Annotation Бывший снайпер-афганец, он же бывший зэк по кличке Жиган, а ныне бизнесмен Константин Панфилов, даже не предполагал, что он встанет на пути наркодельцов, уголовников и «азербайджанской мафии». Эти люди понимают лишь один язык — язык силы, но им-то Жиган владеет хорошо. Тяжко только то, что в числе его врагов оказались и бывшие однополчане. Но Жиган не привык отступать... Сергей Зверев Глава 1 Глава 2 Глава 3 Глава 4 Глава 5 Глава 6 Глава 7 Глава 8 Глава 9 Глава 10 Глава 11 Глава 12 Глава 13 Глава 14 Глава 15 Глава 16 Глава 17 Глава 18 Глава 19 Глава 20 Глава 21 Глава 22 Глава 23 Глава 24 Глава 25 Глава 26 Глава 27 Глава 28 Сергей Зверев Жиган: жестокость и воля Глава 1 Стрельцов вспомнил, как пуля вырвала заднюю часть черепа его напарника, как сгусток алой крови и серого мозгового вещества выпал из раны на асфальт, и ощутил неудержимый позыв к рвоте. Его раз за разом выворачивало наизнанку, а Жиган, лежавший рядом, вспоминал, как с ним было то же самое, когда он зарезал человека ножом… В первый раз вид близкой смерти вызывает рвоту у всех, но потом некоторые привыкают… * Что может быть лучше теплого июньского дождя? Вышедшая из-за леса темная туча ненадолго застыла над Московской кольцевой автодорогой в том месте, где она пересекается с Боровским шоссе возле Рассказовки. Вначале на землю просыпалось несколько крупных капель, затем полило так, что казалось, над головой лопнул дырявый мешок с горохом. Спустя несколько минут темная лента шоссе сверкала, как зеркало. Двое сотрудников патрульно-постовой службы областной госавтоинспекции капитан Костенко и младший лейтенант Стрельцов укрылись от дождя в машине. Желто-синие «Жигули» с эмблемой ГАИ стояли на обочине шоссе. Капитан Костенко, грузный высокий мужчина лет сорока с густыми пшеничными усами, свисавшими до самого подбородка, неуютно ерзал в тесном кресле «Жигулей». В очередной раз глянув на циферблат наручных часов, он обратился к своему молодому подчиненному: — Ну шо там, Стрельцов? В его речи слышался явный украинский акцент, из-за которого многие сослуживцы беззлобно подшучивали над капитаном. В свое время в поисках лучшей доли уроженец Черниговской области Михаил Костенко приехал в Москву и поступил на службу в органы внутренних дел. Он принадлежал к той породе людей, которых принято называть одним словом — служака. Костенко начинал службу сержантом и вопреки скептическим ожиданиям коллег смог закончить высшую школу милиции и получить офицерские погоны. — Не похоже, чтобы быстро кончилось, — выглянув в окно и пожав плечами, ответил Стрельцов. — От же холера, — ругнулся Костенко, — як же мне на дожди стоять? — Может быть, опоздают? — с надеждой спросил Стрельцов. — Не, эти не опаздывают. От же служба наша неблагодарная. Младший лейтенант Стрельцов шел по тому же пути, что и его старший коллега. Два года назад он отслужил срочную во внутренних войсках и по рекомендации не кого-нибудь, а самого командира полка был направлен в высшую школу милиции. Получив на погоны первую офицерскую звездочку, Стрельцов перевелся на заочное отделение и поступил на службу в московскую областную госавтоинспекцию. Сейчас вместе с Костенко он ожидал проезда правительственного кортежа. — Восемь двадцать пять, — уныло заключил Костенко, — пора выходить. — Так ведь дождь еще не кончился, товарищ капитан. — Сам бачу, шо не кончився. А шо зробишь? — Может, еще пару минут подождем? — Не, Стрельцов, выходь. С явным сожалением младший лейтенант нахлобучил фуражку, до того лежавшую у него на колене, взял в руки полосатый жезл и вышел из патрульных «Жигулей» под дождь. Следом за ним, кряхтя и сопя, выбрался Костенко. Крупные капли дождя забарабанили по фуражкам. Недовольно глядя на проезжающие мимо машины, водители которых с опаской косились в сторону желто-синих «Жигулей», Костенко поправил униформу и повел плечами. — Тормози, Стрельцов. Младший лейтенант замахал жезлом, принуждая недовольных дачников остановиться на обочине. Дождь прекратился так же внезапно, как и начался. Костенко тут же повеселел. — Слава тебе, Господи, — выдохнул он. — А вы боялись, товарищ капитан! — обрадованно воскликнул младший лейтенант Стрельцов. — Все как по заказу. — Точно, — улыбаясь, кивнул Костенко. Стрельцов шумно вдохнул воздух. — Хорошо-то как. Если б не эти вонючие фуры… И куда они с самого утра прут? — Это ще сезон не начался, а вот через месяц будут круглые сутки переть. — Все-то вы знаете, товарищ капитан, — не без ехидцы заметил Стрельцов, — везде-то вы побывали. Костенко не относился к категории людей, знакомых с юмором и иронией. Он никогда не слышал анекдот про барина, которому такие слова сказал слуга в ответ на замечание о том, что в сарае «темно, как у негра в жопе». — У меня опыт побогаче, — надувшись от осознания собственной значимости и важности предстоящего момента, ответил Костенко. Со стороны шоссе раздался завывающий звук сирены. — Едут. Перекрыв движение с обеих сторон, гаишники пропустили цепочку машин, сзади и спереди сопровождаемых черными «Волгами» с мигалками и сиренами. Собственно кортеж состоял из нескольких длинных, как крокодилы, лимузинов с затемненными стеклами. Завидев их, капитан Костенко вытянулся во фронт и приложил руку к фуражке. Стрельцов без особого энтузиазма последовал его примеру. Как только машины проехали, нормальное движение на шоссе возобновилось. Костенко с облегчением залез в автомобиль, отрапортовал по рации о прохождении кортежа, снял фуражку и вытер крупные капли пота, выступившие на лбу. Усевшийся рядом с ним Стрельцов с легкой насмешкой спросил: — А что вы так переживаете, товарищ капитан? Поди ж не в первый раз? — Молодой ты еще, — наставительно сказал Костенко, — не Понимаешь. Там же важные люди сидять, члены политбюро. Если с ними шо случится, тебя из офицеров так попрут… До конца жизни рядовым останешься. Стрельцов пожал плечами. — Хорошо хоть не расстреляют. Сейчас же девяносто первый год, а не тридцать седьмой, — он глянул в окно. — Гляньте-ка, товарищ капитан, какое солнце. Сейчас все подсохнет — и дождя как не бывало. Вот мы тут сидим, коптимся, а кто-то на рыбалочке балдеет. Завидую я вам, товарищ капитан, со следующей недели в отпуск. — Точно, — осклабился Костенко, — еще два дня — и домой поеду, к маме, на Черниговщину. У нас там такие места. Ты, Стрельцов, на Украине бывал? — Один раз в детстве с родителями в Крым ездили. — Не, Крым — то не Украина. От у нас — Украина. — Товарищ капитан, — неожиданно переводя разговор на другую тему, сказал младший лейтенант Стрельцов, — а что это они так часто ездить стали? — Як часто? — недоуменно откликнулся капитан. — Ездют як положено. — Нет, не скажите. Каждый день по три раза туда-сюда. Войны же вроде нет. — То не наше дело. Ездют — значит, надо. — Может, заболел кто? — Кто, Горбачев? — искренне расхохотался капитан. — Дак вин же здоров, як той бычок. Он продолжал смеяться, хлопая себя руками по ляжкам и даже не замечая, что скаламбурил. — А хоть бы и Горбачев, что он вечный, что ли? За три года их сколько гикнулось? Сначала Брежнев, потом Андропов, потом Черненко. — Дык яны ж старыя были. — Горбачев тоже не молодой, ему уже скоро шестьдесят стукнет. — Эх, молодой ты еще, Стрельцов, — Костенко покровительственно похлопал младшего лейтенанта по плечу, — ще не разумеешь, що шестьдесят лет для мужика — самое то. — Какое ж то, если в шестьдесят на пенсию отправляют? — фыркнул Стрельцов. — Вин же Горбачев, кто ж яго на пенсию отправит? То ж самый главный человек в стране. — А хрен его знает. — Не знаешь, так не говори. Такого не бывало, шоб Генерального секретаря — и на пенсию в шестьдесят. Буде скрыпеть, пакуль не загнется. И нихто не гаукнет, а гаукнет — Райка яму быстро пасть захлопнет. Та ще баба… Мужик у ней в руках, як это… в ежовых рукавицах. — Это вы правильно заметили, товарищ капитан, — согласился Стрельцов. — Знаете, кто-то даже шутку придумал на эту тему. — Яку шутку? — Что означает: КПСС — мир? — Шо? — Кто правит Советским Союзом — Миша и Рая. — От же свистуны, — снова засмеялся Костенко. — Як ты говоришь — хто правит Советским Союзом? Ну дают. Это хто ж такое придумал? — Народ, кто же еще. — От народ у нас, над всем смеюца. Моя б воля, я б яго… Костенко красноречиво сжал ладонь, поросшую рыжими волосами, и потряс кулаком перед лобовым стеклом «Жигулей». — Я б гэты народ, як Райка Мишку. Водитель проезжающего навстречу дохленького «Москвича», увидев протянутый в его сторону здоровенный кулачище, испуганно втянул голову в плечи и сбавил скорость. Костенко махнул ему рукой. — Проезжай. После этого капитан с удовлетворенным видом повернулся к своему молодому собеседнику. — Видал? Только кулак и понимают, едрить их у мать. А ты говоришь — жалко, што сейчас не тридцать седьмой год. Распустились кооператоры хреновы. Стрельцов вытащил из кармана сигарету, щелкнул зажигалкой. — Да не особенно их сейчас кулаком напугаешь. Свободы понюхали. — А шо свобода? Тэ ж мне запах, — презрительно скривился Костенко. — Дай-ка мне цигарку. Выкурив по сигарете, поругав распущенный народ, кооператоров, демократов и Горбачева, гаишники отвели душу. — Ну шо, Стрельцов, — капитан стукнул здоровенной пятерней по плечу своего напарника, — трэба грошы для сямьи заробляць? Где наш радар? — Вон лежит, — Стрельцов покосился на заднее сиденье. — Где ж ему быть? — Давай-ка махнем на трассу. Будем ловить нарушителей скоростного режима. * Стрельцов подал радар капитану, а сам вышел на обочину сверкающего после утреннего дождя шоссе. Костенко выставил радар в открытое окно желто-синих «Жигулей» и стал примериваться к проезжающим машинам. Одного явного нарушителя на белом «Запорожце» он пропустил, чем вызвал явное недоумение младшего лейтенанта. — Товарищ капитан, он же под сто прет, не меньше. — А шо с него взять? У яго в кармане два рубля, и це деревянные. Глянь-ка лучше на ту фуру, якая прець из Москвы. Навстречу патрулю мчался черный «КамАЗ» с длинным полуприцепом-фурой, давно не видевшим мойки. — Тормози, — сказал капитан. Водитель «КамАЗа», заметив слева на обочине гаишников, и сам начал сбрасывать скорость, но было уже поздно. Младший лейтенант Стрельцов решительно взмахнул полосатым жезлом, указывая водителю на обочину напротив патрульной автомашины. Шумно заскрипев тормозами, грузовик остановился в указанном месте. Стрельцов не торопясь пропустил встречный автомобиль, после чего направился к водителю «КамАЗа», который распахнул двери кабины. — Младший лейтенант Стрельцов, — гаишник небрежно приложил руку с жезлом к фуражке. — Ваши документы. Водитель, невысокий чернявый тип с плохо выбритым лицом и взлохмаченными волосами, облизнул губы и зачем-то обернулся к пассажирскому креслу. Там сидел высокий широкоплечий мужчина с грубым, словно вырубленным из дерева лицом. Проведя рукой по коротко подстриженным волосам, он едва заметно кивнул. Эта немая сценка должна была сразу насторожить Стрельцова, но он даже не смотрел в кабину. Водитель вынул из бардачка удостоверение и свернутую вчетверо бумажку, протянул их гаишнику. — А в чем дело, командир? — произнес он нараспев. В его голосе явно слышались блатные интонации. — Правила нарушаем, гражданин… — Стрельцов развернул удостоверение, — Самарин. — Да ты че, командир, — Самарин заерзал в водительском кресле, то и дело оглядываясь на своего спутника. — Чего я нарушил-то? Стрельцов, еще не испорченный долгими годами службы в милиции, сурово глянул на водителя «КамАЗа». — Во-первых, не «ты», а «вы», — с металлом в голосе сказал он. — А во-вторых, не «командир», а младший лейтенант. Вы превысили скорость. Вам на трассе сколько разрешено? Семьдесят. А вы сколько ехали? — Семьдесят, — не моргнув глазом, заявил Самарин. — Да? — скептически хмыкнул Стрельцов, перебирая документы. — Пройдемте-ка со мной. — Командир, а может, так договоримся? Я тороплюсь, продукты у меня скоропортящиеся. Понимаешь? — закричал вслед удаляющемуся гаишнику водитель. Но Стрельцов уже перешел на другую сторону шоссе и отдал документы капитану. Водитель выпрыгнул из кабины, захлопнул за собой дверцу и, сунув руки в карманы замызганных пузырящихся брюк, подошел к милицейским «Жигулям». — Гражданин начальник, — обратился он к Костенко, — тут младший лейтенант говорит, что я скорость превысил. Его вызывающий тон стал виновато-заискивающим. — Правильно говорит младший лейтенант. Дывись сюды. — Чего? — Гляди, говорю, сюда. Костенко, не выходя из машины, показал шоферу дисплей радара, на котором отсвечивало красными цифрами трехзначное число. — Да не может быть! — воскликнул шофер. — Можеть, можеть, — засмеялся Костенко, — цей агрегат не врет. Ты мне вот шо скажи, як твое корыто на такой скорости не развалилось? — Не знаю, гражданин начальник. — Шо ты усе начальник да начальник? В погонах разбираешься? — Разбираюсь. — Ну так хто я? — Товарищ капитан. — Вот так и говори — товарищ капитан. — Привычка, гражданин… товарищ капитан. Костенко пропустил эти слова водителя мимо ушей. — Груженый? — Ага. — Шо у тебя в кузове? — Клубника, товарищ капитан, — Самарин нервно облизнул губы. — Якая такая клубника? Рано ж еще. — Польская, товарищ капитан. — Клубника — это добре, — протянул Костенко, — моя женка клубнику любит. Несмотря на такой явный намек, шофер «КамАЗа» не торопился выполнить пожелание капитана Костенко. — Может, я лучше штраф заплачу, товарищ капитан? — переминался он с ноги на ногу. — И штраф заплотишь, это само собой. А вообще, — гаишник посмотрел в водительское удостоверение, — Самарин, нравятся мне твои права. Надо, наверное, их себе оставить. — За что, товарищ капитан? — взмолился водитель. — Я же только скорость превысил. — А на сколько ты ее превысил? Знаешь, шо за такое нарушение положено прав лишать? — Я заплачу сколько надо, товарищ капитан. Только права не отбирайте. С копейки живу, без прав мне никак. Костенко повертел в руках «корочки», отложил их в сторону, чмокнул языком. — Шо, ты говоришь, у тебя у фуре? — Да я бы с удовольствием, товарищ капитан, только клубника не моя. Из кооператива одного. — Шо тебе важней — кооперативная клубника или свои «корки» назад забрать? Самарин оглянулся. — Я щас, товарищ капитан. Я только спрошу. Там сопровождающий из кооператива сидит. — Ага, спытай своего сопровождающего, — насмешливо протянул Костенко, похлопывая «корочками» водительского удостоверения по колену. Шофер пулей метнулся к грузовику, забрался в кабину и несколько минут что-то горячо обсуждал с пассажиром. — Дывись, Стрельцов, — сказал Костенко младшему лейтенанту, присевшему на капот «Жигулей», — як клубники жалко. Прав не жалко, грошей не жалко, а якусь срану ягоду жалко. От люди. Наконец шофер вышел из «КамАЗа» и зашагал по направлению к патрульному автомобилю. Одновременно с ним из кабины выбрался и пассажир грузовика. Он обошел «КамАЗ» сзади и остановился возле двери фуры. Стрельцов посмотрел на пассажира с некоторым недоумением. Несмотря на жаркое утреннее солнце, он был одет в почти наглухо застегнутую кожаную куртку. «Здоровый бугай, простыл, что ли?» — подумал про себя младший лейтенант. — Шеф дает добро, — сипло сказал водитель грузовика. — Только… — Шо? — Начальник, — в сердцах сказал Самарин, — иди сам выбирай. — Ты шо, сам принести не можешь? Шофер промычал что-то невнятное и махнул рукой. — От люди, — недовольно протянул Костенко, — херней маюца. Он отложил радар в сторону, на всякий случай прихватил с собой водительские права Самарина и направился к фуре. — Стрельцов, посиди в машине. Я сам разберусь. Младший лейтенант уселся в машину и закурил. «Интересно, — подумал он, — поделится или нет? Кто их знает, этих хохлов, не зря же про них анекдоты рассказывают. Що не зъим, то покусаю». На голенищах хромовых сапог капитана Костенко, надраенных до зеркального блеска, отраженные солнечные лучи сверкали ярче, чем на мокрой асфальтовой полосе шоссе. «Наверное, салом мажет? — ухмыльнулся про себя Стрельцов и тут же поправился: — Нет, сало для хохла то же самое, что водка для русского. Нет, все-таки интересно, чем он их мажет?» Скрипя подошвами, капитан неторопливо перешел на другую сторону дороги и остановился у задней двери фуры. — Ну давай, — недовольно сказал он, — шо там у тебя за клубника? Детина в кожаной куртке изобразил на лице некое подобие улыбки и полез в карман джинсов за ключом: на дверях фуры висел огромный замок. Он долго ковырялся ключом в замочной скважине, наконец отстегнул дужку, вынул ее из петли и, приподняв длинный запор, рывком распахнул дверь. Костенко заглянул внутрь. — А где ж твоя клубника? — непонимающе спросил он. — Одно железо и… До слуха младшего лейтенанта Стрельцова, следившего за происходящим из кабины патрульных «Жигулей», донесся глухой звук, напоминающий удар кувалдой по тонкой стальной стенке полуприцепа. Мгновение спустя Стрельцов увидел, как грузное тело капитана Костенко, дернувшись, упало на влажный гравий обочины. Пуля пробила его широкий лоб и вырвала заднюю часть черепа. Сгусток крови и серого мозгового вещества вылетел из разбитого затылка и шлепнулся на землю в нескольких метрах от трупа капитана. Костенко упал на спину почти плашмя. Его тело, не желавшее расставаться с жизнью, еще несколько раз дернулось и после смертельной агонии затихло. Глава 2 Стрельцов застыл, ошеломленно зажав в зубах зажженную сигарету. В первый раз в своей жизни он увидел нечто, напоминающее кадры из замедленного кино. Все это происходило прямо перед его глазами, и в то же время казалось каким-то нереальным, далеким. Невозможно представить себе, что человека убивают так хладнокровно. Только что он сидел здесь, смеялся, шел через дорогу, скрипя подошвами сапог, и вдруг — хлоп. Этот странный звук, напоминавший удар молотком изнутри по стенке фуры, на самом деле оказался звуком выстрела. Стрельцов вышел из оцепенения только спустя несколько мгновений, и то не по собственной воле. Брызнули в разные стороны мелкие осколки бокового стекла милицейских «Жигулей». Младший лейтенант Стрельцов услышал какойто визг, что-то ударилось в спинку заднего сиденья. Это была пуля. Пассажир «КамАЗа», который открывал заднюю дверь фуры капитану Костенко, молниеносным движением расстегнул кожаную куртку, выхватил из подмышечной кобуры пистолет и, почти не целясь, выстрелил в желтосиний милицейский автомобиль. Несомненно, он целился в слегка ошалевшего от происходящего младшего лейтенанта. Только сейчас Стрельцов сообразил, что происходит. Он нырнул влево, на сиденье водителя, выронив изо рта недокуренную сигарету. Окурок упал на резиновый коврик, разбрызгав вокруг себя фонтанчик искр, но Стрельцов не обратил внимания на такие мелочи. Он судорожно шарил рукой по бедру, пытаясь расстегнуть кобуру и вытащить табельного «Макарова». На противоположной стороне дороги грохнул еще один выстрел. Пуля с неприятным звуком прошла над головой младшего лейтенанта и вылетела в открытое окно пассажирской дверцы. Если бы Стрельцов не успел вовремя упасть, его ожидала бы та же участь, что и капитана Костенко, — на этот раз преступник целился более тщательно. Наконец Стрельцову удалось вытащить пистолет и, придерживая его одной рукой за рукоятку, другой передернуть затвор. Утром перед выездом на патрулирование Костенко и Стрельцов, как всегда, получили табельное оружие и прошли короткий инструктаж. Никто из них и представить себе не мог, что придется пользоваться «Макаровым». В практике обычного работника госавтоинспекции такое случается, может быть, один раз в жизни. Стрельцову же сегодня, почти в самом начале службы, представился случай использовать табельное оружие. Не рискнув снова подставиться под возможную пулю, младший лейтенант высунул руку с пистолетом в открытое окно машины и наугад нажал на курок. Но выстрела не последовало. — А, черт, — ругнулся гаишник. Ну конечно, в спешке он забыл снять пистолет с предохранителя. Не опуская оружия, Стрельцов надавил большим пальцем на флажок, расположенный на левой стороне кожуха затвора. Но, к его изумлению, предохранитель не сдвинулся с места. — Да что ж такое, твою мать? — в голос заорал Стрельцов. Его вопль прервал очередной выстрел противника. Пуля с отвратительным металлическим скрежетом ударила в дверцу автомобиля, прошила ее насквозь и глухо ударилась в рулевую колонку. Преступник, судя по всему, не терял времени даром. Каждый последующий его выстрел становился точнее предыдущего. Еще мгновение — и Стрельцова не защитит даже дверца машины. У противника наверняка в руках «ТТ». Для мощного патрона этого пистолета жигулевское железо, если его вообще можно назвать таковым, не более чем лист бумаги. Лежа на боку, Стрельцов рванул трясущуюся руку с пистолетом на себя. — Бляха-муха, какого хрена! Состояние его было близко к истерике. Он никак не мог понять, почему боевое оружие, снаряженное полной обоймой, с патроном в патроннике и взведенным курком, не стреляет. Он принялся снова и снова давить на флажок предохранителя, пока вдруг в мозгу его не полыхнула мысль — что ж я делаю? Теперь ему все стало понятно. «Это ж тебе не автомат Калашникова, дурья твоя голова. Вверх надо предохранитель поднимать, вверх. Вот что значит— мало занятий по стрельбе из табельного оружия». Конечно, Стрельцову повезло. Будь его противник чуть удачливее в стрельбе, гаишнику уже на небесах пришлось бы разбираться со своим оружием. После очередного, четвертого по счету, выстрела противника снаружи что-то грохнуло, и «Жигули» накренились на левый бок. «По колесу выстрелил, сука, — догадался Стрельцов, — ладно, получай!» Все еще не рискуя подставлять свою голову, гаишник снова выставил руку в окно и выстрелил три раза подряд. Салон «Жигулей» тут же наполнился едким пороховым дымом, от которого у младшего лейтенанта защипало глаза. Вдобавок ко всему Стрельцов хватанул ртом воздух и тут же закашлялся. Несмотря на открытые окна машины, в салоне стало нечем дышать. К тому же, как назло, дымился на резиновом коврике непогасший окурок сигареты. Секунду или две на дороге было тихо. Воспользовавшись этой короткой паузой, Стрельцов изогнулся и потянул на себя ручку в дверце пассажира. После этого он распахнул ее ударом ноги и рывками выбрался наружу. Оказавшись на обочине, он тут же устроился за колесом и осторожно глянул из-под днища. Пот застилал глаза, кашель разрывал грудную клетку, и Стрельцову удалось разглядеть только неясный силуэт, почти сливавшийся с темным фоном лесопосадки. — Эй, мент, — раздался громкий хриплый голос, — поднимай лапы, тебе капец. — Ах ты, сука, — давясь от кашля, воскликнул Стрельцов и еще пару раз пальнул из-под машины. В ответ из-за фуры загремели беспорядочные выстрелы. Пули безжалостно кромсали милицейский «жигуленок». Младший лейтенант вжался в землю, стараясь укрыться за спасительным пятачком колеса. Ба-бах! — это лопнул еще один баллон с левой стороны автомобиля. Воздух с душераздирающим визгом вырвался наружу. Машина снова качнулась набок. Стрельцов лежал, вытянувшись по струнке, моля Бога только об одном — чтобы у них поскорее закончились патроны. Он сразу же понял, что стреляли двое. Один стоял на обочине возле фуры, второй высунулся из полуприцепа. Именно этот второй застрелил капитана Костенко. Стрельцов, конечно, не мог видеть его, но слышал азартный крик: — Ты еще живой, падла? Я тебя пулями накормлю, свинцом рыгать будешь. Одна пуля чиркнула по земле в метре от скрывавшегося за колесом «Жигулей» гаишника. Стрельцов шкурой чувствовал, как его обложили. Но стрельба с противоположной стороны дороги неожиданно прекратилась. В первое мгновение Стрельцову показалось, что он оглох. Потом он сообразил: у преступников кончились патроны в обоймах и им требуется как минимум пара секунд, чтобы перезарядить оружие. Извиваясь, как уж на горячей сковородке, младший лейтенант принялся задом отползать в кювет. Прочертив борозду в мокром песке, он наконец-то оказался в спасительной канаве. Перевернувшись на спину, младший лейтенант несколько раз хватанул воздух широко раскрытым ртом. Потом переполз на пару метров в сторону и, остановившись, на всякий случай проверил обойму. — Три патрона… — пробормотал Стрельцов и сунул руку в кобуру. Там лежала еще одна обойма. «Надолго не хватит, — Стрельцов невпопад улыбнулся и покачал головой. — Хоть бы какая машина на дороге показалась… » Младший лейтенант приготовился к тому, что перестрелка с секунды на секунду возобновится. Под воздействием адреналина, выброшенного в кровь, сердце пыталось вырваться из грудной клетки. Неожиданно Стрельцов услышал какой-то резкий звук. Это с металлическим скрежетом захлопнулась дверца полуприцепа. Потом раздался крик: — Заводи! Осторожно высунув голову из кювета, младший лейтенант увидел, как детина в черной кожаной куртке склонился над трупом капитана Костенко. — Ах ты сволочь, — вырвалось у Стрельцова, — мародерствуешь? Почти не целясь, он выпустил три пули, остававшиеся в обойме пистолета, в сторону противника. Звуки выстрела почти слились с ревом двигателя «КамАЗа». Детина, вытаскивающий из кобуры убитого капитана Костенко табельный пистолет, перегнулся пополам, выронил оружие и рухнул на колени. — Ну что, паскуда, — воскликнул Стрельцов, — заработал? Но радоваться оказалось рано. Громила в кожанке вскинул руку с пистолетом и наугад, не целясь выстрелил несколько раз в сторону милиционера. Младший лейтенант тут же нырнул в кювет, но пули, по счастью, просвистели мимо. Пока Стрельцов торопливо вынимал из своего «Макарова» пустую обойму, его противник подобрал упавший на землю пистолет капитана Костенко, сунул его за пазуху куртки, поднялся и, держась ладонью за бок, тяжело побежал к кабине «КамАЗа». Его подгонял водитель, который, высунувшись из окна, закричал: — Ефрем, давай быстрей! Стрельцов дрожащими от возбуждения руками запихивал новую обойму в рукоятку своего пистолета и передергивал затвор, но грузовик с полуприцепом уже успел тронуться. Натужно ревя мотором, «КамАЗ» отъехал метров на десять. Стрельцов потерял еще несколько драгоценных секунд, осторожно высовываясь из кювета и оглядывая дорогу. На обочине остался лежать лишь труп капитана Костенко. Младший лейтенант выскочил из кювета, в кровь ободрав пальцы на левой руке. — Стой! — заорал он, потрясая пистолетом. — Стой, сволочь! «КамАЗ» набирал ход. Стрельцов успел даже заметить, как водитель грузовика высунулся из окна и что-то прокричал. Но гаишник так и не разобрал слов. Спотыкаясь на мокром асфальте, он побежал следом за грузовиком и выстрелил несколько раз, целясь в водителя. Уже потом, намного позже, он сообразил что надо было стрелять по колесам. Но сейчас, в эти мгновения, младшим лейтенантом Стрельцовым двигала лишь ненависть. — Стой, гнида, все равно не уйдешь! Он давил на курок пистолета до тех пор, пока затвор «Макарова» не застыл в заднее положении. Расстреляв всю обойму, гаишник не причинил грузовику ни малейшего вреда. «КамАЗ» удалялся с места схватки со скоростью гоночного автомобиля. От досады Стрельцов зло сплюнул и едва удержался от того, чтобы не швырнуть бесполезный уже «ПМ» на асфальт. «Уйдут же, сволочи!» Вернув затвор пистолета в нормальное положение, Стрельцов механически сунул оружие в кобуру и бросился к капитану Костенко. Но его напарнику уже ничто не могло помочь. Грузное тело капитана лежало в луже крови, растекшейся из громадной раны на затылочной части черепа. Над правой бровью виднелось аккуратное, идеально круглое отверстие. Выражение лица Костенко было таким удивленным, словно перед смертью он увидел что-то необычное. Склонившись над ним, младший лейтенант Стрельцов испытал приступ тошноты и отвернулся. Внезапно за его спиной раздался нарастающий гул двигателя. Оглянувшись, Стрельцов понял, почему преступники внезапно прекратили перестрелку и отправились восвояси. На шоссе возле изувеченной милицейской машины остановилась длинная, как пожарный шланг, ярко разрисованная фура с тяжелым тягачом «Мерседесом». Заскрипели тормоза. Из кабины высунулся водитель, розовощекий круглолицый толстяк в майке и кепке с длинным козырьком. — Цо се здажилося? — крикнул он. Стрельцов мотнул головой, стараясь понять, что говорит шофер. Лишь потом он сообразил, что на «Мерседесе» иностранные номера. — Ты кто такой? — закричал гаишник. — Польска. Разумешь? — Поляк, что ли? — Так, так, — закивал водитель, — поляк. — Только пана на мою голову не хватало… — вполголоса проговорил Стрельцов. — Цо? — Да ничего, — отмахнулся Стрельцов, — погоди. Пожав плечами, поляк выбрался из кабины своего шикарного «Мерседеса» и, не решаясь идти дальше, терпеливо стоял возле машины. Пытаясь подавить в себе брезгливость, Стрельцов осторожно повернул голову капитана Костенко и в ужасе зажмурился. Первый раз в жизни ему пришлось вот так близко увидеть развороченный череп и перемешанные с кровью сгустки мозга. Если бы обстоятельства не заставили Стрельцова думать об ином, его бы наверняка вырвало… Стараясь не испачкаться в луже крови, он встал и, кривясь, на всякий случай вытер руки о галифе. — Во бля… За клубникой пошел… Рассеянно вертя головой по сторонам, Стрельцов почему-то остановил взгляд на фуражке капитана Костенко. Головной убор валялся метрах в семи от трупа. Неожиданно Стрельцов поймал себя на мысли — я ведь мог очутиться на его месте… Секундное оцепенение прошло. Стрельцов быстро направился к машине, не обращая внимания на водителя-поляка. Корпус «Жигулей» был изрешечен пулями так, словно из него пытались сделать сеточку для душа. Под ногами младшего лейтенанта хрустели стекла из разбитых окон вперемежку с кусочками отбитой краски. Стрельцов нагнулся и не открывая дверь, просунул голову в окно. — Мать твою за ноги, — выругался он, увидев раскуроченную переднюю панель и вдребезги разбитую рацию. Выпрямившись, младший лейтенант с тоской оглядел спущенные колеса искореженных «Жигулей» и покачал головой. Неожиданно он обернулся к поляку. — Слышь, как там тебя… пан, ты ж дальнобойщик, да? — Я тут же дал самому себе ответ: «Да он, наверное, по-русски не петрит ни хрена». Но поляк, к его удивлению, закивал головой. — Так, так. — А рация у тебя есть? — Цо? — Ну рация, радио. Понимаешь? Стрельцов приложил руку ко рту, изображая переговорное устройство. — Так, так, пан милициянт, розумем, — радостно закивал поляк и тут же огорошил младшего лейтенанта. — Не, рации нема. — Как нет? Должна быть. — Так, повинна, але… як цо бендзе пороссийску… в ремонте. — Да что б тебя развернуло и кинуло! — в сердцах воскликнул младший лейтенант, рубя рукой воздух. Поляк кивнул головой в сторону лежавшего на обочине капитана Костенко. — А цо с другим паном милициянтом? Цо, цо, — зло передразнил его гаишник, хрен через плецо. Не видишь, что ли, труп. Убили его. О, матка боска, — поляк перекрестился. Стрельцов с ненавистью посмотрел в ту сторону, куда пару минут назад отправился «КамАЗ» с убийцами капитана Костенко. Ему даже показалось, что он еще видит заднюю стенку фуры. Стрельцов подошел к водителю «Мерседеса». — Слушай, пан. Навстречу тебе только что ехал «КамАЗ». Понимаешь? — Так, так, разумем. — Ты номера его не запомнил? — Не, пан милициянт. — От же люди, — раздосадованно воскликнул младший лейтенант, не замечая сам, что повторяет любимое выражение капитана Костенко. — Ниц не могем зробить, — развел руками поляк. — Ладно, — мотнул головой гаишник, — я сам тоже хорош, на номера внимания не обратил. Хотя погоди, погоди… А они вообще были? Ему удалось припомнить, что номерной знак «КамАЗа» был забрызган грязью. — Эх, что же делать-то? — Стрельцов растерянно обернулся, проведя рукой по коротко стриженным волосам. — Что делать? Уйдут же сволочи. На обочине дороги, неподалеку от трупа капитана Костенко, Стрельцов увидел несколько темных пятен. — Я тебя все-таки зацепил, паскуда, процедил он сквозь зубы. — Цо пан милициянт поведзял? — недоуменно спросил поляк. — А, так… — младший лейтенант подошел к водителю. — Слушай, пан, садись в свою гаргару и езжай вперед. Понятно? Вперед, — для пущей убедительности Стрельцов махнул рукой вдоль шоссе. Увидишь милицию, остановись и расскажи, что здесь убили капитана Костенко. Понимаешь? — Так. — Запомни фамилию — Костенко. — Так, зразумялэм — Костэнко. — А я предпринимаю меры… — Стрельцов замолк на полуслове и бросился на середину шоссе. — Стой, стой! Он замахал руками, останавливая мчавшуюся навстречу ему черную «Волгу». Водитель легковушки, увидев размахивающего руками милиционера, сбросил скорость и затормозил. — Подожди! — закричал ему младший лейтенант и снова бросился к поляку-водителю. — Так ты понял, что надо сказать? Убит капитан Костенко, а я преследую преступников. Ну, я не знаю, как это по-вашему. — Ты поехал… за криминальниками, — мешая русские слова с польскими, сказал поляк. — Во-во, точно, — Стрельцов хлопнул собеседника по плечу. — Ну все, давай, друг, жми. Младший лейтенант снова бросился к «Волге» и, распахнув дверцу, плюхнулся на место пассажира рядом с водителем. — Давай, разворачивай, — торопливо сказал он. — Чего? — Разворачивай, говорю. Ты что, не видишь? — Что я должен видеть? Стрельцов нервно заерзал в пассажирском кресле. — Это капитан Костенко, мой напарник. — Что с ним? — Застрелили. — Кто? — Кто-кто, конь в пальто, — Стрельцов разнервничался не на шутку. — Некогда объяснять. Я тебя сейчас вообще из этой тачки выкину на хрен, а «Волгу» твою конфискую. — Успокойся, командир, — примирительным тоном сказал водитель «Волги», — я-то не видел, что твоего капитана грохнули. — Я тебе грохну, я тебе грохну! — в ярости завопил Стрельцов. — Разворачивай, поехали. По дороге все расскажу. — Ладно, как скажешь. «Волга», заурчав мотором, тронулась, описала на шоссе полукруг и внезапно остановилась. — Ты чего? Водитель выразительно посмотрел на труп. — А с ним что делать? Так и будет жать на обочине? — Фу ты, твою мать, — Стрельцов и сам понял, что совершил ошибку, пытаясь в спешке организовать погоню. — А что ты предлагаешь? — Кто, я? — искренне удивился водитель «Волги», крепкие молодой мужчина лет тридцати. Его чистое открытое лицо не портили даже несколько шрамов. — Ну да, ты. Если бы ты не сказал, я бы про него вообще забыл. Водитель как-то странно посмотрел на младшего лейтенанта и, хмыкнув, покачал головой. — Ну дает, жизнь… —многозначительно произнес он. — Это ж твой напарник. — Да знаю я, знаю. — Вон, — водитель «Волги» кивком показал на дорогу, — «горбатый» едет. Его останови и попроси присмотреть. — Точно! — обрадованно воскликнул Выскочив из «Волги», он остановил проезжавший по дороге «Запорожец», за рулем которого сидел седовласый пенсионер в зеленых очках. Вытащив плохо соображающего дедулю из машины, Стрельцов сбивчиво объяснил ему ситуацию и строго-настрого приказал ему находиться на месте происшествия до прибытия милиции. Закончив с пенсионером, гаишник бегом вернулся к «Волге». — Поехали, они не успели далеко уйти. — У тебя хоть оружие есть? — включив передачу, но не торопясь трогаться с места, спросил водитель «Волги». — Конечно, табельный «Макаров». Младший лейтенант вытянул из кобуры пистолет и повертел им перед носом. — Я одного подстрелил. — Да иди ты? — недоверчиво произнес собеседник. — Они же, суки, и в меня стреляли. Но я им тоже показал. — А патроны у тебя остались? Стрельцов несколько мгновений хлопал глазами и неожиданно заорал: — Стой! — Да я и так стою. Младший лейтенант, матерясь под нос, снова выскочил из «Волги» и бросился к Распростертому на обочине телу капитана Костенко. Топтавшийся возле него пенсионер в зеленых очках с изумлением наблюдал за молодым лейтенантом, который склонился над трупом и сунул руку в пустую кобуру. — Есть! — закричал он с такой радостью, как будто прямо у него на глазах капитан Костенко ожил. Неся над головой обойму с патронами, как Данко — факел, Стрельцов снова направился к черной «Волге». Наблюдая за ним, владелец машины вполголоса произнес: — Сколько ментов на своем веку видел, а такого придурка встречаю впервые. Когда гаишник наконец занял место рядом с водителем, его глаза лучились искренней радостью. — Вот, целая обойма. — Одна? — скептически отозвался его визави. — А что, мало? — недоумевал младший лейтенант. Водитель недоуменно пожал плечами. — На три секунды настоящего боя. — Ты откуда знаешь? — Читал… — Ладно, — хорохорясь, заявил Стрельцов, — мы еще посмотрим, кто кого. — Ага, — скептически протянул водитель, — смотри. — Да ты давай, давай, дави на педали, — возбужденно сказал гаишник. — У меня обойма в моем «Макарове». Или, может, сдрейфил? Не сказав ни слова, водитель рванул с места так, что младшего лейтенанта вдавило в списку кресла. — Ну ты гонщик, — полувосхищенно-полунедоверчиво сказал он. — Тебя как звать-то? Водитель, не отрывая взгляда от дороги, произнес: — Панфилов. — Это фамилия, а имя? — Константин, — он немного помолчал и добавил: — Петрович. — Значит, Константин Панфилов. — Точно. Глава 3 — Это же такой генерал в войну был, в Великую отечественную, — наморщив лоб, сказал младший лейтенант Стрельцов. — Вроде был. — А ты случайно не родственник знаменитого полководца? — Случайно нет. «Волга» скоро бежала по шоссе, быстро набирая скорость. Стрелка спидометра уже миновала отметку «сто километров», но Константин не сбрасывал газ. Сто десять, сто двадцать, сто тридцать… — Эй, эй, — неожиданно воскликнул Стрельцов. — Что? — Ты куда так гонишь? — Сам же сказал — быстрей. — Я же не знал, что ты такой лихач, — с некоторой опаской произнес младший лейтенант. — Тогда оштрафуй меня за превышение скорости. — Шутки у тебя какие-то… — Я не шучу. — Ты всегда такой серьезный? — Я же не таксист, чтобы балагурить. Константин немного сбросил газ, и стрелка спидометра замерла на отметке «сто десять». После этого он совсем как таксист спросил: — Куда ехать-то? — Да хрен его знает! — откровенно выпалил гаишник. — Ты когда сюда ехал, «КамАЗ» видел с фурой? Грязный такой. — Видел, он меня чуть не снес. Я еще подумал, что водила с утра не проспался после вчерашнего. — Это они и есть. — Почему они? Я в кабине видел толко одного, за рулем. Стрельцов нервно заерзал в кресле. — Как одного? Почему одного? Их там двое в кабине и еще один в кузове… как минимум. Того, который находился в кабине вместе с шофером, я ранил. — Значит, он лежал, — заключил Кон| стантин. — Нет, ну правильно! — воскликнул младший лейтенант. — Все так и должно быть. Я его ранил, а он лежит в кабине. Ты его не заметил. Милиционер заметно повеселел. — Ты даешь, Панфилов! А еще говорят — отлично, Григорий, нормально, Константин. Ты мне это, смотри, — он шутливо погрозил ему пальцем. — Мне вот что интересно, — усмехнулся Константин, не обращая внимания на перемены в настроении собеседника, — у вас там, гм… в конторе, правилам хорошего тона учат? — А что? — насторожился Стрельцов. — Вообще-то гаишник представляться должен, но ты, как я посмотрю, молодой и неопытный. — Кто, я неопытный? Да я… Ну вообще-то, — Стрельцов вначале возмутился, но затем ему пришлось согласиться с доводами собеседника. — Вообще-то я в госавтоинспекции недавно, хотя на срочной во внутренних войсках служил. — Вэвэшник, значит. Константин еще со времен своей службы помнил несколько обидных вариантов расшифровки этого сокращения, но предпочел промолчать. — Бывший. А теперь младший лейтенант Стрельцов Георгий. Он переложил пистолет из правой руки в левую и протянул ладонь для рукопожатия. Константин сделал вид, будто не заметил этого жеста, и намеренно переложил руку на рычаг переключения скоростей. — Пристегнись. — Что? — не понял Стрельцов. — Пристегнись, говорю. На обгон идем. — Да ну его, — отмахнулся младший лейтенант. Константин осуждающе покачал головой. — Я всегда знал, что первые нарушители правил — гаишники. — Чего? Константин резко повернул руль влево, обходя грузовик-молоковоз, неизвестно откуда взявшийся на дороге. Он сделал этот маневр намеренно, желая преподать небольшой урок Стрельцову. Гаишника по инерции швырнуло вначале влево, потом вправо, из-за чего он едва не выронил пистолет. — Ты точно гонщик, — ошеломленно произнес он, выпрямляясь. — Раллист! — Это что-то новенькое, — прокомментировал Константин, — раллистом меня еще не называли. — А как тебя называли? — По-разному, — уклончиво ответил Панфилов. «Волга», накручивая километры, стремительно мчалась вперед. Младший лейтенант Стрельцов затих в ожидании скорой встречи с преступниками. Панфилов обгонял одну машину за другой, но «КамАЗа» на широкой ленте шоссе не было. Гаишник, вытягивая шею, нервно всматривался в каждую машину, видневшуюся впереди. — Да где же они? Константин скосил глаза на пистолет, плясавший в руке Стрельцова. — Пушку убери, — сказал он. — Не ровен час нажмешь на курок. Мне еше жить охота. — Не бойся, — напряженно вымолвил младший лейтенант, — он у меня на предохранителе. Он все-таки пристроил «Макарова» между ног, не выпуская из рук. — Что за херовина? — снова вырвалось у него. — Куда он мог деться? — У них фора была в пару минут. — Мы бы их уже догнали. Это же грузовик, «КамАЗ», а не летучий корабль. — Значит, испарились, — спокойно сказал Панфилов. — Нет, нет, подожди. Тормози. — Зачем? — спросил Константин, сбрасывая газ. — Молоковоз видел? — Конечно, мы же его минуту назад обогнали. — А откуда он там взялся? — То есть? — Там же был съезд с дороги, развязочка такая, помнишь? — Помню. — Они наверняка туда свернули. Без лишних слов Константин развернул машину, направляя ее к тому месту, о котором говорил младший лейтенант Стрельцов. — Что-то я здесь этой развязки не замечал, — сказал он, выводя автомобиль на узкое шоссе, зажатое между зеленеющими полями с полосками лесных насаждений. — А что, часто доводится ездить по Кольцевой? — Бывает. — Ты сам-то откуда? — Из Запрудного. — Я тебе по секрету скажу, — заговорщицки подмигивая, произнес Стрельцов, — это партийные начальники дорогу заказали. Отдельную, специально для высшего персонала своих дач. — Там партийные дачи? — А ты не знал? — с недоверием глянул на него гаишник. — Нужны они мне, — презрительно хмыкнул Константин. — Ты лучше скажи, зачем они туда поперли? Там же наверняка охрана. Может, ты ошибся? Вопрос этот явно поставил Стрельцова в тупик. — Ну, до дач еще далековато… И потом, они же все за заборами… — глядя на дорогу, говорил он. Неожиданно вопрос о дачах отпал сам собой. Стрельцов встрепенулся, вскинул руку и закричал: — Вон, вон они! — Вроде эти, — с сомнением сказал Константин, — только что им здесь делать? Что-то я не пойму. — Да ты знаешь, сколько здесь всяких стежек-дорожек, потеряться хотят. — Может, и так. Константин нажал на педаль акселератора, догоняя «КамАЗ», но грузовик неожиданно свернул на малозаметную проселочную дорогу, которая вела между лесопосадками к деревянному мостику через узенькую речушку. Одинокий рыболов, дремавший возле удочки на берегу, заросшем пышной зеленой травой, с изумлением наблюдал за невиданным в этих местах зрелищем.. Грузовик с громадным полуприцепом-фурой, издавая невероятный грохот, несся по проселку. Дорога после прошедшего совсем недавно дождя уже просохла, и позади фуры вздымались клубы пыли. В этой пыли мелькала черная «Волга», пытавшаяся пристроиться в хвост грузовику. Водитель «КамАЗа» отчаянно выкручивал руль, стараясь не пропустить легковушку. Из правого переднего окна «Волги» то и дело высовывался молодой парень в милицейской форме с пистолетом в руке. Все это напоминало сцену из детективного фильма, с той лишь разницей, что действие происходило не на широких просторах какогонибудь Техаса, а рядом с дачными поселками советской элиты. В голове рыбака, в прошлом ответственного работника Министерства торговли, а ныне заслуженного пенсионера, при виде грохочущего «КамАЗа» возникла мысль о нерасторопности милиции. И лишь заметив милиционера, преследующего нарушителя спокойствия вельможных окрестностей, пенсионер немного успокоился. Дорога на противоположный берег речушки лежала через неширокий деревянный мостик. Казалось, ни один водитель грузовика, хотя бы из инстинкта самосохранения, не решился бы пересечь это хлипкое сооружение. Но сейчас у шофера, сидевшего за рулем «КамАЗа», не оставалось другого выхода. Его напарник, скрючившись от боли, лежал на боковом сиденье. Пистолет марки «ТТ» он держал в залитой кровью ладони. «КамАЗ» со страшным грохотом промчался по деревянному настилу. Задние колеса фуры при этом подпрыгнули и разнесли вдребезги несколько досок, не державших такой тяжести. Фура едва не застряла в образовавшихся дырах. К счастью для водителя «КамАЗа», ведущие колеса тягача уже оказались на твердой почве. Страшно взревев мотором, грузовик все-таки смог выдернуть полуприцеп и благополучно миновать это препятствие. Лишь в самый последний момент Константин успел увидеть, что произошло на мосту. Если бы у него в запасе имелось хотя бы несколько секунд, он смог бы повернуть в сторону или затормозить. Но сейчас времени на раздумья не хватало. — Держись, мент! — заорал он. Панфилов что есть силы сжал руль обеими руками и вдавил педаль акселератора до упора. Подпрыгнув на деревянном мостке, словно на трамплине, черная «Волга» ласточкой перелетела на противоположный берег. Когда передние колеса машины ударились об утрамбованную ленту проселочной дороги, Стрельцов вылетел из пассажирского кресла и едва не продырявил головой лобовое стекло. Лишь каким-то чудом он успел выбросить вперед левую руку и упереться ею в пластмассовую панель. Еще мгновение — и задние колеса «Волги» также встретились с землей. На сей раз Стрельцов ничего не успел сделать. Младшего лейтенанта подбросило вверх. и он врезался головой в обшивку салона. Константин, отчаянно вцепившийся двумя руками в рулевое колесо, услышал глухой стук и сдавленное ругательство. Не имея возможности повернуть голову и толком рассмотреть, что же случилось, он боковым зрением уловил какое-то движение. На всякий случай он скинул газ и плавно, насколько позволяли условия, затормозил. Двигатель «Волги» недовольно фыркнул и заглох. Заднюю часть машины развернуло, и она остановилась почти поперек дороги. Поднятое во время приземления густое облако стало постепенно оседать. Через полуоткрытые окна пыль набилась в салон. Панфилов и его спутник закашлялись. — Ну ты, бля, гонщик. — отхаркиваясь и размахивая перед собой ладонью с пистолетом, прохрипел Стрельцов. — Охренел, что ли? Мы же тут могли… — Могли, — отряхиваясь, согласился Панфилов. — Я чуть на капот не вылетел. — Я же тебе говорил — пристегнись. Башка-то в порядке? Стрельцов осторожно потрогал шишку на темени. — Да вроде ничего. Если бы не обивка, я бы в крыше дыру пробил, — немного оклемавшись, младший лейтенант повеселел. — А ты молоток. Я бы ни за что не решился. — Тормозить было некогда, — ответил Константин, пытаясь завести двигатель Ну давай, давай, родимая. Почувствовав на языке соленый привкус, младший лейтенант сплюнул за окно кровью. — Тьфу ты, мать твою, — ругнулся он, — где-то губу раскровянил. — Прикусил, наверное, когда прыгал. — Точно… я же как мячик летал. «Волга» упорно отказывалась заводиться. Константин поворачивал ключ в замке зажигания, но в ответ слышалось лишь натужное урчание стартера. — Похоже, приехали. Покончив с безуспешными попытками завести двигатель, Константин опустил руки. — Что? Как приехали? — возмущенно завопил Стрельцов. — Нет, ты давай, давай заводи. — Я попробую, но… Константин вновь повернул ключ в замке зажигания. — Ты смотри, они же уходят. Нельзя нам их терять. На хрена мы здесь, как зайцы, прыгали? Двигатель по-прежнему не заводился, и Константин прекратил попытки. — Ну что же ты? — Аккумулятор сядет. Сейчас вот подожду немного и в последний раз попробую. Не заведется — значит, все. — Твою мать, — горячился младший лейтенант, хлопая ладонью по панели. — Они уже километра на два оторвались. Константин снова повернул ключ, стартер со скрипом провернулся, и — о чудо — двигатель взревел. — Жива машинка. — Гони, гони за ними! «Волга» рванула с места, и, словно вспомнив что-то, Стрельцов торопливо пристегнулся ремнем безопасности. За прошедшие пару минут грузовик успел промчаться мимо небольшого дачного поселка, огороженного высоким забором, пересечь железнодорожный переезд и углубиться в лес. Дорога сильно сузилась, водителю пришлось сбросить скорость. Это сыграло на руку преследователям. Посеревшая от пыли «Волга» на глазах у изумленных дачников промчалась мимо поселка и приближалась к железнодорожному переезду, когда на семафоре замигали красные огни и деревянная планка шлагбаума медленно двинулась вниз. — Бляха-муха, только этого нам не хватало! — воскликнул гаишник, в отчаянии зажав зубами прокушенную губу. — Да что же это? — Ладно, мент, хрен с тобой, — зло улыбнулся Панфилов. — Пристегнулся? — Ага. — Тогда держись. На изгибе поворота метрах в ста от железнодорожного переезда показался электропоезд. «Волга» на бешеной скорости снесла один шлагбаум, пронеслась, грохоча, через рельсы и сшибла деревянную планку шлагбаума с противоположной стороны. Обломки досок и осколки разбитых фар брызнули в стороны. — Фу, бля, — выдохнул Стрельцов. Из-за спины донеся отчаянный гудок электропоезда. — Че ты сигналишь? — отмахнулся гаишник. — Не видишь, люди торопятся? Константин, как заправский раллист, вел машину по лесному проселку. На ухабах машина подпрыгивала, зад «Волги» то и дело заносило в стороны. И Константину все-таки пришлось сбросить газ. Не поворачиваясь, он спросил: — Как твоя контора за мою машину расплачиваться будет? — Ничего, сочтемся. Ты, главное, не отвлекайся. Впереди между деревьями виднелись широкие просветы. Лесной участок кончился, дорога снова вышла на зеленое поле. И тут же преследователи увидели злополучный «КамАЗ». Похоже, водитель был уверен, что ему удалось оторваться от погони: грузовик ехал со скоростью трактора. Стрельцов резко нагнулся влево и рванул руль в свою сторону. — Ты что делаешь, лейтенант? — Обходи его. — Зачем? — Перегородим дорогу. — Застрянем же на поле. — Это он застрянет. Давя посевы, «Волга» выскочила на поле, сделала небольшой полукруг и в мгновение ока сравнялась с грузовиком. Водитель «КамАЗа» преследователей заметить не успел. Они выскочили перед ним на дорогу словно чертики из табакерки. Легковушка еще не успела затормозить, когда Стрельцов отстегнул ремень безопасности и приготовился выскочить наружу. Константин затормозил слишком поздно, и «Волгу» снесло немного в сторону. На дороге осталась примерно половина кузова. То ли от страха, то ли от отчаяния водитель грузовика дал по газам. Фура протаранила заднюю масть «Волги», отшвырнула ее в сторону, как спичечный коробок. Константин даже не успел испугаться — так быстро все произошло. Он, не отдавая себе отчета, вжался спиной в сиденье и, напрягая все мышцы, уперся руками в рулевое колесо. Такое уже было в его жизни. Мозг словно отключился, остался лишь инстинкт самосохранения. «Волга» перевернулась несколько раз и наконец застыла вверх колесами. Константин больно ушиб плечо и голову, а его правая нога застряла между педалями газа и тормоза. Когда машина еще катилась по полю, он почувствовал, как на него навалился гаишник. Потом Стрельцов отлетел в сторону. Сейчас Константин полулежал, упершись плечом и рукой в крышу салона. Голова его была повернута в сторону дверцы, и он не мог видеть, что случилось с младшим лейтенантом Стрельцовым. Да и услышать тоже не мог: в голове звенело после ударов, как в пустой железной бочке. Едва придя в себя, Константин потянул носом воздух. Один раз после подобной аварии он уже едва не сгорел. И сейчас ему вовсе не хотелось повторить подвиг Жанны д'Арк. Слава Богу, бензином не пахло, но это еще не означало, что не поврежден топливопровод. Горючее вполне могло растекаться снаружи по корпусу машины. Уперевшись руками в крышу салона, Константин прежде всего освободил ногу, застрявшую между педалями. Осторожно пошевелившись, он убедился в том, что все кости целы. По крайней мере боли он не ощущал. — Эй, мент, как там ты? Стрельцов, ты живой? Стрельцов не откликался. Окно в двери рядом с местом водителя разбилось, и Константин решил выбираться через дверь. Опустив ноги вниз и перегнувшись пополам, он оказался на боку. Нога его уперлась во что-то мягкое, и тут же раздался негромкий стон милиционера. — Живой, — понял Панфилов. Перегнувшись пополам и стараясь не навредить Стрельцову, Константин выполз наружу. Распрямившись, он полежал так несколько секунд, потом повернул голову и посмотрел в салон. Стрельцов лежал, сложившись почти пополам. Одно его колено уперлось в крышу салона возле уха, другая нога торчала из разбитого лобового стекла. Константин кое-как поднялся и, шатаясь, побрел вокруг машины. Смахнув рукой со лба пыль, он заметил на своей ладони кровь. Осторожно ощупав лоб, обнаружил единственное повреждение — царапину над бровью. — Панфилов, ты везучий, — пробормотал он себе под нос. — Другой бы шею сломал, позвоночник, а тут только царапина… Опустившись на колени рядом со Стрельцовым, он увидел, что милиционеру повезло меньше. Лицо его было залито кровью, одна рука неловко подвернута, другая лежала плетью. «Что-то мне не нравится, как он лежит, — подумал Константин, — не сломал ли он позвоночник?» — Стрельцов, ты меня слышишь? — на всякий случай спросил он. В ответ раздался негромкий стон, и милиционер едва заметно шевельнулся. — Ладно, может, я и не прав… С этими словами он стал освобождать ногу младшего лейтенанта Стрельцова, застрявшую в разбитом лобовом стекле. Стрельцов снова застонал. — Терпи, мент… Константин перебрался к раскрытому боковому стеклу и, не теряя даром времени, сразу же потащил Стрельцова наружу. Ему пришлось обхватить пострадавшего милиционера за пояс и тащить его ногами вперед. На сей раз Стрельцов пришел в себя — скорее всего от боли. — А-а, — прохрипел он, — ты что делаешь? — Тащу тебя, как покойника. — Бля… мать… — Хватит материться, — оборвал его Константин, — не люблю. Он осторожно положил Стрельцова на мягкую зелень и повернул его на бок. Гаишник хрипел, стонал, но больше не ругался. — Надо бы подальше тебя оттащить… — Не надо, — чуть ли не со слезами на глазах выдавил из себя Стрельцов. — Почему не надо? — Больно. — А если тачка рванет? — М-м-м… тогда тащи. Только не за плечо. Обхватив Стрельцова за ноги, Константин оттащил его метров на десять от машины. — Поваляйся пару минут, а я сейчас. — Стой, стой, куда ты? — На машину гляну. — Погоди… где мой пистолет? — Какой тебе пистолет, мудила? — в сердцах воскликнул Константин. — Лежи спокойно. — Табельное оружие… Мне за него голову снимут. — Откуда ты сам на мою голову взялся? Константин, ковыляя, поплелся к машине. Вообще-то это было очень рискованно, и он постарался не задерживаться рядом с «Волгой». Возвращаясь назад, Панфилов увидел в нескольких метрах от себя пистолет Макарова. Он валялся среди зеленых стеблей. Пришлось сделать крюк и захватить оружие. — На, держи свою пукалку. — Константин небрежно бросил оружие на землю рядом со Стрельцовым. — Может, тебе от этого легче станет? Младший лейтенант заулыбался так радостно, будто его только что наградили орденом. Константин наклонился над ним, присев на одно колено. — Давай лучше посмотрим, что тут с тобой стряслось. Он осторожно ощупал одну ногу гаишника, потом другую. — Так нормально? Не болит? — Вроде терпимо… — Значит, все цело. Скоро на службу выйдешь. Теперь плечо свое покажи. — Ой! — вскрикнул гаишник. — Похоже, вывих. Ничего, сейчас попробуем вправить. Сожми-ка зубы. — Ты что? Не трогай. А-а! Пока Стрельцов пытался слабо возражать, Константин резко дернул его за руку в районе плечевого сустава, упершись ногой ему в подмышку. Раздался характерный хруст, слившийся с отчаянным криком милиционера. Из глаз Стрельцова на покрытое ссадинами и царапинами лицо брызнули крупные слезы. — Что ж ты делаешь? — захлебывающимся голосом произнес он. — Ничего, потом спасибо скажешь, — откидываясь на спину, сказал Константин. Пошарив у себя в кармане брюк, он обнаружил смятую пополам пачку «Кэмела». Вытащил переломанную сигарету, сунул в рот половинку и негромко спросил: — Эй, мент, у тебя зажигалка есть? — В нагрудном кармане, — кривясь, ответил тот, — если не потерял. Обнаружив в указанном месте зажигалку, Константин закурил и глубоко затянулся. — Люблю крепкие сигареты… —Чего? — Ничего, благодари Бога, что в живых остался. — Я в Бога не верю. — Ну и дурак… Стрельцов вдруг явственно представил, как пуля выбивает заднюю часть черепа его напарника, как вылетает на асфальт перемешанный с алой кровью сгусток мозгового вещества, и его вырвало. Приступы рвоты продолжались несколько минут… — Что с тобой? — Вспомнил, как Костенко застрелили…. Противно… Там мозги по асфальту растеклись… — откашливаясь и отплевываясь от горькой блевотины, прохрипел Стрельцов. — Ничего, это бывает. — Тебе откуда знать? — Где уж нам уж… — О, Господи, опять… Глава 4 Был поздний вечер, когда Константин переступил порог своей новой трехкомнатной квартиры, располагавшейся на первом этаже пятиэтажного кирпичного дома недалеко от центра Запрудного. Он переехал сюда совсем недавно, выгодно обменяв свою прежнюю, двухкомнатную. Кое-что, конечно, пришлось доплатить прежним хозяевам, да и ремонт влетел в копеечку — квартира находилась в ужасном состоянии. Но теперь жилище приобрело совсем другой вид, стало уютным и чистым. Константин жил здесь вместе с братом. У Игната была теперь собственная комната. После ранения позвоночника он передвигался по квартире в инвалидном кресле-каталке. Забрав брата из больницы, где тот провел без малого полгода, Константин первое время очень опасался за его состояние, но не физическое, а моральное. Пришлось выписать на дом сиделку. Сиделка оказалась пожилой, очень сердобольной женщиной, она терпеливо ухаживала за инвалидом и временами украдкой всхлипывала в уголочке. — Такой молодой… — приговаривала она. К сожалению, расположение прежней квартиры не позволяло Игнату совершать прогулки на улице. Именно по этой причине Константин занялся обменом жилплощади. С первого этажа попасть на улицу гораздо легче. К тому же Константин попросил кое-что переоборудовать и в подъезде. Теперь Игнат мог выезжать из дома и совершать прогулки во дворе самостоятельно. Константин не хотел отказываться от услуг сиделки, но Игнат настоял на этом. Ему очень не хотелось оставаться обузой для старшего брата, и так слишком занятого. А дел у Константина действительно было по горло. Теперь под его началом находился целый кооператив К нему перешли дела от покойного Большакова. Точнее говоря. Панфилов сам стал владельцем кооператива «Радуга», затратив уйму времени на учредительные документы и хождение по исполкомовским кабинетам. Пришлось даже в Москву пару раз сгонять. Причины отказов были самые разные. Одни чиновники ссылались на уголовное прошлое Панфилова, другие просто не хотели связываться с человеком, замешанным в какой-то темной истории с перестрелкой где-то в лесу, и действовали по принципу — лучше перебдеть, чем недобдеть. В общем, после разнообразных мытарств Константин Панфилов, коекому более известный под прозвищем Жиган, стал полноправным владельцем широкопрофильного кооператива, куда входили пошивочный цех, небольшое производство по изготовлению пластмасс, несколько торговых точек в городе и на рынке. Вот только никак не получалось перевести под крышу кооператива «Радуга» любимое детище безвременно ушедшего Андрея Ивановича Большакова — ресторан «Луна». Именно по делам, связанным с рестораном «Луна», Константин ранним утром отправился в Москву. Для этого он взял лучшую машину, стоявшую на балансе «Радуги», посчитав, что солидный автомобиль придаст больше веса и его владельцу. Да и потом, что греха таить, порой Жиган любил шикануть, пустить пыль в глаза. С тех пор, как у него начали водиться деньги, он знал, какое применение им найти. Его домашний гардероб за последнее время пополнился несколькими отличными импортными костюмами, фирменными джинсовыми парами, прекрасной импортной обувью. Константин не жалел денег и для брата: купил ему импортное инвалидное кресло-каталку, после переезда на новую квартиру поставил в комнате Игната телевизор и видеомагнитофон, постоянно приглашал на консультации врачей. Поначалу его отношения с Игнатом вроде бы складывались нормально. Младший брат, хоть и не без проблем, возвращался к жизни. Волей-неволей Игнату пришлось отказаться от многолетней наркотической зависимости. Насколько это было тяжело для Панфиловамладшего, знал только сам. Проблема усугублялась тем, что во время пребывания в больнице, особенно в первые дни после ранения, врачам приходилось вводить Игнату наркосодержащие лекарства — чтобы облегчить боль в позвоночнике. Но, кажется, он все-таки смог справиться с вредной привычкой и позабыть о прежних связях. Впрочем, друзья-наркоманы редко напоминали о себе. И все-таки в последнее время Константин стал замечать в поведении Игната что-то неладное. Его брат стал реже выбираться на прогулки, настойчиво отказывался от услуг врачей, запирался в своей комнате, долго и неподвижно сидел перед телевизором. Кто-то из соседских пацанов начал таскать ему видеокассеты весьма специфического жанра. Вот и сегодня, закрыв за собой дверь квартиры, Константин услышал доносящиеся из комнаты Игната протяжные стоны, аханья и оханья. Иногда они перемежались короткими фразами на немецком языке. Сбросив в прихожей ботинки и повесив на вешалку безнадежно испорченный пиджак, Константин подошел к запертой двери комнаты брата и прислушался. Да, все верно. И так на протяжении уже нескольких недель. — Игнат, сделай тише! — крикнул Константин. Но то ли голос его был слишком слабым от усталости, то ли по какой другой причине, но сладострастные стоны не прекращались и не затихали. Константин, медленно потирая мышцы шеи, подошел к двери комнаты младшего брата и, повернув ручку, шагнул через порог. Это повторялось с пугающим постоянством уже несколько недель подряд. Игнат неподвижно сидел в инвалидном кресле перед телевизором, на экране которого мелькали обнаженные тела, гениталии, и все это сопровождалось фальшивыми женскими стонами, мужским жеребячьим ржанием и воплями. — Игнат, я же тебя просил, сделай тише. Панфилов-младший резко оберну. — Это ты? — Я, кто же еще, — тяжело вздохнул Константин. — Опять порнуху смотришь? Игнат взял лежавший на коленях пульт и выключил видеомагнитофон. После этого он резко развернул кресло и с неожиданной горячностью выпалил: — Почему тебе не нравится все, что я делаю? Почему ты все время дергаешь меня? — Слушай, Игнат, я устал, мне сейчас не до этого. — Нет, ты скажи, — не унимался брат. — Ну что тебе сказать? Я просто попросил сделать тише, вот и все. Что тут непонятного? — Ты не ответил на мои вопросы, — Игнат едва не кричал. — Так получается всегда. Ты не хочешь со мной разговаривать, ты только поучаешь. Не желая ввязываться в этот бесполезный, по мнению Константина, разговор, он развернулся и вышел из комнаты. Но Игнат поехал следом за ним. — Я понимаю, — надрывно продолжал он, — я все понимаю. Тебе некогда, тебе нет до меня дела, у тебя свои важные проблемы. Тебе же надо деньги зарабатывать. — Да, — твердо сказал Константин, — мне надо зарабатывать деньги. Но ведь я это делаю не только ради себя. — Неужели? — с горьким сарказмом воскликнул Игнат. — Оказывается, ты делаешь это ради меня, а я-то, дурак, требую к себе какогото внимания. — Ты не дурак, — спокойно произнес Константин, — и не надо передергивать. — Ах, вон оно что. Значит, я все-таки не дурак, я просто калека. Ты хоть понимаешь, что чувствует инвалид? А ведь мне только двадцать лет. У меня уже никогда не будет женщины. Да, я смотрю порнуху, потому что мне хочется любви, мне хочется настоящего женского тела, а не картинки на экране телевизора. — Твоя жизнь еще не закончилась. Не изводи себя. — Да? — в глазах Игната появились слезы. — Может, ты знаешь лекарства, которые вылечивают перелом позвоночника? Врачи не знают, а ты знаешь, да? Константин, чувствуя себя совершенно измочаленным после событий сегодняшнего дня, не нашел что возразить Игнату. Он испытывал лишь бесконечную горечь от того, что пока ничем не может ему помочь. — Давай мы поговорим об этом завтра, — сказал он севшим голосом, стараясь не встречаться взглядом с глазами Игната. — Мне надо залезть в ванну. Я грязный, как чертила. — Завтра, — скептически произнес Игнат, сглатывая слезы, — всегда завтра. Панфилов-младший даже не обращал внимания на то, что Константин пришел домой в грязных изорванных брюках и рубашке, со ссадиной на лице. — Ну хорошо, хорошо… Я только приму душ, и мы поговорим. — Поговорим, — каким-то бесцветным, почти обреченным голосом повторил Игнат. Константин медленно кивнул и поплелся в ванную. Там он долго смотрел в зеркало на свою небритую исцарапанную физиономию с темными мешками под глазами. — Ну и рожа у тебя, Шарапов, — мрачно усмехнувшись, произнес он. Сбросив грязную рубашку, он присел на краешек ванны, потирая ладонью обожженное запястье левой руки. И угораздило же его сегодня влипнуть в такую дурацкую историю. Он и сам никак не мог понять, зачем сегодня утром остановился на шоссе. Да ладно бы просто остановился, а то сам вызвался отправиться в погоню вместе с этим полоумным гаишником. И это при его, Жигана, застарелой ненависти к ментам. Немного поразмыслив, Константин так и не пришел к каким-то определенным выводам. Впрочем, что такое мент-гаишник? Почти безобидное создание, занимающееся, в общем, не таким уж ненужным делом. Лохов-то на дороге хватает. Константин вдруг поймал себя на мысли о том, что еще там, на дороге, утром, он пожалел Стрельцова. И даже был готов простить младшему лейтенанту его ментовские погоны. Но ведь это вовсе не предполагало наличия теплых чувств к этому Стрельцову. Зачем понадобилось переться вместе с ним, рискуя собственной головой. Можно было просто отдать ему машину — хрен с ней, все равно кусок железа — и не искать приключений на свою задницу. Неужели во всем виноват характер — эта вечная жажда азарта? Все то, что осталось в нем еще с афганских времен? Или просто недостаток острых ощущений? «А, черт с ним, — подумал Константин, — может, когда-нибудь я себе на этом деле шею сломаю, но через себя переступить не могу. Поехал, значит, так надо, значит, по-другому не мог. Что же мне оставалось? Сидеть рядом с этим жмуриком на трассе и радоваться — какой я предусмотрительный, осторожный? Ни за что». Он взъерошил руками волосы, упрямо тряхнув головой. Что сделано, то сделано. Незачем себя винить и укорять. Да и в чем, собственно, винить? В гибели автомобиля? Чушь, нелепица. Константин сбросил остатки одежды, залез под душ, включил теплую воду и с наслаждением подставил лицо упругим струям. Нет, все-таки хорошо, что еще не начался ремонтный сезон. Константин долго стоял под душем, чувствуя, как с каждой минутой усталость покидает его тело. Нервы постепенно успокаивались, мышцы расслаблялись. Немного пощипывало лишь крупную царапину на лбу, но Константин быстро забыл о ней, думая о том, что он жив, здоров, благополучно вернулся домой и никто не может помешать ему наслаждаться горячей водой. О том, что творится с братом, он не думал. Сейчас на это нет сил. Да, Константин прекрасно понимал Игната. В двадцать лет стать инвалидом, прикованным к креслу-каталке, оказаться вырванным из привычного круга общения, пусть даже порочного, потерять всякие жизненные перспективы — все это нелегко. Но сколько таких ребят Константин Панфилов видел в Афганистане. Еще час назад вместе рубали тушенку из одной банки, и вот уже друга готовят к отправке в Союз «грузом двести». Да, многие становились инвалидами, но не все при этом ломались. Главное — найти в себе мужество жить. Именно этого мужества не хватало Игнату. Что он видел в своей короткой жизни? На что мог опереться? Среди его друзей-наркоманов наверняка не нашлось бы ни одного, кто добровольно отказался бы от этой привычки. Такой поступок требовал настоящего мужества и самоотречения. У этих людей Игнат ничему не мог научиться… Сквозь шум льющейся воды Константин различил какой-то слабый звук, донесшийся из-за двери. Кажется, это похоже на металлический лязг. Константин наклонил голову в сторону, прислушался. Звук больше не повторялся. Наверное, Игнат, передвигаясь в инвалидном кресле, за что-то зацепился. Наконец Константин выключил воду, растерся мягким махровым полотенцем и, выбравшись из ванны, еще раз посмотрел на себя в зеркало. «Черт, запотело». «А ну-ка, открой личико, Гюльчатай». Он протер зеркало и критически осмотрел свою физиономию. Надо бы побриться. Обвязавшись вокруг пояса полотенцем и сунув мокрые ноги в шлепанцы, чтобы не стоять на холодном полу, Константин неторопливо приступил к процедуре бритья: тщательно взбил помазком пену, густо покрыл ею щеки, верхнюю губу, подбородок, погрел под горячей водой бритвенное лезвие. Все это напоминало небольшой ритуал. Наверное, так оно и было на самом деле. Ведь для чего, в сущности, предназначен любой ритуал? Для того чтобы отвлечься, успокоить нервы, достичь внешней и внутренней гармонии. Аккуратно оттянув одним пальцем щеку, Константин провел по ней лезвием бритвы. Он наслаждался каждым движением лезвия, повторяя его снова и снова—до тех пор, пока лицо не стало совершенно гладким. После этого он смыл остатки пены, причесал кверху еще мокрые после душа волосы, смочил щеки лосьоном после бритья, снял опоясывающее его полотенце, накинул махровый халат и, завязывая узлом пояс, вышел из ванной комнаты. В квартире было тихо. Ни о чем не по— ] дозревая, Константин прошел на кухню, открыл ящик стола, достал оттуда пачку «Кэмела», распечатал ее, вынул сигарету и с наслаждением закурил. Потом прошел к окну, открыл форточку и присел на подоконник, пуская дым на улицу. Во дворе было тихо. Проехала лишь какая-то запоздавшая машина. «Интересно, который час?» Константин вышел в зал, глянул на круглые настенные часы. Половина второго. Наверное, Игнат не дождался его и уснул. «Жаль пацана, — подумал Константин. — Надо все-таки завтра с утра поговорить с ним. Ему сейчас ох как трудно… » Вначале он не хотел заходить в комнату Игната, чтобы не беспокоить его. Пусть спит. Но тут Константин увидел тонкую полоску света, пробивающуюся изпод двери, ведущей в комнату Игната. «Надо выключить», — подумал он. Осторожно, стараясь не разбудить брата, Константин подошел к двери, повернул ручку и заглянул внутрь. Сердце его вздрогнуло. Комната была пуста. Предчувствуя недоброе, Константин позвал: — Игнат. Никто не откликался. — Игнат, ты где? Может, он в спальне? Эта комната выходила на противоположную сторону дома. Там же находился и балкон. Константин быстро направился туда. Вошел в комнату, зажег свет. Балконная дверь была распахнута. Рядом с ней стояло инвалидное кресло — пустое. Страшная догадка мелькнула в мозгу Константина, но он все еще отказывался в нее верить. Метнувшись к двери, он отшвырнул в сторону жалобно скрипнувшее кресло и выскочил на балкон. Глянув вниз, Константин понял, что не ошибся. В ночном мраке он увидел фигуру брата, распростершегося на зеленом газоне под кроной невысокого дерева. Белое пятно рубашки не оставляло никаких сомнений. — Игна-а-а-ат! Глава 5 Константин остановил машину во дворе городской больницы. — Игнат, я сейчас! Ты понял меня? — крикнул он, обернувшись, как будто брат мог его слышать. — Ты только подляну мне не устрой. Он выскочил из машины и побежал к входной двери, но она оказалась заперта. Они что, по ночам больных не принимают? Он принялся колотить в дверь ногой что было силы. — Эй вы там, мать вашу, человек умирает! Своим криком и грохотом Константин перебудил половину больницы, кроме, конечно, дежурного медперсонала. Наконец он услышал за дверью какие-то шаркающие звуки, и сонный женский голос произнес: — Что стряслось? — Дверь открывайте! — заорал Константин, едва сдержавшись от того, чтобы не добавить пару крепких фраз. — Да сейчас, милок, сейчас. Раздался скрип поворачиваемого в замочной скважине ключа. Дверь распахнулась. За порогом стояла пожилая медсестра с круглым румяным лицом, в белом халате и косынке. — Что ж ты так ломишься, сынок? — укоризненно сказала она, глядя на искаженное от злобы и ярости лицо Константина. — Вы чего позапирались? Вам что, до людей уже никакого дела нет? — Так у нас приемный покой с другой стороны, — недоуменно сказала пожилая медсестра и развела руками. Константин сплюнул от досады, махнул рукой и убежал вниз по ступенькам. — Эй, милок, ты куда? — Я сейчас, у меня тут человек. Он подбежал к машине, открыл заднюю дверцу и, осторожно подняв на руки Игната, вытащил его из автомобиля. — Держись, братишка… Голова Игната бессильно откинулась назад, глаза его закатились, дыхания почти не ощущалось. Но сердце еще билось, это Константин чувствовал. Он поднялся на крыльцо, прошел в дверь и зашагал следом за медсестрой. — Сюда иди, милок, вот здесь у нас приемный покой. В маленькой тесной комнате не было ничего, кроме жесткой тахты, стула и пустого стеклянного шкафа. — Что — здесь? — удивленно спросил Константин, оглядывая скудную обстановку комнаты, стены, выкрашенные унылой зеленой краской, обшарпанный пол. — Здесь, — подтвердила медсестра, — сейчас дежурный врач придет. — Какой дежурный врач? — не сдержался Константин и перешел на крик. — Ему бригада реаниматологов нужна! Реанимация в этой долбаной больнице есть? — Успокойтесь, больной, — начала было старушка, но осеклась. — Какой я вам больной! Это у него жизнь на волоске висит! — Сейчас, сейчас, — засуетилась медсестра и исчезла в двери, которую Константин сразу не заметил. Тяжело дыша, Константин опустился на тахту. Странное это было зрелище: молодой мужчина в мятых испачканных брюках, наполовину расстегнутой на груди рубашке и незашнурованных туфлях на босу ногу держал на руках парнишку и приговаривал: — Держись, Игнат, мы тебя починим. Все будет нормально. Внутренняя дверь приемного покоя распахнулась. Широким шагом вошел крепкий мужик в белом халате и шапочке, следом за ним еще один, ростом поменьше. Сзади пожилая медсестра тащила за собой металлическую тележку на колесиках. Врачи подошли к Константину. — Я дежурный реаниматолог Савельев, — представился высокий. — Что с больным? — С балкона упал. — Какой этаж? — Первый, но высокий. Реаниматолог обменялся странным взглядом со своим коллегой. Потом оба воззрились на Константина. — Что вы смотрите? — зло сказал он. — У меня времени не было одеваться. — А вы случайно не того? — Тетка, тащи сюда свою телегу, и быстро. Константин встал и на глазах у удивленных докторов положил Игната на каталку. — Где тут у вас реанимация? — Подождите, подождите, — воскликнул Савельев, — кто тут врач, я или вы? — Слушай, Савельев, — Константин резко развернулся, — ты давно здесь работаешь? — Второй месяц. А что? — Оно и видно. Его зовут Игнат Панфилов, и у него была тяжелая травма позвоночника. — А что с ним случилось? — Пулевое ранение. Это вас устраивает? Ему не то что падать, неосторожно двигаться нельзя. Савельев густо покраснел, и Константин машинально отметил про себя этот факт. Значит, человек еще не совсем очерствел душой. А может, реаниматологу и вовсе не положена излишняя чувствительность. В конце концов он каждый день должен кого-нибудь с того света вытаскивать. — Ну что ж, Андрей Петрович, — обратился Савельев к своему коллеге, — помогите… э… Как вас звать? — Константин. — Помогите Константину. Кстати, Андрей Петрович — хирург. А вы, Наталья Дмитриевна, — он обратился к медсестре, — срочно найдите и принесите мне медицинскую карту больного Панфилова. Дежурный реаниматолог склонился над Игнатом, проверил зрачки, пульс, дыхание и лишь после этого дал команду: — Везите. Константин вместе с хирургом катили тележку по пустым коридорам больницы. — Что с ним, доктор? — Пока еще не знаю, но скоро выяснится. Одно могу сказать твердо — ему сильно повезло. Кем он вам приходится? — Братом. — Он мог бы умереть от одного болевого шока. В моей практике, увы, такое случалось. Пульс у него есть, правда, слабый; ниточный, но это дает нам шанс. Так что мы еще поборемся. Они остановились перед широкой стеклянной дверью. Рядом на стене висела табличка «Реанимационное отделение. Посторонним вход строго воспрещен». — А теперь извините, Константин, — сказал Савельев, — дальше вам нельзя. Посидите в коридоре. Андрей Петрович, готовьте больного. — Хорошо, Евгений Семенович. Хирург распахнул дверь реанимационного отделения, вкатил тележку, а Константин так и остался стоять в коридоре. — Что же вы, — сказал Савельев, — идите отдыхайте. Вы сделали все, что могли. Теперь дело за нами. Глава 6 — Константин, проснитесь. Панфилов открыл глаза, почувствовав, что кто-то трясет его за плечо. — А? Что? — Проснитесь. Пред ним стоял доктор Савельев. — Что с Игнатом? Он жив? — Константин вскочил. — Жив, жив, — сдержанно улыбнулся реаниматолог. Улыбка получилась какой-то кривой — Савельев устал после бессонной ночи. — Который час? — Полседьмого. Константин тряхнул головой и вытер рукой лицо, прогоняя остатки сна. — Вы извините, доктор, сам не заметил, как задремал. И еще извините, что накричал. — Ничего страшного, вас можно понять. Мне приходилось и не с таким встречаться. Идемте в мой кабинет. Мне надо присесть, а то ноги гудят. Они прошли по коридору, свернули направо, миновали несколько дверей с номерными табличками и наконец вошли в небольшую комнату, насквозь пропахшую, как ни странно, табачным дымом. Обстановка кабинета была самой что ни на есть спартанской — стол, пара стульев, два шкафа, металлический и стеклянный, стандартная жесткая тахта, обтянутая потрескавшимся дерматином, и металлическая вешалка. — Присаживайтесь куда-нибудь. Константин опустился на тахту, прислонившись спиной к холодной стенке. Савельев закрыл за собой дверь, нерешительно потоптался рядом с тахтой, наконец вынул из кармана халата пачку «Явы». — Хотите? Константин вытащил из пачки сигарету и прикурил от поднесенной зажигалки. — А как же «Минздрав предупреждает»? — с легкой усмешкой спросил он. — А, ерунда, — закурив, реаниматолог махнул рукой. — То есть это, конечно, не совсем ерунда, но при нашей работе… В общем, это минимальный вред, который я могу причинить своему здоровью. И потом, я считаю, что вред приносит то, что человек делает без удовольствия. Если курить и укорять себя за каждую выкуренную сигарету, табак и в самом деле станет вреден. Константин огляделся по сторонам. — В чем дело? — спросил Савельев. — Ищу, куда пепел стряхивать. — Возьмите пепельницу со стола. — А вы? — У меня еще одна есть. Константин поднялся с тахты и подошел к столу. — Подходящая штука, — с легкой усмешкой произнес он, повертев в руках пепельницу в виде черепа с откинутой сверху крышкой. — Как раз для доктора. — Коллеги подарили. — Это вроде как с подтекстом? — В общем, нет, просто другой не оказалось. У нас, знаете ли, в магазинах всякую ерунду можно купить, кроме того, что необходимо. А от этого черепа хоть польза какая-то. Константин вернулся на свое место, поставил пепельницу на тахту рядом с собой и сделал несколько глубоких затяжек. — Вы, я смотрю, тоже не особо заботитесь о своем здоровье? — заметил реаниматолог. — Это привычка, еще с… армии, — объяснил Константин. — Только за последнее время я привык курить сигареты покрепче. — Что имеем, — Савельев развел руками. — В общем, случай с вашим братом довольно тяжелый. Даже не знаю, как бы вам попроще объяснить. — Как есть, так и объясняйте. — На одну компрессионную травму позвоночника наложилась другая и ко всему этому добавился перелом костей таза. Даже удивительно, как сердце такое выдержало. Впрочем, он ведь у вас еще молод, не правда ли? — Двадцать два. — Двадцать два года, — задумчиво проговорил Савельев, пуская дым под потолок. — Двадцать два… А сколько всего… — Вы уже знаете? — спросил Константин. — Да, я читал… У него ведь были неприятности с наркотиками? Но меня в данном случае интересует другое. Как он получил ранение позвоночника? — Это долгая история, — неохотно сказал Константин. — А если коротко? — Если коротко, пуля — вот и все. — Н-да, — проговорил Савельев, барабаня пальцами по столу. Пепел с его сигареты упал на отшлифованную локтями крышку стола. — Черт… — Доктор, вы не обижайтесь, — примирительным тоном сказал Панфилов. — Ничего интересного в этой истории нет. Там по большей части моя вина. — Я не обижаюсь, — на лице Савельева появилась какая-то странная гримаса. — Недавно приехал, в городе мало кого знаю. Коллеги говорят, вы здесь личность довольно известная. — Значит, они и обо всем остальном вам расскажут. А я о себе болтать не люблю. — Понимаю. Я, собственно, вашим братом интересовался. Как он себя чувствовал в последнее время? — У меня сигарета кончилась. —Что? — Сигарету еще можно? — Да, да, конечно, — Савельев положил на стол пачку. — Курите сколько хотите, а я вот сделаю перерыв. Что-то голова начала кружиться. Константин взял еще одну сигарету, чиркнул зажигалкой. — Да, в общем, все нормально. Я ему хорошее инвалидное кресло купил. Из Германии привезли, почти по заказу. Он на прогулки мог сам выезжать. Вот в новую квартиру переехали. Поначалу было, конечно, трудно. Я сиделку нанимал. Потом Игнат отказался, сказал, что сам может за собой присмотреть. — И что? — Я не настаивал. Он хоть и инвалид, но молодой. Наверное, стыдно было. — Почему стыдно? — Ну как… Горшок и все эти дела. — Ах, да-да… Продолжайте. — А что продолжать? Вот так и жили. — А как получилось, что он упал с балкона? Ведь в его состоянии это… почти невозможно. — Что тут скажешь, доктор? Я виноват. Он ведь целыми днями один в квартире оставался. У меня дел по горло — кооператив, производство, ресторан. В общем, хрень всякая. Замотаешься за день, придешь домой, думаешь только об одном — поесть и поспать. А ему поговорить хочется, узнать, что нового. Дружки-то его так называемые все как один слиняли. Вот он и не выдержал. — Но как же он через балкон-то перебрался? — продолжал допытываться Савельев. — Ведь нижняя половина тела у него парализована. — Руками зацепился, как же еще? Савельев тяжело вздохнул и протер кулаками покрасневшие после бессонной ночи глаза. — Да, повезло ему, — повторил он, — сильно повезло. Нет, я, конечно, не в том смысле. Жив остался… хотя состояние очень тяжелое. Один раз сердце остановилось. Константин, услышав эти слова, едва заметно вздрогнул. — Что ж вы мне сразу не сказали? — Знаете, это у нас в порядке вещей. Иной раз привозят таких, что только диву даешься, как он сразу Богу душу не отдал. Но мы сражаемся до последнего. У нас ведь нет другого выхода. Профессия такая… — Так что у него с сердцем? — Удалось восстановить нормальную работу. К счастью, у него нормальные легкие и внутренние кровотечения отсутствовали. Что у вас под балконом? — Дерево невысокое и трава. — Тогда понятно. И перелом костей таза объяснить можно. Это все изза долгого отсутствия нагрузки. Действительно, могло быть и хуже… — Вы разрешите его увидеть? — Да, конечно. Хотя не знаю, что это вам даст. Он ведь без сознания. Если не возражаете, чуть позже. — Добро. Константин затушил окурок и закрыл крышку пепельницы. — А вы-то сами, доктор, откуда? — Это, как вы говорите, долгая история, — грустно улыбнулся реаниматолог. — Родители у меня были военные, поэтому пришлось помотаться по всей стране — от Камчатки до Моздока. Но вообще-то я родился в Соликамске. Константин хмыкнул. — Да, известное место… — А чем известное? — недоуменно спросил Савельев. — «Белым лебедем». — Это что такое? — Зона такая есть в Соликамске. Лютое место. — Не знаю, — врач пожал плечами, — никогда не слышал. Мы с родителями оттуда уехали, когда мне еще и двух лет не исполнилось. Перебирались туда-сюда по гарнизонам, точкам. Потом родители в Костроме осели, а я в мединститут поступил. После института по направлению фельдшером в деревне работал. В столицу, конечно, хотел попасть, но не получилось. Теперь вот здесь обосновался. Это, конечно, еще не Москва, но по крайней мере близко. — Работа нелегкая, — покачал головой Константин. — Другой не было — или эта, или никакой, — согласился Савельев. — Особенно трудно в ночную смену работать. Обычно все самое плохое по ночам случается. Например, на прошлой неделе ночью привезли сразу троих — в автомобильной аварии пострадали. Двое мужиков в годах уже. Одному лет сорок, другому — под пятьдесят и девчонка лет восемнадцати. Не местные, откуда-то из-под Смоленска. Куда они гнали ночью по шоссе? Теперь уже никто не узнает. — Что, все трое? — Да, — медленно кивнул Савельев. — И что самое смешное, если в такой ситуации уместно это слово, умирали по возрасту. Машина, «жигуленок», не вписалась в поворот, вылетела в кювет, несколько раз перевернулась и ударилась о дерево. Врач со «скорой», который их сюда привез, вообще удивлялся, как их удалось живыми из этой консервной банки извлечь. Клиническая картина была ужасной — множественные двусторонние переломы ребер, переломы бедер, костей таза, предплечий, свода и основания черепа, ушибы головного мозга, разрывы печени и селезенки. Короче, ни одного живого места. Что один, что другой, что девушка эта. Я, откровенно говоря, на Господа Бога обиделся. Ну что ему стоило души этих бедолаг забрать себе сразу на месте аварии? Я-то сразу видел, что бесполезно за них бороться. Это как раз тот самый случай, когда врач бессилен что-нибудь сделать. Но я не имею права складывать руки. Я должен бороться до последнего. А вдруг получится? — С этими не вышло? Константин испытывал сочувствие к этому молодому парню, вынужденному едва ли не каждый день сталкиваться с человеческим горем, страданием и смертью. — Да, с этими не вышло, — медленно закурив, сказал Савельев. — Сначала умер самый пожилой. Удивительно вообще, как он смог столько протянуть. Сердце, судя по всему, было уже слабое. Потом скончался тот, что помоложе. Дольше всего боролись за жизнь девушки. Часов пять вместе с Прошкиным на ногах провели. — С кем? — С Андреем Петровичем, хирургом, который тебе помогал брата в реанимационное отделение доставить. Легочное кровотечение открылось очень сильное. Хотя, казалось бы, откуда. Успела столько крови потерять… Потом сердце остановилось, массаж пришлось делать, электрошок применять, а в конце концов и прямой укол. Но ничего не помогло. Диагноз, в обшем, был фатальный. — Но вам-то не в чем себя упрекнуть? — Вроде бы и так, однако в душе всегда остается осадок. Может, ты что-нибудь не так сделал, может, не хватило квалификации. Представьте себе — три летальных исхода за ночь. — Это многовато. — Вот именно. — Я бы, наверное, сразу напился. — Иногда это просто необходимо. Придешь с ночной смены, саданешь полстакана спирта — и спать. — И сегодня? — Сегодня, пожалуй, не буду. Все-таки брат ваш остался жив, хотя… — Что? — встрепенулся Константин. — Пугает меня одна вещь. Мы ему, конечно, обезболивающее ввели, проще говоря, наркотики, а у него в прошлом наблюдалась достаточно сильная наркотическая зависимость. Как бы на этом фоне рецидива не произошло. Но, конечно, будем надеяться на лучшее, тьфу-тьфу-тьфу… — он три раза постучал по крышке стола. Савельев поднялся, подошел к окну и открыл форточку. — Проветрить надо. Главврач все время ругается. У вас, говорит, Савельев, все время в кабинете топор можно вешать. Дымите, как грузчик в порту. Какой, мол, пример подаете больным? — Пойдем? — спросил Константин, поднимаясь с тахты. — Да, посмотрите на своего брата и езжайте домой. Вам несладко пришлось. Вообще-то мне следовало вас отругать. — За что? — выходя из комнаты, спросил Константин. — Почему «скорую» не вызвали? Ведь вы могли ох как навредить ему. Панфилов усмехнулся и покачал головой. — Ждать битый час, пока она приедет, и наблюдать за тем, как умирает твой собственный брат? Нет уж, извините. — Хорошо, — чуть помедлив, проговорил Савельев, — а если бы у вас не было машины? — А у меня ее и не было. Реаниматолог изумленно застыл на месте. — То есть… то есть как не было? А на чем же вы его привезли? Наталья Дмитриевна… сестра в приемном покое, сказала, что вы на «Жигулях» приехали. — Все правильно, — подтвердил Константин, — я привез Игната на «Жигулях». Только машину я угнал. — Что? — Да не бойтесь, не бойтесь, доктор. Это машина моего соседа. Просто неохота ломиться среди ночи, весь дом на уши ставить, ключи просить. Я так, все по-простому сделал. — Без ключа открыли и двигатель завели? Константин пожал плечами. — Это же не «Мерседес» какой-нибудь. Обыкновенный «жигуль». Открывается куском проволоки и заводится проще простого. Надо только провода изолентой смотать. — Ну и дела, — ошеломленно проговорил врач-реаниматолог. — Я бы и подумать не мог. — А вы и не думайте, доктор. Ваше дело — людей с того света вытаскивать. * Наконец-то он мог выспаться. Но сначала необходимо позвонить на работу. Трубку подняла секретарша. — Алло, — томным голосом проворковала она, — кооператив «Радуга» слушает. — Жанна, это я. — Ой, Константин Петрович, — радостно воскликнула она, — куда вы подевались? Мы вас со вчерашнего дня найти не можем. — Так, пришлось задержаться в Москве. — Вы все уладили, Константин Петрович? — Нет, придется ехать еще раз. — Тут машина нужна в район съездить. — Нет машины. — А что случилось? — Разбил я ее, — коротко сказал Константин. В трубке послышалось оханье секретарши. — Но с вами-то все в порядке, Константин Петрович? — Все нормально, Жанна. Мужчиной я еще быть не перестал. Жанна захихикала. — Все-то вам шуточки, Константин Петрович. А я, между прочим, переживала. Панфилов знал, что двадцатилетняя секретарша влюблена в него. К сожалению или к счастью, он не отвечал ей, предпочитая следовать известной рекомендации: не спи, где работаешь, и не работай, где спишь. — Со мной всегда все в порядке, Жанна. Я появлюсь часа в четыре. — Поняла, Константин Петрович, — в голосе секретарши промелькнуло что-то вроде сожаления. Константин положил трубку, на всякий случай отключил телефон и, кое-как добравшись до постели, рухнул на нее без сил. События прошедших суток так измотали его, что он спал, не видя снов, будто провалился в какую-то черную дыру. Было восемь часов утра. Глава 7 В это утро баба Нюра проснулась рано, едва только в оконце забрезжил свет. Настенные ходики с кукушкой остановились, и баба Нюра не знала, который час. — Вот дура старая, — ругала она себя, — забыла с вечера гири поднять. Выйдя на улицу, она ополоснула лицо холодной водой из рукомойника, утерлась висевшим тут же на веревке полотенцем и проковыляла к сараю. Дом бабы Нюры, такой же старый, как и она сама, стоял на самой окраине деревни. И старуха уже давно просила председателя помочь ей залатать прохудившуюся крышу. Тот все обещал и обещал, а в сенях бабы Нюры продолжало литься. Вот и вчера после дождя пришлось выносить в сени ведра, подставлять под струи, чтобы совсем не залило. Несмотря на свой возраст, баба Нюра была еще крепкой старухой. До недавних пор она держала корову. Да только вот в прошлом году ее Пеструшка споткнулась и сломала переднюю правую ногу. Приходил ветеринар, но ничем бедняжке помочь не смог. — Стара твоя корова, баба Нюра, — сказал он. — Сколько ей годковто? — Да уж десять, почитай. Пришлось Пеструшку сдать на мясо. Деньги, вырученные за говядину, баба Нюра положила в чулок и спрятала в сундук, стоявший в дальнем углу избы. А вместо Пеструшки завела она себе козу. Манька исправно давала жирное вкусное молоко. А всего-то ей надо было травку пощипать да в сарайчике на соломе полежать. Баба Нюра подоила Маньку, отнесла молоко в погреб, вывела козу со двора на лужайку за огородом, привязала ее к колышку, вбитому в землю, и строго-настрого приказала никуда отсюда не уходить. Манька проблеяла в ответ что-то, будто соглашаясь. — Погуляй тут, а я в лес сбегаю. Ноне тепло и дожди идут. Грибная пора пришла. Вон соседские дети вчера полведра подосиновиков принесли. Надо и мне грибочками побаловаться. Баба Нюра взяла лукошко, заперла избу, спрятала ключ под крылечко и пошла по тропинке к лесу. Любила она грибную охоту еще с детства. Собирала она и ягоды, и травы лечебные, но особенно жаловала грибочки. Грузди и рыжики у бабы Нюры получались отменные. Да вот жаль, угощать некого. Старик-то ее помер лет десять назад, а детей завести они так и не сподобились. Врачи говорили, что во всем война виновата проклятущая. Тогда молодая девчонка Нюрка вместе с другими деревенскими бабами и пахала на себе, и сеяла, и урожай собирала. Даром-то оно ничего не дается. И в пояснице ее согнуло рано. Так что ходила теперь баба Нюра, опираясь на крепкую палку. Солнце уже наполовину вышло из-за зубчатой кромки леса и грело землю первыми горячими лучами. В лесу раздавались утренние песни птиц, а за спиной в деревне голосили петухи. — Поздно просыпаться стали, — проворчала баба Нюра. — Разленились все… Она прошлась вдоль опушки, но повсюду находила только остатки срезанных ножек. «Видно, тут вчера соседские побывали, — подумала баба Нюра. — Пойду-ка я поглубже». Вначале она шла вдоль тропинки, извивавшейся между деревьями. Потом свернула в сторону и тут же нашла первый подберезовик. — Здравствуй, красавец ты мой. Изогнутыми узловатыми пальцами она ловко вывернула гриб из мха и отправила его в лукошко. Над головой в кроне высокой ели что-то застрекотало. — Свят, свят, свят, — перекрестилась баба Нюра, — тебе, филин, уж спать пора. В ответ ухнула над головой птица, с шумом взмахнула крыльями и исчезла в лесной чаще. — Не к добру это, — нахмурилась баба Нюра, — дурной знак. Потом ее внимание привлек еще один подберезовик, потом подосиновик. И баба Нюра позабыла о дурных приметах. Так она ходила по лесу часа полтора, собирая в лукошко грибы, отмечая места, где цвела земляника, где росли лекарственные травы. Солнце уже висело над верхушками деревьев, поднялся легкий ветерок, зашумели ветки. Хорошо, что горожане сюда не добираются. И Москва вроде бы недалеко, а место здесь сохранилось тихое, спокойное. Ни тебе дачников, ни заводов с дымящими трубами. В речке даже рыба водится. Есть еще места в Подмосковье… Баба Нюра вдруг остановилась и потянула носом. Ага, только подумала про чистый воздух — и тут же гарью потянуло. Костер в лесу жгли ночью, что ли? Она принюхалась. Нет, не похоже на запах горелой древесины. Тянуло чем-то противным, удушливым. Ох уж эти горожане, все-таки нагадили. Вскоре баба Нюра вышла на узкую лесную дорогу. После дождей, которые регулярно шли в течение последней недели, колея раскисла, коегде в неглубоких ямках стояла вода. Эту дорогу баба Нюра хорошо знала. Она шла от соседней деревни через весь лес, выходила на широкое кукурузное поле и километрах в десяти отсюда упиралась в асфальтированное шоссе. По дороге этой теперь ездили редко, разве что председатель на своем «козле», чтобы сократить путь до поля. А вообще-то вокруг леса шел хороший песчаный проселок, широкий и без ухабов. Но сейчас, к своему удивлению, баба Нюра увидела на лесной дороге еще почти свежие следы широких шин. Она остановилась сбоку у дерева и недоуменно покачала головой. «Неужто Николай, тракторист, на своем „пердуне“ здесь тащился? Вроде не похоже. У трактора следы другие». Размышляя таким образом, старуха медленно ковыляла по тропинке вдоль глубокой, прорезанной корнями деревьев колеи. Запах гари становился все противнее. «Не иначе, как городские дрянь какую привезли. Думают, раз никого нет, значит, можно помойку устраивать. Знаю я их, было уже такое». Однажды, пару лет назад, через всю деревню проехал громадный самосвал, остановился на опушке леса и скинул из кузова целую кучу прогнивших картонных ящиков. Потом развернулся — и ходу. Местные, конечно, пошли узнать, что же это он там такое выбросил. В картонных коробках оказалась колбаса. Тоненькая такая, длинная, высохшая совсем, позеленевшая, в покрытой плесенью оболочке. Кто побрезгливей, конечно, трогать не стал, а иные по десять палок нагрузили, домой потащили. Баба Нюра к этой дряни даже не притронулась, а вот соседские ели и нахваливали. Еще приходили, набирали. Но за пару дней всю эту колбасу собаки растащили. А по ночам, наверное, и зверь лесной приходил. Может, и сейчас какую заразу вроде той колбасы выкинули? Чтоб никому не досталось — бензином облили и сожгли. А то отчего ж так воняет-то? Баба Нюра вышла наконец на широкую лужайку между деревьями и в нерешительности замерла. Дорога проходила мимо лужайки, сворачивая налево, дальше в лес. На этом месте раньше находилось болотце. Баба Нюра еще девчонкой бегала сюда за брусникой. Потом болотце высохло и остался кочковатый луг, поросший густой травой. Размерами он был невелик, и с трех сторон его окружал лес. — Господи Иисусе, пресвятые угодники и богородица, — перекрестилась старуха. Такого она не видела даже во времена войны. Фронт, слава Богу, не дошел до этих мест, хотя какая-то воинская часть стояла неподалеку от деревни. А однажды даже перед домами прогрохотали танки. На лужайке, в черном кольце выгоревшей земли и травы, стоял остов огромного грузовика с прицепом. Что это был за грузовик, баба Нюра не знала и при всем желании узнать уже не могла, потому что грузовик сгорел дотла вместе с прицепом. Жар от огня был, наверное, таким сильным, что ветки ближайших елей, расположенных метрах в двадцати пяти от машины, пожухли и скрючились. Одному Богу известно, почему огонь не распространился дальше. Возможно, почва после дождей еще сохраняла влагу, или болотце высохло не до конца, и под верхним слоем почвы стояла вода. Во всяком случае, сгорела только трава, хоть и на большом расстоянии вокруг машины. — Это что ж тут стряслось-то, — пробормотала баба Нюра, не решаясь сдвинуться с места. Впрочем, однажды, еще в пятидесятые годы, тогда еще тетка Нюра видела, как на колхозном поле горел трактор. Тракторист пахал землю на стареньком гусеничном «сталинце». Неподалеку на окраине леса женская бригада корчевала пни. День стоял ясный, но внезапно небо затянуло черными тучами, загремел гром, и одна за другой стали полыхать ослепительно яркие молнии. Женская бригада укрылась в лесу, а тракторист остановился, выскочил из кабины и побежал по полю. И тут в расколовшемся пополам небе сверкнуло что-то ослепительно белое и опустилось прямо на трактор. «Сталинец» вспыхнул, как свечка. Дождь скоро прекратился, а трактор горел до тех пор, пока от него остались одни гусеницы. Вот тогда баба Нюра и узнала, что железо может гореть не хуже бумаги. Потом, конечно, разразился шум, приезжала комиссия из района, проверяла, был ли акт вредительства. Чудом уцелевшего тракториста люди в серой форме с малиновыми погонами увезли в райцентр. Но работницы колхоза из женской бригады рассказали все, что увидели, и тракториста выпустили. Может, в тридцать седьмом он и сел бы лет на пятнадцать без права переписки — за то, что бросил в поле народное добро, тем самым допустив преступную халатность. А тогда, после войны, люди в колхозах ценились на вес золота, особенно мужики. С фронта ведь мало кто вернулся живым и здоровым. Но там на поле был маленький трактор, а тут громадная махина с прицепом. Баба Нюра, зачем-то оглядываясь по сторонам, обошла под деревьями полянку и остановилась напротив кабины. Крыша у грузовика отсутствовала. Полосы наполовину расплавившегося металла свисали вниз, закрутившись, как бигуди на голове жены агронома Настасьи. Из кабины, вернее, ее остатков, торчал оплавившийся двигатель, похожий на комок застывшего теста. Кажется, там находилось что-то еще, но баба Нюра, как ни присматривалась, не могла разглядеть. Зрение-то ведь уже не то. Вот раньше она с другого конца поля могла разобрать, кто едет — бригадир или председатель. Обгоревшие и оплавившиеся обода колес въехали в землю. Над кабиной возвышался остов согнутого рулевого колеса, похожего на увядшую, клонящуюся к земле ромашку. Длинный фургон-полуприцеп тоже сильно пострадал. Видно, его тонкие стенки сразу не выдержали пламени и сложились, как карточный домик. Так они и спеклись грудой, будто пирог у неумехи Натальи, живущей на другом конце деревни. Чем ближе к машине, тем вонь и гарь становились невыносимее. Баба Нюра, закрыв уголком платочка рот и нос, несмело двинулась вперед. Очень уж ее разбирало старушечье любопытство — что это там в кабине грудой лежит? Ее не путали ни вонь, ни то, что сгоревшая машина еще местами дымилась, ни просевший грунт. «Неужто такая гроза вчера была? — думала она. — Что-то я не припоминаю… Ан нет, погоди-ка… А вечерочком-то… Совсем память потеряла, старая. Видно, была гроза-то. Я Маньку доить вела, а за лесом два раза гром грохотнул. Только вот молнию я не видела, да и небо вроде ясное оставалось… Так то над избой моей, а что там, за лесом творилось, кто знает. Может, и гроза». Баба Нюра подошла поближе, опираясь на палку, и остановилась на краю обгоревшей травы. Поясницу после долгого хождения по лесу начинало потихоньку ломить, и старуха стояла, склонившись больше обычного. Взгляд ее упал на какие-то темные пятна, которые вели от машины в лес. Не веря своим глазам, баба Нюра наклонилась и пальцем притронулась к пятну. Солидол, что ли, али масло какое? Нет, не похоже на масло. Подслеповато щурясь, старуха поднесла к глазам испачканный чем-то темным палец и обмерла. Да это же кровь! В страхе она снова начала оглядываться по сторонам. Неужто зарезали кого? — Ох ты, батюшки. Старуха отступила в сторону и, наклонившись еще раз, вытерла палец о чистую траву. Надо бы поскорее вернуться в деревню, рассказать людям, что видела. Но прежде… Любопытство все-таки пересилило, и баба Нюра двинулась ближе к машине. В нескольких метрах от обгорелого остова кабины она остановилась и стала приглядываться. Чуть дальше, под просевшими обугленными колесами она увидала что-то круглое и закопченное. Эта штуковина напоминала бидон вроде тех, в которые доярки на колхозной ферме молоко разливают, а потом возчик Федот на своей хромой кобыле возит. Но не бидон привлек внимание бабы Нюры. Разобрав наконец, что находится в кабине, она охнула и снова перекрестилась. Повернувшись набок, словно глядя в глаза старухи, на нее скалился череп с пустыми глазницами, такой же обгорелый и закопченный, как то, что раньше называлось автомобилем. Рядом с черепом лежала груда костей, сильно обгоревших, но еще сохранявших форму человеческого скелета. Рука была вытянута в сторону, тонкие косточки сжимали монтировку. Подхватив свое лукошко, баба Нюра кинулась назад. — Ой, батюшки-светы, что ж это творится? Надо бы в деревню поскорей вернуться, бригадира найти. Глава 8 Константин проснулся оттого, что яркие лучи солнца били прямо в лицо. С трудом продрав глаза, он приподнялся на кровати и огляделся. В квартире стояла непривычная тишина. Обычно из комнаты Игната доносился шум работающего телевизора. Сейчас лишь откуда-то издалека доносились детские крики. — Витька, пасуй мне, пасуй! На спортивной площадке за домом пацаны играли в футбол. «Эх, — подумал Константин, — сейчас бы встряхнуться, сбросить годков десять и погонять мячик». Подумав о пользе спорта для здоровья, Константин тут же потянулся к небольшому журнальному столику, стоявшему возле кровати, сгреб с него пачку «Кэмела», зажигалку и закурил. Шлепая босыми ногами по паркетному полу, он прошел на кухню и принялся варить себе кофе. «Надо сделать покрепче, чтобы мозги прочистить, — думал он. — По-моему, я так и не проспался». Состояние и на самом деле было мутное, словно с похмелья. Нет, пожалуй, полегче. Затягиваясь крепким «Кэмелом» и отхлебывая черный, как ночное небо, кофе, Константин уселся за стол. Надо собраться с мыслями. «Итак, — думал Константин, — подведем итог вчерашнего дня. Нет, суток. С самого утра влип в какую-то идиотскую историю. Труп на дороге. Гаишник этот ненормальный. Бешеный грузовик… Зачем мне все это надо? Ну ладно бы еще кому-нибудь нормальному помогал, или, как выражались на зоне, порядочному человеку, а то ведь ментяра обыкновенный, да к тому же псих. Ну да, — он скривил губы в скептической усмешке, — а сам-то я нормальный после всего этого? „Волгарь“ разбил. Ладно, черт с ними, с деньгами. Как говорил Карлсон, который живет на крыше, дело житейское. Машину новую купим. Хотя… Интересно, куда ее утащили?» Сделав из чашки несколько глотков, он рассеянно помешивал ложечкой густой черный напиток. «Будете свидетелем по делу об убийстве сотрудника милиции, — вспомнил он слова, услышанные накануне, и снова усмехнулся. — Хорошо хоть не обвиняемым». Константин потрогал царапину на лбу. Уже начинает пощипывать, значит, заживает. Неожиданно раздался длинный настойчивый звонок в дверь. — Кого там черти несут, — пробурчал Константин, поднимаясь из-за стола. Звонок повторился еще и еще раз. — Иду! — крикнул он еще раз и вполголоса добавил: — Хватит звонить, голова болит. На пороге стоял, глупо улыбаясь, Олег Терентьев, его давний приятель, еще по секции карате. — Конечно, — фыркнул Панфилов, — кого же еще можно было ожидать. Это ты, чудак с тринадцатой буквы? Улыбка тут же сползла с лица Терентьева. — Ты че ругаешься, Жиган? Я к тебе как к дружбану, а ты меня на порог не пускаешь. — Проходи. Константин пропустил вперед Терентия, запер за ним дверь. — Здороваться надо для начала… — Здорово, здорово, корова, — приходя в свое обычное состояние, весело произнес Терентий. — Ты куда запропал? Меня за тобой из конторы прислали. — Что, беспокоятся? — Ага, как же без шефа. Кто у нас начальник в кооперативе, ты или я? — Я тебе предлагал, становись моим замом. На лице Терентия появилось такое кислое выражение, как будто он только что надкусил незрелую сливу. — Слушай, Жиган, что ты как этот? Я этой фени гнилой не рассекаю — зам, х… ям. Я не для этого создан. — Что, так и останешься охранником на всю жизнь? — А че? — вызывающе заявил Терентий. — Мне и в охранниках клево. Сутки дежуришь, двое дома. Каждый должен быть на своем месте. — Ладно, не кипятись, — успокаивающе сказал Константин. — Кофе хочешь или чаю? — Да ну их на хрен, и чай твой, и кофе, — развязно сказал Терентий. — Вот ежели б ты мне хавла стакашку плеснул. Константин хмуро глянул на приятеля. — Ты же сегодня на дежурстве. — Ты, Жиган, че? Это я вчера был на дежурстве. Сегодня все, кончилась моя смена. Я уже домой собирался, да вот Жанка прилипла, как банный лист к жопе. Съезди, мол, проведай. — Вон оно что, — понимающе кивнул Константин, — я так и думал, что это ее штучки. Ладно, у меня все равно водки нет. — Че, выхлестал всю или на «конину» перешел? Так я «конину» тоже пью. — Ладно, сейчас посмотрю. Оставалась где-то бутылка на антресолях. Через минуту Константин вернулся на кухню, где за столом, протирая стаканы, сидел Терентий. — Тебе повезло как покойнику, — сказал Панфилов, ставя на стол полбутылки «Столичной». — Не помню, откуда она взялась. — Какая разница, — радостно потирая ладони, воскликнул Терентий. Он взял бутылку, приложился к ней щекой, потом чмокнул губами этикетку. — Нежно ты к ней относишься, — мельком бросил Константин, вытаскивая из холодильника колбасу, шпроты, сыр. — А как же. Водка — это витамин, сказал Хо Ши Мин. Пить надо в меру, сказал Неру. Ребята, пей досыта, сказал Хрущев Никита, — продекламировал Терентий. — А что еще русскому человеку надо? — Русскому человеку еще надо хоть иногда о душе думать. — Когда ж о ней думать, как не за столом? Вот сейчас посидим, подумаем. Терентий разлил водку по стаканам, абсолютно точно разделив ее на две равные порции. — Миллиметраж, — самодовольно сказал он. — Если бы не вчерашнее, я б с тобой, конечно, не прохлаждался, — сказал Константин, усаживаясь за стол. — А что вчерашнее? — откликнулся Терентий. Панфилов в двух словах рассказал ему о том, что случилось с братом — без уточняющих подробностей. Просто случайно повредил позвоночник — и все. Терентий сочувственно покачал головой и тут же залпом выпил. — Это за брата твоего, — произнес он чуть запоздалый тост, набивая рот колбасой. — Чтоб выздоравливал. — Да, — тихо добавил Константин, задержав свой взгляд на стакане. Он еще раз добавил «да» и наконец выпил. Глядя на то, как он сморщился, Терентий укоризненно покачал головой и продекламировал: — Жиган, водка — сила, спорт — могила. Нельзя так кривиться, когда белую употребляешь. Это же самый главный продукт. — Кто сказал? — поинтересовался Жиган, закусывая. — Я. Слушай, Жиган, хорошо сидим. — Ну и что? — Константин сделал вид, что не понял такого прозрачного намека. — Как что? — возбужденно воскликнул Терентий. — Продолжить надо. С каких это пор ты стал трезвенником, Жиган? — чуть заметно заикаясь, проговорил Терентий. — Бери пример с меня, в натуре. — Это ты загнул, какой же я трезвенник? Когда надо — принимаю. Просто без дела не люблю. — Так ведь сегодня же п-по делу. — По какому делу? Терентий развел руками. — Так ведь брата… Наверное, он хотел сказать что-то вроде «поминаем», но успел вовремя сообразить и поправиться. — За брата пьем, за его здоровье. Чтоб поправлялся. Жиган, д-давай я еще сбегаю. — Вообще-то на работу надо бы сгонять, — сомневающимся голосом сказал Константин. — Д-да ну ее к херам собачьим, эт-ту работу! — жестикулируя, воскликнул Терентий. —Пускай работает железная пила. Что ты все как проклятый в этой конторе сидишь? Перехватив укоризненный взгляд Панфилова, Терентий поменял тональность. — Нет, я серьезно, там все нормалек. Только Жанна на стуле ерзает. Обойдутся без тебя. Константин понял, что так просто ему от Терентия не отвязаться. — Держи. Он сунул в ладонь приятелю несколько денежных купюр, и обрадованный Терентий тут же бросился к выходу. — Я щас! — крикнул он на ходу. — Одна нога тут, другая там! Константин знал, куда направляется его подельник. В соседнем подъезде в расположенной на первом этаже малюсенькой однокомнатной квартире торговали водкой. Об этом знали все, даже участковый милиционер, который и сам регулярно отоваривался, — конечно, бесплатно. Что ж, время было такое. Константин едва успел привести себя в порядок, когда в дверь снова позвонили. На пороге стоял с сияющим видом Терентий. — Во, два пузыря взял. Пятерик пришлось сверху переплатить, зато быстро. — Зачем две? — А вдруг одной не хватит? Мы же с тобой не алконавты какие- нибудь. Надо посидеть, за жизнь побазланить. На сей раз Константин достал из холодильника все, что там оставалось. Тем временем Терентий разливал водку по стаканам. — Садись ты, — нетерпеливо сказал он Константину, возившемуся с закуской. — Жеванины нам хватит. Давай вздрогнем. Они сдвинули стаканы, выпили. Терентий закусил водку колбасой и, прожевав, сказал: — Чернявый предлагает стрелку забить. Под погонялой «Чернявый» в определенных кругах города Запрудного знали Сергея Николаевича Чернова. Несколько месяцев назад он вернулся из мест не столь отдаленных, где провел довольно продолжительное время. За плечами Чернявого были два срока — за кражу и ограбление. Чернявый был невысок ростом, не отличался атлетическим телосложением — многие даже считали его тщедушным. Но несмотря на это, ему довольно быстро удалось сколотить группу крепких ребят, взявших под свой контроль едва ли не половину города. Константин хорошо знал, что Чернявому платят не только «наперсточники» и «каталы», но также базарные перекупщики и кооператоры. Как-то раз, еще весной, Чернявый сам навестил Константина. С первого же взгляда Жиган понял, в чем сила этого человека. У Чернявого был тяжелый, порой даже страшный взгляд, не лишенный определенной доли гипнотизма. Так смотрят на мир лишь те, кто провел за решеткой долгие годы. Но Жигана трудно испугать взглядом. Разговор, состоявшийся у них с Чернявым, поначалу проходил напряженно. Но Чернявый быстро понял, с кем имеет дело, и сбавил тон. Представившись почитателем старых воровских традиций, он прозрачно намекнул на то, что Жигану неплохо бы отстегивать определенную, для начала небольшую, сумму в общак, чтобы греть тех, кто находится на зонах и откидывается после отсидки без гроша в кармане. Взамен он обещал покровительство со стороны «синих» и спокойную жизнь для кооператива. Поразмыслив, Жиган решил, что ссориться не стоит, но ограничился единовременным взносом и взял на себя обязательства принимать на работу в свой кооператив бывших зеков — по мере возможности, конечно. Судя по некоторым репликам Чернявого, он был наслышан о прошлом Жигана, и такой результат его в некоторой степени удовлетворял. За время, прошедшее после этого разговора, Чернявый больше не напоминал о себе. Лишь несколько человек от его имени приходили с просьбой устроиться на работу в кооператив «Радуга». Никому из них Жиган не отказал. Он дал всем бывшим зекам хорошую работу, положил неплохие оклады, строго придерживаясь взятых на себя обязательств. Услышав о том, что Чернявый хочет назначить ему встречу, Жиган на некоторое время задумался. Без сомнения, Чернявому нужны деньги. К тому же, как слышал Жиган, в последнее время «синие» испытывали большие трудности в связи с «наездами» азербайджанцев. Чернявый попытался вытеснить «азеров», или «обезьян», как он их называл, из города. Поначалу ему удалось установить свой контроль над городским рынком. Азербайджанцы были вынуждены платить людям Чернявого за право торговать. Но после событий в Нагорном Карабахе, когда с юга в Подмосковье хлынула волна беженцев, азербайджанская община в Запрудном значительно пополнила свои ряды. Тем же путем к «азерам» прибывало оружие. Они осмелели и стали переходить к активному сопротивлению. Вначале людей Чернявого, явившихся за очередным сбором дани, «азеры» избили и вышвырнули с рынка. Чернявый, конечно, не остался в долгу, и его братва, отловив обидчиков, основательно намяла им бока. Несколько азербайджанцев в тяжелом состоянии попали в реанимацию. Затем прогремели и первые выстрелы. Правда, обошлось без трупов, но раненые были. И вот теперь Чернявый ищет встречи. — А что, ты к нему в курьеры нанялся? — чуть отстраненным голосом сказал Жиган. — Так ведь, — замялся Терентий, — меня попросили, я и передал. Мне-то чего? Чернявый — пацан нормальный. Мы же с ним через одну пересылку прошли. — Что ему надо? — Я п-почем знаю, — Терентий снова начал заикаться. — Он мне своих п-планов не докладывал. Сказал, мол, надо стрелку забить с Жиганом. И все. Т-ты же, говорит, его кореш. Передай. — И все? Больше ничего не говорил? — Н-ну так, — Терентий пожал плечами, — сказал, что «обезьяны» достали. — Где ты с ним виделся? — В «Олимпе». Кафе «Олимп» открылось недавно на одной из центральных улиц города. По вечерам там работала дискотека. Кафе принадлежало одному из кооперативов, который контролировал Чернявый. Он же избрал «Олимп» своей базой, штабом, если можно так выразиться. Жиган глянул на часы, висевшие на стенке. Было начало седьмого. Значит, кафе уже открылось после дневного перерыва и посетителей там немного. Обычно публика в таких заведениях начинает собираться часам к восьми-девяти. — Он сейчас там? — спросил Жиган. — Н-не знаю. А что? Т-ты к нему собираешься? — Терентий недоуменно уставился на Панфилова. — Не люблю тянуть резину. Тачка твоя на ходу? Жиган решительно встал из-за стола. — Погоди, погоди, — торопливо воскликнул Терентий, — мы же пузырь не добили. — Ничего, в кабаке добьешь, — Жиган уже шагал в прихожую. — Так ешь твою вошь, — ругнулся Терентий, быстро наливая себе в стакан и выпивая водку с таким видом, будто это была его последняя в жизни доза. — Может, его там нет. —Если нет, назад вернемся. Давай ключи. * Жиган припарковал машину напротив кафе «Олимп». Одноэтажное здание из красного кирпича с плоской, недавно залитой гудроном крышей располагалось между двумя девятиэтажными жилыми зданиями. На стоянке у кафе, кроме «Жигулей», на которых приехали Терентий и Жиган, располагалась лишь одна машина — темно-синий «Опель-Рекорд» с разбитым левым подфарником. Иномарок в городе было еще совсем немного, и владельца каждой из них знали в лицо. На этом темно-синем «Рекорде» ездил Чернявый. Но сам он за руль не садился. Чернявого возил личный шофер по прозвищу Бычок — маленький низколобый крепыш с короткой стрижкой и угрюмым подозрительным взглядом. Бычок был не только личным шофером Чернявого, но и его охранником. Сейчас он сидел в салоне машины, рядом с ним находился еще один коротко стриженный парнишка в кожаной куртке. «Похоже, дела у Чернявого идут хреновато, — подумал Жиган. — Двое отбойщиков в машине, а сколько в кабаке?» Дверца «Опеля» была открыта, охранники, флегматично дымя сигаретами, слушали магнитолу. Из салона доносился хриплый голос тюремного барда. Когда на стоянке остановилась машина Жигана, охранники обратили на нее немигающие взгляды. Терентий помахал им рукой как старым знакомым. После этого Бычок и его подельник едва заметно кивнули и с равнодушным видом отвернулись. — Твои друзья? — спросил Жиган, уже зная ответ. — Братва, — весело улыбнулся Терентий. — Бычка я знаю. А кто второй? — Рэмбо, — не скрывая уважения, произнес Терентий. — По серьезной статье сидел, за мокруху. — Семьдесят седьмая? — Точно. Неслабый пацан. — Похоже, не из наших краев. — То ли из Рязани, то ли из Калуги. Я и сам не знаю. — Как он здесь оказался? — С Чернявым на зоне познакомился. А ему такие люди нужны. — Ясно. Они вышли из машины и направились к входу в кафе. У двери путь им преградил высоченный амбал с рублеными чертами лица в неизменной кожаной куртке. — Сандень, — глухим, словно замогильным голосом сказал он. Действительно, на двери кафе висела табличка с кривой, от руки выведенной надписью карандашом. — Т-ты чего? — воскликнул Терентий. — Это же я. Нам к Чернявому надо. Амбал равнодушно сплюнул, потом уставился на Жигана. — А это кто? Константин вдруг испытал острое, почти непреодолимое желание врезать этому жлобу по яйцам. Он встречал подобных мордоворотов не впервые и всякий раз удивлялся — почему же Бог награждает их силой и обижает мозгами? — Это Жиган, — сказал Терентий, — у нас стрелка с Чернявым. Понял, Шварценеггер? Немного поколебавшись, амбал отступил. — Вот так-то, — нравоучительно сказал Терентий, открывая дверь. Они оказались в довольно просторном вестибюле, половину которого занимал гардероб с пустыми металлическими вешалками. Несмотря на так называемый сандень, из зала доносилась негромкая музыка. — Его что, на самом деле Шварценеггером зовут? — спросил Жиган. — Или ты пошутил? — Не, в натуре, — серьезно сказал Терентий. — Ты же сам видел, какой шкаф. — Бля, — не удержавшись, ругнулся Жиган, — не Подмосковье, а Голливуд какой-то. Рэмбо, Шварценеггер — видаков насмотрелись… Жиган не был в кафе «Олимп» после ремонта, и потому огромный полупустой зал произвел на него должное впечатление. Столики располагались вдоль боковых стен. У противоположной стены на небольшом подиуме стояла мощная звукоусилительная аппаратура. Из колонок, установленных в углах зала, доносилась музыка вышедшей из моды группы «Модерн Токинг». Мигала цветомузыкальная установка. С потолка свисал большой серебристый шар. За столиком, расположенным у левой стены заведения, сидели трое. Сбоку на стене висело включенное бра в форме цветка ромашки. Чернявый сидел спиной к входу, неторопливо потягивая из стакана минералку. Его спутники прикладывались к горлышкам маленьких, в серебристой фольге бутылочек, судя по всему, пивных. Пристрастие Чернявого к минеральной воде могло удивить непосвященного, но Жиган знал, что Чернявый в рот не берет спиртного. Он сидел на кайфе, отдавая предпочтение «колесам». Таблетки ему привозили из Москвы, где с этим делом обстояло проще. Чернявый вопреки своему прозвищу был русоволос, лицо его обрамляла небольшая аккуратно подстриженная бородка. Вообще его можно было принять за младшего научного сотрудника какого-нибудь заштатного отраслевого НИИ, если бы не взгляд и не татуировка на наружной стороне кисти — обвитый колючей проволокой факел с надписью «Свобода» внизу и инициалами «С. Ч. ». Пальцы Чернявого также украшала татуировка в виде перстней. Первым к столику Чернявого подошел Терентий. — Привет, бродяга, — сказал он. Чернявый ответил ему исполненным достоинства кивком. — Вот кореша привел. Жиган в это время достал из кармана пачку сигарет и закурил. — Прогуляйтесь, — обратился Чернявый к своим спутникам. Двое коренастых крепких парней, мельком глянув на Жигана, встали из-за стола и неторопливо направились в вестибюль. Терентий, вопросительно посмотрев на Жигана, потоптался на месте и отправился следом за людьми Чернявого. — Пацаны, кто тут у вас гостям наливает? — услышал Жиган его голос. Сам он уселся за столик напротив Чернявого и, оглядевшись по сторонам, откинулся на спинку стула. Чернявый придвинул к нему чистый стакан и наполнил его минеральной водой из бутылки. После небольшой паузы он спросил: — Может, чего-нибудь покрепче налить? Я-то не люблю, ты знаешь. Судя по выговору, Чернявый пребывал слегка под кайфом, но держался спокойно и уверенно. — Благодарю, — сказал Жиган, — в другой раз. Говорят, ты хотел меня видеть? — Верно, — сказал Чернявый и чуть заметно улыбнулся. — Только вот не ожидал, что ты так быстро откликнешься. — Что надо? Всем своим поведением Жиган демонстрировал, что он настроен на деловой разговор. Но, похоже, Чернявый не хотел торопиться. — Я слыхал, у тебя проблемы с «Луной». — То есть? — Вроде бы какие-то ксивы не можешь раздобыть. — Допустим, — осторожно сказал Жиган. — Что же ты ко мне не обратился? — Я привык свои проблемы решать сам. — Это зря, зря… — протянул Чернявый. — Братва должна держаться друг друга. — Я в ваши дела не лезу. Вы сами по себе, я сам по себе, — отрезал Жиган. — Так ведь мы тебе тоже не мешаем, а помочь могли бы, — глубокомысленно изрек Чернявый, водя пальцем по краешку стакана с минеральной водой. — Мы понятия знаем: хочешь быть мужиком — будь им. Жиган предпочел не комментировать эти слова собеседника. — Если каждый знает свое место, — продолжил Чернявый, — это хорошо. Я считаю себя вором. Мне сорок лет. Я ни разу в жизни кайлом не махал. Другим с рождения на шею хомут вешают, они так с хомутом и откидываются. Значит, им это и нужно. — Ты хотел встретиться со мной, чтобы лекцию читать? — усмехнувшись, спросил Жиган. — Нет, конечно, упаси Бог. Просто хочется с умным человеком поговорить. Я свою братву, безусловно, уважаю, но толковых людей среди них, как ты понимаешь, раз, два и обчелся. Они же университетов не кончали. Зона мешала. В зоне ведь что самое главное — выжить. На это все силы человеческие уходят, особенно если ты не вор, а мужик. Помнишь, какие там на зоне мужики? Зашуганные, по углам сидят, мечтают стать маленькими-маленькими, чтобы их не видно было и не слышно. Дотянуть как-нибудь до конца срока, чтоб никто не заметил и не трогал. Они же каждого шороха боятся. Это только я мог позволить себе книжки читать. Что смотришь? Не удивляйся. Блатной музыке каждый научиться может, для этого семи пядей во лбу не надо. Мне даже в шизо книги проносили. Вот так-то. Спутники Чернявого вместе с Терентием вернулись в зал. Возле них тут же нарисовался официант, вынырнувший откуда-то из подсобки, и выставил на стол прямо у входа несколько тарелок и бутылку. Терентий, размахивая руками, шумно рассказывал о чем-то. Оглянувшись на них, Чернявый заметил: — Пусть отдохнут. Потом он немного помолчал и, пошевелив бровями, сказал: — По кайфу хочешь ударить? Не тушуйся. — Нет, — твердо сказал Жиган, — двое в одной семье — это слишком много. Чернявый пропустил мимо ушей последнее замечание Жигана, касавшееся Игната. Его слишком занимали собственные мысли. Жиган даже удивился, что Чернявый рассуждает вполне здраво. Правда, непонятно, к чему он клонит. — Дешево по тюрьмам жить, да накладно, вспомнил Чернявый старую русскую поговорку. — И самое главное — скучно. На воле интересней. Сейчас такие дела пошли. У нас ведь кто главвором всегда был? Правильно, государство. Мы и надеяться не могли, что оно захочет с нами поделиться. А вот как все повернулось. Чинуши зашевелились, чувствуют, без нас не обойтись. — К чему это ты? — Стену головой, конечно, пробить можно, только здоровьем рискуешь. Проще обойти. Тогда в первопрестольную не пришлось бы мотаться. Для меня ксиву на месте организовать — что муху прихлопнуть. Есть люди, есть подходы. Один раз забашляешь — и никаких вопросов. Они ведь, крысы эти кабинетные, чего хотят? Хватануть то, что перед носом лежит, а я им в этом помогаю. Им корка достается, а мне мякоть. Вот так оно все и повернулось. Попомнишь мои слова: еще пара лет — и мы в России все решать будем. Не эти гниды, а мы — братва. Вот почему нам вместе держаться надо. Коммунисты прогнили до самых костей. Скоро они свалят, и кто тогда мужиков в подчинении сможет держать? Вот об этом я и толкую. Только нарисуй, кто там тебе мешает, я все быстро улажу. Впервые за все время разговора Жиган встретился взглядом с Чернявым и снова поразился, как много могут сказать о человеке его глаза: такая в них стояла беспросветная тьма. — А что взамен? — спросил Жиган, выдержав паузу. — Бабки? — Бабки — это шелуха, мусор, — ровным голосом сказал Чернявый. — Идея — вот главное. Без идеи мы останемся обезьянами, как «азеры». Мы, русские воры, должны Россию держать. Все зло в ней от «чурбанов». Согласен? — Не знаю. — Зачем тогда «азеров» мочил, если не знаешь? Само собой. Чернявый знал, какие счеты были у Жигана с азербайджанцами. Город, в общем, небольшой, всем все обо всех известно. — Тогда было другое дело, — закуривая новую сигарету, сказал Жиган. — Сейчас они меня не трогают. — Сейчас не трогают, а завтра? — До завтра еще дожить надо. Чернявый неожиданно позволил себе улыбку, но она получилась такой зловещей, что Жигана едва не передернуло. — Дожить надо. Это верно. «Обезьяны» спят и видят, как бы меня на тот свет отправить. Только меня этим коням бздиловатым не взять. С тобой же они обосрались. — Раз на раз не приходится. Ярость блеснула в глазах Чернявого. — Я их всех положу, ни одного черножопого в городе не будет, — металлическим голосом проговорил он. — Много крови будет, — заметил Жиган. — Мертвых бояться, в морг не ходить, — презрительно хмыкнул Чернявый. — Хочешь объявить войну? — Она уже началась. Пацаны рвутся в бой. — А ты что же? — Сдерживаю пока. — Что так? — У «обезьян» по две «волыны» на рыло, а у меня голяк на базе — пара ржавых «наганов». Вот разживусь стволами, тогда черномазым хана придет. — Где же ты собираешься стволы взять? — Порядочные люди обещали помочь. — Из столицы? — Матушка Россия велика. Жиган демонстративно поднял руку и посмотрел на часы. — Торопишься? — спросил Чернявый. — Надо бы к брату в больницу заглянуть. — На крест всегда успеешь, — осклабился Чернявый. — Ладно, базары базарами, а чего ты от меня-то хочешь? — Хочу узнать, на чьей ты стороне. Ходили слухи, будто ты под «азеров» лечь собираешься. Жиган не поверил своим ушам. — Что? — Да вот пошли базары, будто к тебе в офис «обезьяны» наведываться стали. Несколько дней назад в новый офис кооператива «Радуга» действительно заходили двое азербайджанцев, которых дальше входной двери не пустили. На вопрос охранника о цели своего визита они сбивчиво объяснили, что перепутали адрес. После чего сели в ожидавший их автомобиль и удалились восвояси. Константин в этот момент отсутствовал и узнал о странных посетителях лишь на следующий день. — Да мало ли какая шваль под окнами шатается! Я ни с кем не встречался и ни под кого ложиться не собираюсь. — Значит, моя разведка что-то перепутала, — с подтекстом сказал Чернявый. — Хреновая у тебя разведка, — коротко прокомментировал Жиган. — Ну да Бог с ними. Я только предупредить тебя хотел по-честному. Кто под «азеров» ляжет, тому не жить. Жигана уже начал тяготить этот разговор, а прозвучавшая напоследок недвусмысленная угроза и вовсе заставила его подняться из-за стола. — Это все? — холодно спросил он. —Нет. — Что еще? — На тебя там несколько моих пацанов ишачат. Ты их на следующей неделе особо не загружай. — Если они тебе нужны, пусть увольняются. Никого задерживать не стану, — отрезал Жиган, давая понять, что разговор закончен. Он направился к выходу, чувствуя на себе тяжелый взгляд, который буквально жег ему спину. Возле крайнего столика, где Терентий сильно заикающимся голосом рассказывал какую-то лагерную историю из своей жизни, Жиган остановился. — Я ухожу. Прервавшись на полуслове, Терентий умолк. — Жиган, я это… ик… останусь… Тут братаны… мы с ними это… Двое братков, сидевших за столом вместе с Терентием, подняли головы и посмотрели на Жигана. Он вынул из кармана брюк ключи и бросил их на столик. — Тогда сам домой добирайся. — Я это… а ты? — Прогуляюсь пешочком, мне полезно. — Н-ну, как знаешь. Жиган прошел мимо Шварценеггера, со скучающим видом болтающегося у входной двери. Охранник глянул на него, как на пустое место, и отвернулся. Жиган мысленно ругнулся и стал спускаться вниз по ступенькам. Темно-синий «Опель» с раскрытой дверцей, откуда торчали ноги Бычка, по-прежнему стоял возле кафе. Но вместо хриплого мужского голоса доносилось характерное сиплое пение Любы Успенской. Жиган сунул в рот сигарету, закурил и не спеша зашагал вдоль по улице. Несмотря на теплый вечер, народу было немного, несколько парочек, пожилая тетка с собачкой да пара алкашей, тыкавших друг друга в грудь. — Нет, ты мне объясни, — доносились пьяные голоса, — почему он свою Райку повсюду с собой таскает? Так не положено. Жиган решил перейти на другую сторону улицы. Едва он ступил на проезжую часть, как из-за поворота, скрипя тормозами, выскочила обшарпанная грязная «Волга», изначальный цвет которой уже невозможно было определить. Почти не сбавляя скорости, она промчалась буквально в нескольких сантиметрах от Жигана, едва не сбив его. Он едва успел отшатнуться. Если бы не хорошая реакция, «Волга» могла бы зацепить его задом, который на повороте сильно занесло. А ведь машина была загружена до отказа. Жиган не успел разглядеть лиц тех, кто сидел в автомобиле. И тут раздался возмущенный голос пожилой тетки-собачницы: — Вот суки черножопые, расплодились на нашу голову. Ездют по улицам как хотят. Проходу от них русскому человеку нет. После этого она добавила еще несколько ругательств, таких забористых, что Жиган на мгновение позабыл о «Волге», едва не сбившей его с ног, и уставился на тетку. Поймав на себе его взгляд, она тут же заорала: — А ты чего зенки вылупил? Взял бы камень — и им по стеклам. Тогда знали б, как тут ездить. Они скоро всех наших девок перепортят, а вы только водку хлестать умеете да по подъездам ссать. Шумно размахивая руками, она свернула во двор ближайшего дома. Пока Жиган стоял на перекрестке, докуривая свою сигарету и раздумывая над словами крикливой старухи, «Волга» резко затормозила возле кафе «Олимп». Автомобиль еще не успел как следует остановиться, когда из распахнутых дверей выскочили четверо азербайджанцев с оружием в руках и открыли беглый огонь по темно-синему «Опелю», припаркованному на стоянке. Один из нападавших стрелял из автомата Калашникова армейского образца с откидным прикладом, остальные были вооружены пистолетами Макарова. Бычок едва успел высунуться из машины, как тут же получил несколько пуль в голову и в грудь. Его спутнику по кличке Рэмбо повезло чуть больше. Пока нападавшие молотили по заднему стеклу «Опеля» и кромсали пулями падающее на асфальт тело Бычка, Рэмбо успел выскочить из машины и броситься к ступенькам, ведущим в кафе. Автоматная очередь настигла его почти у самой двери. Пули прошили ему бедра, и он рухнул на бетонные ступеньки. Скрюченными пальцами Рэмбо судорожно вцепился в дверь, из которой выскочил амбал по прозвищу Шварценеггер. На ходу он выдергивал из-за пазухи «тэтэшку». Он успел сделать единственный выстрел, и в то же мгновение пуля попала ему в руку. Он выронил пистолет, согнулся, схватился за раненое предплечье и, по существу, превратился в живую мишень. Азербайджанцы стреляли беспорядочно и не очень метко. Пули стучали по дверному косяку, кирпичным стенам, бетонным ступенькам, но закон превращения количества в качество все-таки сработал. Смерть настигла Рэмбо в тот момент, когда он уже почти скрылся за дверью, оставив за собой кровавый след. Шварценеггеру досталось больше всех. Автоматная очередь из «Калашникова» наискосок шарахнула по крыльцу. Одна пуля раздробила коленную чашечку, другая попала в бедро в районе паха, еще две — в живот и грудную клетку. Шварценеггер согнулся еще сильнее и упал на одно колено. В него продолжали стрелять. Шварценеггер оказался парнем крепким и, даже получив еще несколько пулевых ранений в область грудной клетки, оставался на ногах. Кровь хлестала изо всех ран, губы шевелились в безмолвных проклятиях, но Шварценеггер продолжал стоять до тех пор, пока взбежавший по лестнице автоматчик не влепил ему короткую очередь в голову. Серо-красные сгустки вылетели из разбитого черепа и шлепнулись на кирпичную стену рядом с дверным косяком. Следом за автоматчиком на крыльцо бросились и остальные азербайджанцы. Они стали один за другим нырять в вестибюль. Первый проникший внутрь автоматчик сразу же получил пулю от обороняющихся. Охранники Чернявого не стали опрометчиво выскакивать наружу, а, услышав выстрелы с улицы, с пистолетами на изготовку ждали нападавших у дверей между залом и вестибюлем. Эта тактика оказалась единственно верной. Азербайджанец-автоматчик, почти не целясь, от бедра выстрелил из своего «Калашникова» в дверной проем. Но вместо очереди прозвучал одиночный выстрел. Патроны в рожке кончились. Охрана Чернявого, не дожидаясь, пока противник перезарядит автомат, всадила пулю в плечо и живот. Выронив «Калашникова», он рухнул на полированный каменный пол. Остальные под прикрытием беспорядочной стрельбы, рассчитанной скорее на шумовой эффект, подхватили раненого под руки и вытащили из вестибюля. Еще один сделал попытку дернуться за автоматом, но просвистевшая над головой пуля заставила его спешно ретироваться. Отстреливаясь на ходу, азербайджанцы спустились по лестнице к машине, забросили раненого на заднее сиденье «Волги» и кое-как втиснулись сами. Хлопнули дверцы, машина, набирая скорость, помчалась по дороге. Пока Чернявый и его люди выскочили на улицу, машина на первом же перекрестке резко ушла направо. Стрелять вслед было бесполезно, отправляться в погоню не на чем. Кроме темно-синего «Опеля», пострадали «Жигули» Терентия. В них оказались разбиты стекла, продырявлены пулями дверцы, крылья и два колеса. Сам Терентий выбрался на крыльцо последним. К моменту нападения он выпил уже столько, что все произошедшее не коснулось его сознания. Когда началась стрельба, кореша просто толкнули его под стол. Когда Терентию удалось выбраться из-под стола, перестрелка уже закончилась. Сейчас он, ошеломленно хлопая глазами, смотрел на трупы, валявшиеся у его ног. Шварценеггер лежал в огромной луже крови, которая стекала вниз по ступенькам, уже достигнув тротуара. Рэмбо валялся в вестибюле у самого порога лицом вниз. Охранники подняли его, перевернули на спину, осмотрели. Чернявый стоял рядом с пистолетом в руке. Ему так и не довелось сделать ни единого выстрела. Глаза лидера «синих» метали молнии, лицо было перекошено от злобы и ярости, руки дрожали от возбуждения. — Что там? — почти выкрикнул он. — Готов жмурик, — сказал один из охранников, выпрямившись и брезгливо сморщившись. Его пальцы были в крови. — А «волына» где? — За пазухой торчит. — Тоже мне Рэмбо, — презрительно сказал Чернявый и сплюнул. — Хоть бы раз на курок нажал. — Ему в спину все засадили. — Значит, так и надо, — проговорил Чернявый, перешагивая через труп. Выйдя на крыльцо, он спрятал свой пистолет в подмышечную кобуру. Потом подобрал валявшийся под ногами «ТТ». Когда Шварценеггер выронил свое оружие, оно отлетело в сторону и потому не испачкалось в крови. Чернявый вынул из «ТТ» обойму, сунул пистолет за пояс и принялся пересчитывать патроны. Именно за этим занятием его и застал подбежавший к «Олимпу» Жиган. Тем временем охранники вытащили из «Опеля» труп Бычка и осмотрели его. — Этот тоже готов. — Царство ему небесное, — кивнул Чернявый. Жиган, глядя на трупы, покачал головой. — Опередили они тебя. — Ну это мы еще посмотрим, кто кого опередил, — мрачно сказал Чернявый и добавил: — Семь… — Что? — не понял Жиган. — Семь патронов у него осталось. Только один раз и успел выстрелить. — Я бы на твоем месте с такими бойцами воевать не пошел. Чернявый метнул на Жигана испепеляющий взгляд. — А ты не на моем месте. — Это верно. Терентий на негнущихся ногах спустился вниз по ступенькам к Жигану. — Ну дела творятся… — осоловело проговорил он. — Не успел я пару рюмок хлопнуть, а тут уже три жмурика. Заикаться он, как ни странно, перестал. — Надо валить отсюда, Жиган, а то щас ментура понаедет. Вон, смотри, как из окрестных домов повылупливали. Жиган только сейчас обратил внимание на испуганные лица за окнами квартир. — Тебе тоже не стоит задерживаться, — обратился Жиган к Чернявому. — Я сам разберусь, — угрюмо произнес тот. — Эй, пацаны, давайте отсюда через служебный вход и двором. И «волыны» не забудьте с собой забрать. Он отдал одному из охранников свое оружие и пистолет Шварценеггера. — А с «Калашниковым» что делать? — спросил другой охранник. — Забирайте, он нам тоже пригодится. Терентий с унылым видом разглядывал свой «жигуленок». — В-вот суки! — в сердцах выругался он. — Такая тачка была. Что теперь делать? Дырок столько, что не замажешь. — А ты ментам пожалуйся, — без тени юмора сказал Чернявый. — Может, помогут чем. Терентий хотел огрызнуться, но, вовремя передумав, лишь махнул рукой. — Э-э… Чернявый прошел к своему изуродованному «Опелю», задумчиво посмотрел на кровавые пятна под ногами, а потом ни с того ни с сего врезал носком ботинка по продырявленному крылу. В машине что-то щелкнуло, и над улицей разнесся сиплый голос Любы Успенской: Раз темной ночкой Пошли мы на дело, Вор погорел, Погорела и я, Вор оторвался, А я не успела… Глава 9 Утром Жиган проснулся с тяжелой головой. Накануне вечером ему было, конечно, не до больницы. Вернувшись домой, он долго сидел в одиночестве за кухонным столом, до фильтра докуривая одну сигарету за другой. События нескольких последних дней вновь начали менять его жизнь. И не только ее. Состояние души возвращалось к тому прежнему, вроде бы забытому и похороненному, но быстро всплывшему наружу. Такое случалось в его жизни дважды. Один раз, когда молодой необстрелянный солдат Константин Панфилов сразу после учебки попал на войну. Во второй раз он испытал подобное ощущение в камере следственного изолятора и в зоне. Оба раза в основе этих несхожих, казалось бы, ситуаций лежало одно — постоянная угроза для жизни. И на войне, и за решеткой нужно было выжить. Выжить во что бы то ни стало, любой ценой. Иногда даже ценой чьей-то жизни. Когда-то давно, еще на занятиях в секции карате, тренер-сенсей рассказывал своим ученикам-сэмпаям об основах психологии. Особенно заинтересовал юного Костю Панфилова рассказ об основных типах темперамента. — Темперамент, — говорил сенсей, — это характеристика психики человека, включающая два основных компонента — эмоциональность и общая активность, как двигательная, так и речевая. В основе представления о темпераментах лежали выводы, сделанные еще знаменитым древнегреческим врачом Гиппократом. Он связывал различия темпераментов с разным соотношением крови, слизи и желчи в организме человека. Гиппократ первым выделил четыре основных типа темперамента: сангвиника, холерика, меланхолика и флегматика. Соответственно в организме сангвиника преобладает кровь, холерика — желчь, меланхолика — черная желчь, флегматика — слизь. Позднее некоторые ученые и медики предполагали, что основой темпераментов являются качественные особенности крови. Некоторые связывали темпераменты людей с типом их телосложения. Известный русский ученый Иван Петрович Павлов — помните собаку Павлова? — объяснял существование разных типов темпераментов особенностями центральной нервной системы. Ученые до сих пор так и не пришли к окончательным выводам относительно числа основных типов нервной системы и числа типичных темпераментов. Мы с вами будем пользоваться той классификацией, которая на данный момент признана основной во всем мире и опирается на заключение, сделанное еще Гиппократом. Только учтите, когда попытаетесь определить собственный темперамент, что в чистом виде типаж встречается крайне редко. Обычно он смешанный и проявляется уже в раннем детстве. Есть примеры, когда человек искусственным образом добивался воспитания в себе того или иного темперамента. Но такие случаи настолько редки, что почти все их можно встретить в учебниках по психологии. В принципе темперамент относительно устойчив и воспитанию поддается очень слабо. Это понятно? — Понятно. — Под воздействием внешних условий может появляться то одна, то другая составляющая человеческого темперамента. Например, в расслабляющей обстановке он может быть флегматиком или меланхоликом, в условиях, когда требуется полная мобилизация внутренних сил, — сангвиником или холериком. Кратко описав основные типы темпераментов, их характеристики и свойства нервной системы, сенсей продолжил: — Лучшими бойцами являются холерики. Они активны, очень энергичны, настойчивы. К этому добавляется общая подвижность организма. Такой агрессивный тип характера позволяет постоянно держаться в напряжении, в готовности. Только взрывная, импульсивная реакция позволяет мгновенно реагировать на изменения обстановки. Противник сделал движение вперед, а холерик уже знает, куда последует удар, и своевременно предпринимает защитные меры и проводит контратаку. Либо может вообще уклониться от удара и нанести поражающий контрудар. — А как же сангвиники? — спросил кто-то из учеников. — Ведь вы только что рассказали, что они тоже активны, энергичны, легко приспосабливаются. — Хороший вопрос, — отметил тренер. — Да, по большинству характеристик сангвиники близки к холерикам. Но волевые проявления у них не так быстры и сильны, как у холериков. Говоря проще, они не такие взрывные. А что означает замедленная реакция для бойца, участвующего в схватке? Почти неминуемое поражение. Особенно если ему противостоит соперник более агрессивный и импульсивный. Я хочу, чтобы в схватке каждый из вас, конечно, насколько это возможно, пользовался холерическими чертами своего темперамента. Нервы — напряженные до предела, реакция — мгновенная, тело — полностью подчиняется командам нервной системы. Вот залог успеха. В свое время долго размышляя над этим, Константин пришел к выводу, что в его характере мирно уживаются два психологических типажа — сангвиник и холерик. Он никогда не был пассивным созерцателем вроде флегматика или меланхолика. В обстановке, позволяющей расслабиться, никогда не терял активности и энергии. А в экстремальных ситуациях в его характере полностью проявлялся холерический тип. Только это и позволило ему выжить на войне, когда каждая нервная клетка работает только на одно — уцелеть. Там поведение человека должно находиться на рефлекторном уровне. При появлении опасности — мгновенная реакция на нее, жесткий ответ — только это обеспечивает победу. Так Константину удалось пережить войну. Вернувшись домой после Афгана, он смог лишь немного расслабиться, и то ненадолго. Попав за решетку, его снова охватило то же состояние, что и на войне. Война потребовала всей умственной и душевной энергии. Так же и тюрьма — если бы не армейская военная школа, Константин вряд ли сохранил бы свою жизнь. Так уж получилось. Потом были освобождение, возвращение домой, новые потрясения и продолжение борьбы. Лишь спустя несколько месяцев Константин приобрел некое душевное равновесие. По крайней мере вопрос о выживании больше не стоял. И вот теперь развернулись события, требующие вновь напряжения всех душевных сил. Вроде бы война, начавшаяся между «синими» и азербайджанцами за передел сфер влияния в городе, впрямую его не касалась. Но Константин уже знал, что впечатление это обманчиво. Чернявый прав — еще вчера можно было надеяться остаться в стороне, сегодня — уже нет. Константин чувствовал, как нервы его снова напрягаются до предела, мозг начинает работать в экстремальном режиме: опасность — реакция. Уже улегшись в постель, он долго не мог заснуть, ворочался с боку на бок, пытался определить, что ожидает его в ближайшем будущем. Лишь под утро он забылся тяжелым и коротким сном. Впрочем, это был даже не сон, а рефлекторный ответ организма на усталость. Отдыха требовало тело, а мозг и во сне продолжал трудиться… * … Врач проводил Константина в палату, где на широкой, застеленной ослепительно белым бельем кровати лежал Игнат. Вообще все в этой палате сверкало чистотой и белизной — потолок, стены, пол, покрытый керамической плиткой, свет, льющийся через широкое окно, даже аппарат искусственного дыхания, к которому был подключен Игнат, и установленная у изголовья кровати капельница. От этой белизны Константин даже зажмурил глаза. А когда открыл их, увидел ярко-красное пятно. Присмотревшись, Константин понял, что это кровь в капельнице. Тонкой струйкой она стекала по прозрачному шлангу, вниз, к руке Игната, согнутой в локте. Константин прошел к кровати, сел у изголовья на белый пластмассовый стул. Равномерно гудел аппарат искусственного дыхания. — Игнат, ты слышишь меня? — Константин наклонился над братом. — Нет, он ничего не слышит, — неожиданно раздался за его спиной голос. Константин оглянулся. Никого. Что за чертовщина? Он уже слышал раньше этот голос, ему знакомы эти интонации, этот кавказский акцент. Константин осторожно притронулся к руке Игната. Она была холодной, как лед. — Нет, это невозможно — закричал Константин. — Я же слышу, как бьется твое сердце! — Ты обманываешь себя, — раздался тот же голос. Наконец Константин вспомнил этот тембр и эти интонации. Мамед. Но ведь он давно мертв. Его нет среди живущих в этом мире. — Ты прав, — отозвался Мамед, — я там, глубоко под землей, но слышу все, даже твои мысли. Жаль, что я не могу вырваться отсюда, из ада. — Сгинь, нечистая сила, — Константин перекрестился, как набожная старушка в церкви. — Мы еще встретимся с тобой, — громко захохотал Мамед. — И с тобой, и с твоим братом. — Да провались ты под землю, исчадие ада! — закричал Константин. — А я уже провалился, — истерический хохот перешел во всхлипывания и рев… * Константин вскочил с постели как ужаленный. — Приснится же такая дрянь, — выдохнул он, вытирая ладонью взмокший лоб. Откуда-то с улицы доносился отчаянный рев автомобильной сирены. Шлепая босыми ногами по паркетному полу, Константин подошел к окну и выглянул во двор. У соседнего подъезда стояла машина-мусоровоз, дорогу которой преграждал неудачно припаркованный «Москвич». Шофер мусоровоза давил на клаксон, пытаясь привлечь внимание владельца автомобиля. — Да чтоб тебе провалиться… —в сердцах выпалил Панфилов и осекся. Ведь он только что произнес эти слова во сне, а ответом ему было… Часы показывали половину восьмого. Утро занималось тихое, спокойное, солнечное, что вовсе не соответствовало происходившим вокруг событиям. В такое утро хорошо проснуться где-нибудь в деревне. Выйти из избы, вдохнуть полной грудью чистый свежий воздух, напоенный ароматами трав и полевых цветов. Потом, раздевшись до пояса, умыться холодной колодезной водой, вытереться домотканым деревенским полотенцем, присесть на скрипучие ступеньки крыльца и выпить кружку теплого парного молока, только что из-под коровы. Константин вдруг поймал себя на мысли о том, что он не был в деревне целую вечность. Точнее — не отдыхал. А всего-то и надо — на несколько дней, лучше на неделю, забыть о делах, проблемах, заботах, умотать отсюда, поселиться у какой-нибудь бабы Мани, пить свежее молоко и есть пышные деревенские блины. Сходить на покос и забросить снасти в маленькую запруду. Осуществимо ли это? Стряхивая с себя остатки сна, Константин отправился в ванную, где на протяжении четверти часа приводил себя в порядок контрастным душем. В последнее время он редко пользовался этим способом обретения бодрости: не хватало времени. По утрам чаще всего приходилось вскакивать, почти наспех умываться, бриться, готовить завтрак для себя и брата, потом глотать, почти не прожевывая, яичницу и запивать горячим кофе. После этого — в офис, на склад, в банк, в исполком и еще в тысячу разных мест. Что ожидает его сегодня? Растеревшись полотенцем и ощутив бодрость во всем теле, Константин оделся и вышел на кухню. Он заварил себе крепчайший кофе, неторопливо выпил его, выкурил сигарету и вышел из дома. Отловив неподалеку от дома частника на обшарпанном «жигуленке», он через десять минут приехал в свой офис. Кооператив «Радуга» располагался в небольшом одноэтажном доме дореволюционной постройки на тихой улице почти на окраине города. В царские времена в этом доме располагалась контора какогото страхового общества. Со сменой власти поменялась и вывеска на скромном фасаде. Большевики изгнали профессионалов страхового дела и расположили в особняке контору местного отделения профсоюза строительных рабочих. В туалете конторы с тех самых пор остались две занятные надписи, которые никак не удавалось замазать, они упорно проступали сквозь слой прозрачно-зеленой водоэмульсионной краски. Одна из них гласила: «В уборной как дома». Другая: «Спускай за собой воду». Во время войны здание немного пострадало от бомбардировки. Часть стены была разрушена, а затем восстановлена, о чем свидетельствовал кирпич разного цвета — белый и мирно соседствующий с ним красный. После ремонта здесь разместился местный собес. Лишь в середине восьмидесятых собес перевели в новое помещение в центре города, а много повидавший на своем веку дом стал понемногу разваливаться. Когда Константин впервые увидел это здание, оно представляло печальное зрелище. Обои в кабинетах свисали со стен, как банановая кожура, краска в коридорах облупилась и облезла, в прогнивших досках пола зияли громадные, как колодцы, дыры, рассохшиеся перекошенные двери жалобно скрипели под порывами ветра, беспрепятственно проникавшего сквозь разбитые окна. Но даже постоянные сквозняки не могли избавить здание от глубоко въевшегося в стены и пол запаха мочи и фекалий. Сюда регулярно наведывалась окрестная шпана, превратившая дом в помойку. И все-таки Константин с большим трудом добился передачи здания бывшего страхового общества на баланс кооператива «Радуга». Городские чиновники, прекрасно зная, что власти из-за отсутствия денег никогда не смогут отремонтировать здание, грудью встали на его защиту от посягательств «жуликов-кооператоров». На самом-то деле все они хотели только одного — получить побольше взятку. Константину пришлось накормить целый взвод чиновников самого разного ранга, пока он наконец добился желаемого. Ему удалось заключить договор об аренде здания на ближайшие двадцать пять лет. Правда, надеяться, что власть будет соблюдать взятые на себя обязательства, не приходилось. Но у него теперь имелись все необходимые документы, оформленные по всем правилам. О том, сколько денег пришлось вбухать в ремонт, нечего и говорить. Слава Богу, осталось кое-что от покойного Большакова, бывшего панфиловского шефа. Удалось также взять небольшой кредит. И благодаря одному из знакомых матери, работавшему теперь в строительном тресте, раздобыть дефицитные стройматериалы. Ремонт занял полгода. Но истраченные на него деньги не пошли даром. Здание сияло, как конфетка. Подремонтированные кирпичные стены покрыли штукатуркой и выкрасили в приятный для глаза кремовый цвет. Бригада рабочих, пахавшая днем и ночью, перестелила полы, заменила всю столярку, перебелила потолки, починила металлическую крышу. Стены оклеили дефицитнейшими югославскими обоями, в туалете появилась арабская сантехника. И лишь в напоминание о прошлом этого здания Константин распорядился повесить над унитазом таблички с надписями: «В уборной как дома» и «Спускай за собой воду». Правда, в первое время после ремонта комнаты пустовали. Константин никак не мог раздобыть приличную мебель. Наконец ему удалось привезти из Москвы несколько комплектов черной офисной мебели польского производства. Общую картину процветания удачно дополняли и японские телефонные аппараты, и новехонький тайваньский компьютер в кабинете главного бухгалтера. Оставалось лишь несколько деталей, портивших интерьер: отечественная электрическая машинка «Ятрань», которая сломалась на второй день после покупки, и решетки на окнах кабинетов. Но без них обойтись было никак нельзя. И все-таки временами Константин чувствовал себя в собственном кабинете не совсем уютно. Слишком уж напоминала решетка с наружной стороны окна о тех временах, которые ему очень хотелось бы забыть. Кроме кабинетов, в новом здании кооператива «Радуга», о чем, кстати, возвещала вывеска на фасаде, имелся небольшой склад. Там, в подвальном помещении, находилась всякая всячина, начиная от пары десятков рулонов обоев, оставшихся после ремонта, и кончая запчастями для автомобилей кооператива. На балансе «Радуги» находилась пара грузовиков, списанных на городском автокомбинате и купленных по дешевке как металлолом. После капитального ремонта они вполне годились для работы. Конечно, потребовались и легковушки. Лучшей из них считалась «Волга», на которой ездил сам председатель кооператива. Но теперь «Волга» надолго вышла из строя, и Константину придется пользоваться «Жигулями-шестеркой», которой раньше пользовался главбух. Чтобы пройти в свой кабинет, Константин должен миновать приемную, где находилась секретарша Жанна — высокая стройная круглолицая девушка с длинными черными волосами, легкими волнами спадавшими на плечи, и неизменной челкой на лбу. Она пришла на работу в кооператив несколько месяцев назад. Ее рекомендовал главбух Виктор Сергеевич Шевченко, поскольку она приходилась дочерью одному из его близких друзей. Сам Шевченко много лет проработал на различных финансовых должностях в производственной сфере. Основательный, неторопливый, даже слегка флегматичный — полная противоположность председателю кооператива. Невысокий ростом, с основательным брюшком, одетый в поношенный пиджак и не слишком тщательно отглаженные брюки, с абсолютно голым яйцеобразным черепом, тонкими носом и губами, он напоминал слегка повернутого на своем деле изобретателя. Этот облик прекрасно дополняли близорукие глаза и очки с толстыми стеклами в обычной роговой оправе. Одним словом, настоящий яйцеголовый, какими их обычно представляют в голливудских фильмах о свихнувшихся профессорах. Губы его вечно шевелились, как будто он в уме беспрерывно сводил дебит с кредитом. Свое дело Шевченко знал великолепно, без труда ориентировался в многочисленных нормативных актах и бухгалтерских инструкциях. Константин очень ценил своего главного бухгалтера, потому что с его помощью можно было не только обойти или перепрыгнуть весьма несовершенное пока законодательство в области финансов, но даже просочиться в щели, которые не всегда заметны даже подготовленному специалисту. Как и всякий добросовестный бухгалтер, Шевченко не любил нарушать законы, а потому вел дела с необычайной тщательностью и дотошностью. В общем, финансовый инспектор при всем желании не мог бы найти в бумагах кооператива «Радуга» ни единого признака криминала. За это Панфилов щедро платил главбуху и старался всегда следовать его советам, даже если они непосредственно не касались деятельности кооператива. Поэтому в «Радуге» и появилась Жанна Макарычева. В школьные годы она занималась танцами в хореографической секции Дворца культуры, и ее фигура ничуть не уступала лучшим манекенщицам. Придирчивый взгляд мог бы отметить, что у нее чуть крупноватые черты лица, но этот недостаток скрадывался не маленьким для девушки ростом — метр семьдесят семь. Свою эффектную внешность Жанна подчеркивала смелыми декольтированными блузками и короткими юбками, а также эффектным гримом «а-ля Алла Пугачева». На ее лице особенно выделялись пухлые чувственные губы. Обязанности секретарши она выполняла вполне профессионально: лихо работала на пишущей машинке, умело болтала с посетителями, варила отменный кофе. О том, что Жанна Макарычева влюблена в своего шефа, в кооперативе знали все. Сам Константин не составлял исключения, но считал, что Жанна для него слишком молода. И дело даже не в разнице в годах, не такой уж большой по стандартным меркам. Просто за плечами Константина Панфилова было уже столько всего, что порой он сам казался себе древним стариком. По-настоящему понять и принять его могла только зрелая женщина, имеющая собственное непростое прошлое. По крайней мере так думал сам Константин. Когда он вошел в приемную, Жанна стояла возле распахнутого окна с сигаретой в руке. Это было что-то новенькое — курила она нечасто, а в приемной и вовсе никогда этим не баловалась: — Привет, — сказал Панфилов, не закрывая за собой дверь. Жанна торопливо выбросила в окно незатушенную сигарету и, повернувшись, тихо поздоровалась. — Доброе утро, Константин Петрович. Он успел заметить ее покрасневшие веки и глаза. — Похоже, утро не у всех доброе? — сказал он. — Ты что, плохо спала? — Нет, спала я хорошо, — она сделала безуспешную попытку улыбнуться. — Не темни. Что стряслось? Она немного помолчала, поправляя складки на белой блузке, потом неожиданно выпалила: — Я все знаю. — Что ты знаешь? — Я знаю все, что случилось вчера возле кафе «Олимп». — Продолжай. — Там была перестрелка, Константин Петрович. И вас чуть не убили. Панфилов усмехнулся. — Кто тебе сказал? — Подруга. Она живет рядом с «Олимпом». Она вас видела возле крыльца. Там еще было несколько трупов. — Ну и что? — пожал плечами Константин. — Я же не стал одним из покойников. — Вас могли убить, — упрямо твердила девушка. По лицу у нее пошли крупные красные пятна, проступившие даже через слой макияжа. — Да не волнуйся ты, Жанна, — попытался он успокоить ее, — я жив, здоров, и на мою жизнь никто не покушался. Кстати, откуда твоя подруга меня знает? — Я показывала ей вас. Панфилов чуть не закашлялся. — Я вроде бы не похож на экспонат в музее. Жанна предпочла промолчать и заняла свое рабочее место. Константину хотелось сказать: «Господи, дурочка, как же ты не можешь понять, что я тебе не подхожу? Мы совершенно разные люди. Я тебе не пара. Когда-нибудь я скажу тебе об этом. Когда-нибудь, но не сейчас». — Пожалуйста, сделай мне кофе. — Крепкий, как обычно? — спросила она, с надеждой глянув на него. Он поспешил отвернуться и уже через плечо бросил: — Да. Войдя в свой кабинет, он привычно сел за стол, достал из внутреннего кармана пиджака небольшой ежедневник в кожаном переплете, раскрыл его и не без удивления обнаружил, что сегодня у него нет никаких важных дел. Обычная рутинная мелочевка. Он сидел, откинувшись на спинку кресла, и барабанил пальцами по черной полированной крышке стола, когда в кабинет вошла секретарша с маленьким металлическим подносом в руках. На подносе стояла чашечка дымящегося черного кофе. Автоматически отметив про себя красоту ее фигуры, Константин сказал: — Спасибо, Жанна. Она поставила перед ним кофе и на секунду задержалась у стола. — Извините, Константин Петрович, — нерешительно сказала она, — я больше не буду курить на рабочем месте. Он махнул рукой. — Проехали. — Я совсем забыла вам сказать. Вчера вам звонил какой-то Василий. — Василий? — он чуть приподнял бровь. — Фамилию не назвал? — Назвал, но… — Что? — Я не помню. Я… ну, в общем, не очень хорошо себя чувствовала. Кажется, Лихачев или Пугачев. Константин на мгновение задумался. — Может, Трубачев? — Да! — обрадованно воскликнула она. — Трубачев! Я думала, он по какому-нибудь деловому вопросу, и сказала, что вас нет. — Нужно было дать мой домашний телефон. — Я только потом сообразила. — Он больше не звонил? — Нет. — Ладно, — кивнул Константин, — надеюсь, он еще объявится. Жанна по-прежнему стояла возле стола, водя пальцем по крышке. Ни дать ни взять — нашкодивший ребенок. — Вы на меня не сердитесь, Константин Петрович? — За что? — Ну я не знаю… — Жанна, — учительским тоном сказал он, — я никогда не сержусь. Я могу только расстроиться. Не беспокойся, со мной все в порядке. Иди на свое рабочее место. — Константин Петрович, машинка опять не работает. — Вызови мастера, — коротко сказал он, стараясь поскорей закончить этот бессмысленный разговор. — Сколько можно его вызывать? Зачем мы купили эту дурацкую машинку? У нее даже название дурацкое: «Я — дрянь». — Других не было, — Константин развел руками. — Хорошо, я чтонибудь придумаю. Приобретем тебе новую пишущую машинку, импортную. Жанна вышла из кабинета с таким видом, будто ее только что угостили конфетой. Когда дверь за секретаршей закрылась, Константин пригубил из чашки кофе, потом резко встал из-за стола и прошелся по кабинету. На лице его появилась странная улыбка. «Васька, — думал он, — откуда ж ты вынырнул? Пионер-герой Васек Трубачев. Это капитан Елизаров тебя так назвал. Сколько лет прошло? Шесть? Семь? Ладно, неважно. Главное, что ты живой, земляк». * Судьба свела Константина Панфилова с увальнем из подмосковной деревни Крапивино Василием Трубачевым в учебке. Инструктор по рукопашному бою капитан Елизаров заставлял новичков-салабонов тренироваться до седьмого пота, выжимая из них все силы. И как это он тогда говорил: — Вы все должны вернуться домой живыми. Мне не нужны чемпионы, мне нужны люди, которые смогут остаться в живых после любой передряги. Но одного умения драться для вас мало. Этому можно научиться быстро. Знаете такую поговорку: «Если зайца долго бить, можно научить курить»? Вы должны научиться не только грамотно махать руками и ногами, но и в случае необходимости зарыться в землю, работать штыкножом и даже перегрызть противнику горло. А еще вы должны быть выносливыми, как ишаки. Летать и ездить вам придется мало, а вот пешком по горам да еще с полной экипировкой — едва ли не каждый день. Вначале Василий Трубачев был спаринг-партнером Константина Панфилова в учебном подразделении. После этого они оказались в составе десантно-штурмового батальона, действовавшего в Афганистане. Мало того — даже в составе одного взвода… … В тот холодный зимний день группа из двух офицеров и десяти бойцов на вертолетах была доставлена в район одного из горных кишлаков. Группе предстоял пятнадцатичасовой пеший марш с полной экипировкой по горам в условиях снегопада. Между прочим, полная экипировка — это полтора-два пуда вооружения, боеприпасов, мин и взрывчатки. К утру следующего дня группа вышла в заданную точку, где предстояло выполнить порученное задание. Базу решили не устраивать, чтобы лишний раз не рисковать. Тщательно подготовив к бою оружие, а также снарядив минные средства, отряд выдвинулся к дороге, проходившей по дну неглубокого горного ущелья. По сведениям разведки, полученным из агентурных источников, по этой дороге должен был пройти вьючный караван с оружием для духов. Дорогу заминировали проводными фугасами, а основную засаду устроили на середине склона ущелья. Гранатометчик Трубачев и снайпер Панфилов находились в трех метрах друг от друга. Караван должен был появиться к вечеру, но сутки ожидания прошли напрасно. Бойцы к этому времени не спали двое суток и стали вырубаться. Снегопад прекратился еще накануне, но, очевидно, какие-то следы остались, потому что засаду обнаружила разведгруппа моджахедов. Афганцы появились на склоне ущелья примерно на одном уровне с засадой и почти сразу же открыли огонь. Из-за этого численность «духов» определить было трудно. Кроме автоматов и пулемета, у них имелись снайперские винтовки и ручные гранатометы. После первого же разрыва гранаты, пущенной из афганского «РПГ», командир группы получил тяжелое ранение. Панфилов снял гранатометчика вторым выстрелом из своей «драгунки». Трубачев аккуратно отправлял на позиции «духов» одну гранату за другой из своего «РПГ-7». «Духи» стали потихоньку отступать. Плотность огня с их стороны снизилась, да и прицельно стрелять им тоже не давали. Но неожиданно к афганцам подошло подкрепление. Возможно, это появилось сопровождение каравана, а впрочем — кто его поймет. Снова заухали ручные противотанковые гранатометы. Осколки от разорвавшихся гранат пролетали над самой головой. Под покровом быстро спустившейся темноты группе пришлось спешно отходить. Дорогу на дне ущелья на всякий случай взорвали. Идти старались по тем местам, где еще не намело снега, чтобы не оставлять следов. На месте засады установили мину направленного действия. Взрыв услышали, уже находясь на хребте, над местом засады, метрах в четырехстах от нее. Пройдя еще два часа, решили остановиться и по радиостанции вызвать вертолет для эвакуации. На месте сеанса связи также оставили мину направленного действия и, к своему ужасу, услышали ее разрыв спустя четверть часа. Бойцы шли из последних сил, а ведь им приходилось еще нести раненого командира. И тогда единственный оставшийся офицер принял решение — оставить заградительный заслон. Требовались два добровольца. Ими стали бойцы Панфилов и Трубачев. Несмотря на неподходящее время, вертолеты все-таки вылетели к месту эвакуации. Но Константину и Василию пришлось сорок минут сдерживать висящих на хвосте «духов». Хотя группа оставила им все боеприпасы, какие только возможно, экономить приходилось буквально каждый патрон. Их спасло только появление «вертушек». Они прибыли в тот самый момент, когда боеприпасов у Василия и Константина оставалось минуты на две-три хорошего боя. Их дождались, не бросили, но буквально в пятнадцати метрах от вертолета «духи» все-таки достали Василия. Пуля попала ему в плечо. И последние метры до «вертушки» Константин тащил Василия на себе… * Телефонный звонок заставил Константина отвлечься от воспоминаний об афганском прошлом и снять трубку. — Костя, ты? — послышался сквозь треск телефонной линии знакомый голос. — Васька, откуда? Какими судьбами? — воскликнул Панфилов. — Считай, что с того света. — Мне передавали, что ты вчера звонил. Ты где сейчас? — Да, в общем, недалеко. Железнодорожная, десять. Знаешь, где это? — Найду. — Бывшее правление жилищного кооператива. Подвальное помещение. Подходи, есть разговор. — Добро. Ты-то сам как? — При встрече все расскажу. Извини, долго разговаривать не могу — телефон служебный, своего пока не завел. — Скоро буду. Положив трубку, Константин допил уже совершенно остывший кофе и вышел из кабинета. — Жанна, все дела оставляю на тебя. Не подведешь? Она кисло улыбнулась. — Постараюсь. А вы куда? — Надо со старым другом повидаться. — Вы сегодня еще появитесь, Константин Петрович? — Не знаю, возможно. Глава 10 Константин свернул во двор панельного пятиэтажного дома на Железнодорожной улице — ничем не примечательного среди сотен и тысяч подобных строений. По тихому дворику неспешно брела одинокая старушка с мусорным ведром в руке. Константин припарковал «Жигули», вышел из машины и обратился к старушке с вопросом: — Где тут помещение правления жилкооператива? — А вот оно, — она махнула рукой, — в подвале первого подъезда. Константин потянул на себя грубо сколоченную из неструганых досок дверь и спустился по ступенькам в тесный подвал, освещенный единственной лампочкой под потолком. Здесь находилась еще одна дверь, на которой висела табличка с надписью: «Саланг». Прочитав название, Константин едва заметно улыбнулся. Возможно, для старушки во дворе это слово ничего не значило, но те, кто хоть раз побывал на знаменитом афганском перевале, никогда его не забудут. За дверью, обитой жестью, оказалось две комнаты. В одной, совсем маленькой, были грудой навалены пачки бумаги, пустые картонные упаковки. Из другой доносился редкий стук пишущей машинки. Константину пришлось нагнуться, чтобы не удариться головой о низко нависший дверной косяк. В комнате, своими размерами и обстановкой напоминавшей камеру штрафного изолятора, за одиноким столом сидел давний армейский друг Константина Василий Трубачев и неумело, одним пальцем пытался напечатать какой-то документ. — Здорово, пионер-герой, — широко улыбнулся Константин. — Здорово, если не шутишь, — ответил ему улыбкой Василий. Он отодвинул стул, наклонился и зачем-то стал шарить рукой под столом. — Ты никак для меня цветы припас? — засмеялся Панфилов. — Нет, — каким-то виноватым тоном произнес Трубачев, — просто без них я встать не могу. Он вытащил из-под стола костыли и, опираясь на них, направился к Панфилову. Улыбка сползла с лица Константина, когда он увидел пустую подвернутую штанину на месте правой ноги. Константин замер, лицо его помрачнело. — Что? — только и смог вымолвить он. — Первая группа инвалидности, но могло быть и хуже. Наконец боевые товарищи обнялись, правда, Василий мог пользоваться лишь одной рукой, придерживая в другой костыли. Всей своей внешностью Трубачев напоминал русского былинного богатыря — высокий, плечистый, с руками-кувалдами. Его прямые русые волосы были зачесаны назад, а на верхней губе красовались все те же знакомые пшеничные усы. И душевные качества Трубачева вполне соответствовали его внешности. Может, не слишком образованный, но всегда открытый, честный и прямой. Смелости и мужества Трубачеву тоже хватало. Такому человеку Константин мог без раздумий доверить свою собственную жизнь. — Ты это… садись, — Василий показал на колченогий стул. — Я тоже присяду, а то мне, сам понимаешь, стоять тяжеловато. Константин опустился на стул, достал из кармана пиджака пачку «Кэмела», протянул Василию. — Угощайся. — Спасибо, у меня свои. Он достал из кармана измятую пачку «Примы», вынул сигарету, размял ее своими толстыми, как ствол ракетницы, пальцами. Они закурили. — Где это тебя угораздило? — спросил Константин, сделав глубокую затяжку. — Не поверишь, — Василий провел рукой по усам, — в Нагорном Карабахе. — Твою мать, — не удержался Панфилов от восклицания, — что ж ты там делал? — Как что? Воевал. — А я думал, это следы Афгана. — Следы Афгана у меня здесь, — Трубачев похлопал себя по плечу. — Помнишь, как ты меня в вертолет запихнул? — Да… С тех пор мы и не виделись. Тебя сначала в медсанбат отправили, а потом на Большую землю. Я думал, комиссовали. — Нет, куда там. Я как только подлечился в госпитале в Ташкенте, так сразу рапорт написал начальству, чтоб, значит, отправили меня на прежнее место службы. Хотел в свой батальон попасть, но врачи уперлись. В общем, отправили меня после лечения в полигонную команду. Месяца четыре ходил, мишени расставлял. Скукота. Бывало, такая тоска заберет, что хоть волком вой. Мне ж так повоевать еще хотелось. — С плечом-то все нормально? — Вылечили. Только теперь у меня не плечо, а прогноз погоды. Перед дождем всегда болеть начинает. — Что же ты после армии делал? — Я из нее и не уходил. — На сверхсрочную остался? — Точно. Получил звание старшины. Салабонов гонял. Не сильно, конечно, мне до Елизарова далеко. — Да, суровый был мужик, — кивнул Панфилов. —Но если бы не он… — Елизаров уже подполковник, — сказал Василий. — Дану? — Ей-Богу. Встречал я его недавно в Москве. — Когда? — Весной. — А когда же ты у нас в городе появился? — Неделю назад. — И все это время молчал? Ну, Василий, — Константин укоризненно покачал головой. — Извини, Костя. Пока устроился, то да се. И потом тебя же не так просто найти. Хорошо, добрые люди помогли. — Где»живешь? — У родственников частный дом. Старики они уже… Неважно. Я ж тебе не рассказал о том, что дальше было. В общем, приехали к нам с годика полтора назад вербовщики. Ходили слухи, что они вроде бы из Генштаба. Но я так думаю, это кагэбэшники. Вербовали сверхсрочников, прапорщиков, даже офицеров. Короче, сколотили небольшой отряд и отправили на переподготовку — стрельба там, минно-взрывное дело… — А что предлагали-то? — Отправиться в «горячие точки», ну и хорошую зарплату, конечно. Родным там пособие, если что со мной случится. Я, недолго думая, согласился. — Только из-за денег? — Да вовсе не из-за денег. Недовоевал я свое, понимаешь? Жизнь — это… вовсе не жизнь, а тоска. В армии неинтересно. А если бы на гражданку вышел, то и не знаю, что бы со мной стало. А тут такое дело. Ты же понимаешь, руки сами зачесались. Из Афгана войска вывели, а тут на тебе — Сумгаит. Потом — Нагорный Карабах. Вот я туда и отправился. В общем, долго рассказывать не буду. Два месяца я там пробыл, даже старых знакомых наших встречал, афганских «духов». Они там наемниками служили у «азеров». Подстрелили меня. Очередью из пулемета шандарахнули. С медпомощью там оказалось хреновато. Пока то да се… Ногу пришлось отнять. Опять в госпитале лежал, лечился. Потом поехал домой в свою деревню. Но не смог я в Крапивине, не смог… Поначалу решил в Москву податься, но передумал. Тут все-таки родственники, есть где жить. — Обо мне не вспоминал? — А как же, вспоминал. Но кто тебя знает, где ты сейчас. Жизнь вон как всех размотала. Елизаров наш всю жизнь на ногах, а теперь вот в столице осел. — Ты говорил, что видел его. — Видел, да только поговорить не успел. — Откуда же ты узнал, что он подполковник? — Знающие люди сказали. Я-то в Москве много времени провел. По разным инстанциям ходил. — Пенсию, что ли, хотел выхлопотать? — И это тоже. От нас ведь там в Карабахе родная Советская Армия отказывалась. Некоторые ребята до сих пор по тюрьмам сидят. — Азербайджанским? — Кто в азербайджанских, а кто в армянских. Это смотря на чьей стороне попался. Константин покачал головой. — Непонятная какая-то война. Страна вроде бы одна, а армий получается две. — Вот попомнишь мое слово, — горько улыбаясь, сказал Василий, — скоро будет не две, а двадцать две. — То есть? — А, — махнул рукой Трубачев, — развалится все к чертям собачьим. Не будет страны. Вон прибалты уже откололись, скоро Кавказ отвалит, за ними остальные. — Ты что же это, политикой интересоваться начал? — Тут хочешь не хочешь, политикой интересоваться будешь. Я в Москве по разным высоким кабинетам ходил, такого наслушался. В Генштабе один старый сослуживец попался. Так он мне вовсе по секрету шепнул, что летом больших событий ждать надо. — И ты веришь? — А зачем ему врать? Большие события — это хорошо. Значит, наш брат еще понадобится. Ты на костыли мои не смотри. Воевать я, конечно, не смогу, но чем другим помочь сумею. «Саланг» я в одиночку пробил. Табличку на двери видел? — Да. — Вообще-то полностью мы называемся «Союзом воиновинтернационалистов и ветеранов вооруженных конфликтов „Саланг“. Это я сам придумал, — с гордостью сказал Трубачев. — Сначала думал какнибудь попроще назвать. Ну там „Союз ветеранов Афганистана“… Потом прикинул: а ведь не только в Афгане наши братки жизнь клали. Так что двери „Саланга“ открыты каждому. Вот тебя хочу пригласить. Константин улыбнулся и обвел взглядом унылые стены штаб-квартиры союза воинов-интернационалистов. — Ты не гляди, что мы в такой дыре сидим, — торопливо сказал Василий. — Это временно. Я уже договорился в исполкоме — нам сейчас в другом месте помещение ремонтируют. Через пару месяцев переедем. Мы же серьезная организация, не хухры-мухры. В Министерстве юстиции зарегистрированы. Я лично в Москве разрешение получал. Пришлось, конечно, по кабинетам потыкаться. Много сволочей там сидит. Эх, сколько раз мне хотелось взять в руки родной «РПГ» и так врезать… — Мне самому того же хочется, когда по кабинетам хожу. — Ладно, хрен с ними. Главное, теперь мы общественная организация, самостоятельное юридическое лицо, — Трубачев поднял вверх палец и важно сказал: — О, понял, какие слова я теперь выучил? Ты небось думал, что я все тот же деревенский олух? Нет, брат, растем. Теперь Трубачев Василий Васильевич — председатель общественной организации. — Поздравляю, пионер-герой, — засмеялся Константин. — Сколько же у тебя народу в организации? — Работают пока немногие, но если что, на два десятка человек могу рассчитывать. — На какие же деньги вы собираетесь существовать? На добровольные взносы с двадцати человек долго не протянешь. — Само собой, — согласился Василий. — Да и взносы у нас небольшие. Хочу кое-какими делами заняться. Начального капитала не хватает. А ты, говорят, развернулся, настоящим буржуем стал? Да что там — говорят. Я и сам вижу. — Сколько вам надо, Василий? — Тысяч пятьдесят, — не задумываясь, сказал Трубачев и после некоторой паузы добавил: — В кредит, конечно. — Многовато… — Тогда хотя бы половину. Остальное попробую в банке взять. Но все равно обналичить придется. — Это не проблема. Обращайся, помогу. А насчет двадцати пяти тысяч… Надо прикинуть свои силы. У меня же все в деле, да и в ремонт много вбухал. А с чего ты начинать собираешься? — Сделка надежная, — уверенно сказал Трубачев. — Перепродать что-нибудь хочешь? — Ага. — Смотри, могут кинуть. — Как-нибудь справлюсь. Мне главное сейчас деньгу раздобыть. Будут наличные — будет и навар. И тебя, Костя, не обижу. Верну — и месяца не пройдет. Пятьдесят процентов сверху. — Хм… На чем же ты рассчитываешь так подняться? Или это секрет? — Да, — уклончиво сказал Трубачев, — не будем пока говорить, чтоб не сглазить. Константин ненадолго задумался. — Ладно, звони через пару дней. Что-нибудь скумекаем. — Обязательно позвоню, — обрадованно сказал Василий. — И в гости заходи. Давай я тебе адрес напишу. Он взял со стола лист бумаги, вынул ручку и черкнул адрес своей новой квартиры. — Посидим, попьем, Афган вспомним, друзей старых. — Как-нибудь на днях обязательно зайду. — Только позвони сначала, чтобы я дома был. — Само собой. Константин поднялся со стула, протянул Василию руку. — Ну, будь здоров. Не вставай. — На работу торопишься? — Нет, надо в больницу заехать. — А что такое? — Брат у меня там. — Серьезное что-нибудь? — Как тебе сказать? Травма позвоночника. — Вон оно что, — протянул Василий. — Погоди-ка, задержись на минутку. Константин, уже успевший пожать руку Трубачеву, снова опустился на стул. — Расскажи, что там у тебя с братом, — требовательно произнес Трубачев. — Зачем тебе это, Василий? — Если спрашиваю, значит, надо. — Перелом позвоночника. — Это младший твой, кажется? — Да, Игнат. — Как же это он? — Не повезло. Константину не хотелось озадачивать Василия рассказами о семейных бедах. К счастью, Трубачев сам не стал расспрашивать его о подробностях. Он лишь поинтересовался: — Давно это случилось? — Так, пару лет назад. — И что, с тех пор он в больнице? — Нет, просто пару дней назад… В общем, я недоглядел. Он упал и… — Ясно, — выдохнул Василий. — Я к чему все это спрашивал? Есть в Москве одно заведение. Называется, если я ничего не путаю, «Центр протезирования и реабилитации». Открылось недавно, но персонал там хороший, грамотный. Мне эту контору наши порекомендовали, из «Всесоюзного общества инвалидов войны в Афганистане». — Чем же этот центр занимается? — Лечат, протезы ставят. Все по немецкой технологии. Я и сам хотел туда лечь, да времени нет. Сначала надо «Саланг» на ноги поставить, а потом уже о себе думать. — Ты бывал у них? — Заглянул разок. Корпус у них современный, аккуратный такой, возле Филевского парка располагается. Там все немцы делали и оборудование свое поставили. У них там все как из другого мира. Персонал вышколенный, вежливый, все чистенькое, новенькое, сверкает. Я тебе честно скажу, пожалел, что там не остался. Их главврач, Мокроусов, пообещал с меня даже денег не брать. — Лечение платное? — спросил Константин. — Если по нашей линии, то вроде бы денег не берут. А так придется платить. Но ты же у нас не бедный? — Пока на нищету не жалуюсь, — пожав плечами, сказал Константин. — Вот видишь! — обрадованно воскликнул Трубачев. — Ты съезди, поговори с этим Мокроусовым. Мужик он как будто ничего. Высокий такой, представительный. — Где, ты говоришь, они располагаются? Возле Филевского парка? — Да, у них Москва-река под боком. Хорошее такое место, спокойное, тихое. Для больницы — то, что надо. А, погоди. Я же совсем забыл. Мне главврач свою визитку дал. Трубачев принялся открывать один за другим ящики стола, рыться в каких-то бумагах и папках. Наконец он нашел то, что искал. — Вот,— Василий протянул визитную карточку. — Мокроусов Владимир Андреевич, — прочитал Константин надпись на кусочке серебристого картона. — «Центр протезирования и реабилитации больных с нарушениями опорно-двигательного аппарата», главный врач. Ниже были указаны адрес и телефон центра. В левом верхнем углу визитки были изображены какой-то логотип и сокращение «И. М. С. ». — А что такое «И. М. С. »? — спросил Константин. — Черт его знает, — честно признался Трубачев. — Я особо не расспрашивал. Да ты сам позвони или съезди туда, если время есть. — Ладно, — поразмыслив, сказал Панфилов. Он полез во внутренний карман пиджака и достал записную книжку. — Я сейчас перепишу… — Да забирай ты эту визитку. Мне-то она особо ни к чему. Сейчас все равно некогда. Других дел навалом. — Зачем же ты ее брал? — спросил Константин, положив визитку в записную книжку. — Дают — бери, бьют — беги, — засмеялся Трубачев. — Видишь, тебе пригодилась. — Ты уверен, что они лечат больных с травмами позвоночника? — Лечат, — уверенно произнес Василий. — Мне главврач сам об этом сказал. Внезапно Константин услышал, как скрипнула наружная дверь подвала. По лестнице, ведущей в помещение бывшего правления жилищного кооператива, кто-то шел. Шаги были тяжелые, неторопливые. Ступеньки натужно поскрипывали. — Гости? — спросил Панфилов, прислушиваясь к звукам шагов. — Наверное, мои парни пришли, — спокойно сказал Василий, разминая руками «Приму» из смятой пачки. Константин встал. — Ладно, мне пора. На пороге вырос детина ростом под два метра, косой сажени в плечах. Казалось, майка на его груди вот-вот разойдется по швам. «Как настоящий гренадер», — подумал про себя Константин. Судя по мрачной перекошенной физиономии, покрытой трехдневной щетиной, вряд ли это один из парней Трубачева. Лицо Василия также не излучало радости от встречи с гостем. Глаза его напряженно следили за «гренадером», пальцы продолжали машинально разминать сигарету. За спиной детины раздался скрежет, за ним послышался звук удара, и все это сопровождалось отборной матерной руганью. — Василий, бля, мы же тебя предупреждали, — голосом, напоминающим рычание медведя, сказал «гренадер». — Это что за херня? За его спиной появился спутник — парень помоложе, поменьше ростом, но такой же плечистый. Он протянул своему приятелю табличку с надписью «Саланг». — На, бля, еле оторвал, — сказал он, нервно дергая головой. — Чуть ногти, бля, в этой доске не оставил. Громила повертел табличку с таким видом, будто держал в руках кусок свежего дерьма. Потом он брезгливо швырнул табличку на пол и грохнул по ней каблуком грубого ботинка. Константин, еще несколько мгновений назад собиравшийся покинуть своего старого боевого друга, понял, что придется на некоторое время задержаться. Слишком уж агрессивно вели себя гости. — Нервные парни, — обращаясь словно к самому себе, сказал Панфилов. При этом он снял пиджак, аккуратно сложил его и повесил на спинку стула. — А ты бы валил отсюда подобру-поздорову, — демонстративно сплюнув, сказал подельник «гренадера», явно страдающий нервным тиком. — У нас с Василием свои дела. — Вас что, Чернявый прислал? — спросил Константин, закатывая рукава рубашки. — Не знаем мы никакого Чернявого. Ты давай, собирай свою барахло и мотай отсюда. А то как бы галстучек на шее не затянулся. — Парни, вы еще не знаете, с кем имеете дело, — сказал Василий впервые с момента появления непрошеных гостей. — Да? Ну так познакомь нас, — засмеялся нервный. На мрачной физиономии «гренадера» появилась болезненная гримаса, как будто ему собирались вырвать зуб. — Это Константин Петрович Панфилов, салабоны, — несколько изменившимся голосом произнес Трубачев. — Может, нам упасть и отжаться? — не унимался нервный. — Слышал, Гаврила? Его Константином Петровичем зовут. — Кончай ржать, Черт, выкинь его отсюда. А с Василием мы поговорим. Только время зря теряем. «Нервный тик» подскочил к Константину и попытался нанести ему левой ногой удар в пах. Панфилов даже и не думал уворачиваться. Заученным экономным движением он перехватил ногу нападавшего, резко рванул ее вверх и ответил тем самым ударом, который хотел нанести ему Черт. Носок его ботинка наткнулся на что-то мягкое, после чего нервный парнишка враз изменился в лице. Оно у него застыло и пошло крупными пятнами, глаза вылезли на лоб. Из горла вырвался сдавленный стон, перешедший в хриплый кашель. Черт стал приседать на одной ноге, а вторую Константин по-прежнему придерживал рукой. В следующее мгновение легонько толкнув своего противника пятерней в лоб, Константин уронил его на пол. Тот свалился на спину, схватился руками за ушибленное место и сдавленно захрипел. Константин испытал даже некоторое разочарование от такой легкой победы. Впрочем, бой только начинался. Гаврила, мрачно осклабившись, прорычал: «Я ногами размахивать не буду», — и, резко вскинув вверх кулаки, принял боксерскую стойку и двинулся вперед. Черт на четвереньках принялся переползать за дверь, освобождая место для драки своему более крупному товарищу. Гаврила, несмотря на свой громадный рост и мощное телосложение, дававшие ему явное преимущество в схватке с любым противником, на рожон не лез. Константин где-то в подсознании отметил, что у этого «гренадера», очевидно, вполне толковый инструктор рукопашного боя. Ух! Кулак Гаврилы довольно чувствительно долбанул Константина в плечо. Если бы он не успел отскочить назад, соперник вторым ударом смог бы уложить его на пол. Отскочить-то ему удалось, но теперь он оказался в крайне невыгодном положении — почти прижатым к столу, за которым сидел Василий. А Гаврила не торопился, мелкими шажками продвигаясь вперед. Резко отклонившись вправо, Константин попытался нанести удар Гавриле в солнечное сплетение. Но «гренадер» успешно блокировал левую руку Панфилова и своим огромным кулаком наотмашь ударил Константина в челюсть. Панфилов ощутил на губах соленый привкус крови. Это завело его окончательно. Чувствуя упиравшуюся ему в бедра крышку стола, Константин резко откинулся на спину и выбросил вперед правую ногу. Удар каблука в плечо получился не точтобы очень сильным, но неожиданным. Гаврила отлетел на полметра назад, и Константину удалось выиграть несколько мгновений. За это время он успел спрыгнуть наноги и переместиться к правой стене. Теперь у него по крайней мере появилось пространство для маневра. Гаврила по-прежнему осторожничал, вперед не рвался, ногами не размахивал. С таким противником Константин встречался едва ли не в первый раз в жизни. Нужен какой-то нестандартный тактический ход. И Константин нашел его. Воспользовавшись тем, что путь к двери был свободен, Константин рванулся туда, подобрал с пола треснувшую пополам табличку с надписью «Саланг» и резким движением кисти отправил ее в голову «гренадера». Неожиданный удар в ухо ошеломил Гаврилу. Он поднял руки вверх, на считанные доли секунды оставив корпус без прикрытия. Константину понадобилась полная концентрация сил, чтобы воспользоватьсяэтой предоставившейся возможностью для атаки. Почти из положения сидя он прыгнул на противника и нанес ему прямой боковой удар в голень чуть пониже коленной чашечки. Удар оказался настолько сильным и болезненным, что Гаврила мгновенно потерял равновесие и рухнул на колено. Со стороны это выглядело так, словно его ногу внезапно перерубили пополам. Дальнейшее было делом техники. В полушпагате Константин ударил противника ногой в лоб чуть повыше переносицы. Гаврила завалился на спину и, неловко взмахнув руками, ударился затылком о стол. В следующее мгновение он затих. Василий, с тревогой наблюдавший за схваткой, наконец-то смог облегченно вздохнуть. — Уф, — сказал он, наклоняясь через стол, чтобы взглянуть на поверженного противника. — Я думал, он тебя завалит. Константин выпрямился, отряхнул брюки, вынул из кармана носовой платок и приложил к губе. — По морде он мне все-таки дал, — сказал он, промахивая кровь. — Ну-ка повернись, — произнес Василий. — Что? — У тебя штаны по шву разъехались, — заметил Трубачев. Скосившись через плечо, Константин нащупал на брюках под поясом дырку в ладонь шириной. — Твою мать, — ругнулся он, — итальянские… — И рубашка в крови. Действительно, на левой стороне белой рубашки Константина появилось несколько небольших красных пятен. — Ладно, пиджак надену — все прикроется. Константин наклонился над Гаврилой, который застонал и пошевелился. — Что за мудаки?. — Афганцы, — сказал Трубачев, закуривая сигарету, которую он так и не выпустил из рук. — Афганцы? — А ты думал кто? — Теперь уже неважно, что я думал. Что ж, это объясняло многое. Люди Чернявого едва ли пришли бы сюда с пустыми руками. Да и руки у большинства из них были синими от росписей, сделанных на тюремных нарах. Именно поэтому их группировка называлась «Синими». А у Гаврилы и у Черта ни одной татуировки Константин не заметил. Кстати, Черт по-прежнему стоял на четвереньках в коридоре, покачиваясь из стороны в сторону и негромко канюча: — Уй, бля, уй, бля. Только сейчас Константин почувствовал, что напряжение схватки спадает. Глубоко вздохнув и выдохнув несколько раз подряд) он успокоился, поправил съехавший набок галстук, снял со спинки стула пиджак, надел его и застегнул на все пуговицы. — Василий, глянь-ка, сзади все нормально? — сказал он, поворачиваясь спиной к Трубачеву. — Дырки не видно? — Порядок. — Ладно, так что им от тебя надо? — Как тебе сказать, — вздохнул Трубачев, — хотят, чтобы я сваливал отсюда. — Почему? — Они же местные, собираются свой союз зарегистрировать. А может, уже зарегистрировали. — Не понимаю, — искренне удивился Константин. — Ты точно знаешь, что они афганцы? Может, урла какая-нибудь? — Не урла, точно — махнул рукой Трубачев. — Вон тот, Черт, служил в роте охраны Сороковой армии. А Гаврила — спецназовец. — Не может быть, — вырвалось у Константина. — Еще как может. — Так что же это за херня получается? Там все вместе воевали, под одними пулями ходили. А как домой вернулись, так готовы уже и глотки друг другу перегрызть. За что? Объясни, Василий. — За что? За деньги, конечно. Льготы у нас, понимаешь? Кто раньше сел, тот раньше съел. — А вместе никак нельзя? — Я им предлагал. Но они говорят, что я самозванец и чтобы убрался отсюда. — Неужели нельзя договориться? Нас же мало. — Двоим на одном стуле не усидеть. Гаврила наконец очнулся и привстал на полу, держась рукой за ушибленный затылок. — Ну ты и приложил меня, — хрипло сказал он, глянув на Константина. — Мужики, я же вас предупреждал, — сказал Трубачев, — это Костя Панфилов. Не надо с ним связываться. Константина охватило странное чувство брезгливости, перемешанное со стыдом и болью. Болью не физической, но душевной. Армейское братство, скрепленное кровью и общей судьбой, рушилось прямо на глазах. Неужели нет в этом мире ничего надежного и настоящего? — Ты где служил? — спросил Константин своего поверженного противника. — Триста семидесятый отдельный отряд спецназа Двадцать второй отдельной бригады. — Да какой же ты, к едрене матери, спецназовец, — взорвался Константин, — если на своего брата прешь? Гаврила угрюмо молчал. Константин замахнулся на него кулаком. — Сучий потрох! Внезапно накатила горячая волна ненависти и презрения. Но Константин все-таки смог сдержаться. Опустив подрагивающий кулак, он мотнул головой, будто пытаясь избавиться от наваждения. — Кто их прислал? — обратился Константин к Василию. — Или они сами по себе? — Да есть там один. Матвеев его фамилия. Они его зовут Матвей. — Где его можно найти? — Не знаю. У этих спроси. — Слышишь, ты, спецназовец, где твоего Матвея найти? — Зачем он тебе? — хмуро поинтересовался Гаврила. — Побазарить хочу. Ну? — Мы по вечерам тренируемся в спортзале четвертого ПТУ. — Проваливай с глаз моих долой и Черта своего забирай. А то вам долго еще не придется тренироваться. Гаврила тяжело поднялся и, припадая на левую ногу, вышел из комнаты. В коридоре он помог подняться с пола своему спутнику, и вскоре непрошеные визитеры покинули подвал. Константин еще на минуту задержался — выкурить сигарету. — Не думал я, что в этой жизни все так обернется. — Вот поэтому я и не хотел возвращаться на гражданку, — сказал Василий. — Там все казалось проще. Свои, чужие, «духи» на одной стороне, мы на другой. Нет нам здесь места. Константин долго молчал, дымя сигаретой. Все происшедшее не укладывалось у него в голове. Что-то не то происходит вокруг… Что-то не то. Если даже люди, прошедшие бок о бок через огонь и смерть, готовы забыть обо всем и перегрызть друг другу глотки только за право доступа к кормушке. Да что же это за братство? Кому верить, кроме самого себя? Какой правде следовать, кроме своей? Кто может дать на это ответ? Глава 11 — Добрый день, Наталья Дмитриевна, — обратился Константин к пожилой медсестре, возившейся с документами за стойкой приемного отделения городской больницы. Она подняла взгляд, и тут же на ее лице появилась приветливая улыбка. — А, здравствуй, здравствуй, касатик. Одет-то ты как хорошо. Брата пришел проведать? — Да. Как он там? — Ох, — вздохнула она, — не знаю, что тебе сказать. Все так же, без перемен. — Ясно, — кивнул Константин. — Ты вот что, — словно стесняясь того, что сообщила посетителю плохие новости, произнесла пожилая медсестра, — ты не расстраивайся, все образуется. Поверь мне, я тут давно работаю и уж такого перевидала. Может, это и к лучшему, что он без сознания. Так организм сам по себе начнет восстанавливаться, а голова ему дурными мыслями мешать не будет. — Вы так думаете? — Конечно, — убежденно сказала медсестра. — Знаешь, какие у нас случаи бывают? Лежит себе человек в реанимации без сознания, и ничего. Потом придет в себя, переведут его в обычную палату. А он, глядишь, и помирать собрался. Тяжело мне, говорит, как же я инвалидом жить-то стану? Что-то, видимо, изменилось в лице Константина, потому что медсестра тут же осеклась и озабоченно сказала: — Иди проведай брата. — Савельев сегодня дежурит? — Евгений Семенович-то? У себя он. Дымит в своем кабинете. Константин накинул на плечи белый халат, прошел в реанимационное отделение и, немного поразмыслив, решил сначала навестить брата, а уж потом поговорить с Савельевым. В отделении было тихо. Не слышалось ни стонов, ни криков. По коридору прошла молоденькая миловидная медсестра в ослепительно белом халате и аккуратной шапочке, полностью скрывавшей волосы. Кокетливо посмотрев на Константина, она на мгновение задержалась. — Вы к кому? — почти детским голосом спросила девушка. — К Панфилову. — А к нему нельзя, — с легким сожалением сказала медсестра. — Он еще не приходил в сознание. — Я знаю, мне в приемной сказали. Но я хочу только посмотреть на него. — Вы ему кто? — Брат. — Хорошо, я провожу вас до палаты. Только, пожалуйста, не задерживайтесь. — Почему? — Скоро дневной обход. — Хорошо, — сказал Константин, заходя в палату. Он взял стул и присел рядом с кроватью Игната. Панфилов-младший был тщательно укрыт одеялом, поверх которого лежали его руки. Рядом стояла капельница, до середины наполненная прозрачным раствором. Жидкость стекала вниз по трубке, присоединенной к сосуду на сгибе локтя. Бледное лицо почти полностью закрывала маска со шлангом, тянущимся к аппарату искусственного дыхания. Механическое легкое равномерно поднималось и опускалось. Почти ту же самую картину Константин видел сегодня утром во сне. Из-за этого Константин почувствовал себя неуютно и не стал задерживаться в палате. Он лишь осторожно положил свою ладонь на руку Игната и вполголоса сказал: — Держись, все будет нормально. Через полминуты он зашел в кабинет реаниматолога Савельева. Тот сидел на стуле за своим рабочим столом, по привычке дымя сигаретой. Рядом с ним на уголке стола устроилась уже знакомая Константину медсестра в аккуратной белой шапочке. Она тоже курила, покачивая ногой и смеясь. Неожиданное появление посетителя заставило ее умолкнуть и торопливо спрыгнуть со стола. — Стучаться надо, когда заходите в кабинет врача, — обиженным тоном заявила сестра. Константин улыбнулся краешком губ. — Прошу прощения. — Наташа, иди прогуляйся по палатам, наведай больных. Она быстро затушила окурок сигареты в экстравагантной пепельницечерепе и, демонстративно сунув руки в карманы халата, с независимым видом вышла из кабинета. — Я смотрю, вы не очень-то скучаете? — вместо приветствия сказал Панфилов. — Жизнь продолжается, — ответил, улыбаясь, Савельев. Его, казалось, ничуть не смутил неожиданный приход визитера. Реаниматолог показал на свободный стул. — Присаживайтесь. Вас, кажется, зовут… — Константин. — Да, да, Константин Панфилов. Извините, я иногда забываю имена. Больных много, а их родственников еще больше. — Это понятно — кивнул Панфилов, — всех не упомнишь. — Курите. Константин вытащил «Кэмел», чиркнул зажигалкой. — Вы уже видели брата? — обратился к нему врач. — Да. У него, по-видимому, все без перемен? — Нет. Хочу вас обрадовать — его состояние определенно улучшается. Работа сердца стабилизировалась, кровообращение восстановлено. Правда, приходится искусственно вентилировать легкие, но это не должно вас пугать. Обычное дело. — Когда он сможет… — прийти в сознание? Это зависит от организма. Но вы можете не беспокоиться он не будет испытывать боль. — Почему? — Знаете, Константин, у нас есть одно правило. В реанимации не принято экономить на обезболивающих средствах. — Это наркотики? — осторожно спросил Константин. — Можно назвать и так, — двусмысленно сказал врач. Константин покачал головой. — Это плохо. — Почему? — Не помню, говорил я вам или нет, но он долго сидел на игле. — Боитесь, как бы не случилось рецидива? — Боюсь, — честно признался Константин. — Хм, — Савельев помолчал, — возможно, ваши опасения обоснованны. Но дело в том, что обезболивание очень важно в начальных стадиях процесса, когда больной еще находится в шоковом состоянии. Чтобы вывести его из шока, мы просто не можем обойтись без инъекций. Вы же понимаете, что у нас не совсем обычные пациенты? — Понимаю. Но… — Конечно, к каждому требуется индивидуальный подход. Одному можно колоть обезболивающее целый месяц, и ничего, а другой становится наркоманом после пяти инъекций. Однажды к нам с тяжелыми травмами внутренних органов поступил один пострадавший в автоаварии. Лет сорока, грузный такой. Повреждения оказались очень серьезные, и мы, чтобы облегчить ему боль, регулярно вводили инъекции обезболивающего. Наркоманом, знаете ли, стал. Прошел курс лечения у нас, отправился в токсикологию. — Этого я и опасаюсь. — Хорошо, что вы меня предупредили. Мы не станем злоупотреблять в отношении вашего брата, м-м-м, наркотиками. Но опять-таки все зависит от его состояния. При сильных болях… уж не взыщите. — Тогда ничего не поделаешь. — Как долго длилось его пристрастие к наркотикам? — Не знаю. Год, два, меня здесь не было, когда это началось. — Серьезный случай. Я сделаю все, что в моих силах. Глава 12 В этот летний будний день, который внешне ничем не отличался от любого другого, жизнь в Запрудном была парализована. Вначале огромная автомобильная пробка, невиданная для этих мест, образовалась в центре города возле кафе «Олимп». Местная милиция подготовилась к тому, что может произойти, но таких масштабов событий не ожидала и она. Гаишники сбились со счета при виде бесчисленных «Жигулейдевяток» и иномарок, пока еще редко встречавшихся в этих краях. Городской рынок опустел еще накануне вечером. С утра лишь десяток старушек, пришедших торговать продукцией своих садов и огородов, попробовали разместиться на пустых торговых местах. Но покупатели не появлялись. А вскоре несколько гонцов с синими от татуировок руками доходчиво объяснили редким представителям частного бизнеса, что сегодня на торговлю рассчитывать нечего. Хоронили одновременно трех человек, погибших в ходе перестрелки, произошедшей несколько дней назад возле кафе «Олимп». Вначале похоронная процессия в составе несколько сотен человек очень похожей наружности прошла по улице. Усиленные наряды милиции, занявшие свои места на перекрестках и в подворотнях, процессии не мешали. Милиционеры лишь внимательно наблюдали за суровыми парнями с обветренными лицами, неторопливо двигавшимися за тремя довольно дорогими, сделанными на заказ гробами. Первым несли тело Виктора Ерофеева, больше известного в определенных кругах под кличкой Шварценеггер. За ним Андрея Савченко (Рэмбо) и Сергея Бычкова (Бычка). У ближайшего перекрестка гробы погрузили в автобусы, а сопровождающие сели в собственные автомобили. Около получаса процессия под отчаянный рев сирен двигалась по городу. Расположенное за городской чертой кладбище также впервые видело такую внушительную траурную процессию. Больше сотни автомобилей запрудили все шоссе, ведущее к месту последнего приюта покойных. Колонну возглавляла темно-вишневая «девятка», на заднем сиденье которой ехал Сергей Николаевич Чернов, он же Чернявый. Возле кафе «Олимп» сыщики из городского отдела внутренних дел скрипели зубами, провожая взглядами новенький лакированный автомобиль Чернявого. Предъявить местному авторитету они ничего не могли. Он был чист, как младенец. Более того, Чернявый сам мог выдвинуть претензии по поводу расследования бандитского нападения на его друзей. Беседуя с городскими пинкертонами после перестрелки у кафе «Олимп», Чернявый очень скупо изложил подробности. По его словам, он с друзьями намеревался зайти в «Олимп» поужинать. Но оказалось, что в кафе был санитарный день, и компания двинулась назад. В этот момент неизвестные личности из подъехавшей к «Олимпу» «Волги» обстреляли их и скрылись. Ни у кого из погибших огнестрельного оружия не обнаружили. Естественно, Чернявый тоже был чист. Экспертиза показала, что нападавшие, кроме пистолетов «Макарова» и «ТТ», использовали также автомат типа «АК-47» либо одну из его модификаций. Это подтверждалось и показаниями свидетелей из окрестных домов. Но все свидетели лишь слышали автоматные очереди и одиночные пистолетные выстрелы, больше ничего определенного они сказать не могли. Стреляли люди Чернявого или не стреляли, сколько приехало нападавших, какой номер на машине, какие приметы бандитов — никакой точной информацией следствие не располагало. Сам Чернявый показал, что во время нападения он сразу же упал на пол вестибюля в кафе и ничего не видел. Никаких претензий милиция ему предъявить не могла. Пришлось посочувствовать и отпустить с миром. Возле вырытых поутру могил тесно выстроилась братва, прибывшая на похороны боевых друзей Чернявого. Кроме представителей из соседних районов, находились здесь и посланцы первопрестольной. Но авторитетных в этой среде людей наблюдалось немного. Именно это, а не смерть трех рядовых бойцов, беспокоило Чернявого. Значит, серьезные люди до сих пор считали его компанию обыкновенной кодлой. Чернявый вполуха слушал надгробные слова, прочитанные без особого рвения батюшкой из местной церкви. Сам авторитет на похоронах не проронил ни единого слова, чем немало удивил братву, желавшую услышать пламенный призыв к мести. Когда траурная церемония закончилась, большинство ее участников вернулось в город. Здесь в кафе «Олимп» были накрыты столы, чтобы близкие и друзья покойных могли помянуть их по русскому обычаю. Молчание Чернявого на поминках могло быть неверно воспринято скорбящей братвой. Если на кладбище еще можно было уклониться от речей, то здесь, среди своих — едва ли… Чернявый с рюмкой водки в руке встал из-за стола. Гудевшая за столами компания почтительно затихла. — Братва, — проникновенно сказал Чернявый, — сегодня мы прощаемся с тремя нашими корефанами. Они были настоящими бойцами (о том, что Рэмбо получил несколько пуль в спину, так и не открыв огонь, Чернявый предпочитал не распространяться). Мы найдем тех, кто это сделал. Заставим их жрать собственное дерьмо (в этом месте братва одобрительно загудела). Тем, кто собирается поставить нас на колени, мы говорим: «Ваша не пляшет». Пиковой масти в этом городе не будет. Наши кореша не зря положили свои головы. Мы отомстим за них. Пусть земля будет им пухом. Братва почтила память погибших вставанием и опрокинула первые рюмки. Остальные речи не отличались ни продолжительностью, ни особым разнообразием. Оно и понятно — тюремные университеты не располагают к многословию и краснобайству. А ведь именно через них пришлось пройти большинству присутствовавших в зале кафе «Олимп». Даже гость из Москвы, к выступлению которого уже порядком подвыпившие братки отнеслись с особым вниманием, не вышел за рамки традиционной тематики. Выразив сожаление по поводу произошедшего, посетовав на превратности судьбы, он закончил свою речь словами. — Солнцевская братва надеется на то, что ты, Чернявый, сделаешь из этого правильные выводы. Рамсы надо развести. Твои пацаны это заслужили. Мир их праху. Чернявый сидел в отдельном кабинете кафе «Олимп» за столом, устланным вышитой цветными узорами скатертью. Перед ним стояли стакан и почти пустая бутылка минеральной воды. Лицо лидера «синих» приобрело почти такой же цвет, как название его группировки. Отпив глоток минеральной воды, он болезненно сморщился и опустил голову. Дверь в кабинет открылась, на пороге стоял один из охранников Чернявого, несколько дней назад принимавший участие в перестрелке. Из зала донесся звон приборов и посуды, неровный гомон голосов. Потянуло густым табачным дымом. — Принес? — с надеждой спросил Чернявый, тяжело поднимая упавшую голову. — Принес, — ответил охранник, закрывая за собой дверь. — Давай. Охранник достал из-за пазухи и поставил на стол перед Чернявым маленький пузырек темно-коричневого стекла, до середины наполненный таблетками. Чернявый тут же откупорил пузырек, высыпал на ладонь несколько «колес», швырнул их в рот, запил минералкой и резко откинул назад голову. Проглотив таблетки, он допил воду из стакана и, тяжело дыша, затих с закрытыми глазами. Все это время охранник терпеливо стоял у стола. Наконец Чернявый открыл глаза и негромко проговорил: — Чуть не сдох. — Что, водка не пошла? — сочувственно спросил боец. — Ты же знаешь, Михута, я вообще не пью. Лицо его стало постепенно терять синюшный оттенок, глаза приобрели обычный блеск. Тот самый страшный блеск, в котором видны лучи прожекторов на сторожевых вышках. И голос Чернявого изменился. Пропали нотки изнуренной вялости, появились твердость и решимость. — Что там в зале? — спросил он. Михута виновато улыбнулся и пожал плечами. — Бухают все. — Ты не пил? — Не-а. Ты же сказал… — А пацаны? — Гоша и Болт — как стекла. — Что, нажрались? — глаза Чернявого полыхнули настоящей испепеляющей яростью. — Не, не, ты че? — ошеломленно замотал головой Михута. — Я имел в виду это — трезвые, как стеклышки. Мы, конечно, не дураки выпить, но ниче… переживем. — Потом помянете, — чуть смягчившись, сказал Чернявый. — Сегодня у нас Другие дела. Солнцевские еще здесь? — Здесь. — Нарытые? — Вроде под стол еще не падают. А что, Не захотели по делу базарить? Чернявый брезгливо поморщился. — Сказали, что терка теркой, а кир киром. Козлы. Понт на себя нагоняют. — Они, может, и козлы, — спокойно сказал Михута, — но сила за ними немереная. Нам до них еще срать и срать. — Не тявкай, — снова обозлился Чернявый, — сам знаю, что за ними, а что за нами. Если б не такие ублюдки, как Рэмбо, герой сраный, мы бы всех «обезьян» до единой в жопу отодрали. Они бы у нас говно зековское из параши хавали. Где этот придурок Сухой? — Еще не появлялся. Чернявый, я же помню, как только Сухой нарисуется, я его тебе в лучшем виде доставлю. — Ладно, иди. Чернявый откинулся на спинку стула, давая понять, что разговор окончен. Потом он неожиданно махнул рукой. — Тормозни-ка. Михута обернулся. — Чего? — Жди Сухого на воздухе. Как появится, посмотри, чтобы ментовского «хвоста» не было. А то их тут вокруг «Олимпа» как насрано. — Чернявый, у нас все путем. Ни одна сука не заметит, — успокоил шефа Михута и вышел из кабинета. Когда за охранником закрылась дверь, Чернявый высыпал из пузырька на ладонь еще пару таблеток и проглотил не запивая. Минеральная вода в бутылке кончилась. * Прошло не больше четверти часа, как Михута снова объявился на пороге. Его лицо источало такую бурную радость, будто он только что нашел миллион. — Ну че лыбу давишь? — немного охладил его пыл Чернявый. — Все менты передохли? — Не, Сухой на базе. — Давай его сюда. В кабинет вошел широкоплечий коренастый здоровяк, чье прозвище совершенно не вязалось с внешностью. Впрочем, свою кличку он получил из-за фамилии — Сухопаров. Сухой был одет, как большинство посетителей кафе «Олимп» — в джинсы и темную рубашку. На его плече висела огромная спортивная сумка с надписью «Адидас». — Проходи, не стой на пороге, — сказал Чернявый. — Михута, закрой за ним дверь. Выполнив, как ему показалось, команду шефа, Михута прислонился к дверному косяку. — Ты че, не понял? — Чернявый чуть повысил голос. — На ключ закрой. Когда наконец безопасность была обеспечена, Чернявый приказал Сухому: — Давай, показывай. — Все нормалек, шеф. Сухой аккуратно снял с плеча сумку и поставил ее на пол. Внутри чтото звякнуло. — Открывай. Пока Сухой открывал замок, Чернявый вышел из-за стола. Слегка пошатываясь, он сделал несколько шагов, потом по старой зековской привычке присел на корточки. — Вот он, мой братишка, — с непривычной нежностью проговорил Чернявый, доставая из сумки тускло сверкающий вороненой сталью «ТТ». Сухой и Михута многозначительно переглянулись. Хотя шеф еще не говорил, какое дело им сегодня предстоит, но многое становилось ясно без слов. Чернявый отложил пистолет в сторону, порылся в сумке и достал оттуда обрез трехлинейной винтовки. — А это что за говно? — недоуменно спросил он. — Где ты его выкопал? — Говно не говно, — обиженным тоном сказал Сухой, — а мочит как надо. Я сам проверял. Со ста метров железную бочку дырявит насквозь. — К нему хоть «орехи» есть? Сухой тоже присел на корточки рядом с сумкой и достал горсть патронов россыпью. — Во, двадцать штук. Чернявый взял один патрон и с немалым удивлением принялся вертеть его перед глазами. — Ни хрена себе. — Ты что, шеф, никогда «орехов» для «верного» не видал? — удивился Сухой. — Это ж патрон 7, 62 от винтаря трехлинейного. — А то, — с насмешкой произнес Чернявый. — Думаешь, ты у нас один такой… оруженосец? — Так какие проблемы? — В «орехах» твоих скоро дырки будут. Они уже прогнили насквозь. — Где? Что? — возмущенно воскликнул Сухой. — На. Крепыш взял патрон из рук Чернявого и стал разглядывать его на свету. После этого он уверенно заявил: — Херня. — Херня жиже, — хмыкнул Чернявый, — а «орех» гнилой. — Это просто плесень на гильзе. Во, зырь. Он потер патрон о джинсы. Гильза засверкала металлическим блеском. — Они старые, их уже лет сорок не выпускают. С тех еще времен остались. — А ты уверен, что это говно не пшикнет? — все с тем же недоверием спросил Чернявый. — Я же сам их проверял. — Как? — хрипло засмеялся шеф. — Выстрелил, а потом пулю обратно запихал? Посрамленный Сухой замолчал, не зная, что промолвить. — Короче, Склифосовский, — подвел итог Чернявый, — «верного» возьмешь себе. Если он тебе какую подляну устроит, будешь сам виноват. — Шеф, да че ты так? — вступился за подельника Михута. — Там же стволов полный мех. Сухой достал из сумки все оружие. Спустя минуту на полу лежали четыре пистолета «ТТ», два пистолета Макарова, обрез двуствольного охотничьего ружья и автомат Калашникова калибра 7, 62 миллиметра десантного образца со складным прикладом. К стволам прилагалось десятка полтора пистолетных обойм, три автоматных рожка с патронами, примерно дюжина патронов к охотничьему ружью и два десятка винтовочных патронов. Все это было аккуратно осмотрено и проверено. — Ладно, — сказал Чернявый, поднимаясь с пистолетом «ТТ» в руке, — давай сюда Болта и Гошу. Щелкнул ключ в замке. Михута на мгновение выглянул за дверь и махнул рукой. Вскоре все пятеро, включая Чернявого, заперлись в комнате. — Вот что, пацаны, — сказал шеф, присев на краешек стола и похлопывая пистолетом по колену. — Сегодня намечается веселуха. «Пацаны», судя по всему, особой радости от предстоящей веселухи не испытывал. Они напряженно поглядывали то друг на друга, то на Чернявого, то на оружие, рядком разложенное на полу под ногами. — Ну, чего коканьки повесили? — с наигранной бодростью воскликнул Чернявый. — Или «обезьян» засцали? — Базаров нет, — ответил за остальных Болт, самый непрезентабельный из всех собравшихся — скуластый, узколобый, кривоногий тип с осколками кривых зубов во рту. В свое время он отсидел шесть лет за разбойное нападение. И пребывание в кичеване сильнее всего отразилось именно на его внешности. — «Азеров» пойдем мочить? — Точно, Болт. Все соображаешь. Мы их сегодня тепленькими возьмем. — Так они нам свои жопы и подставили, — скептически произнес Гоша, невысокий щуплый парнишка, чем-то похожий на Чернявого. — Заткни пасть, — оборвал его Михута, — шеф знает, что делает. Они же сегодня от нас ничего не ждут. Верно, Чернявый? Они думают, мы здесь все ужремся и под лавками на массу давить будем. — А менты? — спросил Болт. — А че менты? — снова ответил за Чернявого Михута. — Мусорье тут пасется. Эти ждут, что братва друг друга кромсать начнет. А вот пусть наши болты отсосут! Пацаны засмеялись, и громче всех хохотал, конечно, Болт. — Я бы, бля, — захлебываясь от восторга, воскликнул он, — их всех в два ствола отчежопил. Мусорюги поганые, здоровья лишили. — Ша, — прервал их смех Чернявый. — Хи-хи давить потом будем. Смех тут же затих. — Действовать будем так. Я с Михутой сваливаю первым, остальные — после меня. Всем по хатам и на час умереть. Тачки готовы? — Готовы. — Ксивы у всех есть? — Есть. — Болт, покажь. Болт вытащил из заднего кармана джинсов сложенный вчетверо листок и протянул его Чернявому. Тот развернул бумагу и вслух прочитал: — Начальнику тра-та-та отделения милиций заявление. Я тра-та-та нашел сегодня тра-та-та пистолет марки «ТТ» и хочу сдать его в милицию. Дата, подпись. Годится. Он вернул бумагу Болту и продолжил инструктаж. — Стрелка возле кабака. Заваливаем туда, мочим всех и на ходы. Три тачки нахрен, на четвертой уходим. Вкурили? Бойцы закивали. — Так, теперь со стволами надо разобраться. Я беру две волыны-«тэтэшки». Остальные разбирайте по одной. Сухой возьмет «верного» от винтаря, Гоша — двустволку, а ты, Болт, бери «калаша». Болт тут же схватил автомат и прижал его к себе, любовно поглаживая. — Эх, жалко, не на ментов идем, — сказал он, щелкая затвором. — Положь, где взял, — повелительно сказал Чернявый. — Сейчас брать только волыны, остальное Сухой в сумке потащит. Он, конечно, рискует, но риск — благородное дело. Все, вечерний развод закончен. По нарам. Бойцы разобрали оружие, попрятали под одежду пистолеты, остальное Сухой сложил в спортивную сумку. Перед тем как выйти, Болт с надеждой обратился к шефу: — Чернявый, ну хоть по стопарику нам можно? Такой, бля, день. Глотки пересохли. — Ни грамма, — прорычал шеф. — Я тебя знаю, Болт, — начнешь бухать, до стрелки не доедешь, я тебя тогда сам в гроб положу и живым в землю зарою. — Ну че ты, че ты? Я же только спросил. * На четырнадцатом километре за городом на шоссе, ведущем в сторону Москвы, располагался мотель «Надежда». Рядом с мотелем недавно возник небольшой ресторанчик с весьма характерным названием «Агдам» и блюдами преимущественно азербайджанской кухни. Именно возле этого Кабака в десять чесов вечера Чернявый назначил стрелку своим людям. Они прибыли почти одновременно. Четыре машины — трое «Жигулей» и один «Москвич» припарковались на автостоянке неподалеку от двух белых «Волг» с областными номерами. Сухой раздал оружие, боеприпасы. Болт получил своего вожделенного «Калашникова», вогнал в него магазин, передернул затвор. — Ну че, все? — спросил он нервным голосом. — Погнали? — Подожди, — неожиданно сказал Чернявый. Он достал из внутреннего кармана своей легкой летней куртки небольшую плоскую металлическую фляжку и протянул ее Болту. — Накатите для храбрости по полтинничку. — Вот это дело, командир, — обрадованный Болт выхватил фляжку из рук Чернявого. — Это вам на троих. А Михута нас назад повезет. Так что ему придется подождать. Гоша, Болт и Сухой торопливыми глотками осушили фляжку, в которой оказался коньяк. Последние капли достались Болту, он урчал от удовольствия и булькал громче всех. Потом с размаху зашвырнул фляжку в темнеющие неподалеку кусты. — К фарту, — объяснил он подельникам. — С Богом, — тихо произнес Чернявый, взяв в каждую руку по пистолету. Пять человек с оружием наперевес ворвались в ресторан «Агдам» и открыли беспорядочный огонь по шестерым азербайджанцам, сидевшим за широким деревянным столом. Больше всего не повезло находившимся ближе к входу. Когда прогремели первые автоматные очереди, захлопали пистолеты и обрезы, двое тут же упали на пол, обливаясь кровью. Остальные успели выхватить оружие и начали отстреливаться. Но фортуна в этот вечер выступила на стороне Чернявого. Несколько пуль, выпущенных из пистолетов противника, просвистели мимо цели. Сам Чернявый стрелял с двух рук. Звенела разбитая посуда, сыпались на пол осколки стекла. — А, «обезьяны», жрите! — кричал Болт, поливая из автомата. — Всех перешмаляю! Патроны в обоймах нападавших опустели спустя считанные секунды. Кто-то из уцелевших азербайджанцев высунул из-под стола руку с пистолетом и несколько раз наугад нажал на курок. — Уходим! — втянув голову в плечи, заорал Сухой. Чернявый оказался прав насчет его обреза. Сухому удалось выстрелить из «верного» только два раза. Подвели патроны. Нападавшие выскочили из ресторана и подбежали к припаркованным на стоянке «Жигулям». — Болт, — заорал Чернявый, — шмаляй по тачкам! Вставив новый магазин в «Калашникова», Болт сначала веером шарахнул по колесам «Волг», которые стали лопаться, как новогодние хлопушки. Та же участь ожидала и те машины, на которых прибыли «синие». Затем они спешно погрузились в единственные уцелевшие «Жигули» и укатили. И все-таки Аллах в этот вечер и к последователям пророка Магомета проявил благосклонность. После нападения «синих» никто из азербайджанцев не погиб. Двое были ранены тяжело, один легко, а еще трое отделались ушибами, ссадинами и легким испугом. Материальный ущерб исчислялся изувеченным ресторанным залом и двумя «Волгами» с пробитыми колесами и стеклами. На стоянке остались двое «Жигулей» и один «Москвич», на которых прибыли братки. Час спустя бойцы Чернявого сидели дома у Михуты и усиленно налегали на коньяк, выставленный по такому случаю шефом. За наших пацанов! За братву! Глава 13 Утро выдалось славным. Нежные лучи солнца ласково щекотали землю, воздух был наполнен свежестью и ароматом только-только начинавшей цвести липы. Прохожие неторопливо шагали по своим делам, где-то за домами играли в футбол дети. Их звонкие крики хорошо слышались здесь, воле гастронома на углу Железнодорожной и Советской. Старушки с авоськами, едва ли не на заре занявшие очередь за молоком, осуждающе качали головами, глядя на внушительную толпу перед винно-водочным отделом. Близился час открытия, и собравшиеся возле штучного начали волноваться. Еще бы — трубы горели все сильнее, а уверенности в том, что с утра будет спиртное, никто не испытывал. Кому-то срочно необходимо пивко, чтобы залить эти трубы, иным хотелось беленькой, но основная масса жаждала плодово-ягодного, говоря проще — бормотухи или червивки. Ради удовлетворения насущной потребности кое-кто свинтился с работы. Об этом свидетельствовали замасленные рабочие спецовки и строительные робы, испачканные известью, штукатуркой и смолой. Некоторым диссонансом к этой симфонии нравов и страстей звучала партия двух изрядно потертых личностей, остановившихся на почтительном расстоянии от своих собратьев. Даже сам факт открытия штучного отдела и последовавшие вслед за этим телодвижения и вопли в толпе не произвели на них никакого впечатления. Тяжко вздыхая и скребя грязными ногтями обросшие многодневной щетиной кадыки, они прислонились к стене и закурили одну сигарету на двоих. Впрочем, это была даже не сигарета, а крупный окурок, попавшийся им на глаза несколько минут назад. Из двери доносились радостные крики: — Есть пиво и «Лучистое»! Очередь несколько поредела, поскольку поклонники благородного «коленвала» отправились на поиски своего излюбленного напитка в другие места. Суровые личности с завистью смотрели на счастливчиков, тащивших в руках по нескольку бутылок пива и вина. Причина такой отстраненности объяснялась просто: воздух в карманах. Все, что можно было пропить, эти двое уже пропили. Теперь оставалось уповать только на счастливый случай в виде пары бутылок под скамейкой в ближайшем дворе. Однако такая удача выпадала крайне редко. И вдруг двум бедолагам, испытавшим тщетность утренних надежд, улыбнулась судьба. Видно, в это утро что-то произошло на небесах, и Всевышний отправил к винно-водочному отделу гастронома своего ангела. Ангел материализовался в виде невысокого пронырливого молодого человека в потертых джинсах, спортивной майке и с сумкой на плече. Увидев двух алкоголиков, в отчаянии намеревавшихся покинуть злачное место, он сразу же направился к ним. — Ну че, мужики, душа горит? — весело полюбопытствовал он. Алкаши взглянули на него с немой надеждой. — Пивка небось хочется? — продолжал незнакомец. — Грешно так смеяться над больными людьми, — уныло сказал один из страдальцев. Паренек оглянулся, бросил короткий взгляд на бурлящую толпу и снова обратился к своим собеседникам: — Так что, компанию составите? При этом он похлопал рукой по сумке, свисавшей у него с плеча. Раздался характерный звон посуды. Алкаши, не веря внезапно обрушившемуся на их головы счастью, тут же закивали, как народные заседатели в городском суде. — Пошли. В ближайшем скверике все трое присели под деревом. Парнишка достал из сумки две бутылки пива, вынул из кармана связку ключей, умелым движением сорвал пробки и протянул одну емкость своим собутыльникам. К другой он приложился сам. Но не успел сделать и двух глотков, как первая бутылка опустела. — Видно, давно не пили? — засмеялся парень. — Со вчерашнего дня, — облизывая губы, сказал один из алкашей. — Понятно, — кивнул их спаситель. — У меня тут в сумке еще есть. На лицах алкашей тут же выразился немой вопрос: так чего же ты ждешь? — Э-э… — Их надо заработать, — деловым тоном сказал парень. — Так мы же… это… — Ничего, справитесь. Дело плевое, на пару минут. — Погрузить что-нибудь? — напряженно сморщив лоб, спросил более разговорчивый алкаш. — Нет, работенка еще легче. Парень посмотрел по сторонам, оглядывая скверик. Молодая мамаша с коляской неторопливо шествовала мимо. Дождавшись, пока она пройдет, парень с заговорщицким видом сказал: — Надо напугать кое-кого. Заметив, как моментально скисли физиономии алкоголиков, парень торопливо добавил: — Да не бойтесь, это шутка. Просто хочу устроить сюрприз одному своему знакомому. — Так чего делать-то? — Десятый дом знаете? — Знаем. Тут рядом. — В первом подъезде есть подвал. Кинете туда дымовуху. Он достал из сумки небольшой продолговатый предмет, похожий на круглый детский пенал для школьных принадлежностей. — А что нам за это будет? — Еще налью, — пообещал парень. Алкаши переглянулись. — Сколько? Парень продемонстрировал бутылку «Пшеничной». Сомнения его собутыльников моментально рассеялись. — Смотри, Санек, целый пузырь. Пошли сходим. Не ожидая согласия приятеля, алкаш взял из рук парня продолговатый предмет, напоминающий пенал, и повертел его в руках. — А что с этим делать? — Кольцо видишь? — Ага. — Спустишься по лестнице в подвал, вырвешь кольцо и бросай. — Куда бросать-то? — Там дверь есть с табличкой. Вот туда в дверь и бросай. Только ты эту штуку спрячь пока. — А она не рванет? — с опаской спросил алкоголик. — Ты вообще, мужик, мозги пропил. Гранату видел когда-нибудь? — Ну. — А эта штука на гранату похожа? — Не-а. — Обыкновенная дымовуха. Сюрприз, понял? Алкоголики медлили. — Ну что еще? — нетерпеливо спросил парень. — Давайте по- быстрому, одна нога здесь, другая там. Раньше сделаете, раньше водяру получите. — А-а… не обманешь? — Да я сам выпить хочу, — весело отозвался парнишка. — Одному же скучно. Не бойтесь, я вас здесь подожду. — Командир, дай еще пивка дербалызнуть. Для храбрости. Парень засмеялся и протянул алкашу недопитую бутылку пива. Опустошив и ее, двое явно повеселевших алкоголиков торопливо засеменили по усыпанной песком дорожке. Не успели их фигуры исчезнуть за поворотом, парень тут же отправился в противоположную сторону. Константин еще раз аккуратно пересчитал пачки денег, закрыл крышку «дипломата» и встал из-за стола. Выходя из своего рабочего кабинета, он на мгновение задержался в приемной. — Жанна, — обратился он к секретарше, смотревшей на него коровьими глазами, — я по делам. Возникнут какие-нибудь вопросы, решай с главбухом. — Вы надолго? — Не знаю. Думаю, на пару часов. Он вышел из офиса, сел в «Жигули», положил «дипломат» рядом с собой на сиденье, завел машину. Не прошло и четверти часа, как он уже сворачивал на Железнодорожную. Возле дома номер десять происходило что-то необычное. Вдоль узкой дорожки, ведущей во двор, толпились люди. Оттуда выезжала пожарная машина. Константину пришлось припарковать свой «жигуленок» на другой стороне улицы и пройти пешком метров пятьдесят. От неприятного предчувствия засосало под ложечкой. Василия Трубачева он увидел сидящим во дворе на скамейке под деревом. Какая-то сердобольная старушка отпаивала его водой. На лице и руках Василия виднелись следы копоти. Тыльной стороной ладони он то и дело протирал покрасневшие слезившиеся глаза. Человек десять-пятнадцать, скорее всего жильцы этого и соседнего домов, столпились возле первого подъезда, из подвальной двери которого тянулась вверх струйка дыма. Панфилов тут же направился к Василию. — Что у тебя тут стряслось, пожар? — встревоженно спросил он. — Подожгли, гады, — вместо Василия ответила старушка. — Кто поджег? — Да это все алкаши проклятые. Лазают тут по нашим подвалам, одеколон да политуру хлещут, — возмущалась старушка. — Я их сразу как заприметила, поняла — добра не жди. А потом гляжу, выскакивают из подвала, ну а следом уже и дым пошел. — Ладно, бабушка, идите, — сказал ей Трубачев, — спасибо за воду. Шумно выражая свое негодование по поводу морального разложения общества, старушка присоединилась к группе зевак. — Что она тут болтала? — спросил Константин, присаживаясь на скамейку рядом с Василием. — Какие еще алкоголики? — Дай сигарету, — неожиданно попросил Трубачев, — а то мой там, в подвале, остались. — Какую тебе сигарету? — удивился Панфилов. — Ты и так дыма наглотался. — Так это не тот дым. — Держи. Константин угостил друга «Кэмелом». — А где твои костыли? — Все там же, — мрачно усмехнулся Трубачев, — сгорели, наверное. — Я схожу посмотрю. — Сиди, — Василий удержал его за рукав пиджака, — там грязи и пены по колено. И задымлено все… Нет, все-таки, что ни говори, а наша «Прима» лучше, — неожиданно добавил он, затягиваясь. — Да расскажи ты толком, что произошло. — А что рассказывать? С утра пришел к себе, сел за документы. Думаю, пока никто из моих не пришел, разберусь с бумагами… — Погоди, погоди, — прервал его Константин, — ты что, так и сидишь без охраны? — А кого с утра бояться? — пожал плечами Трубачев. — Если б хотели мне по шее надавать, пришли бы попозже. Ладно. Короче говоря, сижу, курю. Слышу на лестнице шаги, потом затихли. Я сначала не понял, что это такое. Думал, может, кто ошибся. Нет, дверь скрипнула. Я окликнул, а в ответ тишина. Потом слышу, что-то щелкнуло, зашипело и стук от удара в нашей маленькой комнате. Ну там, где у нас всякий хлам лежит. Это еще от прежних хозяев осталось. Потом топот, значит, раздался. Убежали гости, а из маленькой комнаты дымом тянет. — Подожгли, значит… — Я пока костыли свои подобрал, там уже бумага загорелась. Пожарник из меня, конечно, никакой. И с водой у нас в подвале, как ты сам понимаешь, напряженка… В общем, спасибо соседям, помогли выбраться. Под руки, можно сказать, вытащили. А подпорки мои там остались. Пожарники тоже молодцы, быстро приехали. — Отчего же пожар начался? — Сигнальная шашка. Помнишь такие? — Конечно, помню… Но откуда у алкашей такая штуковина? Не на улице же они ее подобрали? Они взглянули друг другу в глаза, понимая все без слов. — Значит, они еще не угомонились. Слушай, Василий, я никак не могу понять, где ты им дорогу перебежал? Денег у тебя нет, никаких дел ты не проворачиваешь, городское начальство милостями тебя не осыпает, сидишь в подвале, как крот. — Матвею люди нужны. Он говорит, будто я на себя одеяло перетягиваю. — Сколько у тебя людей в «Саланге»? — Десятка два. — А у Матвея? — Столько же. — Ну и чего ему не хватает? Ему батальон нужен или бригада? — Бригаду-то он уже сколотил и дела начал проворачивать. — Какие? Фальшивыми удостоверениями участников афганской войны торгует? Так на этом много денег не выручишь. — Точно я тебе, конечно, не скажу, Костя, но что-то Матвей с азербайджанцами крутит. — Какими азербайджанцами? Теми, что на рынке? — И с теми, и с другими. Мои парни говорили, что Матвей часто с ними встречается. Константин вынул сигарету, закурил. Что-то не складывалось у него в голове. Какие общие дела у ветерана-афганца могут быть с пиковыми? И фонд — не бригада «синих», которые обкладывают данью торговцев на рынке. Возможно, азербайджанцы хотят нанять крепких, тренированных, много раз ходивших под пулями парней для защиты от Чернявого и его «торпед»? Да, темны дела твои, Господи… — Я тебе деньги принес, — Константин похлопал ладонью по крышке «дипломата», лежавшего у него на коленях. — Двадцать пять штук, как ты и просил. — Спасибо, Костя, — грустно улыбнулся Трубачев, — пока оставь у себя. — Почему? — Чтоб беду не накликать. Мне сейчас не до этого. Надо разгребать дерьмо в подвале, восстанавливать документы. Сегодня возьму, а когда отдам? — Забудь, — сказал Константин, передавая «дипломат» Василию. — Когда сможешь, тогда и отдашь. — При такой жизни… — Жизнь — это машина, а деньги — смазка, чтобы шестеренки быстрее вертелись. Константин встал со скамейки, демонстративно сунув руки в карманы брюк. — Мне пора, да и парни твои подгребают. А с делами твоими попробуем разобраться. * После утреннего происшествия Константин решил во что бы то ни стало встретиться с Матвеем и настроился на жесткий мужской разговор. Вечером Константин остановил машину возле здания профтехучилища номер четыре. Среди шедевров отечественной архитектуры этот двухэтажный кирпичный дом, выстроенный в форме буквы Г, явно не значился. К тому же сейчас, во время каникул, здесь шел ремонт. Асфальт во дворе был разбит, перед крыльцом простиралась огромная яма, через которую кто-то перекинул две доски. Когда Константин переходил через этот хлипкий мостик, доски угрожающе прогнулись. В пустом вестибюле одиноко бродил пожилой вахтер в потертой фуражке с зеленым околышем. — Здорово, дед, — сказал Константин. — Где тут у вас спортзал? Вахтер смерил подозрительным взглядом широкоплечего, пощегольски одетого молодого мужчину и, в свою очередь, поинтересовался: — А что вам надо? — Потренироваться хочу, — подмигнул ему Панфилов. — А то вот сидишь целый день в исполкомовском кабинете, ни рук, ни ног к вечеру не чувствуешь. Вахтер мгновенно преобразился. На его покрытом мелкой сеткой морщин лице появилось угодливое выражение, и он быстро сдернул с головы фуражку. — Так вы из исполкома, значить? Что же вы сразу не сказали, товарищ?.. — Петров. — Так, товарищ Петров, спортзал у нас прямо по коридору и направо. В том крыле. Константин шагал по гулкому пустому коридору, чувствуя, как спину ему жжет подобострастный взгляд. А вот и спортивный зал. Через открытую дверь доносились низкие гортанные выкрики, стук босых ног по дощатому полу и звуки ударов. У двери на низкой скамеечке, вытянув ноги, сидел одетый в застиранное кимоно парень. Он явно скучал и, завидев гостя, тут же вскочил на ноги. Парнишка с коротко стриженными волосами и очень напряженным лицом выглядел совсем молодым, лет восемнадцати-двадцати. Широко расставив босые ноги и демонстрируя через распахнутое кимоно неплохую грудную мускулатуру, парнишка преградил Константину путь. — Че надо? — вызывающе спросил он. — Матвей здесь? — спокойно спросил Панфилов, остановившись перед входом в спортзал. — Не знаю такого. «На грубость нарывается», — подумал Константин. — Ладно, пацан, я сюда не шутки шутить пришел. Если Матвея нет, так и скажи. Парнишка напрягся еще сильнее. Дергая головой и плечами, словно разминаясь перед схваткой, он сделал неосторожный шаг вперед. — Я тебе сказал, пижон… Закончить фразу он не успел. Константин спокойно, как на тренировке, вырубил парня одним ударом. Это был прямой «цки» в область солнечного сплетения. Парень моментально осел на колени, выпучив глаза и хватая ртом воздух. Константин аккуратно взял его за кимоно, приподнял и усадил на скамеечку. — Отдохни, пацан, — сказал он, по-отечески похлопав незадачливого бойца по щеке. В зале шла обычная тренировка. Две пары бойцов спарринговали, усиленно пытаясь запугать друг друга боевыми выкриками. Здоровенный плечистый тип, в котором Константин узнал уже знакомого бывшего спецназовца Гаврилу, пытался изо всех сил избить макивару. Увидев, как Гаврила охаживает своими кулаками-кувалдами тренировочное приспособление, Константин мысленно поблагодарил Бога за то, что во время драки в подвале у Василия Трубачева он смог избежать участи спортивного снаряда. Еще несколько человек занимались растяжкой у шведской стенки. Внешне тренировавшиеся выглядели опытными бойцами. «Деды, — с насмешкой подумал Константин, оглядываясь на парнишку, который попрежнему сидел на скамейке у входа, пытаясь восстановить сбитое дыхание. — Сами делом занимаются, а салабона на тумбочку выставили». Уже позднее, после встречи с Матвеем, Константина вдруг посетила забавная мысль: вообще-то в этом спортивном зале его могли простонапросто замесить. Сам он, конечно, дерется неплохо да и хлипкостью духа вроде бы никогда не отличался, но на долгую схватку с тренированными противниками его явно не хватило бы. Так что поступил он слегка опрометчиво, можно даже сказать, пижонски, а еще точнее — пожигановски. Первым внимание на Константина обратил Гаврила. Он перестал ожесточенно лупить макивару и, тяжело дыша, уставился на Панфилова. Константин махнул ему рукой, подзывая к себе. Тяжелой походкой Гаврила направился к двери. — Здорово, спецназовец, — приветствовал его Панфилов. — Здоров, если не шутишь, — угрюмо ответил тот, потирая громадные мозолистые костяшки пальцев. — Хочу повидать Матвея. — А как ты… Гаврила выглянул за дверь, увидел отдыхающего охранника и замолчал. — Только не говори мне, что ты не знаешь никакого Матвея, — чуть поморщился Константин. — Он там, в раздевалке, — Гаврила кивнул в противоположную сторону. — Ладно, тренируйтесь, — спокойно сказал Константин и направился к двери, видневшейся в противоположном углу зала. Матвей сидел на скамейке, прислонившись спиной к облупленной стенке. Сухощавый, жилистый, невысокого роста, он отдыхал после напряженного тренинга. Его раскрасневшееся лицо покрывали капли пота, лоб наискосок пересекала вздувшаяся синяя вена. Какие-то смутные воспоминания вызвала у Константина эта вена. Он вошел в раздевалку и сел напротив Матвея. Тот принялся изучать его цепким жестким взглядом. — С кем имею честь? По этому несколько старомодному в наше время вопросу Константин понял, что имеет дело с бывшим офицером. В принципе это особой роли не играло, но внесло в разговор некоторые коррективы. — Константин Панфилов. — Звание? — Я погон не ношу. Константин не понял — то ли Матвей сразу же пытается подавить его своей властностью, то ли армия приучила к такой манере разговаривать. Хотя Матвей и выглядел моложаво, ему, как и Константину, очевидно, было лет тридцать пять, не меньше. Коротко стриженные волосы кое-где серебрились. — Чем обязан? — Ты посылал своих людей к Трубачеву? — Я не посылаю, я приказываю, — резко сказал Матвей. — А если они не выполняют твоих приказаний? — Неисполнение приказа карается. «Гаврила не выглядит наказанным. Значит, к Василию он приходил по собственной инициативе, чтобы выслужиться», — подумал Панфилов. — Ты где воевал? Матвей смотрел на него сквозь прищуренные глаза. — Это имеет какое-нибудь значение? — Имеет. — Ерунда, — коротко бросил Матвей. — Если мы, уцелев там, не можем договориться здесь, то что тогда называется фронтовым братством? Константин начинал злиться. Его раздражала эта холодная надменная отстраненность. — Это все слова, пустые слова. — А как же наша кровь, оставшаяся там, на Саланге и Кандагаре? — Кровь? — глаза Матвея сузились до еле приметных щелочек. — Насчет крови ты прав, боец Панфилов. Тот, кто однажды почувствовал ее вкус, никогда не забудет. Нас сделали пушечным мясом. Нам говорили, что мы защищаем родину, а потом отказались от нас. — И что, теперь мы должны отказаться от самих себя? — Нет, боец Панфилов, — Матвей вдруг резко наклонился, — мы должны взять все, что у нас украли. — У кого взять? — У жизни. — Да ты не у жизни берешь, а у своих земляков. Твои люди сегодня чуть не сожгли Василия заживо. Он еле выбрался из подвала. — Это было предупреждение. Его никто не собирался убивать. И запомни, Панфилов, между словами и делами я всегда выбираю последнее. — Мира не будет? — Мир? — Матвей издал короткий резкий смешок, за которым явственно проступало презрение. — Мира нужно добиваться. — Добиваться с позиции силы? — Одевай кимоно. — Зачем? Хочешь силой со мной помериться? — Хочу посмотреть, настолько ли ты хорош, как говорит Гаврила. Вон там чистый комплект на полке. На этот вызов Константин не мог не ответить. Матвей явно уступал ему в физических габаритах, однако на его стороне имелись другие преимущества. Константин даже под гипнозом не мог бы вспомнить, когда тренировался в последний раз. К тому же Панфилов дымил как паровоз и на долгую схватку ему явно не хватило бы дыхания. Впрочем, едва ли она продлится долго… Константин переоделся, сменив свой цивильный костюм на белое борцовское кимоно с иероглифом на груди. Все это время Матвей неподвижно сидел на скамеечке, откинув голову назад, и следил за Константином одними глазами. Наконец Панфилов был готов к спаррингу. — Фулл контакт? — спросил он. — Другого не признаю. Матвей одним рывком вскочил на ноги и быстро вышел из раздевалки. Константин направился за ним, на ходу потуже затягивая пояс. Кимоно, как ни странно, оказалось чуть-чуть великоватым по размеру. Матвей пользовался у своих бойцов безоговорочным авторитетом. Это чувствовалось по тому, с каким почтением они кланялись сенсею, произнесшему несколько команд. Зал освободился. Бойцы прекратили занятия и заняли места вдоль стены. Помня церемониал карате, Константин поклонился своему сопернику. — Осс. То же самое проделал Матвей. — Осс. Оба соперника в начале поединка выбрали выжидательную тактику. Никто не хотел бросаться сломя голову вперед и получить сокрушающий ответный удар. Матвей действовал в экономной, не предполагающей размашистых ударов и низких стоек манере. По первым же его движениям Константин понял, что Матвей является сторонником стилей, которые в карате-до называются вада-риу и шито-риу. Сам Панфилов начинал обучение боевым искусствам со стиля киокушинкай, основателем которого был легендарный Масутатсу Ояма. В те времена, на которые пришлось начало увлечения боевыми искусствами в нашей стране, киокушинкай считался самым доступным и распространенным стилем: размашистым, с широкими и низкими стойками, с мощными сокрушающими ударами. Курс рукопашного боя, которому обучал молодых бойцов капитан Елизаров, также основывался на стиле киокушинкай, только гораздо разнообразней его, вобрав в себя элементы кикбоксинга, таиландского бокса, боевого самбо, штыкового боя, приемов владения холодным оружием. Первым пошел в атаку Константин. У него просто не было другого выхода. Давно не тренированный и не разогревшийся боец не может рассчитывать на победу в долгом единоборстве. Константин попытался нанести прямой удар ногой мае-гири, целясь в пах соперника. А в случае удачи добить его своим любимым уракеном. Но Матвей легко ушел в сторону и нанес Панфилову ответный удар ура-маваши. Константин не успел уклониться или блокировать этот удар ногой и получил довольно чувствительный тычок в плечо. К счастью для него, Матвей быстро отошел в сторону. Противники сражались молча, не тратя сил на внешне эффектные, но не всегда полезные выкрики. Константин снова бросился в атаку, пытаясь ограничить пространство для маневра своему сопернику и прижать его к стене. И на этот раз Матвей легко, словно порхая, ушел в сторону. Константин понял, что его противник, понимая разницу в весовых категориях, пытается взять его измором. А первые признаки усталости уже появились. Еще одна атака Панфилова — и снова легкий уход Матвея в сторону. Кулаки Константина со свистом рассекали воздух — и все впустую. Он чувствовал, как кимоно прилипает к взмокшей спине. Константин понял, что терять нечего, и бросился вперед, пытаясь провести серию мае-гири, и напоролся на свой любимый прием. Матвей резко нырнул вниз, на одной ноге развернулся вокруг своей оси и другой подсек опорную ногу соперника. Константин не смог удержать равновесие и упал на спину. В следующее мгновение Матвей все той же подсекавшей ногой провел удар сверху по грудной клетке. Не прошло и нескольких долей секунды, как он оказался сверху и провел мощнейший добивающий удар кулаком по корпусу. Константин не смог ни уклониться от него, ни блокировать. Ему лишь оставалось поблагодарить своего противника за то, что он не наносил ударов в голову. Схватка закончилась. Но Константин все же нашел в себе силы подняться и, уверенно стоя на ногах, поклониться противнику. — Осс. — Осс. Матвей склонился в ответном поклоне. На его лице играла сдержанная улыбка. Что ж, в любом поединке всегда есть проигравший. Это закон жизни. Но Константина не покидало смутное ощущение, что за этим поражением его ожидают такие последствия, каких нельзя даже предположить. И это касалось не только его собственной жизни. Глава 14 Вечером Жиган долго отлеживался в ванной. После поединка с Матвеем у него болели грудь, плечи, спина. Приходилось только удивляться, как уцелели ребра. За ночь боль немного утихла, но поутру, надевая рубашку, Константин почувствовал, как опухло плечо. — Да, Панфилов, — сказал он самому себе, стоя перед зеркалом и пристально глядя в глаза собственному отражению, — пора завязывать с куревом, пьянками и начинать тренироваться. Выбери себе время, для начала хотя бы пару раз в неделю, и потихоньку восстанавливай форму. А то в следующий раз тебя побьют уже не такие, как Матвей, а дворовые пацаны. В прихожей зазвонил телефон. Поднимая трубку, Панфилов машинально глянул на часы. Восемь. Кто это тарабанит в такую рань? Звонил реаниматолог городской больницы Савельев. — Доброе утро, — сказал он. — Доброе, — осторожно ответил Панфилов. — Что-нибудь случилось? — А вы думаете, я просто так сказал о том, что утро доброе, — засмеялся Савельев. — Ваш брат пришел в сознание и, кстати говоря, неплохо себя чувствует. Если хотите, можете его навестить. Константин мгновенно забыл о боли в плече и коротко бросил в трубку: — Еду. В прихожей он торопливо сунул ноги в туфли, схватил пиджак и выскочил из квартиры. * Сейчас Игнат выглядел намного лучше. Щеки его порозовели, глаза поблескивали. Савельев, стоявший рядом с кроватью, сказал Константину: — Выглядит как огурчик. А вообще братишка ваш молодец. — Здравствуй, Игнат, — Константин сжал руку Игната, лежавшую поверх одеяла. — Привет, — шепнул Панфилов-младший. — Конечно, он еще слаб, — сказал реаниматолог, — и силы на разговоры ему тратить не стоит. Но прогресс очевиден. Как видите, мы сняли капельницу и отключили его от аппарата искусственного дыхания. — Спасибо вам, доктор, — искренне поблагодарил Панфилов. Увидев брата живым и даже пытавшимся улыбаться, Константин испытал какое-то давно забытое чувство — что-то из детства, напоминавшее ребячью радость. Она, эта радость, смешивалась с благодарностью людям, возвращающим жизнь, — врачам. — Вы тут не задерживайтесь, — предупредил Савельев. — Больной еще очень слаб, ему нужен отдых. Захотите поговорить со мной, я у себя в кабинете. Когда Савельев вышел, Константин осторожно смахнул стекавшую по лбу Игната капельку пота. — Больно дышать, — шепнул Игнат. — Знаю, братишка, знаю. Надо потерпеть… Надо бороться… Скоро я отвезу тебя в Москву, там все сделают как надо. Терпи… Через две минуты Константин вошел в кабинет Савельева. Тот по своему обыкновению курил, стряхивая пепел в маленький бумажный кулек. — Что там? — спросил он. — Уснул. — Это хорошо. Пусть спит, ему надо восстанавливать силы. Черт, никак не пойму, куда моя пепельница подевалась? — Да вон она, — Константин подошел к стеклянному шкафу и снял с него пепельницу — декоративный череп с открывающейся крышкой. — А, спасибо, — обрадовался реаниматолог. — Что-то в последнее время я стал уставать. Константин все-таки закурил, справедливо решив, что лучше вдыхать собственный дым, чем дышать чужим. — Знаете, э-э… Константин, нагрузки у нас такие, что врагу не пожелаешь. Как в большом спорте и в балете. Люди из большого спорта уходят в тридцать, ну, в тридцать три, и то в редких случаях. В тридцать пять уходят из балета. Вот и в реанимации долго продержаться нельзя. Мы еще здесь, можно сказать, в тепличных условиях работаем. Город у нас небольшой, а что сказать, например, о Москве? Вот то-то и оно. — Я хотел поговорить с вами про Игната. — С ним все будет хорошо. — Надеюсь. Знаете, доктор, я хочу его забрать отсюда. — Куда? Зачем? — с искренним изумлением спросил Савельев. — Хочу перевести его в Москву. Есть там одно заведение — Центр протезирования и реабилитации. — Никогда не слыхал о таком. Вам кто-то порекомендовал это медицинское учреждение? — Мой друг. — Вы там уже были? Разговаривали с врачами? — Пока нет. — Моя позиция такова. Больница у нас не самая плохая, и мы могли бы все сделать сами. Но если там, в этом центре, вашему брату могут помочь более радикально, то я не возражаю. Думаю, главврач тоже не откажет. — Вообще-то я уже собирался… — Вот-вот, поезжайте, посмотрите, что это такое, поговорите с персоналом. Константин встал, затушил окурок в черепе-пепельнице. — Я еду прямо сейчас, — решительно сказал он. — С Богом. * В этот обычный будний день Москва произвела на Константина какоето странное впечатление. Он чувствовал возбуждение, исходящее от этих улиц. Вроде бы ничего особенного, все будто такое же, как всегда: люди спешат по своим делам, движение транспорта, кажется, даже пробки ничем не отличаются от тех, что были неделю или месяц назад. Но вот детали… То мелькнут вдруг в толпе одетые по полной форме казаки: в мундирах с синими или золотыми погонами, в широких галифе с лампасами, в высоких, до блеска начищенных хромовых сапогах, затянутые в портупеи, с нагайками в руках или за голенищами сапог. А некоторые в офицерских погонах — даже с шашками на боку и крестами на груди. Ну шашка-то понятно откуда взялась — из дедовских сундуков или, к примеру, из чьих-то коллекций. Но Панфилов никак не мог понять, откуда у этих совсем еще молодых людей взялись Георгиевские кресты? И самое главное — по какому праву они их носят? Среди отечественных наград кресты за храбрость не числятся, а награды предков носить вроде не принято. Потом вдруг на площади небольшая группа молодых людей в темных одеяниях размахивает черными флагами и выкрикивает лозунги: — Анархия — мать порядка! Долой гнет государства! В ста метрах от них монахи в желтых буддистских хламидах с пучками волос на макушке и черными точками на лбу стучат в барабаны и мерно распевают. — Харе, харе Кришна, харе, харе Рама. Толпа обтекает их, торопясь по своим делам, и тут же натыкается на зрелище не менее экзотическое: группа ортодоксальных евреев в черных костюмах, ермолках, со свисающими из-под ермолок курчавыми пейсами. Мелькают на улицах флаги: красные, черные, зеленые, трехцветные, бело-сине-красные, золотисто-бело-черные. Портреты Ленина, Сталина, Ельцина, Жириновского. Митинги, толпы, исступленные лица ораторов, яростные выкрики «Долой!», «Да здравствует!», «Вперед!», «Назад!». Бурлит Москва, неспроста бурлит. Что-то назревает. Ведь так не может продолжаться вечно. Или может? Константин остановил машину возле Филевского парка и решил немножко пройтись пешком, вдохнуть воздух столицы. К счастью, здесь не было ни коммунистов, ни анархистов, ни казаков, ни белогвардейцев, ни буддистов, ни ортодоксальных иудеев. Наслаждаясь тишиной и спокойствием, Константин прошел пару сотен метров и увидел современное многоэтажное здание, окруженное невысоким кирпичным забором. Очень удачно спроектированное и расположенное, оно казалось созданным именно для этого места. «Умеют же строить, если захотят, — подумал про себя Жиган. Заметив открытую чугунную калитку, он вошел на территорию комплекса и направился к широкой стеклянной двери. Рядом с ней на стене висела полированная металлическая табличка с аккуратно выбитой надписью «Центр протезирования и реабилитации. „Интермедсервис“ ». Как только Константин подошел к двери, сработал сенсорный механизм и две стеклянные половинки бесшумно разъехались в стороны. У входа располагался пост охраны, снабженный видеомонитором и компьютером. «Да, такого в наших больницах не увидишь, — с уважением подумал Жиган. — Фирма». — Чем могу служить? — предупредительно обратился к нему молодой человек в аккуратном костюме и белой рубашке, сидевший за монитором. Константин достал из внутреннего кармана пиджака визитную карточку главврача и без тени сомнения сказал: — У меня назначена встреча с Мокроусовым. Уверенность, с которой Панфилов произнес эти слова, произвела впечатление на охранника, и он пропустил посетителя, заметив лишь, что главврач пока совершает обход. — Ничего, я подожду. Константин спокойно прошел в вестибюль, остановился у лифта, нажал на кнопку вызова. В ожидании лифта он осмотрелся. Идеально чистые, натертые до зеркального блеска полы из мраморной крошки, кожаные кресла, зелень в кадках, небольшой фонтанчик в углу — внушительно. Почти бесшумно открылась дверь лифта. Константин шагнул в кабину, еще не зная, куда ему надо ехать. Но, к счастью, на стенке лифта висела схема с указанием этажей и всего, что на них находится. — Так, палаты… палаты… лаборатория… библиотека… Вот, главврач, пятый этаж. Пятый этаж напоминал скорее офис какогото солидного учреждения или банка, нежели медицинского учреждения: черный пластик, хромированный металл, стекло и опять много зелени. Константин вошел в приемную, располагавшуюся по правую сторону от лифта, и поздоровался с секретаршей, чем-то напоминавшей Жанну. Такая же длинноногая юная брюнетка, только черты лица у нее помельче и грим менее агрессивен. — Вы к Владимиру Андреевичу? — спросила она. — Его сейчас нет. — Я знаю. — Тогда присаживайтесь. Константин опустился в широкое мягкое кожаное кресло и вдруг почувствовал, как его неудержимо потянуло в сон. Что-то умиротворяющеобволакивающее присутствовало в самой атмосфере этого заведения. Никакой суеты, вечно царящей в отечественных медицинских учреждениях. Константин не заметил даже ни одного человека в белых халатах. Впрочем, он быстро нашел объяснение этому факту: главврач совершает обход. Из состояния убаюкивающего равновесия Жигана вывели трель телефонного звонка и щебетание секретарши, обсуждавшей с подругой достоинства и недостатки своего очередного поклонника. Она вынуждена была прерваться, когда дверь бесшумно распахнулась и в приемную вошел высокий подтянутый мужчина лет сорока пяти — сорока семи с гладким ухоженным лицом, бородкой клинышком, редеющими, но аккуратно уложенными волосами, в очках с тонкой золотой оправой. Сверкающий белизной халат, из-под которого виднелись очень дорогие кожаные туфли, завершал образ преуспевающего заведующего. Константин сразу же понял, что перед ним главврач центра, тот самый Владимир Андреевич Мокроусов. Следом за Мокроусовым в приемную вошел круглолицый тонкогубый мужчина лет тридцати восьми, на голову ниже ростом своего спутника, с очень короткой аккуратной стрижкой, в таком же белом халате. — Дорогой мой Никита, — мягким, почти умоляющим голосом произнес Мокроусов, словно пытаясь в чем-то убедить своего собеседника, — когда это произойдет, ты узнаешь первым. Тот собирался что-то возразить, но, увидев посетителя, встающего с кресла, лишь смущенно кашлянул. — Вы ко мне? — благожелательно спросил Мокроусов, разглядывая Константина сквозь стекла очков. — Если вы — Владимир Андреевич, то к вам. — Да, да. С кем имею честь? — Моя фамилия Панфилов. Константин Петрович. — Очень приятно, Константин Петрович. Мокроусов, казалось, искренне радовался знакомству. — Позвольте узнать, кто порекомендовал вам мою скромную персону? Не зная, что ответить, Константин соврал: — Мои знакомые из «Интермедсервиса». — Что ж, очень приятно, очень приятно. Никита… Григорьевич, зайдите попозже, скажем, через полчаса. Спутник Мокроусова, смерив Константина внимательным оценивающим взглядом, молча повернулся и вышел из приемной. Мокроусов распахнул дверь своего кабинета и жестом пригласил Константина войти. Обстановка кабинета больше напоминала творческую лабораторию писателя: широкий дубовый стол, много книг, дорогой письменный прибор, большие напольные часы в углу. Стены кабинета обшиты деревянными панелями. В общую старомодную картину не вписывалось только тонированное стекло в металлической оконной раме. Заметив, с каким любопытством его гость изучает обстановку кабинета, Мокроусов пояснил: — Здесь все сделано по моему вкусу. Мой отец был академиком медицины, и этот стол мне достался от него, по наследству, так сказать. Вам нравится? — Солидно. — Будьте добры, присаживайтесь. Константин присел на уютный кожаный диванчик, а хозяин кабинета тем временем снял белый халат и предстал перед своим гостем в шикарном пепельно-сером костюме с отливом, великолепной белой сорочке и галстуке в тон цвета костюма. Его руку украшали дорогие золотые часы. Вообще Мокроусов производил впечатление скорее не доктора, а процветающего западного бизнесмена. На его столе среди книг стоял вполне современный факс, а система внутренней связи позволила Мокроусову, подняв трубку, заказать у секретарши кофе. — Время у меня расписано по минутам, — сказал он, обращаясь к гостю, — и без предварительной записи я никого не принимаю. Но ваша напористость меня очень очаровала, очень. — Его глаза за стеклами очков загадочно блеснули. — Итак, чем обязан? — У меня есть младший брат. Пару лет назад с ним произошла… неприятность. Была сильная травма позвоночника. Сейчас он инвалид. — Ну что ж, я понимаю, — сказал Мокроусов, испытующе глядя на собеседника. — Вы хотите помочь брату? Травма позвоночника… Да, да, да. Но боюсь, за это время в его организме могли произойти органические изменения, которые сделают… впрочем, это еще не факт. Дверь кабинета Мокроусова бесшумно отворилась, ступая по мягкому ковровому покрытию, вошла секретарша с круглым металлическим подносом, уставленным чашками с дымящимся кофе, сахарницей и вазочкой с печеньем. — Спасибо, — сказал Константин, принимая из рук девушки чашку с блюдцем дорогого китайского фарфора. Секретарша так же бесшумно, как и вошла, исчезла за дверью. — Может быть, я к вам и не обратился бы, — продолжил Константин, — но несколько дней назад он получил еще одну травму позвоночника. — Как же это произошло? — Упал неудачно. — Ай-яй-яй, — покачал головой Мокроусов, — как я вас понимаю. И что же с ним случилось? — Врачи в реанимации, которые, можно сказать, спасли ему жизнь, говорят, что положение очень плохое. Хотя бы для того, чтобы он мог передвигаться в инвалидной коляске, ему нужно сделать серьезную операцию. А у нас в городе таких специалистов нет. — Простите, я думал, вы москвич. — Я из Запрудного. — Что ж, это не так далеко. Думаю, при нынешних темпах развития нашего города лет через пятьдесят Запрудный вполне может стать одним из московских спальных районов, — мягко пошутил Мокроусов. — Пейте кофе, Константин э… Петрович, а то остынет. Константин последовал совету главного врача и отпил глоток бодрящего напитка. Кофе оказался непривычно густым и ароматным. — Вам понравилось? — спросил Мокроусов, увидев, как его гость смакует напиток. — Да. Хотя у меня в ресторане тоже готовят неплохо, но этот лучше, — насчет ресторана Панфилов лишь чуточку приврал. — Рецепт приготовления этого кофе я привез из Мексики. Я был там несколько лет назад на одном высоком научном форуме… Вы сказали, в вашем ресторане? Мне не послышалось? — Нет, не послышалось. — Вы работаете директором ресторана? — Нет, я владелец. — Как это пикантно, — почти по-женски засмеялся Мокроусов. — В моем кабинете бывали академики, профессора, высокие правительственные чиновники, генералы и даже, сказку вам по секрету, близкие одного из наших самых уважаемых руководителей. Но владелец ресторана, у меня… Несомненно, вы один из самых экстравагантных посетителей. Я сразу почувствовал в вас какую-то первобытную силу, даже, если хотите, некий животный магнетизм. Константин недоуменно поднял брови, и Мокроусов тут же поторопился добавить: — Ох, простите, я, кажется, вас перебил. Вы говорили что-то об операции. — Без операции он не сможет даже в инвалидное кресло сесть. — Вы так заботливы. Что ж, это похвально. Не знаю, смогу ли я вам помочь. Случаи, как вы понимаете, бывают разные, но вы мне очень симпатичны. И ваш брат наверняка заслуживает такой заботы. Мне хотелось бы облегчить его страдания. — Я слышал, что лечение у вас платное. — Насколько я понимаю, это не должно вас пугать. Судя по всему, вы владеете процветающим учреждением общепита. — Кое-какие доходы есть, — согласился Панфилов. — Вот видите. Да, я не стану отрицать, что наши услуги дороги, но ведь это эксклюзивная помощь. — Какая? — О, простите. Возможно, я выражаюсь м-м… слишком витиевато? Я хотел сказать, что медицинские услуги высшего качества очень дороги во всем мире. Труд высококвалифицированных специалистов ценится соответствующим образом. К счастью, в нашей стране нарождается класс людей, способных оплатить такой труд. Кстати, вы не могли бы рассказать немного о себе? — А что вас интересует? — Видите ли, каждый врач, будь то хирург мирового уровня или сельский фельдшер, должен хорошо разбираться в психологии. Судя по моим первоначальным наблюдениям, вы относитесь к той категории людей, которую в столь просвещенной стране, как Соединенные Штаты Америки, называют «сэлф уэйд мэн». Это означает человек, которые сделал себя сам. У вас ведь нет высшего образования, не так ли? — Угадали, — ответил Константин, отставляя опустевшую чашку кофе вместе с блюдцем на маленький столик рядом с диваном. — Прекрасно, прекрасно! — воскликнул Мокроусов. Казалось, он испытывал неизъяснимое чувство наслаждения от того, что перед ним находился необразованный собеседник. — Вы, Константин Петрович, еще достаточно редкий для этой страны экземпляр. Константин вдруг испытал острое желание уйти. У него появилось неприятное ощущение, будто он букашка, которую разглядывает под микроскопом пытливый исследователь. — Значит, насчет оплаты мы договорились, — сказал он, демонстрируя свое нежелание подвергаться дальнейшему изучению. — Разумеется, — с явным сожалением сказал Мокроусов. — Вы можете привозить своего брата хоть завтра. Операциями на позвоночнике в нашем центре я занимаюсь лично. Впрочем, есть и другие хирурги, вполне квалифицированные. А о финансовых и прочих вопросах, — с нажимом добавил он, — мы еще успеем с вами поговорить. У нас ведь будет время, не так ли? — Конечно. Константин встал, поблагодарил за кофе и на прощание протянул через стол руку. — До свидания, Константин Петрович, — любезно улыбаясь, сказал Мокроусов. Его ладонь оказалась мягкой и вялой, как у женщины. Панфилова это несколько удивило. Он скорее ожидал от практикующего врача крепкого мужского рукопожатия. Даже если бы у Константина за спиной не было тяжелого тюремного опыта, не составляло особого труда догадаться об определенных гомосексуальных наклонностях Владимира Андреевича. Об этом свидетельствовало многое, в том числе и его манера общения. Уже выходя из кабинета, Панфилов с некоторым снисхождением подумал: «Быть бы тебе на зоне первостатейным пидором по имени Манька или Наташка». В приемной он едва не столкнулся с уже знакомым ему сотрудником центра, которого звали, кажется, Никитой Григорьевичем. Судя по всему, он терпеливо дожидался окончания разговора главврача с посетителем и сразу же направился в кабинет Мокроусова. Попрощавшись с секретаршей, Панфилов покинул приемную. В лифте Константин оказался не один. С одного из верхних этажей здания центра спускалась невысокая молодая женщина лет двадцати семи в скромном костюме, на лацкане которого сверкала изящная золотая брошка. На ее лице в отличие от секретарши Мокроусова почти отсутствовал грим. Но эта естественность только украшала ее. Коротко стриженные темные волосы, чуть смугловатая кожа и карие глаза выдавали в ней уроженку юга. Константин редко встречал женщин такого типа. Она была полной противоположностью его первой и до сих пор единственной любви — Лене Киреевой. Правда, когда-то в Афгане, попав в армейский госпиталь, расквартированный в Кабуле, он встретился с медсестрой, похожей на его нынешнюю попутчицу по лифту. С той маленькой симпатичной украинкой у Константина завязалось нечто похожее на роман. Увы, этот роман не имел продолжения. — А я думал, что в больнице все должны ходить в белых халатах, — даже не зная зачем, произнес Панфилов. Если бы женщина не ответила ему ни единым словом, он бы наверняка не стал продолжать разговор. Но, к его удивлению, она широко улыбнулась и с некоторым кокетством сказала: — У нас не больница, а медицинский центр. Как говорят в Одессе, это две большие разницы. Константин тут же испытал желание продолжить знакомство. — Вы были в Одессе? — Да, я жила там несколько лет. — Здорово, — сказал Константин. — Я в Одессе ни разу не был, но всю жизнь мечтал попасть туда. — Заметно, что вы там не бывали, — продолжая улыбаться, сказала брюнетка. — Почему заметно? — Вы неправильно выговариваете название этого города. — Да? — искренне изумился Константин. — А что ж тут неправильного? Одесса, она и есть Одесса. — Вы даже не замечаете, что говорите «Одэсса», а ведь каждый, кто хоть раз побывал там, знает, что нужно произносить это название мягко, через «е». Понимаете теперь? — Спасибо, что просветили. Константину вдруг захотелось, чтобы этот лифт застрял где-нибудь между этажами. Но, к сожалению, двери на первом этаже открылись, и молодая женщина зашагала по вестибюлю по направлению к выходу. Константин, чуть замешкавшись, бросился догонять ее. Ему вдруг очень захотелось поговорить об Одессе. Кстати, он не упустил возможности оценить фигуру брюнетки и остался очень удовлетворен увиденным. В конце концов не все же рождаются высокими и длинноногими. Мучительно думая, как продолжить разговор, Константин не нашел ничего лучшего, как снова спросить: — Почему же вы без белого халата? Вы что, больная? — Я вполне здорова, — не оборачиваясь, ответила она. — Значит, навещали кого-то? — Вы опять ошиблись. Она наконец повернула голову в его сторону и все с тем же кокетством сказала: — Я здесь работаю. Просто у меня закончилось дежурство. — Так вы врач? — Опять не угадали. Я всего лишь медсестра. — Знаете, — обрадованно воскликнул Константин, — я бы с удовольствием сломал себе ногу, чтобы только попасть к такой медсестре. — Я не стою вашей ноги. Две половинки стеклянных дверей разъехались в стороны, выпуская их из прохладного вестибюля в теплые объятия летнего московского вечера. — Вы сейчас домой? — спросил он. — Эта догадка делает вам честь, — без всякой язвительности сказала она. — У меня машина, могу вас подбросить. — Спасибо, — спокойно сказала она, — но в этом нет необходимости. Мне все равно в другую сторону. — Я вам не нравлюсь, — прямодушно бухнул Константин. — Дело не в этом, — рассмеявшись, сказала она. — А в чем же? — Просто я не люблю знакомиться в транспорте. Давая понять, что разговор закончен, она быстро зашагала по аллее парка. Константину оставалось только проводить ее взглядом и, развернувшись, отправиться к машине. Он ни секунды не сомневался в том, что этот разговор еще продолжится. Глава 15 День близился к концу. Добропорядочные москвичи покидали свои рабочие места в конторах и учреждениях, оставив служебные заботы до следующего утра. Кого-то волновали политические страсти, и они спешили на очередной митинг, других больше волновало содержимое домашнего холодильника и собственного желудка. Этих привлекали многочисленные магазинные прилавки. Театралы заполняли кассы, окружали распространителей билетов, стремясь посмотреть нашумевший спектакль или послушать любимого певца. Гвоздем концертного сезона и абсолютным любимцем московских женщин этим летом был Александр Малинин. Его программа, целиком состоящая из песен на стихи поэтов серебряного века и слегка подзабытых русских романсов, била все рекорды популярности. Билеты на его концерты расхватывались, как горячие пирожки, в магазине «Мелодия» осчастливленные поклонницы прижимали к груди долгоиграющие пластинки с его портретом, всхлипывали: «О, этот Малинин, он такой романтичный!» Молодежь, посмеиваясь над восторженными дамами, в основном бальзаковского возраста, валом валила на «ДДТ», «Алису», «Наутилус Пампилиус». На стадионах вслед за Шевчуком хором подпевали: «Революция, ты научила нас верить в несправедливость добра… » В воздухе витал дух перемен. Он ощущался сквозь нагретый солнечными лучами и асфальтом улиц воздух, проникнув через движение толп людей и потоки машин. Он был ощутим в телевизионном и радиоэфире. —… Борис Николаевич Ельцин и председатель Верховного Совета РСФСР Руслан Имранович Хасбулатов подписали совместное заявление, в котором приветствуется решимость народов Прибалтики к независимости и государственному суверенитету. После известных событий января нынешнего года в Вильнюсе, когда регулярные части Советской Армии были брошены на подавление выступлений граждан Литвы, нынешнее руководство Советского Союза не имеет морального права… — Можно, Виктор Иннокентьевич? — Заходите. Массивная, обитая кожей дверь кабинета едва слышно скрипнула, пропуская нескольких человек в почти одинаковых темно-серых костюмах. Пока они занимали свои места за длинным столом со столешницей из орехового дерева, хозяин кабинета Виктор Иннокентьевич Крючков с мрачным видом смотрел на миловидное лицо Татьяны Митковой. — … Вице-президент Российской Федерации Александр Руцкой и Председатель Совета Министров России Иван Силаев во время рабочей встречи в Кремле обсуждали вопрос реформирования сельского хозяйства и повышения эффективности аграрного производства… — Козлы, — раздраженно бросил Крючков и нажал кнопку на пульте. Экран малогабаритного телевизора «Филипс», установленного на железной стойке, укрепленной к стене кабинета под портретом Феликса Эдмундовича Дзержинского, погас. Руководителю службы безопасности совместного советскогерманского предприятия «Интермедсервис» было отчёто раздражаться. Страна, по его глубокому убеждению, катилась в пропасть, и каждый выпуск телевизионных новостей только подтверждал это. Политики разных мастей и калибров тянули одеяло на себя, разглагольствовали о суверенитете и независимости, экономических реформах и преобразованиях. Безответственные болтуны мечтали о власти. А к чему это привело? Прибалтийские республики уже объявили о своем выходе из состава Советского Союза. Россия ставит собственные законы выше союзных. Скоро даже азиаты рванут кто куда. А этот демагог Горбачев смотрит на все сквозь пальцы, надеется увещеваниями добиться порядка. Надо бы этих националистов не саперными лопатками усмирять, а танками. Вон, взять бы пример с китайцев. Два года назад, когда прозападно настроенные студенты заняли в Пекине площадь Тяньаньмень, коммунистическое руководство Китая просто раздавило их гусеницами танков. Ну и что из того, что их осудило мировое сообщество? Плевать они хотели. Если власть по любому поводу станет поднимать руки перед мнением мирового сообщества, то, порядка никогда не добиться. Несмотря на свой относительно молодой возраст — ему еще не стукнуло пятидесяти, — Виктор Иннокентьевич Крючков относился к категории руководителей, одобрявших сталинские методы управления государством. Молодость Крючкова пришлась на годы хрущевской оттепели, но свои первые уроки чекистской работы он получил от верных несгибаемых сталинцев. Тогда Комитет государственной безопасности являлся могучей организацией, чье влияние простиралось от кремлевских кабинетов до чилийских пустынь и горных цепей. Молодой сотрудник КГБ Виктор Крючков быстро продвигался по служебной лестнице. Этому способствовали не только его личные качества, преданность делу партии, исполнительность и рвение, но и тот факт, что высокий пост в комитетской иерархии занимал один из его дальних родственников по отцовской линии, соратник Андропова. Не без протекции Виктор Крючков попал в число сотрудников Первого главного управления КГБ, которое занималось внешней разведкой. Незначительная должность в центральном аппарате управления — и вдруг в конце шестидесятых настоящий взлет, назначение в резидентуру ПГУ, работавшую под крышей советского посольства в Швейцарии. Год спустя Виктор Крючков уже занимал должность одного из заместителей резидента. Но так блестяще поначалу развивавшаяся карьера рухнула в одночасье. Под крышей советского посольства в Швейцарии работали не только комитетчики, но и агенты Главного разведывательного управления Генерального штаба, проще говоря, военной разведки. Отношения между кагэбэшниками и гэрэушниками нельзя было назвать теплыми. Как и в любой другой стране мира, спецслужбы конкурировали между собой, болезненно перенося чужие успехи и аплодируя чужим неудачам. Однако на этот раз провал в резидентуре ГРУ рикошетом ударил и по комитетчикам. В начале семидесятых ушел на Запад один из работников швейцарской резидентуры главного разведуправления. Тогда его фамилия, Резун, никому ничего не говорила. Это уже потом, в восьмидесятые, он прославился как писатель, издавая книги под псевдонимом Виктор Суворов. Через некоторое время после бегства Резуна и разразившегося в связи с этим скандала Комитет госбезопасности последовал примеру Главного разведуправления и сменил все свои швейцарские кадры. По вполне понятной причине — от греха подальше. Мало ли с кем общался этот Резун до своего ухода на Запад, не заронил ли он своим поступком зерна сомнений в души прежних соратников. Правда, операцию с заменой кадров Комитет госбезопасности проводил тихо и дипломатично. Людей отзывали в Москву под предлогом перевода на новую работу. Но факт остается фактом. Виктора Крючкова вывели из состава действующих сотрудников первого главного управления и перевели под начало товарища Бобкова в Пятое главное управление. Работа оказалась скучной и бесперспективной. Ведь на борьбе с диссидентами и инакомыслящими особых лавров не заработаешь. Корпя над тоннами бумаг, выискивая крамолу в государстве, Крючков с завистью следил за успехами своего бывшего сослуживца Олега Калугина. К тому времени, когда Калугин уже получил генеральское звание и сделал блестящую карьеру в органах, подполковнику Крючкову оставалось только мечтать о скорейшем выходе на пенсию. Он ненавидел всех: начальников, подчиненных, диссидентов, разведчиков, Калугина и даже своего родственника, занявшего пост заместителя председателя КГБ, но даже пальцем не пошевелившего, чтобы помочь ему, застрявшему на ступеньках служебной лестницы. Потом пришла перестройка. Пятое главное управление стало заниматься другой работой, и Виктор Крючков уже готовился окончательно поставить крест на своей карьере. Но неожиданно Владимир Крючков, ставший председателем Комитета госбезопасности СССР, вспомнил о своем дальнем родственнике и поручил ему новую работу. Правда, для этого Виктору Крючкову, все-таки успевшему получить полковничьи погоны, пришлось уйти из состава действующих сотрудников КГБ. Он стал начальником первого отдела во вновь создающемся совместном советско-германском предприятии «Интермедсервис». Высокие партийные руководители, раньше других сориентировавшиеся в новой обстановке, осознали необходимость найти сферу применения для партийных денег. Госбезопасность, долгие годы являвшаяся для ЦК «карающим мечом партии», теперь призывалась обеспечить сохранность и приумножение накопленных за долгие годы капиталов. Подчиненными Виктора Крючкова стали бывшие сотрудники КГБ и так нелюбимой им военной разведки. Тут уж Крючков ничего не мог поделать. Его покровителям необходимы прежние связи гэрэушников на Западе и их специальная подготовка. Более того, в заместителях у Крючкова ходил бывший спецназовец Михаил Елизаров, герой Афганистана, кавалер ордена Боевого Красного Знамени. Крючков был вынужден согласиться с этим, несмотря на некоторую личную неприязнь к Елизарову, объяснявшуюся фактами его биографии. Слишком уж специфическую работу приходилось выполнять его заместителю. Сейчас Елизаров сидел за столом рядом с Крючковым, по правую сторону от него. Он и в самом деле был правой рукой своего шефа, выполняя всю неблагодарную работу. — Итак, товарищи, я собрал вас для того, чтобы… — … Сообщить пренеприятнейшее известие, — пошутил кто-то из сотрудников службы безопасности, но тут же умолк, встретив суровый взгляд Крючкова. — Да, товарищи, — с нажимом сказал начальник. — Тема нашего разговора окажется для некоторых неприятной. Очень неприятной. Глупые шутки здесь неуместны. Мы с вами не можем позволить себе расслабляться, как миллионы наших безмозглых сограждан. Пока эти бараны бессмысленно убивают время, слушая безответственных горлопанов, мы сами должны делать дело. Цинизм Владимира Андреевича Крючкова был хорошо известен всем его подчиненным. Людей он не любил, считал их ни на что не способной серой безмозглой массой. Хотя каждый из сотрудников службы безопасности надеялся, что он в эту серую массу не входит. — А дело мы делаем плохо, очень плохо. Тщательно планируем стратегию, а потом прокалываемся на мелочах. Вы согласны со мной, Михаил Константинович? — обратился Крючков к своему заму. — Согласен, но не вполне, — ответил Елизаров. — Что значит не вполне? — По-настоящему крупных проколов у нас еще не было. — А срыв второй поставки груза? — Груз цел и уже прошел переработку, — возразил Елизаров. — Мелкие накладки не в счет. — Мелкие накладки? — Крючков повысил голос. — Вы считаете эти дурацкие погони и перестрелки, которые годятся разве что для голливудских боевиков, мелкими накладками? А что нам делать с трупом милиционера? Елизаров выглядел совершенно невозмутимо. Казалось, его не могло вывести из равновесия ничто, даже недовольство шефа. — С ним ничего не надо делать, — спокойно сказал он. — Трупы для нас неопасны. Они обладают одним очень важным качеством — способностью молчать. — Убийство сотрудника милиции, находящегося при исполнении служебных обязанностей, — происшествие неординарное. По этому факту прокуратура возбудила уголовное дело. К расследованию привлечены сотрудники областного управления внутренних дел. В помощь им выделена следственная бригада из Московского уголовного розыска. Вам это о чемнибудь говорит, Михаил Константинович? — Можно курить? — неожиданно спросил Елизаров. — Курите, — недовольно буркнул Крючков. Пауза потребовалась Елизарову, чтобы немного снизить накал разговора. Начальник службы безопасности слишком разволновался. Закурив, Елизаров придвинул к себе пепельницу, стряхнул пепел и все так же невозмутимо продолжил: — Мне это ни о чем не говорит, Виктор Иннокентьевич. — Такое развитие событий не входило в наши планы. — Планы всегда приходится корректировать. Се ля ви, как говорят французы, такова жизнь. Сыскари пусть ищут, у них работа такая. Едва ли им что-нибудь удастся найти. — Почему вы так уверены в этом? — Им не за что зацепиться. У них ничего нет, кроме двух трупов и сгоревшего автопоезда. О том, что находилось в автопоезде, они не имеют ни малейшего представления. Исполнители целы и почти невредимы. Ранение можно в расчет не брать. Сыщикам не удастся ничего определить, кроме группы крови. — Это тоже немало. — Ерунда, — уверенно сказал Елизаров. — Это было бы ерундой, если бы вы так не наследили, — аргументированно возразил Крючков. — Осталась пуля в трупе, и еще неизвестно, сколько в милицейской машине. Остался живой свидетель происшествия, сотрудник госавтоинспекции. А это, между прочим, свидетель. Остался второй свидетель — тот, который принимал участие в погоне. Мы не знаем даже, кто это, и потому не можем избавиться от него. Остался обгорелый остов автопоезда и труп в кабине. Вам этого мало, Михаил Константинович? Елизаров пожал плечами. — А хорошим сыщикам вполне достаточно. Добавьте сюда следы крови нашего сотрудника Ефремова, и вырисовывается очень печальная картина. Что вы скажете по этому поводу? Попробуете опровергнуть? — Попробую, — сказал Елизаров, которого слова шефа ничуть не убедили. — По порядку. Да, в руках следователя есть пули, выпущенные из нашего оружия. Но, во-первых, оно не значится ни на каком учете. Вовторых, его вообще не существует в природе. — Что значит — не существует в природе? — спросил Крючков. — Я лично проследил за тем, чтобы оно было уничтожено. — Вы мне об этом не докладывали. — Теперь докладываю. — Огнестрельное оружие — это не деревянная ложка. Его невозможно бросить в костер и сжечь, как любую другую улику. — Спасибо, что просветили, — недрогнувшим голосом сказал Елизаров. Крючков сверкнул глазами, но промолчал. — Оружие уничтожено. Это так же верно, как то, что мы с вами сидим сейчас здесь, а не в Лефортово. Улики благополучно растворились в соляной кислоте. Я видел это собственными глазами. Дальше. Что касается свидетелей? Мы над этим работаем. — Где же результаты? — недовольно буркнул Крючков. — Результаты есть. Пока не так много, как хотелось бы, но мы уже установили имя, звание и место работы гаишника. Елизаров вынул из внутреннего кармана пиджака блокнот, открыл его и прочел: — Младший лейтенант Стрельцов Георгий Иванович. Сотрудник областного ГАИ. Имеется также номер удостоверения. — Выясните, где он живет, и разберитесь, — раздраженно бросил Крючков. — Не волнуйтесь, Виктор Иннокентьевич, обязательно разберемся. К сожалению, имя второго свидетеля нам пока установить не удалось. — Почему? — опять прервал его Крючков. — Ведь машина известна, номера в наличии. Что вам мешает? — Наш источник в ГАИ выяснил, что «Волга» зарегистрирована в областной автоинспекции, но не на частное лицо, а на некий кооператив «Радуга». — Что за кооператив? Где находится? — Пока сведений мало. Известно только, что кооператив зарегистрирован исполкомом города Запрудный. Лицо Крючкова побагровело. — Что? Запрудный? Да вы понимаете, чем нам это может грозить? — Конечно, понимаю, Виктор Иннокентьевич, но, увы, я не могу разорваться на сто частей. У меня есть не менее важные дела. Крючков трясущимися руками вытащил из кармана пачку сигарет и закурил. — Свет клином сошелся на этом Запруди ом, — выругался он. — Узнайте хотя бы, кто учредитель кооператива. — Все будет сделано. Но я еще не закончил относительно улик. Номеров автопоезда нет, они уничтожены. Машина была чистой. Ее угнали в ночь перед тем, как… все это произошло. Водитель случайный человек. Его обгорелые останки сыщикам ничего не расскажут. Крючков немного успокоился. — И все-таки меня удивляет ваше спокойствие, Михаил Константинович. Завтра очередная поставка груза. Мы находимся на грани срыва обязательств перед нашими европейскими партнерами. Если завтра опять произойдет мелкий прокол, как вы изволите выражаться, у нас будут крупные неприятности. — У вас, — заметил Елизаров. — Нет, именно у нас, — уточнил Крючков. — Ваша профессиональная несостоятельность станет очевидна для всех. И ваше героическое прошлое не избавит вас от неизбежных строгих выводов. — Вы что, пугаете меня? — Нет, предупреждаю, дорогой Михаил Константинович. Пугают зеленых несмышленышей в кабинете следователя, а мы с вами давно уже не дети. Нам нужно тщательно сверить все позиции и продумать возможные варианты в случае срыва основного плана. Изложите обстановку в пункте перевала груза. — Этим занимался Курдюмов, — сказал замначальника службы безопасности. — Пожалуйста. Курдюмов, невысокий молодой мужчина плотного телосложения, открыл лежавшую перед ним папку. — По уточненным сведениям, потери азербайджанской группировки оказались не столь существенными, как мы думали раньше. После нападения в кафе «Агдам» они составили три человека ранеными. Пострадавшие находятся в различных лечебных учреждениях Московской области. К счастью, среди них нет лиц, связанных с сопровождением наших грузов. — Хоть что-то обнадеживающее, — вздохнул Крючков. — Продолжайте. — В совершении нападения подозреваются члены преступной группировки некоего Чернова, известной в городе под названием «Синие». Об их взаимной неприязни с азербайджанцами известно давно. Однако прямых улик у следователей, ведущих это дело, нет. На месте нападения возле кафе «Агдам» обнаружены три автомобиля. Все они числились в угоне. — Что известно об этом, как вы сказали, Чернове? Курдюмов перевернул несколько листков бумаги. — Так. Чернов Сергей Николаевич. Кличка — Чернявый. Дважды судим, в том числе за разбойное нападение. — Постоянно проживает в Запрудном? — Да. Не женат, детей не имеет. — Еще бы, — усмехнулся Крючков, — столько лет за решеткой. Какая уж тут семья? Есть еще какие-нибудь данные? — По некоторым косвенным сведениям… — Говорите уж точнее — по слухам. Курдюмов откашлялся. — Чернов является сторонником воровских традиций и претендует на звание положенца. — Положенец, разложенец, — поморщился Крючков, которому это слово что-то напомнило из давнего прошлого. — Это несущественно. — На всякий случай, — осторожно добавил Курдюмов, — я выяснил, где обычно находится Чернов. Это кафе «Олимп». — У них там что-то вроде штаб-квартиры? — Так точно. — Что ж, это более полезная информация. Михаил Константинович, какие выводы вы можете сделать? — Конечно, война банд создает некоторые сложности, — после паузы ответил Елизаров, — а с другой стороны, мы можем использовать ее в своих целях. — Каким образом? — Если азербайджанские партнеры нарушат свои обязательства или, скажем, потребуют увеличения своей доли, можно организовать ответные акции. — Вы намереваетесь использовать войну Чернова с азербайджанцами в наших интересах? — Именно так, Виктор Иннокентьевич. Потом на людей Чернова можно будет списать все что угодно. — Разумно, — похвалил Крючков впервые за все время совещания. — Что с нашим грузом? — Мы отслеживаем его по всем контрольным пунктам. Пока никаких неожиданностей, — сказал Елизаров. — Очень хорошо, — произнес Крючков. Судя по всему, настроение у него улучшилось. — Когда груз прибывает на место? — Завтра около полудня. Потом силами азербайджанцев мы организуем перегрузку, а дальше операция пойдет под нашим непосредственным наблюдением. — И чтобы никаких проколов, — Крючков постучал пальцем по столу. — Чтобы не было, как в прошлый раз. Отправили автомобиль почти без сопровождения, груз как следует не замаскировали. Кстати, как состояние Ефремова? — Ходить уже может, но после такого ранения мы вряд ли сможем использовать его в оперативной работе. Крючков некоторое время размышлял. — Переведите его в охрану клиники, хоть какая-то польза будет. Елизаров кивнул и сделал пометку в записной книжке. — Перегрузка будет происходить под присмотром ваших афганцев, Михаил Константинович? — Они меня еще не подводили. — У них все в порядке? — Возникли некоторые сложности, но, кажется, они преодолены. — Что значит — кажется? И вообще, почему я об этом ничего не знаю? — Матвеев уладил все собственными силами. Я узнал об этом совершенно случайно. Сам он человек сдержанный и по мелочам никогда беспокоить не станет. — Так что за сложности? — Дело в том, что в Запрудном зарегистрирована общественная организация, объединяющая ветеранов афганской войны. Существовала некоторая опасность, что часть людей Матвеева может перейти туда. Но после пожара в этой конторе учредительные документы оказались уничтоженными. Теперь они не представляют опасности для Матвеева. Напротив, несколько человек пополнили наши ряды. — Будем надеяться, — кивнул Крючков. — Все-таки, Михаил Константинович, я попрошу вас не выпускать из поля зрения эту проблему. Рикошетом она может ударить по нашим планам. Елизаров снова сделал пометку в записной книжке. — Кого из сотрудников вы намереваетесь задействовать во время операции? — Арапов, Сальский, Шадрин, Макеев. В качестве прикрытия — Булатов и Киселев. — Что? — Крючков не поверил услышанному. — Вы собираетесь использовать в таком ответственном деле уголовников? — Виктор Иннокентьевич, я не понимаю, почему вы так переживаете? — усмехнулся Елизаров. — Булатов, он же Карзубый, и Киселев, он же Кисель, давным-давно сотрудничают с органами. Их завербовали лет десять назад. Но ведь интересует не форма, а содержание, не правда ли? Я привлекал Карзубого и Киселя к предыдущей операции, и все прошло нормально. Крючков хотел еще что-то возразить, но не нашелся и только вяло махнул рукой. — Поступайте как знаете. Надеюсь, хоть оружия у них нет. — Им это не требуется. И потом, Виктор Иннокентьевич, они почти ничего не знают. На контакт с ними выходит Матвеев. О нашем существовании они не имеют ни малейшего представления. — Ну что ж, — вздохнув, сказал Крючков, — я думаю, на этом наше совещание можно закончить. Технические вопросы, если они возникнут, решайте с Михаилом Константиновичем. Все свободны. Сотрудники службы безопасности ЦПР стали расходиться. Елизаров уже открыл дверь, когда за его спиной раздался голос шефа: — А вас, Михаил Константинович, я попрошу остаться. «Только что распекал нас за перестрелки и погони в духе голливудских боевиков, а сам-то хорош. Как там в кино? А вас, Штирлиц, я попрошу остаться». Он сел за стол напротив Крючкова. — Есть еще один вопрос, который меня беспокоит, но я не хочу, чтобы о нем знали наши сотрудники. — Я вас слушаю. — Мокроусов. — Разве с ним что-то не в порядке? — Мне не нравятся его связи. —Что? — Там, — Крючков таинственно показал пальцем на потолок, — высказывают опасения по поводу его беспорядочных сексуальных связей. — Вот вы о чем, — Елизаров откинулся на спинку стула. — У каждого свои недостатки. — Вы знаете, с кем он якшается? — У нас нет возможности следить за каждым сотрудником фирмы в нерабочее время. А на службе, как вам известно, он находится под пристальным вниманием нашей белокурой красавицы. Пока ничего существенного мы за ним не замечали. — Да? А вам известно, что накануне он принимал посетителя без согласования со мной? — И кто же этот посетитель? — Не знаю, фамилия мне неизвестна. Исходя их этой информации, я делаю вывод, что Мокроусов выходит из-под контроля. Это опасно. — А я, исходя из этой информации, делаю вывод, что блондинка работает не только на меня, но и на вас, — недовольно произнес Елизаров. Его можно было понять. Какой разведчик доверит информации, полученной от двойного агента? Но Елизаров не был профессиональным разведчиком, и только что шефу удалось посадить его в лужу. Пожалуй, лишь за одно спасибо Крючкову — он не воспользовался промахом своего заместителя и не стал распекать его публично, при подчиненных. — Не расстраивайтесь, — повторил Крючков излюбленные слова Елизарова, — я просто перестраховался по старой комитетской привычке. Как там сказал президент Рейган во время одной из встреч с Михал Сергеичем Горбачевым? Доверяй, но проверяй. — Вы мне не доверяете? — вспыхнул Елизаров. — Речь идет не о вас, — наставительным тоном произнес шеф, — речь о системе. Если добывание и проверку информации не поставить на систематизированную основу, то поражение неизбежно. — Это все? — севшим голосом спросил Елизаров. — Нет. Вскоре мне придется вылететь во Франкфурт. Там накопились дела, требующие моего обязательного присутствия. — Это вне рамок моей компетенции, — отчужденно сказал Елизаров. — Вам придется остаться на хозяйстве вместо меня. — На какой срок? — Недели две-три. — Когда принимать дела? — Об этом я сообщу дополнительно. Вам необходимо на это время отстраниться от личного участия в операциях. Я хочу, чтобы вы подготовили себе замену. У вас есть кандидатура на роль непосредственного исполнителя? — Пожалуй, Курдюмов. — Его анкетные данные я знаю. Мне тоже кажется, что он подходит. А каково ваше мнение о нем? — Положительное. Только… — Что — только? — заинтересованно спросил Крючков. — В последнее время стал выпивать. — Сильно злоупотребляет? — Не думаю. На работе это никак не сказывается. Но в течение нескольких дней его уже дважды видели после работы в нетрезвом состоянии. — Вот вам еще один объект для пристального внимания, — озабоченно сказал Крючков. — Может, его мучают вопросы морального порядка? — Чужая душа — потемки, — Елизаров развел руками. — Он молчалив, на службе почти ни с кем не общается. Крючков окинул стены своего кабинета рассеянным взглядом. — Могу я вам задать личный вопрос, Михаил Константинович? — Конечно. — А что вам нужно в этой жизни? — Не понимаю вопроса. — Ну не лукавьте. Вы все прекрасно понимаете. Что? Деньги, женщины, карьера? Елизаров долго молчал, но все-таки ответил: — Мою карьеру уже давно засунули псу под хвост. Я честно служил Родине там, где мне приказывали. Не жалел ни своей, ни чужой крови. Но меня и таких, как я, предали. Затыкали нами дыры, а потом вытерли ноги и вышвырнули, как грязные, половые тряпки. — Вам ли, орденоносцу, сетовать на судьбу? — Свой орден я заслужил честно, — не скрывая обиды, сказал Елизаров. — Вы видите у меня на щеке след от ожога? Я горел в бронетранспортере. И знаете, где это случилось? — Где-нибудь под Кабулом? — Ошибаетесь, в Баку. Мальчишка-сопляк швырнул бутылку с горючей смесью в БТР. Я успел спастись только потому, что сидел на броне. А вот двое моих подчиненных погибли, превратились в живые факелы. Вы первый, кому я рассказал об этом правду. Елизаров решительно отодвинул стул, поднялся и зашагал прочь из кабинета. — Но вы так и не ответили на мой вопрос. — Вы старый разведчик, Виктор Иннокентьевич, — почти не оборачиваясь, сказал Елизаров. — Я изложил вам информацию. Вы можете проанализировать ее и сделать выводы. После его ухода Крючков вынул сигарету, долго теребил ее между пальцев и потом наконец не выдержал и, сломав пополам, швырнул в пепельницу. * Елизаров пришел в свой кабинет, открыл сейф, извлек из него бутылку армянского коньяка, отвинтил пробку и налил тридцать граммов в маленькую серебряную рюмку. Он долго грел напиток в руках, осторожно перекатывая рюмку между ладоней. Потом долго смаковал его, держа во рту. Зазвонил телефон, стоявший перед ним на столе. Елизаров поднял трубку. — Пришли данные на одного из свидетелей, — послышался в трубке голос Курдюмова. — Того, что находился с гаишником в машине? — Так точно. Вернее, фамилию его мы еще не выяснили, но удалось получить учредительные документы кооператива «Радуга», где зарегистрирован автомобиль. Председатель кооператива некий Панфилов Константин Петрович, уроженец города Запрудный. — Все? — Пока все. Елизаров положил трубку и задумался. Панфилов? Что-то знакомое. Может, когда-нибудь приходилось сталкиваться по службе? Но за последние лет десять Елизаров встречал так много людей, что их фамилии, имена, звания, лица сливались в сплошную безостановочную круговерть. Кто же такой этот Константин Петрович Панфилов? Где могла свести их судьба? В рязанском училище ВДВ? В учебной части бригады спецназа? В десантно-штурмовом батальоне? В афганских горах и пустынях? В Баку? Кто он? Офицер, рядовой, сержант? Неизвестно, кем был раньше этот Панфилов. Теперь он председатель кооператива. Да, жизнь забавно расставляет людей по местам. Он, Михаил Елизаров, боевой офицер, кавалер ордена Боевого Красного Знамени, сидит в замах у какой-то кагэбэшной крысы и занимается чистой уголовщиной. Елизаров снова потянулся к бутылке… Глава 16 Стрелка спидометра намертво застыла возле деления, означавшего скорость шестьдесят километров в час. Если что-нибудь и раздражало Константина в этой жизни, кроме пьянства Терентия, так это медленная езда. Садясь за руль, он никогда не мог себе отказать в удовольствии проехаться с ветерком по шоссе. Особенно приятно было вести скоростную «Волгу», тяжелую приемистую машину, пожирающую километры, как пацан недозрелые сливы в чужом огороде. Но сейчас его любимая машина застряла в каком-то гаишном гараже, а он, Константин Панфилов, вынужден трястись в жестяной банке, которую по недоразумению называют автомобилем. Однако даже на «Жигулях» можно выжать километров сто, правда, рискуя неприятностями в виде сорвавшегося колеса или заклинившей коробки передач. Константину приходилось ехать медленно еще и потому, что следом за ним тянулся бело-красный «рафик» «скорой помощи». Этот автомобиль после долгих мытарств согласилась-таки выделить городская больница для перевозки в Москву в «Центр протезирования и реабилитации больных с нарушениями опорно-двигательного аппарата» брата Константина Игната Панфилова. В кабине «рафика» рядом с шофером сидел врач-реаниматолог Савельев. Машина двигалась с небольшой скоростью, чтобы случайно не нанести вреда больному. Соответственно Константин, ехавший на своих «Жигулях» впереди, не мог прибавить скорость, чтобы не потеряться. Но вот наконец пересекли Кольцевую и въехали в город. Здесь, на городских магистралях, движение стало куда более оживленным, чем за Кольцевой. Водитель прибавил скорость, подстраиваясь под транспортный поток, чтобы не создавать аварийную ситуацию. А затем они и вообще свернули с оживленной магистрали на более спокойные улицы, дабы не потревожить Игната, «жигуленку» и медицинскому «рафику» с подмосковными номерами пришлось несколько поколесить, пока они добрались до окраины Филевского парка. Уладив некоторые формальности, Константин смог-таки поместить брата в центре протезирования и реабилитации. Присматривавший за своим бывшим пациентом реаниматолог Савельев искренне изумился при виде просторных светлых палат на одного человека, напичканных суперсовременной аппаратурой западного производства. Каждый пациент имел в своем распоряжении собственные телефон и телевизор. Вышколенный персонал и великолепные интерьеры этого медицинского центра завершали общую картину невиданной роскоши. Игнату выделили палату на третьем этаже, выходившую окнами на парк. Над верхушками деревьев виднелись остроконечные шпили московских высоток. Игната очень утомил переезд, и он быстро уснул. Дежурный врач, принимавший нового пациента, выпроводил сопровождающих в коридор. — Не волнуйтесь, все будет хорошо, — сказал он. — Теперь забота о нем в наших руках. — Если хирургия у них на таком же уровне, как обеспеченность аппаратурой, — сказал Савельев, шагая к лифту рядом с Константином, — то за Игната Панфилова можно быть спокойными. — Впечатляет? — улыбаясь, спросил Константин. — Еще бы! — не скрывая восторга, воскликнул Савельев. — Честно говоря, я в первый раз в жизни вижу такую клинику. Прямо как в кино. — Неужели в первый раз? — Вне всяких сомнений. Коллеги рассказывали нечто подобное о знаменитой Кремлевской больнице. Но это еще как-то можно понять, всетаки там лечат высших руководителей страны, партийных бонз, так сказать. А сюда может попасть даже простой смертный. — Насчет простого не знаю, — сказал Константин, нажимая на кнопку вызова лифта. — Лечение-то здесь платное. — Большая сумма? — Не хочу вас расстраивать, доктор, но вашей годовой зарплаты на это не хватило бы. — Гм… — только и смог произнести Савельев, когда перед ним открылись двери лифта. Они спустились, вниз, вышли в вестибюль, миновали раздвижные стеклянные двери и на минуту остановились у входа. — Наконец-то можно закурить, — с облегчением сказал Савельев и сунул в рот сигарету. — Стерильность — это, конечно, хорошо, но при моих привычках я бы здесь и одного дня не продержался. — Да, я что-то не заметил там мест для курения, — согласился Константин, доставая из кармана пачку «Кэмела». — Знаете, доктор, я твердо надумал бросить курить, но как-то слабо получается. — Сейчас можно, — успокоил его Савельев, выпуская густые струи дыма, — мы же с вами сделали хорошее дело. А это надо отметить. Константин чиркнул зажигалкой, глубоко затянулся. — Воздух здесь хороший, хоть и центр Москвы, — заметил он. — У нас не хуже, — задумчиво сказал Савельев. — Эх, если бы у нас везде было так, как в этой клинике. Сколько людей вовремя получили бы квалифицированную помощь! Знаете, Константин, порой охватывает такое чувство бессилия, что руки опускаются. Перед тобой на операционном столе лежит человек, которого еще можно спасти, но не хватает того или этого, иногда сущей ерунды. И момент упущен, больной умирает. — Ну у них-то, — Константин кивнул через плечо, — всего хватает. — Да, с немецкими партнерами этой клинике повезло. Что ж, мне пора. Там уже, наверное, водитель волнуется. — Я задержусь, — сказал Константин, — у меня есть еще кое-какие дела. Они крепко пожали друг другу руки. Савельев зашагал по асфальтированной дорожке, но не успел пройти и десяти метров, как его нагнал Константин. — Подождите. Он что-то сунул в руку Савельеву. Тот разжал ладонь и увидел пачку денежных купюр. — Это что такое? — недоуменно произнес реаниматолог. — Не беспокойтесь, доктор, это не взятка, а только маленькая благодарность за все, что вы сделали. — Это мой врачебный долг, — пробовал возражать Савельев. — Я никогда не принимал подношений. Разве что коробку конфет для Наташи. — Купите ей еще одну, — засмеялся Панфилов. — А на остальное вместе с водителем пообедаете где-нибудь в хорошем месте. Вам до дома еще часа три добираться. Не ехать же на пустой желудок. Пока Савельев пытался мучительно сообразить, как поступить в такой ситуации, Константин хлопнул его по плечу и зашагал ко входу в медицинский центр. Уже возле дверей он обернулся и крикнул: — А что касается аппаратуры для нашей больницы, то я подумаю. Насчет дел Панфилов соврал. Впрочем, смотря что называть делами. Он надеялся встретить маленькую брюнетку-медсестру, которую впервые увидел в лифте во время первого визита в ЦПР. Получив в приемном отделении белый халат, он отправился на второй этаж и стал неторопливо прогуливаться вдоль по коридорам. Иногда, рискуя навлечь на себя неудовольствие сотрудников центра, Константин заглядывал в двери кабинетов и палат. Судя по тому, что он смог увидеть, здесь, на втором этаже, располагалось отделение для больных, которые могли передвигаться. Иногда навстречу ему попадалась сестра, катившая перед собой в кресле-каталке пациента. Некоторые передвигались сами — в коляске или на костылях. За одной из дверей располагалась мастерская по изготовлению персональных ножных протезов. Поиски на втором этаже не дали результата. Тот же неутешительный итог ожидал Константина этажом выше. Правда, он все-таки извлек небольшую пользу, еще раз заглянув в палату, где лежал Игнат, и убедившись, что с его младшим братом все в порядке. Медсестра, присматривавшая за новым пациентом, с некоторым недоумением посмотрела на Константина. — Вы что-то забыли? — спросила она. Он подошел к ней и, сделав заговорщицкое лицо, сказал: — Я ищу тут одного человека. — Больного? — Нет, это ваш сотрудник. Вернее, это она. Извините, может, я сбивчиво говорю? — Да уж, путано. — Она тоже медсестра, маленькая такая… Ну, не то чтобы совсем маленькая, но невысокая. — У нас много невысоких. А фамилию вы знаете? — В том-то и дело, что нет. Если б я знал фамилию, то уж как-нибудь сам бы разобрался. — Хорошо. В каком отделении она работает? Панфилов пожал плечами. — Честно говоря, я ее один раз видел. И то она была без халата. — Откуда же вы знаете, что она работает у нас? — Так она мне сама сказала. — Странно, по-моему, могла бы и представиться. — Вот и я так думаю! — горячо воскликнул Константин. — Тише, тише, — успокоила его сестра, отводя в сторону от кровати Игната. — Вы так разволновались, а пациенту нужен покой. — Она такая невысокая, — снова повторил Панфилов, понизив голос, — темненькая, брюнетка. Короткая стрижка, лицо смуглое. — Молодая? — Лет двадцать пять или двадцать семь. Я не знаю, она мне паспорт не показывала. Сестра на некоторое время задумалась. — Наверное, она работает у нас недавно. Поэтому мне трудно вам помочь. — Значит, не знаете? — Нет. Всех знают только в отделе кадров, но вас там даже на порог не пустят. — Почему? — У нас строгая система, — уклончиво сказала медсестра. — И вообще я бы вам порекомендовала выбросить из головы эту вашу… пассию. — Ладно, извините. Тяжело вздохнув, Константин покинул палату. Может, и вправду последовать совету этой сестрички, плюнуть на все и отправиться домой? По этим коридорам можно бродить до скончания века. А вдруг ее сегодня нет на работе? А вдруг у нее выходной, отгул, отпуск или болезнь? Не будешь же в конце концов дергать каждого за полу халата и приставать с просьбами найти маленькую брюнетку. Он медленно шел по коридору, погруженный в свои невеселые мысли, и вдруг почувствовал запах табачного дыма. Панфилов остановился и глубже потянул носом. Точно, пахло табаком. Но, кажется, в клинике запрещено курить? «Кому запрещено, а кому нет», — ответил Константин на вопрос, поставленный перед самим собой. Он прошел дальше по коридору, свернул налево и увидел выход на лестницу. За дверью стоял молодой человек в белом халате и белой медицинской шапочке и торопливо затягивался спрятанной в кулаке сигаретой. Выглядел он лет на восемнадцать, не больше Увидев перед собой незнакомца в белом халате, парнишка замер, а лицо его пошло красными пятнами. Сейчас он выглядел совсем как ребенок, застигнутый на кухне в момент опустошения банки с маминым вареньем. — Я… я, — растерянно произнес он, — я больше не буду. — Успокойся, — улыбнулся ему Панфилов. — Я не врач. Я вообще здесь не работаю. — Слава тебе, Господи, — выдохнул парень. — Я-то думал, что меня застукали. Он еще раз нервно затянулся, после чего затушил окурок о подошву ботинка и спрятал его в карман халата. — Вонять будет, — заметил Константин. — Ничего, — махнул рукой парень, — мои пациенты этого не почувствуют. — Ты что, присматриваешь за теми, кто без сознания? — Я за трупами присматриваю, — подмигнув Панфилову, сказал он. — Этим все до фонаря. — Ты о чем? — удивился Константин. — Какие здесь трупы? — Такие же, как в любой другой больнице. Холодные и молчаливые. — Откуда же они берутся? — Люди умирают везде — и в деревенском медпункте, и здесь. С этим уж ничего не поделаешь. — А где же тут морг? — Вы у нас, наверное, впервые? — Второй раз. — В подвале. Точнее, это называется — цокольный этаж, Константин с нескрываемым любопытством смотрел на юношу, чьи щеки были еще не знакомы с бритвой. — Тебе сколько лет? — Восемнадцать, скоро девятнадцать. А что? — Что ж ты делаешь в морге? — Работаю. А вы, наверное, думали, что в моргах работают только здоровенные мужики с громадными ручищами вроде мясников. Нет, такие тоже попадаются, конечно, но это вовсе не норма. И потом я-то, в общем, в морге не работаю, а подрабатываю. Учусь в мединституте. — Студент? — Студент. Уже два курса закончил. Так смешно получается, — вдруг прыснул он, — мне скоро девятнадцать лет исполняется, а день рождения у меня девятнадцатого августа. — Поздравляю, студент, с наступающим днем рождения, — Константин пожал ему руку. — Так ты давно здесь? — Больше месяца. Сдал экзамены, гульнул несколько дней и сюда. Родители у меня потомственные медики. Это они настояли, чтобы я летом не за девчонками бегал, а делом занимался. — Кстати, о девчонках. Ты здесь всех знаешь? — Может, и не всех, но многих. — Я тут одну дамочку ищу, не поможешь? Тебя, кстати, как звать? — Железняков Максим Максимыч. — Ого, как важно — Максим Максимыч. — Можно просто… — Ладно, ладно, Максим Максимыч, так даже интересней. А меня зовут Константином. Пошли прогуляемся, я тебе о своей нужде расскажу. К сожалению, студент-медик тоже ничем существенным не мог помочь Константину. Правда, он припомнил, что несколько раз видел в коридорах клиники симпатичную брюнетку с короткой стрижкой. Но, как человек застенчивый и скромный, в знакомые к ней не набивался. К тому же, судя по внешнему виду, она была лет на десять старше Максим Максимыча, а к пожилым дамам он и вовсе не испытывал никакой тяги. — Какая же она пожилая? — изумился Константин. — У меня преподавательница иностранного в институте ее возраста, — объяснил Железняков. — Не могу же я в самом деле заводить такой роман. Константин вдруг поставил себя на место этого студента и был вынужден согласиться с ним. Хотя от этого Панфилову легче не стало. Они спустились вниз, в вестибюль, постояли там несколько минут, провожая взглядами каждую особу женского пола, и вдруг Максим Максимыч предложил: — Константин, хочешь развлечься? — Это как? — Давай я тебе устрою экскурсию по моргу. — Нет уж, спасибо. Я как-то не привык развлекаться среди жмуриков. — Да не бойся, — уговаривал его студент, — ты там ни одного покойника не увидишь. У нас современное оборудование, холодильники. Никто на столах не лежит. — Я всегда как-то по-другому представлял себе морг, — признался Панфилов. — Ну да, — засмеялся Максим Максимыч. — Огромные каменные столы, обнаженные тела с бирками на руках и ногах, распиленные грудные клетки и животы, зашитые толстыми нитками. Так? — Примерно. — Для полноты картины не хватает еще темных низких сводов, вечно пьяных санитаров и трупной вони, перемешанной с запахом формалина. Так вот, спешу успокоить — ничего этого у нас нет. У нас же современная клиника, а не какой-нибудь там лазарет времен первой мировой войны. Я знаю, что в Москве и такие сохранились, но у нас медицинское учреждение оборудовано по последнему слову техники, — с гордостью закончил он. Константин еще раз окинул взглядом вестибюль, в душе надеясь, что именно сейчас появится его желанная брюнетка и от посещения морга, пусть даже вполне современного, можно будет спокойно отказаться. Но чуда не произошло, и Максим Максимыч, взяв его за руку, потащил за собой вниз. Морг и в самом деле не имел ничего общего с мрачной камерой инквизиции. Спустившись за студентом по винтовой лестнице, Константин оказался в довольно просторном зале, напоминавшем автоматическую прачечную: хромированное, железо, несколько сверкающих каталок, бледно-голубой кафель, широкие вентиляционные решетки под потолком. Холодильные установки со сверкающими квадратными дверцами занимали пространство вдоль стен. В воздухе витал едва уловимый цветочный запах. Заметив, как его гость начал принюхиваться, Максим Максимыч объяснил: — У нас вентиляционные установки гонят воздух с ароматизатором. Его меняют каждую неделю. Сегодня вот пахнет сиренью. Максим Максимыч прошелся вдоль холодильников, похлопывая рукой по крышке. — Вообще-то во всем мире лучшими считаются английские холодильники. У нас немецкие, но они тоже ничего. Если надо, сюда можно сотню человек запихнуть. — Значит, у вас тоже умирают? — задумчиво произнес Константин, поглядывая на хромированные детали холодильника. Несмотря на то что этот морг никоим образом не напоминал об ужасах смерти, Константин, находясь здесь, почувствовал какой-то мистический страх. Даже кладбище не вызывало у него таких чувств. Все-таки там умерших от живых отделяет слой земли, а здесь они рядом. Протяни руку — и можешь дотронуться. И смерть настигла их только что, кажется, она все еще здесь, прячется за дверью с косой в руках. Заметив, как Константина передернуло, Максим Максимыч постарался успокоить его. — Ко всему можно привыкнуть, особенно если ты избрал для себя медицинскую стезю. Это моя мама так говорит. А папа ей возражает — это не стезя, а путь на Голгофу. Он тоже врач, но зубной. А мама — хирург. Представляешь, какая у меня семейка? Константину оставалось только покачать головой. Странная вещь. За свою жизнь Константину приходилось не один раз видеть трупы. Кое-кого он отправил на тот свет собственноручно. В этом не было никакой мистики, никакой тайны. Сейчас он, живой, вдруг оказался в загробном мире, и от этого неприятно похолодело в животе. — Тяжеловато здесь как-то, — поморщившись, сказал он. — Ничего, — весело откликнулся Максим Максимыч, — иногда даже скучно. Умирают все-таки не каждый день. Когда вскрытие производят, тогда интереснее. Ассистируешь, смотришь, учишься. — Чему учишься? Как правильно вскрывать? — И этому тоже. Знаешь, у нас есть такая профессиональная шутка: вскрываем щадящим разрезом от подбородка до лобка, оставляя пупок слева. Он весело рассмеялся. Константин этого юмора не понял. — Ты какой-то напряженный, — сказал Железняков. — Расслабься, никто тебя здесь за палец не укусит. Хотя такие случаи бывали. Не у нас, конечно, в других моргах. Моим однокурсникам повезло меньше. Они в старых больницах подрабатывают, где моргам далеко до нашего. Рассказывали, как однажды привезли зимой пьяного, думали, что замерз. А он отошел и очнулся как раз в тот момент, когда санитар мимо проходил. Этот мнимый покойник санитара за руку цап. Тот, конечно, в обморок. Что, нагнал я на тебя жути? — Какой-то ты слишком веселый, — угрюмо проговорил Константин. — Как будто на базаре дыни продаешь. — Это у нас самозащита такая. Если все серьезно принимать, близко к сердцу, быстро умом двинешься. Ты лягушку когда-нибудь на уроке биологии вскрывал? — Нет. — Неважно, это почти то же самое. — А тебе самому приходилось кого-нибудь вскрывать? — Пока нет, не доверяют. Наш патологоанатом — спец будь здоров. Раньше в Склифе работал, в клинике Склифосов-ского. — Неуютно тут у вас, — сказал Константин, испытывая острое желание уйти. — Пойдем, провожу. — Ты один здесь сидишь? — спросил Константин, с облегчением направляясь к выходу. — Работы немного, один человек вполне справляется. — Как же ты сюда попал? — По блату. Мои родители когда-то учились на одном курсе с главврачом центра. — С Мокроусовым? — Да, с Владимиром Андреевичем. Он, конечно, человек серьезный. С отличием закончил Первый мединститут, стажировался в Штатах, потом ездил в Японию, Германию и еще Бог знает куда. До сих пор лично проводит самые ответственные операции. Специализируется на травмах позвоночника. Между прочим, Мокроусов раньше работал в Четвертом главке Минздрава. — Что это такое? — Ты не знаешь? — Понятия не имею. — Это ж знаменитая Кремлевка. Врачи Четвертого управления лечили весь ЦК и Совмин. — Ясно. Только в вестибюле Константин почувствовал, как его начинает покидать неприятный таинственный страх. Распрощавшись с Максим Максимычем, он решил больше не продолжать поисков. Видно, не судьба, по крайней мере сегодня. В тот самый момент, когда он снял с себя белый халат, дверь лифта открылась и оттуда вышла она. Панфилов сразу узнал ее, хотя брюнетка выглядела почти неузнаваемо, в халате и шапочке. Самое главное, лицо ее украшали огромные очки в металлической оправе. В руках она держала какую-то папку. Константин оцепенело смотрел на нее, опомнившись лишь в тот момент, когда она прошла мимо, не обращая на него никакого внимания. — Подождите, — он бросился за ней. Она внимательно посмотрела на него через стекла очков. — Это вы? — Да, — радостно выдохнул он. — Мы теперь не в транспорте. Разрешите с вами познакомиться? Глава 17 День для Чернявого и его людей выдался неудачный. Накануне вечером в кафе «Олимп» они набрались так, что некоторых пришлось развозить по домам в бессознательном состоянии. Михута, в обязанности которого входили охрана и присмотр за главарем, потащил шефа к себе домой. Чернявый в этот вечер, как всегда, не пил, но выжрал недельный запас «колес». Когда Михута, сам изрядно поддавший, буквально на плечах втащил Чернявого в квартиру, тот неожиданно встрепенулся и начал размахивать руками. — Я, бля, всех этих козлов урою! — кричал он. — Где мои братишки? Щас поедем «обезьянам» дупла чистить. Михута едва успел захлопнуть за собой дверь, как Чернявый вырвался из его объятий и стал метаться по квартире. Видно, под кайфом ему что-то померещилось, и он рыскал по всем углам, заглядывая то на кухню, то в туалет, вопя: — Они тут, суки, козлы вонючие! Опять прикандыбали меня винтить! Да я их щас всех в землю закопаю! Михута жил в маленькой однокомнатной квартире, расположенной на первом этаже убогой хрущовки рядом с районом частного сектора. Сразу за его окнами начинались сады и огороды мирных обывателей. Место было мрачноватое и как нельзя лучше подходило для берлоги. Холодная война между «синими» и «азерами», длившаяся несколько месяцев, сменилась горячей, с кровью, трупами и перестрелкой. После первого «наезда» «обезьян» на братков, произошедшего возле кафе «Олимп», Чернявый надеялся загасить азербайджанских конкурентов и одним решительным ударом вынудить их к заключению перемирия. Именно для этого он накатил на кафе «Агдам» со своими бойцами. Однако никто из представителей конкурирующей стороны с просьбами о мировой не являлся. Чернявый понял, что на этом дело не закончилось, и захандрил. — В следующий раз «обезьяны» придут за мной, — говорил он своим пацанам, глотая очередную партию «колес». Теперь Чернявый опасался ночевать дома, вполне резонно полагая, что тепленьким в кровати взять его легче легкого. К тому же он стал подозрительным и нервным. Дергался от каждого визга колес за окнами «Олимпа». От предложенной братвой охраны Чернявый с негодованием отказался. Но среди пацанов пошли базары о том, что он делает это не от своей отчаянной храбрости, а потому, что перестал им доверять. Все стали какими-то угрюмыми и агрессивными. Чуть что кидались в драку. Ладно бы месили каких-нибудь случайных козлов, а то ведь друг на друга бросались. Не радовало и пристальное внимание ментов. После перестрелки в «Агдаме» они сразу заявились к Чернявому. Тот, конечно, начал гнать пургу, мол, знать ничего не знаю, ничего не ведаю, не слышал, не видел, не участвовал. Пацаны, которые вместе с Чернявым наехали на «Агдам», тоже ушли в несознанку. Мы, мол, братков, героически погибших от рук неизвестных злодеев, на тот свет провожали. Все чин чином. Поминки, кафе, выпили за братанов, разбежались по хатам. В конце концов так ничего и не добившись, злобное мусорье, волчары голодные, отвалили, щелкая зубами. — Ничего у них на нас нет, — успокаивал братков Чернявый. — Мы чисты, как жопы пидоров перед долбежкой. И все-таки долго так продолжаться не могло. Пацаны забросили все дела, зашились по хатам, как крысы, и безмерно гасили хавло. Чтобы рассеять скуку и тоску, Чернявый объявил общий сбор в «Олимпе», где за общаковский воздух устроил нехилый ништяк. Пацаны притащили кучу бикс и оторвались на полную катушку. Танцы, шманцы, налетанцы, расшибанцы. Все как-то отвязались, в общем, тоску разогнали. Чернявый еще до начала пьянки предупредил Михуту: — Много хавла не жри. Я у тебя ночку провести хочу. В кафе еще грохотала музыка и дергались пьяные телки, а Михута уже утащил шефа домой. Когда тот начал искать прятавшихся по темным углам ментов, верный отбойщик быстро утихомирил шефа. Для этого у него имелся один стопроцентно надежный способ — Михута как следует заехал Чернявому в лоб. Тот сразу успокоился и неприятностей больше не доставлял. Отбойщик уложил его спать на единственную в этой однокомнатной норе кровать, застеленную давно не стиранным бельем, а сам улегся на рваный тюфяк, положив под голову свернутое полотенце из ванной и накрывшись кожаной курткой. Несмотря на изрядную долю спиртного, выпитую на вечеринке, Михута спал чутко. Пару раз за ночь, услышав шум за окнами, он просыпался и с большой в руках подходил к окну. Но оба раза его волнения оказались напрасны. Сначала заорали коты в ближайшем огороде, потом где-то хлопнула калитка. Видно, загулявший мужичок возвращался домой. Утром, часов в девять, Чернявый проснулся от того, что в глаза ему били яркие солнечные лучи. Приподнявшись на постели, он увидел, что лежит под тонким одеялом, в одежде. Его ботинки стояли рядом у изголовья. Михута громко храпел на рваном тюфяке у противоположной стены комнаты. За окном пели птицы. Где-то в частном секторе тарахтел мотоцикл. Чернявый смотрел вокруг дурным глазом. Его бил озноб. А солнце, между прочим, жарило не на шутку. — Эй, Михута, — обратился он к отбойщику и не узнал собственного голоса. — Слышь, раскрой зенки. Тот разом перестал храпеть, открыл глаза и очумело посмотрел на шефа. —Чего? — Где это мы? — У меня на хазе. Что это у тебя с голосом? — Не знаю, ломает меня. — А то. Ты вчера все «колеса» из своего пузыря заглотил. Кряхтя, Михута уселся на тюфяк и провел рукой по взъерошенным волосам. — Я вот вроде и не кирял, а череп трещит, как арбуз. — Ну да, не кирял, — болезненно скривился Чернявый. — Пол-литра накатил сразу и потом еще добавлял. — Главное, что дело сделал — тебя притарабанил и сам цел. — Слышь, Михута, ломает меня, — повторил Чернявый. — Мне б «колес». Да хрен с ними, с «колесами», хоть бы чем ширнуться. Михута положил себе на колени куртку, которой накрывался ночью, пошарил в кармане, вытащил измятый бумажный кулек и бросил Чернявому. — Держи. — Это че? Трясущимися руками он развернул кулек и увидел несколько таблеток. Пока Михута ходил на кухню за водой, Чернявый смотрел на таблетки, не веря своим глазам. Михута, гремя ботинками по дощатому затертому полу, подошел к шефу и протянул ему грязный захватанный стакан с водой. — Запей, это эфедрин. — Где взял? — На соседнем огороде нашел. Чернявый проглотил таблетки, запил водой и откинулся на измятую подушку. — Да ты че, сказать не можешь? — А то я не знал, что тебя всегда с утра ломает. Приберег штучкудругую. — Молоток, — похвалил его Чернявый. — Ненавижу, когда ломает. — Так когда-нибудь копыта откинешь, — закуривая, сказал Михута. — На хрена тебе эти «колеса»? Жрал бы водяру, и никаких проблем. Утром похмелился стопариком — и опять живой. — Это я на зоне подсел. Пробовал даже кирять и ширяться одновременно. Ни хрена. Один раз чуть мотор не сдох. Ты че, так всю ночь на мошке и сопел? — У меня тут не гостиница, — самозабвенно дымя, сказал Михута, — что есть, на том массу и давим. — Дай дыма, — попросил Чернявый. Михута закурил еще одну сигарету и протянул ее шефу. — Отпустило, — блаженно улыбнулся Чернявый, попыхивая сигаретой. Пепел он стряхивал на грязный пол рядом с кроватью. — У тебя же вроде другая хаза имелась? — А я ее поменял. — Чего, херовая была? — Соседи заманали. Стали бухтеть участковому, что я, мол, поздно прихожу, кодлы всякие ко мне ходят. — А хуля тебе этот дядя Степа? — Воспитывать начал. Я его послал подальше и свинтился оттуда. На хера мне это надо? А тут ништяк, все тихо, никакая падла не возбухает. Чернявый покосился на окно. — Ты бы завесил чем-нибудь, — сказал он. — А то эта решка мне о зоне напоминает. Да и балдоха кумпол жарит. — Так повесить нечего, разве только обезьяну дохлую. Они засмеялись. Шутка очень понравилась Чернявому, и он долго не мог успокоиться. — Ну ты дал. Обезьяну дохлую. Вот это был бы ништячок. — Или трусняк чей-нибудь. Они снова расхохотались. — Я одну такую знаю, — сказал развеселившийся Чернявый, — у нее станок размером с самосвал. — Ты че, в натуре, фуфел не гонишь? Точно как самосвал? — Бля буду. — Так познакомь, я всю жизнь о такой биксе мечтал. — Не гони. — Зуб даю. Еще несколько минут они обсуждали, кому какая бикса нравится и что с ней можно сделать. Глянув на окно, Чернявый спросил: — А ты сам решки ставил? — Да ну, что я, максим? Они тут уже стояли, когда я вселился. — На хрена? — Так это же служебная квартира. — Как же ты в нее попал? — Я тут дворником числюсь. — В натуре? — Без балды. — Че, сам параши чистишь? — Обижаешь, шеф. Я в своей жизни тяжелее болта ничего не поднимал. — Во бля, — захохотал Чернявый. — А он у тебя что, до колена? — А на хрена, ты думал, мне баба со здоровым станком нужна? Ладно, Чернявый, ты посиди тут за решкой, а я за пузырем сгоняю. Ты ж похмелился, мне тоже надо. — Ладно, только копытами побыстрей шевели, а то мне тут одному неохота париться. Михута пошарил рукой под тюфяком, вытащил пистолет «ТТ» и передал его Чернявому. — Держи, это тебе на всякий пожарный. Тот проверил затвор, обойму и удовлетворенно положил пистолет на колени. — С братишкой-то оно надежнее. — Я двери закрою на ключ. Никому не открывай. — А то. Когда Михута вышел из квартиры, Чернявый глубоко вздохнул и закрыл глаза. Сейчас он пребывал в спокойном расслабленном состоянии. Ломка прошла, озноб больше не беспокоил, боли в позвоночнике и дрожь в конечностях исчезли. Он даже успел задремать, пока его отбойщик мотался за бутылкой водки. Наконец Чернявый услышал, как поворачивается ключ в замке и открывается входная дверь. Михута зашел в квартиру, держа в руке бутылку водки, а под мышкой банку консервированных огурцов. Следом за ним через порог ступил Болт. — Шеф, ты живой? — крикнул Михута, заглядывая в комнату. Чернявый открыл глаза и недоуменно посмотрел на Болта, щерившегося в улыбке гнилыми зубами. — А ты откуда взялся? — Так… решил поссать возле дерева, смотрю, этот халдей топает. — Я его на обратной дороге встретил, — объяснил отбойщик. — Хотел ему пендаля в жопу дать и отправить подальше, а он как рассол увидел, аж затрясся. Я ему из-за пазухи пузырь показываю, Болт, конечно, усох. — Че ж я, хуже его? — пробухтел Болт. — Ладно, не кипишуй, пошли на кухню. Следом за ними туда притащился и Чернявый. — Тут все по-цивильному, — оглядев обстановку, сказал он. — Есть где забуриться. На небольшой кухне стояли газовая плита, стол и два стула, покосившихся, но целых. Один из стульев, конечно, достался главарю, другой занял хозяин квартиры, а Болту пришлось примоститься на подоконнике. Пока его подчиненные вскрывали банку с огурцами, бутылку и разливали белую по стаканам, Чернявый курил. — Болт, пацанов видел? — спросил Михута. — Не-а, наверное, массу давят. Я вчера, когда сваливал, они еще там баб трахали по подсобкам. — Тебе-то хоть досталось? — Да ну их на хрен, — Болт махнул рукой. — Я как белый человек еще пузырь с собой прихватил, но где допивал, не помню. Утром проснулся под каким-то забором. — Это заметно, — сказал Чернявый, разглядывая испачканные, измятые брюки и рубашку Болта. — Скажи спасибо, что менты не повинтили. — Кому сказать? — Господу Богу. — Бога нет, — деловито ответил Болт, сдвигая стаканы с Михутой. — Ну, вздрогнули. Они выпили, захрустели маринованными огурцами. — Бог есть, — с не свойственной ему задумчивостью сказал Чернявый. Михута с Болтом многозначительно переглянулись: мол, что это, у шефа крыша поехала? — Если б не Бог, — продолжал Чернявый, — нас бы уже давно на тот свет отправили. — Кто, «обезьяны»? — с пренебрежением сказал Болт. — Не «обезьяны», так мусора. — Да ну, на хрен забивать себе бошку хренотой разной. Давай, Михута, еще по сто граммов накатим. — Вы особо не разгоняйтесь, — сказал Чернявый, равнодушно наблюдая за тем, как его бойцы заглатывают еще по полстакана. — А че? — вытирая скуластую физиономию ладонью, спросил Болт. — Опять с «обезьянами» рамцы? — Дурень ты, Болт, — спокойно сказал Чернявый. — Все мозги отпил. Сегодня солнцевские пацаны приезжают. — Да ладно, Чернявый, что ты кипишуешь? Ну приезжают, а мне-то что? Ты же с ними перетирать будешь. — Увидят такое мурло, как у тебя, и сразу умотают. Вот тогда у нас действительно рамцы начнутся. Бросив незатушенный окурок в покрытую жиром, ржавчиной и еще Бог знает чем раковину, Чернявый покинул кухню. — Шеф, все будет тики-так! — крикнул ему вслед Михута. — Мы еще по полтинничку, и все. — Распустил я вас, — укладываясь на кровать поверх одеяла, сказал Чернявый. Снова звякнули стаканы, раздался характерный хруст. Потом в комнату вошел Михута с надкушенным огурцом в руке. — Ты бы съел чего-нибудь. Огурчика хочешь? — предложил он. — А то вон скоро высохнешь весь от этой дури. — Не хочу, — буркнул Чернявый. — Как знаешь, мое дело предложить. Чернявый вертел в руке пистолет, потом что-то заметил, поднес оружие ближе к глазам и стал рассматривать затвор. — Вот козел, — выругался он. — Кто? — недоуменно спросил Михута. — Оруженосец наш, Сухой. Говорил я ему, пили номера как надо. Это же настоящая родная «тэтэшка», а не китайское говно какое-нибудь. — А что, номера видны? Михута подошел к Чернявому и, наклонившись, внимательно посмотрел на пистолет. — По-моему, ни хрена тут не разобрать. — Это ты так думаешь, — раздраженно бросил Чернявый. — Так скажи ему. Пожав плечами, Михута вышел из комнаты. — Чего там? — спросил Болт, сверля взглядом недопитую бутылку водки. — А, шеф не в духе. Его щас лучше не трогать. — А че, че, мы ж ничего не делали. Михута ничего не успел объяснить, потому что в это мгновение в дверь квартиры постучали. Братки вздрогнули и замерли. Стук повторился. — Чего это они стучат? — прошептал Болт, враз покрывшись испариной. — Тут звонка нет. — А. — Эй, дворник, как там тебя, — донесся сварливый женский голос, — открывай. Михута, стараясь не издавать ни единого звука, на цыпочках прошел в комнату. Чернявый сидел на кровати, направив пистолет в сторону входной двери. — Кто это? — одними губами спросил он. — Петровна из домоуправления, — просипел Михута. — Чего ей надо? — А я откуда знаю. — Слышишь, эй, дворник, открывай. Или ты уже нажрался с утра. Я видела, как ты из магазина шел. — Тьфу бля, старая сука, какого хера ее сюда принесло? Небось хочет, чтоб я щас взял метлу и шел двор мести. Ладно, подождем, может, свалит. Но снаружи продолжали стучать. — Открывай, мать твою перемать! — кричала женщина. — Тут главный инженер пришел, и не один, а с участковым. — Иди глянь в глазок, — шепнул Чернявый своему отбойщику, не сводя пистолета с двери. — Да я бы глянул, если б там глазок имелся. — Тьфу, мудила. — Ладно, шеф, спрячь ствол, убери куда-нибудь под подушку. А я пойду узнаю, чего там этому волчаре надо. Он направился к двери, нарочито громко стуча ботинками. — Иду, иду, поспать не дадут. Едва Михута подошел к порогу и щелкнул дверным замком, как дверь резким рывком распахнулась и отшвырнула хозяина квартиры к стене. В двухметровую прихожую влетели двое невысоких темноволосых парней, один из них держал в руке автомат. Другой был вооружен пистолетом. Автоматчик тут же саданул Михуту, не успевшего подняться, прикладом «Калашникова» по голове. Второй направил свой пистолет на Чернявого и крикнул: — Руки! Болт, находившийся на кухне, едва успел соскочить со стула, как увидел направленный на него ствол автомата. — Тихо. Оружие есть? Болт отрицательно затряс головой. В распахнутую дверь, перешагивая через валявшегося на полу хозяина квартиры, вошла перепуганная пожилая женщина. Следом за ней — высокий молодой азербайджанец с черными курчавыми волосами, державший в руке большой, сверкающий никелированной сталью пистолет. Закрыв за собой дверь, он ударил женщину по голове рукояткой пистолета. Она упала рядом с Михутой. Гость вошел в комнату и, направив ствол на Чернявого, с легким кавказским акцентом произнес: — Здравствуй, дарагой. Глава 18 Ведущий хирург «Центра протезирования и реабилитации больных с нарушением опорно-двигательного аппарата» Долгушин рывком открыл дверь приемной главврача и сразу же направился в кабинет Мокроусова. Его круглое тонкогубое лицо нервно дергалось. — Куда вы? — воскликнула секретарша, выскакивая из-за стола. — Владимир Андреевич занят. — Мне нужно увидеть его. Долгушин схватился за дверную ручку, но секретарша встала стеной. — Никита Григорьевич, я не могу пропустить вас. Вы же знаете, он не любит, когда ему мешают. — Отойди, потаскуха, — прошипел Долгушин, нейтрализовав секретаршу. — У меня личное дело. Он решительно вошел в кабинет, захлопнул за собой дверь и щелкнул внутренним замком. Мокроусов, который стоял у окна и меланхолически созерцал парковый пейзаж, обернулся. — Никита? — его лицо выражало некоторое недоумение. — Что случилось? — Пока еще ничего, — нервно воскликнул Долгушин, сунув руки в карманы белого халата. — Пока еще ничего не случилось, но может. — Что может? К чему такая спешка? — Он опять здесь. Мокроусов, теребя свою аккуратно подстриженную бородку клинышком, сел в кресло. — Никита, успокойся, — сказал он почти ласковым голосом. — Сядь на диванчик. — Я сяду, да, я сяду, — Долгушин плюхнулся на кожаные подушки. — Объясни мне, что он здесь делает? — Кто он? О ком ты говоришь? — Тот, которого ты принял тогда без записи и любезничал с ним целый час. — Ах вон оно что, — с облегчением улыбнулся Мокроусов и стал рыться в бумагах, которые громоздились на его потертом дубовом столе. Наконец он вытащил какую-то папочку, открыл ее и прочел: — Константин Петрович Панфилов. — Да, да, именно Панфилов. Не прикидывайся, что ты не помнишь, как его зовут. Я сразу заметил, как ты положил на него глаз. — Ну что ты, милый Никита, — мягко засмеялся Мокроусов, — тебе показалось. — Мне ничего не могло показаться. Я слишком давно тебя знаю, — взвизгнул Долгушин. Мокроусов закрыл папку и отложил ее в сторону. — Он просто привез пациента, своего брата. — А зачем тебе понадобился его брат? Мы вынуждены отказывать людям со Старой площади, потому что у нас не хватает мест, а ты берешься оперировать какогото деревенского комбайнера. — Он вовсе не деревенский комбайнер, — все тем же увещевающим тоном продолжал Мокроусов. — Этот случай показался мне интересным. Вот и все. Двойной компрессионный перелом… Такие операции приводят к успеху лишь в одном случае из миллиона. Но Долгушин никак не мог угомониться. — Я не верю тебе! — кричал он, едва не всхлипывая. — Ты обманываешь меня! Неожиданно он вскочил с дивана, подбежал к столу и, низко наклонившись, заглянул в глаза Мокроусову. Лицо его кривилось в болезненной гримасе. — Ну признайся, признайся, — хныкал он, — ты меня больше не любишь. Мокроусов побледнел. Его холеное лицо напоминало застывшую маску. Однако он не потерял самообладания и негромким, но твердым голосом произнес: — Возьми себя в руки, Никита. Тот отшатнулся и обреченно сказал: — Да, я не ошибся. — Твои подозрения беспочвенны, уверяю тебя. Еле переставляя ноги, Долгушин вернулся к дивану. Теперь ему просто необходимо было сесть. — Я не напрасно мучился, — отстраненным голосом сказал он. — Мои опасения сбылись. Что ж, этого следовало ожидать. Я не тот, о ком можно мечтать. Мне скоро сорок лет, я старею, мои волосы редеют, на лице появляются морщины. Да, я активно занимаюсь теннисом, я держу себя в форме, но и что с того? — Ты напрасно все драматизируешь, — вставил Мокроусов. — Мое отношение к тебе ничуть не изменилось. — Не лги, — прервал его Долгушин, — и не пытайся облегчить мои страдания. Даже когда мы были вместе, ты всегда заглядывался на других мужчин. Я видел, как ты смотришь на них. Тебя больше привлекали высокие, атлетически сложенные мужчины, как твой новый знакомый. — Уверяю тебя, Никита, ты ошибся. — Ты боишься взглянуть мне в глаза. Отводишь взгляд. И все потому, что чувствуешь свою вину передо мной. Да, я невысок ростом и не похож на статую античного божества, но умею любить и быть преданным. — Прекрати истерику, — не слишком решительно сказал Мокроусов. — Мне это начинает надоедать. — Значит, Никита Долгушин тебе уже надоел? Конечно, а чего еще можно ожидать? Ты используешь меня, ты спекулируешь на моих чувствах к тебе. А стоит мне потребовать, нет, всего лишь попросить взаимности, ты сразу же отворачиваешься. — Не кричи, пожалуйста, умоляю тебя. Здесь даже у стен есть уши. — Пусть знают. Пусть всем станет известно, что ты скрываешь свое истинное лицо. Они думают, что ты прекрасный семьянин, у тебя красивая жена. — Я говорил тебе, я сделал это ради карьеры. В этой стране ни на что нельзя рассчитывать, если ты отличаешься от других. — Хорошо, допустим, ты сделал это ради того, чтобы пробиться наверх. Ты скрывал свои настоящие чувства. Это, конечно, не украшает тебя, но я могу понять, зачем ты так поступил. Я простил тебе то, что ты каждый вечер приходишь домой и ложишься в постель со своей порочной женой. Это отвратительно, но я смог с этим смириться. В конце концов всем нам приходится чем-то жертвовать ради достижения поставленных перед собой целей. Но я всегда жил и продолжаю жить один, у меня нет друга, кроме тебя. А ведь я тоже мог найти тебе замену. У меня были возможности. Не в силах совладать с нервами, Долгушин вскочил и стал расхаживать по кабинету. — Ты бессердечен! — выкрикнул он. — Ты не хочешь думать ни о ком, кроме себя. На меня тебе наплевать. Лицо Долгушина вдруг передернулось в страшной гримасе. Он бросился к столу Мокроусова, рухнул на колени и, обливаясь слезами, пополз к своему кумиру. — Не бросай меня, без тебя я не смогу жить. — Перестань, — болезненно скривив губы, произнес Мокроусов. — К чему эти сцены? — Я не смогу один. Подумай, ведь нам было так хорошо вдвоем. У нас общие интересы, мы без слов понимаем друг друга. — Я не готов ответить тебе, — произнес Мокроусов, пытаясь сбросить со своих ног ладони Долгушина. Но тот продолжал цепляться за его колени. — Хорошо, хорошо. Ты не любишь меня. Я не стану навязываться. Мне очень тяжело, но я переживу. Только обещай, что ты не забудешь меня. — Я ничего не могу тебе обещать. Мокроусову наконец удалось оттолкнуть от себя назойливого поклонника. Тот униженно склонил голову и всхлипнул. — Почему ты так жесток со мной? Разве я не одаривал тебя долгими нежными ласками? Тебе так нравилось. — Уходи, Никита, ты становишься невыносим. Успокойся, приди в себя, а потом мы поговорим еще раз на эту тему. Долгушин так же внезапно вскочил на ноги, как за несколько минут до этого рухнул на колени. Выхватив из кармана носовой платок, он вытер лицо, высморкался и со злорадной улыбкой сказал: — Напрасно ты отверг меня. Ты об этом еще пожалеешь. — Может быть, — философски заметил Мокроусов. — Нет, не может быть, а по-настоящему пожалеешь. Тебе придется сделать выбор: или я, или другие. — Я не хочу об этом разговаривать. — Придется. Ты хочешь оставить меня? Что ж, оставляй. Но помни, я стану твоим врагом. На лице Мокроусова появилось такое выражение изумления, какое бывает только на лице невесты, от которой прямо из загса сбежал жених. — Ты не посмеешь, — дрогнувшим голосом сказал он. — Я так много доверял тебе. — Ты ошибся во мне, — теперь уже Долгушин выглядел хозяином положения. В его глазах появился злорадный блеск, на лице играла уничтожающая улыбка. — Все мы ошибаемся. Я ошибся в тебе, ты во мне. Тебе не стоило разбрасываться секретами. Я готов простить тебе все: и твои неприглядные поступки, и даже преступления. Лишь бы ты оставался со мной. Ты изменил мне. Ты лгал и сейчас продолжаешь лгать. Это не пройдет тебе даром. — Послушай, Никита, все совсем не так, как ты вообразил. Я не изменял тебе, и между нами по-прежнему остаются теплые отношения. — Вот видишь, ты опять лжешь! — победоносно воскликнул Долгушин. — Ты испугался. Но я не такой, как ты. Я великодушен и оставляю тебе шанс исправиться. Ты знаешь, где меня найти. Гордо подняв вверх голову, Долгушин прошествовал к двери и вышел из кабинета. Мокроусов сидел за столом, сгорбившись, с посеревшим лицом. Наконец он нашел в себе силы поднять телефонную трубку и набрать номер. — Виктор Иннокентьевич, это Мокроусов. Мне кажется, у нас есть проблема… * Долгушин припарковал свою машину, новые «Жигули-восьмерку», на площадке возле дома. Он жил здесь, в Мневниках, недавно, выменяв однокомнатную квартиру на комнату в коммуналке. Район ему не нравился, и почти всю свою немалую зарплату ведущего хирурга «Центра протезирования и реабилитации» он откладывал на новую жилплощадь. Настроение поначалу было отвратительным. После ссоры в кабинете Мокроусова Никита сорвался с работы, сел в машину и долго ездил по Садовому кольцу. Вождение автомобиля доставляло ему удовольствие и, самое главное, отвлекало от мрачных мыслей. В оживленном потоке машин необходимо думать о другом, следить за дорогой. Лавируя между автомобилями, перестраиваясь из одной полосы в другую, поворачивая и ожидая зеленого света светофора, Долгушин постепенно остыл, и ссора с милым Володей уже не так терзала душу. Но стоило ему приехать домой и еще со двора глянуть на окна своей пустой квартиры, как тоска снова овладела сердцем. Он вдруг представил себе пустые холодные вечера, когда молчит телефон и слышны лишь вопли соседей-пьяниц в квартире этажом выше. Долгушин с обреченным видом поднялся на крыльцо, вошел в подъезд, вызвал лифт, доехал до квартиры и наконец оказался дома. Раздевшись в ванной, он долго стоял перед зеркалом, пытаясь снова и снова убедиться в том, что его тело еще вполне привлекательно, что он хорошо сложен, хотя и невелик ростом. Потом он принял душ, насухо вытерся толстым махровым полотенцем, переоделся в свой любимый синий халат, сунул босые ноги в шлепанцы и отправился на кухню. Как всякий гомосексуалист, он любил готовить себе сам. И делал это очень тщательно, почти нежно. Он внимательно следил за всеми публикациями о здоровом питании, покупал продукты только на рынке, придирчиво отбирая их, будь то кусочек постного мяса или морская рыба. Он очень любил овощные салаты, используя только самые свежие плоды и заливая их оливковым маслом. Вот и сейчас он достал из холодильника и аккуратно разложил на широком кухонном столе маленькие в пупырышках огурчики, сочные яркокрасные помидоры. Положил размораживаться мясо и рыбу. Придирчиво отобрав среди кухонных ножей самый острый, Никита Долгушин начал готовить ужин, когда в дверь внезапно позвонили. Долгушин почувствовал, как сердце его екнуло. «Интересно, кто это может быть? — подумал он. — Неужели?.. Нет, нет, я ошибаюсь. Я пытаюсь обмануть себя, лишь бы облегчить свои страдания. После того, что я ему сегодня наговорил, он не стал бы даже звонить. А вдруг? Вдруг ему стало стыдно, и он решил извиниться передо мной?» Пока Никита Долгушин терзался сомнениями, в дверь снова позвонили. Словно опомнившись, он воскликнул: — Да, да, иду! Он направился в прихожую, даже забыв положить на стол кухонный нож. Возле двери Долгушин на всякий случай остановился и выглянул в глазок. На лестничной площадке стоял молодой мужчина в костюме и галстуке. Лицо его просматривалось плохо. Единственное, что Долгушин успел разглядеть как следует, — короткая стрижка на голове. Не снимая цепочки, Долгушин открыл дверь. Не то чтобы он боялся незваных гостей, но меры предосторожности старался соблюдать. Молодой человек оказался очень высоким и крепким. Его отлично развитую мускулатуру не мог скрыть даже костюм. Правда, лицо незнакомца Долгушину показалось грубоватым, топорно скроенным. Впрочем, Владимиру Андреевичу Мокроусову, или Володеньке, как любил нежно называть его Никита Долгушин, такой типаж мог бы и понравиться. На Западе их называют «мачо». — Я вас слушаю, — сказал Долгушин, с некоторой опаской оглядывая гостя. Тот неожиданно улыбнулся, продемонстрировав два ровных ряда здоровых крепких зубов. Улыбка несколько скрашивала его несимпатичное в общем лицо. — Это вы Никита Григорьевич? — спросил он низким голосом, вполне подходившим к его внешности. — А в чем дело? — Не пугайтесь, меня прислал Владимир Андреевич. Напряженное лицо Долгушина мгновенно расслабилось. Он сразу же заморгал глазами и виновато улыбнулся. — Вы от Мокроусова? — Именно. — А что случилось? — Вы позволите войти? Очень неудобно разговаривать на лестнице. — Разумеется. Долгушин сбросил цепочку, распахнул дверь, впустил в комнату широкоплечего посланца. Тот вошел в прихожую, заметно прихрамывая на одну ногу. Заперев за ним дверь, Долгушин так и остался стоять в своем синем халате, шлепанцах на босу ногу и с длинным кухонным ножом в руке. Молодой человек вопросительно посмотрел на нож. — Ах, извините, — рассмеялся Долгушин, — я только-только намеревался приготовить себе ужин. Вы пришли так неожиданно и застали меня в неприглядном виде, — кокетливо захихикал Никита. — Простите, могу я узнать, кто вы? — Я с сегодняшнего дня работаю в центре. В службе охраны, — пояснил молодой человек. — Моя фамилия Ефремов. — Вон оно что, — понимающе кивнул Долгушин. — И, значит, вас прислал сам Владимир Андреевич? — Да. — Простите за еще один нескромный вопрос. Вы, кажется, хромаете? — Ерунда, бандитская пуля. Долгушин неестественно звонко рассмеялся. — Да, да, понимаю, вы шутите. Так в чем дело? Что хотел передать Владимир Андреевич? Молодой человек поверх головы Долгушина беглым взглядом осмотрел квартиру и рассеянно сказал: — Он просил передать свои извинения. Как замечательно! Эти слова легли бальзамом на сердце Никиты Долгушина. От восторга он бы захлопал в ладоши, если бы не кухонный нож. — Вы знаете, — засуетился он, — это просто замечательно, это великолепно. Я сейчас ему позвоню. Он у себя в кабинете, да? Наверное, он не мог пересилить себя и позвонить мне первым. Едва он потянулся рукой к телефону, висевшему на стене в прихожей, как молодой человек молниеносным движением вывернул ему за спину руку, вырвал из нее нож и швырнул Долгушина о стену. От боли Никита едва не потерял сознание. — Что вы делаете? — простонал он. — Я не понимаю. Молодой человек, в одной руке держа нож, другой распахнул наугад первую же дверь рядом с прихожей. Это оказалась ванная комната. Он схватил трясущегося от ужаса Никиту за отвороты халата и швырнул его в ванну. — Что вы делаете? Не на… Огромная пятерня зажала ему рот. Ярко-красные капли крови брызнули на кафельную стену… Глава 19 Чернявый замер, с ненавистью глядя на человека, уверенно ворвавшегося в комнату с пистолетом в руке. Еще один остался в прихожей, внимательно наблюдая за вырубленным отбойщиком, третий держал на прицеле Болта. — Значит, решил самолично меня навестить, Вахид? — медленно проговорил Чернявый. Вообще-то его гостя звали Вахидом Джамоевичем Михтиевым. Но едва ли в Запрудном нашелся хотя бы один человек, который об этом знал — за исключением, конечно, людей из его окружения, но и они называли его просто по имени. Вахид говорил по-русски правильно, но иногда намеренно демонстрировал сильный акцент. Вот и сейчас он широко улыбнулся и развел руки в стороны. — Хател на тебя пасматреть, дарагой. Стоило Чернявому сделать едва заметное движение рукой, как Вахид тут же навел на него ствол. — Не дергайся, дарагой, а то мозги по стенке поплывут. Не поворачивая головы, он бросил через плечо своему подчиненному: — Аладдин, проверь, что там у него под подушкой. Молодой азербайджанец с пистолетом прошел в комнату, остановился возле Чернявого, сунул оружие за пояс и пошарил рукой под подушкой. На его лице появилась злорадная улыбка, когда он вытащил и продемонстрировал Вахиду пистолет «ТТ». — Ай, как нехарашо, — притворно сокрушаясь, сказал Вахид. — Я к тебе со всей душой, а ты камень за пазухой прячешь. — Чего ж ты волыну из рук не выпускаешь? — угрюмо произнес Чернявый. Вахид тут же убрал пистолет, сунув его в подмышечную кобуру, спрятанную под легкой летней курткой. — Вот теперь можно и поговорить. Аладдин, в этом свинарнике есть хоть один стул? Боец, изъявший оружие у Чернявого, тут же метнулся на кухню. Спустя мгновение оттуда донесся звук удара и грохот падающего на пол тела. Потом Аладдин вернулся со стулом в руке. — Ты что там делал? — мягко спросил его Вахид, усаживаясь возле кровати. — Дал ему пушкой по черепу, — спокойно ответил азербайджанец. — Зачем? — Пусть Икмет отдохнет. — Посиди на кухне. Чернявый облизнул пересохшие губы. Встреча с лидером противоборствующей группировки не сулила для него ничего хорошего. И как это он так лопухнулся? И волына была под рукой, и орехов в ней навалом. А все этот урод Михута — спрячь, спрячь. Нет, нельзя терять ни секунды, если хочешь остаться в живых. Чернявый одним прыжком соскочил с кровати и бросился на Вахида. Они упали вместе со стулом и покатились по полу, вцепившись друг в друга. В общем, Чернявый поступил правильно. Он мог рассчитывать на чтото, только оставшись с Вахидом наедине, пока два других азербайджанца находились за стеной. Но ему не повезло. Он не дотянулся до пистолета сразу и в борьбе с противником потерял драгоценное время. Аладдин успел вбежать в комнату и несколько раз ударить Чернявого по почкам. Наглотавшийся таблеток главарь братков не сразу почувствовал боль. Его продолжали бить, а он упрямо тянулся к оружию Вахида. Наконец страшный удар рукояткой пистолета обрушился ему на голову. Он обмяк и затих. * … Очнувшись, Чернявый увидел перед собой серый, в разводах потолок. Голова страшно болела, и он попытался нащупать ушибленное место. Однако ему не удалось этого сделать. Он лежал на кровати с вытянутыми вдоль тела руками, крепко обмотанный и связанный простыней. Ноги тоже оказались связанными. Рядом на стуле сидел ухмыляющийся Вахид, держа в одной руке дымящуюся сигарету. — Ну что, ты еще живой? — с издевкой спросил он. — Я же тебе сказал — не дергайся. — Чего надо? — просипел Чернявый. — Хотел в глаза тебе посмотреть, дорогой. Как-то совсем ты меня не радуешь. — Я тебе не бикса центровая, чтобы радовать. И не кум на зоне, которому ты жопу целовал. Вахид поморщился. — Ай, хамишь. Это совсем не разговор получается. — Хочешь ухайдокать? Давай. Не хера тут в цацки играть. — Ай, какой ты быстрый, — покачал головой Вахид. — Настоящий русский. У нас на юге с гостями разговаривать так не принято. — Тарапыца над а нэт. Я уже где-то это слышал, — Чернявый нашел в себе силы улыбнуться. — Ай, маладец, у тебя еще хватает смелости шутить? Как ты там сказал — тарапыца нада нэт? Ха-ха-ха. — Пошел ты, — огрызнулся Чернявый. — Опять хамишь. Ну не хочешь смеяться, тебе же хуже. Вахид пару раз затянулся, стряхнул пепел под ноги, поднес к лицу тлеющий кончик сигареты и подул на него. Потом, разглядывая красный огонек, он как бы между прочим спросил: — Ты зачем на «Агдам» наехал? Чернявый молчал. Тогда Вахид еще раз подул на сигарету, медленно поднес ее к руке Чернявого и сказал: — Повторяю вопрос для особенно тупых. Зачем наехал? Чернявый нервно усмехнулся. — Я со ссученными не разговариваю. Вахид резко ткнул сигаретой в обнаженное запястье своего собеседника. Зашипела кожа на руке, задымились волосы, в воздухе повис отвратительный запах паленой человечины. — А-а! — закричал Чернявый. — Убери! — Говорить будешь? — Убери, сука! Чтоб ты подох, падла! Убери, пидор гнойный! Вахид пристально смотрел на искаженное мукой лицо Чернявого. Сигарету он убрал, лишь до конца насладившись этим зрелищем. Похоже, оно доставило ему глубокое удовлетворение. По лицу Вахида блуждала мстительная улыбка. — Так что, дорогой, скажешь? Или мы повторим этот опыт? — Всех бы вас перешмалять, уроды, — едва слышно выдохнул Чернявый. На лбу у него выступили крупные капли пота, голова дергалась из стороны в сторону. — Ты хотел мне отомстить, да? — почти ласково спросил азербайджанец. — Хотел показать, что ты тоже человек? Чернявый все еще не мог отдышаться и поэтому хватал ртом воздух. Вахид тем временем бросил на пол окурок и аккуратно раздавил его каблуком ботинка. — Какой же ты серьезный человек, если тебя до сих пор даже в положенцы не приняли? Ну кто ты, Чернявый? Ты хоть раз смотрел на себя в зеркало? — Сука… Аладдин, стоявший у стены, подскочил к Чернявому и наотмашь ударил его кулаком по щеке. — Замолчи, паскуда, — прошипел он. — Аладдин, я знаю, что ты очень горячий. Отойди в сторонку, дай поговорить, — увещевающим тоном сказал Вахид. Он снова закурил и, с наслаждением затянувшись, продолжил: — Видишь, дорогой, ну как с тобой разговаривать? Я пытаюсь добиться от тебя правды, а ты только хамишь и ругаешься. Наверное, поэтому тебя в положенцы не принимают. А вот я скоро стану вором в законе. — Какой ты вор? — выкрикнул, негодуя, Чернявый. — Ты, паскуда, даже блатным не имеешь права называться. — Почему это? — изображая искреннее удивление, спросил Вахид. — Чем я хуже Славы Япончика или Михася? — Морда ты нерусская! — Ах вон что. Значит, я не имею права носить сан вора в законе только потому, что я не русский, а азербайджанец? — Вахид расхохотался. — Какой же ты баран. Вот я тебе говорил — посмотри на себя. Что у тебя за спиной? Только ходки в зону и семь классов образования. — Тоже мне, Спиноза нашелся, — огрызнулся Чернявый. — О, ты знаешь такие фамилии? Это, конечно, делает тебе честь. Но ведь у тебя, если я не ошибаюсь, семь классов образования? А тюремные университеты не в счет. Теперь посмотри, как ты одет. Ты похож на бездомного, а на мне новые фирменные вещи. Я все себе могу позволить, я все могу купить. — Даже сан вора? — И сан вора в законе. Только мне этого не надо. Меня знают большие люди, знают и ценят. Они говорят: «Вахид, тебе пора заниматься серьезными делами». Я бы и рад, да не могу. — Ученость твоя мешает? — морщась от боли в руке и затылке, спросил Чернявый. — Нет, ты мне мешаешь, дорогой. Мне говорят, Вахид, ты будешь вором в законе, но только есть маленькая проблема. Что происходит на подконтрольной тебе территории? Ты не можешь договориться с конкурентом, так убери его. Помнишь, как говорил любимый всем народом великий товарищ Сталин? Нет человека, нет проблемы. — Кончай. — Я культурный и образованный человек. Я, между прочим, закончил институт нефти и газа. Я не хотел этой войны, поверь мне, — Вахид демонстративно приложил руку к сердцу. — Я говорю честно и искренне. Когда твои люди порезали моих на рынке, я еще надеялся на примирение, но ты не прислушался к голосу своего сердца. Ты думал, что тебе удастся запугать меня. — Жалко, я тебя раньше не пришил. — Теперь ты можешь только шипеть, как змея, у которой вырвали жало. Я долго думал, прежде чем сделать ответный ход, но и это тебя не отрезвило. Ты что, и вправду думал, что твои недоумки могут остановить меня, Вахида? Вы даже наехать как следует не умеете. А что у вас за оружие? Какие-то обрезы и пистолеты со спиленными номерами. Украли на каком-то складе, ай-ай-ай. Если бы мне понадобилось, я бы выставил против тебя полк, вооруженный так, как даже Советскую Армию не вооружают. До бандитского нападения на кафе «Агдам» я даже мог бы простить тебя, но, видно, по-другому проблему не решить. Или как вы там, недоумки, говорите — рамсы развести. — Обезьяна черножопая! Я знаю, на чем ты поднялся. Ты не арбузы гонишь из своей обезьяньей страны, а наркоту. Чернявый вложил в свои слова всю ненависть, на которую только был способен. Ни один мускул не дрогнул на лице Вахида. Только его карие глаза стали совсем черными. — Продолжай, — тихо сказал он. — Что тебе еще известно о моих делах? — Я все знаю, — с отчаянием смертника сказал Чернявый. — Жаль только, пацанов у меня мало, я бы вас всех на части покромсал и теми же самыми фурами назад отправил. Чернявый отвернулся к стене. — Говори, — приказал Вахид. — Отсоси у меня сначала, пидор вонючий. Вахид кивнул своему подручному. — Аладдин, займись. Молодой азербайджанец будто только и ждал этой команды. Он живо подскочил к Чернявому, схватил его за голову и надавил пальцами на глаза. Чернявый кричал и извивался, но это не помогало. Азербайджанец продолжал пытку. Он лишь убрал одну руку и резко втолкнул палец в рот главарю «Синих». Спокойно покуривая, Вахид наблюдал за экзекуцией. Наконец азербайджанец переборщил. Дернув рукой, он разорвал Чернявому рот едва не до скулы. Кровь хлынула из раны на грязную подушку. — Хватит! — резко выкрикнул Вахид. Чернявый, извиваясь от боли, сделал тщетную попытку освободить руку. Издав нечеловеческий стон, он приподнял голову и харкнул кровью в Вахида. Плевок угодил тому на ботинок. Вахид встал со стула и, брезгливо морщась, вытер ботинок об измятый тюфяк. — Жаль, но разговора у нас не получится, — тяжело вздохнув, сказал он. — Ты не сможешь говорить, даже если бы захотел. Уноси в могилу все свои тайны. Меня они больше не интересуют. Вахид вышел из комнаты и, на мгновение задержавшись в прихожей, обратился к своим подручным. — Икмет, Аладдин, кончайте с ними. Только шума не надо. Автоматчик, дежуривший на кухне, подскочил к Вахиду и показал дулом автомата на тело женщины. Она по-прежнему лежала без сознания в прихожей рядом с Михутой. Вахид поднял бровь. — Разве я говорил, что нам нужны свидетели? — Понял. — Я буду ждать в машине. Когда Вахид вышел, закрыв за собой дверь, Аладдин и Икмед обменялись между собой несколькими фразами на родном языке. В этот момент Михута, получивший в ходе визита азербайджанцев удар прикладом по голове, застонал и открыл глаза. — Ах, суки… Азербайджанцы принялись остервенело бить его ногами. Михута пытался закрываться, но удары сыпались один за другим: в голову, по плечам, ребрам, в живот. Кровь полилась у него из ушей, изо рта, из носа. Он начал всхлипывать, что-то бормотать. Азербайджанцы, на которых вид крови подействовал так же возбуждающе, как красная тряпка на быка, били его до тех пор, пока он не затих окончательно. Потом, сделав свое дело, они отступили в сторону. Михута лежал в луже крови, его тело лишь изредка вздрагивало. — Кончай, — сказал Икмет, тяжело дыша. Аладдин достал из-за пояса пистолет, вынул из кармана глушитель и навинтил его на ствол. Тщательно проверив оружие, он направил его в голову Михуты. Два выстрела заставили оборваться его еще теплившуюся жизнь. Если бы не лязг затвора, выстрелы напоминали бы легкие хлопки в ладоши. Михута больше не дергался, но его палач на всякий случай сделал контрольный выстрел в голову. То ли из-за того, что Аладдин волновался, то ли у него после физической работы дрожали руки, но пуля лишь чиркнула по виску и с неприятным визгом срикошетила от стены, ударившись о дверной стояк. — Е… твою мать, — как прапорщик, выругался азербайджанец. Икмет тоже наградил подельника крепким русским ругательством. Прозвучал еще один контрольный выстрел. На сей раз пуля угодила в глаз Михуты. Жидкость из взорвавшегося глазного яблока залила ему лицо, из разорванного на затылке черепа выплеснулись капли уже мертвого мозга. Чернявый, в полубессознательном состоянии лежавший в комнате, приподнял голову и выдохнул что-то неразборчивое. Аладдин, держа в руке пистолет, подошел к нему и прислушался. — А, бля… суки, обезьяны вонючие… — шамкал он разорванным ртом. — Ты сдохнешь, как собака, — засмеялся азербайджанец и плюнул в лицо вожаку «Синих». Затем он отложил пистолет с глушителем в сторону, на тюфяк, лежавший рядом с кроватью, расстегнул брюки и стал мочиться на поверженного врага. Желтая струя лилась на окровавленное лицо вожака братков, смешивалась с пузырящейся жижей, стекавшей на подушку из порванного рта, брызгами разлеталась в стороны. Захлебываясь собственной кровью, слюной и воняющей мочой, Чернявый кашлянул несколько раз, потом захрипел, задергался и выпучил глаза. Похоже, жидкость забила ему горло и он не мог дышать. — Подыхай, паскуда, — застегивая брюки, сказал Аладдин. Затем он подобрал пистолет и пару минут наблюдал за агонией Чернявого. Тот дергался изо всех сил и наконец затих, глядя невидящими глазами в потолок. Отойдя на метр от изгаженного врага, азербайджанец всадил в него две пули. Потом подумал и выстрелил еще два раза. Выходя из комнаты, он достал из рукоятки пистолета использованную обойму, сунул ее в карман, оттуда же достал новую и зарядил пистолет. Передернув затвор, он два раза выстрелил в голову пожилой женщине, которую азербайджанцы использовали как прикрытие, чтобы проникнуть в квартиру Михуты. Потом он шагнул на кухню, где истратил еще два патрона на Болта. Спрятав оружие под легкие летние куртки, Аладдин и Икмет вышли из квартиры. Рядом с трупом Болта на кухне лежала бутылка. Капли недопитой водки из горлышка медленно капали в растекавшуюся по полу лужу крови. Глава 20 Константин глянул на часы. Было без десяти шесть. Уже битый час он ходил вокруг медицинского центра, ожидая окончания смены. Он высматривал ее среди сотрудников, спешивших домой после работы. Особое внимание привлекали женщины ростом ниже среднего, но, как назло, ее среди них не оказалось. Парочка молодых особ, одетых по погоде лишь в легкие блузки и мини-юбки, загадочно улыбнулись в ответ на внимательный взгляд хорошо одетого и вполне симпатичного молодого человека с букетом цветов в руках. С явными вздохами сожаления они проходили мимо, видя, что на них не обращают внимания. — Ну наконец-то, — выдохнул Константин, увидев брюнетку с короткой стрижкой в туфлях без каблука. Она была без очков, как в первый раз, когда Константин встретил ее в лифте. Но вместо скромного делового костюма на молодой женщине было надето изящное летнее платье из белого шифона. Держа в руке маленькую сумочку, она вышла из стеклянных дверей медицинского центра и уверенно направилась к аллее. Несмотря на высокий рост и длинные ноги, Панфилову не сразу удалось нагнать ее. Выскочив из-за спины брюнетки и прикрываясь цветами, он воскликнул: — Я очень упрямый! Она остановилась, будто споткнувшись, и долго смотрела на Константина выразительными карими глазами. Он виновато улыбался, наклонив голову. — Вы так и будете стоять? — стараясь не рассмеяться, спросила она. — А что? Она так многозначительно посмотрела на цветы, что Константин не мог не осознать своей ошибки. — О, извините. — Он протянул ей букет великолепных алых роз. — Это вам. — Вы невыносимы, — улыбнулась она, перевесила сумочку на плечо и взяла цветы. — Ваше счастье… — Что я упрямый? — Что вы пришли с розами. Она улыбнулась так обезоруживающе, что Константину сразу же захотелось обнять ее. — Это мои любимые. Других я не люблю. — Значит, если бы я пришел с гвоздиками, вы отхлестали бы меня букетом по физиономии? — предположил Панфилов. — Во всяком случае, моей благосклонности вы не дождались бы. — Хорошо. Договорились. Никогда и ничего, кроме роз. Вы опять собираетесь идти через парк? — Есть другие предложения? — У меня тут неподалеку машина. Она на мгновение задумалась, потом осмотрелась по сторонам и чуть склонила голову. — Хорошо. Раз уж вы все-таки добрались до меня, везите. Они развернулись и зашагали по направлению к стоянке. Какое-то странное чувство наполнило сердце Константина. Нельзя сказать, чтобы оно было совершенно незнакомым. Еще в школе он влюбился в гордячку Лену Кирееву. Но и тогда это скорее походило на поклонение. Испытывая отчего-то чувство неполноценности, он тогда не смел любить, а лишь тихо обожал. Потом, спустя несколько лет, он еще раз встретился с Леной, и чары любви разрушились. Осталась только неизбывная горечь, никак не проходившая в течение долгого времени. И теперь Константину показалось, что желчный осадок растворяется, куда-то уходит. Кровь в жилах бурлила, хотелось говорить и делать глупости, как шестнадцатилетнему пацану. Интересно, что чувствовала она? — Наконец-то мы с вами познакомимся, — сказал он, радуясь, как ребенок, получивший в канун Нового года долгожданную игрушку. — С чего вы взяли? — игриво возразила она. — Но вы же не прошли мимо. Даже согласились сесть в мою машину. — Во-первых, я еще могу и отказаться. Во-вторых, молчите до самого дома. Надеюсь, вы отвезете меня домой, а не в какую-нибудь забегаловку? — Разве я похож на человека, который водит баб по забегаловкам? Я пригласил бы вас в ресторан… — Вот именно это я и называю забегаловками. — Хм… — Не спешите расстраиваться, — она взглянула на него так лукаво, что ему тут же захотелось не только обнять, но и поцеловать ее. — Как вас зовут? — Константин. — А фамилия у вас есть какая-нибудь, Константин? — Панфилов. Если надо отчество, пожалуйста — Петрович. — Меня зовут Татьяна. — А фамилия у вас какая-нибудь есть, Татьяна? — он перепасовал ей ее язвительный вопрос. — Разумеется. По мужу я Старцева, а вообще-то Никифорова. Константин остановился и растерянно захлопал глазами. — По мужу? — механически повторил он. Она повернулась и звонко расхохоталась. — Жалко, что вы не видите себя со стороны. У вас такой дурацкий вид. — Да? — Не расстраивайтесь. Так выглядели все мужчины после этого сообщения. Слово «муж» звучит для вас просто ошеломляюще. Или я не похожа на женщину, которая может выйти замуж? — Похожи, — выдавил из себя Панфилов. Она наклонилась к нему и, чуть понизив голос, доверительно сказала: — Ладно, не буду вас шокировать. Мне самой надоели эти эксперименты. Я Старцева по бывшему мужу. — Уф, — выдохнул Константин и тут же стал шарить руками по карманам пиджака. — Что вы ищите? — Закурить хочу. Такие повороты не для моих «Жигулей». Он вытащил почти пустую пачку «Кэмела», достал из нее последнюю сигарету, закурил, чиркнув зажигалкой, а пачку смял и засунул себе в карман. Татьяна, не скрывая любопытства, следила за ним. — Что вы смотрите? — Так, ничего. Где ваши «Жигули»? — Вот, — он указал ей на свою машину. — Куда едем? — Константин, вы спрашиваете совсем как таксист. Надеюсь, мне не придется платить за поездку? — По двойному тарифу, — пошутил он, — за то, что вы меня так нагрели со своим бывшим мужем. — Тогда вам не повезло, я не люблю переплачивать. Он открыл дверцу, помог Татьяне сесть. Потом легко перемахнул через капот и спустя несколько мгновений уже сидел рядом с Татьяной. — Давно я не видела таких цирковых трюков, — искренне удивилась она. — С тех пор, когда в последний раз была на представлении. — Не хотел заставлять вас долго ждать, — объяснил он, вставляя ключ в замок зажигания. — Но меня-то вы ждали почти полдня. — Это не в счет. Мои проблемы никого не должны волновать. Машина вырулила со стоянки и рванула по асфальтированной дорожке. — Ой! — воскликнула она, когда Панфилов резко прибавил газу. — Что? — Не надо так быстро. Я боюсь. Он сбросил газ. — Так куда поедем? Может, и вправду в забегаловку? Не смотрите на меня так страшно, я пошутил. — Если бы я даже хотела, все равно ничего не получится. — Почему? — Мне надо забрать ребенка из детского сада. Он в группе продленного дня. — У вас есть ребенок? — Сын, ему шесть лет. Зовут Андреем. — А ваш муж?.. — Муж объелся груш, — произнесла Татьяна избитую фразу. — И давно вы? — Развелась? Три года назад. — А… где он сейчас? — Не имею ни малейшего представления. Я с тех пор не виделась с ним. — Он хотя бы звонит? — Он не знает, где я теперь живу. После развода я переехала на новую квартиру. — И где находится ваше новое жилище? — В Митино. Знаете такой район? — Слыхал. — Тогда спешу предупредить: у нас там неподалеку птицефабрика и ароматы такие, что можно сразу сбежать. — Меня ароматы не пугают, — сказал он и хотел добавить, что, мол, не такое нюхал, но промолчал. — А вот нам порой очень неудобно жить. Иногда нельзя даже форточки открыть. — Это хуже, — согласился он, — но тоже не смертельно. — Какой-то вы очень бесстрашный, Константин, — сказала она, поглядывая на него с озорной улыбкой на устах. — Впервые встречаю такого мужчину. — Я единственный в своем роде, — смело заявил Панфилов. Увидев небольшую толкучку возле станции метро, Константин остановил машину. — Посидите здесь, я мигом, — сказал он, выходя из «Жигулей». — Только никуда не уходите. Договорились? — Обещаю. Спустя несколько минут он вернулся, неся в руках раздувшийся полиэтиленовый пакет. — Это для Андрюхи, — пояснил он, бросая пакет на заднее сиденье. — Просто я не знал про сына. — Ах, он уже и Андрюха? А я, наверное, Танюха? — с некоторой долей скепсиса сказала она. — Нет, — поправил Константин, — Танечка. — Хорошо, Костик, — игриво заявила Старцева, принимая вызов. — Вообще-то в школе все меня звали Костылем, — признался он и добавил: — И в армии тоже. — Мне такое прозвище не нравится. Лучше я буду звать вас просто Костей. — А еще лучше, если мы просто перейдем на «ты», — сказал Константин, трогая машину с места. — Когда ко мне обращаются на «вы», я чувствую себя… как бы это выразиться… неуютно. — Хорошо, — согласилась она, не требуя дальнейших объяснений. — Кто же ты, упрямый и бесстрашный, единственный и неповторимый в своем роде Константин Панфилов? — А ты как думаешь? Она посмотрела на него испытующим взглядом, потом пожала плечами. — Деньги-то у тебя есть, это точно. Но этим сейчас мало кого удивишь. — Много богатых развелось? — Попадаются, особенно в нашем центре. — И все хотят познакомиться с тобой? — Некоторые. — Я буржуй недорезанный. Точно, — подтвердил он, услышав ее смех. — Еще я проклятый нэпман и кооператор хренов. Так у нас иногда говорят. — У вас, это где? — В Запрудном. Тебя это не пугает? — Нет, — спокойно ответила она, — я сама не москвичка. — У нас существовала присказка; москвичка — в попе спичка. На сей раз шутка не прошла. Татьяна лишь сдержанно улыбнулась и пожала плечами. Некоторое время они молчали. Потом, ближе к Спасскому мосту, Константин спросил: — Куда теперь? — Направо, на Пятницкое шоссе. — А там где? — У нас все просто. Главная улица Митинская и переулки тоже Митинские. Я покажу. Они свернули направо, несколько минут ехали прямо, потом Татьяна показала поворот налево. Они остановились возле детского сада, расположенного среди громадных зданий. Татьяна вручила цветы Константину и вышла из машины. — Мы скоро вернемся. Панфилов выглянул в открытое окно «Жигулей». На территории детского сада было тихо, не слышалось ни одного детского голоса. И немудрено — часы показывали начало восьмого. Вскоре возле железной калитки рядом с запертыми воротами показалась Татьяна. Она вела за руку белобрысого мальчишку в яркой цветастой маечке и аккуратно подогнутых снизу джинсах. Мальчик выглядел необычайно серьезным. Он важно шагал рядом с мамой и старался не смотреть на незнакомого дядю, торопливо отбросившего в сторону окурок сигареты. Когда они подошли, Константин наклонился и протянул руку малышу. — Ну привет, Андрюха. Мальчик протянул свою маленькую ладошку, сложенную лодочкой, и невероятно серьезным голосом сказал: — Здравствуйте. — Меня зовут Константин. Для тебя просто Костя. — Я… Вы новый папа? — спросил мальчик. Константин едва не поперхнулся. Он откашлялся, прикрыв рукой рот, потом посмотрел на Татьяну, щеки которой стали пунцово-красными, и таким же серьезным тоном ответил: — Нет, Андрей, папа не бывает новым или старым. Папа только один. А я — просто знакомый твоей мамы. — Ей не нужны просто знакомые, — заявил Андрей. — А кто же ей нужен? — Новый муж. Это твоя машина? — Да. Нравится? — А почему она такая маленькая? Машина должна быть большой, чтобы в ней могла поместиться вся семья. — Я думаю, и в этой места хватит, — смущенно сказал Константин. Своей серьезностью мальчишка вызвал у него прилив самых разнообразных чувств — от изумления до уважения. — Может, ты хотя бы разок прокатишься и в такой машине? — предложил Панфилов. — Ладно, — сказал мальчик таким тоном, будто делал новому знакомому своей мамы огромное одолжение. Константин распахнул перед ним дверцу. Мальчик важно, как английский король, залез на сиденье и сел, смешно сложив руки на коленях. — Мешок видишь? — спросил Константин. — Там всякие сладости для тебя. — Перехватив строгий взгляд Андрея, он добавил: — Это мама купила. Константин и Татьяна заняли свои места, и, прежде чем завести машину, Константин обернулся и сказал: — У меня есть большая машина, и ты обязательно будешь ездить на ней. Обещаю. Мальчик поджал губы. — Хорошо. Дом, в котором жила Татьяна с сыном, располагался в нескольких минутах езды от детского сада. Он ничем не отличался от тысяч подобных зданий в районах новостроек: такой же громадный, серый и безликий. Но подъезд запомнить оказалось нетрудно. Рядом с ним находилась бетонная арка. Константин остановил «Жигули» в длинном ряду припаркованных вдоль подъезда автомобилей, вышел сам, помог выйти Татьяне. А вот Андрей выбрался из автомобиля самостоятельно. — Спасибо, что помог добраться до дома, — сказала Татьяна, искоса поглядывая на сына. Андрей стоял возле машины, ковыряя носком сандалеты асфальт. — Я с вами, — сказал Константин. На лице Татьяны мелькнуло что-то похожее на испуг. Пока она собиралась возразить, Константин опередил ее. — Он же не понесет этот здоровенный мешок? — Как, позволим дяде Косте помочь нам? — обратилась Татьяна к сыну. — Хорошо, пусть несет, — милостиво разрешил малыш. Они поднялись в лифте на седьмой этаж, прошли по коридору направо и остановились у дверей квартиры под номером сто двадцать пять. Татьяна достала из сумочки ключ, открыла дверь. Первым в квартиру вошел Андрей. Татьяна, прижимая к груди букет роз, извиняющимся тоном сказала: — Вот мы и пришли. Спасибо за помощь. Константин, не находя больше слов, только развел руками. И тут совершенно неожиданно на помощь ему пришел мальчишка. — У дяди Кости в горле пересохло! — крикнул он через порог. Возникла непродолжительная пауза, после которой Татьяна прыснула и с явным облегчением спросила: — Хочешь чаю? Константин не стал отказываться. Он вошел в квартиру, снял обувь, надел предложенные Татьяной тапочки, осмотрелся. Старцева жила в обычной двухкомнатной квартире, считавшейся по меркам провинции достаточно просторной. Обстановка небогатая, но выглядело все вполне уютно. Кремовые обои на стенах в прихожей, встроенные шкафы и антресоли, маленькое бра, телефонный столик. — Мне надо переодеться, — сказала Татьяна. — А ты проходи куданибудь, в комнату или на кухню. Андрюша, мой руки и иди в свою комнату переодевайся. Ужин скоро будет. Константин заглянул в большую комнату, расположенную напротив входной двери. Все как везде: диван, кресло, книжный шкаф, телевизор в углу, ковер под ногами. На небольшом журнальном столике возле дивана — несколько журналов с мудреными медицинскими названиями и раскрытый на середине номер «Огонька». Константин подошел к окну, выглянул наружу. Он так и стоял несколько минут, прислонившись плечом к оконной раме и созерцая однообразные окрестности. Наконец за его спиной раздался голос Татьяны: — Скучно у нас, правда? — Как везде. Только вот… никакой птицефабрики я не ощущаю, — слегка улыбнулся он. —Сегодня ветер в другую сторону. Пойдем на кухню. Обернувшись, он снова застыл от удивления. Все-таки она необыкновенная женщина, постоянно в ней обнаруживалось что-то новое. Сейчас она надела обтягивающую белую майку с короткими рукавами и такие же обтягивающие тонкие спортивные брюки, оканчивающиеся чуть повыше щиколоток. — Тебе идет, — заметил он. — Подлецу все к лицу, — засмеялась Старцева. — Я люблю ходить дома в удобной одежде. Он пошел следом за ней на кухню и по дороге спросил: — Слушай, а где твои очки? — Я не всегда их ношу. Иногда надеваю на работе, — ответила она, ставя чайник на электрическую плиту. Кухня была светлой и просторной, не в пример квартирам в хрущевках. Константин сел за стол, прислонился спиной к стене. Татьяна открыла холодильник, стоявший в углу комнаты, достала несколько кастрюль, заглянула под крышки, поставила две из них разогреваться. Константину доставляло невыразимое удовольствие следить за ней. Ему нравились эта по-девичьи точеная фигурка, стрижка темных волос, смугловатое лицо, карие глаза, тонкие нежные руки. От нее исходило какоето неуловимое обаяние. — Обычно я ношу контактные линзы, — продолжила она. — Они совсем недавно у нас появились. Знаешь, очень удобная вещь. Но у меня глаза еще не совсем привыкли. Подруги советовали сделать операцию в Федоровском центре микрохирургии глаза. И операция на хрусталике вроде бы очень простая, но там же очередь на полгода вперед. — У тебя муж был светлый? — неожиданно спросил Панфилов. — Что? — Муж, спрашиваю, был светловолосый? — Почему ты спрашиваешь? — Андрюха у тебя белобрысый. — Да, он весь в папу. Я имею в виду внешне. А вот по натуре совсем другой. — Серьезный мужчина. — Ему слишком рано пришлось стать самостоятельным. Я работала много. Конечно, мне мама помогала, но потом они с отцом уехали назад в Крым. Я ведь родилась в Крыму. Каждое лето я отправляю Андрюшу к моим родителям. Но в этом году пришлось забрать пораньше. Отец болеет, и у мамы нет времени присматривать за Андрюшей. Чуть не забыла. Ты, наверное, есть хочешь? Константин пожал плечами. — Давай я тебя накормлю. Она разлила по тарелкам ароматный густой борщ, позвала малыша. Ужинали на кухне все втроем. На второе ели котлеты с картофельным пюре. Поужинав, мальчик убрал за собой посуду, поблагодарил маму и ушел в свою комнату. Потом Константин и Татьяна долго пили чай. Она рассказывала ему о том, как в двадцать лет выскочила замуж за своего бывшего одноклассника, а потом мучилась с ним из-за его глубочайшего инфантилизма. В Москве Татьяна жила с двенадцатилетнего возраста, когда ее отца, военнослужащего, перевели в столицу. — Он у меня бывший летчик, — с гордостью сказала Татьяна. — Летал на истребителях. Константин слушал, попивая крепко заваренный чай и изредка вставляя какую-нибудь реплику. Он вдруг поймал себя на мысли, что почти не слушает ее. Ему просто приятен голос Татьяны. Неважно, каким придурком оказался ее бывший муж и почему она не вернула себе девичью фамилию. Все это сейчас не имело никакого значения. Просто Константин сидел рядом с ней, и от одного этого испытывал огромное наслаждение. Господи, неужели так бывает? Вот она, совсем рядом. Такая светлая, чистая, беззащитная. Почему она до сих пор одна? Неужели не нашлось мужика, способного обеспечить этой чудной женщине, этому небесному созданию, покой, защиту и достаток. Посреди разговора он вдруг взял ее за руку и осторожно приложил ее ладонь к своим губам. Она смутилась и густо покраснела. — Костя, тебе пора… Глава 21 Как-то уж так получалось в последнее время, что Константина по утрам будили телефонные звонки. Происходило все это по очень простой причине. Раньше Панфилов дневал и ночевал на работе. Он постоянно занимался кучей всяких разнообразных дел: ремонтом нового «старого» здания под офис, оформлением самых разнообразных бумаг для финансовых учреждений, исполкомов, санэпидемстанций, пожарных инспекций и еще Бог знает кого, закупкой сырья, заключением договоров, бухгалтерией и так далее. Теперь, когда офис был отремонтирован и обставлен мебелью, проблемы с проверяющими и надзирающими инстанциями улажены, появилась возможность вздохнуть посвободнее и переложить основную часть текущей работы на плечи все понимающего и безотказного главбуха Виктора Сергеевича. Более того, Константин даже успел оформить необходимые бумаги, сделав Шевченко исполняющим обязанности председателя кооператива «Радуга». Константину все реже и реже удавалось заглянуть в контору. Иногда он забегал лишь для того, чтобы услышать от Виктора Сергеевича отчет о проделанной работе, принять кофе из рук изнывающей от любовной тоски секретарши Жанны, улыбнуться ей и сказать несколько пустых, но многозначительных слов. Основную массу вопросов приходилось решать по телефону. Но телефон штука громоздкая, в машину его с собой не затащишь. Кто-то сказал Константину, что на Западе уже вовсю используются мобильные, переносные телефоны в форме обыкновенной трубки с антенной. Такой телефон работает от небольшого встроенного аккумулятора и без всяких проблем помещается в нагрудном кармане пиджака. Работают они по какому-то пчелиному принципу и даже называются «сотовыми». Правда, радиус действия у них невелик. Есть вроде бы еще одна разновидность мобильных телефонов — с большим переносным блоком питания. Они более громоздки, поэтому их в карман пиджака не засунешь, однако обладают довольно приличным радиусом действия и работают дольше. Один из снабженцев горисполкомовского капитального строительства, которого Панфилову пришлось хорошо смазать, добывая стройматериалы для своего нового офиса, обещал достать какую-то суперсовременную отечественную телефонную систему под названием «Алтай». По рассказам снабженца, систему эту разработали на некоем засекреченном оборонном заводе специально то ли для чиновников высокого ранга, то ли военных. Как бы то ни было, обещания своего он так и не исполнил. И Панфилов каждое утро как оглашенный вскакивал с постели, хватал трубку назойливо звенящего телефонного аппарата. Слава Богу, хоть бежать никуда не приходилось — аппарат стоял возле кровати. * — Алло, — сонно пробормотал он. — Доброе утро, Константин Петрович, — послышался чуточку обиженный голос Жанны Макарычевой. — Ты чего звонишь в такую рань? — Мне Виктор Сергеевич велел вас разбудить. И потом уже совершенно не рано, десять часов утра. — Ну да? Константин протер глаза, протянул руку в сторону, нащупал часы, лежавшие на столике рядом с телефоном, и взглянул на циферблат. Точно — пять минут одиннадцатого. Когда же он вчера вернулся из Москвы? В четыре? В пять? Уже наступали утренние сумерки. — Что случилось? — Ничего особенного, если только не считать, что я не видела вас уже целую вечность. — Жанна, прошу тебя, — взмолился Панфилов, — хоть по телефону об этом не надо. У меня и так башка трещит. — Вы что, выпивали? — в голосе Жанны слышалось такое изумление, будто она поймала своего шефа за отправлением естественных надобностей в собственном кабинете. — Я не пил, просто поздно приехал из Москвы. Точнее, рано. — Вы говорите какими-то загадками, Константин Петрович. Я вас не понимаю. — Что с делами? Ее словоизлияния пришлось прервать, иначе они обернулись бы очередным бесплодным выяснением отношений. — Все в порядке. Главный бухгалтер зарылся в бумагах. Приезжали какие-то люди из… В общем, не помню, с Урала. Говорили, что у них есть полиэтилен в гранулах. Я их отправила к Виктору Сергеевичу. — Молодец. — Ресторан опять закрыли. Приходила проверка из отдела торговли, сказали, что у нас не все бумаги оформлены. — Черт с ним, потом разберусь. — Звонил какой-то человек из Москвы. Очень подробно интересовался вами. — Что за человек? Чего он хотел? — Не знаю. Сказал, что когда-то служил в армии вместе с Костей Панфиловым. А потом как-то случайно узнал про наш кооператив и решил, что вы и есть тот самый Костя. Я ему предложила перезвонить через недельку, числа двадцать пятого. Я правильно сделала? — с опаской в голосе спросила она. — Правильно. Кому надо — найдут. — Еще звонил ваш друг Трубачев, просил срочно зайти. — Понял. Спасибо, Жанна. Ты самая симпатичная секретарша на свете. За мной шоколадка и шампанское. Он уже собирался положить трубку, когда Жанна воскликнула: — Константин Петрович, подождите. — Что? — Еще вчера звонил какой-то лейтенант. Одну секундочку, я сейчас посмотрю. Он специально просил записать. Да, лейтенант Стрельцов из областной госавтоинспекции. Он сказал, что машина готова и стоит у них в гараже. Оставил адрес гаража и телефон дежурного. Вы запишете? — Диктуй. Он положил трубку, кряхтя и разминаясь, встал с постели, занялся обычными утренними делами. Кипящий чайник на кухне напомнил ему вчерашний вечер у Татьяны, Танечки. Про себя он называл ее именно так — Танечка. Накануне вечером она проводила его до машины и даже обещала приглядывать за Игнатом. О том, что его брат находится в «Центре протезирования и реабилитации», Панфилов сказал ей в лифте, когда они спускались вниз. Кстати, она была уверена в том, что у Игната есть все шансы вернуться к нормальной жизни. Мокроусов — хирург очень высокой квалификации и многих уже поставил на ноги. Прощаясь, он еще раз поцеловал ее ладонь и пообещал вскоре приехать снова. Чайник закипел. Константин заварил кофе, с наслаждением выпил чашку, выкурил сигарету и отправился на Железнодорожную к Василию Трубачеву. * В подвале еще виднелись следы пожара. Спустившись по грязной закопченной лестнице, Константин столкнулся в коридоре с двумя крепкими парнями, тащившими носилки, нагруженные обгорелыми головешками. Василий по обыкновению сидел в своей комнате возле пишущей машинки. — Здорово, бумажная душа, — приветствовал его Панфилов, — скоро сможешь работать секретаршей., Они пожали друг другу руки. — Кто это у тебя там? — Константин кивнул головой в сторону соседней комнаты. — Мои бойцы, — ответил Василий. — Там пол сгорел, пришлось снимать. — Да плюнь ты на это дело, — посоветовал Панфилов, — тебе все равно переезжать. — Я же не могу оставить тут такой сральник, — засмеялся Трубачев, — и потом, еще неизвестно, когда я перееду. Сейчас опять надо все бумаги переоформлять, в Москву мотаться. — Что же ты мне не сказал? У меня ведь там брат в больнице, съездили бы вместе. — В следующий раз обязательно поедем, — пообещал Василий. — Я вот что тебе хотел рассказать. Вчера был в столице. Ехал я, как ты понимаешь, рейсовым автобусом. Ладно, не смотри на меня так, будто я у тебя последний кусок хлеба в голодуху украл. Сел, как положено, на автостанции, забрался на своих костылях внутрь, занял место возле окна. На выезде из города смотрю, выворачивает с моей стороны из какогото переулка процессия. Автобус такой маленький… ну, знаешь «пазик». — Понятно, «пазик». Что дальше? — Необычный такой «пазик», желтый с черной полосой посередине. Надпись я уже потом смог разглядеть. Она гласила; «Комбинат ритуальных услуг». — Понятно, — кивнул Константин, — обыкновенное похоронное заведение. Гробы, венки, перевозка на кладбище. — Вот-вот, точно. Внутри сидят несколько человек, а сзади гроб стоит. Все как положено. Красным материалом обит, по бокам венки. — Ага, родственники плачут, старушка платочком слезы вытирает… — чуть насмешливо продолжил Панфилов. — Ни хрена, — прервал его Василий. — В том-то и дело, не видел я там никаких плачущих родственников. Возможно, они и были, не знаю, паспорт у них не спрашивал. Но только не похоже. — Что значит — не похоже? — Да все как на подбор здоровые молодые мужики, вроде тебя. Человек пять или шесть их там находилось. Одеты все строго, ничего не могу сказать. Костюмчики там, при галстуках… Глянул я на них, удивился, конечно. Но не это главное. Сзади за автобусом две машины ехали, черные «Волги». Стекла у них темные, непрозрачные, даже не знаю, как это называется. — Тонированные, — подсказал Панфилов. — Точно. Но день-то вчера выдался жаркий, август, одним словом. В одной «Волге» стекла сзади были опущены. И вот проезжают они мимо меня, и кого, ты думаешь, я там вижу? — Папу римского. — А, тебе все шуточки, — махнул рукой Василий. Он вдруг полез в карман, достал свою традиционную «Приму» и закурил, окутав Константина клубами ядовитого дыма. — Не томи ты, — разгоняя перед собой дым, сказал Константин. — Я там видел нашего общего знакомого Матвея. И еще одного человека, которого мы с тобой, ох, как хорошо знаем, — капитана Елизарова. То есть он уже вроде не капитан, а подполковник, но это неважно. — Не может быть, — не поверил Константин. — Ей-Богу. — Ты точно его видел? Хорошо разглядел? — Я чуть из окна автобуса не выпал, когда они мимо меня проехали. — Нет, что-то не верится. Как ты мог их разглядеть? Ну проехали мимо, ну лица показались знакомыми. Ты же сам говорил, что стекла в машине были тонированные. — Я тебе клянусь — видел Елизарова, как тебя сейчас. Константин медленно покачал головой. — Везде тебе Елизаров мерещится. Видно, хорошо он нас в армии отдрючил, что ты до сих пор его забыть не можешь. — Конечно, — убежденно сказал Трубачсв. — Я до гробовой доски не забуду, как он меня по двести раз отжиматься заставлял. Вон, смотри, какие мозоли на руках до сих пор, — он повертел перед носом свой громадный кулачище. — А как лупил нас ногами, помнишь? Приучал боль терпеть. А ребра как считал? Я потом по нескольку дней дышать нормально не мог. — Помню, помню, — улыбаясь, сказал Панфилов. — Если бы не капитан, херова-то нам в Афгане пришлось бы. — Кто ж спорит. Я против него ничего не имею. Я против Матвея имею. Вспомнив о встрече с Матвеем несколько дней назад в спортивном зале, Константин вдруг ощутил острое желание закурить. — Ладно, — сказал он, вытаскивая сигарету. — Видел ты нашего Елизарова с Матвеем в одной компании. И что дальше? Это же не запрещено вместе разгуливать. Может, они служили в одной части, а сейчас вот на похоронах общего друга встретились. — Непонятные похороны. Зачем покойника везти из Запрудного в Москву? У них что там, мест на кладбищах некуда девать? — А если они не в Москву ехали? — В Москву, — убежденно сказал Трубачев, — я сам видел. Вчера с утра движение в ту сторону оживленное было. Они со своим «пазиком» быстро ехать не могли. Мы их регулярно нагоняли. А потом за Кольцевой мы пошли прямо, а они — направо. — Уже в городе? — Считай, да. Константин задумался. — Ну не знаю… Возможно, кто-то жил там, а умер здесь? И его назад везли, чтобы там похоронить… — С венками, в гробу? — Хренотень какая-то. Что-то ты тут, Василий, наплел. Я ни черта не понимаю. — В том-то и дело, что я тоже ни черта не понимаю. Матвей крутит темные дела с азербайджанцами. Ты Вахида знаешь? — Слышал имя, в лицо не видал. — А вот мои бойцы видали. И не одного, а знаешь с кем? — С Матвеем, что ли? — С ним, родным. — Ну, у тебя разведка поставлена, конечно… чувствуется армейская выучка, товарищ боец. — После того как подвал подожгли, пришлось позаботиться. И бойцы мои здесь теперь постоянно дежурят. — Молодец, — похвалил его Константин. — Только я не пойму, какие общие дела могут быть у этого «азера» с Матвеем. Они что, базар вместе топтать собираются? — Нет, для Матвея с его командой это слишком мелкое дело. Там же хлопцы спецназовской выучки. — А что им еще делать? Не арбузами же торговать? — Про арбузы ты в самую точку попал. Мои бойцы говорят, что Вахид две фуры арбузов пригнал с югов. Возле этих самых арбузов его с Матвеем и видели. А зачем, спрашивается? — Наверное, Матвею сладенького захотелось. — Ни хрена, не верю я в это. Трубачев упрямо сжал кулаки. — Тут чем-то другим пахнет. Я так даже думаю, что наркотиками. — Матвей — наркоман? — с сомнением произнес Константин, вспоминая недавний поединок в спортзале. — Не может быть. Нет, исключается. Это Чернявый наркоман, полгорода об этом знает. — Чернявый больше не наркоман. — Не понял. — Грохнули его. — Чего — в натуре? — Ты уже как он разговариваешь, — засмеялся Трубачев. — Только он больше разговаривать не сможет. — Да это я так, Василий, прорывается иногда феня — наследие тяжелого прошлого. — Чернявого и еще двух из его банды отловили на какой-то квартире и перестреляли, как щенков. Еще тетку из домоуправления. — Кто же это их? «Азеры»? — Не знаю, по городу разные слухи ходят. Сам понимаешь, никто ничего не видел, не слышал, но все обо всем знают. Кто говорит — «азеры», а кто — свои убрали. — Зачем? — Да у них там что-то в последнее время разваливаться стало. Вроде как одни «Синие» с другими чего-то не поделили. — Ты меня огорошил. — Я ж ничего не придумываю, — оправдывающимся тоном произнес Трубачев, — все как было тебе рассказал. А ты делай выводы, мотай на ус. Глава 22 Константин вывел свои «Жигули» со двора дома номер десять по Железнодорожной улице, проехал перекресток, свернул направо и остановился у обочины. Разговор с Василием никак не шел у него из головы. Пока он мотался по Москве, пытаясь уладить свои сердечные дела, здесь, в Запрудном, происходило такое… Убийство Чернявого и его людей, какие-то похороны, Елизаров в машине с Матвеем, Матвей с арбузами и Вахидом, «азеры», «Синие», одни афганцы, другие афганцы… Затягиваясь дымом крепкого «Кэмела», Панфилов пытался сложить в голове кусочки этой мозаики. Но картина никак не получалась. Чего-то в ней явно не хватало, каких-то нескольких важных элементов. Елизаров встречался с Матвеем. Ну и что? Пусть хоть целуются. Кто им запретит? Матвей как-то связан с Вахидом. Это еще можно объяснить. Приторговывают чем-нибудь. А может, хотят объединить силы, чтобы весь город под себя подмять. Тогда и смерть Чернявого можно объяснить. Он воевал с азербайджанцами, а им это вряд ли могло понравиться. Выкурив пару сигарет, Константин завел машину, развернулся и поехал в другую сторону. Он направлялся к Терентию. Ведь у того имелись кореша среди «Синих». Может, рассказали что-нибудь… Занятый своими мыслями, Константин не заметил, как на хвост ему сел невзрачненький серый «Жигуленок-копейка» с заляпанными грязью номерами. Он находился на довольно приличном отдалении, но держался цепко. Когда Константин остановил свою машину перед домом, где жил Терентий, «Жигуленок» занял место в соседнем дворе. * — Нет, это не свои, — решительно заявил Терентий, услышав от Константина одну из версий о гибели Чернявого. — Нет, Жиган, зуб даю, это не свои. Они сидели на кухне Терентия, такой же неухоженной, как и вся его квартира. В мойке громоздилась куча грязной посуды, на столе стояли пустые бутылки, немытые стаканы. Как всегда, принявший накануне чуть больше положенного Терентий тянул из бутылки пиво. Константин, находясь за рулем, от предложенного угощения отказался, предпочел чай. — Братва говорит, что это «азеры». Возможно, не сами, а наняли кого. Я не знаю. Только теперь им хреново будет. — Правду говорят, что Вахид «дурью» торгует? — Правду. Они же все, черножопые, на «дури» поднимаются. А че, дело непыльное. Привез мешок плана, а потом год можешь по кабакам бабки проматывать. «Азеры» сейчас неслабо упаковались. Все на «Волгарях» разъезжают, одеваются в фирму. Пацаны говорят, у них стволов немерено. Наверное, с собой привозят. Там же у них сейчас война с армяшками идет. А где бардак, там всегда можно руки нагреть. После длинного монолога Терентий приложился к бутылке и, жадно глотая пузырящуюся жидкость, опустошил тару. — Скоро шагу не пройдешь, — сказал он, облизывая губы, — чтоб на черножопого не наткнуться. Я пацанов понимаю. Они хорошее дело хотели сделать — город от этих макак почистить. Дай сигарету, Жиган. Константин угостил друга «Кэмелом», отхлебнул из широкой чашки остывшего чаю. — Что-то ты, Жиган, в последнее время совсем нас забыл. Как не придешь в контору, все нет тебя и нет. Говорят, баба у тебя в столице завелась. — Кто говорит? — Есть люди. — Знаю я этих людей. Жанне все неймется. Терентий сипло засмеялся. — А че? Нормальная девчонка, не профура какая-нибудь. Я б ей запердолил, если б она хоть раз в мою сторону посмотрела. Только мордой не вышел. — Ладно, я, пожалуй, пойду. Константин отставил пустую чашку и встал из-за стола. Уже в прихожей он обернулся и спросил: — Ты не в курсе, с кем «азеры» дело имеют? — Ни ухом, ни рылом. Может, сами по себе, а может, с такими же лаврушниками. — Ладно, будь здоров. На работу только не забывай ходить. — Работа не волк, в лес не убежит, — засмеялся Терентий. — Ты же у меня вроде как начальник, но свой. Понимаешь, что иногда в жизни тяжелые моменты настают. Константин вышел из подъезда и направился к своей машине. Какая-то личность ошивалась возле «Жигулей», но при появлении хозяина тут же растворилась за углом. Константин подошел к автомобилю, осмотрел его со всех сторон. Нет, вроде бы все в порядке: колпаки на месте, зеркало тоже. Попробовав ногой скаты, Константин открыл дверцу и сел в машину. Но смутное ощущение тревоги не проходило. Он сидел, разглядывая салон машины, пытаясь понять, что ему не нравится. Вроде бы все как всегда: чуть потертая обивка на сиденьях, песок на ковриках — давно не чистил машину, та же трещина на приборной доске, даже кассета торчит из магнитолы. И тут он сообразил — запах. Уцепившись за свою догадку, он потянул носом. Кроме привычного, уже въевшегося в обивку салона запаха табачного дыма, перемешанного с ароматами нагретой прямыми солнечными лучами пластмассы, а также бензина, масла и еще черт знает чего, всегда присутствующего в видавшем виды «жигуленке», он уловил еще что-то, до боли знакомое. Ну конечно, как он сразу не догадался. Пахнет дешевым лосьоном, как в казарме после утреннего развода. Значит, гости все-таки навещали. Машина оказалась заперта, замки целы, в салоне ничего не взято. Значит, работал профессионал. Уж не тот ли, что косил под бомжа, вертевшегося у машины? Константин наклонился и заглянул под рулевую колонку. Он увидел тонкую стальную струнку, аккуратно закрепленную на основании педали газа. Струнка уходила вниз, под резиновый коврик, и просто так ее разглядеть было невозможно. Константину пришлось приподнять коврик. Струна тянулась прямо под его сиденье. Он вышел из машины, наклонился и увидел гранату. По темному ребристому телу он сразу узнал гранату «Ф-1», больше известную народу под названием «лимонка». — Да, Жиган, — сказал самому себе Константин, — тебя кто-то нежно любит. Приподняв сиденье, он еще раз внимательно осмотрел гранату. Усики ее были разогнуты, а стальная струна привязана к кольцу. Сама «лимонка» оказалась так зажата сиденьем, что при нажатии педали газа колечко выскочило бы из нее, как шпилька из женских волос. Поставить такую штучку в салон не представляло никаких проблем. Три секунды. Потом приходит хозяин, газует — и вечная память. Только окровавленные ошметки останутся висеть на ветках ближайших деревьев. Константин осторожно сдвинул «лимонку» в сторону, поближе к педалям и принялся аккуратно снимать проволоку с акселератора. Потом взял гранату, аккуратно загнул усики и снял струну с кольца. Между прочим, это была не какая-то там проволока, а кусок растяжки мины направленного действия. Это подтверждало догадку о том, что работал профессионал. Гранату Константин положил в карман пиджака. * … «Хвост» он все-таки заметил. Серенький неприметный «жигуленок» упрямо следовал за ним на всех перекрестках и поворотах. Испытывая чувство злого азарта, Константин глянул в зеркало заднего вида и, подмигнув, сказал: — Ладно, пацаны, погоняем. На первом же перекрестке он нарушил правила. Рванул налево, не пропустив встречный грузовик с полуприцепом. «Копейка» сразу же отстала, но не оторвалась. Видно, ребята там сидели тертые и одним маневром от них не уйдешь. Жиган разогнался на спокойном участке дороги километров до девяносто, потом затормозил и резко вывернул руль. Машину занесло и развернуло. Жиган, не останавливаясь, снова вдавил педаль газа до упора. Из-под визжащих колес повалил дым. Он рванул навстречу «копейке», водитель которой не ожидал такого резкого маневра. Навстречу ему мчались «Жигули» Панфилова, стремительно сокращая дистанцию. Константин видел, как завихляли передние колеса «копейки», как машина слежки резко снизила скорость. — Что зассали? Я вам сейчас устрою подвиг Гастелло! Ему было все равно, глупо или умно он поступает. Одно неверное движение — и его машина врежется в фонарный столб. Или на самом деле протаранит серые «Жигули» преследователей. — Как там у вас с нервами? Машины двигались навстречу друг другу. Метрах в двадцати от Константина серый «жигуленок-копейка» резко отвернул вправо. Машина подпрыгнула на обочине и, накренившись на левый бок, врезалась в дерево. Посыпались разбитые стекла. Из покалеченного радиатора повалил пар. Дверцы «Жигулей» открылись, из машины вывалились трое парней, одетых, как близнецы, в белые майки и дешевые джинсы. Лицо и руки водителя покрылись кровью. Двое его спутников тут же подхватили беднягу под руки и потащили в сторону от машины. Константин, сбросив газ и чуть притормозив возле незадачливых преследователей, помахал им рукой. — Счастливо, козлы. * Свою «Волгу» Константин обнаружил в одном из боксов областного управления госавтоинспекции. Поначалу он даже не узнал машину и, только посмотрев на номера, убедился в том, что это именно его автомобиль. Механики хорошо потрудились над ней. Константин не заметил ни одной вмятины или царапины на корпусе. Все наружные детали, начиная с бампера и заканчивая подфарниками, особенно сильно пострадавшими во время аварии, были заменены. Машина сверкала лаком и хромом. «Умеют же делать для своих, — подумал Константин. — Механики, наверное, думали, что это машина какого-нибудь начальника. А на самомто деле их нагрел бывший зек, да еще к тому же осужденный за угон автомобиля». Свои «Жигули» Панфилов оставил на ближайшей к областному управлению ГАИ стоянке. Пусть пока здесь машина перекантуется, а потом кто-нибудь из «Радуги» подскочит, заберет. Был в этом еще один расчет. Если за ним продолжают следить, то пусть наблюдают за пустым «жигуленком» хоть сутки. А гранату Панфилов спрятал под сиденьем — не таскать же ее с собой по милицейскому гаражу. Константин рассчитывал, что оформление машины не займет слишком много времени. Он планировал зайти к брату и встретить после работы Татьяну. Но его надежды не сбылись. Оформление оказалось обставленным таким количеством формальностей, что хоть хватайся за голову. Конечно, если бы Стрельцов оказался на месте, вся эта процедура заняла бы не больше четверти часа. Но Стрельцов, действительно недавно получивший вторую лейтенантскую звездочку на погоны, был на дежурстве. А без него Константину пришлось тыкаться носом во все углы милицейского гаража, как слепому котенку. Его отфутболивали все начальники, мелкие и крупные. Все это привело лишь к тому, что Панфилов никуда не попал, истратил кучу времени и нервов. Раз десять внес свои паспортные данные в какие-то бессмысленные протоколы, но машину свою наконец-то получил. Выезжая за ворота гаража, он нервно засмеялся. — Менты неисправимы. Глава 23 Константин безнадежно застрял в потоке машин, двигавшихся по Волоколамскому шоссе. Вечер выдался теплый. Солнце, свисавшее над горизонтом, одаривало своими последними щедрыми лучами огромный город. Но Панфилова это вовсе не радовало. На дороге постоянно возникали пробки. Где-то впереди ремонтировался участок шоссе (если, конечно, верить водителю «Москвича», двигавшегося по соседней полосе). Автомобили то подолгу стояли, то резко рвали вперед. Один наглый тип на иномарке в одном месте просто объехал кавалькаду машин, вычислив свободное место на встречной полосе. Константин обратил внимание, что в последнее время в Москве таких лихачей становится все больше. Пользуясь отсутствием гаишников на каком-нибудь участке дороги, а иногда откровенно наплевав на них, эти ребята выезжали на тротуары, разделительные и встречные полосы. Нормального водителя, который сам соблюдает правила и надеется на то, что и другие поступают так же, все это порядком раздражало. Особенно неприятно, когда честно застреваешь в пробке, а мимо тебя по разделительной полосе проносится какой-нибудь понтярщик. А как хотелось сегодня встретить Танечку после работы, с ее любимыми розами да еще и на новом автомобиле… То есть, конечно, «Волга» не новая, но после ремонта выглядит просто отлично: хромированные детали сверкают на солнце, свежая краска покрыта лаком, кругом ни одной царапины… Жаль только, в этой пробке невозможно проверить двигатель. Эх, выбраться бы на широкую, просторную магистраль да врезать по газам, чтобы только ветер свистел!.. Но приходится торчать здесь, по большей части работая не газом, а сцеплением. Тронулся — остановился, тронулся — остановился. К медицинскому центру он безнадежно опоздал. Поэтому место рядом с водителем пустовало, лишь врассыпную лежали розы. С другой стороны, надо попробовать извлечь пользу даже из такого малоприятного занятия, как ожидание в пробке. Машинально нажимая на педали, Панфилов в мыслях снова вернулся в Запрудный. Что же там происходит? Кому-то очень не нравятся его встречи с Трубачевым. У Василия был только один враг, настоящий и серьезный, в полном смысле слова. Этот ни перед чем не остановится, этот пойдет до конца и, если надо, по трупам. Кто он, откуда взялся, чем занимался раньше? Ничего этого Константин не знал. Он вдруг вспомнил лицо противника, с которым ему довелось сойтись в пока еще честной спортивной схватке. Жесткие, колючие глаза, цвет которых даже разобрать нельзя. Эти глаза можно определить одним словом — злые. Предельно сосредоточенное лицо, плотно сжатые губы, волевой подбородок. И вена на лбу, вздувшаяся, темная, пульсирующая. Откуда Константин мог знать о ней? Все, вспомнил… * … — Магомет был красывый мужчына. Да, очэнь красывый, такой смуглый. Там в пустыне было много солнца. Очэнь много, как здэсь… Афганская провинция Гильменд. Сюда, в место расположения отдельного отряда спецназначения, однажды попал боец Константин Панфилов. Пустыня Дашти Марго — как огромная детская песочница. Песок — то глубокий и рыхлый, то рассыпанный тонкой пылью по выжженному камню. В пустыне Дашти Марго над всем царит солнце — безумное, испепеляющее, злое. Солнце сводит с ума, парализует волю, лишает мозг мыслей обо всем, кроме воды. Даже ночью, когда жара спадает, невозможно думать и мечтать ни о чем ином, кроме спасительной влаги. Сколько раз Константину снились одинаковые сны: огромная река или озеро, в котором можно плыть, наслаждаясь невесомостью собственного тела. Но хочется не плавать, а выпить всю эту массу воды одним глотком. К отдельному отряду спецназначения был прикомандирован капитанафганец, имя которого уже стерлось из памяти Константина. Этот офицер закончил военное училище на территории Советского Союза и в составе правительственных войск принимал участие в боях с моджахедами. Он довольно бегло, хотя и не всегда правильно, разговаривал на русском языке, часто и охотно общался с «шурави». Однажды вечером афганский капитан попытался объяснить Константину, который еще не успел заснуть, почему так трудно воевать с моджахедами. — Они правоверные мусульмане. Панымаешь, шурави? Они не хотят, чтобы кто-то вторгался в их жизнь. Они живут по исламским законам и обычаям, презирают неверных. Все мусульмане — братья по вере. — Почему же ты воюешь с ними? Сам-то, наверное, мусульманин? — спросил Константин. — Я — афганец, но я не мусульманин. Нет, я был мусульманином, но потом… Это очень сложно объяснить. Если бы я лучше знал ваш язык… Я верю в Маркса. — Ты что, коммунист? — У нас нет такой партии, но ты можешь считать меня коммунистом. Пролетарии всех стран, соединяйтесь! И афганец вскинул вверх сжатый кулак. — Моя религия — коммунизм. Но ислам тоже сильная религия. Великая религия, одна из трех величайших в мире, ее создал Магомет. — Кто такой этот Магомет? — О, это великий пророк. Он был ниспослан к нам с небес Аллахом. Капитану афганцев доставляло, казалось, гораздо больше удовольствия рассказывать об исламе и Магомете, чем о своей новой религии. — Магомет такой же великий пророк, как у вас… Христ. — Христос? — Да-да, Христос. Магомет вырос в пустыне, великой пустыне Аравии. Там была очень суровая жизнь, но Магомет вырос умным, честным, любящим человеком. Он много думал, узнавал мир, потом ушел в пещеру на горе Харам — возле исламской святыни Мекки. И там Аллах ниспослал на него озарение. Магомет понял, что только Бог велик. — А во что же он раньше верил? — Арабы поклонялись идолам, но Магомет сказал: идолы — это жалкие куски дерева, над всем и во всем существует единый Бог. Все люди должны бросить своих идолов и обратить к нему свои взоры. Вот все, что определяет суть этой религии. Бог велик, и нет ничего величественнее него. Он — то, что вокруг нас. Он нас создал, он нас поддерживает. Мы и все вокруг только его тени. Вот сколько глубокого смысла заложено в открытии Магомета. — Слушай, а что кричат моджахеды, когда на танки с автоматами бросаются? — Аллах акбар! — Что это значит? — «Аллах акбар» означает — «Бог велик». Это великая суть ислама. — Хорошо, христианство называется по имени Иисуса Христа, а почему ваша религия называется исламом? Есть же вроде какое-то другое слово. У нас, кажется, называют магометанством, что ли?.. — Ислам означает, что мы должны подчиняться Богу, вся наша сила в покорном подчинении Аллаху во всем, что он ниспослал нам в этом и другом мире. Это явил нам пророк Магомет. — Какой он был, ваш Магомет? — Все мусульмане знают, что пророк Магомет очень красив. У него черные глаза, в которых горит огонь, а еще у него на лице печать Аллаха. — Какая печать? — спросил Константин. — Клеймо, что ли? — У него был большой черный сосуд на лбу, я забыл, как это называется, по-русски, — афганец провел пальцем через свой лоб. — Вена? — догадался Панфилов. — Правильно, вена. Она раздувалась и чернела, когда он приходил в гнев… * … Через несколько недель этот капитан расстрелял караул в расположении отряда спецназа, выкрал секретные документы и ушел к моджахедам. * Чушь какая-то, мистика. Константин тряхнул головой, будто пытаясь избавиться от наваждения. Матвей и печать Аллаха?.. Пророком он себя возомнил, что ли? Нет, ерунда, полнейшая ерунда. «Панфилов, мыслитель из тебя, как из козы балерина». Пробка впереди наконец рассосалась, и Константин уверенно направил машину на Пятницкое шоссе. А вот и знакомый поворот. Да, здесь они сворачивали, чтобы проехать к детскому саду. И вдруг Панфилов увидел Татьяну. Она шла в нескольких метрах от него в своем легком шифоновом платье. Панфилов эффектно притормозил рядом с ней, высунулся из окна и весело сказал: — Не желаете прокатиться, Татьяна Геннадьевна? Она посмотрела на него с детским изумлением. — Костя, ты не перестаешь удивлять меня. Как тебе это удается? — Не знаю, — развел он руками. — Наверное, таким уродился… Садись. — Здесь три метра пройти. Если подождешь, мы с Андрюшей скоро вернемся. — Конечно, подожду. Он лихо развернулся на площадке для стоянки, взял розы в охапку и вышел из машины. Татьяна шагала навстречу ему, держа за руку сына. Белобрысый мальчуган был, как всегда, уморительно серьезен и, увидев Панфилова, даже не улыбнулся. Константин вручил Татьяне цветы, одарив ее при этом самой широкой из своих улыбок, и протянул руку мальчику. — Здорово, Андрюха. — Здравствуйте, дядя Костя, — с величавым спокойствием, присущим, наверное, только отпрыскам королевских фамилий, ответил малыш. Константин церемонно наклонил голову. — Ваше желание исполнено, царевич Андрей, — он показал на сверкающую лаком и хромированной сталью «Волгу». — Карета подана. Мальчик, заложив руки за спину, неторопливо прошелся вокруг машины, оценивающе осмотрел ее со всех сторон, после чего вынес свой вердикт; — Большая. — Нравится? — подмигнул ему Константин. — Да. — Тогда садись. Константин распахнул заднюю дверцу перед малышом и помог занять место в салоне. Таня с цветами села впереди. Сам Панфилов завел двигатель, включил первую передачу. Внезапно он повернулся к Андрею и предложил: — Хочешь проехать за рулем? Мальчишка недоверчиво посмотрел на маму. — А можно? — Конечно, ты же здесь главный, — ответил за нее Панфилов. Но мальчик дождался одобряющего кивка матери и только после этого согласился сесть за руль. Куда только подевались его величавое спокойствие и невероятная серьезность? Он мгновенно вскочил с сиденья и протиснулся между передними креслами, как юркий мышонок. Лицо его просто светилось от счастья, когда он сел на колени к дяде Косте и цепко ухватился ручонками за руль. — Что нам надо делать? — спросил он, улыбаясь. — Смотри, сейчас мы поедем прямо вон по той дорожке. Ты должен немного повернуть руль налево, вот сюда, потом назад, чтобы колеса выровнялись и машина шла по прямой. Я буду только нажимать на газ. — Костя, может быть, не стоит сразу доверять ему руль? — засомневалась Татьяна. — Ты хотя бы немножко придерживай его снизу. — Ничего, Андрюха у нас парень самостоятельный и ничего лишнего не сделает. Правда? — Правда, — кивнул мальчик. — Хорошо. Приготовься. Я сейчас буду нажимать на педаль, и машина медленно покатится. Помнишь, что надо сделать? — Помню. — Готов? — Готов. — Поехали. Обычно, трогаясь с места, Константин бросал сцепление, чтобы сразу почувствовать, как машина срывается с места. Ощущение скорости, когда тебя вдавливало в кресло, всегда доставляло ему огромное удовольствие. Но сейчас он очень плавно выжал педаль сцепления и лишь чуть-чуть прибавил газку. «Волга» медленно тронулась с места. Мальчишка, вытянув шею, подался вперед и вывернул руль в левую сторону, потом повернул руль направо, подровнял колеса. Константин чувствовал, как тело мальчугана подрагивает от возбуждения. — Сейчас будет поворот направо. Выкручивай руль, а потом, когда мы повернем, сделай все наоборот. — Хорошо. Скоро они остановились у дома. Соседские мальчишки, гулявшие во дворе, с нескрываемой завистью смотрели на Андрея Старцева, который с гордым видом подрулил к собственному подъезду на черной «Волге». Константин плавно остановил машину, выключил мотор. — Вот таким вот Макаром они и растут быстрее нас, — смеясь, сказал он Татьяне. — Я в его возрасте по лужам босиком бегал, а он уже за рулем сидит. Ну что, шофер, выходи. * После ужина они снова долго сидели на кухне, пили чай, разговаривали. — У меня теперь вся квартира в цветах, — сказала Татьяна, с мягкой улыбкой поглядывая на огромный букет роз в хрустальной вазе. Сначала она поставила его на кухонный стол, но Константин попросил убрать, потому что цветы мешали любоваться ее лицом. — Как дела на работе? — спросил Костя. — Нормально. Ой, я же совсем забыла, сегодня заходила к твоему брату. Такой симпатичный парень, Я тебе сознаюсь — вышла из палаты и чуть не заплакала. Мне его так жалко стало… Как же это ему не повезло так? Константин отвел глаза. — Это моя вина, — тяжело вздохнул он. — Недоглядел. — Он же еще совсем ребенок. Сколько ему лет? — Двадцать два. — Двадцать два? А в глазах столько муки… — Мы росли без отца. Пока я был дома, все вроде складывалось нормально. Потом ушел в армию. Когда вернулся, Игнат уже сел на иглу. Глаза Татьяны расширились от ужаса. — Он принимал наркотики? — Кололся всякой дрянью. Мать-то не могла за всем уследить. Знаешь, как пацанва легко на все это покупается? Вообще-то я его понимаю, у нас там скучно, если не найти дело по душе. А тут кайф. Сразу забываешь обо всем, никаких проблем. — А ты сам пробовал наркотики? — Было дело, — сознался Панфилов. — Я же в Афган попал. — Ты служил в Афганистане? — изумленно проговорила Татьяна. — Ты воевал? Стрелял? — А что, не похоже? — Я думала, откуда у тебя эти шрамы… — Оттуда, — кашлянул Константин и добавил, — в основном… Вообще, если задуматься, на мне живого места нет. Везде какие-то переломы, вывихи, вот шрамы эти… Ладно, мы же не об этом говорили. У нас там многие на наркоту подсели… Тяжело всем приходилось, очень тяжело… Смотрю иногда кино про войну и думаю, как у них там все на экране красиво, романтика… Нет там никакой романтики. Кровь, грязь, дерьмо. Я тоже пару раз после боя анашой затягивался. Но, слава Богу, быстро понял, что это не для меня. В общем, вернулся домой, а тут с братишкой моим такая катавасия приключилась. Константин вдруг понял, что дальше не может рассказывать о себе — как будто перед ним встал какой-то невидимый барьер. Ведь если продолжить, придется и про зону все выложить. А она, его Танечка, такая чистая, нежная… Поймет ли? — Недосмотрел… Всю жизнь себя винить буду, — он намеренно скомкал этот разговор. — Как там Игнат? — Его готовят к операции. Сегодня приходил Мокроусов, осматривал его. — Что сказал? — Я сама при этом не присутствовала, я же в другом отделении работаю, а сестра из палаты говорит, что надежда есть. Мокроусов ведь прекрасный врач, он людей и не с такими повреждениями позвоночника на ноги ставил. Она вдруг посмотрела на Константина очень пристальным взглядом, в котором угадывались новые чувства. Погладив его рукой по ладони, она сказала: — Все будет хорошо, Костя, поверь мне. Если бы не Андрюша, который в эту минуту зашел на кухню, Константин бы наверняка поцеловал Таню. — Мама, уже поздно, — сказал малыш. — Я пойду спать. — Хорошо, милый, иди. Мы с дядей Костей еще посидим. Ты помнишь, что нужно сделать перед сном? — Почистить зубы и умыться. — Правильно. Костя, посиди пока один, я скоро вернусь. Мне нужно уложить ребенка. Когда Таня вышла, он встал из-за стола, закрыл дверь кухни, подошел к кухонному окну, распахнул форточку. Страшно хотелось курить. С улицы вдруг потянуло едким, удушливым запахом. Несмотря на это, Панфилов выкурил сигарету, потом принялся размахивать кухонным полотенцем, пытаясь очистить воздух на кухне от табачного дыма. За этим занятием его и застала Татьяна, осторожно вошедшая в кухню. — Ты что делаешь? — Да вот, — он виновато развел рука ми. — Наверное, ветер поменялся. — А, — понимающе кивнула она, птицефабрика продолжает работать. Хоть бы ее перенесли бы куда-нибудь, что ли… — Народу нужны яйца и куры! — смеясь, ответил Константин. Татьяна приложила палец к губам. — Тише, пусть ребенок уснет. Это не долго. Он быстро засыпает и потом можно будет разговаривать нормально. Только форточку, пожалуйста, закрой. Когда Константин сел за стол, Старцева открыла кухонный шкафчик и достала оттуда бутылку шампанского. — Это что такое? — Панфилов поднял брови. — Благодарность за цветы. Ты умеешь тихо открывать, чтобы пробка не стреляла в потолок? — Справлюсь как-нибудь. Пока он возился с бутылкой, Татьяна поставила на стол два обыкновенных стакана. — У меня есть фужеры, но они там, в комнате. Не хочу шуметь. Ты не обидишься? — Я к церемониям не приучен. Константин аккуратно вынул пробку из горлышка и стал разливать искрящуюся пенистую жидкость по стаканам. — Таня, теперь ты начинаешь меня удивлять, — сказал он, поднимая стакан и разглядывая весело бегущие пузырьки. — С чего это тебя на выпивку потянуло? — Не все же вам, мужчинам, оставлять, — покраснела она. — Ты, наверно, подумаешь, что я пьяница? Но я поклонница шампанского. Это единственный спиртной напиток, который я люблю по-настоящему. — Где же тут спирт? — поинтересовался Константин, глядя через стакан на свет. — В пузырьках, — пошутила она. Они тихонько сдвинули стаканы, выпили шампанского, пожевали шоколад. — Это, между прочим, из твоих вчерашних подарков Андрюше, — сказала Татьяна, откусывая кусочек. — Он у меня большой любитель сладкого, но даже он не может съесть столько. После шампанского в ее глазах появился лукавый блеск, щеки раскраснелись, придавая ее смуглому лицу еще большее очарование. Константин не мог отвести от нее глаз. — Ну что ты на меня так смотришь? Я ведь, наверняка, не первая женщина в твоей жизни. — Вторая. — Зачем ты меня обманываешь? — Зуб даю, — по старой привычке ляпнул Константин и тут же спохватился: — Это такая клятва есть… — Я знаю. По-блатному. Ты, наверно, думаешь, что я вся такая чистая, нежная?.. Просто какая-то принцесса на горошине… Константин удивился тому, как она точно угадала его мысли. — Так вот, Костя, ничего подобного. Я росла в военном гарнизоне. У нас знаешь какие мальчишки были? Я даже дралась. Меня родители ругали, а я все равно дралась. — Не верю. — А вот и напрасно. Меня наши пацаны Козявкой дразнили, а я была очень гордая и никому спуску не давала. Ой, а у меня шампанское в стакане кончилось, налей, пожалуйста, еще. Он долил в стакан шампанского и хотел пошутить насчет ее пристрастия к этому благородному напитку, но Таня прервала его: — Я хочу сказать тост. Давай выпьем за нашу встречу. Ты, наверно, думаешь, что мне больше нельзя наливать, но ошибаешься. У меня все в щеки уходит. — За встречу! То ли Константин давно не пил, то ли атмосфера на него так подействовала, но он ощутил приятное возбуждение, охватившее его до самых корней волос. — Мне очень хорошо с тобой, — признался он. — Так хорошо, наверное, было только в детстве. — Это шампанское действует. Подожди немножко, я схожу, посмотрю, как там Андрюша. * Константин прислонился спиной к стене и закрыл глаза. «Нет, этого не может быть, — думал он. — Как-то уж все очень легко получается. Она здесь, рядом. Стоит только протянуть руку, дотронуться. Неужели так бывает в жизни? Нет, Панфилов, ты спишь, и все это тебе только снится. Когда ты откроешь глаза, окажется, что ничего этого нет и не было». Он открыл глаза, услышав легкий звон бокалов. Потом на кухню заглянула Татьяна. — Захвати бутылку, — сказала она. — Мы пойдем в большую комнату, сынуля уже спит. Он вдруг привлек ее к себе и прижался лицом к ее животу. Своей щекой Константин чувствовал исходящее от нее тепло. — Ну что ты? — ласково сказала она. — Ты ведь меня совсем не знаешь. Мы так недавно знакомы. — А по-моему, я знаю тебя уже сто лет, — признался он, не выпуская ее из объятий. — Как будто мы вместе выросли. Ты мне очень нравишься… — А вдруг ты узнаешь меня ближе и я перестану тебе нравиться? — Не говори ерунды. Он почувствовал, как она осторожно положила ладонь ему на щеку. Это и вправду так напоминало ему детство, когда мама прижимала его к себе и гладила по голове, по лицу. «Костик, мальчик мой, — говорила она. — Будь мужественным, ведь у тебя впереди целая жизнь. Не надо плакать, ведь ты мужчина, ты должен уметь постоять за себя». Он медленно поднялся и поцеловал Таню сначало в шею чуть пониже уха, потом, словно чего-то опасаясь, осторожно притронулся губами к ее губам. Она ответила ему, сначала робко, лишь чуть-чуть шевельнув губами, потом все сильнее и сильнее. Обвив руками его шею, она страстно раскрыла губы и прижалась к нему всем своим трепещущим телом. Константин держал ее за плечи с такой нежностью, как будто в его руках находился хрупкий цветок. Наконец она опустила голову и, облизывая губы, прошептала: — Никогда не думала, что смогу влюбиться еще раз. — Почему? Ты же не старуха какая-нибудь… — Я тоже часто говорила себе об этом, смотрела в зеркало и думала, что я еще совсем молода, что ко мне еще придет любовь. Но я не ждала такого, как ты. — Какого? — Прекрасного принца. Не смейся. Ты ведь знаешь, все девочки мечтают о прекрасном принце, который приедет за своей избранницей на белом коне. Константин тихо засмеялся. — На черной «Волге». — Вот видишь, тебе смешно. А я была такой романтичной… дурой. Жизнь наказала меня за это, и я уже боялась во что-нибудь верить. — Нельзя жить без веры. — Я знаю, только вера бывает разная. — Надо верить в себя. Она взглянула на него счастливыми, лучившимися надеждой глазами. — Можно мне верить в тебя? — Ты первый человек, от которого я это слышу. Он снова поцеловал ее, теперь уже не стесняясь, не сдерживая себя. Его объятия были такими сильными, что после поцелуя она сказала: — Тише, раздавишь… Я, конечно, крепкая, но не настолько. Она высвободилась из его объятий, взяла его руку в свою ладонь и повела за собой в комнату. Он только едва успел обернуться и прихватить с собой наполовину опустевшую бутылку шампанского. Очень уютная комната освещалась мягким светом торшера. На журнальном столике перед диваном стояли два бокала. — Давай еще выпьем, — предложила она, усаживаясь на мягкий диван. — Мне так хорошо. Я хочу продлить это ощущение. Константин разлил шампанское по бокалам, немного выпил. Смешная получилась сцена. Они сидели друг против друга, держа возле губ бокалы и слившись взглядами. Татьяна допила шампанское и отставила бокал в сторону. — Ты совсем не похож на других мужчин, — сказала она. — В тебе чувствуется такая сила… и справедливость. Мне кажется, ты способен на все… кроме одного. — Что же это такое? — Ты не можешь обидеть человека. Константин, услышав эти слова, почему-то вспомнил влюбленный взгляд Жанны Макарычевой и грустно усмехнулся. — Еще как могу. — Не правда, я не верю. У тебя не такие глаза. — А если я тебе скажу, что в меня влюбилась одна девчонка и очень обижается, когда видит мое к ней отношение? — Это другое, — возразила Татьяна. — Насильно мил не будешь, а если и будешь, то не мил. Она вдруг опустила глаза и немного помолчала. — Можно, я спрошу у тебя о чем-то? — Спрашивай, Танечка. — Ты давно был с женщиной? — Честно? — Если станешь мне лгать, то лучше сразу уходи, — в ее глазах вдруг мелькнул незнакомый ему блеск, выдававший ее внутреннюю силу и упрямство. — Не очень давно. — Ты не любил ее? — Случайное знакомство. Она погладила его по щеке. — Я тебя прощаю. Вы, мужчины, слабее нас. Вам трудно обходиться без женщин. Это обыкновенная физиология. Она села к нему на колени, обвила руку вокруг шеи. Он уткнулся лицом в ее мягкую теплую грудь. Нащупав у него на голове возле макушки шрам, она трепетно прикоснулась к нему губами. Потом спросила: — Это оттуда, из Афганистана? Он молчал, не мог соврать ей — шрам остался у него после драки в следственном изоляторе. Но она сама помогла ему: — Не надо, не говори. Татьяна гладила его по лицу, тихонько, очень нежно целовала лоб, висок, щеку. Потом прошептала: — Боже мой, сколько во мне накопилось?.. Ты сильно рискуешь. — Чем? — Я хочу, чтобы ты сегодня остался у меня. — Я останусь. — Тогда прими душ и возвращайся. Пойдем, я тебе все покажу. Она провела его в ванную комнату, потом вышла, оставив одного. Медленно, словно растягивая удовольствие, он снял с себя одежду, потом смотрел на свое отражение в большом, занимавшем половину стены зеркале. — Панфилов, а не придется ли тебе жениться? — сказал он вполголоса. Внезапно дверь ванной комнаты открылась. Таня вошла совершенно обнаженная и со смущением в голосе призналась: — Я не могла так долго ждать. Увидев его тело, исполосованное шрамами, рубцами и следами от ожогов, она ошеломленно замерла, потом приложила его обожженную руку к своему лицу. — Господи, сколько же тебе пришлось перенести… В ее голосе звучала почти материнская печаль. — Это было давно. — Теперь я защищу тебя. Я стану твоим ангелом-хранителем, — сказала она. И вдруг печаль в ее голосе исчезла. Она лукаво глянула ему в глаза. — Ты когда-нибудь занимался этим в ванной, под душем? Глава 24 Утро в кабинете начальника службы безопасности совместного советско-германского предприятия «Интермедсервис» Виктора Иннокентьевича Крючкова началось с совещания в узком составе. Крючков вызвал к себе своего заместителя Михаила Елизарова. — Я доволен итогами последней операции, — сказал Елизарову бывший полковник Пятого главного управления Комитета госбезопасности. — Все было проделано безукоризненно. — Хорошо подготовились, Виктор Иннокентьевич. — Откровенно говоря, я сомневался в благополучном исходе. Как-то все это очень уж театрально выглядело. Эта ваша задумка с похоронами чем-то напомнила мне ранние постановки Театра на Таганке. «Ну да, — подумал Елизаров. — Когда ты по театрам шлялся, чтобы крамолу искоренять, я дерьмо глотал под Кандагаром». — Знаете, Михаил Константинович, — продолжал разглагольствовать Крючков, — все эти ваши похороны, венки, красный креп как нельзя лучше годятся для любимовской постановки. Это все как бы декорация, за которой скрывается совсем иная суть. А может быть, наоборот, декорация только подчеркивает задумку… Елизарову надоело слушать эту болтовню, и он безапелляционно прервал своего шефа: — Как бы то ни было, но спектакль нам удался, — сказал он. — А покойник, между прочим, был самый настоящий. Бедняга при жизни и не подозревал, что его бренное тело может сослужить кому-то хорошую службу. — Что ж, — цинично заметил Крючков, — хоть какая-то польза от этих людишек. При жизни они не могли сделать что-то полезное для своей Родины, пусть хоть после смерти… — Родина здесь ни при чем, — сухо заметил Елизаров. — Родине было глубоко наплевать на тех, кто отдавал ради нее свои жизни и здоровье. Теперь пришло время пожинать плоды. — Ваша обида мне понятна, — кивнул Крючков. — Я ведь тоже столько отдал… Да… Как дела в лаборатории? — Все в порядке. На этот раз сырье более качественное. — Оно и немудрено. Морфин все-таки… Я получил известие от наших друзей из Афганистана. Кстати, они сообщили довольно много интересной технической информации. Им удалось усовершенствовать канал переброски сырья через наши границы. Письмо у меня здесь, в папке. — Я могу с ним ознакомиться? — Разумеется. Крючков открыл папку и протянул Елизарову несколько листков бумаги, заполненных убористым текстом. Бегло просмотрев письмо, Елизаров вернул его шефу. — Что скажете? — поинтересовался Крючков. — А что конкретно вы имеете в виду? Там очень много информации. Кроме того, имеются новые деловые предложения, не лишенные интереса. — Обо всем этом я и хотел поговорить с вами, ведь вы долгое время находились в Афганистане и лучше меня представляете внутреннюю обстановку в этой стране. — Что касается нового канала переброски морфина — поддерживаю эту идею. Она кажется мне разумной. Мы сможем сэкономить и время, и деньги. Крючков подался вперед. — И насколько существенной вам кажется эта экономия? — По времени, в сравнении с нынешним вариантом, процентов на тридцать. По деньгам… Пока мне трудно сказать. Все будет зависеть от аппетитов генерала Дустума. — Вы лично встречались с ним в Афганистане? — И не один раз. Впервые я встретил его еще полковником. Это уже потом он получил звание «Герой Афганистана». Во время войны Дустум выступал нашим союзником, но даже тогда он вел собственную игру. Насколько я его знаю, полностью ему доверять нельзя. — Однако он твердо контролирует какую-то часть страны. — Северные провинции. Там преобладает узбекское население. Ведь сам Дустум — этнический узбек. В некоторых местах граница между Афганистаном и Узбекистаном существует только на бумаге. Это значительно облегчает Дустуму задачу организации нового канала сбыта сырья. Но излишних надежд я бы все-таки на него не возлагал. — Вы считаете, нам надо подстраховаться? — Пока не стоит отказываться от прежнего канала. Он действует, мы уже убедились в его надежности, и как запасной вариант он нам всегда пригодится. — Хорошо, с этим решили. Далее, они предлагают новую систему расчетов. — Нужно проверить ее на одной партии груза, и в случае, если все пройдет нормально, переходить на упрощенную схему. Мы от этого только выиграем. — Оружие. — Это сложный вопрос, сложный и опасный. К тому же у нас сейчас нет ни финансовых, ни технических возможностей организовать такие поставки. — Жаль, — задумчиво проговорил Крючков, барабаня пальцами по столу. — Мне это предложение показалось самым заманчивым. — Почему? — Я, конечно, не специалист по Афганистану, но мне кажется, что вооруженная борьба в этой стране еще долго не прекратится. Мы сами вырастили целое поколение людей, которые только и умеют, что держать оружие. — Это верно, — согласился Елизаров. — Правительство Наджибуллы обречено, но ведь мы и не делали на него ставку. Если помните, я сразу отверг подобную идею. — Помню, — едва поморщившись, сказал Крючков. — Но подумайте, Михаил Константинович, скоро к власти в Афганистане придут те, кто воевал против нас. Каждому захочется получить свой кусок пирога власти. И тем, кто откусит от него, и тем, кто останется в стороне, понадобится оружие. Одним — чтобы удержать завоеванное, другим — чтобы обосновать свои претензии. Тогда представится возможность сбывать туда огромные партии такого товара. — Для этого необходимы большие деньги, технические средства и, самое главное, люди. — Мы можем подобрать хорошую команду из ваших бывших сослуживцев. Не все же в конце концов погибли. — Не все. Но для такого дела нужны компетентные специалисты. — Подберем в комитете, в главном разведуправлении Генштаба. — Нужны выходы на авиацию, аэродромы, оборонные заводы, армейские склады. Придется создавать огромную сеть. — Вы не уверены в своих организационных способностях? Елизаров отрицательно покачал головой. — Масштабы другие. — Допустим. Но какую-то часть работы вы можете взять на себя. Поднимите ваши старые связи — с тем же Дустумом… — Для этого необходимо лететь в Афганистан. — Слетайте, — энергично предложил Крючков. — Мы еще как следует не отладили механизмы наших операций с морфином. Мне нужно присматривать здесь за хозяйством. — Я согласен, но, Михаил Константинович, это не наш размах. Еще две-три поставки — и механизм заработает как часы. Копить деньги на счетах в швейцарских банках бессмысленно. Деньги должны работать, а не кормить альпийских гномов. У них и так капиталов достаточно, а одна-две сделки с оружием могут обеспечить нам вполне комфортные условия проживания на Западе на несколько поколений вперед. Вы ведь хотите обеспечить своих детей? — У меня нет детей. Вам об этом хорошо известно. — Будут, — убежденно сказал Крючков. — Не век же бобылем ходить… — Это еще неизвестно. Если задуматься, я сам пока не жил как следует, только воевал… и учил воевать других. — Михаил Константинович, я вас что-то не узнаю, — закуривая, сказал Крючков. — Вы всегда производили на меня самое благоприятное впечатление своей исключительной жизненной энергией и, я бы даже сказал, оптимистическим взглядом на жизнь. А сейчас в ваших словах слышится малопонятный мне скептицизм. Вы случайно не устали? — Нет, — односложно ответил Елизаров и, следуя примеру своего шефа, прикурил сигарету. — Как же так? Ведь еще несколько недель назад, когда мы только начинали операции с нашими афганскими коллегами, вы были спокойны и уверены в себе. Даже крупная неудача во время одной из операций не вывела вас из равновесия. Елизаров удивленно поднял глаза. — Кажется, вы согласились с тем, что это всего лишь мелкая накладка? — Хорошо, не цепляйтесь к словам, Михаил Константинович, — нудно сказал] Крючков. — Перед нами открываются блестящие перспективы, мы можем расширить дело, вырваться из круга простых исполнителей, стать настоящей элитой. А вы хандрите. — Элита? — скептически хмыкнул Елизаров. — Кем я только не был, но вот элитой еще не приходилось. — Да-да, а что вы думаете? — у Крючкова явно разыгралось самолюбие. — Вы посмотрите, кто нами управляет. Шваль, отбросы, люди, не имеющие элементарных познаний. Они сели в мягкие кресла казенных кабинетов и думают, что это дает им право называться избранной частью общества. Элитой должны стать мы — подготовленные, компетентные, опытные и жесткие, не страдающие от избытка лишних сантиментов. Раньше нам не хватало возможностей для того, чтобы реализовать себя. А сейчас нужно пользоваться каждым шансом. Эта форточка, в которую повеяло ветром свободы, может очень быстро захлопнуться. Фигурально выражаясь, еще день-два — и быдло снова начнут прижимать к ногтю. Если мы с вами не сможем сделать резкий рывок наверх, то нам не суждено… Хмуро подняв голову, Елизаров прервал высокопарные глупости шефа службы безопасности: — Чего вы от меня хотите? — Я хочу, чтобы вы поняли и осознали — нам надо двигаться дальше, нет возможности топтаться на месте и оглядываться по сторонам. Перешагните через свои сомнения. Вы мне нужны. — Как исполнитель? За этим невинно прозвучавшим словом даже Крючков почувствовал истинный смысл сказанного. — Вы хотите сказать, что я загребаю жар чужими руками? — голос Крючкова приобрел металлические нотки. — Напрасно вы думаете, что я ничего не понимаю. Долгие годы службы в Комитете меня многому научили. — Внезапно его голос стал мягким, проникновенным и чуточку ласковым. — Я понимаю ваши сомнения, Михаил Константинович. Вам действительно нужно принять очень важное и ответственное решение. Не буду вас торопить. Да, Крючков многому научился за долгие годы работы в Пятом главном управлении КГБ: так искусно менять интонации своего голоса умеет только следователь, которому нужно уломать неразумного молодого диссидента и заставить его подписать бумагу с чистосердечным признанием своей вины, глубоким и искренним раскаянием, просьбами о снисхождении случайно оступившемуся, а также с гневными проклятиями в адрес презренных растлителей юных душ. Но Елизаров, прошедший огонь и воду, совсем не походил на подследственного. — Если вы хотите что-то делать, Виктор Иннокентьевич, делайте, — бесстрастно сказал он. — Я пока подожду. Пусть все идет само собой. Мне хватает забот и без этого. У нас скоро очередная поставка. Надеюсь, вы об этом помните? — Помню. — Есть некоторая новая информация. — Я вас слушаю, — подчеркнуто официально сказал Крючков, положив руки на стол. Пепельницу с еще дымящимся окурком он отодвинул в сторону. — Относительно нашей мелкой накладки или крупной неудачи, если вам так хочется, — дело со свидетелями сдвинулось с мертвой точки. Долгушин нейтрализован. Лейтенант Стрельцов из областного ГАИ для нас больше никакой опасности не представляет. Остался последний. Это некий Панфилов, проживающий в подмосковном городе Запрудный. Председатель кооператива «Радуга». — Но ведь все наши операции проходят через Запрудный. — Именно. — Немедленно убрать! — гневно воскликнул Крючков. — Только этого нам не хватало. Поставить под удар всю нашу деятельность из-за какогото кооператора… — Вчера мои люди сделали такую попытку, но, к сожалению, она не увенчалась успехом. Думаю, проблема с этим свидетелем разрешится в ближайшее время. — Я надеюсь на вас, Михаил Константинович. Нам теперь ни в коем случае нельзя подводить партнеров. Вы знаете, что в некоторых северокавказских республиках, в частности Чечено-Ингушетии, где зреют сепаратистские настроения, афганцы зондируют почву о размещении более мощных лабораторий, чем наша? — Я слышал об этом. — Это очень реально и опасно для нас. — Вот видите, — устало сказал Елизаров. — А вы хотите, чтобы я бросил с таким трудом отлаженное дело и занялся сомнительными прожектами. Крючков, нахмурившись, промолчал. — Есть еще одна небольшая проблема с Запрудным. Нашему человеку очень мешает председатель местного отделения Фонда бывших воиновафганцев. Я думаю, этот вопрос тоже надо закрыть. — Это как-то связано с нашими операциями? — Не знаю, но вполне возможно. — Разберитесь на свое усмотрение. — Тогда у меня все. Елизаров встал из-за стола. — Вы плохо выглядите, товарищ Елизаров, вам нужно отдохнуть. Возьмите отпуск. — На том свете отдохнем. Глава 25 — Можно, Владимир Андреевич? — в кабинет Мокроусова заглянула секретарша. Главный врач Центра протезирования и реабилитации стоял, склонившись над своим старомодным дубовым столом, и с озабоченным видом перебирал бумаги. — Я занят, — раздраженно бросил он. — Я знаю, Владимир Андреевич. Но дело в том, что… — девушка замялась и, обернувшись, выразительно посмотрела через плечо. — К вам пришли. — Ну и что? Пусть подождут, я пока не принимаю. Он выглядел очень недовольным. — Товарищ из милиции. — Что? Какая милиция? — Он говорит, что из уголовного розыска. Следователь. Занимается делом нашего э… Никиты Григорьевича. — Ах, вон оно что? Так бы сразу и сказали. В кабинет вошел невысокий коренастый мужчина с широким, крупной лепки лицом, короткой стрижкой, в темно-сером довольно непрезентабельном костюме и туфлях явно не из магазина знаменитой швейцарской фирмы «Балли». Недовольство на лице Мокроусова мгновенно сменилось маской радушия и гостеприимства. Позабыв о своих бумагах и занятости, он шагнул навстречу гостю и протянул ему руку. — Здравствуйте, товарищ… — Борисов, — представился вошедший. — Позвольте узнать ваше звание, — с чувством пожимая руку следователю, спросил Мокроусов. — Капитан. — Пожалуйста, товарищ капитан. Проходите, садитесь. Я к вашим услугам. Милочка, сделай для нас кофе, будь так добра. Милицейский капитан с любопытством осмотрел кабинет главврача, сел в предложенное ему кресло, расстегнул пиджак на груди. Мокроусов бросил на следователя взгляд, в котором, кроме внимания и почтения, присутствовала и некоторая доля снисходительности. Ведь самому Владимиру Андреевичу и в страшном сне не могло присниться, чтобы он когда-нибудь надел костюмчик от объединения «Большевичка» и туфли какой-нибудь обувной фабрики номер один. — Я по поводу вашего сотрудника Долгушина, — кашлянул посетитель. На лице Мокроусова тут же появилось выражение скорби. — Да-да, понимаю. Для нас всех это такая утрата. А что бы вы хотели узнать от меня? — Вы же были его, так сказать, начальник. Некоторые факты биографии… — Вы можете обратиться в наш отдел кадров, — сказал Мокроусов, поправляя на переносице очки в тонкой золотой оправе. — Там вам предоставят исчерпывающую информацию. — Это все, конечно, будет сделано официальным путем, — сказал капитан Борисов. Он выглядел несколько смущенным, что обычно не свойственно представителям его профессии. — Видите ли, Владимир э… — Андреевич. — Видите ли, Владимир Андреевич, анкетные данные, конечно, полезны для общего ознакомления, составления, так сказать, приблизительного портрета потерпевшего… В кабинет вошла секретарша, держа руке поднос с кофейными чашками и блюдцами. Судя по всему, следователь, навестивший Мокроусова, никогда прежде настоящего китайского фарфора в руках не держал. И потому не мог оценить по достоинству ни изящества форм, ни красоты рисунка. Зато длинные и стройные ноги секретарши он проводил долгим и выразительным взглядом. «Что ж, вполне определенный типаж, — подумал Мокроусов, мгновенно определив тактику собственного поведения. — Милицейский служака с весьма ограниченным воображением». Следователь сделал два глотка кофе и отставил чашку в сторону. — Вы уже, наверное, в курсе того, что произошло с вашим сотрудником Долгушиным? — В общих чертах, — Мокроусов развел руками. — Занятость. Вы знаете, очень много текущих дел. У меня ведь больные, операции, почти двести человек персонала. Я буду вам очень признателен, если вы посвятите меня во все подробности. Там, где не хватает фактов, приходится довольствоваться в основном слухами. — Общая картина такова, — казенным тоном сказал следователь. — Соседи по лестничной площадке услышали в квартире потерпевшего шум борьбы и крики, они обратились по телефону в органы внутренних дел. После этого на место прибыл дежурный наряд милиции. Дверь квартиры была заперта, на звонок никто не отвечал, и старшему наряда пришлось в присутствии понятых вскрывать дверь. Владимир э… — Андреевич. — Владимир Андреевич, я, с вашего позволения, закурю. — Разумеется. Пепельница на столике рядом с вами. Следователь достал из кармана пачку «Родопи» и, чиркнув спичкой, закурил. Кабинет сразу же заполнился удушливым запахом дешевого болгарского табака. Мокроусов вышел из-за стола, открыл форточку. — В ванной комнате было обнаружено тело со следами множественных ножевых ранений. После того как понятые опознали в потерпевшем Долгушина Никиту Григорьевича, старший наряда вызвал оперативно-следственную группу. После проведения необходимых следственных мероприятий было возбуждено уголовное дело по факту убийства. Мокроусову, российскому интеллигенту в третьем поколении, неприятно резануло слух, как следователь произнес «возбуждено», с ударением на втором слоге. Но как человек воспитанный, он лишь чутьчуть поморщился. — Значит, убийство? — со вздохом спросил он. — И никаких сомнений? — Характер ранений никак не подтверждает версию о самоубийстве, — произнес Борисов. — Но мы, конечно, рассматривали и ее. — И ничего из вещей не взяли? — Да, — покачал головой Мокроусов, это печальное событие. Множественные ножевые ранения… Какой варвар сделал это? — Нам бы тоже хотелось узнать. Борисов затушил в пепельнице окурок и прикурил новую сигарету. Мокроусов сдержанно кашлянул, но промолчал. — Скорее всего мне придется вызвать вас в качестве свидетеля по делу о смерти Долгушина, — сказал следователь. — Свидетеля? — удивленно переспросил Мокроусов. — Но что же я вам могу сообщить? В тот день я допоздна находился на работе. — Не пугайтесь, Владимир Андреевич, — следователь наконец-то запомнил имя и отчество главного врача. — Свидетель и подозреваемый — это разные вещи. — Я понимаю. Что мне нужно делать? — Вас вызовут повесткой. Вы просто дадите некоторые показания для протокола. Чистая формальность, поверьте. Я хотел бы поговорить с вами о привычках, наклонностях потерпевшего, его связях. Пообщаться с вами э… так сказать, в неформальной обстановке. — Не знаю… Долгушина я хорошо знал с профессиональной точки зрения, как специалиста. Он считался нашим ведущим сотрудником. Довольно перспективным, Между прочим. Иногда он ассистировал мне Во время наиболее сложных операций. — А какой у него был характер? — Я бы сказал — очень ровный. Он находился в нормальных отношениях со всеми сотрудниками нашего центра. Я не припоминаю, чтобы кто-то жаловался мне на Никиту Григорьевича. Мне тоже не приходилось конфликтовать с ним. — Какие у него были интересы? — Он целиком посвятил себя избранному делу. Работа — его единственная настоящая страсть. — Ну, насчет страсти не знаю… — про тянул Борисов, медленно качая головой. — Что вы имеете в виду? — насторожился Мокроусов. — Об этом чуть позже. Насколько нам удалось выяснить, Долгушин вел одинокий образ жизни. — Да, он не имел семьи. Следователь заерзал в кресле. — Вот об этом мне и хотелось бы поговорить с вами, Владимир Андреевич. Давайте не ходить вокруг да около. Долгушин был гомосексуалистом? — Почему вы так решили? — Судя по показаниям соседей и еще кое-каким косвенным данным, которые нам удалось обнаружить у него в квартире, Долгушин не интересовался женщинами. — А что это за косвенные данные, о которых вы говорите? — Мы нашли у него несколько э… мужских журналов. Ну, знаете, с фотографиями обнаженных мужчин. — Да-да-да, — закивал Мокроусов, — я тоже замечал за ним эту странность. Но, откровенно говоря, мне казалось, что это чисто медицинский интерес. Однако, могу вас уверить, на профессиональных качествах Никиты Григорьевича это не сказывалось. — Зато сказалось на его личной жизни, — глубокомысленно заметил следователь, допивая уже остывший кофе. — Вы думаете, что эта его… наклонность и привела к столь печальному финалу? — с сомнением спросил главврач. — Это рассматривается нами как одна из версий. Но, признаюсь честно, наиболее вероятная. — Вы не могли бы рассказать об этой версии подробнее, если это, конечно, не нарушит тайну следствия? Так, кажется, это у вас называется? — Возможно, еще рано об этом говорить, но есть ряд обстоятельств, которые заставляют нас думать именно так. — Какие же это обстоятельства? — Его нашли в ванной в обнаженном виде. Орудием убийства послужил обычный кухонный нож. — Нож тоже нашли? — Да, он лежал рядом с трупом. Недавно в Москве произошло еще одно очень похожее убийство. Оно уже раскрыто. — Любопытно, любопытно… — Гомосексуалист из чувства ревности убил своего любовника. Поскольку в деле замешан иностранный гражданин, оно не получило широкой огласки. Но картина наблюдалась почти такая же. Убитый был найден в ванной, в обнаженном виде, со следами множественных ножевых ране ний. — Итак, вы думаете, что Никита Григорьевич имел, скажем так, близкого друга, который в порыве страсти соверши этот поступок? — Возможно. И я очень хотел бы найти этого близкого друга. Может быть, с вашей помощью это удастся? — Боюсь, вряд ли смогу вам помочь, — с сожалением сказал Мокроусов. — Я ведь вам уже говорил — у меня очень много сотрудников, и чьи-то взаимные симпатии остаются для меня, как бы это поизящнее выразиться, за кадром. У нас современная клиника, работа поставлена по цивилизованному образцу. У сотрудников просто нет возможности заниматься личными делами в рабочее время. Что происходит с ними после работы, я тоже, увы, не знаю. Кстати, а почему вы решили, что Никита Григорьевич мог питать подобную э… страсть к кому-то из моих подчиненных? — Но вы же сами сказали, что он был очень предан своей работе. Обычно интриги на сексуальной почве разворачиваются там, где человек проводит большую часть жизни. — Я думаю, этим, — с нажимом сказал главврач, — Долгушину сподручнее было заниматься после работы. Вы не хотите еще кофе? Следователь посмотрел на часы. — Нет, благодарю. Мне пора. Мокроусов встал из-за стола и проводил гостя до дверей своего кабинета. — Очень сожалею, товарищ следователь, что ничем не смог помочь вам. Вы сами понимаете, я бы рад, но… — Почему же? Вы мне помогли. Я, конечно, еще порасспрашиваю ваших сотрудников, но скорее всего вы правы — надо искать следы в другом месте. Выпроводив милицейского капитана, Мокроусов снял очки, вынул из кармана носовой платок с вышитой на нем монограммой в виде буквы М и тщательно промакнул пот на лбу и висках. Сейчас он пребывал в состоянии тихой паники. Если этот Борисов или как там его… что-нибудь пронюхает о его отношениях с Никитой Долгушиным, то из свидетеля он быстро превратится в подозреваемого. Надо что-то делать. Но что? Может, Виктор Иннокентьевич снова поможет? * — Успокойтесь! — рявкнул Крючков. Он вышел из-за своего рабочего стола и стал медленно прохаживаться по кабинету. Мокроусов, сидевший в кресле, как-то съежился и затих. Весь его лоск исчез, потные руки дрожали, глаза за линзами очков покраснели, и даже очень дорогой костюм сидел на нем мешковато. — Вам нечего бояться, — сказал Крючков уже более сдержанным тоном. — Кто знает об истерике, которую закатил вам Долгушин? — Наверное, секретарша, — жалобно пролепетал Мокроусов. — Она находилась в приемной и могла… — Секретарша — наш человек. Она знает, как себя вести и что говорить. В клинике знали о вашем… — он кашлянул, — романе? — Думаю, нет. Едва ли Никита рассказывал кому-то обо мне. Но не исключено, что догадывались. Так в каждом учреждении… — Не в каждом учреждении подчиненный влюбляется в своего начальника, — обвиняющим тоном сказал Крючков. — Своими порочными страстями вы ставите под угрозу очень важное дело. — Я ничего не мог с этим поделать, — простонал Мокроусов. — Это выше моих сил… — Я повторял вам, и не один раз, что ваш моральный облик должен быть безупречен. Убирайтесь из моего кабинета! Мокроусов выскочил как ошпаренный. Когда дверь за ним захлопнулась, Крючков вытащил из пачки сигарету, нервно закурил и тут же в ярости принялся гасить окурок в пепельнице. — Пидарасы долбаные!.. Никак не могут жопы свои успокоить! Всю плешь проели. Одни проблемы от этих хренососов! Глава 26 — Ладно, дальше пойду сам. Спасибо, что проводил. — Как знаешь, Василий. А то, может, вместе до подъезда дойдем, — сказал невысокий широкоплечий крепыш, пожимая Трубачеву руку. — Спасибо, Семен, тут до моего дома уже рукой подать. — Будь здоров. Провожатый Трубачева свернул налево, в переулок. А Василий, медленно переставляя костыли, двинулся по улице прямо. Вечернее солнце скрылось за горизонтом, оставив золотиться только верхушки садовых деревьев. Василию нравилось жить здесь, в частном секторе, среди зелени огородов и невысоких домов с крышами из шифера и кровельного железа. Все это напоминало ему о деревне, где он родился и вырос. Машины здесь ездили редко, и дети могли спокойно возиться в песочницах возле заборов. Сейчас, в десятом часу вечера, на неширокой зеленой улице было тихо. Соседи, обычно сидевшие на скамеечках у домов, балагурившие и щелкавшие семечки, уже разошлись. Кое-где через распахнутые окна, полуприкрытые низко свисавшими ветвям плодовых деревьев, виднелись светящиеся экраны телевизоров. Василий не торопился, старался подо льше насладиться напоенным ароматами летнего сада воздухом. В последнее время такая возможность выдавалась у него редко. Приходилось по большей части сидеть в своем закопченном подвале и возиться с документами. По вечерам кто-нибудь из ребят провожал Василия домой, оберегая его от нежелательных встреч. После пожара в подвале Трубачев получил еще одно предупреждение. Сегодня ближе к вечеру кто-то подкинул в подвал письмо, в которое был завернут камень. Пока парни, работавшие рядом с Василием, спохватились и выскочили наверх, двор уже опустел. Письмо, написанное от руки, содержало грязную брань и заканчивалось словами: «Вали отсюда, да побыстрей, а то хуже будет. Это наше последнее предупреждение». Прочитав текст на измятой бумажке, Трубачев сжег письмо в пепельнице. Он уже подходил к дому, когда за его спиной раздался визг колес и шум двигателя. Оглянувшись, Трубачев успел увидеть только стремительно надвигающийся силуэт легкового автомобиля. Машина направлялась прямо на Василия. Глухой удар бампером о человеческое тело и стук деревянных костылей по капоту прозвучали почти одновременно. Удар был так силен, что позвоночник сломался, как хрупкая тростинка. Тело Василия почти переломилось пополам. Его швырнуло вверх, перекинуло через лобовое стекло и крышу автомобиля, мчавшегося с выключенными фарами. На ближайшем же перекрестке машина резко свернула вправо и с визгом умчалась. Василий умер не сразу. Когда на шум из соседних дворов выбежали люди, он лежал на земле, неестественно перегнувшись в пояснице, и силился что-то сказать, шевеля разбитыми в кровь губами. Сломанные костыли разбросало в разные стороны. Склонившиеся над инвалидом соседи смогли услышать только неясное сипение, вырвавшееся из его горла. Потом кровь на губах стала пузыриться, он несколько раз сильно дернулся и затих. То, что не смогли сделать афганские «духи», завершилось для Василия Трубачева на родной земле. Никто не видел автомобиля, сбившего председателя афганского фонда. Только по шуму мотора некоторые догадались, что это была легковушка. Естественно, ее марка и номер тоже остались неизвестными. Врачам «Скорой помощи», прибывшим на место происшествия спустя сорок минут, оставалось только констатировать смерть и сообщить об этом в милицию. * Константин узнал о происшествии с его другом лишь вечером следующего дня. Сделав еще кое-какие дела в Москве, он вернулся домой, и здесь его настигла страшная весть. Вначале он отказывался ей верить. Потом, когда наконец осознал, что произошло, его охватила невообразимая тоска. Что-то подобное он уже испытал после смерти матери. Лишь в тот момент, когда теряешь близкого человека, понимаешь, какое большое место он занимал в твоем сердце. Василий Трубачев не был его братом по крови, но стал им по духу. Теперь, после его смерти, совсем иначе воспринимались все слова, которые Константин услышал от него во время последней встречи. Трубачев погиб не от пули, не от осколка разорвавшейся гранаты и даже не от бандитского ножа. Он погиб не в окопе или рукопашной схватке, не от руки снайпера или афганца-смертника. Его просто сбила машина, где находились его же соотечественники, которым он встал на пути. Но что это меняло? Василий умер на боевом посту, как настоящий солдат. Его похоронили на простом деревенском кладбище недалеко от родного дома. Не было орудийного лафета, алых сафьяновых подушечек с орденами и звездами, воинского караула и прощального салюта. Не звучал полковой оркестр. И лишь добровольно явившийся на похороны батюшка из местного прихода помахал кадилом и произнес над могилой несколько прощальных слов. Бросая на крышку гроба горсть сухого желтого песка, Панфилов мысленно поклялся другу и брату Василию в том, что его смерть не останется безнаказанной. Его убийц покарает Константин Панфилов по прозвищу Жиган. * Сменив свою недавно отремонтированную «Волгу» на повидавший виды на своем веку «жигуленок», Жиган уже второй день колесил по городу. Форму одежды тоже пришлось поменять. Деловой костюм и белая рубашка с галстуком не слишком подходили для того дела, которым теперь занимался Панфилов. Василия Трубачева сбила машина, но Жиган ни секунды не сомневался в том, что за рулем ее сидели люди, посланные Матвеем. Вначале у Жигана мелькнула мысль, что Матвей таким образом просто отомстил Трубачеву за то, что он перешел ему дорогу, ведь серьезными делами Василий еще не успел заняться. Но, вспомнив о деталях последнего разговора с Трубачевым, Жиган пришел к выводу, что все гораздо серьезнее. Кто-то из окружения Василия наверняка стукнул Матвею об информации, касающейся торговли наркотиками. Теперь, когда парни из «Саланга» остались без присмотра, узнать об этом почти не представлялось возможным. Жиган выбрал другой путь. Он решил сразу выйти на основное звено в цепи — на самого Матвея. И не так глупо, как в первый раз. Вначале необходимо отследить все связи Матвея в городе и по возможности вычислить его более высоких покровителей. Жиган оделся в старые потертые джинсы, серую майку, ветровку защитного цвета, нахлобучил на голову дурацкую кепку, позаимствовав ее у Терентия, прикрыл глаза солнцезащитными очками. Пару дней он не брился, и густая темная щетина окончательно изменила его облик. Сейчас он смахивал на обычного городского делягу, подрабатывающего частным извозом. Выходя из машины, он глубоко натягивал на лоб козырек кепки, сутулился и держал руки в карманах ветровки. Он почти не выпускал из уголка рта дымящуюся сигарету, регулярно сплевывал себе под ноги и вообще старался косить под приблатненного. Константин быстро вычислил квартиру, в которой жил Матвей, отследив его однажды вечером во время возвращения домой после тренировки в спортзале профтехучилища. Матвея постоянно возил на белых «Жигулях» один из его подручных. Сам он обычно сидел на заднем сиденье, а место впереди рядом с водителем занимал тот самый здоровенный бугай, которого люди Матвея звали Гаврилой, а сам Жиган про себя назвал Гренадером. Слежка осложнялась тем обстоятельством, что Матвей соблюдал крайнюю осторожность. И Константину, для того чтобы его не заметили, пару раз приходилось намеренно отставать. К счастью, он мог менять машины. Терентий выписал ему доверенность и вручил ключи от своих «Жигулей». Вместе с машинами Константин разнообразил и одежду. Пересаживаясь в автомобиль Терентия, он вместо ветровки надевал легкую летнюю курточку, а вместо кепки — широкополую шляпу. Профессионал слежки, какой-нибудь штатный кагэбэшный топтун, наверное, высмеял бы Жигана за дилетантизм, но у Панфилова просто не оставалось другого выбора. Матвей жил в неприметной пятиэтажке, а его квартира на третьем этаже выходила окнами на пустырь. Здесь он только ночевал. В восемь утра возле его подъезда уже стояли белые «Жигули» с водителем и Гренадером впереди. Некоторые маршруты Матвея подозрений не вызывали — горисполком, магазин, баня, спортзал. Но вот его визиты на| рынок заинтересовали Жигана. Неторопливо прохаживаясь в сопровождении Гренадера вдоль торговых прилавков, заполненных свежей зеленью с огорода, огурчиками, цветочками, арбузами, южными фруктами, кооперативными шмотками, расческами, цветочными горшками и прочей дребеденью, Матвей иногда задерживался возле торговцев-южан. Носатые азербайджанцы делали вид, что нахваливают свой товар, предлагали попробовать, протягивали ломтики груш, слив, арбузов и, прикрываясь этим, о чем-то разговаривали с Матвеем вполголоса. Жиган, отиравшийся в стороне и старавшийся не выделяться из общей серой массы покупателей, несколько раз видел, как торговцы передавали Матвею небольшие плотные свертки. Теперь Константин на всякий случай постоянно носил с собой в кармане «лимонку». Авось пригодится. Матвей — парень серьезный, с ним шутить нельзя. Вечером, сидя в машине неподалеку от профтехучилища, где со своими парнями тренировался Матвей, Константин увидел нечто весьма интересное. К зданию училища лихо подкатили новенькие белые «Жигуливосьмерка» с тонированными стеклами. Стараясь рассмотреть пассажиров машины, Константин вынул из бардачка бинокль, когда-то по случаю приобретенный на толкучке. Окна «восьмерки» были лишь немножко приоткрыты, и Жиган, как ни старался, ничего увидеть не мог. Он только обратил внимание на то, что новая машина, судя по всему, успела побывать в какой-то переделке. Одна фара была разбита, капот примят, а лобовое стекло пересекала длинная трещина. «Восьмерка» стояла возле училища почти до темноты. Пассажиры из нее так и не вышли. Константин успел выкурить уже добрых полпачки сигарет, пока тренировка закончилась и люди Матвея стали расходиться. Наконец вышел и он сам в сопровождении Гренадера. Увидев белую «восьмерку», Матвей сделал короткий взмах рукой. «Ясно, — подумал Жиган, — там его знакомые». Машина Матвея и «восьмерка» выехали со стоянки и отправились в сторону окраины. Потом на перекрестке они ушли направо, и Константин на несколько секунд потерял их из виду. Когда он вывернул следом, машина Матвея уже исчезла, а белая «восьмерка» стояла у обочины. Константин сбросил газ, также намереваясь остановиться. Но «восьмерка», неожиданно взревев мотором и завизжав колесами, ушла вперед. «Панфилов, ты явно пропустил что-то интересное, — отметил про себя Жиган. — Либо они тебя вычислили, либо… » Он решил следовать за «восьмеркой» до тех пор, пока хватит бензина в баке. Спустя несколько минут он понял, что его подопечные направляются в мотель. Возле мотеля «восьмерка» завернула на стоянку, и из нее вышли два человека. Жиган, наблюдавший за ними в бинокль с обочины дороги, вначале не поверил своим глазам. Решил, что почудилось, а может, просто плохо разглядел — фонари на стоянке горели тускловато. Водитель «восьмерки», грузноватый мужчина в годах, ростом выше своего напарника, шел, небрежно вертя на пальце ключи от своей машины. Второй, лоховатого вида мужичок, что-то живо рассказывал своему спутнику. Их внешности ничем особенным не отличались, кроме одной детали, привлекшей внимание Жигана. У водителя был наголо обрит череп. Помнится, одного такого Жиган встречал в камере следственного изолятора. Соседи по камере звали его Карзубым. Его Жиган запомнил хорошо. Когда Жигана, как обычного первохода, хотели в камере окрестить, он навел там небольшой шорох. После этого к заключенному Панфилову приклеилось прозвище «ломом опоясанный». В камере вместе с Карзубым находились еще какие-то кенты. Их лица уже почти стерлись из памяти Жигана. Звали этих засранцев… Как же их звали? Он начал перебирать прозвища, которые хаотично всплывали в его голове, не подчиняясь никакой логике. Халда, Архип, Сирота… Да, кажется, был там Сирота. Здоровый такой бугай. Нет, очевидно что-то другое. Лось. Нет, Лось прибыл позже. Работал в «Луне» вышибалой. Афоня, бармен оттуда же. Малхаз, смотрящий отряда на зоне. Нет, не он. Резо, Хомут, Косой, Бульдозер… Нет, Бульдозер — это вообще из другой песни, известный такой шмональщик в колонии. Пока он пытался вспомнить нужные погонялы, пассажиры «восьмерки» скрылись за дверью ресторана. «Фу ты, черт, — выругался про себя Константин, — теперь придется ждать до второго пришествия». Из ресторана можно было сразу пройти в мотель и подняться в номера. Скорее всего эти двое после ужина и выпивки останутся здесь на ночевку. Значит, надо приготовиться провести часов десять в машине. Чтобы не маячить на дороге, Панфилов заехал на стоянку и пристроился на свободное место в углу площадки. Отсюда хорошо видны были и вход в ресторан, и белая «восьмерка». «Черт, неужели это сам Карзубый, — гадал он. — А кто второй? Что они здесь делают? Что у них общего с Матвеем?» Ночь стояла теплая и ясная. Константин, сидя в машине, перебирал в памяти клички и фамилии из своего зековского прошлого. Иногда ему приходилось прерываться, чтобы понаблюдать за клиентами, выходившими из ресторана. Но человека, похожего на Карзубого, он так и не увидел. … Он уже давно перестал вспоминать прозвища и дергаться на каждый звук — лишь открывал и закрывал глаза, когда совершенно четко в памяти всплыли две кликухи: Шкет и Кисель. Этот второй для Шкета крупноват. Он, кажется, был мелким и вертлявым. А вот на Киселя вполне смахивает. * Вздрогнув, он открыл глаза. Черт, кажется, все-таки заснул. Бросив взгляд на стоянку, Константин успокоился — белая «восьмерка» стояла на месте. А вот и клиенты. Наверное, все-таки существует то, что называют шестым чувством. Теперь он и без бинокля увидел вразвалочку направлявшихся к машине Карзубого и Киселя, с которыми он не встречался так много лет. Постарели оба. Да, годы никого не красят. Похоже, Кисель совсем спился. Физиономия одутловатая, под глазами набрякшие мешки. Карзубый выглядел чуть лучше и держался увереннее. Впрочем, он и в камере считался паханом у своих «шестерок». Они подошли к машине, с явным сожалением оглядели разбитую фару и треснувшее лобовое стекло. Потом Карзубый и Кисель уселись в машину, выехали со стоянки и направились по шоссе в сторону Москвы. «Ну давайте, голубчики, — потягиваясь, думал Жиган, — далеко не уедете». Ночью он проделал небольшой трюк с машиной Карзубого. На случай ошибки в опознании немного похимичил в двигателе «восьмерки». Своих давних знакомых Константин увидел километрах в четырех от мотеля, возле небольшого лесочка. Машина съехала на обочину, а двое ее пассажиров, подняв капот, тщетно пытались оживить умерший двигатель. Натянув кепку и водрузив на нос темные очки, Константин остановил свой «жигуленок» возле Карзубого и крикнул: — Помощь не нужна? — Слышь, братан, — похмельным голосом откликнулся Кисель, — тут че-то с точилой. Ты просекаешь че-нибудь в этой херне? Константин поставил свою машину перед «восьмеркой», склонив голову, вышел из автомобиля и тут же сунул голову под капот. Чуть покосившись налево, где стоял Карзубый, он увидел выглядывавшую изпод пиджака рукоятку пистолета. — Дело дрянь, — сказал Панфилов, изображая глубокое сочувствие. — А че там? — шмыгнул носом Кисель. — Карбюратор сдох. — Это че за херовина? — Вы, мужики, даете, — рассмеялся Константин. — Ездите на такой лайбе, а про карбюратор не слыхали. Это ж в моторе главное. — Ну, бля, — недовольно сказал Кисель, — пусть в этом говне резинщики разбираются. Карзубый, очевидно, владелец машины, все это время надменно молчал. Константина, похоже, они не узнали. — Братан, это, — сказал Кисель, почесывая пятерней небритую физиономию, — ты сделай че-нибудь, а мы забашляем. Константин высунулся из-под капота, глянул на дорогу. Она была совершенно пуста. Можно действовать. — Сейчас посмотрим. Жиган незаметно приблизился к Карзубому и за считанные доли секунды выдернул у него пистолет из-за пазухи. Карзубый даже не успел дернуться, когда ствол уперся ему в подбородок. Кисель, попробовавший что-то вякнуть, мгновенно получил удар рукояткой пистолета по переносице. Вскрикнув, он схватился двумя руками за разбитый нос. Сквозь пальцы потекла тонкая струйка крови. — Руки! — заорал Жиган. — Оба руки подняли, падлы! — Что такое? — заныл Кисель. Константин тут же наградил его пинком под зад. — Подними клешни! А ты, череп, что — не слышал? Карзубый, ошеломленно хлопая глазами, поднял руки вверх. Кисель последовал его примеру медленно подняв залитые кровью ладони. Его разбитая переносица мгновенно опухла. Из рваной раны сочилась кровь. Константин захлопнул капот автомобиля и скомандовал: — Оба развернулись, руки на капот, ноги шире плеч. Держа пистолет у затылка Карзубого одной рукой, другой Жиган ощупал его с ног до головы. Потом то же самое он проделал с Киселем, который успел испачкать чуть примятый капот каплями крови. Оба были пусты. — А вот сейчас мы с вами поговорим. Размахнувшись, он врезал рукояткой пистолета сначала по затылку Карзубого, потом вырубил Киселя. * — Очнулись, голубки? — влепив Карзубому и Киселю по паре пощечин, Жиган привел их в чувство. Они стояли привязанными к деревьям друг напротив друга. Веревка лежала у него в багажнике «Жигулей», он обычно использовал ее для буксировки. Карзубый и Кисель задергались, тщетно пытаясь освободиться. — Ты че делаешь? — жалобно всхлипнул Кисель. — Ты че, сука? Его распухшее лицо украшали застывшие кровоподтеки. Крупное лицо Карзубого и его наголо обритая голова покрылись крупными каплями пота. — Да он, падла, нашу тачку заныкать хочет. — Ошибочка вышла, — сказал Константин. — Вон ваша «восьмерка», она мне на хрен не нужна. — Что ж тебе надо? — севшим голосом спросил Карзубый. — Бабки? Так забирай и вали. — Нет, Карзубый, — проговорил Жиган. — Ты так дешево не откупишься. Он снял солнцезащитные очки, кепку и пригладил волосы. — Узнаешь? — Бля! — взвизгнул Кисель. — Это ж тот шиз, ломом опоясанный! — У него память лучше, — рассмеялся Константин. — Он помнит, как по рогам получил. — Сука, — со злобой выговорил Карзубый. — Нет, — поправил его Панфилов, — это ты сука. Это ты на кумовьев пахал и над первоходами измывался. Карзубый молчал, страшно выпучив глаза. — А где ваш старый дружбан Шкет? — поинтересовался Жиган. — Опять где-нибудь парашу вылизывает? — Пошел ты, падла, — сплюнул Карзубый. — Зачем на лесоповал затащил? Зассал? — Тут разговаривать удобнее, — спокойно объяснил Жиган. — Меньше свидетелей. — Отомстить хочешь? — на лице Карзубого играла странная улыбка — двигались только краешки губ, а весь рот оставался неподвижным. — А что, мало я вас тогда замесил? Еще хочется? Но я связанных не бью. — Благородный, — усмехнулся бандит. — Узнать хочу кое-что. Вы для меня люди ценные. Если б я хотел отомстить, вы бы уже давно в своей тачке жарились. — Ну-ну, — покривился Карзубый. — Откуда она у вас, кстати? Вы же у нас люди вроде небогатые? Денег не копили, все больше по зонам ошивались. Или кто пожалел? — Общаки еще никто не отменял, — сказал Карзубый. — Настоящая братва своих греет. Константин присел на пенек между деревьями, повертел в руке пистолет. — И «макарами» братва греет? — А что? — с вызовом спросил Карзубый. — Нельзя? — Ничего. Мне просто интересно, с какого мента его сняли. — С дохлого, — ухмыльнулся Карзубый. — Так ведь опасно при себе ствол с дохлого мента таскать. А вдруг повяжут? Пойдешь за мокруху на вышак. — Мне насрать. — Врешь ты все, Карзубый. У тебя вон и сейчас поджилки трясутся. Кем ты был всю свою жизнь? Шавкой, сучарой голодным. А то, может, ты перековался? Карзубый густо позеленел, стал дергать головой, стряхивая капли пота. — Зря хорохоришься, — сказал ему Жиган. — Очко, оно-то ведь не железное, играет. Какие у вас дела с Матвеем? — Не знаю никакого Матвея, — сказал Карзубый. — Хочешь, плюнь на лысину. — А ты? — Жиган повернулся к Киселю. — Я не… — Кисель затряс головой, — не… Константин с задумчивым видом достал из пистолета обойму, внимательно разглядел ее со всех сторон, сунул назад, передернул затвор и поднялся. Подойдя к Киселю, он приставил к его глазу ствол и все так же задумчиво сказал: — А не выбить ли тебе мозги? Кисель в ужасе зажмурил второй глаз, задергался всем телом. — Я… я… не убивай, не убивай. Я все скажу. — У, падла, — прошипел Карзубый. — На хрена я только взял тебя с собой. Константин еще ближе придвинулся к Киселю и рявкнул ему на ухо: — Кто? — Нас послали только ксиву передать, а что там было, я не знаю. Бля буду, не вру. Мы только ксивы возим. — От кого? — Я не знаю, не знаю, как его зовут. Это Карзубый знает. — Ладно, с ним я поговорю позже. А ты, пес, говори, откуда знаешь Матвея? — Нам его показали. Показали один раз, а потом мы сами ездили. — Чем он занимается? — Черножопые ему «дурь» гонят с югов, а он в Москву переправляет. — Кому? — Я ж сказал, не знаю. Морды видел, а кто такие, не знаю. — Братва? — Не, какие-то вояки. — С чего ты взял? — Я ни на ком росписи не видел. Одна только имелась у кого-то — крылья такие с парашютом. — Что было написано внизу, ВДВ? — Не видел я. Убери пушку. Константин опустил пистолет, отошел на шаг в сторону. Кисель хватал ртом воздух. — Хорошо поет птичка, — кивнул в его сторону Жиган. — Теперь тебя хочу послушать, Карзубый. — Ни хрена ты от меня не дождешься. Я лучше себе язык откушу. — Хорошая идея. Интересно, как ты это сделаешь? Презрительно глянув на Константина, Карзубый отвернулся. Подумав, Константин отошел на несколько шагов назад, поднял пистолет и, почти не целясь, выстрелил. Пуля ударила в дерево несколькими сантиметрами выше лысого черепа Карзубого. — Черт, промазал, — с чувством сказал Жиган. — Вот что значит давно не тренироваться. Кисель, как ты мыслишь, отстрелю я ему ухо или нет? — Расскажи ты ему все! — заверещал Кисель. — Тебе что, больше всех надо? — Нет, ухо неинтересно… Жиган медленно опустил руку с пистолетом вниз и после короткого прицеливания снова нажал на курок. Пуля, выбив кусок щепы, ушла в ствол дерева несколькими сантиметрами ниже паха Карзубого. Прямо между ног. В следующее мгновение Жиган увидел, как на брюках Карзубого появилось небольшое темное пятно. С каждой секундой оно все увеличивалось в размерах, достигнув наконец колена. — Ну что? — серьезно спросил Жиган. — Будем продолжать упражнения на меткость или поговорим? Карзубый, в одно мгновение превратившийся из мужественного бойца в обыкновенную шваль и потерявший всякое уважение в глазах Киселя, истерично завопил: — Это волки засушенные! — Отставники, что ли? — спросил Жиган. — Да, да! — Чем занимаются? — Тебе же Кисель сказал — «дурью» торгуют. — Что, просто продают? — Не знаю я. У них вроде бы какая-то контора есть, где они со всем этим дрочатся. — Какая контора? — Там стоит какой-то самогонный аппарат. Засыпают одно, а выходит другое. — Где это? — Не знаю. Не помню. Константин снова прицелился Карзубому между ног. — Яйца отстрелю, сразу вспомнишь. — В Химках возле кладбища. Там похоронная контора. — В конторе? — Там только сверху контора, а снизу подвал. — Кто этим занимается? Фамилии? — Не знаю, ей-Богу, не знаю. Константин опустил пистолет и щелкнул предохранителем. — Бог тут ни при чем… А ты интересный человек, сведущий. Много хорошего поведал. Жалко тебя убивать. Или в живых оставить? — Точно! — завопил Кисель. — Мы ж тебе все рассказали. Отпусти ты нас. Присев на пенек, Панфилов закурил. Что-то похожее на жалость к этим двум ублюдкам шевельнулось у него в душе. Пусть остаются здесь, позагорают. Кисель снова начал хныкать: — Забери себе тачку, только нас больше не трогай. — Заткнись. Константин докурил сигарету, поднялся с пенька, сунул пистолет за пояс, запахнул ветровку и направился к машине. Его «Жигули» и «восьмерка» Карзубого по-прежнему стояли на обочине. Кровь, которой Кисель испачкал капот своей машины, Константин стер еще до того, как перетащил его с Карзубым в лес. На всякий случай он открыл машину Карзубого и вырвал провода из замка зажигания. Какой-то листок упал с приборной доски на пол. Константин подобрал его и прочел текст, отпечатанный на пишущей машинке: «Трубачев Василий, общество „Саланг“, Железнодорожная, 10». Дальше был указан домашний адрес Трубачева. И еще — «… инвалид первой группы, передвигается на костылях». Кровь ударила ему в голову. Да, он должен был догадаться раньше — разбитая фара, измятый капот, трещина на лобовом стекле… * — Развяжи нас, — заскулил Кисель, увидев приближающегося к нему Жигана. Константин подошел к Карзубому и схватил его за горло. — Это ты, падла, сбил машиной инвалида? — Нам приказали. — Кто? — Матвей. Бабок дал. — Я не виноват! — заверещал Кисель, увидев перекошенное от ярости лицо Жигана. — Это все он, он рулил! Меня не трогай! — Я вас убивать не буду, — едва шевеля губами, произнес Константин. — Вы себя сами убьете. Он вынул из кармана ветровки «лимонку», сдвинул вверх веревку, которой Карзубый был прикручен к дереву, освободил ему кисть и вложил в нее гранату. — Держи. — Ты что делаешь? — Держи, а то сразу пристрелю. Дрожащими пальцами Карзубый зажал гранату в руке. — Вот так. Константин выдернул кольцо. — Захочешь жить, будешь держать. Отпустишь — вас обоих в клочья покромсает. Это вам за Василия. Он был моим другом. Не успел он проехать и нескольких километров, как до него донеслось эхо взрыва. Глава 27 Он бешено гнал машину, стараясь побыстрее попасть в город и найти Матвея. — Только бы эта сволочь не успела сбежать, — твердил он. — Я из него всю душу выну. Пророком Магометом себя вообразил. Жизнями людскими торгует. Пистолет Константин переложил в карман ветровки, чтобы не мешал ехать. «Эх, еще бы пару гранат, — подумал он. — И не эту пукалку „пээмку“, а хотя бы „стечкина“, да патронов побольше, а то с одной обоймой на войну отправляться как-то глупо». Он остановил машину, не доезжая пару кварталов до того дома, где жил Матвей. Вышел из машины, глянул на часы. Поздновато, конечно, он уже наверняка уехал. Но проверить все-таки не мешает. Константин сунул руку в карман куртки, снял пистолет с предохранителя и взял его на изготовку. Если что, можно стрелять прямо через карман. Он уже не задумывался над своими действиями. Он солдат, сам себе отдавший приказ, который обязан выполнить любой ценой. Он должен довести это дело до конца. Этому учили его в армии. Это стало сутью — во всем идти до конца. Если для выполнения задачи потребуется пожертвовать собственной жизнью, значит, он расстанется с ней без сожаления. Он отчетливо представил себе, как сейчас подойдет к двери, нажмет на кнопку звонка и выстрелит в Матвея. Или в любого другого из его бойцов, кто откроет ему дверь. Ни о чем разговаривать с Матвеем Жиган не собирался, хотя у него многое можно было бы узнать. Матвей не скажет ни слова. Дома никого не оказалось. По крайней мере Жигану никто не открыл и даже звуков шагов в квартире он не услышал. Это вызвало у Панфилова такое глубокое разочарование, что он от злости врезал ногой по обитой дерматином двери и, ничего таким образом не добившись, отправился прочь. Он искал Матвея целый день, следуя спецназовскому принципу — самостоятельно найти и уничтожить врага. Он искал его везде. Битых два часа Жиган провел на городском рынке, неспешно бродил между рядами, приценивался к сочным южным фруктам, поглядывал на прилавки. Его уже начали узнавать продавцы, потому что он совершал круги по нескольку раз. Здесь Матвей так и не появился. Потом Константин сидел в машине напротив здания исполкома. Надеялся, может, здесь ему повезет больше. Но результат оказался тем же. Ему так и не удалось найти ни самого Матвея, ни кого-то из его людей. Все они как сквозь землю провалились. Даже по улицам Жиган ездил медленно, вглядываясь в лица прохожих в надежде увидеть это лицо с Магометовой печатью на лбу. Целый день Жиган ничего не ел. Лишь возле исполкома подозвал к себе какогото мальчишку, дал ему денег и попросил принести чего-нибудь пожевать. Мальчишка принес мороженое, после которого есть захотелось еще больше. Но Жиган боялся отвлечься даже на секунду, опасаясь упустить врага. Потом ему все-таки повезло, и он успел перехватить пару чебуреков с уличного лотка. Угробив в бесполезных поисках целый день, к вечеру Константин отправился к зданию профтехучилища. Матвей никогда не изменял своему правилу тренироваться здесь в спортивном зале. Но, видно, сегодня произошло что-то особенное, потому что Матвей на тренировку не явился. Подгребали другие, в том числе знакомые Жигану Черт и Гаврила, он же Гренадер. Спустя два часа бойцы стали расходиться. Жигану требовалось что-то срочно предпринимать. Он решил сосредоточиться именно на тех двоих. Кстати, они вышли из спортзала вместе и быстро зашагали по улице. «Мы с Тамарой ходим парой», — пробормотал Жиган, выводя машину следом за ними. Они прошли пару кварталов и сели в белые «Жигули», те самые, на которых обычно возили Матвея. Машина стояла во дворе какой-то конторы. Сначала Жиган, не подозревая о машине, хотел просто припугнуть матвеевских пушкой и попытаться выяснить, где их шеф. От этого плана пришлось отказаться, когда он увидел, что Черт и Гренадер сели в «жигуленок». Они колесили по городу, остановившись лишь один раз возле кабака. Из машины вышел только Гренадер. Черт остался сидеть за рулем. Вскоре его напарник вернулся, держа в руках пару бутылок коньяка. «Видно, где-то пить собираются, — подумал Жиган. — Ладно, посмотрим, нет ли там вашего пророка». Потом «Жигули» направились в частный сектор на северной окраине города. Здесь Константину пришлось приложить максимум усилий, пытаясь не привлечь внимание к своей скромной особе и одновременно проследить место, куда направлялись Гренадер и Черт. Он уже почти потерял их из виду. Сделал лишний круг и вдруг увидел из открытого окна своей машины припаркованные возле дома на противоположной стороне улицы белые «Жигули». Глянув в бинокль на номера, он убедился, что не ошибся. * Стемнело. Повеяло ночной прохладой. Константин застегнул ветровку, поправил кепочку на голове и двинулся вперед. В правом кармане у него лежал пистолет Макарова, в левом — моток крепкой стальной проволоки, того самого куска растяжки, который он снял с гранаты в своей машине. Райончик оказался так себе. Запущенные дома, покосившиеся заборы, глубоко въехавшие в землю замшелые деревянные скамеечки. Даже свет в окнах горел не везде. Хорошее место для темных делишек. Можно спокойно заниматься самогоноварением или, скажем, расфасовкой наркотиков. Пошатываясь, Константин подошел к белым «Жигулям», остановился в двух метрах от них и, изображая пьяного, стал доставать из кармана джинсов сигареты. За пару секунд, которые заняла у него эта операция, он успел заметить в салоне только одного человека — Черт курил и выпускал дым через открытое окно. Константин небрежно сунул сигарету в уголок рта, подошел к открытому окну. Из салона машины доносилась громкая музыка. — Слышь, браток, огоньку не найдется? — протянул он заплетающимся языком. В ответ прозвучало: — Пошел на хрен отсюда, пьянь подзаборная. Чтобы я тебя через секунду здесь не видел. Произнося эту фразу, Черт повернул голову в сторону и чуть наклонился. Это стоило ему жизни. Мгновенным движением Жиган набросил ему на шею тонкую металлическую удавку. Черт захрипел, засопел, стал дергать руками, ногами. Стальная петля глубоко врезалась ему в горло. — Тихо ты, тихо. Жиган тянул струну на себя, не замечая, что уже в кровь изрезал пальцы. Лицо его противника густо побагровело, глаза вылезли из орбит, язык вывалился наружу. Еще несколько раз он подергал ногами, потом обмяк и стих. Окончательно убедившись в том, что Черт не подает признаков жизни, Жиган отпустил обмякшее тело и скользнул в темноту к забору. Большой деревянный дом стоял в глубине сада, такого же запущенного, как и весь этот район. Кое-где бурьян под деревьями вырос в человеческий рост. Сейчас это только облегчало задачу. Жиган одним прыжком перемахнул через покосившийся забор и, мягко приземлившись на ноги, замер. Кто-то вышел из дома. Полоска света упала на тропинку, протоптанную в траве между деревьями. Жиган увидел невысокого молодого южанина с черными курчавыми волосами. — Эй, Черт! — крикнул он и, не услышав ответа, завопил еще громче: — Черт, выключи музыку! Потоптавшись на месте в течение нескольких секунд, азербайджанец вынул изза пояса пистолет и зашагал по тропинке в направлении калитки. Константин терпеливо ждал возле забора, когда охранник поравняется с ним, и прыгнул вперед, одним ударом выбив из рук противника пистолет. Оружие упало в траву. Азербайджанец не успел даже понять, что с ним произошло, когда Жиган хлестким ударом кулака наотмашь раздробил ему нос. Раздался лишь еле слышный треск, и охранник мешком осел на землю. Константину даже пришлось удержать его под руки, чтобы избежать лишнего шума. Он тихонечко оттащил труп в сторону, потом наклонился, пошарил в траве, нашел пистолет. Судя по размерам рукоятки, это был «ТТ». Пригибаясь, Константин двинулся по тропинке к дому. Он оказался рядом с полуоткрытой дверью и, услышав стук башмаков по деревянному полу, прижался к стене. Еще один охранник вышел на низенькое крылечко. Он закурил сигарету, огляделся и крикнул: — Аладдин! В следующее мгновение цепкие руки Жигана сдернули охранника с крыльца и уложили в густую траву. Этот расстался с жизнью еще быстрее, чем предыдущий. Заученным резким движением Панфилов сломал ему шею. Ну все. Пора рвать в дом. Не зная, сколько еще противников может попасться на его пути, Константин зажал в руках по пистолету. Затаив дыхание, он ступил на крылечко, прошел через темные сени и остановился возле двери. Никаких голосов не слышно. Приглядевшись, Жиган понял, что дверь открывается внутрь. С Богом. Ударом ноги он распахнул дверь и заскочил в большую освещенную комнату. Здесь все выглядело, как в простой деревенской избе — дощатый стол, полати, выкрашенная известью деревенская печка. У стола лицом к двери сидели Матвей и какой-то высокий азербайджанец. Еще один азербайджанец стоял рядом со своим соотечественником. У плеча Матвея высился Гренадер. На столе лежали несколько запечатанных, упакованных в непрозрачный полиэтилен брикетов, рядом с ними — стопка банкнот характерного зеленого цвета, обтянутых черными резинками. Эта картина живо напомнила другую, мгновенно всплывшую в памяти Жигана. Но сейчас ему было не до воспоминаний. — Руки! — заорал он, направив на врагов оба ствола. Охранник-азербайджанец резко дернул плечом. Только сейчас Константин увидел висевший у него за спиной короткоствольный «Калашников». Не дожидаясь, пока в него всадят очередь из автомата, Жиган стал безостановочно палить из обоих пистолетов. Все перед его глазами происходило, как в замедленном кино. Вот опрокинулся навзничь с простреленной головой автоматчик. Вот Гренадер делает попытку достать из-за пояса пистолет, получает одну пулю в плечо, другую в живот и еще одну в горло. Нелепо размахивая руками и дергаясь, он падает на пол около стола. Вот азербайджанец, сосед Матвея, тянет руку под стол. Пуля перебивает ему руку в локте. Следующая, угодив в голову чуть пониже глаза, обезображивает все лицо. Он заваливается на бок, его голова с глухим стуком ударяется о доски пола. Матвей сидит неподвижно. Лицо его белеет, а страшная вена на лбу раздувается и вздрагивает, как попавшая под кожу змея. Жиган подходит к нему и, вытянув руку с пистолетом, прикладывает ствол к этой черной печати. Он нажимает на курок, явственно слышит удар бойка о капсуль, но выстрела нет. Это патрон перекосило в патроннике. Обычное дело для китайского оружия. Но есть еще «Макаров» в правой руке. Константин нажимает на курок, и снова тишина. Этого и следовало ожидать — все патроны из обоймы отстреляны. Когда Матвей, дважды за одно мгновение избежавший смерти, осознал, что произошло, он страшно закричал и бросился на Жигана с нечеловеческой яростью. Резкими ударами обеих рук снизу и сверху он выбил уже ставшие ненужными пистолеты из рук Константина, жестким прямым мае-гири сбил его с ног. Константин упал на спину, уцепившись за ногу растянувшегося через всю комнату Гренадера. Матвей бросился к нему, намереваясь добить, но Константин отшвырнул его ударом ноги в живот. Это дало Жигану выигрыш в несколько драгоценных мгновений. Он смог вскочить на ноги и занять боевую стойку. Ярость сыграла с Матвеем злую шутку. Потеряв свое обычное хладнокровие, он пошел в атаку первым и нанес несколько прямых ударов руками и ногами. Константин удары успешно блокировал, пропустив лишь один довольно чувствительный — по голени. Его противник слишком неосмотрительно пошел на сближение, и Панфилов сумел поймать его на противоходе смачным ударом в лоб в ту самую Магометову печать, повалив Матвея на пол. Заметив, что его поверженный противник делает попытку встать, Константин прыгнул на него ногами. Его ступня буквально погрузилась в грудную клетку Матвея. Раздался хруст ломающихся костей и последний вопль врага, полный смертной муки. Черная вена на лбу Матвея, вздувшись в последний раз, лопнула. Кровь растеклась под кожей громадным темным пятном. Панфилов с отвращением убрал ногу, будто только что раздавил ядовитую гадину. Под столом он увидел огромный, сверкающий никелированной сталью пистолет. Очевидно, он принадлежал Вахиду, тому самому азербайджанцу, который сидел рядом с Матвеем, пересчитывая деньги. Панфилов поднял оружие и осмотрел его. Это была «беретта» с двухрядным магазином и емкостью на пятнадцать патронов. Константин слыхал об этом оружии, но прежде ему никогда не доводилось держать его в руках. Он взвесил пистолет на ладони, попробовал подержать на вытянутой руке. По своим габаритам и весу он был, конечно, куда внушительнее пистолета Макарова, но в ладони лежал удобно. Предохранитель, так же как и у Макарова, расположился на затворе. «Пригодится». Преодолевая отвращение, Константин обшарил карманы Матвея. Он не представлял точно, что ищет, но твердо знал: со смертью Матвея маленькая война, которую начал Жиган, еще далека до завершения. Нащупав в одном из карманов небольшой кусочек плотного картона, Панфилов вытащил его на свет. Это была визитная карточка. «Совместное советско-германское предприятие „Интермедсервис“. Елизаров Михаил Константинович. Заместитель начальника отдела». Внизу был указан рабочий телефон. — Здравия желаю, товарищ капитан. Глава 28 — Жиган! Ты никак опять воевал? Раскрасневшаяся физиономия Терентия вытянулась от изумления. Увидев перед собой Константина, испачканного мелкими брызгами крови, он отступил на шаг назад. — Заходи, что ли… Панфилов вошел в квартиру своего давнего друга и, прислонившись к стене, тяжело выдохнул: — Устал… Прислушавшись к гомону голосов на кухне, он вопросительно посмотрел на Терентия. — Это мы тут с пацанами сидим… Братков поминаем. — Что за пацаны? — Гоша и Сухой, которые у Чернявого были. Да ты не обращай внимания, лучше расскажи, что стряслось. — С Матвеем только что разобрался. — Это тот, который на твоего дружбана из подвала наезжал? Так ты что, его замочил? — Другого выхода не оставалось. У тебя шмотье какое-нибудь есть? Мне переодеться надо. — Найдем. Ты бы хоть сполоснулся, что ли… Руки все в кровище… Константин глянул на окровавленные суставы. — Проволокой порезал, а так — цел. — Это, значит, чужая? — Терентий ткнул пальцем в темные следы брызг на куртке. — Хер ее знает… — Ну иди в ванную. Я сейчас. Спустя четверть часа посвежевший Жиган вышел из ванной комнаты и направился на кухню. Терентий выделил ему из своих запасов измятые, но довольно чистые брюки и рубашку с рукавами, не доходившими до запястий. На кухне стоял густой дым. Гости Терентия беспрерывно курили. Стол, забросанный яблочными огрызками и недоеденными кусками колбасы, скрипел и шатался. Прозрачной жидкости в бутылке оставалось только на самом донышке. — Это Жиган, — представил друга Терентий. — Мой кореш. Константин, закатывая короткие рукава рубашки, уселся на подоконник. Гоша и Сухой, до этого оживленно обменивавшиеся мнениями по поводу собственного будущего, умолкли. Константин понял, что они опасаются говорить при малознакомом человеке. — Чернявого где похоронили? — спросил он. — На городском, рядом с остальными, — ответил Гоша. — А че? — Да я на похоронах не был… Чьих рук дело знаете? — Весь город знает, — мрачно сказал Сухой. — «Обезьяны», суки, мало мы им вперли в «Агдаме»… — Ты там был? Гоша ухмыльнулся. — Мы оба там были, — ответил он. — Стволы еще остались? Гоша и Сухой переглянулись. — А че? — Дело хочу предложить. Одному, боюсь, не управиться. — А че делать надо? — Жиган войну начал, — вставил Терентий. — Он у нас герой. — Помолчи, — закурив, сказал Константин. — Мне нужны стволы и люди. — А че, завалить кого-нибудь хочешь? — спросил Гоша и глянул на Сухого. — Ты как? — Если б на «обезьян» — пошел бы. Мы с «азерами» еще рамсы не развели. — Уже развели, — сказал Жиган. Он коротко поведал браткам о происшедшем час назад на северной окраине города. — За слова отвечаешь? — спросил Гоша. — Отвечаю. Братки повеселели. — Тогда за нами должок. А долги, по понятиям, надо платить. — Верный базар, — заметил Сухой. — Так что, собираемся? — Тачка во дворе, — сказал Жиган. — Едем в Москву. — Ну, крутняк! — восхищенно сказал Сухой. — Столицу бомбить будем!.. … Закончился вечер восемнадцатого августа. Наступило девятнадцатое… Машина мерно покачивалась на изгибах шоссе. Жиган почувствовал, что его начинает клонить в сон, и включил магнитолу. Из динамиков донесся хриплый голос: — Алеша, ша… Терентий, кимаривший на переднем сиденье, вскинул голову. — А?.. Что?.. — Спи еще, — сказал Константин. — Не приехали пока. Терентий покосился назад. — Спят братки… — Вы сколько водки выжрали? — Два пузыря. Не много. — Отдыхай. Ближе к Москве пришлось сбросить скорость, а потом и вовсе остановиться возле шоссейной развязки. Справа на Москву шла колонна бронетехники. Константин протер глаза, решив, что это ему снится. Нет, на самом деле в столицу шла громадная войсковая колонна. Вгрызаясь гусеницами в проседающий асфальт, с лязгом и скрежетом проходили по шоссе ощетинившиеся стволами пушек и пулеметов танки, бронетранспортеры, боевые машины пехоты. Военные регулировщики тормозили редкие в этот предутренний час машины, пропуская воинскую колонну. На Гошу и Сухого этот шум не производил никакого впечатления. Они дрыхли, вповалку лежа на заднем сиденье. А вот Терентий проснулся. — Ешь твою вошь! — изумленно воскликнул он. — Это что, война началась? Жиган, я чего-то проспал? — Вижу то же самое, что и ты. Не знаю, может, и война. — Бля!.. Куда мы лезем?.. Может, ну его на хрен, Жиган?.. Не люблю я такие гнилые дела… — Мне танки не мешают, — с неожиданной злостью сказал Жиган. — Хочешь валить? Вали! Только пойдешь пехотой. Я назад не поеду. — Да ладно, — с обидой произнес Терентий. — Чего ты психуешь? Я же только спросил. А может, там вообще никакая не война, а парад или учения… Когда колонна бронетехники прошла, Жиган свернул налево, в сторону Кольцевой. И здесь пришлось двигаться рывками, пропуская еще две колонны. Гоша и Сухой так до сих пор и не проснулись. — Неспроста все это, — Терентий озадаченно почесал затылок, — и опасно. Менты кругом шастают, как бы не проверили… В багажнике «Жигулей» лежала большая спортивная сумка с пистолетами, обрезами и автоматом Калашникова. За оружием ездили на другой конец города, к какому-то сараю. Именно там хранил его Сухой, оруженосец Чернявого. — Не бойся, — успокоил его Жиган. — У ментов сейчас другие проблемы. Меня не это волнует. — А что? — На Химки нам не проехать… Только если через город. Потеряв уйму времени на дорогах, они добрались до первых жилых кварталов только в начале десятого. Москва потеряла свой обычный облик. На перекрестках и развязках дорог стояли военные патрули, усиленные бронетранспортерами и боевыми машинами пехоты. Люди смотрели на них с недоумением и страхом. — Бардак какой-то, — сказал Терентий, поглядывая в окно. — Спокойно пошмалять не дадут. Жиган свернул в незнакомый переулок и остановил машину возле телефонной будки. — Посиди тут, — сказал он Терентию, — а мне надо кое-куда позвонить. Он вынул из бардачка свою записную книжку и, пролистав ее, нашел нужную страницу с номером телефона лейтенанта Стрельцова. К гаишнику у Жигана имелся вполне определенный интерес. Он хотел узнать, на кого зарегистрирована белая «восьмерка», за рулем которой ездил Карзубый. Сняв трубку телефона-автомата, Константин набрал номер. — Дежурный областного ГАИ слушает, — ответил строгий мужской голос. — Как я могу найти лейтенанта Стрельцова из вашего управления? — А кто его спрашивает? — Знакомый. — Лейтенант Стрельцов в списках сотрудников управления больше не значится. — Не может быть… — удивился Константин. — Я разговаривал с ним несколько дней назад. — Позавчера лейтенант Стрельцов погиб. — Как «погиб»? — При исполнении служебных обязанностей. Сегодня должны состояться похороны, но из-за чрезвычайного положения отменили торжественную церемонию прощания. — Какого «чрезвычайного положения»? — Вы что, ничего не знаете? Включите телевизор. Дежурный положил трубку. — Тьфу ты! Мать твою… — выругался Константин. Он попытался осмыслить только что услышанное. Во-первых, убили Стрельцова. Это, несомненно, связано с той погоней, в которой участвовал сам Панфилов. «Достали все-таки…» Во-вторых. Чрезвычайное положение… Вот зачем в город ввели танки. В таких условиях не то что воевать, просто передвигаться опасно — может тормознуть любой мент, любой патруль. Что же делать? Охота объявлена. Но жертва сама превратилась в охотника. Только… Куда наносить удар? В пустоту? Константин вытащил из кармана брюк визитку Елизарова. — А что? Это идея. Он набрал номер, указанный на визитке. Но, к сожалению, на другом конце линии к телефону никто не подошел. — Черт, хотя бы узнать, где это… Он позвонил в справочную. Там долго не поднимали трубку. Наконец ответил нервный женский голос: — Справочная. — Я могу узнать адрес по номеру телефона? — Мы таких справок не даем. И в трубке зазвучали короткие гудки. Что ж, остается лишь одно связующее звено — медицинский центр. Часа через полтора им все-таки удалось добраться до Филей. Наказав Терентию присматривать за мирно спящими братками, Жиган отправился в клинику. — Вы куда? Охранник вышел из-за стойки и преградил Панфилову путь. — У меня здесь брат. — Сегодня для посетителей вход закрыт. — Я больше чем посетитель. Охранник попытался схватить Константина за плечо, не пропуская в вестибюль. Лучше бы он этого не делал: Панфилов едва заметным, спокойным движением, как на тренировке, отправил охранника в нокаут. Потом решительно направился по коридору к лифтам. — Панфилов! — раздался крик за его спиной. — Константин! Повернувшись, Жиган увидел Максима Железнякова, бежавшего через вестибюль. Торопливо поздоровавшись, он сказал: — Я даже не знаю, как это назвать… У нас ЧП. — По-моему, у всей страны ЧП, Максим Максимыч. Железняков неестественно возбужденно, активно жестикулировал. — Танки — это ерунда! — воскликнул он. — Я не про то. У нас в морге ЧП. — Покойник сбежал? — Вот именно! — лицо Железнякова вытянулось от удивления. — А вы откуда знаете? — Подозревал. — Так ведь ладно бы впервые… А то уже во второй раз. Вчера прихожу на дежурство. Одна из камер, где лежал труп, пуста. Я уже собирался сообщить охране, потом увидел, что в журнале все чисто. Оказывается, у нас по бумагам никакого умершего не значилось. Понимаешь, Константин, меня просто высмеяли. Но я же не идиот. Теперь Панфилову стало ясно, откуда берутся трупы-контейнеры для перевозки наркотиков. А что? Очень удобно. Трупы под рукой, любое происшествие можно оправдать липовыми документами. А прикрывает все это собственная служба безопасности. Все поставлено на конвейер. — Ты бы, Максим Максимыч, вернулся на место, а то, не ровен час, из твоего морга еще кого-нибудь уведут. — Я уж не знаю, что и думать. — А ты ничего не думай. Останусь жить, расскажу. — Что? Жиган вошел в лифт, оставив ничего не понимающего студента в вестибюле, и отправился на шестой этаж. В приемной главного врача его встретила Старцева. — Костя, у нас тут такое творится. Вся клиника ходит ходуном. Половина сотрудников не вышла на работу. — Где Мокроусов? — Заперся у себя в кабинете. По-моему, у него истерика. — Придется успокоить. Секретарша где? — Сбежала. Но это еще не все. Подожди, Костя. Панфилов решительно шагнул к двери и распахнул ее. Мокроусов стоял на подоконнике у раскрытого окна и с ужасом смотрел вниз. Увидев Панфилова, он закричал: — Не подходи! Константин успел подскочить к нему в тот момент, когда тот собирался прыгнуть с шестого этажа. Схватив Мокроусова за ногу, он стащил его с подоконника и врезал несколько пощечин. — Так легко не отделаешься!.. Мокроусов закрыл лицо руками и несколько раз всхлипнул: — Я любил его… Но мне стало страшно… Он угрожал… Я не хотел его убивать… — Кто это сделал? — Не знаю. Я только позвонил Крючкову, начальнику службы безопасности. Константин схватил Мокроусова за шиворот, рывком поднял с пола. — Пошли. Отведешь меня к нему. — Он вчера улетел в Германию. — Где его заместитель Елизаров? — В лаборатории… Зачем вы меня остановили? Я хочу покончить со всем!.. — Костя. Панфилов услышал за спиной голос Татьяны. — С Игнатом плохо… — Что? — Его надо срочно оперировать. Панфилов рванул Мокроусова за шиворот. — Ты сейчас же пойдешь в операционную. Понял? — Я не могу. Еще несколькими внушительными оплеухами Панфилов привел Мокроусова в чувства. — Вы не понимаете! Я позволил убить Никиту Долгушина! — Твоего Никиту с того света уже не вернешь. А сейчас в палате лежит человек, нуждающийся в твоей помощи. Ты пойдешь и сделаешь ему операцию. Понял? Мокроусов обреченно посмотрел на Панфилова. — Врачи разбегаются, некому ассистировать. Константин повернулся к Татьяне. — Ты сможешь собрать бригаду? — Попробую. — Не теряй времени даром. Я сейчас притащу этого хлюпика. Старцева скрылась за дверью. — Ты все понял? Я пойду вместе с тобой, и ты все сделаешь как надо. Операция продолжалась четыре часа. Константин терпеливо ждал у дверей операционной. Наконец в коридор вышла Татьяна. Сняв с лица повязку, она вытерла взмокший лоб. — Все будет в порядке, я прослежу. — Танечка, ты мой ангел-хранитель. — Я же обещала… Терентий озабоченно ходил вокруг машины, увидев Константина, облегченно выдохнул: — Я думал, не дождусь тебя. Нас тут со всех сторон обложили. Менты шляются, солдаты, танки носятся… Садовое кольцо перекрыто. Народ говорит, что там заваруха началась. — У нас сейчас своя заваруха будет. Гоша, Сухой, выходите. И сумку со стволами не забудьте. Жиган побежал к перекрестку, который перегородила боевая машина пехоты. Братки едва поспевали за ним. На броне сидел молоденький лейтенантик в шлеме и, покуривая, слушал рацию. — Эй, лейтеха! — подбегая, спросил Жиган. — Ты командир экипажа? — Ну, я. А что? — снимая шлем, поинтересовался лейтенант. — Ящик водки хочешь заработать? Юное, почти мальчишеское лицо лейтенанта удивленно вытянулось. — Хочу. — Подкинь нас с пацанами в Химки. На машине не прорваться. — Минуту. Лейтенант нырнул в люк боевой машины, и Жиган услышал, как он вызывает кого-то по рации. — Седьмой, Седьмой. Я Третий… Вскоре он высунулся из машины и радостно махнул рукой: — Давай в десантный отсек. Константин повернулся к ребятам. — Слышали, что приказал командир Сидеть, как мыши. Братки забрались в десантный отсек, сам же Константин полез в боевую машину через башню. — Давай, командир. — А куда ехать-то? Я же не местный. — Вылезай! — крикнул Панфилов механику-водителю. — Я сам сяду за штурвал. — А ты умеешь? — с недоверием спросил командир. — Если надо — могу и на танке проехать, — успокоил его Жиган. Взревев двигателем, боевая машина рванула с места. БМП слушалась Константина как родная. — Уверенно ведешь! — крикнул ему лейтенант. — Что в городе творится? — Сейчас узнаем… После переговоров по рации лейтенант сказал: — В центре — баррикады. Троллейбусами улицы перегораживают. Вроде Белый дом собираются штурмовать. Только не понять ничего, бардак кругом. — В каждом бардаке есть своя система! — крикнул Панфилов. — Прорвемся! Терентий вооружился автоматом Калашникова, Гоша и Сухой взяли по обрезу и «ТТ». Константину досталась единственная граната и «Макаров». С оружием наперевес они выбрались из боевой машины пехоты, которая остановилась возле химкинского кладбища. Сунув командиру экипажа несколько смятых денежных купюр, Константин хлопнул его по плечу. — Ну, будь здоров, лейтенант. Дальше мы сами справимся. — Счастливо. Бронированная машина, загрохотав гусеницами, развернулась на месте и вскоре исчезла в вечерней тьме. Накрапывал легкий дождик. Они подобрались поближе к цели — небольшому двухэтажному домику, стоявшему у железной ограды кладбища. У входа маячили два охранника. — Снимаем этих. Потом Гоша и Сухой — наверх. Мы с Терентием вниз, в подвал. Пошли. Охранники заметили движение возле ограды слишком поздно. Не успели они вытащить оружие, как Терентий одной длинной очередью из «Калашникова» завалил обоих. Влетев в маленький, освещенный одной тусклой лампочкой вестибюль, нападавшие разделились на две группы. Гоша и Сухой побежали по лестнице наверх. Жиган с Терентием сделали попытку прорваться вниз. Из подвала их встретили беспорядочной стрельбой. Терентий наугад лупанул вниз из автомата. В ответ снова раздались выстрелы. — Ложись! — крикнул Жиган, прижимаясь к стене, и швырнул вниз гранату. Грохнул взрыв, сотрясший все здание. Сверху доносилась пальба. — Братва работает! — крикнул Терентий. Не дожидаясь, пока уляжется пыль, Жиган бросился вниз. Возле вырванной взрывом подвальной двери лежали три окровавленных трупа. Вокруг них валялось оружие. В конце небольшого коридора виднелась полуоткрытая дверь, откуда лился свет. Короткими перебежками Жиган приблизился к ней и осторожно заглянул внутрь. Там никого не было. В довольно просторном помещении располагалась небольшая лаборатория, оборудованная по последнему слову техники. Константин вошел внутрь, огляделся. — Ух! Ни хрена себе!.. — воскликнул следовавший за ним Терентий. — Чисто, как в больнице… На нескольких длинных столах, покрытых белым пластиком, лежали аккуратно разложенные пакетики с белым порошком. Металлические стеллажи уставлены разнообразной химической посудой: колбами, ретортами, пробирками и склянками нескольких калибров. Два небольших газовых баллончика в углу соединялись гибкими трубками с мирно гудевшим аппаратом. — Чем это они тут занимаются? — удивленно спросил Терентий. — Прямо как в аптеке… — Знаешь, как сахар перегоняют в самогонку? Здесь примерно то же самое, только стоит дороже. Сунув пистолет за пояс, Константин подошел к столу, поднял один мешочек, надорвал его и взял на палец щепотку порошка. — Это ж сколько денег надо?… Терентий повесил автомат на плечо, потянулся рукой к большой колбе, заполненной синей жидкостью. — А это что?.. Нож со свистом воткнулся ему в горло. Издав непонятный звук, Терентий завалился на металлический стеллаж. На пол со звоном посыпалась посуда. — Стой, где стоишь! — раздался крик. Повернув голову, Жиган увидел своего бывшего инструктора по рукопашному бою Елизарова. Он слегка пошатывался, не выпуская поднятого пистолета из рук. Вся его одежда была залита кровью, сочившейся из раны. Лицо искажено гримасой смертной муки. — Здравия желаю, товарищ капитан, — негромко проговорил Константин. — Брось пистолет на пол, только спокойно, — скомандовал Елизаров. Панфилов двумя пальцами взялся за рукоятку «Макарова» и швырнул его под ноги. — Если бы я вспомнил тебя раньше… — прохрипел Елизаров. — Ты до нас все-таки добрался… — Твоя школа, капитан. — Те двое, наверху, тоже познакомились с моей школой. Только им пришлось дорого заплатить за науку. Елизаров вдруг схватился за бок, пошатнулся, но пистолет не выронил. — Зачем ты убил Ваську Трубачева?.. — Вы слишком близко подобрались… — К этому? Константин кивнул в сторону стола, где аккуратными рядами лежали пакетики с зельем. — Ты ничего не понимаешь, боец Панфилов. Меня предали. — И поэтому ты предал нас, своих учеников… Капитан больше не мог стоять, он прислонился к стене и, держась рукой за бок, медленно сполз вниз. Но когда Константин сделал попытку двинуться, Елизаров снова направил в его сторону пистолет. — Не подходи! — Ты ранен, капитан. — Свой приговор я вынес себе сам. Уходи, Панфилов. Лаборатория заминирована. — Мы уйдем вместе. — Нет. Жить с этим я не смогу… * Тишину вокруг ночного кладбища разорвал оглушительный грохот. Небольшое двухэтажное здание сложилось, как карточный домик. Стены рухнули, похоронив под собой всех находившихся внутри. Константин, сидевший на могильной плите, тяжело поднялся и побрел по аллее кладбища, подставляя лицо каплям теплого дождя. Он остался единственным живым в этом царстве смерти…
