ФИЛ ОС О ФИ Я КОНЦЕПЦИЯ ПОВСЕДНЕВНОСТИ В НЕОМАРКСИЗМЕ А. ЛЕФЕВРА Н.В. Шихардин, 2008 Н.В. Шихардин В философской судьбе Анри Лефевра (1905–1979 гг.) отразился один из этапов развития марксистской философской мысли во Франции. Совсем молодым человеком он вступает во Французскую коммунистическую партию, активно занимается пропагандистской деятельностью, обнаруживая, однако, симптомы инакомыслия, которые и привели его к неомарксизму. Лефевр подвел под свой неомарксизм онтологическую и гносеологическую базу, но наиболее четко «переоценка ценностей» отразилась в созданной им концепции повседневности. Первый том из посвященной ей серии работ был опубликован в 1936 г., второй – в 1961 г., с публикацией третьего тома в 1968 г. серия получила название «Критика повседневности». Первый том был не столько проявлением отступления от марксизма, сколько попыткой переосмыслить разработанную Марксом концепцию отчуждения. В нем повседневная жизнь предстает в качестве единственного измерения, служащего критерием прогресса в диалектике отчуждения и человеческого существования и становления. Во втором томе разрыв с марксистской традицией становится очевидным, и концепция повседневной жизни фактически разрабатывается за пределами теории отчуждения. В марксизме, утверждает Лефевр, повседневная жизнь, располагаясь на границе между базисом и надстройкой, превращается в «слепое пятно», так как понятие «практика» к ней неприменимо [1, р. 51]. Лефевр определяет повседневность как самостоятельный срез жизни общества, включающий, в свою очередь, ряд уровней, имеющих собственное значение. Попытка разработать дефиницию повседневной жизни была осуществлена им не только теоретически, но и на базе масштабного эмпирического исследования. 16 С этого времени концепция повседневности вписывается в более широкую «теорию современности». Лефевр отмечает, что многие черты современности не совпадают с перспективами, намеченными Марксом: революции имеют место в слаборазвитых странах и служат средством их модернизации; на Западе революции, напротив, не происходят, хотя ряд противоречий, на которые указывал Маркс, сохраняются до сих пор; трансформируются прежние классы, появляются новые или иначе осознающие себя социальные группы, которые, неся новые формы отчуждения, могут накапливать значительный потенциал радикализма. Наиболее значительные по своим последствиям изменения, по мнению Лефевра, произошли в повседневной жизни. Некоторые из выделенных Лефевром координат повседневности совпадают с ее рассмотрением в других концепциях (например, в социальной феноменологии А. Шюца), другие отражают неомарксистские позиции автора. К числу первых можно отнести представления о времени повседневности. В повседневной жизни, утверждает Лефевр, массы испытывают напряжение между двумя типами времени. В традиционном обществе циклическое время, ассоциированное с природными процессами, было культурной доминантой. Индустриальное общество породило новое кумулятивное время, линейное и прогрессивное, базирующееся на механических объектах, которые потеряли прежнее ритмическое свойство. Хотя кумулятивное время пронизывает все, повседневная жизнь требует времени для отдыха, рекреации, воспроизводства жизни. Так возникает точка, в которой революционные действия всегда могут порвать рутину. «Повседневная жизнь есть... время желания, спонтанного обновления» [2, р. 182]. Когда же Лефевр говорит о Вестник ВолГУ. Серия 7. 2008. № 1 (7) ФИЛ ОС О ФИ Я скрытых в повседневности возможностях изменения способа существования человека, на первый план выходит его неомарксистская позиция. Для него главное противоречие современности – это противоречие между технологическим прогрессом, видоизменяющим все формы социализации, и новым типом существования, который появляется и исчезает вне общего движения истории. В условиях «современности» повседневная жизнь стала более значимой, чем сфера производства. Массы сделали свой судьбоносный выбор, приватизировав повседневную жизнь. В эпоху всевластия бюрократических и технократических тотальностей лишь частный опыт индивида, его межличностные связи в повседневной жизни еще сохраняют остатки первозданного, естественного состояния. Обыватель вышел из игры, ушел в сферу повседневности, поскольку только здесь человеческое бытие находит то, что позволяет ему сохраниться как целостности, а не как элементу некой мозаичной общности. Традиционно повседневная жизнь представлялась как область пассивности, скуки, однообразия, в которой массы рассматривают социальную, общественную жизнь как спектакль, по мнению же Лефевра, именно в сфере повседневности, в этой иррациональной, социально-гомогенной жизни идет тотальная революция. Концепцией повседневной жизни Лефевр фиксирует точку бифуркации в историческом процессе. Повседневность и скрывает изменения, и обнаруживает их. Здесь происходит переворот в человеческом существовании, сглаживаются драмы и трагедии эпохи. Повседневность приводит даже вопреки себе к торжеству добра. Бегство в повседневность, предлагаемое Лефевром, напоминает идею Руссо о спасении от пороков современного мира возвращением к естественному существованию, идею гуманистическую, но утопичную по своей сути. В современном мире ненадежный, хрупкий баланс между пассивностью масс и их послушанием обеспечивается постоянным возобновлением потребительской психологии. Товар для Лефевра, как и для Маркса, – форма обмена и коммуникации, однако Лефевр трансформирует марксову концепцию товарного фетишизма в лингвистическом анализе. Две книги середины 1960-х гг. «Язык и общеВестник ВолГУ. Серия 7. 2008. № 1 (7) ство» (1966 г.) и «Позиция: против технократов» (1967 г.) стали дальнейшим развитием теории знаков. Лефевр утверждает, что для повседневной жизни современной эпохи характерно преобладание знаков над признаками, образов над символами. Прежде фундаментальное взаимодействие имело место между изолированным потребителем и изолированным объектом потребления. Потребляемые товары были знаками, чье значение содержалось в них самих. Семиотическая область повседневной жизни свела потребителя к рефлексу, автоматической реакции, то есть к пассивности. Реклама обещает самореализацию через потребление, значимость индивида достигается актом потребления [2, р. 106]. В этом взаимодействии объект активен, а субъект пассивен. Символы обретают ценность сами по себе, без отношения к обозначаемому объекту. Лефевр отмечает возрастающее освобождение языка от практико-сенситивных референций, движение коммуникации к бессмысленности и абсурду. Этот процесс начался с рождением товарной экономики, когда цепи значений были оторваны от знаков, вещи начали обретать самостоятельное существование. Слова заменяются образами с помощью средств масс-медиа, чтобы умиротворить потребителей. Позиция Лефевра неоднократно подвергалась критике со стороны Деррида, для которого слово само является формой текста, связывая значение и знак через систему различий, артикулированных языком. Что касается Лефевра, то для него знак, товар, образ, письменность – все работает на ухудшающий эффект коммуникации в контексте исчезновения общего горизонта общения. Потребительское общество организует господство через слово. «Что случилось? – пишет Лефевр. – Как некто мог экспроприировать рабочий класс, похитить его объективность, его цели, значения? Произошло гигантское замещение... Человек – не субъект, но место, которое потребляет. Кто говорит? Тот, кто учит потреблению. Кому говорят? – потребителю» [5, р. 107]. Провозглашение «смерти» человека, отрицание субъекта структурализмом стало, по мнению Лефевра, не более чем идеологической легитимизацией новой формы отчуждения. Необходимость 17 ФИЛ ОС О ФИ Я устранения субъекта при движении от фактов к теоретическому анализу, провозглашенная структурализмом, была идеологической мистификацией, даже если признать, что результат этой мистификации не был намеренным. Лефевр пытается переформулировать социально-историческую теорию субъекта, избегая онтологизации последнего: «Нет необходимости приносить субъекта в жертву. Мы выделяем концепцию субъекта, чтобы трансформировать ее. Это двойная трансформация. С одной стороны, мы имеем социальных субъектов – группы и классы. С другой стороны, мы имеем социальных агентов, способных разрабатывать и претворять через действия экономические, политические, военные и т. д. стратегии. Общество может быть определено не как субъект, но как ансамбль (совокупность) социальных субъектов (не без лакун) и как сеть социальных агентов (не без разрывов)» [5, р. 100]. В 1968 г. выходит последний том из серии книг, посвященных метафилософии повседневности, – «Повседневная жизнь в современном мире», который, интегрировав исследования 1960-х гг., сформулировал программу действий: технологии – в обслуживание повседневной жизни, автоматизацию – в сферу экономическую, упразднение государства и самоуправление – в сферу политическую. Программа, предложенная Лефевром, оказалась весьма эклектична, в ней отсутствовал ответ на стержневой вопрос: за счет чего могли бы произойти изменения. Однако проект Лефевра не был утопическим, он базировался на существующих технических возможностях, тщательном социологическом анализе отчуждения в многообразии его форм, присущих повседневной жизни. Новую жизнь невозможно ни декретировать сверху, ни ввести снизу, но помощь может прийти и от искусства, и от образования. В бюрократически-технократическом обществе искусство процветает только в том случае, если оно концентрируется вокруг власти. Дух бюрократической организации вынуждает искусство либо безоговорочно перейти к ней на службу, либо обрести себя в борьбе, даже в бунте. Что касается социалистического реализма, то это также проявление этатизированной культуры, Лефевр противопоставляет ему революционный романтизм, главный постулат которого – 18 человек во власти возможного. Новое искусство должно прийти на службу повседневности, музыка, архитектура, живопись могут реорганизовывать пространство, в котором живет человек. И если эта цель будет достигнута, то вместо того, чтобы смотреть, слушать или потреблять то, что привносится извне, люди будут просто жить. Лефевр убежден в идеологической природе современного градостроительства [4, р. 201]. Город вносит синтез в наше мировоззрение, он разбивает барьеры, порождая одновременно множество противоречий: между центром и периферией, между интеграцией и сегрегацией. Градостроительство предлагает образ, пусть деформированный, будущего. Именно урбанизированная среда содержит наибольший потенциал перемен. В этом по-новому организованном пространстве повседневная жизнь может расцвести творчеством (не только практическим, но и поэтическим) [5, р. 48]. Понимание повседневной жизни как праздника нашло отзвук среди французских студентов, для которых гуманистический неомарксизм Лефевра стал стимулом нового радикализма. Прогнозы Лефевра во многом подтвердились в мае 1968 года. Новыми оказались не только социальные силы этих дней, потрясших Францию, их идеи, принципы реорганизации общества, но и поведение участников. Освобождаясь от рутины повседневной жизни, Франция начала «говорить», бессмысленный труд, абсурдная жизнь, пассивное потребление сменились праздником коллективного творчества. Эффект собственного присутствия на сцене мирового театра, ощущение исключительности переживаемых перемен требовали художественного воплощения. Граффити отражали бунтарский дух студентов – изменение отношений, объекта и субъекта, общества и индивида. Это был отказ от образа жизни, острейшая потребность в новых языке, вере, увлечениях, потребность по-новому мыслить, говорить, слушать, видеть, есть, любить, умирать [6, р. 30]. Майское движение колебалось между городским праздником и насилием, между игрой и городской герильей [3, р. 129]. В майских событиях Лефевр увидел подтверждение своей теории влияния городской среды на духовную ат- Н.В. Шихардин. Концепция повседневности в неомарксизме А. Лефевра ФИЛ ОС О ФИ Я мосферу. Он говорит о Нантере 1960-х гг.: это факультет, находящийся вне Парижа, соседствующий с промышленными предприятиями и пролетарскими кварталами, где большинство студентов – выходцы из нижних слоев среднего класса. Здесь переплеталась двойная сегрегация: функциональная и общественная, промышленная и городская. Само здание факультета, строго функциональное, было символом слияния нищеты и культуры: грустное место и печальный пейзаж [3, р. 115–117]. Другим условием «рождения новой жизни», по мнению Лефевра, является изменение целей, методов и системы образования. Реформирование должно быть направлено на разрушение традиции, которая ставит воспитателя над воспитуемым, учителя над учеником, знание над незнанием [ibid., р. 50]. Следует разрушить концепцию преподавания как приобщения к тайному смыслу, специализации, построенной из частей, лишенной комплексности. Ни передача знания, ни его поиск не могут осуществляться согласно абстрактной и технократической модели трансляции информации. Лефевр говорит о необходимости восстановления статуса знания, создания новой рациональности. «Образование, – пишет французский философ, – не может строиться ни вокруг уверенности, ни вокруг сомнения» [ibid., р. 173]. Уверенность приводит к догматизму, а сомнение ведет к нигилизму. «Ни чувство собственной ничтожности у подножия стены незыблемых достижений, ни головокружение на краю пропасти не могут Вестник ВолГУ. Серия 7. 2008. № 1 (7) способствовать развитию личностного достоинства» [3, р. 174]. Образование должно организовываться вокруг конкретной проблематики, одновременно практической и теоретической, эмпирической и концептуальной. Ее фундамент гуманистичен – это тема человека, человеческого бытия. Для гуманизма основой является не общество, а цельный человек, свободный индивид свободного содружества» [1, р. 149]. В 1970-е гг. получило распространение мнение, согласно которому основой ревизионизма Лефевра стала антропологизация марксизма, однако возможно и другое объяснение: гуманистический потенциал марксизма, не востребованный его ортодоксальными сторонниками, подтолкнул французского интеллектуала к созданию концепции повседневности. На этом пути были существенные потери, но обретался гуманистический подход к человеку. СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ 1. Lefebvre, H. Critique de la vie quotidienne. Vol. 2 / H. Lefebvre. – P. : Grasset, 1959. – 248 р. 2. Lefebvre, H. Everyday Life in Modern World / H. Lefebvre. – N. Y. : Vintage Book, 1961. – 223 р. 3. Lefebvre, H. Irruption de Nantere au sommet / H. Lefebvre. – Р. : Anthropos, 1968. – 175 р. 4. Lefebvre, H. La revolution urbaine / H. Lefebvre. – Р. : Gallimard, 1970. 5. Lefebvre, H. Position: contre les technocrates / H. Lefebvre. – P. : Gonthier, 1967. – 237 р. 6. Rabigant P. L’Odeon est cuvert. – P., 1968. 19