Учебное пособие

Мурманский государственный педагогический университет
Воронин А.В.
КРАТКИЙ ОЧЕРК ИСТОРИИ РОССИЙСКОГО ГОСУДАРСТВА
(Учебное пособие)
Мурманск
2011
2
Рецензенты:
Беляев А.Б., кандидат исторических наук, доцент кафедры отечественной истории
Мурманского государственного педагогического института
Спиридонов А.М., кандидат исторических наук, доцент кафедры истории России
Петрозаводского государственного университета
3
ПРЕДИСЛОВИЕ
Настоящее пособие предназначено для студентов первых курсов высших учебных
заведений и имеет целью дать им общие представления об основных закономерностях
развития российской государственности.
При этом государственность понимается как важнейший элемент общественной
структуры, включающий в себя не только те или иные государственные учреждения, но и
значительно более широкие аспекты, такие как государственная идеология, взаимоотношения государства и общества, связи с другими государствами и т.п.
Пособие ограничивает предмет рассмотрения преимущественно проблемами политического развития России, однако в нем присутствуют и сюжеты, связанные с социальными и экономическими проблемами, в основном те, что объясняют эволюцию российского государства.
Настоящее пособие не может, да и не имеет такой цели, дать полного и систематического изложения истории России. Оно должно помочь уяснить основные закономерности в развитии российского государства, понять причины и характер дискуссий, которые
ведутся в настоящее время вокруг российской истории и способствовать выяснению места, занимаемого Российским государством в мире.
I. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ РОССИЙСКОГО ГОСУДАРСТВА
Предмет настоящего пособия – история развития российского государства. Отсюда необходимо, хотя бы в самых общих чертах, определить, что мы будем понимать под
государством.
Определений государства существует великое множество. В течение длительного
времени в советской общественной науке наиболее распространенным было ленинское
определение государства как аппарата насилия, аппарата для подавления господствующим классом эксплуататоров класса эксплуатируемых. В этом определении отражаются,
по крайней мере, две из вполне реальных сторон государственной деятельности – использование насилия при выполнении своих задач1 и наличие особого аппарата как средства
их реализации. Однако такое определение по преимуществу описывает государство с точки зрения его формы и инструментария, в меньшей степени выявляя задачи государства. К
тому же очевидно, что функции государства не ограничиваются исключительно насилием.
Поэтому сегодня нередко обращаются к определению государства как организации общественного договора, выполняющей свои функции в интересах всех членов данного общества. Здесь, правда, слишком подчеркивается сознательный характер возникновения и
функционирования государства и его учреждений, создается весьма идеализированная
модель государства, в реальности нигде и никогда не существовавшая в мировой истории.
Поэтому, и это, и многие другие определения не дадут, да, в принципе, и не могут дать,
абсолютно полного описания всех функций и задач государства. Всякое определение
останется схемой, лишь стремящейся ко все более полному описанию, никогда, в то же
время, не достигающей окончательного решения.
Поэтому мы не будем искать абсолютного определения, а ограничимся выделением
тех основных черт, что наиболее важны для нашего понимания истории развития российского государства.
Государство возникает и развивается, прежде всего, из потребности сохранения целостности того или иного этнического массива, разделившегося на отдельные слои, имеющие особые, противоречащие друг другу интересы. Однако эта потребность чаще всего
выявляется в весьма жесткой, с использованием, в том числе, и насилия, борьбе социальГосударства такого рода, опирающиеся преимущественно на насилие, несомненно существовали и существуют в мировой истории, особенно на ранних ступенях развития человеческого общества. Их можно рассматривать как некий частный случай более общего определений.
1
4
ных и иных групп. Неспособность придти к согласованию противоречивых интересов,
опасная своей потенциальной возможностью разрушить сами основы общественной жизни, вынуждает к поиску посредника, которому можно доверить разрешение неизбежных
конфликтных ситуаций. Отсюда и формируется особый аппарат, механизм, выполняющий
эту сложную работу координатора. Но благодаря этим арбитражным функциям государство получает определенную независимость от всех социальных слоев, хотя, конечно, оно
отнюдь не свободно от предпочтений по отношению к тем или иным из них. В то же время, эти предпочтения не означают слияния, как это утверждали последователи марксистского учения.1 Таким образом, в самом общем виде можно было бы определить государство2 как механизм регулирования социальных отношений, как особый аппарат власти, стоящий над обществом и имеющий целью обеспечение его целостности, стабильности, внешней и внутренней безопасности.
Общество является своего рода противоположностью государству. Число определений общества, как и государства, весьма велико: его рассматривают и для обозначения
той части материального мира, которая обособилась от природы (совокупность всех форм
объединения и способов взаимодействия людей как между собой, так и с природным
окружающим их миром), и в качестве определенного этапа в развитии человечества или
страны (первобытное, феодальное, советское и т.д.), Однако в данном случае, как правило,
под этим понятием мы будем иметь в виду совокупность обладающих специфическими
интересами и занимающими определенное место в общественной иерархии социальных
групп, взаимодействующих как между собой, так и с государством с целью продвижения своих интересов. Таким образом, следует подчеркнуть активную позицию общества
по отношению к государству. Впрочем, даже при наличии вполне отчетливых интересов у
каждого члена группы, активность проявляет лишь ее часть, выступая в качестве представителей этого совокупного интереса. Взаимодействие общества и государства представляют из себя чрезвычайно сложную систему: они могут быть как отношениями сотрудничества, так и выливаться в острые, вплоть до массового применения насилия с обеих сторон, конфликты.
Раз возникнув, государство не застывает в неизменном виде, оно развивается, расширяется сфера его деятельности, усложняются функции, разветвляется аппарат. Поэтому
крайне важно изучать историю развития государства. При этом важно осознавать, что исследование истории развития государственности, как, и истории любого явления, позволяет понять не только прошлое. Оно дает возможность объяснить настоящее, а при умелом использовании методов исторического анализа, до определенной степени, увидеть и
будущие перспективы.
Успешность же, в изучении истории государства во многом зависит от тех общеисторических, общесоциологических взглядов, которыми руководствуются в своих исследованиях историки, даже если сами они это отрицают.
Существует множество концепций исторического развития, однако наиболее популярны (хотя это не означает их наибольшей истинности) среди современных российских
историков две: так называемые «формационная» (еще недавно «единственно верная», а
сегодня все чаще уступающая дорогу другим) и цивилизационная (все активнее проникающая в сегодняшнее общественное сознание). Первая предлагает вариант как бы «вертикального» развития общества, по спирали от низшего к высшему – прогресс. Как правило,
хотя и не обязательно, она опирается на представление о материальности жизни, что действительно дает немало оснований говорить о поступательном характере развития. Вторую концепцию можно, столь же условно, определить как «горизонтальную», фактически
отрицающую прогресс в истории в связи с невозможностью обнаружить его в развитии
Их однако не следует отождествлять с самим Марксом.
Государство создает вокруг себя широкое поле политических отношений, которые охватываются понятием
государственности. В него входят такие, например, составляющие, как государственная идеология, взаимоотношения государства с обществом, полугосударственные образования и т.д.
1
2
5
духовной жизни, собственно, и являющейся основой, фундаментом истории человеческого общества. Отсюда мировая история рассматривается как совокупность возникающих,
развивающихся и умирающих цивилизаций, не связанных или слабо связанных между собой.
Естественно, в этой связи возникает вопрос о взаимоотношениях между мировой и
российской историей. В еще сравнительно недавнем прошлом среди отечественных историков, опирающихся на марксистскую концепцию развития общества, преобладало представление о единстве ее с мировой историей. Соответственно этому, российская история
делилась на 4-е основных этапа: первобытнообщинный, феодальный, капиталистический
и социалистический (вторую – рабовладельческую – стадию Россия, согласно этому
взгляду, миновала).
Единство с историей других стран (правда, не всех, а лишь их части – в основном,
стран Запада) признавалось и в досоветской исторической науке. Ряд историков, объединяемых обычно в общее историко-философское направление – «западничество» – считали, что при всех особенностях российского пути единственно приемлемым для нее вариантом развития являлось сближение с Западом, а потому искали те черты в ее истории, в
которых прослеживалось сходство с западными странами.
С другой стороны, им возражали представители течения, называемого «славянофильским». Они исходили из идеи особого, самобытного пути России, не сходного ни с
каким другим. Соответственно, и усилия тех или иных правителей направить развитие
России по пути активного сближения с Западом воспринимались ими как несомненный
вред, зло для России.
Попытки примирить эти взаимопротивоположные точки зрения уже в XX в. предприняли представители так называемого «евразийского» течения, которые увидели в России страну, имеющую мессианское предназначение в объединении Западной и Восточной
цивилизаций.
Не менее острые споры велись и ведутся и относительно истории собственно Российского государства, по поводу которой нет единства не только в отношении направленности его развития но даже в вопросе о моменте его образования.
Если марксистские историки ведут отсчет государственной истории России с момента образования Киевской Руси (IX в.), то представители «государственной школы»,
начинали его только со времен сформирования Московского царства (XVI в.).
Велики разногласия и в вопросе о той роли, которую играет государство в отечественной истории. Тогда как сторонники самобытности России видят главную, и причем
позитивную, особость российской истории в единении народа и государства, в их взаимном слиянии, то западники рассматривают государство как ведущую силу исторического
развития, формирующую общество, стоящую над народом.
Существующие разногласия, во многом, – результат тех особенностей, которыми
обладает историческая наука. Историческое исследование – это особый тип научного поиска, во многом отличающийся от естественных наук. Здесь, конечно же, используются и
анализ, и синтез, т.е. традиционные средства научного исследования. Однако сам объект
изучения делает выводы, полученные с помощью этих и других методов (реконструкция
исторического прошлого, интерпретация исторических источников, генерализация и др.),
порой, весьма размытыми, относительными и спорными. От исторической науки неправомерно требовать однозначных выводов, невозможно ожидать получения «истины в последней инстанции» или оценок по принципу «хорошо» – «плохо».
Как раз, напротив, историческое исследование предполагает многозначность оценок, дискуссионность результатов и постоянную смену общепризнанных, казалось бы,
идей, свержение авторитетов.
Дело в том, что большая часть сведений об исторических процессах приходит к
нам через так называемые исторические источники, которые разделяют на три основных
вида: вещественные, устные и письменные.
6
Первые, как правило, немы и требуют очень сложной интерпретации, чтобы заставить их «говорить». Вторые – весьма ограничены во времени и крайне необъективны. И
только третьи выглядят внушительно и монументально. Однако и последние отнюдь не
всегда вызывают доверие у историков и нуждаются в весьма кропотливой и тщательной
обработке.
Иными словами, недоверие к источнику, сомнение должно лежать в основе всякого
исследования. Только сопоставление различных источников всех возможных видов и их
комплексный анализ могут позволить историку определить достоверность как источника,
так и самого события.1
Столь высокая сложность источниковедческого анализа привела к тому, что в ходе
развития исторической науки из нее выделился целый ряд специальных дисциплин, таких,
например, как археология, источниковедение, текстология, нумизматика и многие другие.
На этой основе и создается историческое исследование, позволяющее понять прошлое, объяснить настоящее и предвидеть будущее.
II. СТАНОВЛЕНИЕ ДРЕВНЕРУССКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ
1. Славяне Восточной Европы в V – VIII вв.
Древнерусское государство сформировалось в землях расселения славян. Эта этническая группа стала заметной на исторической арене в V – VI вв. Их более ранняя история
весьма туманна, поэтому среди историков нет единства по вопросу об этногенезе (происхождении)2 славянства. Однако очевидно, что процесс этот происходил на достаточно
обширной территории Центральной и Восточной Европы, где-то между Дунаем, Днепром
и Вислой.
Одни исследователи – их обычно относят к сторонникам «автохтонной» (аборигенной) теории – считают необходимым все племена, последовательно обитавшие на пространстве, впоследствии ставшей местом их поселения, зачислять в предков славян, и, как
правило, настаивают на раннем зарождении славянского этноса3; другие («миграционисты») полагают, что славянская общность, напротив, имеет весьма позднее происхождение4, формируясь из некоторого ядра за счет роста и постепенного распространения по
вышеуказанной территории славянской прародины.5
Сложность такого анализа, требующая глубоких профессиональных знаний, чаще всего остается незаметной для большинства читающей публики, порождая упрощенное представление о работе историка. В результате нередко возникает представление о легкости и доступности исследовательской работы в этой области. Наряду с реальными трудностями процесса познания прошлого это приводит к появлению различных
любительских, псевдонаучных концепций, вроде «новой хронологии» А.Т Фоменко, расследований в духе
дешевого детектива А. Бушкова, разгадываний «загадок истории» в стиле Э. Радзинского и т.п.
2
Этногенез – процесс формирования этноса (народа) – вообще, одна из самых сложных проблем в науке. В
традиционной отечественной науке этносы обычно определяют как исторически сложившиеся устойчивые
общности людей, обладающие общностью территории, языка, материальной и духовной культуры, а также
самосознания на основе различения «мы – они». Впрочем, существуют и иные толкования этого понятия.
Например, Л.Н. Гумилев, определяет этнос как «свойство вида Homo sapiens группироваться так, чтобы
можно было противопоставлять себя и своих… всему остальному миру» (Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. – Л., 1990. – С. 41)
Как правило, классификация народов основана на лингвистических различиях между ними, т.е. по языку. На
этой основе, выделяют крупные языковые семьи: индоевропейскую, урало-самодийскую, алтайскую, кавказскую и др. Семьи, в свою очередь, делят на более мелкие группы. Так, урало-самодийскую – на самодийскую и финно-угорскую, алтайскую – на тюркскую и ряд других; индоевропейскую – на иранскую, романскую, германскую, балтийскую и славянскую.
3
Скажем Б.А. Рыбаков ведет его историю с XV в. до н. э., включая сюда и иранские, и германские племена
(иными словами, относящиеся к весьма различным языковым группам).
4
В этом случае процесс славянского этногенеза определяется первыми веками I тысячелетия н. э.
5
Первым «миграционистом» можно было бы назвать автора «Повести временных лет», который писал:
«Спустя много лет [после разрушения Вавилонского столпа и разделения народов – А.В.] сели славяне по
Дунаю, где теперь земля Венгерская и Болгарская. От тех славян разошлись славяне по земле и прозвались
1
7
Иными словами, если первые во главу угла ставят выявление территории, на которой происходили процессы славяногенеза (назовем их «геоцентристами»), фактически записывая в предков славян все группы последовательно населявшие ее, то вторые («этноцентристы») делают ставку на обнаружение той этнической группы населения на этой
территории, которая стала основным звеном в процессе формирования славянства: протославяне – праславяне – славяне.
Стремясь избежать односторонности вышеуказанных подходов, третьи пытаются
понять процесс происхождения славян через их взаимодействие с другими этническими
группами, приходя к выводу, что славянство складывается в самостоятельный этнос в результате достаточно длительного процесса взаимных воздействий множества различных
народов на весьма обширных пространствах Восточной Европы. Территория, в этом случае наполняется содержательным смыслом: славянство формируется не просто в абстрактном пространстве, а в пограничье между земледельческим «лесом» и кочевой «степью»: именно через эти территории проходило большинство волн «великого переселения
народов» первых веков н. э. В этом огромном котле сталкивались, взаимодействовали,
смешивались и распадались различные этнические группы, на основе которых, скорее
всего, и сформировались многочисленные славянские народы. По-видимому, искомого
первичного ядра, давшего начало славянству, просто не существовало: оно сложилось в
результате синтеза множества разноэтнических элементов в сравнительно короткие сроки
первой половины I тысячелетия н.э.
Но каковы бы ни были истоки славянства, в V – VII вв. они заселяют значительную
территорию от Балканского полуострова на юге до Балтийского побережья на севере и от
верховьев Волги на востоке до Вислы и Одера на западе.
Весьма примитивный характер земледелия первоначально заставлял славян постоянно менять место жительства, однако по мере совершенствования технологии обработки
земли образ жизни населения приобретает все более оседлый характер.1 Земледелие2 же
во многом определяло и общественный уклад. Главной чертой общественной жизни этого
периода являлся коллективизм, вырастающий из невозможности силами одной семьи
осуществлять весь цикл сельскохозяйственных работ. Коллективным был не только труд,
но и собственность, и распределение, что порождало, в свою очередь, очевидное равенство всех членов данного коллектива. Такое общество (община) и управлялось при помощи коллективного органа – народного собрания всех членов общества – веча. Немаловажным обстоятельством, способствующим подобному образу жизни, являлось и наличие
кровнородственных связей между членам общины.
Впрочем, при всем господстве этих принципов общественной жизни первобытных
коллективов, они не были абсолютными. Элементы индивидуализма и неравенства имели
место уже на самых ранних стадиях развития общества.
Коллективный труд, например, вовсе не означал отсутствия разделения труда: при
всем единообразии трудовых усилий среди работников всегда выделялись те, кто занимался преимущественно каким-то одним видом деятельности, скажем, ремеслом, охотой
или осуществлял управленческие функции. Другое дело, что независимо от того, в какой
именами своими от мест, на которых сели» (Памятники литературы Древней Руси. XI – начало XII века. –
М., 1978. – С. 25)
1
При всей традиционности цикла земледельческих работ, предполагающего вспашку, сев и уборку урожая,
важной особенностью организации земледелия этого периода являлась необходимость предварительной
подготовки пашни: в лесной зоне – вырубки леса, корчевания и сжигания пней (подсечно-огневой способ), в
степной – поднятия целины (перелог). Поскольку при отсутствии удобрений естественное плодородие земли
в этих условиях быстро убывало, через некоторое время возникала необходимость переходить на новое место, забрасывая обработанный участок. Такой вариант своего рода «кочевого земледелия» по мере накопления опыта вылился в создание двупольной системы, означавшей окончательный переход к оседлости.
2
Наряду с земледелием важную роль в хозяйственной жизни славян играли домашнее скотоводство и лесные промыслы. Последние обеспечивали не только внутренние потребности, но и продукцию для обмена
(меха, воск, мед).
8
области трудился человек, целью его работ было благо всего коллектива.
Очевидно и наличие орудий труда и предметов личного потребления, находящихся
в индивидуальном распоряжении отдельных членов общины.
Нет полного равенства в распределении и потреблении. В условиях низкоэффективного производства, обеспечивающего лишь самые скудные потребности, доля созданного обществом продукта, которую оно могло выделить для каждого из своих членов,
оказывалась минимально необходимой, но неодинаковой, зависящей от его половозрастных особенностей.
Наконец, не было и равенства общественного: во всяком коллективе выделялась
особая группа людей, так называемая племенная верхушка – старейшины (старцы градские), вожди (князья) и жрецы (волхвы, кудесники), – мнение которых при решении тех
или иных вопросов жизни общины, имело заметно большее значение, нежели остальных
ее членов. В то же время, это воздействие опиралось не на силу и власть, а на их очевидное превосходство с точки зрения знаний и опыта. Их положение в коллективе определялось заслуженным авторитетом.
Но сколь бы ни были заметны эти элементы индивидуализма и неравенства в жизни первобытных коллективов, их объединяет одно – истоки их (как и в отношении коллективизма и равенства) по преимуществу лежат в природе, с которой человек все еще
связан самым теснейшим образом, они носят естественный, а не социальный характер.
Естественными причинами определяются и формы межчеловеческих взаимоотношений, опирающиеся на нормы (правила), сформировавшиеся в процессе многовекового
накопления опыта. Эти нормы, в науке нередко называемые первобытными недифференцированными мононормами, одинаковы и обязательны для всех членов коллективов, им
не свойственно различение должного и сущего1 и, в случае их нарушения, как правило,
обеспечиваются очень жесткими наказаниями. Человек действовал в соответствии с этими
мононормами почти на инстинктивном уровне, лишь до некоторой степени находя обоснование в языческих мифах и легендах. Если конфликты и возникали, то главным образом
на межобщинном уровне, а источником их оказывался ущерб, причиненный личности человека. При этом действовал принцип коллективной ответственности: скажем, мстить за
обиду обязаны были все члены потерпевшей стороны (точно также как и объектом возмездия мог быть любой член виновной стороны).
Подобному древнему «праву» не свойственно творчество, оно не стремится к созданию новых норм общежития, главная его цель – охрана «старины», сложившейся на
основе многовековых опыта и традиций.2 В то же время, поскольку опыт (при всем сходстве условий жизни) в каждой общине был свой особенный, а уровень изоляции общин
друг от друга довольно значителен, характерными признаками такой системы оказываются дробность и разнообразие обычаев. Недаром летописи подчеркивают, что восточнославянские племена «имяху обычаи своя и законы отец своих и предань, каждо свой норов».3
Это разнообразие особенно усиливается по мере начинающегося постепенного разрушения традиционного уклада жизни. Развитие производительных сил, позволившее
производить коллективу больше, нежели минимальный прожиточный уровень, по-новому
поставило проблему распределения. Внутри коллективов выделяются особые общественные группы, получающие большую, нежели остальные его члены, долю созданного им
продукта. Это, прежде всего племенная верхушка, все чаще превращающая исполнение
своих функций в наследственное владение.
Усиление влияния этой группы особенно активно происходит в результате все
Различение должного и сущего характерно для морали. Сущее – норма реально существующих взаимоотношений, должное – то, какой она должна быть в идеале с точки зрения тех или иных групп общества.
2
Среди подобных норм наиболее известны обязательность взаимопомощи, круговая порука, кровная месть,
календарь, словесный характер заключения договора, поединок («поле») как способ определения правого и
др.
3
Памятники литературы Древней Руси. XI – начало XII века… – С. 28.
1
9
учащающихся столкновений (в т.ч. и вооруженных) с другими племенами. Нарастание
конфликтности было вызвано, прежде всего, борьбой за ресурсы, обострившейся в связи
резким ростом народонаселения в первые века нашей эры на территории Восточной Европы.1 Именно этот «демографический взрыв» стал одной из движущих сил колонизационного процесса, в ходе которого славяне (оказавшиеся, по сути дела, последней волной
эпохи великого переселения народов), в ходе которого славяне расселились на обширных
пространствах Восточной Европы.
Война же, с одной стороны, особенно наглядно демонстрирует высокую значимость племенного руководства для соплеменников, а с другой – создает условия для появления своего рода мерила ценности индивида в виде все возрастающего объема военных
трофеев и подарков, полученных в результате столкновений и последующих мирных переговоров, – будущего богатства. Примитивное сознание, требовавшее вещного, натурального выражения значимости человека, создания своеобразной шкалы, с помощью которой можно выстроить иерархию людей в обществе, получило возможность сравнить их
между собой и расставить в соответствии с новой классификацией ценностей. Чем выше
уровень богатства (большую часть которого на первых порах следовало раздаривать соплеменникам), тем более значимым оказывался человек. Это и порождало стремление к
индивидуальному обогащению.
Однако эти стимулы не могли бы быть реализованы, если бы опирались лишь на
внешние источники. Главным фактором, сделавшим возможность накопления значительных индивидуальных богатств, стали ресурсы, создаваемые внутри коллективов. Большая
часть общественных запасов контролировалась представителями племенной верхушки.2
Распоряжение ими, приобретавшее все больше наследственный характер, начинало превращаться в фактическое владение, пусть и с необходимостью выделять значительную его
долю в распоряжение соплеменников.3
Война приносит не только дополнительный прибавочный продукт, она поставляет
Этот процесс явился обратной стороной развития производительных сил. Улучшение условий жизни создало благоприятные условия для резкого роста населения (в первую очередь, за счет уменьшения детской
смертности). В то же время, производительные силы растут явно более медленными темпами, в силу чего
сравнительно быстро возникает новое несоответствие между потребностями коллектива и имеющимися в
его распоряжении ресурсами. Единственным средством разрешения этого противоречия и получения необходимых дополнительных средств жизнеобеспечения коллектива в условиях невозможности быстрой интенсификации производства оказывается расширение территории, экстенсивное приращение «производственных площадей». Однако учитывая, что большинство благоприятных для жизни человека пространств к
этому времени было уже занято, борьба за расширение «ареала обитания» не может не породить столкновений. Это означало превращение войны из сравнительно эпизодического столкновения первобытных племен
в одно из важнейших средств существования.
2
Вот как весь этот процесс представляется сторонникам концепции «престижной экономики» (К. Дюбуа).
Поскольку уровень благополучия жизни коллектива во многом зависел от того, насколько добрососедскими
были взаимоотношения с соседними племенами, между ними постоянно происходил обмен подарками –
своеобразными знаками поддержания дипломатических отношений. Подобная же ситуация постепенно
складывалась и внутри коллективов, где взаимное одаривание становится одним из важных элементов общественного уклада. Чем более значительной оказывалась возможность одаривать, чем больше у человека
возникало цепочек из друзей-партнеров по дарообмену, тем прочнее и шире оказывалась его социальная
опора, тем выше была его общественная репутация. Поскольку развитие дарообмена шло в направлении появления неэквивалентных цепей дарения, сосредоточение избыточного продукта для одаривания в руках отдельных лиц создавало почву для появления влиятельных лидеров, «больших людей», как правило, становившихся во главе коллективов. Тем самым, авторитет, престиж руководящей верхушки обнаруживал свое
материальное воплощение в количестве подарков (богатства), находившихся в их распоряжении. Со временем рост богатства стал превращаться в самоцель и базу авторитета, а фактически, власти. Если добавить к
этому появления первых меновых эквивалентов – денег, вызванных расширением дарообменных цепей и
растущим разделением труда, то станет очевидным, что накопление богатств тем или иным путем становится важным стимулом общественной деятельности, превращается в одну из необходимейших функций коллектива, в целом, и его руководства, в частности.
3
Близкие к этому идеи развивают приверженцы теории редистрибьюции, или перераспределения (К. Поланьи, Дж. Дальтон).
1
10
и тех, кто может его создавать – рабов, являющихся коллективной собственностью данного племени1 и не обладающих какими-либо реальными правами.
Наконец, следует учитывать естественное разделение труда в рамках любого коллектива, где управленческая деятельность, очевидно, играет более важную роль, чем любая другая. Всеобщее признание этого факта создает условия для осознания справедливости сосредоточения большей доли общественного богатства в руках этой группы, как своего рода «вознаграждения» за больший вклад. Особенно отчетливо это заметно в фигуре
военного вождя. Успехи на поле боя и в обеспечении мира олицетворялись в нем и все
чаще выдвигали его на ведущие позиции в рамках племени (союза племен). Соответственно, все большая доля военной добычи сосредотачивалась в его руках (и как распорядителя общественных запасов, и как собственника ресурсов). Этому способствует постепенное ослабление кровнородственных связей: в ходе колонизации происходят значительнейшие процессы ассимиляции, приводящие к смене племенной структуры общины
территориальной. В силу этого место племенной верхушки частично занимают «большие
люди», выделившиеся в ходе военных действий (в большинстве своем воины, сумевшие
получить значительную долю военного трофея и завоевавшие авторитет среди «соплеменников»). Тем самым, война оказывается не просто средством выяснения межплеменных отношений, но и формой экономической деятельности.
Таким образом, в рамках славянского (и не только) общества складываются различающиеся по своему, теперь уже социальному, положению группы, между которыми все
чаще возникают противоречия, как на внутриплеменном, так и межплеменном уровнях,
что все больше и больше раскалывают коллективистский уклад жизни. Высокий уровень
конфликтности делает фактически недееспособными старые средства разрешения противоречий, опирающиеся на традицию и обычай, не нуждающиеся в создании каких-то особых механизмов, учреждений. Все более становятся необходимы новые формы организации общественной жизни, возникает потребность в государстве.2
Развитие этих новых форм идет в рамках постепенной дифференциации мононорм
в направлении распадения их на нормы права и нормы морали. Правовые нормы содержали правила обязательного поведения, моральные – предпочтительного. Соответственно,
первые из них обеспечивались жесткими санкциями формирующегося управленческого
аппарата, вторые – лишь силой общественного мнения.3 В свою очередь, формирующаяся
мораль также не была единой: различные социальные группы руководствовались весьма
различающимися нормами.
Начинает, например, складываться новое отношение к былым нормам общежития,
которые утрачивают строго неукоснительный характер и рассматриваются как предпочтительные. Если до сих пор трудовая взаимопомощь другим членам общины (супряга) считалась обязательной и в случае отказа от участия в ней могла привести в изгнанию из общины, то теперь дело ограничивалось лишь чем-то вроде бойкота.
Формируются и представления о существовании особых предназначений различных групп: мирный труд – удел большинства общинников, управленческие и военные
функции – задача социальной верхушки.
В новой морали возникает противопоставление должного и сущего: значительная
часть былых форм отношений отходят в область идеалов, все более расходясь с новой соВпрочем, с рабами происходит тоже самое, что и с общественными ресурсами. Они постепенно становятся
собственностью не коллектива, а все той же племенной верхушки.
2
Существуют и иные версии возникновения государства. Так, согласно «интегративной» версии архаическое государство возникает вследствие организационных нужд, с которыми племенные «власти» не могут
справиться. При этом раннегосударственная власть опирается не на насилие, а на стремление к достижению
консенсуса, и основана на сакральной (священной) идеологии.
3
Впрочем возникновение права и морали шло не только путем расщепления мононорм, оно включало в себя
и множество нормативных новшеств, определявшихся все ускоряющимся процессом изменений в общественной жизни. К тому же, по-прежнему, в основе как тех, так и других лежали религиозные представления.
1
11
циальной реальностью.
Еще отчетливее, чем становление морали, набирает силу процесс превращения части мононорм в правовые нормы.
Прежде всего, начинают меняться сами субъекты взаимоотношений, между которыми возникают конфликты, а соответственно, возникает потребность в их урегулировании. Если ранее они завязывались, как правило, на межобщинной основе, то теперь возникают и между группами и членами одной общины. Естественно поэтому, появление норм,
определяющих особость группы или индивида.1
Существенно расширяется и сама сфера действия формирующихся норм: землевладение и землепользование, договорные обязательства, наследование, положение членов семьи и т.д. Причем, все более важным источником конфликтов становится имущественный ущерб (грабеж, кража, потрава полей, невыполнение имущественных обязательств и т.п.). Впрочем, нередко имущественный ущерб все еще рассматривается как
нанесение ущерба личности: тот же грабеж, поскольку означал применение насилия над
человеком.
Трансформируются обычаи взаимопомощи, которая приобретает все более ассиметричный характер, в результате чего происходит узаконение права вождей на получение поборов и повинностей с общинников.
Изменяются мононормы взаимозащиты: если в первобытном обществе в случае
конфликта по поводу убийств члена одной родственной группы представителями другой
единственным ответом пострадавшей стороны могло быть лишь возмездие, означавшее
нанесение равного ущерба виновной стороне (принцип талиона), то теперь возникает и
другой вариант восстановления справедливости (а соответственно и урегулирования конфликта), – эквивалентное материальное возмещение нанесенного ущерба, например, уплата штрафов в пользу как потерпевших, так и лиц, осуществляющих урегулирование. К тому же, становится заметной дифференциация «цены крови» (вергельда) лиц, обладающих
разным социальным статусом. Впрочем, возникновение вергельда не отменяло самого
обычая кровной мести. Это было правом, но не обязанностью потерпевшей стороны, которая могла избрать и традиционный способ разрешения конфликта.
Очевидно, что если уж убийство можно было заменить уплатой возмещения, то тем
более возможной становилась компенсация всех других видов ущерба: телесных повреждений, имущественного ущерба, оскорблений и т.п.
В то же время, эти нормы все еще действуют не столько в границах территориальных, сколько этнических – в рамках общины, племени (союза племен). Признаком сохранения связей со старым укладом является и подчеркнутая публичность реализации норм.
Все действия совершаются в присутствии большого числа свидетелей, прежде всего, родственников. К тому же сохраняется неразграниченность между правом и обязанностью: та
же кровная месть еще не столько право, сколько обязанность потерпевших.
Отсутствуют и специальные органы судебной власти. Судопроизводство осуществляет, как правило, общинное (племенное) руководство – советы старейшин, жрецы, вожди, последние среди которых постепенно занимают здесь главенствующее место. В ряде
случаев, конфликт разрешался путем прямых переговоров или через посредников.
Одной из форм обеспечения соблюдения людьми обязательств являлась угроза
применения вредоносной магии. Пытаясь наказать обидчика, потерпевший стремился
навлечь на него кару с помощью магических действий, прибегая к услугам колдунов. Вообще, значительная часть «судебных» действий сопровождалась различными языческими
Регулирование межгрупповых отношений постепенно начинает влиять на отношения внутри групп: вопервых, поскольку сама группа могла состоять из более мелких образований, а во-вторых, в связи с тем, что
необходимость выступать в защиту своего члена независимо от его правоты и участие в конфликтах могло
нанести ей значительный материальный и иной ущерб (потеря людей, большие компенсационные выплаты).
Тем самым, человек, ставший причиной конфликта, мог быть подвергнут осуждению в глазах общественного мнения группы, а в случае продолжения действий, приводящих к конфликту, изгнан из группы или даже
уничтожен.
1
12
обрядами, присягами, поединками, ордалиями (испытаниями), установлением «доброй
славы» сторон.
Таким образом, к моменту возникновения государства у восточных славян все явственнее обнаруживается переплетение новых, выходящих за рамки традиционных мононорм классического родового строя инструментов, и большого количества сохраняющихся старых средств и форм регулирования общественных отношений. Фактически, здесь
мы имеем дело с переходным периодом, когда старое и новое сосуществуют вместе. Этот
период обычно определяется как строй «военной демократии».
Хотя перемены происходили в укладе жизни всего славянства, само оно едва ли не
с момента своего возникновения отнюдь не было единым. Исследователи выделили несколько основных славянских групп: южную, западную и восточную. Восточные славяне
к VII – VIII вв. заняли весьма обширную территорию в четырехугольнике: Финский залив
– Карпаты – Черноморское побережье – верховья Волги и Дона. В свою очередь и они
представляли из себя весьма разношерстный конгломерат союзов племен 1, именуемых в
летописи «Повесть временных лет» как поляне, ильменские словене, древляне, дреговичи
и др. По-видимому, первые два союза являлись наиболее развитыми, что позволяло им
доминировать в восточнославянской среде.
Соседями восточных славян на северо-западе были скандинавские народы (норманны), более известные среди славян как варяги, на северо-востоке – финно-угры, на востоке и юго-востоке – кочевые тюркские племена (сначала гунны, затем авары (обры), далее булгары и хазары). На юго-западе через Черное море был прямой выход на одно из
крупнейших государств того времени – Византийскую империю.
Отношения с этими важнейшими соседями для восточных славян развивались
весьма непросто. Если Византийская империя являлась для них в течение длительного
времени объектом агрессии, то, в свою очередь, славянские земли сами подвергались
нападению со стороны кочевых народов (авар – обров, в славянской интерпретации2, хазар) и варягов. В отдельные периоды славянским племенам приходилось даже уплачивать
некоторым из них дань3. Впрочем, периоды войны сменялись миром, во время которого
активно развивались и торгово-хозяйственные отношения между ними. Как раз через славянские территории проходил два важнейших торговых пути раннесредневекового мира –
Волжский торговый путь, соединяющий арабский мир с Европой, и так называемый путь
«из варяг в греки», связывавший Северную Европу и Византию.4 Именно этим, собственно, славянские территории и оказывались столь привлекательны для всяких «находников».
2. Образование Древнерусского государства (IX – XI вв.)
Изучение проблемы образования государства (политогенеза) у восточных славян в
Исчезновение кровнородственных связей изменило племенной характер строя жизни славян, но мы будем
использовать традиционный термин «племена», понимая теперь под ними не родовые, а этнические территориальные и предполитические общности. А. Горский предлагает использовать для их определения встречающийся в византийских источниках термин «славинии», однако учитывая, что не только славяне проходили подобную стадию развития (те же процессы, можно обнаружить, например, у германцев), следует, видимо выработать термин более общего характера. Пока же, сохраним устоявшееся наименование, естественно, с вышеуказанной поправкой относительно нового его содержания.
2
«Эти обры, – согласно «Повести временных лет», – воевали …против славян и примучили дулебов также
славян, и творили насилие женам дулебским: если поедет куда обрин, то не позволял запречь коня или вола,
но приказывал впрячь в телегу три, четыре или пять жен и везти его – обрина» (Памятники литературы
Древней Руси. XI – начало XII века… – С. 31).
3
Об этом сообщается, например, в «Повести временных лет» под 859 г.
4
Из варяжского (Балтийского) моря по Неве он шел в Ладожское озеро, затем по Волхову в Ильменское
озеро и далее по Ловати и волоковым путям на Днепр. По Днепру выходили в Черное море и плыли в Константинополь. Одно из ответвлений этого пути пролегало к Западной Двине, начинавшееся от волока между
Ловатью и Днепром. Путь от Днепра на Западную Двину шел из района Смоленска по реке Каспле. По нему
можно было идти на север и на запад – в Прибалтику.
1
13
течение длительного времени было неотделимо от рассказа «Повести временных лет»,
обычно именуемого «легендой о призвании варяжских князей» (или «норманнской» легендой). Согласно ей, в начале 60-х гг. IX в.1 среди ряда северных славянских племен незадолго до этого освободившихся от варяжской зависимости (выражавшейся в уплате им
дани) возникли острые разногласия («встал род на род»). Разрешить этот конфликт оказалось возможно лишь с помощью обращения о посредничестве к одному из варяжских князей (конунгов) Рюрику, представителю племени, известного летописцу как «русь», который пришел «княжить и володеть» в Новгороде. Вслед за этим два его боярина Аскольд и
Дир обосновались в Киеве, что означало овладение варягами основными восточнославянскими центрами. Через двадцать лет, в 882 г., новгородские и киевские земли были объединены князем Олегом.2 Киев стал столицей Древней Руси.
Именно этот рассказ, обнаруженный немецкими учеными, работавшими в России в
XVIII в. (Г.-Ф. Миллер, Г.-З. Байер, А.-Л. Шлецер), лег в основу теории, получившей
название норманизма, и стал отправной точкой длительного и ожесточенного спора, отзвуки которого слышны и до сего дня. Ученые (и не только) разделились на два лагеря –
норманистов и антинорманистов – по вопросу об образовании Древнерусского государства. Первые с большой долей доверия относились к сообщению летописца (Н.М. Карамзин, С.М. Соловьев и др.) о том, что Рюрик был варягом (норманном, скандинавом), а
название государства произошло от наименования скандинавского племени, вторые же
(среди наиболее известных – М.В. Ломоносов) – резко опровергали и этническую принадлежность Рюрика (его называли и славянином, и финном, и готом и т.д.) и летописное
определение происхождения названия «Русь» (выводя его из южной – поднепровской –
славянской топонимики). Впрочем, сегодня эти споры заметно утратили свою актуальность (хотя следы их еще нередко встречаются, как правило, в околонаучной литературе).
В настоящее время центр дискуссии все больше смещается с проблем второстепенных,
каковыми несомненно являются вопросы родословной Рюрика или племенного названия,
к вопросам более существенным – к действительным причинам возникновения ранних
государственных образований.
И здесь, прежде всего, встает вопрос о реальных взаимоотношениях славян с их соседями.
Эти отношения были весьма напряженными. Славяне подвергались натиску с двух
сторон: с севера на них оказывали давление скандинавские племена, с юга же им приходилось противостоять нападениям степных кочевников. Но если последние были для славян не просто враждебны, а еще и чужды по образу жизни, то варяжская культура была им
сравнительно близка и понятна. К тому же, здесь обнаруживались и общие интересы: их
связывало единое стремление к совершению походов на богатые владения Византии с целью получения военной добычи. Тем самым, создавались условия для складывания между
ними своеобразного альянса, который бы установил определенный баланс сил в этой части Европы: славяно-варяжское объединение с целью совместного натиска на Византию и
противостояния кочевникам. Конечно, альянс этот было весьма условным, он, во многом
сложился под давлением, но все же обоюдная заинтересованность славян и варягов друг в
друге была несомненной. Эта заинтересованность наложилась на видимое даже из летописного рассказа, резкое повышение конфликтности внутри самого славянского общества,
которому все сложнее становилось регулировать старыми средствами обострившиеся
противоречия. Возникла потребность во внешнем арбитре, не могущем быть заподозренным в симпатиях к той или иной конфликтующей стороне. Роль такого арбитра, посредПо сообщению летописи это произошло в 862 г. Следует очень осторожно относиться к датировке ранней
истории Древнерусского государства, поскольку хронометрирование событий в Древнерусском летописании
произошло существенно позднее описываемых событий. Так, по мнению Никитина А.Л., как сами летописцы-современники произошедших событий писали много времени спустя после них, так и их последователи
распределяли события по годам существенно позже появления первых погодных записей, вероятно, «не ранее конца XII в.» (Никитина А.Л. Основания русской истории. – М., 2001. – Т. 1. – С. 372-373).
2
Памятники литературы Древней Руси. XI – начало XII века… – С. 37-39.
1
14
ника и сыграли варяги.
Тем самым, Древнерусское государство возникло как результат разрастания внутри
славянского общества противоречий, неразрешимых изнутри самого этого общества и вынужденного поэтому, в целях самосохранения, прибегнуть к помощи внешней силы, с которой оно, к тому же, имело совместные интересы. Очевидно, существуют и другие факторы, способствовавшие формированию государства в рамках системы взаимоотношений
с варягами – преобладание их в транзитной торговле, оседание варяжских купцов в Восточной Европе, более высокий уровень социализации и др., однако они становятся государствообразующими лишь в том случае, если оказывается подготовлена почва к восприятию государства.
Естественно, не варяги создали Древнерусское государство (и уж тем более не экспортировали новую модель отношений, уже хотя бы потому, что сами таковой не имели)1.
С этнической точки зрения мы имеем дело с процессом двусторонним (а еще точнее –
многосторонним2): в нем существенны и неотделимы друг от друга как внутренние процессы саморазвития славянского общества (разложение старых и складывание новых
форм отношений), так и влияние формирующихся взаимодействий с другими этническими группами, прежде всего, с варягами (сотрудничество, конфликты). И славяне, и варяги
одновременно являлись участниками этого процесса (хотя, понятно, что место, роль, степень активности их не были одинаковы). В конечном итоге, в результате соединения этих
разнородных элементов, своего рода синтеза, Древняя Русь сложилась как полиэтническое образование.3
Первые правители Древнерусского государства – Рюрик (862 – 879 гг.), Олег (879 –
912 гг.), Игорь (912 – 945 гг.), Святослав (9454 – 972 гг.), Владимир I (980 – 1015 гг.) – варяжские по этнической принадлежности князья, активно опирающиеся в своих действиях
на варяжские дружины и нередко рассматривающие Русь как временное место пребывания (как, например, Святослав, мечтавший перенести столицу из Киева на Дунай 5). Однако постепенно, по мере проникновения в дружинную среду славянской племенной верхушки, а также в результате отпора, полученного со стороны Византийской империи, завоевательные устремления стали ослабевать, превращая Русь в самодостаточное, самоценное образование и для самих ее правителей.
Это создало условия и для постепенного становления Руси как государственного
образования со свойственными всякому государству функциями.
Первоначально эти функции были крайне примитивны и во многом являлись продолжением тех целей, которые, собственно говоря, и создали Древнерусское государство
– целей, направленных по преимуществу за пределы Руси.
Основные устремления древнерусских князей – это военные походы на земли соседних народов – Византию (Аскольд и Дир в 866 г.6, Олег в 907 г., Игорь в 941, 944 гг.,
Святослав в 970-971 гг., Владимир в 989 г., Ярослав в 1043 г.), Болгарию (Святослав в 968
г., Владимир в 985 г.) Закавказье и др. В рамках этих походов решались троякие задачи:
получение военного трофея (краткосрочная), получение дани (среднесрочная), и, в конечИменно в таком ключе порой трактовали норманнскую концепцию как ее сторонники, так и противники.
Крайним проявлением такого подхода стало представление, разрабатываемое в частности в ряде националистических теориях (например, в фашизме), согласно которому факт «неспособности» восточных славян самостоятельно создать государство свидетельствует об их неполноценности.
2
В нем участвуют, помимо восточных славян и варягов, финно-угры, балты, западные и южные славяне и
др.
3
В то же время, учитывая основные этнические массивы, принявшие наиболее активное участие в его формировании, возможно следовало бы определить это государство как славяно-варяжское. Точно также,
например, как мы сегодня говорим о монголо-татарском государстве, или о польско-литовском.
4
До начала 960-х гг., пока малолетний Святослав не вырос, его регентшей была мать – княгиня Ольга.
5
«В год 6477 (969). Сказал Святослав матери своей и боярам своим: "Не любо мне сидеть в Киеве, хочу
жить в Переяславце на Дунае – там середина земли моей, туда стекаются все блага…"» (Памятники литературы Древней Руси. XI – начало XII века… – С. 81).
6
Согласно «Повести временных лет», по византийским хроникам – июнь 860 г.
1
15
ном итоге, наиболее важная (долгосрочная) – обеспечение выработки стабильной системы
торговых отношений (отраженная в договорах с Византийской империей 911, 944, 1046
гг.), создания, говоря сегодняшним языком, «режима наибольшего благоприятствования»
в русско-византийской торговле. Общие выгоды от этих походов, в которых принимали
участие представители значительной части древнерусских земель,1 сплачивали рождающееся государство, создавали стимулы к сохранению и развитию процессов объединения.
Не менее объединяющее воздействие оказывала другая функция, также вытекавшая
из тех оснований, на которых государство возникло, – оборона славянских земель от
натиска последовательно сменявших друг друга степных кочевников – хазар, печенегов,
половцев. Нередко эта борьба со «степью» по форме мало чем отличалась от тех завоевательных походов, которые русские князья совершали в отношении Византии. Однако по
сути своей они носили оборонительный, ответный, либо своего рода «превентивный» характер, оказываясь реакцией на постоянное и непрерывное давление степи на протяжении,
по крайней мере, IX – XII вв. В целом, Древнерусское государство вполне успешно справлялось с этой задачей: Святослав, сумел в 965 г. полностью разгромить Хазарский каганат,
Ярослав практически прекратил набеги на Русь печенегов (1036 г.), борьба с половцами
постепенно привела к оформлению довольно сложной системы сюзеренно-вассальных отношений, где последние стали играть роль буферного образования на южной границе
Древнерусского государства.
Впрочем, настоящих границ у этого государства поначалу тоже не было, поскольку
не существовало точно очерченной территории, подвластной русским князьям. Им еще
только предстояло реализовать эту функцию формирования государственной территории
(и подданного населения). Поэтому «внутренняя» политика Древнерусского государства
на первых порах мало чем отличалась от тех действий, которые русские князья производили за его пределами. Иначе говоря, наряду с внешними завоеваниями, русские князья
активно занимались присоединением, причем, отнюдь не всегда добровольным, тех или
иных славянских (и не только славянских) племен. Летопись пестрит сообщениями о походах того или иного князя в соседние славянские земли (Олег присоединил земли древлян в 883 г., северян в 884 г., радимичей в 886 г.; Святослав – вятичей в 966 г.; Владимир –
радимичей в 984 г.). Причем, даже присоединение не всегда гарантировало полное их
подчинение, о чем свидетельствовало, в частности, восстание древлян против князя Игоря
в 945 г. Впрочем, эта борьба имела вполне реальные последствия: она ограничивала аппетиты завоевателя, создавая основы для формирования более прочной системы отношений
в рамках складывающегося государства. То же восстание древлян привело к определению
точных размеров дани с них (а позднее и других славянских племен), что способствовало
превращению дани из формы военной контрибуции в форму натурального налога, а самого процесса ее сбора из военной операции в тривиальной налоговую кампанию.
Дань с населения являлась не единственным источником доходов князей; в их
пользу взимались также штрафы за преступления, торговые пошлины, они получали доходы с имений, обрабатывавшихся преимущественно трудом княжеской челяди (слуграбов). Сбор их осуществлялся в ходе так называемого «полюдья». Полюдьем назывался
объезд области князем, или его представителем (обыкновенно по зимнему пути). 2 Дань
собиралась деньгами или, чаще, натурой, особенно мехами. Меха служили главной статьей княжеской торговли на заграничных рынках.
В ходе «полюдья» вырабатывалась и другая важнейшая функция государства – посредническая, арбитражная. Наиболее отчетливо она проявляется в фигуре князя. Князь
«В год 6415 (907). Пошел Олег на греков…; взял же с собою… и славян, и чуди, и кривичей, и меря, и
древлян, и радимичей, и полян, и северян, и вятичей, и хорватов, и дулебов и тиверцев… И приказал Олег
дать дань …для русских городов: … для Киева, … для Чернигова, для Переяславля, для Полоцка, для Ростова и для других городов… И обязались греки…» (Памятники литературы Древней Руси. XI – начало XII века… – С. 45).
2
Другой формой являлся «повоз» – доставка дани населением самостоятельно в специальные пункты – погосты.
1
16
все более становился не столько олицетворением силы, которой следует подчиняться из
страха, сколько воплощением справедливости; он выступал в качестве внешней «незаинтересованной» стороны, кому можно и должно доверить разрешение внутренних споров,
суд. В то же время, князь не являлся основным источником права, он, по большей части,
был лишь его носителем, выразителем тех правовых норм, которые были созданы традиционным укладом в славянской и варяжской среде. Это вполне отчетливо проявилось в
дошедшем до нас памятнике древнерусского права – «Русской правде». (Подробнее об
этом см. в главе 5 Раздела II). Таким образом, складывалась ситуация, в которой князь, как
бы принуждая население к заключению с ним договора, сам, в то же время, был обязан
неукоснительно соблюдать его условия.
Киевский князь самостоятельно осуществлял внешнюю политику, ведал сношениями с другими князьями и государствами, заключал договоры, объявлял войну и заключал
мир. В то же время, в тех случаях, когда военные нужду требовали созыва народного
ополчения, ему было необходимо заручиться согласием веча. Князь был военным организатором и вождем: собирал и формировал дружину, находящуюся у него на службе,
назначал начальника народного ополчения – тысяцкого и во время военных действий командовал как своей дружиной, так и народным ополчением.
При всем сохранении в фигуре князя архаичных, идущих от племенного вождества,
черт, нельзя, в то же время, не видеть, что под старой формой скрывается уже совершенно
новое содержание: он – первое, и первоначальное, звено структуры формирующегося,
пока еще весьма примитивного, под стать примитивности его функций, государственного
аппарата.
Вторым новым элементом этой структуры, тоже вполне архаичным по форме, становится боярский совет («боярская дума»1), выросший из совмещения былого совета старейшин («старцев градских») и дружинной верхушки («старшей дружины», «княжьих
мужей» или бояр).
В своей деятельности князь и дума опирались на рядовых дружинников («младшую
дружину», «гридей», «отроков», «детей»), несущих основные исполнительные (по преимуществу – военные) обязанности.2 Отношения между всеми этими звеньями весьма демократичны и ничем не напоминают отношений монарха со своими подданными. Дружина может воздействовать на принятие князем решения, бояре могут иметь собственные
дружины и, порой, весьма независимы от князя.3 Жесткое подчинение ограничивается
лишь периодом военного времени, впрочем, достаточно длительного.4
Численность дружины были невелика, доходя до 700-800 человек.5 Однако, учитывая, что это были сильные, храбрые, высокопрофессиональные воины, она представляла
собой грозную силу. Дружинники составляли товарищество или братство, союз преданных князю людей. Дружина содержалась на княжеском дворе, получала долю из дани, собираемой с населения, и из военной добычи после похода. Она являлась одним из важнейших источников формирования древнерусской элиты.
Сам этот термин не используется в древнерусских источниках, но он издавна закрепился в исторической
литературе за собранием княжеских советников.
2
Впрочем, разделение на «старшую» и «младшую» дружины еще достаточно условно, долгое время перед
князем она выступает как единое целое.
3
Очень хорошо это показывает летописный рассказ о походе князя Игоря на древлян: «В год 6453 (945). В
тот год сказала дружина Игорю: "Отроки Свенельда изоделись оружием и одеждой, а мы наги. Пойдем,
князь, с нами за данью, и себе добудешь, и нам". И послушал их Игорь – пошел к древлянам за данью…»
(Памятники литературы Древней Руси. XI – начало XII века… – С. 69). Дружина могла влиять и в сфере
идеологии, что можно увидеть из сюжета о крещении Ольги: «Жила же Ольга вместе с сыном своим Святославом и учила его принять крещение… Он же не внимал тому, говоря: "Как мне одному принять иную веру? А дружина моя станет насмехаться"». (Там же. – С. 79).
4
По подсчетам Кирпичникова А.Н. только с 1060 по 1237 гг. летописи сообщают о 265 различного рода походах и боях (Кирпичников А.Н. Древнерусское оружие. Вып. 1. – М.-Л., 1966. – С. 4).
5
Наряду с княжеской дружиной в крупные походы отправлялось народное ополчение, численность которого
могла достигать нескольких десятков тысяч человек.
1
17
Таким образом, функции и структура Древнерусского государства с очевидностью
свидетельствуют о несомненном военном1 характере этого государства, предназначенном, в первую очередь, для решения военных задач. Поскольку их выполнение требовало
определенной централизации имеющихся сил, Древняя Русь должна была быть относительно единой. Однако в случае перехода к решению задач невоенного характера, такое
государство не могло сохранять устойчивость и тем самым, оно несло в себе самом элементы временности, возможность будущего распада. Государство состояло из весьма автономных по отношению друг к другу и к центральной власти земель-волостей, в основе
которых лежало все еще сохранявшее значение былое племенное начало. Поэтому крайне
важно учитывать именно относительный характер единства. Настолько относительный,
что И.Я. Фроянов предлагает даже говорить не о едином Древнерусском государстве, а
лишь о «суперсоюзе» – совокупности городских волостей, своеобразных аналогов античных городов-государств.
Еще более усиливало возможность распада государства несовершенство системы
местного управления, точнее, самоуправления. В основе ее лежала вервь – территориальная община, в функции которой входило решение земельных вопросов (распределение земельных наделов), контроль за членами общины, обеспечение уплаты дани (налогов),
следствие и суд по внутриобщинным конфликтам, исполнение наказаний. Руководство
общинами осуществляли выборные старосты, выступавшие также представителями интересов верви перед княжеской администрацией. Вся сельская Русь представляла собой совокупность подобных общин, также крайне мало связанных между собой.
Фактически, Древнерусское государство еще не вполне государство, это, скорее,
«полугосударство», некое образование с зачатками государственности, зародыш будущего
государства.
С одной стороны, оно выполняет вполне очевидные государственные функции с
помощью особого пусть и весьма примитивного государственного аппарата, представляющего собой фактически огосударствленные два звена общинно-племенной структуры
управления: вождь-князь и совет старейшин. С другой, – управление носит еще явно недифференцированный характер, администрация неотделима от суда (более того, суд рассматривается как одна из важнейших ее функций), отсутствует какое-либо разделение
властей.
Наконец, особенно отчетливо показывает несформированность государства тот
факт, что в системе решения вопросов общественной жизни продолжает играть заметную
роль третий, сохранивший свою прежнюю природу, элемент архаичной, догосударственной структуры – вече, хотя и реже, но продолжающее довольно регулярно собираться.
На протяжении довольно длительного времени в классической советской историографии господствовала точка зрения Б.Д. Грекова о том, что во 2-й половине IX – 1-й половине XI вв. «в Киевском государстве, как таковом, вече, строго говоря, не функционировало». Однако сегодня большинство исследователей вернулись к позиции досоветской
историографии о существовании веча на всем протяжении существования Древней Руси,
включая и Киевский период. Другое дело, что вопрос о происхождении, природе, правовой и территориальной компетенции, социальном составе участников остаются предметом
острых дискуссий.
По-видимому, в основе разногласий лежит попытка рассматривать вече как статический институт, тогда как в действительности, на протяжении всего времени его существования он меняется. Ведя свое происхождение от племенных вечевых собраний, он
Е.А. Мельникова предлагает использовать термин «дружинное государство», поскольку по ее мнению
«…основной особенностью политической системы зарождающегося государства является то, что его функции выполняются главным образом военной организацией – дружиной». Более того, с ее точки зрения, дружинные государства являлись одним из универсальных типов (стадий в развитии) древнейших государств
Европы. (Мельникова Е.А. К типологии предгосударственных и раннегосударственных образований в Северной и Северо-Восточной Европе (Постановка проблемы) // Древнейшие государства Восточной Европы:
Материалы и исследования. 1992 – 1993 годы – М., 1995. – С. 22-23.).
1
18
медленно, но поступательно движется в направлении превращения его в третье звено государственной структуры. Впрочем, завершение этого процесса может быть отнесено лишь
к удельному периоду (см. Глава 5).
На ранней же стадии – это несомненно еще по сути дела общественный институт,
представитель общества (волости) перед государством (но не орган этого государства).
Соответственно, нет и каких-либо норм, которыми бы определялись или ограничивались
его власть, состав или компетенция. Вече могло принять к обсуждению и решить любой
вопрос. Оно могло призвать на княжение1, принять или изгнать князя, заключить с ним
договор об условиях княжения. В его компетенцию входили вопросы о войне и мире, о
начале, продолжении или прекращении военных действий (инициатором здесь могли выступать как князь, так и вече) в том случае, если это требовало создания народного ополчения и выбора его руководителей.
Вече являлось собранием всех свободных людей старшего города земли-волости.
Могли в нем принимать участие и представители младших городов, а также сельской
округи, однако, по всей видимости, такие случаи были сравнительно редки. 2 Независимо
от этого решение старшего города считалось обязательным для жителей всей волости.
Степень организованности веча также была различной. В ряде случаев мы видим
очевидную стихийность собрания, вызванную, например, возмущением какими-либо действиями власти.3 Чаще, однако, оно созывается по инициативе «лучших людей» (бояр и
старцев градских) или князя.4 В последних случаях можно обнаружить некоторые элементы подготовительной работы (выработка «повестки дня», подбор кандидатур на выборные
должности и т.п.), определенной упорядоченности проведения собрания с соблюдением
ряда правил: осуществление различных обрядовых действий, выступления в пользу того
или иного решения, «голосования». М.Н. Тихомиров даже считал вполне вероятным существование каких-то «протокольных записей» решений. Впрочем, говорить о четкой, детальной и устойчивой процедуре проведения веча, конечно же, было бы явной модернизацией. Имели место лишь общие контуры, которые легко могли быть изменены непосредственно в ходе обсуждения. Решения принимались большинством голосов в прямом
смысле этого слова – силой крика. В случае раскола дело могло дойти до элементарной
драки, что, однако, рассматривалось как вполне легитимный способ разрешения конфликта: в глазах участников веча победа в столкновении определялась не столько собственно
силой той или иной стороны, сколько силой правды, имеющей божественную природу.
Нет единства среди историков и в вопросе о степени демократичности веча: одни
(Б.Д. Греков, В.Л. Янин, М.Б. Свердлов) полагают, что оно являлось собранием преимущественно аристократических элементов, или находящимся под их полным контролем;
другие, как И.Я. Фроянов, считают, что в Древнерусском государстве, во всех его землях,
на протяжении Х – XIII веков «глас народный на вече звучал мощно и властно, вынуждая
нередко к уступкам князей и прочих именитых «мужей». По его мнению «руководить и
господствовать – вовсе не одно и то же… наличие лидеров-руководителей… на вечевых
сходах нельзя расценивать в качестве признака, указывающего на отсутствие свободного
Из 50 князей, занимавших киевский престол, 14 были приглашены вечем.
По-видимому, правильнее говорить о вечевых собраниях нескольких уровней: межволостном: «В лето
6684… Новгородцы… и смоляне, и кияне, и полочане… на веча сходятся; на что же старейшии сдумают, на
том же пригороды стануть». (Лаврентьевская летопись. – Л., 1926. – С. 259.), внутриволостном (в Белгороде
997 г., в Новгороде 1015 г. и др.), общинном. Известны случаи, когда народное ополчение во время похода
собиралось на вече для решения вопроса о продолжении похода (в 1178 г. во время похода князя Всеволода
на Торжок, в 1185 г. во время похода смоленского князя Давида на помощь Игорю для борьбы с половцами).
3
Таким было вече в Киеве в 1068 г., ставшее результатом недовольства киевлянами нерешительной политикой князя Изяслава в отношении половцев и приведшее к бегству князя и разграблению его двора.
4
Примером такого вечевого собрания является эпизод, связанный с борьбой Ярослава со своим братом Святополком после смерти Владимира в 1015 г. «Собрав …новгородцев, …Ярослав …обратился к ним на вече:
"Отец мой умер, а Святополк сидит в Киеве и убивает братьев своих". И сказали новгородцы: "Хотя, князь,
и иссечены братья наши, – можем за тебя бороться!". И собрал Ярослав тысячу варягов, а других воинов
40000, и пошел на Святополка». (Памятники литературы Древней Руси. XI – начало XII века… – С. 157).
1
2
19
волеизъявления “вечников”. Древнерусская знать не обладала необходимыми средствами
для подчинения веча. Саботировать его решения она тоже была не в силах».1
Как бы то ни было, вечу в IX – X вв., по крайне мере в ряде случаев, принадлежала
весьма заметная роль в развитии политических процессов в Древней Руси, в которых оно
выступает, скорее, как проявление общественной воли, либо сотрудничающей, либо оппонирующей рождающемуся государству, чем, соответственно, если не определяет, то,
несомненно, оформляет его складывающуюся структуру.
Тем самым, мы имеем дело с переходным, формирующимся государством, в котором сосуществуют как элементы уже нового, несомненно государственного порядка, так и
старые, сохраняющие связь с прежним укладом. Именно это очень сложное взаимопереплетение порождает среди исследователей острые дискуссии: одни обращают в первую
очередь внимание на появление новых черт в жизни славянского общества (порой, преуменьшая роль старых), другие, напротив, подчеркивают значение архаичных характеристик, чем, в свою очередь, преувеличивают незрелость существующих отношений. По видимому, правильнее было бы, определив в качестве несомненно приоритетного направления движение в сторону все большего развития именно государственных структур (а вместе с ними и нового, настоящего общества), понимать, что сам по себе этот путь чрезвычайно длительный, лишь постепенно заменяющий порядки и принципы догосударственного строя. В IX в. процесс образования государства начинается, но вовсе не заканчивается.
Таким образом, в IX-XI вв. на обширной территории Восточной Европы все более
активно идет процесс формирования значительного по размерам, сильного в военном отношении, набирающего политический авторитет и обеспечивающего достаточно устойчивое общественное развитие Древнерусского государства. Это имело существенное значение для международной обстановки конца I – начала II тысячелетия н. э., поскольку создавало оборонительный рубеж между Западом и Востоком, усиливало натиск на Византию, способствовавший ослаблению последней (что вкупе с крестовыми проходами привело в XV в. к прекращению ее существования), наконец, фактически завершало оформление «ареала» раннесредневековой западной цивилизации. Русь IX – начала XIII вв. может
с несомненностью рассматриваться в качестве государства европейского или, если быть
более точным, провинциально-европейского типа.
Древнерусское государство оказалось колыбелью древнерусской народности,
ставшей основой трех современных славянских народов – русского, украинского и белорусского.
Образование Древнерусского государства также знаменует собой начало российской государственности. Еще сравнительно недавно эта мысль выглядела весьма банальной, однако в последние десятилетия появилось немало трудов, в которых доказывается
прямо противоположное. Прежде всего, это относится к современной украинской историографии. Так автор работы «Свою Украину любите» Кононенко П. с полной серьезностью доказывает, что Киевская Русь к России не имеет ни малейшего отношения, что
Украина как нация древнее России, а ее государственность возникла раньше. Кононенко с
уверенностью заявляет, что Россия принадлежит Азии, тогда как Украина – Европе.2 Такие попытки вполне понятны: не обладая пока прочным фундаментом собственной государственности, Украина (точнее, часть ее политической элиты) пытается найти его хотя
бы в истории.
Однако очевидная, в общем-то, мысль о существовании множества истоков российской государственности, в том числе, действительно имеющих и азиатское происхождение, никоим образом не дает оснований для проведения какой-либо резкой разграничительной черты между Киевской Русью и Россией.
1
2
Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. – Л., 1980. – С. 184.
См. Кононенко П.П. «Свою Україну любіть». – К., 1996.
20
3. Начало христианизации Руси
Важнейшей чертой любой государственности является особая идеология, официально провозглашаемая и, как правило, поддерживаемая и охраняемая государством. В
большинстве случаев, особенно на ранних этапах развития государств, такой идеологией
становится та или иная форма религии. Однако она вовсе не обязательно остается неизменной на протяжении всего периода существования государства: с течением времени, по
тем или иным причинам она может перестать его устраивать, в результате чего происходит смена государственной идеологии.
Подобное развитие событий характеризует и историю Древнерусского государства,
где господствовавшее в момент его образования язычество в конце Х в. было сменено
христианской (православной) религией. Естественно встает вопрос о том, почему и при
каких обстоятельствах произошла эта смена. Очевидно, что, по крайней мере, часть ответа
должна лежать в самой дохристианской религиозной системе восточных славян. Поэтому,
прежде чем говорить о причинах перемены религии, следует кратко остановиться на основных чертах славянского язычества.
К VIII – IX вв. языческая религия восточных славян приобрела сравнительно развитые формы. Она достигла стадии политеизма (многобожия). Языческие боги имели общеславянский характер, хотя единой иерархической системы, по-видимому, еще не сложилось.1 Культ поклонения предполагал жертвоприношения поставленным на холмах
«идолам» – каменным или деревянным статуям богов. Руководство религиозными отправлениями осуществляли жрецы – волхвы, колдуны, кудесники. В то же время, отсутствуют
специальные храмы для выполнения обрядов, а жреческие функции еще не выделились в
самостоятельные.
Иными словами, хотя славянское язычество представляло собой сравнительно развитую систему, однако оно не достигло высших ступеней зрелости, характеризующихся
выделением общих для всего народа главных богов, со своей сложившейся иерархией,
складыванием особой церковной организации и жреческого сословия – т. е. теми условиями, которые, как правило, обеспечивали переход к монотеизму (единобожию).
Тем самым, переход Руси к новой религии начался тогда, когда реальные условия
для ее восприятия большинством населения еще не сложились, и язычество все еще обладало существенным потенциалом дальнейшего развития. Поэтому вполне естественным
выглядит стремление понять, почему при таких, казалось бы, неблагоприятных обстоятельствах процесс христианизации все-таки начинается.
Православные богословы со времен митрополита Илариона объясняли принятие
христианства божественным вдохновением, снизошедшим на князя Владимира2. Впрочем,
церковные историки, стремясь удревнить начало православия на Руси, нередко предлагают вести отсчет даже не с Владимира, а с Андрея Первозванного, который якобы осуществлял миссионерскую деятельность в славянских землях еще в I в. н. э.
Перун – бог молнии и грома, Волос (Велес) – бог скота и торговли, Стрибог – бог ветра, Макошь (возможно, супруга Перуна) – богиня земли и плодородия, Ярило, Дажбог и Хорс – различные ипостаси божества
небесного огня, Симаргл (священный крылатый пес) – защитник семян и посевов. Два последних, по всей
видимости, – иранского происхождения. Существование богов с близкими функциями, а также наличие заимствований, как раз и говорит об отсутствии единого общеславянского пантеона богов.
2
«…Князь наш Владимир… когда, …он жил и справедливо, твердо и мудро пас землю свою, посетил его
посещение Своим Всевышний, призрело на него Всемилостивое Око Преблагого Бога. И воссиял в сердце
его свет ведения, чтобы познать ему суету идольского прельщения и взыскать Единого Бога» (Памятники
литературы Древней Руси. XVII век. Кн. 3. – М., 1994. – С. 609.). «Разобравши… историю обращения великого князя Владимира, что ж скажем… о причинах сего великого события?… Перемена в таком пламенном
язычнике …, сильный перелом в убеждениях религиозных… ничем иным не могут быть объяснены, как
только сверхъестественным действием Божественной благодати. Она только одна могла так быстро и сильно поколебать сердце…, показать… тщету идолослужения; … предрасположить к верованию во Евангелие,
ибо спасительная вера есть дар Божий…, а человеческие средства могут лишь отчасти содействовать к ее
утверждению… Вот где истинное начало великого подвига Владимирова!» (Макарий, митрополит. История
русской церкви. – М., 1994.)
1
21
В советской исторической науке ответ на вопрос о причинах перехода к новой религии вытекал из общеметодологического классового подхода. Переход к классовому
строю, согласно этому объяснению, требовал такой религии, которая обосновывала бы
власть господствовавшего класса. Поскольку язычество, как религия бесклассового общества, не могло решить эту задачу, оно было отброшено и заменено более подходящим для
этих целей христианством, представлявшим из себя идеологическую санкцию господства
и подчинения и средство утверждения эксплуатации непосредственных производителей
классом феодалов.
Однако такое объяснение даже в категориях марксистского подхода выглядит не
вполне удовлетворительным. Ведь в классовых, по меркам советской историографии
древнегреческом, или древнеримском обществах существовавшее там язычество нисколько не мешало осуществлять власть над рабами. Более того, и само-то христианство возникло как религия низших слоев населения.
Другой причиной нередко называют стремление укрепить власть киевского князя и
единство Древнерусского государства. Попыткой задержать расползание «сверхсоюза»
объясняет принятие христианства и И.Я. Фроянов, однако в отличие от большинства историков, рассматривающих крещение как свидетельство прогресса в развитии Древней
Руси, он видит в этих событиях отражение консервативных тенденций: христианство, по
его мнению, вводилось в интересах племенной полянской верхушки, стремившейся к сохранению старых, родоплеменных порядков, означавших, одновременно и сохранение ее
господства в восточнославянском мире.1
По-видимому, реальные причины смены религии можно понять лишь в том случае,
если рассматривать религию не просто как веру в сверхъестественное, а как – и это главное – форму мировоззрения. Каждая религия пытается по-своему объяснить человеку
окружающий мир, научить его ориентироваться в нем с помощью предоставления необходимого набора правил и норм, обеспечивающего эту ориентацию. Если изменяется мир
вокруг человека, то возникает и потребность изменить способ его объяснения.
Применяя этот подход к нашему случаю, можно определить язычество как систему взглядов на мир человека в его неразрывной связи с природой, где он и себя рассматривает как часть этой природы. Но по мере развития человек становится все более независимым от нее, для него все более важным становится объяснение его связей с себе подобными, понимание себя самого и окружающего его общества. Именно такое объяснение и
дают мировые религии (христианство, ислам, буддизм и др.), в центре которых как раз и
стоит человек (богочеловек).
Первые признаки несоответствия религиозной языческой идеологии новым реалиям возникают еще в начале Х в., когда среди русских появляются первые христиане, однако само замена язычества именно православием не была так уж фатально неизбежна. Перед русскими князьями оказались весьма широкие возможности выбора, как минимум из
четырех мировых религий: ислам (исповедовавшийся Волжской Болгарии), иудаизм (Хазарский каганат), католичество (Священная Римская империя) и православие (Византия).2
Кочевническо-скотоводческии традиции восточных народов, периферийное (с точки зрения основных устремлений киевских князей) положение Волжской Болгарии и давние
враждебные отношения с хазарами, делавшие малоприемлемым восприятие их религиозных систем, во многом предопределили выбор в пользу христианства. Что касается разновидностей последнего, то здесь чаша весов достаточно легко склонялась на сторону православия, более знакомого верхушке древнерусского общества. Однако главной причиной,
«Исторические данные убедительно свидетельствуют о том, что введение христианства на Руси осуществлялось по воле киевской знати и поляно-киевской общины в целом» (Фроянов И.Я. Начало христианства на
Руси – Л., 1979.)
2
«В год 6494 (986). Пришли болгары магометанской веры, говоря: "Ты, князь, мудр и смыслен, а закона не
знаешь, уверуй в закон наш и поклонись Магомету"… Потом пришли иноземцы из Рима и сказали: "Пришли мы, посланные папой", и обратились к Владимиру… Пришли хазарские евреи… Затем прислали греки
к Владимиру философа» (Памятники литературы Древней Руси. XI – начало XII века… – С. 99-101).
1
22
окончательно определившей выбор, явилась, по-видимому, особая система взаимоотношений церкви и государства в православии, признававшая приоритет светской власти перед духовной (при сохранении, в то же время довольно широкой автономии церкви). Важным являлось и то обстоятельство, что ослабевшая Византийская империя не могла претендовать на установление той или иной формы зависимости Руси от нее в случае принятия православия при ее содействии.1
Впрочем, при всех очевидных, казалось бы, предпосылках смены религии, процесс
христианизации оказался весьма длительным, прошедшим несколько этапов. Начальный
его этап относится примерно к первой половине Х в., когда основной массой христиан на
Руси оказались древнерусские купцы, торговавшие с Византией. Их крещение часто имело сугубо прагматический характер, объясняясь стремлением обеспечить себе более благоприятные условия торговой деятельности на территории Византии. Отсюда, сохранение,
наряду с исполнением христианских обрядов, языческих верований («двоеверие»).
Однако постепенно число адептов новой веры на Руси росло, свидетельством чего
становится крещение одного из высших лиц Древнерусского государства – княгини Ольги.2 К тому же, успехи православия на Руси вызвали явное недовольство среди наиболее
приверженной традициям части дружинников (особенно в правление Святослава), в результате чего возникает противоборство язычников и христиан в 50-х – первой половине
80-х гг. Х в. Одним из средств укрепить позиции язычества обычно считают попытку князя Владимира в 980 г. создать в Киеве пантеон языческих «кумиров», рассматриваемых,
как правило, в качестве главных племенных богов.3
По-видимому, попытка не оправдала надежд, что заставило князя перейти к интенсивной христианизации Руси (хотя, судя по тону изложения летописного рассказа о крещении Владимира, это не слишком отвечало его личным желаниям). В результате довольно сложной интриги, сопряженной как с оказанием помощи византийским императорам,
так и с военными действиями против них и женитьбой на их сестре, Владимир крестился.
Летопись относит все эти события к 988 г.4
Этот акт крещения вопреки собственным желаниям является несомненным свидетельством нового отношения древнерусских князей к своим обязанностям. Из некогда завоевателей, «находников», временщиков они превращаются в государственных деятелей,
озабоченных интересами этого государства, рассматриваемого как свое собственное владение. Тем самым, крещение Руси стало не только особым третьим этапом в развитии
процесса христианизации, но и одновременно важнейшей вехой в становлении российской государственности.
Вслед за крещением князя было проведено крещение Руси, где мирным (Киев), а
где и насильственным (Новгород) путем. В результате, православие стало официальной
государственной религией Древней Руси, т.е. обладающей преимуществом перед другиИначе представляет этот процесс И.Я. Фроянов. Главную причину крещения он видит в стремлении Владимира, его окружение и полянской общины остановить расползание суперсоюза. Внимание к христианству, по его мнению, определялось его монотеистическим характером, облегчавшим проведение политики
централизации.
2
Событие это было несомненно важным, однако не являющимся еще актом государственного значения, поскольку Ольга, являясь фактическим главою Руси, в то же время с формальной точки зрения была лишь регентом при сыне Святославе. С другой стороны, именно крещение Ольги продемонстрировало приверженцам язычества опасность происходящих процессов и заставило их начать более активное сопротивление.
3
О том же, по-видимому, свидетельствует рассказ «Повести временных лет» о гибели двух варяговхристиан: «В год 6491 (983). …И пошел [Владимир] к Киеву, принося жертвы кумирам… И сказали старцы
и бояре: "Бросим жребий…, на кого падет он, того и зарежем в жертву богам". Был тогда варяг один, [который]… исповедовал христианскую веру. И был у него сын, …на него-то и пал жребий…. И сказал варяг:
"…Не дам сына своего бесам". Посланные, …взяв оружие, пошли на него и разнесли его двор… и так их
убили.» (По Памятники литературы Древней Руси. XI – начало XII века. – С. 97).
4
Есть и другие точки зрения на хронологию события. Называют такие даты как 986, 990, 991 гг. Повидимому, этот процесс был растянут на несколько лет, охватывая период второй половины 80-х – начала
90-х гг. X в.
1
23
ми религиями на ее территории, поддерживаемой и защищаемой государством,. Актом
крещения, таким образом, завершился третий этап христианизации Руси.
Однако процесс христианизации на этом не закончился, он растянулся еще на несколько веков – вплоть до XIII – XIV вв., когда основная масса населения действительно
приняла новую веру. Одновременно, это был не только период распространения православия среди населения и превращения его в господствующую религию Российского государства, но и существенный этап в становлении здесь мощной и крайне влиятельной организации – Русской православной церкви. В течение Х – XII вв. церковь сумела установить
свой идеологический контроль над Русью, создав весьма разветвленную структуру, во
главе с киевским митрополитом и подчинявшимися ему епископами. По всей стране стали
быстро расти монастыри.
После принятия христианства в качестве государственной религии на Руси складывается церковная организация. Формируется духовенство, делящееся на «черное» (монашеское) и «белое» (приходское). Организационными центрами церкви стали епархии и
монастыри. Церковь получила право на приобретение земель, населенных деревень, на
осуществление суда по специально выделенной юрисдикции (все дела в отношении «церковных людей», дела о преступлениях против нравственности, брачно-семейные вопросы).
Значение принятия христианства на Руси большинство историков оценивает чрезвычайно высоко, прежде всего, в плане воздействия на развитие древнерусской культуры:
письменность, школы, архитектура, живопись, летописание – все испытало на себе влияние православия. При этом важно подчеркнуть, что становление новой культуры шло не
путем слома старой – языческой, а в виде процесса их слияния, взаимопроникновения.
Языческо-православный (русско-византийский) синтез и породил ту неповторимую
древнерусскую культуру, достижения которой остаются непреходящими ценностями российской истории.
Впрочем, ряд историков, порой, не без убедительности, доказывает определенную
преждевременность крещения Руси, обращая внимание на недостаточную готовность значительной части славянского населения к восприятию норм христианской морали.
Например, по мнению И.Я. Фроянова, «с точки зрения поступательного развития Руси
введение христианства в конце X столетия являлось в некотором роде опережением событий, забеганием вперед. Не имея под собой твердой социальной почвы и ближайшей политической перспективы, оно скользило по поверхности древнерусского общества и значительно позднее (в XIV – XV веках, когда завершилось формирование классов) превратилось в орудие классового господства, а также в рычаг объединения русских земель вокруг Москвы».1
По-видимому, можно согласиться с этим утверждением в той его части, что православие не сразу обрело прочную почву на Руси в виде проникновения в народную среду,
однако и при этой оговорке, нет сомнений, что крещение Руси стало заметнейшей вехой в
становлении российского государства, создав один из важнейших атрибутов государственности вообще.
4. Удельный период на Руси (XII – XIII вв.2)
Со второй половины XI в. на Руси начинаются новые процессы, характеризующиеся, в первую очередь, распадом пусть и весьма непрочного, но, в целом, единого до сих
пор государства на отдельные, фактически, самостоятельные земли.
Фроянов И.Я. Начало христианства на Руси – Л., 1979. – С. 36.
Удельный период на Руси охватывает более продолжительный отрезок времени, вплоть до конца XV в.
Многие черты этого этапа, рассматриваемые в настоящем очерке сохраняют свое значение и далее XIII в.
Однако, в связи с тем, что в 30-х гг. XIII в. монголо-татарское нашествие заметно изменило характер отношений на Руси, проблемы развития политической системы последующего периода должны быть рассмотрены особо.
1
2
24
Советская историческая наука в течение долгого времени объясняла причины раздробления нарастанием классовой борьбы крестьян против эксплуататоров-феодалов, что
вынуждало последних держать необходимые для подавления восстаний военные дружины
на местах. В результате заметно повышалась независимость и авторитет руководителей
этих сил – местных князей. Другой причиной – уже экономического порядка – называлось
господство натурального (замкнутого) хозяйства1, не создававшего условий для экономического единства страны. Среди внешнеполитических факторов, как правило называлось
исчезновение торгового пути «из варяг в греки», объединявшего вокруг себя славянские
племена и ослабление Киевского княжества в результате половецких набегов.
Однако вышеназванные причины не слишком удачно объясняют распад Руси. Вопервых, у нас почти нет данных о каких-либо крупных массовых социальных выступлениях XI – XII вв. (за исключением известий о событиях в Суздальской земле в 1024 г. и
1071 г., или в Киеве в 1068 г., где волнения весьма сложно определить как классовые), а
во-вторых, натуральный характер хозяйства, будучи характерен как для удельной, так и
для единой Руси, сам по себе ничего не объясняет.
Сегодня нередко к обоснованиям причин распада, предлагавшимся советской историографией, правда, несколько модернизированным2, добавляют представления ее предшественников, видевших главную причину в ошибочном решении Ярослава Мудрого разделить земли Киевского государства между своими сыновьями, принятом в условиях становления запутанной системы наследования власти, т.н. лествичной системы.
Эта система базировалась на постепенно сложившемся представлении князей рода
Рюриковичей о Руси как об их коллективном владении, где каждый друг другу «брат» –
равный и обладающий правами на занятие главного Киевского стола. Первенство принадлежало старшему в роду, которого, традиционно, называли «отцом», хотя он не всегда
был действительно старшим. В соответствии с этой системой после смерти князя ему
наследовал старший сын, потом – второй, третий, и т.д., потом – по очереди дети старшего, дети второго…. Если князь умирал и не успевал сесть на великий стол, его дети лишались этого права. Изначально князья переезжали из города в город на освободившееся после смерти старших места, передавая свои княжества более молодым в роду.
Однако принцип старшинства уже со второго поколении Ярославичей все труднее
становилось воплотить в жизнь, поскольку в условиях многочисленности княжеского
потомства возникали трудности с определением того, кто же старший, что должно лежать
в его основе: возраст или степень и уровень родства? Отсутствие ясности приводило к
многочисленным конфликтам между старшими по годам племянниками, детьми старшего
брата и младшими по возрасту их дядями?
Неспособность разрешить эту проблему на «юридическом» уровне привела к формированию, по сути дела, договорной системы в распределении княжеских столов, где
главную роль играло не столько право, сколько политический авторитет и военная сила
того или иного князя. А поскольку соотношение сил постоянно менялось то неизбежны
были регулярные споры и «усобицы».
С другой стороны, очевидно, что сама эта система не являлась изобретением XII
века, она сложилась с момента образования самого государства. Однако, несмотря на существование конфликтов между князьями (при вокняжении Владимира в 977-980 гг., Ярослава в 1015-1019 гг.), Русь сохраняла единство.
По-видимому, ответить на вопрос о причинах распада невозможно без понимания
того, на каких основаниях держалось единство государства и как со временем эти основаНатуральное хозяйство – тип хозяйства, присущий традиционным обществам, характеризующийся производством продуктов труда исключительно для удовлетворения собственных потребностей производителей.
Всё необходимое производится на месте, и почти нет необходимости в обмене (кроме небольшого количества предметов – соли, железа, предметов роскоши – всего того, чего нет в данном районе).
2
Классовые антифеодальные выступления называют социальными конфликтами, а инициатором разъединительного процесса оказывается боярство.
1
25
ния изменялись.
Древняя Русь была единой, прежде всего, благодаря общности стремления к совершению походов на Византию, дававших значительные военные трофеи и дань. Однако
уже к концу Х в. выгода в виде добычи и дани стала заметно уступать по значимости выгодам, получаемым от развития обычной торговли. Это стало возможным, во-первых, благодаря заключению торговых соглашений с Византийской империей, а во-вторых, в связи
с увеличением богатств в руках князя (от имени которого, собственно, и торговали русские купцы), вызванным ростом сбора дани-налога в результате стабилизации отношений
внутри государства. Таким образом, необходимость совершения военных походов на Византию практически отпала, что привело не только к их полному прекращению, но и к
установлению союзнических отношений.
Удалось стабилизировать и отношения со «степью». Уже Святослав разгромил хазар, Владимир и Ярослав фактически покончили с печенегами и лишь пришедшие им на
смену половцы продолжали беспокоить Русь своими набегами. Однако вопреки традиционным представлениям (во многом сформированными под воздействием талантливого
изображения одного из эпизодов русско-половецких конфликтов – неудачного похода
князя Игоря – в знаменитом «Слове о полку Игореве») возможности половцев были весьма невелики, поэтому не было необходимости в объединения войск всего Древнерусского
государства для противоборства с ними. Причем, даже те, сравнительно небольшие русские дружины, которые действовали против половцев, нанесли им столь внушительные
удары, что к концу XII – началу XIII вв. половцы оказались в вассальной зависимости от
Руси (точнее, от южнорусских князей).
Что касается внутренних функций, то они действительно с большим успехом могли
быть выполнены в рамках отдельных, сравнительно небольших территорий. Усложнение
общественной жизни, нарастающий процесс «социализации» общественной жизни требовало не редких появлений судьи-арбитра из центра, а каждодневного регулирования и
управления. Местные интересы все более захватывают сидящих в отдельных землях князей, которые начинают отождествлять их со своими собственными интересами – тем самым, происходит переход государственности на новый локальный уровень.
Таким образом, к концу XI в. выявилось очевидное исчезновение значительной части общих, объединяющих всех воедино интересов, которые ранее сравнительно прочно
цементировали государство. Других же связующих нитей, скажем, экономических (здесь,
как раз, и стоит вспомнить о натуральном характере хозяйства), просто не существовало.
Поэтому-то Русь, потеряв большую часть тех нитей, что ее связывали, распалась.
Впрочем, распад не был абсолютен. Наряду с этой центробежной тенденцией сохранялись и центростремительные. Они выражались, в частности, в сохранении престижности титула великого киевского князя (хотя реальной объединяющей роли он уже не
играл). К тому же, князьям время от времени оказывалось необходимо собраться на свои
междукняжеские съезды («снемы») для обсуждения возникающих общих проблем. 1 Наконец, нельзя сбрасывать со счетов объединительные начала, вносимые в жизнь древнерусского общества все более укрепляющей здесь свои позиции православной церковью.
И все же основной тенденцией несомненно являлась центробежная. Главный
принцип, определяющий основы такого порядка, раскрывается в летописном сообщении о
междукняжеском съезде в Любече в 1097 г.: «каждо да держит вотчину свою».
Государственность Руси при этом, конечно, не исчезла, просто возникла новая
двухуровневая организация власти: общерусская, с одной стороны, и локальная, земельная – с другой. Верхний уровень, представленный великим киевским князем и съезСъезды начинают проводиться со 2-й половины XI в. Известны съезды 1072, 1074, 1097, 1100, 1101,1103,
1110 гг. и др. На них обычно рассматривались вопросы взаимоотношений между князьями (заключение соглашений о мире, распределение и перераспределение княжеских столов, создание коалиций, наказание
нарушителей договоров и т.п.) и осуществлялась выработка политики в отношении соседей – половцев, поляков, венгров и пр.
1
26
дами, постепенно терял свое значение, но оставался необходимым, пусть и не очень
надежным, звеном разрешения общих политических проблем межкняжеских отношений.
С начала XX в., в первую очередь, благодаря работам Н.П. Павлова-Сильванского1
такую организацию взаимодействия князей стали определять как разновидность системы
феодального сюзеренитета-вассалитета аналогичной западноевропейской. Последующая
советская марксистская историография внесла существенные поправки в представление о
российском феодализме (см. главу 4), но как бы то ни было характеристика удельного периода как феодального вне зависимости от общеметодологических подходов и понимания
его сущности у большинства современных исследователей совпадает.
Состоя в разноуровневой системе взаимодействия как вертикальных, так и горизонтальных межкняжеских взаимодействий, князья рассматривали себя как единое целое
(даже если были весьма недовольны своим положением внутри этого целого и конфликтовали с ним). И как бы ни была сильна центробежная тенденция следы этого единства,
продолжали существовать, сохраняя в себе зерна будущего объединения.
Впрочем, именно будущего, и весьма отдаленного, поскольку главным уровнем все
очевиднее становится земельный, основанный теперь на тесной взаимосвязи власти с
населением «волости», на возрастающей потребности населения в выполнении властью ее
регулирующих функций.
Соответственно этому, произошли изменения и в структурах власти.
В историографии, порой, наличествует представление о существовании в этот период на земельном уровне двух основных типов организации власти – «республиканского» и «монархического», – которые если и не противоположны, то, по крайней мере, весьма далеки друг от друга.
В действительности, однако, по-видимому, следует говорить о трех типах, при
этом, вовсе не «разделенных между собой каменной стеной». Ведь если взглянуть на каждую из них, то обнаружим, что важнейшие их элементы одни и те же: вече, князь, бояре.
Но вот соотношение этих элементов в политических системах различных русских земель
весьма отличается.
Скажем, в северо-западных землях, как правило, относимых к числу так называемых «феодальных республик», ведущую роль играло вече, контролируемое боярами, в то
время как князь исполнял лишь функции военачальника и гаранта судебной системы (с
ним заключался договор, невыполнение которого грозило ему изгнанием). (более подробно см. Главу 6)
Северо-восточные и юго-восточные княжества, напротив, сохранили в основном
традиционную, характерную для предшествующего периода систему организации власти,
в которой ведущие позиции занимал князь с его советниками-боярами, тогда как вече
лишь на время могло приобретать заметное влияние на власть (как правило, стихийно,
снизу, как выражение недовольства князем, либо в случае конфликта между князем и боярами).
И, наконец, в Юго-Западной Руси мы видим весьма заметную роль боярства, которое стремилось руководить как князем, так и вече. Впрочем, последняя система является
наиболее нестабильной, постоянно тяготея либо к княжескому, либо вечевому началу.
Становление такой 3-звенной системы власти в локальных государственных образования означало важный этап в формировании государственного аппарата. Если в рамках
Киевской Руси «огосударствлению» подверглись первые два элемента племенной потестарной (властной) структуры – князь и дружина, то удельный период принес с собой и
превращение веча в орган государственной власти.
Наиболее устойчивые позиции в рамках Древней Руси в XII в. занимали Новгородская земля и Владимиро-Суздальское княжество. Но, если Новгород никогда не претендовал на ведущие роли в политической жизни Руси, лишь отстаивая свою автономию, то
владимирские князья (Юрий Долгорукий, Андрей Боголюбский) весьма активно вели
1
Павлов-Сильванский Н.П. Феодализм в России. – М., 1988.
27
борьбу с другими князьями как за отдельные территории, так и за получение главенствующих позиций (если не вообще верховенство) среди других русских земель. Однако постепенно процесс распада захватывает и Владимирское княжество, которое, как и другие,
начинает погружаться в пучину усобиц.
Вообще междукняжеские усобицы являются едва ли не главной темой летописных
рассказов и произведений литературы XII – XIII вв., что нередко создает искаженное
представление о них как о главной черте удельного периода, рисуя образ постепенного
упадка Руси, становящейся беззащитной жертвой любого мало-мальски сильного противника. Порой складывается впечатление фатальной неизбежности гибели Древнерусского
государства.
На деле влияние усобиц на развитие Древней Руси явно преувеличено. Удельный
период не только не был временем упадка, но, напротив, означал расцвет Древнерусского
государства и, прежде всего, в сфере экономики и культуры. Конечно, усобицы ослабляли
единство, а значит и возможность совместного отпора крупному противнику, однако в
обозримом пространстве такого врага у Руси в этот период не существовало.
Распад Древнерусского государства, таким образом, выглядит естественным этапом в развитии древнерусской государственности в целом, отвечающим изменившимся
задачам государства, в соответствии с которыми формировались более развитые государственные структуры, закладывающие основы возникновения независимого от государства
общества, влияющего на государственную политику.1
Быть может, лишь в начале XIII в., когда дробление зашло слишком далеко, подобная система начала обнаруживать первые признаки понижения эффективности, проявления начальной стадии кризиса российской государственности, нарастание потребности в
дальнейших переменах в своем развитии. Однако разрешение нарастающих проблем самостоятельно, изнутри оказалось невозможным, поскольку в процесс исторической эволюции России извне был привнесен новый фактор, определивший последующее движение
страны на несколько веков вперед.
5. Социально-экономическое развитие Древней Руси (VIII – XIII вв.).
Формирование Древнерусского государства шло рука об руку с существенными
переменами в развитии социально-экономического уклада жизни населения. Однако характер, темпы и направленность этих перемен вызывают существенные споры среди исследователей.2
Дискуссионность вполне естественна: во-первых, в нашем распоряжении крайне
мало источников, характеризующих социально-экономические отношения (если политическая борьба хотя бы частично получила освещение в летописях, то вопросы хозяйственной жизни редко привлекали внимание их авторов), а во-вторых, важную роль играет переходный характер эпохи, в связи с чем большинство происходящих процессов не имеет
законченных и устоявшихся форм, они несут на себе печать как архаичных следов уходящего, так и элементов нового, нарождающегося.
Впрочем, состояние развития производительных сил больших разногласий не вызывает. Большинство исследователей сходится на том, что их характеризует медленный
темп развития и примитивность, как техническая, так и технологическая.
Советская историография еще к концу 30-х гг. преодолела мнение предшественников (В.О. Ключевский, Н.А. Рожков) о преимущественно промысловом характере произИспользуя современную терминологию, можно было бы сказать, что Русь из своего рода «федерации»
превратилась в «конфедерацию».
2
Нельзя не заметить, что споры шли в основном в советской исторической науке, для которой характерен
интерес к социально-экономических сфере, рассматривающейся в качестве фундамента всей системы общественных отношений. Новый этап отечественной историографии определяется резким понижением внимания к подобным проблемам, что привело к замораживанию дискуссии на точке, поставленной в конце 1980 –
начале 90-х гг.
1
28
водственных занятий населения Древней Руси1, и весьма аргументировано обосновала
идею о земледелии как о его главном занятии. При всей несомненно проявившейся тогда
переоценке уровня развитости и роли земледельческих занятий в древнерусской экономике этот вывод стал важным импульсом к изучению сферы аграрных отношений, что позволило создать достаточно целостную картину сельскохозяйственной деятельности в
Древней Руси.
Историки, изучавшие земледельческую отрасль, основой ее называют пашенное
земледелие с паровой системой и двупольным (а к концу периода в ряде земель – и трехпольным) севооборотом. Именно в переходе от подсеки и перелога к пашне, обработка которой была доступна малым семьям, многие видят главный фактор окончательного распада родоплеменных отношений и становления соседской (территориальной) общины.
Не могло не испытать на себе последствий перемен в земледелии и тесно связанное
с ним скотоводство. Правда, изменения связаны не столько с характером собственно скотоводческого занятия, сколько с использованием скота. Прежде всего, это относится превращению лошади из «мясного» и «верхового» животного в рабочий скот.
Развитие скотоводства, в свою очередь, заметно ослабило значение промысловых
занятий – охоты и бортничества – с точки зрения источников получения пищи, хотя это
вовсе не уменьшило их роли. Теперь они превратились в источник сырья для ведения
внешней торговли (меха, воск и мед – главные статьи русского вывоза).
Хотя сельскохозяйственные занятия, естественно, в первую очередь были характерны для деревни, весьма тесно связан с ними оставался и город. Многие жители городов
наряду с занятиями ремеслом и торговлей должны были сеять хлеб и разводить скот.
И все же, все в большей степени города становятся центрами ремесла и торговли.
В течение длительного времени в отечественной исторической науке существовало
довольно скептическое мнение об уровне и роли и ремесленного производства в Древней
Руси (Н.А. Рожков2, П.И. Лященко), однако после выхода фундаментального исследования Б.А. Рыбакова «Ремесло Древней Руси»3, опирающейся на громадный археологический материал, эти взгляды подверглись самой серьезной корректировке. По мнению Рыбакова, древнерусское ремесло ничем не уступало западноевропейским образцам, а в отдельных случаях и шло впереди.4
Большинство исследователей относят процесс выделения специалистовремесленников (металлургов, кузнецов, гончаров и др.) к VI – IX вв., однако окончательное отделение ремесла от земледелия происходит только к концу этого периода. Первоначально мастера-специалисты обслуживают исключительно свою общину, работая как правило на заказ, и лишь постепенно выходят за ее пределы. Даже в X – XII вв. лишь сравнительно небольшая группа изделий производится на обезличенный рынок.
Процесс развития ремесленного производства характеризуется усиливающейся
дифференциацией ремесленных специальностей (если в VIII—IX вв. выделилось всего несколько ремесленных специальностей, то к концу XII их насчитывается более 100) и все
большим отрывом ремесленников от земли. Невозможность обеспечить свои потребности
в сельскохозяйственной продукции, с одной стороны, и усложнение ремесленного производства, с другой, создают потребность, пусть еще очень слабую, в обмене между городом
и деревней. Наряду с появлением внутренней торговли, заметна роль внешнеэкономических связей, которые, по преимуществу, преобладают над первой.
Одним из следствий перерастания общинного ремесла в товарное и развития тор«…Факты, которыми изобилуют… летописи и акты киевского периода, ставят вне всякого сомнения, что
добывающая промышленность, особенно охота и пчеловодство, играла первенствующую роль в народном
хозяйстве этого далекого от нас времени» (Рожков Н.А. Город и деревня в русской истории: Краткий очерк
экономической истории. – Пг., 1919. – С. 9.)
2
«Совершенно ничтожной была обрабатывающая промышленность» (Рожков Н.А. Город и деревня… – С.
10.)
3
Рыбаков Б.А. Ремесло Древней Руси. – М., 1948.
4
Там же. – С. 432-433.
1
29
говли стала концентрация порвавших связь с сельским хозяйством ремесленников и торговцев в определенных центрах, что привело ряд историков к мысли о торговле и ремесле
как главном факторе возникновения древнейших русских городов. Впрочем, сегодня все
более ясно, что лишь очень немногие города изначально формировались как торговоремесленные центры. Большинство городов Руси выросло из племенных центров, являясь,
прежде всего, административными и религиозными центрами, а также пунктами размещения военных гарнизонов.1
Если характер и уровень развития производительных сил Древней Руси представляется, в целом, довольно отчетливо, то ситуация в отношении социальноэкономической сферы совершенно иная: здесь точки зрения отличаются, порой, диаметрально противоположными подходами. В первую очередь это объясняется различными
подходами к определению природы того уклада, который формировался в период раннего
средневековья.2
Хотя большинство исследователей связывает его преимущественно с феодализмом, содержание в это понятие нередко вкладывается очень разное.
В досоветской отечественной и современной зарубежной науке феодализм рассматривается как характерная для западноевропейского средневековья договорная система политико-юридических и военных связей среди знати (феодалов),3 основанная на
предоставлении сюзереном (сеньором) пожалований своим вассалам, в основном в форме
земли и труда, в обмен на политический и военный контракт службы – контракт, скрепленный присягой. В результате, носителем юридически однокачественных прав собственности на один и тот же объект оказывалось не отдельно взятое лицо, а та или иная группа
совладельцев, «сособственников» (т.н. «феодальная лестница»). При этом низший и самый многочисленный слой социальной структуры – крестьяне – исключались из числа законом признанных держателей (монополия на владение феодом признавалась лишь за военно-рыцарским сословием).
Однако, возникнув как корпоративное совладение, феод постепенно все более приобретал черты индивидуально-семейной собственности с неограниченными правами прижизненного распоряжения со стороны конечного владельца-вассала. Конечно, определенные обязательства по отношению к сеньору сохранялись, однако с XII – XIII вв. баланс
собственности радикально изменился в пользу первого: его платежи стали фиксированными, его наследник – при условии уплаты платежа за допуск – вступал во владение феодом беспрепятственно, согласие сюзерена на отчуждение феода стало чисто формальным
актом. Иными словами, феод все больше становился частной собственностью его владельца.
Формой организации сельскохозяйственного производства в этом случае являлись
Вот как выглядел этот процесс с точки зрения И.Я. Фроянова: «Города на Руси… возникают… в ситуации,
когда организация общества становится настолько сложной, что дальнейшая его жизнедеятельность без координирующих центров оказывается невозможной. …В насыщенной социальными связями среде происходит кристаллизация городов, являющихся сгустками этих связей. Такой момент наступает…, когда образуются крупные племенные и межплеменные объединения… Возникновение… племенных союзов неизбежно
предполагало появление организации центров, обеспечивающих их существование. Ими и были города. В
них пребывали племенные власти: вожди (князья), старейшины (старцы градские). Там собиралось вече….
Здесь же формировалось общее войско…. В городах были сосредоточены религиозные святыни…, а поблизости располагались кладбища, где покоился прах соплеменников. …Город возникал как жизненно необходимый орган, координирующий и направляющий деятельность образующихся …общественных союзов».
(Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки отечественной историографии. – Л., 1990. – С. 92-93.)
2
Средневековьем традиционно называют период европейской истории, начавшийся вслед за падением Западной Римской империи в V столетии и продолжавшийся, по крайней мере, до конца XV века. Впрочем, по
поводу конкретной границы завершения существует весьма значительный разброс мнений: одни относит ее
к середине XVII в., другие предлагает завершить средневековье началом XVI в., есть и те, кто называют конец XVIII в. Среди российских ученых преобладает представление о более длительных хронологических
рамках.
3
Классические формы такая система приобрела в странах Западной Европы.
1
30
поместья. Некогда свободная сельская община превращалась в зависимую, а нередко и
крепостную, в результате чего традиционные формы общинного землевладения оказывались средством контроля феодалов за крестьянством. Обладание правом собственности на
земли общины (независимо от способа приобретения этого права: будь то насилие или
«добросовестная» передача) позволяло организовать выполнение крестьянами полевых и
домашних работ в хозяйстве господина – домене – и несение различных натуральных повинностей с помощью передачи им в пользование определенных участков земли, обработка которых, в свою очередь, обеспечивала средства существования крестьянской семьи.
Верховная власть в данной местности позволяла феодалам облагать крестьян произвольными поборами, однако объем их, как правило, ограничивался установившимися обычаями. К тому же, со стороны своего господина крестьянин получал защиту от насилий
чиновников и частных лиц, тягостей военной службы, освобождение от старых долговых
обязательств. Поэтому нередок был добровольный переход под власть феодалов свободных земледельцев, теперь державших свои земельные участки на началах феодального
права, т.е. за обязательство несения известных повинностей.
Организация пользования землей крестьянами в рамках поместья, как и раньше,
строилась на общинных началах: принадлежавшая всей деревне земля делилась на массу
мелких участков, которые и распределялись между отдельными членами общины; в
большей части общин производились периодические переделы земли; пастбище для скота
было общим, ведение хозяйства каждого крестьянина подчинялось тем правилам, которые
вырабатывались на общинных собраниях.
Такая форма феодализма порождала политическую раздробленность, окончательно
сложившуюся в европейских государствах к IX веку. 1 Естественно, что создание мощных
централизованных государств в XV в. рассматривается как завершение феодализма, а следовательно и средневековья.2
В марксистской, и основанной на ней советской историографии период средних веков определяется как эпоха возникновения, развития и упадка феодального способа производства, основанного, в первую очередь, на феодальном частном землевладении, которое может существовать лишь в сочетании с мелким индивидуальным крестьянским хозяйством. Основная масса работников – крестьян при этом находится в той или иной форме зависимости от феодала-землевладельца и подвергается с его стороны эксплуатации,
которая выражается в феодальной ренте3 (отработочная, натуральная, денежная) и осуОтсюда, возникла теория «феодальной революции» Х – ХI вв., резко оборвавшей непрерывное развитие
сохранившегося и после германского завоевания рабовладельческого строя и в течение одного столетия
установившей феодальный порядок. Сторонники этой теории связывают феодальную революцию не с варварскими вторжениями или переворотом в аграрных отношениях, а с раздроблением государственной власти которое нашло свое наиболее яркое внешнее выражение в массовом росте замков как центров политической власти и господства феодалов во всех странах Западной Европы. Эта теория рассматривает процесс
возникновения феодализма как кратковременное событие совершившееся за 3-4 десятилетия.
2
Впрочем, по мнению ряда западных историков даже современность содержит в себе немало принципов
феодализма, понимаемого как контрактная система отношений. Феодализм, как они утверждают, был
встроен в систему обычного европейского права и его основные принципы, типа опеки и брака, наследования и конфискации, продолжали существовать даже после того, как базирующаяся на них система военной
службы исчезла. Причем особенно важно их сохранение в Англии, которая в XVII – XIX вв. распространила
свою власть на значительную часть мира. Везде, где англичане обосновывались, они устанавливали свою
систему обычного права и, таким образом, утвердили феодальные принципы во всем мире. Весь английский
конституционализм, считают они, существенно феодален, поскольку основан на теории контракта в управлении. Даже Декларация независимости США XVIII в. в этом случае оказывается классическим образцом
феодального неповиновения, ввиду того, что принявший ее Конгресс, перечислив тиранические действия
короля, объявил колонистов больше не связанных их преданностью ему. Таким образом, и либерализм XIX
– XX вв. обязан их базисными предпосылками феодализму. Суммируя взгляды сторонников этой концепции, можно отметить, что феодальные идеи являются одним из основополагающих устоев современной западной цивилизации, сочетая полномочия власти со свободой посредством контракта.
3
Рента – регулярно получаемый доход от находящегося в собственности имущества или земельного участка, не требующий от своих получателей предпринимательской деятельности.
1
31
ществляется с помощью различных средств внеэкономического принуждения – насилия.1
Поскольку подобные отношения продолжали господствовать во многих государствах и
после XV в., то становится понятным стремление историков-марксистов продлить существование средневековья.
Иными словами, в рамках первого подхода феодализм оценивается как система отношений в среде знати, элиты средневекового общества, используя марксистскую терминологию – система внутриклассовых отношений. Сторонники второго подхода стремится
увидеть главную особенность феодального строя во взаимоотношениях между знатью и
низами, т.е. – в отношениях межклассовых.
При всех различиях подходов можно, однако, отметить и очевидное сходство –
признание значимости для характеристики этого периода аграрных (поземельных) отношений. Добавив к этому господство монополии – этой важнейшей черты средневековых
отношений – мы, видимо, сможем определить основные признаки экономической системы
этой эпохи, позволяющие ограничить этот период XVI веком.2
В отечественной историографии представление о средневековой Руси как феодальном государстве стало формироваться с начала XX в., благодаря, в первую очередь,
трудам Н.П. Павлова-Сильванского. Однако, если Павлов-Сильванский рассматривал русский феодализм в традиционных категориях западноевропейской науки, относя его по
преимуществу к удельному периоду3, то со становлением марксистской историографии в
СССР он начинает представляется в качестве феодальной общественно-экономической
формации.
Среди наиболее дискуссионных в советской исторической науке оказался вопрос о
характере собственности на Руси прежде всего, собственности на землю. Во многом расхождения объясняются различием в понимании категории «частная собственность»: тогда
как одни рассматривали ее преимущественно в юридическом аспекте принадлежности
определенным лицам, то другие, в соответствии с марксистским подходом, видели в ней
прежде всего отношения – отношения между классами, основанные на присвоении и эксплуатации человека человеком.
Так, родоначальник марксистской концепции российского феодализма Б.Д. Греков,
воспитанный однако на традициях досоветской исторической науки, исходя из «юридической» трактовки и полагая, что Древняя Русь полностью тождественна ее западноевропейским аналогам, рисовал картину крупного частнофеодального владения – вотчины –
находящегося в полной собственности землевладельцев-бояр.
Однако более глубокое изучение источников показало явное несоответствие между
предложенной Грековым схемой и реальностью раннесредневековой Руси. Не обнаружив
здесь частных боярских владений и стремясь, одновременно, спасти идею русского феодализма, Л.В. Черепнин выдвинул концепцию государственно-феодальной частной собственности. Согласно ей земля принадлежала не отдельным феодалам, а всему совокупному их классу, представителем которого выступало государство, обеспечивающее перераспределение полученной от крестьян-земледельцев ренты. Такое понимание заметно
более точно соответствовало марксистскому подходу.
Сближаясь с Б.Д. Грековым в «юридической» трактовке частной собственности и
не находя в древнерусской действительности крупных частнособственнических владений,
Основные черты феодальной системы отношений (сеньорально-вассальная система, «феодальная лестница», формы организации сельскохозяйственного производства и пр.) при этом не оспаривались, изменялись
общеметодологические подход к ним.
2
В отечественной историографии период средних веков делят на 3 основных этапа: первый – раннее средневековье или раннефеодальный период – конец V – Х вв.; второй этап связан с расцветом феодализма в ХI
– XV вв., и, наконец, третий – позднее средневековье – XV – середина XVII вв. – период разложения феодализма и формирования капиталистических отношений. Те же три этапа выделяются и в западной исторической науке, однако они отличаются и по хронологическим рамкам, и по содержанию.
3
Собственно, в этом и заключается одна из важнейших заслуг Н.П. Павлова-Сильванского, сумевшего обнаружить и проанализировать сходные формы средневековых отношений на Руси и в Западной Европе.
1
32
И.Я. Фроянов сделал прямо противоположный Л.В. Черепнину вывод об отсутствии феодальной собственности на Руси даже в XII – XIII вв. «Господствующее положение в экономике Руси XI – начала XIII вв., – по его мнению, – занимало общинное землевладение,
среди которого вотчины выглядели словно островки в море».1
Возможно, именно на основе некоего синтеза идей Л.В. Черепнин и И.Я. Фроянова
можно попытаться найти ответ на вопрос об истинной природе собственности на Руси.
Если отказаться от стремления дать обязательную «классовую» ее характеристику, то вывод о верховной государственной собственности на землю при одновременном сохранении права на нее за земледельческими общинами (Для средневековья вообще характерны
отношения совладения) выглядит вполне удачно отображающим картину существовавших
отношений.
По-видимому, правильно будет сказать, что и на Руси, как и на начальных стадиях
средневековья в Западной Европе, не существовало частной собственности в современном
ее понимании, признававшем носителем прав собственности лишь отдельно взятое лицо.
И здесь наиболее характерным явлением следует рассматривать совладение – (повторюсь)
раздробление права собственности между рядом «сособственников».
Вопрос об отношениях собственности теснейшим образом связан с проблемой дани. Различное понимание первой создавало различные характеристики последней. Если
Греков рисовал картину традиционных отношений присвоения ренты в рамках феода –
крестьяне уплачивают ренту в виде барщины (отработочная рента)2 и оброка (натуральная
рента)3 – а потому не уделял значительного внимания дани, то для Л.В. Черепнина она
оказалась главным звеном в доказательстве феодального характера отношений в Древней
Руси. По его мнению именно дань на начальном этапе формирования классовых отношений феодализма выступала в виде той самой, пусть примитивной, ренты, уплата которой
государству и в его лице совокупному классу феодалов являлась формой эксплуатации
совокупного класса крестьян.
Не принимающий этих идей И.Я. Фроянов видел в дани лишь обычную военную
контрибуцию с завоеванных племен4, которая по мере становления государства превращается в не менее обычный натуральный налог. Впрочем, Фроянов вовсе не отрицает последующего процесса эволюции налога в ренту.
С этой точки зрения существенно и различение таких понятий как «дань» и «полюдье». Будучи весьма связанными явлениями, они, в то же время, могут иметь весьма
различное содержание. Не отрицая насильственных форм сбора дани в рамках полюдья
(поход князя Игоря 945 г., например), нельзя не отметить их преобладания по преимуществу на ранних этапах становления государственности, когда только еще шел процесс
вхождения этих племен в его состав. В основном, однако, полюдье развилось из добровольных приношений, имеющих религиозный (ритуально-магический) характер.5
Разногласия по поводу характера древнерусской экономики естественным образом
отразились и на характеристике системы социальных отношений, места и роли различных социальных групп в обществе и системе взаимоотношений между ними.
Существенно усложняет задачу выяснения особенностей социальных отношений в
Фроянов И.Я. Киевская Русь… – С. 317.
Барщина – форма повинности зависимых земледельцев (крестьян), заключавшаяся в выполнении работ в
хозяйстве землевладельцев (прежде всего, сельскохозяйственных) своими орудиями труда и обуславливающая право первых пользоваться землей вторых.
3
Сбор землевладельцами продуктов, произведенных земледельцами (крестьянами) в их хозяйствах, обуславливающий право последних пользоваться землей первых.
4
Впрочем, Фроянов говорит, скорее о подобии, а не о полном тождестве. По его мнению дань на этом этапе
являлась «своеобразным откупом «мира деля» (ради мира), т.е. платежом за отказ от разорительных нападений и вторжений» (Фроянов И.Я. Киевская Русь…. – С. 175.)
5
Интересные соображения по поводу полюдья высказал Ю. Кобищанов. В полюдье он усматривает первую
специфическую всемирную форму раннесредневековой государственности, ключевое явлению всемирной
истории раннефеодальных обществ и цивилизаций. (См.: Кобищанов Ю.М. Полюдье: Явление отечественной и всемирной истории цивилизаций. – М., 1995.)
1
2
33
Древней Руси явная источниковая недостаточность. До нас дошло слишком небольшое
количество документов, относящихся к исследуемому периоду. Но тем значимее оказываются те из них, которые посвящены непосредственно этим проблемам. Особенно заметен среди них первый свод законов Древнерусского государства – Русская правда.1
Впервые «Русская Правда» (краткой редакции) была обнаружена В.Н. Татищевым
в 1738 г. и издана А. Шлецером в 1767 г. Вслед за публикациями отдельных текстов памятника появилось сводное их издание, осуществленное И.Н. Болтиным в 1792 г.
Значение «Русской Правды» для понимания характера социально-экономической и
правовой систем Древней Руси стало основанием для создания огромного массива, как
публикаций текста, так и посвященной ей литературы.
В то же время, несмотря на большое число работ, посвященных этому своду законов и норм Древней Руси многое в нем продолжает оставаться неясным и спорным – происхождение, вопрос о времени и истории составления, состав, участники составления и
многое другое. Прежде всего, это связано с тем, что первоначальный текст «Русской
Правды» до нас не дошел: она известна нам лишь в более поздних списках2, самым ранним из которых является т.н. Синодальный (по названию Синодальной библиотеки, где он
хранился), датируемый концом XIII в. Всего таких списков, дошедших до нас в составе
различных летописей и юридических сборников, разумеется рукописных, 983. Большинство из них относятся к XV – XVI вв. (только 3 имеют более раннее происхождение).
Ряд исследователей относит древнейшую часть правды к VII в.: статьи о мести, выкупе, рабстве, суде послухов. С этим можно согласиться, если понимать, что речь идет не
о времени появления самого документа, а о времени существования подобных обычаев
(зародились они, скорее всего, еще раньше). Основная часть сборника, по мнению большинства исследователей, связана с именем Ярослава Мудрого (первая половина XI в.), его
сыновей (вторая половина XI в.), и Владимира Мономаха (первая четверть XII в.). Сборник дополнялся и позднее, что отразилось как на его редакциях, так и в разнообразии сохранившихся списков.
Характер изложения в тексте Русской правды (где нет прямой речи от имени князей, сами они упоминаются в 3-м лице), переработка отдельных статей в сторону постепенного обобщения правил, разнообразие статей в разных списках позднейших редакций,
приписки-комментарии к некоторым статьям и др. – приводил ряд историков (М.Ф. Владимирский-Буданов, Сергеевич В.И.) к мысли о том, что она представляет из себя «ряд
сборников, составленных частными лицами из княжеских уставов, обычного права и частью – византийских источников».4
Согласно другой, более распространенной сегодня концепции, Русская Правда –
акт официальный. Этот вывод делается, прежде всего, на том основании, что в самом ее
тексте содержатся указания на князей, принимавших или изменявших закон (Ярослав, его
сыновья Ярославичи, Владимир Мономах).
Для большинства исследователей Русская Правда – светский памятник, созданный
светской властью и охватывающий области, подведомственные исключительно светским
органам. Как правило, он не вторгается в церковную сферу, регулирующуюся особыми
уставами. Особняком стоит мнение В.О. Ключевского, который на основании частого
включения Русской Правды в церковные сборники и отсутствия судебного поединка как
средства доказательства (поскольку осуждался церковью), определил ее как плод церков-
Наряду с нею отдельные стороны социальной системы Древней Руси раскрывают статьи руссковизантийских договоров, княжеские уставы, летописи и др. В сопоставлении с Русской правдой и друг другом, они дают возможность выяснить основные характеристики социальной системы Руси.
2
Список – рукописная копия первоначального текста или его редакции. Им обычно присваиваются названия, связанные с наименованием летописи, в которой помещен, местом находки, лицом, нашедшим тот или
иной список (Академический, Троицкий, Карамзинский и др.).
3
Зимин А.А. Русская правда. – М., 1999. – С. 387.
4
Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. – Р/Д., 1995. – С. 116-117.
1
34
ного творчества.1
Списки «Русской правды» содержат часто весьма значительные различия, настолько значительные, что исследователи выделяют несколько ее редакций – групп текстов с
существенным и целенаправленным изменением формы выражения и содержания как в
целом, так и в их структурных и композиционных частях.2 Так, С.В. Юшков предлагал
выделить целых шесть редакций «Русской Правды», однако наиболее часто встречается
деление на три редакции: Краткую, Пространную и Сокращенную.
В составе Правды Краткой редакции (сокращенно – Краткая Правда) выделяют
древнейшую часть (ст. 1-18), обычно называемую «Правдой Ярослава», или «Древнейшей
Правдой», и «Правда Ярославичей» с дополнительными статьями (ст. 19-41). Кроме того,
в нее входят два самостоятельных установления: Покон вирный (ст. 42) и Урок мостникам
(ст. 43).
Правда Ярослава отражает систему взаимоотношений лично свободных людей
внутри дружины, «мира» или другого социального коллектива, что дает возможность отнести ее возникновение к ранней еще догосударственной языческой истории Руси. Ее
нормы – это обычаи, санкционированные в качестве правовых норм государством. В
Правде Ярослава практически нет земледельцев, зато явственно присутствует челядь –
патриархальные рабы.
Чаще всего время создания Древнейшей Правды относят к 1016 г. (Б.Д. Греков,
Л.В. Черепнин, А.А. Зимин) на том основании, что вся Краткая Правда входит в состав
Новгородской Первой летописи под 1016 г. В этом сюжете излагаются события новгородского восстания против варягов, находившихся на службе у княжившего тогда в Новгороде князя Ярослава. Последний жестоко отомстил новгородцам, но, получив вскоре извещение о смерти отца, князя Владимира, вынужден был обратиться к новгородцам с просьбой о помощи в организации похода на Киев. После победы над братом Святополком, заняв киевский стол, Ярослав щедро расплатился с новгородскими участниками похода «и
отпусти их всех домов, и дав им правду и устав списав, тако рекши (сказав) им: по сей
грамоте ходите…». Далее следует текст Краткой Правды. «А се есть Правда Рускаа: Убиет муж мужа…».3
Правду Ярославичей рассматривают как отдельный от Древнейшей Правды законодательный акт, принятый князьями Изяславом, Святославом и Всеволодом вместе с боярами. При этом они явно более активны в своей законотворческой деятельности, внося
существенные изменения в традиционные нормы.
Возникновение Правды Ярославичей большинство исследователей относит ко 2-й
четверти XI в., поскольку связывают ее с посмертной деятельностью сыновей Ярослава,
который умер в 1054 г.; с другой стороны, смерть одного из составителей Правды Святослава наступила в 1076 г. М.Н. Тихомировым, например, считал, что Правда Ярославичей
была принята во время съезда князей в Вышгороде в 1072 г. по случаю перенесения мощей Бориса и Глеба в новую церковь. В противоположность такому подходу А.А. Зимин
относил составление второй части ко времени жизни Ярослава – к периоду между 1036 и
«Мы по некоторым признакам считаем …Русскую Правду кодексом, выработанным в среде духовенства
для удовлетворения потребностей порученной ему широкой юрисдикции по недуховным делам, которой
подчинены были так называвшиеся «церковные люди» (Ключевский В.О. Боярская дума Древней Руси. –
М., 1994. – С. 533).
2
Редакция – это «такая переработка памятника, которая была произведена с определенной целью, будучи
вызвана или какими-либо общественными событиями, или чисто литературными интересами и вкусами
книжника, или целью обрусить самый памятник (например, со стороны языка) и т. п., одним словом, – такая
переработка, которая может быть названа литературной (Истрин В.М. Очерк истории древнерусской литературы домосковского периода (11–13 вв.). – Пг., 1922. – С. 59)
3
Впрочем, не все согласны с такой датировкой. Так, Владимирский-Буданов М.Ф. обращал внимание на то,
что из текста Древнейшей правды не видно, чтобы новгородцы получили какие-то привилегии, поэтому, по
его мнению, нет оснований относить ее к этому времени. Он предлагал ограничиться более общим определением времени составления – не позднее 1054 г. – времени смерти Ярослава (Владимирский-Буданов М.Ф.
Обзор истории русского права. – Р/Д., 1995. – С. 117)
1
35
1054 годом.
Неоднозначны и представления об объеме законодательства Ярославичей. А.А. Зимин включал в него ст. 19-41 Краткой Правды, Л.В. Черепнин – 19-40 (за исключением 29
и 30), М.Н. Тихомиров и С.В. Юшков – 19-27. Во многом трудность определяется тем, что
весь текст Краткой Правды (включающей соответственно и Правду Ярослава и Правду
Ярославичей) помещен в одном месте – под 1016 г.
С Древнейшей Правдой связывают традиционно и заключительную часть Краткой
Правды – Покон вирный и Урок мостникам (С.В. Юшков, А.А. Зимин, Л.В. Черепнин),
датируя ее временем княжения Ярослава (1020-е или 1030-е гг.).
В целом же, формирование Краткой Правды как относительно целостного сборника законов происходит по-видимому в период от середины XI в. до 30-х годов XII в.
Пространную редакцию, возникшую после 1113 г., связывают с именем Владимира
Мономаха и разделяют на 2 части: Суд Ярослава (ст. 1 – 52) и Устав Владимира Мономаха
(ст. 53 – 121). В ее основе лежат текст Краткой Правды, но более ранний, чем сохранившийся в списках XV в., и Устав Владимира Мономаха, а также других киевских князей
конца XI – XII вв.
Создание Пространной Правды в целом большинство исследователей относит к
первой четверти XII в., связывая его с восстанием 1113 г. в Киеве и вокняжением Владимира Мономаха. Однако, поскольку этому противоречит тот факт, что о самом князе в
Правде говорится в третьем лице (что, по-видимому, могло быть лишь после его смерти в
1125 г.) М.Н. Тихомиров и Л.В. Черепнин полагают, что она была составлена в связи с
другим восстанием – в Новгороде в 1209 г.
Сокращенную редакцию, как правило, рассматривают в качестве переработки Пространной редакции, созданной в середине XV в. Есть, впрочем, и мнение М.Н. Тихомирова, определяющего Сокращенную редакцию как самостоятельный памятник, созданный
ранее Пространной редакции.
Изучение Русской правды началось едва ли не с момента ее публикации. Причем
особое внимание на начальном этапе уделялось выявлению ее сходства с подобными памятниками других стран и народов. Так, М.В. Ломоносов видел в ней заимствование, сделанное у северных народов1, Н.М. Карамзин – сходство «с древними законами скандинавскими»2. Соглашаясь с идеей такого сходства и выводя его из общего источника – германского права, И.Ф. Эверс, в то же время, подчеркивал местный русский характер норм,
называя Правду Ярослава «самым древним законодательным памятником, каким только
могут хвалиться новейшие народы».3
А вот М.Т. Каченовский, напротив, исходя из общей посылки скептического отношения к источникам ранней российской истории, доказывал невозможность создания памятника такого уровня ранее XIII в.4
Если досоветские исследователи рассматривали Русскую Правду главным образом
как юридический памятник, выясняя его роль в становлении сословного строя в России и
степень использования в нем иноземного права (немецкого, скандинавского, византийского), то советская (марксистская) историография видели в ней источник, подтверждающий
формирование классового общественного строя и соответствующего такому строю эксплуататорского государства.
Создателя классической для советской исторической науки концепции российского
феодализма Б.Д. Грекова Русская Правда интересовала в первую очередь как доказательство становления вотчинного феодального хозяйства на Руси как «имения, окруженного
крестьянскими мирами-вервями, враждебно настроенными против своего далеко не мирЛомоносов М.В. Полн. собр. соч. – Т. 6. – М.-Л., 1952.
Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 1. – М., 1989. – С. 65.
3
Эверс И.Ф. Древнейшее русское право в историческом его раскрытии. – СПб., 1835. – С. 337.
4
Воронин А.В., Гайнутдинов Р.К. Каченовский М.Т. // Правовая наука и юридическая идеология России. Т.
1. XI – начало XX вв. – М., 2009. – С. 615.
1
2
36
ного соседа-феодала»1. А представление Грекова о незначительности или даже вообще отсутствия какого-либо влиянии неславянского права на Русскую Правду, стал фундаментальным принципом всей последующей советской историографии.2
Отталкиваясь от взгляда на Краткую, Пространную и Сокращенную Правды не как
на редакции одного источника, а как на три взаимосвязанных, но отдельных памятника,
М. Н. Тихомиров подчеркивал зависимость этапов создания Правды от развития классовых движений на Руси. В соответствии с таким подходом Краткая явилась ответом на антифеодальные крестьянские восстания 1068-1071 гг., Пространная – восстание 1209 г. в
Новгороде, Устав Владимира Мономаха – восстание 1113 г.
Особенностью взгляда С.В. Юшкова являлось стремление доказать новаторский
характер Русской Правды по отношению предшествующему обычному праву. Если большинство исследователей, как правило, говорили о включении в Правду Ярослава в основном уже действовавших ранее обычаев, то по мнению Юшкова «это нормы не старого,
давно сложившегося обычного права, а нормы нового феодального права, которые могли
появиться только в результате ломки старых норм, а эта ломка могла быть проведена
только законодательным путем»3. Такой подход определялся общей концепцией исследователя о существовании дофеодального периода в истории Киевской Руси (IX-X вв.), переход от которого к феодальному и вызвал необходимость в новом законодательстве.
Сохраняя принципиальную позицию о Русской Правде как о законодательстве
складывающегося феодального общества, А.А. Зимин сделал акцент на ее взаимосвязи со
становлением государства, естественно, феодального. Отсюда стремление исследователя
обращать внимание не только на классовую борьбу как основу для формирования Русской
Правды, но и на укрепление древнерусской государственности: так, в Правде Ярославичей
он видит желание князей противостоять тенденциям к раздроблению.4
В некотором смысле подведением итогов развития советской историографии стали
работы Л.В. Черепнина. Он нарисовал длительный и разносторонний процесс становления
и развития древнерусского законодательства как законодательства феодального. Его возникновение он связывал с «уставом и законом русским» конца IX – начала Х вв. как «прототипом позднейшей Русской Правды», являющимся уже «законом классового общества».
Следующим этапом, по его мнению, стало внедрение его в жизнь и дополнение княгиней
Ольгой в середине X в. и создание «Устава земленого» в конце X в. Владимиром как ответ
на усиление классовой борьбы. Древнейшая Правда у него выступает как своего рода «договорный акт, оформленный на собрании «воев»…, имевшем полномочия веча», вызванный к жизни социальной борьбой 1015-1016 гг.5 Последующие статьи и редакции Русской
Правды согласно Л.В. Черепнину появлялись как отражение стремления к «урегулированию столкновений в среде господствующего класса и подавлению выступлений народных
масс».6 Последнее крайне важно, поскольку Л.В. Черепнин здесь начинает отходить от
традиционного для советской историографии представления о феодальном государстве
как об исключительном защитнике интересов господствующего класса и обращает внимание на его регулирующую функцию, где оно, пусть и вынужденно, но принимает во внимание потребности иных, в т.ч. и низших слоев общества, где оно стремиться найти догоГреков Б.Д. Киевская Русь. – М., 1953. – с. 90.
Изучение ранней истории… убеждает нас в том, что «Русская Правда» и другие аналогичные славянские
памятники явились результатом не иностранного влияния, а итогом внутреннего социально-экономического
развития каждого славянского народа (Там же. – С. 546); «…Опровергнув разного рода теории иноземного
влияния на Русскую Правду, мы приходим к выводу, что Русская Правда с момента своего возникновения
до окончательного своего сформирования является сборником русского права (Юшков С.В. Русская Правда.
Происхождение, источники, ее значение. – М., 2002. – С. 370)
3
Юшков С.В. Русская Правда. Происхождение, источники, ее значение. – М., 2002. – С. 348-349.
4
Зимин А.А. Правда Русская. – М., 1999. – С. 203.
5
Именно отсюда, по его мнению, берут начало особые договорных отношений Новгорода с князьями.
6
Черепнин Л.В. Общественно-политические отношения в Древней Руси и Русская Правда // Древнерусское
государство и его международное значение. – М. 1965. – С. 128-278.
1
2
37
ворные формы отношения как с населением в целом, так и с отдельными его группами.
Несмотря на столь значительные разногласия, сохраняющиеся до сегодняшнего
дня, изучение Русской правды позволило исследователям глубже понять характер социальных отношений, формировавшихся в Древней Руси.
Сама она является очевидным отражением становления важнейшей функцией государства – социального регулирования, начавшей осуществляться с момента появления
государственности на Руси. Впрочем, естественно, что на первых порах уровень и объем
этого регулирования был сравнительно невелик, поскольку большая часть отношений все
еще строилась на основе ранее сформировавшихся традиций. К тому же, значительная
часть усилий тратилась даже не столько на выработку норм взаимоотношений в обществе,
сколько на определение характера взаимодействия государства и общества. Государство
должно было еще доказать свое право на превращение в главный механизм обеспечения
социальной стабильности.
Ключевой фигурой этого процесса становится князь. Будучи в первую очередь военным вождем, он обладал необходимой силой для того, чтобы в условиях разрушения
старых правил общежития, заставить подчиняться новым складывающимся (в т.ч. и при
его участии) нормам взаимоотношений в обществе. Относительная регулярность реализации этой княжеской функции постепенно формирует в глазах населения традицию подчинения княжеским решениям, приобретающую все большую независимость от действительного использования князем тех или иных форм принуждения. Фактически, он становится не столько олицетворением силы, сколько воплощением некой справедливости (и
здесь не так важно, насколько его решения справедливы на самом деле), что и дает ему
право на осуществление роли главного регулятора социальных отношений.
Вместе со становлением князя в качестве главного звена социального регулирования начинает формироваться социальная система Древнерусского государства1, базирующаяся на совершенно иных, нежели в догосударственный период принципах: если родовой строй предполагал равенство всех членов соответствующей общности, то теперь все
более недвусмысленно подчеркивается неравенство людей, принадлежащих к разным сословным группам.
Наибольшее единство у исследователей социальной системы существует в отношении верхних слоев – все признают, что в большинстве своем они группируются в рамках
княжеской дружины. Правда, есть расхождения в вопросе об эволюции ее состава. Если
одни подчеркивают этнически неславянские (как правило, скандинавские) истоки дружинного слоя, лишь постепенно пополняющегося представителями славянской племенной
верхушки (И.Д. Беляев), то другие видят процесс формирования знати как результат внутреннего разложения славянских коллективов, с незначительной долей иноплеменного
элемента (С.В. Юшков).
Что же касается состава уже вполне сформировавшегося слоя элиты, то, несмотря
на то, что его анализ до некоторой степени затрудняется недостаточной завершенностью
процессов распада общества на отдельные социальные группы и определенной сложностью разграничения правящего слоя и остальной массы населения2, большинству исследователей он представляется достаточно очевидным. Прежде всего это бояре и княжьи мужи – дружинники. Привилегированный статус этой группы заключался в праве участия в
Впрочем, не все исследователи согласны с этим. С точки зрения, американского исследователя Д. Кайзера,
в Древней Руси действовали только т.н. «горизонтальные» связи между заинтересованными лицами, все дела решались ими самостоятельно без участия государства. И лишь с XIII-XIV вв. формируются «вертикальные» взаимоотношения с участием государственных органов и должностных лиц (См.: Российское законодательство X–XX веков. В 9-ти тт. – Т. 1. – С. 28-29)
2
На первый взгляд, свидетельством отнесения к этой группе могла бы служить известная из «Русской правды» повышенная уголовная ответственность за убийство представителя привилегированного слоя (за убийство наиболее знатных людей – двойная вира – 80 гривен, за основную массу свободных – 40 гривен.), однако распространение таковой не только на князей и бояр, но и на такую категорию как тиуны – являвшиеся, в
значительной своей части холопами, не позволяет этого сделать.
1
38
совещаниях с князьями, получении от них различных государственных должностей, как
правило, с передачей «в корм» определенных территорий или части полученной князем
дани, присутствии на княжеских пирах, обеспечении вооружением и т.д.
С конца X в. начинает формироваться еще одна привилегированная группа – духовенство. Политика поддержки церкви государством1 и постепенное укрепление ее позиций на Руси создавали основу для сосредоточения в ее руках весьма значительных богатств и возможности участия в политической деятельности. Особенно отчетливо это проявлялось в Новгородской земле, где архиепископ («владыка») фактически управлял городской казной и нередко выступал в роли своего рода третейского судьи.
Существенными привилегиями обладало также купечество. Первоначально будучи
выходцами из дружинного круга, занимавшимися одновременно войной и торговлей, гдето с середины XI в., постепенно пополняясь выходцами из иных слоев – ремесленников,
свободных общинников, и даже холопов, – купцы окончательно превращаются в самостоятельную профессиональную и социальную группу. Впрочем, единство ее было весьма
условным. С одной стороны, явно выделяется наиболее привилегированная ее часть –
«гости» – купцы, торгующие с зарубежными странами, с другой – значительная масса
мелких торговцев, оперирующих на местном рынке.
Если в отношении элиты древнерусского общества сложились более или менее ясные представления, то совершенно иная ситуация с непривилегированными слоями населения. Разногласия существуют буквально по всем позициям: источники формирования,
степень свободы и зависимости, система внутренних и внешних связей, место и роль в социальной структуре, отношения с государством, уровень жизни, – все эти вопросы весьма
неоднозначно трактуются в исторической литературе.
Пожалуй, наиболее загадочной фигурой Древней Руси является смерд.2 Одни видят
в смердах составляющих большинство сельского населения свободных земледельцевобщинников, обязанности которых по отношению к князю (государству) ограничивались
лишь уплатой налогов и выполнением повинностей в пользу государства (С.А. Покровский3, М.Б. Свердлов), другие, напротив, рассматривают их в качестве людей зависимых,
угнетенных (Л.В.Черепнин4). И.Я. Фроянов вообще считает их сравнительно небольшой
группой бывших пленников, государственных рабов, посаженных на землю. Наряду с
этими «внутренними» смердами он выделяет также группу «внешних»: покоренные племена, платившие дань.
Причины расхождений во многом лежат в очевидной двойственности статуса
смерда. В случае смерти бездетного смерда его наследство («задница», «статок») переходило князю. С одной стороны, он несет обязательства по договорам, имеет право участия
в судебном процессе, с другой, – встречаются признаки юридической неполноправности:
по крайней мере, штраф за его убийство равен штрафу за убийство холопа (5 гривен). Повидимому, сложность выявления статуса смерда связана с тем, что при сохранении на
Она выражалась в частности в предоставлении судебного иммунитета (права монастырей самому вести
расследование и вершить суд за определенные преступления, совершенные на его территории) с соответствующим получением судебных пошлин, освобождение монахов от всех видов общегосударственных податей и др.
2
По мнению А.Е. Преснякова, «вопросу о древнерусских смердах суждено, по-видимому, оставаться крайне
спорным – надолго, быть может, навсегда» (Пресняков А.Е. Княжое право в древней Руси; Лекции по русской истории. Киевская Русь. – М., 1993. – С. 241.)
3
«Русская Правда под смердом… разумеет непривилегированного простого свободного… простолюдина…
Смерд… как рядовой гражданин везде выставляется Русской Правдой как свободный, неограниченный в
своей правоспособности человек, он образует основную массу свободного населения Древней Руси» (Покровский С.А. Общественный строй Древнерусского государства // Труды Всесоюзного юридического заочного института. – Т. XIV. – М., 1970. – С. 61,64.)
4
Термин «"смерд" (в смысле крестьянина, эксплуатируемого на государственной земле» к началу XI в. стал
употребляться наряду с термином "человек", "люди" (в смысле свободных крестьян общинников)» (Черепнин Л. В., Из истории формирования класса феодально-зависимого крестьянства на Руси // Исторические
записки. – Т. 56. – М., 1956. – С. 248.)
1
39
протяжении довольно длительного времени единого названия этой социальной группы, ее
положение постоянно менялось. Возможно, первоначально – это земледелец-общинник,
затем – государственный данник.
Несколько лучше определена в Русской Правде категория «закупа», которому в
Пространной редакции отведен целый раздел – Устав о закупах. Закуп – человек, взявший
«купу» – заем (земля, скот, зерно, деньги и пр.) – и обязанный ее отработать. Поскольку на
ссуду нарастали проценты – резы, продолжительность отработки могла постоянно нарастать. Отсутствие твердых нормативов отработок вызывало постоянные конфликты, которые потребовали урегулирования отношений должников с кредиторами, в результате чего
были установлены предельные размеры рез на долг.
Личность и имущество закупа охранялись законом, господину запрещалось беспричинно наказывать его и отнимать имущество. В то же время, в случае совершения правонарушения самим закупом ответственность оказывалась солидарной: потерпевший получал штраф от его господина, но закуп мог быть превращен в полного холопа – раба
(«выдан головой»). Точно также и за уход от господина, не расплатившись, закуп становился холопом. В качестве свидетеля в судебном процессе закуп мог выступать только в
особых случаях: по малозначительным делам («в малых исках») или в случае отсутствия
других свидетелей («по нужде»).
Другой не вполне ясной фигурой Русской Правды являются рядовичи. Большинство современных историков считает, что рядовичи в Киевской Руси – это люди, находившиеся в зависимости от господина по «ряду» (договору) и близкие по своему положению к закупам. Так, штраф за его убийство равнялся штрафу за убийство смерда. Напротив, Л.В. Черепнин полагал, что на Руси не было особой категории рядовичей, выдвинув
гипотезу о том, что термин этот в Русской правде использовался для обозначения рядовых
смердов и холопов.
По всей видимости и закупы и рядовичи, отличались не столько положением,
сколько способом приобретения своего статуса и могут быть отнесены к полурабам – своего рода временным холопам. В отличие от полных рабов они сохраняли право вернуть
свободу в случае выполнения взятых на себя обязательств.
Но, пожалуй, нет во всей социальной структуре раннесредневековой Руси более
противоречивой категории населения, чем холопы – люди, право владения которыми у
господ ничем не было ограничено. Светское право совершенно не вмешивается в отношения господина к холопу; оно лишь привлекает к ответственности господ за ущерб, причиненный их холопам третьими лицами; жизнь челяди охраняется законом не как самостоятельная ценность, а лишь как имущество, принадлежащее какому-то хозяину; холопы
лично не ответственны: «их князь продажей не казнит». Холоп не имел своей собственности и в любое время сам мог быть продан или отдан любому лицу. За все последствия, вытекающие из заключенных с согласия хозяина холопом договоров и обязательств, ответственность нес господин. Закон практически не защищал жизнь холопа. Правда, за его
убийство третьими лицами налагается штраф в 5 гривен, но это не столько наказание,
сколько компенсация потери имущества (другой формой компенсации могла быть передача господину другого холопа). В определенных случаях холопа вообще можно убить, не
неся за это никакой ответственности. Самого холопа, совершившего преступление, следовало выдать потерпевшему (в более ранний период его можно было просто убить на месте
преступления). Штрафные санкции в отношении действий холопа также обращались на
господина. Холоп не мог выступать в суде в качестве какой-либо из сторон. Показания
холопа как свидетеля были ничтожны: в случае отсутствия других доказательств свободный человек мог сослаться на его показания, но с обязательной оговоркой о «словах холопа». Иными словами, холоп – с формальной точки зрения, это раб русского средневекового общества.1
Слово холоп Русская Правда относит только к мужчине, несвободная женщина именуется робой. Собирательное имя для тех и других – челядь (чадь).
1
40
Однако особенностью положения холопа являлось нередкое несоответствие его
юридического статуса и реальной практики (как, впрочем, и в русском праве в целом).
Обнаруживается, что в действительности, пусть и по доброй воле господ, холопы могли
обладать не только движимым имуществом, но даже дворами, имели свои хозяйства, передавали имущество по наследству и т.д.1
Но главной отличительной чертой древнерусского холопства было не столько его
правовое положение, сколько практическое использование этого положения. Труд холопов применялся не столько в процессе производства, сколько в быту, поэтому более точное определение холопа – слуга. Хотя несомненно, среди холопов мы встречаем пашенных и дворовых людей, основную массу составляли слуги князя или боярина, входившие
в состав его личной челяди и дружины. Именно из их среды формировалась княжеская
администрация (например, тиуны, ключники, огнищане) и даже выходили видные представители верхушки. Перед многими из них открывалась дорога в верхи древнерусского
общества.
Закон строго регламентировал источники «внутреннего» холопства: самопродажа в
рабство (человека, семьи), рождение от родителей, один из которых – холоп, женитьба на
робе, тиунство («ключничество») – поступление на службу в качестве управителя хозяйства к господину без ряда (договора о сохранении статуса свободного человека). Источником холопства могло стать также совершение преступления, бегство закупа от господина,
проигрыш или утрата купцом чужого имущества. В то же время, ряд исследователей считает, что главным источником холопства был внешний – война, плен, хотя в Русской
Правде он отсутствует (обоснование этого им видится в том, что Русская правда регулирует лишь внутренние процессы).
Сравнительно небольшую количественно, но очень значимую в структуре социальных отношений группу составляли ремесленники. Будучи профессионально близки в социальном отношении они были весьма неоднородны: во-первых, – это свободные общинные ремесленники, проживающие в деревне, во-вторых – свободные городские мастера, и,
в-третьих, – ремесленники-холопы. Первые ориентировались на удовлетворение хозяйственных потребностей, последние – на бытовые и, возможно, военные. Ряд историков
полагает, что уже в домонгольский период возникли ремесленные объединения, аналогичные цеховым организациям западноевропейских городов (Тихомиров М.Н.), однако
каких либо прямых сведений об этом в источниках нет, а косвенные очень скудны и противоречивы.
Таким образом, социальная структура Древней Руси представляет из себя сложное
переплетение отношений самого различного уровня – профессиональных, социальных,
родственных, и т.д. – часто аморфных, нечетких, противоречивых, характерных для переходной эпохи, эпохи становления нового общественного строя.
Впрочем, вопрос о характере того общественного строя, который утверждался в
Древней Руси, до сих пор остается дискуссионным. Наиболее прочные позиции занимают
сторонники взгляда на Русь как на феодальное, точнее раннефеодальное общество. Правда, если уже немногочисленные сегодня последователи школы Грекова продолжают
настаивать на полной аналогии социально-экономического уклада древнерусского общества западноевропейской модели (условно этот вариант можно определить как частнофеодальный), то большая часть историков этого направления склоняется к более умеренной концепции государственного феодализма Черепнина. Оппозицию им составляют исследователи, обращающие внимание на наличие значительного числа архаичных элеменНа смягчение положения холопов оказывала серьезное влияние церковь, представители которой вмешивались в личные отношения господ к холопам. Церковь не только рисовала христианский идеал холоповладельца, но и устанавливала церковное наказание за убийство собственных рабов и за жестокое с ним обращение, протестовала против продажи холопов в руки поганых, против торговли рабами вообще («прасольство душами») и сама содействовала освобождению холопов, особенно в форме отпущения «по душе».
Освобожденные холопы прекращали всякие отношения к старым господам и, под именем изгоев, вместе с
другими, лишившимися средств к существованию, становились под защиту церкви.
1
41
тов: рабских (Горемыкина В.И.) или общинных (Фроянов И.Я.).
Нельзя не обратить внимание, что в большинстве своем споры по поводу общей
характеристики социально-экономического строя шли в рамках марксистской методологии, что, естественно, накладывало существенные ограничения на уровень предлагаемых
решений и заметно сужало возможности поиска.
Современная историографическая ситуация, связанная с расширением методологической свободы, казалось бы, создает благоприятные условия для выдвижения новых подходов и оценок, однако, явное падение интереса к социально-экономическим сюжетам и
отказ от постановки общих проблем, наблюдающиеся сегодня, практически сохраняет
неизменными идеи, выработанные к концу 80-х гг.
По всей видимости, наиболее продуктивен подход выявления системы взаимосвязей родоплеменных, рабовладельческих и феодальных отношений. Очевидно переходный характер эпохи создает не менее очевидное и противоречивое переплетение элементов различных укладов.
Другое дело, что само по себе признание многоукладности общества статично и не
дает возможности увидеть картину в динамике, определить основную тенденцию развития. Поэтому, признавая весьма существенную роль архаичных элементов в социальноэкономическом строе Древней Руси, особенно на начальном этапе становления государства, видимо, правомерно будет говорить о феодализации – как о ведущем направлении
движения.
6. Государство и право Новгородской земли
Весьма существенными отличиями от традиционных форм развития государственности в удельный период выделяется Новгородская земля, что дает основания рассмотреть процессы в ней происходившие отдельно. Эта земля территориально являлась самой
крупной на Руси, превосходя по размерам многие европейские государства того времени и
простираясь от Балтики на западе до Урала на востоке и от Мурмана на севере до верховьев Волги на юге.1
Правда, статус этих земель существенно различался, прежде всего по степени автономии от центра. По-видимому, можно выделить, как минимум 4 группы территориально-административных единиц – городские районы («концы») Новгорода, пригороды,
волости (возможно, «пятины»), колонии.
Деление на концы – общерусское явление, возможно, связанное с возникновением
городов в первую очередь, как административных (первоначально, племенных) центров,
что привело к формированию радиальной структуры поселения жителей вокруг центра,
обычно крепости, вдоль дорог из нее выходящих. Концы представляли из себя исторически сложившиеся на основе древних поселений общины, являвшиеся одновременно самоуправляющимися единицами с кончанскими вечами и выборными властями. В Новгороде
сложилось 5 концов: Славенский (как предполагают, старейший), Неревский, Людин,
Плотницкий и Загородский.
В полномочия органов кончанского самоуправления входило поддержание порядка
благоустройство, распределение кончанских и общегородских повинностей и контроль за
их выполнением, участие в решении общегородских вопросов на основе представительства в органах более высокой инстанции. Концы выставляли ополчение в состав входили в
новгородского войска. В круг их ответственности входили территории, лежащие за пределами города2.
В момент своего наибольшего расширения в XV в.
2
Правда характер управления ими видится по-разному. Если у О.В. Мартышина нет «сомнений, что концы (впрочем, так же, как и улицы) распоряжались …территориями, лежащими за пределами города… не на
государственном, а на частном праве» (т.е. купленной им для совместного хозяйствования, подаренной, завещанной ему и т. п. землей), то А.И. Никитский считал, что в функции концов входило именно административное, государственное управление этими загородными территориями (Мартышин О.В. Вольный Нов1
42
Высокий уровень внутрикончанской общности приводил к тому, что в сотрясавших
Новгород конфликтах водораздел проходил не столько по линии центр – концы (или, тем
более, богатые – бедные), сколько между самими концами, объединявшимися вокруг влиятельных боярских и купеческих семейств. Определенные трещины существовали и во
взаимоотношениях между концами, находившимися на разных берегах реки Волхов –
Загородским, Людиным (Гончарным) и Неревским, (Софийская сторона, левый берег) и
Славенским и Плотницким (Торговая, правый). Хотя «деление на стороны административного значения не имело, …в политической жизни оно было важным». 1
Концы в свою очередь делились на улицы, также обладавшие самоуправлением
вплоть до созыва собственного веча. Улицы избирали старост, в функции которых входили благоустройство, контроль за порядком, учет жителей и др.
Такое устройство позволяет видеть в нем некоторые аналогии с федерацией, союзом общин, который, по мнению В.О. Ключевского, «и составлял общину Великого Новгорода. Таким образом, Новгород представлял многочисленное соединение мелких и
крупных местных миров, из которых большие составлялись сложением меньших».2
Определенной самостоятельностью отличались пригороды – относительно крупные
города Новгородской земли: Ладога, Старая Руса, Вологда, Торжок, – всего около 30-ти.
Во внутреннем устройстве они повторяли структуру новгородского самоуправления (за
исключением назначения Новгородом высших должностных лиц – посадника из числа
новгородских бояр и князя), но во внешнем (вопросы войны и мира, верховного суда, торговые соглашения и др.) – подчинялись Новгороду, в пользу которого же выплачивали
налоги. Особое место среди входящих в состав Новгородской земли городов занимал
Псков, уже с XII в. проявлявший заметную автономию, а в 1348 г. получивший полную
самостоятельность (хотя былые следы связи «старшего» и «младшего» городов сохранились и позднее).
Вопрос о способе управления части ближайших к Новгороду сельских территорий
– волостей, по источникам конца XV в. «пятин»3, – не вполне ясен и вызывает дискуссии.
По мнению одних исследователей, административно они подчинялись новгородским пригородам – волостным центрам (Неволин К.А., О.В. Мартышин), по мнению других – администрации новгородских концов (Беляев И.Д., Соловьев С.М.). Последнее представляется более логичным, однако достаточных доказательств источники не содержат.4
Земли, за пределами пятинного деления были менее тесно связаны с Новгородом.
Ряд пограничных территорий (Ржев, Торжок и др.) считались совместным владением Новгорода и соседних княжеств, поэтому между последними шла постоянная борьба за сохранение или увеличение степени контроля. Это позволяло населению этих областей, играя на противоречиях противников, иметь более высокий уровень автономии. Еще заметгород. Общественно-политический строй и право феодальной республики. – М., 1992. – С. 244; Никитский
А.И. Очерк внутренней истории церкви во Пскове // Журнал Министерства народного просвещения. – 1871.
– Май. – С. 30)
1
Мартышин О.В. Указ. соч. – С. 247-248.
2
Ключевский В.О. Сочинения в 9-ти тт. – Т. 2. – М., 1987. – С. 63.
3
Поскольку понятие «пятина» (Бежецкая, Вятская, Деревская, Обонежская, Шелонская) встречается лишь в
источниках конца XV в., уже после присоединения Новгорода к Москве, часть исследователей отрицает существование «пятин» в Новгородской земле (Неволин К.А. О пятинах и погостах новгородских. – М., 1853.
– С. 47-53). Однако другие считают весьма «заманчивым» «связывать пятинное деление Новгородской земли с пятикончанским делением Новгорода» (Янин В.Л. Новгородские посадники. М., 1962. – С. 372).
4
Впрочем, есть упоминание С. Герберштейна о том, что когда Новгород «был независимым, обширнейшая
область его делилась на пять частей. Каждая из них [не только] обращалась со всеми общественными и
частными делами к установленному и полномочному в этой части магистрату, но и заключать какие бы то
ни было сделки и беспрепятственно вершить дела с другими своими гражданами могла исключительно в
своей части города, и никому не было позволено в каком бы то ни было деле жаловаться какому-либо иному
начальству этого города» (Герберштейн С. Записки о Московии. – М., 1988. – С. 147). Однако, поскольку
свою информацию но получил лишь в 10-х – 20-х гг. XVI в., многие исследователи полагают ее недостаточно достоверной.
43
нее проявляла самостоятельность Двинская земля (Заволочье), хотя и управлялась присылаемой из Новгорода администрацией. Двинские бояре неоднократно заключали соглашения с Москвой о переходе под ее управление, как это было, например в 1397 г., когда великий князь Василий Дмитриевич пожаловал двинянам знаменитую Двинскую уставную
грамоту.
Остальные земли на севере и северо-востоке, населенные редкими финноугорскими племенами фактически представляли собой колонии, отношения с метрополией
которых ограничивались уплатой дани при сохранении неизменными управления и внутренней жизни народов, проживавших на этой территории.
В политическом отношении положение Новгорода уже с самого начала становления Древнерусского государства имело некоторые особенности по отношению к другим
землям, что прежде всего выражалось в определенной автономии по отношению к Киеву. Одно из свидетельств тому – эпизод с отказом в 1015 г. княжившего в Новгороде князя
Ярослава Владимировича платить дань киевскому князю. И хотя после того, как Ярослав
сам (в т.ч. и при помощи новгородцев) стал киевским князем, уплата была восстановлена,
она оказалась существенно меньшей (по некоторым данным – в 10 раз). Со 2-й же половины XI в. ростки автономии все более нарастают. В частности, уменьшаются возможности
Киева назначать в Новгород князя и посадника: во-первых, вече может изгнать или не
принять предложенную Киевом кандидатуру; во-вторых сами князья нередко превращались из киевских ставленников защитников интересов новгородской общины.1 Следующим шагом на пути к независимости стало избрание на вече посадника из новгородских
бояр (1126 г.). Наконец, после выступления 1136 г., направленного против князя Всеволода Мстиславича, развитие новой формы политического строя Новгорода вступило в завершающую стадию. В течение последующего столетия все высшие должностные лица –
новгородский «владыка» (с 1156 г. – епископ, а с 1165 г. – архиепископ), посадник, тысяцкий (со 2-й половины 80-х гг. XII в.) выбирались вечем, оно же приглашало князя.
В конечном итоге, к рубежу XII – XIII веков в Новгороде окончательно сложились
те формы политической жизни, которые выделили его из остальных земель: вечевой строй
с выборными органами власти, поднявшись на новую ступень развития, принципиально
менял отношение народного собрания к делам управления и суда и постепенно превратил
князя лишь в одно из должностных лиц.
Напротив, на главную роль выдвигается вечевое собрание, ставшее, в конечном
итоге, высшим органом власти и главным символом новгородской самобытности.
Конечно, свойственная раннему средневековью неопределенность, неупорядоченность и нерегламентированность работы любого властного механизма создает немалые
трудности для исчерпывающего описания функции веча в Новгороде, однако анализ имеющихся в нашем распоряжении источников вполне позволяет выделить его основные
полномочия. Среди них:
решение внешнеполитических и внешнеэкономических вопросов (вступление в
войну, заключение мира, установление торговых отношений);
законодательная деятельность (утверждение судной грамоты, установление торговых и иных правил);
призвание и изгнание князя (заключение и расторжение договоров);
избрание, назначение и смещение должностных лиц (посадников, тысяцких, владык и др.);
осуществление контроля за деятельностью должностных лиц;
установление повинностей населения, контроль за их реализацией, предоставление
Так, в 1095 г. новгородцы самостоятельно призвали на княжение Мстислава Владимировича, а в 1102,
напротив, отказались отпустить, когда князь Святополк и решил заменить его на своего сына. В последнем
случае они достаточно жестко заявили Святополку «не хотим… сына…. Если ли же две головы имеет сын
твой, то пошли его». Стремление же сохранить Мстислава объясняли тем, что «сами вскормили себе князя»
(Памятники литературы Древней Руси. XI - начало XII века. – М., 1978. – С. 269)
1
44
льгот;
решение вопросов, связанных c пожалованием земель;
осуществление судопроизводства по отдельным делам (как правило, высших должностных лиц).
Реализуя столь обширные полномочия, вече, таким образом, соединяло в себе и законодательную, и исполнительную, и судебную власть, что, в принципе, характерно для
средневековья не знающего разделения властей. В то же время, с известной долей условности, можно утверждать, что вече выполняло преимущественно законодательные функции.
Вече собиралось по мере необходимости по инициативе князя, других высших
должностных лиц, иногда – рядовых горожан (последнее, как правило, являлось показателем недовольства населения ситуацией в городе).1
Относительно состава участников веча единого мнения не существует. Присутствовать могли, по-видимому, все желающие: источники не дают информации о какихлибо формах проверки права на присутствие. «Вече в Новгороде, – по мнению И.Я. Фроянова и А.Ю. Дворниченко, – …народное собрание, в котором принимают участие все новгородцы от «мала до велика».2
Есть однако и противоположная позиция, согласно которой в вече участвовали либо исключительно «представители городской элиты, владельцы больших городских усадеб, в первую очередь – бояре», т.н. «300 золотых поясов», «обладавших правом решающего голоса», (Янин В.Л.)3, либо бояре и купцы (М.X. Алешковский)4. Правда, «новгородский плебс имел возможность, обступив вечевую площадь, криками одобрения или порицания влиять на ход собрания, создавая для себя иллюзию активного участия в политической жизни города и государства»5. В качестве обоснования Янин указывает на отсутствие
на предполагаемом месте сбора вечевого собрания участка, вмещающего более 500 человек. Однако, даже если признать правомерность этого утверждения, из него вовсе не следует, исключительно боярская или купеческая принадлежность его участников. Можно
предположить, что количество представителей боярства было более заметным (в сравнении с долей их численности в составе населения Новгорода), однако это вовсе не исключает как присутствия, так и участия низового элемента в составе веча. Тем более, что источники прямо упоминают «молодших» и «черных» людей как его участников.
Практически нет в источниках сведений об участии в вече крестьянства. Ряд исследователей считают возможным такое участие в исключительных ситуациях, ссылаясь, в
частности, на сообщения московского летописца о том, что в 1471 г. Борецкие «наняли
злых… смердов, убийц, шильников и прочих безымянных мужиков, что скотам подобны… И те приходили на вече, бив в колокола и крича и лая, яко псы, …глаголя: «за короля хотим».6 Впрочем, даже при признании крестьянского участия, обычно подчеркивается их неполноправие (выступление в качестве советников или челобитчиков). Сама нерегулярность и неожиданность созыва значительной части собраний препятствовала крестьянам бывать на них.
Не видно на вече и женщин, что связывают, однако, не столько с их неполноправиМестом сбора большинство исследователей считают площадь перед сохранившимся до сегодняшнего дня
Никольским собором на т.н. Ярославовом дворище на Торговой стороне, где, по-видимому, находилась и
вечевая канцелярия. В то же время В.Л. Янин и М.X. Алешковский полагают, что до XV века основным местом собраний являлась площадь перед Софийским собором, и только в чрезвычайных ситуациях вече происходило на Ярославовом дворе. Сигналом служили звон колокола или клич глашатаев-биричей.
2
Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. – Л., 1988. – С. 172.
3
Янин В.Л. Очерки истории средневекового Новгорода. – М., 2008. – С. 272.
4
Алешковский М.X. Социальные основы формирования территории Новгорода IX – XV веков // Советская
археология. – 1974. – № 3. – С. 105-107.
5
Янин В.Л. Очерки истории средневекового Новгорода. – М., 2008. – С. 272.
6
Полное собрание русских летописей. Т.25. Московский летописный свод конца XV века. – М., 1949. – С.
285-286.
1
45
ем в Древней Руси, сколько с потенциальной возможностью перерастания мирного обсуждения в кулачный бой.
Не более ясна и процедура проведения собраний. Скорее всего, четкого твердо прописанного порядка не существовало, многое зависело от степени важности вопроса для
горожан, от настроений «вечников», от соотношения сил между выдвигающими различное решение вопроса «партиями». Можно предполагать, что, по крайней мере в некоторых
случаях проводилась определенная подготовительная работа, выполняемая в рамках боярского совета, либо посадниками и тысяцкими, часть решений оформлялась в вечевой канцелярии.
По-видимому, право высказаться имел любой желающий, что, естественно, затрудняло «правильную» работу. Не было и подсчета голосов; решение, вероятно, принималось
на основе консенсуса или отказа меньшинства от отстаивания своей позиции. Определялось же большинство величиной громкости крика. При примерном равенстве сторон и
непримиримости позиций дело могло дойти до прямого столкновения, успех в котором и
давал право победителю на принятие решения в соответствующей трактовке. С точки зрения новгородцев, это был вполне легитимный способ разрешения конфликта. По мнению
О.В. Мартышина, «в вечевых столкновениях они видели вполне юридическое решение
спорных вопросов – это был суд божий, поле в городском масштабе».1
Такой характер работы веча дал основание С.М. Соловьеву сделать вывод о его
анархической природе, где «каждый гражданин мог собирать вече, когда хотел и где хотел» не обращая внимания на то, «все ли граждане присутствовали, или нет». По его мнению любая «первая толпа народа была вечем, имела значение верховного народного собрания, и, если сила была на ее стороне, могла переменять существующей порядок вещей,
сменять князя, сановников, судить и наказывать… Тем самым, судьбами Новгорода вершили случайные сборища и вече было не верховным органом государства, а воплощением
произвола».2
Если С.М. Соловьев обращал внимание на стихийность вечевых собраний, то И.Д.
Беляев, напротив, подчеркивал организованность веча: по его мнению, оно «не было сбором беспорядочной толпы, но имело определенное, наперед уже известное соединение
граждан, которые являлись в собрание с своими старостами, своими общинами». Он не
отрицает существования анархических собраний, однако фактически отказывает им в праве считаться вечем. Верховною властью в Новгороде «считалось и действительно было
только общее вече, собранное правильно с соблюдением законных форм, в котором участвовали только действительные члены общин, домохозяев, с своими старостами». 3 Продолжение этой линии в формировании представлений о высоком уровне организованности
веча дало основания М.Н. Тихомирову даже «думать о существовании протокольных записей вечевых решений».4
Дискуссия относительно характера протекания вечевых собраниях привела ряд исследователей к попытке разделения их на законные и незаконные, самовольные. (К.А. Неволин, И.Д. Беляев). Под законными они понимали те веча, которые созывались князем и
посадником на «законном» месте по призыву официальных глашатаев. К «неправильным,
или чрезвычайным» – созываемые по инициативе рядовых новгородцев «самовольно»,
колокольным звоном, на «неузаконенном» месте. На таких «на вечах, незаконных, собиравшихся во время мятежей», естественно, никакого порядка уже не соблюдалось. Соответственно, с этой точки зрения «…толпа бездомных бродяг, голытьбы, …сколько бы ни
собирала своих сходок, хотя бы носивших имя веча, не выражала воли Новгорода», и таМартышин О.В. Вольный Новгород. Общественно-политический строй и право феодальной республики. –
М., 1992. – С. 178.
2
Соловьев С.М. Об отношениях Новгорода к Великим князьям. – М., 1846. – С. 2.
3
Беляев И.Д. Судьбы земщины и выборного начала на Руси. – М., 1905. – С. 36.
4
Тихомиров М.Н. Древнерусские города. – М., 1956. – С. 224; Более осторожен в этом отношении был В.И.
Сергеевича, считавший, «…что касается… порядка совещаний, он был словесный …. Когда этого требовало
дело, решение веча записывалось» (Сергеевич В.И. Вече и князь. – М., 1867. – С. 61-62.)
1
46
кие веча «не имели законной силы и решение их не признавалось за волю господина Великого Новгорода».1
Несколько более осторожны в оценке различения вечевых собраний был Н.И. Костомаров, видевший в вече – «народное сходбище», которое «по старым русским понятиям …не было чем-нибудь определенным, юридическим; …и потому вечем называлось и
такое сходбище, которое… может назваться законным, то есть правосознательное собрание народа, рассуждающего о своих делах, и …мятежный скоп». Соглашаясь, что «при
неопределенности общего значения слова «вече» существовало, однако, в Новгороде, отдельно от всякого веча, большое вече, т. е. полное законное собрание, и оно-то юридически составляло верх законной власти и правления Великого Новгорода», он, в то же время, считал невозможным в силу источниковой недостаточности определить по каким признакам следует определять законность веча.2
Наиболее активным оппонентом подобного подхода выступил В.И. Сергеевич полагавший, что «такое деление совершенно чуждо сознанию осматриваемой эпохи и не согласно с существом вечевых порядков: так называемые правильные веча, в случае разделения партий, переходили в неправильные, и наоборот». В частности, он обращает внимание на Новгородское вече в 1209 г., которое «было созвано во время отсутствия не только
князя, во и посадника, а между тем постановления его приняты самим князем. Таким образом несмотря на нарушение почтя всех правил законного веча, вече в 1209 г. сознавалось тем не менее законным».3
В современной литературе к этой проблеме вновь обратился О.В. Мартышин, который доказывает, что идея законности веча «отнюдь не была чужда Древней Руси, как и
древним обществам вообще», другое дело, что понималась и обозначалась она иначе – как
представления о правде…, справедливости, которые отождествлялись со стариной и пошлиной, с воспринятыми от предков обычаями». Соответственно, «действия не по старине… всегда вызывали отрицательную оценку».
Исходя из этого, он, в отличие от предшественников, попытался выделить юридические признаки, отличавшие вече от толпы.
Основой их, по его мнению, может служить часто повторяющуюся на страницах
летописей и грамот формула: «И по благословению …архиепископа Великого Новгорода
и Пскова… господин посадник Великого Новгорода степенный… и старые посадники, и
господин тысяцкий Великого Новгорода степенный и старые тысяцкие, и бояре, и житьи
люди, и купцы и черные люди, и весь господин государь Великий Новгород, все пять концов, на веце на Ярославле дворе пожаловаша».
Тем самым, вече приобретало полномочный законный характер, если на нем присутствовали высшие должностные лица Новгорода – посадники и тысяцкие, представители всех пяти концов Новгорода и представители всех социальных групп. Обязательным
являлось благословение владыки, хотя лично на вече он никогда не присутствовал. Результатом принятого решения являлись вечевые грамоты, удостоверенные печатями посадников и тысяцких.
Таким образом, по мнению О.В. Мартышина, вече «строилось по принципу полного должностного, административно-территориального (концы) и социального представительства и равных возможностей для участников отстаивать свои взгляды».4
Попытка возродить деление на законные и незаконные вечевые собрания на формально-юридических основаниях, наталкивается на противоречие, отмеченное самим же
автором. Возникающие стихийно, инициированные «снизу» веча опираются как раз на то
Неволин К. А. Поли. собр. соч. – СПб., 1859. – Т. 6. - С. 112-113; Беляев И.Д. Указ. соч.. – С. 36.
Костомаров Н. И. Русская республика. Севернорусские народоправства во времена удельно-вечевого уклада. – М., Смоленск, 1994. – С. 283-284; Близкую позицию занимает и М.Ф. Владимирский-Буданов. (См.
Указ. соч. – С. 288-289.
3
Сергеевич В.И. Указ. соч. – С. 62.
4
Мартышин О.В. Указ. соч. – С. 181-183.
1
2
47
самое представление о справедливости, которое О.В. Мартышин рассматривает как методологический фундамент своих построений. Очевидно, что по мере углубления социальной дифференциации начинают все более различаться представления различных групп о
правильности и неправильности происходящих событий. Как правило, именно низы являются сторонниками сохранения «старины», поскольку происходящие изменения несут
им чаще всего, новые тяготы. Именно в этом как раз и заключается причина их недовольства – нарушение обычая, произведенное властью. С другой стороны, понятно, что оценки
«незаконности» возникают из интонаций источника, который создается в основном людьми, близкими к власти. Естественной для них будет отрицательная характеристика действий «черни», побуждаемой «наваждением диаволим».1
К тому же следует постоянно учитывать, что вечевой институт существовал в Новгороде в течение нескольких веков, вплоть до конца XV в. Очевидно, что за это время он
неоднократно претерпевал изменения. Если на начальном этапе – это широкое демократическое собрание, по сути дела еще орган представительства народа перед государством, то
с XII в. он все больше превращается орган государственной власти. Но и на этом его эволюция не останавливается, двигаясь в сторону, во-первых, ослабления степени его демократичности и усиления роли боярской верхушки2, а во-вторых – установления все более
отчетливых процедурных правил и формализации работы.
Нередко отмечается использование боярами вечевых собраний в собственных интересах, прикрываемых демократическими формами. В частности, приводятся примеры
опоры на вечевые решения в борьбе бояр с княжеской властью в XI-XII вв. По-видимому
такой подход во многом определяется сохранением идущих от советской историографии
представлений о новгородском обществе как о классовом, где линия водораздела проходит между эксплуататорами-боярами и эксплуатируемыми низами. В действительности,
борьба с князьями при всей очевидной выгодности ее в первую очередь для боярской верхушки, была одновременно отражением интересов новгородского общества в целом.
К тому же не следует забывать, что бояре отнюдь не были единой сплоченной
группой (как, естественно, и низы); внутри верхушки новгородского общества существовали своего рода «партии», объединявшиеся вокруг тех или иных боярских кланов, которые вели между собой активную борьбу. Вече было как раз одной из самых явных арен
этого противоборства. И здесь использовались вполне традиционные для него средства:
демагогия, подкуп, посулы, наем крикунов и кулачных бойцов и т.п.
Таким образом, вече являлось весьма сложным и постоянно меняющимся институтом новгородской политической системы. Оно развилось из патриархального общинного
собрания в высший государственный орган законодательства, управления и суда Новгородской земли, сохранив при этом очень значительный потенциал демократического
начала. Именно вече определяло полномочия исполнительной власти, именно ему были
подотчетны и подконтрольны ее главные должностные лица – посадники и тысяцкие.
Должность посадника – важнейшая в системе новгородской исполнительной власти. Посадничество возникло из службы княжеского наместника, которая по мере укрепления новгородской автономии все более становилась самостоятельным институтом Новгородской «республики».
Именно так объясняет летописец события 1337 г. в Новгороде: «наваждением диавольим стала простая
чадь на архимандрита Есифа, и сотворила вече, заперев Есифа в церкви святого Николы и сидели около
церкви нощь и день коромольникы, стрегуще его» (Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. – Рязань, 2001. – С. 272.)
2
Именно здесь, по-видимому, лежат корни дискуссии относительно того, чем же является вече – широким
демократическим совещанием или собранием «300 золотых поясов». Вече – не застывший институт, оно
меняется развивается. К тому же, даже при устойчиво определившейся тенденции к уменьшению демократичности веча, в отдельные периоды даже на поздних этапах можно обнаружить примеры возвращения к
«старине». Как, впрочем, трудно отрицать, наличие преимущественно боярских собраний даже на ранних
этапах. Все часто зависело от степени важности вопроса, от того, насколько он затрагивал интересы новгородцев.
1
48
По мнению Янина В.Л. «к концу XI в. …рядом с княжеским столом возникает боярский орган — посадничество. На первых порах… этот орган имеет…, главным образом
символический характер. Однако уже в 1117 г. он конституирован в орган, решительно
противостоявший княжеской власти… После 1136 г. это – главный орган новгородской
государственности…».1
Эволюция развития этого органа В.Л. Янину видится следующим образом. На первых порах упорядоченной схемы смены посадников не существовало. Срок избрания был
неопределенен, что приводило к стремлению отдельных боярских родов сделать должность наследственно-родовой. Поэтому в конце XIII в. «вводится годичный срок посадничества и устанавливается принцип избрания посадника лишь из числа пяти пожизненных
представителей концов».2 Следующим шагом в развитии системы стало появление с середины XIV в. шестого – «степенного посадника», главного по отношению к кончанским».
Наконец, в XV в. число посадников увеличилось сначала до 24-х, а затем – 36-ти, правда,
без изменения общего соотношения между концами. Тем самым, сложилось 3 посаднических уровня: степенные, кончанские старосты и простые посадники.
В функции посадников входили полицейские обязанности, текущая управленческая
деятельность, суд, он обладал правом законодательной инициативы.
Вторым после посадника представителем светской власти в Новгороде был тысяцкий. Как и посадник это первоначально княжеский слуга (впервые упоминается в летописи
под 1138 г. именно в этом качестве), однако с конца XII в. он превращается в представителя новгородской администрации. Впрочем, в основе этой должности лежит старая еще
догосударственная десятичная военная система, где тысяцкий – предводитель «тысячи»
военного ополчения.
Эта связь с догоосударственным бытом по-видимому весьма заметно отразилась в
функциях этой должности. Так, по мнению Н.И. Костомарова, хотя и высказанному весьма осторожно, тысяцкий «имел специальное назначение заведовать преимущественно
простым или черным народом... Суд у тысяцкого был особый, чем у посадника» и «судил
черный народ».3 «…В качестве представителя от «черных» людей, то есть от населения…
низшего, непривилегированного слоя жителей Новгорода» называет его и В.Ф. Андреев.4
Такую роль тысяцких до некоторой степени можно сопоставить с деятельностью трибунов в Древнем Риме.5 Впрочем, по-видимому, если первоначально его функции действительно определялись защитой и представительства низов, то постепенно полномочия его
начинают распространяться и на другие группы, – прежде всего, на купцов. Отсюда
вполне вероятным выглядит мнение, что первые тысяцкие не были (или, по крайней мере,
не всегда были) боярами. Так, В.Л. Янин считает, что только «со второй четверти XIV в.
должность тысяцкого, бывшая до того принадлежностью меньших бояр, становится предметом устремлений и со стороны великих или старейших бояр, которые на протяжении
XIV в. узурпируют ее». 6 Для советской историографии, оперировавшей классовыми категориями, вполне естественным было исходить из того, что принадлежность к той или
иной группе определяет позицию любого ее представителя. Поэтому переход должности
тысяцкого в руки боярства рассматривался как прекращение представительской роли. Думается, однако, что в действительности именно функциональная характеристика должности определяла ее направленность и, соответственно, не имела прямой связи между социальным положением тысяцкого и его деятельностью. К тому же возможность с этой
Янин В.Л. Новгородские посадники… – С. 368.
Там же. – С. 369. По мнению О.В. Мартышина, правильнее понимать фразу «из года в год», на основе которой В.Л. Янин делает вывод о регулярности смены посадников, в смысле «часто, может быть, и дважды в
год, но вовсе не обязательно каждый год» (Мартышин О.В. Указ. соч. – С. 194).
3
Костомаров Н. И. Указ. соч. – С. 292.
4
Андреев В.Ф. Северный страж Руси. – Л., 1989. – С. 56.
5
Подобные аналогии были предложены еще в XIX в. Никитским А.И.: посадников он сближал с консулами,
тысяцких – с трибунами. (Никитский А.И. Очерк внутренней истории Пскова. – СПб., 1873).
6
Янин В.Л. Новгородские посадники… – С. 329.
1
2
49
должности подняться на более высокое место посадника в условиях выборной системы во
многом определялась наличием массовой поддержки, что также заставляло тысяцких проводить политику представительства в интересах непривилегированных слоев Новгорода.
Функции тысяцкого и посадника достаточно тесно переплетались. Источники постоянно ставят их рядом, идет ли речь о переговорах с иностранными государствами и
князьями или об организации военных походов; участвуют ли они в административнополицейской деятельности, или распоряжаются новгородскими земельными ресурсами,
строят ли укрепления, или участвуют в подготовке вечевых заседаний. Такое положение
выглядит вполне оправданно как раз в том случае, если принять во внимание именно
представительскую функцию тысяцкого. Его задача – добиваться того, чтобы посадник в
отправлении своих должностных обязанностей принимал во внимание интересы меньших
людей.
Впрочем, наряду с общими сферами новгородского управления, существовали и
непересекающиеся, свободные от вмешательства друг друга. Посадник независимо от тысяцкого, в соответствии с договорами, заключенными с князьями, осуществлял совместный суд, а также назначение должностных лиц в регионы. В самостоятельное ведение тысяцкого входило регулирование в сфере торговли и суд по торговым делам.
Таким образом, посадник может рассматриваться как высший администратор исполнительной власти Новгорода, а тысяцкий – своего рода контролер, представитель непривилегированных слоев, отстаивающий интересы этой массы перед лицом этой власти.
В распоряжении посадников и тысяцких находился специальный «бюрократический» аппарат, обеспечивавшийся (как и они сами) из государственных средств: в их
пользу шли специальные повинности, установленные с определенных территорий («поралье»). Среди них, например, «паробцы посадничьи», подвойские («чиновники» для выполнения различного рода поручений»), «биричи» (глашатаи), «приставы» (судебные исполнители) и др. По-видимому, на их содержание направлялась часть сборов, полученных
в ходе судебной деятельности (судебные пошлины, штрафы, доля конфискованного имущества).
В Новгородской земле действовали и другие, подчиненные высшим, должностные
лица – выборные уличанские старосты во главе улиц, назначаемые посадники из новгородских, иногда местных бояр в пригородах, пятинах и «колониях», избираемые или
назначаемые старосты в погостах. Они также имели в своем распоряжении определенный
аппарат, обеспечивающий выполнение их обязанностей, и получали «корм» от населения.1
Третьим значимым лицом в системе новгородской власти являлся глава новгородской церкви – владыка, что явилось следствием фактического срастания здесь государства с церковной организацией. Последнее одновременно означало невозможность достижения действительной самостоятельности без осуществления церковной автономии (автокефалии) от киевского митрополита, имевшего право назначать владыку по собственному
желанию (которое, очевидно, нередко определялось желаниями киевского князя).
Успех был достигнут в 1156 г., когда после смерти владыки Нифонта новгородцы,
воспользовавшись отсутствием на Руси митрополита Константина2, собрались на вече
(«сьбрася всь град людии») и впервые избрали владыку («изволиша собе епископ поставити мужа свята и богом избрана именем Аркадиа»), правда, с условием, что, когда «приидет митрополит в Русь», тот пойдет к нему «ставиться».3
Понятно, что это не означало полного разрыва с митрополией. Митрополит остаВ документах (в основном, иностранных) встречаются упоминания о кончанских старостах, однако существование этой категории должностных лиц (неизвестных новгородским источникам) вызывает у большинства исследователей сомнения. Возможно, прав В.Л. Янин, отождествляющий кончанского старосту немецких источников с кончанским посадником – новгородских.
2
Выезжал в Византию для участия в работе церковного Собора 1156 г.
3
Новгородская первая летопись… – С. 216-217.
1
50
вался высшим духовным лицом на Руси и, соответственно, сохранял возможность влиять
на новгородские церковные дела, однако признание права самостоятельного избрания
новгородцами из своей среды архиепископа (с последующим утверждением – «поставлением» – митрополитом) создавало существенные предпосылки для ослабления этого влияния. А потеря Киевом статуса религиозной столицы и вовсе ликвидировала его.1
Уже сам сан подчеркивал особую роль новгородского иерарха. С 1165 г. во главе
новгородской церкви стоял архиепископ, тогда как остальные русские епархии управлялись епископами.
Избрание владык на вече становится традиционным способом определения верховного иерарха. В 1193 г. этот порядок был усовершенствован использованием при выборах
жребия: причиной стало отсутствие единодушия в отношении кандидатур. Тогда-то и была найдена формула, позволившая «соединить принципы всенародного вечевого избрания
с некоей видимостью проявления воли божьей»2.
Такой способ, применявшийся при наличии нескольких кандидатур, «обеспечивал
высшей церковной должности стабильность и известную независимость от постоянного
соперничества между кланами кончанских бояр. Владыка как бы символически поднимался над склоками, несовместимыми со статусом церкви».3
Начиная с киевских времен, церковь в целом, и ее «подразделения», такие как Новгородское епископство, обладали обширным иммунитетом, освобождавшим от вмешательства светской власти. Все это делало владыку почти неограниченным властителем
внутри весьма значительного и постоянно растущего «хозяйства», включавшего монастыри и церкви, принадлежащее им имущество, в т.ч. земли, большое число представителей
духовенства, зависимых людей.4 В пользу церкви продолжала поступать десятина, плата
за совершение обрядов, вклады, дарения и т.п.
Значительный авторитет и накопленные богатства позволяли церкви активно вмешиваться во все сферы: не только духовной, но и военной, политической, социальной и
эконмической жизни.
Сращивание церкви и государства в Новгороде хорошо проявляется в особенностях
финансовой системы, где существует тесная взаимосвязь между новгородской и архиепископской казной. Правда, при единстве взгляда на их взаимосвязанность, существуют разногласия в отношении ее степени. Если для одних это фактически единая казна, где доходы государства и церкви сливаются, где владыка является фактическим распорядителем
всех финансов; то другие ищут разницу между ними.
Как сами новгородцы, так и иерархи, по-видимому, не разделяли этих институтов,
что явствует, например, из факта вечевого осуждения в 1471 г. владычного ключника за
растрату или использования средств владыки на общегородские нужды (строительство
нового первых каменных стен новгородского кремля, каменных укреплений Торговой
стороны, городского моста в 1330-х – 1340-х гг., каменного города Порхов в 1387 по его
повелению и благословению).
Однако на смену Киеву пришла Москва, ставшая в XIV веке центром русского православия. Со 2-й четверти XIV в. эту роль все более активно пытается взять на себя Москва, которая становится резиденцией русского митрополита. Между новгородской церковью и московской митрополией разворачивается упорная
борьба, получившая естественное завершение в попытке со 2-й половины XV в. «поставления» архиепископа в Великом княжестве Литовском. Впрочем, падение Новгородской республики перечеркнуло планы полной автокефалии Новгородской церкви.
2
Мартышин О.В. Указ. соч. – С. 214; «Распря бысть немала…. И… положиша» «три жребиа… в святеи Софии» (Софийском соборе), «и послаша с веча слепца…, и выняся божию благодатию жребии Мантуриев»
(Новгородская первая летопись… – С. 232).
3
Мартышин О.В. Указ. соч. – С. 214.
4
Если в XIII в. в Новгородской республики насчитывалось 17 монастырей то в XV в. – уже 55. К XV в. на
территории земли действовало 82 церкви. К концу существования республики, по подсчетам Н.А. Казаковой
и Я.С. Лурье, духовенству принадлежало 21,7% всей пахотной земли, из которых 31% владел архиепископ.
По подсчетам А.С. Хорошева в зависимости о архиепископа находилось 7108 крестьянских дворов, 8937 человек. (См.: Мартышин О.В. Указ. соч. – С. 161, 217).
1
51
Экономическая деятельность дополняется весьма разнообразным участием государственных делах. Не присутствуя, как правило, на вечевых собраниях (но проходивших
при постоянном присутствии на нем его представителя), он обычно благословлял работу
веча (если, конечно, это было «правильным образом» организованное вече).1 В ряде случаев решения принимались как совместные от имени владыки и всего Новгорода. Архиепископ нередко выступал посредником-миротворцем в конфликтах, разгоравшихся как
на вече, так и за его пределами (в 1359, 1418 гг.). Подобную роль он порой играл и при
улаживании конфликтов с князьями (Так, после поражения новгородского войска в сражении на р. Шелони в 1471 г. владыка Феофил в ходе переговоров с Иваном III сумел добиться некоторого уменьшения назначенной Новгороду контрибуции). По его благословению заключались договоры о приглашении князей.
Участвовал владыки и в организации международной и межземельной деятельности, утверждая мирные договоры, где его имя ставилось первым, участвуя (через своих
представителей) в посольствах. Объявление войны также требовало владычного благословения. Нередко в военных действиях принимал участие особый конный владычный полк.
Сдерживающую роль играл авторитет архиепископа в отношении развивавшихся
внутри Новгородской земли центробежных тенденций. Учитывая высокий уровень бремени возлагаемый на новгородские волости метрополией, не удивительно стремление части
из них выйти из состава государства. Впрочем, централизующая роль владыке удавалось
не всегда. Так несмотря на все, в т.ч. и его усилия, Псков, пусть и на правах младшего
брата, вышел из состава республики. Новгородской церкви осталось довольствоваться сохранением некоторой власти по отношению к псковской, примерно в тех же рамках, что
существовали между нею и московской церковью.
При этом, естественно, сохранялись и традиционные полномочия владыки, вытекающие из его сана духовного главы: суд над церковными людьми во всех делах, суд над
всеми жителями по делам, связанных с верой (в т.ч. семейным и наследственным). В его
функции входил контроль за точностью торговых мер и др.
Столь значительные полномочия и роль, которую играет новгородский архиепископ, к тому же упоминающийся всегда первым в перечне представителей республики,
дают основания многим исследователям определять его как главу государства. Так, В.Ф.
Андреев прямо пишет, что «владыка возглавлял не только церковь, но являлся и главой
новгородского государства»2.
В принципе, такое определение, является вполне правомерным, хотя, может быть, в
силу недостаточности предложенной аргументации, дает основания для критики, подобной той, что выдвинули против этой позиции А.С. Хорошев или О.В. Мартышин. 3 Очевидно, что неразвитость государственно-правовых отношений не дает возможности давать
четкую характеристику той или иной государственной структуры с точки зрения современного понятийного аппарата. Поэтому следует очень осторожно относится к переводу
реалий политической системы Новгорода на близкий нам язык. И все же, как ни странно,
именно сегодняшнее понимание места и роль главы государства вполне позволяет подкрепить заявленное положение.
Ряду исследователей это дает основания считать обязательность такой санкции для легитимации вечевого
решения.
2
Андреев В. Ф. Северный страж Руси… – С. 81.
3
«Подобные определения [о владыке как главе государства], – пишет О.В. Мартышин, – подчеркивают реальное отличие статуса новгородского владыки от статуса архиепископов и митрополитов других русских
земель…. Но юридически они неточны. Как заметил А.С. Хорошев, признание владыки главой государства
равнозначно провозглашению Новгорода теократической республикой. Правы те исследователи, которые
видят во владыке лишь одно из высших должностных лиц государства. Его особый авторитет был связан с
престижем церкви, но власть не распространялась на все области управления, говорить о подчиненности
ему посадника или тысяцкого нет никаких оснований. Как и другие новгородские магистраты, владыка избирался и контролировался вечем, т. е. в конечном счете зависел от подлинных хозяев республики — крупнейших боярских фамилий» (Мартышин О.В. Указ. соч. – С. 221-222).
1
52
Во-первых, представляется, что признание владыки главой государства вовсе не
равнозначно провозглашению Новгорода теократической республикой, как считает А.С.
Хорошев. Факт присутствия во главе государственного образования представителя церкви
на самом деле не обязательно означает власть религии или церкви. Это с очевидностью
относится к Новгороду, где речь, скорее, идет об огосударствлении церкви, нежели об
оцерковлении государства. Во-вторых, странным выглядит возражение, о том, что владыка не может рассматриваться в качестве главы государства на том основании, что «подлинные хозяева республики – крупнейшие боярские фамилии», что его «власть не распространялась на все области управления», что «владыка избирался и контролировался вечем», и что «говорить о подчиненности ему посадника или тысяцкого нет никаких оснований».1 Ни один из этих аргументов не противоречит возможности именно юридически,
считать владыку главой государства. В любой современной республике мы можем обнаружить и контроль в отношении «главы государства» со стороны законодательной власти,
и ту или иную ограниченность полномочий, которые не распространяются «на все области
управления», и неподчиненность ему тех или иных должностных лиц. Новгородский владыка – несомненно, глава государства, если, конечно, не вкладывать в это понятие только
и исключительно абсолютную власть.
Наличие столь разных по полномочиям и сферам управления государственных
структур и должностных лиц (вече, посадники, тысяцкий, владыка и др.) требовали создания механизма координации всей этой многообразной и разнонаправленной деятельности.
Очевидно, что ни одна из них самостоятельно не могла в полной мере решить подобную
задачу. В силу этого, постепенно, в ходе развития политических процессов в Новгороде
начинает складываться специальный орган, призванный обеспечить относительно целостный характер осуществления государственной работы.
Таким органом стал боярский совет, «совет господ» – «оспода», сформировавшийся как «совещательный» по функциям и аристократический по составу. В основе его происхождения лежала боярская дума, действовавшая когда-то при князьях, состоявшая из
представителей старшей дружины, постепенно разбавленной местной племенной верхушкой. По мере становления самостоятельной Новгородской республики она превратилась в
собрание, отдельное от князя, в котором князь участвовать мог, но в лишь качестве приглашенного лица и без права решающего голоса.
С другой стороны, совет господ, по-видимому, не был официально оформленным
учреждением. Новгородские источники о нем молчат, поэтому основную информацию
можно почерпнуть лишь в иностранных (прежде всего, немецких) документах (первое
упоминание – 1292 г.). Такая источниковая ситуация вполне объясняет преимущественно
предположительный характер определения его роли в управлении, состава и полномочий.
Так, нет четкого представления о составе и численности совета. Расширительное
толкование доводит его до уже упоминавшихся «300 золотых поясов», т.е. всех знатных
людей Новгорода. Так понимал, например боярский совет М.Ф. Владимирский-Буданов.2
Янин рассматривает совет как орган координации деятельности концевых посадников,
одной из главных функций которого являлось избрание из своего состава общегородского
посадника. Первоначально он был небольшим, включавшим в себя лишь 5 членов, однако
увеличение числа посадников В XV в. привело к разрастанию совета.3
Но наибольшую поддержку получила позиция, согласно которой «оспода» являлась органом координации деятельности всех основных должностных лиц Новгорода –
владыки, посадника, тысяцкого, кончанских старост (посадников), сотских, княжеского
наместника с привлечением к работе «старых» (бывших) посадников и тысяцких. Таким
образом, численность его могла достигать 50-ти и человек (В.О. Ключевский).
Председателем совета обычно считают владыку, в палатах которого и проводились
Там же.
Владимирский-Буданов М.Ф. Указ. соч. – С. 89.
3
Янин В.Л. Новгородские посадники. М., 1962. – С. 327.
1
2
53
заседания.
Сам по себе совет не мог вынести официальных, обязательных для выполнения
решений. Принятые им решения реализовывались в последующих постановлениях вечевых собраний, в практической деятельности должностных лиц, в консолидированной политике (если удавалось достичь консенсуса) проводимой действующими в Новгороде боярскими «партиями».
Соответственно, главной задачей совета в отношении веча являлись подготовка повестки дня собрания, выработка необходимой аргументации предполагаемого решения,
подлежащего вынесению на обсуждение и принятие вечем, и разработка мер по обеспечению необходимого числа сторонников. Предварительная работа совета, как правило,
определяла не только повестку дня, но и решения веча.
Должностные лица, участвовавшие в работе совета вырабатывали в ходе обсуждения вопросов совместную стратегию и тактику будущей работы, получали возможность
скоординировать свою деятельность. Наконец, «оспода» определяла свою политику по
отношению к князю.
Недостаточность источниковой базы не позволяет выявить степень разработанности процедуры и документированности работы совета. В конечном итоге, принятые решения оформлялись (если, конечно, удавалось их провести) постановлениями вечевых собраний и избранием предложенных должностных лиц, осуществлявших выработанные
решения. Тем самым, боярский совет являлся закулисным, но от того не менее действенным органом реализации боярской политики, входящих в его состав членов.
Столь значительная роль демократических органов и высших должностных лиц в
Новгороде по рукам и ногам связывала князя, не оставляя ему самостоятельной власти ни
в законодательстве, ни в управлении, ни в судопроизводстве. После 1136 г. новгородцы
стали сами приглашать и изгонять их. В результате положение князей в Новгороде подчас
бывало столь незавидным, что они, не дожидаясь вечевого приговора, по своей воле уходили из города, а охотников занять освободившееся место иногда и не находилось. Только
в течение XII – XIII вв. в Новгороде 58 раз менялись князья.1
Как ни странно на первый взгляд, но новгородцы в таких случаях, вместо того чтобы наслаждаться плодами завоеванной свободы, стремились как можно скорее пригласить
себе нового князя. Отсюда следует, что княжеская власть была необходимостью для Новгорода. Новгородцы настаивали не на упразднении ее, а на свободе приглашении и изгнании князя, на превращении его в обычное должностное лицо.
Условия, определявшие пределы деятельности и права князя, формулировались в
договорной грамоте – юридическом документе, детально описывающем систему отношений, сложившихся между Новгородом и князьями.
Первая дошедшая до нас грамота относится к 1264 г., однако начало их составления относится к более раннему периоду. Правда, предпринимались попытки объяснить
отсутствие более ранних договоров тем, что до середины XIII в., т.е. до того момента, когда проявились притязания ростово-суздальских князей на Новгород,, не было надобности
оформлять соглашения документально: проще было прогнать неугодного князя и позвать
более уступчивого. Однако и устойчивость формулы грамоты 1264 г., и неизменность повторения ее в более поздних актах, и использование в хронологически предшествующей
ей летописи явно свидетельствует об ином.
Грамоты составлялись по единой схеме, в одних и тех же выражениях с частыми
ссылками на старинный обычай («так пошло», «так не пошло») и на договор с Ярославом,
подтверждающие права вольного города. Признаком утверждения грамот обеими сторонами служило наличие княжеских и новгородских печатей.
Новгородско-княжеские договоры заключались бессрочно и расторгались волеизъявлением одной из сторон. Князь мог покинуть Новгород, будучи недоволен реализацией
Петров А.В. От язычества к Святой Руси. Новгородские усобицы (к изучению древнерусского вечевого
уклада). – СПб., 2003. – С. 16.
1
54
договора новгородцами или потребностями межкняжеских отношений. Точно также, поводами для разрыва соглашения новгородцами служили нарушения договорных условий
князем.
Принятый в Новгороде князь не становился ни его верховным правителем, ни главой новгородской администрации. Он свободно распоряжаться лишь в нескольких четко
указанных в грамоте волостях, данных ему в кормление. Управление в них осуществляли
княжеские слуги. Отдельные территории пограничных волостей, если того требовали интересы обороны, также управлялись княжеской администрацией однако основную их
часть, как и большинство новгородских земель, он обязан был «держать мужами новгородскими». Назначение управляющих князь мог производить только с согласия посадника
и не мог лишить мужа волости «без вины». Запрещалось также раздавать волости новгородцам «на низу», т.е. в вотчине князя.
Неравенство князя и веча ярко сказывалось и в сфере внешних сношений, в решении вопросов войны и мира. Князь должен был безоговорочно служить Новгороду в случае нападения на него или решения веча открыть военные действия. Но князь не имел
права объявлять войну от имени Новгорода. В договоре 1371 г. с великим князем тверским Михаилом Александровичем говорится: «А без новгородского ти слова, княже, войны не замышляти». Князь мог быть инициатором военных действий («позва Всеволод
Новгородцев на Чернигов» – 1195 г.), но реализовать инициативу имел право лишь при
положительном решении новгородцев («прииде князь Ярослав с полкы своими в Новгород, хотя идти на Плесков на князя Домонта и новгородцы же взбраниша ему» – 1266 г.).
Войны, которые вел князь своими силами в интересах собственного княжества, ни к чему
не обязывали жителей Новгорода. В каждом конкретном случае он должен был договариваться с республикой о союзничестве безотносительно к его статусу новгородского
князя.
Не мог князь влиять и на развитие внешнеэкономических связей Новгорода с другими государствами. Даже его собственное право торговать с заграницей было ограничено: он мог это делать только через новгородских купцов.
Существенно ограничены были личные права князя и его мужей: им запрещалось
владеть (а соответственно и приобретать, получать в дар) землями и селами в Новгородской земле, выводить людей в свои земли, принимать закладников.
На начальном этапе князь нужен был Новгороду, прежде всего, как военачальник.
Частые угрозы нападения со стороны Швеции, Литвы, Ливонского ордена, усобицы в русских землях, захватнические войны на севере и северо-востоке требовали от Новгорода
постоянной боевой готовности.
К тому же вследствие традиционности и общепризнанности его роли как военного
руководителя, князь обладал важными преимуществами. Разнородность и разноподчиненность отдельных новгородских полков (принадлежавших владыке, руководимых посадниками, тысяцкими, воеводами) создавала немалые сложности с точки зрения координации действий, определения соподчиненности их друг другу. Князю, со знатностью которого никто не мог равняться (а родовитые бояре с трудом подчинялись равному), существенно легче было добиться единоначалия и выполнения поставленных задач. Наконец,
занятому торговлей и ремеслом городу удобно было иметь в своем распоряжении профессиональную княжескую дружину, чтобы меньше отвлекаться на решение военных проблем.
В задачу князя входила не только защита границ, но и расширение колониальных
владений Новгорода, которое к тому же давала военный трофей, распределявшийся между
городом и дружиной. Так, взяв в результате похода в Чудскую землю в 1214 г. дань, князь
Мстислав «да новгородцам две части дани, а третью часть дворянам» своим.
Впрочем, с конца XIII – начала XIV века, когда новгородский стол стал фактически
принадлежностью великих князей, их роль как военачальников заметно уменьшается: сами они редко бывали в Новгороде, а их бояре-наместники не пользовались у новгородцев
55
доверием, по крайней мере, большим, чем собственные посадники и тысяцкие. Фактически, как справедливо замечал Н.И. Костомаров, к этому времени Новгород привык жить
без князя, превратившись для него в «полузавоеванную страну».
С другой стороны, постепенное исчерпание военной функции князя не стало основанием для прекращения потребности в нем: изменился сам характер этой потребности:
теперь он становился гарантией защиты от притязаний других князей, средством нормализации отношений с Новгорода с остальной Русью. Именно этим и объясняется стремление новгородцев приглашать на престол сильнейших князей. Однако в этом случае по мере укрепления позиций последних, выделения среди них очевидного лидера, выбор становился фактически безальтернативным, превращался в фикцию, играя роль разве что средства сохранения ограниченности княжеского вмешательства дела Новгорода. Тем самым,
закладывался и юридический и фактический фундамент под притязания великих князей
(которыми начиная с Ивана Калиты, практически постоянно являлись московские князья)
на установление все более полной власти над Новгородской землей (недаром, начиная с
Василия II, Москва называет Новгород своей отчиной), вплоть до окончательной потери
ее независимости.
Другой необходимой Новгороду функцией князя являлась судебная, выполняя которую он выступал в двух ролях: как непосредственный участник процесса судопроизводства (и в этом качестве новгородцы стремились максимально ограничить его полномочия)
и в качестве гаранта всей судебной системы республики (выражавшейся, прежде всего в
том, что от его имени Новгороду давалась судебная грамота).
Стремление князей обосноваться в Новгороде имело не только политические мотивы; не менее важной была и возможность извлекать значительные доходы из этой богатой
земли: здесь князю причитались судебные пошлины, отчисления с торговых пошлин, особые «кормы» в подконтрольных ему волостях, дар от Новгородской земли, доля военного
трофея, «постойный» корм во время проезда и пребывания в Новгороде.
Князю отводились территории для охоты и рыбной ловли, но при условии строгого
выполнения предписанных правил. Причем, нарушение их могло привести к самым серьезным последствиям, как это случилось в 1269 г., когда князю Ярославу при изгнании в
первую очередь были предъявлены «вины его» в том, что он незаконно занимался гусиной
и заячьей охотой.
С XIV в. формируется практика истребования князьями «черных боров» – чрезвычайных поборов, выросших из потребности уплаты дополнительного «выхода» в Орду. На
начальном этапе такое право в соответствии с договорами возникало лишь один раз за период княжения. Однако, начиная с Василия II появляется более расплывчатая формулировка – «А коли придется взять князем великим черный бор и нам дать черный бор по
старине», – позволявшая трактовать ее как право великих князей получать «бор» по мере
возникновения необходимости.
Таким образом, главная линия новгородского законодательства и политики в отношении князя – явное, подчеркнутое ограничение его политических, судебных и личных
прерогатив. В то же время, как это характерно и для ситуации на Руси в целом, следует
отличать юридическое и реальное положение князя в Новгороде. В той постоянной борьбе, которая то подспудно, то открыто шла между князьями и новгородцами, соотношение
сил постоянно менялось, в результате чего первым нередко удавалось и стать новгородскими князьями вопреки воле новгородцев, и навязать им свою политику.
Важным условием увеличения таких возможностей являлась внешняя для Новгорода ситуация, когда возрастала военная угроза, соответственно и необходимость в князе
как военачальнике. Особенно заметно это проявилось во второй четверти XIII в., в княжение Александра Ярославича. Успешно проявив себя в качестве защитника Новгорода от
иноземных завоевателей (Невская битва 1240 г., Ледовое побоище 1242 г.), имея прочные
позиции в Золотой Орде, он явно стремился изменить традиционную систему княжесконовгородских отношений, превратив Новгородскую землю в подобие собственного кня-
56
жества. Уже став великим князем в 1252 г., Александр продолжал рассматривать Новгород в том же качестве: назначал в Новгород наместников (правда, это были его сыновья),
во время поездок в Новгород, творил суд и расправу, требовал (а не просил) участвовать в
военных походах.1
Впрочем, эта попытка изменить характер отношений князей с Новгородом не имела еще прочных оснований и после смерти Александра не получила продолжения. Только
через более чем двести лет, в конце XV в. московским князьям удалось довести подчинить
себе Новгород.
Значительное развитие в Новгороде получила судебная власть, которая оказалась
теснейшим образом связана с государственной, перенимая многие ее черты. Как и государственная, она характеризовалась раздроблением судебных инстанций, функций и полномочий, сложной системой подсудности, как и государственная, она сохраняла в себе
немало архаичных черт, доставшихся от первобытной демократии, выражавшейся в частности, в широком применении третейских судов и досудебных форм регулирования конфликтов.
Особенно интересен новгородский опыт в отношении высшей судебной власти, которую играло вече: в случаях, волновавших весь город, оно открывало процесс непосредственного разбирательства, начиная от выдвижения обвинения и заканчивая исполнением
приговора. При этом его суду могли подлежать любые лица – включая самого князя.
Очень хорошо это видно из рассказа летописи о событиях 1136 г., когда вече предъявило
князю Всеволоду «вины его», осуществило задержание («посадили его в епископов двор»)
и, наконец, изгнало его из города.
Правда, суд при установлении княжеской вины мог наказать его исключительно
путем лишения новгородского стола, что означало по сути своей, расторжение договора,
осуществлявшееся в форме суда. На личность князя, обладавшего фактически неприкосновенностью, наказание не могло быть распространено. Крайней формой наказание могло
являться его задержание до момента заключения договора с новым князем. Суд над должностными лицами Новгорода, по форме мало отличаясь от суда над князем, разнился по
существу тем, что они подвергались суровым уголовным наказаниям, распространяемым
и на личность, и на имущество.
Не только светские, но и духовные лица подлежали вечевому суду. Нередко обвинениям подвергались даже высшие церковные иерархи – архиепископы («владыки»). В
1228 г. в получении своей должности «за мзду» был обвинен архиепископ Арсений 2, в
1337 г. – архимандрит Есиф.3
Еще одной категорией лиц, наиболее часто подлежащей суду веча являлись посадники. Это хорошо видно из эпизодов о волнениях в Новгороде 1342 г. по поводу обвинения посадника Данилова в организации убийстве Луки Варфоломеева4, или о расправе в
1209 г. над посадником Дмитром, которому были предъявлены обвинения во введении незаконных поборов с населения. Судебное разбирательство завершилось для последнего
конфискацией имущества, затем распределенного между всеми жителями Новгорода. В
качестве суда вече выступило и по делу посадника Якуна, совершившего измену – перевеет (1141 г.). Участники веча взяли на себя не только роль обвинителя и судьи, но и палача:
избиение «мало не до смерти», «свержение с моста», заточение в Чудь5. Вообще перевеет
Недаром последующие договорные грамоты с великим князем тверским Ярославом пестрят выражениями:
«А что твой брат отъял был пожне, от того ти, княже, отступитеся», «А что, княже, брат твой Александр деял насилие в Новгороде, от того ся, княже, отступи».
2
Российское законодательство… – С. 272.
3
В лето 6845 (1337). Индикта 5 наваждением дьявола стала простая чадь на архимандрита Есифа… и сотворила вече, и заперла Есифа в церкви святого Николы; и сидели около церкви ночь и день крамольники, стерегущие его» (Там же. – С. 347.).
4
Там же. – С. 355-6.
5
«В лето 6649 (1141) …пришел из Киева от Всеволода брату Святославу вызов в Киев… И тогда… Святославу решили: «а ты подожди брата, тогда и пойдешь»; он же убоялся новгородцев… и бежал оттуда в ночь;
1
57
– наиболее частый случай судебного разбирательства подлежащий юрисдикции веча.
Вече могло выступить и в качестве арбитражного суда в конфликте между представителями исполнительной власти, как это было в споре между князем Святославом и посадником Твердиславом в 1218 г., результатом чего стало признание невиновности последнего и сохранение им своей должности.1
Вече могло принять к рассмотрению и дела не относящиеся к составам преступления, связанным с государственными и должностными преступлениями. Это хорошо видно
из сюжета летописи 1418 года, когда некий Степанко, захватив боярина, обратился к вечевому собраниями с обвинениями против него. Результатом обращения стала казнь боярина «близко к смерти» со свержением с моста.2
Последний случай, одновременно показывает, что среди участников веча не всегда
царило единодушие. Порой, дело доходило до элементарной драки. Однако такой ход событий не был незаконным. «Мятеж велик» 1137 г. – это тоже вече, вечевой суд, который
принимает решение о конфискации имущества («взяли на разграбление») сбежавших сторонников Всеволода и наложении крупных штрафов на оставшихся.
Тем самым, вечевые столкновения являлись своего рода юридическим решением
спорных вопросов – это был суд божий, «поле» в городском масштабе, как это произошло,
например, в 1359 г. Не удивительно поэтому, что, как и любой подобный судебный поединок, этот анархический элемент веча был подчинен определенным правилам. События
1359 года, когда Славенский конец на короткое время сумел навязать свою волю всему
городу, заменив одного посадника другим, стали возможны лишь потому, что славляне
нарушили обычай вечевого поединка. Жители Славенского конца пришли на вече в доспехах, отчего и сумели быстро разогнать безоружных заречан, тогда как правила требовали равных условий для противников.3
Впрочем, порой, подобного рода эксцессы исследователи относят лишь к тем
народным собраниям, которые являлись незаконными, созванными самовольно. Однако,
по-видимому, более справедливо мнение согласно которому попытки «деления вечевых
собраний на законные и незаконные… совершенно чуждо сознанию древней эпохи». 4 Хотя идея законности не была чужда новгородцам, но понималась она совершенно иначе.
Законность заменяли представления о правде, справедливости, которые отождествлялись
со стариной, с воспринятыми от предков обычаями. Действия не по старине, вызывали отрицательную оценку. Именно поэтому летописец с осуждением относится к вечу 1337 года, состоявшему из одних только черных людей, рассматривая эти события как незаконный суд над архимандритом Есифом («наваждением дьявола стала простая чадь на архиЯкун с ним бежал. И Якуна взяли на Плисе, и привели его с братом его Прокопием, мало не до смерти, обнаживши, яко мать родила, и свергли с моста; но бог избавил, прибрел его к берегу, и более его не били, но
взяли у него 1000 гривен, а у брата его 100 гривен… и заточили Якуна в Чудь с братом, оковавши и руки к
шеи». (Там же. – С. 211-212.).
1
В лето 6726 (1218). …месяца января в 27, …было вече по всю неделю… Князь Святослав прислал своего
тысяцкого на вече, говоря: «не могу быть с Твердиславом и отнимаю от него посадничество». Отвечали же
новгородцы: «есть ли вина его». Он же говорит: «без вины». …Новгородцы же отвечали: «княже, коли нету
вины его, ты к нам крест целовал без вины мужа не лишить; а тебе кланяемся, а се наш посадник, а в то себя
не отдадим»; и был мир. (Там же. – С. 260.).
2
Там же. – С. 408-410.
3
«В лето 6865 (1359). …божьим попущением грех ради наших, а дьяволу действующему, и по совету лихих
людей и был мятеж силен в Новгороде; отняли посадничество у Андрияна Захарьинича не весь город, токмо
Славенский конец, и дали посадничество Селивестру Лентиеву, и сотворился протор немалый на Ярославовом дворе, и сеча была: поскольку славляне в доспехах были, и разогнали заречан, которые без доспеха были, и бояр многих побили и полупили, а Ивана Борисова Лихинина до смерти убили. И одели доспехи тогда
обе стороны против себе: Софийская сторона, желая мстить бесчестие братьи своей, а Славенская от живота
и от голов; и стояли три дня между собой, уже поскольку славляне и мост разметали. И съехал владыка Моисей из монастыря и Алексей, взяв с собою архимандрита и игумены, благословив, сказал: «дети, не доставляйте поганым похвалы, а святым церквам и месту сему пустоты; не сходитесь биться». И приняли слово
его, и разошлись». (Новгородская первая летопись… – С. 365-366.)
4
Цит. по: Мартышин О.В. Вольный Новгород. – М., 1992. – С. 180.
58
мандрита Есифа».1
Республиканский вариант судопроизводства с выборностью судей, состязательностью, равенством свободных граждан перед судом, открытостью и стремлением к ограничению судебного произвола – свидетельство существования достаточно сильных демократических тенденций в развитии российского общества на этапе его становления.
Таким образом, организация власти в Новгородской земле только на высшем
уровне включала в себя значительное число звеньев и функций – вече, посадников, тысяцких, архиепископов, совет господ и князя. Если к этому добавить разнообразие органов
местного и провинциального самоуправления, широкое развитие судебной власти, отсутствие четко структурированной системы, детального разграничения полномочий (дополняющиеся явной недостаточностью и неопределенностью источников и слабой применимостью сегодняшней терминологии к явлениям удельного периода) – все это вполне объясняет причины тех споров, которые до сегодняшнего дня ведутся вокруг характеристики государственного строя Великого Новгорода.
Впрочем, большинство исследователей вполне сходится на определении формы
Новгородского государства как республики, разногласия возникают тогда когда пытаются
определить ее характер с точки зрения политического режима.
С одной стороны, очевидно выборное начало, участие широких масс в принятии
политических решений, явное ограничение полномочий должностных лиц (включая князя), широкое развитие самоуправления; с другой – ограниченность политических прав жителей всех волостей и части пригородов, неравноправное положение сельской округи и
колоний, высокий уровень влияния боярства на процесс выработки и принятия решений.
Поэтому если досоветская историография видела в вечевых республиках проявление демократии (народоправства, народоправления по Костомарову)2, то советская сделала акцент на тех сюжетах, которые ограничивали степень этого демократизма. Первым это
сделал М.Н. Покровский представивший эволюцию древнерусских «республик» как путь
от «аристократии происхождения» через «демократическую» стадию к «аристократии капитала» Он еще соглашается, что в демократический период «хозяином русских городов
является действительно народ», однако далее он рисует картину утрачивания черными
людьми политической самостоятельности под натиском новгородского империализма».3
В дальнейшем эта линия на подчеркивание аристократического начала в новгородской республике становится господствующей. Об «аристократическом характере правления в Великом Новгороде» говорит М.Н. Тихомиров.4 Еще более отчетливо подчеркивает всевластие боярства С.В. Юшков, которое, по его мнению, «в целях преодоления
княжеских притязаний на расширение власти, принуждено было поделиться властью с городскими купцами и ремесленниками» умело затушевывало «свою решающую роль при
принятии вечевых решений,».5 Законченный вид эта позиция приобрела у В.Л. Янина,
представившего эволюцию новгородской государственности, называемой им «боярским
государством», как движение «от показных форм феодальной демократии к откровенной
Новгородская первая летопись… – С. 347.
2
«Главное, чем отличался Новгород, как представитель удельновечевого уклада, это принцип местной
автономии Земли, в федеративной связи с другими землями, выражаемый известною формою народоправления, на основании сочетания родового права с личною свободою… В Новгороде все исходило из принципа личной свободы. Общинное единство находило опору во взаимности личностей…. Народоправление
Новгорода носило характер этой же личной свободы: вече… было почти не связано формами и ограничениями. Оттенки происхождения и состояния, образовавшиеся в виде сословий, равномерно являлись в нем: как
бояре и богатые купцы, так и бедняки-ремесленники и поденщики имели равное право участия» (Костомаров Н.И. О значении Великого Новгорода в русской истории // Исторические монографии и исследования.
Т. 1. – М., 1872. – С. 345-346); Ср. у Н.М. Карамзина: «Новгород … более шести веков слыв в России и в Европе Державою народною, или Республикою, и действительно имев образ Демократии» Карамзин Н.М. История государства Российского. – Т. VI. – М., 1998. – С. 80.
3
Покровский М.Н. Русская история с древнейших времен. – Т. 1. – М., 1933. – С. 67, 113-118.
4
Тихомиров М.Н. Древнерусские города история с древнейших времен. – М., 1956. – С. 134.
5
Юшков С.В., Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. – М.-Л., 1939. – С. 243.
1
59
олигархии».1 Второй характерной особенностью этой историографической линии является
определение политического строя Новгорода сквозь призму социально-экономических
отношений – феодальной республики, основная задача которой обеспечивать классовое
господство феодалов над трудящимися.
Впрочем, и в советской исторической литературе можно обнаружить проявления и
той позиции в оценке степени демократичности политической системы Новгорода, которая продолжает традиции досоветской историографии. Наиболее отчетливо она выразилась у И.Я. Фроянова, который, исходя из своей общей позиции о нефеодальном, по сути
дела, характере развития Древней Руси, подчеркивает, что хотя внутрибоярская борьба
«оказывала влияние на замещение государственных постов Новгородской республики, но,
чтобы та или иная смена правителя состоялась, необходимо было волеизъявление масс
новгородцев, которые, в конечном итоге, решали, кому стать местным князем и посадником», что «именно новгородская община распоряжалась княжеским столом и посадничеством».2
Освобождение от постулатов советской идеологической схемы позволяет, повидимому, говорить о Новгороде как о государственном образовании с относительно высоким уровнем демократических элементов в развитии республиканского строя, эволюционировавшем, однако, в сторону уменьшения демократии. Впрочем до логического завершения этого процесса дело не дошло, в связи с прекращением существования самой
новгородской республики.
Заметными особенностями обладала не только новгородская государственность, но
и его социально-экономическая система.
Характер политических событий, связанных с потерей Новгородом независимости,
привел к низкой сохранности значительной части документов. Наиболее важную роль
среди них играют два источника – это Псковская и Новгородская Судные грамоты. Оба
документа дошли до нас в сравнительно поздних редакциях и не отражают всех сторон
социальных отношений, хотя и дают возможность (будучи дополнены сообщениями летописей, информацией берестяных грамот, договорами с князьями), в целом, представить
основные характеристики социально-экономической системы Новгорода.
Псковская судная грамота дошла до нас в двух довольно поздних списках – Воронцовском XVI – начала XVII вв. (в составе статей 1–120 по принятому в настоящее время делению, обнаружен в архиве М.С. Воронцова и опубликован в 1847 г. Н.Н. Мурзакевичем) и Синодальном (в составе статей 109–120 по этому же делению, опубликована
Н.М. Карамзиным) середины XVI в.
Сама грамота, как и «Русская правда», деления на статьи не содержит, но исследователи на основе вычленения логически или грамматически законченных оборотов разбили ее на 120 статей.
Наиболее сложной для историков проблемой является определение времени ее создания, поскольку в заглавии, имеющимся в Воронцовском списке, указывается, что списана она в 1397(6905) г. но, одновременно, делается ссылка на благословение «попов пяти
соборов», последний из которых был построен в Пскове в 1462 г. Большинство исследователей видят причину противоречия в описке писца и относят время составления грамоты к
1467 г. (Н.Н. Мурзакевич). Однако есть и те исследователи, которые предлагают рассматривать правильными обе даты; по их мнению в 1397 г. была создана первая редакция памятника, а в середине XV в. она была дополнена, в результате чего и появились «5 соборов». (М.Ф. Владимирский-Буданов)
Дискутируется и вопрос об источниках грамоты. Если 2 из них достаточно ясны –
Константинова грамота (начало XV в.) и псковские пошлины (местные обычаи), то к кому
следует отнести Александрову грамоту не ясно: одни называют тверского князя Александра Михайловича (псковский князь в 1327 – 1337 г.), другие – Александра Невского.
1
2
Янин В.Л. Новгородские посадники… – С. 329
Фроянов И.Я. Мятежный Новгород. – СПб., 1992. – С. 234.
60
Поскольку ни одна из этих грамот не сохранилась, вопрос так и остается открытым. Учитывая характер власти князей, большинство исследователей полагает, что основная часть
статей – узаконение «псковских пошлин». Анализ статей показывает также, что составители пользовались другими юридические сборниками – Кормчей Книгой, Мерилом Праведным, и византийской Эклогой. В то же время их нормы, не были простым копированием старых норм, а переработаны в соответствии с потребностями Псковской земли.
Не до конца ясен вопрос о редакциях грамоты. Преобладает мнение о формировании Псковской судной грамоты путем добавления новых статей, однако относительно того, сколько раз это происходило единого мнения нет: насчитывают от 2-х до 12-ти редакций.
Впрочем, «несмотря на отдельные неувязки, отражающие длительную и сложную
историю памятника, грамота в целом представляет собой лишенный логических противоречий цельный свод средневекового русского права, свидетельствующий о внимательной
и квалифицированной редакторской работе и о достаточно высоком уровне юридического
мышления ее составителей».1
Намного сложнее обстоит дело с Новгородской Судной грамотой (XV в.), которая
сохранилась в единственном списке 70-х годов XV в., обнаруженном в сборнике новгородско-двинских актов, причем не полностью (М.Ф. Владимирский-Буданов полагает, что
это вовсе лишь отрывок грамоты). Дошедшие до нас 42 статьи посвящены в основном вопросам судопроизводства и судоустройства Новгородской республики.
Время составления начального текста все ученые ограничивают серединой XV в. –
1440 г. (М.М. Михайлов, П.М. Мрочек-Дроздовский), 1446 г. (А.И. Филиппов, Б.М. Кочаков), 1456 г. (И.Д. Беляев). Как и в какой степени редактировался памятник неясно. Твердо установлено лишь то, что Новгородская Судная грамота дошла до нас в редакции 1471
г.
Положение отдельных категорий населения помогают определить различные княжеские Уставы: Устав князя Святослава Ольговича 1137 г. о церковной десятине, Устав
князя Ярослава 60-ж гг. XIII в. о мостех, Устав великого князя Всеволода о церковных судах, людях и мерилах торговых, Рукописание князя Всеволода. Важную роль играет Новгородская первая летопись – древнейшая летопись Новгородской республики, создававшаяся в XIII – XVI вв., являющаяся одним из главных источников наших знаний о культуре, быте и общественно-политическом и правовом устройстве Новгорода удельного периода.
При всей неполноте отдельных источников взаимное дополнение имеющихся грамот в сопоставлении их с другими источниками вполне позволяет определить основные
характеристики новгородской правовой системы.
Прежде всего, они дают возможность определить положение основных социальных групп Новгородской земли.
Учитывая значительные размеры ремесленного производства и посреднической
торговли с Западной Европой и Востоком, а также участие новгородцев во внутренней
торговле, естественной выглядит заметная роль тех социальных слоев, которые были связаны с этими видами деятельности (торгово-ремесленные слои, боярство). При этом, немалая часть притока богатств в Новгород определялась развитием аграрного производства
и лесных промыслов, находившихся под контролем боярства, которое к тому же играло
значительную, а подчас определяющую роль в политическом процессе. Развитие многоотраслевого хозяйства, существенный объем государственной работы активно стимулировали социальную дифференциацию. Следует учитывать и переходный во многом характер происходивших процессов, который, пусть не полно и не в достаточной мере, отражается в источниках. Это порождает немалые сложности в создании детальной и непротиворечивой картины юридического положения тех или иных групп. Тем более, что законодатель не стремится давать определения хорошо знакомых ему социальных явлений.
1
Российское законодательство… – С. 331.
61
В результате, в новгородских источниках наряду с вполне традиционными боярами, купцами, смердами или холопами, встречаются большие, вячшие, старейшие, добрые, нарочитые, молодшие, одерноватые, милостники, половники, закладники, земцы,
своеземцы, сябры, серебряники, и др.
Наиболее ранняя и, одновременно, длительная, сохранявшее свое значение до конца существования независимой республики, форма дифференциации новгородцев заключалась в разделении на две категории – старейших и молодших. Характер каждой из них
вполне передают присущие им синонимические ряды: «большие», «лучшие», «добрые»,
«передние», «вячшие», «нарочитые», «мужи» – для первой, и «меньшие», «черные», «простая чадь», «люди», «людины» – для вторых. Все эти определения не имеют четких границ, часто носят оценочный характер, однако, в целом, фиксируют как само деление, так и
положение этих групп в обществе.
Развитие социальной дифференциации привело к появлению (параллельно с сохранением двухчастного) трехчастного деления – на бояр, житьих и черных людей. Соответственно, среди исследователей возник интерес к качественному определению новой категории – житьих. Большинство из них фактически сошлось на том, что житьи должны
быть отнесены к верхней части новгородского общества – к старейшим1, различаясь лишь
в конкретной трактовке того, какие именно слои населения должны быть включены в эту
группу. Наиболее близкой к реальности, но, одновременно, слишком общей представляется позиция О.В. Мартышина, определившего житьих как «торгово-промышленную верхушку городского населения»2. К очевидным характеристикам этой группы относится обладание заметным имуществом и финансовыми средствами, занятие торговопромысловой деятельностью, конкурентная борьба с боярством, возможность организовывать самоуправляемы корпорации, занимать некоторые должности.
Состав категории молодших (простая чадь, «черные люди») также был достаточно
сложен, включая самые разнообразные социальные группы свободного новгородского
«плебса»: торговцев, мелких ремесленников, наемных работников, городской люмпенпролетариат. Имея сравнительно немного возможностей переместиться в разряд житьих,
они существенно чаще оказывались перед опасностью закабаления, похолопления как
альтернативой голодной смерти.3
Молодшие также проявляли политическую активность, прежде всего, в ходе работы вечевых собраний, однако, чаще всего, отстаивая не собственный групповой интерес, а
выступая на стороне тех или иных боярских партий. Их представители не могли занимать
выборные должности, но в ряде случаев включались в состав официальных новгородских
посольств (например, при заключении договоров с великими князьями Дмитрием Ивановичем 1371 – 1372 гг., Василием Васильевичем 1435 г.)
В правовом отношении все свободные житель Новгорода были равны между собой:
«а судити… всех равно, как боярина, так и житьего, так и молодчего человека». 4 Однако
представительство в судебных коллегиях предоставлялось лишь боярам и житьим. Деление на старейших и молодших касалось только жителей непосредственно Новгорода и не
затрагивало сельского населения волостей и колоний.
Старейшие, житьи, молодшие представляли собой достаточно аморфные, многокомпонентные, связанные лишь самыми общими потребностями группы. Более сплоченными, объединенными, обладающими определенным сходством интересов были социальНекоторое исключение составляет позиция В.Л. Янина, который «связывая «старейших», или «вятших», с
боярством», в «менших» видит «всю совокупность остальных слоев Новгорода» (Янин В.Л. Очерки истории
средневекового Новгорода… – С. 116.
2
Мартышин О.В. Указ. соч. – С. 160.
3
Вот как описывает летописец положение молодших во время голода, нередкого гостя в Новгородской земле: «инии простая чадь резаху люди живые и ядаху, инии мертвая мяса и трупие обрезающе ядяху, а друзли
конину, псину, кошкы… ини же мех ядяху…, сосну, кору липову и лист» (Новгородская первая летопись…
– С. 70).
4
Российское законодательство… – С. 304.
1
62
ные слои боярства, купечества, ремесленников, земледельцев, холопов.
Наиболее активны и заметны среди них, конечно, бояре, ведущие свое происхождение либо из среды местной славянской родоплеменной знати, либо из состава княжеской дружины. Выделение летописцами огнищан и гридьбы (гридей), отмечаемое вплоть
до XIII в., возможно являлось следствием особого статуса (или престижа1) и сохранения
какой-то связи с князем, однако постепенно эта часть боярства проникается местными интересами и сливается с основной массой бояр. Знатность рода, являвшаяся важным элементом системы самоидентификации, создавала значительные трудности для проникновения в состав боярства небоярских элементов, поэтому в политической жизни Новгорода
на протяжении столетий мы видим действующими представителей одних и тех же семейств.
Традиционно новгородских бояр рассматривают как крупных землевладельцев, однако такое положение они занимают сравнительно поздно, по-видимому, опять же не ранее XIII-XIV вв. На ранних этапах развития этой группы вся земля находилась в общеновгородской собственности, а главным источником боярских доходов являлось исполнение
должностных обязанностей (в т.ч. по сбору налогов) в рамках той или иной территории на
базе системы «кормлений» – получения «корма» (денег и натуральных продуктов) с
управляемого ими населения как своего рода платы за осуществление своих функций. Подобная система нередко приводила к злоупотреблениям2, но в тех условиях она была, повидимому, единственно возможной в обеспечении управленческой деятельности. Со временем, происходит нечто вроде «приватизации» государственных доходов, сбор которых
начинает рассматриваться как традиционное и неотъемлемое право определенных родов,
фактически превративших управление в наследственно-родовое. Часть полученных таким
образом ресурсов использовалась для приобретения в собственность новых земель (возможно, сначала лишь пустошей), постепенно населявшихся земледельцами, уже обязанными выполнять определенные повинности в пользу землевладельца. На более поздних
стадиях частой формой получения земель становились пожалования Новгородом боярам
уже населенных земель.
Другой формой увеличения доходов являлись ростовщические операции, весьма
вероятно связанные в основном с кредитованием торговой купеческой деятельности. В
историографии существовало мнение о непосредственном участии бояр в торговле (А.И.
Никитский, Н.И. Костомаров и др.)3, однако источники не дают однозначного ответа на
этот вопрос. Как бы то ни было, бояре были заинтересованы в развитии новгородской торговли и активно поощряли ее независимо от того, прямым или косвенным образом она
служила средством их обогащения.
Экономическая мощь вполне соответствовала силе политического воздействия на
развитие Новгородской республики. Через Совет господ, возможность влияния на решения веча и другие рычаги боярство на протяжении длительного времени достаточно
успешно проводило в жизнь свои интересы. Это хорошо видно на примере политики
установления и сохранения независимости Новгорода главным проводником которой
несомненно являлись бояре.
Впрочем, единство боярства было весьма условным. Само оно делилось на «партии», как правило, связанные с концами. Ведущим общественно-политическим (и одно«И суть новгородстии людие до днешняго дни от рода варяжьска» (Новгородская первая летопись… – С.
106).
2
Именно злоупотребления посадника Дмитра Мирошкинича и «братью его», который вопреки традиционным сборам «повелеша на новгородцах серебро имать, а по волости куры брати, по купцем виру дикую, и
повозы возити», заставили новгородцев «створить вече» и пойти «на дворы их грабежом» (Новгородская
первая летопись… – С. 248).
3
Продажа сельскохозяйственной и промысловой продукции, произведенной зависимыми от них людьми
купцам, поставка продуктов из своих владений для продажи и использование купцов в качестве контрагентов в торговых сделках и др. формы. Вообще, ряд исследователей полагает, что купечество было одним из
источников формирования боярства.
1
63
временно хозяйственным) элементом организации Новгорода являлись боярские кланыпатронимии1 – весьма устойчивые2 большие боярские семьи, включавшие ее главу и ближайших и дальних родственников, окруженных большим числом связанных с ними и зависимых от них людей (например, милостников). Клановые связи нередко приобретали
территориальный характер, охватывая часть окрестных жителей, уличан, для получения
поддержки которых им предоставлялась та или иная помощь, осуществлялись работы по
благоустройству, устраивались пиры. Внутри концов могло быть несколько таких гнезд,
как сотрудничающих, так и конкурирующих между собой.
Но даже соперничающие внутри концов группы быстро обретали единство в случае
противостояния с боярскими кланами других концов, выступая как солидарное сообщество. С другой стороны, нередки были и союзнические взаимоотношения концов, возникавшие либо на базе общебоярских (общеновгородских) интересов, либо в борьбе на
уровне Торговой и Софийской сторон. Столь большое число противоречий, возникающих
и распадающихся союзов придавало новгородской политической жизни весьма острый
характер.
Политическая и экономическая роль боярства определяла их фактически исключительное право на замещение высших выборных должностей в Новгородской земле: посадников, тысяцких и воевод и др. Не платили они и податей.
Впрочем, обратной стороной этого влияния был и больший спрос, большая ответственность, прямо устанавливаемая законодательством. Ст. 6 Новгородской судной грамоты подчеркивает, что одно и то же правонарушение будет иметь разную ответственность для боярина, житьего и молодшего человека, причем для первого – наивысшую.3
Именно бояре оказываются чаще всего оказываются объектом судебных преследований
по государственным преступлениям.
Наряду с боярством важную роль в жизни Новгорода играло многочисленное купечество, также занимавшее прочные экономические позиции. В то же время, достаточно
трудно понимать под этой группой особый социальный слой, поскольку заниматься купеческой деятельностью мог, по сути дела, любой новгородец. В результате, купец – это и
гость, занимающийся внешней торговлей (независимо от того, внутрирусской или зарубежной), и скупщик промысловой и сельскохозяйственной продукции, и мелкий торговец,
имеющий стационарное торговое место, и коробейник, занимающийся разносной торговлей.
Часть купцов объединялась в самоуправляющиеся профессиональные корпорацииобщины – своеобразные гильдии, подобные той, что возникла вокруг церкви св. Ивана на
Опоках («Иванское сто», «купечество иваньское»). Последняя была признана официально,
получив специальную Уставную грамоту князя Всеволода (Рукописание князя Всеволода). В соответствии с этой грамотой во главе объединения были поставлены старосты от
житьих, черных людей и от купцов, (в т.ч. 2 – от купцов)4, чтобы «управливати… всякие
дела иванския, и торговая, и гостинная и суд торговои», в которые «не вступатця… посадником..., ни боярам новгородским». Членство в общине определялось крупным вступительным взносом: «а хто хочет в купечство вложиться в ываньское даст купьцем пошлым
вкладу 50 гривен серебра, а тысяцкому сукно ипьское [ипрское – от фландрского г.
Ипр]… А не вложится хто в купечество …то не пошлый купец». 5 Все это делало Ивановскую «гильдию» общиной преимущественно состоятельных торговцев, имевшей привилеГруппа родственных семей, имеющих определенное хозяйственное, общественное и идеологическое единство и общее название от имени основателя.
2
Археологические исследования выявили очень высокую прочность границ боярских усадеб, часто остававшихся неизменными на протяжении всего периода существования Новгорода.
3
Российское законодательство… – С. 305.
4
Текст ст. 5 Устава прочитывается не вполне одинаково разными исследователями. Одни полагают, что
Всеволод «поставил» 6 старост (3-х – от житьих, тысяцкого – от черных, и 2-х – от купцов), другие – только
3-х (тысяцкого – от житьих и черных, и 2-х – от купцов).
5
Российское законодательство… – С. 262-263.
1
64
гии не только самоуправления, но и управления торговой деятельностью остального купечества.
Судя по некоторым обмолвкам летописей, существовали и другие подобные гильдии, создававшиеся на основе общности предмета (прасолы – торговля солью) или места
(заморскиая) торговли. Как и Ивановское сто они создавались при церквях, которые использовались в т.ч. как каменные складские помещения, позволявшие избежать потерь от
частых пожаров. Хотя в этих объединениях присутствовали элементы, сближавшие их с
западноевропейскими гильдиями, как представляется большинству исследователей, явным их аналогом они так и не стали. Они не имели самостоятельного права голоса при
принятии политических решений (только купечество в целом), собственного правового
обеспечения (за исключением некоторых льгот), монополии на ведение торговых операций (хотя стремление купцов к монополизации имело место – иностранным торговцам запрещалось торговать в Новгороде в розницу, князю – без посредничества новгородских
купцов.
Все более выделяются в купеческой среде крупные предприниматели, в своей деятельности выходящие за рамки собственно торгового дела, включающиеся в скупку, а затем и производство ремесленной продукции, приобретая земли не меньшие по размерам,
нежели у иных бояр.
Заметна политическая роль купечества в целом. Оно участвовало вместе со всем
Новгородом в отстаивании независимости от князей, его представители входили в состав
делегаций для переговоров с князьями, иностранными государствами. Купцы были участниками военных мероприятий; поскольку торговля в те времена была делом весьма опасным, они и сами были хорошими воинами, и нередко содержали дружины для защиты товаров, которые использовались в общеновгородских походах, в обороне от нападений.
Купцы относились к разряду податных, но в то же время привилегированных в области суда и повинностей групп. Они имели право не платить дикую виру, князьям было
запрещено привлекать их к повозной повинности1, переманивать новгородских купцов,
превращая их в закладников. В последнем случае, впрочем, речь шла не столько о привилегиях купцов, сколько об ограничении прав князя, поскольку закладничество здесь было
не столько долговым обязательством под личный или имущественный залог, сколько добровольным подданством, в любой момент могущим быть расторгнутым по желанию закладника. Становясь закладником, купец платил князю подати, получал от него суд и защиту, оставаясь при этом купцом. Сделка была взаимовыгодна: князь получал дополнительные доходы, купец, жертвуя свободой, получал покровительство.
Большинство населения Новгорода составляли ремесленники. Неблагоприятные
условия для занятия сельским хозяйством и вытекающая отсюда значительная роль промыслов наряду с выгодным расположением города на перекрестке путей несомненно способствовала развитию здесь ремесленных специальностей.
Как предполагает абсолютное большинство исследователей, ремесленники были
организованы в некие объединения по производственному принципу (по аналогии с купеческими), хотя источники дают для таких утверждений весьма немного оснований. Ссылки обычно делаются на такие факты как строительство представителями той или иной ремесленной специальности церквей, расселение по производственному принципу, закрепившееся в территориальных названиях (Гончарский конец, Плотницкий конец), наличие
необходимости в проведении артельных работ (прежде всего – строительных) и существование крупных дружин каменщиков, плотников, лоцманов, носильщиков, лодочников.
Если о существовании объединений можно обнаружить хотя бы какие-то, пусть и
косвенные сведения, то о внутренней их организации источники молчат вовсе. 2 Поэтому
Новгородская первая летопись… – С. 248; Грамоты Великого Новгорода и Пскова. – М., 1949. – С. 18.
Можно, конечно, рассматривать сведения о включении лодочниками в стоимость перевозки немецких товаров отступного для не получившим работу товарищей как информацию о существовании некоего «общецехового» фонды, однако сколь правдивы перевозчики сказать невозможно. Ведь и сегодня завышенный
1
2
65
историки как правило, опираются на логические предположения. Уже само отсутствие
информации подводит к выводу о том, что ремесленная организация находилась едва ли
не в зародышевом состоянии и вряд ли могла соответствовать западноевропейской цеховой системе. Правда, в Псковской судной грамоты мы встречаем мастера и учеников, аналогично тому делению, которое существовало в Европе, но, во-первых, само по себе внутреннее устройство мастерской мало, что дает для понимания характера взаимоотношений
между мастерскими, а во-вторых, она не проясняет и вопроса об организации отношений
мастер – ученик, кроме того, что последний за учебу должен платить «учебное». Предполагается, что коль существовало объединение, должно было существовать и какое-то руководство – староста или мастер, но каковы его функции и полномочия, сказать что-либо
трудно.
Как сами ремесленники, так и окружающие вовсе не рассматривали их как единую
социальную группу: знают лишь кузнецов, плотников кожевников, мастеров, и т.д. Вероятно, ремесленная элита, владельцы крупных мастерских высокопрофессиональные мастера, подобно крупным торговцам, воспринимались в качестве житьих, тогда как большинство характеризовалось как молодшие, черные люди. Однако где проходила эта граница, сказать практически невозможно.
Отсутствие понимания собственной особенности, отличности от других (а значит
собственного интереса), включенность в состав клановых боярских группировок (многие
ремесленники жили на территории усадеб, находясь в зависимости от их хозяев) делала
ремесленников удобным средством, используемым в межбоярской борьбе.
Особое место в социальной системе Новгорода играло духовенство. Опираясь на
значительные земельные богатства монастырей, тесную связь церкви с торговлей и значительную роль во власти владыки, оно активно участвовало как в экономической, так и
общественно-политической жизни.
Духовенство играло немалую роль в продолжающемся процессе христианизации,
что также увеличивало его влияние на протекание процессов, происходящих в Новгородской земле. В то же время, отдаленное от митрополии, и, тем более, основных центров
православия, оно сосредоточилось не столько на развитии религиозной жизни, сколько на
укреплении материального положения, теряя в результате и внутреннюю гармонию, и авторитет в глазах части населения. Недаром в XIV – XV вв. в Новгороде и Пскове возникает крупное еретическое движение стригольников, обвиняющее духовенство в обмирщенности, пьянстве, склонности к стяжательству и взяткам и ставящие под сомнение «в праве
духовенства быть посредником между людьми и богом»1.
Внутренняя жизнь духовенства определялась, как и раньше, ее внутренними уставами. Одновременно, вокруг церкви формировался слой церковных людей, полностью ею
контролировавшихся и управляемых (нищие, задушные, прощенники).
Земледельческое население в Новгороде – это «смерды», «сироты», «крестьяне»,
«селяне», «миряне», однако чаще других названий используется термин «смерды». В отечественной литературе за долгие годы сложилась традиция отождествлять их с крестьянами (хотя есть и иные подходы, разбиравшиеся в гл. 5 раздела II). Новгородские смерды
в своем развитии вместе с государством прошли длительную эволюцию в развитии своего
социального и правового статуса. Первоначально они – собственники, или, точнее, сособственники, совладельцы земли совместно с государством и в рамках системы общинного
землевладения. Государство как верховный собственник имело право передачи этих территории во владение того или иного боярина, монастыря, а также провести размежевание
земель общины и частного владельца. Однако и смерды (как община, так и отдельные лица), в свою очередь, могли возражать против передачи земель определенному владельцу
или способа размежевания.
размер взятки чиновники нередко объясняют необходимостью делиться с начальством, которое, в действительности, об этом ничего не знает.
1
Рыбаков Б.А. Стригольники. Русские гуманисты XIV столетия. – М., 1993. – С. 14.
66
Наряду с государственными пожалованиями, источником попадания смердов в зависимость могли стать сугубо индивидуальные причины: разорение земледельца, недостаток земли, неурожай и многие др. В зависимости от формы приобретения нового статуса или условий, на которых он был получен, такие смерды назывались «закладниками»,
«половниками», «захребетниками».
Смерды были объединены в общины – органы крестьянского самоуправления, избиравшие старосту, вероятно, руководившего общим сходом и текущей общинной деятельностью. Важнейшей обязанностью общины был разруб повинностей.
Однако постепенно внутри общины начинают появляться и формы индивидуального землевладения, по крайней мере, об этом свидетельствуют факты купли-продажи земель смердами. Таким образом, общинное землепользование подрывается как извне –
наступлением боярского и монастырского землевладения, так и изнутри – выделением
внутри общины земель, находящихся в распоряжении отдельных крестьян.
Вместе с этим формируются и различные группы смердов: с одной стороны, государственные «черносошные», сидевшие на своей земле на общинном или индивидуальном
праве, единственным хозяином которых являлся Новгород, и к которому они «тянули повинностями», с другой – владельческие, выполняющие повинности в пользу непосредственного господина. Предполагается, что на первых порах повинности и тех, и других
мало чем отличались по уровню обременительности для крестьян. Передача земель из
фонда государственных земель в частное владение не вызывала смены положения, поэтому нам мало что известно о каких-либо заметных конфликтах, связанных с изменением
статуса земель. Хотя общее бремя их несомненно возрастало.
В обязанности смердов по отношению к городу входила уплата дани с различных
видов сельскохозяйственного производства – скотницких кун (от скотоводства) и поралеского (с земледелия), судебных пошлин, выполнение подводной повинности (перевозки
городских грузов, доставка дани в город), обеспечение кормом прибывавших из городов
представителей администрации, участие в градостроительстве. Владельческие крестьяне
несли близкие по видам и объему повинности («по старине»), однако по соглашению с общиной (которая сохранялась и при переходе земли к боярину или монастырю, но дополнялась вотчинной администрацией) часть из них могла заменяться. Ряд исследователей
(Б.Д. Греков, В.Л. Янин) полагали, что и после передачи земли частным владельцам за
Новгородом сохранялась какая-то часть повинностей, однако источники не подтверждают
этого. В то же время, по всей видимости контроль за взаимоотношениями смердов и новых владельцев земли со стороны Новгорода сохранялся.
Наряду с экономической зависимостью новые владельцы получили и права управления крестьянским населением своих земель. Первыми такие права в соответствии с
княжескими уставами получили монастыри, но с XIV в. подобный же процесс начинается
и в отношении частных землевладельцев. Первоначально объем власти над крестьянами
был ограниченнее, чем у церкви, однако к середине XV в. их права, в основном, сравнялись.
Более высокий уровнем зависимости характеризовались новгородские половники,
обрабатывавшие арендованные у господина земли орудиями труда, приобретенными благодаря полученной от него ссуде, и обязанные за это выплачивать долю (не обязательно
половину) произведенного продукта (а не абсолютную норму, характерную для крестьянобщинников).
Несмотря на переход в иную систему зависимости, крестьянин не терял свободы
окончательно (другое дело, что в средневековом обществе, где каждый человек является
членом какой-либо корпорации – родовой, сословной, служебной, общинной и т.д. – и
связан с ней обязательствами понятие «свободы» более чем относительно). Он мог перейти от одного господина к другому или на свободные земли, естественно, при условии выполнения своих обязательств. Поскольку источники дают сведения о частых случаях ухода крестьян, можно предположить, что для многих повинности были нелегкими.
67
В целом, если говорить о тенденциях в отношении крестьян, можно отметить постоянное уменьшение числа государственных и увеличение владельческих смердов, расширение власти господ над ними и ограничение их свободы. В то же время, процессы эти
не получили своего завершения в рамках Новгородской республики и приобрели позднее
новые черты в результате распространения на них московских и общерусских порядков.
Дальнейшее развитие получает и институт холопства, называемый в Новгороде
одерноватой челядью. С одной стороны, он сохраняет черты, хорошо известные по Русской правде – бесправный статус, выражавшийся, в частности, в безнаказанности господина за его убийство. С другой стороны, по-видимому, можно говорить о некотором
уменьшении абсолютной власти господина над холопом, о чем свидетельствует появление
с XIV в. в договорах с князьями формулы «а холопа… не судити твоим судиям без господаря». Тем самым, если до сих пор даже в случае совершения преступления вне господского двора холопу запрещалось выступать в суде в качестве какой-либо из сторон, то теперь он становился самостоятельным объектом княжеского судебного разбирательства,
хотя и при обязательном участии хозяина. Новгородская судная грамота уже допускает и
участие холопа в суде в качестве свидетеля (если обвиняемый – холоп), тогда как Русская
правда случае разрешала только сослаться на его показания при отсутствия других доказательств с обязательной оговоркой о «словах холопа». Все это отчетливо показывает
укрепление положения холопа.
Таким образом, развитие социальных институтов в Новгороде характеризуется
несомненным, хотя порой и архаизированным демократизмом, усилением процессов социализации и социальной дифференциации, усложнением системы социальных отношений, укреплением индивидуального начала, интенсификацией взаимодействия государства и личности и даже некоторой «гуманизацией».
Это, в частности, можно увидеть и в увеличении влияния женщин в Новгороде по
сравнению со временами Киевской Руси. Правда, если одни обращали внимание лишь на
некоторые правовые изменения, вроде уравнения имущественных прав мужа и жены
(М.Ф. Владимирский-Буданов), то другие полагали, что они достигли здесь полного равенства с мужчиной (Н.И. Костомаров). Как бы то ни было, но пример Марфы Борецкой,
на завершающем этапе истории республики фактически взявшей на себя руководство сопротивлением Москве, позволяет говорить о возможности для новгородских женщин
участвовать в общественной жизни.
Важным новшеством новгородской социально-экономической системы является
формирования института собственности в отношении земли, начало осуществления различных операций с ней (купля-продажа, дарение, аренда). Первые дошедшие до нас документы, касающиеся купли-продажи земли, относят уже к XII в. – это данная Антония
Римлянина о покупке земли «у Смехна да у Прохна у Ивановых детей у посадничьих» (не
позднее 1147 г.) и вкладная посадника Славенского конца Ивана Фомина на остров Муром и озеро Муромское 1181 – 1186 гг., в которой продавец подтверждает свои права на
землю ссылкой на купчую грамоту деда.1 Подлинность непосредственных датировок этих
грамот вызвала споры в исторической литературе, но каковы бы ни были их действительные даты, более важен сам факт становления института земельной собственности.
Конечно, сам термин «собственность» в Новгороде еще отсутствует, однако
именно это содержание вкладывается в понятие «владения». Новшеством являлось и прекращение действия древнего принципа приложения труда как определяющего фактора
права на землю и замена его на прямо противоположный: собственность на землю есть
основание воспользоваться ее плодами («Чья земля, того и хлеб»; «На чьей земле, того и
сено»).
Основанием для возникновения права земельной собственности в Новгороде являлись во-первых, овладение никому не принадлежащей землей (независимо от того, была
ли она ничья, или бывший собственник от нее отказался), во-вторых, приобретение прав
1
Грамоты Великого Новгорода и Пскова… – С. 159, 284.
68
на землю в связи с осуществлением должностных функций, в-третьих, давность владения
(«старое владенье»), и в-четвертых, – переход права на землю от первого приобретателя
путем законных передач и укреплений. Если на начальном этапе преобладали первые способы укрепления земли в собственность, то в последующем наиболее распространенным
стал последний.
В особую форму землевладения в Новгородской республике оформилась общая земельная собственность. Хотя она обладала чертами коллективности и выделилась из общинной собственности, ничего общего с последней она не имела. По мнению О.В. Мартышина совместные владельцы земли в Новгороде «получили специальные названия –
«земцы», «сябры» (себренники)»1. Земцы и сябры объединяются им в общую категорию
не по социальному, а по правовому принципу: среди них были представители всех слоев
населения и сословий – и городского, и сельского, и бояр, и купцов, и великих смердов, и
мастеров, и т.д. Сябры – это люди, имевшие долю в общем земельном участке, т.е. совместные владельцы земли. «Каждому из совладельцев принадлежала определенная доля общей недвижимости, не выделяемая в натуре. Практика… выработала правило, запрещающее отчуждать долю в общей собственности минуя совладельцев, если последние желали
ее приобрести. Совместное владение прекращалось разделом».2
Таким образом, развитие системы землевладения в Новгородской земле характеризовалось заметным продвижением в сторону формирования собственности в виде индивидуально-частного института, несомненного сокращения как государственных, так и коллективно-общинных форм. Более того, забегая вперед, можно, по-видимому говорить, что
в этом отношении Новгород превзошел не только предшествующую «киевскую» систему
поземельных отношений, но и последующую – «московскую».
Да и в целом, в жизни Новгородской земли проявился ряд тенденций, часто представляющихся исследователям в качестве своего рода неосуществленной альтернативы
последующим историческим процессам, особенно заметно ставшим проявляться после того резкого поворота в развитии, который произошел в результате монголо-татарского
нашествия.
III. РУССКО-ТАТАРСКОЕ ДУАЛИСТИЧЕСКОЕ ГОСУДАРСТВО
1. Монголо-татарское нашествие на Русь
Со второй четверти XIII в. развитие Руси пошло по совершенно иному руслу, что
связано, в первую очередь, с монголо-татарским завоеванием.
Монголо-татарское государство возникло вдалеке от границ Древней Руси – в Центральной Азии. Его основу составили монгольские кочевники, у которых в конце XII –
начале XIII вв. начались процессы политогенеза, подобные тем, что пережили славяне в
IX в. Как и все государственные образования такого рода монголо-татарское государство
оказалось крайне воинственным не только по духу, но и по своей структуре.
Благодаря тому обстоятельству, что большинство окружающих их соседей к этому
времени уже преодолели стадию первичной агрессивности, свойственную молодым государствам, и, находясь на стадии политического раздробления, утратили в значительной
степени свои способности противостоять сильному и, главное, единому противнику, каковыми были монголо-татары, последним удалось сравнительно быстро разгромить и завоевать их. К началу 20-х гг. XIII в. они покорили Северный Китай, Среднюю Азию и значиЕсть впрочем и другие точки зрения на социально-правовую природу сябров и своеземцев. Н.И. Костомаров считал их земледельцами, обладавшими собственными участками, в отличие от крестьян, сидевших на
частновладельческих землях, У А.И. Никитского земцы – это бывшие горожане, живущие в своих деревенских владениях, укрывавшиеся в военное время в сохранившихся за ними городских дворах, а сябры – члены товариществ, сообща добывавшие соль. Для В.О. Ключевского сябры – это тоже выходцы из города,
объединившиеся в товарищества для приобретения земли в деревне. Нередко сябров рассматривают как
просто крестьян-общинников.
2
Мартышин О.В. Указ. соч. – С. 305-311.
1
69
тельную часть Закавказья, в результате чего отдельные отряды монголо-татар появились
вблизи границ Древней Руси.
Хотя завоевание Руси, видимо, в этот момент не входило в их намерения, первое
столкновение русских князей с монголо-татарами произошло именно тогда. Оказавшиеся
не в состоянии противостоять монголо-татарскому натиску половцы обратились за помощью к князьям Южной Руси. Согласие помочь обернулось для них тяжелейшим поражением, понесенным русскими в битва на Калке в мае 1223 г. Поражение, вызванное незнанием противника и несогласованностью действий князей, не стало, однако, уроком для
Руси, возможно потому, что монголо-татары не предпринимали попыток нападения на
Русь в течение последующих тринадцати лет.
Лишь в декабре 1237 г. их войска появляются под Рязанью. Существует немало
версий по поводу целей и задач этого похода от легковесно-гумилевского простого взаимонепонимания между рязанцами монголо-татарами1 до глобальных схем большого завоевательного похода на Запад, или объявления Руси едва ли не главной целью всех монгольских завоеваний. Однако, по-видимому, мы имеем дело с походом без четко обозначенных целей, главной идеей которого являлись грабеж и получение дани, а не захват территории, малопривлекательной для кочевников в силу их образа жизни и экономического
уклада. Границы же вторжения зависели не столько от конкретных замыслов, сколько от
степени сопротивления, которое им могло быть оказано, с одной стороны, и способностью
удержать захваченные земли под контролем – с другой.
При всей разноречивости в оценках соотношения сил между монголо-татарами и
русскими очевидно несомненное преимущество первых в уровне организованности, дисциплины и единства. Это-то и обеспечило им, несмотря на весь героизм защитников Руси,
победу во время похода 1237 – 1241 гг., представлявшего, впрочем, из себя ряд вполне самостоятельных набегов.
Разгром сначала Северо-Восточной, а затем Южной Руси позволил монголотатарам предпринять попытку развить успех в Западной Европе, что им в значительной
мере удалось; однако, вовремя почувствовав недостаточность сил для решения этой задачи, они отказались от ее выполнения. Нередко, правда, этот отказ выдвигают в обоснование идеи о том, что «Русь спасла Западную Европу от монголо-татарского нашествия» ценой последующего отставания от нее, однако рассмотрение реальных фактов показывает
несомненную завышенность подобных мессианских оценок.
Но, конечно же, для самой Руси разгром имел серьезнейшие последствия. Разорение страны, резкое уменьшение населения, упадок культуры – вот далеко не полный перечень бед, принесенных монголо-татарами. Нельзя также не отметить среди последствий
нашествия распад древнерусской народности, после того как земли Руси оказались поделены между Золотой Ордой и Великим княжеством Литовским в XIV в.
Нередко основной ущерб, причиненный нашествием, видят в последующем монголо-татарском иге, задержавшем развитие России на двести лет. Такое представление вытекает из упрощенного определения исторического процесса как однозначно заданного,
который может развиваться либо «вперед», либо – «назад», либо – стоять на месте. Подобное представление обедняет понятие исторического процесса, у которого на деле нет
ни цели, ни начала, ни конца (все это приписывается истории человеком), поэтому его невозможно задержать. Другое дело, что может измениться направление развития.
Именно это и произошло в результате монголо-татарского нашествия. Оно не затормозило, а изменило направленность развития России. Ранее развивавшаяся в тесной
Л.Н. Гумилев полагал, что «в тот период главным врагом монголов на западе были половцы», в погоне за
которыми их войска, и оказались вблизи Рязанского княжества. «Батый не собирался… воевать» с ним, поскольку «рязанские князья, равно как и суздальские и владимирские, не участвовали в битве на Калке», однако в связи с тем, что «дальнейшее движение войска требовало постоянной смены лошадей, постоянного
получения продуктов… Батый послал в Рязань парламентеров, стремясь получить от рязанцев пищу и лошадей. Рязанские князья, которые не удосужились узнать, с кем имеют дело, сказали: «Убьете нас – все будет ваше». Так и случилось». (Гумилев Л.Н. От Руси до России. – М., 1992. – С. 106.)
1
70
связи со странами Запада, Русь оказалась теперь изолированной от них. Это привело к тому, что в ее облике стали сильнее проявляться черты «восточного» уклада. Скандинавскославянский синтез сменился русско-татарским симбиозом.
2. Русь и Золотая Орда (XIII – XVвв.)
Монголо-татарское нашествие нанесло значительный ущерб всем отраслям экономики и культуры Руси, привело в запустение и без того не слишком заселенные территории. Погибли или были угнаны в рабство наиболее квалифицированные ремесленники,
почти полностью был выбит дружинный слой. Наибольший урон при этом понесла городская культура, многие города так и не оправились после этого удара. Отсюда вполне понятно, почему в отличие от сельского хозяйства, сумевшего сравнительно быстро начать
восстановление, города стали оправляться лишь с началом XIV в.
Упадок городской культуры, ремесла, целых слоев населения, как правило, наиболее образованных, не могли не привести к деградации уровня общественных отношений,
изменению (в основном, упрощению) сложившихся политических и общественных структур.
В то же время, эти изменения на первых порах не были осознаны верхушкой древнерусского общества. Часть князей видела в поражении лишь некую случайность, которую следует как можно быстрее преодолеть. Единственно возможным средством исправления ситуации с их точки зрения мог быть лишь традиционный путь военного противостояния. Ими предпринимается попытка создания антитатарской коалиции, однако их постигает неудача.
Совершенно иная линия в русско-татарских отношениях видна в действиях Александра Ярославича (Невского), который, видимо, одним из первых осознал явную недостаточность сил для вооруженной борьбы и повел политику налаживания мирных отношений с татарскими ханами, даже если для этого приходилось поступиться значительной
частью суверенитета и доходов.
В отечественной исторической литературе оценка двух этих линий в политике русских князей по отношению к монголо-татарам была весьма неоднозначной. Советские историки по преимуществу обращали внимание на «героическую борьбу русского народа
против монголо-татарских завоевателей» (забывая, порой, что ее возглавляли русские князья) и подчеркивали ее огромное значение, правда, не вдаваясь в детали. В дореволюционной историографии, напротив, наибольшая роль отводилась Александру Невскому и его
усилиям по возрождению Руси. В современной литературе наметился возврат к такой
оценке.
Видимо, оценка значимости той или иной линии политики по отношению к татарам
не может быть дана без уяснения их возможных результатов. Если исходить их долгосрочных перспектив, то политика Александра Невского действительно способствовала
укреплению Руси, собиранию сил для будущей ликвидации зависимости от татар. Однако
несомненно и другое: борьба против татар отнюдь не была безрезультатной, они были вынуждены смягчить условия зависимости (в частности, передать сбор дани русским князьям). Таким образом, борьба русского народа улучшила существование Руси в рамках татарской зависимости, в то время как ликвидация этой зависимости была обусловлена политикой мира.
К 60 – 70- м гг. XIII в. осознание невозможности вооруженного противоборства
стало доминирующей линией в отношениях русских князей с татарами, в результате чего
стала складываться достаточно прочная система взаимоотношений, все более превращавшая Русь в составную часть весьма своеобразного государственного объединения.
Завоевание Руси не сопровождалось ее оккупацией: татары создали на границе с
нею собственное государственное образование – Золотую Орду. Они не пытались насаждать своих порядков на Руси (так, например, будучи сами язычниками, они не только не
подвергли гонениям православную церковь, но, напротив, предоставили ей самые обшир-
71
ные льготы), единственное, что их интересовало, по крайней мере, первоначально, – это
своевременная и полная уплата дани.
Впрочем, это отнюдь не означало их отказа от вмешательства в дела Руси на политическом уровне. Татарские ханы стремились создать (и создали) весьма жесткую систему
контроля за деятельностью русских князей. Исправное получение дани во многом зависело от политической стабильности на Руси, которая по-прежнему подвергалась серьезным
испытаниям, благодаря нисколько не прекратившимся и после завоевания усобицам. Это
заставило Орду активно заняться (в своих собственных, конечно, интересах) «улаживанием» межкняжеских конфликтов. В конечном итоге, это вылилось в систему ярлыков –
права ордынских ханов контролировать передачу наследования княжеских уделов и великого княжения с помощью особых грамот – ярлыков.
Контроль за русскими князьями до конца XIII в. осуществлялся с помощью баскаков – ханских уполномоченных по сбору дани. Однако сопротивление, оказанное им на
Руси, вынудило Орду смягчить контроль, передав в начале XIV в. сбор дани в руки самих
князей. Дань (на Руси она получила название «выход») была весьма внушительной: вопервых, «десятина» - десятая часть всех доходов, во вторых, «тамга» - сбор от занятий ремеслом и торговлей, в третьих, «запросы» – дополнительные сборы. И это не считая ямской, постойной повинностей и неупорядоченных набегов отдельных татарских «ратей».
Кроме того, Орда стремилась использовать не только экономический, но и военный потенциал Руси, привлекая русские дружины к участию в войнах против своих противников.
В свою очередь, и татары оказались «полезны» Руси. Помимо уже упомянутого
выше поддержания определенной политической стабильности, Орда была той высшей инстанцией, к которой апеллировали князья в своих спорах. По сути дела, Золотая Орда стала играть роль коллективного «великого князя» (при сохранении великокняжеского титула на Руси).
Существование общности и взаимности интересов политических верхушек Руси и
Орды никак не укладывается в общеупотребительную схему русско-ордынских отношений XIII – XV вв. как монголо-татарского ига. С другой стороны, вряд ли правомерны попытки представить эти отношения как едва ли не добровольный союз в целях противостояния чуждому Западу, как предлагают, например, сторонники концепции Л.Н. Гумилева,
умаляя значение таких элементов системы как «выход», ярлыки, баскаки и др.
Видимо, точнее можно было сформулировать характер русско-татарских отношений этого периода как весьма своеобразное дуалистическое русско-татарское симбиотическое государственное образование с доминирующей ролью татарского элемента в политической системе.
3. Объединение Руси в XIV – XV вв.
Русско-татарское государство сложилось как принудительное объединение с довольно незавидным местом, занимаемым его русской частью. Естественно, такая роль никак не соответствовало уровню общественного развития и культуры Руси и с неизбежностью порождала антитатарские настроения в русской среде. Однако в течение ХIII – первой половины XIV вв. они проявлялись сравнительно слабо. И только с середины XIV в.
становятся все более очевидными.
Причины этого обычно видят в развитии тех объединительных процессов, которые
начинаются на Руси в XIV в. Но, в свою очередь, возникает вопрос о причинах нарастания
этого центростремительного движения.
Надо заметить, что объединительные тенденции в этот период характерны для
очень многих государств, прежде всего, Западной Европы. А если совпадают процессы,
то, возможно, они имеют и общие причины. Поэтому их сравнение позволяет лучше понять то, что происходило в тот период на Руси.
Большинство современных исследователей подчеркивает первостепенное значение
для объединения западных государств складывания национальных рынков в результате
72
быстрого роста городов, производства и торговли. Одновременно отмечается значительная роль внешних угроз, необходимость противостояния которым усиливала стремление к
объединению. Обращается внимание, наконец, на централизующую деятельность государственной власти.
Если же мы перенесемся на Восток, то здесь ситуация выглядит иначе. Говорить о
росте товарного производства, а тем более, складывании национального рынка еще просто
не приходится: иными словами, экономические причины к объединению в этот период,
фактически, полностью отсутствуют. А вот что касается второй группы факторов – внешней (впрочем, достаточно условной, поскольку мы, как уже отмечалось, имеем дело с двуединым государством) – она присутствует вне всякого сомнения. Опасность растворения
русской культуры в чужеродной среде, вынужденная необходимость русской верхушки
делиться частью своих доходов, участие в разрешении задач, противоречащих национальным интересам – все это явные элементы из разряда внешних угроз.
Ликвидировать эту опасность было невозможно в условиях разрозненности усилий.
Лишь при наличии единства всех сил русского народа ордынская зависимость могла быть
уничтожена. Поэтому именно необходимость освобождения от власти Орды оказалась тем
важнейшим побудительным мотивом, который форсировал объединительные процессы в
Русском государстве.
Однако превращение потребности в реальное объединение могло осуществиться
лишь при наличии конкретных сил, борющихся за достижение этой цели. К тому же,
крайне необходим был какой-то объединительный центр, вокруг которого могли бы
сгруппироваться эти силы. В исторической литературе роль такого центра едва ли не с фатальной неотвратимостью закрепляется за Москвой. В доказательство приводятся такие
факторы, как ее центральное положение в рамках Северо-Восточной Руси, защищенность
от набегов Орды, высокий уровень хозяйственного развития и гибкость политики московских князей. Однако сравнение этих показателей с возможностями других княжеств показывает, что по ряду объективных параметров многие из них не только не уступали, но нередко превосходили Москву и могли также претендовать (и, порой, с успехом претендовали) на эту роль. Иными словами, Москве отнюдь не было предопределено стать центром Российского государства. Эту возможность ей пришлось добывать в сложнейшей и
упорнейшей политической и военной борьбе с другими претендентами. Пожалуй, наиболее сильным среди них было Тверское княжество, в течение всего XIV в. боровшееся с
Москвой за право возглавить объединительный процесс.
Сам же этот процесс затянулся более чем на двести лет, пройдя в своем развитии
три основных этапа. На первом этапе (первая половина XIV в.) произошло выделение основных центров притяжения, которыми и стали Тверь и Москва. Если Тверь уже к концу
XIII в. представляла из себя динамично развивающееся княжество, то Москва лишь к середине XIV в. усилиями московских князей и, прежде всего, Ивана I (Калиты) с помощью,
если так можно выразиться, «сверхлояльности» к Орде сумела получить дополнительные
преимущества и в соревновании за первенство на Руси. Одним из важнейших среди них
стало перенесение в Москву резиденции русского митрополита, что превращало ее в церковный центр Руси.
Все это привело к тому, что главным содержанием второго этапа стала упорная
борьба Москвы и Твери, в которой победа осталась за первой. Если на первом этапе успех
Москвы был во многом обусловлен поддержкой Орды, то на втором, напротив, именно
вступление московского князя Дмитрия в открытое военное противоборство с татарами
обеспечило ему широкую социальную и политическую поддержку и, в конечном счете,
победу в споре за лидерство. Колоссальное поражение, которое было нанесено татарам в
Куликовской битве (1380 г.), закрепило за Москвой статус центра национальноосвободительной борьбы по освобождению Руси от ордынской зависимости. Фактически
именно это привело к окончательному перемещению объединительного центра в Москву.
Успех Дмитрия Донского предопределил основы политики последующих москов-
73
ских князей на третьем этапе (XV в.), которую можно охарактеризовать как собирание
русских земель Москвой уже в качестве единоличного лидера, не имеющего себе равных
противников. На первый взгляд, этому противоречит разгоревшаяся во второй четверти
XV в. так называемая «феодальная война», однако, если мы глубже вглядимся в истоки
этого конфликта, то обнаружим, что он представляет из себя, хотя и крупный, но все же
банальный династический конфликт, в котором решался вопрос не о сохранении или ликвидации удельных порядков на Руси, а лишь о том, какая ветвь московского рода будет
возглавлять процесс объединения. Поэтому не удивительно, что после завершения этого
конфликта ход объединения заметно ускорился, особенно после присоединения Новгорода при Иване III в 70-х гг. XV в. При Иване III удалось решить и еще одну важную задачу
– окончательно разрушить притязания Орды на взимание дани с Руси. Известное «стояние» на р. Угре (1480 г.) знаменовало окончательный переход от оборонительной к наступательной политике в отношении Орды.
Таким образом, к концу XV – началу XVI в. Русь превратилась в единое государство с соответствующей политической структурой, которая, впрочем, мало чем отличалась от системы управления княжеством удельного периода. Во главе Московского государства стоял «Государь всея Руси», как стал именовать себя еще Иван III. Он в своей деятельности опирался на совет бояр («боярскую думу»). Усложнение задач государственного управления привело к появлению и новых органов – приказов – функциональных исполнительных учреждений, ведавших определенной отраслью государственных дел
(Впрочем, первые приказы еще мало напоминали учреждения, являясь фактически лишь
должностью одного лица). Распределение должностей в системе государственного управления происходило при помощи весьма своеобразной системы – местничества – порядка
назначения на должность в соответствии со знатностью боярина, которая определялась
его сроком службы московскому князю или родовитостью. Управление на местах передавалось в руки бояр-наместников, которые за осуществление своих обязанностей получали
«корм» от населения (в натуральной и денежной форме). Такая система, получившая
название кормления, приводила к серьезным злоупотреблениям со стороны «кормленщиков» и вызывала серьезные нарекания населения. Поэтому московские государи стремились ее ограничить. Одним из способов ограничения этого и других форм произвола было
укрепление системы права. В этих целях при Иване III был разработан новый Судебник
(1497 г.), устанавливающий единые правовые нормы ведения судопроизводства для всего
Русского государства.
Вряд ли однако следует переоценивать достигнутую степень централизации власти.
Элементы вечевых порядков сохраняются вплоть до конца XV в., причем не только в Новгородской земле. События 1480 г., когда москвичи во время «стояния» на р. Угре фактически вынудили сбежавшего от своего войска Ивана III вернуться к нему, говорят о существенном влиянии населения на княжескую власть, о возможности участия его в процессе
принятия политических решений.
Таким образом, в конце XV – начале XVI вв. завершился процесс складывания
единого Российского государства. Начавшись как средство борьбы с ордынской зависимостью, этот процесс постепенно приобрел самостоятельное значение, выйдя за рамки
национально-освободительного движения. Московское государство сформировалось на
весьма шатком экономическом основании, в условиях отсутствия серьезных внутренних
стимулов к объединению. В известной степени объединение было преждевременным. Поэтому государству фактически пришлось взять на себя, помимо традиционных функций
управления, и выполнение задачи создания необходимых для этого предпосылок, стать
своего рода локомотивом развития России. Отсюда, несмотря на очевидные черты ограниченно-монархической политической системы тенденции к формированию автократии
(самодержавия) заметны уже на ранних ступенях существования Московской государственности.
Образование единого Российского государства несомненно способствовало разви-
74
тию единой русской культуры; в его рамках более интенсивно стал идти процесс формирования великорусской народности. Однако главное – в другом. В начале XVI в. завершился еще один период формирования российской государственности. Пройдя сложный
путь развития, приобретя опыт взаимодействия как с «Европой» (славяно-скандинавский
синтез на древнерусском этапе), так и с «Азией» (русско-татарский симбиоз), Россия выработала свою вполне самобытную форму государственности, отличающуюся как от
первой, так и второй – Московское царство.
IV. МОСКОВСКОЕ ЦАРСТВО (XVI – XVII вв.)
1. Российская государственность при Иване IV: борьба за выбор пути.
Объединение России способствовало заметному ускорению развития во всех сферах жизни страны уже в первой половине XVI в. Росли города, в которых увеличивалось
население, совершенствовались ремесло и торговля, осваивались новые земли, обживались ранее незаселенные северные районы, стабилизировались отношения между социальными группами.
Как раз к середине XVI в. в стране сформировались основные социальные слои со
вполне оформившимися функциями и интересами: господствующие позиции попрежнему занимает боярство, в то же время, все более уверенным становится голос новой
социальной группы – дворянства, служилых людей, которые, в отличие от бояр, получали
в вознаграждение не наследственное («вотчину»), а временное земельное владение («поместье»). В исторической литературе весьма часто можно встретить жесткое разграничение, проводимое между этими двумя формами собственности: вотчину, как правило, относят к варианту частной, а поместье – условной, неполной. В действительности, однако,
российское средневековье не знает частной собственности: во всех случаях мы имеем дело с вариантом «совладения», когда верховным собственником, даже в случае с боярской
вотчиной, является государство1. Наследственный же характер вотчины определяется исключительно наследственным характером службы боярства.
В вотчинах и поместьях работали крестьяне, зависимые от владельца земли, но сохранявшие свободу (впрочем, весьма относительную, поскольку в средневековом обществе свободы в сегодняшнем понимании этого слова не существовало и для высших классов), выражавшуюся в праве уйти от своего господина при условии выполнения договорных обязательств в «Юрьев день». За проживание на этих землях они обязаны были платить натуральный оброк и выполнять определенные, сравнительно небольшие в этот период, отработочные повинности (барщина). Помимо этих, так называемых, владельческих
крестьян на «черных»2 государственных землях «сидели» «черносошные» крестьяне. Все
крестьянское население должно было нести повинности в пользу государства – «тягло». В
городах сложился значительный слой посадского «тяглого» (т.е. податного) торговоремесленного населения, игравшего весьма важную роль не только в экономической, но и
в политической жизни страны.
В политическом отношении в Московском государстве в первой половине XVI в.
завершались те процессы, которые получили наибольшее развитие при Иване III. Его преемник Василий III продолжал политику укрепления центральной власти, которая, будучи
первоначально поддержана боярством, постепенно все больше вызывает у него оппозиционные настроения. Особенно отчетливо это проявляется после перехода власти в руки малолетнего Ивана IV, когда начинается череда боярских правлений. В историографии этот
Наряду с боярскими существовали монастырские и удельные вотчины, также представляющие из себя вариант «совладения» с государством.
2
Черными на Руси назывались земли, подлежащие налогообложению. В исторической науке не выработано
единой точки зрения на характер этого землевладения. Одни считают их исключительно государственной
собственностью, другие ставят вопрос о существовании крестьянского землевладения самостоятельной
формы. По-видимому, характер «черного» крестьянского землевладения мало чем отличается от остальных
форм – здесь перед нами то же совладение.
1
75
период часто рассматривается как едва ли не попытку возвращения ко дням раздробления,
однако на деле мы имеем дело с попыткой создания особой формы власти, представлявшей из себя альтернативу тем тенденциям, что наметились уже в правление Ивана III: относительно «демократическая» форма организации монархии в России со значительной
ролью аристократического элемента («польский» вариант 1) в противоположность «деспотической монархии» («восточный» вариант) с неограниченной властью самодержца. Собственно, борьба за выбор между этими вариантами и составляла существо событий политической истории XVI в.
Неспособность ни одной из сторон достичь успеха в этой борьбе привела к заключению своего рода соглашения между монархом и аристократией в конце 40-х – начале
50-х гг., что отчетливо проявилось в реформах «Избранной рады». «Избранная рада», или
Ближняя дума – это весьма условное название правительства, сложившегося после восстания 1547 г. во главе с А. Адашевым и протопопом Сильвестром, фактически сосредоточившего в своих руках управление страной в первые годы правления Ивана IV.2
Одной из главных задач реформ было укрепление положения монарха. Важную
роль в этом плане сыграло венчание Ивана IV на царство, проведенное еще в апреле 1547
г. Однако сам по себе царский титул не мог обеспечить желаемого повышения авторитета
власти. Этой цели должна было послужить организация сотрудничества основных социальных сил страны в рамках особых совещаний при царе – Земских соборов, первый из
которых был созван в 1549 г.
Укреплению центрального начала способствовала и реформа местного управления.
Начав уже с конца 40-х гг. политику ограничения кормлений, правительство пошло на
полную ликвидацию этой системы в 1555 – 1556 г. Власть «кормленщиков» была заменена местным «земским» самоуправлением.
Наведению порядка в государстве должна была содействовать и судебная реформа,
выразившаяся в издании в 1550 г. нового Судебника. В его задачи, по мысли законодателя, входило ограничение произвола бояр в судопроизводстве и укрепление контроля со
стороны центральной власти за судебной системой в целом.
Жизнеспособность государства зависит от боеспособности его армии. Нерегулярное дворянское ополчение к середине XVI в. перестало отвечать предъявляемым к нему
требованиям, связанным с ростом завоевательных интересов российского государства.
Поэтому на смену ему приходит новая форма организации армии – полурегулярное стрелецкое войско. Стрельцы несли уже постоянную военную службу, но все же, одновременно, они должны были заниматься той или иной формой самообеспечения (всевозможными
подсобными промыслами), поскольку жалование не обеспечивало их потребностей. Другой мерой, укрепляющей армию, стало ограничение местничества на время военных действий, проведенное в 1549 – 1550 гг. и несомненно укрепившее единоначалие и дисциплину в ней.
Помимо вышеназванных реформ правительство провело немало других важных
преобразований: произошли изменения в налоговой системе, определенные новшества
были внесены в таможенную политику, ограничивалось церковное землевладение и т.д.
Все эти реформы уже к середине 50-х гг. дали свои плоды. Заметно возросли доходы государственной казны, укрепился авторитет молодого царя, были достигнуты военные успехи (взятие Казани, Астрахани).
Однако, как оказалось, реформы привели не к равномерному укреплению позиций
основных политических сил, а к усилению только одной из них – царя. Именно он в
наиболее полной мере сумел воспользоваться результатами, полученными от эпохи сотрудничества с «Избранной радой». Сама же «Избранная рада», столь много способствоВ Польше «…государственная политика была осуществима только путем королевской власти и сословий, а
главную… роль в системе организации играло дворянство». (История Европы. – Т. III. – М., 1993. – С. 238.
2
Роль самого Ивана IV историки оценивают при этом весьма неоднозначно: по мнению одних он был едва
ли не марионеткой при Адашеве, другие считают его творцом всех мероприятий правительства.
1
76
вавшая росту авторитета царя, стала главной жертвой этого выросшего авторитета. Последний перестал в ней нуждаться, более того, увидел в ней помеху своим планам. Особенно отчетливо конфликт царя с его еще недавно ближайшим окружением проявился в
конце 50-х гг. в связи с вопросом о дальнейшей внешнеполитической ориентации страны:
если представители «Избранной рады», исходя из реального соотношения сил, добивались
доведения до логического конца «восточной» политики России (прежде всего, решение
проблем Крымского ханства, рати которого регулярно опустошали южные уезды страны),
то Иван IV все больше склонялся к переориентации внешней политики на Запад. Результатом победы Ивана IV в этом споре стала не только Ливонская война (1558 – 1583 гг.), но
и падение правительства Адашева, а с ним и фактическое окончание эпохи компромисса.
Царь сделал свой выбор отнюдь не в его пользу.
Наиболее выразительной формой отказа от компромисса стала знаменитая «опричнина». Раздел страны на две части – «опричнину» и «земщину», – произведенный в 1565
г., сопровождался разделением государственных аппаратов со значительным изменением
их функций, созданием отдельного опричного войска (фактически – гвардии царя), переделом земельных владений и рядом других важных изменений в политической системе
Московского царства. Но, пожалуй, наиболее известна опричнина своей политикой террора (репрессии против ближайшего окружения, поход на Новгород и пр.). По сути дела,
опричнина может рассматриваться как своего рода объявление чрезвычайного положения.
А поскольку всякое чрезвычайное положение – явление временное, то и официальная
опричнина просуществовала сравнительно недолго, в 1572 г. она была отменена. 1 Но этот
короткий период оказался крайне важен для понимания тех политических процессов, которые происходили в Российском государстве в XVI в. Не удивительно, что его оценки
среди историков оказались весьма разнородны. Существует несколько основных подходов
к характеристике опричнины: одни видят в ней лишь результат психического расстройства Ивана IV, другие – находят стремление центральной власти окончательно подавить
следы былого раздробления страны, третьи – борьбу боярства и дворянства между собой,
четвертые – классовую борьбу феодалов против крестьян, и т.д.
Однако при всем разнообразии точек зрения большинство исследователей сходится
на несомненном укреплении власти государя в России в результате опричнины, на явном
расширении пределов его возможностей. Видимо, в этом и заключается главный смысл
опричных мероприятий – установление абсолютной, самодержавной власти царя.
Но здесь Иван IV действует явно вопреки сложившимся к этому периоду условиям:
время самодержавия еще не наступило. Старая система государственной власти, хотя и
пассивно, сопротивлялась переменам, производимым изнутри ее. Более того, поскольку
Иван сам был частью этой системы, ее окончательное разрушение грозило и ему самому
гибелью. Поэтому-то ему и пришлось как бы выйти за рамки этой системы, создать зародыш новой («опричнину») и начать разрушение ее извне. Отсюда столь активное применение насилия – иными мерами поставленную задачу было просто не решить.
Насилие, впрочем, тоже, на первых порах, не слишком помогло. Сумев стать, по
сути дела, первым российским самодержцем, Иван IV не создал, да и не мог еще создать
системы самодержавия в стране. С другой стороны, именно его правление стало тем определяющим пунктом, который обусловил переход развития политической системы России
на самодержавно-деспотические рельсы.
Таким образом, конфликт между двумя вариантами развития власти в российском
государстве был разрешен в пользу самодержавия. «Демократический» вариант был отвергнут.
Цена за это, однако, была весьма высока: разорение страны, дестабилизация социально-политической системы, дезорганизация государственного аппарата – все это не
По мнению Д.Н. Альшица «опричнина продолжала существовать и после 1572 г.». Она лишь «была переименована в двор. Соответственно сохранилось разделение земель городов и службы» (Альшиц Д.Н. Начало
самодержавия в России. – М., 1988. – С. 233-234).
1
77
могло не сказаться на последующем развитии Российского государства. Именно в методах
правления Ивана IV кроются истоки «Смуты» начала XVII в.
2. «Смута». Гражданская война в России начала XVII в.
Потрясения эпохи Ивана IV сменились периодом несомненной, по крайней мере,
политической стабилизации в правление Федора Ивановича и, позднее, Бориса Годунова в
конце XVI в. Однако положение оставалось весьма тяжелым. Разорение страны, вызванное опричным террором и длительными войнами, обострило социальные проблемы.
Особенно острым оказался вопрос о рабочих руках. Рост налогового бремени привел к массовому уходу крестьян с помещичьих земель, что вызвало всеобщее недовольство дворян и их обращения к правительству с требованиями остановить отток рабочих
рук. Поскольку подобное решение отвечало интересам самого государства, нуждавшегося
в стабильном поступлений налогов, оно довольно охотно пошло на такую меру, как введение «заповедных лет», т.е. периода запрета на переход крестьян в «Юрьев день». В 1597
г. система «заповедных лет» был дополнена указом об «урочных годах», установившим
пятилетний срок сыска и возврата крестьян, ушедших в «заповедные» годы. Меры эти, повидимому, первоначально рассматривались как сугубо временные, имеющие целью лишь
пережить возникшие трудности, однако постепенно они вылились в постоянно действующие и, в конечном итоге, легли в основу системы крепостного права. 1 (Существуют и
иные концепции относительно причин возникновения системы крепостного права. Ряд историков, например, В.О. Ключевский, полагали, что крестьяне потеряли право перехода
не в силу правительственного указа, а в результате роста их долговых обязательств перед
своими хозяевами.) Таким образом, временная экономическая стабилизация была достигнута весьма высокой ценой закрепощения основной массы населения. Изменение в короткое время положения столь значительной массы населения не могло, конечно же, не привести к дестабилизации социальной ситуации в стране.
Нехватка рабочих рук сказалась и на взаимоотношениях ведущих социальных
групп российского общества – боярства и дворянства. Конкуренция за рабочую силу
ухудшила и без того не безоблачные их отношения. Конфликты существовали и внутри
самой боярской среды.
Возможность новой дестабилизации крылась и в заметном ослаблении авторитета
царской власти, связанном как с неспособностью к управлению Федора Ивановича, и делом царевича Дмитрия, погибшего при невыясненных обстоятельствах в 1591 г., так и с
появлением впервые за очень длительный период выборного государя в России (Ввиду
прекращения династии после смерти Федора Ивановича в 1598 г. на престол был избран
Борис Годунов), что было очевидным нарушением традиции престолонаследия. Дело,
впрочем, не столько в нарушении традиций, сколько в естественной слабости выборного
правителя по сравнению с наследственным в средневековом обществе. Тогда как последний окружен божественным ореолом («нет власти, аще от бога»), делающим открытую
борьбу против него равнозначной попытке выступления против бога, первый не имеет подобной защищенности. Избранный людьми, способными на ошибку, он может быть ими
же и свергнут.
Таким образом, внешнее успокоение в стране было лишь прикрытием сложных и
весьма конфликтных процессов, происходящих внутри российского общества, по сути дела всеобъемлющего кризиса, чреватого обострением социально-политической ситуации.
Достаточно было сравнительно слабого толчка, чтобы вывести систему из равновесия.
И этот толчок не замедлил последовать. Им оказался страшный голод, разразившийся в стране в 1601 – 1603 гг. и унесший жизни «трети царства Московского». Но как
бы ни были сильны неурожай и последовавший за ним голод, сами по себе они не могли
В советской историографии начало возникновения крепостнической системы традиционно относили не к
концу XVI в., а к концу XV в., связывая его с ограничением права перехода крестьян «Юрьевым днем» по
Судебнику 1497 г.
1
78
привести к социальному взрыву. Голод важен в том отношении, что он проявил слабость
правительства, оказавшегося неспособным справиться с продовольственным кризисом,
усиленную скрытым, но от того не менее мощным саботажем действий власти со стороны
аристократии. Причем, средств к существованию лишились не только социальные низы,
но и значительная часть дворян и холопов (по большей части служилых, т.е. тех, кто ходил на войну вместе со своими господами), которые, не желая смириться с этим, стали добывать себе «хлеб насущный» с помощью силы. Началась полоса так называемых «разбоев». Постепенно отдельные отряды «воров» стали объединяться под руководством некоего Хлопка, вступая в противоборство с правительственными войсками. Ценой огромных
усилий с этим выступлением правительству удалось справиться, но сбить напряженность
не удалось. Большинство участников восстания сконцентрировалось в приграничных югозападных районах, фактически неконтролируемых центральной властью. Этот район (Путивль, Комарицкая волость и др.) постепенно превратился в центр формирования правительственной оппозиции. Социальный состав этих сил был крайне неоднороден: среди
участников были и казаки, и холопы, и дворяне, и бояре. Столь же разнородны были и цели и требования этих групп.
Скопившейся массе оппозиционеров не хватало лишь лидера, способного возглавить движение. Но вскоре появился и он – человек, объявивший себя чудесным образом
спасшимся от смерти царевичем Дмитрием (в действительности, по-видимому, дворянский сын Григорий Отрепьев). В историю он вошел под именем Лжедмитрия I. Объединив
вокруг себя все оппозиционные Б. Годунову силы, Лжедмитрий в 1604 – 1605 гг. совершил поход на Москву и, с помощью восставших москвичей взяв ее1, стал новым российским царем.
Здесь можно увидеть первую развилку в истории «Смуты». Укрепление Лжедмитрия на троне могло стать завершением конфликта. Однако будучи талантливым авантюристом, успешным в захвате власти, Г. Отрепьев оказался недостаточно гибок для того,
чтобы удержать российский престол. Крайняя разнородность сил, на которые он опирался,
и непродуманная политика Лжедмитрия, в конечном итоге, не только привели к полной
потере им всякой социальной опоры, но и нарастанию недовольства москвичами его правлением. Поэтому в мае 1606 г. в Москве вспыхнуло восстание, которое в результате которого Лжедмитрий I был свергнут. На престол был избран новый царь – Василий Шуйский.
Вступление на престол царя Василия ознаменовалось крайне важным событием, которое,
впрочем, еще не получило соответствующей его значению оценки в исторической литературе, – оглашением «клятвенной записи», которая носила характер обязательств, взятых
на себя правителем перед народом. Фактически, мы имеем первую в истории России попытку юридического оформления ограничения власти монарха.
С падением Лжедмитрия закончился первый этап гражданской войны, характеризующийся недостаточной поляризацией сил, участием преимущественно политически активной, а потому сравнительно небольшой, части населения, кратковременным, локальным размахом военных действий и сугубо внутренним характером конфликта.
Потеря авторитета Лжедмитрия в Москве имела обратный эффект в провинции,
особенно на юго-западе страны, куда вновь начали стекаться как его оставшиеся сторонники, так и противники нового царя. Результатом этого сбора оппозиции стало восстание
под предводительством Ивана Болотникова (1606 – 1607 гг.). В советской исторической
литературе это восстание нередко называли первой крестьянской войной в России, однако
ни по социальному составу, ни по целям и требованиям восставших оно никак не может
подпадать под эту категорию. Фактически, И. Болотников, называвший себя «большим
воеводой Дмитрия», продолжил его дело. На этот раз поход на Москву завершился поражением болотниковцев, что явилось результатом укрепления сил, осознавших опасность и
потому выступающих за прекращение «Смуты». Другой характерной чертой этого выступления стало более активное участие в нем социальных низов. С поражением Болотни1
Успех был облегчен внезапной смертью Б. Годунова в апреле 1605 г.
79
кова завершился второй этап гражданской войны.
Третий этап связан с именем Лжедмитрия II, объявившегося в России летом 1607 г.
Третий поход на Москву и по своему социальному составу, и по целям весьма напоминал
два предшествующих, однако нельзя не заметить возросшую роль в его организации и
осуществлении польских наемников (присутствовавших в свое время и в войсках Лжедмитрия I, но если там они играли по преимуществу роль наемных солдат, то теперь они
выступают в качестве советников). На этом этапе в конфликт оказалось вовлечено практически все население и большая часть европейской территории страны, что привело к его
превращению в полномасштабную гражданскую войну. С другой стороны, резко понизилась сознательность ее участников. Характер борьбы стал особенно точно соответствовать
своему названию – «Смута».
Войскам Лжедмитрия II удалось не только осадить столицу, но и распространить
свою власть на значительную часть севера и северо-запада России. В результате в стране
сложилось фактическое двоевластие: с одной стороны – правительство В. Шуйского, признаваемого в восточных районах страны, а с другой – Лжедмитрия II, столицей которого
стало подмосковное Тушино. В тушинском лагере сформировался свой государственный
аппарат со своим царем и своей Боярской думой. Поначалу «самозванец» (точнее, его
имя) пользовался широкой популярностью как в верхушке российского общества, так и
среди социальных низов, и это позволило ему продержать Москву в осаде более полутора
лет. Однако, как и в случае с Лжедмитрием I, неспособность выполнить взятые на себя
обязательства заметно пошатнула его позиции. Кроме того, постепенно стали нарастать
внутренние противоречия в тушинском лагере, прежде всего, между русскими и поляками. Бесчинства польских наемников в русских землях вызвали резкое недовольство населения и отказ в поддержке «самозванца».
Напротив, позиции В. Шуйского несколько укрепились: ему удалось с помощью
договора со Швецией в 1609 г., хотя и весьма невыгодного для России (в частности, пришлось передать шведам территории на Карельском перешейке), получить военную поддержку. Совместными усилиями шведского и русского отрядов под командованием М.
Скопина-Шуйского значительная часть северных районов была освобождена от власти
«тушинцев» (впрочем, заключительный этап боевых действий проходил практически без
шведского участия). Поражения обострили внутренние противоречия в тушинском лагере
и привели его к распаду. Гражданская война, тем самым, казалось бы, подходила к своему
завершению1, однако в дело вмешались внешние силы.
Использовав в качестве предлога договор, заключенный между Россией и Швецией, польский король Сигизмунд III (находившийся в состоянии войны со шведами) в сентябре 1609 г. начал осаду Смоленска. Таким образом, эскалация гражданской войны в
России привела к переходу скрытой фазы польского вмешательства в русские дела в открытую вооруженную интервенцию, целью которой было разрешение давнего территориального спора в свою пользу.
Неспособность В. Шуйского справиться с возникшими трудностями укрепила и без
того немалую оппозицию против него в Москве, Ею было организовано восстание, завершившееся низложением В. Шуйского. Но на сей раз избирать нового царя не стали, и
управление перешло в руки временной комиссии из семи бояр – «семибоярщины»2. К
этому моменту вновь активизировался Лжедмитрий II, что поставило московское правительство между двух огней – тушинцами и поляками. Пытаясь найти выход из положения,
они решили пойти на соглашение с последними. Договор московских бояр с поляками
Еще одной из возможных альтернатив продолжению «Смуты» оказалась фигура Михаила СкопинаШуйского, весьма популярного военачальника, племянника В. Шуйского. Все растущее осознание необходимости прекращения гражданской войны требовало выдвижения нового лидера, вокруг которого можно
было бы сплотиться всем разнородным силам. Смерть Скопина-Шуйского оставила этот шанс нереализованным.
2
Подобные органы не были новостью для России. Такие комиссии создавались всегда, когда царь выезжал
за пределы столицы.
1
80
предусматривал передачу русского престола польскому царевичу Владиславу и унию России и Польши. Традиционное представление о потере независимости Россией в случае
выполнения соглашения не вполне соответствует действительности. Приглашение монарха извне – обычная практика того времени в Европе. Наследственное монархическое происхождение обеспечивало восстановление божественного ореола власти, а следовательно,
стабилизацию политической системы. Тем самым, перед нами – еще одна возможная развязка «Смуты». Другое дело – что договор не был выполнен польской стороной, намеревавшейся извлечь большие выгоды из «смуты» в России. Не встретила однозначной поддержки эта идея и в социальных низах, все более активно выражавших свое недовольство
слабостью власти.
Опасность открытого выступления заставила московское правительство согласиться на вступление поляков в Москву. На первых порах польские отряды старались выполнить условия пребывания в столице, однако вскоре стали вести себя все более развязно. К
этому добавилось продолжение, вопреки соглашению, осады Сигизмундом Смоленска,
ясно показавшее нежелание польской стороны действовать в соответствии с договоренностью. Все очевиднее становилось нарастание угрозы национальной катастрофы – возможности реальной утраты государственного суверенитета.
Понимание опасности способствовало окончательному осознанию необходимости
объединения всех патриотических сил страны вне зависимости от позиции, занимаемой в
ходе гражданской войны. Поэтому с 1611 г. начинается формирование сил, противостоящих интервенции. Сначала в Рязани возникло первое ополчение во главе с П. Ляпуновым,
И Заруцким и Д. Пожарским . Оно предприняло попытку освобождения Москвы, но из-за
неспособности полностью преодолеть существовавшие между отдельными группировками разногласия потерпело в этом неудачу. Новую попытку предприняли нижегородцы,
создавшие второе ополчение во главе с Д. Пожарским и К. Мининым. Более высокий уровень организации оказался результатом деятельности сложившейся еще в рамках первого
ополчения новой формы организации власти – «Совета всей земли» – постоянно действующего Земского собора. Укрепление единства принесло, наконец, свои результаты – в октябре 1612 г. Москва была освобождена.
С освобождением Москвы встал вопрос о новом монархе. С этой целью в столице
был созван Земский собор, который после долгих и трудных дебатов 21 февраля 1613 г.
принял решение об избрании Михаила Романова на царство. Воссоздание высшего звена
государственной власти на основе широкого и действительно народного представительства фактически положило конец гражданской войне. Внутренняя же стабилизация, пусть
и весьма относительная1, позволила решить внешнеполитические проблемы. В 1617 –
1618 гг. были заключены договора об окончании военных действий со Швецией и Польшей. Правда, при этом пришлось пойти на серьезные территориальные и другие уступки,
однако главная задача – сохранение национально-государственной независимости – благодаря им окончательно была разрешена.
«Смута» была тяжелейшим испытанием для России: политическая и социальная
дестабилизация, экономическая разруха, упадок культуры – таковы лишь некоторые последствия гражданской войны. Естественно, поэтому, встает вопрос о смысле тех жертв,
которые понесла страна. Попытки ответа предпринимались еще современниками, видящими в «Смуте» «всего мира за премногие… грехи наши и беззакония и неправды… излияние гневобыстрое… от бога»2. Советские историки сводили ее к крестьянской войне,
осложненной иностранной интервенцией. Есть немало и других объяснений. Однако, видимо, события «Смутного времени» можно рассматривать как «аристократическую
контрреволюцию», (ставшую ответной реакцией на «революцию», произведенную Иваном Грозным, пожелавшим ввести самодержавную форму власти в стране), как еще одну
Внутренняя вооруженная борьба продолжалась еще несколько лет, однако, в целом, она уже не могла изменить факта достижения общественного согласия.
2
Сказание Авраамия Палицына / Под ред. Черепнина Л.В. – М., 1955. – С. 104.
1
81
попытку реализации «демократического» варианта организации власти в Российском государстве. По формальным признакам эта попытка оказалась успешной: избрание царей,
огромная роль боярства в осуществлении власти во время и в первые годы после «Смуты», казалось бы, дают основания для подобного утверждения. Однако на деле они явно
опоздали: их политическое влияние было подорвано еще в правление И. Грозного, Смута
лишь продлила агонию традиционного государственного уклада, отсрочив его крах на более позднее время – начало XVIII в.
3. «Бунташный век» (XVII в.).
Если любой исторический период является в известном смысле переходной эпохой,
поскольку в нем всегда что-то отмирает, а что-то рождается, то в отношении XVII в. это
положение более чем справедливо: большинство исследователей сходятся на том, что в
этот период число «рождений» и «отмираний» было большим, чем в какой-либо другой.
Поэтому не удивительно, что XVII в. нередко рассматривают по преимуществу в качестве
периода, подготовившего преобразования Петра I. Появление новых элементов в развитии
общества редко происходит бесконфликтно: чаще всего им приходится вступать в борьбу
с традиционными устоявшимися формами жизни, что создает условия для дестабилизации
социально-политической обстановки. Именно так и обстояли дела в России. Недаром
XVII в. еще у современников получил название «бунташного».
Действительно, в отличие от предшествующих этапов развития Российского государства, когда большинство конфликтов происходило лишь в верхних эшелонах власти, в
XVII на политическую сцену все активнее выходят социальные низы. Даже оставляя в
стороне «Смуту», можно назвать такие крупнейшие столкновения масс с властью, как городские восстания 1648 – 1651, 1662 гг., выступление под предводительством С. Разина,
раскол или стрелецкие восстания конца XVI в.
Все они, так или иначе, связаны со становлением новой государственности в России. Начавшееся еще при Иване IV противоборство двух основных путей в развития государственной системы России, приведшее к временному восстановлению после «Смуты»
роли аристократического элемента в управлении страной, продолжалось и в XVII в. Результатом стала весьма своеобразная политическая система, основной чертой которой являлась нерасчлененность власти и общества. Те споры, которые ведутся вокруг полномочий различных звеньев государственной власти XVII в. 1, вполне естественны. Последние изначально не разграничены. Любые решения вырабатываются с помощью весьма
сложного механизма соотнесения запросов различных социальных и профессиональных
групп, порой, весьма конфликтного. Фактически, выступления являются необходимым
звеном действия этого механизма, позволяющим выяснить как соотношение сил между
различными сословиями, так и их запросы и интересы.
Но постоянная социально-политическая нестабильность, создаваемая подобной системой не может не вызвать усталости населения и стремления к ее реорганизации. Опираясь на усилившееся стремление к стабилизации, монархическая власть переходит в
наступление. Если первая половина века характеризуется резким повышением значения
таких органов государственной власти, как Земские соборы и Боярская дума, без совета с
которыми царь не мог принять ни одного крупного решения, то со второй половины XVII
в. их влияние начинает быстро падать. С 1684 г., например, прекращают созываться Земские соборы. Еще раньше царь начинает игнорировать советы думы, перейдя к практике
опоры на ближайших советников («Ближняя дума», «комната»). Напротив, резко возрастает роль исполнительных учреждений – приказов – и бюрократического аппарата (приказных начальников, дьяков, подьячих и пр.) в государственном управлении. Как раз на
XVII в. приходится расцвет приказной системы. Все эти изменения являются несомненЕсли одни считают, что Земские соборы выполняли исключительно декоративную функцию, являлись
лишь совещательными органами (С.Ф. Платонов), то другие признают их реальную значимую роль в политической системе России XVII в. (С.В. Юшков)
1
82
ным свидетельством укрепления власти российского монарха, все более превращающегося в действительно самодержавного владыку. Их отразило уже Соборное уложение 1649
г., в котором отчетливо прослеживается тенденция к правовому обеспечению неограниченности власти государя.
Еще одним свидетельством укрепления власти монарха стала его победа в том противоборстве, которое разгорелось в рамках раскола. Проводимую патриархом Никоном
реформу церкви, заключающуюся по преимуществу в исправлении книг и обрядов, обычно связывают с необходимостью укрепления церковно-политических связей России с южнославянскими странами, влияние в которых все более становится актуальным для России
в связи с вхождением в ее состав Украины. Не умаляя значимости этого внешнего фактора, все-таки следует в качестве ведущего назвать другой – внутренний: меняющееся положение государства, заставляющее по-новому определить его взаимоотношения с церковью. Различие в подходах к этим взаимоотношениям и определило суть тех споров, что
разгорелись в 50 – 70-х гг. XVII в.
Важно подчеркнуть при этом, что церковно-государственные отношения в XVII в.
строились на весьма отличных от сегодняшних принципах. Да и в целом, понимание права в средневековой Руси отличалось от современного представления о нем, как о системе
регулирования отношений между гражданами и юридическими лицами. Право здесь –
справедливость, «правда», даруемая свыше как результат проявления Божьей воли. Только Божий суд является действительным и единственным источником права. Естественно
поэтому что в своих заявлениях и Никон, и Алексей Михайлович апеллируют, прежде
всего, в высшему арбитру – Богу. Государство при таком взгляде – лишь посредник между богом и людьми в осуществлении правовой деятельности.
Но несмотря на общность подхода, разница в положении диктует и различное понимание взаимоотношений церкви с государством. Если Алексей Михайлович видит проявление божьей воли в огосударствлении церкви, в подчинении ее государству, то Никон,
напротив, стремится поставить церковь над государством, он – сторонник теократического государства («священство выше царства»). Кстати, по складу характера сам Алексей
Михайлович весьма склонен был пойти навстречу Никону: недаром на протяжении нескольких лет тот фактически управлял государством. Однако, царь Алексей Михайлович,
несмотря на все его колебания, не мог согласиться с подобной концепцией, что и вызвало,
в конечном итоге, опалу Никона.
Каким бы острым ни было это противостояние, обе его стороны все же исходили из
общей посылки о необходимости пересмотра системы взаимоотношений церкви и государства – отсюда и единство по вопросу о проведении церковной реформы. В противоположность такому подходу в этот период сложилось иное течение – старообрядчество, считавшее необходимым сохранить ранее существовавший порядок автономных взаимоотношений церкви и государства. Самым видным и бескомпромиссным идеологом этого
движения стал протопоп Аввакум. По-видимому следует говорить об антигосударственном, и антиправовом в этом смысле, сознании Аввакума. Его учение пронизанное убеждением в нерушимости христианских устоев жизни, можно, таким образом, рассматривать
как консервативную реакцию на перемены происходящие в государственном строе России.
В этом противостоянии консервативной негосударственной концепции права Аввакума, полугосударственных теократических убеждений Никона и прогосударственной
идеологии Алексея Михайловича верх одержала последняя. Государство, как всегда, оказалось победителем.
Таким образом, к концу XVII в. в государственной системе России сложились все
условия для окончательного оформления абсолютизма.
Централизация политической системы была тесно связана с процессом завершения
становления социальной структуры российского общества. С одной стороны, становится
все более заметной консолидация его верхнего слоя: к концу XVII в. практически потеря-
83
ло значение былое разделение между боярами и дворянами. Формальным выражением
этого сближения стал акт отмены местничества в 1682 г. Слияние верхних сословий во
многом было основано на изменениях, происшедших в поземельных отношениях: к этому
времени фактически теряются какие-либо отличия между вотчинной и поместной формами землевладения. Причем, происходит не только приближение поместья к вотчине (через
увеличение прав помещика на владение землей), но и обратное – вотчины к поместью (поскольку и первые, и вторые обуславливались обязательностью службы государю).
С другой стороны, окончательно оформились и низшие классы общества, что связано, прежде всего, с завершением формирования крепостнической системы отношений.
Соборное Уложение 1649 г. юридически прикрепило крестьян к земле (как, впрочем, посадских людей – к посадам, а дворян и бояр – к службе), создав государственную систему крепостного права. Правда, особую роль в социальной структуре продолжало играть
казачество, пользовавшееся сравнительно широкой автономией. Однако с середины XVII
в. правительство начинает все более активно наступать и на привилегии казаков, стремясь
полностью подчинить их своему контролю. Фактически, можно говорить о неправомерности рассмотрения крепостничества как политики лишь по отношению к крестьянам. Крепостническое давление со стороны государства испытывали, хотя и в разной степени, все
сословия1.
Оно было другой причиной тех крупных социальных конфликтов, которые потрясли Россию в ХVII в. Несмотря на то, что в ряде случаев социальные выступления заставляли правительство идти на уступки (и порой весьма серьезные, как, например, в ходе
восстания в Москве 1648 г., итогом которого стало удовлетворение практически всех требований восставших), государству, в целом, удавалось использовать существующие противоречия в среде восставших и добиваться, в конечном итоге, даже усиления своих позиций. Так, восстание под руководством С.Т. Разина (1670 – 1671 гг.), обратным результатом имело ликвидацию казачьей автономии. Причем, их поражение оказалось поражением
и для крестьян. Дело в том, что хотя казаки защищали, в первую очередь, свои права, объективно их борьба была способом ограничения крепостнического давления на крестьян.
После отмены «Юрьева дня», бегство на Дон, оставалось последним средством их противодействия стремлению землевладельцев увеличить бремя эксплуатации. Опасность лишения рабочих рук в случае чрезмерного давления на крестьянина вынуждала господина
ограничивать свои аппетиты. Соответственно, успех властей в борьбе с казаками объективно способствовал усилению эксплуатации крестьянства. В то же время, активная социальная борьба, прежде всего, низов, несмотря на ее конечную неудачу, вынуждала власти
умерять темп крепостнического наступления.
Таким образом, крайняя противоречивость социально-политических процессов
XVII в. является неотъемлемой характеристикой этого периода. Это с очевидностью доказывает правомерность трактовки его как переходной эпохи. Другое дело, что вопрос о
том, каковы причины этого перехода, от чего и к чему он совершался и сколь позитивен
он для России – все эти проблемы вызывали и до сих пор вызывают немало споров. Если
для одних переход к новой эпохе был следствием развития закономерных общественноисторических процессов по пути прогресса, то для других – он объясняется лишь усилившимся влиянием Запада на Россию. Если, по мнению «государственников», основным содержанием XVII в. была борьба родовых и государственных начал, то советские историки
искали в нем начало противостояния феодализма и зарождающегося капитализма. Наконец, тогда как «славянофилы» видели в XVII в. вершину развития, период расцвета неповторимой российской цивилизации, и соответственно, крайне негативно оценивали петровские реформы, то «западники», напротив, позитивно оценивали лишь те черты XVII в.,
которые указывали на развитие в зародыше будущих преобразований.
Историки государственной школы (К.Д. Кавелин, Б.Н. Чичерин) на основе этого даже создали целую концепцию «всеобщего похолопления», суть которой заключается в представлении о том, что в России в XVII
в. закрепощению были подвергнуты все слои, включая высшие сословия.
1
84
IV. РОССИЯ В ЭПОХУ АБСОЛЮТИЗМА (XVIII – XIX вв.)
1. Реформы Петра Великого первой четверти XVIII в.
Петровская эпоха неизменно привлекает к себе внимание как профессиональных
исследователей, так и простых любителей истории. Реформы, проведенные Петром, считаются, и вполне правомерно, одним из важнейших периодов в истории России, а самого
Петра I даже большинство западных историков характеризует как личность, наиболее поразительную в истории Европы после Наполеона, как «самого значительного монарха
раннего европейского Просвещения»1 (Виттрам Р.). В то же время, оценки значимости того, что произошло в начале XVIII в., весьма разнообразны, нередко прямо противоположны.
Расхождения наблюдаются уже в вопросе об обусловленности петровских преобразований и их взаимосвязи с предшествующей эпохой. Если одни видят в них революционный, по сути, разрыв с прошлым (при этом такой взгляд разделяли как сторонники, скажем С.М. Соловьев, так и противники – «славянофилы» – реформ), то другие – напротив,
естественную эволюцию, развитие тех процессов, которые определились уже в XVII в.
Надо сказать, что, по мере развития исследования этих периодов, число сторонников закономерности петровских реформ растет.
Чаще всего среди предпосылок петровских преобразований называют усиление
центральной власти, консолидацию высших слоев общества на основе слияния поместной
и вотчинной форм землевладения, появление мануфактур и развитие торговли, все более
активные связи с Западом и т.п. Обращается также внимание на настоятельную необходимость реформ с целью преодоления отсталости России. Впрочем, по мнению «славянофилов», эти реформы были не только не нужны, но, наоборот, крайне вредны для России.
Обусловленность и необходимость петровских преобразований доказывается также
на примере событий конца XVII в., когда уже в ходе развернувшейся политической борьбы были предприняты попытки реформ. Впрочем, в политике правительства Софьи (1682
– 1689 гг.) реформаторство было скорее в потенции, нежели в реальных действиях. И,
возможно, эта медлительность как раз и стала причиной неудачи ее укрепиться у власти.
Иными словами, боролись между собой не сторонники и противники перемен, а
альтернативные варианты реформ. Собственно, первые действия Петра I после перехода власти в его руки фактически продолжают линию правительства царевны Софьи, как во
внутренней, так и во внешней политике. Точно также как и Софья, свои главные усилия
Петр сосредоточил на укреплении позиций России на Черноморском побережье. Правда,
если Софья пыталась сразу овладеть Крымом, Петр, менее связанный временными ограничениями, мог действовать более основательно. Поэтому главной целью он сделал на
первом этапе Азов. Азовские походы, хотя и принесли успех, обнаружили недостаток сил
России для дальнейшей борьбы. Возникла необходимость в поисках союзников. Именно с
этой целью в Европу отправилось «великое посольство» вместе с самим Петром (1697 –
1698 гг.). Тщетность попыток привлечь европейцев к борьбе с Турцией и настоятельная
потребность в укреплении связи с Западом привели Петра к мысли о необходимости переориентации своих внешнеполитических целей с южного на северо-западное направление.
В результате Россия присоединилась к Северному союзу, вступившему в борьбу со Швецией, делая ставку на достижение выхода к Балтийскому морю.
Однако уже начало военных действий в 1700 г. обнаружило явную неготовность
российской армии к войне с таким сильным противником, как Швеция. Повышение боеспособности могло быть достигнуто лишь при условии ее реорганизации, что, в свою очередь, требовало весьма широких преобразований во многих областях жизни страны: и в
управлении, и в экономике, и в культуре. По-видимому, первоначально Петр не имел ка1
Цит. по: Баггер Х. Реформы Петра Великого. – М., 1985. – С. 24-25.
85
ких-либо отчетливых планов реформ1, скорее, они являлись спонтанной реакцией на требования момента (В.О. Ключевский вообще считал, что главной движущей причиной всех
реформ была война.). Однако постепенно они приобретают все более последовательный и
планомерный характер.
Обращенность реформ к войне предопределила интерес царя-реформатора к армии.
Ненадежность полурегулярного стрелецкого войска, продемонстрированная в стрелецких
мятежах 1682, 1698 гг., заставила главные усилия сосредоточить, прежде всего, на создании регулярной армии. С этой целью была введена новая форма комплектования армии –
рекрутские наборы, позволившие резко увеличить численность армии и повысить ее боеспособность. Это не могло не сказаться на успешности действий русской армии в Северной войне.
Принципы организации регулярной армии Петр активно использовал при формировании новой системы государственного управления. Здесь основными направлениями
перестройки явились бюрократизация и централизация системы, упорядочение финансового дела и включение церкви в структуру государственной администрации.
К концу правления Петра система приобрела завершенный и целостный характер.
Во главе государства теперь находился неограниченный в своей власти император, не
нуждающийся в разделении власти с теми или иными сословиями или их представителями. Заменив Боярскую думу Сенатом, а патриаршество Синодом, Петр навсегда освободился от последних притязаний на власть аристократического и церковного элементов.
Фактически той же цели служило и создание коллегий. При этом в коллегии Петр предпринял попытку соединить два весьма противоречивых принципа: централизм и коллегиальность. Та же противоречивость видна и в подходе к реформированию местного управления: с одной стороны, создается новая административная единица – губерния с жестко
централизованной системой управления, а с другой – в учрежденных городских магистратах и ратушах вводится выборный принцип. Естественно, противоречие, как правило, разрешалось в пользу централизующего начала. Идея совмещения инициативы снизу с жестким контролем сверху оказалось нереализуемой, и централизация превратилась в господствующую черту новой системы управления.
Таким образом, к концу правления Петра I произошел окончательный переход к
системе так называемого абсолютизма, означавшего неограниченность и неподконтрольность власти монарха.
Абсолютизм как система становится возможен в условиях обретения государством
чрезвычайно широкой независимости от всех социальных групп общества. Расширение
государственной самостоятельности в социальном отношении наблюдалось еще до Петра,
однако решающую роль здесь сыграли петровские социальные реформы. Именно они покончили с давним расколом в среде высшего слоя общества, превратив дворянство в единый класс, имеющий обязательства лишь перед императором. Благодаря петровской Табели о рангах, личные заслуги, а не знатность, выдвигаются в качестве определяющего
фактора продвижения по службе, что, с одной стороны, обеспечивает приток свежих сил
на верхние ступени социальной лестницы, а с другой, учитывая обязательность службы
дворянства, - повышает его зависимость от императора. Этим целям, в частности, служит
Закон о единонаследии, отрывающий значительную часть дворянства от земли и потому
буквально принуждающий его к государственной службе. Тем самым, формируется и новая социальная группа – бюрократия – слой, полностью зависящий от государственной
власти. Суверенность монарха усиливалась также в связи с укреплением позиций торговопредпринимательского слоя. Активное поощрение Петром предпринимательской деятельности, проводимое через льготные государственные заказы и предоставление привилегий
Становление Петра как реформатора проходит несколько этапов. Пришедший к власти до некоторой степени случайно, вплоть до 1689 г. он фактически не занимался государственной деятельностью. Придя же к
власти, ему пришлось учиться сначала традиционным методам управления, завершением чего стали Азовские походы. И только «великое посольство» окончательно превратило его в реформатора.
1
86
купечеству и т.п., укрепляло его позиции в отношениях с дворянством (и наоборот).
В то же время, льготы и преимущества постоянно соседствовали с принуждением
(вплоть до принудительного применения самих льгот). Но если льготы, хотя бы в какой-то
степени возмещали ущерб от использования насилия в отношении высших сословий, то
крестьянство такой компенсации не получило. Дополнительное налоговое бремя через
введение подушной подати, рост отработочных повинностей, приписка крестьян к заводам – являются несомненным свидетельством усиления крепостнических черт в политике
государства по отношению к крестьянству. Особенно отчетливо это сказалось в сфере
промышленности, где реформы привели к формированию нового социального слоя – «работных людей», обслуживавших петровские мануфактуры.
Не отличаясь в техническом отношении от своих западноевропейских аналогов,
российская мануфактура имела заметные особенности с точки зрения социальной. Это отличие заключалось, прежде всего, в использовании на ней принудительного труда. Приписные и посессионные (купленные к заводам) крестьяне составили основную массу ее
работников, породив тем самым длительный спор в советской исторической науке относительно социальной характеристики российской мануфактуры. Тогда как одни старались
не обращать внимание на эти особые черты и потому отстаивали идею ее капиталистического характера, то другие, напротив, видели в ней исключительно российский феномен –
«крепостническое» предприятие, не имеющее ничего общего с капитализмом. Тем более,
что и владельцем мануфактур в России нередко выступал не частный предприниматель, а
само государство.
Государственные же интересы лежали и в основе активного стимулирования развития торговли, прежде всего, внешней. Поощрительная экспортная политика правительства
(Таможенный тариф 1724 г.) обеспечивала положительное торговое сальдо, а следовательно, и весьма значительный приток денег в казну.
Забота о пополнении казны, наряду с другими экономическими мероприятиями
Петра I, вполне укладывается в русло широко распространенных в XVIII в. в Европе меркантилистских доктрин. Но если одни историки считают это совпадение чистой случайностью, то другие видят в них вполне сознательное направление деятельности петровского
правительства. В то же время, обращается внимание на известную самостоятельность
проводимых в этой области мероприятий (акцент в покровительственной политике на развитие промышленности, а не торговли, интерес к сельскому хозяйству, невнимание к денежному обороту и т.д.).
Вообще роль государства в экономике при Петре I оценивается с весьма различных
позиций: тогда как одни рассматривают его в качестве удачно использованного средства
преодоления экономической отсталости, то другие обращают внимание на преждевременность и искусственность многих мероприятий в этой сфере, доказывая если не полную
бессмысленность, то, по крайней мере, низкую эффективность тех чрезмерных усилий,
которые были потрачены на осуществление «форсированной индустриализации».
Правда, никто не сомневается в полезности проведенных экономических реформ
для решения внешнеполитических задач, поставленных Петром перед Россией. В ходе Северной войны удалось не только приобрести новые территории, но и осуществить давнюю
мечту русских царей – получить выход к Балтийскому морю. Но было бы неправильно
свести дело лишь к обычному укреплению торговых связей с зарубежными государствами, значение этого факта намного больше – Россия вышла из изоляции по отношению к
Западу и начала активную переориентацию на него в своей внешней и внутренней политике, в укладе жизни, в культуре. Не ставя здесь вопроса об оценке этой новой ориентации, следует подчеркнуть что она определила дальнейшее развитие России почти на два
века.
Громадная заслуга во всем этом российского императора. Не удивительно поэтому,
что личность Петра I и его роль в реформаторской деятельности и сегодня вызывает живейший интерес не только ученых, но и прочей «читающей публики». Споры о Петре I
87
идут в исторической науке довольно давно. Еще западники и славянофилы в середине
XIX в. пытались дать оценку его личности и реформам. Диапазон мнений был при этом
весьма широк: от западнического доказательства громадной позитивности созданного
Петром до славянофильских утверждений о столь же громадном ущербе, нанесенном им
России. Впрочем, скептики были и среди западников. Так, П.Н. Милюков обратил внимание на несопоставимость результатов преобразований и затраченных на их осуществление
ресурсов. Хотя советская историческая наука вернулась к идее позитивности петровских
реформ, сегодня все более распространенным становится критическое отношение к результатам деятельности Петра I.
2. Эпоха «просвещенного абсолютизма»
(2-я половина XVIII – первая четверть XIX вв.).
Петровская эпоха была завершением процесса складывания абсолютизма, но она
же оказалась и наиболее полным его выражением. Именно при Петре I неограниченность
власти монарха достигла максимального предела. Последующий же период стал этапом
выработки пусть и не явных, но все-таки ограничителей полномочий императоров. Именно в этом, а не в простом переходе власти «от одной кучки дворян или феодалов... другой»1, состоял смысл тех событий, которые вошли в историю под именем «эпохи дворцовых переворотов». Перевороты XVIII в. были, в сущности, отражением претензий российского общества на участие во власти. «Логика процесса поставила гвардию на то место,
которое оставалось вакантным после упразднения земских соборов и любого рода представительных учреждений, так или иначе ограничивавших самодержавный произвол, когда он слишком явно вредил интересам страны. Этот «гвардейский парламент», сам принимавший решения и сам же реализовывавший, был, пожалуй, единственным в своем роде явлением в европейской политической истории»2. Дело, однако, не в самой гвардии –
она лишь инструмент в руках, пусть и сравнительно узкой, от того не менее значимой части российского общества.
Благодаря его настойчивости во второй половине XVIII произошла стабилизация
политической системы, были выработаны новые формы взаимоотношений между монархией и обществом. Это не были какие-либо письменные взаимные обязательства в виде
конституционного закона, скорее императорской властью были осознаны пределы ее возможностей, которые она старалась не переступать. Передаточным механизмом между
властью и обществом стал весьма аморфный и невидимый, но от того не менее действенный инструмент – «общественное мнение». Именно с его помощью власть получала информацию о потребностях и интересах общества, именно оно определяло пределы власти.
Быть может такую монархию можно было бы определить как «самоограниченную».
Именно эта необходимость самоограничения обусловила и успешность царствования Екатерины II (1762 – 1796 гг.) и, напротив, неудачу Павла I (1796 – 1801 гг.), и, наконец, непоследовательность и противоречивость политики Александра I.
Необходимость считаться с общественным мнением стала неотъемлемой чертой
государственной системы и легла в основу политики, получившей название «просвещенного абсолютизма». Главным отличием ее от традиционного абсолютизма являлась двойственность проводимых мероприятий. С одной стороны, правительства активно противодействовали всяким попыткам изменениям существующей системы, но с другой – были
вынуждены время от времени делать частичные уступки требованиям общества.
Как правило, монархи начинали свое правление с поощрения либерализма. Так,
Екатерина II в первые годы после прихода к власти организовала созыв и работу выборной Уложенной комиссии (1767 – 1769 гг.). Несмотря на то, что комиссия ограничилась
лишь заслушиванием наказов, в т.ч. самой императрицы, ее работа факт весьма примечаЛенин В.И. Пол. собр. соч. – Т. 37. – С. 443.
Гордин Я. А. Наследие Петра и судьбы наследников // В борьбе за власть: Страницы политической истории
России XVIII в. – М., 1988. – С. 10.
1
2
88
тельный – доказывающий, что власть нуждается в подкреплении своих действий хотя бы
внешним согласием общества. Привлечение общественности к выработке общероссийского законодательства и выборный характер придают этому собранию несомненные демократические черты, что сближает его с некогда собиравшимися Земскими соборами, а
правильный порядок организации и попытка четкого юридического определения статуса
позволяет проводить, пусть и весьма отдаленные, аналогии с Конституционным собранием (впрочем, скорее потенциальные, нежели реальные). В то же время выявившиеся в ходе работы комиссии интересы и мнения участников ясно показали властям, насколько они
переоценили степень зрелости общества, его готовность к ответственному принятию решений. Видимо, именно это, а отнюдь не те официально объявленные причины (начало
войны с Турцией) предопределило роспуск комиссии.
Не менее ярким оказалось и начало правления Александра I, предпринявшего в
рамках Негласного комитета М.М. Сперанского, ряд вполне либеральных мер (освобождение политических заключенных, разрешение свободного въезда и выезда из страны,
уничтожение «тайной экспедиции»). Более того, Александр даже продумывал план конституционных реформ, хотя и не осуществившихся, но отчетливо показывающих то
направление, в котором нехотя двигалась российская монархия. Та же тенденция видна и
в усилиях государства по распространению просвещения в стране, поскольку образование
заметно увеличивало число тех, кто стремился провести идеи либерализма в российскую
действительность. Не удивительно поэтому, что именно в эти годы в России получило
широкое распространение свободомыслие (Вольное экономическое общество, Н.И. Новиков, А.И. Радищев, декабристы и т.д.).
В то же время, не было ни одного монарха, который бы был последователен в своих либеральных устремлениях. Все они, как правило, во второй половине царствования
вступали в активную борьбу с либерализмом. Прежде всего она выражалась в укреплении
централизма в системе государственного управления, имеющего цель поставить под
жесткий контроль общество. Примерами такого рода являются, например, губернская реформа Екатерины II или создание Совета Министров Александром I. Не отказывалось
правительство и от использования репрессивных методов в борьбе против либералов.
Среди них можно назвать и достаточно жесткие, подобно аресту Н.И. Новикова или ссылке А.И. Радищева, и весьма умеренные, в виде традиционной опалы, как например, М.М.
Сперанского. В противоположность политике привлечения реформаторов начала царствования в фавор входят весьма консервативные деятели, типа А.А. Аракчеева.
Не менее двойственный характер носила и социальная политика этой эпохи. Если
расширение привилегий дворянства, наиболее полно выраженное в «Жалованной грамоте
дворянству» (1785 г.), и организация местного дворянского самоуправления выглядели, в
общем-то, естественно, то покровительственная политика по отношению к предпринимательским слоям и создание городского самоуправления («Жалованная грамота городам»
1785 г.) и уж, тем более, попытки разрешения крестьянского вопроса (указы о трехдневной барщине и вольных хлебопашцах, ликвидация крепостного права в Прибалтике и др.)
явно свидетельствуют о понимании государством необходимости хотя бы частичных изменений в социальной системе.
Однако главным направлением в социальной политике оставалось стремление сохранить сложившуюся систему отношения в своих принципиальных основах. Поэтому
именно во второй половине XVIII – первой четверти XIX вв. крепостническая зависимость приобретает законченные формы рабства, превратив крестьян в абсолютно бесправное сословие. Закрепостительные тенденции отчетливо видны в практике создания
военных поселений, в окончательной ликвидации казачьей автономии.
Следствием этой политики стало нарастание со второй половины XVIII в. социальных конфликтов. Особенно заметную роль сыграла в этом отношении казачьекрестьянская война под предводительством Е. Пугачева (17773 – 1775 гг.). Если такие
действительно крупные социальные выступления предшествующих столетий (восстание
89
под руководством С. Разина, или булавинское выступление), нередко определявшиеся в
советской исторической науке как крестьянские войны, на деле таковыми не являлись, то
выступление пугачевцев, пожалуй, мы вправе характеризовать именно как крестьянскую
войну. И по причинам (рост крепостничества и наступление правительства на права казаков), и по социальному составу участников (крестьяне, «работные люди», казачество,
национальные меньшинства и т.д.), и по целям (борьба за ликвидацию крепостного права)
это выступление было действительно крестьянским. Поэтому, несмотря на поражение
восставших, значение восстания чрезвычайно велико: именно оно обнаружило силу
накопленного в крестьянстве недовольства, чем стимулировало будущие поиски решения
крестьянского вопроса и, в конечном итоге, стало тем фактором, память о котором вынудила российское государство в следующем веке отменить крепостное право. Менее широкими, но не менее значимыми были и многие другие социальные выступления (Чугуевское восстание военных поселян, восстание Семеновского полка и др.), обнаруживавшие
все большее нарастание угрозы социальной нестабильности.
Фактически, та же картина наблюдается и в сфере экономики. Экономическое развитие России во 2-й половине XVIII в. характеризуется весьма заметными новациями,
имеющими явно либеральную направленность. Прежде всего, это касается падения роли
принудительного и роста применения свободного труда на мануфактурах. Ограниченность рынка свободных рабочих рук в городе приводила к появлению особой формы использования трудовых ресурсов деревни в виде отходничества. Оставаясь по своему социальному статусу крестьянами, уходившие на заработки в город отходники одновременно
оказывались наемными рабочими. Это соединение в одном лице двух социально разных
фигур, есть отражение той общей двойственности, присущей развитию всей системы социально-экономических отношений эпохи «просвещенного абсолютизма». Оно наглядно
показывает тот механизм с помощью которого под старыми формами пробивают себе дорогу новые явления. Но если на начальном этапе эти элементы старого и нового существуют в состоянии сотрудничества, то чем дальше, тем больше они вступают в противоборство между собой. Отходничество создает нестабильность в обеспечении производства
наемной рабочей силой и ее относительную дороговизну (поскольку в заработную плату
приходится закладывать сумму денежного оброка крестьянина1), что, в свою очередь удорожает стоимость произведенных товаров, и сужает возможности их продажи. Все это чем
дальше, тем больше тормозит развитие мануфактурного производства.2
Другим характерным явлением второй половины XVIII в. стало сформирование
всероссийского рынка3, реально связавшего страну воедино. Образование хозяйственных
регионов, специализировавшихся в различных отраслях промышленного и сельскохозяйственного производства, расширило потребность в торговом обмене. Наглядным выражением этой потребности стала ликвидация внутренних таможен. Все большее распространение получают ярмарки, общее число которых в первой четверти XIX в. достигло 4 тысяч. Наряду с ярмарками успешно развивалась и постоянная (магазинная) торговля.
Рынок, однако, весьма своеобразно воздействовал на развитие сельского хозяйства.
Не создавая каких-либо качественно новых явлений в аграрном секторе, он вызвал изменение количественных характеристик существующих отношений. Стремление повысить
производство хлеба на продажу заметно увеличило барскую запашку, что, в свою очередь,
потребовало увеличения рабочего времени, необходимого для ее обработки. Рынок, тем
Фактически, помещик сдает своего крестьянина предпринимателю на условиях своего рода аренды, получая за это соответствующую арендную плату.
2
Хотя абсолютный рост числа мануфактур продолжается (скажем, к концу XVIII в. их насчитывается уже
порядка 1000), он ниже того, что мог бы быть в случае отсутствия крепостнических отношений.
3
В исторической литературе существуют разные точки зрения по этому вопросу. И.Д. Ковальченко и Л.В.
Милов относят образование единого всероссийского рынка к 80-м годам XIX в., Б. Н. Миронов признает
функционирование общероссийского товарного рынка уже с конца XVIII в., отмечая, впрочем, его отличительные черты по сравнению со всероссийским капиталистическим рынком (в частности, невысокую степень проникновения товарных отношений в аграрный сектор экономики).
1
90
самым, обернулся для крестьян ростом барщины, а порой (скажем, в случае перевода на
«месячину»), их полным отделением от земли. К тем же последствиям приводил и перевод
крестьян на денежный оброк, который, как раз, и вынуждал их отправляться на заработки
в город. Потеря же связи крестьянина со своей землей подрывала основы существующей
системы, создавала предпосылки для возникновения новых отношений (хотя и вне самого
аграрного сектора).
Таким образом, для периода «просвещенного абсолютизма» характерно взаимопереплетение, взаимодействие и взаимное противоборство старого и нового во всех сферах
жизни: либерализм и деспотизм в политике; расширение прав одних сословий и сужение –
других в социальной сфере, увеличение свободы предпринимательства и ограничение
возможностей хозяйственных субъектов – в экономике, – везде наблюдается двойственный характер развития России в эту эпоху.
Развитие государственности в России стимулировалось не только внутренними
факторами; большое значение имела внешнеполитическая деятельность Российского государства. Основные линии внешней политики России во 2-ой половине XVII – начале XIX
вв. диктовались ее западнической ориентацией, заложенной еще при Петре I. Силы Российского государства к этому времени настолько возросли, что оно уже имело возможность действовать практически одновременно сразу на трех направлениях: борьба за выход к Черному (а в перспективе – и Средиземному) морю, удовлетворение территориальных претензий на западной границе и, наконец, сопротивление росту французского влияния в Европе. Русско-турецкие войны (1768 – 1774, 1787 – 1791, 1806 – 1812 гг.), участие в
разделах Польши (1772, 1793, 1795 гг.) и борьба на стороне антифранцузской коалиции
(русско-французские войны конца XVIII – начала XIX вв.) не только укрепили международный авторитет Российского государства, но и создали предпосылки для завершения
процесса его превращения в «великую европейскую державу».
Впрочем, решающая фаза этого процесса относится лишь ко второму десятилетию
XIX в. и связана с событиями Отечественной войны 1812 г. Будучи эпизодом в длительной истории борьбы за гегемонию на европейском континенте между Великобританией и
Францией, эта война рассматривалась Наполеоном как средство укрепления его позиций
на континенте, обеспечения нейтралитета, а в случае удачи, и привлечения России к антианглийской коалиции1. Однако последний явно переоценил свои и недооценил силы России. В ходе военных действий, несмотря на первоначальный успех вторжения, французская армия потерпела сокрушительное поражение, чему были причинами умело выбранная стратегия ведения войны М.Б. Барклаем де Толли и М.И. Кутузовым (и, напротив, неудачная – Наполеоном), патриотизм русского народа, отчетливо выразившийся, в частности, в широком партизанском движении, и, наконец, природно-климатические условия
России, талантливо использованные русскими полководцами.
Победа над Наполеоном в Отечественной войне, наряду с успешной кампанией в
составе антифранцузской коалиции 1813 – 1814 гг., не только изменила соотношение сил
на континенте в пользу России и укрепила ее международный престиж. Не меньшее, а,
пожалуй, и большее значение она имела для развития внутренней ситуации в России. Победа укрепила позиции самодержавной власти в стране, позволив ей стать более независимой от социального давления снизу, что заметно ослабило реформаторский пыл государственной власти.
Такая непоследовательность и вялость власти в создании перспективной политической стратегии, наряду со все более очевидными депрессивными явлениями во всех сферах жизни страны стала одним из первых признаков нарастания всеобщего кризиса в России. Собственно говоря, именно противодействие кризисным тенденциям в развитии российского общества и являлось главной задачей системы «просвещенного абсолютизма».
Сегодня еще встречаются представления о намерениях Наполеона в Отечественной войне расчленить и
поработить Россию, однако в большинстве своем эта крайняя точка зрения российской историографии не
получает более поддержки.
1
91
Неудача в предложении действенной политики по выходу из кризисной ситуации «сверху», стала причиной усилившейся активности самого общества в поисках средств разрешения кризиса «снизу».
Именно такой попыткой найти достойный для России выход из тупика стало широко известное движение декабристов. Движение было результатом развития нескольких
весьма противоречивых процессов политической жизни России. Во-первых, требовали
своего разрешения реальные противоречия российского общества, во-вторых, сложился
довольно значительный социальный слой, претендующий на соучастие в государственной
деятельности, в-третьих, Отечественная война, с одной стороны, вполне проявила скрытые ранее возможности России, которым явно не соответствовала существующая в стране
социально-экономическая и политическая система, а с другой – помогла увидеть то, каким
образом можно использовать их более эффективно (как это делалось, например, в Западной Европе). Именно это сыграло решающую роль в возникновении и развитии декабристских организаций.
Ставя своей задачей воспрепятствовать сползанию страны к предполагаемой, и, как
известно, не без оснований, катастрофе, декабристы предлагали провести ряд весьма существенных перемен в социальном и политическом строе страны: ликвидацию крепостного права, уничтожение самодержавия (но не обязательно монархии), введение конституции и др. Попыткой достижения этих целей и явилось восстание 14 декабря 1825 г. Однако оно закончилось, и вполне закономерно, поражением. Неразвитость противоречий,
слабость социальной опоры и сила государственной власти не позволяли в тех условиях
решить поставленную задачу. Декабристы созрели раньше, нежели сложилась в них отчетливая потребность. Это привело к тому, что после их поражения в обществе почти не
осталось политически активных сил, способных продолжить давление на правительство
«снизу» в целях проведения антикризисной политики. Тем самым, резко вырос консерватизм последекабристской эпохи, обусловивший беспрепятственное движение России ко
всеобщему и глубочайшему кризису.
3. Кризис системы «просвещенного абсолютизма». (20 – 50-е гг. XIX в.)
Неудача декабристов вызвала резкое усиление консервативных черт в политике
российского государства. И без того не склонный к поощрению свободомыслия, Николай
I (1825 – 1855 гг.) оценил восстание 14 декабря как результат слишком либеральной политики Александра I. Поэтому, стремясь не допустить новых выступлений, главной задачей
правительства он счел недопущение в России распространения либерализма.
Сторонник сохранения и укрепления самодержавия, Николай I полагал, что для
России это единственно возможная форма власти, без которой она погибнет. Естественно,
никакие изменения, связанные с ограничением полномочий монарха, не могли даже обсуждаться. Особенно отчетливо это направление внутренней политики проявилось после
революции во Франции 1830 г. Ведущим лозунгом с этого времени стала охрана самобытного русского строя, базирующегося на основе известной формулы тогдашнего министра
народного образования С.С. Уварова «православие, самодержавие, народность» (теория
«официальной народности»).
Отказ от проведения каких бы то ни было изменений приводил к быстрому окостенению политической системы управления, что в условиях усложнения государственных
задач снижало эффективность деятельности государственного аппарата. Снижение дееспособности государственной машины пытались компенсировать разрастанием чиновничества, но фактически это лишь увеличивало беспорядок, неразбериху и волокиту. К тому
же результату вело и усиление централизации, в частности перевод значительной части
правительственных функций в ведение собственной его величества канцелярии. Существование двух аппаратов с похожими функциями усложняло деятельность и без того
неповоротливой системы государственных органов.
92
Главной задачей всех мероприятий по укреплению государственного аппарата являлось стремление не допустить распространения либеральных идей в стране. Основным
заслоном на их пути должен был стать полицейский аппарат. Чтобы он смог справиться
с этой миссией, был предпринят ряд мер по реорганизации этой системы. В частности, все
дела по политическим преступлениям были переданы в III отделение императорской канцелярии, созданной в 1826 г. Это учреждение вместе с корпусом жандармов поставило
под жесткий контроль не только какую-либо общественную деятельность, но и состояние
умов. Характерным примером такого рода стало дело петрашевцев. Дело это, хотя и именовалось заговором, ничего общего не имело с какой-либо реальной революционной деятельностью. Кружок М.В. Буташевича-Петрашевского представлял из себя не более чем
крохотную группу либерально настроенных интеллигентов, время от времени собиравшихся для обсуждения волновавших их общественных проблем. Поэтому жестокость
наказания которой были подвергнуты петрашевцы явно не соответствовала тяжести совершенного ими. (Как и в случае с Кирилло-Мефодиевским обществом).
Другой мерой борьбы с либерализмом стало ужесточение цензуры. Закрывались
журналы либерального направления («Московский телеграф», «Телескоп» и многие другие), писателей, публицистов, посмевших высказать в печати взгляды, не совпадавшие с
официальными, подвергали репрессиям (ссылка М.Е. Салтыкова-Щедрина, арест И.С.
Тургенева и пр.).
Одним из самых больших рассадников «крамолы» правительство считало университеты с их независимостью от властей и самоуправлением. Отсюда естественной политикой государства по отношению к ним было стремление к полной ликвидации их автономии. Закрывались кафедры философии, истории, ограничивался прием в университеты.
Таким образом, николаевская эпоха означала отказ государства от учета при выработке своей политики общественного мнения, более того, в этот период идет упорная
борьба с самим его существованием.
В числе последствий подобной политики следует назвать общественную апатию,
сознание полного бессилия, но, в то же время, и все углубляющееся внутреннее недовольство существующим режимом, поиск тех общественно-философских идей, которые могли
бы помочь объяснить, а, возможно, и изменить ситуацию в стране. Фактически, в 30 – 50х гг. XIX в. в России впервые сложилось сравнительно широкое общественное движение.
Конечно, в большинстве своем его участники не имели каких-либо глобальных замыслов
осуществить смену политической системы, как правило, их деятельность сводилась к обсуждению вопросов о путях развития России. В этих дискуссиях сформировались два основных общественных направления: западники и славянофилы. Если первые видели в связях России с Западом благо и необходимейшую перспективу развития страны, то вторые,
напротив, доказывали самобытность и принципиальную отличность от западного пройденного Россией исторического пути. В то же время, и те, и другие (хотя и с разных позиций) видели в крепостном праве и существующем режиме причины нарастающего кризиса
и стремились убедить власти в необходимости предпринять шаги в направлении реформ.
Впрочем, зарождалось и более радикальное течение, представленное именами А.И. Герцена и Н.П. Огарева. Радикальные идеи начинали формироваться и в рамках кружка петрашевцев, однако он был ликвидирован задолго до того, как эти идеи стали материализоваться в какую-либо реальную деятельность. Появление общественного движения, пусть
еще очень слабого, также можно рассматривать как свидетельство нарастающего кризиса.
Тем более, что социальные силы, на которые могло опереться это общественное
движение к концу правления Николая I заметно увеличились. Во-первых, несмотря на
ограничительную политику, в силу реальных потребностей общественного развития в
первой половине XIX в. окончательно сформировался слой российской интеллигенции. А
во-вторых, изживавшее себя крепостничество стало невыносимой ношей для крестьянства, все более активно начинавшего, хотя и глухо, но роптать против своего бесправия.
Нельзя, однако, сказать, что правительство вовсе не замечало нарастающего кризи-
93
са. На протяжении всего периода оно пыталось найти тот или иной способ разрешения
крестьянского вопроса. В 30 – 40-х гг. было создано около десятка секретных комитетов,
занимавшихся разработкой проектов отмены крепостного права. Некоторые из выдвинутых ими предложений были даже воплощены в жизнь. Так, была запрещена продажа крестьян без земли, помещики потеряли право отдавать своих крепостных в горнозаводские
работы. Но наиболее заметной вехой этого периода стала реформа государственных крестьян, проведенная под руководством П.Д. Киселева (1839 – 1842 гг.). По замыслу она
должна была упорядочить управление государственными крестьянами, для чего создавалось специальное Министерство государственных имуществ с губернскими и уездными
управлениями на местах при допущении некоторого крестьянского самоуправления. Однако на деле реформа свелась лишь к передаче крестьян из ведения одних чиновников в
руки других, что нередко не только не улучшало, но, напротив, усложняло положение
крестьянского населения. Впрочем, следует отметить, что среди историков нет единого
мнения относительно результатов реформы: В.О. Ключевский, например, рассматривал их
как весьма позитивные. И все же, даже при условии согласия с такой оценкой, нельзя не
признать того факта, что, несмотря на все попытки, крестьянский вопрос в целом так и не
был разрешен, продолжая сохранять свое значение в качестве причины углубления общего кризиса в России и важнейшего фактора социальной нестабильности.
Сохранение крепостного права чрезвычайно болезненно сказывалось и на экономическом развитии России. Прежде всего, это выражалось в замедлении темпов экономического роста. Конечно, экономический рост не прекратился вовсе, однако он был заметно
ниже потенциальных возможностей российской экономики. В частности, все более негативно крепостная система сказывалась на развитии промышленности, где благодаря ей создавалась нехватка рабочей силы. Все заметнее становится падение роли основанных на
крепостном труде государственных и вотчинных мануфактур и, напротив, быстрый подъем купеческих и крестьянских, использующих свободный труд отходников. Развитию
промышленности мешала и неразвитость транспортных артерий. Наконец, в самом сельском хозяйстве очевидны черты застоя. Производство сельскохозяйственных продуктов
растет медленнее, нежели количество российского населения. Таким образом, экономическая ситуация в стране все настоятельнее требовала ликвидации крепостного права.
Кризисность ситуации, вполне очевидная для российской общественности еще со
времен декабристов, не была в должной степени оценена властями вплоть до середины 50х гг. XIX в. Фактически лишь военные неудачи в Крымской войне (1853 – 1856 гг.) заставили правительство пойти на пересмотр взглядов относительно вопроса о необходимости
реформ.
Крымская война, хотя и являлась актом внешнеполитическим, была на деле естественным продолжением внутренней политики России. Борьба с революционной опасностью в Европе в рамках Священного союза имела среди других причин и попытку не допустить революцию в Россию. Именно этим стремлением объяснялась, например, помощь
австрийской монархии в подавлении революции в Венгрии. Одновременно война стала
следствием той внешнеполитической линии, которая исходила из представления о России
как о великой державе, имеющей право и обязанность диктовать свои условия миру. Как
раз подобные великодержавные идеи и лежали в основе «восточной политики» России с
ее претензиями на защиту православных, проживавших на балканских территориях
Османской империи. Бесцеремонность этой политики вызвала резкое недовольство не
только Турции, но и других европейских держав, которые создали антирусскую коалицию, одержавшую победу в Крымской войне. Причинами поражения России были не
только, а может быть даже и не столько, совместные усилия Турции, Франции и Англии
против изолированной России, сколько ее внутренняя неспособность выиграть войну.
Частные недостатки, вроде устарелости вооружения, отсутствия дорог или нехватки подготовленных резервов, являлись следствием всеобщего кризиса России во всех областях
жизни: в политической, социальной и экономической. Но война же стала тем стимулом,
94
который заставил правительство приступить к коренным изменениям в социальноэкономическом и общественном строе России.
V. РОССИЙСКОЕ ГОСУДАРСТВО И РЕВОЛЮЦИЯ (1861 – 1917 гг.)
1. Реформы 60 – 70-х гг.
К середине XIX в. в основном были исчерпаны ресурсы абсолютной монархии в
России. Отчетливо проявившийся в результате Крымской войны кризис российской государственности выдвинул на повестку дня проблему выбора пути. К этому моменту уже
вполне сформировались как основные представления о возможных вариантах развития,
так и общественные силы, их отстаивающие. Набор предлагаемых альтернатив оказался
достаточно широк и разнообразен: во-первых, – консервативная, выдвигаемая самой властью, стремящейся провести лишь минимально необходимые изменения, не меняя самих
основ существующего строя, во-вторых - либеральная, обосновываемая представителями
преимущественно западнических и славянофильских концепций, предлагавших изменить
политический строй в России (тогда как для первых идеалом был опыт «западной демократии», для последних же – возврат ко временам Земского собора и Боярской думы), и,
наконец, в-третьих – радикальная, настаивающая на смене всего социальноэкономического и политического строя.
Первой решилась на перемены власть, осознавшая, как заявил Александр II, что
«рано или поздно мы должны к этому придти», что «гораздо лучше, чтобы это произошло
свыше, нежели снизу». Но осознание необходимости перемен еще не означало полной готовности к ним (в том же выступлении Александр указал, например, на несправедливость
слухов о его желании освободить крестьян). Власти следовало пройти еще длительный
путь подготовки реформ. Первым шагом на этом пути по традиции стал очередной Секретный комитет по крестьянским делам (1857 г.). Главным результатом его деятельности
стало окончательное решение об отмене крепостного права. После такого решения секретность потеряла смысл и в 1858 г. комитет был преобразован в Главный, в задачу которого входило уже определение принципов освобождения, в частности, вопрос о земле. И,
наконец, после согласия на передачу земли крестьянам за выкуп потребовалось адаптировать эти общие принципы к конкретным регионам страны. С этой целью учреждались
особые вневедомственные редакционные комиссии (1859 г.). К началу 1861 г. проект отмены крепостного права был полностью подготовлен, что и нашло отражение в Манифесте от 19 февраля. Тем самым, завершилась большая и сложная работа по подготовке
освобождения крестьян от крепостной зависимости.
Прежде всего, по реформе помещичьи крестьяне получили личную свободу, выразившуюся в его возможности пользования частью гражданских прав: заключения договоров, совершения торговых сделок, открытия предприятий, вступления в брак, поступления
в учебные заведения и др. При этом организация внутренней жизни освободившихся крестьян должна была быть построена на основах общинного самоуправления. В функции
сельской общины входили такие важнейшие вопросы крестьянской жизни как распределение земель, раскладка налогов и регулирование внутриобщинных отношений. Крестьяне получали возможность участвовать в работе других выборных органов на уровне уездов и губерний.
Свобода крестьянина приобретала для него реальность лишь в том случае, если он
получал землю. После длительных обсуждений при подготовке проекта страх перед ростом социальных конфликтов вынудил реформаторов решить этот вопрос положительно. 1
Однако сделано это было таким образом, чтобы интересы помещика были затронуты в
минимальной степени. Во-первых, размер наделов, передаваемых крестьянам, был
уменьшен по сравнению с теми, которыми они пользовались в дореформенный период.
Хотя сопротивление было очень значительное: только благодаря усилиям Александра II, поддержавшего
либеральное меньшинство в период подготовки реформы, удалось решить эту задачу.
1
95
Величина отрезанных земель («отрезков») по России в целом составила около 20%. Вовторых, эта земля еще должна была быть выкуплена. Правда, 80% выкупной суммы вносило государство, однако делало оно это отнюдь не безвозмездно, а давало крестьянам в
ссуду. Тем самым, государство добивалось осуществления сразу нескольких задач: обеспечивало помещиков необходимыми для перестройки хозяйства на новый лад крупными
денежными суммами или рабочими руками, в случае отказа от такой перестройки (нехватка земли должна была заставить крестьян брать ее в аренду у помещика за отработки),
проводило выгодную ростовщическую операцию и, наконец, снимало конфликт между
крестьянами и помещиками по поводу выкупа. Впрочем, переход на выкуп не являлся
обязательным, и до того момента, когда общиной принималось решение о проведении выкупной операции, крестьяне считались временнообязанными.1 Таким образом, реформа
сделала крестьян свободными, разрешив важнейшую проблему российской действительности, но, в то же время, она сохранила множество следов старой системы, которые могли
стать помехой на пути экономического развития страны.
Изменение правового положения столь большой группы населения не могло не затронуть всех сторон жизни России. Поэтому освобождение крестьян должно было быть
дополнено рядом других реформ. Однако при все значимости этого фактора следует обратить внимание на другую – быть может, самую важную – причину необходимости в продолжении реформ. Действительно очень тяжелые условия осуществления реформы для
крестьян, не должны скрыть того факта, что пострадали от нее не только крестьяне, но и
помещики. И сколь бы не пыталось правительство максимально удовлетворить их потребности при освобождении крестьян, дворянство не могло не испытывать недовольства.
Поэтому в задачу власти входил поиск дополнительных компенсаций этим слоям населения. Невозможность решить эту задачу в области экономической вынуждал обратиться к
иным сферам.
Прежде всего это коснулось местного управления, к участию в котором правительство попыталось привлечь общественность. В результате осуществления земской (1864 г.)
и городской (1870 г.) реформ были созданы выборные органы самоуправления. Выполняя
весьма обширный набор функций в сфере экономического развития, просвещения, здравоохранения и культуры, земства, в то же время, не обладали какими-либо правами в политической жизни. Государство также стремилось не допустить координации деятельности земств, опасаясь возможной самоорганизации их в общественное движение. И все же,
при всех ограничениях, налагаемых на работу земств, они сыграли весьма заметную роль
в развитии российской провинции.
Не менее решительные изменения произошли благодаря судебной реформе (1864
г.). Она, пожалуй, более всего выбивалась из традиционных рамок российской политической системы. Всесословность, независимость суда от администрации, гласность, устность и состязательность судопроизводства, участие присяжных заседателей – все эти
принципы решительно рвали с привычными устоями старой судебной системы. Поэтому,
несмотря на ряд последующих ограничительных актов правительства, судебная система
стала первым и, пожалуй, единственным в России независимым от государства институтом.
В направлении либерализации общественной жизни развивались и другие шаги,
предпринятые государством: смягчение цензурных правил (1865 г.), предоставление автономии университетам (1863 г.) и даже военная реформа (1874 г.), в результате которой
были не только введены всеобщая воинская повинность и сокращение сроков службы, но
и предприняты попытки гуманизации армии.
Таким образом, реформы 60 – 70-х гг. XIX в. внесли изменения в жизнь страны и
позволили России выйти из затяжного и глубокого кризиса, заметно ускорив ее развитие
как в социально-экономическом, так и в политическом отношениях. В то же время, они
явились своеобразной компенсацией высшим сословиям, прежде всего, дворянству за по1
Выкуп стал обязателен только в 1881 г.
96
тери, понесенные от процесса реформации, и первым шагом, пусть и на достаточно длительном пути, ведущем к новой модели государственности в России. Хотя абсолютизм
еще не исчерпал своих возможностей, ему все чаще приходилось идти на уступки общественности.
Конечно, делал он эти движения весьма неохотно, как правило, под давлением снизу. Поэтому слабость общественного движения привела к тому, что успех реформ 60 – 70х гг. не получил должного завершения в виде постоянного движения к полной демократизации общества. Будучи консервативным вариантом ответа на вызов времени, реакцией
«сверху», реформы не удовлетворяли общественность и вызывали все новые попытки
давления на власть с целью осуществления новых либеральных преобразований. Отказ же
правительства пойти на эти изменения приводил к усилению радикализма в общественном движении, что, в свою очередь, создавало условия для нового нарастания кризиса. На
противоречия, неразрешенные реформами 60 – 70-х гг., накладывались новые, порожденные пореформенной действительностью и, тем самым, усиливали конфликтность в Российском государстве. Революции удалось избежать, но это не означало ее предотвращения
в будущем.
2. Политическая система пореформенной России.
Формирование российского общества.
Реформы 60 – 70-х гг. внесли определенные изменения в систему государственного
управления России, что позволило на время стабилизировать обстановку в стране. Однако
стабилизация не могла быть длительной, поскольку в главном система власти не изменилась – она по-прежнему оставалась самодержавно-монархической, что все больше становилось анахронизмом в условиях пореформенной действительности.
Поэтому вне зависимости от того, каковы были личные качества того или иного
императора, будь то Александр II (1855 – 1881 гг.), Александр III (1881 – 1894 гг.), или
Николай II (1894 – 1917 гг.) - все они оказывались перед лицом проблемы недовольства
значительной части общественности существующей властью. В свою очередь, чем шире
проявлялось недовольство, тем консервативнее становилось высшее российское руководство, тем более неохотно оно шло на какие-либо уступки. Соответственно и основные
формы государственного устройства на протяжении второй половины XIX в. оставались
практически неизменными. Монарх осуществлял свою власть, не будучи ограничен никакими формальными рамками (хотя игнорировать общественное мнение он не мог), прислушиваясь, прежде всего, к голосу ближайшего окружения, как правило, вполне разделявшего воззрения монарха, или, подобно К.Н. Победоносцеву, предлагавшему даже более жесткие решения.
Естественно, отсюда, наименьшие изменения претерпела система высших органов
государственного управления. Она по-прежнему состояла из законосовещательного Государственного совета, исполнительного Комитета министров, судебного Сената и управляющего церковными делами Синода. Упала, правда, роль императорской канцелярии,
функции которой сузились до заведования личным составом чиновничества, однако это
практически никак не отразилось на деятельности высших государственных органов в целом. А вот местное управление во второй половине XIX в. заметно изменилось, что связано с возникновением системы самоуправления. Главой местной администрации, как и ранее, оставался губернатор, но его компетенция явно уменьшилась, поскольку часть ее перешла в сферу деятельности всесословных, выборных земских учреждений. Несмотря на
это чиновничий аппарат как в центре, так и на местах не только не сократился, но, напротив, вырос в несколько раз (с 61 тыс. до 385 тыс. человек за полстолетия).
Едва ли не самое большое внимание в этот период уделялось охране внутреннего
порядка, что было вызвано резким нарастанием революционного движения в стране. В
первые два десятилетия главным органом «преследования и расправы» с политическими
противниками оставалось III отделение, однако к 80-м гг. стало ясно, что оно оказалось не
97
готовым к борьбе в новых условиях, поэтому вместо него был создан Департамент полиции в рамках Министерства внутренних дел. Благодаря его деятельности борьба против
революционного движения стала более успешной, что явилось одной из важнейших причин затухания последнего во второй половине 80-х гг.
Однако борьба с революцией велась не только с помощью репрессий. Определенное значение имело отвлечение части интеллигенции, традиционно самой недовольной
социальной группы, от революционной деятельности через участие в работе земств. Существование земского движения рождало надежды на возможность введения в России
«умеренной конституции, исторически выросшей на основе местного самоуправления с
сословной окраской», а при дальнейшем развитии даже на создание «властного всероссийского земства» (Витте С.Ю.).1
Другим вариантом использования общественной активности являлось ее участие в
работе судебной системы, ставшей к концу столетия весьма заметным фактором российской жизни. Само существование независимого от администрации суда присяжных расширяло сферу независимой жизни в России, приучало население к автономии от государства.
Таким образом, пойдя на реформы, российское государство фактически создало
предпосылки для формирования общественности, как самостоятельной структуры, которая, однако, все менее удовлетворялась местом, ей отведенным, и стремилась к пересмотру сложившейся системы отношений с властями.
Это стремление подкреплялось ростом той части экономики, которая не зависела
или мало зависела от государства. Активно развивающийся в стране промышленный переворот интенсифицировал складывание российской промышленности. Кстати, и здесь
роль государства весьма велика. Исходя из собственных военно-стратегических соображений, оно повело политику, направленную на решительное поощрение железнодорожного строительства, что в свою очередь стимулировало рост многих других отраслей промышленности, развитие всероссийского рынка и спрос на трудовые ресурсы. Ускоренный
рост промышленности и связанных с ней областей экономики стал той основой, на которой базировался процесс формирования новых социальных слоев. Основным источником
формирования как рабочего класса, так и предпринимательского слоя явилось прежде всего крестьянство. Оставаясь само по себе достаточно инертным, оно выталкивало в город
наиболее активные элементы. Но крестьянская психология давала знать себя еще довольно долго, поэтому поведение новых социальных групп на первых порах вполне совпадало
с крестьянскими характеристиками. Общественная пассивность, неумение организоваться,
неспособность выработать какие-либо формы идеологии - все это весьма отчетливые черты и рабочих, и предпринимателей. Это во многом объясняет причины того факта, что
функции организации как рабочего класса, так и предпринимателей взяла на себя интеллигенция. Последняя играла в России особую роль: поскольку ее количественный рост
сравнительно слабо был связан с реальными потребностями экономического развития
страны. Вытекая, по преимуществу, из амбиций государства, она оказалась, во-первых,
невостребованной в экономике, отсюда – во-вторых, имеющей недостаточные источники
средств к существованию, а значит, в-третьих, недовольной своим положением – все это
приводило к тому, что основной интерес этого слоя сосредоточился на политической сфере. К тому же, страсть к политике со стороны интеллигенции получила свое подкрепление
в результате сформирования самостоятельных интересов новых социальных групп, происшедшее где-то к концу XIX в. Тем самым, сложились условия для возникновения особых форм негосударственной идеологии в России.
Давние традиции имела либеральная традиция, берущая свое начало еще в работах
Н.И. Новикова. К концу века в рамках земского движения стала оформляться либеральная
идеология: поиск эволюционно-реформаторского варианта перспектив развития России
Цит. по: Шутов А.Ю. Политические дискуссии о земской избирательной системе в России начала ХХ в.//
Вестник МГУ. Серия 12. Политические науки. – 1998. – № 6. – С. 104.
1
98
вел к идее о необходимости применения здесь опыта западной демократической политической системы. Как правило, сторонники этих подходов группировались вокруг земского
движения, однако, исходя из необходимости действовать на легальной основе, они не считали возможным оформиться в какую-либо политическую организацию. Только в 1903 –
1904 гг. сложились первые нелегальные либеральные группы («Союз земцевконституционалистов» и «Союз освобождения»). Впрочем, либеральные идеи не находили
в России массовой поддержки. Предлагаемая либеральная альтернатива была, очевидно,
слаба в силу как молодости самого либерализма (и сил, на которые он опирался), так и
упорным нежеланием властей идти на какие-либо уступки общественности. Это-то и рождало стремление добиваться желаемых перемен радикальными средствами, которые попытались предложить обществу крайне левые политические движения.
3. Развитие революционного движения в России (2-я половина XIX в. – 1917 г.).
Реформы не удовлетворили значительную часть общественности, которая рассчитывала получить от властей большие уступки. Те, в свою очередь, отнюдь не намеревались заходить слишком далеко, что не могло не породить конфликта между обществом и
властью. Неумение найти общий язык, вызванное и отсутствием демократического опыта,
и общественным нетерпением, приводило к быстрому нарастанию радикализма в общественном сознании в России, выражавшемуся, прежде всего, в складывании революционной идеологии. Наибольшее распространение в революционной среде получили социалистические идеи, что объясняется, по-видимому, привлекательностью коллективистских
установок и радикальностью предполагаемых изменений.
Возникновение революционного движения в России относится к середине XIX в. 1
Цели и задачи революционного движения на протяжении его развития постоянно менялись, прежде всего, в результате изменения основных социальных сил, в нем представленных. В соответствии с этим и может быть построена периодизация революционного
движения в России. Начавшись как антикрепостническое и антифеодальное течение, оно
постепенно перерастает в антикапиталистическое. Точно также и первоначальная опора на
крестьянское сопротивление постепенно уступает поискам социальных связей революционеров, являвшихся преимущественно представителями радикальной интеллигенции, с
рабочими.
Первый этап революционного движения, получивший название народничества,
приходится на отрезок времени с конца 50-х до начала 90-х гг. Главной его особенностью
является исключительное внимание к крестьянству и как к объекту заботы революционеров, и как к реальному субъекту революционной борьбы, и, наконец, как к классу, несущему в себе зародыш будущего социалистического строя, выраженному в крестьянской
общине. Сами же революционеры рассматривали себя как организующе-координационная
сила, возглавляющая борьбу. Однако, поскольку в зависимости от того, в каком соотношении представлялась роль крестьянства и интеллигенции, менялись как идеологические
позиции, так и тактика деятельности, в народническом этапе можно выделить несколько
самостоятельных периодов.
Народники 60-х гг. своей основной задачей видели обеспечение крестьянского варианта проведения реформы, уповая на стихийную крестьянскую революцию, для которой
они и должны подготовить кадры руководителей. Именно с этой целью и была создана
организация «Земля и воля» во главе с Н.Г. Чернышевским (Санкт-Петербургский центр)
и А.И. Герценом (Лондонский центр). Однако слабость крестьянского движения, а также
самих революционеров привели к осознанию невозможности добиться поставленных цеПравда, длительное время в советской исторической литературе его начало связывали с декабристами и с
периодом так называемой дворянской революционности. Однако выступление декабристов более связано,
хотя и с известными оговорками, с эпохой дворцовых переворотов, нежели с революционным движением. И
уж тем более мало оснований для причисления к революционным проявлениям всевозможных кружков 30 –
40-х гг.
1
99
лей и к самороспуску организации в 1864 г.
Определенную эволюцию проделало и народничество 70-х гг. Отталкиваясь от
идей М. Бакунина, считавшего крестьянина прирожденным бунтарем, не требующим каких-либо значительных усилий со стороны интеллигенции с целью возбуждения крестьянского бунта, революционная теория сначала вынуждена была признать, в лице П.
Лаврова, недостаточную готовность крестьянства к выступлению, чтобы затем П. Ткачев
и вовсе отказал ему в какой бы то ни было революционности, определив в качестве главной силы революции интеллигента. Причем, все эти идеи народники 70-х гг. проверили на
практике. «Хождение в народ» и пропагандистская деятельность новой «Земли и воли»
70-х гг., во-первых, откровенно разочаровали часть из них в крестьянстве, а, во-вторых,
полицейские репрессии привели к мысли о необходимости борьбы не только с социальным строем вообще а с вполне конкретным государством. Результатом стал переход группы членов «Земли и воли», ставшей с 1879 г. называться «Народной волей», к активной
террористической деятельности. Организовав настоящую охоту за императором, народовольцы сумели осуществить убийство Александра II (1 марта 1881 г.), однако добиться
поставленных целей и таким путем им не удалось. Сосредоточившись на акте цареубийства, они исчерпали этим свои силы, поэтому для окончательного разгрома революционного народничества государству даже не пришлось особенно напрягать свои силы.
В то же время последствия деятельности народников весьма значительны. С одной
стороны, именно его действия стали причиной колебаний правительства Александра II,
задумавшегося о введении «конституции», однако, с другой – они же привели следующего
монарха Александра III к мысли о вреде каких-либо изменений в политическом строе
страны, способствовав, тем самым, укреплению консервативных тенденций в политике
государства в конце XIX - начале ХХ вв.
Да и само народническое движение после поражения претерпело серьезные изменения. Отвергая до 80-х гг. XIX в. возможность развития в России буржуазных отношений, оно вынуждено было теперь признать их существование. Тем самым, подверглись
определенным изменениям как тактика, так и стратегия последователей народников. Возникающие с середины 90-х гг. XIX в. неонароднические организации социалистовреволюционеров попытавшись увидеть в капитализме не только отрицательные, но и положительные стороны (подготовка материальных предпосылок социализма), выдвинули
новый подход к решению земельного вопроса, получивший название социализации земли,
стали больше внимания уделять рабочему движению и т.д. В то же время, в практике эсеровской деятельности сохранилось многое из народнического опыта, и, в частности,
взгляд на индивидуальный террор как на главное средство революционной борьбы. Как
раз благодаря своей террористической деятельности в начале ХХ в. эсеры и завоевали
наибольшую популярность в массах. Убийства министров внутренних дел Д.С. Сипягина
и В.К. Плеве, великого князя Сергея Александровича и ряда других правительственных
чиновников, сделав эсеров главными врагами политического режима, одновременно привлекли к ним симпатии общественности.
Не меньшую популярность в России с 90-х гг. XIX в. приобрели марксистские
идеи, что связано как с окончательным превращением рабочего класса в заметную социальную силу в стране, так и с неудачей народнического варианта осуществления социализма. Возникновение марксистских организаций («Освобождение труда», «Союз борьбы
за освобождение рабочего класса»), объединившихся в 1898 г. в Российскую социалдемократическую рабочую партию, позднее расколовшуюся на крайне левых (большевиков) и более умеренных (меньшевиков), с очевидностью свидетельствовало о выходе на
арену революционной борьбы новой политической силы.
Активизация деятельности подпольных организаций свидетельствовала о нарастании недовольства во всех слоях российского общества. Несомненным доказательством
этих тенденций является и рост рабочего и крестьянского движения (забастовки в С.Петербурге 1897 г., «Обуховская оборона» 1901 г., всеобщая стачка на юге России 1903 г.,
100
крестьянские волнения на Украине 1902 г. и др.).
К внутренним проблемам добавлялись внешние. Рост противоречий на Дальнем
Востоке между Россией и Японией по поводу раздела сфер влияния в Корее и Китае,
наряду со стремлением погасить с помощью «маленькой победоносной войны» (В.К. Плеве) растущее революционное движение, привел к началу русско-японской войны (январь
1904 г.) Однако крупные поражения русской армии и флота (под Ляояном и Мукденом,
сдача Порт-Артура, Цусимское морское сражение), приведшие к поражению в войне и заключению невыгодного Портсмутского мира (август 1905 г.), напротив, резко обострили и
без того сложную внутриполитическую ситуацию в стране.
Не удивительно поэтому, что в январе 1905 г. грянул социально-политический
взрыв, вошедший в российскую историю как первая российская революция (1905 – 1907
гг.). Начавшись с событий «кровавого воскресенья», она быстро переросла в стихийное в
своей основе массовое движение, с энтузиазмом встреченное как в революционных, так и
в либеральных кругах, которые попытались не просто примкнуть, но и возглавить его.
Однако организованных политических сил первоначально не хватало, поэтому «профессиональные политики» явно не поспевали за событиями. Так, социал-демократы только к
апрелю 1905 г. сумели увидеть в происходящем долгожданную ими революцию и обсудить вопросы участия в ней (III съезд РСДРП, Женевская партийная конференция). Еще
позднее – в мае – это сделали либералы, и лишь в декабре – эсеры.
В большинстве случаев важнейшей задачей революции рассматривалась ликвидация самодержавия, однако, если для либералов это означало создание конституционномонархического строя, то радикалы (социал-демократы, социалисты-революционеры)
стремились не только к полной ликвидации монархии как государственного института, но
и к уничтожению всей существующей социально-политической системы в целом, к смене
ее новой социалистической формацией.
Впрочем, революция развивалась по собственным законам. Нарастание стачечной
волны вызвало потребность в самоорганизации рабочих. Результатом стало возникновение новой формы руководства революционным движением – Советов рабочих депутатов
(первый совет был создан в Иваново-Вознесенске во время одной из крупнейших забастовок в мае 1905 г.). Другим важнейшим следствием развития революционного процесса
стало ослабление авторитета власти в доселе, казалось, незыблемой его опоре – армии.
Раздраженные неумелостью ведения войны правительством и общей системой отношений
в армии, солдаты и матросы начали примыкать к революционным выступлениям, что отчетливо проявилось в восстании на броненосце «Потемкин» (июнь 1905 г.).
Размах движения не мог не обеспокоить власти. Однако правительство, как, впрочем, и его политические оппоненты, не поспевало за развитием событий, оно постоянно
колебалось в выборе мер по стабилизации положения, что приводило к двойственности
его политики: с одной стороны, оно использовало силу (хотя и не слишком последовательно), а с другой – шло на некоторые частичные уступки. К последним, в частности,
можно отнести решение о создании нового законосовещательного учреждения – Государственной думы (6 августа 1906 г.), вошедшей в историю под именем «булыгинской».
Однако революционным движением подобные действия властей были восприняты,
скорее, как проявление слабости, что, естественно, вызывало соблазн добиться больших
уступок – и главной из них – ограничения самодержавия. Именно под этим лозунгом осенью 1905 г. сложилось широкое, хорошо организованное объединение большинства революционных и либеральных сил, в результате чего октябрь ознаменовался крупнейшей
стачкой всероссийского масштаба. К тому же с осени все более активно стало выступать
пассивное до тех пор крестьянство.
Давление принесло результаты. Царь вынужден был пойти на самую серьезную
уступку революционного времени, – расцениваемую многими как шаг на пути к превращению политического строя в конституционно-монархический – 17 октября был опубликован Манифест, провозгласивший политические свободы в стране и наделение Государ-
101
ственной думы законодательными правами. Если либеральные круги вполне удовлетворились результатами стачки и развернули деятельность по формированию легальной политической среды (образование легальных политических партий: конституционнодемократической, октябристской; подготовка к выборам в Государственную думу и др.),
то среди радикалов сохранялась установка на продолжение борьбы вплоть до полной ликвидации монархии (по меньшей мере). Добиться этой цели уже опробованными средствами (демонстрациями и стачками) было практически невозможно, поэтому логика развития
социального конфликта вплотную подвела противоборствующие стороны к вооруженному столкновению. В декабре 1905 г. – январе 1906 г. по ряду российских городов прокатилась волна вооруженных восстаний (наиболее крупное – в Москве), однако в силу слабости революционеров, во многом связанной с расколом в их среде и отходом от революции
либералов, они потерпели поражение.
В 1906 – 1907 гг. революционные выступления, хотя и во все уменьшающемся
масштабе, продолжались. Но главные события в политической жизни были связаны уже
не с ними, а с выборами и работой I и II Государственных дум. Состав депутатов этих
учреждений оказался весьма радикален, и это радикальное большинство заявило претензии на очень серьезные преобразования, прежде всего, в аграрной сфере. Правительство
же не было готово к столь решительным шагам по обеспечению участия общественности
в государственном управлении, поэтому сроки деятельности обеих Дум оказались весьма
краткими: чуть более двух месяцев работала первая (27 апреля – 8 июля 1906 г.) и три с
половиной – вторая (20 февраля – 2 июня 1907 г.). Обе они были распущены правительством. Роспуск последней 3 июня 1907 г., сопровождавшийся изменением избирательного
закона, обычно рассматривается как государственный переворот и завершение первой
российской революции. Важная заслуга в том, что эти события завершились благополучным для власти исходом, принадлежит твердости и решительности П.А. Столыпина, премьер-министра России в 1906 – 1911 гг.
Как бы ни оценивались результаты революции, следует отметить значительность
изменений, происшедших в жизни страны. Прежде всего, начала меняться политическая
структура российского государства, которое, хотя и медленно, стало двигаться в направлении преобразования в конституционную монархию. Такой результат был вполне приемлемым для либералов, рассчитывавших путем постепенной эволюции довести этот процесс до логического конца. Таким образом, несмотря на неприятие ими революционных
методов, от 1-й российской революции выиграли, в первую очередь, именно они. Тем самым, революция явилась радикальным средством осуществления либеральнореформистской альтернативы.
Другим важнейшим следствием революции стало заметное преображение социально-экономической сферы, где, во-первых, начала осуществляться «столыпинская» аграрная реформа, освободившая крестьян от тисков сельской общины, а во-вторых, резко
ускорилась модернизация российской промышленности, вызванная ликвидацией многих
ограничений в индустриальных областях и ростом потребительского спроса на ее продукцию в результате выросшего материального уровня жизни рабочего класса.
Послереволюционный период характеризуется неуклонным развитием процессов
становления российского парламентаризма в рамках III (1907 – 1912 гг.) и IV (1912 – 1917
гг.) Государственных дум. Большое значение имело здесь формирование «нормального»
процесса политической борьбы легальных политических партий и межпартийных блоков,
прежде всего, в рамках все той же Государственной думы.
С другой стороны, чем дальше страна отходила от событий революционного периода, тем менее последовательными становились реформы. Несмотря на энергичную деятельность П.А. Столыпина к 1911 г. они приобрели явно затухающий характер. К тому же,
значительная часть политических противников существующего режима из радикального
лагеря (социал-демократы, эсеры, анархисты) по-прежнему видела свою цель в ликвидации существующего политического и социально-экономического строя в целом, а потому
102
настаивали на продолжении нелегальной деятельности. В первые послереволюционные
годы (1907 – 1910) их деятельность весьма жесткими усилиями властей и разбродом в
собственных рядах, вызванном различием оценок итогов революции (что отразилось,
например, в дискуссиях по поводу сборника «Вехи»), была практически полностью парализована, однако со второй половины 1910 г. радикалы начинают чувствовать себя все
увереннее. Продолжающееся сохранение разрыва связи между государством и обществом,
незавершенность и ограниченность проведенных реформ по-прежнему воспроизводили
условия нестабильности системы власти в России.
Поэтому, постепенно нарастая, революционное движение уже к 1912 г. достигает
вновь значительного размаха, став особенно массовым после расстрела рабочих на Ленских золотых приисках (апрель 1912 г.). А к середине 1914 г. страна вновь оказалась на
грани революционного конфликта.
Дальнейшему развитию революционной ситуации помешало вступление России в I
мировую войну, разразившуюся в августе 1914 г. Оказавшись втянутой в эту войну на
стороне блока Антанты (Франция, Великобритания, Россия), борющегося против стран
Четверного союза (Германия, Австро-Венгрия, Турция, Болгария), Россия была, пожалуй,
менее других готова к ней, что и предопределило огромные людские и материальные потери, понесенные ею1. Неумелость политического руководства страной в условиях войны,
тяжелая экономическая ситуация и неравномерность в распределении тягот военного бремени все более обостряли внутриполитическую ситуацию в стране, вплотную подводя ее к
новому революционному взрыву, который и произошел в феврале 1917 г.
VI. РОССИЙСКОЕ ГОСУДАРСТВО В РЕВОЛЮЦИИ (1917 – 1921 ГГ.)
1. «Февральский» этап революции (февраль – сентябрь 1917 г.)
Нарастающий революционный кризис, завершившийся восстанием в Петрограде в
феврале 1917 г., имел под собой солидные основания. Увеличивающийся разрыв в темпах
экономического развития между динамично растущей промышленностью и замедленностью движения аграрного сектора приводил к нарушению баланса социальных сил, порождая острейшие социально-политические конфликты, усиленные, к тому же, участием
России в войне. Разрешение этих крупнейших противоречий лежало в политической сфере – либо с помощью дальнейших реформ, проводимых самим государством, либо, в случае отказа последнего, – революционным путем.
Неспособность правительства понять эту дилемму сделала неизбежной Февральскую революцию, положившую начало длительному революционному процессу, растянувшемуся на целых четыре года. Стихийное восстание в Петрограде, завершившееся отречением Николая II, стало концом самодержавного строя в России. Тем самым, началась
ликвидация и всей старой государственной системы управления.
Уже в ходе уличных боев происходит организация новых органов власти. Практически одновременно возникают два революционных органа – Временное правительство во
главе с князем Г.Е. Львовым, сформировавшееся на основе членов Государственной думы,
и Петроградский Совет из представителей радикальных партий – социал-демократов и
эсеров. Объявив себя высшей властью в стране на переходный период до Учредительного
собрания, которое определит основы будущей политической системы, Временное правиПри этом роль России в I мировой войне чрезвычайно велика, особенно на начальном этапе. Успех или неудача в этой войне определялись в значительной степени наличием материальных и людских ресурсов, в
чем Антанта несомненно превосходила Четверной союз. Единственной возможностью для австрогерманского блока компенсировать это преимущество была попытка за счет более высокого уровня организации разгромить противника до того, как он успеет мобилизовать имеющиеся ресурсы. Отсюда как раз и
вытекала стратегия молниеносной войны. Вступление России в августе 1914 г. в боевые действия не будучи
хорошо отмобилизованной помогло оттянуть силы Германии с Западного на Восточный фронт. Поскольку в
результате сила удара Германии оказалась недостаточной и цель быстрого разгрома противника не была достигнута, война переросла в затяжную, что предопределяло рано или поздно поражение Четверного союза.
1
103
тельство оказалось не в состоянии решать стоящие перед ним проблемы без учета мнения
Советов, опиравшихся на поддержку масс, и прежде всего, армию. Советы, таким образом, фактически превратились в параллельный орган власти в стране. Более того, их сила
была столь велика, что они могли взять на себя управление страной, если бы того пожелали. Однако к такой идее большинство представителей Советов относились крайне отрицательно. Исходя из представления о Февральской революции как о революции буржуазной,
которая должна дать власть буржуазии, они не считали возможным создавать социалистической государственности. К тому же, по их мнению, Россия еще не была готова к социализму, она должна была пройти до конца путь капиталистический и только тогда придти к
социалистическим формам организации производства и управления. Наконец, отказ от перехода власти к Советам объяснялся и опасениями перерастания революции в гражданскую войну. Именно эти установки легли в основу отношения Советов к Временному правительству, которое, с одной стороны, следовало поддерживать, поскольку оно демократическое, а с другой – давить на него, контролировать, поскольку оно буржуазное, в целях
обеспечения интересов трудящихся масс. Таким образом, возникла ситуация, получившая
название двоевластия.
Сложившаяся система власти была крайне неустойчивой, поэтому ее развитие перемежается постоянными кризисами. Первый такой кризис возник уже в апреле 1917 г.,
когда Временное правительство попыталось открыто выразить свое отношение к войне.
Лозунг «войны до победного конца» оказался малоприемлем для значительной части петроградского населения, решительно выступившего против такой политики, что и заставило пойти на реорганизацию правительства. Было сформировано первое (но не последнее)
коалиционное правительство из представителей кадетов и социалистов, получившее поддержку на I съезде Советов в июне 1917 г.
Подобная позиция Советов была обусловлена преобладанием в них членов эсеровской и меньшевистской партий, имевших наибольшее влияние в массах. Иного взгляда
придерживались большевики. Правда, на первых порах их позиция мало чем отличалась
от остальных партнеров, но уже вскоре после приезда В.И. Ленина в Петроград в апреле
1917 г. они выдвинули ряд совершенно новых лозунгов: «Никакой поддержки Временному правительству!» и «Вся власть Советам!». Не разделяли они и оборонческих позиций.
Если первоначально большевистские подходы не пользовались широкой поддержкой, за
исключением, пожалуй, Петрограда, то по мере развития событий они все больше завоевывают симпатии масс.
Напротив, политика Временного правительства, чем дальше, тем больше расходится с настроениями масс. Промедление с решением вопроса о земле, непоследовательность
в выполнении его экономической программы и многое другое вызывало растущее недовольство как крестьянства, так и рабочих. Поэтому естественно, что поддержка правительству со стороны эсеров и меньшевиков не увеличивала их популярности в массах. Тем
самым, с лета стремительно начинает расти разрыв между низами, с одной стороны, и коалицией руководства Советов и Временного правительства, с другой.
Поляризация социальных и политических сил вылилась в стихийное восстание рабочих и солдат Петрограда в июле 1917 г.1, подавление которого властями обозначило
начало перехода правительства в наступление. Поддержавшие восставших большевики
подверглись преследованиям и были вынуждены уйти в подполье, что впрочем, не помешало им провести в конце июля – начале августа VI съезд РСДРП(б), принявший решение
о подготовке к вооруженному восстанию. Традиционно, с «легкой руки» В.И. Ленина,
июльские события рассматриваются как завершение двоевластия, на том основании, что
Советы теперь превратились в «бессильный придаток» Временного правительства. На деле же, оно сохранялось; изменилось лишь соотношение сил между правительством и Советами. Поэтому заявления большевиков об установлении контрреволюционной диктатуВосстание было в значительной мере спровоцировано самим Временным правительством, попытавшимся
вывести солдат Петроградского гарнизона из города, под предлогом тяжелого положения на фронте.
1
104
ры были весьма далеки от истины.
Хотя общая тенденция к созданию диктатуры в России явно набирала силу. Ее
необходимость признавалась практически всеми, как левыми, так и правыми. С одной
стороны, открытое стремление к власти, определяемой как диктатура пролетариата, продемонстрировали большевики, а с другой – о необходимости покончить с анархией все
более громко начали говорить военные.
Они и начали первыми. Отсутствие сильной власти, а в результате и порядка в
стране, необходимых для победы над Германией, толкнуло генерала Л.Г. Корнилова в
конце августа произвести попытку переворота. Будучи формально направлен против главы правительства А.Ф. Керенского, мятеж главным острием был устремлен против всех
революционных сил. Поэтому именно они, а не Керенский, стали основой организации
сил для борьбы с Корниловым. На какой-то момент общая опасность сплотила все ранее
враждовавшие социалистические партии, что создавало реальные условия для перехода
власти к Советам на базе создания «однородного социалистического правительства». Однако на взятие власти оказались готовы лишь большевики. Эсеры и меньшевики предпочли создать новую третью правительственную коалицию с кадетами, правда, теперь они
находились в ней в большинстве.
Однако попытка этого правительства стабилизировать положение с помощью проведения таких изменений в политической структуре, как провозглашение России республикой, или попытки создания законодательной власти (Созыв Демократического совещания, Предпарламент) были уже явно запоздалыми. В России налицо сложилась ситуация
полной потери управляемости страной, все более нарастали анархические тенденций в
развитии государства, сделавшие в значительной степени неизбежным большевистский
переворот.
2. «Октябрьский» этап революции
(октябрь 1917 г. – весна 1918 г.)
Октябрьские события 1917 г. – пожалуй, одна из самых дискуссионных тем во всей
отечественной историографии. К сожалению, однако, споры часто имеют целью не столько выяснение истины, сколько доказательство правильности или неправильности избранного в результате Октября пути. Превращение темы в актуальный политический вопрос,
ее использование в идеологическом противостоянии немало способствовало мифологизации проблемы. Отсюда одна из важнейших задач изучения событий октября 1917 г. –
освобождение ее от конъюнктурных политических наслоений и превращение в объект
максимально строгого научного анализа.
Развитие революционного процесса в феврале – октябре 1917 г. с закономерностью
подводило страну к выбору между анархическим саморазрушением общества и жесткой
диктатурой, независимо от того, какие именно лозунги будут написаны на ее знаменах.
Неудача создания правой диктатуры Корниловым во многом открыла путь последующей
попытке установления левой диктатуры, предпринятой большевиками. Расстановка социальных и политических сил осенью 1917 г. весьма благоприятствовала радикальным тенденциям. Временное правительство и активно поддерживающие его партии социалистов к
этому времени полностью лишились былой популярности в массах, потерявших всякое
терпение от длительного ожидания обещанных улучшений жизни. Не вызывала их деятельность энтузиазма и в кругах правых, к тому же, ослабленных поражением корниловского переворота. Это, конечно, еще не означало перехода большинства населения на сторону большевиков, значительная часть его, прежде всего, крестьянство, оставалась весьма
индифферентна по отношению практически ко всем политическим партиям. Однако уже
само отсутствие поддержки противнику, да еще раздираемому противоречиями и расколами, делало шансы большевиков на успех весьма высокими.
Впрочем, и среди них не было абсолютного согласия по поводу необходимости
взятия власти самостоятельно. Группа членов руководства партии (Л. Каменев, Г. Зиновь-
105
ев), как и умеренные социалисты, не считали Россию готовой к социалистическому перевороту и потому предлагали отложить решение вопроса до Учредительного собрания. Но
именно это вызывало опасения со стороны представителей радикально настроенной части
ЦК, лишавшихся в этом случае возможности придти к власти (получить на всеобщих выборах большинство голосов для них было явно нереально). Поэтому даже имеющиеся
среди них частные разногласия по поводу сроков начала восстания (до II съезда Советов,
назначенного на конец октября, как предлагал В. Ленин, или после, на чем настаивал Л.
Троцкий) не помешали организации и проведению успешного вооруженного выступления
в Петрограде 25 – 26 октября 1917 г.
Победа, в свою очередь, предопределила решение II съезда Советов взять власть в
свои руки.1 Этому должны были содействовать важнейшие решения II съезда – декреты о
мире и земле. Декрет о мире, конечно, не прекращал войны (даже по большевистской
концепции мировая война должна была перерасти в войну гражданскую), а декрет о земле
– еще не давал реальной земли. Однако большевикам важно было доказать свою способность быстро разрешать стоящие перед обществом проблемы и, тем самым, завоевать на
свою сторону поддержку масс, которая только и могла обеспечить им удержание власти.
Отсюда не столь уж существенно было, что предпринимаемые шаги не вполне соответствовали их основным идеям, что в том же декрете о земле была использована программа
эсеровской партии – если они совпадают с настроениями масс, они должны быть приняты.
Поэтому даже если исходить из тех идей, которыми руководствовались большевики, реальные первоначальные их действия не дают оснований для характеристики октябрьских
событий, как социалистической революции. С другой стороны, при всем своем политическом практицизме большевики действительно верили в свою способность изменить жизнь
общества к лучшему с помощью построения социализма.
Успех большевиков в октябре 1917 г. не только не завершил, но, напротив, усилил
борьбу за власть в стране. Новый этап борьбы охватывает период с осени 1917 г. до весны
1918 г. и характеризуется неустойчивостью позиций большевиков, заставляющей их искать союзников и ради этого идти на компромиссы. Первой попыткой достичь соглашения
явились переговоры о создании «однородного социалистического правительства» с меньшевиками и эсерами, проведенные в конце октября – начале ноября под давлением
Викжеля (профсоюза железнодорожников). Завышенные требования одних (вывод Ленина
и Троцкого из правительства, меньшинство большевиков в нем и др.) и нежелание уступать плоды победы – других сорвали уже было достигнутое соглашение, однако поиск
союзников продолжался. В конечном итоге, он привел к возникновению коалиции с отколовшимися от партии социалистов-революционеров левыми эсерами2, в ноябре вошедшими в Советское правительство. Согласие большевиков на осуществление эсеровского варианта земельной реформы и общие социалистические цели создавали базу для этого союза, однако вопрос о его возможных перспективах этого объединения решается не однозначно. Если одни видят в нем альтернативу последующему складыванию однопартийной
системы, то другие обращают внимание на изначальную непрочность объединения.
Большинство оппонентов большевиков рассчитывало на предстоящее Учредительное собрание, выборы в которое были назначены на 12(25) ноября. Большевики не решились отменить их, тем более, что, находясь под впечатлением октябрьского успеха, они
рассчитывали на благоприятный для себя исход. Однако действительность оказалось совершенно иной: более половины мест в собрании получили эсеры. Возможно, деятельность Учредительного собрания, открывшегося 5 января 1918 г., давала еще один шанс
найти компромиссное решение вопроса о власти, однако, как и в случае с «однородным
социалистическим правительством», здесь возобладали тенденции к расколу: эсеры откаВпрочем, для многих политиков того времени октябрьский переворот казался случайным и малозначительным эпизодом: слишком слабыми представлялись силы большевиков.
2
Союз начал складываться намного ранее: собственно говоря и октябрьский переворот большевики осуществляли совместно с левыми эсерами.
1
106
зались прислушаться к предложениям большевиков, те, в свою очередь, распустили Учредительное собрание. Роспуск собрания означал окончательный отказ всех сторон конфликта от поиска соглашения и, фактически, сделал неизбежной гражданскую войну в
России. Нельзя не заметить также и того факта, что основная часть населения осталась
весьма индифферентна к судьбе Учредительного собрания: демократия еще не успела пустить в России прочных корней.
Роспуск Учредительного собрания стал одновременно решающим шагом в становлении государственного аппарата Советской власти. Если до сих пор государственные органы рассматривались как временные, теперь они получают постоянный статус. Среди
высших органов власти верховным учреждением стал Всероссийский съезд Советов, выделявший для повседневной работы Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет (ВЦИК). Роль высшего исполнительно-распорядительного органа отводилась Совету
Народных Комиссаров, состоявшему из руководителей отраслевых наркоматов. Для
управления российской экономикой создавался Всероссийский Совет Народного Хозяйства, исполнявший преимущественно регулирующие функции. Формирующемуся государственному аппарату чрезвычайно не хватало опытных кадров служащих, поэтому привлечение старых чиновников, в большинстве своем первоначально не принявших Советскую власть, потребовало значительных усилий со стороны большевиков. При этом использовались как методы стимулирования возвращения их на службу, так и средства
насилия и угроз. Именно борьба с саботажем чиновничества стала первым актом деятельности созданных властями органов подавления (Всероссийской Чрезвычайной Комиссии,
милиции и др.). Уже в первые месяцы Советской власти сложились характерные черты ее
аппарата: отсутствие четкого разделения властей, недостаточный профессионализм в сфере принятия решений, политико-идеологическая направленность деятельности и т.д.
Успех в центре был закреплен и победой Советской власти на периферии. Протекая, как в мирных, так и вооруженных формах, борьба местных Советов привела к тому,
что к весне 1918 г. на большей части территории России власть перешла в их руки (за исключением ряда национальных регионов). Хотелось бы подчеркнуть при этом недостаточную обоснованность весьма распространенного представления о том, что власть перешла в руки большевиков: как в центре, так и особенно на местах управленческую деятельность осуществляли именно Советы, в которых нередко большевики не только не составляли большинства, но и вовсе отсутствовали. Как раз соглашение с левыми эсерами в
значительной степени обеспечило успех Советов на местах.
Важнейшим положением антикризисной программы большевиков, в прямую зависимость от выполнения которой они ставили саму устойчивость своей власти, был скорейший выход России из войны. Поэтому, начиная с декрета о мире, они предпринимают
настойчивые и весьма последовательные попытки решить эту задачу. Нередко эта настойчивость связывается с так называемыми «немецкими деньгами», которые в течение первой мировой войны попадали в руки большевиков и использовались для ведения антивоенной пропаганды. Однако в действительности отнюдь не какие-либо взятые на себя обязательства или страх перед раскрытием тайны вынуждал большевиков к поискам мира, а
стремление использовать антивоенные настроения населения в целях упрочения власти. В
свою очередь, и Германия была заинтересована в прекращении войны на два фронта. Таким образом, стремления обоих государств совпали, что и послужило основой начала в
ноябре 1917 г. переговоров в г. Бресте по поводу сепаратного мира. Выступив сторонниками «справедливого и демократического мира», большевики рассчитывали не только оттянуть его заключение до начала «мировой революции», которая сделает ненужными сами
переговоры, но и привлечь на свою сторону международную общественность. Германские
же условия носили явно аннексионистский характер, отражая ее стремление воспользоваться слабостью России в этот момент.
Как раз последнее обстоятельство привело к тому, что предъявление германской
стороной ультиматума вызвало острейшую борьбу в большевистской партии и стране по
107
вопросу о заключении Брестского мира. В самом советском руководстве сформировались
три основных лагеря: одни («левые коммунисты» во главе с Н.И. Бухариным, левые эсеры) – выступали за отказ от переговоров и переход к революционной войне с Германией,
как способу стимулирования мировой революции, другие (В.И. Ленин) – требовали немедленного принятия ультиматума во имя сохранения Советской власти, наконец, третьи
(Л.Д. Троцкий) – пытались найти компромиссное решение, выраженное в формуле «ни
войны, ни мира». Первоначальная ставка на возможность осуществления идеи Троцкого
привела к германскому наступлению в феврале 1918 г. и еще более тяжелым условиям
ультиматума, на которые на этот раз пришлось пойти большевикам. Заключение в марте
1918 г. Брестского мира оказало самое заметное влияние на обстановку в стране и в мире.
Прежде всего, оно окончательно определило позитивное отношение стран Антанты к
вмешательству во внутренние дела России на стороне антибольшевистских сил. С другой
стороны, сами эти силы резко возросли, поскольку большевики стали теперь рассматриваться как предатели российских интересов. Наконец, в лагере Советов начался раскол,
приведший к выходу левых эсеров из правительства, что, естественно, ослабило Советскую власть.
Таким образом, роспуск Учредительного собрания и Брестский мир сделали гражданскую войну в России неизбежной.
3. Гражданская война в России (1918 – 1920 гг.)
Гражданская война – это, с одной стороны, «обычный» вооруженный конфликт,
развивающийся по особым законам военного противоборства, где исход сражений зависит
от количества солдат у воюющих сторон, их обеспеченности оружием, полководческого
таланта военачальников и правильности выбора общей стратегической линии политическим руководством. Однако, с другой стороны, гражданская война – это особая, если так
можно выразиться, «политическая» война, это своеобразная форма борьбы за власть, развивающаяся по канонам «обычной» политической борьбы со своими интригами, заговорами, быстрым созданием и столь же быстрым крушением многочисленных временных
союзов, демагогией, шантажом и пр. Но у гражданской войны в России есть и третья сторона – это продолжение революции, это революционная война, в которой едва ли не решающее значение приобретает массовая поддержка, в которой важен учет расстановки не
только политических, но и, в первую очередь, социальных сил, где громадную роль приобретают настроения людей, их социальные ожидания. В то же время, гражданская война
– явление не только внутрироссийское, она теснейшим образом связана с интересами
внешних сил1. Именно этим и определяются причины и характер вооруженной борьбы в
России в 1918 – 1920 гг.
Являясь частью, этапом общего революционного процесса, гражданская война
имеет и свою собственную периодизацию. Базой ее, видимо, можно определить, исходя из
особенностей революционного времени, вовлеченность масс в происходящие события.
Поэтому в качестве основного критерия периодизации следует взять социальный, политический и национальный состав участников гражданской войны и изменение соотношения
сил на различных ее этапах. Если на первом этапе (весна 1918 – весна 1919 гг.) борьбу ведут лишь политически активные, сознательные силы2, то с начала 1919 г. они вовлекают в
нее ранее инертные громадные массы населения, в результате чего война становится дейВыход России из мировой войны изменял, правда, уже не кардинально, соотношение сил участников, позволял Германии не только продолжить войну, но и укрепить свои позиции, получив в результате Брестского
мира возможность использовать продовольственные и иные ресурсы оккупированных территорий. Это фактически делало Советскую Россию союзником Германии и вызывало у бывших союзников по Антанте естественное стремление к вмешательству в российские дела. Помимо того развиваемые идеи «мировой революции» также требовали противодействия со стороны иностранных государств.
2
Соответственно, военные действия носят локальный характер, армии комплектуются на добровольческой
основе, а структура управления войсками несет на себе отпечаток «партизанщины» (выборность командиров, низкая дисциплина и т.п.)
1
108
ствительно социальной гражданской войной1. Победы, одержанные большевиками на втором этапе, создали условия для вступления гражданской войны в третий этап – ее затухания, охватывающего период с весны 1920 г. до начала 1921 г.
В советской историографии в качестве общепринятого штампа сложилось представление о постоянном военном превосходстве противостоящих большевикам вооруженных сил. Однако, анализируя их действительное количественное и качественное соотношение, организацию армий и управление войсками, стратегию и тактику, полководческое
искусство, можно придти к выводу о примерном равенстве борющихся сил (хотя, естественно, на отдельных этапах войны перевес оказывался то на одной, то на другой стороне).
Трудна также и оценка эффективности партизанских действий в годы гражданской
войны. Фактически, и в тылу «красных», и в тылу «белых» действовали одни и те же крестьянские партизанские отряды. Наиболее наглядным примером тому является «махновское движение». Здесь, пожалуй, весьма точно отражаются настроения и основные идеи
крестьянства, а также слабые стороны созданного им движения. Будучи помимо своей воли втянуто в гражданскую войну, крестьянство выступало не столько с какими-либо позитивными идеями, сколько стремилось добиться, чтобы его оставили в покое. Отсюда –
оборонительная тактика, отсюда же – стремление пойти на соглашение с одной из борющихся сторон.
Главную роль здесь, конечно, играли взаимоотношения крестьян с большевистской
властью. Дело, естественно, не в большой любви крестьян к Советам, доставившим им
хлопот, мягко говоря, не меньше, чем их противники. Крестьянству приходилось выбирать партнера, исходя из иных критериев, прежде всего, из двух зол. Большевики в тот
момент показались чуть более привлекательны: за них говорил и декрет о земле, и жесткость и достаточная последовательность в осуществлении политики, которая обещала в
будущем определенную стабильность, и, наконец, они оказались более умелыми агитаторами и пропагандистами своей политики. Именно этот сделанный крестьянством выбор
является одним из важнейших факторов успехов Советской власти в гражданской войне.
Вряд ли возможно определить и степень ответственности за использование насилия
в революционные годы. Как «красный», так и «белый» террор имели близкую цель – уничтожить реального противника и запугать колеблющегося. Сходны были и методы, используемые сторонами в этой борьбе. Правда, если большевики открыто и решительно
провозгласили политику террора, подняв ее на государственный уровень, то их противники, действуя в том же направлении, стремились замаскировать свою террористическую
деятельность, колебались в применении жестких мер.
Жесткие меры в годы гражданской войны применялись и в экономической политике. Наиболее решительно они использовались Советской властью. Причем, на первом этапе (октябрь 1917 – весна 1918 гг.) в экономической политике еще борются элементы двух
основных направлений: методы «штурма», «красногвардейской атаки на капитал», с одной стороны, и поиски более сдержанного, более осторожного подхода, методы «осады» –
с другой. Ни одно из них в этот период еще не сформировалось окончательно: оба существуют (и сосуществуют) именно как элементы, порой взаимодействуя, порой конфликтуя, создавая весьма причудливые взаимопереплетения между собой. И лишь с лета 1918
г., и то не сразу, политика «штурма» или, как ее нередко называют, политика непосредственного введения (строительства) социализма начинает приобретать первенствующее
значение, складываясь постепенно в систему мер, представляющих из себя, пусть и весьма
относительное, но все же единое целое. Окончательно эта политика, получившая впоследствии название «военного коммунизма», складывается к весне 1919 г. Еще сравнительно
недавно переход к ней связывался по преимуществу с вынужденной перестройкой страны
на военный лад. Но сегодня преобладающим стал прямо противоположный взгляд, соВ результате военные действия охватывают практически всю территорию страны, комплектование вооруженных сил становится мобилизационным, в войсках вводится единоначалие.
1
109
гласно которому «военный коммунизм» есть политика, сознательно запланированная
большевиками и последовательно ими осуществляемая.
Видимо, чтобы разобраться в правомерности той или иной точки зрения, необходимо попытаться определить, какова, вообще говоря, связь между задуманными большевиками мероприятиями по изменению общества и развернувшейся в стране войной? Здесь
следует обратить внимание, что едва ли не всякая война изменяет социальную организацию воюющих групп, приближая ее к типу военно-социалистического общества, где объем вмешательства в жизнь граждан со стороны власти безграничен, где царствует полная
централизация, частной собственности нет и быть не может, где все устройство общества
вплоть до психики его членов приспособлено к войне и пронизано милитаризмом (П. Сорокин). Иными словами, война создает весьма благоприятные условия для «социализации» общества, но вопрос заключается и в том, кто и как эти условия использует. Подчиняется ли он им в силу вынужденной необходимости, или же рассматривает их как важнейшую предпосылку осуществления своей политики. Очевидно, что именно последний
вариант отношения преобладал среди большевистского руководства. Если так можно выразиться: большевики максимально «совпали» с условиями военного времени, они чувствовали в нем себя «как рыба в воде», что, возможно, и явилось одной из причин их конечного успеха. Ведь, напротив, их противники чаще тяготились теми «военносоциалистическими» мерами, которые им также приходилось применять, они проводили
ту же политику менее последовательно, менее жестко, а значит, и менее эффективно.
Таким образом, успех большевиков был достигнут при примерном равенстве сил во
многих, прежде всего, в военном, отношениях. Поэтому возникает естественный вопрос о
тех преимуществах, которые обеспечили им победу. И здесь оказывается, что правильнее
говорить не столько причинах победы большевиков, сколько о причинах поражения антибольшевистских сил, иными словами: большевики победили не столько в силу собственной силы, сколько в силу слабости их противников. Главная составляющая этой слабости
– отсутствие единства. Ни в политическом, ни в социальном, ни в военном отношениях им
не удалось найти общий язык.
Революция 1917 – 1921 гг. явилась фактическим осуществлением радикальной альтернативы, победившей в силу недостаточности решений, предлагаемых в целях разрешения острых противоречий в жизни российского общества как консерваторами, так и либералами. Именно их неудача предопределила успех большевиков.
Но политический успех большевиков оказался «пирровой победой». Эффективность политическая обернулась экономической неэффективностью, что, в свою очередь,
ставило под вопрос и само достижение политической победы. Объективные потребности
развития экономики вступили в явное противоречие с устремлениями коммунистов, а это,
естественно, поставило под угрозу сохранение власти в их руках. Выражением этой угрозы стали весенние (1921 г.) антисоветские и антибольшевистские выступления, широко
распространившиеся по всей стране1. Недоверие большевикам высказывали практически
все слои населения, и это, наконец, заставило их пересмотреть основы своей политики.
Тем самым, поворот, в экономической, по крайней мере, политике стал неизбежен.
VIII. СОВЕТСКОЕ ГОСУДАРСТВО (1921 – 1950-Е ГГ.)
1. Преодоление политического кризиса в России.
Новая экономическая политика.
Нэповский поворот – один из важнейших периодов в советской истории России.
Во-первых, потому что с нэпом часто связывают идеи о возможности осуществления иноНаиболее крупномасштабными выступлениями явились волнения в Тамбовской губернии, традиционно
называющиеся «Антоновщиной» в 1920 – 1921 гг. и восстание моряков в Кронштадте в марте 1921 г., на подавление которых Советской власти пришлось бросить регулярные части Красной Армии. Наряду с этим во
многих городах проходили забастовки рабочих.
1
110
го, нежели сталинский, варианта развития страны, о возможности иной модели социализма, а во-вторых, борьба в руководстве страны в связи с осуществлением нэпа позволяет
понять сущность политической системы СССР, сложившейся в результате последующего
завершения нэпа.
Переход к нэпу был вызван кризисом военно-коммунистической системы, вынудившим советское руководство взяться за поиски выхода из него. Спектр идей был весьма
широк: от соображений Н.И. Бухарина о дальнейшем совершенствовании военного коммунизма до высказанного еще в начале 1920 г. предложения Л.Д. Троцкого о введении
продналога. Впрочем, Л.Д. Троцкий лишь повторял то, что говорилось большинством оппозиционных партий, более точно знавших настроения масс. (Если ранее умение прислушиваться к массам составляло одну из самых сильных сторон большевиков, то пребывание у власти во многом ослабило их взаимосвязи с населением, что и послужило одной из
причин разрастания кризиса.) Ширящиеся волнения заставили В.И. Ленина в начале 1921
г. взяться за разработку нового экономического курса, который был впервые оглашен на Х
съезде РКП(б).
Происшедшие изменения не получили однозначной оценки: одни (кто – с радостью, а кто – с сожалением) увидели в них отказ от коммунистических идей, другие же
сочли лишь незначительной уступкой, временно отходящей от прежнего курса. Надо сказать, что спор о значимости поворота, правда, в несколько видоизмененной форме, продолжается и до сегодняшнего дня. Пересмотрели ли большевики свои представления относительно социализма в России и возможности его построения – этот вопрос встает перед всеми, кто обращается к последним работам В.И. Ленина. Если до начала перестройки
нэповская политика виделась естественным продолжением военного коммунизма, то после 1985 г. возобладало мнение о коренных изменениях, происшедших как в идеологии,
так и в политике Советской власти в этот период. Оставляя в стороне заявления о полной
бессмысленности обсуждения этой проблемы, поскольку де, мы имеем дело всего-навсего
с продуктом деятельности больного мозга, следует сказать, что статьи Ленина, видимо,
можно рассматривать как попытку анализа революционного опыта с целью поиска дальнейшей стратегии развития. Однако окончательных выводов сделано им так и не было,
что и порождает двойственность, характерную для этих работ.
Но даже без пересмотра теоретических основ социализма, на практике нэповские
мероприятия развивались весьма динамично, сложившись, в конечном итоге, в достаточно
цельную систему. К основным принципам нэпа можно отнести: денационализацию части
средней и мелкой промышленности, провозглашение свободы торговли, допущение частного капитала в экономику (в том числе и иностранного – через концессии), децентрализацию управления промышленностью и перевод ее на хозяйственный расчет, демилитаризацию экономики. Фактически, нэповскую политику можно было бы определить как политику разгосударствления.
В советской литературе нэп рассматривался преимущественно с точки зрения восстановления союза рабочего класса с крестьянством и строительства социализма «обходными путями», оппоненты же большевиков видели в нем возрождение капитализма. Возможно, дискуссия о сущности новой экономической политики будет более плодотворной,
если мы не будем жестко противопоставлять понятия социализма и капитализма. Дело в
том, что нэп – это попытка совмещения государственной и рыночной экономики, своего рода первый в мировой практике опыт «смешанной экономики». Иными словами, он
двойственен по сути своей, и сохраняется лишь до того момента, пока существуют, взаимодействуют и борются обе эти линии в рамках единой политики.
Такое понимание нэпа позволяет построить и его периодизацию. Первый период
продолжался примерно до 1922 – 1923 гг., в течение которого сформировались основные
принципы нэпа, сложились вышеназванные линии, получившие максимальное развитие
на втором этапе, длившемся до 1927 – 1928 гг. Переход к господству одной из линий, лишивший экономическую политику двуединства, завершился в начале 30-х гг. Впрочем, по
111
вопросу о завершении нэпа нет единства мнений: в течение долгого времени господствовало мнение о совпадении конца нэпа с окончанием социалистического строительства в
СССР, однако сегодня большинство историков указывают на 1929 г., как на время, когда
нэп был насильственно прерван сталинским руководством. Думается, однако, что дискуссия может быть разрешена, если мы разделим понятия «нэп как экономическая политика»
и «нэп как период в советской истории». Первая действительно начала изменяться в 1928
– 1929 гг., но это изменение не сразу ликвидировало рыночный сектор, он продолжал сохраняться еще несколько лет (приблизительно до 1932 г.)
Поворот в экономике, осуществленный советским руководством, способствовал
стабилизации экономического положения страны и восстановлению народного хозяйства.
В свою очередь, это сказалось на улучшении имиджа большевиков в глазах масс, в результате чего заметно укрепились их позиции. Поэтому, несмотря на продолжавшие сотрясать страну время от времени кризисы нэпа (такие, например, как кризис «ножниц
цен»), политическая обстановка в стране стабилизировалась.
Больше всего от нэпа выиграло крестьянство. Возможность пользоваться результатами своего труда заметно повысила производительность аграрного сектора, что не только
создало условия для обеспечения страны необходимым продовольствием, но и позволило
вновь начать экспорт сельскохозяйственной продукции. Однако большевики по-прежнему
с недоверием относились к мелкому крестьянскому хозяйству, а потому стремились ограничить его рост, что, несомненно, сужало базу развития сельского хозяйства.
Наряду с крестьянством, нэп дал простор возрождению частнопредпринимательского слоя. Несмотря на существенные ограничения, накладываемые на частный капитал
в советской России, уже в начале нэпа он контролировал более половины рынка страны. В
то же время основная масса предпринимателей сосредоточила свои усилия в торговле, тогда как производственная деятельность оказалась преимущественно в руках государства и
кооперации. Это обусловило сравнительную легкость вытеснения частного капитала из
советской экономики в последний период нэпа.
Отказ от услуг частного капитала стал возможен, прежде всего, благодаря укреплению экономического положения страны, достигнутого, в том числе, и в результате деятельности частника. Однако в политическом руководстве возобладало опасение в том, что
дальнейшее его развитие перечеркнет социалистические перспективы СССР и приведет к
возрождению капитализма. Впрочем, это мнение стало главенствующим не сразу, а в результате упорной внутрипартийной борьбы, продолжавшейся на протяжении практически
всего нэповского периода. Будучи отражением борьбы за власть, дискуссии, в то же время, имели и вполне реальный мотив выбора дальнейшего пути развития. В конечном итоге, сложилось три основных течения в партийных верхах, по своему видевших суть происходящих событий и, соответственно, цели и средства их достижения.
Хотя сам переход к нэпу не вызвал каких-либо серьезных разногласий, уже первые
его результаты привели к возникновению левого крыла в партийном руководстве, отрицающего возможность через нэп построить социализм в СССР. Оставаясь на традиционных для российской социал-демократии позиции, что только «мировая революция» может
решить дело социализма в России, в качестве своей главной задачи оно считало подталкивание мировой революции с помощью новой мировой войны (Здесь, впрочем, были некоторые расхождения: если Л.Д. Троцкий предлагал наступательную тактику действий, то Л.
Каменев и Г. Зиновьев говорили лишь о неизбежности столкновения с капиталистическим
миром, к которому надо готовиться). Поскольку война требует хорошо вооруженной армии, что достигается лишь современной техникой, необходимо создать мощную военную
промышленность, которой в СССР тогда не было. Следовательно, считали они, необходимо отказаться от «нэповских» методов экономической политики, мешающих проведению
форсированной индустриализации. Левым не удалось получить поддержки своей позиции
в партии, поэтому первое наступление на нэп не состоялось (хотя нельзя не видеть переклички между внутрипартийной борьбой и попытками ужесточить экономический курс в
112
1924 – 1925 гг.). В то же время, дискуссия не была безрезультатной: в ее ходе возникло
одно весьма важное концептуальное изменение – была обоснована идея о возможности
построения социализма в России без помощи стран Запада, как раз при условии использования «нэповских» методов строительства. Но организационный разгром левых не означал их идейного поражения. Скорее, напротив, победители (Н.И. Бухарин, А.И. Рыков и
др.) уже вскоре сами оказались в оппозиции к партийному большинству, возглавляемому
И.В. Сталиным, который создал своеобразный коктейль из борющихся идей: соглашаясь с
возможностью построения социализма в СССР, он видел главным условием достижения
этой цели переход к форсированной индустриализации на основе отказа от нэпа.
Значительную роль в победе сталинского большинства сыграл кризис хлебозаготовок 1928 г., разрешением которого стало использование жестких административных методов, принесших успех и, тем самым, убедившее руководство в эффективности внеэкономических мер. Поражение так называемой «правой оппозиции» означало победу курса на
ликвидацию нэпа и форсированное строительство нерыночной экономики.
Судьба нэпа теснейшим образом связана с последующим осуществлением таких
крупнейших программ в истории СССР как индустриализация и коллективизация. Но воздействие этой политики на ход их реализации оценивалась и оценивается весьма различно. Советские историки видели в нэпе всего лишь необходимую подготовку условий перехода к «развернутому наступлению социализма по всему фронту», перестроечный период принес ему «славу» несостоявшейся альтернативы сталинскому варианту, более благополучной и менее болезненной для страны. Сегодня же, все чаще звучат заявления о
том, что нэп, будучи противоречив по своей природе, к концу 20-х гг. сам исчерпал свои
возможности и не мог составить какой-либо конкуренции новому курсу. И все же, признавая слабость политических сил, выступающих за продолжение нэпа, рыночный вариант развития СССР имел некоторые шансы на успех при условии одновременного с переходом к нему изменения политической системы в стране.
2. Формирование советской политической системы.
Формирование новой политической системы – процесс достаточно длительный,
охватывающий, по крайней мере, два десятилетия. Многие ее черты проявились уже в самый момент возникновения, в 1917 г., однако окончательное завершение процесса относится к концу 30-х гг.
Сегодня мало кто оспаривает утверждение о периоде существования советской системы как о времени диктатуры (чего, кстати, не скрывали сами большевики), однако характер этой диктатуры многим видится по-разному, вплоть до особой формы демократии.
Еще сам основатель этой системы В.И. Ленин пытался обосновать идею диктатуры пролетариата как демократии для большинства народа (трудящихся) и диктатуры – лишь для
меньшинства (свергнутых эксплуататоров). Впрочем, Ленин же одним из первых обратил
внимание на ряд недостатков возникшего государственного аппарата, на его растущую
бюрократизацию и попытался найти пути реорганизации. Но его оппоненты видели в этом
большее. Они утверждали (и утверждают), что власть, созданная большевиками, есть одна
из самых жестоких форм диктатуры, расходясь лишь в определениях: личная, партийная,
тоталитарная и т.п. Чтобы определить истинность того или иного положения, следует
разобраться в том, как возникла и что из себя представляла политическая система в СССР.
Прежде всего, Советский Союз возник как государство многонациональное и потому важно обратить внимание на процесс формирования национально-государственного
устройства СССР. Собственно говоря, это вполне естественно, учитывая исторические
традиции, экономические и культурные связи, единство социально-политических систем,
сложившихся в результате революции и т.п. Однако нельзя не обратить внимание на противоречия между весьма демократической программой большевиков по национальному
вопросу, основанной на праве наций на самоопределение, и реальным ее осуществлением.
113
Уже в годы революции самостоятельность советских республик оказалась формальной1.
Поэтому естественным выглядело стремление части партийного руководства закрепить
сложившуюся ситуацию. Именно таков был проект, предложенный И.В. Сталиным, о
вхождении отдельных республик в состав РСФСР на правах автономных, по сути дела –
вариант унитарного государства. Включение В.И. Ленина в работу по выработке принципов национально-государственного устройства привело к принятию весьма отличного варианта, который представлял из себя попытку совместить преимущества федеративной и
конфедеративной моделей. Однако прочность такой формулы была весьма сомнительной,
поэтому происшедшее впоследствии перерастание СССР в унитарное, жестко централизованное государство выглядит вполне закономерно.
Централистская модель сформировалась и во внутреннем устройстве Советского
государства. Во-первых, она проявилась в складывании однопартийности в политической
системе. Начало этому процессу положил отказ от сотрудничества большинства политических партий в Учредительном собрании, далее последовал раскол в коалиции большевиков и левых эсеров и, наконец, в течение 1919 – 1920 гг. – вытеснение большевиками
еще остававшихся в Советах меньшевиков и эсеров. Спектр средств, использовавшихся
властями для борьбы против небольшевистских партий, был весьма разнообразен. Здесь
применялись и репрессии (аресты, ссылки, судебные процессы, подобные суду над правыми эсерами 1922 г.), и изгнание за границу, и перетягивание на свою сторону тех, кто
оказался готов к сотрудничеству, и многие другие. В результате, уже к середине 20-х гг.
на территории Советской России не осталось каких-либо значительных политических
объединений, не только выступающих против большевиков, но даже лояльных к ним.
Правда, до начала 30-х гг. внутри самой партии время от времени возникали оппозиционные течения, но их существование объясняется, в первую очередь, борьбой за
власть, вызванной уходом с политической сцены В.И. Ленина. Хотя необходимо признать,
что «троцкистская» и «новая оппозиция», «троцкистско-зиновьевский блок», «правая оппозиция» и другие оспаривали не только право возглавлять «строительство социализма»,
но и добивались принятия предлагаемого ими варианта строительства. И все же, поскольку главным содержанием борьбы было стремление получить власть, неудачи оппозиций
были фактически предопределены. Успех здесь был на стороне того, кого менее всего интересовал выбор пути развития, того, кто проявит наибольшую гибкость (отсутствие открыто высказанной собственной позиции как раз и дает такую возможность: можно легко
заключать соглашения с самыми разнообразными идейными блоками), для кого важно не
столько как будет осуществляться руководство, а кто будет его осуществлять. В этой закулисной войне не оказалось равных И.В. Сталину. Постепенно, выдавив из руководящих
органов всех сколько-нибудь самостоятельно мыслящих политиков, он сохранил вокруг
себя лишь тех, кто был готов на беспрекословное подчинение своему лидеру. Тем самым,
централизм однопартийный был дополнен внутрипартийным централизмом.
Во-вторых, постепенно стало фактом слияние государственного и партийного
аппаратов. Более того, к концу 20-х гг. партийные органы практически подменили Советы в решении не только политических вопросов, но и в элементарных административнохозяйственных функциях.2 Теперь ни одно решение, принимаемое государственными органами, не обходилось без предварительного обсуждения в партийных комитетах того или
иного уровня. Первые, таким образом, за редким исключением лишь дублировали партийные решения. Объем же полномочий власти в целом непрерывно возрастал, прежде
всего, в связи с ростом государственного сектора в экономике в результате свертывания
нэпа. Таким образом, фактическая власть в государстве оказалась в руках коммунистичеХотя нельзя не отметить, что национальная политика Советской власти явно выигрывала по сравнению с
той, что проводили оппоненты большевиков.
2
Во многом это было предопределено неспособностью советской модели, изначально опирающейся на
принцип непрофессионального управлению (непосредственной демократии) к государственной деятельности.
1
114
ской партии.
В-третьих, в связи с расширением функций власти развивалась все возрастающая
потребность в значительном государственном аппарате, что стало одной из важнейших
причин появления ведущей социальной опоры формирующегося режима – бюрократии
(номенклатуры). Мощь этой социальной группы основывалась на обладании распределительными функциями в системе государственной собственности. Видимо, можно говорить
о слое номенклатуры не только как о правящем классе, но и как о совокупном классесобственнике в СССР. Правда, в советской идеологической схеме этому социальному
слою места не нашлось, а говорилось лишь о государстве рабочих и крестьян, которым,
как утверждалось, и принадлежала собственность на средства производства. 1 Однако на
деле то, что определялось как общественная собственность, являлось исключительной
собственностью государства, весьма болезненно относившегося ко всяким попыткам
ограничения его прав на распоряжение ею.
Вообще существование независимой от государства жизни, как общественной, так
и частной, вызывало активное недоверие с его стороны и рассматривалось как реальная
угроза. Поэтому оно всячески боролось против нее, используя все имеющиеся в его распоряжении силы. И здесь проявляется четвертая особенность функционирования Советского государства, заключающаяся в том, что его настоятельной потребностью являлось
создание мощной системы политических репрессий. Дело в том, что государственная
уравнительно-распределительная система хозяйствования не создает эффективных экономических стимулов производственной деятельности, что вполне отчетливо доказал «военно-коммунистический» период. Соответственно, поддержание производительности на относительно высоком уровне могло достигаться лишь при наличии внеэкономических рычагов. Единственно возможными рычагами в этом случае оказываются сила и страх, обеспечивающие лояльность населения и согласие его на материально немотивированную
трудовую деятельность.
Начало складывания системы относится еще к революционному периоду, когда
был создан особый карательный аппарат в виде чрезвычайных комиссий. В тот период
борьба велась с реальными и мощными противниками большевиков, выступающими с
оружием в руках против Советской власти. Поэтому, наряду с органами ВЧК, в этой борьбе активно использовалась и армия. Одновременно, «карающий меч революции» нередко
обращался против тех, кто, хотя и не участвовал в активном противодействии большевикам, в той или иной степени проявлял недовольство существующим режимом.
Успех в подавлении реальных противников не привел к свертыванию активности
репрессивных органов. Они лишь изменили основной объект, против которого была
направлена их деятельность на втором этапе. Теперь в центре внимания оказались не те,
кто действительно боролся с государством, а лишь его потенциальные оппоненты. Первой
в этом ряду оказалась интеллигенция. Именно в ее способности к инакомыслию крылась
угроза для власти, поскольку, как хорошо усвоили большевики из собственного опыта, и
«теория становится материальной силой, когда она овладевает массами»2. Не удивительны
поэтому постоянные меры Советской власти по ограничению возможностей любой теоретической работы, особенно в области обществоведческих наук, исключая чисто технические сферы науки, не удивительны и высылки из страны видных деятелей культуры небольшевистского направления («Философский пароход» 1922 г.). Естественными выглядят, наконец, даже процессы конца 20-х гг. (так называемое «Шахтинское дело» 1928 г.,
процесс по делу «Крестьянской трудовой партии» 1930 г. и др.), на которых обвинялись
по преимуществу представители технической и аграрной интеллигенции.
Впрочем, если быть более точным, в первые полтора десятилетия Советская власть определялась как диктатура пролетариата, что означало предоставление заметных преимуществ рабочим: например, при выборах
один голос рабочего приравнивался к пяти голосам крестьян. Лишь в принятой в 1936 г. Конституции СССР
было установлено, по крайней мере, формальное равенство
2
Маркс К.
1
115
«Победа» над интеллигенцией сделала возможной переход к борьбе с новым «противником», возможно, не умеющим сформулировать свои ощущения, но отчетливо чувствующим свою противоположность с коммунистической идеологией Советской власти, –
крестьянством. (Впрочем, и рабочий класс не всегда и не во всем демонстрировал свою
лояльность.) Все это стало одной из причин осуществления политики «ликвидации кулачества как класса на основе сплошной коллективизации».
Четвертый этап развертывания репрессий связан с политическими процессами второй половины 30-х гг. Их можно определить как использование проверенных методов
борьбы с реальными и потенциальными противниками уже во внутриполитическом процессе. (Конечно, ни бывшие оппозиционеры, ни военные, проходившие по «делу М.Н. Тухачевского», не выступали против социализма или, хотя бы против лично И.В. Сталина,
но потенциально именно среди этих групп политической элиты мог появиться его соперник. Отсюда – тот размах репрессий против руководящей верхушки. Таким образом, в
СССР не нашлось ни одного социального слоя, который бы не оказался затронут репрессиями. Деятельность репрессивного механизма имела и еще одну цель: с конца 30-х гг.
она стала одним из важнейших источников обеспечения дешевыми трудовыми ресурсами
индустриальной политики в СССР. Поэтому репрессии продолжились и после того, как,
казалось, все основные действительные и возможные противники были уничтожены (депортации народов, репрессии против бывших военнопленных и остававшихся на территории, оккупированной Германией, в годы Великой Отечественной войны и т.д.). К тому же,
сама логика развития карательного аппарата, как бюрократического учреждения, вела к
разрастанию системы, стремившейся к самосохранению даже ценой прямого подлога
(фабрикация всевозможных «дел», «заговоров» и т.п.).
Централизм общегосударственный и партийный, основанный на насилии и страхе,
естественным образом получал свое завершение в культе личности. Первые его черты
сложились еще во время лидерства В.И. Ленина, однако наиболее полное свое завершение
он получил при И.В. Сталине. Устранив всех возможных конкурентов, Сталин получил
неограниченную власть в стране, которой бесконтрольно и произвольно пользовался, сообразуясь лишь с собственным пониманием государственного интереса. Важно подчеркнуть, что не Сталин создал подобную политическую систему, ее возникновение стало результатом закономерного развития политических процессов в России первой половины
ХХ в., однако его личность во многом определяла и характер, и темпы, и результаты этого
процесса.
Таким образом, в 30 – 40-х гг. завершилось формирование советской политической
системы, жестко централизованной, недемократической, тоталитарной. Подобные системы функционируют относительно эффективно лишь в чрезвычайных условиях (военных,
или близких к ним), то есть там, где требуется исключительная мобилизация всех сил, где
как раз и необходимы централизация, командно-административные методы экономической деятельности, недемократизм и т.п.; однако в «нормальной» обстановке стабильного
развития они начинают стагнировать, теряют свою эффективность. Отсюда – неизменная
тяга таких политических режимов к созданию военной обстановки даже тогда, когда реальной войны нет и не ожидается, стремление действовать «штурмовыми» методами, что
наглядно проявилось, например, в таких мероприятиях Советской власти, как индустриализация и коллективизация.
3. Огосударствление экономики СССР.
Индустриализация и коллективизация в СССР.
Осуществление новой экономической политики позволило к концу 20-х гг. решить
задачу восстановления народного хозяйства СССР. Однако этим еще не достигалось главной цели, попытка реализации которой обернулась для самодержавной системы потерей
власти, а для страны – революционными потрясениями, – цели модернизации. Нэп, в
принципе, видимо, создавал предпосылки перехода к назревшим экономическим преобра-
116
зованиям, однако этот путь предполагал сравнительно длительные сроки выхода на планируемые рубежи. Советское руководство, однако, не было уверено в том, что оно обладает таким запасом времени: новое столкновение с «империалистическим лагерем» казалось самой ближайшей перспективой. Поэтому необходима была стратегия, обеспечивавшая кратчайшие сроки осуществления перестройки экономики. Такой стратегией могла
быть лишь политика чрезвычайных административно-командных мер, с неизбежностью
исключавшая использование рыночных рычагов регулирования экономической деятельности. К тому же весь предшествующий опыт преобразовательной деятельности формировал склонность большевистских лидеров к «решительным мерам». Именно таким путем
и осуществлялись две важнейшие кампании по перестройке советской экономики – индустриализация и коллективизация.
Необходимость проведения индустриализации в России мало у кого вызывает какие-либо сомнения, тем более что начало ее относится еще к предреволюционному периоду. Однако естественным образом встает вопрос о причинах перехода к ней именно во
второй половине 20-х гг. Наиболее существенную роль здесь, видимо, играют такие факторы, как выход советской промышленности на минимально необходимый для этого уровень развития и политические ожидания в самом недалеком будущем мировой войны (которая представлялась не только неизбежной, но и желанной, поскольку создавала реальные предпосылки для мировой революции). Последнее обстоятельство ставило на повестку дня проблему необходимости повышения военной мощи, что невозможно без высокоразвитой промышленности. Немаловажную роль также играло то обстоятельство, что, согласно традиционным взглядам большевиков, социализм можно построить лишь на базе
крупной индустрии.
Впрочем, по вопросу о темпах и методах индустриализации в советском руководстве не существовало единства мнений. Это проявилось, в частности, в той дискуссии, которая развернулась во второй половине 20-х гг. по проблемам источников накопления индустриального развития страны. Невозможность использования внешних источников
накопления (неурегулированность вопросов с долгами царского и Временного правительств, напряженность в отношениях с западными государствами и т.д.) оставляла единственную возможность – получить средства для индустриализации за счет мобилизации
внутренних ресурсов. В этой связи встал вопрос о распределении бремени индустриального развития между отдельными секторами экономики. С точки зрения наиболее решительных сторонников индустриализации (Е.А. Преображенский) единственно реальным
источником получения средств являлись «досоциалистические формы хозяйства», к которым, прежде всего, они относили аграрный сектор. Именно эксплуатация этого сектора с
помощью неэквивалентного обмена между промышленностью и сельским хозяйством
(иными словами, безвозмездного, конфискационного изъятия средств из деревни и перекачки их в промышленность) должна была обеспечить высокие темпы индустриализации.
Без этого, по их мнению, невозможно было «поскорей достигнуть момента, когда социалистическая система развернет свои естественные преимущества перед капитализмом»,
что являлось «вопросом жизни и смерти для социалистического государства». Оспаривая
вышеприведенные выводы, умеренная группа советских лидеров (Н.И. Бухарин) доказывала возможность сохранения сбалансированности между промышленностью и сельским
хозяйством. Их не меньше, чем Преображенского, волновала надвигающаяся война, однако они полагали, что у СССР еще есть относительно большой промежуток времени для
стабильного экономического развития (особенно при условии гибкой внешней политики),
и это позволяет сделать социалистическое преобразование промышленности более плавным и менее болезненным для крестьянства.
Спор об источниках и темпах накопления был теснейшим образом связан с проблемой плана и его роли в развитии народного хозяйства. Плановость преобразований
была давним идеалом большевиков, дающим возможность преодолеть «анархию капиталистического способа производства» и являющимся несомненным «преимуществом соци-
117
ализма над капитализмом». К тому же, весьма значительные размеры государственного
сектора в промышленности требовали от государства выполнения управленческих функций. Все это сделало настоятельной потребностью для советского руководства выработку
новой формы определения стратегических перспектив развития экономики страны, отражением которой и стали пятилетние планы. Особенно активно на немедленном введении
жесткого централизованного планирующего начала в экономику настаивали сторонники
ускоренных темпов индустриализации, видевшие в плане главное средство их достижения
и возможность отказа от новой экономической политики. Однако на первых порах они
оказались в меньшинстве, и разработка первого пятилетнего плана, осуществлявшаяся в
1926 – 1928 гг., происходила в условиях преобладания нэповских инструментов в экономической политике, отводящих государству лишь регулирующие функции в управлении
народным хозяйством страны. Поэтому предложенный план ориентировался, в первую
очередь, на реальные возможности советской экономики. Исходя из невозможности
учесть всех обстоятельств будущего развития, создатели плана предусмотрели несколько
вариантов его осуществления: минимальный (отправной), рассчитанный на неблагоприятные условия, и максимальный (оптимальный) – на благоприятные. В процессе же принятия плана расстановка в политическом руководстве существенно изменилась: «умеренные» потерпели поражение, а победившая сталинская группа стала ориентироваться на
первоначально отвергнутую программу форсированной индустриализации. Отсюда, принятый первоначально как двухвариантный, первый пятилетний план с 1929 г. начал подвергаться весьма существенным корректировкам в сторону увеличения показателей, многие из которых вскоре превысили и те, что были намечены в оптимальном варианте.
Столь резкие колебания в планировании привели к прямо противоположным по
сравнению с ожидаемыми результатам. Вместо плановости в осуществлении индустриализации стали преобладать анархия и дезорганизация. Поэтому, несмотря на действительно героические усилия, план не только не был выполнен, как о том было заявлено, за четыре года и три месяца, но, фактически, по большинству показателей не достиг даже цифр
отправного варианта плана. Провал первой пятилетки, хотя и не афишируемый, заставил
пересмотреть отношение к возможностям советской экономики и сделать последующие
планы более реалистическими, однако ставка не на материальные стимулы, а на «массовый энтузиазм» сохраняла свое значение и в дальнейшем.
Вообще, проблема трудового энтузиазма весьма неоднозначно оценивается в исторической литературе. Если для советской историографии социалистическое соревнование есть несомненный признак преимущества социалистической идеологии над буржуазной и один из источников успеха, то в современной литературе все чаще ставится вопрос
о фальсификации самого факта существования массового энтузиазма. Видимо, здесь важно отметить двойственность самого отношения населения к участию в строительстве социализма: с одной стороны, революция действительно породила ощущение сопричастности рабочего класса к деятельности мирового масштаба и, соответственно, стремление
ускорить становление нового мирового порядка, а с другой – несомненно и значение использования репрессивных методов стимулирования труда. Возможность оценки низкой
трудовой активности как саботажа и преступления против Советской власти хорошо показали такие процессы как «Шахтинское дело». Впрочем, нельзя не отметить и постепенное
осознание руководством важности дополнения моральных стимулов к труду материальными. Другое дело, что возможности в этом плане в советской действительности были
более чем скромными.
И все же итоги индустриализации в СССР выглядят весьма впечатляющими. За
сравнительно короткий срок удалось создать мощную индустриальную базу, в том числе,
на основе освоения новых районов. Резко выросла военная мощь Советского государства.
Советский Союз действительно превратился в индустриально-аграрную державу. Однако
эти достижения были оплачены весьма высокой, если не сказать, чрезмерной ценой,
огромным напряжением сил. Основные достижения советской экономики лежали в сфере
118
тяжелой и военной индустрии, заметно меньшими были успехи в сфере промышленности,
производящей потребительскую продукцию. Фактически, индустриализация была проведена не в интересах человека, а в интересах государства. Наконец, ее осуществление на
основе перекачки средств из аграрного сектора посредством проведения коллективизации
заметно подорвало сельское хозяйство страны.
Если с необходимостью индустриализации и в 20-х гг., и сегодня согласны практически все, то по поводу нужности коллективизации такого единодушия не наблюдается.
Даже среди большевиков многие, как Н.И. Бухарин, полагали, что не она является «столбовой дорогой к социализму». Причиной тому, видимо, является то, что проблемы социалистического аграрного развития ими начали разрабатываться довольно поздно. До 1917
г. коллективизации они вообще не касались и сколь-нибудь оформленных идей по этому
поводу практически не имели. Лишь с очень большой натяжкой к ним можно отнести
программные установки на замену частной собственности общественною с введением
планомерной организации общественно-производительного процесса и предостережения
крестьянам «от обольщения системой мелкого хозяйства». Только перед самым октябрьским переворотом впервые в документах большевиков появились первые признаки перевода общих и не слишком ясных идей в некое подобие конкретных предложений: брать
землю у помещиков организованно, поддержать переход помещичьего инвентаря в руки
крестьянства «для общественно-регулированного использования», образовывать из помещичьих имений крупные образцовые общественные хозяйства. Таким образом, идеи были
туманны, но благожелательны.1
И все же дореволюционные идеи оказали немалое влияние на выработку политики
в отношении коллективных хозяйств после перехода власти в их руки: она целиком проводилась в русле общей установки на поощрение развития коллективных хозяйств, число
которых на протяжении 1918 -1920 гг. постоянно росло. Важно отметить, что в большинстве своем большевики не ждали серьезной экономической отдачи от этих коллективных
хозяйств, их никто не рассматривал, например, как источник дохода или улучшения сельскохозяйственного производства. Коммуна, полагали они, это важнейший оплот Советской власти в борьбе с деревенской буржуазией и контрреволюцией.
А вот в годы нэпа колхозы и коммуны не пользовались большой популярностью в
большевистском руководстве: они очень быстро стали распадаться, их число заметно сократилось. И это в то время, как растет число кооперативов, одной из форм которых
обычно и рассматриваются колхозы. Объяснение этого феномена достаточно просто: дело
все в том, что на самом деле колхозы и кооперация – это весьма различные формы организационно-производственной деятельности (хотя они и имеют некоторые общие черты).
Первые объединяют, коллективизируют непосредственные производственные процессы
отдельных хозяйств, сливая их в единое целое, а последняя организует, кооперирует условия этих производств, иначе говоря, их инфраструктуры, сохраняя при этом раздельность,
самостоятельность самих производств. Тогда как первые обслуживают, пусть и объединенные, но по-прежнему индивидуальные и частные хозяйства, последние сами становятся коллективными общественными. Поэтому, вступив на стадию полного обобществления
производственных процессов, крестьянские хозяйства прекращают свое существование, а
с ними исчезает и кооперация. Соответственно этому, колхоз не является кооперативом,
это уже иная форма производственной деятельности, причем, крайне малоэффективная, в
отличие от кооперации. Единство коллективных хозяйств с государством является непреложным условием существования колхозов, поэтому разгосударствление означает для
них, если не гибель, то, по крайней мере, упадок и разложение.
Как раз противоположным образом выглядит ситуация для кооперации. Благосклонность со стороны государства представляет для нее самую серьезную опасность, поВпрочем, подобная ситуация была весьма характерна для предоктябрьского состояния идей большевиков в
целом: сравнительно четко были сформулированы требования негативного характера, и, напротив, почти
невыясненной и крайне абстрактной выглядела позитивная программа
1
119
скольку кооперативное движение накрепко привязывается к государству, попадает в зависимость от него, что равнозначно ее ликвидации. Государство же, напротив, в годы нэпа
весьма активно проявляло свое внимание к кооперации, рассматривая ее сначала как средство выхода из «военно-коммунистического» кризиса, а после опубликования статьи В.И.
Ленина «О кооперации» – даже в качестве переходного звена в деле построения социализма. Но в случае кооперативного варианта социалистического строительства (вне зависимости от его реальной осуществимости) приходилось исходить из постепенного, а значит сравнительно медленного пути преобразований, что, как известно, не привлекало господствующую группировку в политическом руководстве страны. Поэтому она все более
отчетливо начинает вести дело к свертыванию кооперации, превращая ее из основного
действующего лица во вспомогательное звено коллективизации.
В качестве обоснования необходимости коллективизации был выдвинут ряд серьезных аргументов. Во-первых, коллективное хозяйство рассматривалось как, во всяком
случае, более производительное, нежели единоличное. Хотя, уже тогда было доказано
экономистами-аграрниками (А.В. Чаянов), что, если крупные формы организации в сельском хозяйстве и дают определенные преимущества и снижают издержки производства,
то количественно эти преимущества не так велики, как, например, в промышленности. Вовторых, подчеркивалась невозможность использования машин в мелком крестьянском хозяйстве. Отчасти это было верно, но нельзя не отметить, что в реальности коллективизация явно опередила начало массового применения сельскохозяйственной техники в селе: к
концу 20-х гг. ее еще просто не существовало в таких количествах. В-третьих, согласно
большевистским взглядам мелкое крестьянское хозяйство ежедневно и ежечасно рождает
из себя капитализм. В этом случае проявилось традиционное непонимание большевиками
природы крестьянства, для которого прибыль, выгода (в предпринимательском смысле
этих слов) не относятся к главным стимулам его развития. И, наконец, в-четвертых, и это,
видимо, и есть главная причина (хотя ее-то, как раз, большевики не афишировали), за распыленными миллионами крестьянских хозяйств невозможно было установить жесткий и
полновесный контроль, который бы помог выкачать необходимые для индустриализации
средства. Таким образом, расчет строился на увеличении товарности сельского хозяйства
и установлении твердого контроля за селом в интересах индустриализации. В результате,
чем шире был размах индустриализации, тем настоятельнее представлялась большевистскому руководству необходимость коллективизации.
Впрочем, среди них были и те, кто стремился найти иные пути преобразования деревни. Представители так называемой «правой оппозиции» (Н.И. Бухарин, А.И. Рыков и
др.) делали ставку на постепенный перевод крестьянства на путь социализма, говорили
даже о «мирном врастании кулака в социализм». Однако их идеи не были восприняты
партийным большинством. Большую роль в этом сыграли такие факторы как быстрый
рост кооперации, увеличение числа бедняцких колхозов (что рассматривалось как предпосылка коллективизации) и, наконец, хлебозаготовительные трудности 1927 – 1928 гг., когда административные методы разрешения кризиса дали быстрые и заметные результаты,
породив соблазн использовать их в деревенской политике в целом. Все это приводит к тому, что начиная со второй половины 20-х гг. растет интерес к коллективным хозяйствам.
Начало изменений в политике по отношению к колхозам, как и ранее, совпадают с первыми проявлениями ослабления благосклонности государства к кооперации, но окончательная победа «колхозной» линии относится к 1929-1931 гг.
Пик коллективизационной политики приходится на зимние месяцы 1930 г., когда
провозглашается формула «сплошной коллективизации на основе ликвидации кулачества
как класса». Фактически, она означала переход к уничтожению крестьянства как такового
(«раскрестьяниванию»). Тогда как даже по официальным оценкам советской статистики
число кулаков не превышало 4%, количество раскулаченных и выселенных из своих родных мест («спецпереселенцев») в реальности достигло 10 – 15%, а в отдельных районах и
более того. В погоне за повышением «процента коллективизации» создание колхозов
120
сплошь и рядом происходило с использованием насилия, что вызвало ответную волну
крестьянского сопротивления. Оно достигло столь значительных размеров, что пришлось
отступить, проявлением чего стала сталинская статья «Головокружение от успехов» (март
1930 г.). Отлив крестьян из колхозов был массовым, однако уже вскоре коллективизация
опять пошла форсированными темпами. Теперь, правда, принуждение носило несколько
иные формы: выходящим из колхозов не возвращали обобществленную землю, единоличников облагали непосильными налогами, продолжалось раскулачивание. Поэтому крестьянин оказался в такой ситуации, когда ему ничего не оставалось делать как на сей раз
«добровольно» вступать в колхоз. К 1932 г. около двух третей крестьянских хозяйств уже
состояли в колхозах.
Однако сами по себе колхозы не являлись конечной целью движения. «Колхозное
движение может подниматься к высшей форме – коммуне», – подчеркивалось в резолюции XVI съезда ВКП(б), хотя и с оговоркой о возможности перехода к ней лишь «при
условии признания самими крестьянами снизу», и определением основной формой коллективного хозяйства «на данном этапе» сельскохозяйственной артели. 1 Однако, например, скидка по сельхозналогу определялась в 1929 г. в 60% коммунам, и только 40% - артелям.2 Прицел на коммуну делает вполне объяснимым размах обобществления, обрушившийся на крестьянское имущество. И хотя центр стремился сдержать «коммунизационные» настроения, общее направление развития организационных форм сельскохозяйственного производства достаточно ясно. Причина же отказа от модели коммуны и утверждение формы сельскохозяйственной артели, по-видимому, заключается не столько в теоретических изысканиях, сколько в том сопротивлении, которое оказало идеям большевиков само крестьянство. Колхозы, (в форме сельскохозяйственной артели) как ни странно,
представляют своеобразный компромисс между властями и крестьянством, уродливую, но
все же уступка со стороны первых крестьянству. Бригадная форма организации труда,
оплата труда в трудоднях и сохранение подсобного хозяйства – все это попытка сделать
колхоз более или менее приемлемым для крестьянина. Впрочем, политикой последующих
лет эти «недостатки» были в значительной степени «исправлены». Но по мере их «исправления», да и в целом, в связи с низкой эффективностью коллективной формы организации сельского хозяйства отдача от аграрного сектора становилась все меньше, в то время как требования к нему все возрастали. Не желая сбавлять темпы индустриализации,
государство продолжало вывозить сельскохозяйственную продукцию за границу, в то
время как внутри самой страны хлеба не хватало. Это привело к массовому голоду в ряде
регионов страны. Нередко высказывается мнение об искусственности и сознательной организации голода советским руководством в целях подавления возможного крестьянского
сопротивления.
В результате всех этих перемен в начале 30-х гг. кооперативная форма организации
сельскохозяйственного производства полностью вытесняется коллективной. Основной
причиной смены приоритетов являлось изменение в представлениях о путях построения
социализма и роли в этом деле той или иной организационной формы. Причем, реальные
хозяйственные интересы и возможности в расчет практически не принимались. Впрочем,
и конечной целью коллективизации не являлось повышение эффективности сельского хозяйства. Социализм в деревне не обязательно означал увеличение зажиточности крестьянина (скорее, напротив, зажиточность рассматривалась как своего рода угроза новому
строю, недаром «зажиточный крестьянин» фактически приравнивался по терминологии
второй половины 20-х – 30-х гг. к кулаку – главному врагу социализма). В первую очередь, он представлялся сводом особых, правил «общежитья», которым должны были подчиняться крестьяне, своеобразным государственно-регламентируемым обществом. ЗаверКПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. – М., 1983. – Т.5. – С.162.
Воронин А.В. Советская власть и коперация (Кооперативная политика Советской власти:центр и местные
власти Европейского Севера в 1917 – начале 30-х гг.). – Петрозаводск, 1997. – С. 162.
1
2
121
шение коллективизации привело к формированию колхозно-государственной системы,
оттоку населения из села в город, исчезновению крестьянства как особого социального
слоя, на смену которому пришло так называемое «колхозное крестьянство». Надолго оказалось подорвано сельское хозяйство страны, лишь ценой чрезвычайных усилий теперь
способное обеспечить страну необходимой сельскохозяйственной продукцией.
Таким образом, благодаря проведению политики индустриализации и коллективизации в СССР сложилась мощная система государственной экономики, малоэффективная
в условиях мира, но успешно действующая в чрезвычайных обстоятельствах.
4. Внешняя политика СССР межвоенного периода. Великая Отечественная война и ее
роль в развитии советской государственности.
Условия возникновения Советского государства в рамках мировой и гражданской
войн, активного участия в этом процессе значительного числа иностранных государств и
особенности большевистской идеологии с приоритетом в постановке задач общемировым
устремлениям во многом обусловили цели и средства внешней политики СССР в 20 – 30-х
гг. В частности, в ней ясно обнаруживается существование двух основных тенденций. С
одной стороны, будучи порождением мирового революционного кризиса, Советская Россия ориентировалась на разрешение мировых проблем, что проявилось в идее «мировой
социалистической революции». Наиболее отчетливо эта линия видна в активной поддержке и руководстве советскими лидерами международной коммунистической организации –
Коминтерна. С другой стороны, СССР являлся наследником Российской империи с ее
очевидными национальными и государственными интересами, защита которых являлась
естественной функцией всякого государства. Осуществление этой функции входило в задачу и политической системы СССР. Естественно, что наибольшее место в определении
средств и методов ее решения принадлежало внешнеполитическому ведомству – Народному Комиссариату по иностранным делам (НКИД). Естественно и то, что интересы государственные и цели, вытекающие из идей «мировой революции», лежали в разных плоскостях, нередко противореча друг другу. Поэтому внешняя политика СССР оказывается
внутренне противоречивой: «коминтерновская» и «нкидовская» линии в ней находятся в
состоянии едва ли не постоянной борьбы.1
Революционный период в России проходит под знаком ожидания и подталкивания
мировой революции. Весьма показательны в этом плане известный поход на Варшаву
1920 г. или планы Л.Д. Троцкого по подготовке похода на Индию. Однако надежды большевиков не сбылись: мировая революция не произошла. Стала очевидной необходимость
приспосабливаться к ситуации, когда Советскую Россию, силы которой и без того были
подорваны войнами и революцией, окружали государства, весьма враждебные к ней, да и
большевистское руководство относилось к ним без особых симпатий. С другой стороны,
Россия к ХХ в. была слишком прочно включена в систему международных и экономических отношений, и разрыв отношений с ней весьма болезненно сказывался на общемировом развитии. Таким образом, к началу 20-х гг. сложилось положение, в котором обе стороны конфликта при всех разъединяющих их противоречиях, испытывали потребность в
налаживании хотя бы минимального уровня отношений. Первыми шагами в этом направлении стали договора, заключенные между Советской Россией и пограничными с ней государствами в течение 1919 – 1921 гг. Одновременно начинают устанавливаться и торговоэкономические связи с ведущими странами Европы (Великобритания, Германия, Италия,
Швеция и др.). В то же время развитие экономических отношений тормозилось отсутствием дипломатических связей. К тому же все более остро вставал вопрос об установлении
такой системы взаимоотношений в послевоенном мире, которые основывались бы на новых реалиях. Естественно, что без участия в этом процессе России сделать ее сколькоВ то же время, нельзя не отметить, что Россия и до революции имела свои особые цели в рамках существующего мирового порядка, которые, порой, весьма совпадали с теми, что провозглашали новые лидеры –
та же претензия на руководство миром.
1
122
нибудь прочной было невозможно. Пониманием этого и было продиктовано приглашение
ее на Генуэзскую конференцию (апрель 1922 г.). Советская делегация прибыла в Геную,
во-первых, с предложением о всеобщем разоружении, во-вторых, надеясь договориться по
проблемам «царских долгов» и возможности получения кредитов на восстановление
народного хозяйства, в-третьих, добиться дипломатического признания. Если первая цель
носила, скорее, пропагандистский характер, рассчитанный на увеличение популярности
Советской России в мире, то две другие имели для нее жизненно важное значение. Ввиду
продемонстрированного обеими сторонами нежелания идти на компромисс вопрос о долгах разрешить так и не удалось, однако по третьему пункту успех был весьма значительный: использовав раскол между победителями и побежденными в мировой войне, советская делегация сумела убедить Германию подписать договор об отказе от взаимных претензий, урегулировании спорных вопросов и установлении в полном объеме дипломатических отношений. Таким образом, Германия оказалась первой из ведущих держав мира,
пошедшей на установление тесных контактов с СССР. Это событие послужило сигналом
для других государств, которые в течение 1924 – 1926 гг. тоже согласились восстановить
дипломатические отношения. Мирное урегулирование обеспечило весьма благоприятные
условия развития страны и явилось одной из причин успешности нэповских мероприятий.
Новый этап внешней политики начинается где-то со второй половины 20-х годов.
Рост леворадикальных настроений в партийном руководстве, в значительной степени к
тому же сосредоточившихся в рамках Коминтерна, вызвал новые попытки подтолкнуть
мировую революцию (поскольку только в этом случае станет возможной и победа социализма в СССР). Это привело к новому обострению противоречий Советского Союза со
странами Запада. Наиболее отчетливо это проявилось в дипломатическом конфликте с
Великобританией в 1927 г. Обострились и отношения с Китаем, где вспыхнул вооруженный конфликт на Китайско-Восточной железной дороге (КВЖД) в 1929 г. Таким образом,
на этом этапе приоритет во внешней политике оказался отдан «коминтерновскому»
направлению.
Политическое поражение левых заметно усилило позиции тех, кто стремился расширить мирное сотрудничество с Западом. Тому же соответствовала нарастающая потребность растущей советской промышленности в поставках техники из-за рубежа. Отсюда – несомненный поворот во внешней политике СССР с начала 30-х гг. Происходит явное сближение позиций СССР с западными государствами по ряду международных проблем. Главной причиной, вызвавшей сближение, видимо следует считать нарастание фашизма в мире, который был равно опасен как для западных демократий, так и для коммунизма, объявленного главным врагом фашизма. Все это заставило СССР начать активную
деятельность по созданию системы «коллективной безопасности против агрессора». Особенно реальной могла стать такая система после приглашения СССР вступить в Лигу
наций (1934 г.). Определенным признаком роста популярности СССР в мире стало установление в 1933 г. дипломатических отношений с США. Тем самым, к середине 30-х гг.
благодаря проведению «нкидовской» линии во внешней политике СССР его позиции и авторитет в мире заметно вырос, оказывая определенное влияние на развитие международных отношений в мире.
И все же угрозу фашизма устранить не удалось, единый фронт борьбы против него
так и не был создан: слишком велики оказались противоречия между возможными участниками коалиции. Особенно заметно это проявилось в различии позиций по вопросу об
отношении к разразившейся в 1936 г. гражданской войне в Испании. Фактически, несмотря на, казалось бы, внутреннем характере испанского конфликта, здесь состоялось первое
столкновение между СССР и фашистской Германией (первый оказывал помощь республиканцам, вторая, вместе с Италией, – мятежному генералу Франко). Остальные члены
Лиги Наций отказались вмешиваться во «внутренний конфликт», чем не могли не вызвать
сомнений в их готовности участвовать в каких-либо мерах по сдерживанию агрессии у
Советского Союза. Если к этому добавить поражение республиканцев в испанском кон-
123
фликте, то станут понятными причины начала пересмотра позиции СССР по вопросу о
выборе стороны в разгорающемся мировом конфликте.
Предстоящая война заставляла задуматься о том, как получить максимально благоприятные позиции в случае участия в ней. Сложившиеся в мире группировки (германоитальяно-японская, с одной стороны, англо-франко-американская – с другой, и СССР – с
третьей) активно готовились к военному столкновению. Каждая из них стремилась столкнуть между собой две другие силы, чтобы в нужный момент вмешаться и получить максимальные «дивиденды» при минимальных затратах. Советскому руководству на первых
порах, казалось бы, вполне удалось преуспеть в этой деятельности. В августе 1939 г., после неудачи на переговорах между СССР, Англией и Францией, оно неожиданно для всех
(в том числе, и для собственного населения) заключает договор о ненападении с Германией («пакт Молотова – Риббентропа»). В результате последовавшей вслед за этим серии
переговоров Германия и СССР согласовали вопросы, связанные не только с взаимными
отношениями, но и поделили между собой чужие территории: Германия получала свободу
действий в Западной и части Восточной Европы, Советский Союз – в Прибалтике и на части польских (Западная Украина и Белоруссия), финских (Карельский перешеек) и румынских (Бесарабия) территорий. Подписанные соглашения являлись в тех условиях отнюдь не частным делом вышеназванных государств. Именно благодаря им II мировая
война из возможности превратилась в реальность. Получив согласие Советского Союза не
участвовать в военных действиях против Германии, Гитлер смело мог начать войну в Европе, не опасаясь удара с тыла. Более того, можно сказать, что СССР вступил во II мировую войну фактически в союзе с Германией, когда 17 сентября 1939 г. Красная Армия
вступила на территорию Польши. Таким образом, не снимая главной вины с Германии , не
отрицая недальновидности англо-французского руководства, способствовавшего своими
действиями складыванию советско-германского союза, следует признать, что несомненная доля ответственности за возникновение мировой войны лежит и на СССР. К тому же
он активный ее участник. Так называемый «освободительный поход» в Польшу (сентябрь
1939 г), советско-финская война (1939 – 1940 гг.) участие в конфликтах у озера Хасан
(1938 г.) и на Халхин-Голе (1939 г.) являются несомненными свидетельствами этого участия. Последствия этого участия неоднозначны. С одной стороны, заметное расширение
получила территория СССР на западе, что несомненно укрепило его границы, трудности
советско-финской войны заставили осознать неподготовленность армии и перейти к более
планомерным мероприятиям по ее перестройке, наконец, удары, нанесенные японцам,
способствовали будущему отказу последних от выступления против СССР во время Великой Отечественной войны. Однако, с другой – резко ухудшился имидж СССР в глазах
мировой общественности, о чем говорит, например, исключение СССР из Лиги Наций,
значительная часть населения была дезориентирована быстрым превращением недавнего
врага в друга и союзника. Видимо, можно сказать, что тактически советское руководство
добилось очевидного успеха, однако в стратегическом плане внешняя политика кануна
Великой Отечественной войны оказалась явно неудачной.
Результатом развития международных отношений 1939 – 1941 гг. стало резкое усиление Германии в ущерб ее континентальным противникам: захват Франции, Балканского
полуострова, угроза вторжения в Англию, увеличение числа союзников Германии – все
это определило господствующее положение последней в Европе. Фактически, лишь Советский Союз оставался реальной силой, способной противостоять ей. К тому же СССР
сам претендовал на руководящее место в мире: если Германия выдвигала в качестве приоритетных расовые идеи, то СССР – мирового социализма. Таким образом, столкновение
двух имперских по своему характеру идеологий, двух империй становилось неизбежным.
Вопрос заключался лишь в том, в каких условиях война начнется, какая из сторон успеет
подготовиться к ней лучше.
Германия закончила подготовительные мероприятия уже к середине 1941 г., явно
опередив советскую сторону, рассчитывающую завершить свои военные приготовления
124
лишь к 1942 г. Поэтому в начавшейся 22 июня 1941 г. Великой Отечественной войне первоначальный ход военных действий сложился крайне неблагоприятно для СССР. Буквально в течение нескольких месяцев Прибалтика, Белоруссия, Украина, часть российской
территории оказались оккупированы германскими войсками. Причины такой ситуации
весьма по-разному видятся историкам: для одних – все дело в огромном количественном
преимуществе германских войск, накопленном в процессе предшествующего завоевания
Европы («вся Европа работала на Гитлера»), для других - главная вина лежит на политическом руководстве СССР, и прежде всего, И.В. Сталине, допустившем ошибки в оценке
сроков возможного нападения, для третьих, наконец, выглядит привлекательной сравнительно недавно предложенная В. Суворовым идея неподготовленности СССР к войне
оборонительной ввиду подготовки его к войне наступательной, иными словами, воскрешение еще Гитлером выдвинутой концепции превентивной вынужденной войны с целью
обезопасить себя от нападения Красной Армии. Не пытаясь дать окончательную оценку
этим спорам, в то же время, нельзя не отметить наличия действительно весьма значительных сил, имеющихся в распоряжении Германии, другое дело – что и противостоящая им
Красная Армия была достаточно мощной силой, поэтому только превосходством объяснить столь сокрушительное поражение начального периода объяснить вряд ли возможно.
С другой стороны, и согласие с ошибочностью действий И.В. Сталина не позволяет до
конца понять, почему стало возможным положение, при котором решения одного человека приобретают буквально катастрофический характер. Наконец, не нова и попытка
оправдания гитлеровских действий планами нападения СССР на Германию: первым это
сделал еще сам Гитлер. Хотя среди аргументов, выдвигаемых Суворовым есть немало заслуживающих внимания, в целом его концепция не выглядит убедительной. Менять местами агрессора и его жертву нет необходимости. А вот определить, в какой степени
жертва помогла себе попасть в такое положение, не только можно, но и нужно. Видимо,
вся предшествующая стратегия международной политики Советского Союза, начатая с
середины 1939 г., дезориентировала не только население, но и невольно воздействовала на
само руководство, убедившее, в конечном итоге, и себя в недостаточной готовности Германии к войне и, отсюда, наличии достаточного времени для обеспечения собственной
подготовки. В условиях жестко централизованной политической системы это руководящее убеждение не могло не стать основой деятельности в последние предвоенные месяцы.
Тем самым, в стране несмотря на явное нарастание угрозы, не были проведены необходимые мобилизационные мероприятия. Неправильная стратегия обернулась и тактическим
проигрышем. Таким образом, действительно трудное положение СССР накануне Великой
Отечественной войны оказалось усугублено неверной политикой. Иными словами, даже
если бы начало войны и оказалось неудачным, оно могло бы быть значительно менее катастрофическим.
Потерпев тяжелые поражения на первом этапе, Красная Армия к началу зимы сумела измотать противника, что позволило добиться первого крупного успеха в сражении
под Москвой (сентябрь 1941 – февраль 1942 гг.). Успех, однако, закрепить не удалось: летом 1942 г. советские войска вновь вынуждены были перейти к обороне. Только с осени
1942 г. начинается окончательный перелом в ходе военных действий, отмеченный победой в Сталинградской битве (август 1942 – февраль 1943 гг.). После очередного крупного
успеха в Курском сражении (июль – август 1943 г.) стратегическая инициатива окончательно переходит в руки Советской Армии. В результате боевых действий 1944 г. гитлеровские войска были окончательно изгнаны с территории СССР, что позволило начать
совместно с союзниками (Великобританией, США, Францией) освобождение Европы и
добиться окончательного разгрома Германии. Таким образом, Советский Союз в упорной
борьбе сумел одержать победу в Великой Отечественной и разделить успех с союзниками
по антигитлеровской коалиции во II мировой войне.
Этот успех был достигнут ценой огромных жертв и усилий. Германии удалось захватить громадные территории СССР и установить там свой оккупационный режим, кото-
125
рый поставил население этих районов в тяжелейшее положение. Не удивителен поэтому
тот размах, который приобрело здесь партизанское движение, сыгравшее огромную роль в
достижении победы. Фактически именно в лесах Белоруссии, Украины и других районов
фашисты получили второй фронт, отвлекавший силы и средства. Были, конечно, и те, кто
счел возможным пойти на сотрудничество с оккупантами. Полиция, набранная из бывших
советских людей, Русская освободительная армия (РОА) – споры о мотивах поведения
тех, кто пошел в них, ведутся до сих пор. Тогда как для одних это предатели, так называемая «пятая колонна», то другие предпочитают видеть в них борцов со сталинизмом. Признавая, что весьма значительная их часть предала лишь из страха, нельзя не согласиться, в
то же время, с тем, что сталинские репрессии, коллективизация и многие другие предвоенные мероприятия Советской власти заметно увеличили ряды тех, кто пошел на службу к
оккупантам.
Громадную роль в достижении успеха сыграла и деятельность советского тыла.
Благодаря высокому уровню централизации государственного хозяйства в первые же месяцы войны удалось обеспечить его перестройку на военно-мобилизационный лад. Это
позволило сравнительно организованно провести эвакуацию производственных мощностей и населения из прифронтовых районов и наладить производство необходимого военного снаряжения. Уже к концу 1942 г. военная промышленность СССР оказалась в состоянии полностью удовлетворить потребности фронта в вооружении и боеприпасах, обеспечив сначала равенство, а затем и превосходство Советской Армии над противником в технической оснащенности. Сложнее обстояло дело в сельском хозяйстве, однако и оно, хотя
и ценой сокращения внутреннего потребления, добилось необходимого уровня снабжения
армии продовольствием, а промышленности сырьем. Успех во многом определялся удачной организацией управления страной в условиях войны: при всех своих издержках советская система как раз и была предназначена для действия в условиях чрезвычайных обстоятельств, для быстрой и решительной мобилизации имеющихся ресурсов и их перераспределения в соответствии с первоочередными потребностями.
Конечно, сколь бы ни был значителен вклад советского народа в победу над гитлеровской Германией, он был не единственной его составляющей. Большую роль сыграло
складывание в ходе войны коалиции союзных государств, объединивших свои усилия в
борьбе с фашизмом. Оставаясь идеологическими противниками, что не могло не сказываться на характере взаимоотношений, Великобритания, США и СССР были вынуждены
перед лицом возможного общего поражения все же поддержать друг друга. Естественно,
каждый из участников коалиции при этом преследовал собственные цели, пытаясь не
только победить общего врага, но и переиграть остальных союзников, получив максимальные выгоды от участия в войне. Однако эти мотивы стали явно заметны лишь на последних этапах военных действий, когда итог их стал очевиден. На первых же этапах
главные усилия были сосредоточены в военной сфере. Наиболее острой во взаимоотношениях союзников оказалась проблема второго фронта. Борьба англичан и американцев в
Северной Африке и Италии не оказывала ощутимого воздействия на ход войны на Восточном фронте, поэтому СССР настаивал на перенесении их на территорию Франции.
Хотя и довольно поздно, англо-американские войска высадились в Нормандии (июнь 1944
г.), тем самым, ускорив разгром Германии. Немалую поддержку Советскому Союзу оказали также союзнические поставки вооружения, продовольствия и сырья. Не имея решающего влияния на развитие боевых действий на Востоке в целом, эти поставки сыграли
весьма существенную роль на отдельных, самых напряженных этапах войны. В то же
время, по мере приближения конца войны, все острее становились противоречия в стане
союзников по проблемам послевоенного устройства Европы. Видя неизменный рост популярности СССР в ходе войны, лидеры западных держав пытались не допустить усиления его позиций (и позиций социализма) в послевоенном мире. Напротив, Советский Союз еще в предвоенное время рассматривал мировую войну как одно из важнейших
средств создания революционной ситуации в мире, что обеспечивало, по его мнению, до-
126
стижение конечной цели – мирового социализма. Таким образом, уже в ходе войны «горячей» закладывались те противоречия, которые впоследствии привели к войне «холодной».
Победа в Великой Отечественной войне являлась периодом наивысшего триумфа
Советского Союза. Однако достался он нелегко. Громадные материальные и людские потери, разрушение социальной и экономической инфраструктуры, складывание атмосферы
общей психологической усталости от войны, моральные издержки - все это не могло не
вызвать огромных проблем в будущей перспективе. Однако велики были и достигнутые
результаты: рост международного авторитета СССР, фактически лишь после войны превратившегося в одну из ведущих мировых держав, укрепление своего политического влияния в Восточной Европе, где ряд государств открыто начал ориентироваться на социалистический вариант развития, наконец, усиление позиций в мировом коммунистическом
движении, в свою очередь, улучшившем свое воздействие на массы. В то же время, победа
в войне укрепила советскую политическую систему, которая воспринималась как главный
и единственный организатор успеха. Конечно, государственно-мобилизационный характер советской системы, как уже говорилось, явился важнейшей предпосылкой победы
СССР в войне, однако основой ее были патриотизм и мужество народа. Впрочем, для сталинской системы последствия не были столь однозначны. Дело в том, что война, одновременно, раскрепостила народ, показала его огромный, по сути дела, невостребованный
системой потенциал, который вскоре уже невозможно стало сдерживать втуне. Тем самым, начали складываться условия для появления в скором времени сил, выступающих за
преобразование существующего режима в стране.
IX. КРИЗИС СОВЕТСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ
И ПОПЫТКИ ЕГО ПРЕОДОЛЕНИЯ (1950-Е – 1985 ГГ.)
1. Реформы советской политической и социально-экономической системы в 50 – 60-х гг.
Первые послевоенные годы принесли мало изменений в функционирование политической системы СССР. Этот период можно охарактеризовать как расцвет сталинизма,
подкрепленного победой в Великой Отечественной войне. Правда, если, с одной стороны,
укрепилась личная власть И.В. Сталина, то с другой – усилилась и борьба «под ковром» за
его политическое наследство между возможными преемниками. Одним из проявлений
этой борьбы и стало так называемое «Ленинградское дело», знаменовавшее новый этап в
избиении кадров. Продолжались репрессии и против других социальных слоев («дело
врачей» и др.). Резко возрос идеологический консерватизм, отчетливо проявившийся в
кампании «борьбы с космополитизмом и преклонением перед иностранщиной», что противоречило даже основам былого интернационалистского мировоззрения большевиков. В
сфере государственного управления сохранялась усиленная войной тенденция к централизации (замена Совета Народных Комиссаров Советом министров и т.д.). Будучи отражением реальной потребности в мобилизации сил для быстрого завершения восстановительных работ, централизация, в то же время, подошла к своему пределу, за которым она теряла всякую эффективность, что отчетливо проявилось в нарастании кризисных явлений
во всех сферах жизни СССР в начале 50-х гг. Это выразилось, прежде всего, в падении
темпов развития советской экономики с момента завершения восстановительного процесса, в стагнации, а то и в попятном движении научно-технического прогресса («лысенковщина», борьба с «лженаукой кибернетикой»), в неспособности системы обеспечить элементарное повышение уровня жизни всего населения и во многом другом. Все это подводило руководящие круги СССР к осознанию необходимости преобразований.
Однако возможными реформы стали лишь после смерти И.В. Сталина (март 1953
г.). Новое руководство, не имеющее за собой сталинского авторитета, могло сохранить
накопленный политический капитал лишь при условии повышения уровня жизни населения, возможного, в свою очередь, в результате увеличения эффективности советской экономики. Существующая централизованная экономическая система была не в состоянии
127
решить эту задачу: ей требовались реформы. Успех здесь мог быть достигнут лишь в случае изменения управления народным хозяйством, но это означало осуществление реформирования политической системы в целом, поскольку она теснейшим образом была связана с государственной экономикой. Частичные изменения в политической системе были
также в интересах номенклатуры, недовольной тем, что репрессивная машина задевает и
их. Таким образом, первоначально реформам сопутствовала довольно широкая поддержка
как масс, так и управленческого слоя. Начало десталинизации, вошедшее в историю как
«оттепель», выразилось во все более активном процессе реабилитации политических заключенных, в ширящейся критике культа личности (правда, пока, без указания самой
личности) и восстановлении коллегиальности руководства. Наряду с подготовительными
шагами к реформам идет и процесс определения того, кто возглавит реформаторскую деятельность. После некоторой борьбы в постсталинском руководстве победу одержал Н.С.
Хрущев, занимавший пост Первого секретаря ЦК КПСС. Все это подготовило открытое
провозглашение политики реформ на ХХ съезде КПСС (февраль 1956 г.).
Кульминационным пунктом ХХ съезда стала разоблачительная речь Н.С. Хрущева
о культе личности Сталина. Выводы, сделанные в ней, были сравнительно просты: сталинизм рассматривался как случайная деформация социализма, обусловленная личными качествами И.В. Сталина и временными ограничениями демократии в условиях враждебного окружения. Отсюда вытекала и сравнительная простота задачи: осуществить ряд мер по
предотвращению повторения репрессий. Собственно говоря, ничего нового здесь не было:
большая часть этих мероприятий продолжала линию, намеченную «оттепелью». Только в
отличие от 1953 – 1956 гг. теперь эта политика проводилась открыто, гласно. Была восстановлена регулярность проведения партийных и советских представительных учреждений, ужесточен контроль над репрессивным аппаратом, ослаблена цензура. Все это способствовало формированию новой атмосферы в обществе, исчезновению страха. Однако,
именно это напугало консервативную часть руководства (В.М. Молотов, Л. Каганович),
целью которой было лишь устранение опасности новой чистки, нависшую над ними. Поэтому они начали курс на ревизию реформ, что привело к обострению борьбы в политическом руководстве между консерваторами и реформаторами. Первые попытались отстранить от власти «главного виновника» - Н.С. Хрущева, но, не встретив поддержки в той части аппарата, которая не желала возвращения сталинизма «с новым лицом», проиграли и
сами лишились власти. Поражение консерваторов привело к укреплению позиций реформаторов и собственно Хрущева, сосредоточившего в своих руках не только высшую партийную, но и государственную должность – став Председателем Совета Министров
СССР.
Как уже говорилось, важнейшей задачей хрущевской «перестройки» являлся поиск
средств по повышению управляемости экономики. Главным направлением была избрана
ее децентрализация. С этой целью были ликвидированы отраслевые министерства, функции которых были переданы на места, где создавались Советы народного хозяйства (1957
г.). Предпринимались шаги по повышению самостоятельности отдельных хозяйственных
звеньев (предприятий, колхозов), проведению частичной реформы планирования. Однако
подобные мероприятия, нацеленные на интенсивный путь хозяйственного развития, если
и давали результат, то в весьма отдаленной перспективе, тогда как политическая ситуация
требовала немедленной отдачи от реформ. Это заставило руководство вновь, как и в 30-х
гг., пойти на экстенсивные методы хозяйствования. Хотя и были предприняты шаги по
стимулированию научно-технического прогресса и строительству наукоемких предприятий, большинство из них было связано с тяжелой промышленностью, мало связанной с
удовлетворением непосредственных потребностей населения. Сама установка на рост, основанный на новом строительстве, приводила к растрате человеческого труда и капиталовложений, замедляя в будущем экономическое развитие. В то же время несомненны значительные успехи в ряде отраслей промышленности, о чем свидетельствуют, в частности,
успехи СССР в освоении космоса (запуск спутников, полеты в космос людей). Те же под-
128
ходы наблюдаются и в области сельского хозяйства, где средством быстрого увеличения
производства зерна был избран подъем целинных земель (1954 – 1956 гг.). Первоначальный успех, однако, оказался кратковременным: уже в начале 60-х гг. страна вновь столкнулась с продовольственными трудностями, заставившими прибегнуть даже к экспорту
зерна из-за границы. Стремление исправить экономические неудачи привело к лихорадочным поискам новых решений, которые, однако, свелись к возвращению централизованной модели управления народным хозяйством (сначала – через государственные комитеты, а затем – восстановление министерств). Правда, опыт преобразований лег в основу
подготовленной к середине 60-х гг. известной хозяйственной реформы 1965 г., которая
ввела в советскую экономику механизм хозяйственного расчета, основанного на таких
принципах как самостоятельность предприятий, самоокупаемость, рентабельность, прибыльность и др. Но эта реформа начала осуществляться уже без самого реформатора и
тоже не получила завершения (хотя первые несколько лет и дали несомненный успех). Таким образом, несмотря на отдельные социально-экономические достижения хозяйственное развитие второй половины 50 – первой половины 60-х гг. характеризуется высоким
уровнем нестабильности, бессистемностью проведения преобразований, несоответствием
планов и конечных результатов.
Во многом это объясняется нереалистичностью самой постановки целей. Выдвинув
в качестве руководящей идеи цель создание коммунистического общества, Н.С. Хрущев и
его сторонники представили его не как некую отдаленную перспективу, а в качестве ближайшего будущего. XXII съезд КПСС (1961 г.) принял специальную Программу построения коммунизма, предусматривающую крупный скачок во всех сферах жизни: в политической, социальной, экономической. Поспешное претворение в жизнь этой программы,
основанной не столько на реальных материальных предпосылках, сколько на идеологических установках, резко ухудшило и без того непростую ситуацию, увеличив и без того
значительный разрыв между словом и делом. Добавившаяся к этому непоследовательность действий самого Н.С. Хрущева, то критиковавшего Сталина, то начинавшего вновь
восхвалять его, то заигрывавшего с интеллигенцией, то обвинявшего ее во всех грехах,
содействовала тому, что недавний общественный энтузиазм начал сменяться глубоким
разочарованием как в реформаторе, так и (что было особенно опасно для системы) в достижимости провозглашенных целей через социализм. К тому же, постоянная «кадровая
чехарда» в государственном аппарате, создававшая неуверенность чиновников в своем
будущем, существенно уменьшила поддержку реформ со стороны этого слоя. Все это
привело к социальной и политической изоляции Хрущева и, в конечном итоге, смещении
его с занимаемых им постов.
Непоследовательность внутриполитическая дополнялась колебаниями во внешней
политике. С одной стороны, на ХХ съезде КПСС был провозглашен отказ от тезиса о
неизбежности войны, с другой – именно в правление Хрущева в мире разразился один из
самых опасных конфликтов, поставивший мир на грань ядерной войны – Карибский кризис (октябрь 1962 г.). С одной стороны, восстановление отношений с Югославией, избравшей самостоятельный путь движения к социализму, с другой – подавление революции в Венгрии в 1956 г. С одной стороны, активная переговорная деятельность с заключением весьма компромиссных соглашений, примером чему является Договор о частичном
запрещении испытаний ядерного оружия (1963 г.), а с другой – нетерпимость и категоричность, хорошо продемонстрированная в известном выступлении с трибуны ООН: «Мы
вас похороним!» (сентябрь 1960 г.). Понятно, что такая непредсказуемость наносила
ущерб государственным интересам Советского Союза и являлась одной из причин неудачи всей реформаторской деятельности Хрущева.
Таким образом, реформы 50 – 60-х гг. стали еще одной попыткой поиска новых
стимулов развитию социализма. Но стремление совместить, соединить государственную
экономику с самостоятельностью хозяйственных субъектов, централизацию власти с инициативой мест, демократию с ограничениями свободы, культуру с невежеством – не могло
129
дать ничего иного, кроме метаний, расшатывающих политическую систему, дезорганизующих экономику и дестабилизирующих социальную структуру общества. Хрущевская
перестройка обернулась еще менее эффективным средством спасения социалистической
идеи, нежели некогда нэп.
2. Всеобщий кризис советской системы в эпоху «застоя».
Смещение Хрущева со своего поста и приход к власти Л.И. Брежнева означало победу консервативного крыла советского руководства, которое сочло, что реформы зашли
слишком далеко и начали выходить из под контроля. Впрочем, несмотря на отдельные
попытки реанимации сталинской политической системы, новая генерация руководителей
отнюдь не собиралась возвращаться к порядкам 30 - 40-х гг. «Жесткий» вариант сталинизма уже не мог быть осуществлен: слишком велика была инерция разоблачений; да и
сам аппарат не желал возвращения тоталитарных форм контроля, поскольку, в этом случае, его деятельность также оказывалась в сфере такого контроля. Фактически, дело свелось к отказу от большинства дальнейших реформ, за исключением хозяйственной (однако и она вскоре была свернута). Не желая новых крупных потрясений, консерваторы
стремились всеми силами стабилизировать режим, опорной социальной базой которого
стал растущий слой чиновничества.
Казалось бы, эта задача не могла быть разрешена, поскольку речь шла не об обычном кризисе, а о всеобщем, о кризисе самой системы, лишенной реальных экономических
стимулов к труду, следствием чего были низкая эффективность производства, бесхозяйственность, низкое качество продукции, медленное внедрение новой техники и новых
технологий, приводивших к нарастающему падению темпов роста и все большему отставанию от ведущих держав мира. Но, не осознавая коренных причин отставания и полагая,
что сложности развития носят частный лишь характер, советские лидеры ставили перед
страной все более нереальные задачи соревнования со всем западным миром. К тому же
значительная часть ресурсов направлялась не на подъем потребительского сектора, а на
увеличение производства вооружений с целью поддержания военно-политического равновесия в мире. Таким образом, низкая эффективность экономической системы СССР в целом и нереалистичные цели, выдвигаемые перед ней, с неизбежностью вели страну сначала к замедлению, а затем – и к прекращению развития, чреватому новой всеобщей дестабилизацией.
Но желанная стабилизация все же состоялась. Причинами тому стало благоприятное стечение ряда обстоятельств: во-первых, отказ от резких шагов в проведении политики вызвал благожелательное отношение к руководству как со стороны государственного
аппарата, так и большинства рядовых граждан СССР, не успевавших адаптироваться в
быстро меняющемся хрущевском мире и поддержавших поэтому линию нового руководства, а во-вторых, сложилась крайне выгодная для СССР внешнеэкономическая конъюнктура, позволившая компенсировать принципиальную неэффективность советской экономики. Энергетический кризис в западных странах, вызванный резким ростом цен на энергоносители, прежде всего, – нефть и газ, совпал с обнаружением в Советском Союзе значительных и относительно дешевых запасов этих энергоносителей. Пользуясь громадной
разницей между стоимостью производства нефтепродуктов в СССР и их продажной ценой, советское руководство сумело получить значительные денежные средства (так называемые «нефтедоллары») от их экспорта в Западную Европу. Благодаря им в течение
сравнительно долгого времени удавалось поддерживать, хотя и на весьма низком уровне,
некоторый рост материального благосостояния населения.
Относительное благополучие создавало иллюзию правильности выбранного пути,
поэтому проблемы, стоящие перед страной, не только не разрешались, но, напротив, имели тенденцию к нарастанию. Постоянно увеличивался и без того громоздкий бюрократический аппарат государственного управления. Практически полностью была восстановлена жесткая централизация управления экономикой. В то же время, эффективность управ-
130
ленческих решений неизменно падала. Возрастала бюрократизация и формализация аппаратной деятельности. Наконец, наиболее очевидным признаком разложения стала массовая коррупция чиновничества.
Все это увеличивало пропасть между обществом и властью. Все очевиднее становилась общественная и социальная апатия, разочарование в выдвигаемых руководством
целях (Пожалуй, особенно явным оно стало после того, как выяснилась неосуществимость
создания основ коммунистического общества, намеченного Программой КПСС на 1980
г.). Неверие в коммунистические идеалы поразило не только рядовых граждан, но и значительную часть партийной и государственной элиты, все менее рьяно боровшейся с
«крамолой». Фактически, уже к концу 70 – началу 80-х гг. произошла деидеологизация
советского общества, подготовившая сравнительную легкость восприятия населением
«перестройки». Надо заметить, что изменения в общественном сознании оказались столь
велики, что впервые с 20-х гг. в стране возникли, хотя и не слишком значительные количественно, но все больше влияющие на общественное мнение оппозиционные режиму
группы (А.Д. Сахаров, А.И. Солженицын, В. Буковский и др.), выросшие в целое диссидентское движение. Конечно, государство вело с ними борьбу, но даже репрессии носили,
в целом, довольно вялый характер. Причем, в осуществлении политики по отношению к
диссидентскому движению властям все чаще приходилось прислушиваться к мнению
международной общественности.
Эта черта характерна и для внешней политика СССР в целом. С конца 60-х гг. все
отчетливее становится усиление прагматической линии в отношении международных дел.
Правительство берет курс на улучшение отношений со странами Запада, прежде всего Европы. Во многом это объясняется все тем же экономическим интересом. Взаимные движения потоков нефти на Запад, а долларов – на Восток все крепче привязывали их друг к
другу. Конечно, линия на «разрядку международной напряженности», получившая свое
наивысшее развитие в подписании Хельсинкского акта Европейского Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, встречала серьезное противодействие в результате
проявлявшихся время от времени рецидивов «холодной войны». Однако даже здесь оказались возможны «компромиссы». Если, например, сравнить реакцию Запада на введение
войск в Венгрию в 1956 г. с откликом на силовое подавление демократических реформ в
Чехословакии в 1968 г., то разница станет очевидной. Западные страны, при всем негативизме в отношении подобных актов, отреагировали достаточно вяло: дело в том, что они
смирились с переходом Восточной Европы под контроль СССР, как, в свою очередь, Советский Союз фактически отказался от идеи руководства мировым коммунистическим
движением. Правда, введение советских войск в Афганистан (1979 г) вызвало куда более
резкую реакцию, но это связано с тем, что действия СССР вызывали нарушение сложившегося баланса сил в мире. В то же время, афганская война дорого обошлась и советскому
руководству. Принятое решение, основанное во многом на иллюзиях и неверных посылках, резко ухудшило не только внешнеполитическую, но и внутреннюю политическую и
социально-экономическую ситуацию в стране.
Громадные средства, расходуемые на ведение военных действий, уже не компенсировались и без того оскудевшим (в результате преодоления энергетического кризиса на
Западе и падения цен на энергоносители, с одной стороны, и удорожания их добычи в
СССР – с другой) потоком нефтедолларов. Резко ухудшилось выполнение социальных
программ, что не могло не вызвать недовольства среди всех слоев населения. К этому следует добавить неспособность СССР поддерживать на прежнем уровне и выполнение военных программ для поддержания военного паритета, в то время как страны Запада навязывали все более высокие темпы гонки вооружений.
В результате возможности поддержания экономической и политической стабильности к началу 80-х гг. за счет внутренних ресурсов системы оказались полностью исчерпаны. Все очевиднее становилась необходимость поиска новых средств и источников развития, нарастало осознание потребности в преобразованиях. В конце концов, это стало
131
понятно и в самых верхних эшелонах власти, которая после смены на посту Генерального
секретаря КПСС Л.И. Брежнева Ю.В. Андроповым (ноябрь 1982 г.) предприняла первые
попытки провести реформы. Правда, представление о том, в каком направлении и как далеко должны зайти предстоящие перемены было весьма смутным. В основном казались
назревшими реформы экономические, в то время как политическая система представлялась вполне жизнеспособной и не нуждающейся в преобразованиях. Главным же пороком
хозяйственной сферы представлялось отсутствие дисциплины и порядка на производстве.
Запущенные было кампании по «закручиванию гаек» успеха не принесли. Частичные реформы не могли дать новые стимулы экономике, которая нуждалась в коренных изменениях, к тому же поддержанных реформами политической системы. Именно они и стали
основой «перестроечного» и «постперестроечного» процесса.
Х. «ПЕРЕСТРОЙКА». ФОРМИРОВАНИЕ «НОВОЙ»
ГОСУДАРСТВЕННОЙ СИСТЕМЫ В РОССИИ (1985 - 1990-Е ГГ.)
1. Реформа политической системы в СССР в период «перестройки»
Начало перестройки непосредственно связывают с приходом на пост Генерального
секретаря ЦК КПСС М.С. Горбачева в 1985 г. Однако осознание необходимости реформ
пришло к советскому руководству еще в начале 80-х гг., о чем свидетельствовала деятельность Ю.В. Андропова. В то же время оно не приобрело пока должной устойчивости,
поэтому смерть Андропова привела к прекращению попыток произвести какие-либо изменения во время недолгого пребывания у власти К.У. Черненко. И все же процесс перемен был неизбежен, будучи обусловлен всеобъемлющим кризисом системы. Впрочем, с
точки зрения советского политического руководства ситуация выглядела намного менее
тревожной: да, оно понимало необходимость перемен, но полагало, что можно ограничиться проведением их только в экономической сфере. Собственно говоря, к 1985 г. багаж
реформаторов мало обновился в сравнении с представлениями Ю.В. Андропова. Преобладала все та же идея наведения порядка и дисциплины на производстве, в результате чего
будут исправлены накопившиеся недостатки и социализм сможет начать быстрое и поступательное движение вперед. Это движение стало все чаще именоваться «ускорением»,
которое и должно было привести к главной цели всей «перестройки» - обновлению социализма, приданию ему большей динамичности и способности выдержать конкуренцию со
странами Запада.
Традиционным оказалось и направление, в котором двигались экономические преобразования - оно развивалось в русле опыта реформы 1965 г. - была предпринята попытка повышения самостоятельности хозяйственных единиц. Переходя от одной «модели
хозрасчета» к другой, высшим достижением этой линии стала аренда государственного
предприятия его коллективом. Не был забыт и опыт осуществления нэпа: средством компенсации низкой эффективности слабо стимулирующих работника государственных форм
производства, была выдвинута кооперация, сравнительно безопасная с идеологической
точки зрения как общественная форма производственной деятельности, и, в то же время,
основанная на личном материальном интересе. Не дав какого-либо существенного хозяйственного эффекта, экономические реформы все же сыграли весьма существенную роль они способствовали возникновению и развитию идеи возможности применения рыночных
методов в советской экономической системе. В целом же проводимая в 1985 - 1991 гг.
экономическая политика продемонстрировала явную неспособность политического руководства выйти за рамки традиционных представлений и неготовность к последовательным
и решительным шагам.
Но дело не только, и даже не столько в способностях высших руководителей
СССР. Фактически, правильнее говорить о том, что проведение экономических реформ
натолкнулось на жесткое сопротивление всей политической системы. К 1987 - 1988 гг. это
132
стало настолько очевидным, что советское руководство вынуждено было объявить о начале частичных изменений в этой сфере. Однако, естественно, это означало ослабление позиций государственного аппарата, всего слоя советской номенклатуры, не желавшего расставаться со своими привилегиями. Поэтому проведение реформ требовало сломить ее
скрытую, но упорную оппозицию . Стремясь найти поддержку, реформаторское крыло в
руководстве решило опереться на массы. Именно этими целями объясняется знаменитая
политика «гласности», сначала весьма ограниченной, разрешенной, но затем все более
смелеющей и выходящей из под идеологического контроля, ставшая основой фактической
«свободы слова» в стране. Активная поддержка со стороны масс действительно позволила
начать процесс демократизации политической системы. В качестве главного направления
здесь было избрано повышение роли Советов, означавшее установление четкого разграничения функций между советскими и партийными органами, выражавшегося, прежде
всего, в отказе партийных органов от выполнения хозяйственных функций. Высший орган
Советской власти - Верховный Совет - был дополнен Съездом народных депутатов и превратился в постоянно действующий орган. Именно эти меры положили начало развалу
политической системы СССР, поскольку именно партийная вертикаль обеспечивала реальное функционирование политической системы; советские органы были властью сугубо
номинальной, а потому оказались не готовы к выполнению возложенных на них полномочий.
Наряду с развалом старой модели власти, в стране начинается постепенное формирование первых элементов новой политической системы, основанной на многопартийности. Первые общественно-политические движения развивались в рамках самой партии,
где начинают появляться как отдельные оппозиционеры (подобные Б.Н. Ельцину), так и
целые группы (скажем, «демократическая платформа»). Начинают появляться и первые
политические внепартийные группы
- либерально-демократическая, социалдемократическая партии, Межрегиональная депутатская группа на Съезде народных депутатов. Развитие гласности в направлении все большей критики как конкретных властей,
так и системы в целом вызвало заметную политизацию общества и рост популярности радикальных движений. Напротив, все более отчетливым становится падение авторитета
КПСС и увеличение антикоммунистических настроений в стране. Наивысшего развития
поляризация политических сил достигла в 1990 - 1991 гг., когда оппозиции удалось добиться отмены 6-й статьи Конституции СССР, закрепляющей особую роль КПСС в государственной системе СССР, и внушительного представительства в ряде республиканских
законодательных органов. В свою очередь, непоследовательность и готовность идти на
уступки М.С. Горбачева вызывала недовольство им в самом коммунистическом движении, в котором все большую силу набирало консервативное направление. Политическое
размежевание оставляло все меньше возможностей руководству для проведения сбалансированной политики, приходилось постоянно лавировать между правыми и левыми, не
удовлетворяя, в конечном счете, ни тех, ни других.
Растущая политическая нестабильность весьма негативно сказывалась на социально-экономической обстановке в стране. Фактическое прекращение экономических реформ
резко обострило положение в народном хозяйстве, которое все меньше могло удовлетворять повседневные нужды населения. Все это усилило кризис доверия к власти. Частой
формой проявления недовольства стали забастовки , во время которых выдвигались не
только экономические, но и политические требования. Особую активность при этом проявили шахтерские коллективы. К концу 1990 г. политический кризис, слившись с социально-экономическим и идеологическим, поставил на повестку дня вопрос о выборе дальнейшего пути.
Этому способствовало ослабление позиций Советского Союза на внешнеполитической арене. Прежде всего, кризис в СССР привел к отходу от него «социалистических
стран» Восточной Европы. Отказ от «доктрины ограниченного суверенитета» уменьшил
возможности контроля за ними, что привело к поражения тех сил, которые выступали за
133
сохранение связей с СССР. В свою очередь, распад «восточного блока» резко усилил ориентацию вышедших из него государств на западные страны, вплоть до стремления войти в
НАТО. С другой стороны, проводимая в стране линия на постепенную демилитаризацию,
хотя и улучшила имидж СССР (а особенно его руководителя) в глазах западной общественности, имела и то последствие, что, ослабив опасения по поводу «военной угрозы»
со стороны Советского Союза, ослабила его возможности влияния на международную обстановку в мире. К тому же стремление улучшить внутириэкономическую ситуацию в
стране за счет получения кредитов на Западе привело к необходимости идти на серьезные,
подчас неоправданные уступки во внешней политике, что также подрывало престиж руководства в глазах общественности.
Таким образом, к началу 90-х гг. стала очевидной невозможность осуществления
реформирования СССР в рамках задуманного умеренного варианта преобразований. Руководство, инициировав перемены, уже вскоре оказалось не в состоянии справиться с теми силами, которые были им же разбужены, оно проявило явное неумение вовремя реагировать на требования общественности, запаздывало с назревшими преобразованиями,
оставаясь в кругу идей, никак не соответствовавших распространенным социальным ожиданиям.
2. Распад СССР (1989 - 1991 гг.)
Одним из наиболее отчетливых проявлений общего кризиса в стране стал кризис
национально-государственных отношений. Будучи многонациональным объединением,
Советское государство имело немало проблем в этой сфере - и доставшихся ему в наследство еще от Российской империи, и тех, что возникли уже после 1917 г. До тех пор, пока
власть была сильна, эти проблемы находились в приглушенном состоянии, лишь изредка
выплескиваясь на поверхность. Однако в условиях ослабления власти они стали нарастать, постепенно захватывая все новые и новые области: и экономику, и социальные отношения, и политику. Росту межнациональных противоречий способствовала и неразбериха в национально-государственном устройстве: сформировавшись как унитарное государство, СССР в конституции сохранил внешние черты федерации и конфедерации. Если
ранее никакие формальные законоположения в реальности не имели значения, то теперь
они стали той базой, отталкиваясь от которой силы, выступающие против союза, стали
требовать серьезных изменений в положении различных национальностей. Особенно часто они ссылались на закрепленное в К онституции СССР право наций на самоопределении.
Первый конфликт на национальной почве случился еще в 1986 г. в Алма-Ате, затем
разгорелся территориальный спор между Арменией и Азербайджаном по поводу Нагорного Карабаха (с 1988 г.), а с 1989 г. они стали вспыхивать практически повсюду: на Украине и Кавказе, в Молдавии и Прибалтике, внутри российских земель. Рост центробежных
тенденций в СССР имел вполне серьезные причины, однако советское руководство, как и
в других своих политических действиях, показало полную неспособность справиться с
ними. Не понимая реальных истоков межнациональных противоречий, оно видело причины напряженности в этих районах в ошибках социально-экономического характера, допущенных местными властями. Естественно, и рецепты разрешения проблем казались на
первых порах весьма простыми: составление программы исправления недостатков, дополнительное финансирование, да смена кадров. Однако отказ рассматривать национальные противоречия как серьезнейшую проблему на деле лишь еще больше запутывал вопрос и, скорее, способствовал обострению борьбы, чем наоборот.
К тому же характерной чертой СССР являлась неравномерность развития политического сознания в различных республиках. Если одни проявляли высокую степень лояльности к центру, то другие старались от них дистанцироваться. Это, в свою очередь,
определяло отношение центра к республикам: тогда как республики Прибалтики, Закавказья и Россия подвергались жесткому давлению со стороны центра, то Средняя Азия,
134
Украина, напротив, получали от него постоянную поддержку.
Но, пожалуй, самым существенным во взаимоотношениях между центром и местами вопросом был вопрос о темпах и характере реформ. Прибалтика и Россия настаивали
на ускорении преобразований, видя в них возможность улучшить положение в республиках. Нерешительность же и непоследовательность центральных властей постепенно формировали стремление ослабить воздействие его политики на места с тем, чтобы получить
возможность самостоятельного осуществления реформ. Необходимо также добавить, что
ослабление власти центра породило соблазн в среде местных руководителей увеличить
собственную власть. Таким образом, нарастающее противоборство союзного центра и
республик стало не только борьбой за реформы, но и борьбой центральной и местных элит
за власть. Тем самым, произошло временное совпадение интересов общественности, активно требовавшей ускорения реформ, и республиканской политической элиты, желавшей
укрепить свою власть, а при благоприятном развитии событий и перехватить ее у центра.
Роль локомотива в борьбе с союзным центром взяло на себя российской руководство.
Сформирование единого фронта республик вызвало сплочение сил консерваторов, которые попытались перейти в наступление при негласной поддержке умеренных, видевших и
для себя опасность в усилении республиканских центров. Однако предпринятые ими силовые действия в Риге и Вильнюсе в январе 1991 г. успеха не принесли. Более того, они
вызвали ответное объединение радикалов и умеренных в российских политических кругах
и переход их в контрнаступление. Упорная политическая борьба февраля - апреля 1991 г.
(общероссийская шахтерская забастовка с политическими требованиями в поддержку российского руководства, мартовский референдум по вопросу о сохранении СССР, сказавший «да» союзу) завершилась созданием нового союза, на этот раз, между республиками
и умеренными центра во главе с М.С. Горбачевым. Это соглашение стало началом нового
этапа взаимодействий центра и республик, суть которого заключалась в поисках формулы
новой системы отношений между ними, выразившихся в выработке проекта нового союзного договора. После длительных переговоров к августу предполагаемое объединение
приобрело ярко выраженные конфедеративные черты.
Такое решение вызвало активное недовольство со стороны консерваторов, в среде
которых возникла идея организации заговора как против новой модели Союза, так и против реформ вообще. Попыткой осуществления замыслов стал путч 19 - 22 августа 1991 г.
Быстрый крах консервативной попытки сохранения СССР, свидетельствовавший о слабости центра, не только сорвал создание нового объединения, но и привел к неконтролируемому распаду СССР, завершившемуся известным «беловежским соглашением» президентов России, Украины и Белоруссии о ликвидации СССР и создании особого межгосударственного альянса - Содружества Независимых Государств. Нередко причины распада
СССР рассматриваются как явление случайное, объяснимое «происками империализма»
или злой волей республиканских лидеров. С другой стороны, сами участники соглашения
видят в этом акте единственно возможный выход из тупика. Видимо, все же, при всей закономерности процесса, сами формы перехода на новый уровень взаимоотношений между
центром и местами могли быть в значительно большей степени постепенными и намного
менее разрушительными. Однако августовский путч оставил мало шансов для подобного
развития событий.
Таким образом, в 1991 г. закончилась история советской государственности. Однако это не стало концом государственности российской. Напротив, она вступила в совершенно новый этап. Фактически, поражение путчистов означало неудачу консервативного
варианта реформ, расчистив, одновременно, дорогу радикальной модели преобразований.
Тем самым, события 1989 – 1991 гг. по своему характеру, глубине произошедших изменений и значению могут рассматриваться как третья российская революция.
3. Формирование новой российской государственности (1992 - ...)
Распавшийся Советский Союз оставил весьма сложное наследство России в виде
135
экономического кризиса, всеобщего социального недовольства и, наконец, отсутствия реальной российской государственности. Таким образом, необходимо было действовать одновременно в нескольких направлениях. Чтобы добиться успеха, необходимо было определить как цели преобразований, так и приоритеты в их достижении, что делало крайне
насущным выработку определенной программы реформ. В условиях краха умеренной и
консервативной моделей периода перестройки вполне естественной была победа весьма
радикальной для России концепции демократического либерально-рыночного государства
с ориентацией на западные страны. Именно эту идею и попытались осуществить пришедшие к власти руководящие круги.
Первоначальные шаги должны были быть сделаны в сфере экономики. Авторами и
одновременно исполнителями экономических преобразований стал коллектив реформаторов под руководством Е.Т. Гайдара, который в основу своей деятельности положил
концепцию разгосударствления экономики, устранения государства от непосредственного
участия в управлении народным хозяйством. В принципе, основные направления реформ
к моменту их осуществления в России были уже испытаны в ряде государств Восточной
Европы (Польша, Чехия и др.). Для повышения эффективности использования производственных мощностей необходимо было разрешение проблем собственности, что вызывало
потребность в приватизации; создание конкурентной среды обеспечивалось демонополизацией, а определение рыночной эффективности проведенной реорганизации достигалось
с помощью свободных от регулирования цен. Однако чрезвычайная ситуация в экономике
России, по мнению Гайдара, требовала срочных мер, в то время как осуществление приватизации и демонополизации - процесс длительный. Отсюда единственно возможным шагом по реформированию экономики становилась либерализация цен. Средством же ограничения чрезмерного роста цен в монополизированном российском народном хозяйстве
должна была стать жесткая денежная политика, определяемая как «монетаризм». Такая
экономическая политика означала, что основная масса тягот от перехода к рынку должна
была лечь на население, однако предполагалось, что они будут компенсированы сравнительно быстрым наполнением прилавков потребительскими товарами и помощью со стороны государства («шокотерапия»). Действительно, первые результаты отпуска цен, произведенного в январе 1992 г., оказались весьма болезненны, что вызвало резкий протест
со стороны ряда политических сил, хотя само население проявляло заметно меньшую активность. И все же опасения роста социальной нестабильности и недостаточная поддержка со стороны политического руководства вынудили реформаторов отступить от первоначальной линии. К тому же непоследовательность в осуществлении реформ объяснялась и
растущим противоборством экономических концепций в подходе к рынку в России: должен ли он быть исключительно либеральным или его следует регулировать с помощью
государства. Все это вместе взятое привело к тому, что жесткая финансовая политика
фактически проводилась не более двух месяцев, после чего государство начало активно
накачивать российскую экономику «пустыми» деньгами. Не достигла желаемых результатов и чековая приватизация. В результате, радикальные реформы в значительной степени
остались только на бумаге. Победу же одержала линия на регулируемый переход к рынку,
воплощением которого занялся новый премьер-министр В.С. Черномырдин. Несмотря на
значительные издержки осуществления экономической политики, механизм рынка, хотя
и со скрипом, был запущен, что к 1995 г. дало основания российскому руководству делать
заявления о начале стабилизации в стране. Несмотря на отдельные и весьма болезненные
для населения кризисы, которые время от времени переживала российская экономика (дефолт 1998 г.), подъем этот становится все более заметным.
Наряду с экономическими преобразованиями важнейшей задачей России являлось
формирование системы государственной власти. Несовершенство ее механизма, доставшееся в наследство от СССР, привело к тому, что выработка основ политической системы
России происходила в упорнейшей политической борьбе, развернувшейся между исполнительной и законодательной ветвями власти, вызванной отсутствием четкого разграни-
136
чения полномочий президента и Верховного Совета. Политическое противостояние, продолжавшееся в течение второй половины 1992 - 1993 гг., прошедшее через попытки проведения импичмента президенту и объявление чрезвычайного положения, референдум о
доверии и Конституционное совещание, в конечном итоге логически завершилось вооруженным конфликтом властей в Москве в октябре 1993 г. В силовом поединке победу
одержала исполнительная власть, получившая, тем самым, возможность начать реформирование государственного механизма.
Главным направлением этой деятельности явилась борьба за проведение выборов в
законодательные органы и одновременно референдума по принятию новой Конституции
РФ. Согласно предложенной президентской стороной Конституции Российская Федерация должна была стать президентской республикой с двухпалатным парламентом (Федеральным собранием, состоящим из Совета Федерации и Государственной думы). Большинство на референдуме высказалось за принятие новой модели высшей государственной
власти в России, однако на выборах проявилось и общее недовольство осуществлением
реформ, что выразилось в относительном успехе на последующих выборах оппозиционных партий. Оценка выборов как поражения демократов способствовала пересмотру курса
исполнительной власти, в частности, ее отходу от либеральных идей в сторону активного
государственного вмешательства в экономику. В то же время новая система взаимоотношений между законодательной и исполнительной властями даже при условии их взаимного недовольства друг другом исключала возможность перерастания политической борьбы
в новую вооруженную конфронтацию.
Стабилизация системы, возможно, окончательно оформилась в результате выборных процессов 1999 – 2000 гг., когда возникла новая конфигурация взаимоотношений исполнительной (президент В.В. Путин) и законодательной властей (блок «Единства» и правых).
Сложным вопросом организации власти в этот период оставался и вопрос о формировании новой системы взаимоотношений между российским центром и субъектами федерации. Такие национальные республики, как Татария, Чечня, Башкирия и другие, настаивали на их особом статусе в рамках Российской Федерации. В целом, после длительного
процесса противостояния удалось найти относительно приемлемые формы разграничения
полномочий и заключить договора с большинством республик, однако многие проблемы
остались нерешенными. Наиболее остро они проявились в чеченском кризисе, обернувшемся настоящей войной в 1994 – 1996, 1999 - 2000 гг. Впрочем, даже прекращение полномасштабных военных действий не завершило конфликта, имеющего характер затяжного
и трудноразрешимого кризиса во взаимоотношениях между Чечней и российским центром. Не сложилось и прочной системы взаимоотношений с областями и краями РФ, недовольными своим неравноправным положением в Федерации по сравнению с национальными республиками.
Таким образом, в течение 1992 - 2000 гг. процесс формирования новой российской
государственности приобрел большую динамику в его высшем звене, тогда как формирование взаимоотношений по линии «центр - регионы» пока все еще заметно отстает.
Отсутствие ясности во внутреннем положении сказывалось и на внешней политике
России. Неопределенность положения после развала СССР, инерция противоборства с
союзным центром и нечеткость внутренних целей затруднили определение национальных
государственных интересов страны. Поэтому на первых порах во внешней политике прослеживается стремление проводить линию на тесное сближение со странами Запада. Лишь
постепенно начинает осознаваться необходимость формирования самостоятельной внешней политики, опирающейся на ясное понимание места в мире, занимаемого Россией. Все
более отчетливой становится противоположность интересов России и НАТО, все яснее
осознается значимость восстановления активных и прочных связей с республиками бывшего СССР. В то же время, процесс самоопределения России в мире не получил окончательного завершения.
137
Таким образом, российская государственность в начале 90-х гг. начала приобретать
все более определенные формы, однако предстоит еще весьма длительный процесс завершения становления нового государства. С другой стороны, по-видимому, происшедшие с
момента начала перестройки преобразования столь глубоки, что приобрели необратимый
характер. Тем самым, в конце ХХ в. Россия вступила в новый этап развития государственности.