Ганс-Иоахим Маас Комплекс Лилит. Темные стороны материнства Содержание I Введение -7 II Комплекс Лилит — 12 III Темные стороны материнства — 44 IV Нарушения материнства и их индивидуальные последствия — 60 V Комплекс Лилит у мужчин 98 VI Невротическое общество 109 VII Германия как общество «без матери» 140 VII Речь в защиту материнства 171 IX Понимание матери — 185 X Значение чувств 190 XI Интеграция Лилит195 -7I Введение Различные события в моем опыте последних лет привели меня к главной теме, которая объяснила мне проблемы моей собственной жизни, необходимые изменения психотерапевтической практики и важные причины и закономерности социальных конфликтов и общественных патологий: причиной тому нарушения материнства в нашей культуре, в котором я вижу важный психосоциальные истоки личностных, семейных и социальных конфликтов. Поэтому мне бы хотелось в данной книге обратить внимание на то, как не хватает в нашем обществе очень важных ценностей материнства, и на то, что доминирует в нем фальшивое и лживое материнство. В этой связи мне хотелось бы осветить основные свойства и атрибуты материнства — такие как «рожать», «вскармливать», «охранять», «защищать» - как в их индивидуальной ценности для ребенка, так и в их символическом значении для общественного сосуществования. При этом потребности ребенка стоят для меня на первом месте. Я хочу обозначить, насколько важным для ребенка является психосоциальное развитие и какие тяжкие последствия может иметь для всей жизни человека недостаток отношений, недостаточное удовлетворение и душевные раны индивидуального раннего развития. И когда так многие дети страдают от таких проблем, в то время как применимый недостаток воспитания, общественные взаимоотношения и культурные нормы относят «ранние нарушения» к массовой проблеме, возможно выделить важные взаимосвязи между индивидуальным онтогенезом и неправильным общественным развитием. -8Важными открытиями я обязан своим пациентам, которые были готовы к углубленным психотерапевтическим исследованиям и таким образом к представлению опыта раннего детства. Эти переживания часто осознаются ими как угрожающие жизни и потому желательно таковых избегать. Когда ребенок не был по-настоящему желанным, едва испытал любовное отношение и основные его потребности не были реализованы, он получил в высшей степени травматизирующий жизненный опыт, который впоследствии оказывает негативное влияние на его развитие и раскрытие личности. Это осознание утяжеляется там, что психосоциальная травматизация часто не только отсылает к подавляющим единичным случаям, но и затрагивает детско-родительские отношения, в которых эти душевные травмы и отсутствие социального опыта не обязательно узнаваемы, и при этом могут не найти понимания у родителей. В этом и состоит фатальная трагичность: родители могут на словах пытаться «сделать все как можно лучше», при этом действуя — поскольку не могут по-другому — в мейнстриме настоящего времени, поскольку у них не развивается ощущения дистанцирования от отношений с ребенком, того, как они эмоционально эти отношения подавляют, не понимают реакции детей, при этом травмируя их своими ожиданиями. Я слышал тысячи таких страшных историй из жизни и имел возможность поддерживать и переживать с участниками этих историй, разделяя с ними их душераздирающую беду и нужду. При этом всегда встает вопрос о вине родителей. Хотя их ответственность за это принципиально стоит под сомнением, при этом их индивидуальные способности к родительству могут быть ограничены подсознательным отношением и установками, равно как и общественные условия, которые не -9- предоставляют достаточного пространства для реализации столь важных родительских функций. В терапии ведут злоба, ненависть, разочарование, боль и скорбь о родительском провале. Такая трактовка касается также и «внутреннего родителя», то есть опыта отношений с родителями, который становится одной из важнейших душевных составляющих, немало затрагивающего и жизнь взрослого человека. Терапия не стремится к дискуссии с реальными родителями, но к разговору со «внутренним родителем» с целью нормального и относительно непредвзятого общения с сегодняшними родителями. Для терапевтической практики было важно развить понимание и концепцию обращения, через которые был бы возможен невербальный доступ к неосознаваемым душевным частям, таким образом, чтобы довербальное развитие человека имело бы возможность быть снова пережитым и выраженным. Для этого классические психоаналитики должны покинуть свои позиции и оставить некоторые теоремы. Таким образом, тело открывает важный доступ к дословесному неосознаваемому, а также фантазии, изображения и музыка, которые могут развиться в мультимодальную комплексную терапевтическую практику. На лежанке психоаналитика, в атравматичном взаимодействии терапевта и пациента и без развития глубоких переживаний такая работа невозможна. Также важные психоаналитические теории, как теория влечений и Эдипов комплекс в свете исследований младенцев и маленьких детей за последние двадцать лет не могут более сохраняться. Теория влечений в современном социальном контексте и в исторически просматриваемом образце семейной иерархии возлагала ответственность за усмирение сексуальных и агрессивных потребностей ребенка прежде всего на него самого, -10- при этом пренебрегая влиянием и ответственностью родителей за неправильное психосоциальное развитие ребенка и отрицая реактивный характер его агрессивности. В саге об Эдипе вина родителей представлена как вина родителей, отправивших своего ребенка на смерть. Этот миф уже по формулировке не допускает у ребенка нормальной, стандартной психологической тенденции в развитии сексуального интереса по отношению к противоположному полу и соперничеству с однополым родителем. Весь наш опыт терапии «ранних отклонений» указывает на то, что сексуализированные отношения с родителями и ревностная борьба с их последствиями всегда является последствием дефицита и ущемлением базовых потребностей родителями. Даже учитывая то, что данные, представленные здесь, были получены от пациентов психотерапевтической практики, нельзя утверждать, что речь идет только об опыте меньшинства. Как раз наоборот: намного более вероятным является предположение, что люди, не проходящие терапию, имеют сравнимые ранние нарушения социального поведения и что таким образом возникает патологический импринитинг в обществе (национализм, реально существующий социализм, лево- и правоэкстремизм, терроризм, фундаментализм и консюмеризм). Поэтому я пытаюсь описать те виды поведения, «нормальность» которых прежде всего состоит в их усредненности и общей распространнености, которые при этом являются в высшей степени ненормальными и имеют деструктивные последствия. Материнство в данном понимании включает не только задачи и функции матери, но и материнские ценности и нормы в обществе. Разумеется, и мужчины могут находиться в «материнском» состоянии, и должны быть в состоянии жить с этим (также как и женщины с «отцовством»), но прежде всего речь здесь идет о материнских формах в политике, экономике и культуре. -11- Эта книга призывает к большему проявлению материнства, она призвана объяснить и проинформировать, покажет опасные последствия нарушений материнства и указать на способы помощи и изменения ситуации. Для меня речь идет не только о доказательстве вины, поскольку мы все являемся не только жертвами, но и преступниками, и мы должны принять на себя ответственность за собственные нарушения материнства и их социальные последствия. В «Лилит» (Брандвайн-Штрюрмер 2000, Хюрвитц 1998, Кольтур 1994, Пилов 1998б Цингсем 1999) я обнаружил в христианском мире табуированный миф, который может разъяснить и помочь понять широкораспространенные нарушения материнства и с культурноисторической точки зрения. Психолсоциальные последствия отвергнутой «Лилит» для индивида и общества я описываю через комплекс Лилит. -12II Комплекс Лилит 1. Лилит — табуированный женский образ Каковы причины ущербности материнства и почему этот вопрос настолько идеологически запрещен или табуизирован, моментально распаляет умы, и отвергается как конфликтогенная проблема? Христиане через образ мадонны возвели понятие материнства на метафизическую высоту, нацисты использовали материнство в собственных целях возмутительным образом, некоторые элементы женской эмансипации отвергали материнство, относя его к консерваторскореакционистским явлениям. Большинство людей при этом придерживаются идеализированного, неподверженного критике образа матери. Мы должны исходить из того, что в опыте каждого есть также и неприятные переживания, которые связаны с матерью. Из-за своего экзистенциального характера они остаются за гранью прямого восприятия и исключаются из памяти. Каждый, кто примется за содержание этой книги, также приобретет устрашающий и болезненный опыт, возможно, не столь острый, сомневаясь в приведенных данных или вообще отвергая их. Эта персональная вовлеченность также может быть причиной того, почему мифологический образ Лилит, из судьбы которой можно замечательно вывести нарушения материнства, настолько малоизвестен. С другой сторны, миф с тысячелетней историей указывает на центральную конфликтную тему нашей патриархальной культуры. В христианском переложении Адам и Ева (не Лилит) создаются как первые люди богом-отцом — а не парой матерью-богиней и отцом-богом. Таким образом, родительство, партнерство и сексуальность не имеют никакого мифологического прообраза. -13- Создание Адама и Евы без участия матери должно иметь последствия! Однако после комментариев раввина Лилит вводится в Бытие как первая жена Адама. В иудаистской традиции Лилит, первая женщина, создана богом так же, как и Адам, но он и Лилит не могли взаимодействовать. Лилит не была готова подчиниться Адаму: она обосновала свои требования равноправия тем, что каждый из них был создан из одной и той же земли. Равенство Лилит символизируется ее отказом лежать под Адамом в миссионерской позиции во время сексуального акта. Она хотела быть также активной и принимать участие в определении любовных ласк, тоже «сидеть сверху». Отказ признать зависимость пошатнул уверенность Адама и разгневал его, ссора по этому поводу закончилась побегом Лилит из Эдема. Так возник прообраз Лилит как сладострастной женщины и позже как покровительницы проституции и демона онанизма, как совратительницы к запрещенной страсти. В психологии К. Г. Юнга Лилит интерпретируется как отрицательная анима. Отражение этого конфликта полов можно также найти в исламских текстах, где буквально написано следующее: « Будь проклят мужчина, что жену до небес возносит, а себя опускает на землю». Талмудисты приписывают Лилит образ красивой и соблазнительной женщины с длинными волосами, полуобнаженными грудями, которая привлекает мужчин и является угрозой для детей.. В «Фаусте» Гете доктор Фауст спрашивет Мефистофеля во время чародейских обрядов на горе Брокен: «Кто же это такая?», и тот отвечает: «Это Лилит …, первая жена Адама. Опасайся ее прекрасных волос, ее украшений, которыми она щеголяет. Если ими она привлечет мужчину, то не отпустит его скоро». -14- Бог наказывает Лилит за неготовность покориться и ее побег. Наказанием является бесконечное рождение демонических детей, обреченных на смерть, и бытие в качестве похотливой совратительницы, ужасной детоубийцы, приговоренной к жизни в негостеприимных и безутешных местах на Земле вместе с дикими зверями. Так она становится демоницей, причиняющей вред беременным и роженицам, которая также может красть и убивать детей. Во многих сказаниях и сказках она олицетворяет первобытный страх и беспокойство о роженицах и новорожденных. Символический образ ведьмы, ворующей детей, и соблазнительной женщины является универсальным архетипическим мотивом. Он является предметом многих стихотворений, рассказов, фабул и сказок. В немецкой культуре образ всем известен через сказки о Рапунцель или Румпельштильцхене, в которых ребенок должен быть отдан таинственному существу. В женском движении Лилит становится символом восстающей женщины. Она рассматривается как положительная противоположность Еве, которая не принимает мужского отцовского главенства. В астрологии она символизирует «темную луну» с акцентом на меланхолический и депрессивный ее характер. В современной готической субкультуре Лилит является супругой дьявола, или же дьяволицей. Для нашей цивилизации, основанной на христианских ценностях, является особенно важным то, что перевод Библии Лютера не полностью придерживается оригинального ивритского текста (Брандвайн-Штюрмер), который, в свою очередь, дает четкую отсылку на повторное создание женщины: «На этот раз, - так говорит Адам в ивритском тексте, - нога от ноги моей». Таким образом становится ясно, что при создании Евы речь идет уже о второй попытке. В Библии Лютера же говорится (Первая книга Моисея, 2,23): «И сказал человек: это же нога от ноги моей и плоть от плоти моей, и будет зваться -15- она мужчиницей (Männin в оригинале, мужчина женского рода), поскольку создана она от мужчины». Лилит — первая попытка — из Библии таким образов выводится, хотя в Первой книге Моисея 1,27 написано: «И создал Господь человека по образу и подобию своему, создал его по образу Божию; и создал их, мужчину и женщину». Лилит упоминается еще раз — как призрак или чертенок - в Книге Исайи 34,14; она находит место в покое где-то в покинутых богом местах, где живут дикие кошки и гиены. Когда Адам после побега Лилит стал жаловаться и не хотел жить в одиночестве, Бог смилостивился и создал ему Еву, на этот раз из ребра. Таким образом, Ева символически не создана для равноправия, но для подчинения. Так вечный патриархальный мир установился в Эдеме с доминирующим и с подчиненным полами, до тех пор, пока Змей — который и в этом обличье иногда рассматривается как Лилит — вновь не провоцирует соблазн и с ним неподчинение и конфликт. Лилит является обворожительным, безвременным, ослепительным образом, призванным символизировать определенные аспекты женского подсознания, особенно аспекты власти, сексуальности и враждебности по отношению к детям, которые всегда были и остаются табуизироваными в патриархальном обществе. Через отвержение Лилит также изгоняется из нашего восприятия и враждебная детям, отвергающая их сущность женщины. Едва ли найдется мать, готовая открыто признать границы собственного материнства, душевное перенапряжение в связи с запросами детей и социальную перегрузку, происходящую от выполнения материнских функций. Этот стыд правды является значительной частью психосоциальной слабости отвержения материнства, что имеет трагические последствия для детей. «Комплексом Лилит» я попытаюсь описать проблематику. -16- II Составляющие комплекса Лилит Образ женщины подразделяется на образ Евы и Лилит уже тысячелетия, в то время как патриархатом превозносится образ Евы (Марии), а образ Лилит демонизируется и табуизируется. Таким образом, Ева символизирует подчиненность женщины, сексуальную пассивность, моногамность, «жертвенное» материнство, в конце концов, кухню-кирху-детскую. Лилит же, напротив, символизирует равноправие и равноценность женщины, ее сексуальную активность и способность к желанию, и также она символизирует отрицание материнства. Так обозначают Ева и Лилит две стороны женского существования, которые как минимум отделены друг от друга и враждебно друг другу противостоят, часто олицетворенные в двух типах женщин — святой и проститутки. Ева является матерью, скромной, целомудренной, верной, подчиняющей себя мужчине женой, а Лилит, напротив, символизирует грешную, полную соблазна, похоти и страсти, самостоятельную жизнь. Мужчины в основном испытывают страстное желание и страх перед обоими аспектами женского. Они борются со страхом скуки и отсутствием страсти в браке с «Евой» через встречи с проститутками и любовницами, в то время как они борются и со страхом перед женской силой, страстью и независимостью «Лилит», пытаясь объявить его вне морального закона. К комплексу Лилит я отношу три аспекта женского, которые как правило подавляются, отвергаются, отделяются, пренебрегаются, преследуются или табуизируются: 1. Равноценная женщина, которая не подчинена мужчине, но и не ставится выше его, но при этом, равная ему, имеет то же происхождение и наделена теми же правами. 2. Сексуально активная женщина, с собственной способностью желать и соблазнять, что -17- позволяет ей быть не только быть избранной и взятой. Она активно настаивает на своих сексуальных потребностях, заботится об удовлетворении своего желания и может также активно отдавать в любовной игре. 3. Враждебная детям женщина, которая отвергает материнство, чтобы не быть связанной, зависимой и обязанной. Комплекс Лилит приводит к тому, что женщины неохотно принимают власть, страсть и свободу. Напротив, от их охотно ожидается подчинение, целомудрие и забота. Комплекс Лилит глубоко уходит корнями в культуру, и вновь активируется в ранних отношениях матери и ребенка, передаваясь невольно и ребенку в том случае, когда аспект враждебности детям не может быть эмоционально обработан и осознанно контролирован. Поскольку живой и имеющий потребности младенец неизбежно провоцирует неуверенность в необходимости материнства, и когда таковая игнорируется, проблема, в конце концов, передастся и воспитываемому ребенку. Мы должны исходить из того, что не воспринимаемые и не принимаемые слабости материнства передаются ребенку полностью неосознанно и без всякой рефлексии, и ребенок в последствии переживет их с раздражением и тревогой, не в состоянии понять, почему. У него возникнет потребность в матери, в ощущении ее неуверенности и раздражительности, но при этом не сможет осознать, что мать является носителем проблемы. Слабости материнства превратятся в нарциссические травмы ребенка, когда он начнет верить в то, что является виной состоянию матери. Психосоциальные последствия комплекса Лилит разрушительны. Его общие симптомы проявляются у обоих полов в многогранной слабости гендерной идентификации, с последующими страхами и неуверенностью в партнерстве. Так из мальчика развивается Адам, чтобы быть властным и сильным, который способен терпеть только подчиненную Еву, а из девочки развивается Ева, -18- вынужденная отвергать собственную ценность, чтобы ее терпели в отношениях и ей бы не пришлось избегать одиночества. В качестве родителей, «Адам» и «Ева» препятствуют его эмоциональному развитию и страстной активности, воспринимая его как объект воспитания., при котором порядок, дисциплина, и, в первую очередь, контроль над чувствами должен быть необходим для повиновения. При этом живость и сексуальное желание настолько сковываются, что будущая женщина в сексе извращается до пассивной страдалицы, а будущий мужчина — до нелюбящего пользователя. Неудовлетворенная, остаточная тоска по матери приводит к поиску заменителя в партнерских отношениях, что, однако, никогда не может быть успешно осуществлено. Женщина занимает неизбежную в патриархальной системе зависимую и подчиненную позицию, из которой она мучает мужчину ранее неудовлетворенными потребностями и желаниями, и терроризирует и разрушает отношения ненавистью к ранее подавленному. Подавленная Лилит в ней делает ее неудовлетворенно-нуждающейся, укоризненно-требующей, подталкивает ее к нервозным действиям. Мужчина с комплексом Лилит остается неуверенным и нечестным в своей мужественности. Он пытается слабости идентификации заполнить деньгами, властью и признанием важности, он «раздувается» и пытается держать свои отношения с женщинами и мужчинами под контролем и на определенной дистанции, доминируя в них. Любовная и доверительная отдача остаются угрожающими и избегаются. Его отношения с женщинами часто сводятся к сексу, при этом желание найти равноправную партнершу деградирует из-за частого «перепихона», сексуального использования женщины. Другая сторона этой же скрытой проблемы проявляется в импотенции. В том, как женщине в неэрегированном члене выражается отказ в ответном возбуждении, противоположности женского желания, выражается и ее наказание за сущность Евы. -19- Как правило, оба пола пытаются в отношениях друг с другом соревноваться за давно потерянное счастье. На «стадионе» влюбленности кажется, что каждый из них хочет и может удовлетворить все потребности, до тех пор, пока оба они не обнаруживают себя обессиленными в борьбе за утверждение, привязанность и принятие, затем давно существовавшие ранние экзистенциальные злобное разочарование, то есть, усвоенное и закрепленное, которое бы стоило направить на родителей, направляется на партнера, и так любовная близость и эмапатическая взаимосвязь практически сводятся к нулю. Страдания из-за конфликтов в отношениях, из-за ежедневной маленькой войны, вечно повторяющихся разочарований и оскорблений, которые часто встречаются в культуре брака, возникают как заменители затем, чтобы можно было себе представить понятный, четко проговариваемй конфликт, и чтобы не вспоминать вновь нисколь непонятные, невысказываемые проблемы раннего детства и его опасное для жизни значение. Невыносимые ранние страдания превращаются в переносимую, но постоянно давящую, горькую двустороннюю драматичность. Ни один мужчина не сможет стать настоящим мужчиной рядом с «Евой». Ни одна женщина не созреет до настоящей женщины рядом с «Адамом». «Адам» и «Ева» воссоздают из собственного комплекса Лилит жизнь, полную горечи, отравляют возрастающим разочарованием совместную жизнь и таким образом увеличивают страдания своих детей, которые можно было бы и избежать. При этом «Адам» становится «воином», а «Ева» «ведьмой». Теперь сын может только тогда освободиться от собственной матери и найти женщину, которая станет ему равноправной партнершей в повседневной и сексуальной жизни, когда его потребность в матери удовлетворена, или же когда он научился вновь и вновь горевать о недостатке материнского в своей жизни. Дочь только тогда перестанет требовать от своего партнера, чтобы он был заботливой заменой матери, когда она также сможет горевать о недостатке материнского и сможет осознать свою неосознанную идентификацию с матерью и через болезненное перерезание пуповины научится преодолевать его. -20- Раннее детство не может, к сожалению, быть исправлено, и пережитая неудовлетворенность не может быть удовлетворена задним числом, что предлагается гедонистическими культурами и активно «продается» ими. Только боль «заземляет» несчастье и беду, и тоже не в одночасье и навсегда, а настолько часто, насколько из-за внешних или внутренних причин об этом возникают воспоминания. Комплекс Лилит также является одним из моторов женского эмансипационного движения. Оно, в первую очередь, ориентируется на идею о том, что неправомерным является доминирование мужчин, которые, оправдывая свои властные позиции, могут опираться на высший авторитет — на Библию. Но, как мы видели, такая интерпретация неверна, хотя бы потому, что таким образом уходят в тень существование Лилит и Адамова незрелость. В столь важной борьбе за права женщин мужчина в том числе становится и противником, не осознавая при этом вполне сравнимую озабоченность недостатком материнского в жизни. Женская сексуальность с энтузиазмом идеализируется в ее онанистическом или лесбийском варианте, при этом проблематика материнства при этом часто оказывается опущенной из виду. В борьбе за профессиональную деятельность и равноценную социальную карьеру женщины материнство часто отвергается и обесценивается, ясли, где происходит слишком раннее отделение матери от ребенка, считаются нормальным и часто необходимым явлением. Таким образом неизбежно передается неудовлетворенность потребности в матери, которая является важно составляющей комплекса Лилит, следующему поколению. Важнейший элемент комплекса Лилит, который я считаю культуроразрущающим и одной из причин насилия и воин — в частном и общем смыслах, - это аспект враждебности детям. Этот аспект — архетип страшной, пожирающей матери, которая крадет и убивает новорожденных, которая, как «удушительница», пьет кровь детей и высасывает костный мозг из их костей. Роженицы ортодоксальных евреев по этой причине окружаются и по сегодняшний день защитными амулетами. В мифологии многих народов появляются существа, -21- крадущие детей и пьющие кровь, которые также принимают образ соблазнительных женщин и таким образом отсылают к универсальному архетипическому мотиву. Пациенты с трудностями в идентификации, нарушениями самооценки, в состоянии страха — с симптомами ранней структурной патологии — осознают и говорят после глубокого психоанализа об опасных переживаниях отвержения, связанных с матерью. Они часто были вынуждены пережить раннее отделение от матери, или были жертвами нарциссического злоупотребления со стороны матери. Осознание того, что мать была склонной к обладанию, требовательной и «с запросами», и то, что пациент в детстве должен был служить выполнению ее потребностей, часто становится болезненным и душераздирающим, и через него часто также выражаются ярость и отвращение. Детовраждебный аспект материнства не является как таковой обременительной или опасной проблемой, ей является отрицание, вытеснение этого аспекта в комплексе Лилит. Миф о Лилит показывает нам нормальную и неизбежную сторону женственности: понятное отрицание материнства, поскольку таким образом свобода, профессиональное и социальное равенство и часто, на некоторое время, также и сексуальный интерес и способность к страсти нарушаются. Большинство женщин отклоняют этот факт, экзальтируя материнство или через активное участие в эмансипационном движении за права женщин, в котором детям остается меньше места. Имея большое количество терапевтических данных, мы должны исходить из того, что ребенок ощущает материнское отношение задолго о того, как он может осознанно это понять и словесно разобраться с ним. Через современные исследования младенцев мы научились понимать, что с самого начала между матерью и ребенком существует обоюдная связь, то есть младенец -22- является не просто пассивным принимающим плохой или хорошей материнской заботы, но и принимает активное участие в создании отношений с матерью. Для этого у него есть ряд рефлексов и врожденных коммуникативных способностей, которые помогают ему установить контакт и регулировать отношения (подробно у Дорнес, 1993 и 1997). При этом каждый ребенок подсознательно напоминает матери и о ее раннем опыте. Ребенок, можно сказать, вступает в коммуникацию со «внутренним ребенком» матери. Штерн (1995) говорит об особом «созвездии материнства», в которое попадает каждая женщина после рождения ребенка, на которые имеет влияние отношения с собственной матерью, таким образом, неосознаваемый статус влияет на осознанный статус женщины, ставшей матерью, определяя осознанные и желаемые ее отношения с ребенком. На важной способности матери к эмпатической общности эмоций с ребенком оставляет основательный отпечаток опыт ее собственного более раннего общения с матерью, ее усилий к контакту. То, как собственная мать реагировала и понимала теперешнюю мать, как она принимала и какие границы устанавливала, как она любила и обозначала собственные ограничения, влияет, очевидно, в последствии и на материнство женщины. Состояние матери, ее страхи и сомнения, ее неуверенность и двойственность ее переживаний, ее отказы и разочарования, а также ее любовь и понимающая эмпатия, передаются прежде всего телесно, причем особенности взгляда, прикосновений, то, как она держит и носит ребенка, мимика и жестикуляция, голос оказывают вполне определенное влияние. Не зря «блеск материнских глаз», ее изначальное одобрение существование ребенка как такового и ее доброжелательное принятие детских потребностей приписываются к тем элементам опыта ребенка, которые формируют самоценность. Во многих случаях терапии я должен был переживать потерянность в сомнениях и глубокую панику вместе с пациентами, -23- когда они осознавали, что их мать никогда не смотрела на них любящим взглядом, и тем более когда они понимали, что даже никогда не встречались глазами с матерью. Подсознательная установка матери по отношению к ребенку, а также неузнанные и неразрешенные ранние переживания матери часто влияют на ребенка куда более сильно, нежели ее осознанное, желаемое, с усилием выученное из литературы и консультирования материнское отношение. Таким образом получается, что ребенок, действующий естественно и соответственно реагирующий, является угрозой для материнской защиты и ставит под вопрос компенсацию ее ранних травматических переживаний. Таким образом, молодая мать, которая отвергает ту часть комплекса Лилит, которая означает страх перед ребенком и его отторжение, в то время как ее независимость и страстная женственность на достаточно долгое время может отойти на второй план, будет передавать ребенку состояние отверженности через неискренность, раздраженность, таким образом нервозную загруженность и требовательную заново создавая в нем ранние нарушения из-за своих нарциссических повреждений. Фрейд должен был придумать комплекс Эдипа, чтобы перевести в область сексуальности широко распространенную сконцентрированность сына на матери, чтобы иметь возможность дать ранней психосоциальной трагедии объяснение, к сожалению, ложное. То, что традиционный психоанализ по Фрейду злоупотребляет комплексом Эдипа и объясняет ужасную вину родителей, которые хотели убить собственного ребенка, мнимой психологией развития, сводит значительные части психотерапии к системе отвержения и приспособления в свете комплекса Лилит. Возникновение и оформление «эдиповых» невротических конфликтов, по моему опыту, служит прежде всего защитой от опасного душевного содержания из раннего отвержения и уничижения. Все терапии, которые долго и интенсивно имеют дело с бесконечными изменениями личности и особенно значительными невротическими кризисами, составляют -24высокий риск того, что последствия ранней беды будут культивироваться, а первопричинная и основная неуверенность в жизни вуалироваться. С такой данностью во многих случаях человек никогда не сможет открыться и преодолеть раннюю панику, поскольку терапевтические условия или удерживающая сила терапевта и социального окружения не будут достаточными для того, чтобы невообразимые ужасы раннего развития были осознаны и эмоционально обработаны. В любом случае, кушетка это не место, где вместе с терапевтом, имеющим исключительно добрые намерения, могут быть пережиты убийственная ярость, глубочайшая ненависть, режущая боль, удушающее отвращение и душераздирающая грусть. Ранние аффекты и страдания настолько сильны, что должны быть созданы другие условия терапии, которые мы пытаемся реализовать через аналитическую физическую терапию в группе «материнского тела» в постоянном «убежище». Клинические наблюдения, которые мы можем сделать в таких условиях, указывают на то, что дети, имеющие опыт материнского дефицита, то есть со значительной нарциссической травмой, пытаются множествами различных путей и способов все же добиться материнской любви, поскольку этот недостаток любви угрожает их существованию. Сексуализирование отношений является частой попыткой мальчиков «обладать» матерью, и попыткой девочек уравновесить недостаток при помощи отца. Возрастающий генитальный интерес, увеличивающееся знание о родительской сексуальности и фантазии на соответствующую тему увеличивают надежду на обретение свободы и секрета любви в сексуальности. Так называемое «эдипово» состояние как нормальная стадия психологического развития, на которой сын влюблен в мать и ненавидит отца, мы подтвердить не можем. В любом случае, таким желаниям является раннее нарушение. В комплексе Эдипа тогда -25следует выравнивать дефицит материнства, что не может быть удачным, но гарантирует несчастную фиксацию на матери и репрезентативные конфликты, которые также могут оказать поддержку. Миф об Эдипе описывает последствия родительской вины: когда они не хотят принять своего ребенка, отец и сын — с подачи отца — оказываются вовлеченными в смертельную вражду, символизирующую воинственное насилие среди мужчин, мать и сын — в запретный брак — о котором может знать только мать -, символизирующий несчастливых и разрушительных отношений между партнерами, и все это — последствия ненависти и слабости самоидентификаии в ранней трагической ситуации. Комплексом Лилит, в первую очередь, символизируется незрелость мужчины и женщины, которая возникает из непереработанных потребностей, в том числе и в матери. «Адам» и «Ева» передают свою родительскую незрелость своим детям, в том числе и ожидание того, что дети будут в состоянии понять потребности, а также воспринять желания родителя и, в лучшем случае, удовлетворить их. Комплекс Лилит делает из женщины фальшивую, лживую мать, которая больше разыгрывает любовь, нежели реально в состоянии дать своим детям. Их напряженные попытки, поскольку они не пережили в свое время безусловную материнскую любовь, состоят в том, что они в конце концов компенсируют это за счет детей, чью любовь они эксплуатируют, что составляет основу «материнского отравления». Мужчины с комплексом Лилит остаются привязанными к матери, инфантильными мальчиками и часто становятся фрустрированными или бегущими отцами, которые отпадают как освобождающий и уравновешивающий третий, поскольку они болезненно-ревностно реагируют на привязанность своих жен к детям, даже если материнские отношения переживаются как дефицитные, судорожные. Так мужчины терпят неудачу в своей отцовской функции и становятся в тягость своим и без того перенапряженным женам. -26- Женщина, которая отвергает «Лилит» и живет как «Ева», через неосознанное отвержение и редуцированную и одностороннюю женственность причинит ребенку вред. Это объясняет частоту проявлений нарциссических элементов личности у различных людей, и мы можем говорить о базе для объяснения растущей опасности увеличивающейся нарциссической общественной патологии. Возникнуть может такое общество, которое должно будет создавать вторично-нарциссические источники удовлетворения и таким образом стимулирует деструктивную зависимость в индивидуальном и массовом сознании. Мужчина, который отвергает «Лилит» и живет как «Адам», в ребенке увидит соперника за расположение матери. В таком случае он будет стесняться ребенка или использовать его, направлять злобу разочарования на партнершу, и спасаться бегством к проституткам, алкоголю, работе или состязаниям, кто влиятельнее. Женщина, в которой есть «Лилит», будет искать себе такого мужчину, с которым она сможет обозначить врожденное равноправие и отличия, которому она не должна ни подчиняться, ни вступать с ним в соперническую борьбу. Она станет матерью, осознавая связанные с материнством ограничения и добровольную привязанность, что позволит ей пойти навстречу ребенку несмотря на ограничения и воспринять боль от неизбежных лишений, научившись ее выражать. Такая женщина прежде всего осмелится признать, в том числе и перед ребенком, что она может чувствовать отторжение, страх и ненависть по отношению к нему, и что при этом это является прежде всего ее собственной проблемой, и что вполне понятно, что ребенок будет реагировать на нее с грустью и раздражением. Понятая правда никогда не будет иметь деструктивных последствий, а лживая любовь и навязанное отношение, напротив, наиболее вероятно вызовут конфликты, болезни и насилие. Честная мать при этом -27- с самого начала будет одобрять отделение, самостоятельность и независимость ребенка. Мужчина, в котором есть «Лилит», не будет стремиться сделать свою жену своей же матерью, он будет в равноправной партнерше находить обогащение, дополнение себе и вызов, с ней он живет активно и творчески. Он является мужчиной, независимым от матери, который действительно действует сам по себе, без того, чтобы достигать чего-либо в угоду внутренней необходимости, стремлению что-либо доказать или побороть. Он не только может выносить собственное одиночество, но и наслаждаться своей уникальностью и экзистенциальной специфичностью. Его ребенок является для него не соперником, а естественной задачей, которая позволяет ему стать учителем, мастером, примером, и такой мужчина воспринимает и может ценить новые отличия потомства как живой процесс развития. Особенная трагичность отношений между матерью и ребенком состоит в том, что материнская любовь переживается как материнское отравление. Мать и ребенок больше не могут друг друга понять. Мать убеждена, что должна действовать из любви, а для ребенка эта любовь становится ядом, поскольку его потребности отличны от тех, которые сейчас пытается удовлетворить мать. Оба чувствуют себя непонятыми и делают друг друга несчастными, не зная, не понимая этого и не в силах изменить ситуацию. Оба чувствуют себя правыми и поступают неправильно. Этой трагедии может помочь только широкое объяснение и профилактика развития комплекса Лилит. Ламашту и Иштар аспекты Лилит Юнгианец Сигфрид Хурвитц различает Ламашту- и Иштар-аспекты Лилит. Стороны существования Лилит, символизируемые таким образом персонифицируются в образах известных из вавилонской литературы богинь Ламашту и Иштар. Общее у Лилит и Ламашту то, что обе -28- обходят вниманием беременных, а особенно лежащих с родовыми болями женщин. «Они пытаются причинить вред самим себе и убить или украсть новорожденного». Ламашту-аспект Лилит обозначает ее как детокрадущую и убивающую демоницу и как ужасную, поглощающую мать. Аспектом Иштар обозначается ее роль соблазнительницы, богини чувственной любви и страсти. В следствие этого она также является покровительницей оккультных служительниц. Во всем регионе Ближнего и Среднего Востока она почитается как небесная богиня. Аспект служительницы и соблазнительницы выражается во впечатляющем эпосе о Гильгамеше. В комплексе Лилит оба аспекта остаются неосознанными. Для мужчин это может быть основной причиной амбивалентности страха и зачарованности перед женским началом. Так он может попасть под очарование Итар-аспекта женщины-Лилит. При этом он остается в плену у своего страха, оставаясь при этом же в отрыве от собственной эротичности и чувства. Если мужчина хочет интегрировать Лилит, он должен научиться сдаваться науке женского обольщения и ей противостоять — он должен выучится обеим способностям и ответить на эротически-соблазнительные предложения. Подобным образом возможно и разобраться со стремлением женщины к власти и доминированию: мужчина может научиться наслаждаться тем, что позволяет себя вести, и свои собственные запросы делать значимыми. Он может правда также из страха перед «поглощающей матерью» навсегда остаться в броне и вооруженным, и никогда не пережить с удовольствием расслабленную потерю контроля. Женщине прежде всего хочется отвергнуть собственную разрушительную сторону Ламашту, чтобы показать себе собственное «я» как особенно хорошую, любящую детей и защищающую мать, при этом в ее подсознании работает злая, детовраждебная сторона неизвестным способом. Эти «темные» силы ведут к тому, что -29- они различными способами вредят детям в их развитии, особенно их самостоятельности , убивая их живость. Ундина обратилась по поводу панических атак, нарушений сна и болезненным напряжением мышц. Она чувствовала себя как в гробу, неспокойно внутри, постоянно под напряжением,но не могла этого выразить внешне. Она всегда казалась спокойной и уравновешенной, никто бы не мог сказать, какие что терзало ее внутри. Она была очень любима, поскольку каждый мог к ней прийти за помощью или советом, но она не могла помочь себе самой. Она не хотела никому быть обузой, постоянна чувствовала, что она могла затребовать слишком много, и считала себя недостойной любви, особенного внимания и склонности. Важным и в конечном итоге целебным переживанием в ее терапевтической работе стало осознание того, что ее мать приучила ее, что что она должна быть милой и хорошей, практически незаметной и необременительной. Это ожидание было, очевидно, стало связанным с правилом ее существования: «Если ты будешь слишком шумной или наглой, ты для меня не будешь существовать!» Однажды, в возрасте пяти лет, кода она на день раньше вернулась из гостей у бабушки и дедушки, поскольку слишком сильно скучала по дому, мать отреагировала так: «Для меня ты сегодня все еще не здесь!» Для Ундины плач, крик, смех или ропот — четкие признаки живости — были запретными под угрозой смертельного отвержения. С комплексом Лилит матери она получила «в живом теле склеп». В ней бурлила жизнь, которой было не разрешено больше проявляться и показываться. Не удивительно, что сердце билось на пределе, повышалось давление и панические атаки обозначали опасность для жизни, как только она не могла больше обуздывать живые проявления. Ундина должна была найти выход своим изменившимся потребностям и при этом для свой боли, злобы, радости и желания. Каждый шаг по направлению к свободе и живости она должна была — 30 — оплатить сильным страхом, саморазрушением, сомнениями, и чувством вины. Она поняла в конце концов трагически-неудовлетворенную жизнь собственной матери, которой она не могла не быть в тягость, которую она должна была не ограничивать легкостью в уходе и стремлением к любви. Мать жила ее, Ундины, энергией. Комплекс Лилит в этом смысле позволил ей стать матерью-вампиром. В подсознательной идентификакции со стороной Иштар у женщины развиваются способность к соблазнению, которая сексуализирует и эротизирует все отношения, которая позволяет ей промискуитетно спать со многими мужчинами, чтобы привлекать мужчин и в последствии позволять им вновь упасть. Она лучше всего подходит для того, чтобы стать «прирожденной» шлюхой. Женщина, которая подавляет свои детовраждебные, властные и соблазнительные стремления и отвергает их, в следствие разовьет их обязательно в своих детях и повлияет на них нарушениями материнства. Мужчина, который не хочет покидать поглощающую мать и не решается решить проблему анисы, должен будет задушить собственные чувства, изменится в борьбе за власть и не сможет развить зрелую и страстную мужественность. Страх перед матерью, вытягивающей жизненные силы, матерью с запросами, присоединяется к страху перед властью и способностью женщины пленять, которая может сделать его импотентом. Он остается неуверенным, хочет обслуживать или избегает ответственности, предает собственных детей, которых он оставляет только на мать, и превращает свои страхи и болезненность в ненависть и насилие, Нам всем знакомы практически гротескные отношения брутальных властных мужчин, которые в частной жизни кажутся очень маленькими по сравнению со своими женами. Также были написаны темные стороны немецкой истории, именно этим феноменом. -31- III Сексуальная позиция в свете комплекса Лилиит Неразрешимый конфликт между Адамом и Евой символизировал собой ссору по поводу сексуальной позиции. Лилит отвергает миссионерскую позицию, Адам не хочет позволять Лилит доминировать в позе наездницы Тот, кому привычно иметь дело с психодинамикой сексуального поведения и кто не желает редуцировать различные виды сексуальных игр до чистой техники, тот знаком (часто неосознанно) с психологическим и символическим значением сексуальной позиции. Речь пойдет об активности и пассивности, о главенстве и подчинении, о контроле и его ослаблении, об отдаче и приеме, о действии и позволении действовать, о напоре и ощущении. У обеих сторон есть желание: делать и ощущать действия другого, прикасаться и ощущать прикосновения, сдерживаться и отпускать. Мы часто ошибочно делим эти противоположности на мужские и женские, приписывая пассивное приятие женщине и активную отдачу мужчине. Но если бы женщина была только пассивной и принимающей, а мужчина только активным и вторгающимся, оба бы скоро оказались в ситуации, когда желание пропадает. Так ощутили себя Адам и Ева. Только так возникает абсурдное представление о том, что мужчина может довести женщину до оргазма. Нет, за желание ответственен каждый сам! Вильгельм Рейх еще в сороковых годах прошлого века вывел «формулу оргазма»: напряжение — зарядка — разрядка — расслабление, и подробно ее описал. Сексуальное функционирование и способность к страсти, как и ее нарушения, можно описать на четыре такта: 1. Сексуальная потребность выражается в механическом напряжении и концентрации жидкостей в районе гениталий; 2. При трении гениталий возникает энергетический заряд; 3. В оргазме сокращение мышц снимает электрический заряд; 4. Таким образом -32- через отток жидкостей от гениталий происходит их механическое расслабление. Эти четыре такта одинаковы у обоих полов. Так могут возникать нарушения, связанные с напряжением, например, изнеможение, депрессия, страхи или моральные запугивания и запреты, которые ограничивают сексуальную потребность. Нарушения зарядки состоят в ограничении способности выплескивать энергию и удерживать ее, например, в хроническом напряжении и возбуждении или в других душевных конфликтах. Нарушения разрядки состоят в страхе отпустить и отдать себя, таким образом не может и последовать реального расслабления. Страх отпустить появляется из ранних болезненных переживаний страха или позора, например, когда ребенок спонтанно выражает то, что он думает, и за это постоянно по-новой наказываются. Так позже способность отпустить, в том виде, когда она необходима для страстного желания, активизирует отягощающие воспоминания, что вместо ожидаемого возбуждения вызывает страх. Так многие люди намертво держатся этой установки и превращают секс в сражение. Как при этом физиологически сексуальные механизмы связаны с душевными ощущениями и динамикой, представить нетрудно. Для нашей темы формула оргазма Рейха полезна потому, что она обозначает активные (создание и удержание заряда) и пассивные (допуск к себе и отпущение напряжения) способности обоих полов, при этом подкрепляя их равноправие. Страстная телесная реакция делается возможной при помощи освобождающей психологической функции. Возможная в любое время дисгармония в отношениях в психологическом плане возникает из-за разницы в ритмах, потребностях, ограничениях, и стрессе, и она нуждается в любовных отношениях обоих полов для понимания, терпения и равновесия. Объем делания у обоих полов таким образом зависит от способности к активной зарядке через движение, от возобновления энергии через сохранение и удержание и через разрядку отпущением и выражением. -33- Оба полюса предполагают желание, и реальная способность к нему состоит в том, чтобы уметь и хорошо разряжаться активно и пассивно, и в способности делать и то, и другое. Это предполагает преодоление культурного предрассудка обязательной односторонности «мужского» или «женского» сексуального поведения. В языке этих несчастных, подверженных комплексу Лилит социальных ролей сексуальное удовлетворение и страсть состоит в том, что мужчине также могут быть присуще «женское», а женщине «мужское» сексуальное поведение. Оба должны быть и активны, и пассивны, уметь давать и принимать. Партнерская, а не стремящаяся к домирированию, игра делает возможным желание тогда, когда оба ощущают себя и могут определиться, найти оптимально на данный момент соотношение полярных компонентов. Таким образом, это нечто совершенно иное, и освобождающее, когда мужчина свое сексуальное поведение способен соотнести с потребностями партнерши в континууме андрогинных возможностей без стыда, нежели когда он должен следовать предрассудку, что он может доказать свою потенцию только тогда, когда способен «взять» женщину. Почти принужденная сексуальная позиция отбивает желание, а любовная игра, включающая свободу быть «сверху» или «снизу», наоборот увеличивает возможности для страсти и создает соответствующее потребностям настроение, согласно сексуальной позиции. Точно также ни одна женщина не должна бояться лишить мужчину потенции в качестве «фаллическиой» женщины, если она не просто подобострастно себя отдает, а также принимает участие в сексуально-эротическом обмене. Сексуальные проблемы, таким образом, возникают из душевной убежденности в том, что возможно только ролевое поведение. Конфликты в отношениях и нарушения сексуального желания возникают из-за борьбы -34- за определенную позицию или из-за разочарование невозможности жить на другом полюсе. Способность к возбуждению остается таковой, когда партнерское определение ситуативно, и в соответствии с настроением является необходимыми вариантом поведения, и тогда сексуальная жизнь может быть улучшена, когда полярные потребности могут быть удовлетворены в равной степени. То, что Адам не мог принять любви Лилит, делает его мачо, который должен подавить женские элементы в себе навязанными силами, и он таким образом мутирует в потенциального насильника. Мужчина, интегрировавший Лилит, не боится доминантности женщины, он удовлетворяет свои пассивные стороны. Женщина-Лилит не испытывает смущения реализуя себя с активной стороны и брать на себя ответственность за использование пениса для достижения оргазма. Партнеры, интегрировавшие Лилит, испытывают желание по отношению к желанию другого, не чувствую себя использованными или ограниченными сексуальным поведение партнера. Комплекс Лилит, на мой взгляд, является важной причиной широко распространенных ролевых клише мужчины и женщины, их сексуального поведения и всех его нарушений и конфликтов в отношениях. В психологическом развитии способность к желанию является важнейшим шагом к зрелости. Так может сексуальное удовлетворение на уровне гениталий соблазнить, отвлечь от ранних неудовлетворенных потребностей (в любви, единении, принятии и подтверждении) с той опасностью, что ранние потребности могут сексуализироваться. С надеждой на любовь, тепло и близость, нарциссическую самопрезентацию человек вступает в сексуальные контакты и скоро разочаровывается их несильном влиянии. Часто это разочарование приводит к тому, иллюзия не осознается как таковая, а выражается в жалобах и болезнях мочеполовой системы и превращается в социальные конфликты в кризисах в отношений и запросов. -35- Сексуализация ранних неудовлетворенных многочисленных потребностей психосоматических не является заболеваний и однако конфликтов важнейшей в причиной отношениях, но патологическим стимулом для извращений, сексуальных действий наказуемого характера и использования. С другой стороны, сексуализация предлагает выдающуюся возможность активировать и задействовать вновь ранние потребности, и их затем при соответствующей зрелости удовлетворить и закрыть при помощи сексуальной разрядки и расслабления. Потребности в слиянии, связи, принятии и подтверждении, в физической близости и любви могут быть отпущены относительно безопасно, когда возможен «бесшовный» переход в генитальное возбуждение с оргастическим выплескиванием. Нарушения оргазма, как нам известно, в основном обусловлены ранними неудовлетворенными потребностями и ранениями. Оргастическая волна угрожает, так сказать, всем глубоко запрятанным чувствам — т. е. ярость, боль и грусть — быть активированным вновь, что, разумеется, хочется предотвратить, потому что это происходит за счет сексуального желания. Способность к оргазму означает, что сексуальное желание растет, когда о раннем опыте можно было погрустить и поплакать. С другой стороны нас не удивляет, что через оргазм также провоцируются и слезы, потому то желание невольно освобождает и глубокие подавленные чувства. 4. Псевдо-Лилит и мачо Удивительно интересно в мире о Лилит то, что первые люди — Адам и Лилит — показаны с нарушениями самооценки. -36-Адам страшится равноправной и уверенной в себе Лилит. Ему очевидно нужно подчинение, чтобы чувствовать себя мужчиной. Лилит, наоборот, избегает конфликта. Она говорит о своих запросах, о у нее нет ни силы, ни терпения выдерживать конфликт власти. Неспособность к конфликту и амбивалентности считаются в психологии признаками нарушения самооценки, происходящей из ранних душевных травм. Зрелое обсуждение как взрослого со взрослым, действие в соответствии с ситуативными желаниями и потребностями, умение построить компромисс и способность создавать желание из различных позиций и противоречий не удаются ни одному из них Бог наказывает Лилит, потому что она сбегает, но не Адама, жуткого мачо, который хочет быть больше, чем его жена. Бог явно не был психотерапевтом, который приводил бы к решению конфликта обоих участников. Но тексты, которые повествуют об этих событиях, также написаны не Богом, а мужчинами. Для моей цели данной книги — описать причины и последствия нарушения материнства, которые в первую очередь являются причинами нарушения самооценки — уже факт создания человека без участия матери является мифическим символом данной основополагающей проблематики. В нашей божественной картине мира люди изначально проецировались как имеющие душевные недостатки, расщепления, надежды и стремления. В становлении патриархальной божественной картины, во владычестве господа-отца, который может создавать людей без участия матери и позже также рождает бога-сына от девственницы Марии, которая как мать не получает такового значения (Иисус матери: «Что Мне и Тебе, Жено?»), символизирует христианскую картину человека с дефицитом матери как исток собственной культуры. Не удивительно, что женщины и по сегодняшний день -37- дискриминированы в церкви и в обществе и что Лилит широко отвергается и табуизируется. То, что распятый на кресте Иисус в страшной смерти становится символом нашей культуры, могу я и сегодня интерпретировать как подходящую аллегорию ребенка, лишенного матери. Недостаток в матери в религии любви выражается как надежда и стремления и при этом же с ним борются как с индивидуальной проблемой. Представитель посольства любви убивается теми, кто через любовь должны вспоминать о раннем недостатке как об угрожающем жизни опыте. Лучше убить, чем теперь собственную боль! И ужасная картина орудия убийства и пыток извращается до символа поклонения, при этом заставляя вечно вспоминать убийство любви, при этом позволяя необходимому крику боли замолкнуть в безмолвной молитве. Христианская культура, таким образом, в своей мифологии обесценивает мать, женское редуцирует до Евы, и Адама, неуверенного в себе, делает прототипом мужского. При этом мы сталкиваемся с глубоко дефицитными образами мужского и женского, и большиство из нас с ними также идентифицируются, так что конфликты в отношениях практически запрограммированы в нашем поведении заранее. Через христианскую клятву верности «пока смерть не разлучит нас» брак становится для многих пар пожизненным мучением на службе матери-защитницы, чтобы завуалировать нехватку материнства в патриархально-христианской культуре. Оба партнера страдают друг из-за друга, вместо того, чтобы болезненно осознать, чего им вдвоем не хватает. Образ матери, усвоенный дефицитарно, заставляет вступать любящих в напряженную, но в конце концов безнадежную и разочаровывающую борьбу за то, кто их них способен показать больше «материнства». С одной стороны, такое представление о человеке позволяет нам всем благодарно признать, что мы как партнеры и родители терпим поражения, и что никто не может быть идеален, с другой стороны же -37- абсолютно точно создается непреодолимое табу, обозначающее, что хорошая мать никогда практически не будет востребована индивидуально или в обществе. С другой стороны дефицитная мать почитается в лживом и лицемерном поклонении (в смысле реагирования на отвержение горькой правды) — от былого материнского креста до сегодняшнего Дня матери. Поскольку лживый и латентный недостаток материнства гарантирует, что заново дети с проблемами самооценки вырастут добрыми подданными и послушными солдатами, как стремящиеся к достижениям производители и жадные потребители, которые сохраняют структуры власти и продолжают их строить. Так же становится понятным, что многие женщины, протестующие против собственного подавления и дискриминации, отвергают редукцию женственности до Евы и ведут правомерную борьбу против несправедливого мужского владычества, через попытки эмансипации могут мутировать только до псевдо-Лилит. Поскольку они не понимают и не хотят страдать от собственного недостатка матери, они используют признаки Лилит (равноценность, сексуальная активность, враждебность к детям) только как оружие в борьбе за власть, без того, чтобы действительно интегрировать аспекты Евы и Лилит и пытаться примирить мужское и женское. В таком случае речь идет только, в первую очередь, о равноценности и сексуальной свободе, при этом на заднем плане через борьбу с мужчинами ведется борьба с собственным недостатком материнства. Отвержение материнства служит однако не только собственному профессиональному развитию, но и речь идет также о том, что женщина ставит себя на место Адама и хочет подражать ему или даже превзойти его. Воинствующая феминистка избегает Евы и Лилит. Такая женская власть не может действительно улучшить существующие условия. Только интеграция Евы и Лилит может создать лучшие условия для развития детей и партнерского существования. -39- Эмансипационное движение, злоупотребляющее духом Лилит, находит себе в повседневности «родственную душу». Это в основном бездетные женщины, которые живут одни, продуктивные и успешные, которые иногда предстают мужчинам соблазнительными и сексуальными, при этом желая сохранить контроль над отношениями. Они охотно сексуализируют свои отношения, поддерживаемые модой и косметикой, они презентуют себя сексуально раскованными и безусловно-расслабленными, но при этом не испытывают на самом деле настоящего сексуального желания, поскольку вынуждены контролировать собственную отдачу, чтобы доминировать в отношениях и собствнные потребности держать в узде. Их оргазм — если таковой вообще случается — в основном клиторальный, ограничивается генитальной областью, чтобы не высвободить волну желания в других частях тела, в которых сдерживаются потребности (живот) и стремления (сердце). Ранняя нужда, недостаток материнства и пережитые отвержения и нарушения оставляют псевдо-Лилит в потребности быть принятой. Они охотно ложатся в кровать в раздвинутыми ногами, жестикулируют сексуально дико и громко, но по сути они ищут принятия, подтверждения и нежности. Они предоставляют свое тело для некоторого внимания и интереса. Они украшаются и ведут себя эротично и сексуально, но в первую очередь они нуждаются в нарциссическом признании и подтверждении. Они ищут потерянную любовь и остаются все время неудовлетворенными и разочарованными. В таком случае мужчина может сомневаться, поскольку он либо верит, либо даже слышит, что он не мог ее достаточно удовлетворить. Некоторые винят мужчин в том, что они хотят всегда только одного. Они ищут больше прелюдии и хотят после полового акта еще долго обниматься и находиться в объятиях, но находят в основном мужчин, которые быстро достигают желаемого и сразу после сношения отворачиваются, берут бутылку пива или идут в душ. При «лилитобразной» -40- сексуализации чаще встречаются проблемы с оргазмом у женщин и с потенцией у мужчин. Поскольку женщина не может получить настоящего расслабления через оргазм, попытка будет зависимо повторяться, или поскольку у мужчины «не встает» или он слишком быстро кончает, женщина может сексуально кичиться, поскольку нет никакой опасности, что она по-настоящему будут востребована. Некоторые женщины соблазняют мужчин в образе Лилит только чтобы забеременеть. Как только они достигают своей цели, их сексуальный интерес моментально исчезает. И здесь нет независимость или способности к страсти, просто мужчина используется для того, чтобы она наконец-то смогла родить ребенка, который уже изначально неосознанно желается как нарциссический объект и используется как ребенок-игрушка, живое тамагочи, которого учат только «компьютерным функциям» удовлетворения материнских потребностей. Псевдо-Лилит являются личностями «как будто бы» сексуальными. Они не испытывают настоящего желания, а играют его, часто не делая различия между созиданием и отпусканием. Для мужчин с ранними нарушениями, зафиксированных на матерях истерия Лилит становится сценой для выражения собственного разочарования в жизни. Они верят в то, что они являются отличными любовниками, при этом чувствуют себя нарциссически оцененными, может быть даже любимыми, но они должны за частное эротико-сексуальное шоу дорого платить тем, что они служат и должны обслуживать, в определенной степени оставаясь запертыми в данных отношениях или из-за сексуальных запросов перенапряжены или в конце концов обессилены. Функциональные жалобы и психосоматические заболевания тогда являются милостью природы, позволяющей выйти из садо-мазохистской игры. Псевдо-Лилит и мачо - это современная пара, которая выглядит замечательно, но на самом деле всегда остается несчастной. Если мы берем Адама как прототип мачо, тогда -41- мы можем понять проблемы культуры, в которой доминируют мужчины, которые прежде всего позиционируют себя в подавлении женщин и воинственном отношении. Адам должен принижать других, чтобы самого себя чувствовать великим. В том, что он поднимает себя над женщиной, проявляется его страх и неуверенность, его потаенная агрессивность и враждебность. Его Еве не хватает, правда, качеств Лилит, с самого начала она деградирует как человек, поскольку она создана из ребра Адама и ее материнская роль редуцированна. Без Лилит Ева принуждена к материнству, которое для нее односторонне и утомительно и которое, в конце концов, лживо влияет на ребенка. Ева символизирует тот образ матери, который охотно используется всем деструктивными идеологиями. В националистическом «Лебенсборне» мать создана для рождения солдатов и буквально используется для зачатия арийцев. Георизируемая в социалистическом обществе мать в своей повседневной реальности чаще всего оставлена одна и социально опустошается через двойную или даже тройную нагрузку (работа, отношения, семья и дети). Ева представляет женщину, которая подчинена, подавлена, используется и опустошается, одновременно при этом лицемерно героизируется. Это означает, что Адам получает свою силу из принижения собственной жены. Мужественность мачо таким образом является псевдосилой, раздутой и демонстративной, предназначенной побороться с сомнениями в самом себе. Мачо выдает себя себя в своей подчеркнутой мужественности: у кого самый большой? кто самый сильный? Желание соревноваться, ссориться, определенные разборки, перепалки, надменность, ощущение необходимости самоутвердиться, желание непременно пробиться и неумение сдаваться — основные черты его поведения. Действие, конкуренция и борьба для него становятся эликсиром жизни. Он действует для того, чтобы не чувствовать. -42- Действие должно отвратить восприятие, и потому ищутся опасные приключения с целью вообще хоть что-либо пережить, поскольку чувства и ощущения спрятаны в броню. Женщинами пользуется он для нарциссического утверждения. Они должны смотреть на своего мачо снизу вверх, поклоняться ему, обслуживать и подчиняться. Через оскорбления, грубости, угрозы и зависимости женщины становятся ведомыми. Мачо контролирует свои чувства, тренирует тело, моделирует мускулы, ездит на «крутой тачке» и стремится к позициям власти. Все это необходимо ему для того, чтобы скрыть свои потребности, скрыть слабости и компенсировать чувство неполноценности. Он хочет себя видеть большим и сильным, и для этого использует общественно принятие и санкционированные способы и пути: физическую силу, денежное достояние, авторитетную социальную позицию. Мачо должен побеждать, иначе ему угрожает нарциссический коллапс. Мачо жаден, похотлив и заносчив, и при этом не ощущает собственных потребностей, неуверенности в себе и неспособности к страсти. Мачо использует сексуальность, чтобы обесценить женщину и осквернть, он «вытрахиватся», вагина служит для восстановления после его душевных травм — или он терпит поражение в постели, чтобы избежать риска близости и унизить партнершу. В импотенции так проявляется отказ, являющийся симптомом экзистенциального страха и ненавидящего пренебрежения. Мачо не слушает, он говорит, он склонен не к эмпатии, а повелеванию, он не выжидает, а действует, он не взвешивает, а судит. Все это — для защиты от травм самооценки. Мать при этом не воспринимается как виновница, в лучшем случае виновником является отец, в большинстве же — другие. Другие мужчины в этом случае — равные соперники, а другие женщины — потенциальные рабыни. Мачо борется, добивается результата и хвастается, поскольку он не может уступать и ему нельзя чувствовать, чтобы при этом вновь не страдать вновь от ранних травм. Мачо мог бы излечиться -43- плачем — если бы он научился оплакивать собственную нехватку матери, он был бы силен и силы свои он бы более не тратил на подавление реальности и унижение женщин, а на реализацию своих лучших возможностей. III Темные стороны материнства Комплекс Лилит, а точнее сказать, отрицание его детовраждебного аспекта, важного источника нарушений материнства. Матерям тяжело дается говорить о тяжести ухода за детьми и оглашать собственные потребности — о них сразу же начинают говорить как о плохих матерях. Но признавать, что ребенок может раздражать и периодически вызывает желание того, чтобы он был где-нибудь не здесь, может далеко не каждая мать. Но злоба на мешающих детей, ярость и раздражение на их требования настолько же нормальны, как и грусть и боль по поводу детских несчастий и недугов, потери ребенка, что само собой разумеется, как и радость по поводу детской живости, спонтанности веселья. Почти каждая женщина хочет быть хорошей матерью и будет пытаться это сделать. Но как мать она попадает под экстремальное напряжение. Уход за детьми — это круглосуточная «служба», и вдобавок к тому женщине хочется быть также и женой и партнершей и следовать профессиональным и личными интересам. Ее практически ничто не подготавливает к этой важной задаче. Хотя существуют курсы для подготовки к беременности и родам, нет семинаров для матерей, так что молодая мать будет осуществлять свои материнские функции исходя из опыта, полученного от собственной матери, пытаясь действовать лучше, чем она, как правило получая меньше советов, поддержки и руководства. Неосознанный комплекс Лилит, христианский идеал матери, ограниченный субъективный опыт и полностью неудовлетворительная социальная поддержка ставят мать в двойственное положение, в котором она не может адекватно удовлетворить потребности ребенка. И когда она также как жена -45- хочет быть привлекательной для своего партнера и испытывает недостатки материнства в профессиональном и социальном плане, тогда для нее становится невозможным хорошо и без жалоб выполнять материнские функции. Отвержение этих условий приводит к фальшивому и лживому материнству с соответствующими последствиями. Ниже я хочу обозначить те детские ожидания из перспективы ребенка по отношению к матери, которые являются наиболее важными для раннего развития ребенка. При этом нам должно стать ясно, что в господствующих культурных и социальных условиях дети непременно травматизируются, и без учета этих дефицитарных условий мать находится в опасности сломаться на неразрешимой для нее одной задаче, в случае чего, в первую очередь, дети будут являться носителями горя. Эти требования к материям должны побудить нас бороться за такую социальную политику, при которой матери смогут получать большую поддержку, а мы будем более чувствительны к социальному климату, в котором матери будут цениться и смогут развиваться. Важные требования к матери — это ее присутствие, ее способности к эмпатии и сопереживанию, удовлетворению потребностей, ее смелость реально обозначить границы и ее помощь в эмоциональной обработке как неприятного, так и положительного опыта. 1. Задания матери, связанные с ребенком Присутствие матери. В начале ребенок ощущает себя симбиотически слитым с матерью. Он не разтличает себя и мать. Мать принадлежит ему, на его взгляд, мать - -46- это он сам. Каждое отлучение матери означает потерю собственного существования и подобно смерти. Без матери младенец не может жить. Ему нужно ее питание, тепло, телесный контакт, он нуждается в ее защите и ее одобрении его существования. Но важно не только то, что мать точно и обязательно присутствует с ребенком, важно также качество этого присутствия. Восприимчива ли она к потребностям ребенка? Может ли ребенок действительно достичь понимания у матери, получить адекватный ответ? Понимает ли мать, что ребенок хочет и в чем нуждается, и правильно ли она реагирует, переработав это понимание? Это можно понять и потренироваться, приняв ребенка как учителя. К этому в любом случае должна быть готова и открыта мать. Но ребенок со своими потребностями постоянно держит мать в крайнем положении, и таким образом требует от нее неприятного постижения. Поэтому большинство матерей скорее пытается ограничить и дисциплинировать собственного ребенка. Было бы значительно лучше для ребенка, если бы мать осознавала собственную ограниченность и могла бы принять ее и объяснить, не вызывая у ребенка при этом чувства вины. Ребенку, т.о., нужна не только личная и физическая доступность матери, но и ее эмоциональная восприимчивость. Речь идет об «энергетическом потоке» между матерью и ребенком. Мать «посылает» свою любовь, благие намерения и понимание, и она «принимает», понимает, переводит и отражает любовные проявления ребенка. Она изгоняет болезненное, придает храбрости перед все еще пугающим и усиливает веселое, точно так же, как и ребенок приносит и забирает у нее ее страдания, страхи и радость. Присутствие матери следует понимать пространственно, энергетически и эмоционально. Причиной душевных травм потому не может быть только отсутствие матери, но и незаинтересованная, раздраженная, или отвлеченная, депрессивная, агрессивная или -47бесчувственная мать. Из-за нарушений, отклонений или ограничений матери ребенок познает пустой, отравленный, без всяческих отношений мир, и позже не сможет испытать доверия, надежды и уверенности. С другой стороны, мы не можем также, например в споре по поводу пользы яслей, поддаваться заблуждению, что постоянное присутствие матери автоматически является лучшим вариантом. Есть множество матерей, которые свое присутствие для ребенка делают настолько пугающим, то есть травматизирующим, что даже, по меньшей мере, краткосрочное отсутствие ее, переход ответственности за физический, душевный и социальный ухода за ребенком к другому лицу был бы более хорошим решением. В таких случаях климат ухода и взаимоотношений в некоторых яслях создают лучшие условия развития, чем неспособные к отношениям или агрессивные матери способны это сделать. Ясли, таким образом, не являются автоматически худшим вариантом присмотра за ребенком, хотя они непременно — даже в наилучших условиях и с сопереживающими воспитательницами — провоцируют травматические переживания от разлуки с матерью. Получается, что присутствие матери определяется качественно также через ее поведение и отношение к ребенку, ее настроем, и она не обязательно об этом знает сама. Сопереживание (эмпатия) матери. Судьба человека в большой степени определяется через готовность, желание и способность его матери понять его мир ранних потребностей образы реакции и уникальные особенности. Речь идет о решающем вопросе: мать — для ребенка, или ребенок — для матери? Полное разделение этих установок, разумеется, нереально, но часто встречается, так что подразумевается значительная тенденция. При этом не является столь решающим то, -48- что мать делает на самом деле, а то, исходя из каких внутренних — в первую очередь неосознанных! - установок она действует и что она передает. Идеальное предложение отношений для ребенка можно было бы, возможно, сформулировать так: «Я хочу тебя, я тебе рада, я готова выяснить, кем ты хочешь быть и что тебе нужно. Я знаю при этом, что то, как я себя веду, с моими способностями и ошибками, повлияет на тебя, но я готова к объяснениям, и я стараюсь принимать твои отличия и позволить им тронуть и повлиять на меня». Чтобы воспринимать и научиться понимать собственного ребенка, мать должна воспринимать самое себя, и ей необходима терпимость к собственным слабостям и ограничениям. Наиболее частая судьба детей такова, что сочувствие матери несет отпечаток ограниченной способности к самовосприятию. При этом ограничения, деформации и расщепления определяют отношение к ребенку. Мать может воспринимать и чувствовать ребенка лишь в той степени, в которой она сама воспринимает себя. Если она ограничивает самовосприятие, чтобы защититься от горького осознания собственной нужды и неудовлетворенных потребностей, она будет чувствовать себя под угрозой, встретившись в такой защитной позиции со здоровым и живым ребенком, и будет пытаться сделать все возможное, чтобы направить отношение ребенка так, как нужно ей, точнее, так, как она может его выдержать. Эта трагическая — в основном, неосознанная манипуляция — не может быть решена при помощи советников, и только лишь через соответствующее самопознание и познание судьбы под руководством специалиста, которое происходит с подобающей эмоциональной обработкой душевных травм и дефицитов. -49- Способность матери удовлетворять потребности. Каждый знает и переживал то, что в начале жизни мать является самым сильным источником удовлетворения потребностей. Ребенок переживает ее затем не только как нечто неотделимое от него, но практически как нечто в его жизни само собой разумеющееся и предназначенное для удовлетворения потребностей. При изгнании из этого рая ребенок постепенно, очень маленькими толчками, начинает понимать, принимать и психически невредимо «переживать» - что в конце концов, при хорошем и размеренном течении приведет к предпосылкам для собственной организации жизни и способности к самостоятельному получению удовольствия. Мать успокаивает ребенка не только грудью. Речь идет о ее принципиальной способности давать, то есть о тепле, защите, уверенности, воодушевлении и утешении. Она передает ребенку через хвалящее жизнь установку также надежду на лучшее во время кризисов. И через то, как она сможет научить, принимать неизбежную печаль и эмоционально ее обрабатывать она дарит веру в то, что из неприятных ситуаций можно найти выход. Разумеется, для ребенка речь идет о наиболее оптимальном удовлетворении потребностей, а именно моментально и полностью без ограничений. Принцип желания для ребенка не имеет никаких ограничений. Лучшее, что ребенок может узнать из столкновения с реальностью, возникает из любви и здоровья матери. «Любовь» здесь означает заботу о том, чтобы другому было хорошо без того, чтобы получать взамен признание и привязанность. Нередко ребенок может услышать: «Я делаю это только из любви к тебе!», и при этом он чувствует себя обремененным, поскольку настоящая любовь не должна подчеркиваться специально. «Здоровье» подразумевает психосоциальную зрелость, при которой мать способна, не обязывая, дать, удержать или отпустить, при этом выравнивая собственные требования или -50эмоционально переработать собственную неудовлетворенность. Разумеется, ни одна мать не может быть настолько полной любви или здоровой, что она в обоих вышеупомянутых смыслах способна к постоянному оптимальному удовлетворению собственных потребностей и потребностей ребенка. Не является проблемой то, что она пытается сделать лучшее из возможного и признать собственные ограничения как проблему. В таком случае ребенок не должен чувствовать себя неправильным, плохим, несоответствующим и неприличным только потому, что он сообщает о своих потребностях. Он может кричать о своей грусти, оплакивать нехватку чего-либо, грустить о потере, и будет поддержан в этом матерью: «Да, это так! К сожалению, я не могу сделать лучше, или, к сожалению, я не могу дать тебе большего! И то, что ты протестуешь или разочарован, - нормально!» Таким образом был бы разрешен детовраждебный аспект комплекса Лилит. Реальное ограничение через мать Под этим я понимаю не только что представленную принужденную ограниченность каждой матери, а необходимую ограниченность, которую каждая мать должна привить и передать ребенку. Речь идет о выдержке и ориентации, о временных границах, об ограничениях, которые должны защитить ребенка от еще им непредвиденных или неоцененных и непредсказуемых им опасностях. Имеются в виду понятие границ, которые возникают в потребностях и правах других людей, в т.ч. и матери, и которые ребенку необходимо узнать. «Ограничение» означает контакт и коммуникацию и заново показывает, что ребенок является очень важным. Именно в ориентированных на благосостояние и развитие формах жизни полнота и разнообразие, безграничные возможности могут привести к угрозам и заблуждениям, провоцировать потерянность и дезориентацию. Ни для кого не просто понимать собственные мотивы сразу же, потому что на них влияют -51- множество неосознанных мотивов. Также для каждого сложно определить,говорится ли «Нет» из любви и настоящей заботы или из собственной ограниченности говорящего. Куда можно в настоящее время пойти с ребенком, открытым и живым, чтобы не быть ограниченным или поучаемым предложениями, увещеваниями и даже угрозами? Сколько приспособлений и подавлений должно принять, чтобы быть принятым среди родственников? Сколько ограничений необходимо, чтобы сходить в ресторан? Насколько дисциплинированным и организованным должен быть ребенок, чтобы быть принятым в детский сад, и сколько у него должно быть мотивации действия, чтобы смочь ходить в школу? Наша социальная реальность во многом является недоброжелательной по отношению к детям. Качество ухода за ребенком состоит не в том, что сам воспитатель считает правильным или что предлагается в обществе, но в сопереживании и ощущении того, что нужно ребенку,и в способности к эмоциональной переработке неотвратимых ограничений. Так называемые ранние нарушения состоят из отсутствия матери, нехватке сопереживания, дефицита удовлетворения и остаточным ограничениям, особенно в первые три года жизни. Другими словами, ранняя потеря контакта, бедность отношений и злоупотребление отношениями являются основными причинами возникающих душевных и социальных нарушений, которые часто проявляются только во взрослом возрасте. Я не говорю сейчас о тяжелейших душевных травмах, которые возникают в случае попыток аборта, глубочайшего отвержения ребенка, через насилие, глубокое пренебрежение, из-за психически нестабильных матерей, у подкидышей и воспитанников детских домов, или в случае ранней смерти матери и часто вызывающие тяжелые психические заболевания. -52- Для меня важно сейчас «средняя», но устрашающая тоска большого количества детей во внешне здоровых, благоденствующих, материально обеспеченных и часто «христианских» семьях нашей страны в прошлом, сейчас, и, если мы не будем способны к важному осознанию и изменениям, в будущем. Поскольку ранние психосоциальные нарушения могут привести к деструктивным общественным катастрофам, если большинство граждан будет их иметь, как раз нас и должно интересовать патологическое «нормальное» или «среднее». Чтобы предотвратить нарушения материнства, матери должны получать максимально возможную социальную поддержку в их присутствии, эмпатии, способности к удоволетворению потребностей и определении правильного соотношения ограничений, а также научиться понимать последствия комплекса Лилит. 2. Неосознаваемые материнские ответы Комплекс Лилит, как уже было сказано, позволяет матери неосознанно реагировать отвержением на требования и ожидания ребенка. Если кроме добавляются того партнерские и социальные перегрузки, которые усложняют положение матери, неосознанное отвержение ребенка может достичь значительного масштаба и стать потому проблемой, угрожающей ребенку, поскольку ему будет по сути запрещено понимание, а изменение матери и коррекция ее поведения невозможна без углубления в душу. На запросы детей матери с комплексом Лилит реагируют отвергающим отношением и установками: -53• Не будь! • Не будь утомительным, не будь живым! • Будь таким, какой ты мне нужен! «Не будь!» Мы должны научиться понимать, что к неосознанно отвергаемому ребенку пристает проклятие, которое определяет трагическую линию его последующей жизни. Пережитое основное отвержение или существование, правомерность которого поставлена под вопрос, формируют человека, которые не видит смысла жизни, и будет волочиться по ней как аутсайдер, изгой, нежеланный и неуместный человек. Такой человек будет на постоянной основе воспринимать все различия как угрозу и критические вопросы как направленные против него; он будет постоянно вести себя так, что его будут отвергать, не быть там,он будет представлять себя принципиально неприятным и невыносимым. Он раздражает, нервирует, делает себя противным и вонючим. Я думаю сейчас не о беспомощных, пьяных в хам алкоголиках, не о бомжах, лежащих в вонючей грязи в с немой претензией перед дорогими магазинами, не о безропотно выставляющих напоказ свое плачевное состояние попрошайках — они могут обвинить в своей судьбе хотя бы социум. Я думаю о том большом количестве людей, которые везде,где бы они не были, думают, что их там не хотят видеть и что они не имеют права там быть. Уже в детском саду они держатся чуть в стороне, в школе их всячески шпыняют, они изгои, последние в списке, мальчики для битья, плаксы и непопулярные нытики, - и никто не догадывается, что их внешний вид и их поведение являются симптомами раннего и основополагающего отвержения, которые и сформировали социальный образ. Трагичность состоит в том, что раннее переживание типа «меня не должно было быть» вызывает принципиальную экзистенциальную и жизненную неуверенность, которая неосознанно провоцирует отвержение, -54- чтобы привести внутреннее убеждение в соответствие с настоящим. Очевидно, что переживаемое и провоцируемое подтверждение нежеланности легче перенести, чем воспоминание о раннем отвержении. Тот, кто находит причины и подтверждения тому, что он сейчас нелюбим и недостоин любви, тот подтверждает таким образом давний глубокий опыт, но с настоящими объяснениями: этого человека действительно тяжело принять и выносить, и он не нравится людям, и это проще, чем обвинить в ситуации свою мать и вступить в конфронтацию. С жизнеугрожающим опытом из прошлого: если отвержение происходит без соответствующей причины, это практически неощущаемо страшно. В этой перспективе мы должны научиться понимать людей, которые постоянно провоцируют отвержение, которые проблематично себя подают и и делают себя трудно выносимыми для других, вызывают злость и ссоры, при этом не имеют нужды быть нелюбимыми. Недовольные нытики, претенциозные критики, раздраженные кляузники, скорее всего, пережили в раннем детстве отвержение, равно как и вечные лузеры и избранные судьбой. И разумеется, у склонных к депрессии и суициду людей,у людей, переживших несчастный случай и у больных с хроническими деструктивными болезнями причиной проблем также является ранее отвержение, в случае которооо может быть понятен конфликт между ранним проклятием и собственной волей. Я думаю о Рамоне, 33 летней, очень женственной и привлекательной женщине. Когда она несколько лет назад пришла ко мне в первый раз, я воспринял ее как очень молодую, с ее стрижкой ежиком и в спортивной одежде, а также с несколько мальчишески-фамильярным поведением. Мы тогда оба еще не знали, что в этой привычке состоял ее шанс на выживание, происходивший от матери, которая была очень неуверенна в своей женственности, и которая компенсировала этот -55- дефицит монструозными истериками и управляла семьей при помощи театрализованных «представлений»и подавляющей печали. Отец абстрагировался от всех семейных проблем при помощи работы и спорта. Ему хотелось бы больше иметь сына, а по отношению к дочери он сформировал уважительное отношение, если она соответствовала его ожиданиям. Рамона была сильно запугана собственной матерью, испытывала по отношению к ней отвращение, в отношении же с отцом у нее была по крайней мере точная ориентация и она могла найти себе подтверждение, если она могла показать хорошие результаты и казаться молодой и спортивной. Это — долго еще не осознанное стечение обстоятельств — стоило ей матки, которую ей пришлось удалить в следствие развивающегося ракового заболевания. Так Рамона сама была опасно травмирована прямо в центре своей женственности, но при этой соматически и символически выраженной форме раннего несчастья — слава богу — у нее еще нашлись силы на душевный кризис, на депрессивные сомнения, которые в конечном счете привели ее к психотерапевту. Мы смогли вместе научиться понять через годы ее раннюю судьбу, и она доверялась все большие и была готова испытывать при этом связанную с доверием панику и сомнения. Я помню сеанс терапии, когда она пришла, ощущая страх и в суицидальном депрессивном настроении, и рассказала о том, что ее молодой человек только что с ней расстался, что ее подруга путешествует и с ней невозможно связаться, и что ее захлестывает ощущение покинутости, ухудшенное еще и проблемами с кровообращением, так что она боялась упасть, скованной паникой, и что никто ее не найдет и не позаботится о ней. В нашей терапевтической работе мы продвинулись столь далеко, что я мог осмелиться — с ориентацией на телесную психотерапию и в остальном соблюдая обычную дистанцию психоаналитика — коснуться ее ищущей неспокойной руки, что ей видимо помогло «выкричать» основополагающее отсутствие поддержки, покинутость и страх смерти, и затем установить, что никогда в своей матери она не находила поддержки, защиты, но сегодня она готова сама заботиться о том, чтобы у нее в жизни были необходимые привязанности и возможности получить помощь. -56- «Не будь утомительным, не будь живым!» Есть много детей, чья судьба определяется тем, что они родились в «неправильное» время. Их родители хотели могли хотеть детей или даже несколько, но при этом беременность на тот момент была не совсем вовремя и удобна. Здесь имеют значение возраст родителей (слишком молодые или слишком старые), проблемы образования, борьба за рабочие места, социальные конфликты, кризисы в отношениях и прочие планы на жизнь, которые могут на данный момент говорить против ребенка. Ребенок хотя и принципиально принимается, но в данный момент не совсем с радостью. Он сбивает планы на жизнь, угрожает профессиональному развитию родителей, особенно матери, которая упускает карьерные шансы, которая должна прервать образование и ли вовсе его не оканчивать. Так ребенок нагружается ожиданиями родителей не быть утомительным, не мешать и по возможности не выражать и не иметь никаких требований. Ребенок должен быть легок в уходе, быстро становиться самостоятельным, быть хорошим, милым и послушным, так что его родители как можно меньше должны с ним работать и не будут отвлечены от преследования собственных интересов. Ребенок таким образом нагружен судьбой родителей с самого начала, что также возлагает на него социальные и экономические кризисы общества. Ребенок делается ответственным в большей ли меньшей степени за трудности родителей и их неудачи. Правомерное возмущение социальным неравенством становится неправомерными претензиями к ребенку. Так ребенок в конце концов может стать носителем симптомов родительских и социальных конфликтов. То, что ребенок не должен иметь собственных запросов, формируется также из того, что когда женщине ребенок нужен только для того, чтобы привязать к себе партнера или стать матерью с целью нарциссического удовлетворения, или заполучить через ребенка значимость и влияние. Есть также мужчины, которые хотят детей, -57- чтобы принудить жену к домашнему, подданическому существованию Евы. Они хотят так остаться в невротической позиции власти и строят ее таким образом, что они нагружают партнершу бременем материнства и делают зависимой от себя. Когда нежеланный ребенок всю жизнь сомневается в собственной правомерности существования, тогда, к сожалению, ребенок, который был не совсем тепло принят, страдает от тяжелейшего чувства вины, живет с подавленым убеждением в том, что он неправильный и ошибочный (я виноват, что у родителей так плохо с деньгами, что мама не могла закончить университет, что у нее нет работы, что отец нас покинул, что папа столько пьет или такой агрессивный). Нарушения родителей, социальные конфликты или нарушения общественного развития таким образом становятся внутренними душевными конфликтами. Непринятый человек считает себя несчастливым «Атлантом», которые должен нести тяжесть мира и может пройти по нему только согнувшись. Он будет тратить множество жизненной энергии на то, чтобы насладиться принятием, вымолить прощение и таким образом компенсировать несчастье своих родителей. Таким образом он может стать вдохновенным артистом, успешным массовиком, популярной звездой, чтобы стать со всех стороны принятым носителем действия, однако при этом не найти покоя, чтобы теперь излечиться чрез заработанный успех. Попытки найти социальное признание заглушает в таком случае только чувство, что на самом деле ты не желателен. «Будь таким, какой ты мне нужен!» Ни один ребенок остается нетронутым необходимостью подстраиваться под делания и представления собственных родителей. То, что детям нужно родительское руководство, то, что им нужны советы, консультации и что дети учатся имитировать родительское поведение для собственной ориентации и поведения, относится к нормальному развитию. При этом обязательно качество -58- советов, их четкость, понятность и соответствие реальности родительского примера являются важными факторами для возможного развития ребенка. Многие родители все же устанавливают свои собственные представления и ожидают, то их дети станут такими же, как и они сами. Они ощущают неосознанно страх перед другим образом жизни и не могут сформировать своих детей так, как не позволяют быть самим себе. Их отвержение детской спонтанности и уникальности — это результат их собственной старательно сглаженной ограниченности и скованности. Их дети не должны представлять опасности их защите, что требует от детей согласия с поведением и мнением родителей. При этом возрастает количество детского отчуждения и беспокойства, и разрыв с их натуральными потребностями и ограниченными родительскими требованиями. Ребенку нужны родители, которые принимают его потребности, которые серьезно относятся к его реакциями и которые понимают выражение чувств и разрешают ему иметь значение. В таких условиях ребенок может стать и быть таким, каков он есть, в соответствии со своими возможностями и условиями с учетом собственных границ и недостатков. Он может быть со своими возможностями в этом мире быть, он сможет соответственно реагировать и принимать влияние и адаптироваться, учиться соответствовать. Такое бытие оставалось бы динамичным, соответствующими и (эмоционально!) живым! Но реальность, к сожалению, выглядит по-другому для большинства детей: родители навязывают ребенку свои представления, не обращают внимания на реакции и раздраженно реагируют на выражения чувств запретами. Ребенок теряет контакт с самим собой и должен научиться в основном равняться на родителей. Он научится ограничивать и прятать свои естественные реакции и должен успокаивать или вдохновлять родителей своей фальшивой личностью. Такие дети относятся к реакции родителей как к ориентиру и думают, что они «правильные» тогда, когда они хорошо поняли ожидания и их выполнили. Они — 59- не могут чувствовать себя любимыми, поскольку они продали свою душу. Ребенок должен «заниматься проституцией» по отношению к своим родителям, его бытие искажается, остается зависимым, фиксируется на родительских «законах», теряет живость. Родители в конце концов радуются ребенку, которые им соответствует и выполняет их ожидания, не подозревая, к какой трагичной судьбе они приговаривают ребенка. Самоотчужденные дети остаются зависимыми от внешних предложений, легко ведомыми, поскольку они должны отказаться от контакта с самим собой. Этим они тяжело травмируются, и им трудно стать гражданами, которые могут выражать оригинальные мнения. Или же они живут по навязанным им способностям и тогда в основном они заносчивы, высокомерны, эгоистичны, не выносят критики и неспособны к изменениям и новым точкам зрения. Если многие дети отчуждаются от собственного бытия, в конечном итоге вырастает из них при соответствующем влиянии политически активное большинство, которое определяет развитие общества. -60- IV Нарушения материнства и их индивидуальные последствия То, что мать не хотела ребенка, то, что она могла его отвергать, то, что он не был охотно принят или вообще существует для матери, - горькая реальность, которая с трудом признается. Для желаемого образа себя как хорошей матери и для социального признания нарушения материнства должны быть закамуфлированы. Лживое и нечестное материнство, являющееся тому результатом, увеличивает детские несчастья. 1. Фальшивое материнство. Фальшивое материнство состоит в том, что мать пытается дать ребенку самое лучшее, говорит о любви, ошибочно полагает, что чувствует ее, и при этом на самом деле хочет и делает абсолютно другое, ни в коем случае не осознавая того и не воспринимая: она полностью уверена в том, что она вся здесь для своего ребенка, хочет ему самого лучшего, а на самом деле для нее главное — удовлетворение собственных потребностей. Возможно, ей нужен ребенок для себя, чтобы подтвердить себя как мать, поскольку это для нее является само собой разумеющимся, биологически необходимым и общественным принуждением. Но она не понимает в полной мере того, что означает быть матерью и как она может ею быть, поскольку ей самой не хватает хорошего опыта и идентификации. Также она неправильно воспринимает ребенка как собственность, она мнит себя дарующей жизнь, которая заслуживает благодарности и уважения — и так она остается -61- запертой в собственном нарциссическом желании утвердиться, внедряется не для любви, поскольку она нужна и ей самой. В таком случае она занята своими стремлениями и нуждой, так что она недостаточно свободна, чтобы действительно быть со своим ребенком и его потребностями. Она исполняет свою задачу под принуждением, и может быть полностью жертвенной и старательной, «нафаршированной» хорошими советами, выученными знаниями по уходу и нормам воспитания, которые в полном убеждении воспринимаются ею и другими как хорошие и правильные и применяются без задней мысли. Трагичное же состоит в том, что такая мать создает себе очень хороший, почти превосходный собственный образ как матери, который также подтверждается ее окружением, в это же время у нее нет никакого представления о собственных потребностях и глубочайших нуждах, и она не может понять, что ее ребенок для нее является заполнителем лакун, компенсацией нарушенного чувства собственной значимости. Ее глубинная драма остается неосознанной, ее неосознанное поведение ею самой оценивается неверно и переоценивается обществом «без матерей». Узнаваемые внешние попытки, множественные усилия одной женщины в нескольких сферах — хозяйстве, семье и профессии — становятся во главу угла так, что мать — в зависимости от перспективы — кажется героиней или жертвой. Поскольку это является правдой, подсознательную динамику не узнать. Кто мог бы приписать такой порядочно старающейся и часто перегруженной матери вменить в вину ложное материнство? Ребенок дает матери задание, возможно значение, отвлекает, непрерывно занимает ее и помогает ей избежать взгляда внутрь, но собственные проблемы. Ребенок выполняет таким образом неосознанное материнское задание. Поскольку мать, втайне занятая прежде всего собой, избегает настоящего контакта, ребенок не получает настоящего взгляда, с ним не играют и он должен иногда даже перерабатывать траурное выражение материнского лица, которое мать и не должна -62- сама замечать. Ее страх или разочарование, ее потребности и стремления мать передает неизбежно с каждым жестом, каждым движением и контактом. Здесь не поможет осознанный контроль, поскольку душевное состояние выражается неосознанно, поэтому, напротив, намеренная благосклонность и удовлетворенность только бы увеличили замешательство ребенка. В таком случае им бы воспринимались два противоположных послания: вербально склонность и невербально отвержение. Ребенок не может избежать материнского душевного состояния, ее настроения, ее психоэнергетического настроя. Ребенок «инфицируется» матерью, так что он становится в итоге ее отображением. С грустной или полной страхов матерью ребенок тоже вскоре переживет самого себя грустным и испуганным. И немного позже — еще до того, как он научится говорить — он переживет себя как причину материнского страдания. Так ребенок принимает в себя мать с нарушениями и переживает с нею эти нарушения. Или же ребенок переживет себя все более виновным и может всю свою жизнь быть в сомнениях и пытаться принести хоть немного радости всем несчастливым «матерям» этого мира. Как многие люди в профессиях, связанных с помощью, они также проходят трудный путь и заботятся неосознанно в первую очередь о том, чтобы их клиенты и пациенты оставались зависимыми и нуждающимися, чтобы они могли продолжать учиться тому, чему они должны были научиться у матерей. Потребность помогать страждущим — это вызывающая попытка стать успешным в напряженных попытках и получить «материнское» признание. Так многие мужчины истязают себя в беспрестанных попытках принести своим женщинам радость и облегчение, при этом не замечая, что так они сами себя депотенцируют в постоянном поиске материнской любви. Так многие живут в образах «солнышка», «помощника», «спасителя», «рыцаря» и «принца» всю жизнь на службе материнских потребностей. -63-Фальшивое материнство угрожает жизни, живости и индивидуальности ребенка, нагружает ее и ограничивает, но передается при этом ребенку под видом любви, заботы и необходимой адаптации. Фальшивое материнство учит детей: • Без меня ты ничто! • Я тебе нужна! • Я волнуюсь о тебе! • Ты меня в могилу сведешь! • Ты делаешь меня полностью счастливой. • Если бы не ты, я бы давно разошлась с твоим отцом. • Из-за тебя я ни с кем не встречаюсь. • Из-за тебя я не совершила самоубийства. • Я почти умерла,рожая тебя. • Если ты не сделаешь …, ты для меня мертв. Лживое материнство ведет к нарциссическому злоупотреблению матерью ребенком, возникающим из психической нужды. При этом зависимость ребенка становится угодливым источником для ее потребностей и целей. Ребенок из-за этого чувствует себя загруженным и перенапряженным, не понимая, что с ним происходит. Он может стать строптивым, разовьет чувство отвращения, не будет позволять матери целовать и обнимать себя, тут же протирая тайно следы ее поцелуев. Он хочет удалиться и выйти из-под ее влияния, при этом одновременно желание близости и стремление к материнской благосклонности фрустрируются, и материнские явные или скрытые обвинения: • -64- ты не можешь так поступить со своей матерью, • ты не можешь оставить меня одну, • я тогда расстроюсь, • я не могу тебе этого посоветовать, • с этим ты все равно не справишься, • будь осторожен, это очень опасно, между прочим, делают так, что «мальчик-с-пальчик» быстренько раскаивается и бегом бежит домой. Во взрослой жизни такие дети возможно будут: • отправляться в каждое путешествие со страхом, • искать ссоры чтобы отделиться от партнера, • часто хотеть «пораньше бы домой», • не в состоянии принимать самостоятельные решения без угрызений совести, • мало доверять самим себе, • ни в коем случае получать удовольствие от непривычных ощущений, и даже в самых безопасных прогулках нафантазировать заранее все возможные риски. Такое стеснение перед всем миром и ограничения, которые усложняют жизнь и могут ее ослабить, очень быстро определяются как зависимость от матери. Чтобы сделать понятным субтильное влияние матери, мы назовем ниже некоторые часто встречающиеся виды отношений, из который ясно видно, как незаметно и все же на протяжении всей жизни есть влияние матери: • Мать меня всегда обнимала и все время что-то ей было от меня нужно! • Я себя часто чувствовал как выжатый лимон, -65- когда мать хотела все обо мне знать или пережить часть моих переживаний. • Мать клала грелку в мою постель, вместо того, чтобы согреть меня (Забота, которая прикрывает нехватку любви!) • Я все время ел что-нибудь сладкое, потому что мне его очень много предлагали. • Мать меня стыдилась. Все, что я делал, было для нее позорным («С тобой мне нельзя нигде показаться!») • Мать говорила: «Ты так и так не постареешь, ты тоже заболеешь раком, как и все». • Мать говорила: «Это точно пойдет наперекосяк! Тебе в жизни с этим не справиться!» • Мать могла не разговаривать со мной целыми днями (чтобы заставить меня быть к ней благосклонным, чтобы я снова пытался ее добиться). • Мать все время говорила «Я забочусь о тебе, я люблю тебя!» - но я никогда этого не чувствовал! • Когда я плакал, появлялась грелка, и я исчезал! Мать никогда не утешала меня. • Если я падал, я получал конфету и должен был успокоиться, потому что все было не так плохо. Примеры такого типа можно приводить бесконечно. Они показывают, как передаются проблемные установки матери по отношению к жизни, с принуждающим влиянием, из-за которого дети должны перенять болезненный опыт матери, закрепиться в ее колее, и себя, добровольно или нет, отдать ей в служение или постоянно пытаться защититься от нее — даже когда она уже давно живет отдельно или даже умерла. Условия развития и жизни матери, структура ее характера и нарушения личности делают ее преступницей по отношению к собственному ребенку, -66-, если она не может понять, что ребенок имеет собственную личность с собственными линиями развития, которые она должна понять принять и развивать. При этом она принудительно будет изменяться и развиваться сама, ее собственное бытие поставить под вопрос, ее ограничения и недостатки, узнать свои возможные неправильные оценки и научиться их принимать, и сделать для ребенка понятным то, что ее жизненный опыт и установки не обязательно должны быть подходящими и хорошими для ребенка. С возмущенным сомнением Эвальд выдал после примерно года терапии следующее утверждение: «Проклятые «любящие» матери!» Он освободился от утомительной и наполненной чувством вины фиксации на матери. Он всегда чувствовал себя ответственным за ее благополучие, что было заметно только тогда, когда он находился в ее непосредственной близости, все рассказывал ей о себе и позволял ей обо всем заботиться. Он вырос мужчиной, который сам себе не доверял, не знал, что с самим собой делать и вновь и вновь получал критику за неуспешно выполненные задания и обязанности. Его основным чувством было понятие «Я недостаточно хорош!». Он в конце концов выбрал женщину, от которой он не смел отдалиться, которая терроризировала его ожиданиями и заданиями до тех пор, пока он не мстил ей неправильными действиями и депрессивными срывами. В процессе терапии он пришел к пониманию, что его мать свою «любовь» к нему использовала как щит, чтобы не признавать своих детовраждебных чувств и чтобы растворить в этой «любви» правомерное разочарование и ярость своего сына. Он лишался сил, когда она использовала аргумент «любовь». Мать дает жизнь, она является воротами нее, но она не создает жизни. Если будущая мать страдает от нарциссических потребностей, если ей не хватает осознания значимости, тогда тяготы -67-беременности и родов и тайна рождения становятся соблазнительным способом сделать из себя самой как матери дарительницу жизни, и при помощи жизни ребенка стабилизировать собственную. Граница между упрощением или подавлением жизни проходит как раз через внутреннее бытие матери, насколько она сможет предоставить себя ребенку или нужен ли ей ребенок для нее самой. Любовь означает отпущение. Любить означает заботиться о другом, о его благоденствии, и это может быть нечто совершенно другое по сравнению с тем, что ты сам понимаешь под благоденствием. Многие люди влюбляются или даже думают, что любят того, кто делает им что-либо хорошее. Он или она нравится им из-за пережитой склонности, с помощью которой они надеются восполнить внутренние дефициты — что, возможно, произойтет благодаря способности любить дающего, но не означает еще любви у принимающего. Поэтому в немецком языке есть слово ver—liebt, в-любленный. Мать, способная любить, будет воспринимать потребности ребенка и готова их удовлетворить, она откроет и будет уважать уникальность и индивидуальность ребенка , и она будет поддерживать отделение ребенка от себя. Мать же с потребностями будет воспринимать ребенка как часть себя, с помощью которой она имеет право удовлетворяться, она будет извлекать пользу для себя из существования ребенка, она приучит его, что он ответственен за благополучие матери, она привяжет его к себе и будет видеть и принимать его только таким, каким он должен быть в ее представлении. В последующем анализе люди с такими проблемами внутренние установки, которые возникли изза матери и утяжелили их жизнь жутким образом: «Будь со мной всегда рядом и для меня, иначе ты для меня мертв!», «Будь, как я, иначе я не смогу тебя принять!», «Оставайся со мной, иначе ты будешь несчастлив!» Живость ребенка является угрозой для неживости матери. Свобода ребенка сотрясает оси -68- ее свободы. Таким образом живость и свобода ребенка должны быть ограничены и контролируемы, чтобы мать не чувствовала своего отчуждения. Неудовлетворенная потребность матери делает ее вампиром по отношению к ребенку. Разочарование, боль, несчастье матери, душевные последствия собственных непонятых и непереработанных жизни — это те элементы, которыми она нагружает ребенка и душит его живость. Мне вспоминается Кристина, которая после попытки самоубийства должна была осознать, что большинство внимания матери уделялось мертворожденному за два года до нее ребенку, и она должна была соответственно заключить: «Только мертвые дети — хорошие дети». Она научилась «убивать» себя, становиться безжизненной, отстраняться от внешнего мира, избегать контактов, чтобы иметь шанс вызвать у матери интерес и получить внимание. Рождение мертвого ребенка изменило в корне жизнь ее матери, которая застряла в своем трауре. Возможно, что-то в этой трагедии вновь активизировало элементы, ранившие ее в ранний период ее жизни. В любом случае, мать не разобралась с этой трагедией и передала ее далее дочери. Для Кристины терапия придала слову «неуслышанный» освобождающее и исцеляющее влияние. После того, как она поняла смертельное влияние матери на свою жизнь и связанное с ним состояние неживости, она точно прокричала «неуслышанноть» в мир по меньшей мере сто раз и сделала меня слушателем своей глубочайшей беды. Можно хорошо понять, что у матери, которой самой не хватало любви и подтверждения, когда она сама рожает детей и хочет и должна выполнять их потребности, в обязательном порядке вновь активируется ее опыт недостаточности и неосознанно передается ребенку. Забота также не осуществляется в таком случае в нужной мере, поскольку, например, депрессия матери вступает в противоречие с интересами ребенка, -69- или потому что мастит делает невозможным тишину, или потому что больной брат или сестра требует больше внимания, поскольку мать состоит в несчастном браке, и т. д. Многие матери реагируют в этой связи также сверх-компенсацией, пытаясь стать идеальной матерью и жертвенно заботясь о ребенке. Это может делать им честь, но в течение долгого времени это им не удастся без того, чтобы мать не испытала притока, который должен был бы заполнить пустоту, будь то благодарности, ожидаемые от ребенка, или особенная склонность со стороны партнера, или ожидаемые социальные льготы, или растущая склонность к спорному поклонению отцовству и материнству («День матери!») и соответствующей идеологии. Об отдаче «из пустых карманов» возможно говорить только тогда, когда недостаток чеголибо ощущается с горечью — возмущение, боль и грусть о собственной судьбе практически хоронятся и так может открыться доступ к неисчерпаемым источникам, которые гораздо шире матери и отца и которые даны каждому из нас в жизни как способность к ней. 2. Материнское отравление «Материнское отравление» - это эпидемия нашего времени. Вызывающее страх слово возникло однажды в терапевтической группе, которая поняла и практически «выблевала» как неперевариваемое понятие, нечто страшное и невозможное для понимания, отравляющего жизнь влияния матери, как измерение разрушительного. Стремительно растущее число нарушений питания (обжорство, анорексия и булимия) получает в нашей работе с «материнским отравлением» символическое объяснение, которое вновь и вновь -70- открывает болезненные, но в конечном итоге освобождающее понимание, как и откуда берут начало нарушения питания. Особенно к булимии можно отнести «отравление матери» как яд, который передается ребенку с и через питание, очень образная и полезная метафора, поскольку и нарушения приема пищи получает переносное значение, а именно как естественная защитная реакция на «отравленную» и «противную» еду, от которой человек должен избавиться, чтобы выжить. Теперь нужно представить «кормление» и «питание» в переносном смысле — ребенок выкармливается в душевном и социальном плане, и поначалу он зависим от них так же, как и от материнской груди. Если, успокаивая, мать уже передает собственные потребности, которые для ребенка являются излишней нагрузкой, она уже «отравляет» молоко младенца. Но когда она не может или не хочет успокаивать — поскольку не может правильно отдавать — и слишком рано приучает ребенка к искусственному питанию, тогда многие младенцы реагируют в соответствующей степени высыпаниями и проблемами питания, не только потому, что они не хотят переносить детское питание, но потому, что они лишаются необходимой телесной связи с матерью. Высыпания и понос у младенцев являются доступной ребенку формой протеста против слишком раннего введения искусственного питания и позже коррелируют с тенденцией к эквивалентному оральному удовлетворению (обжорство, пьянство, курение), даже когда основной дефицит мог быть компенсирован при помощи «средств наслаждения». Эта ошибка легко становится зависимостью, поскольку в сладких, жирные и сподвигающих средствах нет ни следа матери, только кажущееся, чему охотно следуют, чтобы перекрыть реальность. Между прочим, также не удивительно, что в Восточной Германии зависимость от обжорства проявилась только после объединения и наблюдается в значимом и достойном упоминания числе. Дело не в том, что, как полагают наивные западники, только после объединения появилась по-настоящему еда. Нет, в ГДР не было дефицита еды. Западный образ жизни представляет такие ситуации, которые провоцируют верить, что через обладание и поглощение можно восполнить ранний материнский дефицит. Больных булимией восточных жителей тошнит «материнским ядом», которые выходит из их тела, которому запад навязывает и продает мал-по-малу в ярких упаковках как пустышки. Мне вспоминается Йохен и та материнская зажатость, в которой он вырос: вечное причитание и раздраженное недовольство матери,за которую он считал себя ответственной и которая потому тормозила его развитие и отделение, и с этим он мог жить просто и легко в ограниченной ГДР, без того, чтобы иметь какие-либо крупные проблемы. Ререссивноразбитая структура общества в ГДР была выдающейся плоскостью для проекции его раненной души и милосердной тюрьмой для его уже давно подавленной жизни. Его нужда впервые проявилась впервые в Германии рыночной экономики. Когда он должен был научиться стать экспансивным, представлять себя и предлагать, продавать на рынке, когда он должен был проявлять себя конкурентоспособно и агрессивно, он пришел к конфликту со своим материнским отравлением в форме виновной ограниченности. Он начал пить, чтобы приглушить свой страх и превзойти свои ограничения. Он напивался до коматозного состояния и еле-еле выжил после недель интенсивного лечения, которые с любой точки зрения его вновь возвращали к матери и восстанавливали «пуповину», которая позволяла ему выживать. Он больше хотел быть мертвым, нежели освободиться от материнского яда (ты виноват, что я так несчастлива). В алкоголе он мог символически инсценировать заново свою -72- судьбу до тех пор, пока он вновь не должен был подвергаться очищению от яда. Теперь он, пенсионер-инвалид и диабетик, вновь организовал для себя скромную и зависимую жизнь, которая ограничивает попытку жить по-другому, защищает ту, которая дает «яд», и также происходит от имеющих на него большое влияние структур матери-ведьмы: напрягись, чтобы я могла тебя «выпотрошить», использовать всего. Из необходимости диабетика постоянно следовать временному и количественному плану питания, он остается связанным с той функцией матери, которая позволила ей получить над ним полную власть. Еда была центром ее жизни, она была главным способом удовлетворения потребностей для нее, и в качестве кухарки мать передавала ребенку свои неудовлетворенные стремления, поэтому она очень болезненно реагировала, если ее угощения не принимались или съедалось не все. С такой точки зрения, ее еда была приправлена ядом. Корни каждого материнского отравления лежат в основном отношении матери к ребенку. Мать ли существует для ребенка, или должен ли ребенок служить матери? Любит ли она своего ребенка (способна ли она действительно к любви?), или она нуждается в любви ребенка? Приносит ли мать себя в жертву ребенку, или делает ли она его жертвой своих потребностей. То, что мать жертвует себя, не означает того геройства, насколько оно слышится. Терапевтический опыт показал нам, что настоящая возможность быть с ребенком связано с материнским желанием, что она это бытие с ней может быть пережито как обогащение и не как потеря или напряжение. Дети, которые так пережиты своими матерями, могут проще стать самостоятельными. Напротив, дети, для матерей которых жертвование было в тягость, никогда не смогут по-настоящему освободиться, поскольку они все еще — чаще всего втайне и по праву!- думают, что чего-то они еще недополучили. Трагичность их жизни состоит в том, что у них хоть и правы, но никогда — ни сейчас, ни в дальнейшем — прав не получают. «Материнское оформление» является следствием двойного послания -73- матери ребенку: «Я с любовью стараюсь для тебя!» и «Ну это уже слишком! Мне от тебя тоже что-то нужно!». Ребенок еще пока не может осознать материнской проблемы и понять ее. Он будет верить и бояться: мать сыта мной по горло! Ребенок, таким образом, будет обвинять самого себя, он будет отвергать реальность, ограничивать свое восприятие и будет заключен в рамки бесконечных попыток как-либо разгрузить мать. Напряжение и действия, которые ребенок для этого производит, собранные вместе, делают из всех чудес света в человеческой истории кубики лего. Мать может быть чувствовать себя загруженной, или даже под угрозой от своего ребенка различными путями. Долг ухаживать, необходимость удовлетворять потребности, обязанность давать и приносить, необходимость быть с ребенком — это задачи, создающие напряжение высшей степени. Трудолюбивое самонаполнение, принятие грусти и боли, терпение ярости, необузданная радость жизни и воспевание сочного желания жить требуют сильную, стабильную и здоровую мать в социально защищенных условиях, оживляющем партнерстве и помогающих дружеских связях. То есть, недостижимый идеал! Да, но при этом не лживый, но являющийся ориентиром для пути, решающего многое для будущего общества. Проблема «реально существующей матери» - это не только ее недостаточности как таковые, но то, как она обращается со своими ограничениями, недостатками, своими нуждами и тяжестями. Могут ли они честно объяснять собственные границы и слабости и вступать в конфронтацию с ребенком, неизбежно связанную с грустью, которая может быть выражена через соответствующие чувства и таким образом обработана, чтобы ребенку этим не навредить? Может ли мать сказать: Не хочу сейчас! Это слишком для меня! Я сейчас для тебя не свободна. Извини! - и может ли она также выдержать и -74- принять соответствующую реакцию ребенка? Потому что ребенок будет — даже должен, если он достаточно здоров — расстроен и разочарован собственной матерью и будет ее ругать. И исходя из своего опыта, он прав! Так бы отравление не коснулось его жизни, когда бы он не должен был оглядываться на «бедную» мать. Как часто взамен этого дети слышат: «Потише, уйди! Отстань от меня! Не беспокой! Ты невозможен! Ты невоспитанный! Ты должен смотреть и понимать!» Правда же никогда не говорится: «Мне не нравится. Я не доступна для тебя сейчас. Я доставлю тебе огорчение, и то, что ты плачешь — нормально!» Когда матери скрывают свое реальное состояние (и от себя тоже), они отравляют ложью и предательством ожидания и запросы ребенка, у которого нет реальных шансов избежать этой опасность. Разумеется, он может заболеть, развить нарушения поведения, уйти в себя или во что-либо еще, отдаляться, чтобы избежать влияния матери ли хотя бы сделать его слабее, что как правило еще больше раздувает запросы матери. Ребенок в своих потребностях через рост и порчу обнажен перед матерью, он действует из всей своей любви, всех чувств на одну-единственную персону, чтобы последовать ей, поскольку она достижима и может быть полезна как источник удовлетворения потребностей. И та мать, что в своем развитии осталась с неудовлетворенными потребностями — которая недостаточно утвердилась в собственной идентификации, самоценности, - неизбежно передает ребенку сигналы о том, что ему стоит делать или не делать, чтобы не напоминать ей о болезненных переживаниях недостаточности или чтобы обогатить и «разогреть» ее жизнь. Как ни странно это звучит, но ребенок уже младенцем может стать таким образом матерью матери и она может злоупотреблять этим. Ребенок отравляется предписаниями, обвинениями, надеждами, ожиданиями, -75- страхами, желаниями, угрозами — и естественно, беспомощно ими перегружен, запуган и смущен, он будет жить с ощущением себя виновным и ущербным. Он не может знать и понимать, что его жизнь не является на самом деле причиной материнского состояния. Комплекс Лилит - разрушенная и подавленная самооценка, ущербная способность к страсти, закамуфлированное отвержение ребенка — часто ведет к практически неизбежному материнскому отравлению, отравлению отношения между матерью и ребенком через злоупотребление и ложь. Вероника выработала в долгих тяжелых воспоминаниях такой образ матери, в котором она была представлена как доминантная, всегда правая и раздраженная тираничная женщина, которая холодно и строго отвергала в своей дочери то, то не соответствовало ее представлениям. Отца же Вероника вспоминала как относившегося к ней с теплотой и благими намерениями, но (очевидно сам страдающий от тяжелого материнского отравления) зависимым и подчиненным своей жене, в случаях ссоры он никогда не представлял или не защищал дочь и в основном сбегал в свою работу. В своем самом большом ужасе Веронике пришлось установить, что ее мать никогда не вступала с ней в контакт: «Она на меня никогда не смотрела! Иногда она забывала, как меня зовут, и путала его. Она никогда не чувствовала, что со мной происходит. Она не могла слушать, а только все время на меня напускалась. У меня была ее картина мира, которая определялась представлениями моей матери. Я до сих пор не знаю, каков же мир на самом деле». Росвита пришла в состоянии депрессивного кризиса, она была полностью сбита с толку суицидом своего муже и жаловалась: что это произошло совершенно неожиданно, никто не знает, почему, все было в порядке. «Мы же все время были вместе». Она ничего не подозревала еще о материнском отравлении и ничего, разумеется, не знала о подобном состоянии своего мужа, и -76- в партнерское объединение они привносили только то, что они неосознанно и неощутимо если в себе из материнского отравления и тоски по матери. Самоубийство стало наиболее агрессивным ударом против материнской «отравы» и одновременно завершающим воплощением материнского проклятия («Не будь! Не живи! Не живи для себя!») Мать Мириам управляла семьей страданиями и обвинениями. С ее жалобами она всегда находилась в центре внимания, и все должны были ориентироваться на ее состояние. Качество семейных мероприятий должно было учитывать ее возможности. Никто никогда не решался сказать: «Мать, ты раздражаешь! То, что ты не хочешь или не можешь — это твоя проблема. Ты не мера всех вещей!» Также отец никогда не требовал и не пытался реализовывать свои желания и возможности без нее. Возможно, достаточной причиной тому, что он позволял своей жене утопнуть в невротическом болоте ложного страдания, было его собственное «материнское отравление». Мириам вскричала во время одного из сеансов: «Она тянула меня в могилу. Мать предала мою и свою радость жизни. Она отравляла меня своим вечным нытьем». Сюзанна попала в терапию после тяжелого несчастного случая, связанного с верховой ездой, поскольку она считала, что это случилось не по воле случая или судьбы, но связан с ее жизнью. Она думала ее в падении: так тебе и надо. Так и должно было случиться. В анализе отношений со своей матерью стало скоро понятно, что она должна все время быть чем-то особенным для матери, только так она могла выиграть ее внимание и признание. «Она постоянно меня подгоняла. Я должна была мило выглядеть. Я должна была что-то из себя представлять. Я должна была все время благодарить». Мать отправила ее в балетную школу, учила ее музыкальным инструментам, Сюзанна должна была заниматься «элегантными» видами спорта (верховой ездой, хождением под парусами, теннисом) и быть в них успешной, и в школе, -77- само собой разумеется, она всегда была лучшей! Неделями Сюзанна говорила о том, что она больше не хочет быть особенной, пока она не нашла освобождающего выхода, поняв, что она уже давно является кем-то особенным, уникальным, ни на кого не похожим и без того, чтобы доказывать это какими-то определенными действиями. Последствия материнского отравления Люди с материнским отравлением чувствуют себя виноватыми — без того, чтобы таковыми являться. И они ведут себя в итоге так, что они действительно становятся виноватыми. Отравленные живут в «колее» материнских предписаний и навязанных мнений, которые они постепенно сделали своими собственными: • Я недостаточно хорош. • Я ничего не стою. • Я никому не нравлюсь. • Меня никто не выдерживает. • Я грязен и греховен. • И т. д. Трагедия ребенка, отравленного таким образом состоит в том, что он все больше и больше будет пытаться угодить матери и выполнить ее оценки. Таким образом становится грязным или обесцененным, показанное поведение отягощает, вызывает отвращение, отталкивает. Так можно в конце концов заключить, что «я действительно не достоин жить». Одурманенный зависимый, обблеваный пьяница, вонючий бомж, панки, скинхеды и хулиганы, ужас обывателя, провоцируют реальное отвержение, они должны себе постоянно доказывать, что они отталкивают, чтобы непонятное, невозможное к принятию раннее обесценивание как-то объяснить и понять. Таким образом мать остается защищенной, правда запрятана очень глубоко, иначе пришлось бы признать ошибочную оценку, которую ребенком пережить было бы невозможно. И даже сегодня, -78- когда вся правда становится ясна, чувство паники может все равно возникнуть. В сказке о Гензель и Гретель ведьма символизирует злую, демоническую мать, которая использует голод ребенка для того, чтобы замкнуть из на собственном насилии. Она хочет иметь для себя, она не может их отпустить, и проглотить их потребности «пожирающей материнской любовью». Также в сказке говорится о желании детей находиться в доме, где о них заботятся, в котором пленяющая ведьма обещает востребованность — обманчивую. Дети должны освободиться сами через убийство матери-ведьмы. Нет легкого пути. Речь идет о смелости убить ведьму — или потерять свою жизнь в угоду ведьме. Когда человек чувствует себя виноватым, он прилагает усилия, чтобы возместить возможный провал, чтобы очиститься от своих мнимых ошибок, и так он делает себя утомительным и навязчивым, и становится из-за своих необоснованных попыток, своей внушаемости и услужливости, готовности помочь террористом, который берет их в заложники или не может отпустить. Людям с материнским отравлением невозможно пережить без большого страха (страха смерти!) никакую человеческую близость. Они боятся — в глубине души — что их опять могут «отравить», если они опять допустят близкие отношения. Наполненные страхом фантазии вращаются вокруг материнских потребностей и влияния, от которых они не могут отделиться, но из-за которых они так перегружаются и перенапрягаются. Они будут внимательно следить за тем, что они должны делать для других, они ощущают только чужие потребности, поскольку своим они позволили сжаться, они воспринимают критику как смертельный приговор и принимают раздраженные, отвергающие, нервные, недовольные жесты, к кому бы они не относились, на свой счет. Естественно они нуждаются также во внутренней близости, но при угрожающем им сближении они ведут себя столь беспомощно, тяжело и привередливо до тех пор, пока партнер или партнерша не разочаровывается и не покидает его, и так завершается драма отравления: мать отравила близость, отравленный своим поведением передает яд дальше, третья сторона его принимает, и наказывается взамен матери. Состояние отравленности таким образом — как данность и неизбежным образом — привносится в игру с неосознанной надеждой, что трагедия в конце концов будет узнана и решена. Часто отравленные чувствуют, даже тогда, когда у них все хорошо, что происходит что-то неприятное — несчастный случай, несчастье, болезнь — и этим символизируется, что нельзя, чтобы произошло что-то хорошее без «яда». Отравленные матерями становятся жертвами материнской идеологии. Они придерживаются культа Марии, не забывают ни об одном дне матери, придают большое значение формальностям по отношению к женщинам: открывают для них дверь, пропускают вперед, несут их сумки с покупками, разыгрывают из себя помощника, защитника и прислужника, и совсем не замечают, что такое широко распространенное отношение к женщинам как раз выражает пренебрежение и недооценку их. Отравленные матерями не знают, кто они на самом деле. Они живут по повелению и по шаблону своих матерей. Они зависимы и идеологизированы в высшей степени. Даже когда они по-настоящему испуганы, идеологизированы и зажаты, они будут защищать «мир матери» до последнего, прощать его и объяснять. Их отравленная жизнь должна оставаться единственной правильной и «настоящей» жизнью, о вредоносном влиянии которого они не хотят ничего знать. Они живут отчужденной жизнью, жизнью-заменителем, той, что им привили в каждую клетку, и борются до самой смерти в надежде сделать мать счастливой. -80- С одной стороны они ригидны и необучаемы по отношению к своему отравлению, с другой стороны они легко доверчивы и соблазнимы, если речь идет о надежде добиться чего-то у матери или другой материнской инстанции, получить признание и внимание. Они попутчики и соучастники,в том плане, что они отравляют общество и поддерживают его отравленное состояние и, если это правильно обосновано, легко втягиваются в войну или убивают. Миллионы невинных проще позволяют себя убить, чем посмотреть с осознанием в глаза матери, бедной, достойной сострадания и отравленной по жизни и лишенной живости. Это звучит страшно. Это и есть страшно. И это понятно только тогда, когда паника, угрожающая существованию, и убийственная ненависть отравленных душ осмеливаются показаться в защищающих социальных рамках. Мы должны научиться понимать, что такие глубинные аспекты из раннего опыта дремлют в людях до того момента, пока они не обращаются саморазрущающе наружу в виде болезней или деструктивно в виде социального насилия. Состояние отравления — это источник латентного страха и запрятанной паранойи, поскольку в конце концов речь идет об установлении права на собственную жизнь, которое осталось неосознанным в глубине души. Это и есть душевный омут, которому требуется образ врага, чтобы объяснить себе приглушенно ощущаемую внутреннюю угрозу. 3. Недостача матери Недостача матери обозначает недостачу материнства, которая может быть разделена на пространственную, временную и в динамике отношений и соответственно понята. Таким образом мы имеем дело с событиями и опытом, которые можно описать следующими пунктами: -81• умершая мать, • приемная мать или опекунша, • отсутствие матери по времени или в пространстве (занятность на работе, болезнь, другие обязанности и задания, например, братья и сестры), • мать с недостатками. В первые три года жизни ребенка мать является самым важным человеком для него с любой точки зрения — никем и ничем по-настоящему незаменимая и некомпенсируемая без вреда для ребенка. Время «социального рождения» оканчивается примерно после трех лет. В то время происходит основное формирование базальных способностей из структур личности через познание мира: изначальное доверие или недоверие, уверенность или неуверенность в себе, ощущение самоценности или отсутствие такового. Также способность к восприятию, отношениям, свзязи с реальностью и неспособность ощущать, страх общения и иррациональность развиваются в это время. Так мать определяет будущее ребенка вплоть до мелочей. Она должна, исходя из этого, в фазе становления быть постоянно ядом и позволять решать ребенку самому, когда он хочет приблизиться или отдалиться от матери. Разумеется, оценивая оптимальные требования, я не утопист, которому неизвестны многогранные, целостные, реальные и обязывающие ограничения материнского присутствия, но при этом значение его все равно не зависит от этого и должно быть по меньшей мере обозначено, чтобы не оправдывать заранее все возможные личные отговорки и ошибки общественного развития. Социальные условия должны приближаться к данностям человеческой природы, а не наоборот. Если человек в период раннего детства постоянно сталкивается с ненормальными условиями, во взрослом возрасте он будет -82- увеличивать общественную патологию и ни в коем случае не будет способствовать его выздоровлению или нормальному дальнейшему развитию. Наиболее полная доступность матери ребенку, свободный доступ к ее груди, возможность в любое время достичь мать эмоционально и физически — это идеал. Отклонения от него неизбежны, и то, как с ними обходиться, будет рассматриваться в главе «Значение чувств». Разумеется, в каждом отдельном случае спорно, не лучше ли будет, если мать с сильными отклонениями была бы заменена другим опекуном или воспитателем в яслях, если такая возможность есть. Это было бы в некоторых случаях определенно к лучшему, но потеря ребенком «физической» матери также произойдет в данном случае. Внутренняя связь с биологической матерью закреплена очень многим — наследственностью и враждебными инстинктами, беременностью и родами, «энергетическим полем» ранней связи - , так что раннее отделение от нее всегда означает тяжелую потерю, даже если возможность ухода за ребенком другим человеком объективно кажется «лучшим» вариантом. Мы должны понимать недостаточность материнства рассматривать наряду с реальным отсутствием матери и прежде всего, с душевной недостаточностью материнства. Я говорю о матерях, которые внутренне не рядом с ребенком, не могут и не хотят там быть. Перегруженная, находящаяся в состоянии стресса, замученная заданиями и обязанностями мать почт не будет иметь свободного пространства и терпения, чтобы прочувствовать мир переживаний и потребностей своего ребенка. Мать недоступна как источник энергии, она уже перегружена, истощена и требует скорее бережного отношения, нежели использования. Ее молоко скисает раньше срока, ее терпение слабеет, а активное -83- познание жизни ей в тягость. Больше всего ей хочется, чтобы ее оставили в покое, она ищет освобождения и поддержки, она рада и испытывает облегчение, когда ребенок наконец спит или его можно кому-то отдать. В ребенке закрепляется первичный опыт: я обременяю, меня слишком много, я утомителен, я не имею права требовать — я ничего не стою; возникает скромность и отвержения себя, снижается самооценка, запросы исчезают, что позже приводит к склонности к благотворительности или трудоустройству в области помощи, но не без депрессивности и чувства вины по отношению к собственным запросам и не без значительного ущерба для живости, страстности и способности наслаждаться. Более часто встречается и сильнее в последствиях материнская недостаточнтсть, возникающая в следствие недостаточной способности к материнству. Я говорю о матерях, которые присутствуют рядом с детьми, объективно не перегружены, но живут, отщепившись от материнских инстинктов и чувств. Их вредящее воздействие на ребенка потому так сильно, что ощущаемый дефицит не может быть понятен ребенку, поскольку мать все же здесь, у нее есть достаточно времени и она даже пытается иногда заботиться о ребенке, но при этом не достигает его по-настоящему. Ребенок и мать живут параллельно друг другу. Мать не чувствует, что нужно ребенку. Она либо неуверенна, либо беспомощна, или как образованная женщина, набралась советов в книгах и на курсах. Она часто хочет быть хорошей матерью, ищет для этого умственные решения, пытается думать, но она не чувствует, не реагирует «животом» и сердцем своего ребенка. Она отделена от «внутреннего ребенка», который сам тяжело травмирован или покинут. Она должна проживать свою грустную историю вновь, и через собственного ребенка, ставя его потребности и живость под угрозу, -84- вспоминать о болезненных ограничениях и дефицитах. Что может быть трагичнее, чем когда собственный ребенок становится угрожающим! Под угрозу попадают с трудом выстроенные защитные механизмы, культивируемая защита, которая помогала матери — в основном ее рациональность, занятость, принужденность, религиозность и мораль, - собственные материнские дефицит и отравление компенсировать или регулировать, а теперь ребенок становится основным врагом этой защиты. Борьба между ребенком и матерью — а речь может идти о жизни или смерти — идет до тех пор, пока ребенок не становится жертвой неживости своей матери, или мать оказывается в экзистенциальном кризисе, который может проявиться в послеродовом психозе, послеродовой или длительной депрессии, как невроз навязчивых состояний, возможно, с навязчивыми идеями о причинении вреда или смерти ребенку, или во множестве психосоматических заболеваний, при этом настоящие связи таким образом маскируются: • Моника не могла больше прикасаться к ножницам и ножам, поскольку она боялась заколоть своего ребенка. • Ютта на могла больше брать ребенка на руки, потому что она боялась, что она может его уронить или выкинуть с балкона. • Агнес была одной из тех женщин, у которых после родов развивается экзема на руках, таким образом она больше не могла прикасаться к ребенку, гладить и купать его. • Вероника стала апатично-депрессивной, не хотела покидать кровать, не могла осуществлять необходимого ухода за ребенком и нуждалась в помощи. • Карин ходила на курсы и читала много об уходе за младенцами, чтобы узнать, как часто и как долго она должна кормить, как и когда она должна была приучать ребенка к горшку, какая игра когда подходит ребенку и т. д. • Барбель реагировала на каждое проявление неудобства ребенком, давая ему соску и проявляя явное раздражение -85-, с целью достичь самого быстрого успокоения ребенка. Список таких примеров бесконечен. Психологи-советчики и распространители знаний, женские консультации, планы кормления, гигиеническое воспитание, планы развития должны заменить то, что было потеряно в естественном материнстве или не смогло там развиться, и так разумные советы становятся террором для ребенка, поскольку правильное еще не означает прочувствованного, а индивидуально еще не всегда отвечает индивидуальному. Я виду море несчастных слез людей, которые вскармливались по плану, а не по их желанию, которых принуждали ходить на горшок, поскольку мать следовала своим представления о чистоте, а не ритму опорожнения ребенка, людей, которыми мать должна была гордиться из-за их достижений, которые при этом собственные потребности приносили в жертву матери, которые становились жертвами предписаний по воспитанию: Кричи во все горло! Пусть плачет и жалуется, пока не устанет, иначе избалуется! Мальчики не плачут! Не будь плаксой, будь сдержанным, сожми зубы, все не так страшно! - и тысячи других убеждений, которыми ребенку активно промывались мозги. К такому обращению с детскими душами способен только тот, с кем обращались подобным же образом, кто, однако, чтобы выжить, принимал злое отношение родителей как правильное и разумное, чтобы затем в конечном итоге перенести его на собственных детей. Такой вид материнского обеднения — самый опасный в нашем обществе. Его не преодолеть только при помощи объяснения. Существенный протест против приведенного мною выше мнения будет подкрепляться из-за необходимости защиты, будет необходим, чтобы защищать собственные травмы. Собственная непереносимая боль и переносимая вина должны оставаться скрытыми. Поэтому ранние душевные травмы — 86- становятся фактором высокого риска для систематизации анормального поведения в обществе, в котором ценятся преклонение перед порядком, дисциплина, приспособление, послушание, усилие и результативность. Судьба ребенка, который недополучил матери, становится трагедией тогда, когда он должен верить, что он сам виноват в этой недостаче, что он недостоин любви и бесправен и-за своих ошибок и слабостей. Ребенок не может понять, что мать могла вести себя по отношению к ребенку пренебрежительно и даже зло — от такой правды ему бы пришлось умереть. Последствия нехватки матери Мать означает подтверждение правомерности существования, принятие, подтверждение, востребованность, защиту и уверенность, заботу и ухоженность. В случае материнского дефицита любого вида, через отсутствие или недостаточное эмоционально присутствие, изначальный опыт ребенка в названных базальных потребностях количественно недостаточен и количественно дефицитен. Даже небольшая нехватка матери оставляет после себя ребенка с потребностями. Недостаточность питания вызывает заболевания, любовный голод сводит с ума, недостаток отношений причиняет боль. Тело требует питания, душа требует любви, человек требует контакта. Перенесенный недостаток не может быть восполнен пост фактум. Если я сегодня проглочу то, что мне не удалось съесть вчера, вчерашняя боль не пропадет, и сегодняшнее переедание может только усугубить нарушения здоровья и тошноту. Неизбежная боль от недостатка материнства, разумеется, неохотно переживается, и для переживания боли у человека редко находится достаточно времени, пространства, способности примиряться и принимать. -87- Так получают свое не лечебное влияние отвержение, удовлетворение заменителями и попытки компенсации. «Обеднение» матери является основной причиной зависимости. Постоянный недостаток должен быть удовлетворен средствамизаменителями, которые не делают возможным реального удовлетворения. Так эти средства должны постоянно получать все больший объем, чтобы оказывать хоть какое-то успокаивающее или дурманящее влияние. Так растет зависимость до тех пор, пока человек окончательно не может оторваться от выбранного средства без абстинентного синдрома или мощного кризиса. Не наркотик делает зависимым, а человек, у которого остаются неудовлетворенные потребности, ищет и принимает средство, чтобы отвлечь себя от болезненного дефицита или заглушить что-либо, чтобы не чувствовать больше того, что ему чего-то не хватает. И поскольку душа и тело легко привыкают к единичным формам и способам «анестезии», количество «наркотика» должно постоянно увеличиваться, чтобы еще оказывать влияние. Человек может стать зависимым от всего, но легче всего ему это сделать, исходя из неудовлетворенных основных потребностей. Так становятся: • еда обжорством, • выпивка пьянством, • сексуальность промискуитетом, • деятельность зависимостью от работы, • способность творить трудоголизмом, • любопытство зависимостью от развлечений, • употребление и использование консюмеризмом, • времяпрепровождение игровой зависимостью, • развитие зависимостью от успеха, • накопление и страхование зависимостью от прибыли, • любовь деньгами. Слабость бытия должна быть заменена властью обладания. Боль недостатка должна быть задушена полнотой и многогранностью. Любовный голод становится охотой за признанием и успехом. Но когда человек сходит со сцены, когда сияние рампы -88- угасает и аплодисменты перед пьедесталом почета стихают, он остается все также ничтожен и одинок как и в первые дни своей жизни. Недостаток материнского подтверждения может быть, по меньшей мере, преодолен славой, властью и богатством. Беспомощные попытки получить опыт общения с матерью как с источником жизни, нежелание принимать бесполезность таких попыток, в конечном счете, выбивает из людей высокие достижения, которые приносят им призы, ордена и медали — но больше ничего. Так принуждает неуверенная жизнь к утверждению, хрупкая потребность в защите нуждается в вооружении и оснащении, «отсутствующий блеск» в глазах матери придает золоту и деньгам все переживающую силу сияния, которая доводит безумием деятельности до инфаркта, а ранняя покинутость превращает угрожающую суматоху в оргию. Покинутость и одиночество — главная тема людей, обделенных матерью. Они являются действительно покинутыми телесно и/или эмоционально, оставленными в одиночестве, что в раннем возрасте означает смертельную опасность. Необходимое расщепление этого опыта в настойчивом повторении обеспечивает то, что они всегда остаются покинутыми и одинокими. Чем более близкими и связывающими угрожают стать отношения, тем больше должно быть потрачено энергии на отвержение, разочарование и дистанцирование. Так вновь и вновь происходит расставание, повторяется старая травма, правда, в ослабленном виде, в котором паника и боль могут быть перенаправлены на «полпути». Пораженный, как правило, не знает, что это он заботится о том, чтобы быть покинутым, поскольку он нуждается в покидающем, чтобы тот исполнял роль злодея, на которого можно злиться, чтобы не страдать от спрятанного, но куда более опасного внутреннего одиночества. -89- Ута была женщиной, которая жила одна после нескольких несчастливых союзов. Она заметила, что после каждого расставания она испытывала облегчение, как будто она от чего-то освободилась, до тех пор, как спустя несколько недель после расставания она вновь не «падала» в депрессивную «дыру», которая была наполнена смирением, апатией и ощущением бессмысленности. В ходе терапии она поняла, как она разочаровывала и дистанцировалась от своих бывших партнеров. Для этого у нее был целый арсенал способов поведения: отсутствие сексуального интереса, причитания по поводу каждодневных забот, нападки и придирки к недостаточной отдаче и вниманию партнера, ненависть и зависть к свободе другого. Она чувствовала себя поначалу правой в своих претензиях, но только тогда, когда она поняла, что она таким образом раздражала мужчин, лишала их потенции и прогоняла от себя, она смогла полностью уяснить, что она реинсценировала раннюю покинутость и одновременно защищала, поскольку кризисы после расставаний в настоящем защищали ее от реализации основной покинутости. 4. Материнское баловство Чрезмерного внимания матери как такового не может быть. Хорошая мать не навязывается. Здоровый ребенок также не может быть избалован, поскольку ему хочется ровно столько, сколько ему на данный момент необходимо. Только нелюбимый ребенок ищет замену и не может получить достаточно. И только мать, потребности которой не удовлетворены, дает больше, чем у нее есть, или дает что-то, что она считает правильным, поскольку она не чувствует, что ребенку действительно нужно. Балующая мать сконцентрирована на себе и не находится со своим ребенком понастоящему. Она не в контакте, она не чувствует ни своих границ, ни настоящего желания ребенка. Она только слышит крик, выпрашивающий сладости и верит, что этот голод можно легко и быстро утолит, поскольку она не знает сладости жизни. Она говорит да, потому что она боится отвержения, она позволяет пойти вразнос, поскольку она боится конфликта. -90- Она делает и трудится, она экономит на себе и хочет сделать лучше для ребенка, помогает ему тут и наставляет его там, подсказывает и подсовывает сласть — чтобы сделать себя значимой и пережить власть. Балующая мать делает всегда на одно дело больше, и она, конечно, не будет хотеть отпустить ребенка, и она часто оказывается в критической ситуации, когда ребенку удается все же отделиться от нее. Но и тогда террор обеспокоенных звонков и писем, принуждение навестить, навязчивая готовность быть ко всем услугам — предложения, от которых практически невозможно отказаться, даже если между делом скользит отвращение, делают настоящее, внутреннее отделение от матери практически невозможным. Балующая мать теряет с ребенком часть себя, с тем, кто «одалживал» ей значение, дарил задание и придавал смысл. Когда ребенок должен отделиться, для нее все потеряно, и она вновь должна страдать от собственной ничтожности, что она хочет в любом случае избежать. Поэтому так часто встречаются и борьба за дальнейшее влияние на ребенка, и родительские кризисы, которые принуждают ребенка поддерживать привязанность к матери. Важной причиной балующего отношения матери является собственная нарциссическая неудовлетворенность потребностей. Поскольку такая мать никогда не ощущала себя самодостаточной и значимой, ребенок значительно прибавляет ей важности и самоценности, и ребенка как источник их потому нельзя отпустить без боли. Ее усилия по отношению к ребенку имеют также симптоматический характер, ее привязанность к ребенку должна скрывать и компенсировать собственную неудовлетворенность. Это одна из форм «синдрома помощника» хотеть давать ребенку то, что было необходимо самому. Материнство — это готовность помогать. К натуральному развитию ребенка относятся и его отделение и самостоятельность, так что разумная помощь в таком случае состоит в том, чтобы отпустить. Мать, -91- которая нуждается в ребенке для стабилизации и подтверждения, никогда не сможет его отпустить. Также при пространственном отделении она будет хотеть продолжать участвовать в жизни ребенка и пытаться сохранить влияние своими заботам, мнением, запросами и преданностью. Все это может казаться очень знакомым и связанным, мать может хотеть ощущать себя «хорошей матерью», и окружаемый заботой «ребенок» будет затем чувствовать себя благодарным и обязанным, иногда даже и загруженным, но терпимым, чтобы не обидеть мать, потому что она хочет только хорошего. Так исчезает из поля зрения и избегает критики трагическое злоупотребление ребенком матерью, которое сдерживает развитие обоих. Ребенок остается зависимым, неуверенным и тайно идентифицирует себя с матерью, что делает индивидуальным, его собственную социальным и жизнь историческим в контексте ответственности предназначением нового перед поколения практически невозможной, а мать не сможет продолжать своей жизни как женщина и супруга, как работница и коллега, созревшая в материнстве. Опасной стороной при этом является подспудное ожидание благодарности. Когда материнство привязано к благодарности, ребенку предначертана неблагодарная жизнь. Не только речь идет о том, что ребенок должен быть благодарен за само собой разумеющуюся заботу матери, что в принципе является основным правом каждого человека и в противном случае ставит под вопрос его безусловное право быть, но на самом деле о том, что затронуты ранние (нарциссические) потребности матери, которые никто — и в меньшей степени ребенок — может восполнить. Бернд, молодой учитель, хотел отделиться от навязчивости и опеки матери через беспорядочные половые сношения. Мать-одиночка боготворила его, он был для нее всем, ее гордостью и смыслом жизни. С отцом ребенка она не хотела оставаться вместе, она страдала от его сексуальных атак и использовала его — 92- измену как способ от него избавиться. Она была одной из тех личностей с нарушениями идентификации, которые хотят стать матерью, не будучи при этом женой. Так она должна была удерживать сына, он практически стал для нее заменителем супруга. Ложная преданность (поскольку возникшая из неудовлетворенных потребностей) матери для Бернда достигала пика в введении анальной свечи, что мать делала при многих заболеваниях. При этом обращение с его маленьким членом для нее было откровенно неизбежным, и она сопровождала процедуры регулярным презрительным «А вот это ты, пожалуйста, убери!» В любом случае, она, должно быть, смотрела на его половой орган с таким отвращением, что он все свое детство был подчинен желанию избавиться от своего члена. Поскольку ему это не удалось, в своих сексуальных эксцессах — как он это намного позже признал для себя — он «топил пенис в дерьме», чтобы наказать свою мужественность и обесчестить ее символ. Мать была смертельно несчастна, когда он «сбежал в другой мир», который вызывал у нее отвращение. Она обвиняла его в неблагодарности, поскольку он ее избегал, оставил ее в одиночестве, естественно, не без того, чтобы вызвать у него чувство вины, которое он пытался побороть сексуальным промискуитетом. Она не могла знать, что таким образом он оставался трагически связанным с ней, поскольку он сам презирал свой пол и старался «убрать» его или по меньшей мере очернить его, наказывая себя. Так эта трагичная попытка освободиться должна была бы привести в тупик, пока Бернд не смог понять, что он имеет проблему не сексуального характера, а в отношениях с людьми и самоидентификации, и что сексуальность ему помогала избегать интенсивной человеческой близости, которая могла бы продемонстрировать ему его недостаток матери и избалованность ею. Последствия материнского баловства Главной проблемой материнского баловства является заблуждение ребенка, что старания матери — это ее любовью. Так в любом случае это представляется: -93- Я все это делаю только из любви к тебе! Но поскольку дело не в любви, а в отверженной и компенсированной потребности матери, ребенок все также остается с дефицитом, хотя его и балуют. Часто это баловство происходит из переизбытка материального давания. Детская комната полна игрушек, часто особенно мягких и плюшевых, которые являются заменителями тепла и мягкости. Такая жизнь внешне благополучна, наполнена брендовыми товарами и престижными фетишами, но без эмоционального насыщения. Есть все, что по сути не нужно. Переизбыток подарков делает повседневность скучной. Слишком много товаров, подачек, помощи оставляют за собой сонную душу, зависимого, пассивного человека. Некоторых натаскивают, готовят к особым достижениям, при этом они сами не по-настоящему успешны в своих действиях и силах, но перекормлены лестью и потому раздражительны, заносчивы, чувствительны и лабильны: раздутые чужими силами нарциссы. Им очень трудно угодить, они постоянно жалуются и вечно недовольны. Они привыкли получать, не делая ничего для этого, они напичканы до отвала и при этом не сыты, поскольку собственные их потребности не были удовлетворены, но действие было направленно на потребности матери. Латентный недостаток (любви и самоутверждения) лишает уверенности и делает человека боязливым. Ребенок не имел возможности научиться просить о своих желаниях, бороться за них и хитрить. Он не может накапливать волнение ожидания с целью сохранения энергии для творческой деятельности, чтобы достичь желаемого. Настоящий дефицит компенсируется ложным наполнением. Легко приобретенный или подаренный успех делает человека ленивым и бессильным, несамостоятельность и зависимость заставляют испорченного матерью оставаться неуверенным и испытывающим страх. Причиной материнского баловства всегда является материнский дефицит, который должен быть компенсирован материнским -94 отравлением. Поскольку важные основные потребности матери не были поняты и удовлетворены, вместо чего с нее спрашивалось или что-то ей навязывалось, остаются неудовлетворенные желания и жажда удовлетворения через заменитель, которую такая мать желает получить в подарок или чтобы кто-то сделал это для нее. И этого всегда недостаточно, и ничто не бывает правильным для нее. Несдержанность, удобство, требовательность, хвастовство и придирчивость определяют жизнь и отравляют совместное существование. 5. Мать-ребенок От девочки к матери — слишком молодая, слишком незрелая, слишком нуждающаяся, слишком зависимая. Шаг, ведущий к зрелости женщины, был ею пропущен, перепрыгнут или даже специально избегался. Ребенок такой матери по сути нужен для удовлетворения ее нужд. Ребенок должен придавать матери ценность, компенсировать ее недооцененность и обеспечивать внимание, позволить ей забыть, что она не созрела до женщины, что значит, что она не достигла душевной самостоятельности, социальной независимости, и партнерского равноправия. Или также то, что она могла бы принять и переработать свою нужду и при этом была бы в меньшей опасности использовать ребенка для собственной стабилизации. Разумеется, что становление как зрелой женщины - это не только ответственность подростка, но и общественных условий для такого становления. Многим женщинам такая судьба, стать матерью-ребенком, кажется единственной возможностью получить значение в обществе через роль матери. Таким образом, ребенок должен удовлетворять нарциссические потребности. Поэтому для матери-ребенка беременность, рождение и младенчество ее ребенка имеют такое большое значение. Это время, когда она получает множество внимания, -95- ухода, защиты, поддержки и советов. Все это, разумеется, вполне разумно и необходимо, но при этом основная тема, материнство, почти не обдумывается серьезно. Более глубокий мотив стать матерью и способность предоставить себя для службы ребенку никогда не обдумываются и тем более не тренируются. Матери-ребенку особенно не хватает внутреннего материнства, поскольку она хочет стать матерью, чтобы самой что-либо получить. Хорошенький ребенок для тисканья и милования, который полностью зависим, нуждается в ней, придает ей огромное значение. Это ненасытное задание может, разумеется, также означать переутомление, и мать-ребенок обращается за помощью к своей матери, чтобы наконец получить от бабушки внимание и отдачу, которую та недодала как мать. Чаще всего мать-ребенок переживает ощущает теперешнее свое состояние как если бы она никогда не имела большего значения. Поэтому она во время, когда ребенок еще младенец, так особенно любима и счастлива, что, однако, быстро меняется, когда ребенок вырастает и хочет стать более автономным и пытается разобраться в отношениях с матерью, при этом испытывая и проверяя ее, чтобы в борьбе с получить собственную ценность, независимость и идентификацию. Чем старше становится ребенок, тем труднее для матери становится привязать ребенка к себе как объект и злоупотреблять им. Она должна таким образом присвоить себе ребенка, чтобы смутить его, чтобы помешать его отделению и замедлить его. Тогда ребенку передается, какой он хороший ребенок, когда он заботится о матери и старается для нее. Это ложное завышение важности делает из жизни многих детей несчастными. Они остаются зафиксированными на матери, и в последующих своих отношениях с противоположным полом, в выборе работы и в социальной жизни несчастливы или прислуживают, поскольку они не научились думать о себе и все хорошее для себя оплачивают тяжелым чувством вины и из-за этого не могут наслаждаться собственной жизнью. Со вступлением в юношеский возраст ребенка материнские способности матери-ребенка пропадают. Она становится в лучшем случае «старшей сестрой» для ребенка, она требует, экспрессивно донимает («если ты этог не сделаешь, тогда...») и охотно переносит старые реакции на малыша (абреакция). Ей не хватает способности сопереживать ребенку, она не чувствует реальной потребности, поскольку она сама осталась нуждающейся и обходится с ребенком в высшей степени проективно, так, как хотела бы, чтобы обращались с ней, без того, чтобы по-настоящему выстраивать контакт с ребенком, не зная, нужно ли и хочется ли ему то, что она делает сейчас. Ребенок становится куклой, с которой можно играть в дочки-матери. Дели часто остаются одни где-нибудь сидеть или лежать, опасность не осознается, защита не замечается, опасения не принимаются в расчет. Детей часто таскают за руки, их ведут по бордюру, их сажают в коляску, делая невозможным зрительный контакт с тем, кто ухаживает за ними, их несут, держат или вывозят куда-либо, не обращая внимания на детскую реакцию. Беспомощность и переутомление, недостаточная эмпатичность, нужда матери-ребенка часто заставляют ее быть строгой и жесткой, навязчивой и несправедливой. Потребности ребенка она не может ни реально понять, ни обозначить, при этом собственные ее невыполненные потребности перестают исполняться ребенком, и так мать и ребенок оказываются в конфликтном разочаровании друг другом, и в такой ситуации прежде всего ребенок становится жертвой материнского недостатка. До настоящего момента я обсуждал важность ранних условий жизни и качество материнства и описывал его личины и нарушения. Между делом мы также узнали кое-что о последствиях нарушений материнства и влиянии их на развитие -97- индивида и будем далее исследовать, как широко распространенные нарушения материнства влияют на социальные отношения и общественное развитие. Но прежде того я бы хотел перейти к эффекту комплекса Лилит на мужчин. -98- V Комплекс Лилит у мужчин Адам — прототип мужчины, который не может смириться с женским равноправием, с ее независимой и активной ответственностью за сексуальное желание и также с детовраждебными аспектами ее личности. Эти пугающие Адама качества Лилит объединяет в себе. Мальчики, которые не были по-настоящему желанными для матери, недостаточно любимы или не в полной мере восполняли материнские потребности, без терапии или других равноценных попыток освободиться остаются всю жизнь привязанными к матери и потому незрелыми и зависимыми мужчинами, которые просто обязаны чувствовать страх перед элементами Лилит. Они не хотят принимать свою жену как партнершу и хотят ее использовать больше как мать. Они злоупотребляют женщинами в сексуальном плане посредством того, что они сексуализируют их потребность в любви или принижают женщин сексистски или насильственно до сексуальных объектов. Они борются со своими детьми за благосклонность матери, или они реагируют ревностью или враждебным разочарованием, когда ребенок постоянно получает больше внимания, чем требуется им самим. Они также инстинктивно ощущают потаенное отвержение жен по отношению к ребенку, но не осознают ее, и потому не могут помочь детям пережить горькую правду и неизбежные материнские ограничения. За это им приходиться страдать вместе с детьми и уметь ощущать боль, чего они, правда, очень боятся из-за собственного скрытого материнского недостатка. Эти зафиксированные на матери мужчины очень влияют на неправильное общественное развитие и нарушения семейной динамики. При недостатке матери они стремятся к чрезмерным действиям, мучимые неосознанными иллюзионными надеждами, что материнскую любовь можно заслужить, если только они найдут то самое правильное, что необходимо сделать и понять, как сделать это достаточно хорошо: «Мать-таки должна быть доступна и способна демонстрировать любовь или хотя бы признание, потому что не может такого быть, чтобы она была неспособна к любви или чтобы я ей не нравился!» Так развивается из мальчика помощник, слуга и человек результата. Они становятся одержимыми погонщиками свободного общества действия, которое из-за неосознанного недостатка матери извращает необходимое у наполненное смыслом устройство жизни в беспощадную конкуренцию, в условиях которой речь, в конечном счете, идет об экономическом выживании, равно как в раннем детстве при недостатке матери под угрозой физическое и душевное существование. Если такое общество конкуренции не регулируется, травмированные в раннем детстве мужчины сделают из него поле смертельной битвы, чтобы побороть и скрыть правду, касающуюся их раннего дефицита, и при этом саморазрушительно пожертвовать себя, как будто в угоду раннему материнскому проклятию «Не будь!» или «Напрягись (для меня!)». В семейной жизни мужчины, фиксированные на матери хотят втайне сделать своих жен себе матерями, чтобы наконец получить от них признание и любовь, которых им всегда не хватало. И поскольку они не знают ничего другого, кроме как постоянно напряженно пытаться помочь и быть услужливым. Они делают все это не потому, что это должно быть сделано или потому что они хотят это сделать, а потому, в первую очередь, что они хотят подтвердить, что они достойны любви. Их недостаток матери закрепляет их в комплексе Лилит: они не вызревают до настоящего мужчины, они не могут обращаться с по-настоящему зрелой женщиной, они боятся выяснения отношений, открытых обсуждений, вызовов и ограничений. Они почти не говорят «да» или «нет», но они часто спрашивают, хотят все всегда сделать правильно, остаются неуверенными и не определившимися, в целом они легко разочаровываются, когда они непоняты и не -100- приняты по поводу чего-то, что они никогда не выражали явно. В качестве отцов они почти что непременно терпят провал. Исходя из собственной неудовлетворенной нужды в матери, они не могут помочь детям освободиться от матери. Их фиксация на матери заставляет их самих оставаться зависимыми, делает из неуверенными и враждебными по отношению к детям,поскольку они конкурируют с ними за благосклонность матери и боятся ее вызова в качества мужских отцовских задач. Отец в комплексе Лилит становится как третий в треугольнике бессильным и несмелым. Он будет выпадать из поля зрения ребенка как возможность компенсировать и защититься от недостатка матери. Отцу, который не может ни кормить, ни рожать, выпадает изначально не менее важная задача постепенно ослабить симбиотическую связь между матерью и ребенком, чтобы сделать отдаление ребенка от матери более «смачным» при помощи других предложений. Отец как третий воплощает отделение, автономию, риск и приключение, одиночество, новое и чужое. При этом он является для ребенка полюсом, противоположным единству и слиянию, зависимости, получению и принятию, защите и укрытию, и постепенно в процессе взросления станет способным к противоположной динамике. 1. Отцовский побег Неудовлетворенные потребности раннего детства не могут быть удовлетворены пост фактум ни в одном союзе и ни в одном браке. Но с такой надеждой многие мужчины, в основном подстегиваемые давлением сексуальной неудовлетворенности, вступают в брак. Отрезвление не может не произойти. Даже при помощи жен-матерей ранняя потребность в любви не может быть удовлетворена. Она при этом реактивирует в мужчине тоску по -101матери, которые все более жадно требует материнского обращения, что обязательно приведет к разочарованию. Произошло трагическое заблуждение. И часто партнерша также имеет подобную скрытую тоску, которую она хочет восполнить тайно от партнера, сделав его заменителем матери. Так рушится первоначальная влюбленность сначала незаметно и медленно, потому же по нарастающей появляются обоюдные претензии и обвинения. И с разочарованной тоской опять ярость разочарования по отношению к матери будет вновь проявляться по отношению к партнеру. Большинству мужчин не хватает смелости признавать и готовности отказаться от социальной маски и индивидуально придуманной «силы» и воспринять как реальный собственное состояние дефицита и нужды, продумать его с чувством и при этом получить реальную силу, которая опять же в нарциссическом обществе не очень желательна. Мужчина, получивший больше силы при помощи свободы, не захотел бы переносить постоянного насилия и соревнования в обществе, что поставило бы по вопрос экономический и военный базис зависимого общества достижений. Христианско-европейскому общество, страдающее от комплекса Лилит, особенно в его сегодняшней форме индустриального и информационного общества, напротив же, предлагает мужчинам множественные возможности побега из их потребностей в отношениях и страха близости. Межличностные отношения с настоящей, искренней коммуникацией и любовной человеческой связью вновь и вновь делают ощутимым пережитый, но вымещенный недостаток матери и поэтому избегаются. Отцовское бегство в телевидение, компьютер и интернет, в работу, в конкуренцию и игры власти — это реинсценированный в -102- социальных рамках страх отношений. Виртуальный мир предлагает все больше неживых кажущихся контактов и как наркотик яркий информационный мусор. Жесткость мужчин в делах, их крепкие слова и независимые жесты, их научная или предметная компетенция во властных функциях часто служат восполнению и компенсации неудовлетворенных ранних потребностей. Это часто становится понятно в «черной дыре» после большого выступления, в депрессивном срыве после неудачи, в посихосоматическом страдании после хронического перенапряжения. Также их браки остывают или распадаются, и детям не хватает для образования треугольника или как хорошего мужского примера. В банальной повседневности пропадает отец и на выходных за газетами, в кабинете, в комнате для занятий или в погребе или гараже, в саду, на спортивной площадке, в объединении или в баре. Машина, собака, футбол, гольф, компьютер, марки и «сотни родственников» получают больше внимания, интереса и уважения, чем собственные дети. Возможности побега разнятся от самых примитивных, как сделать-себя-отвратительным-и-непривлекательным, для чего идеально подходят алкоголь и никотин, через болезненную эволюцию до высоко культурных форм, таких как служение науке, родине и богу, чтобы не вступать в реальные отношения. Отцовский побег в высшей степени санкционирован обществом и является предпосылкой для власти, славы, богатства и успеха, но никогда для настоящего удовлетворения и освобождения. Отцы обнаруживают себя в утомленных бегах от ранней правды с иллюзорной надеждой на освобождение через напряжение и борьбу. Чтобы не напоминать самому себе о пережитом недостатке матери, они бегут от своих жен и оставляют своих детей одних. Они делают при этом мир все более -104- негостеприимным, грабят «мать-Землю», разрушают природу, заменяют живое виртуальным и симулируемым. Нужда в отношениях делает их жадными к заменителям. Деньги должны погасить недостаток любви, внешняя важность должна насытить внутреннюю неудовлетворенность собой, а борьба против мужчин должна отвлечь от ярости разочарования в неприкосновенной матери. Возникающая зависимость разрушает природу, коммерция убивает культуру, конкурентная борьба вместе с экзистенциальным страхом способствует насилию. Борьба за «наркотики», разрушение унаследованных культурных норм и агрессивность ведут к войне. Сначала мужчины убивают самих себя, а затем их возможных противников. Из кровожадности они в конечном итоге вредят и убивают женщин и детей. Ненависть к матери и комплекс Лилит находят в этом отвратительную реализацию. 2. Отцовский террор Как многие мужчины в обществе через власть пытаются скрыть их внутреннее бессилие, так они перебрасывают часто свою нарциссическую обиду и отвержение на своих детей. Отцы с ранними нарушениями часто являются типичными в поведении носителями и исполнителями насилия. Они требуют послушания, порядка и дисциплины, и обозначают свои требования строго и жестко, некоторые даже ударами. Они требуют от детей высоких достижений, ведут их к успеху и практически не демонстрируют довольства никакими достижениями. Честолюбие, сила и напряженные попытки постоянно требуются от детей. Естественные ограничения ребенка не уважаются, его протест и противоречие не терпятся. Кроме суровости и наказания, также применяются уничижение и презрение. «Из тебя ничего не выйдет!» «Это-то ты должен мочь!» или «Это -104- ты точно не сможешь!» «Ты лузер!» «Ты неряха!» «Ты мямля!» «Ты нытик!» «Не смеши людей!» Также применяется охотно и моральная «дубина»: «Я приношу в дом деньги!» «Для этого я должен тяжело работать!» «Пока ты сидишь за моим столом, будешь делать так, как я говорю!» Ригидные правила, узкие моральные предписания, мелочный контроль, претензии и пристыживание должны смутить ребенка, сделать его гибким, принизить и таким образом закамуфлировать отцовскую слабость. Ранняя ярость отца вновь проявляется в ребенке, отцовская низкая самооценка делает его деспотом, притупленные чувства позволяют ему стать насильником. Немецкие авторитарные общества существуют благодаря отцовскому террору. Авторитаризм запрещает настоящее и живое, душит чувства, вызывает ненависть и подхлестывает насилие. Подданный в чувственном тупике, трусливый попутчик и действенный соучастник — это результаты отцовского террора. Авторитарный отец всегда отравлен матерью. Это его не извиняет, но объясняет брутальность и беспощадность, которую отцы могут развивать, будучи отцами. Их жесткость может быть масштабом для их собственных ранних переживаний, которые нередко были опасными для жизни. Так отцы передают их ранние обиды и унижения,их нарциссическую ярость далее своим детям, поскольку они очень боятся потребностей и чувств детей, которые активно бередят их чувственный застой. Поэтому дети должны быть подавлены всеми силам. Нередко отцы также выполняют поручения своих жен, которые доносят на своих детей и требуют наказания отцов. Матери очень часто любят погрозить отцом («Погоди-ка, вот отец придет домой!», «Я все расскажу отцу!», «А что, когда отец узнает?»). В таком случае оба родителя действуют исходя из комплекса Лилит, в котором отверженная материнская слабость как «ведьмы» связана -105- с предполагаемой отцовской силой, чтобы совместно обеспечить то, чтобы блокированная комплексом Лилит сила, автономия и живость также будет ограничена у их детей. Комплекс Лилит делает мужчин трусливыми и злыми отцами. Они передают далее дефицитарный и деструктивный образ отца, они делают невозможным ведущее в зрелости и автономии или освобождающее от материнского отравление создание треугольника, и так завершают трагическую судьбу раннего детского страдания. 3. Матери-мужчины и матери-отцы Недостаток материнства и материнское отравление, отцовский террор и отцовский побег оставляют подрастающего мальчика с дефицитным и ложным материнством, ложным мужеством и слабым отцовством. Это может привести к «эдипову» состоянию, в котором человек пытается мать достичь хотя бы сексуализируя ее, а отца побороть не только как соперника, но и как виноватого во всем. Нарушения отцовства чаще легче узнать, поскольку они могут быть поняты через реальные отцовские слабости (строгость и отсутствие). Отцовские ошибки могут быть также идентифицированы подрастающим сыном, он может их обозначить и с ними в том числе и бороться, а вот материнские нарушения при этом остаются в основном скрытыми в защищающем подсознании. Отрицание отца, отец как злодей, с которым так тяжко жилось матери — это формы защиты на службе «защиты матери». Другой способ противостоять несчастью, который выбирают подрастающие мужчины, научиться самим стать «матерями». Они пытаются стать самостоятельными раньше и содержать себя самостоятельно — некоторые из них -106- учатся готовить, стирать, шить и гладить, чтобы продемонстрировать свою независимость от материнской заботы. (Под этим я не имею в виду, что мужчины не должны или не могут этого делать, речь идет о зависимой от матери мотивации научиться этим действиям). Они развивают способности понимать и сочувствовать другим людям. Изначально они могут сделать таким образом приятное матери, понять ее желания, улучшить ее настроение. Часть они временно принуждаются к уходу за младшими братьями или сестрами, позже они развивают интерес из своих социальных способностей к профессиям помощи. Часто они морально и духовно ориентируются на великие символические фигуры человеческого жертвования, например, на Иисуса Христа, Махатму Ганди, Альберта Швитцера и др. Такие мужчины считаются понимающими, терпимыми, сочувствующими, эмоциональными — они считаются мягкими и готовыми помочь, они охотно считаются друзьями, у которых можно что-то попросить. В браке они развивают чаще женские способности почти что до желания быть «домохозяином» и перенять обязанности воспитания детей. Но и без такой социальной перемены ролей они являются в отношениях тем, кто больше слушает, может хорошо понимать и заботится о том, чтобы другой чувствовал себя хорошо. Он охотно находится с детьми, понимает их потребности и удовлетворяет их. Отношение ребенка с отцом в таких семьях чаще намного более эмоциональны и крепки, чем с отцом. Иногда на мать даже ложится задача быть ответственной за создание треугольника. Поскольку она в основном занята на работе и очень загружена, она больше представляет внешний мир для ребенка, нежели отец. Мать тогда становится другим полюсом, который персонифицирует и символизирует необходимость отделения от отца и самостоятельности. Такие мужчины и отцы, таким образом, предоставляют такое материнство, -107- которое они сами не пережили. Они не могли «зарядить свои батареи» материнской любовью, поэтому применяют для выживания выученную стратегию, усиленную обдумыванием философских примеров и духовных ориентиров, успешно скондиционированную через их профессию помощника, - предлагают собственное материнство. Это для многих детей и школьников, пациентов, друзей и партнеров своего рода спасение в беде — без таких отцов-матерей многие социальные системы потерпели бы крах, образование и терапии прекращались бы, семьи распадались. Для мужчины же самого трагедия особого типа. Их форма жизни — это вечная попытка компенсировать недостаток материнства, который утомляет и истощает их, вызывает депрессии, психосоматические жалобы и зависимости. Нельзя оставить в стороне, что они легко воспринимают неблагодарность за многие свои усилия, быстро развивают нарциссические нарушения в случае неуспеха и, в конце концов, потаенное разочарование неожиданно и непонятно разряжается в конфликтной ситуации. Все «пользователи» системы замены материнства тогда остаются раздраженными и неуверенными, они попадают в вакуум заботы, и их идеализированная симпатия по отношению к мужчине-матери или отцу-матери превращается в отвержение его или даже ненависть. Теперь проявляется синдром недостатка материнства в до сих пор подавляемом и прекращает мужчину-заменителя матери в предполагаемую причину несчастья. Мужчина-мать привязывается охотно к матери-ребенку, поскольку он может о ней заботиться и обеспечивать ее. В таком случае он принимает на себя все трудности. Он ездит на машине, ходит за покупками, он готовит, он, разумеется, несет чемоданы и сумки, он ходит по инстанциями, заполняет формуляры и принимает все сложные решения. Он считает это мужественным и больше не ощущает своих потребностей и -108собственные скрытые стремления. Для детей отец-мать может в определенных случаях стать основным эмоциональным источником спасения, но девочки при этом остаются по-женски неразвитыми, а мальчики не могут понять реальный материнский дефицит и не научаются только материнской мужественности, без образца и опыта отцовства. -109- VI Невротическое общество В психотерапии мы должны были принять, что неврозы служат для выражения внутренних психических конфликтов и для защиты и компенсации ранних травм. Проще говоря, это означает, что вторичные проблемы и конфликты создаются и используются для того, чтобы прикрыть первичные дефициты и травмы. «Отцовские» проблемы нужны для того, чтобы отвлечься от «нарушений материнства». В психоанализе был сконструирован комплекс Эдипа, чтобы не принимать комплекса Лилит. Во многих психотерапевтических практиках много времени, сил и денег уделяется тому, чтобы бесконечные невротические конфликты как-то привести в порядок, без того, чтобы сделать возможным обращение с ранними нарушениям. В невротическом обществе цветут политические скандалы, ведутся огромные битвы за выбор практически незначимых отличий, увеличивается количество предложений для внешнего увеселения и рассеивания, предложения купить перебивают друг друга, чтобы унять глубинную нужду людей. 1. Недостаток материнства в общественно Тысячелетнее отвержение женской равноценности, почти брутальное подавление, обесценивание и эксплуатация женщин с одной стороны, и преклонение и моления образу девы Марии с другой стороны с пугающим уважением по отношению к матерям обозначают явную конфликтную ситуацию, которая трагически повлияла на христианскую культуру: инквизиция, -110- сожжение ведьм, крестовые походы и геноцид должны также быть зависимы и поняты исходя из потерянного материнства и ложного почитания матери. Мы должны научиться понимать материнские качества и способности наряду с ограничениями ее значения для общества. Мы должны увидеть, как материнские нарушения вызываются и увеличиваются социальными условиями и как они передаются женщинами их детям, невольно и неосознанно. Интерес, очевидно, состоит в том, чтобы понять, как развиваются невротические конфликты, которые вращаются вокруг ссор, зависти, ревности, обид, соперничества и насилия. Они отяжеляют таким образом жизнь других людей и отравляют им совместную жизнь. С другой стороны, эти конфликты наполняют время, они связывают жизненную энергию, чтобы не открывать ранней пустоты и неприкаянности, застой чувств, глубинную душевную нужду и настоящую вину в ранних условиях. Родители как преступники, насильное рождение, авторитарное воспитание и нарциссическое злоупотребление ребенком — это признаки нашего общества, и этот факт был бы таким страшным что он просто не может существовать. Так большинство людей, поддерживаемые медиа, которые прежде всего делают новости из наружных неудач и конфликтов, заняты тем, чтобы списать свои страдания на сегодняшние условия, например, на политические кризисы, угрозу будущего, социальное неравенство или общественные скандалы. Не спора о том, что плохие условия могут спровоцировать очень неприятные последствия и у индивида. С другой стороны, плохие новости, которые воспринимаются как душевное отягощение, принимаются без сильного сопротивления и противоречий, потому что дают наконец возможность проигнорировать причины жизненной нужды. -111- Разумеется, при этому также необходимо думать о том, что жизненные неудачи также по возможности неосознанно провоцируются снова, чтобы создать для себя реальные и осознанные объяснения внутреннего облегчения. В психотерапевтической практике повседневно встречается ситуация, когда люди тогда, когда для них возможна любовь и страсть, сами себя травмируют, провоцируют ссоры или напоминают себе о каком-либо несчастье этого мира, чтобы избежать близости, или чтобы оставаться на том же уровне негативного опыта. Только некоторые готовы осознать, что они не только жертвы, но и создатели собственного несчастья и как таковые неосознанно продолжают реинсценировать то, что было когда-то сделано по отношению к ним. Для моих рассуждений в этой книге тяжелые и скорее редкие ранние нарушения, с которыми в психиатрии и психотерапии обходятся как с психозами, синдромами пограничного состояния, являются только верхушкой айсберга, состоящего из большого числа ранних нарушений у очень многих людей в наше время. Способы, которыми в последнем столетии — я хочу рассмотреть только это время — проводились роди и дети отделялись, как авторитарный синдром распространялся и и как вторичные добродетели послушания, эффективности, дисциплины и порядка стали общественными нормами, допускает гипотезу, что большинство людей пострадало от ранних материнских нарушений и до сих пор страдает от них. Немецкие общественные патологии прошедшего столетия и участие миллионов немцев в коллективных преступлениях (как холокост и война) я ставлю в зависимость от психосоциальных последствий ранних нарушений. Я хочу обратиться к -112- «среднестатистическим» нарушениям, которые, не обязательно менее перегружают индивида и менее опасны для общества, но которые почти не заметны, поскольку множество людей затронуто ими и поскольку результаты их совершенно не выбиваются больше из общей картины. В каждом обществе образуются нормы и способы поведения, которые являются способом выражения описанных материнских нарушений. Мы должны жить с горьким фактом, что последствия ранних условий, которые наблюдаются у большого числа людей или даже большинства населения, создают социальную «нормальность», в которую «вморожена» ранняя патология. Политика, на которую оказывается такое влияние, стили воспитания и обращения, передаваемые нарастающим влиянием меда, определяют тогда вновь условия ранней жизни, материнства и понимания его. 2. Человек с ранними нарушениям как средний гражданин Важные психосоциальные последствия нарушенного и дефицитного материнства, которые влияют на отношения людей и при этом на социальные условия, возникают из экзистенциального стыда, из опыта оставленности и потерянности, из хронического социального синдрома недостаточности и навязанной ориентации на внешнее. Ранний стыд ведет к десоциализации и индивидуализации общества, синдром недостаточности создает зависимости, а контакт с природой и самим собой теряется из-за ориентации на внешнее. «Меня недостаточно» - ранний стыд Ранний стыд — практически неизбежное последствие -113- недостаточного первичного принятия, точнее, первоначального отвержения ребенка матерью, ведет к самообесцениванию. Так возникает стыд существования: «Пока я живу, я должен себя стыдиться», «Меня не хотели, я не должен был жить, я в принципе неправильный», «Я могу делать, что хочу, все равно все неправильно и недостаточно», «Я обуза, чрезмерное требование, я мешаю, я задерживаю было бы лучше, если бы меня (больше) не было», «Я не имею права (на жизнь)!» Ребенок стыдится собственного существования. Но он хочет быть не только принят и любим, он также хочет любить кого-то. У любви есть две стороны: любить и быть любимым. Но часто родители не удовлетворяют потребности ребенка в любви, поскольку их либо часто нет, либо они не выдерживают больше любовных отношений. Слишком была фрустрирована их собственная потребность в любви. Так они не дают ребенку никакого ответа, и он должен в своей потребности любить чувствовать себя неправильно и искаженно, что также провоцирует ранний стыд. При этом любовь ребенка может найти только сексуализированный ответ у матери. Тогда, возможно, при кормлении грудью она ощущает сексуальное возбуждение и чувствует себя эротически стимулированной при телесном контакте с ребенком. В последующих терапевтических анализах пациент выражает понимание этого сбивающего с толку ребенка в основном с сильным отвращением. Ранний стыд — это психодинамически частая причина суицидов и суицидальных попыток, как правило она выражается все же в деструктивных формах жизни с саморазрушительным эффектом: курении, обжорстве, собственной легкомысленности, рискованном вождении, опасных видах спорта, действиях, которых больше никто не делает. Во всем главенствует амбивалентность самооценки и желание быть признанным, точнее, удовольствия, связанного с чувством вины. Средства получения удовольствия -114- потребляются сверх меры, при этом чувство вины остается, когда человек позволяет себе что-то «хорошее». Ранний стыд трагическая причина для никогда по-настоящему неудовлетворительного напряжения. Высокие результаты не могут быть достигнуты таким образом, но только всегда с неопределенностью, достаточно ли так уже хорошо, и только с убеждением, что можно было бы сделать и лучше. Так человек загоняет себя до чемпиона мира и олимпийского победителя, борется, сжав зубы, чтобы достичь высокого звания, и прячется как звезда в дистанцию и недоступность. Стыд существования нуждается в гриме, сцене, медалях, орденах, грамотах и титулах, а сомнение в себе требует зависимого успеха, низкая самооценка ищет власти, душевное обеднение хочет прикрыться материальным богатством. Настоящая радость успеха может правда так и не развиться. Поздравления и награды могут приниматься с отвращением, они вызывают только смущение и пот страха, и часто упор делается также на то, чтобы уменьшить свою заслугу или избежать признания: «ну, это ничего особенного», «это мой долг», «это само собой разумеется», «теперь уже достаточно!». На пьедестале почета, в момент высшего признания, наконец пробиваются слезы и провозглашают — смущенно и со стыдом — о сокрытом давлении напряжения и тоски. Или победа провоцирует необходимость нового напряжения, так что глубокий стыд все равно остается, несмотря на успех. Каждый стресс в высшей степени принимается затем, чтобы отвлечься от собственных внутренних травм. Предположительная скромность в таких случаях — лишь защита от экзистенциального стыда. Дни рождения в основном не отмечаются, подарки отвергаются, в лучшем случает принимается пожертвование на благотворительность. Восхваление самого себя и празднование кажется неблагодарным, стыдным и необходимым избежать. Мельчайшие ошибки провоцируют ощущение низкой ценности, даже панику. Родительское порицание в высшей степени опасно, -115- поскольку даже озабоченный или отрицающий жест воспринимается как уничижительный. Даже школьная четверка может вызвать тяжелое депрессивное состояние, заваленный экзамен или любовные переживания могут довести до самоубийства. Так похвала за успех не может быть действительно принята, так и критика воспринимается почти жадно и ведет к тяжким претензиям к самому себе. Ранний стыд принуждает к отстранению, побегу, изолированию. Человек боится в противном случает быть обузой или навязчивым. Обозначить собственные желания или даже выдвигать требования немыслимо, ни в коем случае нельзя выделяться, возникают проблемы с чиханием, кашлем и повышением голоса. Процессы опорожнения становятся позорными, человек старается быть неуслышанным и не оставить запаха. Выражение чувств сильно затруднено, потому что из-за него провоцируется внимание. «Немой» плач, соматизированное страдание, незаметное поведение, гипертрофированная скромность, отстранение и само собой разумеющееся служение являются основными признаками. Каждый недостаток, который человек будто бы находит у себя, является свидетельством собственной неважности, каждое состояние, в котором необходима помощь непереносимо и опасно, поскольку кажется невозможным просить о помощи. Когда же человек действительно становится обузой для других, теряется последнее ощущение права на существование. В отношениях ранний стыд принуждает к низшей позиции, которая подразумевает служение, страдание и позволение мучить себя. Естественно, нельзя забывать, что пережитое и часто провоцируемое обесценивание несет в себе всю нарциссическую ненависть, которая может проявиться в ситуациях кризиса. В работе, с друзьями, в свободное время действует девиз: «Я ничего не стою, я никому не нравлюсь, никто меня долго не выдерживает», в то время как весь опыт, свидетельствующий об обратном, -116- отвергается, расщепляется или уничтожается при помощи противоположных действий до тех пор, пока на самом деле отвержение, уничижение и критика не определяют представление о себе. Люди с ранним стыдом — страдающие люди, которые ничему действительно не рады и ничем не вдохновляются. Жизнь им в тягость, простое счастье быть недоступно. Расслабление и отпущение невозможны, и, напротив, напряжение, даже беспричинное, и нагрузка, не имеющая необходимости, определяют внутренние установки. Осторожность и недоверие принуждают к дистанции, близость опасна, скромность в нужде и самоуничижение делают немыслимыми веселые переживания, наслаждения и празднования. Люди с ранним стыдом часто находят свое место в профессиях, связанных с помощью, и в тяжелой непривлекательной работе, христианские идеологии часто скрывают их настоящую нужду,или ни часто в конечном итоге приходят к тому, что, терпеливые и испытавшие горе, заболевают хроническими болезнями, которые как будто являются данностью в их судьбе. Сюзанна, нежеланный ребенок, была третьей после двух братьев, на год и два старше ее. Она не должна была родиться, мать была полностью перегружена и полна сомнений о своем состоянии. Сюзанна быстро выучилась быть абсолютно скромной и незаметной, очень простой в уходе. Все в своем развитии она делала раньше (ходить на горшок, одеваться и мыться, готовить себе еду и т. д.) Когда спустя четыре года после нее родилась ее сестра, она, будучи ребенком, переняла родительские задачи. От плача, жалоб и нытья она рано отказалась, поскольку мать реагировала на них раздраженным сомнением, а прилежная помощь и ранняя самостоятельность позволяли ей быть принятыми матерью, за это она получала похвалу, но все же чаще стимул поддержать мать еще больше, когда та совсем расклеивалась и беспомощно жаловалась на свое положение. Сюзанна чувствовала себя виноватой, и ей было стыдно -117- быть такой обузой для матери. Ее важнейшим удовлетворением была еда. Она, кормя маленькую сестру, тайно доедала остатки, и из-за этого постоянно мучилась угрызениями совести. Она стала медсестрой и чувствовала себя особенно загруженной в реанимации, принимала тяжелую службу без жалоб и безотказно. Она больше не ощущала трагической и часто невыносимой судьбы своих пациентов. Она осталась незамужней и в возрасте 43 лет обратилась к психотерапии из-за тяжелого депрессивного кризиса после грудной раковой операции. Нигде не чувствовать себя как дома — ранняя покинутость Мы часто видим людей, которые ведут себя как потерянные и сбитые с толку. Их взгляд часто бегает и устремляется в пустоту. Когда на них никто не смотрит, в одиночестве, они выделяются этим своим потерянным взглядом. Этот беспрестанно мечущийся взгляд можно увидеть на вечеринках и званых приемах, на собраниях и в универмагах, человек не находит ни другого, ни товар, и при каждом зрительном контакте, находке взгляд продолжает двигаться дальше. Такой человек постепенно сможет укрепиться, но никто и никто не будет для него достаточно хорош. В разговоре такие люди почти недоступны, контакт быстро обрывается и заканчивается общими фразами. О них создается впечатление, что они на самом деле где-то не здесь, как-то отстранены, сами по себе, и с ими нельзя вступить в эмоциональное взаимодействие. Никто другой, кроме матери, не может придать существованию осознание его правомерности. Все равно, что она делает или думает, принятие или неприятие ребенка она передает также энергетически, «атмосферно», в телесном и зрительном контакте, в целостности своего поведения. Так она может транслировать ребенку -118- отвержение, непонимание и раздраженную перенапряженность, даже если она сама этого не понимает и не хочет понимать. С другой стороны, она также транслирует принципиальное, стойкое намерение сделать хорошо, даже когда она ругается или по-другому выражает недовольство поведением ребенка на данный момент. Расположенная к ребенку мать создает базу для основного ощущения дома. Когда между матерью и ребенком недостаточно основополагающего понимания, экзистенциальный страх и слабость связи остаются латентными, и с ними человек нигде не может чувствовать себя как дома. Тот, кто не может почувствовать себя как дома через раннее подтверждение, будет всю жизнь маяться надеждой, где-нибудь «там» зацепиться. Тогда такие понятия как родина, отечество, нация становятся возвышенными ценностями, религиозное содержание — догмами, политические убеждения — идеологиями, которые должны удержать. Национализм, расизм, фундаментализм наряду с их политическими и социальными причинами психологически являются выражением неприкаянности, которая должна быть выравнена при помощи сверхакцентуации особенной принадлежности. Фактически пережитая или спровоцированная или даже нафантазированная внешняя угроза предоставляет подтверждение давно ощущаемому сомнению в собственном существовании. В такой перспективе мы должны также подумать, то смертельные войны ведутся большим количеством людей не только охотно и вдохновенно, но и практически являются необходимостью. Не только для того, чтобы освободиться от застоя чувств но и для того, чтобы в конце концов стать травмированным, душевно раненным, разбитым и изгнанным, чтобы придать давно пережитой травмирующей реальности реальную, осязаемую причину. Ошибочная и преступная вера немцев, что они более ценны, нежели другие, -119- желание править другими народами или даже право их уничтожить, отвечает мегаломании, которую часто раннетравмированные и разрушенные люди развивают в качестве спасительной сверхкомпенсации. Нечеловечность их деяний — это результат их желании, вывести на передний план их собственную раннюю судьбу и с ней наконец разобраться. «Народ без пространства» - экономически и географически замаскированная метафора для пережитой ребенком сомнения в разрешенности существования — принуждает себя с убийственной энергией к потере пространства, которое не только материально, но и символически является потерей чести, достоинства и человечности. Тот, чья жизнь не подтверждена и не восхваляется в своей уникальности, будет постоянно чувствовать себя в опасности, реагировать недоверчиво и параноидально, в худшем случае вынуждать к амоку и через ненависть к самому себе хотят передать свою судьбу, абреагировать на других. Неосознанная цель войны в таком случае не обязательно победа, и далеко не общественно объясненные экономические и политические причины, но уже реинсценирование уже давно пережитого, собственного экзистенциального поражения, поскольку смерть и проигрыш — верное дело во всякой войне. Так душевная реальность формирует внешний мир. Факт, которые повторяется от человека к человеку в мелочах: люди женятся на тех, кто в конечном итоге может принести им страдания, ищут себе начальника, который плохо с ними обращается, находят работу, которая перегружает их и не приносит никакого удовольствия, провоцируют со «смертельно» уверенностью плохие события в жизни — то есть такие условия и места, в которых себя ни в коем случае невозможно почувствовать как дома. В начале влюбленность, вдохновение и намерение прорваться создают условия, в которых признаки возможной ошибки пока не видны, пока в отрезвленном состоянии разочаровывающая реальность не станет заметной. -120- Мать передает «да» жизни, не осознавая того и «нет», поскольку она саму себя не считает возможной, и верит, что она является кем-то другим. Мать дарит причину жить и поддержку или становится причиной потерянности и неуверенности. Если случается последнее, пострадавшие от этого дети во взрослом возрасте живут без отношений, неспособные их завязать, чаще всего одиноко, сидя в интернет-чатах. Количество их разрешает предположить, что только внутренняя потерянность, отсутствие родины позволяет людям жить более мобильно и гибко, принимать анонимность и заменимость, и даже страстно пытаться превратить внутреннюю потерянность в только частично пригодное для жизни отсутствие границ и отсутствие привязанности. Всегда быть в поиске — неудовлетворенная нужда Когда материнская склонность остается слабой и ее реакция на ребенка не принимает его реальности, самовосприятие ребенка остается ограниченным и искаженным. Ребенок находится в состоянии недоудовлетворенной потребности в подтверждении и удовлетворении. Давящая изнутри потребность ищет внешние средства и возможности удовлетвориться каким-либо другим способом. То, чего мать не могла дать, останется навсегда желанным. Но все, что ребенок сможет найти, не сможет удовлетворить потребности. Человек находится в вечном поиске, вечно ощущает возвращающееся чувство: «Да ведь так не могло же быть!» Так проходят годы в «зале ожидания» жизни, в вечном беспокойстве пропустить настоящую жизнь. Все, что ни делается, делается на время, с надеждой на то, что что-то еще случиться, и что часто не может даже быть обозначено словесно. Ни один успех не приносит удовлетворения, никакой результат не дает расслабления. Все новое становится очередной попыткой, а предложения становятся -121- соблазнением. Советы и руководство часто становятся столь важными, как воздух. То, чего нет внутри, ищется снаружи. Внутреннюю пустоту человек пытается заполнить чем угодно, самое главное, таким образом оказывается противостояние неудовлетворенной потребности. Так может стать злое, травмирующее, демотивирующее и унизительное вполне переносимым, а ничтожное и банальное — значительным. Неправильное и лживое может стать достойным упоминания, резкое и сумасшедшее — увлекательным, если все это делает возможным удовлетворение потребности и предоставляет возможность отвлечься, отвести потребность на второй план. Люди, находящиеся в поиске чего-либо, превращают пользовательскую значимость товара в рыночную цену, преклоняются перед брендами и жертвуют себя моде. Внешнее определяет их жизнь, а внутреннее забывается. Они могут часами говорить о внешнем в мельчайших подробностях, уверенно избегая говорить о внутреннем и персональном. Ищущие переключаются с одного канала на другой, сидят в интернете и бродят по магазинам. Они вплоть до истощения остаются под влиянием иллюзии, что они найдут и обретут то, что давно было потеряно. Но когда они действительно переживают что-либо замечательное, наслаждение становится разочарованием, потому что теперешнее переживание также должно было компенсировать и раннюю неудовлетворенность. Ни один партнер не может быть «тем самым». Каждые новые отношения в скором времени заканчиваются разочарованием, потому что неосознанно ожидаемое от партнера им выполнение материнских функций, разумеется, остается невыполненным. Но, избегая этой горькой правды, намного легче верить, что из всего возможного количества вариантов просто попался не тот человек. Так вновь и вновь оплакивается недостижимое вместо того, чтобы выстраивать достижимое и наслаждаться им. Неудовлетворенная потребность становится погонщиком, который заставляет проходить мимо реальных возможностей, который не принимает никакой небольшой удачи, и который становится причиной беспокойной жизни -122- , в которой он дарит надежду, на самом деле давно потерянную. Никогда не иметь достаточно — ранний (любовный) дефицит Любовь ничем нельзя понастоящему заменить. Но, избегая боли недостатка, человек берет все, что может взять. Ничто из этого не может принести настоящего удовлетворения. Так человеку ничего никогда не бывает достаточно, и спираль ожиданий и запросов становится все больше. Безуспешность постепенно вообще перестает восприниматься, поскольку после стольких попыток она становится чем-то само собой разумеющимся. Остающаяся неудовлетворенность признает только один ответ: дальнейшие усилия. Так начинается путь в каждую зависимость. Это самое важное осознание, позволяющее понять зависимости и эффективно с ними работать, что зависимость возникает не от «наркотика», а то, что человек, потребности которого остались неудовлетворены, ведет себя зависимо — в вечном поиске, поскольку никогда не возможно иметь достаточно того, что он никогда не получал. Предметы зависимости, от алкоголя до работы, от тяжелых наркотиков до денег, даже еда, секс и игры способствуют постоянному отвлечению, напряженной занятости, судорожному удовольствию и ядовитому подавлению в попытке противостоять неудовлетворенному раннему недостатку любви. Недостаточное обладание делает все «наркотиком». Это недостаточное обладание само становится зависимостью, «наркотиком» которой является все, что есть у человека и что он делает и чего достигает. И никогда ничего не может быть достаточно, поскольку потерянная любовь не может быть достигнута никаким усилием и не может быть никем и ничем заменена. Также и любовь партнера не может заменить материнской любви. Недостаточное обладание у многих людей превращает социальное сообщество в общество зависимых: всегда больше, быстрее, выше, лучше, богаче, здоровее, счастливее. Но природа циклична, а жизнь ритмична. Теневые стороны нельзя элиминировать. Также малое -123тесное, низкое, плохое, бедное, больное и несчастливое являются частью жизни. Когда же такой опыт отвергается и не принимается,чтобы избежать воспоминаний о ранних переживаниях, важные части жизни дискриминируются, и культивируется ложное отношение к жизни. Достаточная ранняя любовь же придает человеку «иммунитет» против зависимостей. Поскольку не было никакого принципиального состояния пустоты, которая должна была быть заполнена, чтобы получить расслабления, удовлетворенное ожидание быть любимым создает базу для удовлетворения, к которой все потребности приходят и уходят в связи с их необходимостью, без того, чтобы возникала потребность ил и зависимость от любви. Не найти ни в холодильнике, ни в бутылке, ни в постели и ни в молитве того, что мать недодала. Только тот, кто достаточно смел для того, чтобы ощутить недостаток материнской любви, больше не должен «пьянеть» от других достижимых возможностей удовлетвориться. «Кто или что делает меня счастливым?» - остающаяся зависимость Материнский дефицит, которые не может быть воспринят и ощутим, создает направленную наружу зависимость. «Хорошая мать» не может стать источником удовлетворения и подтверждения, той внешней инстанцией, что может дать разрешение на веселые моменты жизни и которая также может помочь развить способность к удовлетворению и самоудовлетворению: то, что мать мне показала и то, что она мне подарила, я могу теперь сделать своим. Мать ввела меня в круговорот любви, и таким образом я могу научиться любить и развить множественные способности к установлению отношений. Такое обучение все же остается недоступным для многих детей. И когда их не учат любить — 124- и удовлетворять собственные потребности самостоятельно, они остаются зависимыми от людей, вещей и событий, которые обещают удовлетворение. Надежда или требование, стать счастливым при помощи кого-то или чего-то, выдает их внутреннюю несчастье. Внешнее влияние должно развить благоприятный эффект или хотя бы отвлечь от болезненных, дефицитных условий. Но и лучшие «дарители счастья» не могут оказать благотворного и удовлетворяющего влияния до тех пор, пока ранняя нужда скрыта. Тогда ранний стыд, ощущение недостаточной собственной правильности и правомерности собственного существования, и убеждение, что никогда не было получено достаточно, душат каждое подтверждение и получаемое. Это вновь и вновь повторяющееся разочарование ведет не к осознанию внутреннего недостатка, а больше подталкивает к травматизирующему стимулу, который заставляет искать лучших «освободителей». Так товары становятся фетишами, простые слухи могут казаться предзнаменованиям, и человек легко становится внушаем. Душевный дефицит придает объектам потребления особенную ценность, делает из артистов звезд и идолов, харизматичных личностей превращает в лидеров и избавителей. Так легко внутренняя нужда ведет к иллюзиям, ослеплению, соблазну в попытках. Болезненный ранний дефицит подтверждения и удовлетворения принуждает восприятие обратиться наружу — прочь от того, что непереносимо, что причиняет нестерпимую боль, к другим надеждам и желанным шансам на удовлетворение. Потеря внутренней ориентации, контакта с самим собой, непонимание того, что самому себе действительно нужно, что хорошо и что нет, делает зависимым от подтверждения у других, от того, что кто-то постоянно должен говорить, что что-то правильно, а что-то нет, и как нужно себя вести. Проецируемые желания придают товарам человеческие качества и способности (они обещают свежесть, юность, динамичность, престиж, успех, здоровье), внутренний дефицит принятие придает авторитетам чрезмерную власть, -125- пережитое отсутствие любви направляет иллюзионные ожидания на каждого партнера, которые могут закончиться только разочарованием или достаточно часто ненавистью. Зависимость от внешнего подтверждения и удовлетворения превращает наш мир при помощи ложного напряжения, враждебной конкуренции, вечного поиска и развенчанных иллюзий в арену тщеславия, в поле боя зависимых достижений и в плац милитаризованных, фундаменталистских и радикальных соблазнителей. 3. Общественные игры людей с ранними нарушениями До сих пор я пытался представить, как индивидуальные последствия материнских травм в последующем социальном поведении ребенка ищут компенсации или скрываются в «нормальности». При этом в конечном итоге я хочу далее описать типичные и широко распространенные формы отношений, которые происходят из «ранних травм» и которые значительно влияют на нашу культуру сосуществования. «Я найду себе свинью!» Материнский дефицит и материнские нарушения являются опасным опытом для ребенка, поскольку чем они влиятельнее, тем сильнее они скрыты от восприятия и осознания. При этом у человеческой души есть благостные функции, которые помогаю отвергнуть ранние травмы и таким образом гарантировать физическое выживание. Но чувство опасности, возникающее с каждой глубокой травмой, паника, раздражение, ненависть и болезненное потрясение с каждой глубокой травмой не отодвигаются, нельзя сделать их не произошедшими, они остаются спрятанными в подсознании. Существуют языковые, символические, телесные и аффективно-моторные воспоминания, -126- которые либо вновь могут возникнуть спонтанно в кодированном виде (часто как телесные симптомы), либо быть реактивированы в стрессовых ситуациях или посредством соответствующих терапевтических приемов и техник, усиливающих осознание. Я работаю в таких случаях на простое понимание метафоры «затора чувств», которая должна помочь описать то, что ранние психологические дефициты и травмы должны быть переработаны. Если это не случится, болезненная «расчистка» этого затора вызовет вновь старые чувства, которые являются основой для многообразных симптомов болезней, вызывает нарушение телесных функций и повреждения характера, через которые затем становится возможным кодированная разрядка напряжения через непереработанные чувства и заменительное использование энергии. Выдающаяся возможность вновь и вновь разряжать невысвобожденное агрессивное напряжение по чуть-чуть - это «игра» «Я найду себе свинью!». Всегда имеются в виду другие, кто может быть виноват в душевном напряжении. Особенно для этого походят супруги, проблемные дети, злая мачеха, думающие или выглядящие по-другому люди, социально слабые и чужие. При этом используются и раздуваются ошибки и слабости, которые легко найти у любого другого человека, или реальное плохое и злое поведение, чтобы самому разозлится и раззадориться, и таким образом наконец обратить на кого-то давно скрытую ярость. Многочисленные страдания из-за партнера, частые соседские ссоры и постоянно отравляющее жизнь чувство бессилия и зависимости от шефа, бюрократы и политически ответственные за решения люди, вплоть до иррациональной ненависти и необоснованного насилия по отношению к иностранцам находят в душевной «необходимости» объяснение тому, что корни агрессивности обязательно должны оставаться скрытыми. Ни один сегодняшний преступник -127- никогда не был жертвой. Без душевной травмы ни один человек не готов к насилию без особой на то нужды и опасности, поскольку здоровый интерес направлен на отношения, обмен и связь, а не на радикальное дистанцирование и уничижительное обесценивание. Только обида собственной души и пережитая ничтожность собственной личности сподвигают человека стать насильником и убийцей. Только внутреннее поле боя заставляет возникнуть желание воевать, которое может дать извращенное наслаждение от стрельбы, бомбежки, поджогов и изнасилований. Кристу часто бил ее муж, она страдала от жестокости и грубости своего часто пьяного мужа, до тех пор, пока она не узнала, что она сама была жертвой материнского проклятия: «Тебя вообще никто не хочет!». Так она наткнулась на мужчину, который реализовывал это проклятие на деле тем, что часто жестоко с ней обращался. Ей даже стало ясно, что она часто его сама провоцировала, пока он «наконец» ее не бил. Тогда она могла с полным правом его обвинять и ругать за то, какая он свинья. Так продолжалось 18 лет. Сюзан в своем альтруистически-скромном, жертвенном образе жизни оказалась в депрессивном кризисе, вызванном через травму на работе, когда при повышении ей предпочли коллегу, которая показывала результаты хуже, чем Сюзана, но была более привлекательной и наглой. Это вновь спровоцировало чувство бессилия и сомнения у Сюзанны, в связи с которыми с ней постоянно обходились несправедливо и что за старания не стоит ожидать благодарности. Она ненавидела и презирала своего шефа за это и тайно обзывала его «сексистским мачо». В анализе условий ее развития она обнаружила, сто ее депрессивно-страдающая мать все время удерживала ее под давлением, заставляя помогать ей по хозяйству и смотреть за младшими братьями и сестрами. За это мать -128- гладила ее периодически по голове — это было единственное телесное прикосновение, которое Сюзан могла вспомнить, и говорила ей: «Ах, если бы тебя у меня не было, я бы даже и не знаю, как бы я без тебя справлялась, для меня этого всего слишком много!» Эти слова практически стояли у Сюзаны как светящаяся надпись перед глазами, и они обозначали направление ее жизни. В любом случае они влияли на нее как внутренний стимул самоотверженно пожертвовать собой для других. Она, правда, не находила никогда столько признания, чтобы отречься от себя для других, но жизненная установка, что все настолько тяжело и несправедливо, стала развиваться у нее лишь после объединения Германии, когда в теперь Восточной Германии «полированные Весси-боссы» искали себе преимуществ, совершенно не ценя «скромных Осси». «Ты виноват!» Очень близко связана с «Я найду себе свинью!» отравляющая все отношения жизненная установка «Ты виноват!» Во всех потребностях, кризисах и несчастьях, в которых может оказаться человек, ищется и называется виновный с целью никогда не осознавать собственную причастность. Разочарования, травмы, унижения и несправедливость всегда приписываются в вину другому, жертва при этом считает себя невиновной и склоняется к воинственной тенденции преследовать предполагаемого или действительного виновного. Разумеется, в такой самоуверенной позе человек может обратить в скрытом виде резко обратить внимание на собственную раннюю судьбу жертвы материнского отравления. В этой связи даже верна формула: Ты виноват! - если таким образом обращаются к материнскому провалу. Но именно это должно избегаться в любом случае. Так происходит обращение к вине другого, и таким образом «клеймятся» виновные. Трагичность при этом здесь двойственна: игрок с мнимым -129- козырем «Ты виноват!» отказывает себе в срочно необходимом для его жизни осознании собственного несчастья, и преследует из-за этого и напрягает невиновных. «Ты виноват в нашем разводе», «Ты не делаешь меня счастливым», «На тебя я могу только сердиться», «С тех пор, как ты живешь с нами, у нас одни проблемы», «Без тебя я бы ушел уже настолько сильно дальше», «Ты испортил мне карьеру», «Ты начала!», «Я не мог учиться в этой стране», «Иностранцы забирают наши рабочие места», «Прошлое правительство набрало кучу долгов», «Это была мафия!» Выигрывают от этого не только адвокаты, политические противники и военная промышленность, но и каждый, кто не должен признавать, насколько ядовит, опасен и агрессивен он сам, и как при этом слаба, изранена, ограничена и унижена его душа. Неспособность жить с удовольствием, проблемы с нахождением себя не становятся последствиями ранней репрессивной истории, но для них находятся виноватые, которым можно привесить то, что мать сделала неправильно или в чем она провалилась, и теперь остается для человека ядовитым бременем и болезненным дефицитом. Почти всегда не исполненное желание означает, что партнер или партнерша должен себя изменить, чтобы отношения улучшились. Или противник в ссоре должен признать, что он неправ, иначе необходим юрист. Политический противник, разумеется, предатель, и врун, и неудачник во всех смыслах и потому должен быть ликвидирован. Враг очень опасен, угрожает свободе и должен быть уничтожен. Практически невыполнимая и немыслимая месть матери таким образом находит свое иррациональное, но сильно влиятельное -130- выражение, которое в состоянии аффекта может и кажется верным, но по сути является полностью завышенным, убивающим отношения и отравляющим жизнь. Так возникают теории заговора, предрассудки, параноидальное недоверие, нападки на козлов отпущения, и образ врага. Латентный страх, возникающий из ранней угрозы, ищет триггеры, ситуации, людей и условия, в которых можно открыто заявить о фобиях и опасениях. Враг узнается, давящий аффект быстротечно отводится, душевная правда остается скрытой, а дистанцирование поддерживается обществом. Тогда, когда не возникает близости, дефицит не так сильно ощущается, давно созданная дефицитарная картина мира остается нетронутой, ярость разочарования остается в подсознании до тех пор, пока она не находит себе выхода по малейшему поводу. «Жизнь тяжела!» Карл-Хайнц рассказывал, что мать его не терпела, что она его практически не кормила грудью и не успокаивала. «Она терпела меня из последних сил». В анализе истории собственной жизни Карл-Хайнц научился ясно видеть ситауцию собственной матери и понимать влияние ее разочарования в жизни и ее отречение от него и его развития. Он страдал от того, что он не мог ничему радоваться и ничего себе не мог позволить. И когда он все же переживал что-либо приятное или веселое, он испытывал угрызения совести или провоцировал отяжеляющую, неприятную или грустную ситуацию. В конечном итоге он изобрел тысячи вариантов маленьких несчастий, которые он неосознанно провоцировал, которые он до того, правда, не связывал с установкой матери-«ведьмы», которая предполагала, что жизнь тяжела. После похвалы он спотыкался и ранился, или проливал кофе себе на брюки. На любовный интерес к своей персоне или работе он реагировал ошибками, которые в конечном итоге раздражали заинтересованную персону, в отпуске он терял бумажник, путал дату важной -131- для него встречи, его повышение не могло состояться долгие годы, и таким образом поддерживалась тема «тяжелой жизни». Очень многие люди придумывают себе такие жизненные трудности, которые им необходимы для регулирования собственной «зараженной» картины мира, состоящей в том, что жизнь трудна или что они неправильно имеют право (в т.ч. на успех). Повышенный вес, курение, слишком много алкоголя, трудоголизм, замусоренная комната, невыполненные задания, давление сроков — это выдающиеся способы получить желаемую порцию грусти и плохого настроения. Такой заменитель горя легко культивируется, и с помощь него легко достигаются внимание и сочувствие. Бесконечные попытки диеты, много раз данные себе обещания перестать пить, наконец разобраться с беспорядком, записать сроки в ежедневник, и затем каждый раз неудача — что может быть лучше для человека, жизнь которого подсознательно должна быть «тяжелой». Тот, кто действительно хочет похудеть, для примера, тот не справится обычно с помощью диет, долгосрочного изменения питания и спорта. По сути, с каждым граммом жира, который должен быть потерян, нужно распрощаться с трауром, поскольку таким образом символизируется давно произошедшая потеря матери. Лишний вес как следствие нарушения материнства и как возможный симптом установки «Жизнь тяжела!» - это, так сказать, материализованная потребность ребенка, отражение его неудовлетворенных нужд, защитный «жировой слой» от внутренней боли дефицита и щит, защищающий от внешней близости и любовного прикосновения. Человек вновь реинсценирует раннее отвержение в лишнем весе непривлекательным, противным, уродливым, недостойным любви. -132- Пережитый недостаток материнства должен при этом быть компенсаторно смягчен, и человек создает себе длительную проблему, чтобы не жить свободно и с удовольствием, поскольку жизнь так трудна, как мать ее убедительно проживала - и ей нельзя отказать в правоте! «Мне нельзя радоваться, мне нельзя собой гордиться, мне нельзя быть успешным, мне нельзя быть свободным — иначе обязательно произойдет несчастье, тогда что-то пойдет не так!» - магические формулы многих людей, жизнь которых затруднена влиянием их несчастливой матери. Люди с такой установкой действительно имеют тяжелую жизнь. Они не знают, какой может быть простая жизнь. Для них полностью нормально, что жизнь — обуза, и они также нагружают этим свои отношения. В их реальности погибает радостное, расслабленное взаимодействие не может состояться. Все становится тяжелым и давящим, настоящий контакт невозможен. Отношения становятся «парализованными» и скучными, разговорам не хватает «изюминки», темы иссякают, и в конце концов, становится неясно, о чем говорить. На работе и в обществе такие люди могут быть очень дельными, стараться выносить бремя жизни по-геройски, многим загружать себя и считать себя на многое способными. Но их собеседникам загруженность, уныние, пессимизм, негативные оценки жизни и опасливые взгляды на будущее также тяжело выдерживать. «Я хочу веселиться!» Также и общество развлечений берет начало в дефицитном удовлетворении ранних потребностей. «Недокормленные» дети ищут всю жизнь нового и все большего удовлетворения, поскольку они никогда не могут пережить естественного исполнения и расслабления. Все основные потребности человека следуют собственному ритму напряжения и расслабления -133- при соответствующем удовлетворении. Если потребности остаются неудовлетворенными, остается и состояние напряжения, поскольку они должны быть удовлетворены тогда каким-либо заменяющим способом или кажущимся восполнением, без того, чтобы при этом сделать возможным выход напряжения соответствующей потребности, и тогда средства замены должны постоянно увеличиваться в количестве, чтобы еще иметь какоелибо влияние. В этом источник каждой зависимости. Разумным удовлетворением нельзя испортить ребенка, только неудовлетворенные дети нуждаются в чем-то все больше и больше и так становятся обузой и невыносимыми в своих запросах. Речь идет таким образом об адекватном насыщении и не о вечном повышении запросов. Неудовлетворенный ребенок затем имеет важную возможность для выживания и собственного здоровья, чтобы достичь определенного объема расслабления и смягчения расстройства и стресса недостатка, когда он громко заявляет о состоянии напряжения и при этом энергетически утомляется. Хотя голод и холод не могут быть пережиты при помощи плача, но множество душевных травм могут быть смягчены и переработаны при помощи выражения чувств. Невротизированные чувства, напротив, которые манипулируют и хотят скрыть что-то глубинное, являются истощительными для чувствующего и обременительными для социального окружения. Истерическое страдание настолько же отталкивающе, как и стыдна навязанная радость. Только настоящие чувства задевают и заставляют верить человеку. Настоящие чувства имеют потенциал убедить и образуют харизму. Каждый человек должен обязательно научиться откладывать удовлетворение и отказываться от него, а также осмысленному удовлетворению при помощи заменителей. Всегда возникает конфликтное напряжение -134- между принципами желания и реальности человеческой жизни. Знание, рассудок и благоразумие являются теми основными действиями, которые должны быть применены в этом конфликте, но неизбежный отказ нуждается в эмоциональной переработке, чтобы сделать возможными душевное развитие и обрести стабильность. Грусть, боль и ярость поэтому являются неотделимыми от принципа реальности. Каждому началу есть и конец, при рождении неизбежна смерть, каждое решение также означает отказ, и каждая приятная встреча оканчивается расставанием, которое вызывает грусть. Без грусти нет веселья, без напряжения — расслабления, без ненависти любви и без смерти жизни. Ритм и цикл определяют динамику здоровой жизни. Пережитое и удержанное напряжение противоположностей определяет качество жизни. Жизненная реальность управляемого рынком и обязанного показывать результат общества же совершенно другая. Здесь важно развитие и увеличение: всегда больше, быстрее, дальше, выше — тенденция к линейному повышению без покоя, отдыха и паузы, в конце концов, без оглядки на человека, который деградирует и извращается до объекта прибыли и удовлетворения. Человеку навязываются потребностизаменители, искусственные требования при помощи рекламы, обещаний и дешевых презентаций. И человек, который не может сам себя найти, основные потребности которого никогда по-настоящему не удовлетворяются или даже загружаются запретами, штрафами, стыдом и чувством вины, то ест такой человек, который живет с основополагающим дефицитом, который жадно обращается ко всем предложениям, обещающим удовлетворение и счастье от покупки, будет хотеть приобрести и пережить все то, что обещает выигрыш радости. Так предложения становится все более разнообразными, и что в многообразии еще воспринимается (и покупается!), должно становиться все ярче, громче и более заметным, агрессивным, привлекать к себе внимание, пока наконец не будет продаваться только внушаемость. -135- Человек и рынок образуют зависимый симбиоз, оба получают выгоду друг от друга: человек отвлекается и находит себе занятие, а дело процветает. Зависимый человек держит рынок в напряжении, и он предлагает новые «наркотики», с помощью которых неудовлетворенные люди создают себе новые иллюзии с невыполненными и невыполнимыми потребностями. С лозунгом «Я хочу веселиться!» человек обязывает себя, вводит себя в транс коллективной надежды, принимает участие в каждой дурацкой возможности развлечься и уверяет себя, крича, как все супер и клево. Веселье в таком случае означает: ничего не воспринимать по-настоящему из-за слишком сильного возбуждения, судорожным дерганьем мешать отдаче, через действия избегать чувствовать, через пустой акционизм исключать нацеленной действие, разрушать покой измождением — все в одном: нарциссическая «дыра» ничем не заполняется. Такой веселье — противоположность радости. Веселье должно привносить извне то, что изнутри больше не удается радостно достичь. При этом радость и желание базируются на восприятии, целенаправленном действии и умении опустить в угоду естественным основным потребностям. Как-будто-человек Дефицитное материнство принуждает ребенка к отдалению от самого себя. Когда мать не принимает и не хочет ребенка принимать как отдельное, отличное от нее существо, когда она только понимает его как часть себя и злоупотребляет им для своих целей («Придай мне силы и значительности!», «Дай мне предназначение!», «Удерживай меня!», «Будь для меня!», «Сделай мня счастливой!», «Оставайся со мной!», «Не создавай мне работы и забот!»), ребенок оказывается в трагическом конфликте собственных устремлений и материнскими ожиданиями. Ребенок инстинктивно чувствует, каким он должен быть и как себя вести, чтобы мать чувствовала себя хорошо и относилась к нему дружелюбно. -136- Маленькому ребенку не дано обдумать или понять, что его мать может быть психически перегружена или даже иметь нарушения. Если мать несчастна или ее ожидание невозможно выполнить, ребенок может решить, что виноват в этом он. «Со мной, вероятно, чтото не так, из-за чего мать так несчастна и недовольна мной». Таким образом получается, что личность ребенка разрушается материнскими проблемами. Такая мать — неосознанно — не будет хотеть, чтобы ребенок мог сам переживать основной опыт и завоевывать независимые позиции. Так ребенок не переживает подтверждения и поддержки в своих усилиях, равно как и возможность осознать свое уникальное существование как нечто неповторимое, что позволило бы ему сказать: « Это я! Я такой! Так я себя веду!» Ребенок в таких условиях может психически выжить, только если он сдерживает собственные импульсы и пытается понять наилучшим образом, что его мать хочет, в чем нуждается и чего ожидает. Его жизненная энергия практически забирается от собственного развития и направляеся на развитии, которого от него ожидает мать. Так могут образовываться разносторонние и удивительные дарования. Часто встречающееся у детей преувеличенное тщеславие, которое производит особое впечатление благодаря удивительной и недетской установке на напряжение и достижение результата (хорошо играть на музыкальном инструменте, достичь особенных спортивных успехов, стать влиятельным и задающим тон образцовым ребенком и т. д.), служит внутреннему отчуждению по отношению к самому себе. Вместо саморазвития действия собственного «Я» развиваются для удовлетворения родителей и окружения. Вместо неповторимого, ни на кого не похожего ребенка появляется как-бы-человек. «Я как бы такой, но на самом деле я представляю собой изображение ожиданий моих родителей». Как-бы-человек в конце концов -137- перестает быть собой и живет в социальном окружении с одной или несколькими масками. Узнать как-бы-человека можно по их особенной способности приспосабливаться, часто также по многочисленным талантам, «коробочному» образу мыслей и выражений и особенно по тому, как они постоянно нуждаются в объектах подражания и ненависти. Хорошая приспособляемость делает их популярными. Они часто активны и готовы к действиям, на самом же деле проявляют себя часто ненадежными. Они часто переутомляют сами себя необходимостью приспосабливаться, чаще, чем могут выдержать, говорят «да», и берут на себя задачи, которые не способны выполнить. Как только им приходиться принимать собственные решения, им не хватает для этого стойкости и внутренней силы. Они функционируют только при помощи четких указаний и ограничений, при этом они все же очень обходительны и готовы помочь, особенно тогда, когда есть возможность поругаться на кого-то третьего. Потому, что они не способны к конфликтам и амбивалентности, то есть не могут противостоять напряжению противоположных или различных позиций, им всегда нужен человек, на которого они ориентируются, чьи мнения и мысли они почти полностью перенимают, и в следствие этого должны для такого неприятного и позорного приспособления (в любом случае, спровоцированного матерью) иметь кого-то, на кого можно направить свою ненависть. Они являются прирожденными «последователями» и потому легко подвержены восприятию образа врага и соответствующей идеологии. Так сосед, который, например, выращивает кусты так, что они заходят на чужой участок, партнер, который храпит, друг, которые забывает поздравить с днем рождения, коллега, который жалуется и ворчит, объектом презрения и злобных мыслей, которые по малому поводу могут отравить всю жизнь. В отношениях как-будто-люди провоцируют настоящие битвы из-за враждебного недооценивания партнера и пренебрежения. -138- Маленькие слабости и особенности человека, которые в повседневности брака невозможно избежать, создают материал для злобного выплеска эмоций травмированных душ. Особенно плохо такое состояние может отразиться на детях. Вновь и вновь в практике мне встречаются семьи, в которых есть «паршивая овца», ребенок с проблемами - ребенок с нарушениями поведения и «тяжелые» дети, вырастающие в остальном в обычных условиях. Глубинный анализ — который достигает материнского комплекса Лилит — приводит в таком случае к трагическому осознанию, что мать неосознанно переносит на ребенка собственный опыт отверженности. Это происходит даже до такой степени, что женщина становится матерью только для того, чтобы в собственном ребенке обрести объект отвержения, каким она была сама. Только молодая мать не знает, что она переносит что-то на ребенка, и что может быть трудно осознать собственную необъясненную судьбу через новые проблемы. Как-будто-человек думает и чувствует шаблонно. Поскольку для собственной уникальной позиции у него нет базы, ему необходимо научиться перенимать мнения и мысли других. При высоком интеллекте они могут создавать видимость мыслей из заимствованных идей в случае необходимости. При этом становится заметно, что постоянно применяются одни и те же предложения или сконструированные выводы и при этом достигается эффект ослепительной, но бессодержательной речи, часто заметный у политиков. Особенно интенсивно могут демонстрироваться чувства, но поскольку и они имитируются, они не заражают, а часто оставляют собеседника в замешательстве и иногда недоумении. Как-будто-люди часто достигают высокого положения. Политическая деятельность для них — лучшая арена. Поскольку им в любом случае не нужно иметь собственного мнения, а только представлять -139- позицию «партии-матери» или фирмы, то есть применять особые ничего не значащие выражения, они могут вербально как следует затравить противника. О настоящих чувствах ни в коем случае не задаются вопросы, в лучшем случае говорятся общие места о «причастности». Особенная способность к достижениям в изначальном предназначении для выживания делает их способными к конкурентной борьбе и политическому сражению сил. В джунглях интриг они развивают как раз правильный инстинкт, поскольку их выживание зависит не от их самовосприятия, а от того, насколько быстро они соображают, что на данный момент является правильным. -140- VII Германия как общество «без матери» После 1945 и после 1989 в Германии не хватало, в первую очередь, «хорошего материнства» в глубоком психологическом смысле слова. Большинство людей не имело ни возможности, ни времени принять и перестрадать собственные ужасные душевные повреждения, идеологические отравления, реальную вину, стыд и позор, криминальное поведение, убийственное остервенение, оргии уничтожения, ослепление, ограничения, малодушие и неправдивость, отвратительное наушничание, позорное поведение последователя, чтобы понять источники всего этого в горьком процессе осознания. «Насилование» прошлого таким образом не состоялось в основном, в лучшем случае это было формальное признание как знак подчинения и адаптации к новым условиям. Как правило все это вытеснялось, люди стремились к заместительным действиям, которые в Западной Германии обеспечили «экономическое чудо», а в Восточной Германии придавало энергии на поддержание социалистической утопии. Материнские нарушения людей остались неузнанными и на Западе, и на Востоке, и в следствие того не сильно изменились. Душевные последствия этого обусловили общественное развитие в обоих немецких государствах, при этом враждебное расщепление на две политические системы стало идеальной основой для возникновения типичных защитных механизмов, характерных для людей с ранними нарушениями на политически-идеологической почве. Для иррациональности холодной войны была необходима энергия непереработанного и травматизирующего раннего опыта большинства немцев. Фантазируемые как опасные и -141провоцирующие к этой войне внешние враги — тут коммунисты, там империалисты — были отлично приспособлены для прикрытия пережитого в детстве враждебного обращения и внешнюю объяснимую причину для неприятного внутреннего переживания. В студенческом движении 68 года и «Пражской весне» был сломан на некоторое время защитный общественный механизм напряжения, и деструктивное идентифицировалось в обществе. Революционный протест был направлен на авторитарное родительское поколение, но остался в политическо-идеологическом и индивидуальном контексте. Поскольку политические силы были-таки достойным критики, но только символическим преступником (при все реальной вине), причинившим ранние душевные травмы, протест потерпел поражение. Процесс, который повторился в 1989-90 гг в виде поиска виноватых еще дальше отошел от правды: народный гнев особенно был направлен на Социалистическую единую партию Германии, Политбюро, Штази, мелких доносчиков, но авторитарные родители (недостаток матери и материнское отравление, отцовский побег и отцовский террор) оставались незамеченными. На них же основывалась система, и их детям причинялся вред. Восстание-1968 было нейтрализовано до того, как оно могло выявить реальные причины, обычными общественными способами: на Востоке репрессивно-военной танковой атакой, на Западе «либеральным» терпением, «высиживанием» и в конце концов навязанными обещаниями общества потребления. Интеллектуалы «продались», чтобы проложить себе потихоньку путь через «долгие инстанции» к депотенцированному поколению «тосканцев» (вероятно, имеются в виду тип людей, отдыхающий в Тоскане). То, что теперешний министр иностранных дел Германии после более 30 лет должен позорно извиняться за свои «революционные» действия — явление, сходное со всемирным -142- унижением когда-то «самого влиятельного» человека мира из-за его сексуального поведения — впечатляющий знак силы коллективного отрицание ранних душевных нарушений, то есть симптом комплекса Лилит. Очевидная агрессия Йошки Фишерса, как и сексуальная потребность Билла Клинтона могут быть поняты как выражение раннего нарушения и неудовлетворенной потребности. Упущение Фишера в первую очередь не в том, что его раннее противостояние с полицией было предосудительным или нет, а в том, что он и сегодня в не узнает собственных мотивов в тогдашней, политически для Германии необходимой борьбе, и не видит, что они точно произрастают из его детского опыта. «Расщепление», «проекция» и «проективная идентификация» часто называются психотерапевтами душевными процессами, которые должны регулировать ранние душевные потребности. Ребенок расщепляет мир на доброе и злое, когда он сталкивается с тяжелым ранним материнской травмой. Он не может справиться со злой матерью, он не мог бы принять правды, что его мать не хотела его, и ее психически пережить, - но гениальный душевный трюк, с помощью которого плохим становится третье лицо ли он сам, позволяет помочь понять и простить материнское поведение: кто-то другой — плохой, а мать остается хорошей. Еще глубже проникает расщепление всех чувств, чтобы таким образом совсем не ощущалось материнское отношение, поскольку оно слишком плохое. Это возможно через душевное отдаление, которые приглушает чувства, сдерживает дыхание, делает мускулы твердыми, задерживает жизненную энергию и превращается в телесные симптомы. Ребенок становится тихим, «притукнутым», апатичным, необщительным, бедным в чувствах, он отдаляется от всех и заболевает. Злую мать больше нельзя воспринимать, ей нельзя иметь места для нападения и направлять собственное влияние. -143- Злое должно быть найдено снаружи, для чего особенно хорошо предназначены реальные угрозы. В разделенной Германии параноидальными фантомам душевных нарушений были классовый враг, империалисты и материалисты, коммунисты, госбезопасность. Теперь ими являются в первую очередь мигранты, чужие, глупые и ленивые осси (вост. немцы), и заносчивые и доминантные весси (западн. немцы). Отличия и реальные слабости вновь объединяются на проекционной плоскости увеличивающихся предрассудков и фантазий об опасности для защиты от давящих ранних повреждений. Я не имею в виду, что вышеназванные злодеи не существуют на самом деле и не могут поставить в опасность. Нет, как раз таки потому, что их можно обвинить и присудить, они являются идеальной «губкой», которая может впитать плохое. Латентный страх — это то, что позволяет так расти образам опасности и избавления. Ранняя душевная нужда обращается к выдающимся людям или организациям с надеждой о спасении и избавлении, или раздувают их до причины всех зол. Так Госбезопасность ГДР (Штази) была в глазах одних героическим учреждением, в глазах других — предательской. Такая идеализация или осуждение имеет правда только долю правды, при этом проекционная энергия оценивающего остается скрытой. «Внутренний фашизм» для меня является удобной формулировкой, чтобы описывать расщепленных, которые за социальным фасадом простака реализуют свой «затор чувств» (Мааз 1990) при помощи приспособления, послушания, преданности и прилежности, а при кризисной ситуации в жизни вновь борется за выживание. Борьба эта правда очень иррациональна и в основном ведется за счет других, поскольку внешнюю угрозу, особенно если у нее есть -144реальные предпосылки, он часто путает с утомительным, часто скрытым внутренним переживанием опасности. Во время холодной войны злое и деструктивное имело общественный образ и обеими сторонами проецировалось за стену, таким образом обеспечивая восприятие и веру в себя как в демократов или антифашистов, избегая при этом тревожных рассуждений о «внутреннем фашизме» и признания его в себе. «Сталинизм» и «потребительство» были соответственно новыми образами, на которые можно было списать и сделать причиной внутреннего беспокойства. Связанная с расщеплением внутренняя идентификация выдающимся образом функционировала в разделенной Германии: восточные немцы приписывали западным лучшую жизнь, и они в это слишком охотно верили. Они чувствовали подтверждение тому, в соответствии с духом времени, в ассортименте товаров, километрах путешествий и множественных развлечениях. И западне немцы могли только с состраданием представить себе жизнь восточных немцев как скучную и ограниченную, что восточные немцы и подтвердили в процессе объединения верностью своей иллюзорной установке и инфантильной надеждой на избавление. Восточные немцы не особенно сопротивлялись тому, что их будут воспринимать как людей второго сорта, поскольку таким образом они могли спрятать свои травмы. Они сдались западным немцам с белыми флагами, чтобы поучить других виновников своему раннему чувству недооцененности и отвержения. Многие немцы «нашли друг друга» и отлично обходились с защитными механизмами другого: великодушием и чувством неполноценности. Обоюдное приписывание односторонности какой-либо социальной ситуации остается индивидуально трагичным, поскольку таким образом наносится ущерб персональному развитию. Но в социальных условиях оно становится пороховой бочкой, которые в критических ситуациях социального неравенства и несправедливости может в любой момент взлететь на воздух. В таком случае находится один внешний враг, против которого начинается война. -145- ГДР как общество без матери «Материнское отравление» и «материнский дефицит» были доминирующими переживаниями в ГДР. Люди подвергались постоянной идеологической промывке мозгов. Они должны были обратиться к «правильному сознанию». Они постоянно слышали: «Ты важен, ты нужен, все на благо народа», «Человек — самое главное!», «За всестороннее развитие личности!», «Социалистическая жизнь означает безопасность, счастье и мир». Но люди переживали реальную опасность, смущение, страх, опустошение, истощение и принуждение к дисциплине. Тот, кто не с нами, тот против нас! Друг ты или враг, ты за мир или за войну? «Я» должно раствориться в коллективе. Собственнические «материнские» увещевания звучали: Не желай! Не покидай меня! Не индивидуализируйся! Не противоречь! Будь предан мне! Беспокойся обо мне! Защищай и оберегай меня! - пример табуизированного комплекса Лилит и происходящих от него проблем материнско-детских отношений. Общественные формы психосоциального материнского сиротства, которые стали нормой и существовали в реальном социализме, становясь массовой причиной ранних нарушений, я вижу в следующих процессах: 1. Коллективизм. У субъекта нет права, разрешения на существование. Не востребовано уникальное и особенное в человеке, но необходимо его упорядочивание в коллективное сознание «материнской» инстанции, подчинение воле партии, которая всегда права. Организационная форма, которая -146- сковывала людей, принуждала их вставать на колени, которая приучала к страху, но так;е и заботилась о низ, поддерживала и продвигала. Это любовь, зацикленная на обслуживании: служи и подчиняйся мне, тогда ты будешь хорошим ребенком, образцовым товарищем, хорошим гражданином. 2. Авторитарные условия. Партия, государство задавали норму: порядок, дисциплина, послушание и работа. Родители и школы усиливали эти нормы в несколько раз и затрудняли развитие ребенка также собственными ожиданиями. Принятие ребенка зависело от его способности приспосабливаться и подчиняться. Для мира и социализма к гражданам ГДР предъявлялись «материнские» ожидания. Дети, подвергнутые к такому рода принуждению, будут бесконечно стараться или прозябать в бесконечном пассивном противостоянии. Они будут зарабатывать хорошие оценки и даже может быть выигрывать золотые медали — но при этом терять самих себя. Или они остаются контролируемыми в подчинении, при этом они пассивно сдаются, в лучшем случае — внутренне противостоят, питая иллюзии о лучшей жизни, которые как раз таки вызвали переоцененную идею о побеге и переезде на Запад. 3. Нарциссическое злоупотребление. Назначением человека было служить отечеству, партии, служебной безопасности — будь благодарен! Мы позволяем тебе учиться, мы даем тебе образование, мы защищаем тебя. Ты обязан отдавать долг как хороший ученик, образцовый пионер, преданный товарищ, солдат, готовый к убийству классовых врагов, как гордость отечества. Важна не твоя жизнь, а то, как ты служишь большой социалистической идее. За славу и честь! Спасибо товарищам и партии! Да здравствует Генсекретарь! Злоупотребление par excellence. С рано пошатнувшейся уверенностью, травматизированные -147- и испытывающие недостаток души наконец находят опору и ориентир. Они узнают, для чего стоит жить. Они могут верит, что они наконец нужны и могут пригодиться. Их глубинная нужда сделала их слепыми и бесчувственными. Быть последователем приятно — наконец есть чувство принадлежности, преступные деяния прощены, поскольку они делались «для хорошего» (и можно снять агрессивное напряжение), возможность донести соблазнительна, поскольку она дает надежду принадлежать и быть важным. 4. Родовая травма. Отсутствие матери в родильных палатах было ужасным. Женщины запугивались медицинским авторитетом, и мужья их покидали. Дети рождались в таких условиях, когда не было понимания важности духовной связи и потребности новорожденного в контакте. Роженица при рождении могла столкнуться со своей собственной историей в глубине души, но отвернулась бы от нее как правило как от абсурдной. Но при рождении могут реактивироваться многогранные страхи и чувство потерянности. Через часто обморочное состояние родов и тревожные потребности в благополучии ребенка часто вновь переживаются собственные переживания принятия и дружелюбного отношения. Материнское понимание этой ситуации было бы особенно необходимым, но медицинский режим, особенно в роддомах, был мало сочувственен и на передний план ставил технический аспект родов. Отсутствующее сопереживание врачей и акушерок усугублялось аппаратами, вливаниями, медикаментами и инструментальным вторжением. Сейчас мне можно возразить и развернуть знамя технического прогресса, и я поприветствую его и восхищусь им. Я же говорю о том, как нечто необязательное и даже вредное для ребенка делалось часто и как само собой разумеющееся. Основная причина того -148- находится в том, что сочувствие в данных ситуациях было заблокировано и недоступно из-за собственных врачебных травматичных переживаний, при этом медицинскирациональные рассуждения, которые должны были обеспечивать опору и безопасность, доминировали, и затем также предпринимались с убеждением в их необходимости. Поэтому роженица не должна оставаться одна. Ей нужен партнер или знающие женщины как защита и поддержка. Разумеется, было бы хорошо, если бы она постепенно переработала бы свою собственную родовую травму до родов, чтобы это не стало бы для нее эмоциональным сюрпризом во время родов. Роды должны потому проводиться с оглядкой на перспективу ребенка и все, что могло бы испугать, отвратить или травмировать ребенка должно быть убрано. Это было во времена ГДР исключением. Авторитаризм был част и в роддомах, как и часта была травматизация: медицинские процедуры, аппараты, свет, беспокойство, глазные капли, удержание за ноги, хлопки, купание — и расставание с матерью! Муть и ребенок разделялись на родовом ложе и персонал клиники определял, когда мать могла видеть и кормить ребенка, и то, что многим матерям это нравилось, относится к худшим доказательствам всеобъемлющей травматизации здорового материнства в ГДР. 5. Ясельная травма. Расставание с матерью в три первых года жизни пережили почти четыре пятых всех граждан ГДР. Сочувствующие матери не позволяли такому расставанию случиться, что значит, они испытывали большую нужду, но по-другому не могли. Но такого с большинством женщин в ГДР не происходило. Эта индивидуальная материнская слабость давала политической системе наилучшую возможность насадить коллективные идеалы воспитания и воспитывать зависимых подданных. Я не хочу -149- утверждать, что все это происходило осознанно и целенаправленно, это предполагало бы понимание значительности ранних детских переживаний. Но это не обсуждалось в нужном количестве, во всяком случае, не в открытых дискуссиях. Можно вполне исходить из того, что нежелание чувствовать и воспринимать собственную судьбу взрослыми, чьи родители не видели в яслях ничего плохого и рационально обосновывали ясельное воспитание — как необходимое и осмысленное для трудовой деятельности женщины — считали такое обоснование достаточным и даже были горды воспоминаниями об этом удачном социалистическом достижении. Детям причинялось то, что переживалось взрослыми в отвержении, отсутствии любви, потере и расставании. Это защищало от глубокой боли, даже если — как часто происходило — человек приписывал поверхностную боль от ухода ребенка в ясли. Но если бы ребенок оставался с родителем, собственная беспомощность, желание быть хорошей матерью, стресс раздражение, эмоциональное перенапряжение и угроза стали бы обязательно ощутимы из-за потребностей ребенка, так что поэтому ясли действительно обозначали реальное облегчение для многих матерей. Разумеется, качество ухода за детьми в яслях должно рассматриваться дифференцированно, в зависимости от оснащения и количества ухаживающих за детьми людей, которые принимали это важное задание. Но, даже при таких усилиях, травму расставания, потерю матери, опыт отделения от нее, быть ею нежеланным невозможно избежать, в лучшем случае только смягчить, но, разумеется, может быть и ухудшен. ГДР в этом смысле было грустным государством без матери. В сравнении с Западной Германией мы увидим, что -150- индивидуальный дефицит материнства был хуже на Востоке, при этом на Западе чаще встречалось и встречается материнское отравление. В обществе ГДР работало «материнское отравление» «Все для народа!», согласно которому люди контролировались полностью через подчинение, чтобы достичь мирного, удовлетворенного и счастливого существования - менее убедительно, нежели «материнское отравление» западного образа жизни с его определением благополучия, согласно которому люди могли стать счастливыми благодаря материальному богатству. Отсутствие матери в ГДР вновь милитаризирвоало множество мужчин и завалило многих женщин обильной ложью эмансипации, так что они в конце концов отвергли свою материнскую задачу и слишком рано покидали своих детей. Это было бы не так возможно, если бы не мужчины с материнским недостатком не развили бы внутренней склонности к военным силам общества ГДР в форме «затора чувств», и если бы женщины, бегущие от своего материнского недостатка более охотно предавались своему предназначению. Чтобы избежать недопонимания: женщины должны обязательно и, само собой разумеется, иметь равные права и шансы на рынке труда и для развития карьеры, но не за счет материнства. ГДР была страной, где «материнство» практиковалось целыми организациями: партия (ж.р.), Госбезопасность (Штази, (ж.р.)), армия (ж.р.), Свободная Немецкая Молодежь (ж.р.), пионеры, коллективы, домовые объединения, спортивные и молодежные клубы, предприятия (в оригинале все во множественном числе, артикль которого совпадает с артиклем женского рода) — имели функции контроля, они заботились о спокойствии, порядке и дисциплины, также создавая объединения, имевшие целью защиту и обеспечение: социальная помощь и поддержка при болезни, пожилом возрасте, в нужде и проблемах с жильем; уход за детьми, предоставление мест для отдыха, наград, похвал, премий были материнскими функциями промышленности. Поэтому работа становилось не местом, где -151- зарабатывались деньги, она имела функцию с глубоким значением, придающим опор и смысл, которая (функция) всегда принималась с благодарностью, поскольку она мола перекрыть материнский дефицит и внутреннее отсутствие ориентира. Во времена ГДР терапевты не диагностировали никаких ранних нарушений. Только в психиатрии обнаруживались и лечились тяжелые структурные нарушения личности. Широко распространенные «ранние нарушения» на более высоком структурном уровне с легкостью компенсировались в ГДР. Приспособление и послушное подчинение, которые служили классической возможностью компенсировать материнские нарушения, были также идеалами общественного воспитания, которые в случае хорошего выполнения получали высшее признание. Узкость системы и забота государства давали людям с нарушениями самооценки достаточно вторичной поддержки, чтобы они не оказывались в большей беде из-за неуверенности в себе. индивидуализироваться и Только в объединенной конкурировать, становиться Германии сильным с и необходимостью заявлять о себе продолжающаяся слабость «Я» манифестировалась и должна была быть принята, провоцируя во всей полноте состояния страха, депрессивные изменения настроения и психосоматические нарушения. Это объясняет также, почему т. н. «победители после объединения», у которых с тех пор дела с работой, деньгами и роскошью идут значительно лучше, никак не могут быть довольны и удовлетворены. Внешние материальные улучшения не отразились соответственно на душе. Большее состояние и демократические свободы далеко не лечат душевные дефициты. Главным последствием общества без матери в ГДР концентрируется на формулировке: «Я ничего не стою!» Из этого следуют постоянные установки и отношения, такие как «Все это не имеет цели!», «Я не могу этого сделать!», «Они не могут так с нами поступить!», «Они должны о нас заботиться!». Такой негативной самооценкой и пассивным -152- ожиданием, которые происходят их детства, возникают неправильные установки по отношению к процессу объединения Германии. Тот, кто был рано покинут своей матерью, тот должен верить, что он не достоин любви, что что-то с ним не в порядка, что мать — особенно моя мать! - так без причины на то не поступит. Затем следует история экзистенциальной нужды, ради которой мать должна была начать работать. Такая социальная реальность как раз охотно избегает взгляда на глубинное отношение матери к ребенку. Есть большая разница между тем, как мать говорит о необходимой работе, чтобы скрыть собственный материнский дефицит, и тем, как несмотря на неизбежное расставание с ребенком ее любовь смягчает боль ребенка. 2. ФРГ как общество «без матери» Начальное положение в 1945 году было таким же, как на Востоке. Основные страныпобедители, правда, затем обеспечили западногерманскую демократию. Имело место «переобразование» - поверхностное перевоспитание, но расщепление личности и «внутренний фашизм» как патологическая душевная причина ранних нарушений не были узнаны, как не было «материнского» пространства для траура, боли, стыда и сожаления. Никого почти не удивляло, что большая часть элиты националсоциализма после кризисного завершения приняла участие в устройстве демократии, умалчивала то, что могло бы стать серьезной темой, которой является то, что «внутренние» фашисты выстраивают внешнюю демократию. Это действовало по сути в «экономическом чуде», на которое люди, понесшие урон, возлагали новую надежду на то, что теперь благополучие возможно для всех. -153- Таким образом была изобретена волшебная формула, которая позволила людям с наихудшими ранними нарушениям, которые в иррациональной гигантомании, в злобной надменности и диком желании убивать подавляли глубинные душевные травмы, о которых они ничего не знали и которых не хотели ощущать, стать снова успешными, проворными и благополучными гражданами. Коллективный западногерманскый обман привел к студенческому движению 1968, которое позже вылилось в террор RAF. Все чаще в студенческом протесте проявлялось, с одной стороны, противодействие авторитарным структурам, с другой стороны, структуры «без матери» после 1968 становились только «утонченней» и более влиятельными. Хорошая материнская способность замечать стала из-за сильных критических провоцирующих студентов — в русле фальшивого материнства — попустительством по отношению к антиавторитарному движению, которое отвергало необходимое ограничение и травматизировало детей отсутствием внутренней опоры. «Свободная любовь» стала синонимом физической зрелости и независимости, но не основывалось на персональном развитии и обесценивала необходимые эмоциональные отношения. В интеллектуальной тарабарщине новых либеральных структур потерялись также лучшие мысли и результаты рассуждений, и свободное выражение мнения происходило в никуда. Когда в ГДР одним критическим словом можно было привести в движение целую политическую систему, и быстро стать немым таким образом, в ФРГ после 1968 слово становилось все чаще товаром, который в джунглях вседозволенности речи терял свою силу и влияние. Наполненное любовью одобрение обнаружения становилось вялым онемением из-за отсутствия влияния. Я считаю авторитаризм важным последствием материнского дефицита, точнее, материнских нарушений. -154- Нелюбимому ребенку необходимо для внутреннего ориентира иметь внешний ориентир, «фюрера», и иметь строгие, принуждающие правила. В социальной системе люди с ранними нарушениями будут стремиться к власти, чтобы таким образом стабилизироваться, или они будут приспосабливаться и следовать, чтобы обеспечить себе ориентацию и опору. Антиавторитарные выступления — это, по сути, выступление против матери, но направляется оно в основном против мужески-патриархальной власти. «Отцовское» государство, т. е. мужчины государства, чувствовали себя обязанными противостоять, не понимаю и не имея возможности понять, из какой душевной динамики брутальное насилие направлялось на «отцовский принцип». И снова «отцы» предавали своих «детей», чтобы отвлечься от пережитого материнского отвержения, от того, что невозможно было быть достойным любви. Так государство наносит ответный жестокий удар, властные мужчины подтверждают вновь свою потенцию, то, что они являются «кем-то», и нависший вопрос о причинах терроризма вновь не возникает и совершенно не находит ответа. Почему люди впадают против воли в амок и убивают в конце концов и себя, если им не грозит «милость» смертной казни? Нельзя принимать политические причины как единственное объяснение, необходимо искать и психологическое объяснение: тогда террористы — нелюбимые, преследуемые, отвергнутые, и это происходит из детства! Отец становится по замещению целью во многих семьях. Слабая или злая мать угрожает отцом вместо того, чтобы самостоятельно решать проблемы с ребенком или признать собственные материнские недостатки. Отец с материнскими нарушениями фактически отрабатывает с ребенком наказание, вместо того, чтобы вступить в противостояние со своей женой и внутренней матерью. Или он перенаправляет свою личность куда только может: в работу, на сцену, на властное соревнование, в кабак, в бордель и далее — в войну! Терроризм дает государственной власти возможность продемонстрировать «мужскую силу», -155- когда, по сути, должно бы быть материнское понимание, «грудное объятие» и интеграция превращенного в потребность раздражения. Из революционеров-68 многие добились внимания, власти и денег, но таким образом депотенцировались. В конце они стали вновь хорошими и милыми детьми, которые, «отравленные» матерью, могут верить, что все не так плохо, жить можно хорошо и таким образом вновь примириться с матерью. Когда мы спрашиваем себя, как же «свободная демократия» западногерманского общества поставила под контроль людей с нарушениями материнства, мы можем ответить: с помощью обновленного или продолженного отсутствия матери или материнского отравления Признаки хорошей матери, которая предоставляют людям время и пространство по-настоящему найти себя, которая пытается почувствовать и понять себя, которая укрепляет отношения и поддерживает их, которая поддерживает любовную связь с уверенной самостоятельностью и независимостью, я не могу увидеть в западногерманском обществе в достаточном количестве. В обществе, в котором рынок имеет компенсаторное значение для нереализованных потребностей, отношение людей к деньгам отравлено. Деньги становятся переоцененной идеей, фетишем. Общество, в котором правят деньги, теряет любовь. И тот, у кого меньше всего любви, нуждается в деньгах больше других. То, что любовь не покупается, знает каждый, и «продажная любовь» становится процветающим предприятием, при помощи которого продается иллюзия любви. Общество без материнства должно обязательно быть обществом конкуренции, приобретает культуру зависимости восхваляемая рыночная и развивает экономика нарциссический предлагает национальный людям с характер. ранними Столь нарушениями поддерживающей структуры. Она дает рамки, в которых свобода -156- ограничивается и создает (материальную) зависимость. Стремление к действию — это мотор растущего отчуждения, происходящего из важного для выживания усилия узнать, как же можно поучить материнское снисхождение и признание. Похвала матери или ее успокоение являются похвалой за все усилия, но это не любовь. Так становятся дети носителями действия, которые позже из зависти и тщеславия безжалостно конкурируют друг с другом — поскольку от этого зависит выживание, они увеличивают потенциал зависимости и стремление к развитию, и остаются активными до конца, защищая заработанные тяжким трудом собственность. Безматеринские механизмы такого общества ведут к культу, менталитету «острого локтя», отсутствию связей и повышающейся готовности к риску. Действие — награда — удовольствие — триада западного старания призвана компенсировать дефицит матери. Девиз таков: только боевой выживет! Я должен что-то с собой сделать, потому что на самом деле я не являюсь никем. Так расцветает бульварная пресса в улыбающихся лицах богатых и знаменитых. Все больше людей становиться безрассудными, неспособными к состраданию и построению связей. Чтобы смочь выжить в соревновании, они должны становиться все более агрессивными, гибкими и мобильными. Таким образом «культивируются» симптомы материнского дефицита. Недостающая близость и нарушенная ранняя связь становятся социальной нормой, страх и негодование по поводу недостаточного раннего принятия вновь переживаются борьбе за социальное распределение, и душевная недостаточность и раннее нарциссическое нарушение приводят к потребительской лихорадке, желанию обладать и стремлению к власти. Благополучие, возможность отвлечься и веселье в конечном итоге должны возместить ущерб от требуемого приспособления к жестким законам рынка. Свободное от оков общество действия принуждает -157- людей к победам и таким образом создает проигравших. Сосед и друг становятся потенциальными конкурентами — как братья и сестры, которые соперничают друг с другом, поскольку они недополучают от матери и верят, что другой в этом виноват. Соперничество детей в семье помогает не осознавать, что мать вообще не способна любить. Во влиянии западного стиля жизни реинсценируется ранний опыт дефицитного материнства: успех приводит к одиночеству, богатство требует защиты, страховки существуют за счет человеческой неуверенности. Рыночная экономика оживляет экзистенциальный страх. Богатство совращает и приводит к нездоровой жизни. Медицина должна вылечить последствия вредной жизни внешними способами (медикаментами, терапией, процедурами), при этом не улучшая основ жизни. Мы должны при этом постоянно помнить о том, что есть опасность коллизийной путаницы между пациентом, терапевтом и обществом. Пациент с материнским недостатком больше всего хочет, чтобы о нем заботились, кто-то должен забрать у него его страдания или как-то их убрать. При этом он охотно остается пассивным и зависимым. Если пациента ведут к самоосознанию и изменению жизни, он как правило оказывает этому сопротивление. Врачи, работая на хлеб насущный, находятся в постоянной опасности испытать искушение «продать» пациенту средство, которое на самом деле позволяет им дольше работать с пациентом, чем это необходимо, применяя терапию по отношению к проявляющимся симптомам, а не обращать внимания на реальные изменения и последствия, которые пациент должен увидеть сам. Выполнение функций помощника помогает терапевтам избавиться от собственного материнского недостатка и вторично-нарциссически утвердиться при помощи своей работы. В таком случае они помогают чуть больше, чем необходимо для пользы, отпускают пациента не вовремя и ожидают благодарности, похвалы и признания. Каждое общество имеет особый интерес в том, чтобы социальное спокойствие, порядок и безопасность оставались стабильными. Так возникают -158- ожидания, что врачи и психотерапевты могут помочь разрешить конфликты или сгладить их, успокоить людей или помочь в приспособлении к общественным правилам. В таком случае высок риск, что последствия общественных условий с недостатком материнства сведутся к медицинским проблемам и врачи будут действовать с ориентацией на «материнское отравление». Все более интенсифицирующийся конфликт между политикой, медицинским страхованием, и медицинскими и психосоциальными деятелями позволяет выявить характер защиты, в котором несерьезно задается вопрос о том, что же действительно делает людей больными в обществе, какой образ жизни был бы здоровее и какая реформа здравоохранения нам на самом деле нужна. То, кто действительно хочет снизить цены, тот должен обратить особое внимание на условия развития людей и действовать превентивно. Некоторым может показаться преувеличенным психологизмом постановка политической борьбы за власть и обладание в связь с нарушениями ранних отношений. Я не хочу оставлять без внимания другие важные факторы, но моя точка зрения — психосоциальная, в которой всегда имеет значение отношения людей и которая в срочном порядке должна быть объяснена тогда, когда социальные условия и общественное развитие становятся все более иррациональными, то есть несмотря на более обширное знание все же существует крепкая ориентация на неверные решения, и когда коллективное неправильное развитие больше не поддается влиянию разумных аргументов. Мы многое выигрываем, когда анализируем и учимся понимать социальное поведение людей исходя из их неосознанной мотивации, происходящей из раннего опыта: это влияет на выбор партнера, выбор профессии, религиозные убеждения, политический выбор, моральную позицию. -159- То, что в неверном общественном развитии патология раннего опыта может быть выпущена наружу, я считаю важным опытом немецкой истории. Поскольку не существует аномального начальства (психопатологически больного Гитлера, извращенцев-нацистов, бетонных голов из Политбюро, монстра Штази) без поддержки большинством, которое в таких лидерах ищет замену матери через принадлежность, заботу, защиту и уверенность и легко позволяет ослепить себя своими желаниями, поскольку речь идет о защите от ранней беды. Так и надежда на лучшую жизнь, как и ярость разочарования в политических проигрышах и страх оказаться под диктатом позволяют не только легко быть употребленными с целью отвлечения от внутренней душевной ситуации, но и таким образом имеющие власть соблазнены давать ложные обещания, распространять ложный оптимизм и формировать образ врага. Если бы мы могли понять, что нас, немцев, в национал-социализме или реально существующем социализме не только формируют, но и используют, чтобы придать массовой душевной беде внешнюю форму, мы бы продвинулись намного дальше в осмыслении опыта прошлого. Мы и сегодня не имеем права верить, что наши политики отказались от взглядов, что них не хватает смелости признать правду и что им не хватает сил для решительных действий — нет, они избираются для решительных и правильных действий тут же большинством избирателей, которые не хотят меняться и которым нужна ложь, чтобы выжить. Я считаю большинство граждан не только готовыми все принять, как это охотно подчеркивается, но и также имеющими неудовлетворенные ранние потребности и потому легко соблазнимых. Приходится выслушивать гротескные обещания многих рекламных слоганов и фраз избирательных программ, которые показывают во многочисленных эффектах, что -160-чтобы понять, насколько абсурдную пантомиму принимают люди, чтобы позволить себе что-то пообещать и проделать для себя. Миф о лучшей жизни, которой можно достичь при помощи средств для мытья, сигарет, приспособлений для фитнеса и все более красивых машин, стал приводным ремнем общества потребления, в котором душевные дефициты должны компенсироваться товарами. Последствия «недостатка материнства» западного общества извращаются в норму, и их можно описать следующими формулировками: • Time is money — нет времени на обдумывание, чувства, рефлексию и на долг. • Все чего-то стоит — так и человеческие отношения становятся товаром. • Деньги правят миром — а не любовь! • Делай что-то, будешь что-то иметь и станешь кем-то — это замкнутый круг, в котором люди из-за недостатка любви загоняют себя до смерти. • Напрягись! - иначе тебя не примут. • Внешняя красота — прячет внутреннюю нужду. • Fulle – маскирует действительно существующий недостаток. • Многообразие — отвлекает на внешнее • Презентуй себя! - и не показывай, какой ты на самом деле • Продавай себя! - потому что бесплатно ничего не бывает • Помоги себе сам! - поскольку как по-другому, ты не знаешь • Fit for fun – избежание тоски. Дефицит любви придает деньгам преувеличенное значение. Ранняя недостача подтверждения обосновывает потребность в нарциссической самопрезентации. Недостаточной удовлетворение приводит к обществу веселящихся. Из поиска потерянного счастья возникает общество действия и развития. Дефицит отношений ведет к конкуренции и, в конечном итоге, всегда к войне. -161- 3. Безматеринское немецкое воссоединение Немецкое воссоединение было проделано мужчинами: Горбачев, Коль, Геншер, да Мациере, Краузе, Шойбл. Было бы интересно рассмотреть подробнее, какие матери были у этих людей. При такой постановке вопроса воспоминания о детстве недостаточно, поскольку оно обязательно «редактируется», приукрашивается в попытке избежать горечи материнского отвержения. Люди власти часто испытывают боль по поводу глубоко спрятанной тоски по никогда не полученному признанию, которая подвигает их к желанию доказать, что они кем-то являются и что-то могут. Отказ от приватности при этом дается совсем не трудно, потому что побег от индивидуальной правды и тесных, честных отношений является частью защитной душевной программы. «Смотря вперед», с часто полым оптимизмом, преуменьшая ошибки, ничего не значащими заявлениями и инстинктом власти, часто осознанно запутывая избирателей («Нельзя беспокоить народ!»), такие люди находят в политической жизни как раз то поле, на котором у них есть возможность реализовать потребность в душевной защите. В любом случае, немецкое воссоединение как, в определенном смысле, опекунство может быть доудуманно во взаимодействии западногерманского возвышенного чувства и тоскливой надеждой восточных немцев, которое относится к иллюзионному восприятию реальности, выражающейся в неверное интерпретации ранних жизненных условий. Так, о воссоединении никто никогда не думал серьезно. Ни разу общая конституция — как возможно в соответствии с основным законом, и было необходимо психологически -162- - не возникла. Мы не говорим даже о попытках найти общий образ жизни и форму общества, обозначить третий путь, который как минимум мог бы обеспечить психосоциальное сближение. Но с обеих сторон не наблюдалось к этому готовности, и это бы привело обязательно к рефлексии по поводу социального расслоения. В ГДР массово навязывалось подданическое поведение при помощи репрессивноавтроитарного воспитания, ориентирами которого были порядок, дисциплина и послушание, «полировавшие» синдром подданого или, по-меньшей мере, обеспечивавшие добровольное последование. В ФРГ целью был материальный успех, позволяющий уменьшить вину за войну. Все это приводило невероятному напряжению и строгому приспособлению к условиям рынка и достигалось через ориентацию на действие, конкуренцию и мощь деятельности. Быстрый экономический подъем был предназначен для того, чтобы поврежденным и неспокойным душам дать возможность нариссического представления и выработать новый синдром правящего. Эта психосоциальная поляризация (правящий — подданый) не ставилась бы под вопрос, если бы участники идентифицировали процесса бы объединения односторонние ориентировались преувеличения, друг на являющиеся друга и не последствиями «безматеринских» послевоенных условий, с разделением на две политические системы. Разделение Германии могло быть приспособлено к этим психологическим механизмам, чтобы скрыть разделение внешнего мира на плохое и хорошее. Так синдром общих материнских нарушений в обоюдной враждебности или некритической идеализации реализовывался политически. Вынуждавший к рефлексии «третий путь» был тут же отвергнут, поскольку будто бы не существовало альтернативы «парламентской демократии» и «социальной рыночной экономике». Этот неоспоримый факт -163- выставляется всем критикам в такой форме, что они уже почти не пытаются дальше рассматривать состояние «рыночной демократии» или серьезно инициировать дискуссии по этому поводу. Таким образом, не было никакого объединения, но просто присоединение, подчинение Востока и его «озападнивание». В это же время нужно было принять, что «внутренней свободы» еще совершенно не существует и что «стена - в умах». В спекуляции о том, сколько лет понадобится для того, чтобы возникло внутреннее объединение, называется все большее время. При этом совершенно не обращается внимание на то, что этой предпосылки неоднозначно, поскольку за само собой разумеющееся принимается то, что в процессе воссоединения происходит процесс речь идет только об адаптации под западные условия и приобретение соответствующего поведения. Но такое приравнивание может существовать только в том случае, если бы для Востока компенсацией материнского недостатка также являлось бы материальное благополучие. Но обширная деиндустриализация, безжалостное соревнование смещение восточных предприятий, переход их большей части, как и недвижимости и средств производства, в западное владение и элитный обмен между уровнями руководства обеспечили то, что расщепление остается и даже усиливается. С точки зрения дефицитного материнства можно ожидать, что Восточная Германия как ослабленная, болезненная, неблагодарная, ленивая и недалекая, а также уродливая часть Германии вновь будет способствовать дихотомическому разделению на зло и добро. Хорошее материнство в процессе воссоединения имело бы главным приоритетом развитие человека: понимание, что происходит во время душевного ограничения, переработку душевных травм, и разработку новых, зрелых способов поведения в рамках «внутренней» (т. е. душевной) демократии. Материнские качества -164- для этого таковы: принятие, доброе отношение, поддержка, воодушевление и способность отпустить. В противоположность этому зависимые от успеха и жадные до власти люди «без матери» всегда готовы напасть на тех людей «без матери», кто готов к угнетению. Так возникло типичное соотношение, в котором детьми злоупотребляют ради потребностей матери - «выгодное дельце ГДР» (Гюнтер Грасс). Материнские способности рождать, вскармливать и опекать в принципе потеряны. Я хочу немного поиграть с этим интересным сравнением. Если сравнить судьбу «новых» федеративных земель с судьбой многих детей, можно легко заметить сходства: «ребенку» не дается ни в коем случае свободного пространства для сосбственного независимого развития. Он служит только для выгоды и нарциссического удовлетворения «матери»: достаточно прекрасного чувства победы в историческом состязании систем, чтобы при помощи ориентированных на успех попыток смочь «сделать» единение и многочисленным «помощникам в развитии» дать шанс подняться в жизни, при помощи гигантской прибыли банков, страховых компаний, автоиндустрии и больших торговых сетей стать бундесканцлером, который «хотел войти в историю». Это близко классическому обманчивому материнскому обещанию в комплексе Лилит (обман отвержения): цветущие ландшафты, никому не должно быть плохо! «Мы» - материнская федеративная республика «делаем все это только из любви» к вам. Радуйтесь свободе и будьте благодарны! Мы даем вам лучшее, что у нас есть — наши деньги! Приветственное пособие имело эффект пряничного домика из сказки о Гензеле и Гретель, который съели голодные дети, не заметив ведьмы. Как закончилась сказка, всем известно. Вскармливание «ребенка» удалось прежде всего при помощи денег, которые, переваренным и переработанным «навозом» (прибылью) возвращается прежде всего в «родительские» руки. Материнское отравление поначалу звучало так: -165- «Станьте, как мы, тогда все будет хорошо! Напрягайтесь, будьте усердными, мы должны были все это, наконец, тоже заработать». Теперь же оно скорее звучит так: «Вы ни на что не годитесь! Вы нам в тягость! Вы ленивы, деформированы, малозначимы и злобны». Это классическая судьба того, кто испытал ранние нарушения: нежеланный, оправданный только приспособлением, подавленностью и готовностью служить, с постоянным ощущением отвержения, горечи и унижения. Радостные и сияющие часы «рождения» - полная надежд эйфория новой жизни откровенно напугала и отвратила «мать», что при помощи, что она взяла под контроль живость «новорожденного» «пуповиной» зависимости и собственничества. Полное надежд переживание, воодушевленное рвение к работе, эйфорический дух предпринимательства и креативные действия многих восточных немцев, которые в 1989/90 позволили еще-ГДР фактически воспрять эмоционально и духовно, практически моментально улетучились - и от них отказались без возражений - , когда Восток «миссионировали» «сохранной» западной цивилизацией. Это обозначало не только роковое попадание Востока в невротическую зависимость, но и то, что вместе с западным невротическим запросом доминирования ранние потребности остаются с обеих сторон запрятанными и должны разряжаться, скоро или нет, через социальное разочарование и недовольство. За иллюзионной надеждой следует полное ненависти презрение. То, что Восток каким-то образом мог быть другим, нежели Запад — то, что ребенок мог не выполнить ожиданий! -, то, что на Востоке могло бы быть что-то, что было бы лучше, чем на Западе, было непереносимо «родителям» и немыслимо для «ребенка». Право на работу и жилье, по крайней мере в той минимальной степени, что защитит от бездомности, и система здравоохранения, которая без интереса в прибыли занимается -166- пациентом и не «доит» его как объект, на котором можно заработать, - это основные права, которые бы хорошо вписались в демократическую систему. Даже по отношению таким важным вопросам с западной стороны не было никакого интереса: Нежеланный ребенок остается отвергнутым и в основе своей неправильным, поскольку он не может дать вообще ничего хорошего. То, что в «плохих условиях» может быть «хорошая жизнь», поставило бы западный образ жизни в целом под вопрос. Такое мнение потому должно быть всегда обозначено «остальгическим», «вечно вчерашним» и «неблагодарным». Большинство восточных немцев для защиты и сублимации репрессии и дефицитов вливались в семейную структуру ГДР и развивали структуру отношений (соседская помощь, способность импровизировать, торговля обменом, субкультуры), которые делали возможным эмоциональное удовлетворение дружеской поддержкой, успехами творчества и пережитой связи. Еда и секс как базовые потребности всегда могли легко удовлетвориться в межличностных отношениях. То, что детерминирует «хорошую жизнь» - это аффективно-длительные впечатления полной жизни, субъективные успехи и утверждение — мало имеют общего с политикой или деньгами. Так репрессивная политика парадоксальным образом может больше способствовать человеческому сближению, чем ложным образом «неограниченная» свобода и материальное благополучие, при которых люди глупеют и духовно беднеют. Восточные немцы «без матери» создали исходя из неосознанных дефицитов и неосознанной нужды компенсаторную социальную близость и связь, которые нашли себе в политической системе мнимого противника. Западные немцы «без матери», которые неосознанную нужду приучились компенсировать через вторично-нарциссическое удовлетворение (потребление, тщеславие, -167- удовольствия), должны были переживать каждое ущемление их «состояния собственника» как экзистенциальную угрозу, поскольку таким образом пропадал их «наркотик». Так становится ясно, что западные немцы чувствовали угрозу со стороны более прямого, персонального и дружественного способа поведения восточных немцев и боялись его, поскольку тогда их социальная защита и образ были подорваны. Принужденные к конкуренции и потому к социальной дистанции западные немцы воспринимали вынужденное объединение, которое нивелирует социальное неравенство, как ужас, а восточным немцам уже давно приелись жеманство, зацикленность на внешнем, скидках, деньгах, суперуспехах и «классных впечатлениях», поскольку они больше не видят за ними людей, с которыми они могли бы найти общий язык, подмигивая и подталкивая друг друга. Все это напоминает большинство семей, в которых дети развивают и культивируют практически противоположные качества в надежде, что эта разница поможет им быть замеченными родителями и получить их признание, поскольку любви уже давно нельзя ожидать. Солидарность братьев и сестер на такой основе также маловероятна, как и «Пролетарии всех стран, объединяйтесь!», потому что тогда больше не на кого свалить вину, и необходимо совместно страдать. 4. О свободе Восточные немцы часто слышали после открытия стены, что они теперь наконец-то свободны, что они могут вздохнуть свободно и прежде всего — благодарно. Ослабевание воодушевления вновь обретенной свободой непонятно многим западным немцам. Хуже того: речь идет о неблагодарности и о том, что «осси» глупые и -168- отсталые, что они переживают «культурный шок» и что им необходима «подвижка к цивилизации». Большие политические завоевания «демократии» и «правового государства» также пустословно навязываются восточным немцам, как и понятие свободы. То, что демократия не может быть обозначенной конституционно формой правления, но нуждается во внутренним проявлении в людях, чтобы стать формой совместного существования и обращения, остается отвергнутым. Развитие «внутренней демократии» и «внутренней свободы» требует разбирательства с ограничением и подавлением душевного содержания и предполагает поиск и разрешение душевных несвобод, которые возникли из материнской лжи и дефицитов. Комплекс Лилит имел важное влияние на то, насколько свободны могли быть люди в своих мыслях и чувствах и как они реагируют на тех, кто думает по-другому и обращается с ними. Разумеется, внутренняя свобода может быть одновременно с внешней несвободой (любовь, оригинальные человеческие установки, солидарные отношения, гражданская смелость, духовная и эмоциональная независимость в тоталитарных политических системах), как и часто встречается внутренняя несвобода при внешней свободе (например, наркомания, зависимости от рынка и денег, требования престижа и влияние навязчивой рекламы в демократических системах). Внутренняя свобода понимается мной как, прежде всего, свобода быть самим собой, способность любить и честно коммуницировать. «Оригинальное я» развивается человеком в отношениях с «оригинальной матерью». Это «хорошая мать», которая отпускает ребенка, чтобы он мог разобраться в своих возможностях, способностях и границах; это та, кто готова помочь разобраться с неизбежными ограничениями принципа желания и -169- может объяснить «нет» как собственную проблему с оглядкой на права других или на ценности, которые еще пока не понятны ребенку. Эта способность прежде всего связана с реалистичной оценкой матери собственных границ и действует в случае убежденности матери. Неизбежные «нет» обозначают по сути всегда ярость, боль и грусть и потому нуждаются в душевной переработке и интегрированном принятии выражения чувств. Свободный от протеста и безболезненный отказ от желания был бы сигналом тяжелого душевного ранения. Внутренняя свобода таким образом обозначает свободу от душевных ограничений и запугиваний, свободу от тяжелых душевных травм и дефицита потребностей. Слишком ограничивающие родительские предписания ограничивают свободу при помощи требований, чувства вины и страхов. Ребенок, который переживает худшее, должен, чтобы выжить психически, вытеснить эти переживания из собственного сознания. Эта необходимая защита правда в обязательном порядке приводит к общему ограничению восприятия и потому искаженному или фильтрованному образу реальности. Так внутренняя свобода сковывается притуплением чувств и ограничением возможности узнавать. Частая в нашем культурном круге Я-патология, отчуждение от самого себя, принуждение ребенка принимать ценности и нормы общества и выполнять родительские ожидания, опыт ребенка, деградировавшего до объекта воспитания, которого отказывались воспринимать как субъект отношений, заставляет внутреннюю свободу сжиматься в очень узкие горизонты. Не удивительно, что внешняя свобода тогда гипертрофируется и властное и успешное извращается. Поскольку душевно запуганные и ограниченные люди должны становиться великими деятелями, чтобы фактическую несвободу -170- мнимо забыть в больших делах и погасить ощущаемый долг. Травмированные и запуганные, душевно больные люди нуждаются в успехе, чтобы придать себе значение и продолжающуюся боль неудовлетворенных потребностей заглушить в спешке побеждать, в стрессе действия, работы и карьеры. Несвобода, которая вызывает существование репрессивных политических систем, как реальный социализм, уже достаточно плоха. Но зависимость от рынка рабочих мест, принуждение к конкуренции и неограниченному действию вряд ли может представлять только малую опасность для свободы. Безработица в этом смысле не общий индивидуальный провал, не ленность и желание находиться в удобстве, но больше форма структурного насилия, которая делает людей несвободными и зависимыми. Только общество «без матери» может принимать угрозу безработицы, тоску бедности и неравное распределение благ. Поскольку большинство людей имеют слишком малый опыт хорошего материнства, они толерантны к пропасти между богатыми и бедными, одни обвиняют самих себя в провалах, в то время как другие компенсируют глубокий душевный недостаток матери материальными благами или властью над другими людьми. С обеих сторон можно увидеть боль внутреннего недостатка и ненависть по отношению к положенному отчуждению, и только в одержимости местью и разрушением «матери»-природы или «матери»-Земли можно увидеть элементы этих душевных травм. -171- VIII. Защитительная речь о материнстве Исходя из психосоциальной проблематики, которая может быть объяснена комплексом Лилит, моим намерением является обратить внимание на необходимость в улучшенном материнстве. При этом матери не являются причинами всего злого, но речь идет о дефиците материнских ценностей в обществе, из-за чего социальное неравенство и демократическое развитие и стабильность ставятся под угрозу. Хорошее материнство мы давно потеряли или никогда по-настоящему не имели. Дефицит материнства в обществе так же, разумеется, связан с индивидуальными материнскими нарушениями. Правда о ранней истории травм неминуемо вызывает страхи, угрожающие жизни, и потому как правило всеми силами она вуалируется. Многие люди с материнскими нарушениями заботятся с огромной неосознанной энергией о том, чтобы в обществе не возникло хорошего материнства, поскольку они не хотят вновь вспоминать о собственной судьбе травмированных отношений с матерью. Общество «без матери» позволяет исчезнуть собственным материнским недостаткам, и страдание по поводу социального неравенства и общественные патологии защищают от куда более худшего страдания индивидуальной беды. Большее и лучшее материнство нуждается, разумеется, в политической воле, которая бы продвигала соответствующие ценности и поддерживала бы материнство законодательно. Но без знания индивидуальных материнских нарушений и принятия персональной ответственности за преодоление или ограничение их (нарушений) социальных последствий ни одна политическая воля не может развиться в социальное изменение. Я говорю потому -172- прежде всего об индивиде, которые открывает свою собственную раннюю историю, перерабатывает наличествующие эмоционально связанные с матерью нарушения, и затем принимает ответственность за необходимые изменения в собственной жизни. Я хочу придать женщинам смелости держаться за собственное материнство, особенно за неизбежные его границы, которые выражаются в комплексе Лилит. Я хочу также сделать возможным понимание материнства и его масок обществом, чтобы больше людей пережили хорошее материнство и лучше могли бы разбираться с собственными нарушениями. Одичание нашего общества не может больше подвергаться более жесткому воспитанию, а должно устанавливать лучшие отношения. Растущее социофобское отдаление людей друг от друга больше не может быть смягчено растущим количеством различных возможностей получить удовольствие, оно нуждается в атмосфере, при которой страх отвержения и нереализованные потребности могут быть выявлены. Насилие и ненависть позволяют, наконец, успешно побороть себя не при помощи государственного противодействия насилию или даже военных мероприятий, а быть избегнутыми через превентивные «материнские» способы поведения. Когда я спрашиваю себя, какова моя мотивация написания этой книги, я думаю, что корень — в моем собственном неудовлетворительном и даже несчастном опыте общения с матерью, который для меня — как я узнал намного позже — стал сильной мотивацией получить профессию психотерапевта: наконец научиться понимать и быть понятым, иметь право принимать и быть принятым, наконец по-настоящему вступать в отношения и больше не бояться контакта с самим собой. Таким образом меня сопровождали тысячи душевно раненных, потревоженных и запуганных «детей», шаги которых и слезы, экзистенциальный страх и правомерное, но никогда не высказанное раздражение по поводу грусти о матери разбудили во мне глубокую потребность -173- стать защитником этой детской беды. Таким образом, я куда более заинтересован детьми, их живостью и жизнью, нежели хочу отяготить матерей. Также меня беспокоит беда женщин,, которые сами были жертвами плохого материнства и которые передают эти душевные нарушения детям, сами того не желая и не зная, поскольку они действуют по образцу плохого материнства, который они носят в себе, что проявляется в попытках идентифицироваться с собственной матерью или подчеркнутых усилиях обязательно стать другой матерью. В течение нескольких лет я чувствую себя тесно связанным с группой коллег (сноска: секция “Женское в аналитической психологии и глубинной психологии» Немецкого общества аналитической психологии и глубинной психологии), которые были и сейчас готовы рассмотреть собственную раннюю беду. Они дружески сопровождали меня и помогали советами в процессе создания и развития этой книги. Без них эта книга не была бы написана. Мы доверили друг другу истории наших жизней, чтобы понять собственные материнские нарушения. Женщины страдали особенно от того, что их личная жизнь, их образование и в обществе они не могли найти примера хорошей матери. Так они решили разузнать для себя, что могло бы быть материнским идеалом в их жизни и в терапии. При этом особое значение получили три понятия материнства: роды, вскармливание и обеспечение. 1. Роды Женское существование между менархе и менопаузой с ограниченным количеством яйцеклеток, которые могут быть оплодотворены -174- и из которых только немногие получают шанс, ориентированно на важный вопрос: кто я как женщина, могу ли я принимать, буду ли я оплодотворена? - и при этом древняя тема материнской тематики проявляется еще до момента зачатия: желанна ли я? Возможное материнство реактивирует таким образом потребность в собственной состоявшейся судьбе. За экзистенциальным вопросом скрываются множественные проблемы способности принимать, точнее, нарушения ее. Готовность хотеть ребенка тесно связана с опытом того, как женщина была принята сама. Та, которая была нежеланным ребенком, в случае беременности обязательно столкнется в глубине души — и часто неосознанно — с собственной судьбой и будет находиться в напряжении между отвержением собственного ребенка, мыслями об аборте или опасностью выкидыша с одной стороны и с другой — подчеркнутым и во основном напряженным материнством, желая скрыть или выровнять собственную судьбу. Именно это «напряженное материнство» может привести к проблемам и урону для ребенка, и стать причиной особой трагичности. Но — и я считаю это самой важной мыслью книги: женщина не может искусственно создать состояние материнства, но только стать матерью через понимание и эмоциональную обработку собственных материнских нарушений. Лучшим учителем при этом мог бы стать ребенок. Он учит женщину становиться матерью — когда она позволяет ему это делать и учится его понимать. Роды прежде всего означают: отпустить! Я знаю множество примеров событий родовых травм, которые можно связать с трудностями и конфликтами женщин, которым приходится отпускать, отдавать и освобождать ребенка. Очевидно, что есть много женщин, которые беременны, но при этом не хотят быть матерями, которые принимают, но не хотят рожать. -175- Принимать означает также получать, быть заполненной, брать — с родов начинается интенсивная жизнь отдачи и обеспечения. Женщины с недостатком материнства быстро оказываются в кризисе — откуда и что им взять, чтобы иметь возможность хорошо давать, когда они сами живут с дефицитом? Депрессия родового ложа в этой связи хорошо понятна. Также большое количество проблем и нарушений кормления могут быть проанализированы в контексте способности давать Я убежден в том, что хорошее материнство — это постоянное требование отпустить и давать, и что мать при этом будет постоянно сталкиваться с собственными неудовлетворенными потребностями. Маргарет удивила меня сообщением о том, что она часто задерживалась на некоторое время у своего спящего ребенка, чтобы запомнить момент, в которые она могла бы наблюдать что-то новое, маленькое изменение, минимальный шажок развития малыша и с этим открытием понять быстротечность существования. Она душераздирающе плакала о том, что ей много раз открывалось то, что ребенок намного быстрее рос, чем она могла заметить и насладиться развитием и раскрытием его жизни. И затем в ней разлилась глубокая боль о том, что ее мать не отражала ее развития, которое было затруднено удерживанием, вредительством и запугиванием. Ее мать была боязливой и неуверенной женщиной. Все, что Маргарет делала как маленький живой ребенок, она комментировала, ограничивая: Не так шумно! Будь осторожна! Внимательно! Это опасно! Ты опять такая дика! Такие слова говорила ее мать, не смотря прямо на нее, с проявлением глубокого беспокойства и сомнения. Маргарет должна была думать, что она со своей здоровой свободой и радостью жизни была совершенно ненормальной и что эта ненормальность вгоняло бедную мать в сомнения. «Ты меня в могилу сведешь!» или «Не удивительно, что у меня все болит» -176- были часто произносимыми словами, поскольку как она могла понять, что ее мать только выражала тяжелое душевное нарушение. Необъяснимый и неизвестный Маргарет материнский страх темноты, грозы и бури, чужих людей и неизвестных ситуаций она получила буквально как «прививку». Так она сама стала неуверенным человеком, который себя стыдился и позже позволил обществу отвергать себя (в школе ее дразнили «трусишкамалышка!», во время обучения на медсестру она часто была «дурочкой» и отвергалась потенциальными партнерами как «недотрога»). В отношениях она быстро делала себя нелюбимой, поскольку она не хотела устанавливать зрительного контакта, не могла слушать и пыталась скрывать собственную неуверенность за требованиями и обвинениями. Ее радость жизни была заперта в душевной тюрьме. Она не могла спонтанно довериться течению жизни, постоянно должна была планировать и принудительным порядком душить веселое разрешение произойти в жизни чему-то незапланированному. С ребенком она вновь научилась позволять жизни течь и при этом ей требовалось сопровождение, чтобы найти собственное повреждение, и не передать его своему сыну. Роды таким образом являются метафорой позволения жизни течь. В доверии естественному и человеческому, в любопытстве по отношению к индивидуальному и особенному ребенку нужно любовное сопровождение. Живость как процесс вновь и вновь предоставляет возможности дать индивидуальные творческие ответы на вызовы жизни. Если человека отпускают на свободу и при этом он остается связанным с матерью любовной эмпатией и знает, что его поддерживают, он может пробовать новое, рисковать неизвестным и вдохновляться разнообразием. Идентификация и смысл жизни человек постигает вновь и вновь и в динамическом континууме потому, что -177- способен рожать, отпустить самого себя в мир со своими мыслями, идеями и творческими силами. 2. Вскармливание. Мать наслаждается правом первичного вскармливания ребенка. Пуповина символизирует глубинную связь матери с ребенком и полную зависимость от нее: мать и ребенок как одно целое. То, что мать делает с собой, делает она и со своим ребенком. Если ее собственное материнское отравление и неисполненная потребность реализуются в лихорадке, уже при беременности она в буквальном смысле передает «яд» своей матери ребенку. И если она хочет подавить беспокойство алкоголем, тогда с самого начала она обращает на ребенка свое душевное разочарование. Мать не только определяет своим вскармливанием процветание эмбриона, но и делится удовольствием этого питания через установки и отношения, которые она себе обеспечивает — и также ребенку. Добровольным грудным вскармливанием — что еще более сильно проявляет динамику отношений между матерью и ребенком, чем принудительное вскармливание через пуповину — материнская функция вскармливания получает новое более широкое значение. Речь при этом идет не только о лучшем питании для ребенка, материнском молоке,но и об эмоциональном вскармливании любовью, расположением, прикосновениями и контактом, которые передаются при грудном кормлении. Также переживание состояния востребованности и удержания, защиты и безопасности, достижение определенности — если есть потребность в том — передаются через вскармливание. С молоком матери течет любовь, грудь становится символом источника жизни, и тело матери обозначает привязанность и таким образом родину. -178- Основная уверенность «обо мне заботятся, я присоединен к жизненной энергии, и мне будет дано, когда я испытаю в том потребность» передается через грудное вскармливание. Противоположность этому значит: «я не получаю того, что мне нужно, я познаю дефицит и должен искать, как я могу сам насытиться. Я не смею больше надеяться и мне не нужно просить, потому что я ничего не получаю». Отказ в груди означает жизнь в сомнениях между разочарованием и жадностью, а дарящая грудь — это базовый источник уверенности и удовлетворения. Кормление подразумевает основную способность материнства, с которой ассоциируется давание: мать, у которой остались неудовлетворенные потребности может испытывать большие трудности и страх, когда она должна отдавать, поскольку в глубине она все еще хочет получать. Это частая подоплека тому, что молоко не вырабатывается или грудь воспаляется и потому больше не может быть доступна. «Горящей» грудью мать может пытаться символизировать горящую боль о собственных дефицитах и одновременно удерживать дальше от себя требующего, высказывающего свои потребности младенца. Но не все трудности кормления обращают внимание на возможные нарушения материнских качеств, также «не сосущий» или «кусающийся» ребенок передает сигнал о нарушениях материнства. При кормлении отдается не только молоко, но мать при этом передает невольно и свое отношение к ребенку. То, как она держит ребенка и обходится с ним, насколько она терпелива, как она склоняется к ребенку — или наоборот, читает газету, смотрит телевизор или разговаривает — все это имеет значение для ребенка и его опыта быть любимым, желанным или просто тем, о ком заботятся потому, что так «надо» или вообще тем, кто является обузой и помехой и иногда даже угрозой материнской стабильности, выработанной с тяжелым трудом. -179- Ничего удивительного также в том, что в нашем нарциссическом обществе женщины часто думают о том, что они хотят сохранить эстетически красивую грудь, вместо того, чтобы позволить себе удовольствие воспользоваться по назначению тем органом, из которого действительно «текут молоко и мед». Все это усиливается западным отовариванием женского тела. «Красивая грудь» должна придавать женщине ценности. Это может быть понято как и симптом комплекса Лилит. Непережитая сексуальная жадность попадает в поле зрение дистанцированно, но вызывающе. Способная к любви страсть редуцируется до вуайеристических и эксгибиционистских актов. Молодое, бездетное тело становится фетишем целой культуры. Атрибуты Лилит как сексуальной соблазнительницы и ее враждебность к детям становятся товарами и обесценивают материнство. Женщины нередко становятся жертвами такой идеологии. Они боятся, что изменение формы груди из-за кормления они потеряют свою женственную активность. Поскольку им не хватает уверенности в идентификации как женщины из-за материнских нарушений, они остаются зависимыми от косметики, моды, силиконовых грудей, и пластических операций. То, что «красоту» можно приобрести при помощи операций, является важным симптомом общественного извращения в пользу комплекса Лилит. Женщина, которая интегрировала элементы Лилит, которая могла прожить собственную ценность, страсть и независимость, естественно красива. Со страхом надо также признать то, что намного реже в нашем обществе встречается поддержка кормящим матерям и часто слышатся такие замечания, как «Что, ты еще кормишь?! Уже хватит с этим делом потихоньку! Ты разбалуешь ребенка!» Планы и время кормления вновь отражают доминирующий рациональный дух времени планирования, порядка и эффективности, в котором уже младенец, чье основное право не учитывается, отравляется и терроризируется. -180- С точки зрения ребенка может быть только одно ожидание по отношению к матери: свободный доступ к груди! Ребенок регулирует потребность в питании лучше всего сам и хочет также при помощи материнской груди доказать себе, что она является тем, кто дает уверенность, востребованность, защиту и любовь в любое время. План кормления противопоставляет интересы и потребности матери детским, он распределяет любовь по рациону и дает возможность только планированной, имеющий сроки склонности. Спонтанное влияние жизни приковывается к материнским нарушениями или социальным требованиям. Материнская слабость пытается погрести себя в такте времени кормления. Ребенок учится жертвовать живость власти. Материнская способность отдавать энергию, которая состоит в кормлении, может в случае материнского недостатка причинить ребенку травматизирующие потери, а также передать с молоком материнское отравление. Мать в таком случае придает со своим молоком себе преувеличенную важность, она навязывается и злоупотребляет голодом ребенка, чтобы исполнить собственные потребности. Ребенок кормит свою мать! Он принужден таким образом служить матери, вместо того, чтобы мать служила жизни ребенка, что прежде всего является ее главным предназначением. 3. Обеспечение Материнское обеспечение обозначает великую способность допускать, позволять происходить, разрешать, понимать и отдавать - давать пространство для развития, свободное место для игровых экспериментов, игровой риск. «Потому, что я тебя люблю, я позволяю тебе обеспечивать себя» - что за предложение! Ребенок определяет собственную активность,свои интересы, любопытство, способ открывать мир, брать что-либо в собственность и творчески изменять. -181- Хорошая мать сопровождает этот процесс обеспечением, упрощает предложениями, не будучи при этом навязчивой. Она позволяет получать опыт, без того, чтобы оставлять ребенка беззащитным и покинутым. Она уважает волю ребенка и не отвергает сама себя и не позволяет себя терроризировать. Она глубоко доверяет своему ребенку, что все, что он хочет, делает и в чем нуждается, является очень важным и что он во всем хочет приобрести собственный опыт и должен это сделать, не будучи наставляемым, высмеиваемым, поруганным или запуганным. Мать понимает, признает и подтверждает то, что есть Она поддерживает и стимулирует то, что хочет развиваться, без желания влиять на тем, ориентацию на цель или содержательное значение. Обеспечение - это активное поведение, не равнодушное позволение просто что-либо делать. Мать остается в контакте с собой и с ребенком, она ощущает свободное пространство и чувствует, когда ребенку необходимы помощь, поддержка, совет и предложение. Так обеспечение остается удержанным. Мать строит «сосуд», в котором ребенок может познавать и пытаться, при этом при всей свободе остается защищенным и ограниченным, чтобы он не чувствовал себя покинутым и одиноким в большом опасном мире. Хорошая мать принимает, что ребенок хочет попробовать себя и должен отдалиться от нее. Она хорошо чувствует пространство, которое необходимо ребенку и которое он хочет расширить, и когда необходимы стабилизация через ограничение. Важная задача матери — быть безопасной бухтой для ребенка. Она дает ребенку уверенность, что она всегда здесь, когда нужна, что ребенок может прийти в любой момент и встать у нее на якорь. И в это же время она воплощает сам собой разумеющийся факт, что ребенок должен идти собственным путем. Она не должна отпускать с нежеланием и страхом, а с ощущением радости, которую она сама испытала в своем развитии, уходе и идентификации, или хотела бы испытать. К обеспечению относятся также эмпатия и понимание. Эмпатирующая и сочувствующая -182- мать отражает ребенка. При помощи матери, ее реакций ребенок учится понимать. Мать переводит пока нечеткое восприятие в чувства, образы и слова, она учит различать. Но о боль, если ее зеркало криво, ее способности переводчика ограничены, потому что тогда ребенок не может больше узнать себя в ней и теряет себя. У хорошей матери ребенок не может сделать ничего правильно или неправильно. Все, что он делает, имеет значение и смысл,который может быть раскрыт и понят, и это то, что должно быть в детстве, чтобы оно было определено не поучением, принуждением, подавлением и ограничением, а эмпатией и пониманием. Злого ребенка быть не может. Но отравленный и живущий с постоянным дефицитом ребенок становится по праву «злым», обращая внимание на свою беду. Если родители реагируют на поведение ребенка раздраженно, это симптом их ограниченности или травм — тогда родителям нужна помощь, или если дети их раздражают, значит, что они подают сигнал причиненного страдания, которое должно было быть понято, а не пропущено мимо ушей или вовсе наказано. Целая армада помощников в нашем обществе существует для того, чтобы кричащих зажатых детей заставить замолчать при помощи воспитания, сопровождения, лечения, моральных предписаний и запугивания. И когда детям даются успокаивающие даже при отсутствии заболевания, врачей нужно обвинять в причинении вреда телесному и душевному здоровью. Если бы детей понимали в их потребностях, они бы находили в этом хотя бы эмоциональную разрядку, и в этом состоит объяснение того, что необходимо думать об условиях и ситуациях, которые могут травмировать детские души, чтобы в конце концов найти лучше условия. Дети должны быть понятыми, а не понимать. К обеспечению относится также прощение. Оно происходит не из страха и слабости и, разумеется, не из -183- отсутствия интереса и безразличия. Прощение возможно только после понимания и эмоциональной переработки, и только тогда по-настоящему имеет эффект. Какой смысл в ошибке, какое значение имеет неправильное поведении? Ответы на этот вопрос позволяют конфликтам созреть и стать ясными. Прощение происходит по активному, утомительному пути к объяснению отношений. Для этого мать должна быть на месте, иметь смелость признать чувство нужды. В том, что она принимает и понимает, она и прощает. Суть хорошего материнства, которое могло бы изменить наш мир, состоит, пожалуй, в том, чтобы дети чувствовали себя желанными, принимаемыми, запланированными и понятыми, принятыми в своей индивидуальности и имели бы возможность пережить поддержку. К этому относятся защита, безопасность и востребованность как психологическое пространство, в котором страх смягчается и поощряется развитие. Мы должны увеличивать наши знания о хорошем материнстве, но их нельзя просто так привести в исполнение только по желанию. Речь идет о качестве бытия матерью. И оно не позволяет себя создать, оно может быть только освобождено и развито. Для этого женщине необходимы такие же условия для хорошего материнства, какие я здесь описывал для ребенка: пространство и время для защиты, чтобы оплакать собственный материнский дефицит и освободиться от навязчивой ненависти Тогда собственное материнство может развиться. Материнское питание — это придание силы, которое происходит из действительного бытия здесь. Открытие себя жизни и живость придают силы питать. Для этого должно навязанное запугивание, навязанное замедление быть преодолены, дефицит оплакан, и собственная вина названа. Это терапевтическая работа. -184- Обеспечение в обществе — это желание креативной силы созидания, которая создает новое, служит жизни и поддерживает и украшает живые процессы. И если можно так обеспечивать детей, не лишая защитных границ, у чужих, и тех, кто думает по-другому, есть хорошие шансы быть принятыми и получить уважение своих отличий: «Ты не такой, как я. И если я тебя понимаю, ты меня обогащаешь!» Для индивида очень трагично, если он не переживает такого принятия и подтверждения, и плохо для общества, когда оно не развивает понимание этого и не улучшает условия для базового материнства. Один заболевает, и общество больных создает коллективную форму разрушения: в общей деструктивной лихорадке раннее отвержение окутывается политически или религиозно, ставится во главу угла, и происходящее, индивидуально пережитое унизительное осуждение делает возможным уничтожение других. Народ в военном воодушевлении! Население в лихорадочной необузанности, в слепой ярости разрушения естественных условий и ресурсов. Тот, что по-настоящему не должен был бы жить или не имеет права жить весело, тому нужна обязательна война и разрушение, чтобы окончить ранний побег. Мы все несем ответственность за большее и лучшее материнство. -185- IX Понимание матери Быть матерью — не только самое важное, но и самое тяжелое из человеческих заданий, и этим надо восхищаться. Хотя эта книга о страдании, которое матери причиняют своим детям, речь идет не об обвинении, но об открытии и понимании условий нашего общества,которые могут иметь тяжелые последствия как для индивида, так и для сообщества. Я хочу, взглянув на материнство как на важнейшую установку и социальную практику, помочь отдельной матери и помочь ей выстроить понимание ее конкретных функций и воодушевить ее. Из своей психотерапевтической деятельности я знаком с давящим чувством вину у женщины, которые понимают, что он причинили своим детям, или чего они им недодали. Я знаю тяжелый путь, по которому воспоминание и открытие собственной ранней нужды ведет к собственной матери и ее нарушениям материнства, за которые теперь женщина ответственна сама. Я также полон надежды, что целительное страдание и переработка собственных материнских нарушений предоставляет великолепный шанс лучше понять беду собственных детей, принять ее и отреагировать на нее честнее. Я убежден в том, что большинство матерей действуют из лучших знаний и побуждений сделать все как можно правильнее и лучше, что они хотят для детей лучшее, часто напрягаются и стараются, перенапрягаются и истощают себя — и все же действуют против детей, не желая того, не воспринимая их или не будучи способными понять время от времени возникающие обвинения детей. То, что их материнская реальность следует другим законам, нежели они верят или хотят воспринимать, неосознанные -186- мотивы и установки оказывают большее влияние, чем каждое столь точное и обязательное психологическое знание, остается чаще неизвестными, но очень опасным секретом. Намного большее в судьбе ребенка решают пережитые отношения, чем любая форма воспитания. Моя защитная речь матери таким образом хочет атаковать злое и дефицитное материнство, а критически рассмотреть бездумное и выстраданное материнство, прежде всего при этом способствовать глубокому пониманию настоящей нужды многих женщин, которое многие интегрируют в свое материнское существование. Когда люди обращаются к причинам своего несчастья, они в основном встречаются с опытом материнства, которое сделало из них бесконечно ищущих по причине ее дефицита и которое оставило потенциал ненависти и агрессии своим злоупотреблением, с которым эти люди сами себя уничтожают или при любой возможности обращают тысячью способов на других. Практически никто не мог бы принять и выдержать — настолько непереносима правда — и не только потому, что для выживания нужна «хорошая» мать, но и потому, что большинство матерей не имели ни малейшего понятия о том, что они делали. Когда женщины, вынужденные давно проявляющимся сомнением, докапываться до собственной матери в воспоминаниях, понимании и повторном ощущении они как правило оказывается в душевном кризисе «двойного обрыва»: первый - правда о собственной матери, второй — о правде собственного материнства. Против всех данных себе клятв, никогда не хотеть стать матерью, следует следующее сбивающее с толку осознание того, что с собственными детьми были сделаны те же ошибки, только другим способом. За необходимым, но в конечном итоге принимаемым испугом может следовать смелое восстановление, которое бытию матерью дает возможность быть прожитым. -187- Потом речь больше не идет о жалобах матерей, которые делегируют свои трудности и неспособности детям и мужьям, но о пережитом откровении о собственных ограничениях, которые должны быть приняты со страданием. При этом приоткрывается и мир матери, которая может принимать и сладкое, и горькое с благоговенным уважением. Поначалу дело в «готовности-быть-доступной-круглые-сутки», о готовности постоянного присутствия, противопоставленного безграничной управляемости. Такое требование к матери не возможно по-настоящему оценить и рассчитать. Постоянный вызов понимать и хотеть того, что нужно ребенку, как его успокаивать, что происходит на данный момент и как может проявляться страдание ограничений и как его выдержать ребенку, утомляет практически каждую мать. Эти материнские задачи должны быть соответственно поддержаны социально и быть защищены, чтобы они могли быть также реализованы. Борьба за власть, определяющая всю жизнь ребенка — между ним и матерью, кто и что определяет — это обучающие отношения между Я, Ты, и Третьим, непрестанные переговоры между желанием и фрустрацией, соучастие матери в радости ребенка несмотря на материнское волнение и принятие детского возмущения и кричащего разочарования, именно потому, что мать так любит ребенка, бесконечно утомляет ее. Только мать может построить для ребенка мост между вечным несоответствием желаний и реальности, при этом она же к тому же должна возвести мост между жизнью и смертью, «адом» и «раем», то есть, между полюсами, в которых происходит человеческая жизнь. То, что женщина посвящает ребенку практически полностью два-три года жизни, то, что она готова подчинять собственные потребности потребностям новой, растущей жизни, то, что она учиться позволять ребенку вести ее за собой, -188- не отказываясь от собственной ответственности, - это испытания, которые требуют высокой степени понимания себя, высокой способности к болезненной переработке собственных пережитых дефицитов. Я вижу мать попадающей во все новые и новые кризисы в том случае, что слишком окруженный заботой младенец так далеко шагнул, что теперь он целенаправленно и осознанно управляет матерью, более настойчиво выражая свои потребности и желания, и который учится все более даровито обходиться с развивающимися структурами «Я». Теперь мать вынуждена к разбирательству, она должна иметь возможность обратиться к собственной структурной безопасности и интуитивно понять,что она может позволить и что она должна ограничить. Ей остается в данной фазе затем никакого времени на то, чтобы думать и рассуждать, ребенок требует ее сейчас и сразу же и хочет соответствующей реакции безотлагательно. Ребенок ощущает качество ее реакции, еще не способный ее полностью понять, но он чувствует искренность или отвержение матери, независимо от того, что она говорит. Счастливы те дети, слова чьей матери совпадают с чувствами и действиями. Они получают опыт четкого согласия или отказа, они могут однозначно ориентироваться на «да» или «нет». Ребенок инстинктивно знает, как использовать каждую материнскую слабость в свою пользу. И он как правило платит за это высокую цену, то есть, растущую утомленность матери, ее разочарование, ее душевное истощение и ее ноющее чувство вины по отношению к ребенку, которые только увеличивают ее неуверенность. Так она находится между непониманием и недостаточной поддержкой окружающей среды и потребностями ребенка, которые в случае недостаточного удовлетворения становятся все более вызывающими, колющими и требовательными, и в конце концов она теряет всякое желание быть матерью и сомневается все больше. -189- Также, как и обращение с больными, недоразвитыми и старыми отражает зрелость общества, так определяют будущее общества обхождение с детьми, чествование материнства и социальная поддержка. -190- Х Значение чувств Несмотря на предыдущую сердечную защитную речь в пользу лучшего материнства я не настолько предан иллюзиям, чтобы не знать, что индивидуальная и социальная реальность предоставляет хорошему материнству многочисленные ограничения, помехи и стеснение. Тем не менее идеал может и должен быть назван и должен быть доступным для стремления к нему, хотя бы как к образцу коррекции реального поведения и чувств. Принцип желания человеческой жизни — удовлетворение потребностей тут же и безотлагательно — вечно будет конкурировать с принципом реальности, предполагающем получение такого количества веселья и удовлетворения, сколько возможно и разрешено на данный момент. При этом запросы других и социальная данность, разумеется, обозначают естественные ограничения. К сожалению, принцип реальности при этом может стать настолько ненормальным, что желание буквально может пропасть или проявиться в извращенных формах. Общественное ошибочное развитие не будет, правда, навязываться здоровому обществу политическими силами, оно будет зависеть от миллиона последователей, которые в повторении собственного раннего поведения имеют хотя и неосознанную, но в остальном очень активную потребность вновь устанавливать такие внешние условия, которые соответствуют их внутренней деформации. Они могут тогда заместительно страдать от «материнских» инстанций общественной системы, и с ними же страстно бороться — при этом не вступая в противодействие с потаенной душевной реальностью. Обвинить правление, бюрократия, партия, церковь,условия намного проще, чем воспринять психическое разочарование в матери и страдать от него. -191-Надежда на систему общественного обеспечения, которая может создать лекарство от всех болезней, попытка найти в религии освобождение — все это иррациональные последствия ранних нереализованных потребностей. Мир, в которому рациональное стоит выше эмоционального, действие выше позволения действовать, борьба надо привязанностью, постоянный рост над циклом и деньги надо человеческими потребностями, должен презирать чувства, контролировать их и превращать в чувства-заменители. Основные человеческие чувства — ярость, боль, печаль и радость — имеют две главные функции. Чувствами человек говорит о своих потребностях, он сигнализирует другим о своем состоянии в надежде и ожидании, что ему окажут помощь или сочувствие. Пока не говорящий ребенок не имеет никакой другой возможности рассказать о своем состоянии кроме как через плач, крик, дрыганье, отрыжку, смех и «сияние». Он ожидает, что его услышат и поймут, что ему нужно: помоги, приди ко мне, дай мне, что мне нудно, заботься обо мне, не покидай меня, дай мне связь с собой, согрей и защити меня, дай мне безопасность и утешение, раздели мою радость, подари мне внимание, дай мне принять участие и окажи мне сопротивление. Я перечисляю все эти желания и потребности настолько подробно, чтобы стало понятно, как многосторонни крик, плач и смех, что мать соответственно должна их узнавать, переводить и отвечать на них. Правда, в состоянии она это сделать только тогда, когда она сама имеет доступ ко всем возможным состояниям, т. е. когда она сама может понять из собственного опыта, что ребенок пытается передать. При этом требуется богатство опыта, множественность потребностей и открытость чувств матери. Все, что она -192- сама не смогла пережить, что ей осталось недоступным, было табуизированно и запрещено ей, она не сможет также узнать и в своем ребенке. Ее упущение из виду, непонимание и отсутствие реакции оставляет ребенка в одиночестве, он не находит контакта с самим собой, поскольку мать как узнающая и хвалящая для него выпадает, поскольку ее ответ не получен,а через него должна была бы достигнута быть цель ребенка. Человек учится чувствовать как и говорить, ему нужна для этого различная реакция и идентификация окружающей среды, в первую очередь — матери. Чувства для нас людей имеют также вторую важную функцию — они выводят напряжение. Тогда, когда потребности не могут быть реализованы, то есть остается печаль, выражение чувств может хотя бы обеспечить расслабление и облегчение. Телесно-психотерапевтический опыт научил нас, что выражение чувств может занять все тело и что правильная функция расслабления должна также задействовать все тело. Мы могли бы заняться тем, чтобы сделать изучение чувств школьным предметов. Мы должны заботиться о том, чтобы эмоциональное не дискриминировалось как слабость и чтобы чувства не приписывались только театральному искусству или «истеричкам». Деланные, нечестные и переигранные чувства не несут ничего хорошего и никого по-настоящему не достигают, они омгут даже быть отвратительными и вызывать отторжение. При этом реальные чувства заразительны, они затягивают и потому часто пугают людей, у которых чувства блокированы, они презирают их и обесценивают. Каждой матери, перед тем как она забеременеет, стоило бы посещать «школу чувств» как важны элемент подготовки к беременности — и это может стать причиной разобраться с собственными, возможно, зажатыми или расщепленными чувствами. -193- Важным результатом такой «школы чувств» может стать выигрышное отношение или способность матери по меньшей мере позволить ребенку некоторые чувства, насколько это возможно, понять их и соответственно ответить на них. Самая частая ошибка, которая делается, это попытки взрослых успокоить плачущих и кричащих детей как можно скорее, утешив их, что лишает детей их языка и не дает возможности переработать душевно беду. Только очень редко можно увидеть, как мать только держит и защищает чувствующего ребенка, принимаю выражение чувств, не пытаясь успокоить ребенка. Мы знаем такие попытки успокоить, которые в детской реальности совершенно неприменимы (Это не так страшно! Все будет нормально, ничего не произошло! Совсем уже не болит! Возьми конфетку. Не кричи так! Что подумают люди. Постыдись! Возьми же себя в руки!) Когда на маленького восьмилетнего Йоханнеса прикрикнул зубной врач, он наконец-то сел спокойно и не плакал, но только сопротивлялся бормашине. Это наконец вынудило врача потребовать от матери взять ребенка покрепче, чтобы он мог сделать свое дело мать Йоханнеса правда уважала его боль и защиту и предложила ему, чтобы он держался за нее. Она дала ему понятную поддержку, вместо того, чтобы увеличить его страдания, держа его То, что какая-нибудь мать может сказать: «Да, это больно. Это нечестно. Ты оправданно грустен. У тебя есть хорошая причина быть яростным» и затем в окружении найти понимание такой своей установке, несомненно принадлежит к нашему культурному кругу. Но именно ограничения нашей повседневной культуры, при которых сегодняшние родители, особенно матери — 194- влияют на постоянное развитие душевных повреждений у собственных детей, могут и должны смягчаться наиболее возможной свободой выражения эмоций. Дано, что дети и обычным своим поведением могут раздражать взрослых и нарушать их спокойствие, и конфликты неизбежны. Но разобраться в различных потребностях и мнениях полезно для развития все затронутых сторон, если дано, что возмущение, грусть и боль будут допущены. Мы,люди, не имеем выбора, чувствовать или не чувствовать. Чувства естественны и неизбежны как форма выражения живых человеческих процессов. Мы можем только сдерживать наши чувства, контролировать, подавлять их или отпускать. К здоровью и социальной зрелости относят также способность к обоим действиям — отпустить и контролировать, а также способность решить, что именно сделать. Всегда есть ответ, но мы недостаточно обучены его находить. Контроль над чувствами часто трагически считается атрибутом силы — на самом же деле, ее противоположности: это симптом душевной слабости, нарушенного самовосприятия, поскольку сила и смелость чувствовать правду были потеряны. Неприятное, стыдное и болезненное должны быть исключены из восприятия; таким образом человек становится узником ложного культа силы, он позволяет определят для себя извне, каким ему быть, без оглядки на его реальное состояние. Тот, кто больше не может себя нормально воспринимать, становится зависимым от внешнего сопровождения и советов, становится игрушкой всех возможных навязываний и жертвой чужих интересов. XI -195- Интеграция Лилит До сегодняшнего дня «Лилит» не возвращается в наш христианский культурный круг из эмиграции или изгнания. Она живет во фрагментах и часто даже в этих частичных аспектах с ней происходит борьба, табуизация или она просто избегается. В проституции «цветет» сексуальная привлекательность Лилит, в эмансипационном движении она борется за свою равноценность, а карьеристке приемлемо отсутствие детей. Интеграция этих частичных аспектов неодобряемой или подавляемой женственности в каждой женщине еще предстоит, и она необходима для достижения лучшего материнства. С интеграцией Лилит-аспектов в женственности могут быть избегнуты важные причины возникновения нарушений материнства. Речь идет при этом об освобождении психосоциальных способностей и установок, которые связаны с комплексом Лилит и табуизируются: 1. осознание равноправия и равноценности с мужчиной, без отрицания различий. Мать с ощущением такой самоценности передаст ребенку уважительную оценку. Мать, интегрировавшая Лилит, подтверждает жизнь ребенка, восторгается его неповторимости, принимает его пол. Таким образом насыщаются нарциссически и мальчики, и девочки, стабилизируется идентификация. Важный стимул многократных попыток достичь красоты, великолепных действий, влияния обязан своей энергией -196- в конечном итоге безнадежным подкреплениям в попытках придать себе важность, особенно если даже матери это не удалось. Но это никогда не удается по-настоящему. Действия, которые делаются, служат внешнему признанию и не могут окончательно реализоваться в принципиальном само-сомнении. Возможно, человек выигрывает золотые медлаи и призы и наслаждается другими формами подъема, но никогда уверенностью в том, что действительно любим. У людей с материнскими дефицитами базовое подтверждение остается нереализованным, и она не может быть компенсирована позже никаким внешним успехом. Убеждение в собственной ценности защищает от побуждения зависимости и помогает избавиться от будущих возможных деформаций и испугов. 2. в сексуальной активно-страстной позиции. Речь о способности женщины возбуждаться и разряжаться при помощи этой способности, о позволении энергии течь и о выражении ее. Страстная мастурбация является важным шагом, которому учится женщина, и он помогает ей заботиться о самой себе, быть самой ответственной за собственный оргазм и не нагружать этим партнера. Партнер может быть «заразителен» в возбуждении, и при помощи специальных практик может его увеличивать, помогая отпустить любовной заинтересованностью. Партнер может вести за собой, но главным образом способность к собственно страстной сексуальности отвечает за оргазмические волны сама женщина. Ответственность за собственную сексуальную жизнь, за пути к желания и согласие с партнерам остается на ней в той степени, насколько она интегрирует Лилит. Самостоятельная способность к страсти — это шаг в сторону автономности из ранней зависимости. Удовлетворение больше не ожидается от партнера, а с ним можно ожидать расширения и углубления страстных переживаний. -197- 3. в отвержении материнства, поскольку оно является помехой собственному развитию и независимости. Этот враждебный детям аспект возникает возникает из обязательного переутомления каждой матери, которая по сути должна быть рядом с ребенком круглые сутки, которая должна прочувствовать потребности ребенка и наиболее оптимально их удовлетворить, при этом оставляя собственные потребности и интересы. Поэтому чувства отвержения, агрессивные чувства по отношению к ребенку нормальны и опыт перегруженности, беспомощности и сомнения неизбежен. Аспект Лилит отмечает телесное, эмоциональное и социальное перенапряжение матери, ее право она разрядку и поддержку, ее право на «таймаут», пока за ребенком присматривают, и ее само собой разумеющееся право в конце концов не быть матерью, но просто женщиной, партнершей и эгоистичным человеком. Приобретенное чувство недооцененности и неизбежная враждебность по отношению к детям - это болезненные горькие результаты осознания, а собственная ответственность за сексуальное желание может обозначать тяжелую работу. Интеграция Лилит может требовать преодоление комплекса и смелого осознания, загружающей эмоциональной переработкой и готовностью к напряжению обучения заботе о самой себе. В результате таких усилий женщина, интегрировавшая Лилит, может принять границы собственного материнства, выдержать душевную боль и нести ответственность. Так, в любом случае, можно избежать «материнского отравления». «Недостаток матери» при этом наоборот остается непреодолимым, поскольку непреодолима и реальность, последствия которой могут быть смягчены честностью и открытостью по отношению к ребенку и принятием детского страдания. Так мы должны не -198-гнаться за мечтой об идеальной матери беспомощно и вызывая сострадание, но в намного большей степени мы можем через интеграцию Лилит устанавливать удовлетворительные партнерские отношения, страстную сексуальность и человеческое материнство вновь и вновь достигать и периодически с уверенностью получать из них больше. Когда женщины обнаруживают себя в кольце аспектов Лилит в неправильном материнстве и отдаляются, партнер и ребенок как правило переживают тяжелые кризисы. До того требуемое от нее «материнское обслуживание» теряет свое значение, а именно на нем дети строят свои отношения с матерью. Все, чему они должны научиться, чтобы мать с ними благосклонно согласилась и чтобы сделать ее «счастливой», больше не имеет ценности. Они впадают в панику, когда на их усилиях завязано оправдание их существованию: «Я 'люблю' тебя только тогда, когда...» или «Если ты сделаешь то я порадуюсь, а если так — ты для меня мертв!» С душевным изменением матери растут шансы на честный контакт и реальные отношения, которые приводят ребенка и партнера обязательно в неуверенность. Ребенок нуждается в понимающем сопровождении, принятии своих чувств и поддержки при тренировке свободных форм отношений. Партнер должен корректировать имеющийся у него образ жены и матери, и это возможно только тогда, когда он также охватывает свои материнские нарушения и обрабатывает их, и перебарывает свой страх перед Лилит. Тогда становится ясно, что старания достичь лучшего материнства — это не только задача одних женщин, но и также мужчин. Увеличение материнства в обществе затрагивает каждого из нас и является важной и эффективной инвестицией в будущее. К этому относится хорошая подготовка к материнству, отцовству и родительству, умение освободиться естественно и нежно и не отдаляться от ребенка без достаточно значимой причины -199- в первые три года жизни, предлагать детям отношения, а не воспитание, учить в школах и считать взрослыми тех, кто обучен знаниям об отношениях, чувствах, партнерстве и сексуальности. Прежде всего значение материнства и с ним вопрос о межчеловеческих взаимоотношениях должен быть поставлен во главу угла. Ориентация на потребности детей революционно изменила бы нашу культуру и освободила бы нас от политики стариков, у которых остается только власть, при помощи «материнской» политики понимания. Демократическая власть большинства, которая вполне может стать массово-психологическим главенством отчужденных — людей с потребностями, заболеваниями, душевными травмами, могла бы развиваться в культуре, в которой голоса «против» не подавляются, а понимаются, и меньшинства не отторгается, а интегрируются как носители неосознанного. Материнство могла бы помочь ограничить деструктивные силы рынка: не только бы пробивался самый сильный, но и слабый мог бы получить соответствующую значимость. Каждый был бы не кузнецом своего счастья, а мог бы создавать мощь в единении. Мир бы больше не делился на плохих и хороших людей, но каждый мог бы рискнуть открыть в себе доброе и злое, и попробовать понять это в психосоциальной связи. Ограниченному влиянию на политические силы, неизбежной зависимости от природных и социальных условий я противопоставляю свободу и ответственность индивида, ограниченной и отчужденной беде - «материнское» отношение, что может быть сделано при помощи персонального взаимодействия,слушания, сочувствия и желания понять и через допустимое выражение чувств. Каждое «материнское» действие улучшает возникающие условия и облегчает мировую печаль.
