, написанных в разное время) и ста­
рая машинописная копия с авторской правкой. Печатается по оттиску, сверенному с авторской руко­
писью, с внесением ряда необходимых поправок и уточнений. — М. Л.
ЗАВИРАЛЬНЫЙ
В системе языка все слова соотносительны и взаимообусловлены. Но между
разными разрядами и сериями слов эта семантическая связь неоднородна и по сте­
пени и по качеству. История некоторых слов является как бы зеркальным, иногда
перевернутым отражением истории других слов, с ними неразрывно связанных.
Так, процесс возникновения и употребления слова завиральный нельзя понять над­
лежащим образом вне связи с историей слова либеральный на русской почве.
Слово завиральный в русском литературном языке является словом несвобод­
ным. Его значение фразеологически связано с очень узким контекстом — зави­
ральными могут быть только идеи. Самый морфологический строй слова завираль­
ный несколько противоречит нормам литературного словообразования. По значе­
нию завиральный связано с глаголом завираться. Ср. У Н. А. Некрасова в стихо­
творении «Недавнее время»:
... — Пробегал я сейчас
Вашу книгу: свободы крестьянства
Вы хотите? На что же тогда
Пригодится вам ваше дворянство?
Завираетесь вы, господа!
Но образования на -льный обычны лишь от переходных глаголов (ср. носильное
платье, точильный станок и т. п.).
Все это выдает каламбурную, ярко экспрессивную природу этого слова. Зави­
ральный, конечно, не значит: 'ложный, вздорный', как полагает словарь Ушакова
(1, с, 901) . Это определение, прежде всего, не выражает фразеологической замк­
нутости слова завиральный в пределах устойчивого словосочетания завиральные
идеи. Кроме того, завиральный, несомненно, было образно-каламбурным отголо­
ском слова либеральный. Именно эта едко ироническая, презрительная оценка ли­
беральных идей характеризует употребление этого неологизма начала XIX в. в рус­
ском языке 10—20-х годов прошлого столетия. В этой экспрессии обнаруживается
и социальная идеология той среды, где родилось это слово. Это — среда реакцион­
ного дворянства, враждебно относившегося к либеральным веяниям и революци­
онным настроениям передовой интеллигенции в период после Отечественной вой­
ны 12 года. Необходимо хотя бы вскользь коснуться условий усвоения русским
обществом начала XIX в. слова либеральный. Либеральный восходит к франц. lib­
eral в его политическом применении. Известно, что liberal как термин политическо­
го языка отмечается в первый раз в знаменитом воззвании (proclamation) Наполеона
Ср. в словаре Грота — Шахматова: «В чем много лжи, врак, вздору, нескладицы» (1899, т. 2,
вып. 3, с. 803).
175
от 19 брюмера, — по нашему 13 ноября 1799 г. Затем слово liberal вошло в язык шmt de Stael, Benjamin'a Constant'a, Chateaubriand 'a82.
В русском языке франц. liberal уже в первом десятилетии XIX в. то передавалось
с помощью суффикса -ный формой либеральный, то подвергалось переводу. Пред­
лагалось передавать это слово выражением: свободно мыслящий. Ср. напр. в «Рос­
сийском музеуме» за 1815 г. замечание: «Известно, какому злоупотреблению под­
вергалось во время и после революции слово liberal, 'свободно мыслящий'» (ч. 4,
с. 310). Пушкин придумал слово вольнолюбивый', ср. в оде «Кинжал» (1821):
Но Брут восстал вольнолюбивый...
В послании «Чаадаеву» (1821):
Вольнолюбивые надежды оживим...
В «Евгении Онегине» (2, VI, в характеристике Ленского): «Вольнолюбивые меч­
ты». В письме к Н. И. Гречу (21 сентября 1821 г.) Пушкин комментирует это слово:
«Вчера видел я в С.(ыне) О.(течества) мое послание к Ч=(аадаев)у, уж эта мне цен­
зура! ! Жаль мне. что слово вольнолюбивый ей не нравится, оно так хорошо выража­
ет нынешнее l i b e r a l , оно прямо русское, и верно почтенный А. С. Шишков даст
ему право гражданства в своем словаре, вместе с шаротыком и с топталищем» (Пе­
реписка, Спб., 1906, 1, 35)83.
П. А. Вяземский перевел слово liberal через законно свободный. Н. М. Карамзин
(в письме от 8 апреля 1818 г.) возражал: «Liberalite принадлежит к неологизму на­
шего времени: «я не мастер переводить таких слов. Знаю свободу, из нее можно
сделать свободность, если угодно. Liberal в нынешнем смысле свободный; а закон­
но-свободный есть прибавок» (Старина и новизна, 1987, кн. 1, с. 49).
В консервативных кругах слово либеральный было окрашено экспрессией иро­
нии и пренебрежения. П. А. Вяземский так отзывался об И. И. Дмитриеве — поэте
и министре: «...иногда и клеймил умствования и притязания заносчивой молодежи
шуточным прозванием: завиральных идей». Грибоедов воспользовался этим харак­
теристическим словом в «Горе от ума» (в речи Фамусова; д. 2, явл. 3):
Пожало-ста, при нем не спорь ты вкривь и вкось
И завиральные идеи эти брось.
У Ксен. Полевого в «Записках о жизни и сочинениях Н. А. Полевого»: «Я почи­
таю необходимым объяснить в этом отношении умоначертание и направление по­
койного моего брата, потому что некоторые думали видеть в нем какого-то беспо­
койного человека, крикуна, наполненного завиральными идеями» (Полевой 1934,
с. 219). Ср. позднее у Герцена в «Былом и думах»: «Дмитрий Павлович имел все те
достоинства, которые высшее начальство ищет в человеке нашего века, без тех не­
достатков, за которые оно гонит его: образованье, хорошая фамилия, богатство, аг­
рономия и не только отсутствие "завиральных идей", но и вообще всяких происше­
ствий в жизни» (ч. 4, гл. 31). У Островского в комедии «Доходное место»: «Вот что
я тебе советую в последний раз: укроти немного свой характер, брось завиральные
идеи, брось, глупо ведь, служи, как служат все порядочные люди, то-есть гляди на
жизнь и на службу практически» (д. 1, явл. 9). У Н. С. Лескова в «Захудалом роде»:
«...Червев за свои "завиральные идеи" послан жить под надзором в Белые берега».
См. Dictionnaire etymologique de la languefrancaisepar Oscar Bloch, т. 2, 1932, p. 14. Cp. Max / Frei. Les
transformatoins du vocabulairefrancaisl'epoque de la revolution (1789 - 1794). Paris, 1925, pp. 135 — 136.
Ср. о слове либерал в доносе Ф. Булгарина (Модзалевский, с. 20).
12 —История слов
176
Ср. в «Воспоминаниях В. Н. Никинина» (конца XIX в.): « — Не слыхали ли вы,
— спросил я Левицкого, — кто это Щапов и за что его отправили на родину.
— Он профессор и сочинитель, проповедывал какие-то, на казенном наречии,
"завиральные идеи", — отозвался он, — ну за это его и послали в родные тундры,
где глас его будет вопиющим в пустыне» (Русск. старина 1906, октябрь, с. 68). У
Салтыкова-Щедрина в «Истории одного города»: «Поворот Грустилова дал либе­
рализму
новое
направление,
которое
можно
назвать
центробежноцентростремительно-неисповедимо завиральным» (гл. 3).
Опубликовано вместе со статьями о словах пошлый, неудачник, крепостник, гвоздь (гвоздь чегонибудь: гвоздь сезона, гвоздь выставки) под общим названием «Из истории русской литературной
лексики» в Ученых записках МГПИ им. В. И. Ленина (т. 42, каф. русск. яз.; М., 1947). В архиве сохра­
нилась машинописная копия с авторской правкой и рукопись на 6 листках ветхой бумаги, написанных
в разное время разными чернилами и карандашом. Здесь печатается по оттиску, сверенному по автор­
ской рукописи, с внесением ряда необходимых поправок и уточнений. — М. Л.
ЗАВИСЕТЬ
В истории некоторых русских слов наблюдается поразительный семантический
параллелизм в ходе изменения значений с эквивалентными словами западноевропей­
ских языков. Иногда общность заметна и в морфематической структуре таких слов. В
некоторых случаях можно установить и прямую смысловую связь и соотносительность
русского слова с его западноевропейскими эквивалентами. Тем не менее о калькиро­
вании полном или частичном во многих из таких примеров не может быть и речи.
Слово зависеть распространилось в русском литературном языке не ранее начала
ХУШ в. Старое ударение (на предпоследнем слоге; ср. виселица, висельник), морфо­
логическая изолированность этого слова, независимость (от префиксального осложне­
ния) его видового употребления, своеобразие его значения — все это как будто намека­
ет на давний отрыв слова зависеть от гнезда висеть и производных (ср. чеш. zdviseti).
Так как глагол висеть в древнерусских памятниках обычно имеет ударение на
корневом элементе (висеть и т. п. 4, ср. виселица и укр. eucimu), то, надо думать,
зависеть со своим старым ударением рано подверглось деэтимологизации и отде­
лилось от других морфологических серий слов, связанных с корнем вис- (висеть,
висячий и т. д.). Между тем глагол зависеть неизвестен в древнерусской письмен­
ности. Больше того: нельзя найти следов его употребления в русском письменном
языке до конца XVII — начала XVIII в. При таких обстоятельствах невольно воз­
никает подозрение, не возник ли и не распространился ли глагол зависеть в рус­
ском литературном языке под влиянием западнорусского языка (украинского) или
западнославянских языков. Современному польскому литературному языку слово
zawisiec неизвестно. Родственные русскому глаголу образования отыскиваются
лишь в украинском — зависти, чешском — zaviseti и болгарском — завися
(см. ел. Грота — Шахматова 1899, т. 2, вып. 3, с. 809—810).
В русских народных говорах слово зависеть мало распространено и, можно ду­
мать, укрепляется в них под влиянием литературного языка (ел. Даля 1880, 1,
с. 577) 5. Слово зависеть в его современных значениях сформировалось поздно и
См.: Васильев Л. Л. О значении каморы в некоторых древнерусских памятниках XVI — XVII вв.
// Сб. по русск. яз. и словесности. Т. 1, вып. 2. Л., 1929. С. 102.
85
В ел. Грота — Шахматова для характеристики простонародного употребления глагола зависеть
приведена лишь цитата из речи крестьян в «Плодах просвещения» Л. Толстого: «Дело у нас, поч­
тенный, зависит, примерно, вот в чем: предлегал он нам летось рассрочить. Мир на то и взошел
177
нашло себе твердую почву лишь в пределах литературно-книжного языка XVIII в.
Как будто возможно поставить его в связь с укр. зависти. Однако само это укра­
инское слово тоже нуждается в объяснении (ср. укр. зависимий). Тем более, что по­
ка нет вполне надежных оснований признать укр. зависти старинным народным
словом. Не укоренилось ли это слово в украинском языке под влиянием русского
или западнославянских языков?
Слово зависеть по своему морфологическому строю и по своим значениям
представляется соотносительным с нем. abhangen и франц. dependre. В глаголе ab­
hangen, наряду с прямым конкретным значением 'свисать, висеть в некотором рас­
стоянии от чего-нибудь', также с XVIII в. развилось переносное отвлеченное 'быть
подчиненным чьей-нибудь воле, находиться в чьей-нибудь воле, власти, зависеть'.
На почве этого переносного значения в немецком языке выросла цепь производных
слов: abhangig 'зависящий, зависимый, подвластный', unabhangig 'независимый',
die Abhangigkeit 'зависимость' (или как переводилось в русско-немецких словарях
XVIII в. 'зависительность'), Unabhangigkeit 'независимость' (см. Аделунг, Поли,
леке, ч. 1, с. 13; ч. 2, с. 722—723). Все эти слова находят себе соответствие в рус­
ских словах зависимый, зависимость, независимый, независимость. Между тем в
самом немецком языке глагол abhangen до XVIII в. употреблялся только в значении
'свисать' (herabhangen). Новое отвлеченное значение 'зависеть' развивается в нем
под влиянием французского dependre (ср.: Это зависит от обстоятельств — Cela
depend des circonstances; Я ни от кого не завишу — Je ne depends de personne; Уро­
жай хлеба зависит от дождей — La recolte des bles depend des pluies). Cp. {dependance — 'зависимость', dependant— 'зависимый').
В самом же французском глаголе dependre значение 'находиться под властью
кого-нибудь, быть зависимым от кого-нибудь' сложилось только в XVI столетии
(Bloch, 1,с.2И—212).
Показательно, что в «Немецко-латинском и русском лексиконе» 1731 г. слово
зависеть встречается лишь в переводе примера на употребление глагола stehen: «es
steht ihm das Leben, Haab und Gut darauf, agitur de ejus capite, salute, fortunis omni­
bus, в том живот и имение его зависит, чрез то может живота и имения своего ли­
шен быть» (с. 602). Нем. abhangig, clivosus здесь переводится через 'навислый, на­
клонный' (с. 6). В связи с этим можно отметить, что глагола зависеть нет в «Лек­
сиконе треязычном» Ф.Поликарпова (1704). В «Географии генеральной» (1718):
«Страшно бо есть, аще человек грамотный и ученый не увесть солнечного обхож­
дения, понеже вся на нем времена года дни и ночи ина зависят» (с. 372).
Таким образом, хотя и приблизительно, но устанавливается более точно время
распространения слова зависеть в русском литературном языке: не позже 10—20-х
годов XVIII в. В «Лексиконе российском и французском, в котором находятся поч­
ти все Российские слова по порядку Российского алфавита» 1762 г. уже помещено
слово зависеть в соответствии франц. dependre и приведены такие фразы офици­
ально-светского и делового стиля: «Ето зависит от вашего учтивства — Cela de­
pend de votre civilite Сие зависит от вашего произволения — Cela depend de votre
bonne volonte» (c. 202).
Следовательно, глагол зависеть в 50—60-х годах XVIII в. вошел в очень широ­
кий литературно-бытовой и официально-деловой речевой обиход. Однако трудно в
мнением и нас вполномочил...». Это — типичная речь «бывалого человека» из народа, криво и ис­
каженно имитирующая литературный язык.
12*
178
зависеть признать прямое калькированное воспроизведение франц. depend или
нем. abhangen. Ведь между приставками — русской за-, франц. de-, нем. аЪ
прямого смыслового параллелизма нет (ср. deflexion — 'отклонение (световых лу­
чей)', derouler — 'развертывать', developper — 'развертывать, раздвигать' и т. п.).
Кроме того, если бы зависеть возникло как непосредственный калькированный
Перевод немецкого abhangen или франц. depend, то по крайней мере в русском ли­
тературном языке XVIII в. в этом слове выделялись бы его морфологические части
за-висеть и ударение находилось бы на -висеть (ср. висеть, повисеть, провисеть и
т. п.). Правда, нельзя признать случайным, что то же сплетение значений, что и в
немецком abhangen, наблюдается и в глаголе зависать (укр. зависати, польск.
zawisac:), который известен областным народным говорам в значении 'свешивать­
ся, висеть позади чего-нибудь, на чем-нибудь' («Хмель зависает на згороде.»
Псков. (И. Евсеев). Во всяком случае, полон глубокого интереса тот факт, что в
языке А. П. Сумарокова в значении 'зависеть' употребляется глагол зависать (за­
висать?): «От того креста зависало все мое благополучие, а от етова оно зависать
не будет» (Сумароков 1787, ч. 5, с. 6); «...ум от знатности зависает...» (ч. 5, с. 55);
«...будучи зависаема от дяди...» (там же, с. 54; ср. также ч. 5, с. 15, 73).
Конечно, можно было бы предположить, что форма зависеть появилась в приказно-деловой речи начала XVIII в. внутренним путем как соотносительная с за­
виснуть (ср. польск. zawisnac). В «Словаре польского языка» Линде отмечены та­
кие польские глагольные слова и некоторые производные от них: «zawisnoc,
zawislosc, zawisac, zawisnac od kogo, dependowac od niego, bye w zawistosci, zelezec»
(Linde, 6, с 946—947).
Например, в «Материалах для истории имп. Академии Наук» (т. 1, СПб.,
1885): «Оная состоять будеть из 3 классов, изъ которыхъ производиться будуть:
Въ первомъ — всЬ науки математичесюя и которыя отъ оныхъ зависнуть. Во
второмъ — вс*Ь части физики. Въ третьемъ — литере, гуманюресъ, гистор1а, пра­
во натуры и народовъ» (т. 1, с. 22—23, 1724). Необходимо отметить своеобраз­
ный пример употребления прошедшего времени — зависл (от зависнуть; ср.
польск. zawinac в «Артаксерксове действе» (1672 г., л. 71 об.): «О гордость, скоропогибел[ь]ная сень! Не могл еемь удовол[ь]ствоватися всемирною честию!
Гордостью ж[е] и дерзостью ныне же зависл есм[ь] междоу честию и бесчести­
ем!» (Артаксерксово действие, с. 274). Но вероятнее предполагать, что зависеть
— литературное заимствование конца XVII — начала XVIII в. из украинского
языка. А в украинский язык это слово проникло из западнославянских языков.
Первоначально это было слово официально-деловой и ученокнижной речи. В нем
наметилось еще в XVIII в. два оттенка значения: 1) 'находиться во чьей-нибудь
власти, воле, в зависимости от кого-нибудь, чего-нибудь'; 2) 'быть обусловлен­
ным чем-нибудь, быть следствием какой-нибудь причины' (см. ел. АР; ел. 1867,
2, с. 15; ел. Даля 1880, 1,с. 557).
Вот несколько иллюстраций из памятников русского языка начала XVIII в.:
«Рижскш оберъ-комендантъ Полонскш, 19 ноября, донесъ, что въ Рижскомъ,
Д1амент-Шанскомъ и въ Перновскомъ гварнизонахъ при артиллерш въ
ьгЬкоторыхъ припасах превеликая нужда зависитъ, а взять ихъ тамо не откуда...»
(1713 г.) (цит. по: Воскресенский, 1, с. 493); «... каждому особл1вои секретарь по­
зволяется им'Ьть, которой токмо отъ своего президента и его указовъ завхегтъ, а до
Коллепевъ дНЬю не им^етъ» (1720 г.) (Доклады и приговоры в Сенате, 1887, т. 3,
кн. 1, с. 34—35).
179
В «Архиве князя Ф. А. Куракина»: «Топерь надлежить предусматривать, въ со­
стояли ль будемъ учинить, чтобъ такъ сильнымъ быть противу флоту агленскаго
на мор*к, отъ чего вс'Ь операщи военныя зависятъ противу Швецш» («Записки кн.
Б. И. Куракина о войне и мире», 1720, с. 343). Там же: «И въ томъ cie безсоюзство
всегда зависать, чтобъ корону... къ перелому правъ и вольности королевства не
допустить» (т. 3, «Мемуары», 1710—1711, с. 275). Ср. также «Генеральный регла­
мент, или Устав» (Генеральн. регламент, с. 16).
В «Походном журнале 1722 г.» (СПб., 1855): «А паженыя сваи нынешнею зи­
мою въ верху на берегу Волги выпазить и шипы сделать, и чтобъ особливой
челов^къ былъ при томъ, дабы не перепортили, понеже д'Ьло плотины все на томъ
зависить; а весною чтобъ, какъ р'Ькою, такъ моремъ, вести ихъ въ судахъ...» (1722,
с. 191). В книге Д. Кантемира «Книга Систима, или Состояние мухаммеданския ре­
лигии» (СПб., 1722): «...Фарзъ бо знаменуетъ, сеченое... Паки знаменуетъ, что л!бо
въ законе другаго, или должности завшть, якоже канонъ, оброкъ, и тому подоб­
ное» (Кантемир, Книга систима, с. 53). В книге «История королевы Ильдежерты
Норвежской» (П. О. Чехочева, рукоп. БАН, 24.5.23, Сп. 1759 г.): «И министры со­
бравшись королю представляли: ежели ево в-во изволить отказать супружество
принцессы шведской, то у шведов войско готово и не можно без отмщения про­
быть, в чем зависит интерес государства» (71 об.). Во «Флориновой економии»
(1775): «Но понеже сие [время пашни. — В. В.] от доброй погоды, а особливо от
обыкновения и примет каждой земли зависит; того ради предаем мы оное в волю
эконома...» (Флор, Економия, кн. 3, гл.8, с. 151). У А.Т.Болотова в «Памятной
книжке, или Собрании различных нравоучительных правил» (1761 г., рукоп. БАН):
«Будет ли когда время чтоб ты опамятовался; и так жить перестал, как бы ни от ко­
го не зависил, а над тобою ни бога ни повелителя, ни законов не было» (с. 1); «Сим
вопросам надлежит первым твоим делом быть, которые не только обстоятельно уз­
нать, но и всегда из памяти не выпускать должно, ибо от них все наше благополу­
чие зависить» (с. 3).
Самые ранние примеры употребления глагола зависеть отмечены в «Письмах и
бумагах имп. Петра Великого» под 1705 г. (т. 3): «... дабы... помыслилъ, коимъ образомъ и въ которомъ м^ст^ могуть съ его царскимъ величествомъ соединитися, и
для соглаЫя верную особу... прислать, ибо на томъ все зависить, дабы всякъ зналъ,
что съ которой стороны чинить надлежить» (с. 749); «болшая в зд'Ьшнихъ пред'Ьлехъ зависить нынНк нужда в коннице, которая въ непрестанныхъ всюды бываетъ посылкахъ, и npoeiaHTb выбирають везд'Ь они...» (с. 773).
Показательно, что самые старые примеры на употребление глагола зависеть из­
влекаются из памятников делового языка. Здесь же постепенно выкристаллизовы­
ваются типические формы сочетаемости этого глагола.
Ср. в «Полном Собрании Законов Росс, империи» (1786 г., № 16333): «Всем мо­
нашеским орденам римской веры зависеть единственно от архиепископа Могилевского» (Поли. собр. законов, 22, с. 538). Сочетаемость с предлогом от — зави­
сеть от кого-чего подчеркивается «Российским Целлариусом» 1771 г. (с. 54).
В татищевских «Кратких экономических записках» (Общества ист. и древностей
российских, 1852): «... весь домъ от добраго его смотртЬн1я зависит...» (Татищев,
Эконом, зап., с. 31). В «Лексиконе Российском историческом, географическом, по­
литическом и гражданском», сочиненном В.Н.Татищевым (1793): «Канцлер, чин
главный в штатских... в его правлении зависит государственная канцелярия, или
коллегия иностранных дел, в которой он презыдует...» (Татищев, 1793, ч. 3, с. 152).
180
В «Должности архитектурной экспедиции» (опубл. в «Архитектурн. архиве»,
М., 1946): «... к тому же и всего государства зависит в том интерес, что денги на
такую тленную вещ в чюжие край выходить не будут...» (т. 1, с. 64).
Уже к концу XVIII в. глагол зависеть глубоко проникает в общую норму сред­
него стиля. В «Словаре Академии Российской» читаем: «Завишу, висишь, висел, ви­
сеть, гл. ср. 1) Начало бытию своему или действию от кого или чего имею, заимст­
вую. Зрелость плодов зависит от солнца. Окончание сего дела не от меня зависит.
2) Нахожуся в подчиненности, во власти у кого; принадлежу кому. Дети зависят
от своих родителей. Слуги от своих господ зависят». Ср. «Зависимость, сти. с. ж.
1) Относительность, принадлежность вещи, заимствующей от кого или от чего свое
существование или действие. 3) Подчиненность, подвластность. Слуги состоят в
зависимости своих господ»', «Зависимый, мая, мое. прил. 1) Существованием, или
действием своим одолженный, обязанный другому. 2) Подчиненный чьей власти;
тот, который находится в зависимости у кого. Зависимый человек» (ел. АР 1789,
ч. 1,с. 725—726).
В «Горе от ума» А. С. Грибоедова при печатании отрывков из него в альманахе
«Русская Талия» 1825 г. реплика Молчалина «Ведь надобно ж зависеть от других»
была заменена словами: «Ведь надобно ж других иметь в виду» (см. Пиксанов,
с. 142, 143). У Пушкина во введении к «Путешествию Евгения Онегина»: «От него
зависело означить сию выпущенную главу точками или цифром...». В «Капитан­
ской дочке»: «Марья Ивановна отвечала, что вся будущая судьба ее зависит от это­
го путешествия, что она едет искать покровительства и помощи у сильных лю­
дей...». У Пушкина же встречается и грамматическое значение глагола зависеть:
«Но если действ(ительный) глагол зависит не от отрицательной частицы, но от
другой части речи, управляемой оною частицею, то он требует падежа винительно­
го» (ел. Пушкина, 2, с. 27). У В. А. Жуковского в «Орлеанской деве»:
Покорствовать; жить милостью вассалов;
От грубой их надменности зависеть —
Вот бедствие, вот жребий нестерпимый.
У А. С. Грибоедова в пьесе «Студент»: «Боже мой! как тяжко зависеть от таких
людей, которые за свои благодеяния располагают вами, как собственностию!».
В новом академическом «Словаре современного русского литературного языка»
иллюстрации на употребление глагола зависеть берутся из русской литературы
XIX в. (БАС, 4, с. 301). Например, У Пушкина зависеть уже не носит на себе отпе­
чатка книжности. Оно встречается и в стилях разговорной речи: «Я, который не хо­
тел зависеть от отца, — я стал зависим от чужого...» («Сцены из рыцарских вре­
мен»). В «Капитанской дочке»: «... счастие всей моей жизни зависит от тебя». В
лирический стиль Пушкина слово зависеть попадает лишь с середины 20-х годов:
Зависеть от властей, зависеть от народа —
Не все ли нам равно?
(Из Пиндемонти)
Это говорит о том, что слово зависеть сначала относилось преимущественно к
сфере прозаической речи.
У М. Ю. Лермонтова в «Княгине Лиговской»: «... от первого впечатления зави­
село все остальное». У С. Т. Аксакова в «Семейной хронике»: «... потеря искренно­
сти в супружестве, особенно в лице второстепенном, всегда несколько зависящем
от главного лица, ведет прямою дорогою к нарушению семейного счастия».
181
В XIX в. слово зависеть входит в терминологию разных наук. Так, в русской
грамматике оно обозначает 'находиться в синтаксическом подчинении'. В этом
значении
зависеть
встречается
в
учебнике
русской
грамматики
П. М. Перевлесского, в «Исторической грамматике» Ф. И. Буслаева. В математике,
физике и других науках негуманитарного цикла зависеть применяется в значении
'определяться другим явлением, другой величиною'.
Слово зависимость также не встречается в памятниках ранее XVEQ в. Оно обо­
значает 'состояние зависящего, нахождение под чьей-либо властью, в чьей-нибудь
воле'. Например, в «Полном собрании законов» (1786 г., № 16333): «...зависимость
от какой-либо духовной власти, вне империи ея величества пребывающей» (Поли,
собр. законов, 22, с. 538). У М. Н. Муравьева в статье «Соединение удельных кня­
жеств»: «Все государственные чиновники пришли в его (Годунова) зависимость».
У А. С. Пушкина в письме к жене: «Зависимость жизни семейственной делает че­
ловека более нравственным». Ср. в «Пиковой даме»: «... а кому и знать горечь зави­
симости^ как не бедной воспитаннице знатной старухи?» У С. Т. Аксакова в «Се­
мейной хронике»: «... мысль оставить умирающего старика в полную зависимость
негодяя Калмыка и других слуг долго не входила ей в голову».
Любопытно указание академического «Словаря русского языка» на то, что в
XVIII в. зависимость под влиянием французского dependance употреблялось и в
значении 'то, что зависит от чего-н.' Например, в «Полном собрании законов», в
акте отречения польского короля Станислава-Августа (1797 г., № 17736): «... мы
добровольно и охотно отрицаемся от всех без изъятия Нам принадлежавших по
званию Нашему прав, от короны Польской, от Великого княжества Литовского и от
всех их зависимостей» (Поли. собр. законов, 24, с. 285).
Выражение принять зависящие меры, сделать зависящие распоряжения, по не­
зависящим от кого-нибудь обстоятельствам и до сих пор носят яркий отпечаток
канцелярского стиля. Ср. у Л. Толстого в романе «Анна Каренина»: «Вообще он
скажет,... что он не может отпустить меня, но примет зависящие от него меры оста­
новить скандал»
Опубликовано под названием «III. История слова зависеть» в составе статьи «Историкоэтимологические заметки. IV» вместе с заметками «I. Кутить. II. История слова транжирить.
IV. Возникновение и развитие слова сословие» в сб. «Этимология. 1966» (М., 1968). Печатается по
публикации, сверенной с сохранившейся рукописью. — И. У.
ЗАВСЕГДАТАЙ
Акад. А. И. Соболевский в своей заметке «К истории русского языка» писал:
«Мы имеем некоторое число существительных в форме прилагательных и с скло­
нением прилагательных: великор. провожатый, позыватый, вожатый, белор.
ораты пахарь. Они нам известны с XVI — XVII веков, когда провожатый уже
часто встречается в московских грамотах».
А. И. Соболевский указывал на то, что это — потомство древних существитель­
ных на -ай. «Срв. ц.-сл. возатай возница (употребляемое Гнедичем), глашатай,
съгл&датай, ходатай, ратай и т. п., др.-русск. слугатай (письмо Ио. Грозного к
Курбскому).
Современный русский язык сохранил несколько таких существительных с древ­
ним окончанием и склонением: ратай, оратай, завсегдатай, содержатай, не при­
надлежащих совсем или по преимуществу литературному языку» (РФВ, 1905,
№1—2, т. 53, с. 10).
182
Но в этом общем морфологическом анализе русских именных образований на
-атай недостаточно дифференцированы разные исторические пласты лексики и
разные модели словообразования. Ходатай, соглядатай, глашатай (ср. древнерусск. водатай) и т. п. — старославянизмы. По их типу были сформированы в рус­
ском литературном языке XVI — XVII вв. несколько семантически близких слов:
позыватай (ср. глашатай), вожатай, провожатай, праздношатай (ср. водатай,
ходатай) и нек. др.; ср. содержатай. Несколько обособленно стоят севернорус­
ские слова — ратай, оратай. И из всех этих отглагольных образований резко вы­
деляется своей наречно-местоименной основой слово завсегдатай.
Слово завсегдатай представляет собой разговорное новообразование середины
XIX в. Оно и теперь имеет яркую ироническую окраску. Этот экспрессивный тон
создается сочетанием простонародного наречия завсегда, некогда употребительно­
го в простом литературном слоге, с мертвым книжным суффиксом -атай. Ср. у
П. А. Вяземского: «Дмитриев беспощадный подглядатай (почему не вывести этого
слова из соглядатай!) и ловец всего смешного» (Вяземский 1883, 8, с. 174).
Ясно, что слово завсегдатай образовано тогда, когда наречие завсегда еще име­
ло все права литературности. В словаре 1847 г. (2, с. 9) слова завсегда и завсегдаш­
ний еще признаются общелитературными. Ср. у Ломоносова: «Которой завсегда
журчит...» (Ломоносов 1891, 1, с. 12). У Пушкина:
...Товарищ завсегда, везде,
Готов нам оказать услугу...
(Евгений Онегин, 4)
У Крылова в басне «Щука и кот»:
Да и примечено стократ,
Что кто за ремесло чужое браться любит,
Тот завсегда других упрямей и вздорней...
У Гнедича в «Илиаде»:
Он завсегда милосердо молящего милует мужа.
По-видимому, завсегда окончательно выпадает из нормы литературного языка
лишь в половине XIX в. Ср., однако, у Тургенева в «Нови»: «...проговорил Соломин
с своей завсегдашней улыбкой...».
Вероятно, около середины XIX в. — не ранее 30—40-х годов возникло и слово
завсегдатай. Оно образовано под влиянием народного завсегдателъ. Даль в свой
«Толковый словарь» вносит лишь слово завсегдателъ в шуточном употреблении
вместо заседатель. Даль ссылается на «Мертвые души» Гоголя: «Гоголь назвал
Петрушку кабацким завсегдателем». Ср. в «Мертвых душах» Гоголя: «...в этом за­
веденье (кабаке. — В. В.) видели их (Петрушку и буфетчика Григория. — В. В.) все
часы дня. Там стали они свои други или то, что называют в народе — кабацкие завсегдатели».
Ср. позднее у С. В. Максимова: «Это какой-нибудь прощалыга, забубённый за­
булдыга, по выражению простого народа, — кабацкий завсегдателъ, попрошай­
ка...» (Лесная глушь). У Б. М. Марковича: «Под портретом, у Царской ложи, воссе­
дала аристократия маскарадных завсегдателей» (Две маски).
Таким образом, слово завсегдателъ возникло как каламбурное народноэтимологическое видоизменение официального термина заседатель. Попавши в
литературный язык, слово завсегдателъ подверглось деформации на книжный лад
и превратилось в слово завсегдатай.
183
В 50—70-х годах слово завсегдатай было уже в широком употреблении. На­
пример, у Никитенко в «Дневнике»: «Так как сегодня пятница, то меня, по обыкно­
вению, посетили некоторые из пятничных завсегдатаев». У Тургенева: «Ты прове­
дешь этот вечер с П. В. Анненковым, который у меня завсегдатаем» (письмо).
В. В. Крестовский в «Петербургских трущобах» пользуется словом завсегдатай
в диалоге: «...приходи на Разъезжую улицу, спроси там заведение «Ерши», а в
«Ершах» Юзича — там тебе и покажут. Я, брат, там завсегдатаем». Слово завсе­
гдатай выделено курсивом, и к нему сделано примечание: «Завсегдатай — посто­
янный, обычный посетитель, habitue» (Крестовский 1899, 1, с. 20).
Очевидно, в литературном языке 60-х годов слово завсегдатай еще ощущалось
как неологизм. Ср. у Салтыкова-Щедрина: «Я побежал в кафе, при котором он со­
стоял в качестве завсегдатая...» («За рубежом»).
В Воспоминаниях А. Д. Галахова «Литературная кофейня в Москве в 1830—
1840 гг.» (Русск. старина, 1886, апрель): «[Ленский]: он был, как говорится теперь,
"завсегдатаем" в кофейной, нередко с утра оставаясь там до начала спектакля, а
иногда и до поздней ночи, если в спектакле не участвовал». Ср. у А. Ф. Кони в
«Судебных речах»: «Те сведения, которые мы получили здесь о покойном, пред­
ставляют его охотником выпить, человеком, которого народ метко называет кабачным завсегдатаем».
Опубликовано в Ученых записках МГПИ им. Ленина (т. 56. М., 1948. Кафедра русск. яз.,
вып. 2). Вместе со статьями «В сорочке родился (родилась)», «Двурушник. Двурушничество», «Отчи­
тать — отчитывать», «Себялюбие, себялюбивый» статья «Завсегдатай» составляет часть публикации
под общим названием «Из истории русской литературной лексики».
Сохранилась авторская рукопись (6 листков разного формата, пронумерованных автором).
Здесь публикуется по печатному тексту, сверенному с рукописью. — Е. X.
ЗАДОР
Для выражения душевных переживаний, психических состояний, внутренних
качеств характера, индивидуальных своеобразий личности в русском языке служат
не только отвлеченные славянизмы и литературно-книжные словообразования, но
и многие народные слова. Эти народные слова, первоначально обозначавшие кон­
кретные, бытовые процессы, явления и вещи, постепенно развивают, чаще всего в
языке художественной литературы, на основе аналогических соответствий пере­
носные, отвлеченные значения, относящиеся к духовной деятельности и организа­
ции человека.
К числу таких слов относится слово задор. В современном общелитературном
употреблении оно выражает одно значение — 'горячность, пыл, страстность, па­
фос, иногда с оттенком запальчивости, вызывающего тона или поведения вообще'.
Старое этимологическое значение этого слова — действие по глаголу задрать в
значении 'содрать, загнуть кверху', а затем результат этого действия: 'задранное
место, место с задориной или задоринами, задорина' — распространено лишь в
специальной профессиональной среде.
Задор в современном литературном языке семантически обособлено от таких
слов, как задира и задирать, задиристый, задирчивый, просторечное вульгарное
задирал; ср. у П. А. Вяземского: задирщик (1883, 8, с. 483). Около слова задор об­
разовалось собственное гнездо производных слов вроде задорный, задорно, разза­
дорить, подзадорить, области, задористый и задорливый. Малоупотребительное в
настоящее время слово задорливый в языке литературы XIX в. встречалось доволь­
но часто. Оно отмечено в языке Белинского («от задорливых педантов» — Белин-
184
ский, Соч., 8, с. 148), Д.Григоровича («неугомонная, задорливая веселость» —
«Переселенцы»), Салтыкова-Щедрина («задорливо начал Дыба») и других писате­
лей. Отыменные бесприставочные глаголы задорить и задориться вышли из лите­
ратурного употребления также не раньше середины XIX в. Ср. у Болотова в «За­
писках» (1875): «Нашлись тотчас скалозубы, которые начали его подтрунивать и
пуще задорить» (3, с. 273); у Гончарова в «Обрыве»: «на ладан дышишь, а задо­
ришься». Изменения в исторической судьбе слов, производных от задор, объясня­
ются ростом отвлеченных значений самого слова задор.
«Первоначальное значение слова задор (раздражение) объясняется из выраже­
ния плотников: строгать в задор — строгать дерево или доски по направлению от
вершины к комлю, причем дерево задирается» . Задирать — задрать и теперь в
профессиональных и областных говорах значит 'зацеплять, рвать, загибать кверху,
царапая, делать защепины'. Ср. в словаре Бурнашева (1843—1844): «скобель тупа,
задирает». Переносное значение 'задевать, затрагивать, заводить ссору или драку'
в глаголе задирать, несомненно, развилось из этого конкретного значения. Ср. в
письме Пушкина: «На всякий случай, повторю вкратце о деле, которое меня зади­
рает за живое» (цит. по: ел. Грота — Шахматова, 1909, т. 2, вып. 4, с. 1000). У Тур­
генева в «Петушкове»: «Начинал разговор, "задирал" всегда Петушков» и т. п.
Интересно, что в областном отглагольном слове задирка конкретные значения
действия и его результата ('задранное место на чем-нибудь, заноза на дереве') соче­
таются с переносными, более отвлеченными: 1) придирка, привязка; 2) задор, пред­
приимчивость' (ел. Грота — Шахматова, 1900, т. 2, вып. 4, с. 1001, 1017). В этом от­
ношении областное народное слово задирка представляет яркую семантическую па­
раллель к литературному слову задор. В семантическом развитии слова задирка как
бы отражается и воспроизводится процесс развития значений в слове задор. Задор и
сейчас в профессиональном диалекте плотников и столяров обозначает и действие по
глаголу задрать (задраться) и результат этого действия ('задранное место, Зацепина,
место с задоринами'). Ср. в «Пословицах русского народа», собранных В. И. Далем:
«Задор прореху рвет». Ср.: «По задору занозу тащить». Значение 'защепины, неров­
ное возвышение в доске от струга' у слова задор встречается и в областных говорах,
например вятских (ел. Грота — Шахматова, 1900, т. 2, вып. 4, с. 1017). Ср. также эво­
люцию значений в словах придираться, придирка.
Понятно, что в слове задор развиваются еще в народной речи XVI — XVII вв. и
переносные значения — соответственно таким же значениям глагола задирать.
Прежде всего: 'придирка, ссора, вызов, подстрекательство'. Ср., напр., у Костома­
рова в его работе «Ст. Разин»: «Стоял Стенька смирно и, по современному выраже­
нию, задоров ни с кем не делал».
Отсюда у слова задор возникает значение 'пыл, пылкость, вызывающее поведе­
ние, запальчивость, горячность'. Это значение начинает вырисовываться уже в
XVII в. Ср. у Тредьяковского:
Весна возбудит всяку личность:
Задор у петуха, у курицы личность.
Ср. в пословице: «Задору много, да силы нет». В сборнике Кирши Данило­
ва: «В задор войду — у воронка уйду» («Иван — гостиный сын»). В народных пес­
нях (нижегородск.):
Чернышев В. И. Темные слова в русском языке. [АН СССР академику Н. Я. Марру.]. М.; Л., 1935.
С. 400.
185
Не тумашитеса, мое малы детушки,
Не взводите в задор доброво молодца
(«Песни» Киреевск., 1, с. 37).
В поэтике карамзинской школы слово задор было признано низким и недопус­
тимым в элегантном стиле (см. Виноградов, Язык Пушкина, с. 387—388).
Наконец, в 30—40-х гг. XIX в. слово задор, глубоко войдя в лексический строй
литературного языка, приобретает значение 'смелая горячность, вызванная привя­
занностью к чему-нибудь, уверенностью в чем-нибудь, страстная энергия, пафос,
страстность'.
Ср. у Гоголя в «Мертвых душах»: «У всякого есть свой задор: у одного задор
обратился на борзых собак, другому кажется, что он сильный любитель музыки и
удивительно чувствует все глубокие места в ней». У Тургенева в романе «Дым»:
«[Славянофилы] прекраснейшие люди, а та же смесь отчаяния и задора, тоже жи­
вут буквой "буки". Все, мол, будет, будет» (Тургенев 1961, 4, с. 26). У
Д. В. Григоровича в «Литературных воспоминаниях»: «Характер Тургенева отли­
чался полным отсутствием задора; его скорее можно было упрекнуть в крайней
мягкости и уступчивости» (Григорович, с. 145). Ср.:
А наши старички?? — Как их возьмет задор,
Засудят об делах, что слово — приговор.
(Грибоедов. «Горе от ума»).
Развитие значений слова задорный в значительной степени параллельно семан­
тической истории слова задор. Наряду с обозначением признака, приписываемого
разным предметам: 'с задоринами, топорщащийся, лихо торчащий' (ср. в послови­
це: «И не порно, да задорно»', ср. «задорная корочка аржаного хлеба» у Лескова,
«задорный ум» в «Гусаре» Лермонтова; ср. «задорно вздернутый носик» и т. п.),
слово задорный уже в народной речи приобретает переносные значения: 1) 'зади­
рающий, горячий, ищущий ссор'. Ср. «очень задорен — оттого и проигрывает.
Владим. г.» (В. Чернышев.) и 2) 'рьяный, усердный, ретивый'. Все примеры и ука­
зания на широкое употребление слова задорный относятся к области северновеликорусских говоров (ср. «задорный к работе» А р х а н г . и М е з е н с к . ; «он к
делу-ту ух какой задорной\» Угличск. и т. п.) (см. ел. Грота — Шахматова, 1900,
т. 2, вып. 4).
В русском литературном языке слово задорный, носившее яркую печать «просто­
го», народного стиля, особенно разнообразно и часто начинает применяться в послекарамзинскую эпоху, хотя оно не было чуждо и простому, низкому слогу XVDI в.
Ср. в «Российском феатре» (ч. 29, с. 44): «Не видав ее в лице, влюбился в один
стан и походку: — этакой он задорный влюбляться». В поэме В. Майкова «Елисей»:
Как будто петухи задорные дерутся —
Так бились меж собой сии озорники.
У Пушкина в «Евгении Онегине» (1):
И не попал он в цех задорный
Людей, о коих не сужу
Затем, что к ним принадлежу.
У Загоскина в «Юрии Милославском»: «Вишь, рожа-то у него какая дурацкая!...
— пошел к боярину в шуты; да такой задорный, что не приведи господи!».
Слово задорный до сих пор так и не вышло за пределы разговорного стиля.
Статья ранее не публиковалась. Печатается по машинописному экземпляру с авторской правкой
(5 стр.), сверенному с сохранившейся рукописью (11 листков разного формата).
186
К слову задор В. В. Виноградов обращается также в двух других работах: «Низкие слова в разго­
воре (вроде: задор, рожица, пронюхать, тянуть за волосы и проч.) — мишень постоянных нападок
карамзинистов на слог» (Виноградов, Язык Пушкина, с. 387—388); «Ведь такие привычные, общели­
тературные слова, как ... цапля, пахарь, вспашка, верховье, задор; такие как улыбаться, ... напускной,
... огорошать, чепуха, ... очень, прикорнуть, попрошайка, ... мямлить и т. п., по своему происхожде­
нию» являются областными и некоторые из них профессионально-народными выражениями» (Вино­
градов, Величие и мощь русск. языка, с. 12). — И. У.
ЗАДУМАТЬСЯ, ЗАДУМЧИВЫЙ, ЗАДУМЧИВОСТЬ
Из большого и семантически разнообразного ряда слов, содержащих в своем со­
ставе корневой элемент дум- {думать, дума; древнерусские думъный, думьцъ,
думьникъ, думьца и др.), выделяются своим морфологическим строем и своеобра­
зием своих производных ответвлений глаголы задуматься и вдуматься. От них
произведены такие значительные слова, как задумчивый, задумчивость (ср. также
призадуматься) и вдумчивый, вдумчивость. Все эти слова — довольно позднего
происхождения (ср. глаголы без -ся\ думать, подумать, выдумать, задумать, при­
думать, надумать и т. д.; ср. также раздуматься, додуматься).
О глаголе задуматься известно, что он возник не раньше XVII в. Никаких сле­
дов его употребления в русских текстах раннего времени найти не удалось.
А. П. Евгеньева в автореферате своей диссертации «Язык былин в записях XVII в.»
пишет: «В "Повести" XVII в. о Михаиле Потоке есть ряд слов, не зарегистрирован­
ных Срезневским в его "Материалах", а в картотеке Древнерусского словаря
ИЯМ АН представленных только единичными цитатами XVIII в., но являющихся
словами современного русского литературного языка, например: задуматься,
ссужать, наскучить, подлый и т. д.» (Изв. АН СССР ОЛЯ, 1944, т. 3, вып. 4,
с. 172).
Русскому слову задуматься есть соответствия в других славянских языках — в
украинском задумуватися, задуматися, в польском zadumac sie и в чешском zadumati se. He подлежит сомнению, что все эти славянские слова — сравнительно не­
давнего происхождения и что между ними есть тесная связь. Задуматься образует­
ся от думать по типу засмотреться, заглядеться, заговориться, засидеться, загу­
ляться, зажиться и т. п. по живому народному словообразовательному глагольно­
му типу, установившемуся не раньше XV — XVI вв. От задуматься образуется за­
думчивый также в соответствии с активным для той эпохи способом производства
имен прилагательных от глагольных основ. Задумчивый возникло в русском лите­
ратурном языке в XVIII в. и было связано с его простым и средним стилями.
В комедии М. Попова «Немой»: «Но я желал бы видеть тебя повеселее: задум­
чивость твоя меня сокрушает» (в речи барона) (Попов, ч. 2, с. 23). В комической
опере того же М. Попова «Анюта» — в речи Анюты (там же, ч. 1, с. 148):
А! батюшко, тебя и не видала я...
А ето все, ей, ей, задумчивость моя!
В комедии М. Попова «Отгадай и не скажу»: «Ба! она в такой задумчивости, что и
меня не видит» (там же, ч. 1, с. 148).
Русские слова задумчивый, задумчивость свойственны как литературной речи,
так и народным говорам. Они обычны и в украинском языке — задумчйвгстъ, задумчйвий (ср. также украинские задума, задумка, польские zadum и zaduma; чеш­
ское zdduma: русское областное задумка, украинское задумувати, польские zadu­
mac, zadumac sie, чешские zadumati, zadumati se).
187
Не подлежит сомнению, что чешские zadumcivost, zadumcivy образованы под
воздействием русского языка. В. Кипарский в своей работе о неологизмах в «Логи­
ке» Антонина Марека87, считающегося творцом чешской философской терминоло­
гии, признает слово zadumcivost новообразованием Марека (в соответствии немец­
кому Schwarmerei; ср. в польском языке начала XIX в. zadum — Tiefsinn, Melancholie) и связывает его с соответствующим русским словом88.
В русских толковых словарях слова задумчивый, задумчивость отмечены с кон­
ца XVIII в. В словарях Академии Российской они рассматриваются как общерус­
ские, свойственные средним стилям литературного языка. В академическом «Сло­
варе русского языка» Грота — Шахматова приведены примеры употребления этих
слов из сочинений Крылова, Пушкина, Жуковского, Лермонтова, Киреевского.
Значения глагола задуматься — задумываться не претерпели очень существен­
ных изменений на протяжении XVIII — XIX вв. Основное значение — 'всецело
предаться думам, размышлению, погрузиться в думы, мысли' — лишь углубилось
в своих признаках, в своем содержании, расширило свои контексты, особенно в
романтических стилях художественной речи 20—30-х гг. (ср. у Гоголя в «Майской
ночи»: «задумавшийся вечер»).
Кроме того, в глаголе задумываться наметилось еще два оттенка. Один развил­
ся на почве осмысления состояния глубокой задумчивости, как признака душевно­
го заболевания, как болезненной меланхолии. Задумываться в просторечии стало
обозначать: 'впадать в меланхолию, в душевное расстройство'. Например, у Сал­
тыкова-Щедрина в «Невинных рассказах»: «...ключница Мавра выражалась скром­
нее и говорила, что барин задумывается, что на него находит».
Другой оттенок значения глагола задуматься был связан с теми модальными
качествами, которые вносила в употребление его экспрессия отрицания или увеща­
ния, гипотетичности. В задуматься выступал намек на нерешительность, и в связи
с этим не задуматься получило смысл: смело и без колебаний решиться. Напри­
мер, у С. Т. Аксакова в «Семейной хронике»: «Она знала, что Алексей Степаныч не
задумается умереть за нее». На основе глагола задуматься сложился в XVIII в.
производный глагол призадуматься, получивший более яркую народную окраску.
Прилагательное задумчивый, сначала выражавшее значение 'склонный преда­
ваться думам, погруженный в себя, в свои мысли', стало в 10—30-х гг. XIX столе­
тия излюбленным словом так называемой романтической литературы. Экспрессия
этого слова сгустилась, его смысловой вес увеличился. В нем выступили новые от­
тенки: мечтательный, отличающийся глубокой сосредоточенностью, молчаливозамкнутый в себе (и несколько загадочный). Слово задумчивый начало применять­
ся как эпитет к очам, глазам, голове, лицу и т. д.
Ср. у Л. Толстого в «Отрочестве» тенденцию к разрушению «романтической»
фразеологии: «Хлопотунья-хозяйка отворяет скрипящие ворота, выгоняет задумчи­
вых коров на улицу».
Смысловая эволюция прилагательного задумчивый отражалась и на употребле­
нии слова задумчивость. Но сверх этого слово задумчивость прочно вошло в со­
став нескольких экспрессивных образных выражений, сложившихся в романтиче­
ском стиле первой трети XIX в.: выйти из задумчивости, погрузиться в задумчи­
вость, очнуться от задумчивости, рассеять или разогнать задумчивость и т. д.
Ant. Marek. Logica nebo Umnice. Praha, 1820.
V. Kiparsky, Uber Neologismen im Tschechischen // Slavia, Praha, 1913, гобп. 10, seS. 4, s. 712.
188
Легко заметить, что некоторые из этих фразеологических контекстов являются об­
щими у слова задумчивость с словами грусть, печаль, уныние.
По способу образования с словами задуматься и задумчивый тесно связаны
слова вдуматься и вдумчивый. Эти слова возникли в русском литературном языке
значительно позднее — не ранее 20—40-х гг. XIX в. Они не зарегистрированы ни
одним толковым словарем русского языка до Далева Словаря. У Даля читаем:
«Вдумываться, вдуматься во что, углубляться мыслию; обдумывать, обсуждать
дело основательно, со всех сторон; освоиться с чем, обдумывая. Задача не мудрая,
а не вдумавшись, не решишь. Вдумчивый, кто может вдумываться во что, склонен
вдумываться, вникать мыслию, постигать умом. Вдумчивость ж. принадлежность,
свойство вдумчивого» (ел. Даля 1880, 1, с. 176). В слове вдумчивый, кроме значе­
ния 'склонный, способный глубоко вникать, вдумываться во что', развивается
позднее оттенок: 'выражающий вдумчивость, серьезную, сосредоточенную мысль'
(ел. Грота — Шахматова, 1895, 1, с. 357).
Опубликовано в составе большой статьи «Об основном словарном фонде и его словообразующей
роли в истории языка» (Изв. АН СССР, ОЛЯ, 1951, т. 10, № 3) как одна из нескольких иллюстраций,
«свидетельствующих о том, что способы образования новых слов от одних и тех же слов, вошедших в
основной словарный фонд, в разные периоды развития языка могут изменяться» (с. 228). В архиве со­
хранилась рукопись на 8 пронумерованных листках разного формата, озаглавленная «К истории слов:
задуматься, задумчивый, задумчивость и вдуматься, вдумчивый, вдумчивость».
Здесь публикуется по оттиску с внесением ряда необходимых поправок и уточнений. — В. Л.
ЗАКАЛ, ЗАКАЛИТЬ (ЗАКАЛЁННЫЙ)
Русский литературный язык 30—50-х годов прошлого столетия все теснее
сближается с профессиональными диалектами и специальными языками. В
этом процессе отражалась стилистическая реорганизация литературного языка,
отрыв его от старой дворянской эстетики художественного слова. Терминоло­
гия и фразеология разных профессий и специальностей вливаются в стили пуб­
лицистики и повествовательной прозы, расширяя и обобщая свои значения или
подвергаясь метафорическому переосмыслению. Тут не обходилось без влия­
ния западноевропейских языков, из которых исходили толчки к тому или иному
словоупотреблению и в которых находили опору чисто русские, национальные
тенденции языкового развития (в силу однородности законов исторической се­
мантики). Так, в 30—40-е годы XIX в. обозначается новый путь развития зна­
чений у слов закал, закалка, закалить', намечаются новые линии их стилисти­
ческого употребления.
Ср. у Державина в стихотворении «Снегирь»:
В стуже и в зное меч закаляя,
Спать на соломе, бдеть до зари.
По-видимому, прежде всего расширяется, отчасти под влиянием французского
retrempe (ср. etre trempe), переносное значение у причастной формы закаленный,
которая входит в стиль художественной прозы и в стихотворный язык. Ее употреб­
ление в переносном смысле было особенно часто в литературном языке 30-х годов.
Ср. у Лермонтова в «Казачьей колыбельной песне»:
Но отец твой старый воин,
Закален в бою...
Но вместе с тем не подлежит сомнению, что новые значения и оттенки сразу же
распространялись и на другие формы глаголов закалить и закалиться.
189
Любопытно, что в «Словаре церковно-славянского и русского языка» 1847 г. эти
новые веяния, охватившие широкий круг слов, производных от калить {закал, за­
калка, закалить, закалиться, раскалиться, раскаленный и т. п.), еще не находят
никакого отражения. Так, в глаголе закаливать — закалить здесь выделяются
лишь такие значения: «1) Раскалив железо, опускать в воду, чтобы посредством
внезапной остуды сделать его тверже. Закаливать железо. 2) Допускать закал в
хлебе и хлебных яствах» (ел. 1847, 2, с. 22).
Конечно, соответствующие значения указываются и в словах закалка и закал. На­
пример, закал определяется так: «1) То же, что закалка... (т. е. а) действие по глаголу
закаливать — Закал чугуна, стали', б) степень твердости, производимая закаливани­
ем — Слабый, крепкий закал). 2) То же, что закалина (т. е. 'недостаток рыхлости;
плотность в хлебенном или в хлебе под коркою. Хлеб с закалиною») (там же).
Однако в русском литературном языке 30-х годов XIX в. переносные значения
глаголов закалить, закалиться, закаленный уже выражены чрезвычайно рельефно.
Повидимому, они сначала воспринимаются как метафоры, тесно связанные с воен­
ными образами, с образами оружия.
Ср. у Лермонтова в «Хаджи-Абреке»:
Его свободные сыны
В огнях войны закалены...
У Гоголя в «Тарасе Бульбе»: «По смуглым лицам видно было, что все они были
закалены в битвах, испробовали всяких невзгод». Ср. тут же употребление глагола
закалиться: «...когда человек вел еще кровавую жизнь одних воинских подвигов и
закалился в ней душою, не чуя человечества» («Тарас Бульба»). У Лермонтова в
«Вадиме»: «...его сердце, закаленное противу всех земных несчастий, в эту минуту
сильно забилось...». Ср. у И. В. Киреевского в «Обозрении русской словесности»:
«Следуя преимущественно направлению французскому, кн. Вяземский умеет ост­
рые стрелы насмешки закалять в оригинальных мыслях...». У Ксен. Полевого:
«Стих Языкова закален громом и огнем русского языка» («Московский телеграф»,
1833 г.).
Таким образом, ярче всего и прежде всего переносное значение и употребление
выступают в причастии закаленный, которое приобретает оттенок: 'получивший
твердость, стойкость, выдержку, способность крепко переносить лишения, жиз­
ненные невзгоды, мужественный'.
Ср. у Л. Толстого в «Рубке леса»: «...он был человек закаленной, спокойной
храбрости...».
В глаголе закалиться в русском литературном языке 30—40-х годов XIX в. так­
же развивается переносное значение: 'стать закаленным, развить в себе твердость,
настойчивость, выдержку, приучиться стойко и мужественно переносить лишения,
невзгоды'.
Ср. у Н. И. Греча в «Воспоминаниях старика»: «Ода Державина показывает, до
какой степени может закалиться поэзия в душе человека» (Греч 1930, с. 328, сно­
ска). У Никитина в стихотворении «Внезапное горе»:
Привыкайте, родимые, к доле худой!
Закаляйтесь в кручинушке смолоду!
Ср. у Салтыкова-Щедрина в «Господах Ташкентцах»: «Но, к общему удивле­
нию, Ольга Сергеевна закалилась, как адамант» (Салтыков-Щедрин 1970, 10, с. 88).
У Тургенева в переводе легенды о Юлиане Милостивом (гл. 2): «Кожа его заско-
190
рузла от ветра, члены отвердели от соприкосновения ратных доспехов, он весь за­
калился» (Тургенев 1967, 13, с. 233).
Понятно, что эти значения переливаются и в активное употребление глагола за­
калить.
У Гоголя в «Переписке с друзьями»: «...уже с самого начала вы должны были
помышлять о том, чтобы действовать так прочно и закалить сделанное так креп­
ко, чтобы после вас никто уже не мог своротить того, что раз направлено» (Го­
голь 1952, 8, с. 353). У Салтыкова-Щедрина в «Губернских очерках»: «Княжна
усиливается забыть его [слово], усиливается закалить свои чувства...» (Салты­
ков-Щедрин 1965, 2, с. 76). У Н. И. Греча в «Воспоминаниях старика»: «Алек­
сандр предвидел бурю: и все враждебные происшествия и обстоятельства закали­
ли его по природе мягкое сердце, внушили ему твердость и настойчивость...»
(Греч 1930, с. 348).
Новый оттенок значения в глаголе закалять — закалить: 'правильным физиче­
ским воспитанием приучать к холоду, делать крепким, выносливым', а в форме за­
каленный — 'хорошо воспитанный физически и потому стойкий, не подвергаю­
щийся простуде, болезням' — оформляется лишь во второй половине XIX в.
Ср. Лейкина (в «Петербургской газ.», 1899, № 108): «Померзнуть немножко не
мешает — это закаляет здоровье...». У Потапенко в «Истории одной коммуны»:
«Ты должен всячески закалять себя, чтобы сделаться крепким и выносливым».
Необходимо подчеркнуть, что и в традиции старого высокого и среднего стиля
XVII — XVIII вв., опиравшегося на церковнославянизмы, была фразеологическая
опора для метафорического развития глагола закалять. Из старославянского языка
вошло в древнерусский язык слово горнило как синоним слова горн (Востоков,
Сл. ц.-сл. яз., 1, с. 187). Это слово дожило до XVIII в. и укрепилось в высоком сло­
ге. Например, у Ломоносова в «Оде, выбранной из Иова»:
Сверкают очи раздраженны,
Как угль, в горниле раскаленный...
Слово горнило вошло в связанную цепь фразеологических оборотов для образ­
ного выражения испытаний, переживаний, впечатлений опыта, закаляющих харак­
тер человека. Круг этих фраз расширялся и употребление их оживилось в русском
литературном языке 30-х годов. Например, у И. И. Лажечникова в «Ледяном доме»:
«Душа моя испытана в неугасимом горниле, тяжкий молот судьбы бил ее со всех
сторон». У Лермонтова в «Герое нашего времени»: «...я увлекся приманками стра­
стей пустых и неблагодарных; из горнила их я вышел тверд и холоден, как желе­
зо...» (Лермонтов 1957—1958, 4, с. 129).
Тот же ход изменений значений наблюдается и в словах закалка и закал. Так,
переносное значение слова закалка в языке Гоголя («Мертвые души», т. 2, гл. 1)
еще получает мотивировку в виде сравнения: «...растопившись, подобно разогре­
тому металлу, богатый запас великих ощущений не принял последней закалки...».
У Лажечникова в «Басурмане»: «Они воспользовались отсутствием великого князя
и главных противников своих, чтобы сыскать новые вернейшие орудия с адской
закалкой» (ч. 3, гл. 8). Ср. употребление слова закал у Герцена в «Былом и думах»:
«Сибирь кладет свой отпечаток, вовсе не похожий на наш, провинциальный; он да­
леко не так пошл и мелок, он обличает больше здоровья и лучший закал» (ч. 1,
гл. 6). У Тургенева в рассказе «Часы»: «...мне нужно было в целости сохранить весь
пыл мести, весь закал безвозвратного решения!» (гл. 8). У Писемского «В водово-
191
роте»: «Только немецкий закал характера и надежда на свою ловкость дали барону
силы не пасть духом...» (Писемский 1959, 6, с. 175).
В 40—50 годах XIX в. и слово закал сближается с французским la trempe. Еще
акад. Я. К. Грот в «Филологических разысканиях» указал, что в 50—60-х годах ши­
роко распространилось выражение человек такого закала под влиянием француз­
ского ип homme de cette trempe (Грот 1899, с. 13, сноска).
В письме Е. Я. Колбасина И. С. Тургеневу (от 7 февраля 1857 г.): «...Вы человек
такого закала, которому суждено жить долго и делаться год от году лучшим» (Тур­
генев и «Современник», с. 323). У Ап. Григорьева в «Моих литературных и нравст­
венных скитальчествах»: «Вот людей такого-то чисто русского закала, людей с
серьезной жаждой мысли и жизни, способных прожигать жизнь или ставить ее на
всякую карту, кроме еще небольшого кружка людей дельных, способных специ­
ально чем-нибудь заняться — мало удовлетворяло направление "Телеграфа" и об­
щий уровень тогдашней литературы» (Григорьев Ап., с. 117). «Довелось мне быть
наставником одного крайне ленивого и крайне же даровитого отрока — купно с
весьма положительным гувернером-англичанином, честнейшим и ограниченнейшим господином мещанского закала...» (там же, с. 133). У Тургенева в романе
«Отцы и дети»: «...это был человек старого закала, не разделявший новейших воз­
зрений» (гл. 3). У Писемского в романе «Взбаламученное море»: «Его встретил гу­
бернского закала мрачный и грязный лакей...» (ч. 1, гл. 8). У Салтыкова в «Благо­
намеренных речах»: «Я догадался, что имею дело с бюрократом самого новейшего
закала» (Салтыков-Щедрин 1971, с. 44). У Мельникова-Печерского в романе «На
горах»: «Одного закала были, хоть по разным дорогам шли». У Григоровича в «Ли­
тературных воспоминаниях»: «У меня был готовый план для большого романа; мне
хотелось изобразить в нем два поколения: отживающих помещиков старого закала
и новых...» (гл. 15). У Б. М. Маркевича в романе «Бездна»: «Кто же его по Москвето не знает! Старого закала, хороший барин, благородный...» (ч. 2, гл. 4).
Статья опубликована в сборнике «Этимология» 1965 (М., 1967) в серии статей об истории
слов набожный, набожность, перелистывать — перелистать, сосредоточенный, сосредото­
ченность, стрюцкий под общим названием «Историко-этимологические заметки. III.» В архиве
сохранилась рукопись, состоящая из 11 ветхих листков разного формата. Здесь печатается по
оттиску, сверенному и уточненному по рукописи, с внесением ряда необходимых поправок и
уточнений. — Е. К.
ЗАЛОЖИТЬ ЗА ГАЛСТУК И ПОДШОФЕ
Смешанное двуязычие, господствовавшее в речевом обиходе русского европеи­
зированного дворянства с середины XVIII в., отразилось во многих разговорных
выражениях, доживших до современности.
Шутливое выражение заложить за галстук, реже пропустить за галстук в зна­
чении 'выпить хмельного, быть навеселе' в современном разговорном языке при­
меняется не очень часто. По-видимому, оно уже начинает выходить из употребле­
ния, становится менее распространенным. Характерно, что иногда оно несколько
деформируется: в устной фамильярной речи говорят и залить за галстук, а в вуль­
гарном стиле — даже трахнуть за галстук. Эта группа выражений еще жива и по­
нятна. В словаре Ушакова заложить или залить за галстук относится к живой
фразеологии разговорно-шутливого стиля. У А. П. Чехова в рассказе «Певчие» вос­
произведен такой разговор: «На что у тебя голос похож? Трещит словно кастрю­
ля... опять, небось, вчерась, трахнул за галстук*! Так и есть! изо рта, как из каба­
ка...».
13 —История слов
192
Выражению заложить за галстук около полутораста лет. Как показывает слово
галстук, выражение это вышло из речи привилегированных классов; образ — за­
ложить — косвенно намекает на военную среду, как место его широкого распро­
странения (ср. заложить заряд, мину и т. п.). Есть свидетельство П. А. Вяземского
о времени зарождения этого выражения и об его изобретателе. П. А. Вяземский в
«Старой записной книжке» рассказывает о любимце брата императора Николая —
великого князя Михаила Павловича — остряке, гвардейском полковнике Раевском:
«Он был краснобай и балагур; был в некотором отношении лингвист, по крайней
мере обогатил гвардейский язык многими новыми словами и выражениями, кото­
рые долго были в ходу и в общем употреблении, например: пропустить за гал­
стук, немного подшефе (chauffe), фрамбуаз (framboise — малиновый) и пр. Все это
по словотолкованию его значило, что человек лишнее выпил, подгулял» (Вязем­
ский 1883, 3, с. 139—140).
Два выражения, созданные в начале XIX в. этим своеобразным лингвистом, из
военно-офицерского диалекта надолго вошли в общелитературную разговорную
речь. Это — пропустить или заложить за галстук и подшофе (также подшефе,
под шефе). Ср. у Д. В. Григоровича в романе «Проселочные дороги»: «Добрый ма­
лый, честный малый! не будь у него слабости запускать за галстук, из него вышел
бы...». У Боборыкина в романе «Василий Теркин»: «За ним водилось ...заложить
за галстук и тогда нет его буйнее: на всех лезет».
Социально-языковая подпочва, на которой выросло выражение под шефе (ср.
под мухой, под градусом и т. п.), вскрывается такими стихами И. П. Мятлева:
Мы так были эшофе,
Что спросили дю кафе
(Гугеноты)
«В сенсациях и замечаниях г-жи Курдюковой»:
Вот из-за стола выходим,
Группами в гостинной бродим;
Подают нам дю кафе.
Я была так эшофе,
В голове так расшумелось,
Что домой мне захотелось.
Выражение под шефе (франц. chauffe — 'подогретый, натопленный') встречает­
ся в языке сочинений Писемского, Салтыкова-Щедрина, Достоевского и других
классиков нашей литературы.
В романе Писемского «Люди сороковых годов»: «...по обыкновению в своем по­
слеобеденном под шефе». У него же в романе «Масоны»: «[Она]... не совсем ура­
зумела смысл последних слов... и отнесла это не к своей непонятливости, а к тому,
что собеседник ее был немного под шефе». У Достоевского в повести «Скверный
анекдот» (о генерале, попавшем на свадебный пир к подчиненному): «[Гости пере­
стали конфузиться.] Причиной тому был... разошедшийся слух, шепот, известие,
что гость-то, кажется, того, под шефе». У Салтыкова-Щедрина в «Пошехонских
рассказах»: «Народился промеж нас один мужчина. Притворился он, будто лыка не
вяжет, а сам даже под шефе настоящим образом не был». Ср. в «Записках
гр. М. Д. Бутурлина»: «Романов явился туда уже немного, как говорится, под шофе» (Русск. архив, 1897, кн. 2, с. 355). Ср. там же: «Никишка часто и чересчур уже
заливал за галстук».
193
Статья ранее не публиковалась. Сохранилась авторская рукопись (7 листков разного формата) и
машинописный текст с авторской правкой. Печатается по машинописи с правкой автора, проверенной
и уточненной по рукописи. — В. Л.
ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ
Влияние экспрессивных факторов ярко отразилось на семантической судьбе
слова замечательный. Это слово образовалось не позднее XVII — начала XVIII в.,
когда стали особенно модными производные «причастодетия» на -тельно и соот­
ветствующие прилагательные на -тельный. Русский глагол замечать — заметить
имел вполне конкретное значение, согласное с его этимологическим составом:
'ставить мету, делать замету на чем-нибудь': замечать белье, заметить место в
книге и т. п. На основе этого значения в русском языке XVIII в. развивается два пе­
реносных значения у слова заметить — замечать'. 1) Поставить на вид, сделать
указание, выговор, замечание. Заметить кому допущенный в делах беспорядок.
2) Сделать мысленную заметку, внимательно взвесить, обратить внимание, запом­
нить, сделать наблюдение, наблюсти. Заметить чьи-нибудь слова, [поступки], за­
метить волнение (см. ел. 1867—1868, 2, с. 79; ср. ел. Даля 1880, 1, с. 625—626).
Сюда же присоединяется потом — в начале XIX в. переносное значение: 'включить
в разговор какое-нибудь замечание', напр., у Пушкина в «Пиковой даме»: « —
Сказка! — заметил Герман». В связи с этим расширением смыслового объема сло­
ва основное конкретное значение глагола заметить — замечать обрастает более
отвлеченными оттенками: а) Выделить, разглядеть, подметить. Заметить в толпе
красивые лица; б) Распознать, выделить основное качество, свойство. Заметить в
ком-нибудь склонность к интригам и т. п. Понятно, что производное от этого гла­
гола причастодетие — замечательно сначала обозначало: 'следует отметить, сде­
лать мету на чем-нибудь', 'следует обратить внимание'. Соответствующее прилага­
тельное выражало значение: 'достойный быть замеченным', 'заслуживающий вни­
мания'. Замечательное здание, замечательный подвиг и т. п.
Но, кроме пассивного значения, прилагательные на -тельный имели и актив­
ное в соответствии с значениями глагольной основы. Замечательный должно
было значить 'способный замечать, внимательный'. Ср. в письме В. А. Жуков­
ского к А. А. Воейковой (1828 г.): «У тебя же, вопреки Miss Parish, весьма много
замечательности и все замечаешь отменно верно» (Соловьев Н., с. 66). См. у
Н. В. Гоголя в «Отрывке из письма... после первого представления "Ревизора"»:
«На слугу тоже надеялся, потому что заметил в актере большое внимание к сло­
вам и замечательность» (Гоголь, 1889, 2, с. 288). Это активное значение все бо­
лее и более ограничивалось синонимами: внимательный^ наблюдательный и осо­
бенно от той же основы: заметливый. Кроме того это значение было более от­
влеченным и менее эмоциональным, чем пассивное. Значение: 'заслуживающий
внимания, достойный замечания' выражало в большей степени субъективную
оценку, чем простое наблюдение, чем отвлеченное констатирование качества.
Поэтому в нем все ярче выступали признаки эмоционально заинтересованной ка­
чественной оценки. В словаре Ушакова эта экспрессивная окрашенность слова
замечательный нашла отражение в характеристике его значений: 1. Необыкно­
венный, возбуждающий удивление, восторг; выдающийся. Замечательный писа­
тель. Замечательный талант. Замечательная красота. 2. Превосходный, очень
хорошего качества (разг. фам.). Замечательное масло. Замечательный галстук
(см. ел. Ушакова, 1, с. 980).
13*
194
Заметка ранее не публиковалась. Здесь печатается по авторской рукописи на четырех листках разного
формата: трех больших листках оберточной бумаги и одном маленьком листке с цитатой из «Отрывка из
письма...» Н. В. Гоголя. Заметка предположительно относится к концу 30-х — началу 40-х годов. — В. П.
ЗАМКНУТЫЙ
В. Г. Белинский ввел в русский научно-теоретический словарь слова замкнутый,
замкнутость в отвлеченном значении. В статье «Русская литература в 1840 году»
он так характеризовал новшества своего публицистического лексикона:
«..."Отечественные записки" употребляют еще следующие, до них никем не упот­
реблявшиеся (в том значении, в каком они принимают их) и неслыханные слова:
непосредственный, непосредственность, имманентный, особный, обособление,
замкнутый в самом себе, замкнутость, созерцание, момент, определение, отри­
цание, абстрактный, абстрактность, рефлексия, конкретный, конкретность и
пр. В Германии, например, эти слова употребляются даже в разговорах между об­
разованными людьми, и новое слово, выражающее новую мысль, почитается при­
обретением, успехом, шагом вперед» (Белинский 1953—1956, 4, с. 438). Слова
замкнутый, замкнутость в философском и публицистическом употреблении 30-х
годов укрепились в соответствии с немецкими verschlossen, Verschlossenheit (ср.
чешек, zamknuty, польск. zamknity).
Ср. у Гоголя в «Мертвых душах» (т. 2, гл. 3) насмешливую характеристику фи­
лософской терминологии 20—40-х годов: «Что ни разворачивал Чичиков книгу, на
всякой странице — проявленъе, развитье, абстракт, замкнутость и сомкнутость,
и черт знает, чего там не было». В языке художественной литературы эти слова по­
лучают новые оттенки значений и вступают в новые фразеологические контексты.
Например, у А. Ф. Писемского в романе «В водовороте»: «...видно было, что тут
жил человек не замкнутый, с следами некоторого образования». У
Д. В. Григоровича в пьесе «Столичный воздух»: «Холодна, замкнута, сосредото­
ченна, но очаровательна!!» (Григорович 1896, 10, с. 208).
У Апол. Григорьева в «Моих литературных и нравственных скитальчествах»: «Да!
и доселе еще жив передо мною весь со всей обстановкой, со всем туманно-серым ко­
лоритом уединенный, замкнутый, как будто изолированный от всего остального ми­
ра, мирок шотландских островов...» (Григорьев Ап., с. 156); «...член племени... хра­
нящего свою самость и некоторую замкнутость..,» (там же, с. 158—159).
И. С. Тургенев писал о Ф. И. Тютчеве: «Талант его не состоит из бессвязно раз­
бросанных частей: он замкнут и владеет собою» (Тургенев 1949, 10, с. 445). В
«Дневнике писателя» Ф. М. Достоевского: «Европейский дух... не так многоразли­
чен и более замкнуто-своеобразен, чем наш». В этих случаях художественная ли­
тература лишь отражает интеллигентское словоупотребление. Но в художествен­
ной литературе слова замкнутый, замкнутость в применении к человеку, к его ха­
рактеру получили образное конкретно-метафорическое раскрытие и осмысление. У
Тургенева в «Дневнике лишнего человека» (1849) читаем: «...я вообще неглуп; мне
даже иногда в голову приходят мысли, довольно забавные, не совсем обыкновен­
ные; но так как я человек лишний и с замочком внутри, то мне и жутко высказать
свою мысль, тем более что я наперед знаю, что я ее прескверно выскажу. Мне даже
иногда странным кажется, как это люди говорят, и так просто, свободно... Экая
прыть, подумаешь. То есть, признаться сказать, и у меня, несмотря на мой замо­
чек, частенько чесался язык; но действительно произносил слова я только в моло­
дости, а в более зрелые лета почти всякий раз мне удавалось переломить себя.
195
Скажу, бывало, вполголоса: "А вот мы лучше немножко помолчим", и успокоюсь.
На молчание-то мы все горазды...» (Тургенев 1961—1962, 5, с. 145—146).
Опубликовано вместе с заметками о словах хлыщ, влопаться и пружина в составе статьи «Про­
блема исторического взаимодействия литературного языка и языка художественной литературы» в
журнале «Вопросы языкознания» (1955, № 4) [см. комментарий к статье «Влопаться»].
Печатается по опубликованному тексту с добавлением цитат из произведения Ап. Григорьева «Мои
литературные и нравственные скитальчества», сохранившихся в архиве на отдельном листке. — В. Л.
ЗАПЛАТА И ЗАДАЧА
Примером устранения омонимии может быть судьба слова заплата в значении
'расплата, уплата долга'. В русском литературном языке ХУШ и первой трети XIX в.
слово заплата широко употреблялось с значениями: 1) 'плата долга', 2) 'возмездие'
(ел. 1867—1868, 1, с. 90). Наряду с ним существовал омоним заплата — 'лоскут, ко­
торым зачинено прорванное место' (уменьшительное — заплатка). Это последнее
слово было гораздо более активным. Кроме того, оно не имело полноценных сино­
нимов-заменителей. Слово латка носило областной характер и обозначало 'заплатку
на изношенном платье' (там же, т. 2, с. 515), т. е. не подходило для обозначения
крупных заплат. Все это — в связи с широким бытовым употреблением — обеспечи­
вало слову заплата в этом значении твердую устойчивость. Между тем омоним за­
плата в значении 'плата, расплата' постепенно с 30—40-х годов XIX в. выходит из
литературного употребления. Это слово встречается в языке юношеской поэмы
Н. В. Гоголя «Ганц Кюхельгартен». Оно свойственно стилю Н. А. Полевого. Ср.
позднее в 1849 г. в доносе отца жены Н. П. Огарева — Л. Я. Рославлева шефу жан­
дармов А. Ф. Орлову на Сатина и Тучкова: «У них все было подготовлено выпрово­
дить его за границу, а настоящую жену его, мою дочь, оставить без заплат» (Черняк,
с. 135). Точно также во избежании омонимии — произошло с середины XIX в. суже­
ние и сокращение значений у слова задача. Это слово выражало прежде всего д е й ­
ствие в соответствии с значениями глагола задавать — задать ('предлагать', 'на­
значать что-нибудь для разрешения, изучения, осуществления': задать вопрос, урок,
работу) и с о с т о я н и е соответственно значению задаваться — задаться ('удавать­
ся, посчастливиться'). Так возникли два значения — настолько далеких и стилисти­
чески дифференцированных, что они уже в русском литературном языке ХУШ и на­
чале XIX в. воспринимались почти как омонимы: задача — 1) 'предложение, назна­
чение чего-нибудь для решения, изучения, исполнения', например, в «Школьных
воспоминаниях» М. П. Погодина (Вестник Европы, 1868, август, с. 609): «Начиналась
задача уроков на следующий раз». Это значение действия и до сих пор сохраняется
во многих областных народных говорах (например, в Старицком, Калининской обл.:
задача корма скотине). На основе этого значения развивается тесно связанное с ним:
2) 'то, что задано для решения', 'вопрос, требующий разрешения'; 'проблема'. На­
пример, неразрешимая задача для философии, алгебраическая задача.
Позднее — в 60—70-е годы XIX в. из выражения общественные задачи в слове
задача образуется новый, более отвлеченный оттенок значения: 'цель, стоящая пе­
ред кем-нибудь'; то, что необходимо осуществить, привести в исполнение, вопло­
тить в жизнь'. Задачи хозяйственной реорганизации.
Понятно, что слово задача со значением 'удача, успех' (ср. современные: незадач­
ливой, незадача), носившее яркую печать народно-поэтической экспрессии, посте­
пенно выходит из литературного употребления и приобретает окраску областного
выражения. Вытеснению этого омонима содействовал и активный его синоним удача.
196
Опубликовано в «Очерках по русскому языку» (Уч. зап. Калининского гос. пед. института. Т. 66.
Ч. 1. Калинин, 1969) вместе со статьями «Винный, знатный и др.», «Клянчить», «Сходный» под общим
названием «Процессы устранения омонимии в русском литературном языке XVIII — XIX вв.». Всем
статьям предшествует общее введение: «В развитии и течении процессов омонимии в истории русско­
го литературного языка XIX — XX вв., особенно в кругу знаменательных частей речи, среди слов с
производными основами, наблюдаются два противоборствующих движения. С одной стороны, актив­
но и неодолимо увеличивается количество омонимов в сфере производных существительных, глаго­
лов, а отчасти и прилагательных с живыми аффиксальными элементами, например, направление, обо­
зрение, образование, стачка, общественник, настроить, подавить, тонический и т. п. (См.
В. В. Виноградов. Проблемы морфематической структуры слов и явления омонимии в славянских
языках // Славянское языкознание. VI Международный съезд славистов. М., 1962). С другой стороны,
в тот же период непрестанно происходит отмирание омонимов в этих же лексических сферах, вызван­
ное разными семантическими и синтагматическими причинами».
Печатается по опубликованному тексту. — Ю. А.
ЗАРВАТЬСЯ
Слова, попавшие в русский литературный язык из профессиональных диалектов
или жаргонов, часто не поддаются непосредственной этимологизации или внут­
реннему историко-семантическому оправданию с точки зрения общей литературноязыковой системы. Их морфологическая или семантическая структура даже в тех
случаях, когда в них выделяется производная основа, не всегда может быть оправ­
дана параллелями аналогичных образований в строе самой литературной речи. Их
внутренняя форма не проявляется самоочевидно в аспекте литературно-языкового
сознания. Такие слова должны быть прежде всего перенесены на родную социаль­
ную почву. Там-то и раскрываются их внутренние, глубокие семантические основы.
Слово зарваться в современном разговорном языке значит: 'увлекшись через
меру, зайти в каком-нибудь деле чересчур далеко, взяться за непосильную задачу и
обнаружить свою неспособность ее выполнить; просчитаться, излишне понадеяв­
шись на свои силы, средства, возможности'.
Естественно, что это выражение, вошедшее в художественную литературу из диа­
лектов живой устной речи, не было отмечено ни одним словарем до появления сло­
варя Даля. Однако и у Даля собственно глагола зарваться — зарываться нет, а ука­
зано лишь отглагольное прилагательное зарывной в значении 'отчаянный' {зарывной
молодец) (см. ел. Даля 1880, 1, с. 650). Впервые употребление глагола зарываться —
зарваться было описано и истолковано словарем Грота — Шахматова (1899, т. 2).
Если бы этот глагол зарваться выражал свое первичное этимологическое значение,
то его легко можно было бы осмыслить по связи с рваться (за-рватъея) так: 'порыва­
ясь, зайти чересчур далеко, выбиться из сил' (ср. областное значение, указанное Вас­
нецовым в вятском говоре: 'надорваться на работе' (см.: Васнецов, Матлы обл. ел.).
Но в литературном языке слово зарваться в этом значении не было употребительно.
Слово зарваться стало широко распространяться в литературном языке лишь
около середины XIX в. Например, у Достоевского в «Записках из мертвого дома»:
«Приходили в острог такие, которые уж слишком зарвались, слишком выскочили
из мерки на воле». У А. А. Соколова в «Тайне»: «Без расчета в коммерции зарвать­
ся можно». У П. Д. Боборыкина в романе «Василий Теркин»: «Начали доходить до
него слухи, что У сатин зарывается... Предсказывали крах»; «Может быть, У сатин
и зарвался, только скорее он в трубу вылетит, чем изменит своим правилам». У не­
го же в повести «Поумнел»: «Он почувствовал, что зарвался, показав свои карты
слишком скоро». У того же автора в романе «На ущербе»: «Он зарвался бы с ней,
как "порядочный человек", — и дело могло кончиться жениховством».
197
У П. М. Ковалевского в мемуарных очерках «Встречи на жизненном пути»:
«Е. П. кидается в погоню за своим призраком горячо, нерасчетливо, как кидался на
все, начиная с карт, зарываясь, и, наконец, зарвался» (Григорович, с. 324). Не под­
лежит сомнению, что глагол зарваться — зарываться в значении 'увлекшись,
придя в азарт, проиграться, продуться' возник в картежном диалекте (ср. сорвать
банк; ср. рвет и мечет). См. у А. Ф. Писемского в повести «Тюфяк»: «Приезжайте
сегодня, мы вас ждем — вы вчера зарвались, нужно же было понадеяться на шель­
му валета». У Л. Толстого в романе «Война и мир»: «Однако ты не зарывайся», —
сказал Дол охов, мельком взглянув на Ростова, и продолжал метать». У
В. Гиляровского в очерках «Люди театра» (1941, с. 76): «Я сразу зарвался, ставлю
крупно, а карта за картой все подряд биты».
С азартной игрой в 60—70-х годах XIX в. легко ассоциировалось представление
о биржевой игре и промышленных спекуляциях капиталистов. Ср. у А. С. Суворина
(Незнакомца) в очерках «На бирже и у господ плутократов»: «Вся игра состоит в
этом. Г. Кроненберг и г. Блиох зарвались при подписке на акции на значительные
суммы» (Очерки и картинки, кн. 1, с. 107).
Понятно, что на фоне такого употребления в последней четверти XIX в. легко
могло сложиться и общее переносное значение 'перейти всякую меру'. Например,
у Н. Н. Златовратского (Соч., 1, с. 376): «Все это натуры крупного калибра, натуры
"зарвавшихся"». У Л. Меныиина («В мире отверженных»): «Он проявил вдруг со­
вершенно новую, скрытую раньше черту своего характера, чисто русскую черту —
способность зарываться».
Ср. в современном каламбурном употреблении: «Работа на заводе была его жиз­
нью. Уйти с завода — значило перестать дышать. И сейчас он думал о том же, за­
молчав вдруг и машинально помешивая ложечкой чай. — Пап, ты мне обещал мя­
сорубку починить, не забыл? — сказала Оля. — Там винт сорвался. — Ах, винт за­
рвался? — пошутил Степан Афанасьевич и, оживившись, быстро завертел ложеч­
кой. — Ну что ж, сейчас его призовем к порядку, ежели он зарвался...»
(Ю. Трифонов. Студенты. М., 1953, с. 107).
Статья ранее не публиковалась. Печатается по машинописи с правкой автора с добавлением по­
следнего абзаца, представляющего собой отдельную рукописную страницу. — В. Л.
ЗАСТЕНЧИВЫЙ
Слово застенчивый представляет собою отглагольное именное образование. Оно
связывается с глаголом застенить и с именем существительным застенка. Доста­
точно привести параллели: уживчивый — такой, что легко уживается с людьми, при­
дирчивый — склонный придираться, обидчивый и, с другой стороны, разборчивый —
такой, что разбирает, отличающийся разборчивостью, доходчивый — легко доходя­
щий до сознания и т. п. Следовательно, слово застенчивый может опираться на зна­
чения слов застенить — застенять — застенивать и застениться — застениваться — застенятъся (ср. возможность образования слова застенка от возвратной и не­
возвратной формы глагола). Глагол застенивать — застенить — застенять являет­
ся производным от слова застень 'тень, защита от солнца, тенистое место', которое
известно как в старославянском, так и в древнерусском языке. Глагол застенить ши­
роко употреблялся в русском литературном языке с древнейших времен89. В русском
Каталог этимологических гипотез, относящихся к слову стечь и глаголу застенить, см. у
Г. А. Ильинского (Славянские этимологии // РФВ, 1910, № 1 — 2. С. 329 и след.).
198
литературном языке ХУШ в. он встречается и в высоком и в среднем стиле. Напри­
мер, у Державина («Эродий над гробом праведницы»):
И вдруг схолмяся в холм пловучий,
Застенивает солнца зрак...
У него же:
Мне солнце застеняя свет...
(Ко второму соседу)
В «Московских ведомостях» (1777 г., № 5): «Некто...., сидя в своей ложе позади
одной дамы, модною ее головною уборкою толико был застенен, что, при величай­
шем старании, на театре не мог видеть порядочно ни одной сцены во всю оперу».
Застенить — застениватъ значит: 'заслонять, загораживать'; застениваться —
'заслоняться'. Эти слова распространены и в живых народных говорах. Ср. угличск.: «отойди от свету-ту, не застеняй»; в Покровском и Юрьевском районах
Владимирской обл.: «это не я застеняю свет».
Ср. в «Записках несчастного» В. П. Колесникова (по записи В. И. Штейнгеля 30-х
годов XIX в.): «Больной пришел в чувство, чтобы увидеть свое ужасное положение
между разбойниками и ворами, в смрадной, грязной тюрьме — положение, способ­
ное убить здорового, не только больного! Но юность имеет гигантские силы! К этому
дружеское попечение товарищей, особенно Дружинина, доставило ему утешение и,
так сказать, "застенило" несколько ужасные группы олицетворенных пороков»90.
Имя прилагательное застенчивый возникло в живой народной речи и обознача­
ло: 'такой, что от конфуза, робости, скромности склонен застениваться, прятаться,
загораживаться, закрываться рукою, уходить в тень'. Отсюда затем развились от­
тенки: 'робкий, стыдливый, несмелый'.
В. И. Чернышев указал в мещовских и подмосковных народных говорах слово
застенчиватый: «Ана ни застенчивата» (ел. Грота — Шахматова 1903, т. 2,
вып. 7, с. 2054).
Слово застенчивый уже в русском литературном языке второй половины
XVIII в. глубоко вошло в лексическую норму среднего стиля. Например, в «Пере­
водах» Карамзина (1, 136): «Молодая госпожа Кларвиль, будучи от природы тихого
нрава и застенчива...». У Пушкина в «Барышне-крестьянке»: «...притворяясь полу­
испуганной, полузастенчивой».
Заметка ранее не публиковалась. Печатается по машинописи (на 2-х стр.) с авторской правкой.
Машинопись сверена и уточнена по рукописи (4 стр. разного формата). — В. Л.
ЗАСТОЙ
Слово застой в древнерусском языке означало: «1) Остановка, простой. Бывает
на море кораблям застой» (Акты История., IV, с. 478). // Вялость, недостаточная
интенсивность в торговле, в хозяйственных делах. 2) В торговом диалекте: нерас­
проданные вовремя съестные или кормовые припасы. Много было застою в про­
даже рыбы, мяса, сена (ср. застойное сено)» (см. в ел. 1867—1868, 1, с. 121). С
этими значениями были тесно связаны и позднее развившееся медицинское значе­
ние: 'болезненная задержка кровообращения': «Застой в крови, в соках» и разные
областные народные значения, напр.: 'место, где рыба стоит или останавливается'
(см. там же).
Колесников В. П. Записки несчастного, содержащие путешествие в Сибирь по канату. СПб., 1914.
С. 99.
199
Социально-политическое значение этого слова: 'отсутствие прогресса, полная
остановка развития в общественной жизни и культуре' — сложилось не ранее 40—
50-х годов XIX в., т. е. в тот период, когда распространились понятия: прогресс,
прогрессист, прогрессивный, передовой, отсталый, ретроград. В «Воспоминани­
ях» Е. М. Феоктистова: «Он [М. Н. Катков] был непримиримым врагом застоя, и
ум его неустанно работал над вопросом, каким образом можно было бы вывести
Россию на благотворный путь развития» (Феоктистов, с. 222).
Опубликована в журнале «Вопросы языкознания» (1989, № 4) вместе со статьями «Охрана», «Уни­
чижать — уничтожать», «Поклонник», «Потусторонний», «Момент», «Мохры», «Постепеновец»,
«Решимость — нерешимость» под общим названием «Из истории слов». В архиве сохранилась руко­
пись, написанная на двух листках оберточной бумаги черными потускневшими чернилами. Статья от­
носится предположительно к концу 30-х — началу 40-х годов. — В. П.
ЗЛОБОДНЕВНЫЙ
История церковнославянизмов в русском литературном языке мало изучена, хо­
тя церковнославянской стихии в дореволюционной русской филологии придава­
лось очень большое значение как предмету исследования. Само понятие «церков­
нославянизма» остается до сих пор недостаточно определенным и дифференциро­
ванным. Разные хронологические пласты церковнославянизмов в составе русского
литературного языка (в особенности нового периода) исторической лингвистикой
почти вовсе не разграничены. Принципы семантического использования церковно­
славянизмов в разных стилях и в разные эпохи не описаны и даже не открыты.
Именно вследствие этой семантической нерасчлененности разных типов церковно­
славянизмов, самый термин «церковнославянизм» в наше время иногда кажется
предосудительным, иногда в него вкладывается чересчур широкое и общее содер­
жание. С точки зрения современного литературного языка этот термин в большин­
стве случаев осмысляется в этимологическом плане. Он обозначает или источник,
откуда то или иное слово, а обычно даже не слово, а его составные части вошли в на­
циональный русский литературный язык, или же очерчивает основную область древ­
него применения слова. Во всяком случае, по большей части, он говорит об этимоло­
гии или о морфологической природе слова, но не об его семантической или стили­
стической истории и даже не о времени и среде возникновения самого данного слова.
Так, многие элементы церковнославянского языка послужили в русском литера­
турном языке XVIII — XX вв. средством выражения передовой, революционной
идеологии. Достаточно сослаться на роль славянизмов в языке Радищева, в языке
декабристов и особенно в языке разночинно-демократической радикальной интел­
лигенции второй половины XIX в.
В ряду слов, образовавшихся на основе церковнославянской лексики и фразеоло­
гии в середине XIX в., находится и слово злободневный. Оно представляет собою имя
прилагательное к церковнославянскому выражению злоба дня. Это выражение, как
часть библейской цитаты, вошло в историю русского языка вместе с церковнославян­
ским переводом Евангелия (напр. в Галицком Еванг. 1144 г.: довъл^еть бо днии зло­
ба своя. Матф. VI, 34; ср. Срезневский, 1, с. 1000). Однако до 30—40-х г. XIX в. вы­
ражение «злоба дня», как самостоятельная фразовая единица, не существовало в рус­
ском литературном языке. Оно лишь потенциально было заложено в церковной цита­
те: «довлеет дневи злоба его» (Матф. VI, 34, т. е. довольно для каждого дня своей за­
боты)91. Например, в статье Д. И. Писарева «Цветы невинного юмора» (1864): «СатиВот более широкий контекст Евангелия: «Не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам бу­
дет заботиться о своем, довольно для каждого дня своей заботы».
200
pa хороша только тогда, когда она современна. Что мне за охота и за интерес сме­
яться над тем, что не только осмеяно, но даже уничтожено законодательным рас­
поряжением правительства? "Довлеет дневи злоба его", и "пускай мертвецы сами
хоронят своих мертвецов"». Поэтому нельзя найти отдельного выражения злоба
дня ни в одном словаре русского языка до появления сборника М. И. Михельсона
«Ходячие и меткие слова» (с. 126) и «Словаря русского языка» Грота — Шахмато­
ва (1907, т. 2).
В словарях же церковного («церковнославянского») языка объяснялись или
своеобразное значение слова злоба ('забота') (Дьяченко, Ц.-сл. ел., с. 203) в еван­
гельском тексте «довлеет дневи злоба его», или смысл и происхождение этого биб­
лейского изречения в целом. Так, в «Церковном словаре» Петра Алексеева (1794, 1,
с. 303) можно прочесть под словом злоба: «Инде значит труд, печаль, скуку, Матф.
6, 34. Довлеет дневи злоба его. Ибо евреи все то, что весело и приятно, называют
б л а г о м, а что скучно, трудно и досадно, з л о м или злобою именуют».
Понятно, что в среде духовенства или в социальных кругах, идеологически при­
вязанных к церковной культуре, слово злоба могло применяться в евангельском
значении 'насущная забота, неприятность'. Например, у Мельникова-Печерского
встречается в романе «На горах» лексическое видоизменение евангельского текста:
«Год на год, век на век не подходят. Всякому времени довлеет злоба его» (ел. Гро­
та — Шахматова, т. 2, вып. 9, с. 2663). По свидетельству Н. Барсукова, в речи сла­
вянофила Ю. Ф. Самарина встречалось такое словоупотребление: «За оградою церковною... практика со всей суетой, всею случайностью, всею преходящею деятель­
ностью, всеми временными нуждами и злобами исторического мира» (Барсуков,
Погодин, 7, с. 111).
Ср. статьи Н. И. Соловьева «Как нас учили» (Рассказ из духовно-семинарской
жизни): «Все говорили про строгость о. ректора, про то, что он клялся половину из
всех училищ прогнать назад, и про прочие печальные злобы» (Русск. старина. 1899,
ноябрь, с. 379).
Естественно, что в духовной среде прежде всего оформилось и само выражение
— злоба дня в значении 'повседневная забота; нужда данного момента, требующая
немедленного удовлетворения'. Ср. примеры подобного употребления у Вяземско­
го и Короленко: «В самое то время было оно [письмо] вопросом и злобою дня» (Вя­
земский, Проект письма к С. С. Уварову, 2, с. 204); «Злобой раскатовского дня слу­
жил покос и расчеты по сенному делу» (Короленко, Смиренные).
На основе этого-то церковнославянского употребления возникает в среде разночинно-демократической интеллигенции общественное, публицистическое значение
фразы злоба дня — 'все то, что привлекает общественное внимание в данный мо­
мент, острые общественные интересы текущего дня; общественный вопрос, тре­
бующий неотложного обсуждения'.
В языке Белинского еще нет этого выражения. Оно вошло в литературный обо­
рот не раньше 50—60-х годов XIX в. Характерно, что Лесков пользуется им, ставя
его в кавычки, как газетную фразу. Например, в очерке «Дух г-жи Жанлис»: «Мать
хотела найти человека, который мог бы сколько-нибудь ознакомить княжну с рус­
скою литературою — разумеется, исключительно хорошею, т. е. настоящею, а не
зараженною "злобою дня"». Ср. у Тургенева в «Воспоминаниях о Белинском»
(1968): «Другое замечательное качество Белинского, как критика, было его пони­
мание того, что именно стоит на очереди, что требует немедленного разрешения, в
чем сказывается "злоба дня"».
201
У Я. П. Полонского:
Так разгорелись аппетиты,
Что злобы дня почти забыты.
(Разговор)
У А. К. Толстого:
Со злобой дня души постыдный торг
Стал для меня без смысла и значенья.
(Земля цвела)
Ср. в рассказе Н. В. Успенского «Книжный магазин»: «...в совершенном неведении
относительно "злобы дня" и "жгучих вопросов"».
Выражение злоба дня типичная принадлежность языка Салтыкова-Щедрина и
Достоевского. Например, у Достоевского в «Подростке»: «О, когда минет злоба
дня и настанет будущее, тогда будущий художник отыщет прекрасные формы».
У Салтыкова-Щедрина в «Письмах к тетеньке» (1881—1882): «...моя деятель­
ность почти исключительно посвящена злобам дня» (письмо четырнадцатое).
«Представим себе, что Вы получили дар компетентности по части устранения на­
сущных злоб дня» (письмо шестое). «По простоте и крайней вразумительности
этого "печатать дозволяется", никакие новшества не удавались, так что самые
смелые экскурсии в область злобы дня прекращались по мановению волшебства,
не дойдя до первого этапа» (письмо одиннадцатое). «Но злоба дня, вот уже почти
тридцать лет, повторяется в одной и той же силе, с одним и тем же содержанием,
в удручающем однообразии» (письмо четырнадцатое). Ср. также выражение «на­
сущная злоба» вместо «насущная злоба дня»: «Эта полная отчужденность литера­
туры от насущных злоб сообщала ей трогательно-благородный характер» (письмо
одиннадцатое).
В «Отечественных записках» (1877, № 1) была напечатана статья К. Морозова
(М. А. Протопопова) под заглавием: «Литературная злоба дня».
Само собою разумеется, что — с распространением в публицистическом стиле
выражения злоба дня — появляется и правильно образованное сложное прилага­
тельное к нему — злободневный. В «Словаре русского языка» Грота — Шахматова
(т. 2, с. 2665—2666) приведены примеры на употребление слов злободневный и
злободневность лишь из языка газет 1890-х годов XIX в., но едва ли появление
прилагательного злободневный могло быть отделено таким большим промежутком
от литературной канонизации выражения злоба дня. Ср.: «И мы повели опять зло­
бодневный разговор» (Аникин, Деревенские рассказы. «Гараська-диктатор», с. 208).
У Короленко: «Михайловский перемешивал изложение своей теории с постоянны­
ми экскурсами публициста в самую злободневную современность» (Короленко, 2,
с. 283).
Опубликовано в Ученых записках Моск. пед. дефект, ин-та (т. 1, 1941) в составе большой статьи
«Лексикологические заметки» вместе со статьями об истории слов и выражений витать, мерцать,
животрепещущий, втереть очки, квасной патриотизм. Сохранился более полный машинописный
экземпляр с поздней авторской правкой, не вошедший в опубликованный текст.
Здесь печатается по этому машинописному экземпляру с добавлением нескольких цитат из худо­
жественной литературы, сохранившихся в архиве на отдельных очень ветхих рукописных листках.
В архиве также сохранился листок из письма С. А. Копорского В. В. Виноградову, в котором он
сообщает цитату из рассказа Н. Успенского «Книжный магазин» (ж. «Нива», 1882), включенную в
текст статьи. — Е. К.
202
ЗЛОПЫХАТЕЛЬСТВО
Архаические, книжнославянские модели словосложения в русском литературном
языке ХУШ и ХЕХ столетий иногда использовались как средство образования новых
слов. Чаще всего по их образцу возникали новообразования в индивидуальном речетворчестве, а отсюда — при благоприятных условиях — они проникали и в стили
общерусского литературного языка. Особенно любопытны в этом отношении слово­
творческие опыты великого русского сатирика-публициста М. Е. Салтыкова-Щедрина.
В современном русском языке живет обособленной и не очень бойкой жизнью
маленький разряд сложных слов, окрашенный едкой сатирической экспрессией:
злопыхатель — 'человек, пышущий беспричинной злобой на кого-нибудь или не­
справедливо, раздраженно злобствующий'; злопыхательство — 'несправедливо
злобное, раздраженно-придирчивое чувство, злорадно-враждебное, ядовитое отно­
шение к кому-нибудь или проявление такого отношения в словах, поступках'; зло­
пыхательствовать — 'проявлять злопыхательство'; злопыхательный — 'полный
злопыхательства или выражающий злопыхательство' и злопыхательский — 'свой­
ственный злопыхателю'. Стилистический круг употребления этих слов не широк,
но характерен. Они встречаются в разговорной интеллигентской речи, но главным
образом в газетно-публицистическом стиле. На этих образованиях лежит отпечаток
публицистического или фельетонно-сатирического происхождения. Они окутаны
атмосферой едкой иронии или горького публицистического юмора.
Ср. у Игоря Грабаря в мемуарах «Моя жизнь»: «Когда П. М. Третьяков, своим
замечательным инстинктом почувствовавший подлинную новизну и значитель­
ность картины Серова "Девушка, освещенная солнцем", приобрел ее в 1889 г. для
галереи, Владимир Маковский на очередном обеде передвижников бросил ему вы­
зывающую фразу: "С каких пор, Павел Михайлович, вы стали прививать вашей га­
лерее сифилис?" Этот ядовитый, полный злопыхательства вопрос не мог быть за­
дан на официальном выставочном обеде всего лишь за несколько лет до того, но к
концу 90-х годов художественная атмосфера настолько накалилась, что люди рва­
лись в бой» (Грабарь, с. 125).
Морфологический состав этих слов архаистичен, но прозрачен: злопыхатель —
это сложное слово, произведенное от словосочетания пыхать злом. Глагол пыхать
был широко употребителен в древнерусской письменности. Например, в «Летописи
по Софийскому списку»: «Король, пыхая духомъ ратнымъ, и пршде въ р*Ьку Неву»
(см. ел. 1867—1868, 3, с. 1238; ср. Срезневский, 2, с. 1760).
Слово злопыхатель и производные от него злопыхательство, злопыхательный,
злопыхательский по внешнему виду похожи на церковнославянизмы. Магистр
Дьяченко в своем «Полном церковнославянском словаре» указывает однородное
церковнославянское образование — злодыхательный (Дьяченко, Ц.-сл. ел., с. 203).
То же слово отмечено как церковное и в академическом «Словаре церковнославян­
ского и русского языка»: «Злодыхательный, ая, ое — лен, льна, о пр. церк. Вредо­
носный, пагубный. Злодыхательная буря до мирскаго града вскоре достиже. Прол.
Дек. 6» (ел. 1867—1868, 2, с. 180—181). Ср. в Славяно-молдавской летописи мона­
ха Азария (XV в.): «УстръмисА, яко злодыхательный сЪверникь» (л. 285 об. —
286). К смежным, хотя и не однородным, словообразовательным моделям относит­
ся и такая серия слов: зложелатель, зложелательный, зложелательство, зложе­
лательствовать (ел. 1867—1868, 2, с. 181). Однако слов злопыхатель, злопыха­
тельство и других производных от них нельзя найти ни в «Материалах»
203
И. И. Срезневского, ни в словарях Академии Российской, ни в академическом сло­
варе 1847 г., ни даже в словаре В. И. Даля. Впервые это гнездо слов описано слова­
рем Грота — Шахматова (т. 2, вып. 9, 1907, с. 2692—2693). Иллюстрации к их
употреблению извлечены из сочинений М. Е. Салтыкова-Щедрина.
В «Истории одного города» Салтыкова-Щедрина: «...но когда увидел Домашку,
действовавшую в одной рубахе, впереди всех, с вилами в руках, то злопыхательное
сердце его до такой степени воспламенилось...». В очерках «За рубежом» (очерк 3):
«Едешь в вагоне и во всяком соседе видишь сосуд злопыхательства...». В «Поше­
хонских рассказах»: «...я указывал на мздоимство Фейера, хищничество Деру нова и
Разуваева, любострастие майора Прыща, бессмысленное злопыхательство УгрюмБурчеева, и проч...». В «Письмах о провинции»: «И таким образом близорукость и
несообразительность являются невольным коррективом ехидному историографскому злопыхательству».
М. С. Ольминский в «Щедринском словаре» (с. 253) также отмечает: «Злопыха­
тельство — "даже в минуты своего поражения умеет так ловко устроиться, что
присутствие его всегда всеми чувствуется, тогда как благоволение в подобные ми­
нуты стушевывается так, что об нем и слыхом не слыхать"» (Пошехонские расска­
зы, 9).
Г. 3. Елисеев в своих «Воспоминаниях» (статья «Некрасов и СалтыковЩедрин в "Отечественных записках"») пишет: «При этом Некрасов был редакто­
ром самого распространенного и влиятельного в то время журнала. Этих двух ат­
рибутов было вполне достаточно, чтобы зависть и, как выражался Салтыков, зло­
пыхательство постоянно носились около него, как около намеченной ими жерт­
вы, которую им рано или поздно предназначено пожрать» (Антонович, Елисеев,
с. 377—378).
Слова злопыхательный, злопыхательство и позднее злопыхательствовать ук­
репляются в стилях газетно-публицистического языка 70—80-х годов.
Например, в «Московских ведомостях» (1887, № 335): «Таких людей расплоди­
лось множество; они встречаются на каждом шагу; они отравляют существование
всем глупым «идеалистам», еще не переставшим верить, что можно прожить жизнь
без подсиживанья, беганья на задних лапках, подличанья и злопыхательства». У
Д. Н. Мамина-Сибиряка в романе «Ранние всходы» (1896) в письме курсистки: «А
еще сколько мы с тобой недавно говорили о терпимости, об уважении к чужим
убеждениям, о широком взгляде на жизнь и людей. И вдруг в твоих письмах какоето злопыхательство, как говорит Щедрин».
Опубликовано вместе с этюдами о словах веяние и поветрие, кисейная барышня, новшество,
пароход и халатный, халатность в составе статьи «Из истории современной русской литературной
лексики» (Изв. ОЛЯ АН СССР, 1950, т. 9, вып. 5). Этим заметкам в статье предшествует общее
введение (см. комментарий к статье «Веяние и поветрие»). В архиве сохранилась рукопись на
6 пронумерованных листках. Печатается по тексту публикации, сверенному и уточненному по ру­
кописи.
К слову злопыхательство В. В. Виноградов обращался и в других работах: «Приемы
"вульгарно-книжного" сравнения морфем проявляются в таких реставрациях и новообразованиях,
как злопыхательство, злопыхательный, благополучность, очковтиратель, очковтирательство,
пенкоснимание, пенкосниматель, зверинствовать» (в сноске следуют приведенные в настоящей
публикации ссылки на словари) (Очерки, 1982, с. 455). «На почве смешения разнообразных эле­
ментов разговорной речи с книжными возникает принцип своеобразного сращивания простореч­
ных морфем с литературно-книжными, напр.: глупистика, болтология, очковтирательство, зло­
пыхательство, пенкосниматель и др.» (Основные этапы истории русского языка // Виноградов.
Избр. тр.: История русск. лит. яз., с. 61). — В. Л.
204
ЗНАТНЫЙ, ВИННЫЙ
Омонимность с винный — прилагательное к слову вино {винный запах, винная
лавка и др.) является причиной утраты слова винный (ср. невинный, повинный в
значении 'виновный, виноватый').
Ср. у И. И. Дмитриева в басне «Орел, кит, уж и устрица»:
И устрица моя немало не винна...
У Державина:
Незлобно винных ты простишь.
(На шведский мир)
Ср. у Сумарокова в комедии «Чудовищи»: «Винная ли я, что едакой урод на ме­
ня навязался».
Точно так же знатный, как отглагольное прилагательное типа: занятный, по­
нятный и т. п. (ср. знатный выкуп у Пушкина в «Арапе Петра Великого», знатная
торговля и т. п.) исчезло не без влияния омонима — знатный, соотносительного с
именем существительным знать. Ср. знатное общество, знатный род и т. п.
Стремление избегнуть омонимии приводит к образованию короткого лексического
ряда: обрусить — обрусение. Ожидаемые формы: обрушение, обрушивать (ср. по­
высить, повышение, повышен и т. д.) не осуществляются из-за неудобств омонимии
(ср. обрушить, обрушивать, обрушен и т. п.) (ср.: Бодуэн де Куртенэ. Сборник за­
дач по введению в языковедение. СПб., 1912, с. 59).
В древнерусском языке «можно указать примеры, что "Алешка" является
уменьшительным не только от Алексея, но и от Александра, уменьшительные
"Митя" не всегда указывает на Дмитрия, а иногда на Никиту и даже Никифора»
(Лихачев Н. П. Двойные имена. Известия русского генеалогического общества.
СПб., 1900, вып. 1,с. 126).
Опубликовано под названием «Винный, знатный и др.» в «Очерках по русскому языку» (Уч. зап.
Калининского гос. пед. института. Т. 66. Ч. 1. Калинин, 1969) вместе со статьями «Заплата и задача»,
«Клянчить», «Сходный» под общим названием «Процессы устранения омонимии в русском литера­
турном языке XVIII — XIX вв.». Всем статьям предшествует общее введение (см. комментарий к ста­
тье «Заплата и задача»).
В архиве сохранились выписки на двух листках, предваряемые авторским текстом:
«У Карамзина в повести "Наталья, боярская дочь": "Но я — я винен перед тобою, государь вели­
кий! Я увез дочь боярина Матвея из родительского дому!"».
У А. Ф. Мерзлякова:
В чем я винен пред тобою,
Чем тебя я прогневил?
Разве тем, что всей душою
Я жестокую любил?
(В чем я винен пред тобою...)».
Печатается по опубликованному тексту. О слове винный см. также в статье «Виноватый» в III ч.
настоящего издания. — Ю.А.
ЗНАЧИТЬ, ОЗНАЧАТЬ
Глаголы означать и значить являются прозводными от имени существительно­
го знак. А само это имя существительное было образовано от глагольной основы с
помощью суффикса -к (ср. старославянск. зрак, призрак, образованные от корня
зор-; ср. звук из звон-к и т. п.). Слово знак в старославянском языке имело значение
не только приметы, признака — 'то, по чему знают, узнают; но употреблялось и
205
для обозначения лица в смысле: 'знакомый, знакомец' (см. Востоков, Сл. ц.-сл. яз.,
1, с. 141). Древнерусскому языку это личное значение было чуждо.
Не подлежит сомнению, что в русском литературном языке до начала XVHI в.
преобладало употребление слова знамя (ср. знамение) для выражения тех значений,
которые отчасти передаются теперь словом знак. У Шишкова в «Рассуждении о
старом и новом слоге»: «Слова не иное что суть, как общенародные мыслей наших
знаки, под которыми каждый народ принял или условился разуметь видимые им
телесными или умственными очами вещи» (Шишков, Рассужд. о ст. и нов. слоге,
1813, с. 299).
Производный глагол значить выражал значения: 'отмечать знаком, приметой' и
'иметь знак' (ср. в старославянском зрачити — 'иметь зрак, обращенный кудалибо'). Шишков в числе фразовых выражений Карамзинского стиля приводил та­
кой пример: «Вместо: жалкая старушка, у которой на лице написаны были уныние
и горесть: трогательной предмет сострадания, которого уныло-задумчивая физио­
номия означала гипохондрию» (там же, с. 57—58). В соответствии с этим глагол
означить выражал значение: 'наметить, положить знак', 'сделать явственным, от­
личить'. Это значение и указывается, как основное, для него не только в словарях
Академии Российской (см. сл. АР 1822, 4, с. 250), но и в словаре 1847 г. (см.
сл. 1847, 3, с. 55). Оно имело особенно широкое применение в деловом языке и
специальных диалектах. Например, в «Словаре Академии Российской»: «Означить
что, чертою мелом, углем. Означь сию линию желтою краскою». По-видимому, до
60—70-х годов XIX в. употребление глагола означить — означать в этом значении
было живым и общераспространенным. Например, у Тургенева в «Письме из Петер­
бурга» (Моск. Ведомости, 1852 г., марта 13, №32, с. 328—329) о смерти Гоголя:
«...человек, который своим именем означил эпоху в истории нашей литературы».
Заметка ранее не публиковалась. Здесь печатается по рукописи, сохранившейся на 4-х разрознен­
ных непронумерованных листках, относящихся предположительно к концу 30-х — началу 40-х годов.
— В. Я.
ЗОДЧИЙ
Акад. А. И. Соболевский предполагал, что слово зодчий вошло в русский лите­
ратурный язык в период второго югославянского влияния, т. е. не ранее конца XIV
— начала XV в. Это слово родственно словам здание, здати, созидати, и, по мне­
нию А. И. Соболевского, в русском языке оно должно бы звучать зедчий, если бы
русские книжники не прочитали югославянского ъ после з как о, т. е. если бы югославянское написание этого слова как зъдчий не повлияло бы и на его русское про­
изношение. Таким образом, слово зодчий проникло в русский литературный язык
чисто книжным путем в период «второго южнославянского влияния».
Акад. А. X. Востоков в «Церковно-славянском словаре» приводит слово зьдьчий
в значении 'мастер, строитель, владетель' («Зьдьчий. — гёктсоу, faber Pat., ктг/тсор,
possessor. Dial, male») (Востоков, Сл. ц.-сл. яз.).
Кроме того, Востоков отмечает слова зьдечий и зьдичий из сочинений Ефрема
Сирина по списку XIV в.: писець ли еси, помяни зьдечья и камение д^лающихъ
(хАеютад кш Xemovpyovc;). Востоков предполагает здесь значение 'горшечник'
(ср. зьдаръ 'гончар, лепящий из глины, кераребд, figulus'. Ant.). (Ср. зьдъ 'глина',
зьдьный 'глиняный' — Срезневский, 1, с. 1009).
Слово зьдьчий
исследователями
старославянского
языка
(А. Мейе,
Р. Ф. Брандтом) признается образованием, относящимся к более поздней эпохе
206
жизни древнеславянского языка (сложенным по образцу кравчий, ловчий и т. п.)
(Преображенский, 1, с. 247)92.
Зодчий в ц.-слав. зьдьчий 'aedificator; 'possessor; ст.-серб. зъдьръ 'faber' (Дан.);
ново-серб. зидар 'faber murarius' (Вук.), хорв. zidar, zidarc, zidatelj 'structor' (Стул.);
чеш. zednik 'Maurer' (Ранк. Будилович, ч. 2, вып. 1, с. 103).
К. Педерсен приводил русск. зодчий в числе примеров изменения ь в ъ между
согласными в старославянском языке93.
Акад. Ф. Ф. Фортунатов, считая это слово заимствованным из церковнославян­
ского языка с о из ъ, так объяснял звуковую форму этого слова: «Ст.-слав. зьдьчий
(не встречающееся в старых памятниках) фонетически не должно бы было полу­
чить ъ из ь в первом слоге (гласная ь имела здесь по положению "большее количе­
ство", при котором ь не подвергалось изменению в ъ даже и перед твердым
слогом), но под влиянием зъдъ при зьдъ «глина; стена и при зьдьчий или зьдчии
(с утратою второго ь) явилось зъдчищ в зъдъ при зьдъ гласная ъ перенесена была
некогда из других падежей, где, напр., в род. пад. зъда, она образовалась фонетиче­
ски из ь "меньшего количества" в то же время, когда *зьдати перешло в зъдати (с
ъ во всех древних памятниках), так что зъдъ из зьдъ является однородным, напр. с
сждобъ в Синайской псалтыри под влиянием ъ из ь в слдъба и т. д.»94.
У Кариона Истомина в «Орации при поднесении царевне Софии Алексеевне кни­
ги блаженного Августина "Боговидная любовь"» слово зодчество употреблено в пе­
реносном, метафорическом смысле: «Но паче елея (?) жаждущаго источников воды,
жаждеши ты Господня на таковое пречестнгЬйшаго художества зодчество чистых
мыслей блаженных разумений и чистых словес» (Браиловский, Приложения, с. 475).
В 17-томном академическом «Словаре современного русского литературного
языка», в котором обычно указывается, когда впервые то или иное слово фиксиру­
ется лексикографическими источниками, для слова зодчий в качестве такого пер­
воисточника отмечен «Лексикон треязычный» Федора Поликарпова (1704), для
зодческий — «Словарь Академии Российской» (1792), для зодчество — Дополн. к
«Церковному словарю прот. П. Алексеева» (1776) (БАС, 4, с. 1309—1310). Все эти
сведения являются очень запоздалыми, так как слово зодчий зарегистрировано в
русских текстах с конца XIV — начала XV в.
Слово зодчий в русском литературном языке XVIII в. считалось принадлежно­
стью высокого стиля. Так, Г. Р. Державин посвятил свое стихотворение «Зодчему
Тончию». Ср. также:
Там зодчий зиждет храм молитвы
(На кончину благотворителя);
Здесь тонут зиждущих плотину
Работников и зодчих тьма.
(Об удовольствии)
Но в карамзинской школе оно было признано архаическим славянизмом.
А. С. Шишков защищал его в своем «Рассуждении о старом и новом слоге россий­
ского языка», объединив с такой группой устарелых славянизмов: «Как могут обСр. у Герцена в «Записках одного молодого человека»: «...в Греции все было так проникнуто изящ­
ным, что самые великие люди ее похожи на художественные произведения. Не напоминают ли они
собою, например, светлый мир греческого зодчества^» (Герцен, 1954, 1, с. 277).
Kunn's Zeitschrift 1902—1903, с. 322.
Фортунатов Ф. Ф. Старославянское тъ в 3 лице глаголов // Изв. ОРЯС АН, т. 13, кн. 2, 1908, с. 5.
207
ветшать прекрасные и многозначащие слова, таковые например, как: дебелый, доб­
лесть, присно, и от них происходящие: одебелеть, доблий, приснопамятный, приснотекущий и тому подобные? Должны ли слуху нашему быть дики прямые и ко­
ренные наши названия, таковые, как: любомудрие, умоделие, зодчество, багряница,
вожделение, велелепие и проч.?» (Шишков, Рассужд. о ст. и нов. слоге, 1813, с. 47).
«Вот беда для них [нынешних писателей. — В. В.], когда кто в писаниях своих
употребляет слова: брашно, требище, рясна, зодчество, доблесть, прозябать, наитствовать и тому подобные, которых они сроду не слыхивали, и потому о тако­
вом Писателе с гордым презрением говорят: "он Педант, провонял славянщиною и
не знает Французского в штиле Элегансу"» (там же, с. 27—28).
Характерно, что в «Словаре церковно-славянского и русского языка» слово зод­
чий объявляется старинным: «Зодчий, я, и аго, с. м. Стар. Знающий науку зодчест­
ва, архитектуру; архитектор» (ел. 1847, 2, с. 94). Правда, при слоьах зодчество и
зодческий этой пометы нет: «Зодчество, а, с. ср. Наука располагать, строить зда­
ния; архитектура. Искусен в зодчестве». «Зодческий, ая, ое, пр. Относящийся к зод­
честву. Зодческое искусство» (там же).
Слово зодчество, по словам Шишкова, так же редко в простых разговорах упот­
реблялось, как слова угобзиться, непщевать, доблесть, прозябать, светоносный и
другие подобные. Оно «токмо тем известно было, которые прилежно в языке своем
упражняются» (Шишков, назв. соч., с. 295).
А. С. Шишков свидетельствует, что в разговорном языке конца XVIII — начала
XIX в. было в ходу слово архитектор, слово же зодчий многим образованным лю­
дям казалось странным и непонятным: «Слово зодчий, — писал Шишков, — есть
настоящее Русское, происходящее от глагола созидать', но ежели бы кто в разгово­
рах сказал: я нанял зодчего строить дом, то верно бы многие нашлись у нас такие,
которые бы спросили: ково он нанял? а другие бы с насмешкою сказали: он гово­
рит странным языком! И так разговаривая с Русскими и по-русски, надлежит не­
пременно употреблять иностранные слова: я нанял архитектора строить дом»
(Назв. соч., с. 303).
В 20—30-е годы XIX в. слово зодчество входит в широкий литературный обо­
рот. В «Дневнике» А. И. Герцена (под 8 января 1843 г.): «...можно ждать еще разви­
тия византийского зодчества, а уж готического нельзя» (Герцен, 1954, 2, с. 258). У
Аполлона Григорьева в «Дружеской песне» (1845):
Отложив земли печали,
Возлетимте к светлой дали,
Буди вечен наш союз!
Слава, честь и поклоненье
В горних зодчему творенья,
Нас сотворшему для дел...
У А. Г. Венецианова в письме Милюковым (19 декабря 1837 г.): «...дворец
горит, за век невредимо простоявший и бывший памятником того духа зодче­
ства» (Венецианов, с. 179). В «Воспоминаниях» Е.М.Феоктистова (1848—
1896): «...можно очень верно судить о положении дел и оказаться не совсем
искусным зодчим, когда самому приходится воздвигать здание на место
признанного негодным» (Феоктистов, с. 249—250). У Н. И. Пирогова в
«Дневнике старого врача»: «Цель и мысль, пойманные, так сказать, в сеть
материала, — на полотно в красках живописца, в мрамор зодчего, на бумагу в
условные знаки и слова поэта, — живут потом целые века своею жизнию,
14 —История слов
208
поэта, — живут потом целые века своею жизнию, заставляя и полотно, и мра­
мор, и бумагу сообщать из рода в род содержимое в них творчество» (Пирогов,
с. 18).
Очерк опубликован в сборнике «Этимология — 1968» (М., 1971). В архиве сохранилась рукопись
на 13 листках, написанных в разное время, на разной бумаге. Здесь публикуется по оттиску, сверенно­
му и дополненному по авторской рукописи.
О слове зодчий см. также комментарий к статье «Жупел». — М. Л.
ЗРЯ
Наречие зря в значении 'наобум, напрасно' носит яркую печать разговорнофамильярного стиля. Оно своей экспрессивностью выдает свою устнодемократическую природу. В русский литературный язык из народных говоров наре­
чие зря проникло не ранее 30-х годов XIX в. Оно еще не отмечено в словаре 1847 г.
Но в «Опыте областного словаря» 1852 г. находим: «зря, нар. Необдуманно, без со­
ображения, по-пустому, напрасно. Он делает все зря. Зря деньги тратить. На него
зря насказали. Он зря чертит бумагу. Владим. Муром. Нижегор. Пенз. Наровч.
Нижнелом. Саран. Сарат. Симб.» (Опыт обл. влкр. ел., 1, с. 71). Гоголь вносит сло­
во зря в свою записную книжку как народно-областное выражение (Гоголь 1889—
1896, 6, с. 469). В словаре Даля круг производных от этого слова расширяется:
«Зряхово или зря нар. назря, наобум, как ни попало, как глянул или глянулось,
бестолково, опрометчиво, без цели и надобности. Этому ремеслу зря не учатся,
нужно терпенье и старанье. Он все зря мотает. Зря делом не управишь. Это все зря
наврали. Зря, что головою в копну. Слепой хоть ощупью, да бродит, а зря и зрячий
спотыкается. Ходит зря, спустя рукава, а подбирает, как рыло утирает. Зря тин а,
зряч una ж. вздор, бессмыслица, пустяки, околесица. //Всячина, что ни попало.
Он несет зрятину. Его лечили зрятиной, кто во что горазд» (см. ел. Даля 1880, 1,
с. 694—695). В Куйбышевск. обл.: «з 'р 'а — з 'р 'а хороша лошът' — 'очень'» 95 .
Ср. в «Дневнике» А. В. Никитенко (под 28 дек. 1838 г.): «Он [Строев. — В. В.]
долго жил в Париже и, кажется, не принадлежит к числу тех отчизнолюбцев, кото­
рые зря громят запад и все, что не отзывает родной поэзией кнута и штыка» (Русск.
старина, 1889, октябрь, с. 104). В повести И. С. Тургенева «Бригадир» в речи дво­
рового: «Ну и после, до самой ее кончины, он у ней жил, и, сказывают, помыкала
же она им — бригадиром-то — зря; пешком из Москвы в деревню посылала, ейбогу за оброком, значит». У Тургенева же в повести «Степной король Лир»: «И до­
чери — ничего. Бегают, зря... голосят... Что толку?».
Публикуется впервые по рукописи на одном листке ветхой бумаги. В архиве сохранились также
два листка с выписками из сочинений Тургенева и из статьи В. А. Малаховского. Эти цитаты включе­
ны в текст заметки при ее подготовке к публикации. — В. П.
И ЖИВОТА ВЕСЬМА ЛИШИТЬ
В «Воинском артикуле» (1714 г.) императора Петра I типичной формулой нака­
зания за военные преступления была фраза: «весьма живота лишить».
У А. С. Пушкина есть наброски неоконченного стихотворения (1825 г.):
И дабы впредь не смел чудесить,
Поймавши истинно повесить
И живота весьма лишить.
См. Малаховский В. А. Говоры Новобуянского р-на Куйбышевской области // Уч. зап. Куйбы­
шевск. пед. ин-та. 1942, вып. 5. С. 67.
209
У А. А. Марлинского в рассказе «Латник» характерны слова Аудитора о Напо­
леоне: «я как раз подведу законец, чтобы его, яко не имеющего дворянского зва­
ния, прогнать за побег сквозь строй шпицрутеном, а за мятеж весьма лишить эюи­
вота» (Бестужев-Марлинский 1838, 4, с. 4).
У И. И. Лажечникова в романе «Последний Новик»: «Секретарь начал читать
дело о порублении Андреем Мертвым татарина саблею и приговор, коим он, со­
гласно двадцать шестому артикулу Воинского устава, должен бы быть эюивота
лишен и отсечением головы казнен» (Лажечников 1962, с. 155).
В «Воспоминаниях Московского кадета» читаем: «Раз в неделю, именно в тот
день, когда нас водили в баню, при сборе роты читали нам Артикул Петра Велико­
го — так называли воинский устав или военно-уголовные законы этого государя,
обнародованные им в 1714 году; читали его без всяких объяснений, что это за ус­
тав, когда написан и какое имел он значение в тридцатых годах XIX столетия.
Большая часть из нас слушали его, ничего не понимая, и не удивлялись даже, отче­
го это за все про все по уставу определялось "весьма эюивота лишить''» (Русск. ар­
хив, 1880, 1,с. 459).
У А. В. Амфитеатрова в сборнике «Издали»: «Чуть задумал фельетонную серию,
— глядь, издание, в котором начал помещать ее, уже аркебузировано и весьма жи­
вота лишено» (с. 5—6).
Таким образом, грозная фраза из петровского Воинского артикула 1714 г. уже с
ироническим оттенком блуждала в русской литературе вплоть до начала XX в. и
вспоминалась не только в исторических произведениях, но и в сочинениях публи­
цистического характера.
Опубликовано вместе со статьей «Ум, любя простор, теснит» под общим названием «Историкоэтимологические заметки» в кн. «Труды отдела древнерусской литературы. XXIV. Литература и обще­
ственная мысль Древней Руси. К 80-летию со дня рождения члена-корреспондента АН СССР
В. П. Адриановой-Перетц» (Л., 1969). — Я. У.
ИНИКАКИХ
Изменения фразы, идиомы не всегда обусловлены историей вещей, историей
материальной культуры или эволюцией семантических связей и соотношений в
процессе столкновения и смешения разных языковых систем. Нередко они подска­
зываются грамматическими формами словесного выражения и его экспрессивными
функциями. Например, идиома и никаких] (в значении 'вопрос исчерпан, больше не
о чем говорить: все решено, все ясно; и баста!) в современной устной фамильярной
речи как бы ищет предмета, к которому может быть отнесено определение в род.
пад. мн. числа (никаких). Отсюда возникают странно-синонимические выражения и
никаких гвоздей! (ср. у Маяковского:
Светить — и никаких гвоздей\
Вот лозунг мой
и солнца!)
или и никаких испанцев] Между тем экспрессивные оттенки идиомы и никаких и ее
эллиптическая форма наводят на предположение, что первоначально эта идиома
принадлежала стилю военно-командных формул. В романе П. Д. Боборыкина «Пе­
ревал» указывается та военно-профессиональная обстановка, в которой сначала
бытовало это выражение, и рисуется путь движения этой идиомы в «общую» разго­
ворную речь. Разговаривают гвардейский офицер барон Гольц и четыре девушки из
14*
210
дворянских семей: «О чем-то заспорили, и вдруг Мод, или сестра ее Мэдж, пустила
стремительно:
— И никаких* Она хотела этим непонятным, бессмысленным словечком отли­
читься перед Гольцем» (Боборыкин 1897, 7, с. 251). Далее этот «таинственный тер­
мин», этот «возглас артиллерийской команды» объясняется: «Девицы и их кавале­
ры употребляют его тогда, когда надо сказать: "Нечего тут разговаривать, это так,
или это превосходно". Пошло это с учений, когда взводу или эскадрону офицер
кричит: "Смирно, и никаких движений!"» (там же, с. 255). (Здесь же это объяснение
названо «объяснением нелепого возгласа»; чуть выше, на с. 254 идиома названа
«возгласом артиллерийской команды»). Идиома — и никаких выходит за пределы
профессионального и узкокружкового употребления не раньше 70—80-х годов
XIX в. По-видимому, еще до начала 1900-х годов сохранялась связь этого выраже­
ния с военным диалектом. Так, у Чехова в повести «Дуэль» происходит такой диа­
лог между военным доктором Самойленко и чиновником Лаевским, желающим
развестись с своей гражданской женой: «[Доктор:] — Очень просто. Иди, матушка,
на все четыре стороны — и разговор весь.
— Легко сказать! Но если ей деваться некуда? Женщина она одинокая, безрод­
ная, денег ни гроша, работать не умеет...
— Что ж? Единовременно пятьсот в зубы или двадцать пять помесячно — и ни­
каких. Очень просто».
Заметка ранее не публиковалась. В архиве сохранился черновик (рукописный листок и 2 стр. ма­
шинописи с авторской правкой), озаглавленный «История идиомы: и никаких». Материал об идиоме и
никаких в сокращении содержится в следующих работах В. В. Виноградова:
1) в статье «Основные понятия русской фразеологии как лингвистической дисциплины» (1946),
где краткому изложению истории этого фразеологизма предшествует следующий текст: «Роль экс­
прессивных и эмоциональных факторов в образовании фразеологических сращений также очень вели­
ка. Экспрессивная волна легко может поглотить и нейтрализовать круг предметных значений слова,
фразы. Оторванная от первоначального, породившего ее контекста, экспрессивная фраза быстро ста­
новится идиоматическим сращением. Например, выражение и никаких» (Виноградов. Избр. тр.: Лек­
сикология и лексикография, с. 125).
2) в статье «Об основных типах фразеологических единиц в русском языке» (1947) содержится
аналогичный вводный текст (Виноградов. Избр. тр.: Лексикология и лексикография, с. 149).
3) в «Очерках по истории русского литературного языка XVII — XIX веков», где краткое изложе­
ние истории фразеологизма завершается следующими словами: «Но любопытно, что в низовом про­
сторечии эта идиома преобразуется в и никаких гвоздей, теряя связь с первоначальным контекстом»
(с. 470). О выражении и никаких см. также в статье «Гвоздь чего-нибудь». — И. У.
ИГНОРИРОВАТЬ
Судьба словарных заимствований, относящихся к области общественной жизни
или внутренних состояний личности, бывает очень различна. Некоторым из этих
заимствований, особенно если они представляются семантически или морфологи­
чески неоправданными, приходится выдерживать яростное противодействие со
стороны пуристов. Мотивами этой борьбы чаще всего являются или соображения
национально-семантического порядка, или ссылки на «строевую» неправильность
слова, на его ненужность и непозволительность. Примером может служить слово
игнорировать, вошедшее в русский литературный язык в середине XIX в.
Слово игнорировать представляет собою контаминацию французского ignorer с
немецким суффиксом -ieren (ср. нем. ignorieren). Оно первоначально бытовало в
разных стилях ученой речи. В «Свистке» за 1860 г. (№ 4, с. 3) иронически замеча­
лось: «До сих пор солидные люди нас знать не хотели, или, говоря любимым ело-
211
вом некоторых ученых, — "игнорировали"...» . Таким образом, начало употребле­
ния слова игнорировать в русском языке относится к 50-м годам XIX в. Но даже в
начале 60-х годов оно еще не помещается в популярных словарях иностранных
слов (ср., например, Поли. ел. иностр. слов, 1861).
В. И. Даль в своем словаре признал игнорировать «словом непозволительным»,
хотя и определил круг его значения довольно точно: «не хотеть знать чего, не при­
знавать, притворно отрицать, умышленно не замечать, явно потворствовать, требуя,
чтобы и другие не знали и не видели; не ведать» (ел. Даля 1982, 2, с. 2).
В стихотворении П. А. Вяземского «По поводу новых приобретений российско­
го языка» («Гражданин», 1875, № 5, с. 120) характерны такие строки:
Есть слово модное и всем на вкус пришлось:
Все игнорировать пустились вкривь и вкось.
«Такого слова нет у Пушкина». — Так что же?
Для нас уж Пушкин стар: давай нам помоложе.
Жуковский, Батюшков — все это старина,
Всё школа старая времен Карамзина.
Мы игнорируем их книги и заслуги.97
Пуристы даже в последней четверти XIX в. относились к слову игнорировать
как к «неправильному галлицизму» (ср., напр., Н. Г. Неправильности в современ­
ном разговорном, письменном и книжном русском языке. СПб., 1890, с. 14).
И. А. Гончаров в 80-х годах считал слово игнорировать неправильным, нелите­
ратурным. Ср. у него в повести «Слуги старого века» (1887): «Букву ъ он считал,
кажется, совершенно лишнею или "игнорировал", как говорят у нас печатно неко­
торые... знатоки французского языка». Ср. в письме Гончарова к П. Валуеву (1877):
«Индиферентизм, прохождение молчанием, или игнорирование (как уродливо по­
нимают и употребляют теперь слово ignorer) есть одно из страшных оружий века»
(Русск. писатели о лит-ре, 1, с. 380).
Повод к этому пуристическому презрению давала не только французская основа
слова игнорировать, но и ранее встречавшееся употребление игнорировать со зна­
чением 'не знать' в языке высших кругов светского общества. Ср., например, пере­
дачу светского разговора у П. А. Вяземского в очерке «Встреча в Ялте»: «Я, чтобы
показать ему, что не игнорирую ле мерс дю сераль, бросилась подымать его...»
(Вяземский, 1896, 12, с. 347). Ср. у В. П. Боткина в письме к И. И. Панаеву (от 17
марта 1857 г.): «П. называет нашего доктора игнорантом» (Тургенев и «Совре­
менник», с. 409). В «Полном словаре иностранных слов, вошедших в состав рус­
ского языка» (1861) помещено слово «игнорация (от ignoro — не знать) лат. Не­
знание» (с. 194).
Таким образом, в слове игнорировать смущало и возмущало не только и не
столько сочетание французского с немецким, но и несоответствие значения этого
слова довольно распространенному тогда употреблению французских заимствова­
ний с той же основой — игнорант, игнорация и даже игнорировать (в значении 'не
знать; а не: 'пренебрежительно отнестись к кому-нибудь, чему-нибудь, умышленно
не замечая, не удостоить вниманием, пренебречь').
См. Виноградов В. В. Очерки по истории русского литературного языка. М , 1938.
См.: Н. Кашин. О новообразованиях в языке // «Литературная газета» от 10 июня 1935 г. (№ 32).
С. 3.
212
Но уже в 60—70-х годах слово игнорировать приобрело широкое распростра­
нение в книжных стилях русского литературного языка, особенно в публицистиче­
ском стиле, откуда оно все глубже входит в интеллигентскую речь.
Ап. Григорьев в статье «Плачевные размышления о деспотизме и вольном раб­
стве мысли» (1863) писал: «На литературу я тоже не могу смотреть глазами
"Русского Вестника", т. е. на русскую литературу. Я ее уважаю, а он ее игнорирует
(учтивый ученый термин для выражения глубокого презрения)» (Григорьев Ап.,
с. 345). У Тургенева в романе «Новь»: «Однако самому учителю этому не отказал,
как тот ожидал. Он продолжал его игнорировать*. Зато Валентина Михайловна не
игнорировала Марианны. Между ними произошла страшная сцена». Ср. у него же в
письме П. В. Анненкову от 14 февраля 1868 г.: «Уж как приелись и надоели эти...
тонкие рефлексии и размышления, и наблюдения за собственными своими чувст­
вами! Другой психологии Толстой словно не знает, или с намерением ее игнориру­
ет» (Русск. писатели о лит-ре, 1, с. 353). У Н. С. Лескова в «Соборянах»: «[Губер­
натор]... выразился так: что их [поляков] просто надо игнорировать, как бы их нет,
ибо все это, — добавил, — должно стушеваться; масса их поглотит, и их следа не
останется». У Салтыкова-Щедрина в «Господах Головлевых»: «Он [Иудушка] поч­
ти игнорировал Евпраксеюшку и даже не называл ее по имени...». У Льва Толстого
в рассказе «Нет в мире виноватых»: «Хотите, я скажу правду, всю правду, игнори­
руя всю относительную разницу наших положений». У Н. К. Михайловского в ста­
тье «Вольница и подвижники»: «...Спенсер просто игнорировал сравнительно свет­
лые стороны первобытной жизни» (1896, 1, с. 600). Слово игнорировать часто
встречается в сочинениях Н. С. Лескова, П. Д. Боборыкина, Вл. С. Соловьева98. Оно
является очень употребительным выражением современного книжного стиля.
Статья ранее не публиковалась. Сохранилась рукопись (7 листков разного формата) и машинопись
с авторской правкой (с. 1—5). Печатается по машинописи, уточненной по рукописи.
О слове игнорировать см. также комментарий к статье «Интеллигенция». — В. Л.
ИДТИ В ГОРУ
Переосмысление фразы, отрыв ее от своего первоначального номинативного зна­
чения или производственного назначения чаще всего, как подчеркивал в свое время
еще А. Мейе, бывают обусловлены переходом ее в новую социальную среду. В этом
переосмыслении фразеологических сочетаний очень важную роль играет многообра­
зие значений и смысловых оттенков, присущее составляющим их словам, а также их
звуковая форма. Процесс семантических изменений выражения зависит в равной ме­
ре и от действительности, от того или иного культурно-бытового уклада, строя вещей
и действий, свойственных социальной среде, и от самой структуры речи этой среды,
от проникающей этот язык, развиваемой им системы мировоззрения, от характера
связей между словами и значениями, от внутренних форм слов.
В истории изменения значений фраз очень велика роль омонимии. Соприкосно­
вение и столкновение однозвучных выражений приводит или к слиянию их, или к
вытеснению омонима. Фразеологические омонимы, если они не разделены непре­
одолимой вещественно-логической пропастью, если они могут сблизиться по зна­
чению, нередко — с течением времени — становятся синонимами, а иногда, скре­
щиваясь, сливаются в одну неразложимую идиому, в одно устойчивое словосоче­
тание. В этом процессе скрещения разных выражений интересны разные виды
98
Более близкие к современному языку примеры см. в академическом «Словаре русского языка», т. 9,
вып. 1, 1935, изд. 7-е. С. 52—53; ср. М. И. Михельсон, Русск. мысль и речь, с. 277.
213
смыслового взаимодействия омонимов, разные мотивы социального устранения
омонимии. Образование и сожительство омонимов вызываются прежде всего про­
фессиональной дифференциацией труда и занятий в пределах класса, социальной
группы. В условиях различного быта и производства могут возникнуть из однород­
ных морфологических и лексических элементов фразеологические омонимы. Судь­
ба их бывает различна. Одни из них выходят за границы своего профессиональнобытового контекста: их притягивают к себе созвучные слова и фразы общего лите­
ратурного языка. При этом сближении нередко стираются узкопроизводственные
черты профессиональной идиомы. Выражение подвергается обобщению. Вся фраза
получает общее переносное значение, которым постепенно поглощается и парали­
зуется ее бывшее узкопрофессиональное применение. Ярким и наглядным приме­
ром может служить история фразы идти в гору.
Выражение идти {пойти) в гору обычно значит: достигать все большего житей­
ского преуспевания, приобретать вес, значение; возвышаться по положению. Зна­
чение этой фразы кажется непосредственно понятным в системе тех образов, кото­
рые окружают в русском языке представление о разных степенях благополучия.
Степень счастья, благосостояния определяется высотой, отношением к вершине.
Таковы выражения: на верху счастья, на верху блаженства, достигнуть вершины
благополучия, катиться под гору (в переносном смысле), по наклонной плоскости
и т. п. Например, в книге А. Е. Ващенко-Захарченко «Мертвые души» (Окончание
поэмы Н. В. Гоголя. Киев, 1857) читаем: «И мы теперь покушаемся двинуться в го­
ру, и у нас скоро будет процветать торговля» (с. 101).
У А. К. Толстого в пьесе «Смерть Иоанна Грозного»:
...Ведь Годунов
Так и глядит, как бы взобраться в гору\
Голицын:
Сел ниже всех, а под конец стал первый!
Ср. напротив — об ухудшении дел — идти под гору. У Даля в «Новых картинах
русского быта»: «Дела Горячева гили быстро под гору. Долги его сокрушали, а он
не унимался и мотал: хозяйство пошло еще гораздо хуже».
Однако другие примеры употребления фразы идти в гору указывают на то, что
раньше ей были свойственны иные значения (см. ел. Грота — Шахматова, 1922,
т. 3, вып. 1, с. 197). Ср. областное употребление выражения идти в гору: «вода
идет в гору — вода прибывает»(Онеж.; прогр. № 262). Например, у Тургенева в
романе «Накануне» (гл. 1): «Счастья! счастья! пока жизнь не прошла, пока все на­
ши члены в нашей власти, пока мы идем не под гору, а в гору\» В этом примере из
Тургенева идти в гору в противовес выражению идти под гору обозначает движе­
ние организма, жизни к расцвету, к зрелости, а не склон к угасанию. В романе
Д. И. Стахеева «Духа не угашайте» (1896), описывающем быт купечества, выраже­
ние идти в гору применяется к ценам и обозначает: 'расти, увеличиваться, подни­
маться'. Напр.: «Одни были веселы и при встрече перебрасывались короткими фра­
зами.
— А цена-то ведь поднялась! В гору идет).
— Бог цену строит! Бог цену строит! — повторяли они несколько раз, самодо­
вольно разглаживая бороды» (Стахеев, 1902, 1, с. 162); «Старик помолчал, задум­
чиво раскрыл табакерку и, держа между двумя пальцами щепотку, таинственным
шепотом проговорил:
214
— Что-то томит его. Так надо думать, на счет воску жалеет: дешево продал, по­
торопился, а теперь цена в гору пошла. Жаден он и даже в значительной степени...»
(там же, с. 202).
Таким образом, фраза идти в гору в зависимости от контекста меняет свои зна­
чения, выражает очень разнообразные значения и их оттенки. Проследить формы и
принципы соотношения, смещения, взаимодействия этих значений интересно для
понимания судьбы этого выражения. В «Словаре Академии Российской» (1806) под
словом гора помещены такие сюда относящиеся фразы: «Лезть в гору,
1) *Упорствовать, не соглашаться на что, требовать многого. Он еще в гору лезет.
2) В простом употреблении значит: в знать приходить, богатеть. Он ныне в гору ле­
зет. — Идти на гору. *Начинать жить, или жить первую жизни половину. — Идти
под гору. *Приближаться к смерти, доживать последнюю половину жизни. Ты
идешь еще на гору, а я под гору» (ч. 1, с. 1185).
В словаре П. Соколова (1834) выражение идти на гору отпадает, не включается
во фразеологию и идиоматику слова гора. Причину легко уяснить, если обратиться
к слову идти. Здесь, параллельно с фразой лезть в гору, словарь П. Соколова кон­
статирует употребление фразы идти вверх, в гору — 'возвышаться, становиться
славным'. Ср.: идти вниз — 'упадать; терять силу, славу' (1, с. 987).
Таким образом, фраза идти в гору как бы убивает выражение идти на гору, рас­
творяет его в себе.
Но любопытно, что словарь 1847 г. не признает выражения идти в гору, не ука­
зывает его, целиком возвращаясь к традиции академических словарей конца XVIII
— начала XIX в., и только несколько подновляет значения фразы идти на гору, от­
брасывая устарелые. Здесь читается: «Идти на гору, зн. находиться в молодых или
средних годах. Идти под гору, зн. доживать последнюю половину жизни. Ты идешь
еще на гору, а я иду уже под гору. Лезть в гору, зн. возвышаться, входить в знать;
богатеть, разживаться. Он нынче в гору лезет» (1, с. 277). Нетрудно заметить, что
указанные П. Соколовым значения фразы идти в гору здесь вставлены в семанти­
ческую характеристику фразы лезть в гору. Иными словами, в исключении фразы
идти в гору видна сознательная воля, видно отрицание ее литературности. Возни­
кает вопрос, почему? Словарь Даля на этот вопрос ответить не может. Под словом
гора здесь приводятся такие выражения: лезть в гору (или вгору) — выситься;
жить в гору {вгору) и жить подгору — 'мужать и стареться; или разживаться и
мотать' (ел. Даля 1863, 1, с. 332).
Таким образом, фразы идти в гору Даль не приводит. Она укрепилась в общем
литературном языке в 30—40-х годах XIX в. и вытеснила выражение лезть в гору
не без борьбы. Ср. в переведенной Н. А. Полевым повести «Заколдованный дом»:
«В это время Доктор шел в гору, прославлялся и богател». Однако Н. М. Карамзин,
очень щепетильный в выборе выражений из просторечия, в письме к
И. И. Дмитриеву (от 17 июля 1824) пишет: «Наше просвещение лезет в гору: то ли
будет со временем!» Ср. в письме к нему же от 10 октября 1818 г.: «...я уже стареюсь и смотрю не на гору, а в нору» (Карамзин, Письма к Дмитриеву, с. 375 и 250).
Но с 30—40-х годов XIX в. фраза идти в гору получает широкое распростране­
ние в разных стилях русского литературного языка.
Например, в повести Н. Полевого «Живописец» — в речи казначея: «...вместе
служили у нашего Графа. Ему повезло: умен был; я не пошел в гору, уехал сюда,
женился» (Полевой 1834, ч. 2, с. 18). У Ив. Панаева в «Эскизах. Из портретной галлереи» (1841):
215
« — Идет в гору\ — сказал он, будто про себя и потряхивая головою.
— Да кто это такой, Сергей Никифорыч? — спросили у него гости почти в один
голос.
— Это, изволите видеть, чиновник по особым поручениям при...
— Голова, нечего сказать!» (Панаев 1888, 2, с. 481).
В «Воспоминаниях старика» Н. И. Греча: «Эта женщина и жалкий муж ее были
в общем презрении у двора и в публике, доколе племянник ее, князь Белосельский,
не женился на падчерице графа Бенкендорфа: тогда и они пойти в гору» (Греч
1930, с. 501). У Тургенева в рассказе «Постоялый двор»: «Живо и толково принялся
он за дело и, как говорится, круто пошел в гору». У него же в «Литературных и жи­
тейских воспоминаниях» (ч. 3. Гоголь): «Я не знаю причины, почему он не пошел в
гору, не составил себе карьеры, как его товарищи».
У Мельникова-Печерского в романе «На горах»: «Ловкий инок в гору пошел при
новом владыке и через малое время был поставлен в игумны Княж-Хабарова мона­
стыря». В романе П. Д. Боборыкина «Василий Теркин»: «Нет, он любит успех сам
по себе, он жить не может без сознания того, что такие люди, как он, должны идти
в гору и в денежных делах, и в любви» (Боборыкин 1897, 9, с. 160); «И не об одном
личном ходе в гору мечтал он, сидя под навесом рубки на складном стуле» (с. 162);
«5 гору пошел... Крупным дельцом считаешься» (с. 303) и др. В романе Боборыки­
на «Китай-город»: «Калакуцкий давно занимался подрядами и стройкой домов и
все шел в гору».
Напрашивается вывод, что выражение идти в гору проникло в литературный язык
извне, из такого социально-группового диалекта, который до 20—30-х годов XIX в.
был далек от господствовавших стилей литературной речи. Хотя в кругу образов
карьеры, благополучия, материального процветания как подъема вверх, на гору, фра­
за идти в гору выступает как одно из естественных звеньев большой лексикофразеологической цепи, однако в этой семантической атмосфере она прочно осела
лишь в 30-х годах XIX в., после того как она окончательно вырвалась из узкого про­
фессионального обихода, эмансипировалась от своего «производства» и подверглась
метафорическому переосмыслению (ср. в «Воспоминаниях» Ф. Ф. Вигеля: «С легкой
руки моей пошел он в гору, только поднялся невысоко» — Вигель, 2, с. 128).
Выражение идти в гору вошло в общую разговорную речь интеллигенции в
первой трети XIX в. из картежного арго. «Новейший русский карточный игрок или
полное и ясное описание употребляемых в лучших обществах Русских народных и
вообще всех забавных игр в карты...» (СПб., 1809) пишет об «игре в горку»: «Горка
есть одна из известнейших картежных игр, в настоящее время в России употреб­
ляемых, и несмотря на то, что состав игры сея, основанной совершенно на счастии,
столь завлекателен, что при малейшей горячности, а особливо в случае проигрыша
можно проиграть в нее в несколько часов весьма большую сумму, она имеет мно­
жество своих приверженцев, а особливо между людьми среднего состояния, кото­
рые занимаются ею чем с большим проигрышем, тем с большим удовольствием»
(ч. 2, с. 69). Состоит эта игра в следующем. Игроки перед каждой партией ставят на
кон деньги по условленной ставке. Сдается всем по четыре карты, из которых две у
каждого игрока остаются открытыми. Ценность, сила карт зависит от их подбора
по мастям и одинаковым фигурам (наподобие покера). Игрок, у которого нет наде­
жды выиграть, пасует. Напротив, тот, у которого карты образуют какую-нибудь из
сулящих выигрыш комбинаций, идет в гору». «Идти в гору, — пишет «Новейший
русский карточный игрок», — значит выложить на кон какую-нибудь сумму, кото-
216
рая однако же должна быть не менее одной ставки» (ч. 2, с. 76). Для того, чтобы
обозреть весь круг ассоциаций, связанных с «выходом в гору», не мешает привести
еще такие цитаты из «Новейшего... игрока»: «Выигрыш игры сей, зависящий более
от отважности и бодрости игрока, бывает часто на стороне тех, кои во все состоя­
ние партии, случается, не имели никаких хороших карт, тогда как напротив того
робкий и сомнительный проигрывает и с весьма хорошими картами... находя себя
не в состоянии противостоять кому-нибудь другому, лучше совсем нейти в гору,
нежели ступивши два, или три раза отказаться» (ч. 2, с. 77—78). «Ежели вы видите,
что у всех на вскрыше (то есть открыты) такие карты, с которыми никак не может
быть хорошей игры, тогда как у вас старшая четверинка (т. е. четыре одинакового
названия старших карты, напр., четыре короля. — В. В.), в таком случае можете
идти в гору сколько вам угодно, наблюдая однакоже умеренность, дабы прочие иг­
роки вдруг не спасовали, и оставшись разыгрывать вдвоем однюдь не прибегайте
сами к постыдному для вас в сем случае миру, но наступайте на противника вашего
столь сильно, чтоб он нашелся принужденным отказаться» (ч. 2, с. 78).
Таким образом, выражение идти в гору (т. е. смело добиваться выигрыша, тор­
жествуя над спасовавшими партнерами, над отступившими соперниками, имея
шанс на удачу) — это выражение, проникая через мещанский слой, через мелкую
буржуазию в язык интеллигенции, каламбурно сплетается с фразой лезть в гору и,
отрываясь от узкого контекста карточной игры, а с бытовым угасанием игры в гор­
ку и вовсе порвав все связи с карточной игрой, усваивает, ассимилирует себе зна­
чение фразы лезть в гору и вытесняет ее.
Яркой иллюстрацией такого каламбурного сплетения (контаминации) выраже­
ний идти в гору и лезть в гору могут служить строки П. А. Вяземского из стихо­
творения «Выдержка» (1827), которое изображает действительность метафорами
картежного языка:
Поищем по себе игорку,
Да игроков под нашу масть:
Кто не по силам лезет в горку,
Тот может и впросак попасть.
В пародическом стихотворении «Игра Бостон» (1802) по случаю учреждения
восьми министерств:
А ты, холоп виновой масти,
Вязмитинов, какой судьбой,
Забывши прежние напасти,
Ты этой занялся игрой?
Ты человек, сударь, не бойкий,
Знавали мы тебя и двойкой;
Теперь, сударь, фигура ты!
Но не дивимся мы нимало:
Всегда то будет и бывало,
Что в гору лезут и кроты»99.
О тесной связи выражения идти в гору с его первоначальным, карточным значе­
нием еще в литературном языке 30-х годов говорит такая цитата из фельетона
Н. Полевого «Небольшие разговоры, и заметки дел вседневных» (Новый живописец
общества и литературы, составленный Николаем Полевым, 1832, ч. 2): «Банк есть игВоспоминания Андрея Михайловича Фадеева // Русск. архив, 1891, № 2. С. 296.
217
pa молодежи: лихая, либо пан, либо пропал; думать много не надобно; направо, нале­
во, иди в гору, когда везет; гни то, что есть в руках: чем больше гнешь, тем больше
получишь» (с. 51). Ср. у И. И. Панаева в очерке «Провинциальный хлыщ»: «Что Броницын? все лезет в гору?..» В «Петербургских трущобах» В. В. Крестовского при
изображении игры в карты в тюрьме: «Жирмашник (гривенник. — В . В.) под вас.
— Ой, барин, пужать хочешь! У самого, гляди, пустая! Ну, да лады — под вас
ламышник (полтинник. — В. В.).
— Стало быть, в гору? Да нешто и впрямь тридцать два с половинкой? Ой, гля­
ди, зубы заговариваешь, по ярославскому закону!»
Статья ранее не публиковалась. Сохранились рукопись и машинопись (12 страниц) с авторской
правкой. Печатается по машинописи, сверенной и уточненной по рукописи. К выражению идти в гор­
ку В. В. Виноградов обращается также в «Очерках по истории русского литературного языка XVII —
XIX веков»: «...переосмысляется на общелитературный лад, получая метафорическое истолкование на
основе образов возвышения, верха и вершины как предела благополучия, фразовое сочетание идти в
гору (первоначально к этому выражению примешивались ассоциации из карточной игры в горку, про­
цветавшей в мещанских кругах: гора, горка — кон, банк, который остается на руках у того, кто доль­
ше всех идет в гору. [Далее следует сноска:] Ср., с одной стороны, каламбурное употребление игор­
ной фразеологии П. А. Вяземским в стихотворении «Выдержка» (1827):
Поищем по себе игорку,
Да игроков под нашу масть:
Кто не по силам лезет в горку,
Тот может и впросак попасть...
с другой стороны — изменившуюся семантику выражения идти в гору в языке второй половины
XIX в.» (Виноградов, Очерки, 1982, с. 469). — В. Л.
ИЗЯЩНЫЙ
Слово изящный вошло в древнерусский литературно-книжный язык из языка
старославянского. По своему происхождению оно обычно связывается с глаголь­
ной темой *изьм- и глаголом измпи (ср. современное изъяти). Его первоначальное
значение понимается как 'избранный'. В «Этимологическом словаре»
А. Преображенского о слове изящный написано: «Изящный красивый, со вкусом
книжн. займете, из цел.: изящество, изящность, др. изящьный, изячьный dpiorog
изящьство прием, способ (?) (Срезневский, 1, 1086). ее. ИЗАШТЬНЪ egaiperog (MEW.
103). — Тема: изьм- к имл, ёти; след. собств. избранный. Относительно значения
ср. фр. elegant (Преображенский, 1, с. 267). Несомненно, что в этом объяснении се­
мантической структуры слова изящный (так же, как и у М. Р. Фасмера — см. даль­
ше) содержатся значительные элементы модернизации.
Слово изящный (старинный русский вариант изячьный) в языке древнерусской
письменности было свойственно главным образом «высокому» книжному стилю и
сначала было окружено экспрессивным ореолом церковно-культового эпитета. Оно
значило не только 'избранный; но и 'лучший, выдающийся, отличный, сильный,
знаменитый'. В «Материалах» акад. И. И. Срезневского отмечены, между прочим,
такие фразовые контексты употребления этого слова в старейших русских памят­
никах религиозного и исторического содержания (XI — XV вв.): «из&щьное мужьство (Минея 1097 г.); яко изяштьна сушта въ апостол^хъ (Минея Путятина XI в.);
в списке XII в. вместо изяштьна стоит: знаменита, ...Чинь изящьнъ (та&д аргахц
ordo optimus) (Ефремовская Кормчая); ...изящъну пользу (Пандекты Антиоха XI в.).
Даръ... изяштьнъ (eaiperov); ...людие изящьни (там же). Изященъ воинъ (Пролог
ХШ в.); ...изящный его (игумена Сергия) послушникъ инокъ Пересесть (Пов. о Ку­
лик, битве)» и нек. др. (Срезневский, 1, с. 1086, см. там же слово изящьство).
218
Акад. В. М. Истрин находил, что слово изящный не подверглось в русском язы­
ке сильным семантическим изменениям: «...В то время, как, напр., слово "изящен"
сохранило свое значение от Симеоновского периода (встречается у Иоанна экзар­
ха) до нашего времени, слово "напрасен" в древнейшее время употреблялось толь­
ко в значении 'неожиданный'» (Истрин, с. 80). В древнерусской церковнобогословской литературе отмечено также производное от изящный, — кроме изящ­
ность, — слово изящьство (Послание Симона к Поликарпу 1225 г.). В позднем
списке Хроники Георгия Амартола (XV в.) Срезневский вслед за А. X. Востоковым
указал также искусственно-книжное образование, возникшее, по-видимому, в эпо­
ху второго южнославянского влияния: «Изящьньствие — praestantia «Паче слова
изящьньствие его» (Срезневский, 1, с. 1086). Ср. в словаре А. X. Востокова:
«...измитение. e^aipeaig, exemptio. Ant.; ИЗАШТИТИСА — гл. возвр. 'отличиться'.
Мин. праздничн. XII в. Авг. 5. врага борителя низвьрглъ еси изящивъся пресв'Ьтьло; измитъньствие, с. ср. 'изящность'. Амарт. XV века, паче слова изяштHbcmeie его; из&штъничьскъ е^шретод peculiaris. Cod. Sup.. 427; измитпьнъ —
e(aip£Tog, peculiaris. Ant. Pat.; излаитьствовати— vneppaiveiv. superare. Dial.». Ср.:
«Ничто же от первых добродетелии изяществие полезно ему бысть» (Хрон.
Г. Амартола. Изящьньствие — dpiaxeio). Был в употреблении также глагол изящьствовати: «Таковии же оубо и тации на врагы из&щьствоують» (изяществовати
— dpiorsv£iv)(T. 1, с. 161. Ср. то же в Ипатьевской летописи, ПСРЛ, т. 2, с. 270).
См. также в материалах картотеки древнерусского словаря XIII — XVII вв. В Никольск. летоп.: «Фока..., ему же имя Лев, мужь величеством тЬла и силою изяществуя, воевода б*Ь вс^мъ тогда греческимъ военачалиемъ» (ПСРЛ, т. 9, 25, 1111).
Изячествовати как эквивалент церковнославянского изяществовати употребля­
лось до начала XVIII в. См. у Симеона Полоцкого в «Орле Российском» (1667):
изячествует (л. 24).
У М. Фасмера в его «Этимологическом словаре» под словом изящный помеще­
ны такие ссылки и сопоставления.
«Изящный, стар, русск. изящный "ловкий", также "знатный" (Катыр.-Рост.,
XVII в.; см. Гудзий, Хрест. 320), неизящен "не знатен" (Дракула 657), сербск.цслав. из&штьнъ ёСшрегод, чеш. vzacny "редкий; дорогой", слвц. vzacny (польск.
zacny — из чеш.). Восходит к *jbz-etj-bm> (от за- и ять во взять), заимств. из
цслав.; см. Mi. EW 103; LP 254; Преобр. 1, 267; Гебауэр, HMI, 384; Шимек, LF 67,
377 и ел. Ср. лат. elegans, франц. elegant, первонач. "избранный" (см. Гамилыиег,
EW 346)» (Фасмер, 2, с. 124).
Пользуясь картотекой древнерусского словаря XIII — XVII вв. (Институт рус­
ского языка АН СССР), легко убедиться в широкой многозначности слова изящный
и в многообразии способов и форм его сочетаемости с самыми разными словами в
донациональную эпоху истории русского литературного языка. Вот наиболее пока­
зательные иллюстрации из древнерусских памятников разных веков, с XIV вплоть
до XVIII в. В Никоновской или Патриаршей летописи: «...воевода нарочить и полководець изященъ и удалъ з'Ьло» (ПСРЛ, 11, с. 56); «чудотворечь изящен, предивен
и милостив» (Чудо Николы, рукопись XIV в.); «изящен воин» (Пролог XIV в.);
<окить'а изящна и веры» (Лаврентьевская летопись 1377 г.); «дело драго и изящно»
(Послание папы Льва XIV в.). Из древнерусских источников XV в.: «...к своему
угоднику и другу изящну» (Софийский временник); «и нуждъно же есть пастырю,
по временю сему последнему, о каждаго мысли и естестве изящну быти, да всяческа в единообращение к богу наставити» (Послание митрополита Фотия, 1419—
1430); «мужа тиха, кротка, смерена, хитра, премудра, разумна, промышлена же и
219
0); «мужа тиха, кротка, смерена, хитра, премудра, разумна, промышлена же и
расъсудна, изящена в божественных писаниях, учителна и книгам сказателя» (Ро­
гожский летописец, ПСРЛ, 15, с. 105); «изящное борение еже без помысл имети
сердце в молитве» (Устав Нила Сорского, список XV — XVI вв.), в «Московском
летописном своде» конца XV в.: «...избравъ его мужа тиха, кротка же и смирена,
мудра и разумна и изячна въ божественом писании, и сказателя книгамь просто же
рещи, во всякой добродетели пресггЬюще и всЬ степени прошедша» (ПСРЛ, 25,
с. 189).
Из письменности XVI в.: «Житиа изящна» (Типографская летопись, XVI в.,
ПСРЛ, 24); «изящных (вар. изячных) молотцов и искусных ратному делу» (Львов­
ская летопись, (ПСРЛ, 20); «церковь соборную повеле подписати изящным иконописьцем» (Книга Степенная царского родословия, ПСРЛ, 21); «в телесных и есте­
ственных изящен бе зело» (Послание Иосифа Волоцкого); «сотвори же Владимир
отрока того честным вельможею токо же и отца его изящным величеством почьте и
весь род его» (Книга Степенная, 117); «сей Митяи... словесы речист, глас имея доброгласен износящь, грамоте горазд, пети горазд, чести горазд, книгами говорити
горазд, всеми делы поповьскыми изящен и по всему нарочит бе» (Симеоновская
летопись, список первой половины XVI в.; ПСРЛ, 18).
Из литературно-письменных текстов XVII в.: «...отче духовный учителю изящ­
ный и всему доброму моему ходатаю» (Варлаам и Иоасаф, список XVII в.); «изящ­
ное посольство» (История о Мелюзине, XVII в., 39); «муж зело премудростию ук­
рашен и в книжном учении изящен и в чистоте жития известен» (Дополнения к Ак­
там историческим, т. 2, 1614); «изящен бе в вере» (Евфросин. Отразительное писа­
ние», 1691); «изящный делателю винограда Христова» (Житие Антония Сийского,
рукопись XVII в.); «рода изящна» (Великие Минеи Четьи); «бога даровавшаго та­
кова изящна пастыря» (Житие митрополита Филиппа, рукопись XVII в.); «изрядна
и изящна здателя» (там же); «Феофан гречин, книги изограф нарочитый, живописец
изящный во иконописцах» (Послание Епифания к Кириллу, список XVII в.); «мужа
великаго (В. В. Голицына) рассуждения, изящна в посолственных уставех и искус­
на» (Повесть Катырева-Ростовского); «изящному в премудрости великому госуда­
рю» (Переписка царя Михаила Федоровича); «пастырь и учитель изящен» (Житие
Арсения Тверского, рукопись У идольского № 286, XVII в.); «...прошу... вашего манаршеского милосердия, дабы по вашему милостивому указу обыкновенным и преславным вашим монаршеским правам изящная ваша царского Величества грамота
на то село Михайловку... ему Михаилу была дана...» (1681 г.)100; «тогда имаши бы­
та в чести изящнейшей, что ти оскудеет тогда ко отчей славе высочайшей» (Артаксерсово действо, 1672 г., л. 55 об.); «много бо... слухи наши отвратиша от доброразсудия их и в словесех изящества» (Пролог, сентябрьской и мартовской полови­
ны года, печ. 1643, л. 952); «Токмо на простописаныя взираю // И тех изящно разумевати не возмогаю...» (Послание Стефана иноку-справщику Арсению Глухо­
му 1 пол. XVII в.; Тр. ОДРЛ, 17, с. 404); (Антагор) «между многими узре корабль
преболынии всех и во уряжении изящнем, обаче черными виды... и знамя корабля
черное» (Повесть об Аполлонии Тирском, XVII в., список XVIII в.); «изящнее разумети» (Космография 1620 г.); «изряднейше и изящнейгие» (Памятники Смутного
времени); в «Записках графа А. А. Матвеева» (СПб., 1841): «...многие верные слуМатериалы для истории колонизации и быта степной окраины Московского государства (Харьков­
ской и отчасти Курской и Воронежской губ.) в XVI — XVIII столетии. Харьков, 1886. С. 113.
220
ги, изящных и заслуженых фамилий». Ср. также: «Во весь день пребыли есмы во
граде, но ничтоже изящного видети было, паче же древних вещей» (Похождение в
землю святую князя Радивила Сиротки 1582—1584. Перевод с польск. изд. 1617 г.,
список 1695 г., 114) — «Cafy dzien strawilismy w miescie, ale nie byio со widziec»;
«тамож концлер изячную речь к нему учинив» (История о Мелюзине, XVII в.); «ве­
ликому государю, в чести величества изящному и многим мусульманским родом
повелителю» (Посольство М. Н. Тиханова, 1613—1615 гг.); «чюдотворец предивен
и молитвеник к богу в мире изящен явися» (Герасим Фирсов, сп. XVII в.); «о поста­
новлении с писма изящного рассуждения от слова» (Риторика, 1620, л. 408); «и по
сему изящно ево никонианская ересь познавается» [Челобитная Никиты Добрыни­
на (Пустосвята), 1665]; ср. там же: «...изящно же Иосиф Волоцкий от божественных
писаний собрав, пишет сице...» (37); «...тако и наше яко оного истый ученикъ и
подражатель воспршметь усерд1е, не приносимыхъ худости сматряя, но
предложешя изящество пр1емля, ибо и Бог не даровъ и трудовъ количеству, но изволешя качеству является мзды воздаруя»101.
По этим иллюстрациям легко судить не только о разнообразии словосочетаний
со словом изящный в русской средневековой письменности (ср.: житие изящно, де­
ло изящно, изящное борение, чудотворець, воин, предстатель, пастырь, учитель,
друг, муж, начальник изящный, изящный иконописец, живописец, изящный род,
изящная фамилия, изящная грамота, честь изящнейшая, уряжение изящное, изящ­
ное рассуждение и т. п.), не только о развитии (по-видимому, особенно с XV в.) и
умножении форм синтаксической сочетаемости слова изящный с распространяю­
щими и определяющими его словами (в чем и чем; «изящена в божественных писа­
ниях» — Рогожский летописец, Московский летописный свод; «всеми делы поповьскыми изящен» — Симеоновская летопись, список XVI в.; «в книжном учении
изящен», «изящен в вере», «изящный в премудрости» и т. п.), но и о семантической
сложности структуры слова изящный и о необыкновенном богатстве и широте вы­
ражаемых им оттенков оценочных значений, относящихся к квалификации и вы­
дающихся социальных качеств, и моральных, этических, эстетических и даже фи­
зических достоинств, силы и влияния.
Словено-российские и русские лексиконы XVI — XVIII вв. не отражают всего
этого многообразия значений слова изящный и родственных ему слов.
В «Лексисе» Лаврентия Зизания слово измитство поясняется словом 'выбор­
ность; а измитны — 'выборный' (Зизаний Л. Лексис. л. 14 об.). В «Лексиконе» Памвы Берынды (по изд. 1653 г.) помещены слова: изминик: Над вс^х СИЛРГЬШШИ, рыцерь, и переднгЬишш до иныхъ справь. Изящество: знаменитост, превышанье, вы­
борность, крепость (Берында П. Леке, с. 56—57). В «Синониме славеноросской»,
изданной П. И. Житецким в приложении к исследованию: «Очерк литературной ис­
тории малорусского наречия» слово изящный и изящество не подвергаются семанти­
ческому истолкованию. Они не названы в числе основных синонимов, объясняемых
параллельными выражениями. Но они широко используются для пояснения других
слов и выражений. Например, Зацный — благонарочить, изящный, преславный, неначаемый (см. Житецкий, с. 28). Значеный — знаменитый, благонарочить, изрядный,
изящный, великъ, преим^яй, первый (там же, с. 32). Найпереднейшее — преизящНикольский Н. К. Сочинения соловецкого инока Герасима Фирсова по неизданным текстам. (К ис­
тории севернорусской литературы XVII века). Пгр., 1916 (Памятники древней письменности и ис­
кусства, № 188). С. 27
221
икйшее, преизящное, преднастоящее (там же, с. 45). В «Немецко-латинском и рус­
ском лексиконе» (СПб., 1731 г.) находим (в обращенном порядке — на первом месте
русские, затем латинские и на последнем немецкие слова): «Избранный, изящный, из­
рядный, — Excellens, exquisitus. — Ausbundig (с. 53); Изящный, избранный. — Lectus,
exquisitus. — Auserkohren, auserlesen (с. 53)». Ср. ЛучшЫ, добркигит, изящн^ишт —
т. е. Melior, praestantior. — Besser» (с. 87); «Изящный, изрядный, достохвалный. —
Laudabilis, egregius, audax. — Brav» (с. 107).
В «Полном церковно-славянском словаре» магистра Григория Дьяченко поме­
щены слова изяществовати и изящный с такими объяснениями: изяществовати —
'превышать, превосходить'. Изящный— 'отменный, превосходный; (e^ap/og), 'на­
чальствующий, главный' (2 Цар. 6, 14) (Ц.-сл. ел., с. 219).
У Симеона Полоцкого в «Полемических статьях против протестантства» XVII в.
(рук. БАН): «И худая вещь изящнейшая знаменовати может. Егда убо мы покланяем­
ся иконам, не по естеству вещы их то творим» (65). Ср. там же: «Глаголят же, Госпо­
ди Иисусе Христе боже наш помилуй нас, моляше в нем то, еже есть изящнейшее,
сиречь божество» (233 об.). «Третий вид превосхождения есть средний между божиим и человеческим. Таково есть изящество благодати и славы святых» (там же).
В русском литературном языке первой половины и отчасти третьей четверти
XVIII в. слова изящный, изящнейший продолжают еще сохранять свои старые славянско-книжные значения. Например, в «Синонпсисе... о начале славянороссийско­
го народа» Иннокентия Гизеля (М., 1714) читаем: «A3ia, часть есть св^та болшая, и
изящнейшая... изящнейшая того ради, яко въ ней Богь рай насади, человека со­
твори, и законъ даде» (с. 9). В «Докладах и приговорах, состоявшихся в Правитель­
ствующем Сенате в царствование Петра Великого, изданные имп. АН под ред.
Н. В. Калачова» (СПб., 1883, т. 2, кн. 2, 1712 г.) найдем: «игумени священных и че­
стных монастырей, благоговейнейшие иереи, изящнейший бояре и купцы...».
В «Духовном регламенте» (1721) говорится о причащении (святой евхаристии):
«Cie бо есть и благодареше наше изящнейшее Богу...» (с. 54). В «Книге Систиме,
или Состоянии мухаммеданския религии»: «Мустафа, своютвенно знаменуетъ из­
бранный, или надъ npoT4ixb изящн^йшт» (Д. Кантемир, Книга Систима).
В «Арифметике» Л. Магницкого говорится об «изяшнейшем образце д^лешя»
(Магницкий, л. 21 об.). Здесь изящнейший обозначает 'наиболее основательный,
высокий по качеству, сильный, точный'. В рукописи XVIII в. «Наука красноречия
си есть Риторика»: «Изчисление есть краткое изящнейших аргументов воспомяновение, да еже в целом глаголании речено есть, сие кратко собранное воспомянется»
(67 об.). В «Книге, зовомой земледелательная» (нач. XVIII в., рукоп. БАН,
лл. 59 об. — 60): «Брегися прочее елико можеши от всех вреждающых и учреждай­
ся зимою власяными одеждами, и наипаче нощию да будеши добр*к прикровен, и
изящне главу и ноги твои». Там же: «Сего ради пишю вам зде впереди некая сказа­
ния и повеления зело потребная да знаете како пребывати вам во всех деланиих
ваших, и изящнее в живопитании» (л. 57). В «Истории о ординах или чинах воин­
ских паче же кавалерских... Автора Адриана Шхонбека» читаем: «...Такожъ
им'Ьютъ 0Hi власть изящную печатать свои патенты (или жалованные грамоты) пе­
чатью златою, сребреною, свшцовою, или восковою...» (История о ординах или чи­
нах воинских паче же кавалерских ... Адриана Шхонбека, ч. 1. Пер. с франц.,
М., 1710, с. 85). Ср. там же: «Всесшный прюносущный боже, на сего (имярека) ра­
ба твоего, иже изящнымъ мечемъ опоясанная желаеть благодать твоего багословешя излей...» (с. 140).
222
Во второй половине XVIII в. слово изящный еще продолжает употребляться и в
прежних сочетаниях, но вместе с тем все сильнее выступает в нем тенденция к вы­
ражению отвлеченных внутренних качеств — моральных, эмоциональных и эсте­
тических.
Например, в «Записках Болотова»: «я вижу, что вы честной и такой человек, кото­
рой знает, что есть честь, здравой разсудок и добродетель в свете, и готов за вас везде
божиться, что вы одарены изящнейшим характером» (Болотов, 1875, 1, с. 388—389).
Но ср. там же: «Храброй Лаудон, зделавшейся из доброго солдата изящным генера­
лом, командовал легкими цесарскими войсками» (1, с. 771). Здесь изящный равно —
'отличный, превосходный'. См. также в начале XIX в. у С. Т. Аксакова: «В твоих бы­
стрых родниковых ручьях, прозрачных и холодных, как лед, даже в жары знойного
лета, бегущих под тенью дерев и кустов, живут все породы форелей, изящных по вку­
су и красивых по наружности...» (Аксаков, Семейная хроника, 1, с. 24).
У В. Лукина: «...сия драмма, преобразившись в нашу одежду, обогащена еще
многими изящными мыслями» (Лукин, 2, с. 10). В «Записках» С. Порошина (1765,
сентябрь): «...храбрость российского народа и многие изящные его дарования...
всему свету доказаны...» (Порошин, с. 449).
В «Веселом и шутливом Меландре»: юноша «не отстал [от сна и нерадения]...
даже и тогда, когда тесть его, человек весьма случайной и муж изящной добродете­
ли, обещался ему всячески помогать и доставлять все то, что только нужно будет к
его промоции, или повышению чином»102.
В сочинениях акад. И. И. Лепехина: «...о Табынской глине умолчать для разных
причин не можно. Во первых доброта ее весьма изящна. Она так вязка, что... ника­
кой грубости сжимающим перстам не доказывает...» (Лепехин, ч. 2, с. 15). Ср. там
же, в ч. 1: «...природа одарила животных изящным вкусом и обонянием, по которо­
му они могут вредную траву отличить от здоровой...» (ч. 1, с. 107).
В «Словаре Академии Российской» приведены почти те же значения этой груп­
пы слов, которые господствовали в старых церковно-славянских и славянорусских
текстах: «Изящество... Превосходство, изрядство, отличная доброта. Изящество
книги, сочинения. Изяществовать... Иметь превосходство. Изящно... Превосходно,
отменно хорошо, изрядно. Изящность... То же, что изящество. Изящный... Превос­
ходный, отличный, изрядный, отменно хороший. Изящные дарования. Изящный
труд. Изящные книги» (ел. АР, 1809, 2, с. 1129—1130).
Весь этот список слов и те же определения были буквально воспроизведены в
словаре Петра Соколова (см. с. 1041). В этих определениях лишь слова «отличная
доброта», «отменно хорошо», «отменно хороший» могут указывать на перенос вы­
ражений изящный, изящество в эстетическую сферу. Семантический сдвиг в упот­
реблении и смысловых оттенках этого лексического гнезда находит более опреде­
ленное, хотя и довольно слабое еще отражение в «Русско-французском словаре, в
котором русские слова расположены по происхождению; или этимологическом
лексиконе русского языка» Филиппа Рейфа: «Изящный... beau, excellent, preeminent;
изящныя дарования, des talents eminents; изящныя творения, des chefs-d'oeuvre;
изящныя художества, lex beaux-arts, les arts liberaux. Изящное... le beau; чувстви­
тельность к изящному, le sentiment du beau. Изящно... excellemment, eminemment.
Изящность... и Изящество... excellence, preeminence. Изяществовать... exceller,
prevaloir. Преизящество... preeminence, majeste splendeur, pompe» (Рейф, 1, с. 352).
Веселый и шутливый Меландр... Перевод А. Урусова с латинск. М, 1789. С. 54.
223
В словаре 1847 г. содержатся те же слова, но наблюдается некоторое смещение
значений, сравнительно с словарями АР: «Изящество.., Отличная доброта или кра­
сота; превосходство. Изяществовать... Иметь изящество. Изящно,.. С изяществом,
превосходно. Изящный... Отлично хороший, превосходный. Изящные дарования.
Изящное произведение. — Изящные искусства. Так названы музыка, живопись,
ваяние и зодчество» (ел. 1847, 2, с. 129). Только в толковом словаре В. И. Даля на­
шли полное выражение и определение те семантические изменения, которым под­
верглись слова изящный, изящество в русском литературном языке конца ХУШ и
начала XIX в. Здесь читаем: «Изящный, красивый, прекрасный, художественный,
согласованный с искусством, художеством; вообще, сделанный со вкусом. Изящ­
ное... отвлеченное понятие о красоте, соразмерности и вкусе. Изящные искусства.
музыка, живопись, ваянье и зодчество; присоединяют к сему и поэзию, мимику,
пляску и пр. Изящность... свойство, качество, принадлежность всего, что изящно.
Изящность работы этой вещи замечательна. Изящество,., то же, изящность, но
более в значеньи самостоятельном и отвлеченном; красота. Изящество, это союз
истины и добра. Изяществовать, красоваться изящностью. Изящесловие... эстети­
ка, наука об изящном» (ел. Даля 1881, 2, с. 37).
Между тем уже в последние два десятилетия XVIII в. наметился некоторый
сдвиг в употреблении и значении слова изящный. Об этом можно судить хотя бы
по таким иллюстрациям. В 1788 году в Университетской типографии у
Н. Новикова была напечатана книга: «Дух изящнейших мнений, избранных
большею частию из сочинений ...лучших Писателей». Здесь находим такие слу­
чаи употребления слова изящный: IX. «Сугубой цены есть прелести той, которая
присовокупляет к изящной своей красоте преимущество быть неизвестною о том,
что она прекрасна» (с. 6). LXVIII. «Книги доставляют нам материалы к строению
изящного здания науки, рассудок сбирает и соединяет их, а опытность вводит в
оное обитать премудрость» (с. 29). CCCXV. «Знатное рождение, изящные досто­
инства, любезная добродетель, тогда только поражают других зрение, когда щастие лучами освещает добрые сии свойства. Оные подобны цветами усеянным до­
линам, которые не видимы ночью, и коим одно только солнце сообщает всю их
красоту» (с. 131—132). См. в журнале Новиковского масонского кружка: «Чело­
вечество [т. е. 'гуманность'. — В. В.], сия изящная и благородная добродетель,
объемлющая все другия, составляющая предмет здравой философии и основание
христианства» (Магазин, т. 1, ч. 1, с. 32—33); в «Путешествии из Петербурга в
Москву»: «Безбожник, тебя отрицающий, признавая природы закон непремен­
ный, тебе же приносит тем хвалу, хваля тебя паче нашего песнопения. Ибо, про­
никнутый до глубины своея изящностию) твоего творения, ему предстоит трепе­
тен» (Радищев, 1979, с. 52).
В письме масона Тедена к П. А. Татищеву (от 9-го апреля 1784 г.) читаем: «уве­
домление о смерти преизящного бр. Шварца (которого я по гроб оплакивать и в ра­
дости исполненной вечности любить буду) растворило вновь кровию обливающие­
ся раны мои» (Ежевский, Сочинения, с. 218).
В своем выборочном «Словаре к стихотворениям Державина» акад. Я. К. Грот
поместил следующие примеры Державинского употребления слов — изящность и
изящный: «Изящности душевны. Вельм. 628, 8»... «Изящный. — Не по достоинству
изящнейшего слога. Прин. 715, с. 5»... «всех изящных душ. П, 297, 30» (см. Держа­
вин, 1883, 9, с. 382). Ср. также употребление слова изящество Николаем Страхо­
вым в его переводе на русский язык «Ваксфильдского священника» Гольдсмита:
15 —История слев
224
«...особенно находящияся в оном здравыя рассуждения достойны похвал каждаго
чувствующаго цену изяществ умопроизведения» (Страхов, с. 7).
Особенно остро и наглядно сдвиг в сторону интеллектуальной эстетической ха­
рактеристики лиц и предметов обнаруживается в языке сочинений
Н. М. Карамзина. В стихотворении «Дарования» (1796) Карамзин писал:
Восстал, воззрел — и вся Природа,
От звезд лазоревого свода
До недр земных, морских пучин,
Пред ним в изящности явилась;
В тайнейших связях обнажилась;
Рекла: «будь мира властелин!
Мои богатства пред тобою:
Хвали Творца — будь сам творец!»
И смертный гордою рукою
Из рук ее приял венец.
К этой строфе Карамзин присоединил такое примечание: «Чувство изящного в
Природе разбудило дикого человека и произвело Искусства, которые имели непо­
средственное влияние на общежитие, на все мудрые законы его, на просвещение и
нравственность. Орфеи, Амфионы были первыми учителями диких людей» (Карам­
зин, 1917, 1,с.200).
В том же стихотворении «Дарования»:
...Любовь к Изящному вливая,
Изящность сообщают нам;
Добро искусством украшая,
Велят его любить сердцам.
Говоря здесь же о поэзии, как об украшенном подражании природе, Карамзин
делает такое примечание: «Все прелести Изящных Искусств суть не что иное, как
подражание Натуре: но копия бывает иногда лучше оригинала — по крайней мере
делает его для нас всегда занимательнее: мы имеем удовольствие сравнивать» (там
же, с. 204).
В «Письмах русского путешественника»: «Вышедши из Театра, обтер я на
крыльце последнюю сладкую слезу. Поверите ли, друзья мои, что нынешний вечер
причисляю я к щастливейшим вечерам моей жизни? И пусть теперь доказывают
мне, что Изящныя Науки не имеют влияния на щастие наше!» (Моск. журн., 1791,
кн. 1,ч. 2, с. 23). «Здесь жил не Король, а Философ Фридрих — не Стоической и не
Циник — но Философ, любивший удовольствия и умевший находить их в Изящных
искусствах и науках» (там же, с. 28). «Ах! есть ли бы теперь, в самую сию минуту,
надлежало мне умереть, то я со слезою любви упал бы во всеобъемлющее лоно
Природы, с полным уверением, что она зовет меня к новому щастию; что измене­
ние существа моего есть возвышение красоты, перемена изящного на лучшее» (там
же, кн. 2, ч. 4, с. 169—170). Ср. также: «Слезы наши текут и в прахе исчезают;
изящные произведения художеств живут во веки...» (там же, кн. 3, ч. 5, с. 367).
Ср. там же о Гердере: «По изящному закону Премудрости и Благости, все в быст­
рейшем течении стремится к новой силе юности и красоты — стремится, и всякую
минуту превращается».
В принадлежащем Н. М. Карамзину переводе из Боутервека «Аполлон» (Изъяс­
нение древней аллегории): «Выражение чувства (или ощущения) посредством
изящных мыслей есть цель поэзии» (Моск. журн., ч. 8, с. 120). Ср. там же: «Пре-
225
красные мысли бывают не всегда пиитические; но всякая пиитическая мысль пре­
красна, хотя мы и не можем разобрать ее философически, — хотя и не можем пока­
зать всего, что составляет ее изящность] (там же, с. 122).
«Нечто о мифологии (Перевод из Морицовой Gotterlehre)»: «...Кто может высо­
чайшее произведение искусства рассматривать как гиероглиф или мертвую букву,
которая всю свою цену имеет от того, что ею означается: тот, конечно, не рожден
чувствовать изящного, и мертв для всех красот. Всякое истинное творение искусства
всякой изящный вымысл есть сам по себе нечто совершенное, собственно для себя
существующее и прекрасное от гармонического расположения частей своих» (там
же, ч. 6, с. 281). Ср. также в переводах из Геснера: «Материя и орудия могут быть
различны, но изящное всегда одинаково — всегда есть оно ничто иное, как "гармония
в разнообразии, как единство во многих частях"» (Моск. журн., 1792, ч. 6, с. 292).
В сказке «Прекрасная царевна и щастливой Карла»: «...вы, которые ни в чем не
можете служить образцом художнику, когда он хочет представить изящность че­
ловеческой формы!» (там же, ч. 7, с. 209).
В предисловии Карамзина к переводу Шекспировской трагедии «Юлий Цезарь»
(1787): «[Брут] есть действительно изящнейший из всех характеров, когда-либо в
драматических сочинениях изображенных» (с. 7). В его же предисловии к переводу
Шекспировой трагедии «Юлий Цезарь» (М., 1787): «Время, сей могущественный
истребитель всего того, что под солнцем находится, не могло еще доселе затмить
изящности и величия Шекеспировых творений. Вся почти Англия согласна в хва­
ле, приписываемой Мужу сему. Пусть спросят упражнявшагося в чтении агличанина: каков Шекеспир? Без всякаго сомнения будет он ответствовать: Шекеспир ве­
лик! Шекеспир неподражаем!» (с. 3). Ср. также «Что может быть невиннее, как на­
слаждаться изящным!» (Аполлон. Перев. Карамзина из Боутервека, Моск. Журнал,
1792,ч. 8, с. 130—131).
В письме А. А. Петрова к Н. М. Карамзину от 11 июня 1785 г.: «Судя по началу
сего преизящного трактата, должно заключить, что если Соломон знал и говорил
по-немецки, то говорил гораздо лучше, нежели ты пишешь».103
Новые семантические тенденции, приведшие к сближению слов изящный, изя­
щество с elegant, elegance, ярко сказались в языке Н. М. Карамзина. В «Пантеоне
Российских Авторов» Н. М. Карамзин писал в заметке о Кантемире: «...разделяя
слог наш на эпохи, первую должно начать с Кантемира, вторую с Ломоносова, тре­
тью с переводов Славяно-Русских господина Елагина и его многочисленных под­
ражателей, а четвертую с нашего времени, в которое образуется приятность слога,
называемая Французами elegance» (Пантеон рос. авторов, ч. 1).
П. А. Вяземский в «Старой Записной книжке» поясняет слово изящество фран­
цузским elegance: «Вольтер сказал в своем опыте о различных вкусах народов:
«Французы имеют за себя ясность, точность, изящестсво (elegance)» (Вяземский, 8,
с. 37).
Приспособление слова изящный для передачи французского beau едва ли не
раньше всего произошло в переводе les belles lettres. П. А. Вяземский записал в
своей «Старой записной книжке»: «На французском языке есть очень удобное вы­
ражение, соответственное слову литература и, так сказать, дополняющее и выяс­
няющее его: les belles lettres. Само собою разумеется, что слова литература и ли­
тератор происходят от литера, т. е. азбучных знаков. Азбука все-таки есть начало
М. П. Погодин. Н. М. Карамзин, ч. 1. М., 1866. С. 30.
15*
226
всего. Но дело в том, что грамота грамоте рознь. Одной грамоты недостаточно.
Нужно еще, чтобы грамота была изящная. Les belles lettres — прекрасные письме­
на» (там же, с. 331).
Эрн. Гамильшег (Ernst Gamillscheg) пишет о слове elegant, что оно во француз­
ском языке укрепилось в XV столетии, живет до XVIII в. в значении 'украшенный,
нарядный, полный прелести' (Schmuck, reizvoll), в особенности часто примени­
тельно к языку и стилю, а также к одежде, затем с конца XVIII в. обозначает также
щеголя, франта (из латинского elegante 'избранный, исполненный вкуса')
(Е. Gamillscheg, s. 346). Оскар Блох отмечает, что впервые слово elegant отмечено в
старофранцузском памятнике 1150 года, но употреблялось редко до XV в. Слово
elegance ведет свое употребление с XIV в. (1327 г.). Эти слова заимствованы из ла­
тинского языка (elegans, elegantia). Слово elegant было модным словом и обознача­
ло в конце XVIII в. изящного светского человека (une personne d'une mise
distinguee) (О. Bloch, t. 1, p. 246).
В письме И. И. Дмитриева к В. А. Жуковскому (от 20 февраля 1813 г.): «Но это
не помешало всем отдать справедливость изяществу вашей поэзии» (Дмитриев,
1895, 2, с. 217).
М. В. Чистяков в «Курсе теории словесности» писал: «Иногда, желая или выра­
зить новую сторону идеи, или уловить новый оттенок картины, писатель составляет
свои слова, т. е. производит от прежних слов новые, чрез изменение окончаний,
или чрез сочетание одного слова с другим. Так, в недавнее время составлено не­
сколько весьма удачных слов: изящный, изящество, искусственный, искусствен­
ность, народность, гражданственность, осуществить, осуществление, видоиз­
менение и т. д.» (Чистяков, ч. 2, с. 76).
В языке Пушкина отражается завершение семантического движения слов изящ­
ный, изящество, изящность к их современному употреблению (см. ел. Пушкина, 2,
с. 215 —216).
Статья под названием «История слова изящный. (В связи с образованием выражений изящная
словесность, изящные искусства) опубликована в сб. «Роль и значение литературы XVIII века в
истории русской культуры». К 70-летию со дня рождения члена-корреспондента АН СССР
П. Н. Беркова. (М.; Л., 1966). Однако эта публикация представляет собой лишь третью часть ру­
кописи, сохранившейся в архиве под тем же названием. Эта рукопись состоит из 74-х пронуме­
рованных листков и выписок, написанных на разной бумаге и в разное время. Здесь печатается
по оттиску, дополненному по рукописи. Таким образом, настоящая публикация представляет со­
бой полный авторский текст статьи, посвященной истории слова изящный и выражения изящная
словесность.
Кроме того, в архиве сохранились несколько листков, которые, по-видимому, должны были слу­
жить продолжением статьи и предшествовать рассмотрению употребления слов изящный — изящест­
во в новое время. Вот этот текст:
«В 17-томном словаре отмечены с пометой — "устарелое" — изящное, в знач. сущ. "То же, что
прекрасное. Цель наблюдения, сказали мы, есть истина, а душа действия — доброта. Прибавим, что
совершенное слияние той и другой есть изящное, или поэзия. Марл. О романтизме... Изящные искус­
ства. Устарелое собирательное наименование для музыки, живописи, ваяния и зодчества. Музей
изящных искусств11 (БАС, 5, с. 274—275).
Параллельный процесс наблюдается в болгарском языке. В "Български тълковен речник" (София,
1955) находим: "Изящ ен прил. Изтънчена красив, грациозен. Изящна фигура. Изящен стил.
Изящество
ср. Изтънчена красота; изящност.
Изящное т ж. Качество на изящен, изтънчена красота, изящество. Изящност на маниерите.
Изящност на фигурата". (Андрейчин, Бълг. речи., с. 259). В языке Христо Ботева слово изящен упот­
ребляется лишь в сочетании со словом — изкуство: изящните изкуства, изящного изкуство (Речник
на езика на Христо Ботев. Том първ. А.-К, София. 1960, с. 513)». — В. П.
227
ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ
Слово интеллигенция в значении, близком к современному, появляется в русском
литературном языке 60-х годов XIX столетия. В. И. Даль помещает это слово во вто­
ром издании «Толкового словаря», объясняя его таким образом: «разумная, образо­
ванная, умственно развитая часть жителей» (см. ел. Даля 1881, 2, с. 46). Слово интел­
лигенция не указано не только в первом издании словаря Даля 1861—1868 г., но и в
«Настольном словаре» под ред. Ф. Толля 1864 г. и в «Объяснительном словаре» Бурдона 1865 г.). Прилагательного интеллигентный Даль не указывает. Очевидно, оно в
60—70-х годах еще не получило особенно широкого распространения. Слово интел­
лигент также Далем не отмечено. Есть основания предполагать, что слово интелли­
гент укрепилось в русском языке еще позднее, чем прилагательное интеллигентный,
и во всяком случае не ранее 70—80-х годов.
В 1890 г. Ив. М. Желтов в заметке «Иноязычие в русском языке» писал: «Поми­
мо бесчисленных глаголов иноземного происхождения с окончанием -ировать, на­
воднивших нашу повременную печать, особенно одолели и до тошноты опротиве­
ли слова: интеллигенция, интеллигентный и даже чудовищное имя существитель­
ное — интеллигент, как будто что-то особенно высокое и недосягаемое. ... Случа­
ется даже встречать сельская интеллигенция... В известном смысле, впрочем, эти
выражения обозначают действительно понятия новые, ибо интеллигенции и интел­
лигентов у нас прежде не бывало. У нас были "люди ученые", затем "люди образо­
ванные", наконец, хотя и "не ученые" и "не образованные", но все-таки "умные".
Интеллигенция же и интеллигент не означают ни того, ни другого, ни третьего.
Всякий недоучка, нахватавшийся новомодных оборотов и слов, зачастую даже и
круглый дурак, затвердивший такие выражения, считается у нас интеллигентом, а
совокупность их интеллигенцией»104.
И. С. Тургенев вкладывает слово интеллигенция в уста интеллигента в «Стран­
ной истории» (1869) и сопровождает его комментариями повествователя. Видно,
что в разговорной речи слово интеллигенция тогда было еще новинкой:
«"Послезавтра в дворянском собрании большой бал. Советую съездить: здесь не
без красавиц. Ну и всю нашу интеллигенцию вы увидите". Мой знакомый, как че­
ловек, некогда обучавшийся в университете, любил употреблять выражения уче­
ные. Он произносил их с иронией, но и с уважением». Иронически отмечено мод­
ное слово интеллигенция в «Литературном вечере» И. А. Гончарова (1877): «Возь­
мешь книгу или газету — и не знаешь, русскую или иностранную грамоту читаешь!
объективный, субъективный, эксплуатация, инспирация, конкуренция, интеллиген­
ция — так и погоняют одно другое».
С 60-х годов начинает распространяться и прилагательное интеллигентный в
значении 'осмысленный, с развитым интеллектом'. У В. П. Боткина в письме
И.С.Тургеневу (от 6 июня 1863г.): «Великая перемена совершилась в русском
обществе — даже физиономии изменились, — и особенно изменились физиономии
солдат — представь — человечески интеллигентными сделались» (Боткин, Турге­
нев, с. 177). В очерке Тургенева «Пегас» (1871): «Собака стала болезненнее, нер­
вознее, ее годы сократились; но она стала интеллигентнее, впечатлительнее и со­
образительнее; ее кругозор расширился».
До 60-х годов XIX в. слово интеллигенция употреблялось в значении 'разумность,
сознание, деятельность рассудка'. Слово разумность для перевода лат. intelligentia
104
Желтов Ив. М. Иноязычие в русском языке // Фил. зап., вып. 4—5. Воронеж, 1890. С. 2,3.
228
было предложено В. К. Тредьяковским еще в 30-х годах ХУШ в. По-видимому, упот­
ребление слова интеллигенция в русском литературном языке с значением 'разумное
постижение действительности' укрепилось в философском лексиконе 20—30-х годов
XIX в. Проф. А. Галич в своем «Опыте философского словаря» так объясняет термин
интеллигенция: «Интеллигенция, разумный дух» (ч. 2, с. 321). Позднее Н. П. Огарев в
письме (1850 г.) к Грановскому пишет: «Какой-то субъект с гигантской интеллиген­
цией рассказал, что жена моя говорит, что вы — друзья мои — меня разорили! И вме­
сто того, чтобы обратиться ко мне с запросом (если уж духа не хватало рассердиться на
клевету), вместо того обвиненье субъекта с гигантской интеллигенцией было принято
за аксиому» (Черняк, с. 163; см. также Русские пропилеи, с. 113 и 126). В статье
«Критика философских предубеждений против общинного владения» (1858 г.) Чер­
нышевский популяризировал термин Ламарка animalia intelligentia, противопостав­
лявшийся термину — animalia articulata (Чернышевский 1950, 5, с. 366).
В Дневнике В. Ф. Одоевского: «Милютин говорит: поляки в продолжение 40 и
более лет смотрели на нас, как на медведя, правда — но с которым человек, ода­
ренный умом (т. е. поляк), всегда может справиться посредством своей интелли­
генции. Надобно их уверить, что и москаль не лишен интеллигенции» (1865) (Лит.
наследство, вып. 22—24, с. 198). Ср. в статье В. Храневича: «Ф. М. Достоевский по
воспоминаниям ссыльного поляка» о 50—60-х годах XIX в.: «Нужно иметь в виду,
что слова интеллигенция, интеллигент, интеллигентный еще не вошли тогда в
обиход русской литературы, и потому Достоевский (в «Записках из Мертвого до­
ма». — В. В.) по необходимости пользовался общеупотребительным, всем понят­
ным словом дворянин, тем более, что в то время слова дворянин и человек образо­
ванный были почти синонимы» (Русск. старина, 1910, март, с. 608).
Слово интеллигенция в собирательном значении 'общественный слой образо­
ванных людей, людей умственного труда в польском языке укрепилось раньше,
чем в русском (ср. франц. intellectuels). Поэтому есть мнение, что в новом значении
это слово попало в русский язык из польского. Так, Б. Маркевич в своих мемуар­
ных очерках «Из прожитых дней» (3. На юге в сороковых годах) писал: «Но умст­
венное движение... сказывалось уже весьма заметно в мыслящих центрах России,
особенно в Москве, где духовная жизнь, благодаря... благотворному влиянию то­
гдашнего университета и той дворянской, образованной и независимой по средст­
вам и духу среде, в которой слагалась тогда ее интеллигенция (употребляю здесь
термин, тогда еще не выдуманный, или, вернее, не заимствованный еще тогда рус­
скою печатью у польской)...» (Маркевич 1912, 11, с. 393). Михельсон также при­
знавал слово интеллигенция заимствованием из польского. Устная традиция связы­
вает первое употребление слова интеллигенция в языке художественной литерату­
ры с именем П. Д. Боборыкина. У Салтыкова-Щедрина в «Пошехонских расска­
зах»: «Многие полагают, что принадлежность к интеллигенции, как смехотворно
называют у нас всякого не окончившего курс недоумка, обеспечивает от исследо­
вания, но это теория несправедливая» (Салтыков-Щедрин 1973, с. 144). У Маркевича в романе «Бездна»: «У вас в Петербурге интеллигенция; mein Liebchen, was
willst du noch mehr?» (Маркевич, 9, с. 151). У Г. И. Успенского в очерке «Бог гре­
хам терпит. VII. Деревенская молодежь»: «...пора... дать дорогу — не скажу уже го­
товой, "настоящей" интеллигенции, а хотя тем вопросам общественного блага, ко­
торые могут образовать эту настоящую интеллигенцию. Да, еще "образовать" ее
надобно — так она слаба, не уверена в себе, во всех тех видах, которые доступны
ей в настоящем» (Успенский Г. 1950, 7, с. 424).
229
Ср. в статье В. Вересаева «О Качалове»: «Наша русская интеллигенция, на­
столько характерная, что дала иностранным языкам специфическое слово intelli­
gentsia (в транскрипции русского слова)...» (Вересаев В. В. О Качалове // «Лит. га­
зета» 1945, № 7 от 10 февраля).
Опубликовано в сборнике «Этимология. Принципы реконструкции и методика исследования»
(М, 1964) вместе со статьями «Начитанный, начитанность»', «Переживание»', «Пресловутый»; «Ис­
тошный [голос]»; «Дотошный» под общим названием «Историко-этимологические заметки. II».
В архиве сохранилась неполная рукопись статьи (8 листков пожелтевшей бумаги разного формата;
листки пронумерованы, страница 4 отсутствует). К рукописи приложены три карточки, написанные
автором. Примеры и замечания, имеющиеся в карточках, но отсутствующие в публикации, здесь вне­
сены в текст.
Слово интеллигенция неоднократно упоминается в разных работах В. В. Виноградова. Так, харак­
теризуя развитие русского языка во второй половине XIX века, В. В. Виноградов пишет: «Понятно,
что в результате этого влияния научной и журнально-публицистической речи на общелитературный
язык в нем сильно расширяется запас интернациональной лексики и терминологии. Например, полу­
чают право гражданства такие слова: агитировать, интеллигенция, интеллектуальный, консерватив­
ный, максимальный, минимальный, прогресс, рационализировать, коммунизм, интернационал, куль­
тура, цивилизация, реальный, индивидуальный, радикал и мн. др.» (Основные этапы истории русского
языка //Виноградов. Избр. тр.: История русск. лит. яз., с. 59).
В «Очерках» в главе X «Расширение и углубление национально-демократических основ русского
литературного языка. Процесс образования системы стилей русской научной и публицистической ре­
чи» В. В. Виноградов, отмечая появление в языке большого количества иноязычных слов, останавли­
вается на проявлении отрицательного к ним отношения. Так «пуристически настроенный автор книж­
ки: "Неправильности в современном разговорном, письменном и книжном русском языке" (некто
Н. Г.), жалуется, что чистота языка "крайне исказилась введением в него множества иноязычных, пре­
имущественно французских слов и выражений"». «В качестве недавно введенных "неправильных гал­
лицизмов" отмечены такие слова: игнорировать (14) (ср. в «Свистке» № 4, 1859: До сих пор солидные
люди нас знать не хотели или, говоря любимым словом некоторых ученых, игнорировали), инерция,
интеллигенция, интеллигентный (в смысле высоко образованного рода людей) (14), интеллектуаль­
ный (14)...». К слову интеллигенция в «Очерках» дана сноска, где приводится тот же пример из повес­
ти Тургенева «Странная история» (1869), который вошел в публикуемую здесь статью, а также заме­
чание о том, что «принято приписывать изобретение слова интеллигенция П. Д. Боборыкину...».
«Славянофильски настроенный пурист и консерватор Платон Лукашевич писал в своей книге
"Мнимый индо-германский мир, или истинное начало и образование языков немецкого, английско­
го, французского и других западноевропейских" (Киев 1873): "Мы смеялись некогда над иностран­
ными словами, введенными в наш язык в первой половине XVIII века: ассамблея, элоквенция, ба­
талия; что же они значат против нынешних: инициатива, культура, интеллигенция, прогресс, гу­
манность, цивилизация, сеанс, сезон, факт, эффект, результат, объект, субъект, рутина, реаль­
ный, нормальный, актуальный, социальный, популярный, национальный, индивидуальный, элемен­
тарный, словом сказать, что значат прежние иностранные слова против всего французского слова­
ря, введенного в наш язык?.."».
В книге «Проблема авторства и теория стилей» В. В. Виноградов отмечает, что слово интеллиген­
ция относится к числу слов, употреблявшихся в языке масонской литературы второй половины
XVIII века; «...часто встречается в рукописном наследии масона Шварца слово интеллигенция. Им
обозначается здесь высшее состояние человека как умного существа, свободного от всякой грубой,
телесной материи, бессмертного и неощутительно могущего влиять и действовать на все вещи. Позд­
нее этим словом в общем значении — 'разумность, высшее сознание' — воспользовался А. Галич в
своей идеалистической философской концепции. Слово интеллигенция в этом значении употребля­
лось В. Ф. Одоевским» (Виноградов. Проблема авторства, с. 299).
В книге «Великий русский язык» В. В. Виноградов помещает слово интеллигенция среди много­
численных лексических заимствований. «Особенно интенсивны, — подчеркивает Виноградов, — про­
цессы освоения интернациональной и отвлеченной лексики {экспансивный, эмоция, идеализм, реа­
лизм, социализм, интеллект, интеллигенция, интеллектуальный, юмор, пролетарий, гуманизм, гу­
манность и т. д.)» (Виноградов. Великий русск. яз., с. 137). — В. П.
230
ИСКАНИЕ
В значительном, едва ли даже не преобладающем количестве «славянизмов» ста­
рославянские или позднейшие церковно-книжно славянские значения переплетались
и сплетались с народными разговорно-бытовыми русскими. Это семантическое взаи­
модействие и скрещение ярко связывалось в истории значений соответствующих слов.
Слово искание в современном русском языке выходит за пределы значений гла­
гола искать. Правда, основные общелитературные значения искать находят себе
соответствие в этом отглагольном существительном. Так, искать значит: 1. когочто. Стараться найти, обнаружить (скрытое, спрятанное или потерянное). Зани­
маться поисками кого-чего-нибудь. Искать удобную квартиру. Искать оторвав­
шуюся пуговицу. Искать себе попутчика. Рыба ищет где глубже, а человек где
лучше (пословица). 2. чего. Добиваться, стараться получить. Искать работы, мес­
та. Искать случая. Искать защиты, покровительства. Искать средства к осуще­
ствлению своего намерения. Искать убежища.
Оба эти основные значения глагола искать отражаются и в значениях производ­
ного имени существительного искание, которое в этом употреблении является книж­
ным синонимом слова поиски. Например, искание квартиры, убежища, искание рабо­
ты, искание правды, искание справедливого решения дела (ср.: ел. 1867—1868, 2,
с. 278; Ушаков, 1, с. 1227; ср.: ел. Даля 1881, 2, с. 48—49). Но уже в древнерусском
научном языке слово искание могло выражать и более абстрактное значение.
В «Материалах» Срезневского отмечено: искание — вопрос, предмет обсужде­
ния. Вс'Ьм еппомъ областъныимъ, въкоупь събирающемъсА, таковая искания испытати (TiwXra), Ефр. крм., Ник. 5 (Срезневский, Дополнения, 3, с. 130).
Сложившееся в служилом арго XVII — XVIII вв. значение искать 'заискивать,
льстиво и униженно добиваться милости, расположения кого-нибудь' также отра­
зилось на семантике слова искание (ср. у Даля: искать в ком — 'угождать на кого, с
корыстной целью').
Искание употреблялось как синоним слова искательство (ср. искательный
'старающийся снискивать благосклонность людей знатных или богатых; 'заиски­
вающий, униженно и льстиво домогающийся какой-нибудь милости') (ел. 1867—
1868, 2, с. 278). Например, у Грибоедова в «Горе от ума» (в речи Чацкого):
...из нас один,
Из молодых людей, найдется: враг исканий,
Не требуя ни мест, ни повышенья в чин...
Ср. в «Записках» П. А. Каратыгина: «Чуждый низкопоклонства и искательства, он
был строгой, безукоризненной нравственности, и благородная гордость его души
всегда возмущалась, видя несправедливость начальства или низость и двуличность
его закулисных товарищей» (Каратыгин, 1, с. 40). В «Записках Н. С. Ильинского»
(конец XVID в.): «Ежели бы я не любил своей свободы, был не столько застенчив и
имел склонность к подлым исканиям, мог бы в сие время получить много». Ср. тут
же: «Те, кои искали в нем, лишь только льстили»; «Из сих опытов я поздно узнал, что
ежели подчиненный хочет снискать что-нибудь, то прибегай с трудами, хотя не к ум­
ному и усердному, но более сильному человеку» (Русск. архив, 1879, т. 9, кн. 3, с. 406).
В связи с этим значением находится в слове искание и оттенок: 'попытка заслу­
жить вообще чье-нибудь расположение, благоволение'. Например, у
Ф.М.Достоевского в «Дядюшкином сне» (1859): «... мне кажется, он становится
как-то уж слишком навязчивым с своими... исканиями.
231
— Он говорит, что влюблен в меня, и навязчивость его извинительна».
Только официально-деловые значения глагола искать: 'требовать по суду взы­
скания с кого-нибудь денег или имущества, предъявив свои права или претензии',
'доправлять по суду взыскание на ком-либо вознаграждения убытков' — имели для
себя параллельный термин не в слове искание, а в слове иск (ср. истец). Например,
«Учреждение искало с ответчика тысячу рублей. Суд постановил в иске отказать»
(см.: ел. АР 1789; ср.: ел. 1867—1868, 2, с. 285).
В 80—90-х годах в слове искание на основе его основных отвлеченных значений
сложилось в критико-публицистическом стиле новое специальное значение 'уст­
ремление к чему-нибудь новому, попытка найти новые пути' — в искусстве, а за­
тем и в жизни и проч.
У В.Г.Короленко в письме к Л.Л.Толстому (от 10 января 1901г.):
«"Неделание" — невозможная фактически программа, вызванная страстным него­
дованием по поводу многого, что делается. Программа невозможна, но в вызвав­
шем ее негодовании — глубокая правда. А "идите хоть в городовые", это значит:
плывите по течению, перестаньте искать и бороться. Это многие делают и без при­
зывов, и идеальной правды, той, которая служит предметом "исканий", — здесь нет
ни капли» (Короленко, Избр. письма, 3, с. 140).
К. И. Чуковский замечает: «У каждой эпохи свой стиль, и недопустимо, чтобы в
повести, относящейся, скажем, к тридцатым годам прошлого века, встречались
также типичные слова декадентских девяностых годов, как... "искания",
"сверхчеловек"»™5. У К. С. Станиславского в книге «Моя жизнь в искусстве»
(1933): «Стоит прикоснуться к такой роли, и она оживает без мук творчества, без
исканий и почти без технической работы» (Станиславский, с. 168); «Наше молодое
экспансивное чувство откликалось на все новое, хотя и временное, модное, чем ув­
лекались тогда в искусстве. В этих исканиях не было системы, стройного порядка,
достаточно обоснованных руководящих мотивов» (там же, с. 243); «Так шла и раз­
вивалась работа по многим направлениям и путям. Эти линии творческих исканий,
точно шнуры в жгуте, расходились, снова сходились и переплетались между со­
бой» (там же, с. 244); «Я же продолжал в это время свой путь, полный сомнений и
беспокойных исканий» (там же, с. 347).
Статья ранее не публиковалась. Сохранилась авторская рукопись (7 листков разного формата) и ма­
шинопись с авторской правкой. Печатается по машинописному тексту, сверенному с рукописью. — И. У.
ИСПАРИТЬСЯ, УЛЕТУЧИТЬСЯ
В современном русском языке глагол испариться выражает два значения: одно
— физическое 'обратиться в пар, в газообразное состояние'; другое — переносное,
свойственное главным образом разговорно-шутливому стилю речи: 'незаметно ис­
чезнуть, уйти, скрыться'. Первое значение не возбуждает вопросов (ср. нем. verduften). Оно так же естественно для глагола испариться, производного от пар —
пары, как значение 'обратиться в пепел' для глагола испепелиться. Это значение
глагола испариться обросло производными образованиями в книжном языке и в
специальных, технических диалектах: испарение, испаритель, испарительный, ис­
паряемость и т. п. Можно думать, что глагол испариться образован в русском ли­
тературном языке XVIII в., в его научных стилях. Второе значение — нового про­
исхождения. Оно развилось в то время, когда русский разговорно-литературный
Чуковский К. Высокое искусство. М., 1941. С. 64.
232
язык стал сближаться с разными специальными, научными диалектами и стилями,
между прочим и с языком естественных наук. Это произошло не ранее 20—30-х
годов XIX в. В словаре 1847 г. новое значение глагола испариться — испаряться
еще не нашло отражения. Оно не отмечено и Далем, который, по-видимому, отнес
его к индивидуальному употреблению (ел. Даля 1881, 2, с. 53). Можно думать, что
новое значение глагола испариться пущено в ход «Библиотекой для чтения», ре­
дактором ее — О. И. Сенковским, который стремился популяризовать научную тер­
минологию, сблизить общеупотребительный литературный язык с языком науки.
В анонимной повести «Литературный вечер» (СПб., 1835) слово испариться —
испаряться в переносном значении 'исчезнуть, улетучиться' объявлено характер­
ной особенностью языка Сенковского, языка «Библиотеки для чтения»: «Любовь
меня разложила! разложила, т. е. не то, чтобы сечь, разложила на стихии и я — ис­
паряюсь» (с. 120). Эта фраза представляет собою плод метафорического употреб­
ления и развертывания физических и химических образов: «Любовь разложила ме­
ня в стихии всевозможных чувствований, и если бы она меня поцеловала, я бы в
один миг испарился... Я показываю, что я учился физике и химии. Знаю, что все,
разложенное на стихии, может испариться».
Правда, и раньше уже намечалась тенденция к переносному употреблению гла­
гола испариться. А. Галич в своей книге «История философских систем...» писал:
«Сначала философы нечувствительно испаряются в публику нефилософскую, пре­
возносятся лукаво и притворно»106. Н. И. Греч осуждал такое словоупотребление
А. Галича («Сын Отечества», ч. 52, 1819, № 7, с. 20).
Д. В. Григорович в своих «Литературных воспоминаниях» рассказывает, что
словом испариться в переносном значении в 1839 или в 1840 г. пользовался лю­
битель чужих острот великий князь Михаил Павлович, брат Николая, распекая
самого Д. В. Григоровича — тогда воспитанника инженерного училища: «Пред­
ставьте, вчера этот шалопай не сделал мне фронта; я подозвал его, — что же вы
думаете? — он бросился от меня в магазин и удрал... Нигде не могли его оты­
скать, он точно... точно испарился. Последнее слово положительно спасло меня
[Григоровича]; оно, должно быть, понравилось великому князю. Он начал повто­
рять его: "Испарился... да, испарился... Повторяю вам: он точно испарился...".
Наконец, он рассмеялся...» (Григорович, с. 67—68). У Ф. М. Достоевского в «За­
писках из подполья»: «Злоба у меня опять-таки вследствие этих проклятых зако­
нов сознания химическому разложению подвергается. Смотришь — предмет
улетучивается, резоны испаряются, виновник не отыскивается, обида становит­
ся не обидой, а фатумом».
Глагол улетучиться — улетучиваться, выступающий как синоним слова испа­
риться, не отмечен ни одним словарем русского языка до появления словаря Даля.
Очевидно, это слово не вошло в широкий литературный оборот до 30—40-х годов
XIX в. Можно предполагать, что развитие значений у слова улетучиться протекало
в ином направлении, чем у слова испариться. Улетучиться входит в литературный
оборот как глагольное образование от прилагательного летучий. Между тем в сло­
ве летучий уже в XVIII — начале XIX в. ярко обозначились три основных значе­
ния: 1) 'Способный летать, наделенный крыльями'. Летучая мышь. II 'Способный
летать, носиться в воздухе'. Луна освещает снег летучий. Летучий дым.
Галич А. История философских систем, по иностранным руководствам составленная. СПб., 1818.
С. 32.
233
// 'Способный быстро двигаться, менять место, как бы летающий, очень подвиж­
ный'. Отряды конницы летучей (Пушкин). Летучие отряды. Летучая почта',
2) 'Мимолетный, являющийся и быстро исчезающий, скоро протекающий'. Лету­
чая фраза. Стихи, летучих дум небрежные созданья (Пушкин); 3) В химии: 'спо­
собный превращаться в пары, легко испаряющийся'. Летучее вещество. Летучие
масла (ср. ел. 1867—1868, 2, с. 526).
Таким образом, улетучиться, образованное от летучий посредством контами­
нации двух словообразовательных типов: улететь, умчаться, улизнуть и т. п. и
умудриться, угнездиться, удосужиться и т. п., впитывает в себя разные значения
слова летучий.
В повести И.И.Панаева «Актеон» (1841) в имитации романтического стиля:
«Чувство радостное, пронесшись по душе человека, не погружает его в себя; оно
имеет всегда внешнее выражение и улетучивается в нем» (Панаев 1888, 2, с. 205).
В письме Е. Я. Колбасина И. С. Тургеневу (от 15 января 1857 г.) цитируется статья
Дудышкина о повестях Тургенева. В ней говорится о «лишних людях»: «... каждое
из них [этих лиц] напоминает другое, ему родственное и, вдобавок, каждое из них
улетучивается. Выражаются же о фигурах, нарисованных на полотне, что в них
мало тела, если в них действительно мало натуры. Мы тоже могли бы сказать о
многих главных лицах повестей г. Тургенева]: в них мало тела» (Тургенев и «Со­
временник», с. 313—314). У Ф. М. Достоевского в романе «Униженные и оскорб­
ленные» (в речи кн. Банковского): «... все мое вдохновение пройдет, пропадет, уле­
тучится». У Б. Маркевича в романе «Перелом»: «Множество неповинной молоде­
жи арестовали... Иринарх, к счастью, успел этого избегнуть и улетучиться». «Пока
они прочтут, да пошлют, а меня здесь и след простыл. Успею улетучиться»
(см. Михельсон, Русск. мысль и речь, 2, с. 412). У Н. С. Лескова в «Рассказах кста­
ти»: «Решение, которое я принимала, совершенно улетучивалось через час, при его
появлении». У Л. Ф. Пантелеева в книге его мемуаров: «Многое осталось для меня
неизвестным, а из того, что знал, немалая доля улетучилась из памяти» (Пантелеев,
с. 252). У П. И. Чайковского в письме к П. Юргенсону (от 3 июля 1880 г.): «Будь ты
богат, я бы упросил тебя купить у меня поспектакльную плату за "Деву" и за
"Онегина" за четыре тысячи. Это был бы для тебя некоторый риск, ибо я могу
скончаться (чего, однако же, не желал бы сделать), и тогда поспектакльная плата
улетучивается, но отчего не рискнуть богатому человеку?»107. У Д. В. Григоровича
в «Литературных воспоминаниях»: «При выходе на сцену мною овладевала какаято нервная суетливость; из памяти улетучивался характер изображаемого лица»
(Григорович, с. 80).
Специальное, научное применение этого слова как синонима испариться сло­
жилось гораздо позднее — в конце XIX в. на основе его каламбурно-бытового
применения. Глагол улетучиться, наряду с экспрессивным значением 'улететь, не­
заметно уйти', приобретает более нейтральное, почти терминологическое употреб­
ление в отношении к веществам, обращающимся в летучее, газообразное состоя­
ние: 'исчезнуть, обратившись в газ, пар; испариться'. В связи с этим находится и
образование невозвратной формы улетучить со значением 'дать исчезнуть чемунибудь, обратив в газообразное состояние'.
Статья ранее не публиковалась. Сохранилась рукопись (8 листков) и машинопись (6 стр.) с автор­
ской правкой. Печатается по машинописи, сверенной с рукописью. — И. У.
Чайковский П. И. Переписка с П. И. Юргенсоном. М., 1938. С. 157.
234
ИСПОЛНЕНИЕ
Чрезвычайно типично развитие цепи выражений, связанных с употреблением
слова исполнение применительно к сценической игре, к актерам на сцене. Это зна­
чение развилось в слове исполнение подражанием франц. execution в 20-х годах
XIX в. Н. П. Кашин в заметке «Два столетних юбилея (Из истории русского языка)»
указал на новое сообщение об Итальянской опере в «Московском телеграфе» за
1825 г. (январск. кн., № 1, прибавление, с. 5): «С удовольствием заметим, что новоприехавшие итальянские артисты еще более прежнего возвысили прекрасное ис­
полнение (execution), которое и составляет главнейшее достоинство сей труппы»
(Изв. ОРЯС АН, 1928, т. 1, кн. 2, с. 581). Тут же в примечании к слову исполнение
сказано: «В ожидании лучшего, употребляем сие слово, необходимое в русском
языке» (там же). Есть твердое основание думать, что автором этого сообщения и
вместе с тем изобретателем нового выражения был В. Ф. Одоевский (ср. его же
статью в «Московском телеграфе» за тот же 1825 г., № 4 , февраль, прибавление,
с. 64, предлагающую новый технический термин бис (франц. и итал. bis) вместо
фора — итал./wora). Ср. в «Евгении Онегине» (Отрывки из путешествия Онегина):
А муж — в углу за нею дремлет,
В просонках фора закричит,
Зевнет — и снова захрапит.
Новое значение привилось, и от него ответвилась целая группа слов и значений:
исполнить роль, исполнитель, исполнительское искусство.
Заметка ранее не публиковалась. Печатается по авторской рукописи (1 листок). К слову исполне­
ние В. В. Виноградов обращался также в книге «Язык Пушкина»: «Разговорно-бытовая стихия опро­
кидывала, нарушала употребление даже таких церковнославянизмов, которые укрепились в офици­
ально-канцелярском языке. Например, указом Павла I (1797) отменялось слово выполнение, взамен
"повелено употреблять слово — исполнение" (Русск. старина, 1871, 1—4, с. 531—532).
Кн. П. А. Вяземский в статье "О злоупотреблении слов" разъясняет, что причиной такого распоряже­
ния было смешение этих слов: "У нас есть глаголы — исполнить и выполнить. Каждый имеет свое
определенное значение, но злоупотребление замешалось, и начали последний ставить иногда на месте
первого. Кто-то, писавший к императору Павлу I, впал в эту ошибку. Государь собственноручно озна­
чил на бумаге: "Выполняют горшки, а приказанья царя исполняют", — и возвратил бумагу с выгово­
ром" (Вяземский 1878—1896, 1, с. 285)» (Виноградов. Язык Пушкина, с. 52). —И. У.
ИСТОШНЫЙ (ГОЛОС)
Среди областных народных слов, бытующих в словаре русского литературного
языка, есть былые книжно-славянизмы. Их не всегда сразу узнаешь, так как неко­
торые из них подверглись морфологической деформации. Таково, например, слово
истошный.
В современной разговорной речи нередко употребляется выражение истошный
голос: вопить, кричать истошным голосом. В этом контексте истошный обозначает
'отчаянный, дикий'. Вообще же говоря, слово истошный современному языку чуж­
до. Оно является лишь компонентом фразеологического сращения истошный голос
(но ср. истошный крик). Звуковой облик формы истошный связывает ее с живой на­
родной — и притом московской или южновеликорусской — речью. В книжном стиле
это слово произносилось бы источный. В словаре Даля это выражение помещено в
гнезде, связанном с глаголом истекать — истечь: «Неточный,
истекающий, к
истеку, истоку относящийся. Неточная вода, ключевая, родниковая, живцовая. Кри­
чать источным голосом или в источный голос, моек, емб, диким, отчаянным, по­
следним, предсмертным, благим матом; ошибочно высточным» (см. ел. Даля 1881, 2,
235
с. 59). Ср. у П. И. Мельникова-Печерского в романе «В лесах»: «"Заревела в истом­
ный голос" — отчаянный, безнадежный; последний»108. Ср. также в рассказе
И. А. Кущевского «Новый солдат» [в речи солдатской женки Матрены Дмитриевой]:
«Ребенок истомно кричит — умирает» (Кущевский, с. 52). Таким образом, до поло­
вины XIX в. выражение истомный голос расценивалось как народно-областное. И
действительно: оно не нашло себе места ни в словарях Академии Российской, ни в
словаре 1847 г. Очевидно, оно еще не имело общего распространения в живой устной
речи, еще не было общеразговорным. Оно было помещено сначала в «Опыте област­
ного словаря 1852 г.»: «И с томный, ая, ое, пр. Дикий, необыкновенный. Истомный
голос. Моск. Верейск.» (Опыт обл. влкр. ел., с. 76). Впрочем, в «Записках» известного
поэта, переводчика и революционно-демократического публициста М. Ил. Михайло­
ва (1861—1862) читаем: «Наконец, сенаторы изготовились к произнесению мне при­
говора. Обе половинки дверей в комнату из заседания были отворены, позвали прие­
хавших со мною жандармов, велели им обнажить палаши и поставили их по сторо­
нам двери на пороге. Позвали меня. Обер-секретарь Кузнецов, с бумагою в руках,
стоя по ту сторону порога, указал мне на него и сказал: — Остановитесь тут. Я стал
между жандармами, и Кузнецов начал чтение своим истомным и торжественным го­
лосом. Он мог бы быть хорошим дьяконом» (Михайлов, с. 77). См. у него же: «Ям­
щик вдруг вскочил на козлы, крикнул на лошадей в истомный голос, и лошади, веро­
ятно, с испугу помчались» (там же, с. 93).
Между тем образ, лежащий в основе этого выражения, был широко распростра­
нен и в древнерусской письменности. В «Хождении Арсения Селунского» встреча­
ется фраза «глас истечет», привлекшая внимание А. В. Маркова, который и сопос­
тавил с ней выражение истомный голос. Марков признал это выражение чисто рус­
ским (Марков А. В. Родина паломника Арсения Селунского //РФВ, 1914, № 2 ,
с. 557). Однако это слово могло возникнуть лишь в книжном языке. Оно носит яв­
ную печать книжно-славянизма. Оно так же относится к глаголу истемъ (ср. исто­
чать), как проточный {проточная вода) к протечь. Между тем глаголы истечь и
источить 'излить' — старославянского происхождения (ср. по истечении времени',
истекший; ср. русский вытечь). Следовательно, и в слове источный можно видеть
книжно-славянское выражение, хотя и укоренившееся на русской почве (ср. Срез­
невский, 2, с. 1152—1153).
Опубликовано в сборнике «Этимология. Принципы реконструкции и методика исследования»
(М., 1964) вместе со статьями «Начитанный, начитанность», «Переживание», «Интеллигенция»,
«Пресловутый», «Дотошный» под общим названием «Историко-этимологические заметки. II».
В архиве сохранилась рукопись на четырех листках разного формата. Здесь в заметку внесена ци­
тата из «Записок» М. Ил. Михайлова, отсутствующая в первой публикации. — В. П.
КАНЮЧИТЬ
Забвение внутренней формы, напр., наблюдается в слове канючить.
В современном разговорно-фамильярном употреблении этот глагол, означаю­
щий: 'надоедливо клянчить чего-н.,' 'надоедать навязчивыми, неотступными
просьбами о чем-нибудь, жалобами на что-н.', лишен образа, хотя и очень экспрес­
сивен. Образ, лежащий в основе его, мотивировка его значения непосредственно
неощутимы. Дело в том, что слово канюк, от которого произведен глагол канюПроф. Е. Ф. Будде ошибочно относил это выражение к северновсликорусским (см. Будде Е. Ф. Со­
чинения П. И. Мельникова (Андрея Печерского), как лексический материал русского литературно­
го языка // Zbornik u slavu Vatroslava JagiCa. Berlin, 1908, с. 227).
236
нить, не входит в общую норму литературного словоупотребления. Оно кажется
или социальным, или областным. Как известно, родственные слова с основой кан'широко распространены во всех славянских языках, кроме болгарского (укр. ка­
нюк, каня, канюка; блр. коня, канькаць; словин. kanja, kanjec 'ястреб'; серб, шканьац 'ястреб'; чеш. капе 'сарыч, мышатник'; польек. kania 'коршун, курятник'; kaniuk
'кобчик, сокол') (см. Преображенский, 1, с. 293). А. А. Потебня связывал эти слова
с корнем *кап- 'звучать' (ср. санскритск. kankds — 'цапля'; kvdnati — 'звучит, зве­
нит', латинск. сапо — 'пою' и т. п. (см. Потебня. К ист. звуков русск. яз., 1881, с. 19
и след.). Следовательно, канючить проникло в литературный язык из живой на­
родной русской речи. Слова канюк и канючить были употребительны в русском
литературном языке XVIII в. Они отмечены словарями АР (см. ел. АР, 3, с. 55) и
словарем 1847 г. (см. ел. 1847, 2, с. 160). Слово канюк обозначало: род небольшого
филина; хищную птицу, похожую на ястреба, крик которой напоминает плач. У
Даля читаем: «Коня плачет, у Бога пить просит, говорит поверье в засуху, утвер­
ждая, что коня пьет лишь дождевую воду» (ел. Даля 1881, 2, с. 86). На основе этого
значения возникает экспрессивно-переносное — в применении к человеку: «Безот­
вязный проситель, попрошайка, клянча» как выражается Даль (там же). См. в ста­
тье В. Н. Добровольского «Звукоподражания в народном языке и в народной по­
эзии»: «Сарыч, или канюк, по-белорусски канюх, как и сивограк, большой люби­
тель лесных опушек, отъемников и лугов, на которых растут высокие деревья. Ка­
нюк перед дождем кричит: пить, питъ\ чаю, чаю\» Канюкой в Смоленском уезде
называется 'неотступный и надоедливый проситель, попрошайка'. Канючить —
'просить чего неотступно', "душу вынимать" просьбами» (Этнограф, обозр., 1894,
№ 3, с. 90). Ср. еще у Н. Я. Озерецковского: «В Старой Русе середа и пятница дни
весьма неприятные и тягостные от бродяг, приходящих в город из всего округа не
просить, а требовать милостыни всякого рода, по заведенному там обыкновению.
Не успеет хозяйка дома оделить копейками мужиков, баб, девчонок, ребятишек и
пр., как тотчас приходят к окну другие, канюки, которым нет счету, столько их по
середам и пятницам в городе таскается. В другие дни их не бывает. Бродяги сии не
отходят от дому, разве отгонить их тем, когда позовешь мужика покопать в огороде
землю, а женщину или девку вымыть пол в горнице...».
На этом фоне становится прозрачной прежняя внутренняя форма глагола каню­
чить. У Даля указано областное вологодское его значение: «визжать, плакать или
плакаться» (см. ел. Даля, 1881, 2, с. 86). В словаре 1847 г. он истолковывался так:
«просить неотступно, или унывным голосом, надоедать просьбами» (ел. 1847, 2,
с. 160). Ср. еще у Даля: «Поканючь еще, авось выканючишь. Проканючил весь день.
Доканючился до тумака» (ел. Даля, там же). См., напр., у Н. Г. Помяловского в
очерке «Зимний вечер в бурсе» (о Хоре): «Это был нищий второуездного класса, и
мастер же он был кальячить. Узнав, что у товарища есть булка или какое-нибудь
лакомство, он приставал к нему как с ножом к горлу, канючил и выпрашивал до тех
пор, пока не удовлетворят его желание» (Помяловский, 1912, 2, с. 27).
Но при отсутствии слова канюк в общелитературной норме современное живое
употребление не вкладывает в глагол канючить никакого образа, никакой внутрен­
ней формы. Таким образом, внутренняя форма слова погасает по мере того как
слово становится прямым ярлыком предмета, явления, понятия, становится немо­
тивированным знаком значения и теряет свою образность, свой переносный смысл.
Но в новом окружении, в творческом применении любое слово может опять приоб­
рести внутреннюю форму и сделаться поэтическим образом. Строй и оттенки внут-
237
ренней формы определяются контекстом употребления слова, его фразовым окру­
жением, ситуацией его применения.
Опубликовано в кн. «Русский язык. Проблемы грамматической семантики и оценочные факторы в
языке (Виноградовские чтения XIX — XX)» (М., 1992) вместе со статьями «Кулак», «Лев», «Маковая
росинка», «Малая толика», «Малина», «Мурло», «Ухажер» в разделе «Приложение» под общим заго­
ловком «В. В. Виноградов. Заметки по истории слов и выражений».
В архиве сохранилась рукопись на 3-х листках пожелтевшей бумаги разного формата. Здесь в
текст включена выписанная автором на отдельном листке цитата из статьи В. К. Добровольского.
Слово канючить В. В. Виноградов упоминает в статье «Толковые словари русского языка». «В слова­
ре 1847 г. очень немного слов непосредственно связано с просторечием. От просторечия, с одной сторо­
ны, отличается стиль простого обыкновенного разговора, а с другой стороны, ему противопоставляется
широкая область простонародного языка. К ней относится не только крестьянская и мещанская лексика,
но и фамильярно-вульгарные слова, а также частично словарь народной поэзии. Например, простореч­
ными называются такие слова и выражения: лягуха (то же, что лягушка), матка (то же, что мать: "Ну,
что ты это, матка, затеяла") [2, 291]; мать (дружеское название всякой женщины: "Что ты, мать моя, не
весела") [2, 291]; махать — споро, проворно что-нибудь делать ("Мигом намахал две страницы") [2,
292); машистый (роскошный, мотоватый) [2, 292], метла (хвост кометы) [2, 301]; моклак [2, 317]; молч­
ком [2, 321] и т. д. Простонародными признаются, например, канючить, каплюжка (пьяница), карапузик,
картошка, каторга (в значении: тяжкое и горестное житье); клево (выгодно — из воровского и офенско­
го, торгового жаргона: "клево продать товар"); княгиня [в значении: новобрачная; из свадебных песен
(ср. также княжий пир)]; козюля (змея), кока (яйцо), колелый, конаться, конопатый, корнать, окорнать,
косушка, купило (деньги), лафа, лихач, лыка не вяжет, майданить, майданщик, мало-мальски, малыш,
мальченко, мамон, мастак, мастачить, маячить, маяться, миляга, мироед, молодуха, моркотно, морковать, мохноноша и т. д.» (Избр. тр.: Лексикология и лексикография, с. 221—222). — В. П.
КВАСНОЙ ПАТРИОТИЗМ
Выражением квасной патриотизм метко обозначено общественное явление, про­
тивоположное истинному патриотизму: 'упрямая, тупая приверженность к бытовым
мелочам национального быта' (см. Ушаков, 1, с. 1346).
Образ, легший в основу этого выражения, внутренняя форма этой фразы раскрыва­
ются в таких стихах поэта Мятлева, автора «Сенсаций и замечаний г-жи Курдюковой»:
Патриот иной у нас
Закричит: «дю квас, дю квас,
Дю рассольник огуречный»,
Пьет и морщится сердечный;
Кисло, солоно, мове,
Me се Рюс, э ву саве:
Надобно любить родное,
Дескать, даже и такое,
Что не стоит ни гроша!109
Намекая на ту же этимологию выражений квасной патриотизм, квасной патри­
от, В.Г.Белинский писал К.Д.Кавелину (22 ноября 1847г.): «Терпеть не могу я
восторженных патриотов, выезжающих вечно на междометиях или на квасу да каше»
(Белинский 1914, 3, с. 300; ср. ел. Грота — Шахматова, 1909, т. 4, вып. 3, с. 710).
Ср. в «Евгении Онегине» Пушкина:
Им квас как воздух был потребен.
Потребность в ироническом «крылатом слове» для обозначения фальшивого, по­
казного официального и в то же время мелочного «русофильства» — в отличие от
глубоко прочувствованного народного патриотизма — особенно остро выступила в
См. Мятлев, 2, с. 114 — 115. Ср. также Михельсон, Свое и чужое, с. 331.
238
начале XIX в. в период Отечественной войны с французами и последовавших за нею
политических движений среди революционно настроенной русской интеллигенции.
В «Рославлеве» Пушкина так характеризуются новоявленные великосветские пат­
риоты этого времени: «...гостиные наполнились патриотами: кто высыпал из табакер­
ки французский табак и стал нюхать русский; кто сжёг десяток французских брошю­
рок, кто отказался от лафита, а принялся за кислые щи110. Все закаялись говорить пофранцузски». Тот же внешний, фарисейский патриотизм осмеивается Пушкиным и в
русском дворянском быту 20—30-х годов XIX в.: «Некоторые люди... почитают себя
патриотами, потому что любят ботвинью и что дети их бегают в красной рубашке»
(Пушкин, «Отрывки из писем, мысли и замечания», 1949, т. 11, с. 56).
П. А. Вяземский также боролся против лицемерного, модного, слепого прекло­
нения перед всем национальным, русским (см. «Моск. телеграф», 1826, ч. 7, с. 185;
ср. также «Моск. телеграф», 1829, ч. 25, с. 129).
Ср. у В. А. Жуковского в эпиграмме:
Наевшись щей, напившись кваса,
Их разобрал патриотизм...
(Соловьев К, 2, с. 64).
Вот для характеристики такого обрядового патриотизма и таких формалистов
национального благочиния появились в «Московском телеграфе» второй половины
20-х и вошли в широкий литературный оборот в 30-е годы выражения квасной
патриотизм, квасной патриот. Они затем расширили и углубили свое значение и
применение, став острым, презрительно ироническим прозвищем как официально­
го, казенного патриотизма сторонников политики Уваровых и Бенкендорфов, опи­
равшейся на лозунг «православие, самодержавие, народность», так и реакционного
народничества славянофилов.
Вопрос об авторе, изобретателе выражения квасной патриотизм до сих пор еще
остается спорным. Впрочем, вопрос об авторстве этого выражения все более и бо­
лее склоняется в сторону П. А. Вяземского, хотя и для его конкурента —
Н. А. Полевого тоже сохраняются веские шансы на первичное изобретательство в
этом фразеологическом кругу. М. И. Михельсон в своих сборниках «ходячих и
метких слов» не интересовался временем рождения и обстановкой распростране­
ния слова. По поводу выражения квасной патриотизм, квасной патриот он лишь
отметил случаи их употребления в романе П. Д. Боборыкина «Китай-город», в
«Воспоминаниях» известного составителя французско-русских и русскофранцузских словарей Н. Макарова, в «Литературных и житейских воспоминани­
ях» И. С. Тургенева и в «Сенсациях г-жи Курдюковой» Мятлева (Михельсон, Свое
и чужое, 1912, с. 331). Таким образом, самая ранняя хронологическая грань, уста­
навливаемая этим материалом из истории употребления выражений квасной пат­
риотизм, квасной патриот, относится к 40-м годам XIX столетия.
Займовский в своей книге «Крылатое слово» (с. 179) сопровождает объяснение
выражения квасной патриотизм такими хронологическими справками об его про­
исхождении: «Впервые слово квасной патриотизм употреблено было, кажется,
А. Н. Мухановым в июле 1832 г., в его "Дневнике". Тургенев впервые употребил
его в 1852 г., по сообщению Авдотьи Панаевой». Эти замечания лишены всякого
основания. Так как выражение квасной патриотизм уже в 30—40-х годах глубоко
IS
Кислые
щи — в старину: род шипучего кваса, приготовлявшегося из пшеничного и ячменного
солода, пшеничной и гречневой муки, дрожжей и квасной гущи (Ожегов 1989, с. 901. —Ред.).
239
вошло в язык Белинского и Гоголя, то оно было, конечно, обычным и для языка
юного Тургенева. Авдотья Панаева рассказывает в своих воспоминаниях о такой
беседе между Тургеневым и Некрасовым. Тургенев превозносит европеизм. «Я...
квасного патриотизма не понимаю. При первой возможности убегу без оглядки
отсюда, и кончика моего носа не увидите!». Некрасов: «В свою очередь и ты преда­
ешься ребяческим иллюзиям. Поживешь в Европе, и тебя так потянет к родным по­
лям и появится такая неутолимая жажда испить кисленького, мужицкого квасу, что
ты бросишь цветущие поля и возвратишься назад, а при виде родной березы от ра­
дости выступят у тебя слезы на глазах» (Панаева, 1928, с. 282).
Кроме того, есть веские факты, решительно опровергающие гипотезу об уча­
стии Муханова в создании выражения квасной патриотизм. Наиболее серьезными
претендентами на авторское право в отношении этого остроумного изречения яв­
ляются Н. А. Полевой и кн. П. А. Вяземский. В. Н. Орлов в своей статье «Николай
Полевой — литератор тридцатых годов» пишет: «По-видимому, Полевому принад­
лежит честь изобретения крылатого словца квасной патриотизм; во всяком случае,
оно вышло из редакции "Московского телеграфа" и имело в виду именно тот офи­
циальный патриотизм Уваровых и Бенкендорфов, который нашел свое выражение
в знаменитой триаде: "православие, самодержавие, народность"» (Полевой Н., Ма­
териалы, с. 33). Действительно, Н. А. Полевой не раз в «Московском телеграфе»
употреблял это выражение, а в предисловии к своему известному роману «Клятва
при гробе Господнем» (1832) он пользуется им как своею собственностью. Тут в
качестве предисловия помещен воображаемый «Разговор между Сочинителем рус­
ских былей и небылиц (т. е. Полевым. — В. В.) и Читателем». И читатель, упрекая
сочинителя в предубеждении против всего русского, приписывает ему выражение
квасной патриотизм: «...вы терпеть не можете ничего русского, не понимаете, или
не хотите понимать — даже любви к Отечеству, и называете ее — квасным патриотизмом\ (с. 8). Сочинитель, не отрицая своих прав на это выражение, отвечает:
«Квасного патриотизма я точно не терплю, но Русь знаю, Русь люблю, и — еще
более, позвольте прибавить к этому — Русь меня знает и любит» (с. 9)111.
Любопытно, что еще до выхода в свет романа «Клятва при гробе Господнем» вы­
ражение квасной патриотизм фигурировало в иронических заметках о
Н. А. Полевом с явным намеком на него как на автора. Фразы: квасной патриотизм,
квасной патриот были тесно ассоциированы в 30-е годы с «Московским телегра­
фом» и, вероятно, с Полевым как их изобретателем. Так, в «Молве» (1831, №48,
с. 343) напечатана заметка Кораблинского «Любопытная новость», содержавшая зло­
стный донос на либерализм Н. А. Полевого, на мятежный дух его писаний: «Если на­
ходятся еще в России квасные патриоты, которые наперекор Наполеону почитают
Лафайэта человеком мятежным и пронырливым, то пусть они заглянут в № 16
"Московского телеграфа" (на 464 стр.) и уверятся, что "Лафайэт самый честный, са­
мый основательный человек во Французском королевстве, чистейший из патриотов,
благороднейший из граждан, хотя вместе с Мирабо, Сиесом, Баррасом, Баррером и
множеством других был одним из главных двигателей революции"; пусть сии квас­
ные патриоты увидят свое заблуждение и перестанут Презренной клеветой злосло­
вить добродетель!»112.
Ср. те же слова в речах Фомы Опискина у Достоевского в повести «Село Степанчиково и его оби­
татели» (ч. 1, гл. 7).
Для понимания политического смысла и злостных намеков этого доноса на Полевого см.: Поле­
вой К. А. Записки о жизни и сочинениях Н. А. Полевого в кн.: Н. Полевой, Мат-лы, с. 314.
16 —История слов
240
Мнение о том, что Н. А. Полевой изобрел выражение квасной патриотизм,
крепко держалось и в некоторых кругах русской интеллигенции 40-х годов.
Н. В. Савельев-Ростиславич в «Славянском сборнике» (СПб., 1845, с. LXXXV) так
иронизировал над Полевым: «Сметливый журналист, ради потехи почтеннейшей
публики, особенно из недоучившихся купеческих сынков, придумал особое назва­
ние квасного патриотизма и потчивал им всех несогласных с Рейнскими идеями,
перенесенными целиком в "Историю русского народа"».
Однако сам Н. А. Полевой нигде открыто и прямо не объявлял себя «сочините­
лем» выражения квасной патриотизм. Между тем есть авторитетные, не вызываю­
щие никаких возражений свидетельства людей 20-х — 30-х и 40-х годов и о том, что
честь остроумной находки этого нового слова принадлежит кн. П. А. Вяземскому.
Например, В. Г. Белинский неоднократно подчеркивал, что Вяземский, а не Полевой
изобрел выражение квасной патриотизм. Так, в рецензии на «Славянский сборник»
Савельева-Ростиславича Белинский писал: «Мы понимаем, что название квасного
патриотизма, по известным причинам, должно крепко не нравиться г. СавельевуРостиславичу; но, тем не менее, остроумное название это, которого многие боятся
пуще чумы, придумано не г. Полевым, а князем Вяземским, — и, по нашему мнению,
изобрести название квасного патриотизма есть большая заслуга, нежели написать
нелепую, хотя бы и ученую, книгу в 700 страниц. Мы помним, что г. Полевой, тогда
еще не писавший квасных драм, комедий и водевилей, очень ловко и удачно умел поль­
зоваться остроумным выражением князя Вяземского... против всех тех непризнанных и
самозванных патриотов, которые мнимым патриотизмом прикрывают свою ограничен­
ность и свое невежество и восстают против всякого успеха мысли и знания. Со сто­
роны г. Полевого это заслуга, которая делает ему честь» (Белинский 1875, 9, с. 425).
Еще раньше (в 1840 г.) в статье о стихотворениях Лермонтова Белинский тоже
употребил выражение квасной патриотизм со ссылкой на автора — Вяземского:
«Любовь к отечеству должна выходить из любви к человечеству, как частное из об­
щего. Любить свою родину значит — пламенно желать видеть в ней осуществление
идеала человечества и по мере сил своих споспешествовать этому. В противном слу­
чае патриотизм будет китаизмом, который любит свое только за то, что оно свое, и
ненавидит все чужое за то только, что оно чужое, и не нарадуется собственным без­
образием и уродством. Роман англичанина Морьера "Хаджи-Баба" есть превосходная
и верная картина подобного квасного (по счастливому выражению кн. Вяземского)
патриотизма» (Белинский, 1874, 4, с. 266). Ср. также в рецензии Белинского на «Со­
чинения кн. В.Ф.Одоевского» (1844): «Остроумному и энергическому перу князя
Одоевского много дали бы материалов одни так называемые "славянолюбы" и
"квасные патриоты", которые во всякой живой, современной человеческой мысли
видят вторжение лукавого, гниющего Запада» (Белинский, 1875, 9, с. 66). Ср. также
свидетельство М. П. Погодина в примечании к статье И. Кулжинского «Полевой и
Белинский» (газета «Русский», 1868, № 114, с. 4).
Знаменательно, что сам Вяземский, очень самолюбивый, тщеславный и щепе­
тильный в вопросе о патенте на каламбур или остроту, открыто заявил о своем автор­
стве в отношении выражения квасной патриотизм. Он указал точно время, повод и
условия возникновения этого выражения. Оно появилось в 1827 году . Оно было
подсказано Вяземскому не только русским бытом, но и французским остроумием. В
Датировка появления фразы квасной патриотизм (20-е годы XIX в.), предложенная в словаре
Ушакова (1, с. 1346), принадлежит мне. — В. В.
241
«Письмах из Парижа» (3, 1827), напечатанных в «Московском телеграфе» за 1872 г.
по поводу книги М. Ancelot о России, Вяземский пускается в такое рассуждение о
патриотизме: «Многие признают за патриотизм безусловную похвалу всему, что свое.
Тюрго называл это лакейским патриотизмом, du patriotisme d'antichambre. У нас
можно бы его назвать квасным патриотизмом» (Вяземский 1878, 1, с. 244). И к это­
му выражению делается примечание: «Здесь в первый раз явилось это шуточное оп­
ределение, которое после так часто употреблялось и употребляется».
В «Старой записной книжке» Вяземский писал, явно подразумевая свое авторст­
во в отношении квасного патриотизма и безуспешно стремясь наметить новые ва­
риации «питьевых» эпитетов при определении разновидностей ложного патрио­
тизма: «Выражение квасной патриотизм шутя пущено было в ход и удержалось. В
этом патриотизме нет большой беды. Но есть и сивушный патриотизм; этот пагу­
бен: упаси боже от него! Он помрачает рассудок, ожесточает сердце, ведет к запою,
а запой ведет к белой горячке. Есть сивуха политическая и литературная, есть и бе­
лая горячка политическая и литературная» (Вяземский 1878—1896, 8, с. 138—139;
ср. Старая записная книжка, 1929, с. 109).
Пущенное в литературный оборот кн. П. А. Вяземским на страницах «Москов­
ского телеграфа» выражение квасной патриотизм, естественно, многими читате­
лями было приписано редактору этого журнала — Н. А. Полевому. Тем более, что
сам Н. А. Полевой быстро перенял это выражение от своего авторитетного сотруд­
ника, язык, стиль и остроумие которого так высоко ценились в русской литературе
20—30-х годов.
Н. Надеждин писал в своих показаниях по делу о «Философических письмах»
П. Я. Чаадаева: «Я вел тогда (в 1831 и 1832 годах. — В. В.) газетную полемику с
"Московским телеграфом" и квасной патриотизм, любимое выражение этого жур­
нала, был особенным предметом моих нападений» (цит. по: Лемке, Очерки, с. 433).
Актер Н. Дюр заметил в письме П. А. Каратыгину (от 14 июля 1836 г.): «...я вышел
в первый раз на московскую сцену в "Ревизоре": встретили прекрасно... Но в про­
должение комедии кое-где проявлялись шикания и я сейчас увидел квасной патрио­
тизм москвичей; несмотря на это, наше взяло и рыло в крови!» (Каратыгин, 1, с. 438).
Новое, остроумное определение образно оформило мысль, уже давно искавшую
выражения. Новая фраза была быстро освоена образованным обществом и вошла в
боевой словесный фонд публицистического языка. Белинский и Гоголь — великие
писатели, которым принадлежала руководящая роль в истории литературного рус­
ского языка с середины тридцатых до пятидесятых годов, широко пользовались
этим выражением. Так в статье «О лиризме наших поэтов» (1846) Гоголь писал о
лирическом, вдохновенном отношении поэта к родине, к России: «Это что-то бо­
лее, нежели обыкновенная любовь к отечеству. Любовь к отечеству отозвалась бы
притворным хвастаньем. Доказательством тому наши так называемые квасные
патриоты. После их похвал, впрочем, довольно чистосердечных, только плюнешь
на Россию» (Гоголь 1896, 4, с. 50). И в этой же статье: «Вследствие всякого рода
холодных газетных возгласов, писанных слогом помадных объявлений, и всяких
сердитых, неопрятно-запальчивых выходок, производимых всякими квасными и
неквасными патриотами, перестали верить у нас на Руси искренности всех печат­
ных излияний...» (там же).
В другой статье «В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее осо­
бенность» Гоголь также противопоставлял подлинную Россию мнимой России в
представлении квасных патриотов: «Поэзия... вызовет нам нашу Россию, — нашу
16*
242
русскую Россию, не ту, которую показывают нам грубо какие-нибудь квасные
патриоты» (там же, с. 212). Таким образом, к 50-м годам выражения квасной пат­
риотизм, квасной патриот глубоко вошли в семантическую систему русского ли­
тературного языка (ср. употребление их в языке Тургенева, Добролюбова, Помя­
ловского и др.; см. примеры в ел. Грота — Шахматова 1909, т. 4, вып. 3, с. 7—10).
Понятно, что в связи с распространением этого крылатого выражения само слово
квасной, переосмысляемое на основе словосочетания квасной патриотизм, расши­
рило свои значения. Оно легко могло в индивидуальном употреблении приобретать
новый смысловой оттенок: 'фальшиво-патриотический' — или даже вообще: 'ли­
цемерный, показной в проявлении своих гражданских, политических убеждений'.
Так, у Белинского встречаются такие фразы: «...Полевой, тогда еще не писавший
квасных драм, комедий и водевилей...» (Белинский, 1875, 9, с. 425).
У Помяловского в романе «Молотов» художник Череванин так характеризует
буржуазных «юношей без всякого содержания», с их «натуришкой гнилой», иг­
рающих в либерализм и нигилизм: «Идеалы их книжные, и поверх натуры идеалы
плавают, как масло на воде. Ничего не выйдет из них. Квасные либералы...» (По­
мяловский 1868, 1, с. 223).
Встречается такое употребление слова квасной и в современном публицистиче­
ском языке. Например, в статье «Тургенев-мемуарист» А. Бескиной и Л. Цырлина
(предисловие к «Литературным и житейским воспоминаниям» И. С. Тургенева,
Л., 1934): «Тургеневу удалось уловить черты той идеологии официальной народно­
сти, того правительственного квасного славянофильства, которая тогда только
складывалась» (с. 9); «... от рафинированного "западничества" Тургенева до квас­
ного славянофильства Константина Леонтьева» (с. 23).
В русском литературном языке со второй половины XIX в. все более и более
укреплялась тенденция синонимического замещения литературных словосочета­
ний, состоящих из имени прилагательного и существительного, разговорными
новообразованиями от основ соответствующих прилагательных (типа: столовка,
казёнка и т. п.; неудачник, крепостник, самобытник и т. п.). Поэтому в фамиль­
ярной речи выражение квасной патриот порождает слово квасник, приобретаю­
щее еще более острый оттенок пренебрежения. Употребление этого презритель­
ного прозвища в кругах западнически настроенной либеральной интеллигенции
засвидетельствовано Ф.М.Достоевским. В «Дневнике писателя» (1876, июнь,
гл. 2, «Мой парадокс»): «А как же не любопытно такое явление, что те-то именно
русские, которые наиболее считают себя европейцами, называются у нас
"западниками", которые тщеславятся и гордятся этим прозвищем и до сих пор
еще дразнят другую половину русских квасниками и зипунниками, — как же не
любопытно, говорю я, что те-то скорее всех и примыкают к отрицателям цивили­
зации, к разрушителям ее...».
Опубликовано в Уч. зап. Моск. пед. дефсктол. ин-та (1941, т. 1) вместе с историей слов и выраже­
ний витать, мерцать, животрепещущий, злободневный, втереть очки под общим названием «Лек­
сикологические заметки». Кроме напечатанного сохранился машинописный текст с более поздней ав­
торской правкой и добавлением цитат, а также нескольких выписок, сделанных автором на отдельных
листках. Здесь публикуется по машинописному тексту с теми добавлениями, которые сделал автор,
проверенному и уточненному по оттиску. В архиве сохранилась также следующая выписка, сделанная
В. В. Виноградовым: «У Апол. Григорьева в "Моих литературных и нравственных скитальчествах":
"Ведь Полевой только чуть впоследствии, да и то искусственно, дошел в своих драмах до той квасной
кислоты и нравственной сладости, которая господствует в романах Загоскина вообще" (Григорь­
ев Ап., Воспоминания, с. 108).» — Е. К.
243
КИСЕЙНАЯ БАРЫШНЯ
Не менее ярко, чем отдельные слова, отражают быт или понятия определенной
социальной среды в известную эпоху фразеологические сочетания. Одни из них за­
тем приспособляются к новой идеологии, приходящей на смену старых взглядов, и
изменяют свои значения; другие — сдаются в архив за ненадобностью при общей
реформе быта или резком переломе культуры.
В современном русском языке выражение кисейная барышня мало употреби­
тельно. Многим оно кажется архаизмом. Однако ср. в статье М. Буткевич «В жен­
ской школе» («Известия Сов. деп. труд. СССР» от 8 янв. 1944 г., № 7 (8309): «Мы
вовсе не стремимся сделать наших советских девушек кисейными барышнями. За­
дача женских школ — сформировать и воспитать смелую, трудолюбивую патриот­
ку, готовую на подвиг во имя родины».
Выражение кисейная барышня теперь далеко не всем понятно. Оно представля­
ется пришедшим из дореволюционного быта. Любопытно, что в словаре Ушакова
(1, с. 1359) это выражение истолковано не вполне правильно, во всяком случае, не­
точно. Здесь читаем: «Кисейная барышня или девушка (ирон. устар.) — жеманная,
с ограниченным кругозором девушка, получившая патриархальное воспитание».
Более правильно определено это выражение в «Словаре русского языка»
С. И. Ожегова (1949): «жеманная девушка с мещанским кругозором» (с. 275).
Между тем в 60-х гг., в которые сложилось это выражение и для которых оно
было типично, в него вкладывался совсем иной смысл. С. В. Пантелеева вспомина­
ет такую сцену из своей жизни: «...гость подошел и, спокойно протирая очки, вни­
мательно поглядев прищуренными, близорукими глазами, сказал: — "Если бы вы
взяли себя хоть немного в руки, вы не решились бы на то, что назовете впоследст­
вии поступком кисейных". В 60-х годах "кисейная барышня или барыня" были тер­
минами презрения для передовой женской молодежи, подразумевая поверхност­
ных, светских и неразвитых женщин» (Пантелеев, с. 647).
Нельзя сомневаться в том, что клички кисейная барышня, кисейная барыня вы­
шли из демократической среды и сложились на почве народного словоупотребле­
ния. В. И. Даль в «Толковом словаре» не приводит этих выражений, но указывает:
«кисёйница ж. в народе, щеголиха, которая ходит в кисее» (1881, 2, с. 111).
Едва ли не впервые в литературе выражение кисейная девушка появилось у
Н. Г. Помяловского в повести «Мещанское счастье» (1861). Оно применено эман­
сипированной помещицей Лизаветой Аркадьевной Обросимовой к провинциальной
дворянской девушке Леночке: «Кисейная девушка\... ведь жалко смотреть на по­
добных девушек — поразительная, жалкая пустота!... Читали они Марлинского, —
пожалуй, и Пушкина читали; поют: "Всех цветочков более розу я любил" да
"Стонет сизый голубочек"; вечно мечтают, вечно играют... Ничто не оставит у них
глубоких следов, потому что они неспособны к сильному чувству. Красивы они, но
не очень; нельзя сказать, чтобы они были глупы... непременно с родимым пятныш­
ком на плече или на шейке... легкие, бойкие девушки, любят сентиментальничать,
нарочно картавить, хохотать и кушать гостинцы... И сколько у нас этих бедных, ки­
сейных созданий\» (Помяловский, '912, 1, с. 104—105). Ср.: «Я пыталась развить
ее... По крайней мере понять, может ли она развиться. Бывают натуры нетронутые,
а эти? Кисейная девица, девица-душка!» (там же, с. 106); «Жаль, невыносимо жаль
стало ему эту бедную девушку... глупенькую, кисейную девушку... (...) суждено уж
так, что из нее выйдет не человек-женщина, а баба-женщина» (там же, с. 199).
244
Д. И. Писарев в статье «Роман кисейной девушки» писал: «К типу добродушной
кисейной девушки подходят все женщины, не отличающиеся сильным и блестящим
умом, не получившие порядочного образования и в то же время не испорченные и
не сбитые с толку шумом и суетою так называемой светской жизни. У этих жен­
щин развита только одна способность, о которой заботится уже сама природа, —
именно способность любить. Вся судьба такой женщины решается безусловно тем,
кого она полюбит» (гл. 9).
Очень красочно рассуждение о кисейных барышнях в статье Н. В. Шелгунова
«Женское безделье» (1865): «Предполагаю, прежде всего, что вы кисейная барышня
— за это название вы на меня не претендуйте, потому что оно принадлежит не мне.
— В качестве кисейной барышни, вы гоняетесь за мотыльками, рвете цветы, вьете из
них венки, делаете букетики из душистых полевых цветов и долго-долго вдыхаете в
себя их аромат, точно вашей душе нужно что-то и это что-то сидит в вашем букете,
который вы и тискаете, и прижимаете к сердцу, и нюхаете до самозабвения» (Шелгунов, 2, с. 203); «Но предположим, что вы не кисейная сельская барышня, а барышня
городская (...) вы точно так же... тратите свои силы на разные бесполезности, не про­
изводите ничего, кроме убытка» (там же, с. 204); «Для ясности примера, я предпола­
гаю такую страну, где всего два человека: ничего не делающая кисейная барышня и
один трудящийся человек. Предполагаю при этом, что трудящийся человек не жела­
ет, чтобы кисейная барышня умирала с голоду. Какие же установятся между ними
экономические отношения? Кисейная барышня, вставая утром поздно — отчего же
ей не спать долго, когда рано вставать незачем? — прикажет трудящемуся человеку
принести в кувшине воды и умоется сама только потому, что вообще не принято,
чтобы мужчины подавали девицам умываться. После этого, барышня велит подать
себе чаю со сливками и разными вкусными булками и печеньями, чтобы восстано­
вить силы, утраченные сном, и отправится на луг — побегать и нарвать цветов (...)»
(там же, с. 207); «Для трудящегося человека было бы выгоднее в экономическом от­
ношении, если бы кисейной барышни совсем не существовало; все, что он ни поде­
лал, шло бы тогда исключительно на удовлетворение его потребностей (...) При ки­
сейной же потребительнице трудящийся человек был совершенно подобен тому ра­
бочему, который приготовил ружейный заряд для вашего промаха. Все сливки, кото­
рые он снял, оставшись сам при жидком молоке, все платья, которые он нашил, ще­
голяя сам в лопасти, все булки и гастрономические тонкости, которые он настряпал,
пробавляясь сам ржаными лепешками, ушли на то, чтобы дать кисейной барышне си­
лу только мять траву и рвать цветы» (там же, с. 208—209).
Выражение кисейная барышня с 60-х гг. XIX в. прочно вошло в язык русской
художественной литературы и публицистики, а также в разговорную речь интелли­
генции. У Н. С. Лескова в «Островитянах» (гл. 8): «А может быть, нам некого ско­
рей любить? Натурщиц полногрудых, что ли? или купчих шестипудовых?! или ки­
сейных барышень!». У П. Д. Боборыкина в «Распаде»: «Я все могу читать, все по­
нимаю и не намерена прикидываться наивностью. Это прежде были кисейные ба­
рышни» (Боборыкин 1897, 4, с. 7). У Всев. Крестовского в романе «Панургово ста­
до» (ч. 1, гл. 22): «Вот она, натура-то, и сказалась! Дрянь же ты, матушка, как по­
гляжу я!.. Кисейная дрянь\». У того же Всев. Крестовского в романе «Тьма египет­
ская» (гл. 17): «...Наш бывший учитель физики и математики, Охрименко... гово­
рит, что... нас учили одной дребедени, которую следует поскорее забыть и начать
учиться сызнова (...) Кисейностъ-то эту надо бы вам побоку, коли хотите, чтобы
вас уважали порядочные люди».
245
У Д.Н.Мамина-Сибиряка в романе «Горное гнездо» (1884): «...Анненька такая
глупая, что ее обмануть ничего не стоит. Ведь она караулила тебя здесь все время,
а ты и не подозревал? — Этого еще недоставало! Ничего нет скучнее этих кисей­
ных барышень, которые ничего не понимают... Ведь сама видит, что надоела, а уй­
ти толку не достает» (гл. 28). В повести Мамина-Сибиряка «Кисейная барышня»
(1889): «Легкомыслие Зиночки было известно всем, и Бржозовский в глаза называл
ее кисейной барышней» (гл. 1). У Д.Н.Мамина-Сибиряка в повести «Не то...»
(1891): «— О чем я думаю, Ефим Иваныч? А вот о чем: отчего я не настоящая ба­
рышня — такая беленькая, такая наивная, такая беспомощная, такая кроткая. Ведь
в этом есть своя поэзия, то есть в такой кисейной барышне, которая не знает даже,
как вода кипит. Если бы я была мужчиной, я влюбилась бы именно в такую ба­
рышню, чтобы она была моя вся, смотрела моими глазами, слышала моими ушами,
думала моими мыслями» (гл. 6). У А. И. Куприна в «Молохе»: «Я слишком слаба и,
надо правду сказать, слишком кисейная барышня для борьбы и для самостоятель­
ности...» (гл. 6).
В воспоминаниях С. И. Лаврентьевой «Пережитое» читаем о 60-х годах: «Вме­
сте с молодежью — мужчинами, взбудоражились и наши женщины, которые до то­
го, как в старину боярышни в теремах, за мамушками да нянюшками, да сенными
девушками сидели за пяльцами, так и позднее сидели белоручками, кисейными ба­
рышнями (как их прозвал Помяловский) за оравой крепостной дворни...» (Лаврен­
тьева, с. 39). «...Мы с сестрой не были ничего не делающими кисейными барышня­
ми, не знающими, как убить время» (там же, с. 41).
Таким образом, выражение кисейная барышня, пущенное в широкий литератур­
ный оборот Н. Г. Помяловским в 60-е гг., укрепилось в интеллигентской речи и в
публицистическом стиле как едко-ироническая характеристика женского типа,
взлелеянного старой дворянской культурой. Но постепенно, с изменениями обще­
ственного быта, экспрессивные краски в этом выражении тускнеют, и оно уже в
начале текущего столетия отходит в архивный фонд русской литературной речи,
хотя и появляется иногда на широкой арене общелитературного языка. Однако уже
к концу XIX в. иссякает потребность и возможность роста таких индивидуальных
ответвлений от образа кисейная барышня, как экспрессивные выражения: кисейностъ, кисейная дрянь и т. д.
Опубликовано вместе с заметками о словах веяние и поветрие, злопыхательство, новшество, па­
роход и халатный, халатность, в составе статьи «Из истории современной русской литературной
лексики» (Изв. ОЛЯ АН СССР, 1950, т. 9, вып. 5). Этим заметкам в статье предшествует общее введе­
ние (см. комментарий к заметке «Веяние и поветрие»). В архиве сохранилась рукопись на 9 листках.
Здесь печатается по тексту публикации, сверенному и уточненному по рукописи. О выражении кисей­
ная барышня см. также в статье «Футляр. Человек в футляре». — В. Л.
КЛЕВРЕТ
А. А. Потебня с предельной четкостью выразил мысль о спаянности слова и фор­
мы слова со всей системой языка: «Ответить на вопрос о значении данной формы или
ее отсутствия для мысли было бы возможно лишь тогда, когда бы можно связать эту
форму с остальными формами данного строя языка, связать таким образом, чтобы по
одной форме можно было заключить о свойстве если не всех, то многих остальных.
До сих пор языкознание большею частию принуждено вращаться в кругу элементар­
ных наблюдений над разрозненными явлениями языка и дает нам право лишь наде­
яться, что дальнейшие комбинации этих явлений от него не уйдут. Покамест возмож­
ны лишь шаткие заключения о роли данного явления в общем механизме словесной
246
мысли известного периода, так как мы умеем читать лишь самые грубые указания на
родство явлений» (Потебня, Из зап. по русск. грамм., 1888, с. 54). Особенно сложны и
противоречивы факты экспрессивных соотношений и изменений слов. Так, истори­
ческие изменения в системе стилей и жанров русского литературного языка непо­
средственно отражались на экспрессивно-стилистических функциях славянорусиз­
мов. Происходили резкие колебания их стилистических оттенков, менялась их экс­
прессивная окраска. Все это сказывалось и на логическом содержании слова.
В качестве примера можно указать на церковно-книжное слово клеврет, которое
современному языковому сознанию представляется несколько устарелым. Оно те­
перь обозначает 'сторонник, приспешник, приверженец (в каком-нибудь дурном
деле)', имеет ярко отрицательную экспрессивную тональность, выражая чувства
презрения и даже негодования, ненависти. Между тем этому слову до 30—40-х го­
дов XIX в. были чужды эмоционально-экспрессивные оттенки. По своему проис­
хождению клеврет — старославянизм в составе русского литературного языка.
Этимологически же оно восходит к лат. collibertus (народное collivertus) 'отпущен­
ный вместе с кем-нибудь на волю'. В старославянском языке слово клеврктъ име­
ло значение 'товарищ, сослуживец' ('сослужебник' — по определению А. X. Востокова), греч. 6 cmvdovXog, avvrpocpog (Востоков, Сл. ц.-сл. яз., 1, с. 171).
В рукописном «Лексиконе вокабулам новым» Петровского времени зафиксиро­
вано: коллега —товарыщь, клеврет (Смирнов, Зап. влияние, с. 145).
В древнерусском языке слово клеврет употреблялось в значении 'товарищ,
дружинник, участник в каком-нибудь деле, приверженец' без всякого пейоративно­
го, осуждающего оттенка. Даже в толковых словарях XVIII в. оно рассматривалось
еще как высокий книжный синоним бытового слова товарищ (см., напр., Сухомли­
нов, вып. 8, с. 12). В словаре 1867—1868 гг. клеврет толкуется так: 'участник в ка­
ком-либо звании или деле; товарищ' (2, с. 366—367).
Ср. у А. Пушкина в «Борисе Годунове»:
Не время, князь. Ты медлишь — и меж тем
Приверженность твоих клевретов стынет...
У Е. Кострова в переводе «Илиады»:
Не могши различать, кто был клеврет, кто враг.
У К. Батюшкова в пародии «Певец в Беседе любителей русского слова»:
...Твой сын, наперсник и клеврет —
Шихматов безглагольный,
Как ты, славян краса и цвет,
Как ты, собой довольный!
У В. Жуковского в «Ивиковых журавлях» (1813 г.):
...Перед седалище судей
Он привлечен с своим клевретом...
Но в 30—40-х годах в разговорной речи клеврет по созвучию ассоциируется со
словом клевета. Ср. в письме актера А. П. Лоди К. П. Брюллову (от 25 января
1849 г.): «Что ни говори завистники счастья и клевреты человечества, а ведь мы с
тобой и всей нашей братией давно провели нашу молодость. Весело лилась и запи­
валась, запивалась и запевалась жизнь артистическая, чорт возьми!» (см. Архив
Брюлловых в приложении к «Русской старине», 1900, т. 104, октябрь, с. 177).
Вместе с тем в книжной речи слово клеврет к 30—40-м годам XIX в. становится
все менее употребительным. Однако в середине XIX в., в 60-х годах, оно возрожда­
ется с новым значением 'приверженец, приспешник монархической партии' (сл.
247
Грота — Шахматова, т. 4, вып. 4, с. 972—973). Приведем несколько примеров. У
И. С. Тургенева в романе «Новь» (в разговоре Нежданова с Калломейцевым): «Но
вдруг, услышав в двадцатый раз произнесенное имя Ladislas'a, Нежданов вспыхнул
весь и, ударив ладонью по столу, воскликнул:
— Вот нашли авторитет! Как будто мы не знаем, что такое этот Ladislas! Он —
прирожденный клеврет и больше ничего!
— А... а... а... а во... вот как... вот ку... куда! — простонал Калломейцев, заикаясь
от бешенства... — Вы вот как позволяете себе отзываться о человеке, которого
уважают такие особы, как граф Блазенкрампф и князь Коврижкин!». В том же ро­
мане в речи Сипягина: «под кровом Сипягиных, нет ни якобинцев, ни клевретов, а
есть только добросовестные люди...».
Ср. у Ф. М. Решетникова в повести «Между людьми» («Записки канцеляриста»):
«Вышла из ворот барского дома ватага аристократов и аристократок; дядя отходит
прочь от окна и ворчит громко: не поклонюсь и шапки никогда не сниму, хоть вы и
губернаторские клевреты. (Это слово он где-то вычитал и ему оно очень понрави­
лось. Это слово, по его понятию, было нехорошее, хуже всех ругательных слов.) И
начинает он рассказывать целые истории об этих "клевретах"».
В современных толковых словарях русского языка (например, у С. И. Ожегова)
клеврет обычно определяется как «приспешник, приверженец». В семнадцатитом­
ном словаре слово клеврет толкуется так: «Приверженец, приспешник кого-либо,
готовый на любое дело для угождения своему покровителю (обычно в речи с тор­
жественно-риторическим оттенком)» (БАС, 5, с. 1007).
Роль экспрессивных оттенков в истории значений слов настолько велика, что
без учета и воспроизведения экспрессивных колебаний словоупотребления нельзя
получить полной семантической картины, изображающей судьбу слова. В ярко ок­
рашенных экспрессивных словах даже изменения в фонетическом облике, напоми­
нающие народную этимологию, нередко вызываются не потребностями образно­
сти, не стремлением к оживлению внутренней формы, а чисто эмоциональными
факторами. Например, вместо скапутиться (от капут) в просторечии употребляет­
ся и шуточное скапуститься (см. Ушаков, 4, с. 205). Ср. у Д. Н. Мамина-Сибиряка
в романе «Хлеб» в речи сторожа Вахрушки: «Микей-то Зотыч того, разнемогся, в
лежку лежит. Того гляди, скапутится».
В холмогорском говоре «скапуститься — оплошать, струсить, проявить мало­
душие» (Грандилевский, с. 268). Ср. скопытиться в повести Тургенева «Бригадир»
(1867): «Так вот он, бригадир-то, с тех мест и скопытился...» (в речи дворового;
гл. 8).
В экспрессивных образованиях происходят сложные и противоречивые сдвиги в
структуре и оформлении морфематического соотношения элементов слова. Вот ил­
люстрация.
У Н. Г. Помяловского в отрывках из незаконченного романа «Брат и сестра»
встречаем образование чинопёр. Речь идет об отставном титулярном советнике, ко­
торый «три раза срывал по триста рублей серебром за то, что били его морду, а
морду его, ей-богу, и даром можно бить. Эта шельма, уволенная по прошению,
обыкновенно подбирал человек шесть забулдыг, в их присутствии раздражал како­
го-нибудь незнакомого господина, тот бил его по морде, начиналось дело, и титу­
лярный получал следуемый по закону гонорарий. Наконец гражданская палата об­
ратила внимание на то обстоятельство, что титулярного что-то часто очень бьют, и
запретила ему впредь подавать просьбы. Чем промышлять? последний товар — фи-
248
зиономия — упала в цене; дошло до того, что бить стало можно эту физиономию,
плевать в нее, как в плевальницу, тыкать пальцами, топтать ногами. Тогда он при­
бегнул к другому средству.
Подходит к нему какой-нибудь промыслитель — чинопёр.
- - Дело, — говорит он.
Потом, глядя серьезно на чинопёра, спрашивал: "Сколько?"
— Пятьдесят.
— Сто.
— Не дадут.
— Дадут. За это и больше дадут.
— Ну, шестьдесят.
— Девяносто.
— Семьдесят.
— Семьдесят пять.
— Идет.
— На стол.
Чинопёр кладет на стол 75 руб.
— По какому делу?
— Присягу в убийстве.
— Хорошо, — говорит титулярный и, расспросив подробности дела, дает присягу.
Наконец ему запретили и присягу держать».
Со словом чинопёр можно сравнить чинодрал. Ведь в слове щелкопёр вторая
часть -пёр соотносится с именной основой пер-о (ср. щелкать пером).
Опубликовано в сборнике «Советское славяноведение» (М, 1968, № 4) в серии статей под общим
названием «Об экспрессивных изменениях значений и форм слов». За этой статьей следуют еще три:
«Рубаха-парень, человек-рубаха», «На ять», «Солдафон».
Сохранилась рукопись — 11 пронумерованных листков разного формата. Первоначальный набросок
статьи «Клеврет» относится, по-видимому, к 40-ым годам, о чем говорит истлевшая бумага и выцветшие
чернила некоторых страниц. Затем, судя по бумаге, в разное время рукописный текст дополнялся новыми
суждениями и иллюстративным материалом. При подготовке к печати В. В. Виноградов окончательно
выправил всю статью и заключил ее несколькими дополнительными абзацами (начиная со слов: «В экс­
прессивных образованиях происходят сложные и противоречивые сдвиги в структуре и оформлении...»).
Печатается по оттиску, выверенному по рукописи. К слову клеврет В. В. Виноградов обращался так­
же в связи с вопросом о южнославянском происхождении таких слов как гряду (грядущий), ковчег, лани­
та, пустити в значении 'послать' и нек-рых др. (Основные проблемы изучения, образования и развития
древнерусского литературного языка // Виноградов. Избр. тр.: История русск. лит. яз., с. 91). — Е. X.
КЛЯНЧИТЬ
В истории русского литературного языка нередко происходили слияния омони­
мов в одно слово. Эти омонимы представляли собою или исконно русские слова
или созвучное русское и церковно-славянское слово, или же русское и заимство­
ванное из других языков (ср. сальный и франц. sale) или — реже — совпавшие в
русском языке по звучанию два чужих, заимствованных слова. В этом последнем
случае оттенок «чужого» слова, отпечаток заимствования, очень быстро и легко
стирался, в особенности когда хотя бы один из этих омонимов проникал в литера­
турный язык через посредство устной народной речи или областных говоров.
Правда, случаи такой скрещенной или слитной омонимии очень часто не распо­
знаются этимологическими исследованиями.
Кроме того, иногда очень трудно бывает решить вопрос, что перед нами: или
факт слияния омонимов в одно слово, или же случай разновременного существова-
249
ния двух близких по звучанию слов в разных лексических системах или «подсис­
темах» русского литературного языка. Этимология, по большей части, бывает да­
лека от реальной истории значений слов.
Пожалуй, ближе всего подводят к реальной истории слова этимологические
изучения поздних словарных заимствований. Но и тут этимологи не всегда бывают
достаточно внимательны к географическим путям движения слова и к его социаль­
ным приключениям. Так, слово клянчить иногда считается заимствованным из
польского языка. Польское kl^czec значит 'пасть на колени'; ср. белорусск. кленчиць — 'стоять на коленях'. Этимологический словарь русского языка
А.Г.Преображенского (1, с. 321) ограничивается этим констатированием факта,
указывая на родство глагола клянчить с исконно русским словом кляча (ср. древ­
нерусское клячити— 'нагибаться, хромать') (ср. Срезневский, 1, с. 321).
Действительно, слово кленчить встречается в русском языке петровского вре­
мени в «Архиве кн. Куракина» (т. 1, с. 177): «Папа стал по средине кленчить»
(т. е. молиться, стоя на коленях) (Смирнов, Зап. влияния, с. 144). Непосредственная
связь этого употребления с влиянием польского языка несомненна.
Все же тут остается неясным целый ряд важнейших вопросов из истории слова
клянчить: когда это слово окончательно укоренилось в русском языке? проникло
ли оно непосредственно в литературный язык или через какой-нибудь социальногрупповой диалект и жаргон? Почему так изменилось значение слова? Ведь в со­
временном языке клянчить значит 'неотвязно просить, надоедливо выпрашивать'.
Можно ли генетически связывать наше клянчить с употреблявшимся в индивиду­
альных стилях Петровской эпохи словом кленчить?
Чем объясняется яркая экспрессивно-фамильярная окраска слова клянчить и
его несколько просторечный, развязный стилистический тон? Можно ли дока­
зать непрерывное существование русского глагола кленчить — клянчить в те­
чение всего XVIII и XIX вв.? Любопытно, что вплоть до «Толкового словаря»
В. И. Даля слово клянчить не вносилось в литературные лексиконы. Например,
его нет ни в словарях Академии Российской, ни в словаре 1847 г. У В. И. Даля
находим: «клянчить что или о чем у кого, клянчить, влгд., клямчить, орл. —
просить неотвязно, привязаться попрошайкою, выпрашивать, кучиться или ка­
нючить; // неотвязно торговаться, требовать уступки // ходить по миру, соби­
рать милостыню». В. И. Даль указывает также областное слово клянча — «ка­
нюка, попрошайка // краснопегий, болотный кулик, нетигель, докучающий
криком своим». Уже из этих фактов с очевидностью вытекает тот вывод, что
слово клянчить в лексическую норму нового литературного языка вошло из на­
родных говоров не ранее 30—40-х годов XIX в., т. е. не ранее эпохи так назы­
ваемой «натуральной школы», и что в народных русских говорах, по-видимому,
оно получило широкое распространение под влиянием жаргона нищих и тор­
говцев.
Акад. Ф. Е. Коршем была предложена иная — более вероятная — этимология
глагола клянчить (независимо от полонизма кленчить), уводящая совсем в сторону
от польского языка. Считая клянчить отыменным образованием от клянча — 'по­
прошайка, нищий'; 'назойливый, неотступный проситель', Ф. Е. Корш сопоставлял
клянча с татарским словом kilanni — 'попрошайка, нищий'. Областное слово клян­
ча распространено преимущественно в севернорусских говорах. Из русских писа­
телей XIX в. его употребляли Боборыкин в романе «Китай-город» и А. X. Потехин
в «Бурмистре» (см: ел. Грота — Шахматова, 1910, 4, с. 1133). За связь глагола
250
клянчить с татарск. kilanni говорит тот факт, что в областных народных говорах,
наряду с клянчить, употребляются и варьянты: клямчитъ и калянчить.
В языке русской художественной литературы клянчить начинает часто встре­
чаться с 40—50-х годов XIX в. Это слово употребляется Тургеневым, Некрасовым,
Салтыковым-Щедриным, Боборыкиным. Например, у Некрасова в стихотворении
«Дядюшка Яков»:
Затормошили старинушку бабы,
Клянчут, ласкаются, только держись.
Цвет ты наш маков,
Дядюшка Яков.
Не дорожись.
У Тургенева в повести «Несчастливая»: «Ну, хорошо, хорошо, не клянчи».
Следовательно, клянчить в составе русского литературного языка XIX в. нико­
гда не воспринималось как чужое, иноязычное слово. Что касается до кленчитъ в
языке начала XVIII в., то, по-видимому, оно носило яркий отпечаток модного «ев­
ропеизма», т. е. полонизма. Вопрос о соприкосновении и взаимодействии этих
омонимов пока остается открытым.
Можно лишь указать на то, что в «Опыте сравнительного словаря русских гово­
ров» Ил. Свенцицкого (Живая старина, 1900, вып. 1—2, с. 218) отмечено как общее
для бойковского и вологодского, т. е. для украинских и севернорусских, говоров
слово: клянчити (бойк., влгд.) 'просить, кучиться, канючить'. Таким образом, гла­
гол клянчить вступает в строй русского литературного языка не как чужое или
иноязычное, а как областное народное русское слово.
Опубликовано в «Очерках по русскому языку (Памяти проф. С. А. Копорского)» (Уч. зап. Кали­
нинского пед. ин-та, Калинин, 1969, т. 66) вместе со статьями «Заплата и задача», «Винный, знатный и
др.», «Сходный» под общим названием «Процессы устранения омонимии в русском литературном
языке XVIII — XIX вв.». Всем статьям предшествует общее введение (см. комментарий к статье «За­
плата и задача»). Печатается по опубликованному тексту. — Ю. А.
КОЛОЛАЦЫ
Когда речь идет о распространении индивидуальных словообразований, нельзя
не вспомнить и судьбы заумного слова кололацы в русском литературном языке
второй половины XIX в. Про это слово не так давно вспомнил А. М. Горький в сво­
ей статье «О языке»: «Словесным хламом обильно снабжали купцов и мещан пара­
зиты: странники по святым местам, блаженные дурачки, юроды типа Якова Корейши "студента холодных вод", который говорил таким языком: "Не цацы, а бенды кололацы"» (Горький, О лит-ре, 1937, с. 145).
Это слово образовано когда-то знаменитым юродивым Иваном Яковлевичем
Корейшей, описанным в очерке И. Г. Прыжова («26 Московских пророков, юроди­
вых, дур и дураков», 1865) и изображенным в романе Ф. М. Достоевского «Бесы».
На вопрос одной своей почитательницы: «Женится ли X?» И. Я. Корейша ответил:
«Без працы не бенды кололацы» (Прыжов, с. 37). Эта фраза, несомненно, представ­
ляет собою изуродованную польскую пословицу: Bez pracy nie bedzie kolaczy.
Слово кололацы было подхвачено русской журналистикой 60-х годов. Оно стало
синонимом чуши, бессмыслицы. Его экспрессивная новизна, связанные с ним ко­
мические ассоциации придавали ему остроту и внушительность.
М. Н. Катков спешил вложить в это слово обобщенное типическое значение,
иронически направив его против «Современника». В статье «Старые боги и новые
251
боги» он писал: «Кололацы\ Кололацы\ А разве многое из того, что преподается и
печатается — не кололацы! Разве философские статьи, которые помещаются ино­
гда в наших журналах, — не кололацы!..
Впрочем, изречение Преображенского оракула (т. е. И. Я. Корейши. — В. В.)
только на взгляд бессмысленно, а, в сущности, оно не без смысла. Иван Яков­
левич и даром прорицания обладал, по-видимому, и даром языков, и на этот раз
он пророчествовал по-польски. Оно вышло не совсем удачно, но изречение его
есть не что иное, как польская пословица, имеющая такой смысл: без труда не
будет калачей... не худо, чтоб этот смысл представлялся почаще нашим домо­
рощенным мыслителям. Без труда ничего не дается... Кто выдает себя за мыс­
лителя, тот не должен принимать на веру, без собственной мысли, ничего ни от
г. Аскоченского, ни от г. Бюхнера, ни от Ивана Яковлевича, ни от Фейербаха...
только ли на свете прорицалищ, привлекающих к себе толпу раболепных по­
клонников, что желтый дом в Преображенском» (Русск. вести., 1861, январь,
с. 893—894).
«Северная пчела» (1862, №70) воспользовалась словечком кололацы также в
полемике против Чернышевского, заявив, что Чернышевский и Корейша — «одно­
го поля ягоды» и «что Иван Яковлевич писал кололацы, а г. Чернышевского статья
в "Современнике" тоже "кололацы"' в своем роде».
В ответ на выпад Каткова В. С. Курочкин в стихотворении «Ты помнишь ли, чи­
татель благосклонный» (журн. «Искра», № 50, с. 698) писал:
Ты помнишь ли период русской прессы,
Когда Катков на мнимой высоте
Из кололац российские прогрессы
Выделывал в сердечной простоте,
Какие он отмачивал коленцы.
Прошли года. Корейша путь свершил.
Московского юродивого братцы
Пошли за ним дорогою прямой.
Нью-Лондон пал — и только кололацы.
Остались нам, читатель добрый мой114.
Но во второй половине 60-х годов слово кололацы уже сошло со страниц прес­
сы. К слову кололацы В. С. Курочкиным сделано примечание: «Кололацы — из­
вестное выражение московского пророка Ивана Яковлевича Корейши, усвоенное
после его смерти М. Н. Катковым, выражение, вероятно, заключающее в себе глу­
бокий смысл, к сожалению, не понятный поморным сочинителям»115.
Через тридцать лет критик А. Л. Волынский в статье «Кололацы. Забытое слово»
(«Северный вестник», кн. 12, 1894, с. 86—88) снова вспомнил о слове кололацы'.
«...это хорошее, звонкое, выразительное слово. Оно не существует ни в одном сло­
варе, ни в одном языке, не выражает никакого определенного понятия, и в этом
именно его отличительное свойство, его исключительный смысл» (см. коммента­
рии М. Альтмана к кн.: Прыжов, с. 434—435).
Статья публикуется впервые как композиция из сохранившихся в архиве фрагментов текста на
2-х листках старой бумаги. — М. Л.
См. также В. С. Курочкин. Собрание стихотворений, «Academia», 1934. С. 274 — 275
Там же, с. 274.
252
КРАМОЛА, КРАМОЛЬНИК
При изучении истории слова очень важно следить за изменениями в степени ак­
тивности употребления слова и наблюдать колебания его роли и его функции в
системе разных литературных стилей. Дело в том, что многие слова периодически
переживают периоды то увядания, то подъема активности. Социальноисторические причины этих усилений и падений жизненного ритма слов связаны с
общими законами развития данной семантической системы. Интересной иллюст­
рацией этих явлений может служить судьба слова крамола и производных от него
— крамольный, крамольник, крамольничать. Слово крамола — старославянизм.
Оно известно уже в старославянских театрах Мариинском и Зографском, в еванге­
лии Луки, XXIII, 19. Ср. болгарск. крамола, чешек, kramola. Отмечен и производ­
ный от него древнецерковнославянский паннонизм, встречающийся нередко в жи­
тийной литературе, — глагол крамоловати = цожо^оьхцол (напр., в Житии Нифон­
та, л. 42, в издании Рыстенка, с. 277). Наличность древнерусских полногласных
форм коромола, коромоловати, коромольник (грамоты XIII — XTV вв., летописи
Ипат. и Новгор.; Срезневский, 1, с. 1290) как будто свидетельствуют о существова­
нии слов этого корня у восточных славян помимо заимствования из языка древнецерковнославянского (ср. украинск. коромола).
Этимология слова крамола не вполне ясна. Бернекер и Ляпунов (ср. также у
Матценауера и Миклошича) считают его заимствованием из среднелатинского
(ср. cannula, carmulum), куда в свою очередь оно могло перейти из какого-нибудь
германского наречия (ср. н.-в.-нем. karmen 'плакать'; англосакс, karm 'плач,
жалоба' и англосакс, kyrm 'шум, крик')116.
Есть основания утверждать, что в живых восточнославянских говорах это слово
было мало известно. В современной народнообластной речи русских форм этого
слова или его потомков не отмечено. Поэтому древнерусские формы каромола, каромоловати приходится считать русифицированными разновидностями соответст­
вующих старославянизмов, вошедшими в официальный деловой язык (ср., впро­
чем, украинск. коромола; Сергеевич, 1, с. 470). К этому же заключению приводит и
то обстоятельство, что слово крамола в древнерусском литературном языке полу­
чает особенно широкое распространение со времени второго югославянского влия­
ния, т. е. конца XIV — начала XV в. По-видимому, этим словом все более вытесня­
ется в литературном языке древнее восточнославянское котора и деловое коромо­
ла. Во всяком случае, не лишен значения тот факт, что в записи Псковск. Апостола
1307 г., представляющей собою цитату из «Слова о полку Игореве», употреблено
слово котора, между тем как в дошедшем до нас славянизированном тексте «Сло­
ва» мы находим выражение крамола.
По-видимому, в XVII в. слово крамола было уже официально книжным. В «Зер­
цале» XVII в. слово крамола поясняется, очевидно, как не очень употребительное,
как не разговорное: «Крамола си есть розрух, бунт».
М. Ф. Владимирский-Буданов писал, что в древнерусских судебниках XV —
XVI вв. «крамола (верховная измена, хотя крамольниками называются иногда и
ябедники)...» относится к числу политических преступлений (ВладимирскийБуданов, с. 289).
Ср. также: J. Grimm, W. Grimm. Deutsches Worterbuch, 5, Leipzig, 1873, с. 218. См. также: Berneker,
1, 1908, с. 573; Ляпунов Б. М. Этимологический словарь русского языка А. Г. Преображенского
//Изв. ОРЯС, 30, 1925, с. 13; Преображенский, 1, с. 377.
253
Как слова высокого стиля, крамола и производные от него крамольник, крамолити, крамольничать, крамольствоватъ, крамольничество и др. уже употребляют­
ся в литературном языке XVIII в. Е. Ф. Будде отметил двойственность ударения в
этом слове: крамола и крамола.
Ср. в «Северном Вестнике»:
...орлиным он щитом
Отъяты крамолой наследственны короны
От вражьих сил закрыв
(1804, 2, с. 228).
У Державина в оде «На коварство»: крамолами колеблют свет (Будде, Очерк,
с. 128). В новоцерковнославянских текстах ударение стоит на последнем слоге:
крамола.
Ср. у Ломоносова в поэме «Петр Великий»:
Мятежники вошли в храм сонмищем своим
К лицу святителя для вредного раздора,
Скрывая крамолу под именем собора.
Но к концу XVIII в., а особенно к 30-м годам XIX в. большая часть этих слов
выходит из литературного употребления. Показательно, что в академическом сло­
варе 1847 г. слово крамола (так же, как и крамольник) квалифицируется как цер­
ковное. Его значение определяется так: 'народное возмущение, волнение, мятеж,
смута'. Иллюстрируется оно цитатой из евангельского текста (ел. 1867—1868, 2,
с. 448). Ср. употребление крамольный у Державина, В. Петрова, Мерзлякова и др.
(ел. Грота — Шахматова, т. 4, вып. 9, с. 2612).
Ср. в письме П. Капцевича архиепископу Тобольскому и Сибирскому Евгению
(15 января 1826 г.) «По сие время не слышу я никаких противу-покорных толков от
крамолы» (Русск. старина, 1896, февраль, с. 314).
Очевидно, в 30-е годы XIX в. слово крамола воспринимается как архаизм. Но в
начале XIX в. крамола, крамольный, крамольник еще довольно широко употребля­
лись в стилях стихотворного языка и в исторической беллетристике.
У Нелединского-Малецкого («Польский, петый на бале» 1814 г.):
Сын крамолы, друг измены
Им сражен, со трона пал.
У П. А. Вяземского в стихотворении «Петербург» (1818):
В Европе зарево крамол зажгла вражда.
Ср. постоянное употребление этого слова у Карамзина в «Истории Государства
Российского» (VIII, 3: «Бояре погибли в крамолах» и т. п.).
У Пушкина в «Моей родословной»:
Смирив крамолы и коварство
И ярость бранных воевод,
Когда Романовых на царство
Звал в грамоте своей народ —
Мы к оной руку приложили.
У Жуковского в стихотворении «1-го июля 1842»:
Пожар усобиц и крамол
Повсюду вспыхнул.
254
У Лермонтова в стихотворении «Преступник» (1829):
Поминки юности забвенной
Прославлю я и шум крамол.
У Салтыкова-Щедрина в очерках «За рубежом»: «Да, это тоже своего рода кра­
мола. Это крамола против человечества, против божьего образа, воплотившегося в
человеке, против всего, что человечеству дорого, чем оно живет и развивается. И, к
ужасу, эта крамола не подпольная, а явно и вслух проповедуемая». Ср. у Чехова в
«Рассказе неизвестного человека»: «А, господин крамольник). — сказал он, огляды­
вая меня с любопытством и смеясь. — Какими судьбами?».
Заметка публикуется впервые как композиция из сохранившихся в архиве фрагментов текста, на­
писанного в разное время на шести разрозненных листках ветхой бумаги, характерной для периода
тобольской ссылки. — М. Л.
КРЕПОСТНИК
Новое слово формирует и закрепляет, фиксирует понятие, наблюдение, элемен­
ты или признаки которого могли быть даны и раньше, но как бы в рассеянном не­
сосредоточенном состоянии. Дело в том, что всякое новое слово выражает и отра­
жает сдвиги общественного сознания в целой системе мыслей, представлений и
оценок. Поэтому-то в новом слове прежние признаки и мысли, прежнее понимание
и оценка предмета решительно преобразуются.
Слово крепостник и производные от него крепостнический, крепостничество
появились в русском литературном языке не ранее 50—60-х годов, т. е. не ранее то­
го периода, когда обострился вопрос об отмене крепостного права. Они вышли из
устной речи передовой интеллигенции конца 50-х — начала 60-х годов XIX в. Ха­
рактерно, что эти слова еще не были в употреблении у декабристов и людей бли­
жайшего к ним окружения. Реакционно-общественные явления, обозначаемые эти­
ми словами, нуждались и раньше в имени. В декабристской идеологии они имели
ту же ярко отрицательную окраску. Но самые термины для выражения и осуждения
соответствующих общественно-политических фактов оформились непосредствен­
но перед правительственным указом об отмене крепостного права. Способ образо­
вания слова крепостник ясен. Оно представляет собою производное от прилага­
тельного крепостной (ср. крепостное право) с помощью суффикса -ик (ср. пакост­
ник). Слов крепостник, крепостничество, крепостнический нет в академическом
словаре 1847 г. Акад. Я. К. Грот, разбирая первое издание «Русско-французского
словаря» Макарова (1867), указал на пропуск в нем слов крепостник, крепостниче­
ство, которые «уже приобрели или по крайней мере более и более приобретают
право гражданства» (Грот, Филол. разыскания, 1876, 1, с. 227—228; ср. Труды
Я. К. Грота, т. 2. СПб., 1899, с. 185). Тот же Я. К. Грот отметил пропуск слова кре­
постник в 1-м издании Толкового словаря В. И. Даля (в своих «Дополнениях и за­
метках к словарю Даля», с. 97). В. И. Даль воспользовался этим указанием. Во 2-м
издании словаря находим: «Крепостник, -нйца, 'защитник крепостного права над
людьми'; -нйчество, 'состоянье или // направленье это'» (1881, 2, с. 210).
Значение и экспрессия этих слов, ставших затем историческими терминами, ма­
ло изменились. Только в слове крепостничество явственно обозначались два от­
тенка: 1) 'Общественный уклад, основанный на крепостных отношениях';
2) 'Взгляды, образ мыслей, поведение и идеология крепостника'.
Слово крепостник входит в широкий литературный оборот в шестидесятые го­
ды (в связи с крестьянской реформой 1861 г.).
255
У И.С.Тургенева в письме В.П.Боткину (от 14/26 марта 1862г.): «Кавелин
подтвердил мне факт о соединении крепостников с социалистами в оппозиции к
правительству» (Боткин, Тургенев, с. 168). У Достоевского в «Преступлении и на­
казании» (1866) (в речи Свидригайлова): «А вы уж думали, я такой изверг, ретро­
град, крепостник!» (ч. 4, гл. 1). Ср. У Н. И. Пирогова в «Дневнике старого врача»
(1881): «Только три рода людей из культурного класса встречал я, в то время не
одобрявших эмансипации: во-первых, завзятых и неисправимых крепостников из
эгоизма и личных интересов; во-вторых, — крепостников по принципу. "Все госу­
дарство рухнет — говорили эти — без крепостных людей"» (Пирогов Н., 2, с. 264).
Опубликовано вместе со статьями о словах пошлый, завиральный, неудачник, гвоздь чего-н. под
общим названием «Из истории русской литературной лексики» в Ученых записках МГПИ
им. В. И. Ленина, т. 42. Каф. Русск. яз. (М., 1947). В архиве сохранилась машинописная копия с автор­
ской правкой и рукопись на 2-х листках ветхой бумаги с более поздними вставками. Здесь публикует­
ся по оттиску, сверенному и исправленному по оригиналу. Слово крепостник упоминается
В. В. Виноградовым в его «Очерках»: «Я. К. Грот, разбирая первое издание "Русско-французского
словаря" Макарова (1867), отмечает пропуск многих слов, из которых некоторые, "правда, еще новые,
но и те уже приобрели или, по крайней мере, более и более приобретают право гражданства...": водо­
раздел, главенство, замкнутость, крепостник, крепостничество, мероприятие, непререкаемый, обу­
словливать, передвижение, полноправный, правомерный, представительство, пререкание, принуди­
тельный, равноправный, самовосхваление, самодеятельность, самообольщение, самоуправление,
сдержанность, собственник, численность» (Виноградов, Очерки, с. 394).
О слове крепостник см. также комментарий к статье «Впечатление». — М. Л.
КРУГОЗОР
Среди сложных слов современного русского литературного языка некоторые
выделяются индивидуальной исключительностью своего морфологического соста­
ва, своего образования. Чаще всего это — или языковые пережитки, или индивиду­
альные образования. Среди слов, содержащих в своем составе корневой элемент
зор {позор, призор, узор, дозор, надзор, взор, обзор, области, подзор), совершенно
изолированное положение занимает слово кругозор, носящее на себе глубокий от­
печаток книжности. При внимательном историко-этимологическом рассмотрении
слово кругозор представляется синонимическим вариантом слова обзор (ср. чешек.
obzor — 'горизонт, кругозор'; 'поле зрения'). То, что в слове обзор выражено при­
ставкой об-, обозначающей 'круговорот', 'охват', то в слове кругозор выражено
вещественной основой круг {-о-). Следовательно, слово кругозор возникло после
слова обзор, которое укрепилось в русском литературном языке не ранее середины
XVIII в. Потребность в создании этого слова отчасти была вызвана тем, что слово
обзор по связи с глаголом обозреть и производным от него обозрение употребля­
лось и закреплялось в других значениях (ср. «обзор русской словесности» и т. п.).
Слово кругозор в современном русском языке употребляется как синоним слова
горизонт в переносном его значении. Говорится об умственном кругозоре, о ши­
роте или узости кругозора интересов, о людях с ограниченным кругозором и т. п.
Кругозор — это 'объем, широта духовных интересов, познаний'. Ср. у СалтыковаЩедрина в «Недоконченных беседах»: «Ежели он ничего не читал, то ведь умст­
венный его кругозор должен быть ограничен, хочешь ты сказать?»
Таким образом, слово кругозор является как бы семантическим синонимом сло­
ва горизонт, значения которого гораздо богаче и разнообразнее. Вместе с тем сло­
во кругозор, несмотря на то, что оно дальше, чем слово горизонт, отстоит от науч­
ного языка, носит на себе более резкий отпечаток книжности. Это наводит на
17 —История слов
256
предположение, что слово кругозор является искусственно-книжным образованием,
вызванным к жизни славянофильской потребностью изгнать из русского литера­
турного языка заимствованный термин горизонт. Эта мысль подкрепляется и бли­
зостью слова кругозор к слову обзор, которым в «Словаре Академии Российской»
калькировался, т. е. переводился, в систему русского словообразования термин го­
ризонт (1806, 1,с. 1193).
Впервые слово кругозор появляется в «Русском словотолке», приложенном к
«Письмовнику» Н. Курганова (Присовокупление VII. Словарь разноязычной, или
толкование Еврейских, Греческих, Латинских, Французских, Немецких и прочих
иноземных, употребляемых в русском языке, и некоторых славянских слов). Здесь
оно, как и некоторые другие слова, явно сочиненные самим Н. Кургановым для замены
иноязычных слов, служит средством определения и синонимического замещения сло­
ва горизонт: «Горизонт, озречь, кругозор» (Курганов, 1796, 2, с. 236). Любопытно, что
для Курганова семантема -зор как вторая часть словосложений была живой и активной.
В «Письмовнике» находится длинный ряд новообразований, служащих для передачи
иностранных терминов и включающих в себя — зор: гороскоп — 'часозор'; бароскоп
— 'весозор'; телескоп — 'далезор'; микроскоп — 'мелкозор'; полископ — 'велезор';
ср. перспектива— 'прямозор'; объект — 'предзор\ Ср. в «Новом словотолкователе»
Н. М. Яновского: «Телескоп... Далекозор: зрительная труба» (ч. 3, с. 814).
Следовательно, первоначальное, прямое значение слова кругозор было то же,
что и слова обзор (горизонт): это — пространство, которое можно окинуть взором,
горизонт. Это значение было живым до конца XIX в. Например, в «Дневнике ста­
рого врача» Н. И. Пирогова (1881): «Что, казалось бы, всего проще, естественнее и
дельнее, как не обращение первого же внимания ребенка на обитаемую им мест­
ность, на кругозор, небесный свод, на то именно, что под ним, вокруг его и над
ним...» (2, с. 146). Ср. там же: «Или же ребенок, действительно, начнет думать не
на одном своем, а на разных языках; но на каждом из них, в большей части случаев,
кругозор мышления едва ли может быть всесторонним и неограниченным» (с. 152).
Итак, своеобразия морфологической структуры слова кругозор и его положение в
лексической системе современного русского языка заставляют предположить, что
слово кругозор образовано не ранее второй половины ХУШ в. для синонимической
замены термина горизонт. Известно, что знаменитый деятель чешского Возрождения
И. Юнгман (1773—1847) в своем переводе «Потерянного рая» (Ztraceny raj) вместо
слова horizont употребляет слова obhled (ср. ob-zor) и pulnebe (ср. В. Havranek. Vyvoj
spisovneho jazyka ceskeho. Zvlastni otisk z dila Ceskoslovenska Vlastiveda. Rada П.
Svazek «Spisovny jazyk cesky», стр. 89). Любопытно, что в тот же период было заим­
ствовано в чешский язык из русского и слово obzor (там же, с. 91).
Слово кругозор не включено ни в «Словарь Академии Российской», ни в словарь
1847 г. Между тем слово кругозор было широко распространено в среде архаистов
начала XIX в. Семен Бобров в своей «Херсониде» предлагает «некоторые вновь со­
ставленные речения», «свежие, смелые и как бы с патриотическим старанием изо­
бретенные имена», и в том числе сочиняет два слова для замены слов горизонт и
горизонтальный: «Здесь зришь ты в ясном глазоеме». Отметка: «Можно, кажется,
сим словом определительнее назвать горизонт» (ч. 4, с. 43).
Как мог забыть, что он есть меч,
Что, обращаясь кругозорно,
Поверх главы шумит немолчно...
(с. 179).
257
Слово кругозорно Булаховский поясняет Горизонтально (см. об этом Булаховский, Русск. литерат. язык, 1, Киев, с. 96—97).
Образование кругозор было признано удачным и начинало входить в литератур­
ное употребление. Так, в журнале «Цветник» (1808, ч. 21, с. 267—270) слово круго­
зор ставится в один ряд с такими уже укоренившимися тогда сложными словами,
возникшими во второй половине XVIII в., как водопад, водомет, олицетворить:
«Хорошо, есть ли писателю вспадет на ум счастливая мысль, хорошо, есть ли он
удачно изобретет новое слово или удачно переведет какое-нибудь иностранное, так
например выдуманы: самодержец, терпимость, скороход', так переведены: водо­
пад (каскад), водомет (фонтан), кругозор (горизонт), олицетворить (personifier);
но неужели изрядство сих слов дает право выдумывать скиптродержавные руки,
преломимость, скоротечаЪ>.
Постепенно слово кругозор завоевывает себе права литературного гражданства.
Но оно еще не применяется ни Пушкиным, ни Лермонтовым. И в прямом значении
'горизонт' этому слову так и не удалось войти в норму литературного употребле­
ния до 40—50-х годов XIX в.
Лишь во второй половине XIX в. слово кругозор получило как в прямом, так и в
переносном значении очень широкое употребление. А В. И. Даль в своем словаре
окончательно утвердил это образование в правах лексикографического гражданст­
ва: «Кругозор, горизонт, небосклон, пространство, окидываемое глазом, взором,
видки, озбр, овидь. Кругоздрный, ко кругозору относящс.» (1881, 2, с. 204).
Опубликовано в «Докладах и сообщениях Института языкознания АН СССР» (№ 6, М, 1954) вме­
сте со статьями «История выражения "перемывать косточки"» и «История слова "простофиля"» под
общим названием «Из истории русской лексики и фразеологии». В архиве сохранилась рукопись — 6
листков разного формата. Статья писалась в разное время. К основным 4 листкам были добавлены две
вставки; одна из них были включена в публикацию, другая, по-видимому, сделана уже после выхода
статьи, эта вставка, касающаяся новообразований с морфемой -зор (у Н. Курганова), введена в на­
стоящую публикацию.
Косвенное отношение к содержанию статьи имеет выписанный автором пример из рассказа Тур­
генева «Гамлет Щигровского уезда»: «О кружок), ты не кружок: ты заколдованный круг, в котором
погиб не один порядочный человек».
Статья публикуется здесь по оттиску, сверенному с рукописью, и с внесением ряда необходимых
исправлений и уточнений. — В. П.
КУЛАК
Акад. А. И. Соболевский, вопреки Э. Бернекеру, считавшему слово кулак (так
же как и польск. kulak) заимствованием из эстон. kulak 'удар кулаком', признает
кулак древним русизмом. Но «древнерусский язык, — пишет Соболевский, — вме­
сто современного кулак, употребляет пясть; по-видимому, некогда кулак имело
другое значение и лишь с течением времени получило значение современное».
А. И. Соболевский находит возможным сближать слово кулак либо с куль, кулек,
либо с кятати (кутать). По-видимому, кулак в древнерусском языке обозначал
что-то вроде мешка, куля, обвертки. И далее А. И. Соболевский пишет: «С старшим
значением слова кулак связано другое современное его значение: 'крестьянинторговец в деревне, скупщик' ("продать кулаку", "тяжело иметь дело с кулаком",
"кулак держит всю деревню в руках" и т. п.). Ср. Золотой мешок 'богатый человек'
и др.» (Соболевский А. И. Из истории русского словарного материала // РФВ, т. 70,
№ 3 - 4 , с. 92—93).
Кулак — жаргонного происхождения.
17*
258
В Академическом словаре 1847 г., не различавшем омонимов, под словом кулак
читаем: «1) 'Пальцы, пригнутые крепко к ладони'. 2) У каменщиков: 'большой мо­
лот'. 3) У судовщиков: 'деревянная долбня, которую вбивают на берегу для прича­
ливания судов'. 4) 'Перекупщик, переторговщик'. Кулаки все скупили. 5) мн. 'Вре­
занные в вал лежачего ворота закругленные бруски, посредством которых подхва­
тываются приводимые этим воротом в движение молота, толчейные песты и т. п.»
(ел. 1867—1868, 2, с. 489).
В автобиографических рассказах И. П. Сахарова (о путешествии по России в
1858 г.): «Мы все знали, что есть в России особый класс людей, торгующих на ко­
пейки, ведущих торговлю из одного только куска насущного хлеба, торговлю пус­
тую, ничтожную, всеми пренебрегаемую... Этот класс людей издавна был известен
под разными названиями: офеней, ходебщиков, булынников, новоторов, варягов,
коробочников, кулаков. Все они были несчастные жильцы старой Руси, люди старо­
го поколения, воспетые песнями, прославленные особым наречием, действовавшие
старыми приемами в мелочной, ничтожной торговле. Все это поверье при нас пе­
решло в историю. Новое поколение людей из этого круга шло путем прогресса, в
торговле начало действовать общим капиталом, с умом и сметливостью; местом
просвещения его были Московские толкучие рынки (Сухаревский и Смоленский до
Новинского), Петербургские рынки (Апраксин двор, большая Садовая и Сенная).
Здесь он изучил все толкучие приемы, мужал по часам от хитрости, практиковался
между своей братией на всей свободной торговле, покупленной и подпольной...
Наживка 500 или более рублей в два-три года полагает предел его толкучему уче­
нию... Воспитанники этих рынков достигают изумительной оборотливости в торго­
вых делах; гибкость их оборотов превышает всякое вероятие... Личность этого по­
коления имеет своим девизом: не знать правил в торговом деле, действовать на
удаль, не думать о совести и чести» (Русск. архив, 1878, ч. 6, с. 998—999).
Я. К. Грот отметил как пропущенное в словаре В. И. Даля (в 1 изд.) такое значе­
ние слова кулак: «Мелкий базарный перепродавец, который по нужде и обвесит и
обмерит; в общем же смысле всякий, кто личному интересу, материальной выгоде
жертвует другими соображениями» (Грот, Доп. к ел. Даля, с. 97).
Ср. в «Дневнике» А. В. Никитенко (7 февраля 1859 г.): «Мельников, редактор
"Дневника", человек умный и очень лукавый, как кажется. Он принадлежит к типу
русских умных людей — кулаков».
Опубликовано вместе с заметками о словах канючить, лев, маковая росинка, малая толика, малина,
мурло, ухажёр под общим названием «Заметки по истории слов и выражений» в сб.: «Русский язык: про­
блемы грамматической семантики и оценочные факторы в языке» (М., «Наука», 1992). Текст подготовлен
по сохранившейся в архиве рукописи на 4-х листках ветхой бумаги (написано карандашом и чернилами).
О слове кулак В. В. Виноградов пишет также в своей книге «О языке художественной литературы», гово­
ря о каламбурном переосмыслении слов у Гоголя: «Точно так же Гоголь поступил с впервые пущенным в
широкий литературный оборот словом кулак, которое приобрело потом историко-социологический
смысл, ставши обозначением одного из гнуснейших порождений капитализма. Это слово возникло в
жаргоне офеней, торговцев, разъезжавших с своим товаром по деревням и наживавших на нем, не без
жульничества и ростовщичества, большие деньги. Гоголь применил это слово к образу Собакевича и
вложил его в речь Чичикова (тоже кулака, но более широкого и тонкого склада)... "Вот уж, точно, как
говорят, неладно скроен, да крепко сшит!.. Родился ли ты уж так медведем или омедведила тебя захолу­
стная жизнь, хлебные посевы, возня с мужиками, и ты через них сделался то, что называют человеккулак! Но нет: я думаю, ты все был бы тот же, хотя бы даже воспитали тебя по моде, пустили бы в ход, и
жил бы ты в Петербурге, а не в захолустье... тогда бы у тебя были чиновники, которых бы ты сильно по­
щелкивал, смекнувши, что ведь они не твои же крепостные, или грабил бы ты казну!". Таким образом.
Гоголь впервые в русской художественной литературе выводит тип кулака и вводит в русский литератур-
259
ный язык слово кулак, затем получившее широкую известность (ср. изображение кулаков у Кокорева,
И. С. Никитина, Салтыкова-Щедрина и др.). Это новое литературное слово Гоголь каламбурно сближает
с словом кулак в значении 'кисть руки, сжатая для удара'. Несомненно, это — разные слова, омонимы. То
обстоятельство, что иногда эти слова ошибочно в толковых словарях русского языка помещаются под
одним словом (напр., в словаре Д. Н. Ушакова) — следует отнести к числу печальных недоразумений.
Гоголь же, каламбурно сливши эти два слова, заставляет Чичикова изречь целый ряд афоризмов: "Нет,
кто уж кулак, тому не разогнуться в ладонь! А разогни кулаку один или два пальца, выйдет еще хуже"»
(Виноградов. О языке худож. лит., с. 141—143).
О слове кулак см. также в статье «Батрак, бороновать, ботва...» в III ч. настоящего издания. — М. Л.
КУТИТЬ
Словарь русского литературного языка является той национальной сокровищ­
ницей, в которую текли словесные богатства из разных народных говоров. Вступая
в строй литературной речи, народные слова и выражения приспособлялись к ее
экспрессивно-семантической системе, к ее стилистическим особенностям. Смысло­
вой облик, экспрессивная окраска и стилистические функции народно-областных
слов и оборотов резко изменялись в новом литературном окружении. Блистая са­
мобытными красками народно-поэтического творчества, эти выражения получали
литературную шлифовку. Кроме того, в новой языковой среде часто изменялись
направление и общий характер их семантического развития. Старые значения мог­
ли отмирать, не выдержав сопротивления и напора более веских литературных
смысловых синонимов. В этом случае отраженные и бледные следы старых народ­
но-диалектных значений сохранялись иногда в новой смысловой структуре слов.
Пример — история глагола кутить. Этимология этого слова точно не открыта,
но его семантическая история в русском литературном языке национального пе­
риода восстанавливается более или менее полно.
А. Преображенский в своем «Этимологическом словаре» отнес глагол кутить к
словам неизвестного происхождения. От лишь подчеркнул — и совершенно пра­
вильно, — что в этом слове современное диалектное значение 'кружить, крутить (о
ветре)' и ставшее общерусским 'пьянствовать, буянить' тесно связаны между со­
бою (1, с. 421—422).
Автор другого этимологического словаря русского языка Н. В. Горяев, напро­
тив, склонен был эти значения разъединить. Ему казалось, что литературное ку­
тить является только омонимом областного слова кутить в значении 'кутить,
кружить' (Горяев, Этимол. ел., 1896, с. 177).
Это — ошибка, которая вскрывается наблюдениями над ходом изменения зна­
чений этого слова.
Еще И. Желтов в своих «Этимологических афоризмах», сопоставляя кутить с
чеш. kutiti 'трясти, шевелить, рыть, копать', писал: «Нынешнее употребление глагола
кутить в смысле 'бражничать' возникло уже впоследствии, на том основании, что
хмельные обыкновенно бывают беспокойны. Впрочем, глагол кутить и доселе еще
употребляется у нас в первоначальном своем значении: 'быть беспокойным' в выра­
жении: кутить и мутить, означая именно беспокойную деятельность. Ср. выраже­
ние: на дворе закутило, страшная погода кутит» (Фил. зап., 1876, вып. 4, с. 65—66).
В «Этимологическом словаре русского языка» М. Фасмера, кроме указаний на
русские значения глагола кутить, отмечено ц.-слав. kutiti 'machinari', чеш. kutiti,
kutati с их разнообразными значениями ('treiben, tun, schakern') и полаб. keuteit 'де­
лать' (machen). Кроме того, есть отсылка к чеш. и польск. s-kutek 'дело, поступок,
действие' (Tat, Wirkung) (Vasmer, 1, с. 706).
260
В сущности, здесь использованы с сокращениями и исправлениями материалы,
ранее помещенные в «Славянском этимологическом словаре» Э. Бернекера (1, с. 654).
Ясно, что этимологические справки не открывают никаких ясных перспектив
для конкретного изучения судеб глагола кутить и производных от него слов в
древнерусском языке.
Слово кутить становится известным в пределах русского литературного языка с
ХУШ в. и сначала выражает лишь свои народно-областные значения. Слово кутить
как «простонародное» употреблялось в русском литературном языке ХУШ в., соглас­
но указаниям «Словаря Академии Российской», в таких значениях: 1) 'Вертеть, кру­
тить (о ветренной погоде)'. Ветр кутит; 2) 'Производить смутками (т. е. сплетнями,
интригами) между другими ссору'. Он, она всеми кутит и мутит (ел. АР 1792, ч. 3,
с. 1102). Ср.: «Накутить... Много чего непристойного, предосудительного наделать.
Будучи в отлучке, покутил много» (там же, с. 1108). Те же значения и та же стили­
стическая квалификация кутить, как слова простонародного, сохраняются в «Слова­
ре Академии Российской» (1814, ч. 3, с. 500) и в словаре П. Соколова (с. 1285).
Таким образом, в русском литературном языке XVIII в. глагол кутить приме­
нялся не только к обозначению действий ветреной, бурной, вьюжной погоды, но и
служил образной характеристикой поведения вздорного человека — буяна, бун­
товщика, сплетника, интригана и спорщика.
В «Рукописном лексиконе первой половины XVIII в.», приписываемом
В. Н. Татищеву: «кутило, кутити — шелити» (Лексикон XVIII в., ч. 3, с. 1102). На­
пример, в «Записках» Болотова: «...соперник наш работал в Кошире и старался кутить и юрить сим делом... всех он закупил и задобрил, и все держали его сторону»
(Болотов, 1875, 1, с. 170). У проф. Н. Новомбергского в его исследовании «Слово и
Дело Государевы» (Материалы): «... вот де что кутит Алексей Григорьевич Разу­
мовской. В спальне де их и.(мператорского) выс.(очества) потолок приказал сде­
лать на винтах... И как де их и.(мператорское) выс.(очество) соизволили некогда
опочивать, и тогда де оной Разумовской приказал... те винты отвернуть... тем по­
толком чуть было их и.(мператорское) выс.(очество) не задавило и едва де часовые
успели их выс.(очество) из той спальни вывести»117.
По-видимому, это применение глагола кутить к характеристике поведения лю­
дей наметилось еще в народной речи. Переносное значение кутить ярче всего вы­
ступало в поговорочном выражении кутит и мутит, которое употреблялось и по
отношению к метели, и по отношению к вздорным и буйным людям. Например:
На улице то дождь, то снег,
То вьялица, метелица
Кутит, мутит, в глаза несет
(М. Д. Чулков. Собр. песен, 7, 628).
Ср. у Шейна:
Зима вьюжлива была,
Всё кутила, все мела, —
Примораживала...
(Осташковск. Шейн 1898, т. 7, вып. 7, с. 99).
Выражение кутить и мутить и в прямом и в переносном значении шло в лите­
ратурный язык из народной поэзии:
Изв. имп. Томск, ун-та, кн. 36, т. 2, Томск, 1909. С. 194.
Есть на нас недруг-супостат,
С нами в едной улице живет;
Все на нас кутит и мутит,
Все на нас насказывает...
(Пинежск. Влкр. народи, песни, 1899, 5, с. 18).
В тех же «Великорусских народных песнях» находим такие примеры:
А мой миленький дружек, он на лавочке лежит,
Он на лавочке лежит, одну речь говорит:
«Ой, и полно вам, собаки, на мою жену рычать,
На мою жену рычать, и кутить, и мутить,
И кутить, и мутить, наговаривати!»
(там же, 1896, 2, с. 123—124)т
«...Сгубил, пропил, замотал все, пропаща голова,
Все житье-бытье мое, все приданье девочье!» —
— «Я кутил, жена, шутил, а коровушку купил!» —
— «Ты коровушку купил, а кто тебя просил?»
(там же, 2, с. 359);
Щуки, караси трепощутся,
Мелкая рыба кутит и мутит
(там же, 1897, 3, с. 12).
Ср.:
Люди бают, говорят,
И кутят и мутят
С милым развести хотят
С милым развести хотят
(Тверск. Шейн, 1898, т. 1, вып. 7, с. 132).
Выражение кутить и мутить употреблялось в русском литературном языке до
самого конца XIX в. как в применении к метели, к бурной погоде, так и к живым
существам. Например, у А. И. Полежаева в стихотворении «День в Москве»:
Есть дьяволы — никто меня не переспорит —
Не мы, а семя их кутит, мутит и вздорит.
У В. А. Слепцова в неоконченном романе «Хороший человек»: «Хомяков, соб­
ственно говоря, ровно ничего не делал, у него не было никакого плана, он ни к че­
му не стремился, он только производил движение: он просто, что называется, ку­
тил и мутил, и это ему доставляло удовольствие» (Слепцов 1932, 1, с. 531).
Оно применялось к погоде, см. у И. С. Никитина в стихотворении «Встреча зи­
мы»:
В чистом поле метель
И кутит, и мутит, —
Наш степной мужичок
Едет в санках, кряхтит...
У М. Е. Салтыкова-Щедрина в «Господах Головлевых»: «А покуда там на дворе
кутит да мутит, вы бы, милый друг, вареньица покушали».
Из анонимной комедии «Домашние несогласия»:
[Дарья (особливо):] «Братца моего главное увеселение есть, кутить и мутить
беспрестанно» (Российск. феатр, ч. 12, с. 337).
«Кутить — сплетничать» (А. И. Соболевский, с. 585).
262
Употребление слова кутить без прибавления мутить в значении 'производить
скандал, беспорядок, распри, интриговать', а также 'проказничать, дебоширить'
может быть проиллюстрировано примерами из языка писателей XVIII в. ; наибо­
лее ранние — из интерлюдий, опубликованных Н. Тихонравовым:
Поди, дурак, прочь!
Что ты над ним шутишь?
Ведь он не твой брат:
что выше меры кутишь!
У Г. Р. Державина в стихотворении «Желание зимы»:
Чтоб осень, баба злая,
На астраханский красный
Не шлендала кабак
И не кутила драк.
В комедии империатрицы Екатерины II «Расстроенная семья осторожками и по­
дозрениями» (Сочинения, СПб., 1901, т. 2, с. 107): «Стоя в передней, как ему ку­
тить!»
У Н. Р. Судовщикова в пьесе «Неслыханное диво»:
Молчи! — вот так взгляни, водой не помутит.
Ай, целомудренник! смотри-тка что кутит\
Не догадался б я, пытай меня до смерти;
Но в тихом омуте всегда бывают черти.
Г. П. Князькова в работе «Лексика народной разговорной речи в комедии и ко­
мической опере 60—70-х годов XVIII века» писала о кутить как о слове простона­
родном и областном: «Кутить — вносить смуту, раздор; в речи солдатской дочери
Розаны и приказчика.
Р о з а н а : Только хотела бы я знать, для чево меня в мясоед не выдали замуж?
это все кутит приходской наш батюшка (Николев, Розана и Любим, с. 13).
П р и к а з ч и к : А все ето кутит Миловзор, етот скаредной пастушишка; когда б
она ево не любила, ан бы конечно полюбила меня (Николев. Приказчик, с. 121).
В гирои-комической поэме:
Других ладонью бьет и многих кулаком,
Кутит компанией, мешает веселиться.
И тем принудит дам порядочно озлиться
(Чулков. Стихи на качели, с. 40)по».
Как видно из примеров, глагол кутить употреблялся в ХУШ — в начале XIX в.
и переходно и непереходно. Складывались вокруг него и разные фразеологические
обороты.
Есть основания думать, что в русскую литературную речь слово кутить попало
из севернорусских говоров. Например, в холмогорском говоре: «кутить
1) пьян­
ствовать, 2) о погоде — бушевать, заметать снегом, обдавать дождевою пылью,
крутиться» (Грандилевский, с. 185).
В чухломском говоре Костромской обл.: накутитъ — 'нанести, надуть много
снегу' (Живая Старина, 1899, вып. 3, с. 347).
В русском литературном языке 20—30-х годов XIX в. слово кутить уже приоб­
ретает новый оттенок значения: 'жить очертя голову, выходить из привычных норм
Ср. в «Словаре Академии Российской» 1806 — 1822 (ч. 4, с. 924): «Перекупить, тйл, перекучу,
тишь, гл. д. I спр. простои. Произвесть беспорядок, неустройство. Он все перекутил и перемутил».
Цит. по: Материалы и исследования по лексике русского языка XVIII века. М.; Л., 1965. С. 185.
263
житейского поведения, безобразничать'. На всем слове кутить еще лежит явный
отпечаток фамильярного просторечия.
У Пушкина в «Евгении Онегине» (гл. 10):
Россия присмирела снова,
И пуще царь пошел кутить...
В «Русско-французском словаре» Ф. Рейфа (1835) слово кутить снабжено таким
новым значением: 'вести рассеянную жизнь' («mener une vie dissipee») (1, с. 485).
Ср. у Н. И. Греча в романе «Черная женщина»: «...она, в надежде будущих благ,
начала было жить и кутить не в свою голову, позадолжалась» (Греч, 1838, 2,
с. 10). Ср. у В. И. Даля в «Похождении Христиана Христиановича Виольдамура и
его Аршета» кутить со значением 'мотать деньги, транжирить': «Они знали уже и
то, что Христиан кутит не в свою голову, что за угловатые скрипки отдал немцу
три кларнета и сюртук, что улестил бедного Краусмагена переделать рояль в долг»
(Даль, 1898, 10, с. 190). У Ф. Булгарина в письме к Н. Кукольнику (от 28 ноября
1842 г.): «Скажи, пожалуйста, в свою ли ты голову кутишь! Не стыдно ли тебе, за­
быв страх божий, приличия и обязанности честного человека, живущего в общест­
ве — реветь вчера, в театре в представлении несчастной оперы "Руслан и Людми­
ла"...» (Глинка, с. 492).
В повести К. Баранова «Ночь на Рождество Христово» слово кутить еще вовсе
не связывается с представлением о пьянстве, о попойках. Оно употребляется в зна­
чении 'производить смуту, бесчинства': «Накануне дня публичной экзекуции хожалые унтер-офицеры ходили по обывателям и повещали, что завтра-де будут сечь
пойманных воров, которые кутили, как они изъяснялись, во всей Губернии» (Бара­
нов, 1, с. 134). Ср. в письме А. Г. Венецианова к Н. П. Милюкову (март 1846 г.):
«... мой сожитель-гиморой забунтовал и теперь кутит» (Венецианов, с. 223).
Ср. у Пушкина в «Капитанской дочке»: «... закутим, запьем — и ворота за­
прем!» В письме Пушкина к М. Л. Яковлеву: «Я надеялся с тобою обедать и кут­
нуть» (Переписка, т. 2, письмо № 116). Ср. у Е. А. Баратынского в «Цыганке» тот
же глагол в другом значении в применении к погоде:
Да уж насилу добрела,
Метель такая закутила]
Ср. в «Посмертных записках генерала-от-инфантерии А. А. Одинцова» (1803—
1886) «В 1-ый кадетский корпус»: «Выпускные этого года позволяли себе разные
строго запрещенные поступки, т. е., по кадетскому выражению, очень кутили»
(Русск. старина, 1889, ноябрь, с. 307). У М. Ю. Лермонтова в драме «Menschen und
Liedenschaften»: [Василий Михалыч:] «Сенат-с — до него дело еще не дохо­
дило. А все еще кутят да мутят в уездном суде да в губернском правлении...»
У В. И. Даля в «Мичмане Поцелуеве» (1841) слово кутило, наряду с выражением
втереть очки, фигурирует среди слов ученического арго морского корпуса: «Но По­
целуев по крайней мере обогатил в корпусе знание русского языка; и вот вам целый
список новых слов, принятых и понятных в морском корпусе; читайте и отгадывайте:
бадяга, бадяжка, бадяжник, новичок, нетленный, копчинка, старик, старина, ста­
ртовать, кутило, огуряться, огуряло, отказной, отчаянный, чугунный, жила, жи­
лить, отжилить, прижать, прижимало, сводить, свести, обморочить, втереть оч
ки, живые очки, распечь, распекало, отдуть, накласть горячих, на фарт, на вагон,
на шарап, фурочкой, фурка и прочее, и прочее» (Даль 1897, 2, с. 382—383).
Д. В. Григорович в своих «Литературных воспоминаниях» так описывает жар­
гон и нравы Инженерного училища в 1835—1940-х годах: «С первого дня поступ-
264
ления новички получали прозвище рябцов, — слово, производимое, вероятно, от
рябчика, которым тогда военные называли штатских. Смотреть на рябцов, как на
парий было в обычае. Считалось особенной доблестью подвергать их всевозмож­
ным испытаниям и унижениям.
Новичок стоит где-нибудь, не смея шевельнуться; к нему подходит старший и
говорит задирающим голосом: "Вы, рябец, такой сякой, начинаете, кажется ку­
тить!" — "Помилуйте... я ничего..." — "То-то ничего... Смотрите вы у меня!" — и
затем щелчок в нос или повернут за плечи и ни за что, ни про что угостят пинком»
(Григорович, Лит. воспоминания, с. 32).
Из русских толковых словарей первой половины XIX в. «Словарь церковно­
славянского и русского языка», до некоторой степени отражающий изменения рус­
ского литературного языка в 20—30-е годы, дает новую семантическую характери­
стику глагола кутить — это слово уже не считается словом простонародным, в
нем выделяются два значения: «1) О ветре: вертеть, кружить. Ветер кутит. 2) [пе­
реносно:] Вести беспорядочную жизнь, пьянствовать, мотать. Этот молодой чело­
век сильно кутит» (ел. 1847, 2, с. 240).
Это второе значение уже обрастает производными словами: кутило — 'пьяница,
развратник, мот'. Но слово кутеж в словаре 1847 г. еще не указано. Слово кутило
обычно в языке М. Ю. Лермонтова (Лермонтов 1910, 2, с. 103), П. А. Вяземского
(Вяземский 1896, 12, с. 302).
Слово кутила, как широко вошедшее в бытовой московский язык, отмечается в
«Очерках московской жизни» П. Ф. Вистенгофа (1842, с. 41). В комедии
А. Н. Островского «Старый друг лучше новых двух» (1860): «Какой это товарищ!
Это купец, кутило» (в речи чиновника Прохора Гавриловича).
Таким образом, в период расцвета натуральной школы, в 30—40-е годы, в рус­
ском литературном языке окончательно укрепляется новое значение глагола ку­
тить 'выходя из привычных рамок быта, жить безрасчетно, очертя голову, мотать
денежные средства и предаваться разгулу'.
Это значение оказывается настолько ярким, экспрессивным, что вокруг него об­
разуется целая серия производных слов — кутила, прокутить, закутить, кутнуть
и т. д. В этих словах остро отражаются и черты натуры отдельных людей и общест­
венно-бытовые явления, порожденные социальными взаимоотношениями буржуаз­
ного строя. Понятно, что перед этим новым употреблением должны были померк­
нуть старые простонародные значения глагола кутить.
У Н. В. Гоголя в «Мертвых душах»: «...помещик, кутящий во всю ширину рус­
ской удали и барства, прожигающий, как говорится, насквозь жизнь». Там же в по­
вести о капитане Копейкине: «пообедал, сударь мой, в "Лондоне", приказал себе
подать котлетку с каперсами, пулярку с разными финтерлеями, спросил бутылку
вина, ввечеру отправился в театр — одним словом, кутнул во всю лопатку, так ска­
зать».
У В. И. Даля в «Картинках русского быта»: «Лишь бы кто намекнул, что надо
бы кутнуть, то мы сейчас же пустили ребром и свое и чужое; не ценя, не уважая
своей собственности, мы подавно не можем уважать и чужой; для нас все трынтрава».
У И. И. Панаева в рассказе «Прекрасный человек» (1840):
«Уж кутить, так кутить,
Я женюсь так и быть...
запел чиновник военного министерства хриплым голосом» (Панаев 1888, 2, с. 40).
265
В очерке И. А. Гончарова «Иван Савич Поджабрин» (1842): «Обед в трактире,
часто с приятелями. Тогда обедали шумно и напивались обыкновенно пьяны. Это
называлось кутить и считалось делом большой важности». Ср. там же: «Как они у
вас шумят! что выделаете? "Расскажу ей, как мы кутим... Это нравится женщи­
нам", — подумал Иван Савич.
— Кутим-с. Вот иногда они соберутся ко мне, и пойдет вавилонское столпотво­
рение, особенно когда бывает князь Дудкин: карты, шампанское, устрицы, пари...
знаете, как бывает между молодыми людьми хорошего тона;
— Славно мы живем! — примолвил один из молодых людей, — право славно:
кутим, жуируем! вот жизнь, так жизнь!»;
«Когда Иван Савич подходил к дверям, из столовой слышались пение, крик,
смех: говорило несколько голосов. Вдруг человек поспешно пронес мимо его бу­
тылки. "Эге! да здесь никак кутят" \ — подумал Иван Савич, — а говорят, знатные
не кутят\»;
« — Ого! как кутнули\ — сказал он. С нашими так никогда не удавалось: этакой
рожи у меня не бывало!»
У А. И. Герцена в романе «Кто виноват?» (1841—1846): «... Они недели две рас­
сказывали направо и налево о том, как кутнули»; «Побился он с медициной да с
живописью, покутил, поиграл, да и уехал в чужие края». В повести Герцена «Долг
прежде всего» (1851): «В Москве все женятся; но, конечно, в Москве с знаменитого
кутежа, по случаю которого в первый раз упоминается о ней в летописи, и до
торжественного празднования его шестисотлетия никогда не было человека, менее
способного к семейной жизни».
В очерке Е. П. Гребенки «Пиита» (1844), напечатанном в альманахе «Новосе­
лье» (1846, ч. 3, с. 283—285), нарисован такой портрет «человека, одержимого по­
эзией»: «Впрочем, больной, перенося пожары и разрушения сердца, не лишается
аппетита, любит хорошо поесть — свое ли, чужое ли, все равно, и не прочь от доб­
рого вина. Часто у него с языка срываются стихи Пушкина:
Еще бокалов жажда просит
Залить горячий жар котлет.
И вообще направление его подходит к разряду кутил».
У И. С. Тургенева в романе «Накануне»: «Николай Артемьевич порядочно гово­
рил по-французски и слыл философом, потому что не кутил».
Иногда проступает тонкий смысловой оттенок в употреблении кутить — 'жить
азартно, очертя голову, со страстью отдаваться чему-нибудь, выходящему из при­
вычных рамок быта'. В речи Базарова: «Отец в шестьдесят лет хлопочет, толкует о
"паллиативных" средствах, лечит людей, великодушничает с крестьянами — ку­
тит, одним словом...» («Отцы и дети»). Ср. у Ф. М. Достоевского в «Бесах»:
« — Одним словом, будут или не будут деньги? — в злобном нетерпении и как бы
властно крикнул он [Верховенский] на Ставрогина. Тот оглядел его серьезно.
— Денег не будет.
— Эй, Ставрогин! Вы что-нибудь знаете или что-нибудь уже сделали! Вы —
кутите]»
Это смешение пластов значений не находит ясного выражения в словаре Даля.
Словарь В. И. Даля, как и следовало ожидать, помещает в одной плоскости все
три значения слова кутить, нивелируя живые литературные и уже устареваю­
щие, становящиеся областными оттенки его употребления: «кутить, кучивать,
кутнуть, о ветре, погоде: кружить, крутить, вихрить. Ветер кутит; на дворе ку-
266
тит. О челов. Он кутит да мутит, сплетничает и поселяет раздор; // мотыжничать, пьянствовать, кружиться; жить очертя голову, отчаянно проказить, пить,
буянить. Наши кутят в погребке. Кучивали и мы, в гусарах. Кутнем вместе,
пойдем! Кутни на все! Кутнуть на всю ивановскую.(...) Офицеры закутили, шиб­
ко раскутились, не докутитъся бы до беды. Искутился малый. Что ты накутил?
Кончили пир, откутили, покутили немного. Он подкутил, выпил». Тут же кутила
(1881, 2, с. 231).
Можно думать, что и слово кутеж уже вошло в русский литературный язык
40 — 50-х годов. Возможно, что оно сначала было особенно широко употребитель­
но в военно-офицерской и буржуазно-студенческой среде. Например, у
Н. М. Языкова в стихотворении «К. К. Павловой»:
...Вы меня, певца свободы
И студентских кутежей,
Восхитительно ласкали...
У Н. В. Гоголя во 2-м томе «Мертвых душ»: «Все [в заведении. — В. В.] было в
струнку днем, а по ночам — кутежи».
У Н. П. Огарева:
А там известно — вечерком
Пошел кутеж, и к нам, бывало,
Гостей сбиралось полон дом...
{Рассказ этапного офицера)
У Л. Толстого: «...кутеж был во всем разгаре» («Детство. Отрочество.
Юность.»). У И. С. Тургенева: «...но в душе он был холоден и хитер и во время са­
мого буйного кутежа его умный карий глазок все караулил и высматривал»
(«Дворянское гнездо», гл. 4). А. А. Фет в своих воспоминаниях передает слова Тур­
генева о Л. Толстом 50-х годов: «Вернулся из Севастополя с батареи, остановился у
меня и пустился во все тяжкие. Кутежи, цыгане и карты во всю ночь; а затем до
двух часов спит, как убитый» («Мои воспоминания», 1848—1889, ч. 1. М., 1890,
с. 106).
У Н. А. Некрасова в «Медвежьей охоте»:
Три фазиса дворянское развитье
Прекрасные являло нам тогда:
В дни юности — кутеж и стеклобитье
Наука жизни — в зрелые года...
И, наконец, заветная мечта —
Почетные, доходные места...
У М. Е. Салтыкова-Щедрина в «Господах Головлевых»: «Говорили, что каждый
вечер у ней собирается кутежная ватага, которая ужинает с полуночи до утра». У
Л. Толстого в «Войне и мире»: «Пользуясь своими кутежными отношениями
дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом» (т. 2, ч. 1, гл.4). У
Л. Толстого в «Войне и мире» (вариант):
« — Опять кутил? — спросил Андрей, покачивая головою.
Пьер виновато кивнул головой.
— Я только в три проснулся. Можете себе представить, что мы выпили впяте­
ром одиннадцать бутылок».
У Ф. М. Достоевского в «Записках из мертвого дома»: «...арестант же, по приро­
де своей, существо до того жаждущее свободы и, наконец, по социальному своему
положению, до того легкомысленное и беспорядочное, что его, естественно, влечет
267
вдруг "развернуться на все", закутить на весь капитал, с громом и с музыкой...
Иной из них работает, не разгибая шеи, иногда по нескольку месяцев, единственно
для того, чтоб в один день спустить весь заработок, все дочиста, а потом опять, до
нового кутежа, несколько месяцев корпеть за работой. ... и опять несколько меся­
цев работает, не разгибая шеи, мечтая о счастливом кутежном дне...»
Любопытно, что слово кутеж: отмечено в лексикографической традиции лишь в
словаре Ушакова (1, с. 1559).
Таким образом, если в литературном языке XVIII в. начинали широко употреб­
ляться глагол кутить и разные префиксальные образования от него — закутить,
покутить, прокутить и т. п., а также кутила и кутнуть, то в XIX в., с 30—40-х
годов, распространяются кутеж:, кутежный.
Опубликовано под названием «I. Кутить» в составе статьи «Историко-этимологические
заметки. IV» вместе с заметками «II. История слова транжирить», «III. История слова зависеть»,
«IV. Возникновение и развитие слова сословие» в сб. «Этимология. 1966» (М., 1968).
Сохранилась машинопись с авторской правкой на 14 стр. и 12 отдельных вставок в этот текст на
карточках и листках. Все вставки вошли в опубликованный текст. Печатается по оттиску с внесением
нескольких необходимых поправок и уточнений. — И. У.
ЛЕВ
Славянизмы, проникая в живую разговорную речь, обслаивались в разных ее
стилях новыми и притом разными значениями. Иногда эти JHOBbie значения возни­
кали в результате перевода с западноевропейских языков. Во многих случаях сла­
вянские слова находили себе русские эквиваленты, русские омонимы. Если соот­
ветствующие русские слова были мало распространены в народных говорах, то они
могли поглощаться своим старославянским омонимом.
Слово лев, которым называется крупное хищное млекопитающее желтоватой
окраски, с пышной гривой у самцов, «царь зверей», носит в своем фонетическом
облике явные доказательства своего книжного характера, а может быть, и старо­
славянского происхождения {лев, а не лев). Правда, в функции собственного лично­
го имени это слово в старославянском просторечии звучало: Лёв. Однако в боль­
шинстве областных народных говоров это название хищного зверя произносится с
звуком е, а не о (лев). И это является лучшим доказательством того, что слово лев
распространилось в разных диалектах живой речи из книжного языка. Ведь славяне
не сталкивались непосредственно в местах своих древних племенных поселений с
этой породой животных. Название льва, свойственное всем славянским языкам,
признается давним общеславянским заимствованием из других языков индоевро­
пейской системы (ср. древненемецк. lewo, греч. Xecov, лат. leo). Акад.
А. И. Соболевский писал о слове jrkeb (при готском liwa)\ «Ученые считают сла­
вянское слово заимствованным у германцев, которые в свою очередь получили его
от римлян. Г. Младенов не соглашается с ними и предоставляет читателю справ­
ляться у естественников и специалистов по первобытной археологии. Но что могут
сказать эти ученые, сами нуждающиеся в данных языкознания? Несомненно, что
львъ, готск. *liwa и лат. leo должны быть в тесной связи. Римляне не могли заимст­
вовать это слово у германцев или славян; очевидно, последние получили это слово
тогда, когда продвинулись от берегов Немецкого и Балтийского морей на юг, в те
страны, где еще был известен лев и где жители были в большем или меньшем числе
римские колонисты. Одной из этих стран могла быть придунайская степь, Дакия;
здесь латинское слово, переделанное согласно с законами языка даков, могло зву­
чать близко к славянскому и германскому словам и дать начало тому и другому»
268
([Рец. на] Старите германски елементи в славенските езици С. Младенова
//ЖМНП, 1911, май, с. 161).
Слово лев не встречается в «Слове о полку Игореве». Но оно употребляется в
переводных русских текстах уже с XI в., напр., в Изборнике Святослава 1073 г.
(см. Востоков. Сл. ц-сл. яз., 1, с. 202), в Пандектах Антиоха XI в., в Поучении Гри­
гория Назианзина XI в. и др. под., а далее в житийной литературе, в Хождении Да­
ниила Игумена, в Слове Даниила Заточника, в стиле летописи (напр., Ипатьевской)
(см. Срезневский, 2, с. 64). Таким образом, книжный характер слова лев подтвер­
ждается и наблюдениями над употреблением его в стилях древнерусского литера­
турного языка. Но, понятно, слово лев в этой своей книжной форме очень давно
стало словом общерусским.
Слово лев, кроме зоологического значения, в русском литературном языке имеет
другое значение — переносное. Оно обозначает законодателя мод, правил светско­
го поведения, блестящего представителя так называемого «высшего общества»,
пожирателя и покорителя женских сердец. Это значение — под влиянием француз­
ского lion — переносится на почву русского языка во второй половине 30-х годов
XIX в. И. И Пущин, рассказывая о жизни Пушкина по выходе из лицея и до ссылки
на юг, т. е. о конце 10-х годов, пишет: «Говоришь, бывало: "Что тебе за охота, лю­
безный друг, возиться с этим народом (с аристократами. — В. В.); ни в одном из
них ты не найдешь сочувствия и пр." Он терпеливо выслушает, начнет щекотать,
обнимать, что обыкновенно делал, когда немножко потеряется. Потом, смотришь:
Пушкин опять с тогдашними львами\ (Извините! Анахронизм, тогда не существо­
вало еще этого аристократического прозвища» (Пущин, с. 70). Понятно, что в этом
переводном значении слово лев употреблялось сначала лишь в языке высших евро­
пеизированных слоев русского буржуазно-дворянского общества со второй поло­
вины тридцатых годов XIX в. «Внутренняя форма» этого нового употребления не
противоречила семантической системе русского языка. В «Записках гр.
М. Д. Бутурлина» о летнем сезоне 1841 года: « [Нарышкина] была очень некрасива
собою; при всей изысканности туалета она казалась небрежно одетою (torchee
comme un chiffon), но тем не менее силилась корчить лъвигу (термин только что то­
гда изобретенный)...» (Русск. архив, 1897, кн. 3, с. 537). И.И.Панаев в повести
«Онагр» (1841) писал: «Всем и каждому известно, что цари высшего парижского
общества, некогда называющиеся: hommes a bonnes firtunes, incroyables, dandy,
fashionables, и так далее, теперь носят страшные имена львов. Всем также известно,
что мы, русские, имеем претензию на европейскую внешность, что мы с изуми­
тельной быстротою перенимаем все парижские и лондонские странности и прихо­
ти. Вследствие этого, у нас были некогда денди и фешенебли, теперь у нас есть и
львы». Далее И. И. Панаев уверяет читателя, что прозвище онагр для царьков сред­
него общества перейдет и к нам, и мы скоро привыкнем к нему, как привыкли к
странным прозваниям львов» (Панаев, 1888, 2, с. 87, 88). У того же И. И. Панаева в
очерке «Литературная тля» (1843): «Львы и онагры александрийского партера, ку­
печеские сынки-кутилы и разные чиновники, обводили небрежно ложи лорнетами
и трубками сверхъестественной величины...» (там же, с. 326). У Григоровича в рас­
сказе «Свистулькин»: «Джентльмены, львы и денди попадались (на Невском про­
спекте. — В. В.) на каждом шагу,., лица их выражали беспечность и вместе с тем
дышали как бы сознанием, что это было лучшее место и лучший час для прогулки»
(гл. 3). У Тургенева в «Рудине»: «Корчагин был красивый молодой человек —
светский лев, чрезвычайно надутый и важный» (гл. 12). Там же: «Дарья Михайлов-
269
на действительно не любила стеснять себя в деревне, и в свободной простоте ее об­
хождения замечался легкий оттенок презрения столичной львицы к окружавшим
ее, довольно темным и мелким существам» (гл. 2). В «Дворянском гнезде» (1858) (о
Варваре Павловне в речи Гедеоновского): «Ведь она, говорят, и с артистами, и с
пиянистами, и как там по-ихнему, со львами да со зверями знакомство вела. Стыд
потеряла совершенно... » (гл. 2). Ср.: «Варвара Павловна легко выскочила из каре­
ты — только львицы умеют так выскакивать»... (гл. 40). У А. В. Дружинина в «Но­
вых заметках петербургского туриста»: «Я Павел Ильич Бердышов, бывший когдато первым львом, первостатейным денди, неутомимейшим Ловеласом города Пе­
тербурга!» (1867, 8, ч. 2, гл. 2).
Слово лев в значении 'щеголя, покорителя женских сердец' — укрепилось в ли­
тературном русском языке по крайней мере в стилях привилегированных слоев
общества и с некоторыми изменениями смысла, вызванными меняющейся соци­
альной обстановкой, дожило до нашего времени.
Опубликовано в сб. «Русский язык. Проблема грамматической семантики и оценочные факторы в
языке» (М, 1992) вместе со статьями «Канючить», «Кулак», «Маковая росинка», «Малая толика»,
«Малина», «Мурло», «Ухажер» под общим названием «Заметки по истории слов и выражений».
В архиве сохранилась рукопись — 8 листков разного формата и машинопись с авторской правкой
(5 листков пожелтевшей ветхой бумаги). Текст заметки, по-видимому, относится к концу 30-х — на­
чалу 40-х годов (не ранее 1936 г., времени выхода в свет книги «Пушкин в воспоминаниях и рассказах
современников». Л., 1936). Здесь публикуется по оттиску, проверенному по рукописи и по машинопи­
си с авторской правкой, с внесением ряда необходимых добавлений и уточнений. — В. П.
ЛИТЬ, ОТЛИВАТЬ ПУЛИ
Выражение пули, лить отмечено в «Словаре Академии Российской» как
«простонародное» и определяется так: «Лгать, неправду, небылицу сказывать.
Он пули льет» (1822, ч. 5, с. 724). Очевидно, этот идиоматизм сложился уже в
первой половине XIX в. Известно, что само слово пуля, свойственное только
русскому языку (ср.: укр. и белор. куля — 'ядро'; чешек, kula, kule, koule,
польск. kula, kulkd), распространилось в русском языке не раньше XIV — XVII
веков. В этом слове обычно видят результат контаминации заимствованного из
польского куля и слова пушка (см. Преображенский, 2, с. 152; ср. также у Бернекера под словом kyla, Berneker, L9, s. 641). Выражение лить пули, слить пулю
стало широко употребительным в народно-сказовом и диалогическом стиле ху­
дожественной литературы, начиная с Гоголя, с 30—40-х годов. В воспроизве­
дении простонародной речи оно встречалось и раньше. Например, у Ершова в
сказке «Конек-Горбунок»:
Дай-ка я подкараулю,
А нешто, так я и пулю,
Не смигнув, сумею слить:
Лишь бы дурня уходить.
У Гоголя в «Мертвых душах»: «И наврет (Ноздрев. — В. В.) совершенно без
всякой нужды.., так что слушающие наконец все отходят, произнесши: "Ну, брат,
ты, кажется, уж начал пулилитьи » (т. 1, гл. 4).
У Островского в речи купца Разлюляева из комедии «Бедность не порою):
«Славные штучки Любим Карпыч отмачивает! ха... ха... ха!.. Такие пули отливает,
что только люди!» (д. 3, явл. 9).
Выражение пули лить, пули отливать представляет собой дальнейшее развитие
цепи выражений — лить колокола, лить пушку.
270
Н. Гиляров-Платонов вспоминал о быте провинциального городка начала XIX в.
«Колокол для народа есть нечто не только священное, но живое; он рассуждает, гне­
вается, упрямится, покорствует. Целым роем мифов окружена его жизнь. Когда его
льют, предание повелевает распустить какой-либо слух, чтобы "гул пошел в народе'4.
То же водится и при литье пушек, — обычай заимствованный уже от колоколов, ко­
торые во всяком случае старше пушек» (Гиляров-Платонов, Из пережитого, кн. 1,
с. 12). У А. Милюкова найдем то же объяснение идиомы колокола лить: «У коло­
кольных заводчиков испокон века установилось поверье, что для удачной отливки
большого колокола необходимо распустить в народе какую-нибудь нарочно приду­
манную сказку, и чем быстрее и дальше она разойдется, тем звучнее и сладкогласнее
будет отливаемый в это время колокол» (с. 46). Отсюда, когда речь идет о предпола­
гаемом нелепом слухе, употребляется выражение лить колокола. В журнале «Ново­
сти» (1901, № 11, 31 мая): «Существует поверье, что когда производится отливка ко­
локола — необходимо пустить какой-нибудь слух, которому поверили бы просто­
душные обыватели. Чем нелепее выдумка и чем больше ей поверят, тем удачнее про­
изойдет отливка. Поэтому, когда распускают какие-нибудь маловероятные известия,
то опытные люди говорят: "Ну, это, верно, где-нибудь колокола отливают66» (Михельсон, Русск. мысль и речь, ч. 1, 1912, с. 344). В книге Н. Оловянишникова собрано
много интересных фактов, относящихся к литью колоколов и к распускаемым по
этому случаю самым невероятным слухам (см. Оловянишников, с. 375 и след.).
Выражение лить колокола, в значении 'лгать', 'рассказывать небылицы', встре­
чается в языке драм Островского. В комедии «За чем пойдешь, то и найдешь» в ре­
чи свахи Красавиной: «Мало ли разговору, да всему верить-то нельзя. Иногда коло­
кол льют, так нарочно пустую молву пускают, чтобы звончее был» (д. 2, явл. 1).
Ср. там же в речи купчихи Белотеловой: «Ты говоришь, что разбойники на ходулях
ходят? Может быть, это колокол льют» (д. 2, явл. 6).
На основе той же профессиональной мифологии {лить колокол, лить пушку)
сложился менее распространенный арготизм — брать на пушку, т. е. действовать
путем обмана, ложных сообщений. В словаре Ушакова помещено выражение на
пушку, которое квалифицировано как «просторечное» и определено так: 'бесплат­
но, даром; обманным путем' (3, с. 1082). Но это толкование едва ли точно. Во вся­
ком случае, характерно, что слово пушкарь в жаргонном употреблении означает
рассказчика небылиц, лгуна. В эту же цепь жаргонных выражений, связанных с
мифологией литейного дела, входит и идиома лить, отливать пули. Генезис этого
выражения и его внутренняя форма были рано забыты. Ср. каламбурное употреб­
ление выражения слить пулю в записках Г.Добрынина ( 1784—1785): «Досада,
мщение, любовь, оскорбление, важность сана, все это совокупясь, слило против
Чирьева такую пулю, от которой бы ему не воскреснуть, если бы она в него попа­
ла» (Русск. старина, 1871, т. 4, с. 180).
Интересно, что идиоматическое выражение лить пулю, уже утратившее «внут­
реннюю форму», ставшее совсем немотивированным, позднее начинает подвер­
гаться переосмыслению в новом направлении. С выражением лить пули в индиви­
дуальной речи сочетается представление о враждебном умысле. Например, у
Я. Д. Минченкова в «Воспоминаниях о передвижниках» передается такой разговор
с художником С. Г. Никифоровым: « — Подожди, — говорил он мне, — я им ото­
лью вот еще какую пулю\ — Кому? — Да всем им, милым товарищам, чорт бы их
побрал! — За что же ты их бранишь и что хочешь сказать? — Браню за то, что они
большие, а я маленький, а что сделаю, так на зло им построю себе постоянную мае-
271
терскую в деревне, как у Малявина, и напишу во какую вещь! Пускай лопнут с до­
сады и зависти! Я уже деньги собираю. Кому бы душу продать — не знаешь? А то
чорта упразднили, и не к кому теперь за кредитом обратиться» (с. 223).
Опубликовано в «Докладах и сообщениях Института русского языка АН СССР», вып. 2 (М; Л.,
1948) вместе со статьей «Мракобесие, мракобес» под общим названием «Из истории русской литера­
турной лексики». Кроме машинописи (копии с оттиска опубликованной статьи), в архиве есть руко­
пись, написанная на 8 листках разного формата. Текст статьи, очевидно, создавался в разное время: в
нем есть вставки и дополнения. К стр. 2 рукописи присоединено письмо проф. С. А. Копорского, в
котором пишущий сообщает В. В. Виноградову цитату из сочинения А. Милюкова, включенную в на­
стоящую публикацию.
Здесь печатается по машинописи, сверенной и уточненной по рукописи с внесением ряда необхо­
димых поправок.
К выражению лить, отливать пули В. В. Виноградов обращался и в других своих работах. Так, в
статье «Основные понятия русской фразеологии» он пишет: «Фразеологические сращения могут быть
только омонимичны с соответствующими разложимыми или свободными словосочетаниями. Они аб­
солютно не зависимы от лексических значений этих омонимов. Ср., например, сращение пули отли­
вать (у Чехова в рассказе "Месть": "Поди-ка, какие пули отливает. В лицо другом величает, а за гла­
за я у него и индюк, и пузан...") и профессиональный термин отливать пули....» (Избр. тр.: Лексико­
логия и лексикография, с. 126).
О выражении лить, отливать пули см. также комментарий к статье «Благим матом». — В. П.
ЛИЧНОСТЬ
I.
Из истории слова «личность» в русском языке до середины XIX в.
1. В русское слово личность влились многие из тех значений и смысловых от­
тенков, которые развивались в разных европейских языках у многочисленной
группы слов, восходящих к латинским persona и individuum, к греческим Kpoaomov
и drofiov. Слово личность, имеющее яркую окраску русского национальноязыкового строя мысли, содержит в себе элементы интернационального и, прежде
всего, европейского понимания соответствующего круга идей и представлений о
человеке и обществе, о социальной индивидуальности в ее отношении к коллекти­
ву и государству. Слово личность, так же как и западноевропейские Person, Personlichkeit, Individualitat, personalite, individualite, personality, individuality, person и
т. д., выдвигалось как своеобразный термин и лозунг в разных философских и об­
щественно-политических системах и направлениях XIX и XX столетий .
2. В древнерусском языке до XVII в. не было потребности в слове, которое соот­
ветствовало бы, хотя отдаленно, современным представлениям и понятиям о лично­
сти, индивидуальности, особи. В системе древнерусского мировоззрения признаки
отдельного человека определялись его отношением к богу, общине или миру, к раз­
ным слоям общества, к власти, государству и родине, родной земле с иных точек зре­
ния и выражались в других терминах и понятиях. Конечно, некоторые признаки лич­
ности (например, единичность, обособленность или отдельность, последовательность
характера, осознаваемая на основе тех или иных примет, сконцентрированность или
мотивированность поступков и т. д.) были живы, очевидны и для сознания древнеСр., напр., Eucken. Die Grundbegriffe der Gegenwart. 2 Auflage. Persunlichkeit und Charakter, S. 265 —
273. A. Trendelenburg. Zur Geschichte des Wortes «Person». Kantstudien, XIII, 1908, S. 1 — 17.
18 —История слов
272
русского человека. Но они были рассеяны по разным обозначениям и характеристи­
кам человека, человеческой особи {человек, людие, ср. людин, лице, душа, существо и
некоторые другие). Общественному и художественному сознанию древнерусского
человека до XVII в. было чуждо понятие о единичной конкретной личности, индиви­
дуальности, о самосознании, об отдельном человеческом «я» как носителе социаль­
ных и субъективных признаков и свойств (ср. отсутствие в древнерусской литературе
жанра автобиографии, повести о самом себе, приемы портрета и т. п.).
3. Развитие и дифференциация тех признаков и представлений, которые в начале
XIX в. нашли выражение в слове личность, в русском литературном языке XVII и
XVIII вв. не имели концентрированного и адекватного выражения в каком-нибудь
одном слове, одном термине.
Слова персона и особа, вошедшие в русский литературный язык XVI —
XVII вв., не обозначали индивидуального строя и внутренних, моральных прав и
склонностей человеческой особи 22. Они выражали лишь официальное положение
лица, его общественно-политическую или государственную неприкосновенность и
важность (ср. связанные с основой osob- обозначения личности в западнославян­
ских языках: польское osobistosc, чешское osobnost.
4. Изучение истории слова личность должно считаться с тем изображением
процесса формирования личности, которое предложено К. Марксом во «Введении
к критике политической экономии»: «Чем больше мы углубляемся в историю, тем в
большей степени индивидуум, а следовательно и производящий индивидуум, вы­
ступает несамостоятельным, принадлежащим к более обширному целому: сначала
еще совершенно естественным образом он связан с семьей и с семьей, развившейся
в род; позднее — с общиной в различных ее формах, возникшей из столкновения и
слияния родов. Лишь в XVIII веке, в "гражданском обществе", различные формы
общественной связи выступают по отношению к отдельной личности просто как
средство для ее частных целей, как внешняя необходимость. Однако эпоха, которая
порождает эту точку зрения — точку зрения обособленного одиночки, — есть как
раз эпоха наиболее развитых общественных (с точки зрения всеобщих) связей»123.
5. Слово личность образовано как отвлеченное существительное к имени прилага­
тельному личный, обозначавшему: 'принадлежащий, свойственный какому-нибудь
липу7'. Это слово сформировалось не ранее второй половины XVII в. В русском лите­
ратурном языке XVIII в. слово личность употреблялось в следующих значениях:
1) личные свойства кого-нибудь, особенность, свойственная какому-нибудь ли­
цу, существу (ср. в языке Тредиаковского);
2) привязанность, пристрастие, любовь к себе, самость, эгоизм;
3) отношение к физическому или социальному лицу;
4) личное пристрастие к кому-нибудь;
5) оскорбительный намек на какое-нибудь лицо.
6. В конце XVIII в., в связи с развитием стилей сентиментализма, начинает все
острее и глубже осознаваться в употреблении слова личность значение: 'индивиду­
альные, личные свойства кого-нибудь, личное достоинство, самобытность, обна­
ружение личных качеств и ощущений, чувств, личная сущность' (ср. в языке Ка­
рамзина, в русских переводах сочинений Жан-Жака Руссо и т. д.).
Ср. Rheinfelder H. Das Wort «Persona». Halle, Niemeyer, 1928. (Ср. также: Zeitschrift Fur Romanische
Philologie, Hefl 77).
К. Маркс. Ф. Энгельс. Сочинения. Изд. 2-ое, М., 1958, т. 12. С. 710.
273
7. С начала XIX в. употребляются в русском литературном языке европеизмы:
индивидуум, индивидуй, индивидуальность и калька неделимое (individuum, фр.
individu). Наряду с этими выражениями для обозначения представления о лично­
сти употребляются также слова, полученные в наследство от русского литератур­
ного языка XVIII в.: существо, лицо, создание, человек, характер и некоторые
другие.
Только в 20—30-х годах XIX в. в русском литературном языке вполне сформи­
ровалось в слове личность значение: 'монада, по-своему, единственно ей свойст­
венным образом воспринимающая, отражающая и создающая в себе мир'. Склады­
ваются антиномии личностного, индивидуального, неделимого и общего или обще­
ственного. С понятием о личности связывается представление о внутреннем един­
стве, неделимости и цельности отдельного человеческого существа, о его индиви­
дуальной неповторимости.
8. На применение значений слова личность в общелитературном языке ока­
зали громадное влияние философские учения, философское словоупотребление
20—40-х годов (ср. употребление слова личность в языке И. В. Киреевского,
Н. В. Станкевича, В. Г. Белинского, А. И. Герцена и др.). Ср. в письме
В. Г. Белинского В. П. Боткину от 4—5 октября 1840 г.: «"Да здравствует ра­
зум, да скроется тьма!" — как восклицал великий Пушкин. Для меня теперь че­
ловеческая личность выше истории, выше общества, выше Человечества. Это
мысль и дума века!» (Западники 40-х годов, с. 154). Или в письме от 1 марта
1841 г.: «...судьба субъекта, индивидуума, личности важнее судеб всего мира и
здравия китайского императора (т. е. Гегелевской Allgemeinheit» (там же,
с. 160).
9. В языке русской художественной и публицистической литературы 40-х го­
дов, а также в интеллигентской речи этого времени слово личность выступает
как выражение центрального понятия мировоззрения. С точки зрения этого поня­
тия в 40-е годы пересматриваются исторические, художественные, этические
концепции (ср. знаменитую статью К. Д. Кавелина «Взгляд на юридический быт
древней России» 1846 г. (Кавелин. Собр. соч., 1, СПб., 1897, с. 5—66); диссерта­
цию К. С. Аксакова «Ломоносов в истории русской литературы и русского язы­
ка» 1846 г. и др. под.).
10. В русском литературном языке 40—50-х годов особенно рельефно выступа­
ют три оттенка в употреблении слова личность:
1) человеческая индивидуальность с ее внутренней стороны, индивидуальное
или собирательное «я» в качестве носителя отличительных, неповторимо сочетаю­
щихся духовных свойств и качеств;
2) человек как социальная единица, как субъект гражданских прав и обязанно­
стей — в его отношении к обществу;
3) отдельное, обособленное существо, определяемое по внешним, индивидуаль­
ным приметам.
11. В то время как в стилях публицистической и общественно-политической
литературы 60-х годов слово личность наполняется новым социальным, прогрес­
сивно-демократическим содержанием (ср. «развитая личность», «мыслящая лич­
ность», «светлая личность» и т. п.), в обиходной разговорной речи оно расширя­
ет свое значение до общего, неопределенно-местоименного указания на единич­
ного человека как на тип, характер (разговорные синонимы: персонаж:, тип,
субъект).
18*
274
II.
[Материалы к истории слова личность]
1.
Изучение истории слова, которое, бытуя в общем народном языке, вместе с тем
имеет и другую, более ограниченную сферу профессионального употребления, а
также проходит через своеобразную логическую обработку как научный термин,
сопряжено с величайшими трудностями. Это в особенности применимо к такому
слову, как русское слово личность. Ведь в это слово влиты многие из тех значений
и смысловых оттенков, которые развивались в разных европейских языках у бога­
той группы слов, восходящих к латинским словам persona и individuum, к грече­
ским npoaconov и arofiov и производным от них. Слово личность, имеющее яркую
окраску русского национально-языкового строя мысли, в то же время содержит в
себе элементы интернационального и — прежде всего — европейского мышления.
Кроме того, слово личность, так же как и соответствующие западноевропейские,
выдвигалось как своеобразный термин и лозунг в разных философских и общест­
венно-политических системах и направлениях XIX и XX столетий. И это все не
могло не оставить следов на употреблении слова личность в общерусском языке.
Кроме того, — и это самая главная и почти непреодолимая трудность, — такое
знаменательное слово, как личность, тысячью смысловых нитей связано с разными
другими словами, с разнообразными элементами семантической системы русского
языка в ее историческом развитии. И — при современном состоянии науки о зна­
чениях — нет никакой возможности охватить все семантическое поле слова лич­
ность в его истории.
Наконец, личность принадлежит к тем отвлеченным словам с очень общим зна­
чением, которые легко в бытовой речи превращаются в номенклатурные фикции.
«Если меня не спрашивают, то я знаю», — ответил блаженный Августин на вопрос,
что такое время. Так же может ответить большая часть из нас на вопрос о том, что
такое личность. Проф. Л. И. Петрожицкий справедливо заметил: «В области назы­
вания психических явлений нет возможности взаимного выяснения и фиксирова­
ния объекта называния путем показывания или иных средств наблюдательного
удостоверения. Вследствие этого здесь согласование и фиксирование называния
неизбежно связано с элементом гадательности, с бесчисленными недоразумениями
и вообще с такими осложнениями и затруднениями, которые исключают возмож­
ность такого успеха в выработке системы имен с однообразными для всех, более
или менее резко очерченными, областями и границами применения, какой возмо­
жен в сфере физических объектов»124.
В слове личность современный русский язык различает три основных значения:
1. Отдельное человеческое я, человеческая индивидуальность как носитель
своеобразных социальных и субъективных признаков и свойств. Например, лич­
ность Пушкина; уважение к чужой личности; неприкосновенность личности и
т. п.
2. Человек с точки зрения черт его характера, поведения, общественного поло­
жения: светлая личность, темная, подозрительная личность, благородная лич­
ность, редкая личность и т. п. Это значение иногда расплывается и синонимически
Петрожицкий Л. И. Введение в изучение права и нравственности. Основы эмоциональной психоло­
гии. СПб., 1907. С. 64.
275
уравнивается с общим значением слова человек (ср.: в углу сидело несколько лично­
стей в лохмотьях).
3. Человек как субъект права и как гражданское лицо. Например, удостоверение
личности, опознать личность убитого, для выяснения личности и т. п.
Кроме того, в современной речи сохраняются единичные осколки старинного
употребления слова личность в значении 'намек на определенное лицо' (напр.: про­
шу без личностей). В вульгарном или шутливом просторечном употреблении слово
личность иногда выступает также как синонимическая замена слов лицо, физионо­
мия (ср. у Гоголя в «Мертвых душах» (гл. 2): «...рука... так и лезет произвести гденибудь порядок, подобраться поближе к личности станционного смотрителя...»).
Наконец, в несколько архаическом индивидуальном стиле слово личность ино­
гда значит то же, что индивидуальный характер, индивидуальное, личное содержа­
ние. Например, в статье Н. В. Шелгунова «Переходные характеры»: «Несмотря,
однако, на кажущуюся личность тогдашнего человеческого достоинства, оно бьшо
скорее стадным, чем личным...» (Шелгунов, Воспоминания, с. 257).
Объем термина личность в его основном употреблении очень широк. В нем за­
метны значительные колебания в зависимости от сферы его применения и от соци­
альной или индивидуальной идеологии. То понятие личности наполняется широ­
ким социальным содержанием, то сближается с юридическим понятием лица, то
оно приобретает яркий психологический или даже философско-метафизический
отпечаток. В. Штерн125 давал такое определение личности: <<Личность есть такое
сущее, которое, несмотря на множественность своих частей, образует реальное,
своеобразное и самоценное единство и, в качестве такового, несмотря на множест­
венность своих частичных функций, осуществляет единую целестремительную са­
модеятельность. Вещь есть контрадикторная противоположность личности. Она
есть такое сущее, которое, состоя из многих частей, не обладает реальным, своеоб­
разным цельным единством и, выполняя многие частичные функции, не осуществ­
ляет никакой единой целестремительной самодеятельности. Противоположность
личности и вещи ярче всего сказывается в различном отношении их к понятию то­
ждества. Личность структурна, целостна, неделима, неповторимо своеобразна, ди­
намична и вместе с тем самотождественна». О самотождестве личности, о тождест­
ве личного сознания или самосознания в разные времена много писалось разными
философами. «...Нумерическое тождество есть глубочайшая и, можно сказать,
единственная характеристика живой личности» (П. Флоренский. Столп и утвер­
ждение истины, М., 1914, с. 82). Тождество личности устанавливается «чрез един­
ство самопострояющей или самополагающей ее деятельности». В деятельности
личность формируется и проявляется. «...О двух вещах никогда нельзя в строгом
смысле слова сказать, что они — " т о ж д е с т в е н н ы " ; они — лишь "сходны", хотя
бы даже и "во всем"..., лишь подобны друг другу, хотя бы и по всем признакам.
Поэтому, тождество вещей может быть родовым, г е н е р и ч е с к и м , по роду (identitas genecifica, ravrdrrjs rco 4Sei), или видовым, с п е ц и ф и ч е с к и м , по виду (identitas specifica), одним словом — п р и з н а к о в ы м по тому или иному числу при­
знаков, включая сюда совпадение по трансфинитному множеству признаков и да­
же, — предельный случай, — по всем признакам, но все же — не н у м е р и ч е с к и м , не ч и с л о в ы м , не по числу (identitas numerica, тасотощь кат' арi6^6v).
William Stern. Person und Sache. System der philisiphischen Weltanschauung. Erster Band. Ablleutung
und Grundlehre. Leipzig, 1909, Einfuhrung.
276
Понятие о ч и с л о в о м тождестве неприложимо к в е щ а м : вещь может быть
лишь "такая же" или "не такая же", но никогда — "та же" или "не та же". Напро­
тив, о двух л и ч н о с т я х , в сущности говоря, нельзя говорить, что они "сходны", а
лишь — "тождественны" или "нетождественны". Для личностей, как личностей,
возможно или нумерическое тождество их, или — никакого. Правда, говорят ино­
гда о "сходстве личностей", но это — неточное словоупотребление, так как на са­
мом-то деле при этом разумеется н е сходство личностей, а сходство тех или иных
свойств их психофизических механизмов, т. е. речь идет о том, что, — хотя и в
личности, — но — не личность. Личность же, разумеемая в смысле ч и с т о й
л и ч н о с т и , есть для каждого Я лишь идеал, — предел стремлений и самопо­
строения» (там же, с. 78—79).
В личности предполагается внутреннее единство духовной структуры и образа
действий, мыслей, побуждений, психического склада, несмотря на все разнообра­
зие, на всю противоречивость жизненных проявлений индивидуального характера.
«...В реальной жизни личности, — пишет проф. С. Л. Рубинштейн, — все стороны
ее психического облика, переходя друг в друга, образуют неразрывное единство.
Это единство общего психологического облика человека носит всегда более или
менее ярко выраженный индивидуальный характер» (С. Л. Рубинштейн. Основы
общей психологии, М., 1940, с. 517). Поэтому личность в отличие от вещи — не
может быть рассматриваема как совокупность признаков. В понятии личности диа­
лектически соприсутствуют идеальное представление об абсолютной целостности
индивидуального существа и об эмпирических колебаниях, иногда даже как бы
разрывах структурного единства личности. Реальное единство личности разнооб­
разно и противоречиво. Но, понятно, лишь неточности бытового языка обязаны та­
кие характеристики: «Каждый человек... не только не похож на других людей, но
иногда он не похож на самого себя» (там же, с. 517). Свойства личности, ее направ­
ленность и тенденции — со всем их многообразием и во всех их противоречиях —
не только динамически раскрываются в процессе становления и самоутверждения
личности, но они потенциально уже заложены в структуре личности, как сюжетный
стержень ее жизненной драмы. По словам С. Л. Рубинштейна, «В действительности
личность и ее психические свойства одновременно и предпосылка и результат ее
деятельности» (там же, с. 518).
2.
Со словом личность синонимически сближается интернациональное слово ин­
дивидуальность. Сверх значения свойства, соотносительного со значениями прила­
гательного индивидуальный или существительного индивидуум, в слове индивидуальность различаются более или менее отчетливо два основных значения:
1. Совокупность характерных, более или менее ярких, особенностей и свойств,
отличающих один индивидуум от другого (напр.: Он человек совсем безличный, без
всякой индивидуальности. Ярко выраженная индивидуальность).
2. Единичная личность, отдельное существо как обладатель, носитель своеоб­
разных особенностей, свойств (напр. Защита человеческой индивидуальности)
(Ушаков, 1,с. 1202).
Гораздо более далеки от слова личность значения слова индивидуум, которое в
бытовой речи сближается с некоторыми значениями слов лицо и человек. Индиви­
дуум — это 1) в биологии: самостоятельно существующая особь, отдельный жи­
вотный организм или растение; 2) в общем языке: человек, рассматриваемый как
277
самостоятельная особь, как отдельная единица среди других людей и 3) в разго­
ворно-шутливом употреблении: субъект, некто («Ко мне подошел какой-то инди­
видуум в синих очках» и т. п.).
Акад. А. С. Лаппо-Данилевский так раскрывает это содержание термина инди­
видуальность: «Понятие об индивидуальности есть понятие о некоем единстве
своеобразия, характеризуемом известною совокупностью признаков и, значит, не
заменимым другим каким-либо комплексом в его значении. Понятие об индивиду­
альности характеризуется богатством своего содержания и ограниченностью своего
объема; оно содержит множество представлений о разнообразных элементах кон­
кретной действительности, объединяемых в одну совокупность, что отражается и в
словоупотреблении: под индивидуальностью, в более частном значении слова, можно
разуметь и личность, и событие, и социальную группу, и народ, в той мере, в какой
они отличаются от других личностей, событий, социальных групп, народов и т. п.»126.
Слово индивидуальность чаще всего связывается с выражением более высоких
и более ярких качеств личности. «Всякий человек является личностью, сознатель­
ным субъектом, обладающим и известным самосознанием; но не у каждого челове­
ка те качества его, в силу которых он осознается нами как личность, представлены
в равной мере, с той же яркостью и силой. В отношении некоторых людей именно
это впечатление, что в данном человеке мы имеем дело с личностью в каком-то
особенном, подчеркнутом смысле этого слова, господствует над всем остальным.
Мы не смешаем этого впечатления даже с тем очень близким, казалось бы, к нему
чувством, которое мы обычно выражаем, говоря о человеке, что он индивидуаль­
ность. "Индивидуальность" говорим мы о человеке ярком, т. е. выделяющемся из­
вестным своеобразием. Но когда мы специально подчеркиваем, что данный чело­
век является личностью, это означает еще нечто большее и другое. Личностью в
подчеркнутом, специфическом смысле этого слова является человек, у которого
есть свои позиции, свое ярко выраженное сознательное отношение к жизни, миро­
воззрение, к которому он пришел в итоге большой сознательной работы. У лично­
сти есть свое лицо» (С. Л. Рубинштейн. Указ. соч., с. 566).
Учение о великой индивидуальности, или о гении, как известно, своеобразно
развивалось и В. Гумбольдтом в статье «О задаче историка»127.
Этот оттенок слова индивидуальность сложился в начале XIX в. не без влияния
искусства западноевропейского романтизма, когда царил культ высших по натуре
индивидуальностей. [Следует] напомнить учение Фихте об «идеальной индивиду­
альности или, как правильно называют это, об оригинальности» — die ideale Indi­
vidualist order, wie es richtiger heiBt, die Originalitat Свободная деятельность нашего
«я» проявляется [по Фихте] в каждом отдельном индивидууме, но в ему одному
присущем и ни одному другому индивидууму не доступном виде; это и образует
«индивидуальный характер высшего определения» личности (Ср.: А. С. ЛаппоДанилевский. Указ. соч., с. 192).
Ср. у Пушкина в повести «Барышня-крестьянка» — об уездных барышнях: «...но
шутки поверхностного наблюдателя не могут уничтожить их существенных досто­
инств, из коих главное: особенность характера, самобытность, (individualite), без
чего, по мнению Жан-Поля, не существует и человеческого величия».
Лаппо-Данилевский А. С. Методология истории. Ч. 1. Теория исторического знания. СПб., 1912.
С. 232 —233.
Ср.: О. Kittel. W. v. Humboldt's geschichtliche Weltanszhauung. Leipzig, 1901.
278
3.
В древнерусском языке до XVII в. не было потребности в слове, которое соот­
ветствовало бы — хотя бы отдаленно — представлениям и понятиям о личности,
индивидуальности, особи. Для обозначения единичной особи человеческого рода в
древнерусском языке употреблялись слова человгккъ (мн. челов*кци) и людинъ (мн.
людие — люди). Разница между человек и людин состояла в том, что человек было
общим термином и обозначало разумное существо в противоположность животному.
Между тем слово людин имело социальную окраску. Оно применялось к представи­
телям низших и средних классов общества и противопоставлялось, с одной стороны,
обозначениям знати (мужъ и т. п.) и, с другой стороны, служителей церкви128, клири­
ков. Пережитки этого древнего значения людин могут быть обнаружены в сложном
слове простолюдин (мн. простолюдины). Другой — народной формой того же слова
является простолюдим (ср. нелюдим), употребительное в русском литературном язы­
ке ХУШ — начала XIX в. Древнерусский эквивалент этого термина — простъ лю­
динъ. Наряду с людинъ — люди, но гораздо реже, в древнерусском языке, преимуще­
ственно в памятниках церковного права, употреблялись формы люжанинъ, люжане,
возникшие под влиянием слов на -анин (типа горожанин). В настоящее время из всех
славянских языков только в украинском сохранился ансамбль форм — людйна, люде
— для обозначения человеческой особи независимо от пола, причем древняя соци­
альная окраска этого слова стерлась, ограничения его употребления кругом низших и
средних классов утрачены. В связи с этой потребностью расширенного употребления
слова людинъ — люди ко всякому человеческому существу как мужского, так и жен­
ского пола находится изменение формы мужского рода людинъ в форму общего рода
людйна. Вообще же здесь произошло приспособление формы с единичным значени­
ем —людинъ, людйна к форме со значением коллективности, собирательности людие
— люди, форме, не связанной с различиями рода — пола. Таким образом, в истории
этих слов отражается влияние категории коллективности, собирательности на кате­
горию единичности, а не наоборот. Между тем, в понятии личности, индивидуально­
сти признак единичной неповторяемости очень существенен. Это — лишнее под­
тверждение того факта, что понятие личности древнерусскому мировоззрению бьшо
чуждо. В большей части славянских языков, в том числе и в русском, произошло
объединение слов и форм человек — люди. В старославянском языке соотносительно
со словом человек употреблялось в коллективном значении слово ЧАДЬ (*c?db). Слово
чадь встречается и в древнерусских текстах, но почти исключительно в значении
'компаньоны, окружающие, антураж' (Срезневский, 3, с. 1470). Известно, что в укра­
инском языке слово чоловж и теперь обозначает, с одной стороны, лицо мужского
пола, в частности мужа, а с другой стороны, применяется в конструкциях с числи­
тельными для обозначения числа животных: ш\стъ чоловгка воете (Гринченко, Сл.
укр. яз., т. 4, с. 469)129. Можно думать, что отвлеченное значение слова человекъ —
homo sapiens сложилось в русском языке не без влияния общелитературного старо­
славянского языка. В дальнейшем развитии языка слово человек приобретает, с одной
стороны, яркую социальную окраску, сужая свое значение и становясь обозначением
крепостного, слуги и т. п. (ср. человек из ресторана и т. п.), а с другой стороны, по­
добно французскому personne, получает обобщенное местоименное значение.
Ср.: П. Мрочек-Дроздовский. Исследование о Русской правде. Приложения ко второму выпуску.
М., 1886. С. 79 — 84.
См.: В. Unbegaun. La langue russe au XVI siecle, p. 296.
279
К XV — XVI вв. в слове человек развивается отвлеченное значение, близкое к
значению неопределенного или отрицательного местоимения. Любопытно сопос­
тавить две редакции «Жития Александра Невского». Автор ХШ столетия восклица­
ет: «О горе теб'Ь, бедный челов*Ьче, како можеши написати кончину господина
своего! Како не упадета ти з^ници вкуггЬ со слезами? Како же не урвется сердце
твое оть корешя? Отца бо оставити челов'Ькъ можеть, а добра господина не мощно
оставити; аще бы лз*Ь — и въ гробь бы л*Ьлъ съ нимь» (ПСРЛ, V, 5).
Автор XVI в. пишет в таком отвлеченно-риторическом стиле: «Ужасно б'Ь вид^ти, яко въ телице множестве народа не обрасти человека, не испустивша слезь,
но вей со восклицашемъ рыдающе глаголаху: увы намь, драпй господине нашь!»
(Степенная книга, 1, с. 372—373) (Милюков, 1, с. 172, примеч.).
Может показаться, что с понятием личности было связано или соприкасалось с
ним слово лице. В древнерусском языке слово лице выражало более разнообразные
значения. Чаще всего лице обозначало переднюю часть головы (ср. в «Поучении
Владимира Мономаха»: «Како образи разноличнии въ челов^ческыхъ лицихъ»),
реже одну сторону этой части (ср.: «Аще тя кто ударить по лицю, обрати ему дру­
гое». — Пролог XV в., сент. 19), 'перед вообще или наружную, переднюю сторону
предмета' («...Обратися икона лицемъ на градь...». — Пек. 1 Летоп., 6677 г.), 'образ,
вид' («Не им^ше лица, ни лепоты, нъ лице его бечьстьно и охуд^ло» {sidog, speciem). Иппол. Антихр. 44); 'личину, цвет, краску' («Масть, рекше лице» — Иоанн
Екз.;«ВтЬтви его 6*fcaxy вс^ши лици» — itoiwloi. Жит. Андр. Юр. XXIV, 91); 'поро­
ду' («показу ютъ ему мраморы и камеше оть различныхъ лицъ, и... глаголють, которымь лицамъ велить быти держава твоя гробу твоему». — Игн. Пут.), в судебном
языке — 'поличное' (в Русской Правде по Син. сп.: «Оже не будеть лица тьгда дат1
ему железо из н^вол^ до полугривны золота»), в грамматической терминологии —
форму глагола.
Реже слово лице соответствовало значениям латинск, региона, греч,
жро'осожоу. Ср. в «Пандектах Никона»: «Ешш стыдящеся лицъ сильныхъ» (29).
Ср. личный: Лицная часть наричаемыи нось» (Пал. XIV в.), «Красота личнал
(Сказ. Акир.); лицетворие — 'жроасожожоиа'; лицетворите — олицетворять', ли­
цедеи — лицемер.
Вообще же слово лицо до XVII — начала XVIII в. не обозначало человека вооб­
ще, индивидуума, персонаж, так же как и не выражало до XIX в. значения: 'инди­
видуальный облик, отличительные черты, совокупность индивидуальных призна­
ков' {иметь, приобрести свое лицо).
Акад. А. И. Соболевский (Соболевский, Русск. заимствов. слова, с. 3), а за ним
проф. И. И. Огиенко указали на то, что слово лице, сначала в древнерусском языке
обозначавшее лишь физиономию, стало указывать на человека, личность, persona
под влиянием греческого слова жро'осожоу. «Греческое же слово npo'oconov кроме
главного значения — 'физиономия', значило еще личность, persona. И вот, когда
греческий язык стал влиять на язык русский, наше лицо приобрело еще и новое
значение —личность» (Огиенко, с. 14). Не подлежит сомнению, что здесь и у Со­
болевского, и у Огиенко — неправомерный перенос современных смысловых от­
тенков слова личность на древнерусский язык.
Проф. М. Ф. Владимирский-Буданов писал: «В основе гражд. права лежит понятие
лица {persona)... Понятие лица, как субъекта частного права, кажущееся ныне столь
простым, есть продукт долговременных и сложных усилий истории. Первоначально,
при смешении публичных и частных начал, лицами, владеющими на частном праве,
280
были союзы общественные: семейный, родовой, общинный и государственный; лицо
физическое еще не выделяется. В частности, в древнейшем русском праве отсутствие
понятия о лице видно из отсутствия терминов, его выражающих; правда, в литератур­
ных и законодательных памятниках с древнейших времен встречаются переводные
термины: лице — с греческ, npoaomov, и особа с латин. persona; но из них первый оз­
начает не лицо в нашем смысле, а напротив — отрицание достоинства лица, именно
один из видов рабства: по хронографу Эйнама, морав Богута, состоявший на службе
византийского императора, так говорил послам чешского короля Владислава П в 1164
г.: «servus domino bellum illaturus venis, non tamen servus,cui per vim imposita est servitus, sed servus voluntarius, ut vos, dicitis,«ro h&ov». В русских памятниках (Догов. Оле­
га с гр., ст. 9) лицом называется или раб-пленник («взвратять искупленное лице въ
свою страну»), или вещь (Рус. Пр. Кар. 29: «свое ему лицемъ взяти»). Неясность по­
нятия о лице физическом в древнейшем русском праве открывается вполне из явле­
ний потока, изгойства и рабства, а также из древних форм семейного и вещного пра­
ва... Вообще целый 1-ый— земский период (вопреки распространенному мнению)
представляет эпоху не безграничного преобладания частного лица, а напротив, пол­
ного подавления его правами общественных союзов. Во 2-ом пер. — Московского
государства лицо высвобождается (хотя и не вполне) из-под влияния союзов семей­
ного, родового и общинного, но права его подавляются правами государства, в осо­
бенности в сфере вещного права и права наследования; напротив, в Литовском госу­
дарстве замечается ранее весьма сильное и чрезмерное развитие прав частного лица
насчет прав государства (благодаря влиянию права немецкого, а отчасти — римско­
го), отчего все институты частного права здесь быстро развиваются и специализиру­
ются. В период империи — в общерусском праве, особенно со времен Екатерины П,
постепенно указываются и определяются должные границы деятельности и власти
лица по отношению к правам государства»130.
Быть может, ближе всего к некоторым признакам того понятия, которое мы обо­
значаем словом личность, подводил с религиозно-философской точки зрения термин
душа. Слово душа обозначало не только жизненное начало, основу личной жизнедея­
тельности, духовную сторону человека, но и духовные свойства отдельного челове­
ческого существа, его нравственные качества, совесть, целостное выражение внут­
ренней человеческой сущности, и далее — отдельное существо, в частности человека
(Срезневский, 1, с. 749—750). Характерны такие примеры древнерусского употреб­
ления этого слова: «Душа отгрии частии есть, рекше силы имать: словесное, и ярост­
ное, и желанное» (Никиф. метроп. поел. Влад. Мономаха); «Аще убо бы существа
Божия была душа, то всемъ бы одинака была; но се убо видимъ разньство, яко во
иномь мудра, во иномь же естьбуя, въдруземъ же неразумна, а въдруземъ же размыслива, и нравомь обдержащися на злое клонится, иная же на благое, иная же прав­
ду хвалящи и добрыя нравы любящи» (Пал. XTV л. 28). Таким образом, душа — это
религиознонравственная сущность отдельного человека, влитая в его тело.
К древнерусскому употреблению слова душа семантически примыкало иногда
старославянское слово существо, которое обозначало и 'бытие, существование', и
'внутреннюю сущность чего-нибудь', и 'индивидуальную природу, совокупность
свойств', и 'отдельное живое создание'. Например, в «Житии Андрея Юродивого»:
«Что есть душевное существо?.. Мыслень духъ есть» (Срезневский, 3, с. 635). И все
Владимирский-Буданов М. Ф. Обзор истории русского права, изд. 3-е. Киев; СПб., 1900. С. 365 —
366.
281
же общественному и художественному сознанию древнерусского книжного чело­
века было чуждо представление о единичной конкретной личности, об индивиду­
альности самосознания, об отдельном человеческом «я», как носителе социальных
и субъективных признаков и свойств. Соответствующих понятий и слов — вроде
наших личность, индивидуальность, индивидуум, особь — древнерусский язык не
знал. Поэтому-то, напр., в древнерусской литературе не было жанра автобиогра­
фии, повести о самом себе. Нашим же биографическим очеркам соответствовали
так называемые «Жития». В житийном произведении, так же как и во всяком дру­
гом литературном, герой изображается не как живая конкретная личность, внут­
ренне противоречивая и разнообразная, а как «представитель той или иной реко­
мендуемой добродетели», как воплощение того или иного отрицаемого цеха, как
олицетворение религиозно-нравственной или социально-политической категории.
Например, так как в «Житие Александра Невского» — это биография князя, вождя,
то исключается описание детства, отрочества и юности, всего того, что определило
духовный рост его личности до княжения. Лишь общими условными христианскими
словесными красками, церковнославянизмами рисуются добродетели его родителей:
«Сей 6*fe князь Александръ богомь рожень от отца милостилюбца и мужелюбца пакы
же кроткаго князя великого Ярослава и матери святое Федосьи». Точно так же обоб­
щенно-символические средства церковнославянского стиля используются в словес­
ном портрете Александра. На изображении идеального князя было сосредоточено все
внимание составителя сказания, и тут приемы его стиля достаточно разнообразны.
Но и тут отсутствие художественного интереса к живому конкретному образу, от­
сутствие идеи личности, индивидуального характера сказывается в том, что в «Житии
Александра Невского», в сущности, нет его прямого портретного изображения, точ­
ного описания его внешности. Отсутствует и индивидуализированная характеристика
внутреннего облика великого полководца. По своеобразному закону древнерусского
искусства положительные типы непременно обладают красивой и величественной
внешностью, отрицательные — наделены отталкивающей наружностью. Здесь наме­
чаются ясные линии соответствия между литературным и живописным искусством:
древнерусские иконописцы также создали строгий, основанный на шаблоне, иконо­
писный кодекс, нарушение которого не допускалось. Вместо индивидуального об­
раза прежде всего дается схема православного богатыря, героического князяхристианина. Но стиль портрета Александра Невского отличается некоторыми осо­
бенностями; портрет складывается из типических сравнений то абстрактного, то биб­
лейского, то исторического характера: «Възрастъ (т. е. рост) его паче (т. е. больше)
шгЬхъ челов^къ, и глась его акы труба въ народтЬ, лице его аки лице Есифа, ижеб'й
поставил его Егупетьскыи царь втораго царя въ Египте сила 6*fc его часть от силы
Самсоня; даль 6*fe ему богь премудрость Соломоню, и храбрьство же акы царя Римъскаго Еуспасьяна иже &к шгЬнил всю Подъиюдеискую землю».
Таким образом, во внешнем облике Александра Невского выделяются рост, го­
лос, лицо и сила, но они не вырисовываются, не характеризуются индивидуальны­
ми качествами или приметами. Они определяются лишь путем сопоставления их со
средней нормой (рост больше, чем у других людей) или с традиционными высоки­
ми образами (голос с трубой, красота лица с красотой Иосифа, сила с силой биб­
лейского богатыря Самсона). Во внутреннем облике Александра выделяются муд­
рость и храбрость. Они также возводятся к мировым символам, воплощающим со­
ответствующие свойства, — к образам Соломона и императора Веспасиана. По
мнению акад. А. С. Орлова, в этой манере изображения Александра отразилось
282
влияние и светской биографии его. В этом описании «чувствуется светская рука
начитанного дружинника, использовавшего «Историю Иудейской войны» Иосифа
Флавия, «Александрию», «Троянские деяния» из хроники Малалы и «Девгениево
деяние», а возможно, и исторические книги Библии» (Орлов 1937, с. 168). Однако
не надо преувеличивать дружинный колорита этом изображении.
Можно сопоставить этот стиль портрета со стилем изображения в более древнем
памятнике — в «Сказании о житии Моисея» (Кушелев-Безбородко, Памятники ста­
ринной Русск. литературы. СПб., 1862, вып. 3, с. 42): «высочество его яко тисово,
лице же его яко солнце СЛяющи, храбрьство же его яко силно»131.
Легко заметить, что и тут никаких индивидуальных примет и красок нет. Вместе с
тем этот стиль портрета, состоящий в подборе разнообразных чисто словесных мета­
фор и сравнений, можно назвать книжно-романтическим — в отличие от господ­
ствующего в древнерусской литературе народно-поэтического классического стиля
иконописного портрета, а также близкого к нему иконописного бытового стиля. Ти­
пическими примерами этого портрета могут быть такие летописные изображения
древнерусских героев — князя Романа (Ипатьевск. Летоп. 6688—1180 г.): «Князь Романь б*к возрастомъ высокъ, плечима великъ, лицемь красень и всею добродетелью
украшень...»; Дмитрия Донского (по изображению Никоновской летописи 6889—
1380): «б^аше же самь кр^покъ з^ло и мужественень, и ткломь великъ и широкъ, и
плечисть, и чревать велми, и тяжекъ собою з^ло, брадою же и власы чернь, взоромь
же дивень з*кло». Словесные памятники той эпохи дают, за отдельными исключе­
ниями, один и тот же тип внешности изображаемого героя: хороший рост, широкие
плечи или грудь, большие, ясные или грозные глаза, красивое лицо. К этим основным
чертам, повторяющимся в той или иной комбинации во всех положительных описа­
ниях, при повторяющимся в той или иной комбинации во всех положительных опи­
саниях, прибавляется еще в некоторых — цвет и форма бороды и волос, форма носа
(редко) и полнота (почти — толщина). При этом «...русская летопись по большей
части урезает и сжимает и этот скудный матерьал, сразу переходя к характеристике
духовного облика героя» (см. А. Б. Никольская, Указ. соч., с. 196).
Таким образом, в словесном портрете Александра как бы сливаются и смешива­
ются приемы церковно-житийного и дружинно-эпического стиля, но с уклоном в
сторону военно-исторических красок. Эта характеристика завершается развернутой
параллелью с римским императором Веспасианом, заимствованной из «Истории Иу­
дейской войны» Иосифа Флавия. Она эффектно заключается кратким, но вырази­
тельным выводом: «Тако же и сии князь Олександр б*к поб^жая, а не поб'йдимъ»
(Лавр. Летоп.). Или в Первой Софийской Летописи: «Тако же и сии великий князь
Александръ Ярославичь бИ; поб*Ьжая всьде, а не поб^димь николиже». Кроме этого
романтического портрета, в «Житии Александра Невского» есть и другое, чисто библейскоцерковное изображение характера, уже совсем безличное, отвлеченное и ус­
ловное. Образ Александра Невского относится к тому идеальному типу «князя бла­
га», который в Библии поэтически нарисован пророком Исайей: «О таковыхъ бо рече
Hcaia пророкъ: князь благъ въ странахъ, тихъ, цвНшшвъ, кротокъ, съм^ренъ, по об­
разу Бож1Ю есть, не внимая богатьства и не призря кровь праведничю, сироть и вдовици въ правду судяи, милостилюбецъ, благь домочадцемъ своимь и внешнимь от
странь приходящимь кормитель». Составитель жития — монах — не забыл внести в
См. также: Никольская А. Б. К вопросу о «словесном портрете» в древнерусской литературе // Сб.
ст. к 40-летию ученой деятельности ак. А. С. Орлова. Л., 1934. С. 198.
283
этот типический образ, нарисованный в Библии еврейским пророком Исайей, еще
одну характерную черту своего сословного жизнепонимания: «И умножишася дни
живота его въ вели1гЬ слав*Ь. Б'Ь бо иереелюбець и мнихолюбець, и нищая любя, ми­
трополита же и епископы чтяше и послушааше их, аки самого Христа».
4.
Слово персона и особа, вошедшие в русский язык в XVI — XVII вв., не обозна­
чали индивидуального строя и внутренних, моральных прав и склонностей челове­
ческой особи. Они выражали лишь официальное положение лица, его обществен­
ную неприкосновенность и важность. Именно с этим значением оба эти слова от­
мечены в словаре заимствований Петровской эпохи (Смирнов, Зап. влияние, с. 214,
224). Например, в комедии Петровского времени «О Сарпиде дуксе Ассириском, о
любви и верности»:
...предреченная брат1я начали завидНкти.
злобствуя и ненавидя вашу честнейшую персону
(Шляпкин. Старинн. действа, с. 4).
Слово persona собственно означало сценическую маску {persona). Но так как по
маске можно было определить характер выступающего лица, то и самое понятие
лица, характера стало выражаться этим словом. Перенесенное со сцены, в более
широком смысле persona обозначало 'лицо как воплощающее или представляющее
тот или иной тип, характер'. В «Лексиконе славеноросском» Памвы Берынды
(1653) слово лице поясняется словами персона, особа (с. 71). В «Немецколатинском и русском лексиконе» Вейсмана (1731) немецк. Person, латинск. persona
переводятся словами: «особа, лик, лице, в комедии — играющая, действующая
особа» (с. 465). В XVIII в. слово персона употреблялось еще в значении 'образ,
портрет' (Древности, 1911, 5, с. 7). В «Письмовнике» Курганова (1791, ч. 2, с. 256)
персона определяется так: «Лице, особа, ипостась, человек».
Круг употребления слова особа даже в «Словаре Академии Российской» начала
XIX в. описывается таким образом: «Говорится относительно к мущине или жен­
щине отличным знатностью рода, чина, состояния и пр. и значит то же что лице.
Особа Государя священна. Знатные особы (ел. АР 1806—1822,4.4, с. 422). Ср. у
Гоголя в «Ревизоре» (д. 5, явл. 8): «Да как же вы осмелились распечатать письмо
такой уполномоченной особы?
П о ч м е й с т е р . В том-то и штука, что он не уполномоченный и не особаЪ.
Только в словаре 1847 г. в слове особа выделено стертое, обобщенное значение
— 'каждое лицо': «За перевоз чрез реку по грошу с особы» (3, с. 86).
Необходимо заметить, что с тем же словом особа связаны термины для обозна­
чения личности в западнославянских языках: польск. osobistosc (ср. выдающаяся
личность — wybitna osobistosc, jednostka), чешек, osobnost (ср. osobity — 'индиви­
дуальный, своеобразный'). А. Брюкнер ставит в связь эти западнославянские обра­
зования с преобладающим влиянием на эти страны романо-германской цивилиза­
ции: ведь понятие persona этимологически возводится к per se — для себя (о соб^)
(A. Bruckner, с. 384).
5.
На формировании понятия личности и на истории слова личность в русском
языке не могло не отразиться «европейское мышление», смысловая система запад­
ноевропейских языков и — прежде всего — языка французского. Об истории соот-
284
ветствующих слов и понятий во французском языке можно извлечь такие сведения
из «Dictionnaire etymologique de la langue francaise, par Oscar Bloch».
Слово personne восходит к латинскому persona — 'театральная маска, персо­
наж' и — уже в классическую эпоху — 'лицо, особа, человек, личность'. В церков­
ном и юридическом языке это слово имело разнообразные применения, которые
отразились и на истории этого слова в романских языках. С XIV в. в этом слове во
французском языке развивается местоименное значение: 'некто, кто-нибудь'. От
слова personne образуется в XIII в. personnage в значении: 'церковная должность,
кюре'. Затем это слово в XV в. обрастает более широкими и отвлеченными значе­
ниями: 1) 'важная особа, важное лицо, выдающийся человек'; 2) 'особа, лицо';
3) 'действующее лицо, роль' (в пьесе).
Имя прилагательное personnel известно с XII в. как грамматический термин в
значении: 'относящийся к лицу, связанный с формами лица' (ср. латинск.
personalis', verba personalia). Кроме того, слово personnel употреблялось в юридиче­
ском и церковном языке — соответственно со значениями слова personne. Только в
конце XVII в. этот термин становится словом общего языка в значении: 'такой, что
думает только о своей особе, себялюбивый, эгоистичный'. Позднее — в XVIII в.
развивается значение: 'личный, индивидуальный'.
Как имя существительное, personnel в противоположность material — 'матери­
ал, инвентарь, оборудование, имущество, материальная часть', приобретает значе­
ние: 'личный состав, персонал'.
Ближе всего с историей русского слова личность связано франц. personnalite.
Это слово впервые зарегистрировано в памятнике 1327 г., но до XVIII столетия
употреблялось очень редко. Оно восходит к латинскому personalitas, которое вы­
ражало отвлеченное понятие к прилагательному personalis, т. е. качество лица, от­
ношение к лицу. Из этого значения последовательно — в XVIII и начале XIX в.
развиваются оттенки: 1) 'личная точка зрения'; 2) 'оскорбительные личные счеты;
нападки, намеки'; 3) 'себялюбие, эгоизм'; затем те же значения, которые свойст­
венны слову personnage. 4) 'человек, лицо, особа' и 5) 'личность, индивидуаль­
ность'.
В конце XVII в. образованы слова personnifier — 'олицетворять, персонифици­
ровать' (возникновение этого слова связывается с именем знаменитого Буало и да­
тируется 1692—1694 гг.) и отсюда в XVIII в. —personnification (это слово возво­
дится к Пирону (О. Bloch, t. 2, p. 145 5 suif.
Точно так же история слова индивидуальность связана с судьбой соответст­
вующих понятий и выражений во французском и немецком языках. Во француз­
ском языке слово individu впервые отмечено под 1242 г., т. е. около середины
XIII в. Оно заимствовано из схоластической латыни, где individuum употребля­
лось в значении: 'неделимое, то, что не может быть делимо, что не подлежит
дроблению, атом' (это значение было свойственно имени прилагательному individuus еще в древнем латинском языке). Из этого старого значения возникает
значение: 'то, что обособлено, отдельно — в противоположность видам и родам',
далее — 'всякое обособленное существо, особь', и отсюда — в фамильярной ре­
чи с XVII в. — 'неопределенное, т. е. неподводимое под определенную катего­
рию лицо, субъект', а затем в XVIII в. — 'личность, индивидуум, субъект' (там
же, 1.1, р. 382). Образование производных слов датируется такими сроками: individuel — 1490; individualiser— 1769; individualite — 1760; individualisme — 1846;
individualiste — id.
285
Общеизвестно рассуждение Лейбница о принципе индивидуальности — 1663 г.,
написанное на латинском языке: «Disputatio de principio individue». Здесь Лейбниц
выступает на защиту индивидуального, отвергая средневековое учение о том, что
универсальное имеет высшую степень реальности, чем единичное. Напротив, individuum есть — positivum (т. е. положительная сущность); понятие индивидуального
нельзя построить путем отрицания (negatio non potes producere accidentia individualia)
— положение, получившее дальнейшее развитие в учении Лейбница о монадах.
6.
Слово личность было образовано как отвлеченное существительное к имени
прилагательному личный, обозначавшему: 'принадлежащий, свойственный какомунибудь лицу'. Оно не зарегистрировано акад. И.И.Срезневским в памятниках
древнерусской письменности XI — XV вв. Но едва ли оно могло сформироваться
позднее второй половины XVII в. Можно думать, что на развитие значений этого
слова повлияли латинское persona, а позднее немецкие слова: die Personalien —
'личности, язвительности личные' (как переводилось это слово в немецко-русских
словарях XVIII в.), Personlichkeit — 'личность, самоличность' (Аделунг, Поли,
леке, 2, с. 196) и французское personne, personnage. В «Полном немецкороссийском лексиконе» Аделунга слово личность, наряду со словами самолюбие,
себялюбие и своенравие, выдвигалось для передачи немецкого die Selbatheit (ч. 2,
с. 488). Следовательно, в русском литературном языке XVIII в. нащупывалась воз­
можность связать со словом личность значение 'эгоизм, самость' Ср. другие сред­
ства выражения этого понятия: в языке кн. М. Щербатова («О повреждении нравов
в России») — самство: «...любовь к отечеству убавилась и самство и желание на­
граждений возросло» (Русск. быт, с. 315). В «Северном вестнике» (1804, ч. 1, № 1)
автор статьи о синонимах эгоист и своекорыстньй в одном из примечаний пишет:
«Недавно заметил я в одном русском сочинении слово самособие; мне кажется, что
оно весьма хорошо выражает французское существительное имя personnalisme: но
для введения онаго в употребление нужно общее согласие» (с. 38, примечание).
Употребление слова личность в русском литературном языке XVIII в. непосред­
ственно определялось его морфологическим строением.
В. К. Тредиаковский употребляет слово личность как отвлеченное существи­
тельное к прилагательному личный в значении: 'личные свойства, особенность,
свойственная какому-нибудь отдельному лицу, существу':
Весна возбудит всяку личность:
Задор у петуха, у курицы личность.
Чаще всего в это время слово личность выражало значения: 1) 'отношение од­
ного лица к другому, личное пристрастие': Никакая личность не должна быть
терпима в службе', 2) 'колкий отзыв на чей-либо счет, оскорбительный намек на
какое-нибудь определенное лицо': Не должно употреблять личности» (ел. 1847, 2,
с. 259). Ср. определение там же прилагательного личный', «Относящийся собст­
венно к одному лицу. Личные достоинства. Личная обида».
Легко найти иллюстрацию этих значений слова личность в русском литератур­
ном языке XVIII — первой половины XIX в.
А. С. Шишков в своем «Опыте словаря» устанавливает такую связь значений
между словами лице и личность: «Поелику лице человеческое есть первейшая и
главная часть тела его, того ради часть берется оное за всего человека; люди быва­
ют различных состояний, званий, достоинств, имеют разные между собою связи; а
286
потому и слово лице, приемлемое в смысле всего человека, изображает иногда те ж
самые понятия, какие относятся к самому человеку; в таком разуме говорится: Он
представляет лице судии. Я не смотрю ни на какое лице... Отсюду происходят слова
личность, то есть пристрастие наше к самому себе или к другому лицу или челове­
ку; лицеприятие, то есть прием лица в суде или ином каком деле, паче по знаком­
ству его с нами, нежели по правде и совести» (Шишков, Рассужд. о ст. и нов. слоге,
с. 245—246).
В «Путешествии из Петербурга в Москву» («Торжок») А. Н. Радищева: «Если
же называть его станет именованиями смрадными и бранными словами поносить,
как то на рынках употребительно, то сие есть личность, но язвительная и недозво­
ленная». В письме И. А. Крылова к Я. Б. Княжнину (1787—1788 гг.): «...вы можете
выписать из сих карактеров все те гнусные пороки, которые вам или вашей супруге
кажутся личностию...» (Л. Н. Майков. Историко-литературные очерки. СПб., 1895,
с. 21). В письме того же И. А. Крылова к П. А. Соймонову (1789—1790 гг.): «...я не
думаю, чтобы вы подлинно почитали личностию комедию на дурные нравы... вы
сколько меня огорчили, столько обидели г. Княжнина, который, как разумный че­
ловек, конечно, сам, увидя ее, не признает личностию на себя и не воспротивится,
чтоб она была на театре» (там же, с. 29); «...сия комедия не была и прежде личною»
(там же, с. 29).
У А. С. Пушкина в эпиграмме:
Нельзя писать: Такой-то де-старик,
Козел в очках, плюгавый клеветник,
И зол, и подл: все это будет личность.
У В. И. Даля в повести «Отец с сыном»: «Если б мы стали рассказывать, где и
как он служил и почему не ужился ни тут, ни там, то, чего доброго, это приняли бы
за личности...» (Даль 1897, 1, с. 128).
У А. А. Бестужева-Марлинского в письме к Н. А. Полевому от 1-го января 1832 г.:
«Да и кто у нас пишет? Или жители гостиных, которые раз в год прислушиваются к
языку народа в балаганах, и рады-рады, что выудят какое-нибудь пошлое выражение,
с которым носятся словно с писаною торбой. Это у них родимое пятнышко на маске.
Весь прочий язык — сметана с разных горшков: что-то кисло-сладкое, плавающее в
сыворотке бездарности, и все это посыпано свинцовым сахаром личности [т. е. едких
намеков на кого-нибудь. — В. В.] или солодковым корнем лести: прекрасное лекар­
ство от кашля, не от скуки» (Русск. вестник, 1861, март, 32, с. 318—319).
У Н. В. Гоголя в «Мертвых душах» (т. 1, гл. 9): «Достаточно сказать только, что
есть в одном городе глупый человек, это уже и личность; вдруг выскочит господин
почтенной наружности и закричит: «Ведь я тоже человек, стало быть, я тоже глуп»,
— словом, вмиг смекнет, в чем дело». У Гоголя в письме к С. П. Шевыреву от
28 февраля 1848 г.: «Разве ты не видишь, что еще и до сих пор все принимают мою
книгу за сатиру и личность, тогда как в ней нет и тени сатиры и личности...»
(Русск. писатели о лит-ре, 1, с. 318).
В этом старинном значении слово личность, чаще во множ. числе — личности,
продолжает употребляться почти до самого конца XIX в., особенно в языке людей,
принадлежащих к поколению 30—40-х годов.
В рассказе Некрасова «Без вести пропавший пиита»: «... вы узнаете, что в вашем
последнем сочинении выведены известные лица, которых сходство изумительно;
одним словом, вас обвиняют во всем том, что мы разумеем под словом л и ч н о ­
сти». В письме Некрасова кн. В. Ф. Одоевскому от 10 января 1860 г.: «Как бы я бе-
287
сился и сожалел завтра, если б прочел сегодня Филантропа и подал нашей публике,
которая ужасно наклонна всюду видеть личности, повод к разным глупым толкам».
У И. А. Гончарова в письме А. Ф. Писемскому от 4 декабря 1872 г.: «Но Вы слиш­
ком уважаете искусство и себя, чтобы уронить себя до личности и пасквиля»
(Русск. писатели о лит-ре, 1, с. 398).
Но, по-видимому, в широком употреблении в 60—70-е гг. это значение на­
чинает все более заслоняться новым значением слова личность ('лицо, чело­
век'). Например, у И. Г. Прыжова в статье «Смутное время и воры в Москов­
ском университете» (1868): «Не думая касаться ничьих личностей, по очень
простой причине, что совсем не знаем людей, о которых будем говорить...»
(Прыжов, с. 398). Ср. каламбур И. С. Тургенева, переданный Н. Златовратским
(в мемуарных очерках «Из литературных воспоминаний»): «...вместо того, что­
бы нам, романистам, пыжиться и во что бы то ни стало выдумывать "из себя"
современных героев, — взять, знаете, просто, самым добросовестным образом
биографию (а лучше, если найдется автобиография) какой-нибудь выдающейся
современной личности и на этой канве уже выводить свое художественное зда­
ние. Конечно, при условии, что из этого не выйдет "личностей"*..» (Русск. пи­
сатели о лит-ре, 1, с. 329).
Таким образом, в слове личность прежде всего выступает значение отношения к
физическому или социальному лицу. Это слово становится элементом официальноюридической и общественно-деловой терминологии с начала XVIII в. Но тогда же
— в начале XVIII в. — намечаются пути более широкого психологического ис­
пользования этого слова.
7.
Понятие личности начинает раскрываться в начале XIX в. со стороны правовой.
Личность — это гражданские права всякого отдельного человека, личное достоин­
ство особи. Личность пока еще осталась в ее родовом понятии, в ее общей и отвле­
ченной основе, одинаковой у всех людей. Все частное, своеобразное, все то, чем
один человек отличается от другого, все оригинальное — еще не связывалось с
идеей личности.
В «Записках» Н. В. Веригина (1796—1872): «В обществе людей есть три силы
или три личности: личность денежная, личность служебная и, наконец, личность
собственных достоинств. Из этих личностей самая сильная личность денежная, за
ней служебная и после всего голая личность достоинств» (Русск. старина, 1892,
окт., с. 78). В письме А. А. Бестужева-Марлинского к Ф. В. Булгарину от 21 февра­
ля 1834 г.: «...даровав мне личность гражданина и воина, он не отнял бы дарован­
ных с нею прав не только подразумеваемых, но явно выраженных» (там же, 1901,
январь — март, февраль, с. 402).
Есть основание думать, что это отвлеченное значение могло развиться и во вся­
ком случае укрепиться на почве русского официально-делового значения: 'личное
достоинство', распространившегося в конце XVIII — начале XIX в.
Ср. у Некрасова в рассказе «Без вести пропавший пиита»: «Вспомните, сударь,
что вы давича говорили: вы оскорбили мою личность]
— Личность] — сказал я в испуге, и бросился к дверям... Это слово всегда име­
ло на меня такое действие...» (Некрасов 1930, 3, с. 49).
Но в словаре 1847 (2, с. 259), отражающем русский язык первой четверти XIX в.,
это значение слова личность не отмечено.
288
8.
В литературно-книжном употреблении, не находившем отражения в толковых
словарях, недовольно широко распространенном, слово личность продолжало раз­
вивать и свои отвлеченно-философские значения: 'индивидуальные, личные свой­
ства кого-нибудь, индивидуальность, самостоятельность, самобытность (отдельно­
го существа или социальной группы)'.
Эти значения нашли себе опору в языке Карамзина. Так, в «Письмах русского
путешественника» (Мейсен, июля 13 дня) передается разговор русского путешест­
венника с немецким студентом: «Глаз, по своему образованию, не может смотреть
на себя без зеркала. Мы видим себя только в других предметах (unser Ich siehet sich
nur im Du). Чувство бытия, личность, душа, все сие существует только потому, что
вне нас не существует, по феноменам или явлениям, которые, (кажется) до нас ка­
саются...» (Карамзин 1984, с. 57 и 415 (примеч.); ср. также: А. Старчевский. Нико­
лай Михайлович Карамзин. СПб., 1849, с. 34). В предисловии ко второй части «Аонид»: «Горесть надобно означить не только общими чертами, которые, будучи
слишком обыкновенны, не могут производить сильного действия в сердце читате­
ля, но особенными, имеющими отношение к характеру и обстоятельствам поэта.
Сии-то черты, сии подробности и сия, так сказать, личность уверяют нас в истине
описаний». В предисловии к «Истории государства Российского»: «Мы все граж­
дане, в Европе и в Индии, в Мексике и в Абиссинии; личность каждого тесно свя­
зана с отечеством: любим его, ибо любим себя» (Карамзин 1903, 1, с. 14).
В переводе И. И. Мартынова «Философических уединенных прогулок» ЖанЖака Руссо (СПб., 1802, ч. 1, с. 30): «Весь находясь в настоящем, я ничего не пом­
нил; не имел никакого отдельного понятия о моей личности, ни малейшей идеи о
случившемся со мною; не знал, кто я, где я; не чувствовал ни боли, ни страха, ни
беспокойства». Ср. в «Сыне Отечества» (1825, ч. 102 «О духе поэзии XIX в.»,
с. 288): «Что наиболее отличает мечтательную Поэзию, принадлежащую эпохе на­
шей, что придает ей совершенно особые черты — так это ее личность, т. е. выра­
жение личных положений и ощущений автора, если порой она и касается до других
предметов, то это с соприкосновенной только к нему стороны» (Сиповский, ч. 1,
с. 288). У А. С. Грибоедова в его заметке «По поводу "Горя от ума"» (1824 г.?): «В
превосходном стихотворении многое должно угадывать; не вполне выраженные
мысли или чувства тем более действуют на душу читателя, что в ней, в сокровен­
ной глубине ее, скрываются те струны, которых автор едва коснулся, нередко од­
ним намеком, — но его поняли, все уже внятно, и ясно, и сильно. Для того с обеих
сторон требуется: с одной — дар, искусство; с другой — восприимчивость, внима­
ние. Но как же требовать его от толпы народа, более занятого собственной лично­
стью, нежели автором и его произведением?» (Грибоедов, 1917,3, с. 101).
В письме-доносе Я. И. Ростовцева в. кн. Николаю Павловичу о заговоре декаб­
ристов (12 декабря 1825 г.): «Не почитайте меня коварным доносчиком, не думай­
те, чтоб я был чьим-либо орудием, или действовал из подлых видов моей личности,
— нет» [т. е. моих личных выгод. — В. В.] (Русск. старина, 1889, сент., с. 634). У
П. А. Вяземского в письме А. И. Тургеневу и В. А. Жуковскому от 27 ноября
1826 г.: «Ты видишь, я все тот же литературный doctrinaire и не отступаю, что бы
ни было, от своих заповедей. Но в самом деле, надобно же в авторском звании, как
и в другом, отстаивать свою dignite, свою личность...» (Архив бр. Тургеневых, 6, 1,
с. 50). У него же в письме к тому же А. И. Тургеневу от 1 января 1829 г.: «На гу-
289
бернаторском месте весь человек на виду, и присутствие честного, образованного
человека уже есть благо, хотя и бесстрастное, но не менее того существенное. В
других отраслях, где круг и возвышеннее, но однако же ограниченнее, определен­
нее, там влияние личности слабеет (там же, с. 74—75). У А. Н. Вульфа в Дневнике
1827 г.: «Возьмите несколько человек со всех концов земли, всех степеней образо­
ванности, всех исповеданий веры, исключите их из остального мира, подчинив од­
ному образу жизни. Что выйдет? Одинакие занятия, одинакая цель жизни, радости,
печали и вообще все, что они будут чувствовать, касающееся их вех, а не одного из
них, даст им всем одну отличительную черту, один характер, общий всем, но со­
ставленный из личности каждого (таково было начало каждой народности)»
(Вульф, с. 134).
Ср. у А. С. Пушкина в замечаниях о Вяземском как журналисте («О статьях
князя Вяземского»): «Эпиграмматические же разборы его могут казаться обид­
ными самолюбию авторскому, но кн. Вяземский может смело сказать, что лич­
ность его противников никогда не была им оскорблена...». В «Дневнике»
В. К. Кюхельбекера под 17 декабря 1831 г.: «...самые предметы Байрона и Пуш­
кина малы и скудны (хотя и это дело не последнее), а главное, что они смотрят на
европейский мир, как судьи, как сатирики, как поэты-описатели: личность их нас
беспрестанно разочаровывает, — мы не можем обжиться с их героями, не можем
забыться» (Русск. старина, 1875, 13, с. 490—491). В «Русском Жилблазе» Ген.
Симоновского (ч. 2, с. 138): «Тогда-то я вспомнил слова отца: "Опытность дости­
гается собственною личностью"». У И. С. Тургенева в рецензии на перевод
«Вильгельма Телля» Шиллера (1843): «Дух {личность) переводчика веет в самом
верном переводе, и этот дух должен быть достоин сочетаться с духом им воссоз­
данного поэта» (Русск. писатели о лит-ре, с. 367). У Н. В. Гоголя в письме к
Плетневу от 4 декабря 1846 г. (о «Современнике»): «...писатель этот [Даль] более
других угодил личности моего собственного вкуса и своеобразью моих собст­
венных требований» (там же, с. 307).
У Н. И. Греча в «Записках о моей жизни»: «Составился заговор для спасения
России отрешением Павла. Участники его обратились к Александру и, представив
все бедствия, терзающие Россию и угрожающие ей в будущем, вынудили его со­
гласие на низложение императора, но с клятвенным обещанием щадить его жизнь и
личность». (Греч, Записки, с. 192).
У И. И. Лажечникова в «Ледяном доме»: «Личность его светлости с этой сторо­
ны не обезопасена; а кто не знает, что личность временщика идет впереди всего?
Не беда сделать цыганку преступницей, навалить ей на плеча два-три злодеяния!..»
(ч. 2, гл. 2). « — Милость моей государыни! — прервал с твердостию Волынской.
— Я ни от кого, кроме ее, их не принимаю. Вы изволили, конечно, призвать меня
не для оценки моей личности, и здесь нет аукциона для нее...» (там же, ч. 2, гл. 7).
«Свет! это завистливое собрание личностей, готовое оклеветать все, что только дела­
ется не для каждой из них, и поднять до небес все, что ей льстит!» (там же, ч. 3, гл. 9).
В письме В. Г. Белинского В. П. Боткину от 15—17 марта 1847 г. (о Гончарове):
«Мне кажется, что его особенность, так сказать личность, заключается в совер­
шенном отсутствии семинаризма, литературщины и литераторства, от которых не
умели и не умеют освобождаться даже гениальные русские писатели» (ср.
В. Е. Евгеньев-Максимов. Некрасов в кругу современников. Л., 1938, с. 9). У
А. Н. Островского в рецензии на повесть Е. Тур «Ошибка» (1850): «В иностранных
литературах (как нам кажется) произведения, узаконивающие оригинальность ти19*
290
па, то есть личность, стоят всегда на первом плане, а карающие личность на вто­
ром плане, и часто в тени; а у нас в России наоборот» (Островский 1924, 10, с. 503).
9.
В русском литературном языке начала XIX в. замечается колебание в формах
выражения понятия личности. С одной стороны, употребляются термины, полу­
ченные в наследство от XVIII в.: церковнославянские — существо, лицо, создание,
человек, западноевропейское — характер132.
Ср., напр., употребление слова существо у И. В. Киреевского в статье «Нечто о
характере поэзии Пушкина»: «Любимая мечта британского поэта есть существо
необыкновенное, высокое. Онегин есть существо совершенно обыкновенное и ни­
чтожное» (Киреевский, 1, с. 15—16).
В 10—20 годах понятие личности выражается также заимствованными словами
— индивидуальность, индивидуй, позже индивидуум.
В письме Н. И. Тургенева А. И. Тургеневу от 18 августа 1826 г.: «Я не вижу в
бывших обществах той важности, которую видят другие. Если были преступные
замыслы, то они принадлежали лицам, индивидуам, а не обществу» (Архив бр. Тур­
геневых, 1, с. 385). В письме его же от 23 ноября 1826 г.: «...недовольно отделены
дела общества от дел членов индивидуально, так что все замыслы индивидуов при­
писываются обществу» (там же, с. 389).
У А. И. Тургенева в письме кн. Вяземскому от 27 апреля 1833 г.: «Каждое се­
мейство, а иные думают, что и каждый individu имел свою гробницу, глубоко под
землею, с особым входом!..» (там же, с. 213).
В письме И. В. Киреевского от 14/26 марта 1830 г.: «[Гегель. — В. В.] особенно
был для меня поучителен своею индивидуальностью» (Киреевский, 1, с. 48).
В 30-х годах XIX в. для выражения понятия individuum в философском языке лю­
бомудров употребляется также калькированное слово неделимое (в 60-х годах XIX в.
— особь). Например, у Н. В. Станкевича в письме А. М. Неверову («Моя метафизи­
ка»): «Целое природы составлено из неделимых', каждое неделимое живет на основа­
нии общих законов, есть часть общей жизни природы... В каждом неделимом жизнь
эта действует независимо от него, всегда почти без его сознания и всегда без его воли,
повинуясь себе самой, своим законам, которые вечны и непреложны, следоват. состав­
ляют сущность ее. Многие неделимые не сознают себя, но жизнь, во всех их распро­
страненная, сознает себя, ибо действует целесообразно (zweckmaBsig), следовательно,
есть разумение» (Анненков, ч. 2, Переписка, с. 18; ср.: Западники 40-х годов, с. 23).
В Дневнике А. В. Никитенко под 1841 г. (28 июля): «Ныне в моде толковать о
судьбе целого, о «мировом» и т. д. Правда, мы видим, что сама судьба неделимое
приносит в жертву целому. Но это ее неисповедимая тайна. Для нас же, что это как
не соблазн и не камень преткновения? Целое есть отвлеченная идея. Не целое жи­
вет, а живут неделимые, которые одни могут страдать или не страдать. Заботьтесь
же о неделимых, а целое всегда будет, так или иначе хорошо, независимо от вашей
воли» (Русск. старина, 1889, ноябрь, с. 330). В статье «О новейших системах Мета­
физики в Германии» (Вестник Европы, 1823, июль — август): «Когда делаем от­
влечение от Я, или от сознания того или другого определенного существа; тогда деСлово характйр, как грецизм, в древнерусской письменности употреблялось в значении: 'начерта­
ние, знак написанный или вырезанный, примета'. Ср. характйрный — 'особливую примету имею­
щий' (Алексеев П., Сл., ч. 3, с. 232). В «Письмовнике» Н. Курганова: «Характер, хараюпр — знак,
достоинство, качество, чин, слово, буква» (ч. 2, с. 270).
291
лаем отвлечение от себя, как неделимого...» (с. 32). «Каким образом можно быть
уверену в предохранении себя от обмана и не ощущать существ неделимых,
особенных тогда, как думаешь ощущать бытие или жизнь всеобщую?» (с. 55).
Вся фразеология общественно-философской публицистики 30-х годов, не без
влияния немецкой идеалистической философии, как бы направлена к слову лич­
ность. Это слово предполагается, внушается даже в тех случаях, когда его нет, ко­
гда оно еще не сложилось. Вот несколько цитат из статьи студента Московского
университета Николая Сазонова (Уч. зап. Моск. унив., 1835, т. 9): «Во всех странах
Европы началось совместное изучение внутренней жизни духа и развития челове­
чества в истории, и плодом этого изучения было открытие закона последовательно­
го совершенствования человека, руководимого Божественным Промыслом. В ис­
кусстве отразилось также всюду направление психологическое и историческое...»
(Милюков, Главные течения русск. историч. мысли, с. 263). Все человечество упо­
добляется личности. «История, — писал М. Н. Погодин, — должна из всего рода
человеческого сотворить одну единицу, одного человека, и представить биографию
этого человека, через все степени его возраста» (там же, с. 330). К. Н. Лебедев в
своей работе «История» (М., 1834, с. 35) заявляет: «человечество есть человек, воля
его есть воля неделимого» (т. е. индивидуума).
В книге К. П. Зеленецкого «Опыт исследования некоторых теоретических во­
просов» (М., 1836) читаем, что «вся жизнь народа должна состоять в исключитель­
ном развитии одной из стихий человечества в известный период жизни всего по­
следнего». «Сие-то преимущественное, исключительное начало в истории народа
сообщает ему особый его характер, неделимость, национальность и отличает его
всем этим от других народов» (с. 58—59).
10.
Позже, в 20—30-х годах, значение слова личность осложняется. Оно расширя­
ется на основе синонимических терминов: неделимое, индивидуум, индивидуаль­
ность. Личность — это монада, по-своему, единственно ей свойственным образом
воспринимающая и отражающая в себе мир.
В. А. Жуковский в письме к Г. Рейтерну от 1830 г. ставит слово личность в си­
нонимическую параллель со словом индивидуальность: «Не надо подражать ни
Рафаэлю, ни Ван-Ейку, ни Мурильо; надо изучать природу... Правда, личность {ин­
дивидуальность) художника выражается всегда в его произведениях, потому что он
видит природу собственными глазами, схватывает собственною своею мыслью и
прибавляет к тому, что она дает, кроющееся в ее душе. Но эта личность будет не
что иное, как душа человеческая в душе природы; она является для нас голосом в
пустыне, который украшает и оживляет ее» (Русск. вестн. 1894, №9, с. 233;
ср.: Русск. писатели о лит-ре, 1, с. 82).
В рецензии на сборник «Сто русских литераторов» (2, 1841) по поводу «Воспо­
минаний о моем приятеле» А. С. Шишкова В. Г. Белинский высказал свою точку
зрения на роль иноязычных заимствований, доказывая их неизбежность для выра­
жения новых понятий, уже сформировавшихся в других языках. Между прочим,
Белинский писал, что нередко иностранные слова, «удерживаясь вместе с ориги­
нальными, заключают некоторый оттенок в выражении при одинаковом значении,
как слова: народность и национальность, личность и индивидуальность, природа
и натура, нрав и характер и пр.».
292
Таким образом, в русском литературном языке 20—30-х годов XIX в. начинает
формироваться новое значение слова личность (в соответствие отвлеченным поня­
тиям, развившимся в немецком философском языке: Personlichkeit, Individuality;
ср. франц. personnalite). Личность становится выражением человеческой индиви­
дуальности, отдельного человеческого «я» как носителя социальных и субъектив­
ных признаков и свойств.
Ср. у А. И. Герцена в Дневнике (под 4 мая 1844 г.): «В логике слова: Gott, Geist,
ubergreifende Subjektivitat, вовсе не значат eine bestimmte Personlichkeit, eine Individualutat; индивидуальность подчинена категории времени, она употребляет это
слово persona moralis, как дух такого-то народа, такой-то эпохи» (Западники 40-х
годов, с. 223).
М. В. Юзефович в своих воспоминаниях о Пушкине (Русск. архив, 1880, № 3)
писал: «Пушкин принадлежал к тому времени, когда началась пересадка к нам за­
падных идей о человеческой личности... Но в нашем историческом строе обосо­
биться личности было некуда и потому ей пришлось ограничиваться только внеш­
нею оболочкой. Явились у нас Онегины, Чацкие, Герои нашего времени... Явились
и более легкие проявители своей личности — подражатели Давыдовским кутящим
гусарам... Таков у нас был ход развития идей о человеческом достоинстве и о лич­
ном праве» (Пушкин в воспоминаниях, с. 475).
Идея личности занимала одно из центральных мест в идеалистической филосо­
фии начала XIX в. и в поэтике романтизма.
В 20—30-е годы XIX в. понятие личности включает в себя новые признаки.
Прежде всего личность соотносительна с представлением об обществе, народе. Тут
— поле действия своеобразной философской антиномии личностного, индивиду­
ального, неделимого и общего, общного (ср. хотя бы в работах В. Гумбольдта). С
другой стороны, понятие личности связано с представлением о внутреннем единст­
ве, неделимости и цельности отдельного существа, о его индивидуальной неповто­
римости. По мнению романтических философов и художников начала XIX в., убе­
ждение, что «раздельная индивидуальность есть только проявление условного бы­
тия духовных существ», поддерживается в нас свойственным человеческой приро­
де зародышем неугасимой жажды (Sehnsucht) цельности. «Предчувствие цельно­
сти (Totalitat) и стремление к ней дано непосредственно вместе с чувством индиви­
дуальности и усиливается по мере возрастания этой последней, так как во всяком
отдельном лице только односторонним образом развивается общая сущность (Gesammtwesen) человека»133.
По словам В. Гумбольдта, в индивидуальности лежит тайна всякого существо­
вания. «Можно говорить об индивидуальности не только человека, но и целого на­
рода, как носителя идей. Идеи могут довериться только духовной индивидуальной
силе; они не существуют сами по себе, а осуществляются в каждом отдельном ин­
дивидууме. Каждый человек — это проявленье, коренящееся в идее. Идея принима­
ет лишь форму индивидуума (чтоб в нем сотвориться)»134.
В русском литературном языке 20—30-х годов не было другого слова, более
подходящего, чем личность, — для выражения этого нового понятия.
W. von Humboldt. Uber die Verschiedenheit des menschlichen Sprachbaues. — Gesammelte Werke, Bd.
VI.S.31.
W. von Humboldt. Uber die Aufgabe des Geschichtsschreibers. — Gesammelte Werke, Bd. I, Berlin,
1841, ss. 1—29.
293
Известно, какую громадную роль понятие личности (Personlichkeii) играло в
философии Гегеля, особенно в философии права. «Воля прежде всего объективи­
рует себя в идее личности и в идее непосредственного обладания внешним объек­
том. Права личности и собственности — первая ступень развития воли. Это — сту­
пень абстрактного права» (Die Philosophic des Rechts, 34—104).
На изменение значения слова личность особенно влияла философская термино­
логия, складывавшаяся в интеллигентских кружках 30—40-х годов под влиянием
систем Фихте, Шеллинга и Гегеля. А. И. Герцен в «Былом и думах» писал о членах
кружка Станкевича: «Люди, любившие друг друга, расходились на целые недели,
не согласившись в определении "перехватывающего духа", принимали за обиды
мнения об "абсолютной личности и о ее по себе бытии"». Любопытно, что впо­
следствии Н. В. Шелгунов именно влиянию Герцена склонен был приписать вне­
дрение понятия о личности в русское общественное сознание. В своих воспомина­
ниях «Из прошлого и настоящего» он писал: «Конечно, не Писарев и не Зайцев
создали вопрос о личности', еще за много до них этот вопрос нашел в Герцене да­
ровитого исследователя и популяризатора, как в том, что он писал в России, начи­
ная с «Кто виноват?», так и в том, что он писал за границей. Мне случалось
встречать многих, теперь уже сорока и сорокапятилетних людей, которые именно
из Герцена усвоили себе теорию личности...» (Шелгунов, Воспоминания, с. 182).
Не подлежит сомнению, что понятие личности было одной из центральных идей
в мировоззрении Н. В. Станкевича. В одной из своих заметок 30-х годов он писал
против того воззрения, согласно которому провозглашается «ничтожество всего
единичного перед одною силою: одно есть — все единичности ложь и погибают в
этой истине. Все одно есть род, которого жизнь есть смерть всего живого. Было
время, когда это воззрение хотели сделать господствующим в философии и видели
что-то грандиозное в этой жизни общего, забывая, что здесь гибель личности,
следственно, и духа, и что это одно, неживущее, безличное, есть только как поня­
тие, следовательно, зарождается в лице, в духе» (Западники 40-х годов, с. 57).
В.Ф.Одоевский в «Записной книге 1829—1831 гг.» шеллингианские идеи о
двух началах человеческой природы — «индивидуальности и общности»: «... душа
равна у всех людей, но различны индивидуальные характеры, сквозь которые мы ее
видим» (Замотин, с. 404). «Каждая система, каждое произведение, взятые отдельно,
могут быть ложными или безобразными, истинными или изящными, ибо они вы­
ражают индивидуальный характер лица; но все системы вместе, все произведения
поэзии не могут быть ни истинными, ни ложными, ни изящными, ни безобразными,
— они, как творец вселенной, не имеют индивидуального характера. Оттого душа
человека (по своей общности) божественна» (там же, с. 406). Поэт, «пораженный
сильным впечатлением, должен писать тотчас, не медля, и из его темной мысли ра­
зовьются новые явления для него самого неожиданные, крывшиеся в индивидуаль­
ности его духа» (там же, с. 408). «Жизненная сила индивидуумов в обществе, как
жизненная сила ячеек в организме» (там же, с. 434). Эстетическая деятельность,
характеризующаяся вдохновением, «проникает до души непосредственно» и, спо­
собствуя «возвышению индивидуального духа», «увеличивает его самобытную дея­
тельность» (там же, с. 436).
В языке П. А. Вяземского ярко отражается эволюция значений слова личность.
Так, в ранних заметках, внесенных в «Старую записную книжку», это слово упот­
ребляется в смысле: 'личное неудовольствие, личный выпад'. Напр.: «Да у тебя,
верно, какая-нибудь личность против Крылова» (Вяземский 1878—1896, 8, с. 148).
294
Но затем слово личность обслаивается новыми значениями и оттенками. «Как еди­
ничная личность, как часть общества, он понимал обязанности по крайней мере
внешне приноравливаться к ней [власти общественного мнения]...» (там же, с. 237).
«Творения прежних писателей отзывались более или менее личностью их; слог их
было чистое зеркало, которое отражало их самих внешне и внутренне» (там же,
с. 309). «У каждого будет свой склад, своя, так сказать, физиономия; каждый вне­
сет в общее дело долю личности своей...» (там же).
Очень резко это смысловое обогащение слова личность проявляется в языке
И.В.Киреевского. В статье «Обозрение русской словесности за 1829 год» слово
личность употребляется в старинном значении: «Самые перебранки наших журна­
лов, их неприличные критики, их дикий тон, их странные личности, их вежливости
негородские, — все это было похоже на нестройные движения распеленатого ре­
бенка, движения необходимые для развития силы, для будущей красоты и здоро­
вья» (Киреевский, 1, с. 19). В это время для выражения понятия личности
И. В. Киреевский пользуется словами: индивидуальность, существо. Но уже в ста­
тье «О стихотворениях г. Языкова», относящейся к первой половине 30-х годов
(1833—1834 гг.), как бы намечается новое значение слова личность: «... критика
произведений образцовых должна быть не столько судом, сколько простым свиде­
тельством; ибо зависит от личности, и потому может быть произвольною, и осно­
вана на сочувствии, и потому должна быть пристрастною» (там же, с. 132).
В. Г. Белинский писал по поводу выхода в свет «Стихотворений Лермонтова»,
ч. 4 (СПб., 1844): «Теперь сделалось очень трудным выйти в таланты: мало таланта
формы, мало даже фантазии — нужен ум, источник идей, нужна богатая натура,
сильная личность, которая, опираясь на самую себя, могла бы властительно прико­
вать к себе взоры всех. Вот что нужно теперь, чтобы иметь право называться по­
этом. После Пушкина таким поэтом явился Лермонтов» (Белинский 1875, ч. 9,
с. 177—178).
Как известно, в мировоззрении В. Г. Белинского в самом конце 30-х годов про­
изошел перелом. Белинский осознает необходимость переустройства обществен­
ных оснований для освобождения личности «от гнусных оков неразумной действи­
тельности», от преданий и предрассудков варварских веков. Судьба субъекта, ин­
дивидуума, личности становится для него важнее судеб всего мира. В письме к
В. П. Боткину от 16 декабря 1839 г. Белинский писал: «Мир древний жил в истории
и искусстве и пускал в трагедию только царей, героев и богов, а новый мир начался
словами: «приидите ко мне все страждущие и обремененные», — и Тот, кто сказал
их, возлежал с мытарями и грешниками, Бога назвал отцом людей, а людей —
братьями друг другу. Оттого в новую трагедию вошли и плебеи и шуты, ибо героем
ее стал человек как субъективная личность (Западники 40-х годов, с. 140—141). И
далее в том же письме: «... права личного человека так же священны, как и мирово­
го гражданина, и что кто на вопль и судорожное сжатие личности смотрит высоко,
как на отпадение от общего, тот или мальчик, или эгоист, или дурак, — а мне тот и
другой, и третий равно несносны» (там же, с. 141). В письме Боткину от 4—5 ок­
тября 1840 г.: «Меня теперь всего поглотила идея достоинства человеческой лично­
сти и ее горькой участи — ужасное противоречие!» (там же, с. 155).
В письме тому же Боткину от 15 января 1841 г.: «... все общественные основания
нашего времени требуют строжайшего пересмотра и коренной перестройки... Пора
освободиться личности человеческой, и без того несчастной, от гнусных оков нера­
зумной действительности...» (там же, с. 159).
295
Ср. в письме Боткину от 27—28 июня 1841 г.: «Во мне развилась какая-то... фа­
натическая любовь к свободе и независимости человеческой личности... Личность
человеческая сделалась пунктом, на котором я боюсь сойти с ума» (там же,
с. 167—168). «Обаятелен мир древности. В его жизни зерно всего великого, благо­
родного, доблестного, потому что основа его жизни — гордость личности, непри­
косновенность личного достоинства» (там же). В письме от 8 сентября 1841 г.:
«Что мне в том, что живет общее, когда страдает личность!» (там же, с. 169).
В письме тому же В. П. Боткину от 8 марта 1847 г.: «Русская личность пока эм­
брион, но сколько широты и силы в натуре этого эмбриона, как душна и страшна
ей всякая ограниченность и узкость. Она боится их, не терпит их больше всего — и
хорошо, по моему мнению, делает, довольствуясь пока ничем, вместо того, чтобы
закабалиться в какую-нибудь дрянную односторонность. А что мы всеобъемлющи
потому, что нам нечего делать, — чем больше об этом думаю, тем больше сознаю и
убеждаюсь, что это ложь» (там же, с. 177).
Слово личность, понятно, в этой связи может обозначать и индивидуальный об­
раз коллективного субъекта.
О. Бодянский в диссертации «О народной поэзии славянских племен» писал:
«Жизнь народа имеет свою особенную физиономию, слагающуюся из его физиче­
ских и душевных свойств. Когда народ развивает в своем существовании свою лич­
ность, свою особенность, он живет самобытно, своеобразно, народно, выражает
своим бытием идею, какую предопределено ему вечным Промыслом осуществить
своею жизнию. Эта-то идея, проявление всей своеличной жизни народа, устанавли­
ваемая его религией, философией, нравами, обычаями, историей, местностью стра­
ны и ее свойствами, верованием, языком, бесчисленными житейскими условиями,
и. пр., ни в чем так ярко, сильно, чисто, прочно и совершенно не выражается, как в
словесности» (Бодянский, с. 7).
Ср. у А. С. Хомякова в статье «Мнение иностранцев о России» (1845): «Есть,
конечно, некоторые мыслители, которые, проникнув в самый смысл науки, дума­
ют, что пора и нашему мышлению освободиться; что пора нам рабствовать только
истине, а не авторитету западной личности (Хомяков 1878, 1, с. 16). У
Г. 3. Елисеева в статье «Антонович и Жуковский в "Современнике"»: «... в нем [в
романе Тургенева "Отцы и дети". — В. В.], как показывает самое его название, ни
какая индивидуальная личность не выдается за героя. Героями являются две лично­
сти собирательные — и отцы, и дети» (Антонович, Елисеев, с. 274).
11.
Основные этапы развития понятия личности, в общем, правильно намечены ис­
ториками русской общественной мысли. В статье Е. Н. Михайловой «Идея лично­
сти у Лермонтова и особенности ее художественного воплощения», время и усло­
вия формирования понятия об индивидуальности, личности раскрываются доволь­
но точно. Идея личности заявляет о себе еще в литературе XVIII в. Но ни у Ради­
щева, ни у радищевцев, которые, борясь с трактовкой человека у поэтов класси­
цизма, исходили из признания «естественных», «прирожденных» прав человека,
«не было еще полноты понимания человека в его историческом бытии, как не было
еще постановки вопроса о правах конкретной индивидуальности, — здесь был
лишь "человек вообще", взятый в его идее, как абстрактная сущность.
Поэты-радищевцы и поэты-декабристы не преодолели классицизма до конца ни
в идейном, ни в художественном отношении. Рационалистический пафос общего,
296
не дифференцированность индивидуального начала от целого, абстрактность в по­
нимании человека — все это связывало еще поэзию радищевцев и гражданскую
лирику декабризма с литературой XVIII в. и с поэтикой классицизма» (Жизнь и
творчество М. Ю. Лермонтова. М., 1941, с. 126). «Открытие человека как существа
чувственного и радующегося жизни, как нового Адама, проснувшегося среди пре­
красного, цветущего мира, совершается в русском «неоклассицизме» 10-х и 20-х
годов XIX в., в анакреонтической поэзии от Батюшкова до молодого Пушкина и
его плеяды... Уже не Человек вообще, Человек с большой буквы, возвышающийся
на пьедестале вселенной, но живой, чувствующий атом на фоне идеально облаго­
роженного, эстетизированного человеческого мира делается выразителем самоут­
верждения личности... Лишь в последующей реалистической литературе, связан­
ной прежде всего с именами Пушкина, Гоголя, зрелого Лермонтова, идея личности
в ее общественном содержании получит свое глубокое и разностороннее воплоще­
ние... Исторические условия 30-х гг. XIX в. в особенности содействовали тому, что
проблема личности стала в русской литературе тех лет формой выражения идей
общественной борьбы» (там же, с. 126—128).
Понятие личности становится центральным в мировоззрении русского интелли­
гента 30—40-х годов. Слово личность выступает как сердцевина семантической сис­
темы интеллигентского языка. С точки зрения этого понятия в 40-е годы пересматри­
ваются исторические, художественные, этические концепции. К. Д. Кавелин в 1846 г.
пишет свою знаменитую статью «Взгляд на юридический быт древней России», в ко­
торой весь русский исторический процесс рассматривается как освобождение лично­
сти из-под спуда родовых, общинных, семейных отношений. Здесь слово личность
является лейтмотивом. Кавелин выставил тезис: «... личность, сознающая, сама по
себе, свое бесконечное, безусловное достоинство, — есть необходимое условие вся­
кого духовного развития народа» (Кавелин, 1, с. 320). По Кавелину, понятие лично­
сти возникает в связи с появлением христианства. «Когда внутренний духовный мир
получил такое господство над внешним, материальным миром, тогда и человеческая
личность должна была получить великое, святое значение, которого прежде не име­
ла. В древности, о человеке, помимо определений каст, сословий, национальностей и
гражданства, не имели никакого понятия» (там же, с. 316). «Христианское начало
безусловного достоинства человека и личности, вместе с христианством, рано или
поздно, должно было перейти и в мир гражданский» (там же, с. 317). По мнению Ка­
велина, в романо-германской цивилизации раньше всего развилось «глубокое чувство
личности, но под грубыми, дикими формами» (там же, с. 318), которые постепенно
разрушаются и совершенствуются. У русско-славянских племен был иной путь раз­
вития. Долгое время «начало личности у них не существовало» (там же, с. 320). Раз­
витие нашего внутреннего быта «должно было состоять в постепенном образовании,
появлении начала личности, и след., в постепенном отрицании исключительно кров­
ного быта, в котором личность не могла существовать. Степени развития начала лич­
ности и совпадающие с ними степени упадка исключительно родственного быта оп­
ределяют периоды и эпохи русской истории» (там же, с. 321). Борьба родового и се­
мейственного, отчинного начала подготовляла почву для развития личности. «Ко­
нечно, личность, ища себе простора, часто порывала сети, которыми ее опутывали
кровные отношения. Но выход из них был бессознателен, был нарушением закона,
тяготевшего над целою жизнью» (там же, с. 347).
К XVII — XVIII вв. «древняя русская жизнь исчерпала себя вполне. Она развила
все начала, которые в ней скрывались, все типы, в которых непосредственно во-
297
площались эти начала. В строгой последовательности она провела Россию сперва
через общинный быт, потом через родовой и семейственный... Последним ее уси­
лием, венцом ее существования были первые зачатки государства и начало лично­
сти» (там же, с. 367). «В Петре Великом личность на русской почве вступила в
свои безусловные права, отрешилась от непосредственных, природных, исключи­
тельно национальных определений, победила их и подчинила себе. Вся частная
жизнь Петра, вся его государственная деятельность есть первая фаза осуществле­
ния начала личности в русской истории» (там же, с. 369). Рост начала личности
сближает Россию с Европой, которая, «развивши начало личности донельзя, во
всех его исторических тесных, исключительных определениях,... стремилась дать в
гражданском обществе простор ч е л о в е к у . . . » (там же, с. 377). На этом фоне по­
нятны и причины европейского влияния на нас в XVIII в. «Начало личности узако­
нил ось в нашей жизни. Теперь пришла его очередь действовать и развиваться. Но
как? Лицо было приготовлено древней русской историей, но только как форма,
лишенная содержания... Сделавшись независимой не через себя, а как бы извне,
вследствие исторической неизбежности, личность сначала еще не сознавала значе­
ния, которое она получила, и потому оставалась бездеятельною, в ладу с окружаю­
щею и ей не соответствовавшею средою. Но это не могло долго продолжаться. Не­
оживленная личность должна была пробудиться к действованию, почувствовать
свои силы и себя поставить безусловным мерилом всего. Впрочем, вдруг она не
могла сделаться самостоятельною, начать действовать во имя самой себя. Она была
совершенно неразвита, не имела никакого содержания. Итак, оно должно было быть
принято извне; лицо должно было начать мыслить и действовать под чужим влияни­
ем. Такое влияние было для него необходимо и благодетельно» (там же, с. 368).
Та же проблема выделения личности, индивидуума из народной общности, из
собирательной массы народа, и на той же гегельянской философской почве, но в то
же время по-иному, разрешается К. С. Аксаковым в его знаменитой диссертации
«Ломоносов в истории русской литературы и русского языка» (1846). К. С. Аксаков
применяет общие принципы диалектического развития понятий к области литера­
турного искусства и духовной культуры вообще. Закон развития гласит: «Общее,
отрицая себя как общее, являясь как необщее, принимает характер необщего —
особности (Besonderheit)...» Но далее по закону диалектического развития проис­
ходит отрицание отрицания — «...особность отрицается до единичности {Einzelnheit)...» (Аксаков К. Ломоносов в ист. русск. лит., с. 19—20). Однако в единич­
ности общее находит вновь само себя, «находит свободу своего проявления». Еди­
ное есть вместе с тем и индивидуальное, следовательно, оно носит в себе невоз­
можность повториться (там же, с. 24). «Этот путь отрицания имеет место во всех
сферах духа — всюду, где есть развитие» (там же, с. 21). Так, «Человек, как чело­
век, как общее, не существует; оно отрицает себя, как общее, переходит в сферу
особности: здесь на степени особности является он, как только ряд, собрание ин­
дивидуумов, как множество, здесь отношение чисто количественное. — В таком
определении является нам человек, как народ, как нация... здесь на степени нацио­
нальности, отрицается общее человека, и вместе он не имеет значения индивидуу­
ма, значения единого, которое является только в области единичности,..» (там же,
с. 25). Так обозначается путь от нации к индивидуальности, к личности. Это —
вместе с тем путь от народной поэзии к литературе, где царит индивидуальное на­
чало. «Из национального определения, где каждый имеет по стольку значения, по
скольку он нация, — человек вырывается, исторгает себя, отрицает особность —
298
национальность, и является как единичность, как индивидуум, значит как индиви­
дуум, и вместе с тем, как человек вообще. Только с единичностью возможно про­
явление и общего, только с индивидуумом или с значением индивидуума (как инди­
видуума) возможно в народе общее человеческое значение.... Индивидуум, отрицая
национальность, необходимо полагает ее в себе как момент, ею условливается. Пе­
риод исключительной национальности проходит, индивидуум освобождается и в то
же время освобождается человек вообще; но национальность, как необходимый
момент, не теряет своего места, а только становится, как момент вечно пребываю­
щий» (там же, с. 29). Человеку на ступени особности, человеку как нации — соот­
ветствует народная поэзия. «Здесь поэтов нет, здесь поэт — народ. Следовательно,
везде, где есть народ, есть и национальная поэзия и народные песни» (там же,
с. 28). «Здесь нет общечеловеческого содержания...; здесь нет и индивидуальной
жизни человека, не допускаемой еще той же степенью» (там же, с. 27). Но с выде­
лением индивидуальности «поэзия переходит в единичность... В области поэзии
разрушается песенная сфера; освобождается дух, наконец могущий развить всего
себя, всю глубину свою, все свое значение, и зиждет новую область, истинную об­
ласть» индивидуального творчества — литературу (там же, с. 31). «... В литературе
видим мы и общее (общечеловеческое), и национальность, и индивидуальность
произведения; в индивидуальном произведении видим мы и общее содержание, и
национальное определение, и в то же время индивидуальное значение» (там же,
с. 34). «...С пробуждением в нем [народе] индивидуальной жизни увидим и пробуж­
дение всех индивидуальных оттенков, неровностей, ошибок; разность индивидуу­
мов, освободившихся теперь, их собственная неровная деятельность, — все это...
является в сфере искусства...» (там же, с. 32).
К. С. Аксаков находит в русской истории параллелизм между развитием инди­
видуальности в общественно-политической сфере и между ростом индивидуально­
го творчества в области искусства, между прочим, в области литературы.
«В период национальности [до XVII в. — В. В.] вырабатывалось политическое те­
ло России» (там же, с. 44). В этот период национальности Россия, «пользуясь чисто
внешним образом открытиями Европы», не приняла «в себя духа, их производивше­
го. Россия оставалась в своей исключительной национальности, обезопасенная своим
могуществом». Москва была центром России и вместе с тем «центром национального
духа, ее оживлявшего» (там же, с. 45). «Должна ли была Россия вырваться из сферы
исключительной национальности, должна ли была шагнуть за эту степень и стать на
другую, высшую, где освобождается индивидуум и, вместе с освобождением индиви­
дуума, не поглощаемого уже исключительно национальною жизнию, общее стано­
вится содержанием народа?» (там же, с. 45—46). По мнению К. С. Аксакова, заро­
дыш нового индивидуального начала обозначается в Борисе Годунове. Так в народе
«пробудилась потребность индивидуума, индивидуум в нем должен был освободить­
ся. — И этот индивидуум восстал, как индивидуум, в колоссальном образе; не как
просто потребность индивидуальной жизни, разно выразившаяся, — нет, а воплощен­
ный, как один индивидуум. Этот колоссальный индивидуум — был Петр» (там же,
с. 54). В Петре обозначилось, вместе с выделением индивидуальности, отрицание на­
циональности. «Ни один народ не отваживался на такое решительное, совершенное,
строгое отрицание своей национальности, и потому ни один народ не может иметь
такого общего, всемирно-человеческого значения, как русской. Такой смысл имеет в
общем развитии Петербургский период» (там же, с. 59). Но Петр еще не мог возвести
русскую национальную поэзию на ступень литературы. «Здесь должен был восстать
299
индивидуум, поглощаемый до сих пор исключительно национальною сферою по­
эзии..; должен был возникнуть индивидуум в сфере поэзии, с именем, — автор, поэт;
должен был явиться гений, с которым совершилось бы это освобождение, гений для
нового великого момента в истории поэзии» (там же, с. 61). «Этот индивидуум, этот
гений был — Ломоносов» (там же, с. 62). По мнению Аксакова, произведения Канте­
мира не были запечатлены его личностию. «Ломоносов был... первый восставший,
как лице из этого мира национальных песен, в общем национальном характере по­
глощавших индивидуума; он был освободившийся индивидуум в поэтическом мире; с
него началась новая полная сфера поэзии, собственно так называемая литература»
(там же, с. 62).
12.
Слово личность становится особенно веским и боевым в 40-е годы. А. И. Герцен
в статье «Несколько замечаний об историческом развитии чести» (1848) писал: «У
человека вместе с сознанием развивается потребность нечто свое спасти из вихря
случайностей, поставить неприкосновенным и святым, почтить себя уважением
его, поставить его выше жизни своей. Пристально вглядываясь в длинный ряд пре­
вращений чтимого, мы увидим, что основа ему — не что иное, как чувство собст­
венного достоинства и стремление сохранить нравственную самобытность своей
личности» (Герцен 1915, 5, с. 212—213).
Ср. в показаниях Ф. М. Достоевского по делу петрашевцев (1849 г.): «И в самом
деле: зачем правому человеку опасаться за себя и за свое слово? Это значит полагать,
что законы недостаточно ограждают личность, и что можно погибнуть из-за пустого
слова, из-за неосторожной фразы» (Бельчиков, с. 78). Любопытно, что у Достоевско­
го тут же встречается употребление слова личность в старом значении: «Ценсор во
всем видит намек, заподозревает, нет ли тут какой личности, нет ли желчи, не наме­
кает ли писатель на чье-либо лицо и на какой-нибудь порядок вещей» (там же, с. 82).
У Н. А. Некрасова в письме И. С. Тургеневу от 12 авг. 1855 г. — о Гоголе: «Как
ни озлобляет против Гоголя все, что нам известно из закулисного и даже кой-что из
его печатного, а все-таки в результате это благородная и в русском мире самая гу­
манная личность...» (Некрасов 1930, 5, с. 212). У Салтыкова-Щедрина в рецензии
на Стихотворения А.Кольцова (1856): «Жгучее чувство личности, не умеренное
благотворным сознанием долга, разрывает все внешние преграды и, как вышедшая
из берегов река, потопляет, разрушает и уносит за собою все встречающееся на пу­
ти» (Салтыков-Щедрин 1905—1906, 5, с. 23). У Достоевского в романе «Унижен­
ные и оскорбленные» (1861) в речи кн. Валковского: «Не вздор — это личность,
это я сам. Все для меня, и весь мир для меня создан» (Достоевский 1956, 3, с. 276).
С. П. Шевырев в «Очерках современной русской словесности» (Москвитянин,
1848, № 1, с. 35) писал: «Вопрос о личности, ее значении и действии в нашей лите­
ратуре, есть один из деятельнейших в ней вопросов. Никогда еще так много о лич­
ности не говорили — и никогда так не вызывали ее к действию. Замечательна пе­
ремена, последовавшая даже в значении этого слова относительно к его употребле­
нию. Прежде под именем личности разумели оскорбление, наносимое лицу; в та­
ком смысле говорили: "Он сказал мне личность". Теперь разумеют под именем
личности все права человеческие лица на развитие и уважение». У И. С. Тургенева
в статье «Поэтические эскизы» (1850): «Его [Познякова] произведения вы узнаете
сразу: на них лежит печать личности (Тургенев и «Современник», с. 483).
У Н. А. Некрасова в стихотворении «Поэт и гражданин» (1856):
300
Пускай ты верен назначенью,
Но легче ль родине твоей,
Где каждый предан поклоненью
Единой личности своей?
Ср. в дневнике Н. Г. Чернышевского (от 10 декабря 1848 г.): «... жаль, очень жаль
мне было бы расстаться с Иисусом Христом, который так благ, так мил душе своею
личностью, благой и любящей человечество, и так вливает в душу мир, когда поду­
маешь о нем» (Чернышевский 1939, 1, с. 193). У И. Г. Прыжова в книге «Нищие на
святой Руси» (1862): «... личность славянского певца окружена была тем же самым
мифическим светом, как и у скандинавов» (Прыжов, с. 124). У Тургенева в «Пере­
писке» (1855): «У нас, русских, нет другой жизненной задачи, как опять-таки разра­
ботка нашей личности, и вот мы, едва возмужалые дети, уже принимаемся разраба­
тывать ее, эту нашу несчастную личность». У Достоевского в «Зимних заметках о
летних впечатлениях» (гл. 6): «... в братстве, в настоящем братстве, не отдельная лич­
ность, не Я, должна хлопотать о праве своей равноценности и равновесности со всем
остальным, а все-то это остальное должно бы было само прийти к этой требующей
права личности, к этому отдельному Я и само, без его просьбы должно бы было при­
знать его равноценным и равноправным себе, то есть всему остальному, что есть на
свете» (Достоевский 1956, 4, с. 106). Ср. здесь же: «... не только не надо быть безлич­
ностью, но именно надо стать личностью, даже гораздо в высочайшей степени, чем
та, которая теперь определилась на Западе» (там же, с. 106).
У Тургенева в статье «По поводу "Отцов и детей"» (1868—1869): «Лишь одни из­
бранники в состоянии передать потомству не только содержание, но и форму своих
мыслей и воззрений, свою личность, до которой массе, вообще говоря, нет никакого
дела. Обыкновенные индивидуумы осуждены на исчезновение в целом, на поглоще­
ние его потоком» (Тургенев 1961—1962, 10, с. 138). У Аполлона Григорьева в письме
к М. П. Погодину (1859, «Моя исповедь»): «Достаточно было Терезе по душе, как с
членом семейства, поговорить о болезни Софьи Юрьевны и о прочем, чтобы я поми­
рился с нею душевно — уже не как с типом, а как с личностью...» (Ап. Григорьев,
с. 212—213). У П. Д. Боборыкина в романе «На ущербе» (ч. 2, гл. 24): «... он... под­
смеивался над своим недавним самогрызеньем, сознавал в себе свободную и само­
стоятельную личность» (Боборыкин 1897, 5, с. 250). «Вы как будто стыдитесь на­
стоящей стадии поглощения вашей личности женщиной? — спросил Гремушин...
—... поглощение, как вы называете, моей личности держит меня в душевном
состоянии, чуждом мне, смешном, унизительном именно для меня» (там же, ч. 3,
гл. 15, с. 319). В повести того же Боборыкина «Обречена» (гл. 28): «Вам не стыдно
так говорить? Но вы — личность*.... Вы можете сейчас же, если пожелаете, рва­
нуться на волю. Вы — умница, с избранною натурой, с силой обаяния и красоты!»
(там же, 6, с. 109).
В 60-х годах слово личность наполняется новым общественно-политическим со­
держанием. Н. В. Шелгунов так писал об этом в своих «Воспоминаниях»: «А между
тем освобождение и новый суд, а потом и земские учреждения открывали очень ши­
рокий простор для новых вопросов и идей, непосредственно с ними связанных и как
бы на время заслоненных таким грандиозным делом, как освобождение. Этим новым
очередным вопросом было выяснение личности, ее положения, ее развития, ее обще­
ственного сознания и вообще ее внутреннего значения, содержания и отношения к
обществу и к общему прогрессу. До сих пор, думая о реформах и переменах в учреж­
дениях, как бы забывалось, что их на своих плечах должна вынести личность: гово-
301
рили только о новых мехах, до времени умалчивая о вине... Итак, личность, как лич­
ность, не составляла задачи «С о в р е м е н н и к а», и задача эта досталась на долю той
последующей журналистики, для которой реформы и ближайшие, связанные с ними
вопросы являлись уже чем-то прошлым. Для этой части журналистики настоящее за­
ключалось в вопросе о личности, которой теперь, как кажется, и наступила очередь
занять главное внимание общества. Любопытно, что Н. Г. Чернышевский в это же
время, когда Писарев выступил с разрешением личных вопросов в « Р у с с к о м с л о ­
ве», написал «Что д е л а т ь » — роман, специально посвященный вопросу о личном
счастье и лучшем личном устройстве жизни. Очевидно, что в новом движении его
мысли была логическая связь с предыдущим движением» (Шелгунов, Воспоминания,
с. 181—182). Ср. в тех же «Воспоминаниях» Н. В. Шелгунова: «Считая умную и раз­
витую личность основанием всякого порядочного общежития, Писарев заботится
только о ней и думает, что всякое другое понимание общественно-критических задач
не приведет ни к чему... Если у нас есть только личность, но нет общества, то как же
судить об обществе, как наблюдать за проявлениями его жизни, когда общества нет и
когда жизнь общества ни в чем не проявляется?» (там же, с. 185).
Ср. противопоставление слов особь и личность у А. Чужбинского в очерке «Са­
модуры»: «... лет тридцать назад по степным захолустьям самодурство доходило до
такого безобразия, что теперь становится решительно непонятным, как общество,
гордившееся уже Пушкиным и Грибоедовым, по наружности сходное с европей­
ским, могло терпеть в себе особей, для которых не существовали ни закон, ни при­
личие, ни уважение чужой личности» (Чужбинский, с. 73). «Большинство этих
особей... имело свою точку самодурства...» (там же, с. 79).
13.
В связи с новыми значениями, которые приобретают слова личность, лицо, на­
ходится образование прилагательного безличный и глагола обезличить. Обезли­
чить возникает не раньше 30—40-х годов XIX в. В. Г. Белинский писал: «Общее
поглощает его дух и, так сказать, обезличивает его индивидуальность» (Белинский
1914, 1,с. 109).
Обезличить первоначально имело одно значение: 'лишить индивидуальных
особенностей, отличительных свойств, сделать безличным'. Ср., напр., у
Д. И. Писарева о «Евгении Онегине»: «... жизнь старается обезличить его самого и
переработать по общей, казенной мерке весь строй его убеждений». У Марко Вовчок («Живая душа», ч. 4, 1): «Она до того была порабощена и обезличена матерью,
что не строила никаких планов освобождения». Ср. у Добролюбова в статье «Тем­
ное царство»: «[Самодурство] ведет по малой мере к обезличению людей, подверг­
шихся его влиянию». У Н. Г. Помяловского в романе «Брат и сестра» (в отрывке
«Андрей Федорыч Чебанов»): «... он получил то странное, обезличивающее воспи­
тание, которое встречается только у русских богатых и так называемых образован­
ных бар» (Помяловский 1965, 2, с. 261).
Слово безличный даже в словаре 1847 г. (1, с. 32) определяется лишь со стороны
его грамматического значения: «Употребляемый только в третьем лице. Слова:
можно, надлежит, суть глаголы безличные». Тут же приводится наречие безлично,
в котором, наряду с грамматическим значением, отмечается еще другое: «Не отно­
ся к какому-либо лицу».
Однако в русском литературном языке конца 20-х — начала 30-х годов уже
встречаются слова безличный, безличность в их современном значении. Например,
302
у В. И. Киреевского в «Обозрении русской словесности за 1829 год»: «И чем обяза­
на Ифигения [Гете. — В. В.] систематическому усилию подражания? — Неподвиж­
ностью действия и безличностью характеров, которые делают ее неспособною к
театральному представлению и совершенно несносною в немного посредственном
переводе» (Киреевский, 1, с. 37, примеч.). Ср. в Лексиконе Аделунга: «Die
Unpersonlichkeit — безъипостасность, безличность» (ч. 2, с. 741).
Другие значения в глаголе обезличить развиваются гораздо позднее. Во второй
половине XIX в. это слово входит в финансово-экономическую терминологию в зна­
чении: 'сделать таким, что может принадлежать любому, имеющему на это право'.
Например, обезличить облигации займа. На основе этого употребления в советское
время возникает новое значение: 'стать таким, за которого никто не несет индивиду­
альной ответственности'. Обезличить руководство учреждением (Ушаков, 2, с. 627).
14.
Легко заметить, что в употреблении слова личность выступают два различных
смысловых оттенка. Личность мыслится то как индивидуальность с ее внутренней
стороны, человеческое я — индивидуальное или собирательное — в качестве носи­
теля духовных свойств, то как отдельное, обособленное существо, определяемое по
индивидуальным внешним приметам. Например, у П. А. Каратыгина в «Записках»:
«Я живо помню его [Дидло. — В. В.] личность; он был среднего роста, худощавый,
рябой, с небольшой лысиной, длинный горбатый нос, серые, быстрые глаза, острый
подбородок, вся вообще его наружность была некрасива» (Каратыгин, 1, с. 54).
Сюда же примыкает смысловой оттенок: личность — 'персонаж, индивидуаль­
ный образ'. У того же П. А. Каратыгина: «... роли мои были самые неблагодарные:
это амплуа так называемых молодых людей, любовников, резонеров, холодных
придворных и тому подобных личностей без лиц» (там же, с. 414). У В. П. Боткина
в письме к И. С. Тургеневу от 10 июля 1855 г.: «Не бойся раскрыть свою душу и
стать перед читателем лицом к лицу. Брось все теоретические личности, которыми
ты любишь прикрывать себя: следуй движениям своего сердца без робости и ос­
мотрительности» (Боткин, Тургенев, с. 62).
С 50-х годов слово личность получает еще более широкое значение: 'всякий от­
дельный человек, как тип, характер; человек с точки зрения его характера, поведе­
ния, общественного положения'. В небрежном употреблении слово личность стало
синонимом слов человек, персонаж:, тип, субъект. Например, в «Воспоминаниях
Авдотьи Панаевой»: «Раз Тургенев при Достоевском описывал свою встречу в про­
винции с одной личностью, которая вообразила себя гениальным человеком, и
мастерски изобразил смешную сторону этой личности. Достоевский был бледен,
как полотно, весь дрожал и убежал, не дослушав рассказа Тургенева» (Панаева
1927, с. 199). У И. И. Железнова в «Картинах казацкой жизни» (1859): «Рядом с
Метлиным сидел Нефед Ж..., — личность диаметрально противоположная лично­
сти Метлина. Кроткий и безответный Нефед не только не колотил, как сосед его и
кум Метлин, свою жену, но, напротив, как гласит народная молва, сам жил под на­
чалом у жены, по ремешку, что называется, ходил» (Железное, 1888, 1, с. 21). У
И. Г. Прыжова в брошюре «26 московских пророков, юродивых, дур и дураков»
(1865): «Николай Иванович Мандрыга служит и читает, как священник; все допус­
каемые к этому, обыкновенно исключительные личности, очень близкие к хозяину,
умиленно слушают чтения и молятся» (Прыжов, с. 51). «Растянувшись по дороге
длинной вереницей самых разнообразных личностей, шедших попарно и кучками,
303
под вечер вся эта орда стягивалась где-нибудь у леса и раскладывала стан, чисто
цыганский» (там же, с. 53—54). У С. В. Максимова в книге «Сибирь и каторга»:
«Так как многие убийства бродяг открывались полицией и крестьяне были судимы
за это, то между ними вошло в обычай, убив бродягу, или сдирать с него кожу и
мясо, или рубить его труп на мелкие куски и потом зарывать их в разных местах,
чтоб уничтожить следы убийства и все признаки личности трупа» (I, с. 188).
У Достоевского в повести «Скверный анекдот»: «Один, какая-то невзрачная
личность в засаленном сюртуке, упал со стула, как только сел за стол, и так и оста­
вался до самого окончания ужина» (Достоевский 1956, 4, г. 38). В «Записках из
подполья»: «Передо мной стояла одна личность, с глупой улыбкой, сама хозяйка,
отчасти меня знавшая. Через минуту отворилась дверь, и вошла другая личность»
(там же, с. 205). Ср. у А. Шкляревского в повести «Отпетый» «[За прилавком]... си­
дела до наглости плутовская личность, с подстриженными в кружок волосами»
(Сочинения А. Шкляревского. М , 1871, с. 2).
15.
[Об употреблении слова личность применительно к животным].
У Н. И. Пирогова в «Дневнике старого врача»: «Животное, без сомнения, обла­
дает сознанием; оно ощущает свое бытие и свою индивидуальность {личность)', но
животное не сознает, как мы, своего чувственного сознания, и потому представле­
ние и понятие его о своей индивидуальности не так ясны и отчетливы, как у нас.
Личность животного сливается в его представлении более, чем у нас, с окружаю­
щим его миром...» (Пирогов Н., 2, с. 180). «И в каждой животной особи, кроме соз­
нания (более или менее ясного) личности, существует еще сознание племенное, а в
людях, кроме племенного я, есть еще и общечеловеческое» (там же, с. 75). У
Н. И. Пирогова слово личность иногда шутливо употребляется как синоним слова
особь: «... К концу зимы 1878 и к началу 1879 г. осталось в живых из 7 кошачьих
личностей (одной матери и шести детенышей) только одна...» (там же, с. 97). У
И. С. Тургенева в рассказе «Льгов» слово личность иронически применено к соба­
кам: «Пока наши собаки, с обычным, их породе свойственным, китайским церемо­
ниалом, снюхивались с новой для них личностью, которая, видимо, трусила, поджи­
мала хвост, закидывала уши и быстро перевертывалась всем телом, не сгибая коле­
ней и скаля зубы, незнакомец подошел к нам и чрезвычайно вежливо поклонился».
16.
Слово личность, по-видимому, под влиянием русского языка, укрепилось в юж­
нославянских языках: болгарском и сербохорватском.
Материалы по истории слова личность В. В. Виноградов собирал на протяжении многих лет. Эти
материалы, общим объемом около 3 а. л., содержат, кроме собственных наблюдений и замечаний ав­
тора, выписки из специальной литературы по философии и истории, многочисленные цитаты с упот­
реблением этого и других (синонимичных или однокоренных) слов. В. В. Виноградов предполагал
осуществить большое исследование об истории слова личность', однако он успел подготовить только
краткую публикацию «Из истории слова личность в русском языке до середины XIX в.» («Доклады и
сообщения филологического факультета МГУ», вып. I, 1946, с. 10—12), представляющую собой очень
сжатое изложение истории этого слова в виде тезисов. Настоящая публикация состоит из двух частей.
Под цифрой I приводится текст публикации 1946 года (с устранением по беловой рукописи автора тех
искажений, которые были допущены в печатном тексте). Под цифрой II публикуется основная масса
подготовительных материалов, в архиве автора представляющих собой большую папку с черновыми
записями на отдельных листках разного формата (всего 140 непронумерованных рукописных лист­
ков). В предлагаемой публикации эти рукописные материалы сгруппированы редактором тематически
20 —История слов
304
по 16 разделам, последовательность которых в основном соответствует как композиции тезисов 1946
г., так и последовательности расположения рукописных листков в папке. Публикуемые впервые под­
готовительные материалы по истории слова личность, несмотря на их фрагментарность, представля­
ют большой интерес. В них содержатся сведения об истории не только этого слова, но также и об ис­
тории целого ряда семантически (отчасти — и словообразовательно) взаимосвязанных слов: лицо, че­
ловек, существо, персона, особа, особь, характер, индивидуальность, индивидуй, неделимое (калька с
лат. individuum), безличный, обезличить.
К слову личность В. В. Виноградов обращался также в работе «Стиль прозы Лермонтова» в связи
с возникновением новых методов художественного изображения личности героя в русской художест­
венной литературе 40-х годов XIX в.:
«В 40-х годах проблема изображения личности становится лозунгом и знаменем реалистической
школы. Она связана с исканиями новых стилистических форм социально типизированного или резко
индивидуализированного выражения эмоционального и идейного мира личности. Любопытно, что из
круга сторонников психологического реализма после смерти Лермонтова враждебная критика особен­
но выделяла Герцена и Некрасова как разрушителей старого стилистического канона. "Г. Искандер
развил свой слог до чистого голословного искандеризма, как выражения его собственной личности.
Некрасов то же самое производит над русским стихом" (Шевырев, Очерки современной русской сло­
весности // Москвитянин, 1848, № 1, 40—41). Литературные искания новых методов художественного
воспроизведения личных образов обострялись напряженным интересом общества 30—40-х годов к
вопросу о роли личности в истории народа и его самосознания.
Кавелин в статье "Взгляд на юридический быт древней Руси" доказывал, что всякое "умственное и
нравственное развитие народа невозможно без развитой, самостоятельной личности". С. П. Шевырев
писал: "Вопрос о личности, ее значении и действии в нашей литературе есть один из деятельнейших в
ней вопросов. Никогда еще так много о личности не говорили — и никогда так не вызывали ее к дей­
ствию. Замечательна перемена, последовавшая даже в значении этого слова относительно к его упот­
реблению. Прежде под именем личности разумели оскорбление, наносимое лицу; в таком смысле го­
ворили: "он сказал мне личность". Теперь разумеют под именем личности все права человеческого
лица на развитие и уважение" (Шевырев, указ. соч., с. 35). "Из самой себя хочет современная лич­
ность почерпнуть всю жизнь, все содержание, все воззрение на мир, даже самый язык" (там же, с. 40).
"Выбранные места из переписки с друзьями" Н. В. Гоголя наводили на те же мысли о самосозна­
нии личности: "Не снискал ли Гоголь некоторого права на то, чтобы перед Россией сознать свою лич­
ность и говорить от ее имени?.. Кто же может обвинить его в гордости, когда он лицо свое употреб­
ляет оружием к обнаружению тех истин, которые глубоко сознал в себе и выстрадал в жизни? У нас
много толкуют теперь о личности, о необходимости развивать и сознавать ее, о том, что личность
была условием и двигателем успехов западного просвещения, о том, что недостаток ее сознания по­
служил нам во вред — и те же самые люди, с такими развитыми понятиями о личности, готовы попи­
рать и топтать в прах такую личность, как Гоголева" (там же, Критика, с. 6).
Таким образом, Лермонтов в "Журнале Печорина" разрешает одну из труднейших художествен­
ных и общественно-политических задач, стоящих перед русской интеллигенцией 30—40-х годов; он
аналитически, в новых формах реалистического искусства раскрывает внутреннюю организацию лич­
ности современного человека.
"Эготизм Лермонтова, употребляя термин Стендаля, открыл для русской литературы новые пути...
После Лермонтова нельзя было создавать характер действующего лица иначе, чем во всей сложности
и противоречивости непосредственной душевной жизни. Лермонтов начал новую эпоху, за ним пой­
дет Лев Толстой, творчество которого также основывается на записных книжках и дневниках и конча­
ется исповедью" (К. Локс. Проза Лермонтова // «Литературная учеба», 1938, № 8).
По характерному отзыву В. Д. Спасовича, "Герой нашего времени" представляется "анатомическим
препаратом одного только сердца, одним из тех documents humains, о которых хлопочет новейший фран­
цузский натурализм" (В. Спасович, Сочинения, 2, 397). "Я взвешиваю, — говорил Печорин, — записы­
ваю свои собственные страсти и поступки с строгим любопытством, но без участия".
Лермонтов произвел решительный переворот в области художественного изображения душевной
жизни. После Лермонтова пушкинская манера начинает казаться "голой". Л. Толстой в 50-х годах пи­
сал (в своем дневнике 31 октября 1853) о "Капитанской дочке" Пушкина: "Теперь уже проза Пушкина
стара — не слогом — но манерой изложения. Теперь справедливо — в новом направлении интерес
подробностей чувства заменяет интерес самых событий. Повести Пушкина голы как-то" (Литератур­
ное наследство, т. 4 3 - ^ 4 . «М. Ю. Лермонтов. I». M., АН СССР, 1941, с. 589—590)».
В архиве В. В. Виноградова сохранился машинописный экземпляр неопубликованной статьи по­
койного проф. А. В. Кокорева «Из истории русского литературного языка первых десятилетий
305
XVIII века (Материалы к истории слова личность)», которая, как явствует из сопровождающей этот
текст записки автора, была передана В. В. Виноградову для ознакомления.
Мы сочли необходимым опубликовать эту статью в настоящем комментарии. — В. Л.
А. В. Кокорев.
ИЗ ИСТОРИИ РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА
ПЕРВЫХ ДЕСЯТИЛЕТИЙ ХУШ века.
[Материалы к истории слова «личность»].
Борьба за освобождение человека от религиозно-церковного, домостроевского гнета, начиная с
петровского времени, захватила внимание передовых слоев русского общества, хотя и проходила в
сложной противоречивой социально-политической обстановке — в рамках феодально-крепостнического
государства.
Новые взгляды на человеческую индивидуальность, на человеческую особь требовали нового, со­
ответствующего по своей емкости, так сказать, широте и глубине, слова. И такое слово было найдено.
И слово это было личность.
Проблема изучения истории слова личность в русском языке впервые поставлена и разрешена
акад. В. В. Виноградовым, им определен методологический путь исследования — история слова лич­
ность должна быть тесно увязана с общественно-политическим развитием русского общества, с про­
цессом формирования личности; выдвинуты основные положения, из каких исходить при изучении
истории слова личность; намечен широкий план исследований.
Статья акад. В. В. Виноградова послужила поводом для нашей работы: мы ставим своей задачей
дать ряд конкретных материалов, касающихся истории слова личность до 40-х годов XVIII столетия.
В Древней Руси не было полного представления о личности человеческой в нашем нынешнем смысле
слова (отдельное человеческое «я», индивидуальность), и потому не было соответствующего слова. Од­
нако, было бы ошибкой полагать, что в древнерусском обществе отсутствовали представления о тех при­
знаках, свойствах, которые впоследствии вошли в состав понятия, выраженного словом личность.
Акад. Виноградов прав, когда замечает: «Признаки личности (например, единичность, обособленность
или отдельность, последовательность характера, осознаваемая на основе тех или иных примет, сконцен­
трированность или мотивированность поступков и т. д.) были живы, очевидны и для сознания древнерус­
ского человека» (с. 10). Различные отношения летописцев Нестора и Сильвестра к современным им по­
литическим деятелям (Из'яслав, Святополк, Всеволод, Владимир Мономах) говорят о них, «как носите­
лях социальных и субъективных свойств». Отношение их к указанным выше князьям определялось их
индивидуальностью, политическими взглядами, убеждениями, патриотическими чувствами, бытовыми
связями и т. д. «Призыв русских князей», автором «Слова» «к единению», резкая критика антигосударст­
венного поведения князей, страстный патриотизм, вылившийся в плач, стон, рыдание, лиризм, проходя­
щий чрез все «Слово», рисуют гениального автора как человека с высоко развитым чувством самосозна­
ния. Автор «Моления» Даниил смело, решительно ставит вопрос о ценности человеческой особи в обще­
стве независимо от происхождения, имущественного положения, — все «Моление» написано от первого
лица. Письма Грозного, Курбского, житие протопопа Аввакума говорят об авторах их, как о ярких носи­
телях определенных и индивидуальных свойств. Не случайно Грозный, Курбский, Аввакум широко поль­
зовались жанрами автобиографического характера (письмо, послание, житие).
Для обозначения свойств, признаков, касающихся человеческой особи в древнерусском языке
употреблялись различные слова: а) личие — Вештьнааго личья чьсть нес (Срезневский, 2, с. 33).
б) лице — 'лице, persona': «Ноужьная лиця» «Епископи стыдящеся лиць сильных» (там же, с. 31);
в) людин — 'человек': «Николи жслюдина обидети» (там же, с. 94);
г) человек — 'человек как член общества': «Аже будеть иномоу человекоу с тымь человеком речь,
то общий соуд» (там же, 3, с. 1493);
д) собьство — 'природа, совокупность личных свойств': «трии желичеса и три собьства»;
собьство — 'личное существование': «собьство имеет дух» (там же, с. 456—457);
е) сам — местоимение, заменяющее имя и личное местоимение или присоединяющееся к ним для
указания самостоятельности действия: — «Мужа бо мудра посылай, и мало ему кажи, а безумного по­
сылай, и сам не ленися по нем итти» («Слово Даниила Заточника»);
ж) целый ряд слов, составленных при помощи местоимения сам, указывали на отдельные черты
личности человека, напр., самолюбие, самомнением и др. (Срезневский, с. 251).
С древнейшей поры употреблялось в русском языке и прилагательное личьный и лицьный для обо­
значения наружного облика человека: «красота личная» (там же, 3, дополнения, с. 85—86).
20*
306
Вместе с тем целый ряд прилагательных и наречий, образованных при посредстве слова личный,
указывали на те или иные качества человеческой особи. Срезневский, пользуясь памятником XIV ве­
ка, дает такие примеры: — дволичъный — 'двуличный, двоедушный', «Человек насилье творя, крадя и
лихоимствуя, но и пакы милуя нищая, то и се дволично есть». Пал. XIV века. Зав. Асир. 133. «Не буде­
те дволичны благостию и злобою» т. ж. 133. Ср. также дводушъный — 'двоедушный, двуличный' —
«Мужь бо дводушен не совершен во всех путех его» [Ефр. Сир. 1377 г. л. 35] (Срезневский, 3, допол­
нения, с. 85—86). Эти примеры показывают, что уже в XIV веке наши предки подходили к словесным
обозначениям целого ряда представлений о различных свойствах человеческой личности.
Первую попытку дать слово, обобщающее отдельные свойства человеческой индивидуальности,
можно видеть в слове самость, встречающемся в рукописной «логике», дошедшей до нас в списках
XV, XVI, XVII века135. Однако, слово это не привилось, распространения не получило. В XVI — XVII
веках и особенно в первых десятилетиях XVIII века в русской письменности получают распростране­
ние для обозначения человеческой особи слова персона и особа. Первое из них пришло к нам, вероят­
но, из Польши, что касается второго, то происхождение его лингвисты обычно считают неясным.
В русском языке издревле употреблялось прилагательное особьный — 'отдельный, особый, част­
ный' (Срезневский, 2, с. 733), от которого и произошло слово особа, однако, и в польском языке из­
давна существовали слова osobny — 'частный', osoba — 'особа, лице'. В XVI — XVII веках слово осо­
ба употреблялось в узком смысле — им определялось лицо высокого служебного положения или
знатного происхождения. В грамоте польского короля Сигизмунда, посланной им в августе 1535 года
«до панов рад их милости Великого княжества о забежании небеспечностям панства его королевской
милости од люду Московского», говорится: «... штобы ваша милость сами особами своими с местца ся
рушили и до Крева потягнули»136 или в той же грамоте: «... наилепей будет видети бо коли ваша ми­
лость сами особами своими у Минску ся положыше»137. В актах Литовской метрики о князе Курбском
читаем: «...водле обычаю костела закону греческого приняла вызволенее от князя Курпского
з'малженства перед особами певными духовными»138.
В древнерусских литературных памятниках слово особа тоже применялось к лицам выдающимся,
необыкновенным: «и особ сущих святых... приемлю и почитаю»139.
Идеологи высших слоев населения словом особа стремились и в языке выделять лиц привилегиро­
ванных из общей людской массы — над сплошной массой возвышались «особенные», наиболее «цен­
ные», лучшие люди, например:
а) «особа его была известна», «посольство состояло из следующих особ», «ненавистники особы и
царствования его», «знатные особы», «высшая особа», «духовные особы», «чиновные особы»™0;
б) «духовные особы141;
в) «знатные и благородные особы», «принцы и знатные особы», «благородные особы», «особа, вы­
сочайшая чином и породою», «священные особы государей», «высокие особы»142;
г) «особа резиданта», «мое почтение к вашей достойнейшей особе»143, «придворные и знатные
особы», «знатнейшие особы», «от прочих коронованных особ»™4;
д) «за что вашу во свете прославлю особу» (Петр к Магилене)145;
135
А. И. Соболевский. Переводная литература Московской Руси XIV — XVII веков // Сб. ОРЯС АН,
1903. С. 401—408.
136
Русская Вивлиофика. М., 1883, т. 1. С. 124.
137
Тамже, С. 125.
138
Устрялов Н. Сказания кн. Курбского. СПб., 1868. С. 409.
139
Книга степенная, ч. 2, в Москве, 1175, С. 42. Юрий Крижанич часто пользуется словом особа при
именовании высоких по своему положению лиц: владетельских особ (Крижанич Ю. Русское государ­
ство в половине XVII в., изд. П. Безсонова, ч. 1. М., 1860, С. 304, 405), духовных особ (там же, ч. 2,
С. 65); в отдельных случаях слово особа Крижаничем употребляется и в более широком значении:
«всех церковного и иноческого ряда особ» (там же, ч. 2, С. 65). Обращает на себя внимание встречающее­
ся у Крижанича прилагательное особуйный — 'личный, частный' (там же, ч. 1, С. 121,270,313,403).
140
Рассказы Нартова о Петре Великом // Сб. ОРЯС АН, 52, 1891, С. 4, 11, 14, 20, 37, 58, 71 ? 72, 97.
141
Древняя Российская Вивлиофика. ч. 8. С. 332.
142
Истинная политика знатн. и благородн. особ, перев. В. Тредьяков' кто, СПб., 1735. С. 3, 62, 79, 35,42,61.
143
143 Переписка Кантемира, 1732—44 гг. // Сб. ОРЯС АН, 73, 1903. С. 16, 47, 103.
144
Кантемир. Сочинения, т. 2, СПб., 1868. С. 147, 188, 284.
307
С другой стороны мы видим, что слово особа в 20—30-х гг. XVIII в. начинает, так сказать, демократизи­
роваться, применяться расширительно, появляются тенденции к замене им слов человек, лицо, например:
а) «некоторые особы»146, «какие-нибудь особы»*41, «приходящие особы»*4*, «малые особы»**9;
б) «поместил себя частной особой», «благоразумные особы», «достойные особы», «искуснейшие в
государстве особы», «рассудительные особы», «разумные особы», «великодушные особы»*50;
в) «живет безвыходно одна особа всегда в горе