Зелинский Ф.Ф. История античных религий. т1-3

Φ. Φ. Зелинский
ИСТОРИЯ
АНТИЧНЫХ
РЕЛИГИЙ
Том I—III
УДК 291.11
ББК 86
3-495
Редакторы С. Д. Сапожникова, Т. Г. Сидаш
3-495 Зелинский Φ. Ф, История античных религий. Том 1-3. —
СПб.: Издательский проект «Квадривиум»; Алетейя,
2014. - 864 с.
ISBN 978-5-9906155-9-5
Настоящее издание обнимает собой первые три тома мону­
ментального труда великого русского филолога Φ. Ф. Зелинского
«История античных религий», в котором он завершил свой блес­
тящий творческий путь. Если два первых тома были известны
русскому читателю по изданиям начала XX века и переизданиям
в постсоветский период, то третий том впервые переведен нами
с польского языка, на котором были написаны и все остальные
тома, создававшиеся ученым в 20-40-х годах XX века в Польше и
Германии. Для широкого круга читателей, интересующихся исто­
рией религий.
Издание осуществлено при финансовой поддержке
издательства «Алетейя».
ISBN 978-5-9906155-9-5
© Бей И. Г., третий том,
пер. с польского, 2014
© Сидаш Т. Г., вступительная
статья, 2014
© Болгова Ε. Α., обложка,
иллюстрации, 2014
Фаддей Францевич Зелинский.
Краткая биографическая справка
Поскольку мое изложение в основном опирается на Авто­
биографию Φ. Ф. Зелинского1, то позволю себе использовать
предложенное самим великим филологом деление его жизни
на периоды.
Фаддей (Тадеуш) Францевич Зелинский (Зелиньски) был
вторым ребенком в семье польских дворян (по материнской
линии весьма сановитых). Он родился 2 (14) сентября 1859 года
в с. Скрипчинцы Каневского уезда Киевской губернии (сейчас
Корсунь-Шевченковский район Черкасской области Украи­
ны). Был назван в честь главного героя известной поэмы Миц­
кевича «Пан Тадеуш» и крещен в католицизме. Лишился мате­
ри в возрасте четырех лет и с этого момента жил вместе с отцом
в Санкт-Петербурге: сначала на углу Большой Подьяческой
и Екатерининского канала, затем на углу Стремянной улицы
и Поварского переулка.
Немецкий период. С 1869 года он ученик и пансионер Анненшуле — немецкой школы, располагавшейся на Кирочной, 8
(его патриотически настроенный отец стремился, насколько
можно понять, максимально отдалить своего наследника от
русских сверстников — как из сознания своей польско-католи­
ческой инаковости, так и поскольку полагал, что его отпрыску
придется довольно тяжело в русской гимназии после польского
1
Зелинский Ф. Ф. Автобиография / Пер. с нем. А. И. Рубана // Древний мир и
мы: Классическое наследие в Европе и России: Альманах. Вып. 4. СПб., 2012.
С. 46-172.
6
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
восстания 1863 года)2. В 1872 г. Зелинский осиротел полностью,
оказавшись на попечении дяди — инженера-путейца, который
порвал со своим воспитанником, когда уверился, что тот со­
бирается продолжить классическое образование, а не получить
реальное. Уже в старших классах гимназии Зелинский начина­
ет зарабатывать уроками.
По успешном окончании гимназического курса Зелинский
получает возможность продолжить на казенный счет образо­
вание в Русской Филологической Семинарии при Лейпцигском Университете3. Здесь в 1876-1879 гг. Зелинский прожил
важнейший, образующий период своей жизни, обретя все те
блага, которые дает полноценно пережитое студенчество. Дип­
лом Фаддея Францевича «Последний год пунической войны»
вышел в виде отдельной книги и получил похвальный отзыв
Моммзена. Осенью 1879 года Зелинский получает государ­
ственную субсидию для продолжения образования, совершив
трехлетнюю образовательную поездку: он движется из Мюн­
хена в Вену — Верону — Венецию — Флоренцию — Рим — Неа2
Национальный вопрос был весьма болезненным для Зелинского: русским он
себя определенно не считал, во многих коллегах подозревал неприязнь к себе
на национальной почве (возможно, вполне справедливо); считал, что в России
является гражданином второго сорта (сознавая при этом, что на государство
ему роптать не за что) — одним словом, был носителем типического «поль­
ского комплекса», т. е. переживал свою «польскость» как силу, по его весьма
точному выражению, центростремительную. С другой стороны, Зелинский не
овладел польским языком в совершенстве до конца своих дней: будучи женат
на прибалтийской немке, говорил дома и вел деловые бумаги на немецком,
а свою Автобиографию, будучи уже стариком, написал на русском; на протя­
жении же всей жизни любил и умело пел украинские песни. Интересно, что в
последние годы жизни эта же «центробежность», которая у Зелинского и супру­
ги сменилась после 1917 г. «центростремительностью», владела его детьми,
занимавшими, насколько можно понять, относительно немецкого общества
ту же позицию, что сам филолог занимал прежде относительно российского,
что явно не способствовало взаимопониманию отцов и детей. См.: X. Геремек.
Дневник Φ. Ф. Зелинского 1939-1944г. //Древний мир и мы... С. 216-217.
3
Это учебное заведение было учреждено председателем Ученого комитета Ми­
нистерства народного просвещения А. И. Георгиевским и существовало в 18731890 гг., подготавливая учителей древних языков для гимназий; диплом семина­
рии приравнивался к университетскому.
Том I. Древнегреческая религия
7
поль — Корфу — Коринф — Афины — Пелопоннес, — и в нояб­
ре 1882 года возвращается в Санкт-Петербург, где получает
стипендию для написания диссертации. В конце 1883 года он
защищает магистерскую диссертацию и в январе 1884 стано­
вится штатным приват-доцентом Санкт-Петербургского Им­
ператорского Университета, дебютируя в качестве преподава­
теля с лекциями об Аристофане; параллельно он преподает в
родной для него Анненшуле.
Только начиная с этого момента, Фаддей Францевич зна­
комится с русским (в очень неопределенном петербургском
понимании слова) обществом: до сих пор он общался исклю­
чительно в немецком кругу. В мае 1885-го года он обручается с
Шарлоттой Доротеей Луизой Гибель и в июне в Мальтийской
Капелле Воронцовского Дворца венчается с ней. В 1886 году у
них рождается первенец Феликс, и в ближайшие потом годы:
Амата (1887 г.), Корнелия (1889 г.), Вероника (1892 г.).
В 1886 году Зелинский публикует в Лейпциге книгу «Строе­
ние древней аттической комедии», на основании которой пыта­
ется защитить докторскую диссертацию; не встретив сочувствия
в Петербурге, он защищается в Юрьеве (тогдашнем Дерпте, ны­
нешнем Тарту), что не составило труда, поскольку книга была на­
писана на немецком. В 1884 году происходит университетская ре­
форма: не доверяющее — на глазах становящимся все более рево­
люционными — университетам, правительство лишает их права
на выбор профессоров, считая, что занимать эти посты должны
люди, назначенные свыше. Таким именно путем, пользуясь про­
текцией А. И. Георгиевского, Зелинский и попадает в штат про­
фессоров петербургского университета, став в 1887 году экстраор­
динарным профессором. Преподавание в Анненшуле он с этого
момента оставляет. В 1890 году он на этот раз уже избирается ор­
динарным профессором. С 1889 года Зелинский возглавляет так­
же кафедру древней истории на Бестужевских курсах — месте, где
его преподавательский талант явит себя с наибольшим блеском.
В 1892 году впервые становится председателем экзаменационной
комиссии историко-филологического факультета, а с 1894 года
8
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
назначается им уже постоянно. В 1893 году становится членомкорреспондентом Императорской Академии Наук.
Русский период. Переломным годом — т. е. годом, когда
Φ. Ф. Зелинский превратился из молодого филолога, читающе­
го свои лекции по записям, проговаривая темы и параграфы, во
вдохновенного оратора, собирающего огромные аудитории, —
стал 1895 год. Разумеется, Зелинский постоянно работал над
собой и как педагог и как ученый, однако довольно долго не мог
найти в аудитории свой тон. Произошло это одномоментно —
с началом чтения по Вакханкам Еврипида: первая же лекция
закончилась овацией (случай беспримерный для урока фило­
лога-классика). Помимо того, что филолог душевно возрос до
возможности артистической импровизации, он изменил само
содержание преподавания: разбирая Вакханок, он рассказывал
о дионисической идее как таковой... В этом же году Зелинский
начинает публиковаться в Европейском Вестнике Стасюлевича, что обозначало выход на общероссийскую аудиторию. Че­
рез Стасюлевича знакомится с В. С. Соловьевым, А. Ф. Кони,
С.А. Венгеровым, 3. Н.Гиппиус4. В1897 г. выходит первая книга
Зелинского, получившая всеевропейскую известность — Cicero
im Wandel der Jahrhunderte — Цицерон в зеркале столетий (на
ский язык по сей день не переведена)5. Если книга о Цицероне
(Зелинский ставил перед собой задачу проследить значение од­
ного человека для человечества на протяжении столетий) из-за
требований издателя на другие языки так и не была переведена,
то следующее творение филолога, изначально написанное на
русском языке, не только выдержало три издания в России, но
и было переведено на 12 европейских языков: это была книга
Древний мир и мы (Die Antike und wir). Заслуживает упоминания
4
В русский период жизни среди учеников Зелинского мы видим М. И. Ростов­
цева, С. М. Городецкого и А. А. Блока; Иннокентий Анненский и Вячеслав Ива­
нов— друзья молодого профессора, Ф. К. Сологуб, М. Горький, Л. H. Андреев,
А. В. Луначарский, К. Д. Бальмонт, В. Я. Брюсов, И. А. Бунин, М. А. Кузьмин,
А. М. Ремизов — знакомые.
5
В Германии она выдержала 5 изданий: в 1897, 1908, 1912, 1929, 1967 гг.
Том I. Древнегреческая религия
9
контекст, в котором она была написана. В начале XX в. споры
о преимуществах классического и реального образования (по­
следний протуберанец которых в виде советского антогонизма
«физиков» и «лириков» угас уже на моей памяти) были в самом
разгаре: либеральная (= евроцентристская или атлантистская)
партия ратовала за сокращение и уничтожение классического
образования в качестве социально значимого феномена (что и
произошло позднее при большевиках), партия консервативная
(= государственническая или континенталистская) отстаива­
ла возрожденский идеал studia humana в качестве системооб­
разующего для всякой вообще образованности. Помимо уче­
ных дебатов и административных маневров на всех мыслимых
уровнях, противостояние это выражалось и в прямой пропо­
веди: определяющееся после окончания среднего образования
юношество было ее целевой аудиторией. Русское государство
до падения империи разделяло в целом гуманистический иде­
ал, и система государственного образования даже технически
была прямой производной от немецкой, континентальной
школы. Благодаря этому положению дел Зелинский — человек
крайне либеральных на тот момент взглядов — оказался союз­
ником государства в вопросе об образовании. Перед выпуск­
никами петербургских гимназий Зелинский как раз прочел с
большим успехом тот курс лекций, который затем лег в основу
его книги.
На стороне правительства Зелинский выступил и в рево­
люцию 1905 года, своим авторитетом послужив введению сту­
денческих волнений на историко-филологическом факульте­
те в законосообразное русло. В этом году университеты вновь
обрели право избрания профессуры и широкую автономию
в деле преподавания. Левая и либеральная профессура, рато­
вавшая за демократические преобразования, объединилась
в Академический союз; на двух его съездах в 1905 году Зелин­
ский был одним из представителей Петербурга, причем во все­
российском масштабе петербургский либерал оказался едва
ли не крайне правым. В этом же году от Бестужевских курсов
10
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
отделились Высшие женские историко-литературные и юри­
дические курсы во главе с бывшим директором Бестужевских
курсов Н. П. Раевым (они поместились на ул. Гороховой, 20),
и Зелинский, оставаясь профессором кафедры эллинистики
на Бестужевских курсах, становится главой кафедры древней
истории на Раевских. В 1906 году Зелинский избирается дека­
ном историко-философского факультета. В этом же году его
лекции выходят за пределы академической среды: он начина­
ет сотрудничать с Обществом народных университетов6. Тогда
же из университетских студентов и студенток высших женских
курсов образовался и кружок Зелинского, оформленный как
филологический семинар в помещениях университета. Фад­
дей Францевич в это время — и вплоть до большевистского
переворота — куда более проповедник и учитель, нежели пре­
подаватель и университетский администратор. К этому же
периоду жизни относятся получившие в то время нехороший
резонанс романы филолога со своими ученицами — мы знаем,
по крайней мере, о трех внебрачных детях Фаддея Францевича. Что касается научной деятельности, то именно в это вре­
мя к Зелинскому приходит понимание того, что «психология
в той же мере важна для гуманитарных наук, как математика
6
Общество это, бывшее прототипом многих советских образовательных начина­
ний, было основано А. А. Марковым, И. Р. Тархановым и П. Ф. Лесгафтом и яв­
лялось легитимной формой попечения русской интеллигенции о малообразован­
ных сословиях. Деятельность этого общества осуществлялась в Народных Домах
(предшественниках советских Домов Культуры), первый из них был построен в
1882 году в Томске. Это были одновременно библиотеки, театры, лектории, пло­
щадки для функционирования всевозможных кружков и и клубов. Нынешний
петербургский Мюзик-холл, скажем, представляет собой театральную площад­
ку Николаевского Народного Дома, который находился на месте Театра им. Ле­
нинского Комсомола, нынешнего Балтийского Дома, пока не погиб в тридцатых
годах от пожара. Нынешний ДК Железнодорожников (ул. Тамбовская, 63) также
помещается в здании бывшего Литовского Народного Дома... Всего в Петербурге
начала двадцатого века Общество народных университетов осуществляло свою
деятельность в 25 лекториях (что весьма немало для миллионного на тот момент
города), в том числе в Тенишевском училище (Моховая, 33) и Доме городских уч­
реждений (Садовая, 55).
Том I. Древнегреческая религия
11
для наук естественных»7. Попытка взглянуть на древние тек­
сты через призму психологии привела к появлению работ Das
Incompatibilitätsgesetz bei Homer* и Das constructive Rhytmus bei Ciciro
(обе работы были написаны на немецком и на русский не пере­
водились). Последняя (а она была обрамлена сопутствующими
статьями) стяжала ему членство в Британской Академии Наук.
В первой из них речь шла об особенностях гомеровского ощу­
щения времени, последовательности одновременного, необра­
тимости, различении кажущихся и действительных событий.
Во второй — о ритме как бессознательном упражнении и о рит­
мическом опознавательном знаке индивидуальности. Нет ни­
чего удивительного в том, что весьма чуткие к эмпирическим
обобщениям англичане высоко оценили эти наблюдения.
Маститый английский ученый Альберт Кларк тут же приме­
нил эти открытия в новом издании речей Цицерона. Работы
Зелинского о Цицероне вышли в 1914 году.
Именно во время Первой мировой войны Зелинский заду­
мывает и начинает работать над публикуемым нами трактатом,
еще не зная, что с годами он превратится в итоговый труд всей
его жизни. Вот как он сам пишет об этом в Автобиографии:
Сбросив с плеч «Der constructive Rhythmus», я принялся на закате
жизни за четыре исследования: история античной религии, исто­
рия античной литературы, история античной этики и энцикло­
педия философии. Сначала я задумывал их как обширные науч­
ные работы, но для этого я нуждался в заграничных библиотеках.
Мой возраст не давал мне отсрочки, поэтому я довольствовался
малым. Своего рода синтезом стала моя работа «История анти­
чной культуры» в двух небольших томах9. Затем небольшой том
«Древнегреческая литература эпохи независимости»; второй том,
посвященный «вселенской эпохе» (то есть от Александра Вели7
Автобиография (указ. изд., с. 146).
8
Закон несовместимости у Гомера.
9
История античной культуры. СПб., 1914. Ч. 1-2 (пособие для гимназий).
12
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
кого до Юстиниана), последовал только в 1921 году10. Между тем
центр тяжести переместился на переводы, а именно на хресто­
матию, первая часть которой, поэтическая, напечатана в 1920 г.,
а вторую, прозаическую, я оставил подготовленной для печати11.
Истории античной религии посвящен первый, но самостоятель­
ный том — «Древнегреческая религия», появившийся во время
войны; второй, «Религия эллинизма», вышел лишь в 1921 г.; над
третьим томом, «Эллинизм и иудаизм», я еще работаю. Все иссле­
дование составит шесть томов. Историю античной этики я начал
с двух статей, «Бог и добро» и «Возникновение греха», напечатан­
ных в ежемесячных журналах»12. Продолжая исследование в этом
направлении, я увидел необходимость изучить сначала «гомеров­
скую психологию»; первая глава работы, «Органы душевной жиз­
ни», снабженная обширным научным аппаратом, вышла в «Из­
вестиях Петербургской Академии наук» в 1922 г.13
К этому же периоду относится апогей переводческой дея­
тельности Зелинского: в 1913 г. в издательстве М. и С. Сабашни­
ковых выходят Героиды Овидия, затем в 1914-1915 гг. — Софокл
в трех томах, и, наконец, посмертное издание переводов покой­
ного друга Фаддея Францевича —- Иннокентия Федоровича
Анненского — трехтомник Еврипида (в котором Зелинский за­
ново перевел приблизительно треть трагедий, а также написал
сопроводительные материалы)14. Можно спорить о том, были
ли прежде более удачные работы и возникли ли они в последу­
ющее столетии; однако то, что с момента выхода в свет два этих
издания являются мерилами и эталонами, от которых и в связи
с которыми отсчитываются и будут отсчитываться успехи и не10
Он так и не был издан.
11
Древнегреческая литература эпохи независимости. Ч. 1. Общий очерк. Пг., 1919;
4. 2. Образцы. Пг., 1920.
12
Бог и добро: Как нравственность стала религиозной и как религия стала нрав­
ственной /Ι Вестник Европы. 1917. Кн. 1.С. 113-140; Возникновение греха в сознании
древнейшей Греции // Русская мысль. 1917. № 7—8. С. 1-27.
13
Гомеровская психология. Гл. 1: Органы душевной жизни. Пг., 1922 (брошюра).
14
Театр Еврипида. М., 1916-1921. Т. 1-3.
Том I. Древнегреческая религия
13
успехи в сфере поэтического перевода древних авторов, — это
неоспоримо.
К этому же периоду относится постепенно разраставшийся
и по мере разрастания издававшийся сборник статей Из жиз­
ни идей, достигший к концу русского периода четырех томов15.
Здесь же следует назвать сборник авторской беллетристики
Аттические сказки — при жизни автора он издавался отдель­
ными брошюрами16 и лишь в постсоветское время был издан
одной книгой17. Здесь же специально предназначенное отроче­
ству сочинение Античный мир, начатое в России, а законченное
уже в Польше18. Уже в советское время Зелинский принимал
участие в переводах Грильпарцера и Иммермана... в послерево­
люционной сумятице работы эти были утеряны — двухтомник
Иммермана полностью, а из трехтомника Грильпарцера вышел
лишь первый том19.
Польский период. Сближение Зелинского со своей истори­
ческой родиной началось в 1916 г., когда после падения Варша­
вы в Петербург прибыло много эмигрантов, возникла польская
гимназия и некие польские курсы «академического направле­
ния», как их называет филолог, который стал в гимназии пред­
седателем школьного совета, в обществе —- председателем, а на
курсах — директором. Случился октябрьский переворот, в Вар­
шаве открылся университет, и Зелинский сразу же был избран
15
Из жизни идей: Научно-популярные статьи. Т. 1.СП6., 1905 (1916); т. 2. СПб., 1903
(1911); т. 3. СПб., 1907; т. 4. Вып. 1-2. Пг., 1922.
16
Иресиона: Аттические сказки. Пг., 1921-1922. Вып. 1-4 («Тайна долгих скал»,
«У матери-земли», «Соловьиные песни», «Каменная нива»); Терем зари: Из атти­
ческих сказаний. Пг., 1922; Царица вьюг (Эллины и скифы): Из аттических ска­
заний. Пг., 1922.
17
Аттические сказки. СПб., 2000.
18
Античный мир. Т. 1. Эллада. Ч. 1: Сказочная древность. Вып. 1-3. Пг., 1922-1923;
Grecja niepodlegia. Warsawa, 1933; Rzeczpospolita rzymska. Warsawa. 1935/ Римская
республика. СПб., 2002; Cesarstwo rzymske. Warsawa. 1938/ Римская империя.
СПб., 1999.
19
Грильпарцер Φ. Пьесы. Пг., 1923. Т. 1.
14
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
его профессором. «Если Варшава зовет, поляк не может не
откликнуться»20, — Зелинский решил бежать «из египетского
плена». Почему страна, давшая ему образование, деньги, по­
зволявшие не стесняться в средствах, кафедры для своих лек­
ций-проповедей и т. д., оказалась вдруг «домом рабства», для
которого у филолога не находится ни одного доброго слова и
чья судьба не вызывает у него ни малейшего сочувствия — ясно
не вполне. Полагаю, только крайняя форма национального
надмения позволила нашему герою — человеку в целом доволь­
но чуткому — не обратить внимания на чудовищное хамство
собственной неблагодарности: отношение Зелинского к поре­
волюционной России — нечто несравненно более отвратитель­
ное, нежели все его похождения с ученицами, хотя некоторой
родственности этих двух явлений нельзя не увидеть. Страни­
цы Автобиографии, на которых он описывает те академические
свары, которые, якобы, создали для него невыносимые условия
жизни, — заставляют краснеть людей, к нему расположенных.
Итак, пользуясь своим знакомством с А. В. Луначарским,
Зелинский получает у советского правительства годичную
научную командировку за границу и — опять же, благодаря
связям — обменивает советские деньги на доллары. Прибыв в
Варшаву, чета Зелинских получает польские паспорта и с лета
1919 по лето 1920 г. проводит в путешествиях, двигаясь из Па­
рижа в Испанию, оттуда в Алжир, зимует в Тунисе, затем Не­
аполь, Рим, Мюнхен, Лейпциг, Берлин. Осенью 1920 г. с полу­
годичным опозданием возвращается в Советский Союз (с тем,
чтобы в случае бегства не были репрессированы дети). Нако­
нец, в мае 1922 года, будучи делегирован как представитель
петербургского университета на юбилей падуанского, Зелин­
ский оседает в Варшаве21. В 1923 г. он выступает на семинарах
и читает лекции в Брюсселе, Париже, Бордо, Тулузе, Дерпте,
посещает Оксфорд. В ноябре 1923 года умирает от менингита
20
Слова из речи филолога в Варшаве.
21
Сын Зелинского к этому времени уже бежит через Финляндию в Германию.
Том I. Древнегреческая религия
15
его жена Луиза Гибель. Этим прискорбным событием оканчи­
вается Автобиография. Дальнейшие события мы, не найдя пока
возможности связаться с польскими коллегами, представляем
заметно хуже22.
Этот «польский» период жизни теснейшим образом свя­
зан с немецким местечком Шондорф под Лейпцигом: имен­
но там осел — в качестве преподавателя биологии и химии в
местной гимназии — бежавший из Советской России Феликс
Фаддеевич Зелинский (1886-1970), завещавший архив своего
отца, являющийся для нас единственным источником све­
дений о последних годах жизни ученого, библиотеке ленин­
градской АН23. В Шондорфе Зелинский бывал — едва ли не
каждое лето — в период своей работы в Варшавском универ­
ситете, где до 1935 года он заведовал кафедрой классической
филологии и в квартире при котором проживал. В Варшав­
ский период жизни ученый доводит до завершения нача­
тые им в России проекты и участвует в переиздании своих
прошлых работ24. Когда в 1939 году эту квартиру уничтожило
22
Надеюсь, ко времени выхода следующего тома мы переведем бесценные для
нашей темы статьи Мариана Плезя, предваряющие последние тома «Истории ан­
тичных религий», а также и M. Plezia. Ζ dziejow klasycznej w Polske. Warsawa, 1993.
S. 181-235.
23
Здесь следует сказать несколько слов о судьбах детей ученого, рожденных в бра­
ке. Амата Зелинская (1888-1967) вышла в 1909 году замуж за видного русского византиста Владимира Николаевича Бенешевича. Родила ему трех сыновей, один
из которых умер в голодные революционные годы, а два вместе с отцом были рас­
стреляны в 1937 (о чем Амата Фаддеевна так в этой жизни и не узнала). Ей довелось
пережить лагерь, нищету, крайнее одиночество и умереть несломленной. Крат­
кая биография этой героической женщины публиковалась Людмилой Вольфцун
в журнале «Звезда» (1997. № 4. С. 178-184). Корнелия Зелинская (1889-1970) вы­
шла замуж за японского ученого (?) Казунобо Канокоги, с которым познакоми­
лась, обучаясь философии в Йене; жила и умерла в Японии. Вероника Зелинская
(1893-1942), тяжело болея с детства, прожила всю жизнь с отцом, будучи забот­
ливой и преданной дочерью. Неизданные мемуары двух старших дочерей ученого
хранятся в Архиве РАН. Если кто-то из читателей этой книги готов подготовить
упомянутые тексты к публикации, то издательский проект «Квадривиум» готов
оплатить этот труд и устроить публикацию.
24
Например: Zielinski Th. Cicero im Wandel der Jahrhunderte. Leipzig, 1929;ZielinskiTh.
Horace et la société romaine dutemps d'Auguste. Paris, 1938.
16
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
бомбой (вместе с обстановкой погибла и библиотека ученого,
в том числе и пятый том издаваемого нами труда), — Фаддея
Францевича разбил временный паралич; с этого момента он
становится беспомощен и перебирается жить к сыну, сосре­
доточив все свои усилия на завершении главного труда своей
жизни, который он называл в своих письмах «дитя печали».
Сохранился дневник филолога 1939—1944 годов, позволяю­
щий представить, как по три-пять страниц ежедневно созда­
вались тяжело больным ученым на пепелище старой Европы
завершающие тома «Религий античного мира».
Т. Г. Сидаш
TOMI
ДРЕВНЕГРЕЧЕСКАЯ
РЕЛИГИЯ
Глава I
ВВЕДЕНИЕ
Среди всех так называемых «языческих» религий нет ни
одной, которая была бы нашей интеллигенции в одно и то же
время и так хорошо известна и так глубоко неизвестна, как
древнегреческая. Это может показаться парадоксальным, и тем
не менее это так.
Ее известность — осадок двух эпох. Во-первых, эпохи фран­
цузского классицизма (не будем заглядывать далее) XVII в. с его
культом греческой мифологии и в поэзии, и в изобразительном
искусстве, и во всей тогдашней «галантной» жизни. Как извест­
но, этот классицизм перекинулся и к нам, изучение греческой
мифологии стало обязательным предметом несложного обра­
зования немногочисленной русской интеллигенции, и краткое
греческое руководство Аполлодора стало первой грекоязычной
книгой, переведенной и напечатанной по-русски по приказу
самого императора Петра I. Отсюда популярность греческих
20
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
богов — правда, по традиции того же французского классициз­
ма, более в их латинских наименованиях. Они положительно
вытеснили из сознания людей христианских святых; и верую­
щий интеллигент, для которого и св. Пантелеймон, и св. вели­
комученица Варвара, и даже сам св. Николай Чудотворец были
лишь простыми, хотя и произносимыми со священным трепе­
том именами, — соединял в то же время очень определенные
представления с Зевсом-Юпитером и Герой-Юноной, со стро­
гой Палладой-Минервой и легкомысленной Афродитой-Вене­
рой, с воинственным Марсом и хитрым Меркурием.
Определенные, без сомнения; только правильные ли? Вот
вопрос. И ответить на него приходится: нет, безусловно непра­
вильные. Именно популярность греческой мифологии была
сильнейшей помехой пониманию греческой религии: она была
одной из главных причин того, что эту греческую религию, как
таковую, отказывались принимать всерьез. Тон задавал Ови­
дий, певец галантного Рима эпохи Августа, столь родственной
по настроению веку французского короля-Солнце; а в рос­
кошном цветнике его «Метаморфоз» можно было найти какой
угодно аромат, кроме религиозного. Неисправимый волокита
Юпитер, ревнивая и сварливая Юнона, вороватый Меркурий,
кокетливая Венера, склонный к выпивке Вакх — помилуйте,
какая же это религия!
Это, повторяю, осадок одной эпохи, эпохи французского
классицизма. Ее вредное влияние было отчасти уравновешено
концом XVIII в. и началом XIX, эпохой так называемого «нео­
гуманизма» — Винкельмана, Гете, Шиллера. Произошла реак­
ция, но главным образом на эстетической почве. Зевс Фидия
даже в тех позднейших преломлениях, которые только и знал
Винкельман, — это все же не овидиевский сластолюбивый
вельможа, и Гете недаром так любил его супругу, мнимополиклетовскую Геру, от которой на него веяло, «как от поэмы Гоме­
ра». И все же эта реакция, самым красноречивым выражением
которой был восторженный гимн Шиллера в честь «богов Гре­
ции», была исключительно эстетического характера: античные
Том I. Древнегреческая религия
21
божества, объявляющиеся в красоте, противополагались хрис­
тианскому в его исключительной духовности; и когда Гете в не­
забвенной сцене изобразил свою замученную Гретхен в молитве
перед Богородицей — «о склони, Многострадальная»... — ему и
в голову не приходило, что в сущности она у него призывает
прямую наследницу древней богини, прообраза скорбящих,
Деметры.
Требовалось очень внимательное изучение древнего мира
для того, чтобы греческая религия получила свою справедли­
вую оценку; это изучение производилось, разумеется, в недрах
науки о древнем мире — классической филологии. Не сразу
были найдены верные пути: иные прямо завели исследовате­
лей в дебри, другие, будучи сами по себе хорошими, все же не
вели к той цели, которую мы имеем в виду здесь. Увлечения
винкельмановских времен в связи с мистицизмом Сведенборга
и Калиостро (прошу припомнить настроение нашей Александ­
ровской эпохи) повели к пышному расцвету древнегреческого
«символизма» (Сент-Кроа, Крейцер), вызвавшему в свою оче­
редь крайнюю реакцию в духе минувшего «просветительства»
(Фосс, Лобек), после которой как-то неловко было даже за­
икаться о благодати элевсинских мистерий. Богатый сравни­
тельно материал, доставленный изучением священных книг
Индии и Ирана, поставил ребром вопрос о происхождении
греческих представлений о богах; решали его обыкновенно в
духе физического монизма, исходя либо от световых («соляр­
ная теория» Макса Мюллера и др.), либо от атмосферических
явлений (Форхгаммер). Но не говоря уже о несомненных односторонностях и заблуждениях, ясно, что греческая религия как
таковая могла быть только затемнена всеми этими толкования­
ми. Пусть Паллада-Афина была первоначально грозовой тучей,
что очень вероятно; все же это была не та Афина, которая, по
религиозному представлению Солона, простирает свои руки
над его родиной и своим великодушным заступничеством спа­
сает ее от гибели. — Ясно, что и методы «исторической школы»,
изучавшей развитие культов в ранние эпохи странствований
22
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
и скрещений греческих племен, непосредственно не вели к
выяснению сущности греческой религии; и если тем не менее
имя основателя этой школы, Отфрида Мюллера, должно быть
названо с честью как имя одного из главных иерофантов эл­
линизма, то это благодаря тому, что он и в своих книгах об ис­
тории греческих племен, и в своем издании «Евменид» Эсхила
сумел соединить генетическую цель своих трудов со служени­
ем той задаче, о которой речь идет здесь.
В настоящее время света уже пролито достаточно; внутри
классической филологии серьезная оценка древнегреческой
религии — совершившийся факт. Если — чтобы назвать только
двух ее корифеев — Эрв. Роде говорит, что «самые глубокие, как
и самые дерзкие мысли о божестве были продуманы в древней
Греции», если Виламовиц называет эллинов «самым благочес­
тивым народом мира», — то смысл совершившегося переворота
ясен. Все же в сознание интеллигенции он еще не проник; это
раз. А затем — подробное изложение греческой религии по-пре­
жнему остается задачей будущего. Само собой разумеется, что
оно должно быть дано на исторической почве; но хотя и име­
ются сочинения, гордо называющие себя «Историей греческой
религии», все же это в лучшем случае — хорошие сборники
материалов. Автора этих строк не покидает надежда, что ему
будет суждено заполнить этот важный пробел; в каком духе он
предполагает это сделать — это показывают соответствующие
главы его конспективной «Истории античной культуры» (изд.
Сытина). Но здесь его задача другая: историческая точка зре­
ния остается в стороне, будет изложена, так сказать, сущность
греческой религии в эпоху расцвета греческого народа.
§2
Но где же мы ее найдем, эту «сущность» греческой религии?
Ответ затруднителен; и именно в этой затруднительности
заключается внутренняя причина того незнакомства европей-
Том I. Древнегреческая религия
23
ской интеллигенции с греческой религией, о которой была речь
до сих пор.
Где найдем мы сущность христианства? — в Евангелии. —
Сущность иудаизма? — В Торе и пророках. — Сущность ис­
лама? —• В Коране. Все это — канонические книги, каждая
строка которых характерна и обязательна для приверженцев
соответствующих религий. Получились они благодаря налич­
ности основателя религии и могущественного духовенства,
оберегавшего (действительную или мнимую) чистоту его уче­
ния от посторонних вторжений. Ни того, ни другого в древ­
негреческой религии не имелось — в этом ее сила, в этом и ее
слабость. Самое понятие «канона» было в этой области орга­
нически противно свободолюбивому духу эллина. Совершен­
но правильно отцы церкви называли эллинизм «отцом всех
ересей»; слово «ересь» означает «выбор», а право выбора было
для эллина неотъемлемым признаком умственной свободы.
Какова «природа» божества? Есть ли это чисто духовное, не­
материальное существо? Или оно лишь соткано из более тон­
кой, нетленной материи, из «небесного эфира» и поэтому не
подвержено обмену веществ, не нуждаясь ни в пище, ни в пи­
тье, ни во сне? Или, наконец, оно вообще вроде человека, но
имеет в своих жилах не кровь, а «ихор», питается не хлебом,
а нектаром и амброзией, и потому не старится и не умирает?
Все эти мнения были высказаны; каждому было вольно при­
знавать правильным то, которое ему было понятнее и доступ­
нее, и на смех были бы подняты те, кто вздумал бы призывать
небесные и земные громы на инакомыслящего и верующего.
Но зато, когда засверкает на небесах полная луна месяца Гекатомбеона, тут уже каждый афинянин выйдет на улицу, на
площадь Акрополя смотреть торжественное шествие старцев,
юношей и дев через Пропилеи к храму Афины-Градодержицы,
в священном трепете дрогнет его сердце при звуках старинно­
го гимна в честь ее — «Грозную дщерь Громовержца воссла­
вим», — и счастлив будет тот, кто увидит свою молодую дочь
среди кошеносиц богини.
24
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Итак, нет для эллинской религии канонической «книги»;
это раз. Но нет также и того, что выручает исследователя ин­
дийской, египетской, вавилонской религии — богатой бого­
словской литературы. Правда, это уже не органический, а слу­
чайный недостаток. Греческая религия тоже была (т. е. считала
себя) богооткровенной, она тоже имела свои богоявления и
своих пророков. Но богоявления, поскольку они выражались в
откровении обрядности и учения, вели к установлению тайных
(мистических) культов, которые оставались наследственными
в роде избранника. Так, Деметра объявилась элевсинским ца­
рям Келею и Метанире, и ее «таинства» остались наследствен­
ными в роде Евмолпидов — тайна так и не была обнаружена.
Пророков древняя Греция знала немало — я говорю именно о
«пророках», а не о прорицателях — от мифических времен и
до полного расцвета исторических: Меламп, Орфей, Мусей,
Гесиод, Эпименид Критский, Пифагор, Эмпедокл, Диотима.
И имелась богатая литература, стихотворная и прозаическая,
прямо или косвенно к ним восходившая. Но нам, к сожалению,
от этой литературы почти ничего не сохранилось; сущность
греческой религии, поэтому, мы найдем не в ней.
А где же?
Везде — и в этом огромная трудность нашей задачи.
Прежде всего, во всей литературе без исключений нет поло­
жительно ни одной отрасли, которой мы бы не были обязаны
тем или другим важным свидетельством в области интересую­
щих нас вопросов. Но все же литература запечатлена индиви­
дуальностью тех авторов, которые ее составляют; для контроля
с точки зрения «среднего эллина» очень важны эпиграфиче­
ские свидетельства, постановления общин в религиозной или
смежной с религией области, выражения религиозных чувств
заурядных граждан в надгробиях, посвящениях и т. п. И, нако­
нец, ясно, что и изобразительная традиция — статуи, рельефы,
стенопись, вазопись — для такой религии, как греческая, имеет
первостепенное значение; достаточно напомнить, что именно
она открыла глаза на нее Винкельману и его последователям.
Том I. Древнегреческая религия
25
Я назвал трудность, порожденную этим обилием источ­
ников, огромной; действительно, она заключается не в одной
только необходимости владеть всем этим необозримым мате­
риалом, но также и в пестроте и противоречивости извлекае­
мых из него свидетельств. Аркадские пастухи секли крапивой
кумир своего Пана, если их надежда на господское угощение
была обманута — что это, «греческая религия»? Да, конечно,
раз аркадцы были греками. Сократ молился богам, чтобы они
посылали ему благо, даже если он их не будет об этом просить,
и не посылали зла, даже если бы он стал их об этом просить;
и это «греческая религия»? Очевидно, да, раз Сократ был гре­
ком. И между этими двумя полюсами — какая пестрая радуга
и яркой, и тусклой окрашенности религиозного чувства! Как
поступить, чтобы не рябило в глазах?
Сами древние задавали себе уже этот вопрос и отвечали на
него — приблизительно с III в. до Р. X. — следующим образом.
Есть не одна религия, а три, обязательность которых неодина­
кова. Во-первых, религия поэтическая — она же и мифология.
Она ни для кого не обязательна; а впрочем, каждый волен пу­
тем аллегорического толкования приобщить к своему религи­
озному сознанию ту или иную ее область и этим перевести ее во
вторую религию. Эта вторая религия — религия философская.
Она не едина: иначе понимает божество Академия, иначе Ли­
цей, еще иначе Стоя и подавно иначе Эпикур. Об обязательно­
сти, поэтому, и здесь не может быть речи; пусть каждый, поль­
зуясь своим «правом выбора» (hairesis), идет туда, куда его тя­
нет, сохраняя также возможность не идти никуда, если его ни­
куда не тянет. Карой за неправильный выбор будет душевная
неудовлетворенность, карой за отказ — душевное убожество;
но громко высмеян был бы тот проповедник, который стал бы
угрожать «иноверцам» вечными мучениями на том свете. Нако­
нец, третья религия — религия гражданская; она, действитель­
но, обязательна для гражданина как для такового. Но она обя­
зует его только к участию в общих государственных культах, не
связывая его совести каким-нибудь догматом — религиозного
26
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
насилия и гнета, таким образом, и здесь не было. Будучи из­
бран архонтом, афинский гражданин в определенный день
бросит щепотку ладана на пылающий жертвенник Артемиды;
со стороны религиозного человека этот акт означал: «верую в
Артемиду»; со стороны вольнодумца — «исполняю долг архон­
та афинского народа». И не тот был изувером, кто при данных
обстоятельствах подчинялся старинному обычаю, а тот был бы
изувером, кто бы вздумал протестовать против этого безобид­
ного подчинения.
Как видит читатель, эти три религии соответствуют при­
близительно тому, что мы ныне называем повествовательной,
догматической и обрядовой частью единой религии; и в этом
заключается причина, почему мы в настоящем очерке не мо­
жем ограничиться какой-нибудь одной из них, будь это даже
наиболее обязательная из них — гражданская — картина полу­
чилась бы неполная.
А так как объять все проявления греческого религиозного
чувства в этом кратком очерке и подавно невозможно, то оста­
ется один исход — думается, вполне удовлетворительный. Мы
возьмем самих себя, верующих христиан из интеллигенции;
мы перенесем себя в Афины IV—III вв. до Р. X. и постараемся
ответить на вопрос, какова была бы наша вера, если бы мы со
своей душой и ее запросами жили тогда. Мы, конечно, набожно
справляли бы установленные отцами праздники, и наша вели­
кодушная заступница там, на Акрополе, имела бы в нас своих
самых ревностных почитателей; мы приобщились бы отрадных
тайн Элевсинской Деметры с их глубокомысленным учением и
возвышающей душу обрядностью, чтобы уготовить себе луч­
шую участь в загробном мире; мы еще со школьной скамьи
знали бы основательно всего Гомера, но, разумеется, не сомне­
вались бы в том, что если у него Зевс угрожает Гере побоями, то
это значит только, что одетое в тучи небо хлещет своими мол­
ниями воздушное пространство; мы исправно в Великие Дио­
нисии смотрели бы трагедии наших великих поэтов — Эсхила,
Софокла, Еврипида — благо наш мудрый правитель Ликург
Том I. Древнегреческая религия
27
позаботился о том, чтобы они не сходили с орхестры и сцены
Диониса; но мы прислушивались бы также и к вдохновенной
проповеди учеников Платона в Академии, к тонким рассужде­
ниям Аристотеля и его последователей в Лицее, к словообильным лекциям Зенона в Пестрой Стое, а иногда заглядывали бы
и к праведному вольнодумцу Эпикуру в его соблазнительный
«сад». И вот изо всех этих элементов и составилась бы наша
вера — то, что для нас здесь является сущностью «древнегре­
ческой религии».
...Читателя не удивило, что я обращаюсь не просто к интел­
лигенту, а именно к интеллигенту верующему — умом, сердцем,
воспоминанием, все равно? Действительно, как это ни стран­
но, но мне пришлось впервые формулировать правило, которое
скоро, надеюсь, станет трюизмом: «Как не может понять грече­
ского искусства человек, лишенный художественного чувства,
так не поймет и греческой религии тот, в ком религиозное чув­
ство отсутствует». Религиозное чувство — это и есть та магиче­
ская палочка, которая вздрагивает всякий раз, когда проходишь
мимо подлинного золота народной веры, и остается недвижи­
мой перед свинцом и мишурой. У кого она есть, тот легко разбе­
рется в лабиринте сказаний и обрядов древней Греции; у кого ее
нет, того никакая ученость не вывезет. Устрашающий пример —
объемистое сочинение Отто Группе: его полнота поразительна,
это одна из настольных книг для всякого исследователя в нашей
области. Но в то же время, это — все что угодно, но только не
изложение религии: то, что вы у него читаете, никогда ни для
кого не могло быть предметом веры. Будучи сам атеистом, автор
не чувствует разницы между живым и мертвым также и в том,
что идет под ярлыком «греческой религии».
Правда, не менее бесплодна и другая крайность — изувер­
ство. Кто считает нехристями и нечестивцами всех людей ино­
го вероисповедания, тому лучше не трогать греческой религии.
И тут аналогией может служить искусство. Не только чело­
век, лишенный художественного чувства — также и тот, кто
односторонне и беззаветно отдался одному какому-нибудь из
28
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
враждующих направлений, окажется неприспособленным для
восприятия произведений греческого резца: кто не признает
искусства вне сферы «Монны Иды», тому Пракситель ничего
не скажет.
Итак, читатель, мы условились. Возожгите в вашем сердце
яркий светоч религиозного чувства и оставьте дома тусклый
фонарь конфессионализма; тогда величавый храм греческой
религии покажет вам свои чудеса.
Глава II
ОБОЖЕСТВЛЕНИЕ ПРИРОДЫ
§з
Основой — быть может, самой глубокой — религиозного
чувства древнего эллина было сознание таинственной жизни
окружающей его природы. И не только жизни, но и одухотво­
ренности; и не только одухотворенности, но и божественности.
И это — первое, что требует объяснения для современного че­
ловека.
Слово «жизнь» следует понимать не в том смысле, в каком
мы обычно противополагаем «живую» природу, т. е. органи­
ческий мир животных и растений, «мертвой», т. е. неоргани­
ческому царству минералов. Для греческого сознания мертвой
природы не было: она вся была жизнью, вся — духом, вся — бо­
жеством. Не только в своих лугах и лесах, в своих родниках и
реках — она была божественна также и в колышущейся глади
своих морей, и в недвижном безмолвии своих горных пустынь.
И здесь даже более, чем где-либо. Здесь, где нас не отвлекают
30
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
отдельные жизни рощ и лужаек — здесь сильнее чувствуется
Единая жизнь Ее самой, нетленного источника всех этих от­
дельных жизней, великой матери-Земли. Ей поклоняются сре­
ди белых скал; она
«Царица гор, ключ жизни вечный, Зевеса матерь самого».
(Софокл)
Одному русскому поэту почти что удалось возвыситься до
этого сознания; это был Лермонтов в его известном, прекрас­
ном стихотворении «Когда волнуется желтеющая нива»... Но и
он остановился на полпути. Остановку я чувствую в последнем
стихе:
И в небесах я вижу Бога.
Здесь сказалась отрава, внесенная иудаизмом в христи­
анство и через него в души потомков эллинизма. Почему в
«небесах»? Разве там «волнуется желтеющая нива»? Да, ко­
нечно, ветхозаветная религия насильственно отвлекает ваше
естественное чувство благодарности от того, что вас непосред­
ственно ласкает и холит, к предположенному творцу:
«Кто шествует по дороге, и "повторяет" (Закон), и прерывает
это повторение, и говорит: "Как прекрасно это дерево", — тому
Писание вменяет это в вину, лишающую его права на жизнь»
(Пиркей Авот).
Древний эллин был счастливее; для него этот расхолажи­
вающий обход не был нужен, он чувствовал и видел бога в ней
самой, в желтеющей ниве, в душистой роще, в наливающейся
благодати плодового сада. Он окружил себя и свою человече­
скую жизнь целым сонмом природных божеств, то ласковых, то
грозных, но всегда участливых. И, что важнее, он сумел всту­
пить в душевное общение с этими божествами, преломить их
Том I. Древнегреческая религия
31
жизнь в своем сознании и влить в них живое понимание себя.
К нему фаустовский Нострадамус не обратился бы с укориз­
ненными словами:
Мир не закрыт духов природы —
Ты слеп умом, ты мертв душой.
После крушения античного мира и это осчастливлива­
ющее сознание исчезло из человеческой души, хотя и не со­
всем: древнехристианские религии сохранили его зародыши,
и у лучших представителей этих религий они дали и довольно
яркие плоды, как у того Франциска Ассизского, когда ему че­
рез пелену иудаизма открылась истинная, античная подпочва
христианства... Вернемся, однако, к эллину.
Из недр земли, из расщелины скалы бьет прохладный род­
ник, распространяя зеленую жизнь кругом себя, утоляя жажду
стада и их владельца: это — богиня, нимфа, наяда. Воздадим
ей лаской за ласку, покроем навесом ее струю, высечем бас­
сейн под ней, чтобы она могла любоваться на его зеркальной
глади своим божественным обликом. И не забудем в положен­
ные дни бросить ей венок из полевых цветов, обагрить кровью
закланного в ее честь ягненка ее светлые воды. Зато, если мы
в минуту сомнения и душевной муки придем к ней, склоним
свое ухо к ее журчанию — и она вспомнит о нас и шепнет нам
спасительный совет или слово утешения. А если то место, где
она струит свои ясные воды, удобно для человеческого селе­
ния — здесь может возникнуть и город, и будет ей всенародная
честь, всеэллинская слава. Такова Каллирроя в Афинах, Дирцея в Фивах, Пирена в Коринфе. Будут каждое утро сходиться
к храму наяды городские девушки, чтобы наполнить ее водой
свои кувшины и потешить ее участливый слух своей девичьей
болтовней, и будут граждане в ее очищающих струях омывать
своих новорожденных детей.
Течет ручей, соединяется с другим ручьем, образует
реку; тут представление ласки уступает уже место другому
32
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
представлению — силе. Правда, больших рек Греция не знает,
самых крупных из них — Пенея, Ахелоя, Алфея, Еврота — не
сравнить даже с нашими Метой или Мологой. Но все же в по­
ловодье и они могут произвести немало опустошений, бросаясь
на пажити и посевы, ломая встречные деревья со стремитель­
ным напором разъяренного быка. Их и представляли, поэтому,
в виде быков или полубыков. Но все же их гнев был редким яв­
лением, вызываемым обыкновенно нечестием граждан, творя­
щих кривой суд у себя на городской площади, прогоняющих
Правду со своих сходов; в другое время это — благодетельные
божества, орошающие своей влагой не только прилегающие
луга и леса, но — благодаря отведенным каналам — и всю рав­
нину; они поистине в малодождной Греции «кормильцы» своей
страны. За это им и честь воздается. Им строят храмы на удоб­
ных местах, приносятся жертвы; они призываются в государ­
ственных молитвах, и уже обязательно мальчики, достигшие
возраста эфебов, посвящают им первую срезанную прядь сво­
их волос. Таковы, помимо вышеназванных, Кефис для Афин,
Йемен для Фив, Инах для Аргоса. Будучи кормильцами всей
страны, они влияют таинственным образом и на человеческий
урожай — к ним обращаются бездетные родители с мольбой
о потомстве. И если вам встретятся среди множества грече­
ских имен такие, как Кефисодот, Исмений или Анаксимандр
(т. е. «меандр») — вам уже нечего спрашивать, откуда родом их
носители. Но речной бог не только в мирное время кормилец
своих граждан, он и в военное был для них оплотом, притом
не только физическим, но и религиозным. Как ни мала речуш­
ка Инах — ее буквально курица вброд перейдет — а все-таки
спартанский полководец Клеомен, идя походом на Аргос, не
решился переправиться через нее, когда ее бог после многих
жертвоприношений не дал ему на это своего согласия.
Своим божеством живет и роща, — и притом не только как
таковая, но и в лице отдельных своих деревьев. И здесь мы име­
ем нимф, древесных нимф, дриад; они счастливы тем, что их
много: зато они в лунные ночи покидают свои деревья и спле-
Том I. Древнегреческая религия
33
таются в хоровод под предводительством своей повелительни­
цы, богини рощ Артемиды. Но божественно и одинокое дере­
во, если оно могуче и прекрасно — таков тот чинар на берегу
афинского Илисса, под которым некогда отдыхали Сократ с
Федром...
«Как он раскидист и высок, этот чинар, как высок и тенист и рас­
тущий под ним агнец; он в полном расцвете теперь, наполняя все
это место благовонием. И что за чудный родник течет под чина­
ром! Как холодна его вода — и ногам заметно. Куколки привеше­
ны и другие приношения — видно, здесь святыня нимф или Ахелоя» (Платон).
За ласку надо платить лаской, мы это уже знаем, а это ли
не ласка — прохладная тень в знойную пору, приветливый ше­
лест подвижных листьев, пенье... если не всегда птичек, то хоть
милых греческому сердцу цикад. Во всем этом чувствуется лю­
бовь; а где любовь, там и бог.
Но нимфы знают и другую любовь. Ведь роща, лес — это
вечное, неустанное плодотворение, созидание той физической
жизни, которой живет природа. И для эллина его нимфа — это
неустанная оплодотворяемость, неустанная любовная игра с
шаловливыми представителями оплодотворяющего начала
леса, с сатирами, — а иногда и с тем высшим богом, который
из верховного бога-творца и оплодотворителя у себя в Аркадии
превратился для прочей Греции в бога-странника, ласково­
го и беспечного Гермеса. Это уже к смертным не относится...
а впрочем, есть исключения. Бывает, что и смертный за свою
красоту удостоится ласки божественной нимфы: рассказывают
это между прочим про одного прекрасного пастуха, Дафниса.
Не впрок пошла ему любовь богини: он осмелился изменить ей
ради смертной, за что, слепец, и был наказан действительной
слепотой. И когда в роще, на поляне находили младенца див­
ной красоты и силы — невежды терялись в догадках и сплет­
нях, но опытные старушки знали, что это дитя нимфы.
34
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
А там выше и выше — на Гиметте, Пентеликоне — там уже
нет лесов и деревьев, туда только козы заходят щипать колю­
чую зелень, пробивающуюся между белыми глыбами извест­
няка. Там все чаще и чаще виднеются голые громады скал с их
причудливыми выступами и пещерами. Это царство нимфореад, обитательниц горных пустынь. Там в пещерах они ткут
свои тонкие, невидимые ткани, сопровождая песнью свою
работу; никто из смертных не дерзнет их подслушать и под­
глядеть, но их станки можно видеть днем, войдя в их пеще­
ру — разумеется, после надлежащей молитвы. Им приятны и
другие знаки внимания — намащение елеем выступа скалы,
прикрепление повязки, скромное жертвоприношение на ал­
таре у входа в пещеру. Они не останутся в долгу; кто же, как
не они, бережет драгоценный источник, бьющий на верши­
не? Кто, как не они, не дает заблудиться нашей козочке среди
утесов?
Впрочем, нет: тут они действительно имеют соперника.
Это — гость из Аркадии, сравнительно недавно приобщенный
к сонму общегреческих божеств, причудливый дух-храни­
тель коз, козлоногий Пан. Если мы называем его «богом», то
просто потому, что мы этим именем называем всякое могучее,
бессмертное существо; на деле же мы прекрасно понимаем
разницу между ним и великими олимпийскими богами. Позд­
нее дурная совесть религии, порвавшей с природой и мате­
рью-Землей, превратила его в беса; но мы его любим и уважа­
ем, ласкового горного бога со звонкой свирелью. Правда, мы
знаем за ним и немало причуд, даже не считая тех, о которых
могли бы рассказать его соседки, нимфы-ореады. В полдень
он изволит почивать (это — «час Пана»), и горе тому неосто­
рожному пастуху, который вздумал бы в это время забавлять­
ся игрой на свирели. Как высунет потревоженный свою кос­
матую голову из-за утеса, как рявкнет на всю гору — помчатся
вниз по камням испуганные козы, сбивая с ног и друг друж­
ку и оторопевшего пастуха. Да, будет он помнить Пана и его
«панический» страх!
Том I. Древнегреческая религия
35
§4
Божественна земля, но божественно и море. Для эллина
оно важнее, чем для какого-либо другого народа, даже примор­
ского: оно ведь не просто омывает его побережья, оно любовно
вливается в его землю бесчисленными заливами и проливами,
освежая ее и создавая повсюду удобные пути сообщения. Зато
же и сроднились с ним эллины: каждый из них — прирожден­
ный пловец и плывун. Велика, поэтому, честь, которую они
воздают богу морей Посейдону и его супруге Амфитрите, оби­
тающей глубоко под голубой гладью и властвующей надо всеми
рыбами и крабами и прочими причудливыми и чудовищными
жителями ее влажного царства. Все же Посейдон — не прос­
то стихийное божество, он — почтенный член олимпийской
семьи, и о нем у нас еще будет речь.
Непосредственно с морем связаны его нимфы, нереиды,
«олицетворения ласковых морских волн», как некогда будут
сухо и глупо говорить. «Олицетворения»! Никогда, конечно, не
сподобятся эти люди увидеть воочию их самих, среброногих,
как они резвятся в ясный день взапуски с дельфинами и свер­
кают своими золотыми кудрями по гребням волн. Это великая
милость, но все же еще ничто в сравнении с той, которую они
оказывают своим избранникам, подобно той Фетиде, которая
осчастливила своей любовью Пелея и, богиня, родила ему пре­
краснейшего и доблестнейшего в мире сына, Ахилла. Об этом
простому смертному мечтать нечего; он молит могучих богинь
о счастливом плавании и не забудет воздать им установленную
дань благодарности посвящением и жертвой.
Нереиды — нимфы моря; есть в нем, однако, и свои сатиры.
Это тритоны, юноши о рыбьих хвостах. С ними лучше не заво­
дить знакомства; они, как скажут те же умники, «олицетворе­
ния разъяренных волн». Бывает, заволокут тучи синеву неба,
зловещею черною рябью подернется море — вдруг что-то вдали
громко, протяжно загудит... Это тритоны дуют в свои ракови­
ны; это — наигрыш к предстоящей буре. Тогда, пловцы, долой
36
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
паруса, налегайте на весла — и в то же время усердно молитесь
и Посейдону, и нереидам, и спасителям на море, близнецамДиоскурам. Будут услышаны ваши молитвы, засияют на обоих
концах реи два слабых огонька — это они и есть, божественные
Диоскуры, они предвещают вам спасение.
Есть, затем, в море и свой Пан: это — Протей, пастух стада
причудливых морей и сам великий чудак. Об его образе трудно
говорить: он его меняет беспрестанно, подобно самому морю,
но чаще всего это — просто морской дед. Об его странностях
знает его дочь Идофея — дочь не особенно почтительная, но
зато ласковая для пловцов. Такова же и Левкофея, тоже морская
богиня, некогда обиженная женщина Ино. ...Кое-где в Элладе
справляются вакхические таинства в ее честь, но в Аттике она
более известна из Гомера как добрая спасительница Одиссея.
Затем — кто испытывал неотразимость морских чар в яс­
ный день, когда и солнце играет, и волна тихо плещет, и не­
удержимо хочется окунуться в эту голубую гладь, — тот знает
тоже морское божество Главка (т. е. «голубого»). Есть еще дру­
гая тоска, роковая — когда тебя после долгой борьбы уже за­
лили волны, и твои руки опустились, и в ушах звенит томный
призыв к успокаивающей смерти. Это поют Сирены на далекой
пустынной скале, среди бушующих валов; не дай бог никому
услышать их песнь!
§5
И, наконец, третья стихия — небо. Зовут его Ураном, но это
имя не возбуждает в нас религиозного чувства. Богословы гово­
рят, что его некогда выделила из себя предвечная мать-Земля,
что он стал ее оплодотворяющим началом, произведшим с ней
Титанов и Титанид, что под конец ей стало тесно от собствен­
ных порождений и по ее просьбе младший из Титанов, Кронос,
лишил своего родителя его оплодотворяющей силы — таков
был первородный грех у небожителей. Для нас эти домыслы
Том I. Древнегреческая религия
37
необязательны; несомненный владыка неба— это Зевс, сын
Кроноса (т. е. «вершающего»). Его сущность далеко не исчер­
пывается его значением, как бога природы, но здесь идет речь
только о Зевсе-«тучегонителе», собирающем грозу на омрачен­
ном небе, о Зевсе-«громовержце», бросающем свой огненный
перун на выступы земли, в высокие деревья и здания, во все
слишком высокое, к вящему назиданию для смертных. Его
прежде всего должно ублажать молитвой и жертвой... Жертвой!
Но как? Небо — не земля и не море, его не коснется дарящая
рука. Да, мы были бы вечно разобщены с царем эфира, если бы
друг человечества, титан Прометей, не принес нам тайно небес­
ного огня. Огонь стремится обратно в свою небесную обитель,
он возносится к ней в виде летучего дыма — пусть же он унесет
с собой и дым, и чад нашей жертвы. Огненная жертва — насто­
ящая дань небесным богам.
В божественном небе божественны и его обитатели, и прежде
всего, конечно, его великие светила, Гелий-Солнце и СеленаЛуна. О природе Гелия общепринятых убеждений нет. Многие
думают и поныне, что это — божественный юноша, разъезжа­
ющий на золотой колеснице по небесной «тверди», и что тот
ослепительный свет, который мы видим — именно сияние ее
кузова. Загадкой является, как это он, заходя на западе, подни­
мается с востока; раньше думали, что он ночью совершает пере­
езд обратно на восток по кругосветной реке-Океану, но теперь
достаточно удостоверено, что он вместе с прочими светилами
погружается под горизонт и во время нашей ночи освещает оби­
тель блаженных на отвращенном от нас облике нашей земли.
Когда-то Анаксагор нас учил, что Гелий — раскаленный шар,
огромный, величиной с Пелопоннес. Это тогда многим пока­
залось преувеличенным — подумайте, с целый Пелопоннес! —
а другие называли его нечестивцем, что он бога превратил в
шар, да еще в раскаленный. Мы предоставляем астрономам
в Александрии научно разрабатывать вопрос о виде и движе­
нии светил; бог остается богом, независимо от ризы, которую
ему угодно будет надеть. И Гелий для нас прежде всего — бог
38
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
очищающий; как его ярые лучи обезвреживают своей палящей
силой всякий тлен, так и его дух разгоняет всякую скверну, вся­
кое наваждение ночных страхов. Мы встречаем его приветстви­
ем и молитвой при восходе и рассказываем ему привидевшиеся
нам тревожные сны, чтобы он очистил от них нашу душу.
Селену мы уважаем и любим за то, что она освещает нам ночи
своим ласковым светом; по ней мы считаем дни нашей жизни,
исправно начиная каждый месяц с новолуния и кончая им же.
Он распадается, поэтому, на время растущей, время полной и
время ущербной луны — приблизительно по десяти дней. Влюб­
ленным предоставляется, сверх того, поверять ей свои радостные
и горестные тайны: она, добрая, не откажет им в совете. О даль­
нейшей ее силе можно спросить колдуний, особенно фессалийских, которые своими песнями умеют сводить ее с ее небесной
стези и заставлять служить своим чарам, это — область нечестия,
справедливо преследуемого в благоустроенных государствах.
Полно чудес ночное небо... Вот «вечерняя звезда», Геспер,
прекраснейшая из звезд, «сопрестольница Афродиты» — поче­
му, знают те же влюбленные. Вот семизвездие Плеяд; это как
бы небесные нимфы. Они, как «голубицы» (peleiades), прино­
сят Зевсу амброзию; они же и прекрасные богини, дочери ти­
тана Атланта, супруги богов, как та Мая, которая родила Зевсу
Гермеса на вершине Киллены. Вот (Большая) Медведица, в нее
Зевс обратил свою избранницу, нимфу Калл исто, которую пе­
ред тем ревнивая Гера превратила в дикое четвероногое того же
имени. Не понравилась небесной царице эта почесть, оказанная
ее сопернице, и она выговорила у бога кругосветной реки Оке­
ана, чтобы он не разрешил ей освежать себя погружением в его
светлые струи. Вот Арктур, или Боот: он приставлен охранять
Медведицу («Arkturos» — «страж медведицы», «Боот» — «пас­
тух»). Вот Орион: это страстный «любовник», осмелившийся по­
сягнуть на Артемиду. И много, много таких рассказов ходит про
значение таинственных фигур, в которые собираются небесные
звезды; но все это — «поэтическая религия», скорее игра вооб­
ражения, чем предмет веры. Исключение составляют только
Том I. Древнегреческая религия
39
небесные «Близнецы» — «Диоскуры», Кастор и Полидевк: когда
после морской бури тучи разрываются и на лоскутке ночной си­
невы показывается приветливый свет этих двух звезд — пловец
с горячей благодарностью возносит к ним свои руки: он спасен
этим появлением своих всегдашних заступников.
Говоря о небесных явлениях, нельзя умолчать и о ветрах:
они тоже божественны. Их различают по направлению и соот­
ветственно характеризуют: «загорный» ветер Борей приносит
стужу, но зато разгоняет тучи; в Аттике он пользовался особым
почетом, так как дул из Фракии, на которую у этого государства
были особые, политические виды. Его противник, Нот, дует с
раскаленных пустынь Африки и, проносясь над морем, забирает
с собой его влагу, которую и опускает в виде дождя. Западный,
Зефир, в Греции не имеет обязательно того значения весеннего
ветра, которое ему придали римляне; это скорее — ветер страст­
ный и бурный, так же, как и его противник, Евр.
§6
И если читатель утомился, присматриваясь к отдельным
частям этой божественной природы, пусть он теперь соберет
свои впечатления, пусть сосредоточит свое чувство благогове­
ния на двух великих господствующих началах — отце Зевсе и
матери Земле. В них основной, изначальный дуализм греческой
религии. Там — оплодотворяющая, здесь — оплодотворяемая
сила; их влечение друг к другу — та предвечная святая любовь,
тот Эрот, который создал всю жизнь живого мира, первообраз
и оправдание также и человеческой любви.
Ведь любит Небо Землю покрывать так защищает Афродита у Эсхила смертную любовь Гипермнестры к Линкею, нарушившей строгий наказ своего отца. Да,
небо оплодотворяет землю — своим теплородом, своим светом,
40
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
своим дождем; оно — вечно мужское, она — вечно женское на­
чало. Греческий язык вполне отчетливо выразил это отноше­
ние — у него uranos мужского, gaia женского рода — гораздо от­
четливее, чем латинский (caelum — ср. р.) и славянский (небо —
ср. р.); хотя, с другой стороны, «земля» во всех арийских языках
женского рода. И если что-либо способно доказать непостижи­
мость египетской религии для нашего чувства, то это то, что
там, наоборот, земля — бог, а небо — богиня. Почему, однако,
Эсхил называет мировым оплодотворителем Небо (Урана), а не
Зевса? Он мог смело назвать и его: и индийские, и латинские,
и германские аналогии доказывают нам, что первоначальное
значение имени Zeus и есть «небо». Когда-то дуализм Зевса и
Земли чувствовался особенно сильно в греческой религии; на
нем основаны ее древнейшие и прекраснейшие мифы, и еще
знаменитый догмат Сивиллы в Додоне признает его:
Есть Зевс, был он и будет; воистину молвлю, велик Зевс!
Зиждет плоды вам Земля; величайте же матерью Землю!
Но как для непосредственного чувства человека родившая
и вскормившая его мать физически ближе, чем косвенный ви­
новник его жизни, отец — так и из обоих космических родите­
лей жизни отец рано одухотворился, в непосредственной бли­
зости к сознанию людей пребывала только она, мать Земля.
Она древнейшая в сонме олимпийских богов; много храмов
построила ей Греция, просто как Матери (Meter) — в Афинах,
в Олимпии — задолго до того, как из Малой Азии был прине­
сен культ родственной, но все же варварской богини, Великой
Матери богов, или Кибелы. Изображали ее полногрудой жен­
щиной материнского облика, лишь верхней половиной своего
тела выникающей из своей родной стихии.
И эллин питал истинно сыновние чувства к этой своей ро­
дительнице и кормилице — и любовь, и почтение — в такой
степени, которая прямо непостижима для извращенного со­
знания современного человека. Конечно, и мы способны пойти
Том I. Древнегреческая религия
41
в бой за родную землю; но что этот «физический патриотизм»
в сравнении с тем, который воодушевлял эллина при мысли о
его матери-Земле, с тем, который нашел себе выражение в див­
ных стихах Эсхила:
Не выдавайте города родного
И алтарей заступников-богов!
Не допустите, чтоб забвенья мглою
Их почести покрылись! И детей
Не выдавайте, и милейшей сердцу
Из всех кормилиц — матери-Земли!
Вы некогда на лоне благодатной
Младенцами играли; и она
Всю приняла обузу воспитанья,
Чтоб щитоносцев-жителей взростить,
Чтоб верную в годину бедствий службу
Вы сослужили матери своей.
...Аграрные реформы и у нас на очереди, причем клич «Зем­
ля — народу!» считается верхом демократизма. Эллину он пока­
зался бы кощунственным: нет, не земля для народа, а народ для
земли! На первом плане должны стоять ее интересы. Их имел
в виду Солон, производя первую аграрную реформу, о которой
знает история; ее милость хотел он заслужить:
Свидетельницей на суде времен
Да будет мне она, из всех богов
Древнейшая, что ведает Олимп —
Кормилица мать — черная Земля!
И в этом — истинный, дальновидный демократизм. Зем­
ля — это больше, чем народ, ибо она — зародыш жизни всех по­
томков ныне живущего народа. Эллину этот глубоко правиль­
ный и благодетельный догмат был дан его непосредственным
религиозным чувством.
Удивительна ли после этого та гордость, которую испы­
тывали афиняне при мысли, что они «автохтоны», т. е. что их
42
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
предки были в буквальном смысле рождены той землей, кото­
рую они поныне населяют? Эта мысль обязательно встречается
в каждом хвалебном слове в честь Афин, и в стихах, и в прозе —
видно, как она была дорога гражданам Паллады. И неслучайно
был афинянином и тот мыслитель, который облек ее в форму
философского учения, — правда, распространяя ее на все че­
ловечество, — Эпикур. Мать-Земля теперь уже отрожалась, она
более не производит ни людей, ни других живых существ, кро­
ме низких пород (отнесемся снисходительно к этому результату
внимательного, но недостаточного наблюдения). Но в пору ее
плодовитой молодости было иначе: тогда она произвела и пер­
вых людей непосредственно из своего лона. И тотчас после это­
го акта рождения в ней произошло то же явление, что и в теле
родительницы-женщины: избыток соков обратился в молоко,
повсюду возникли бугры, из которых полились живительные
струи для новорожденного.
Quare etiam atque etiam maternum nomen adepta
Terra tenet merito заключает восторженный приверженец Эпикура, Лукреций.
И понятно также, что под любовной опекой этой своей ма­
тери, окруженный ее участливыми детьми, эллин никогда не
чувствовал себя одиноким: он не знал того безотрадного чув­
ства покинутости, которое так часто испытывает современный
человек как заслуженную кару за свою неблагодарность и свое
нечестье. Приведу один пример среди многих. Напомню участь
Филоктета. Брошенный своими товарищами на пустынном
острове Лемносе, хромой, с вечной болью незаживной раны в
ноге — казалось, что могло быть несчастнее? А между тем по­
смотрите, как он после десяти лет томления в этой пустыне
с ней прощается — причем, однако, прошу читателя не мудр­
ствовать на почве новейшей эстетики, не искать пиитических
прикрас и пиитических вольностей, а понимать каждое слово
бесхитростно в его буквальном смысле.
Том I. Древнегреческая религия
43
А теперь пред уходом земле помолюсь.
Ты прости, мой приют, безмятежная сень,
Влажнокудрые нимфы весенних лугов!
Ты, раскатистый рокот прибоя, и ты,
Под навесом горы прибережный утес,
Где так часто летучею пылью валов
Мне порывистый ветер чело орошал!
Ты, Гермейский хребет, что в мученьях моих
Мне участливо стоном на стон отвечал!
О певучий родник, о святая струя!
Покидаю я вас, покидаю навек —
Благостыню нежданную бог мне явил.
Мой привет тебе, Лемноса кряж бреговой!
Ты же с ветром счастливым отправь нас туда,
Куда рока великого воля влечет,
И усердье друзей, и могучий призыв
Всеблагого вершителя — бога!
Но это чувство осиротелости было только одной карой Ма­
тери ее отступникам-сынам; страшнее была другая.
Прямою противоположностью эллинам был древний Изра­
иль. Ведомый своим Богом-Саваофом, он пришел чужестран­
цем и завоевателем в свою «обетованную страну». Он не знал
сыновних отношений к этой земле, которая никогда не была
ему матерью — ее населяли злые духи. И это свое властное,
хищническое отношение к земле он привил и тем религиям,
которые отчасти от него пошли, христианству и исламу; земля
из матери стала рабой — покорной, но и мстительной. Правда,
христианство еще не дерзнуло быть палачом земли — слишком
могуч был в нем другой, античный корень. Но поистине ужас­
ным было опустошительное действие ислама. Пусть читатель
справится в античных источниках, какими цветущими земля­
ми были в эпоху греко-римской культуры Малая Азия, «стра­
на о пятистах городах», Сирия, северная Африка — и пусть он
вспомнит, чем они стали теперь. Поистине эта огромная об­
ласть «Богом сожжена»; античные боги ее любовно берегли.
Глава III
ОСВЯЩЕНИЕ ТРУДА
§7
Кем-то когда-то было пущено в оборот положение, будто
древние греки пренебрежительно и презрительно относились
к физическому труду; и с тех пор эта нелепость безвозбранно
гуляет по страницам руководств и изложений, черпающих свои
материалы из вторых и десятых рук. Конечно, и здесь нет дыма
без огня; огнем, и притом очень ярким, было мнение писателяаристократа Платона и некоторых других о неблагоприятном
влиянии на умственность человека ремесленной работы, при­
ковывающей его к станку и в то же время направляющей его
помыслы на одну только наживу. Но, не говоря уже о том, что
здесь говорится не о всяком физическом и особенно не о зем­
ледельческом труде — кто же позволяет нам видеть в словах
Платона мнение Греции вообще? Почему не противопоставить
им гомеровского Одиссея, с такой же гордостью ссылающего­
ся на свою выносливость среди жнецов, как и на свои бранные
Том I. Древнегреческая религия
45
подвиги? Одиссея, собственной рукой смастерившего и свое
брачное ложе, и свою спасительную ладью? Почему не вспом­
нить о Гесиоде, посвятившем своему легкомысленному брату
Персу свои «Работы и дни» с их основным мотивом «Работай,
о Перс неразумный!» и их знаменитым стихом:
Труд никакой не позорен, позорно одно лишь безделье.
Мать-Земля, наделившая свою любимицу Элладу столь­
кими драгоценными дарами, не избаловала ее плодородием:
ее народ должен был добывать свое скудное пропитание таким
трудом, о котором понятия не имеют жители благодатных рав­
нин. Приходилось строить каменные террасы по склонам гор,
чтобы спасти от зимнего размыва плодоносный слой, которого
никто, бывавший в тех краях, не назовет «черноземом»; прихо­
дилось в удобных местах рыть бассейны в каменистой почве,
чтобы сберечь драгоценную небесную влагу на бездождные ме­
сяцы; приходилось посредством каналов отводить струи рек,
чтобы обеспечить полям необходимое орошение — афинский
Кефис так и не достигал моря, будучи весь разобран на каналы.
И мало ли что еще приходилось.
Как видно отсюда — но, конечно, не только отсюда — труд
человека довольно-таки основательно нарушал божественную
жизнь Матери и ее родных детей; как отнесутся они к этому
вторжению? Необходим был договор, указывающий человеку
его права и обязанности; необходима была служба божеству
взамен той службы, которую оно согласилось служить челове­
ку; другими словами, необходимо было освящение труда рели­
гией. И оно состоялось, притом в такой мере, как ни у одного
другого народа; если обилие явлений, отчасти упомянутых в
предыдущей главе, позволяет нам рассматривать античную ре­
лигию как религию природы, то те, к которым мы переходим
теперь, дадут нам полное право видеть в ней религию труда.
Но, замечу это с самого начала, не просто труда, а — прошу раз­
решить мне это возрожденское слово — трудорадостности.
46
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Всего менее нарушал человек уклад природной жизни в
своем охотничьем быту; ведь в сущности человек-охотник не
многим отличается от льва, волка, коршуна и прочих хищни­
ков, жизнь которых составляет одно целое с жизнью прочей
природы. Немногим — а все-таки кое-чем: тем умом, той сверх­
природной сообразительностью, которая навела его на изобре­
тение сетей, стрел, дротов, на приручение собак, на целый ап­
парат охоты, грозящий истреблением живым тварям леса и гор.
Пусть же он получит закон своей деятельности от той бо­
гини, которой он служит как охотник — от Артемиды. Она —
могучая заступница всякого зверья, всякой птицы; ее сердцу
одинаково дороги детеныши всех живых существ, будь то даже
детеныши хищников. Она предоставляет человеку вволю поль­
зоваться взрослыми особями, но не дозволяет ему разрушать
породу — и Эриния настигает ее ослушника. Священны по­
этому гнезда птиц, священны беременные самки; если охотни­
ку досталась таковая — он обязан «отпустить ее Артемиде».
Вообще то гуманное отношение к животным, которым
древние эллины так выгодно отличались от своих нынеш­
них потомков, — оно сказалось между прочим в прекрасной
пословице «есть и у собак свои Эринии» — было в значитель­
ной степени вызвано тем, что они чувствовали над собой взо­
ры Артемиды, внемлющей жалобному крику мучимой твари
и обрекающей обидчика каре страшных богинь преисподней,
блюстительниц великого договора, которым живет мир. И еще
в эпоху земледельческого быта это право животных на хорошее
обращение было подтверждено в самых священных греческих
таинствах, в Элевсинских: одна из заповедей Триптолема так
гласила: «Не причиняй обид животным».
Как видно, те благодетельные меры, которые в новейших
государствах были лишь сравнительно недавно выработаны
гражданским законодательством и соблюдаются со всем из­
вестной добросовестностью — были подсказаны эллину его
религией как непосредственное последствие его сыновних от­
ношений к матери-Земле.
Том I. Древнегреческая религия
47
И само собой разумеется, что за счастливый улов человек
должен был воздать благодарность той же Артемиде... вооб­
ще, если читатель хочет получить надлежащее представление
о всей целомудренной прелести отношений охотника к этой
его богине-покровительнице, пусть он ознакомится с молодым
охотником Ипполитом в одноименной трагедии Еврипида. Но
пусть тот же человек не думает, что если он от охотничьего быта
перешел к другому, то он может забыть о девственной богине
лесов. Так поступил Эней Калидонский; собрав обильный уро­
жай со своей нивы, он почтил начатками прочих богов, но обо­
шел своим благочестием Артемиду. Она напомнила ему о себе,
послав чудовищного вепря на его посевы и дав повод к трагедии
«Калидонской охоты», в которой она играла такую же роль, как
Афродита в трагедии Троянской войны.
И все-таки кровопролитие на охоте, хотя бы и законное,
беспокоило чуткую совесть эллина, и он чувствовал потреб­
ность по возвращении домой подвергнуть себя религиозному
очищению — и не только себя, но и своих охотничьих собак:
Зевс ведь законом поставил и зверю, и птице, и рыбе,
Чтоб пожирали друг друга — на то им неведома Правда;
Но человеку он Правду послал...
(Гесиод)
§8
Переходя от охотничьего быта к скотоводческому, человек
почувствовал потребность и эту отрасль своего труда посвя­
тить богам, и ее облечь в форму богослужения. Первый долг
благодарности должен был быть уплачен, понятно, тому богу,
который дал руководимому им человечеству достигнуть этой
более высокой ступени его культуры; это был Гермес, бог Арка­
дии — той страны, которая, оставшись и в историческое время
преимущественно скотоводческой, лучше других сохранила
48
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
традиции скотоводческой эпохи. Это он похитил с Олимпа
первое коровье стадо и дал его смертным — похищение же это
имело первоначально глубокий смысл, подобно похищению
огня Прометеем, и лишь дурная слава, которой покрыли себя
аркадцы в историческое время как бродяги и воры, позволила
певцам обратить и это благодетельное деяние их бога в ловкую
воровскую проделку — ведь «много певцы измышляют», чему и
сами не верят. В других местах пастухи воздавали честь Аполло­
ну: он сам некогда, искупляя убиение Пифона (или Циклопов),
согласился в течение целого года быть пастухом фессалийского
царя Адмета — хорошо жилось при таком пастухе и стадам, и их
владельцу. Пана мы уже знаем; и его родиной была Аркадия, где
его считали сыном Гермеса. Но необходимыми помощниками
всех этих богов были «влажнокудрые нимфы весенних лугов»,
доставлявшие влагу пастбищам в знойные летние дни; им пас­
тухи тоже воздвигали непритязательные капища и чествовали
их молитвами, приношениями и жертвами.
И еще их чествовали — и их, и прочих пастушьих богов —
игрой на лире или свирели и песнями. Лиру изобрел Гермес,
найдя однажды высохший остов черепахи — прекрасный резо­
нанс для струн, как он сразу сообразил. Ею он выкупил у Апол­
лона похищенное стадо, и с тех пор ею владеет Аполлон, нарав­
не с кифарой, которая, в сущности, была лишь усовершенство­
ванной лирой. Свирель — по-гречески сиринга — была, как мы
уже знаем, инструментом Пана. Пастушья жизнь с ее приволь­
ем располагала к игре; она и тешила душу играющего, и была
полезна стаду, которое, прислушиваясь к знакомым звукам, не
подвергалось опасности заблудиться; но из нее развилась осо­
бая отрасль труда — труда умственного — и поэтому о ней речь
будет дальше.
Скотоводство и родственное с ним пчеловодство давало
человеку естественную, бескровную пищу — и для него, и для
его богов: молоко, мед и, в-третьих, вода — таков состав древ­
нейшего «нефалического» (т. е. трезвого, бесхмельного) воз­
лияния. Долго ли осталось от него скрытым, что козы, овцы
Том I. Древнегреческая религия
49
и в особенности коровы могут его кормить также и своим пи­
тательным и вкусным мясом? Не без содрогания использо­
вали это открытие; ведь для этого нужно было зарезать свою
кормилицу, пролить ее кровь. Отголосок этого страха сохра­
нился и в историческое время в обрядности праздника т. наз.
Буфоний (т. е. «быкоубийства» — именно «убийства», а не «за­
клания»). Быка подводили к жертвеннику Зевса, на котором
находилась посвященная богу растительная жертва; когда
неразумное животное принималось ее есть, присутствующий
тут же жрец его убивал ударом топора и тотчас же бросался
бежать: за его отсутствием судили топор; положенные части
быка приносились в жертву Зевсу, остальные служили пищей
людям. В историческое время просвещенные люди много смея­
лись над этим странным обрядом с его наивным лукавством;
но справедливее оценить чуткость, сказавшуюся в основном
чувстве — что нельзя без греха проливать кровь прирученного
животного.
§9
И, наконец, оседлый, земледельческий быт. Он предпо­
лагает собственность и ее охрану, прочное поселение и госу­
дарственный строй; человеческий труд получает свое высшее
освящение в общегосударственном богослужении. Цикл госу­
дарственных праздников был установлен в греческих городах,
между прочим, в Афинах в эпоху сравнительно близкую к исто­
рической по соглашению с Дельфами, верховными руководите­
лями Эллады в религиозных делах; отсюда — преобладающая
роль Аполлона и Артемиды, в честь которых названо и боль­
шинство месяцев. Но при всем том эти праздники — апофеоз
труда, и притом в такой возвышенной, благоговейной, пре­
красной форме, какой не знает ни один народ мира. Вынуж­
денные ограничиться краткой характеристикой, мы не выйдем
за пределы Афин.
50
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Богиня земледельческого труда — Деметра, — собственно,
одна из разновидностей матери-Земли, указание на которую
она сохранила, по-видимому, в своем имени (De-meter, «почвамать»). Для эллина она была символом зреющей нивы, в волнах
которой мы и поныне можем ее чувствовать. И поэтому у этой
«матери» есть «дочь» — Кора, символ тех зерен, из которых
взойдет нива будущего года. Как из этого таинства возрож­
даемого хлеба вещий ум эллина вывел дальнейшее таинство
бессмертия души, об этом у нас речь впереди; на этом изуми­
тельном синтезе основано самое священное из празднеств Деметры — Элевсинии с их мистериями; но все же это был перво­
начально праздник посева, почему ему и предшествовал празд­
ник пахотьбы (proerosia). Священным было и преполовение
бытности Коры у ее подземного властелина; но еще священнее
праздник самой жатвы. И тут ум эллина, афинянина, не оста­
новился на одном физическом значении акта: даровательница урожая предстала перед ним как основательница оседлой
жизни вообще с ее прочным браком и семейственностью — он
видел в ней свою «закононосицу» (thesmophoros), первоначаль­
ный праздник жатвы стал для него глубокомысленным празд­
ником семейной жизни вообще, Фесмофориями, празднуе­
мым исключительно хозяйками. Шиллер прекрасно развил
его значение в своем «Элевсинском празднестве», в котором
только заглавие неправильно: он имеет в виду Деметру, но не
Элевсинскую, а Фесмофору.
За работой землепашца— работа виноградаря, важность
которой на юге очень велика; посвящена она Дионису. В сущ­
ности Дионис испытал в Греции развитие, противоположное
развитию Деметры: та из скромной богини зреющей нивы раз­
вилась в богиню-закононосицу и в богиню тайн загробной
жизни; Дионис пришел в Грецию как бог творческого экстаза,
приносящий своим посвященным также и весть о бессмертии
их души; но в гражданском культе пришлось и его праздник
приурочить к человеческой работе — и ему поручили виноде­
лие, родственное даруемому им экстазу, но первоначально от
Том I. Древнегреческая религия
51
него независимое. Мы здесь и будем иметь в виду эту сторону
его естества.
Правда, забота о благословении Диониса растущей, цвету­
щей и плодоносной лозе было делом частного культа; государ­
ство заботилось о винограде лишь с момента его снятия. Цикл
праздников Диониса открывался веселыми Осхофориями,
т. е. «ношением гроздий». Носили их избранные от отдельных
фил — всех было десять — эфебы, и притом из храма Диониса
в Афинах в храм Паллады в Фалере: гроздья были даром от
Диониса богине-покровительнице страны. Остальные празд­
ники были приурочены к различным стадиям брожения мо­
лодого вина; то были Сельские Дионисии в декабре, Леней в
январе и Анфестерии в феврале. Все они были обставлены
отчасти веселой, отчасти серьезной обрядностью и расцве­
чены прелестными мифами и легендами; но прекраснейшим
из всех дионисических праздников были учрежденные Писистратом Великие Дионисии в марте. Учредитель понял чест­
вуемого бога в его первоначальном значении как бога твор­
ческого экстаза: вино отступает на задний план, первенству­
ет песнь и в ее области — песнь из песней, трагедия. Друг че­
ловеческой культуры должен преклониться перед Великими
Дионисиями: они дали повод к возникновению величайших
произведений аттического гения, творений Эсхила, Софокла
и Еврипида.
Из прочих отраслей земледельческого труда — древоводство
вообще было посвящено тому же Дионису как «дендриту», богу
приливающих весенних сил; но свою маслину афинянин по­
святил своей богине-покровительнице, Палладе-Афине. Она
ведь ее подарила своему народу в тот знаменательный день, ко­
торый решил его участь. Посейдон, желая показать ему свою
силу, ударом своего трезубца извлек источник морской воды
из скалы Акрополя; но Паллада показала людям, что не сила,
а благость — высшее проявление божественности; по ее мано­
вению там же выросла ее бессмертная маслина, почтенная пра­
родительница вековых маслин в долине Кефиса. Почтенны,
52
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
впрочем и они: их зовут «мориями», т. е. древами рока, ибо рок
настигает того, кто коснется такого дерева святотатственной
рукой:
Ни стар, ни млад рук ударом дерзких
Ввек не сгубит его: видит врага
Сну непокорный и день и ночь
Зевса-Мория лик — и взор
Ясноокой Афины.
Спартанцы соблюли этот завет в Пелопоннесскую войну:
как люди благочестивые, они не тронули священных морий
Паллады. Да, тогда люди еще знали, что такое благочестие.
А впрочем, неудивительно, что в Афинах культ Паллады как
богини-покровительницы всего государства, затмил ее культ
как покровительницы маслины: на ее роскошном праздни­
ке Панафиней оливковое масло играет роль только приза по­
бедителям в состязаниях, которым государство его дарило в
красивых глиняных амфорах, тоже афинского производства,
с символическим изображением и надписью «Я — с афинских
состязаний» — на вечную, завидную память.
§10
Палладе же был посвящен и труд ремесленника в его полном
объеме — на то она была Афиной-Эрганой, имела как таковая
свою ограду на Акрополе перед Парфеноном и свой ежегодный
праздник в октябрьское новолуние. Но изо всех ремесел одно
было ей как богине особенно близким: это было самое выдаю­
щееся по художественному совершенству среди женских ткац­
кое мастерство. Зато на ее ежегодном празднике Панафиней ей
посвящался на ее Акрополе сотканный лучшими афинскими
мастерицами пеплос, и его передача в ее храм была централь­
ным актом всего торжества.
Том I. Древнегреческая религия
53
Из других ремесел она особенно опекала гончарное, гор­
дость своей Аттики:
Внемли молитвам, Афина; десницею печь охраняя,
Дай, чтобы вышли на славу горшки и бутылки, и миски,
Чтоб обожглись хорошенько и прибыли дали довольно...
говорится в случайно сохранившейся гончарной молитве ей.
Как покровительница этого ремесла, она легко могла унять и
вредоносных его бесенят, о разрушительной деятельности ко­
торых сказано там же, в следующем за молитвой проклятии:
Эй, Разбивака, Трескун, Горшколом, Сыроглинник коварный,
Эй, Нетушим, что искусству сему столько бед уж наделал!
Бей и жаровню, и дом, вверх дном опрокидывай печку,
Все разноси, гончары же пусть криком избу оглашают.
Такие же бесенята, вероятно, имелись и в других ремеслах,
только мы случайно о них не узнаем.
Зато в кузнечном Паллада имела товарища: искусным куз­
нецом считался тот, кого научили этому искусству «Гефест и
Паллада-Афина». Гефест как бог («вулканического») огня был
тут необходим. Афины особенно его уважали; они воздвигли ему
прекрасный храм — вероятно, тот самый, который сохранился
поныне и обыкновенно называется «храмом Тесея» — и чест­
вовали его вместе с Палладой ежегодным праздником («Гефестиями» и «Халкиями», т. е. «праздником кузнецов») в конце ок­
тября, перед наступлением зимы, когда было особенно уместно
вспомнить о благодетельной силе огня. Впрочем, богом огня
был для эллинов также их благодетель Прометей; и он по праву
говорит про себя в одноименной трагедии Эсхила:
От Прометея все ремесла людям.
Это не повело к расколу: афиняне почитали обоих, и при­
том схожим образом. Центром праздников обоих богов огня
54
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
был ночной факельный бег, в котором эллинская страсть к агонистике была очень искусно поставлена в связь с природной
стихией обоих божеств.
Торговля, как в известном смысле и поныне, имела сво­
им покровителем Гермеса: бог-странник, знаменитый жезл
которого — жезл со змейками — обеспечивает странникам
безопасность на больших дорогах, естественно призывался и
владельцами торговых караванов. Отсюда, однако, значение
Гермеса распространилось в двух направлениях. Вообще тор­
говля распадалась у древних, как и у нас, на две отрасли: вопервых, на крупную ввозную и вывозную (emporike), и, во-вто­
рых, на мелочную на местах (kapelike): первая была в почете,
вторая не особенно. Покровительство Гермеса также и второй
с ее органическим мошенничеством не могло не уронить зна­
чения самого бога; во всем своем величии он являлся как по­
кровитель первой, соединенной с опасностью для жизни, при­
том не только в ее сухопутной, но и в ее морской ветви. И здесь
нужен был Гермес как оплот против пиратов; но все же чаще
приходилось торговцу-мореходу подвергаться опасности со
стороны самого моря — и поэтому усердно молиться всем его
божествам, о которых у нас была речь выше.
А так как благодаря всему построению эллинской зем­
ли морская торговля была много значительнее сухопутной,
то работа торговца почти что совпадала с работой судовщика.
Ее важность была огромна в Элладе: «Работы и дни» Гесиода
ограничивают свою тему земледелием и судовым промыслом.
И равным образом в системе греческих праздников мореход­
ство занимает следующее по значению место непосредствен­
но после земледелия. Понятно, что самым удобным временем
для праздников мореходства было начало и конец его сезона,
дни непосредственно после весенних бурь и перед осенними.
Том I. Древнегреческая религия
55
В Афинах это были Дельфиний в начале апреля и Пианопсии в
октябре: оба эти праздника были поставлены в красивую связь
со знаменательным для города Паллады, хотя и не торговым
плаванием — а именно с плаванием Тесея и обеих его обречен­
ных Минотавру седьмиц юношей и девушек на остров Крит.
С трепетом провожали их отцы и матери, с трепетом ждали их
возвращения — понятно, что обрядность обоих праздников со­
хранила память об этих чувствах.
В настоящее время Греция не знает особого морского сезо­
на — паровая машина и компас позволяют не считаться с бу­
рями и облачностью неба. В древности дела обстояли иначе.
Но все же после ноябрьского ненастья наступала тихая, ясная
погода, во время которой труженики Посейдона могли вер­
нуться к своему промыслу и привести домой отрезанные бурей
в чужих гаванях суда. И греческая религия природы не затруд­
нилась объяснить это странное явление. Дело в том, что в это
время священная птица морского бога, алкиона, высиживает
своих детенышей в своих плавучих гнездах — почему эта птица
и поныне называется по-русски «зимородком»; так вот ради нее
Посейдон и сглаживает своим трезубцем морские волны, что­
бы они не заливали надежды его любимицы. Отсюда красивая
греческая притча об «алкиониных днях», как о затишье после
бури; отсюда также и греческое имя декабря — Посейдеон.
Возвращаясь, однако, к Дельфиниям и Пианопсиям, может
показаться странным, что эти два главных праздника море­
ходства посвящены не столько Посейдону или Гермесу, сколько
богу, ничего общего как будто не имеющему с торговлей и мо­
рем, — Аполлону. Это несомненно стоит в связи с тем, что весь
цикл праздников, как мы видели, был установлен греческими
общинами при содействии и с благословения Дельфов; вполне
понятно, что их жреческая коллегия отвела своему богу пер­
венствующее место во всем цикле. Это сказывается в особен­
ности в обрядности только что упомянутых Пианопсии. Они
были не только праздником завершения мореходства: совпа­
дая с концом также и земледельческих работ, они были самым
56
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
значительным праздником труда вообще. И первое место в их
обрядности занимало нечто поразительное по своей краси­
вой осмысленности: в торжественной процессии миловидный
мальчик, оба родителя которого были в живых (amphithales),
нес масличную ветвь, увешанную плодами, булочками, кув­
шинчиками с елеем, медом и вином, одним словом, дарами и
Деметры, и Диониса, и Паллады; это была «иресиона». И нес
он ее к храму Аполлона как хозяина праздника, как бога тру­
да и трудорадостности вообще. При этом участники шествия
исполняли веселые песни, из коих две нам сохранились; одна
гласит так:
Иресиона и хлебы несет, и пурпурные смоквы,
Мед она в банке несет и душистое масло Паллады,
С ним и кувшинчик вина, чтобы сладко дремать ей
в похмелье.
В тот же день и в частных хозяйствах происходили свои
приношения иресионы — и, конечно, здесь-то и зародился этот
обряд, на почве религии Деметры, а не Аполлона. Иресиона
прикреплялась к стене дома, которому она служила охраной
до следующего урожая; что с ней делали потом, мы не знаем,
но есть основание предполагать, что ее с молитвой сжигали на
домашнем очаге.
§12
Мы говорили до сих пор главным образом о физическом
труде; само собой разумеется, однако, что и умственный имел в
Элладе свое религиозное освящение. Вначале его главным про­
явлением и как бы совокупностью была поэзия — точнее гово­
ря, раз мы на греческой почве, хорея, т. е. соединение поэзии,
музыки и пляски, триединая зародышевая ячейка позднейших
обособленных искусств.
Том I. Древнегреческая религия
57
Афиняне гордились тем, что именно чистота их горного
воздуха приспособляет их к умственному труду, к поэзии: там,
на высоких склонах, проясняется ум, окрыляется душа, черпа­
ется творческое вдохновение. Его богини, поэтому, — горные
Нимфы; «нимфолептами» называют и прорицателей, получив­
ших свой вещий дар от самих дочерей вещей природы. Горных
нимф в их физическом значении мы называем «ореадами» (от
oros «гора»); но как вдохновительницы поэтов они удержали
более древнее имя, родственное с латинским mons — имя Муза.
Имела и Аттика свой «холм Муз», здесь, по местному преданию,
они даже «родились» как дочери Гармонии; но это предание не
могло соперничать с более старинными, освященными имена­
ми Гомера и Гесиода, согласно которым Музы, дочери Мнемосины («Памяти»), жили либо на Олимпе (Гомер), либо на Гели­
коне (Гесиод). Нам все-таки ближе афинский холм Муз, хотя он
и должен был уступить свое имя почтенному, но неблагозвуч­
ному имени Филопаппа, украсившего его во II в. по Р. X. от­
части сохраненным памятником. Отсюда открывается самый
восхитительный вид на Акрополь и город Паллады, и отрад­
но бывает, прохаживаясь в прохладный вечер по его пустын­
ной вершине, молиться его забытым богиням, вдохновлявшим
здесь некогда Эсхила, Софокла, Еврипида.
Музы покровительствовали всему умственному труду чело­
века — amusos называли того, кто к нему был неспособен: «да не
доведется мне жить среди амусии», молился некогда Еврипид.
Они покровительствовали ему с первых же неуверенных шагов
ребенка на его поприще, с уроков грамоты: в классной комнате
стоял обязательно кумир Музы, со своим свитком или складнем
в руке она была в глазах малыша как бы образцом того трудно­
го искусства, которому его обучали. И неудивительно, что свое
первое достижение он посвящал именно ей, что он первым де­
лом учился... склонять ее священное имя: Musa, Muses в гре­
ческой грамматике, Musa, Musae в латинской были примерами
«первого склонения» (и вот, если это кого интересует, почему
грамматика стала самой рыцарской из всех наук, отводя свое
58
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
«первое» склонение женским именам и лишь «второе» — муж­
ским). В христианскую эпоху такое прославление языческой
богини показалось, конечно, недопустимым: Musa в граммати­
ке должна была уступить свое место по созвучию безразличной
mensa — тоже прогресс.
Вырастет мальчик, посвятит себя умственному труду — Музы
и подавно станут его покровительницами. О поэтах это извест­
но всем; в хорошую пору античной религии они исправно перед
проявлением своего искусства молились Музам — в новейшее
время их некогда живое имя стало лишь классическим привиде­
нием. К ним приобщали и другие радостные божества — Апол­
лона, Гермеса, Палладу (последнюю, отождествив со своей Ми­
нервой, специально римляне), — но главное место принадлежит
все-таки Музам. И не в одной только поэзии — «музыка» уна­
следовала их имя, и обе они вместе с пляской стали называть­
ся «мусическими» искусствами, в отличие от изобразительных,
развившихся из ремесел. А когда Птолемей Сотер в III в. до Р. X.
основал в Александрии первую в истории академию наук — он
вполне правильно назвал ее Museion, каковое имя в суженном
значении поныне сохраняет «музей».
Но, можно спросить, получил ли также и умственный труд
свое освящение в греческих праздниках, и если да, то где? Да,
ответим мы, получил, и притом везде. Он явился главнейшим
их украшением, главной причиной того, что они стали не толь­
ко отдыхом, но и всенародной образовательной школой. Но
этой стороной дела нам придется заняться в следующей главе.
Здесь мне хотелось бы в заключение указать на одно обстоя­
тельство, стоящее в непосредственной связи с интересующей
нас здесь темой — освящением труда. Я очень сожалею, что не­
большие размеры настоящего очерка не позволяют мне описать
хоть сколько-нибудь обстоятельно обрядность даже главней­
ших греческих и в частности афинских праздников; читатель
убедился бы тогда, что благодаря ей греческая религия имеет
полное право на имя первой и единственной в истории челове­
чества религии радости. Это сознавал уже один из ее умнейших
Том I. Древнегреческая религия
59
сынов, Перикл; вот как он отзывается в своей знаменитой над­
гробной речи об этой стороне афинской жизни.
«Более чем какой-либо народ доставляем мы отдыха душе чело­
века, внося в обрядность нашей религии ежегодные состязания и
торжества... радостность которых изгоняет уныние».
Подробностей, повторяю, я здесь дать не могу. Но уже из тех
немногочисленныхданныхи намеков, которые ему встретились
в настоящей главе, читатель должен был вывести заключение,
что греческие праздники всего менее были «праздниками» в
нашем смысле слова, т. е. днями праздности. Согласно вообще
положительному характеру своей этики, эллин был органиче­
ски неспособен признавать какую-либо заслугу за безделием;
для него праздник был днем не праздности, а, наоборот, ки­
пучего труда, но только не ради наживы, а ради прославления
богов и возвышения собственной души. Конечно, в тот день,
когда народ Паллады чествовал свою богиню на Акрополе или
смотрел трагедию Софокла в театре Диониса, будничный труд
не мог иметь места: торговец поневоле запирал свою лавку, не
имея никакой надежды зазвать в нее покупателя, и всеобщее
возмущение вызвал бы архонт, который вздумал бы собрать
присяжных для разбора судебного дела. Но это прекращение
будничного труда было лишь последствием праздника, а не его
смыслом и внутренним содержанием. И если бы эллины эпохи
расцвета услыхали, что есть или будет народ, который в работе
как таковой усмотрит осквернение праздника и службы свое­
му богу, достойное даже «истребления» — они заключили бы,
что этот народ имеет очень странные представления о благо­
честии.
Конечно, пришло и для них время разубедиться в этом:
было ли это им на благо? Нет надобности отвечать на этот во­
прос: самое беглое сравнение хотя бы внешнего облика антич­
ной и византийской Греции ответит на него самым красноре­
чивым образом.
Глава IV
ОБЪЯВЛЕНИЕ БОГА В КРАСОТЕ
§13
Боги обитают каждый в своей стихии, одушевляя ее, тако­
во, по-видимому, древнейшее представление также и эллинов.
Мы называем его аниматизмом, видоизменяя этим несколько
в видах большей плодотворности значение этого термина, вве­
денного антропологом Мэреттом. Вначале они сливались с этой
стихией, не имея своего независимого от нее образа; это был
период имманентного аниматизма. Но мало-помалу сосредо­
точение мысли и чувства на самом боге как душе стихии при­
вело к тому, что его физически обособили от нее: дриада могла
оставаться в своем дереве, но могла и покидать его, пребывая,
однако, вблизи его, как его дриада. Наступил период трансцен­
дентного аниматизма. А для этого обособления бог нуждался в
собственном образе, отделенном от образа своей стихии; какой
же это мог быть образ?
Это — решающий, роковой вопрос.
Том I. Древнегреческая религия
61
Переход к трансцендентному аниматизму не характерен
для греческой религии, это — явление заурядное; характерен
ответ на вопрос об образе. Ясное дело, что всякий образ мог
быть только символом — ведь боги по существу своему не­
зримы и только объявляются кому хотят и когда хотят. Как же
зримо передать незримое? Как и в чем объявляется бог? В силе,
отвечают одни; в знаменательной загадочности, отвечают дру­
гие; в устрашающем безобразии, отвечают третьи. И вот инди­
ец изображает своего бога многоруким; египтянин своему дает
голову шакала, ибиса и т. д.; дикарь представляет своего с ис­
коверканным лицом и с клыками. Один только эллин ответил:
бог объявляется в красоте.
В сущности, он не мог ответить иначе: нет в мире страны,
равной по красоте Элладе. Если она даже теперь чарует своих
все еще немногочисленных гостей — теперь, когда ее обезбожившие природу жители сорвали с нее зеленую ризу ее лесов,
иссушили серебряные струи ее рек, — то каковой должны мы
себе представить ее в счастливые времена мира и любви между
сыном-человеком и матерью-Землей? Нет, божества, одушев­
лявшие эту Природу, не могли не быть прекрасны сами; надо
было только прийти к сознанию ее красоты — и правильный
ответ получался сам собой.
Но, разумеется, и на это потребовалось время; эллины тоже
провели свое божество через несовершенные стадии силы,
устрашения, знаменательности прежде, чем найти истинно
благочестивое успокоение в красоте. А так как созданное в
древнейшие времена изображение силой пиетета сохраняется и
до позднейших — грубое стремление к иконоборству было ор­
ганически чуждо эллину, — то даже в историческое время мож­
но было видеть четверорукого Аполлона в Лаконике, Деметру о
лошадиной голове в Аркадии и в особенности — страшно безоб­
разных Эриний и Горгон. Но это были лишь пережитки. Менее
всего смущала людей эта пережиточность в Эриниях, Горгонах
и т. п. олицетворениях мрачных, вредоносных сил; еще Эсхил с
ней мирился. Но к концу V века всеобщее стремление к красоте
62
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
побороло даже этот пережиток, казалось бы, вполне закон­
ный. Нет, высшая сила не может быть безобразной. Страш­
ной — да, где это нужно; но разве не может быть страшной и
красота? И вот были созданы позднейшие типы Эриний и Гор­
гон, бледные, грозные — и прекрасные; стынешь перед взором
этой Медузы («Медузы Ронданини») — и все-таки чувствуешь,
что перед тобой неземная красота. Один только бог упрямо от­
стоял свою пережиточную звериную безобразность перед по­
бедоносным напором новой красоты — кого другого, а Пана
нельзя было разлучить с его козлиным обличием. Он и остал­
ся одиноким в прекрасном греческом Олимпе. Сами эллины
добродушно с этим мирились; но когда наступили христиан­
ские времена — козлоногий бог безвозвратно перешел в новую
изобразительную мифологию под именем черта.
Но мы заглядываем вперед. Даже тогда, когда в мысли эл­
лина был найден единственно благочестивый ответ на вопрос
о внешнем образе бога, до его осуществления было еще дале­
ко: резец и кисть не поспевали за творческой мыслью, слиш­
ком сильны были путы, связывающие их. Нет сомнения, что
и в ту эпоху, которая связана с именем Дедала, художник хотел
по мере сил передать витавшую перед его взором красоту боже­
ственного образа; но рука туго повиновалась ему, изображение
получалось детски несовершенное. А между тем окруживший
его почет современников, естественно видевших в нем образец
совершенства, передавался из поколения в поколение, до более
поздних и искусных времен. Велика была опасность окоснения:
могли возникнуть «подлинники» с их монополией святости,
и творцы божественных образов в более зрелые времена могли
почувствовать себя скованными ими. Тогда видение красоты
вновь бы улетучилось, не дождавшись своего окончательного
осуществления.
Великим подвигом эллинского гения было то, что он эту
опасность победоносно поборол. Конечно, «дедаловские» изоб­
ражения богов с их наивной условностью остались в старинных
храмах: сын не отказывал в почете тому, чему поклонялся его
Том I. Древнегреческая религия
63
отец, традиция обнаруживала свою освящающую силу. Если
же они были истреблены случайным пожаром, то унаследо­
ванная любовь поклонников стремилась восстановить их по
возможности в том же виде — это было условием сохранения
того же чувства. Так получились те так называемые «архаисти­
ческие» кумиры, которых нам сохранено немало. Но ничто не
мешало художнику создавать кумир того же бога для его нового
храма в наиболее совершенном для его разумения виде; оба те­
чения, консервативное и прогрессивное, шли рядом, ничуть не
стесняя друг друга.
§И
В VI в. до Р. X. был уже достигнут идеал красоты в изобра­
жении богов, идеал также и для нас: прерафаэлиты научи­
ли нас ценить целомудренную прелесть этой так называемой
«зрелой архаики». Недоставало, однако, индивидуализации.
Конечно, никто не мог принять Посейдона за Аполлона и на­
оборот: наличность или отсутствие бороды определяло выбор.
Но, впрочем, боги были похожи друг на друга — и на людей,
и мы различаем их только по их атрибутам: трезубец характе­
ризует Посейдона, жезл со змейками — Гермеса, перун — Зев­
са, львиная шкура — Геракла и т. д.
Это было еще несовершенством; побороть его удалось сле­
дующим поколениям, V и IV вв. Мы плохо оценим Фидия,
Поликлета, Алкамена, Праксителя, видя в них только худож­
ников, хотя бы и религиозного ваяния: это были настоящие
пророки, пророки резца. Ту же службу, которую сослужили
древнему Израилю ветхозаветные пророки — создание опре­
деленного, возвышенного и притом единого представления о
божестве, — ее древним эллинам сослужили их художники,
и притом настолько действительнее, насколько образ сильнее
слова. На почве догматической и повествовательной объедине­
ние было невозможно: не было центрального органа, который
64
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
обладал бы достаточной силой и даже — мы ведь в Элладе — во­
лей, чтобы истребить все противоречивое; обрядность и подав­
но в различных государствах была различна. Но после того, как
Фидий создал своего Зевса в Олимпии, было уже невозможно
представлять себе его иначе. Да, это был именно он, этот вели­
чавый и кроткий бог, «отец богов и людей»; именно таким был
он в тот миг, когда он обещал припавшей к его коленям матери
исполнить ее просьбу:
Рек, и во знаменье черными Зевс помавает бровями:
Долу волной благовонной власы устремились владыки,
Долу с бессмертной главы, и великий Олимп содрогнулся...
И уж, конечно, при виде этой возвышенной красоты исчеза­
ли, как дым, всякие мелкие и низменные представления, кото­
рыми умственная незрелость или игривость певцов запятнала
образ олимпийца; с ней уживалось только самое благородное,
самое возвышенное, самое — эсхиловское:
Как ни ищет мысль кругом —
Не сравнить тебя ни с чем,
Если сомнений напрасных обузу
Мы стряхнуть хотим с души.
И уже не мог быть совсем несчастным человек, которому
раз открылся владыка мира в его олимпийском образе.
Все же это была при всей милостивости строгая красота.
Подавно строгой была и его супруга, аргосская Гера в изобра­
жении его современника Поликлета — Гера-Вершительница,
блюдущая таинство брака для греческих жен, с его строги­
ми обязанностями, сменяющими приволье девичьей жизни.
И строгой была также Афина, объявленная ее городу выше­
названным Фидием — Афина-Дева, обитательница названного
в честь ее Парфенона, указующая афинянину его воинский и
гражданский долг, но и спасающая за исполнение этого дол-
Том I. Древнегреческая религия
65
га его родину своими молитвами у престола своего могучего
отца, как про нее сказал еще древний афинский законодатель
Солон:
Город же наш не погибнет по воле державного Зевса,
Ни по решению иных в сонме бессмертных богов:
Великодушная наша заступница, дева Афина,
Дщерь Громовержца, свою руку простерла над ним.
Заметно смягчена была эта строгость в облике Деметры, бо­
гини-матери, ласковой кормилицы и утешительницы людей;
мы не знаем, кому мы обязаны ее образцовым кумиром, но род­
ственным ему по выражению был сохраненный нам (в хорошей
копии) кумир Ирины, благодатной богини мира, изваянный в
начале IV в. афинским художником Кефисодотом. Он открыва­
ет собой религиозную скульптуру эпохи после Пелопоннесской
войны, эпохи младших пророков, объявивших эллинам и нам
сущность их младших и второстепенных богов. Первенствуют
среди них Пракситель и Лисипп. Тогда были созданы три див­
ных типа богов-юношей... только один нам сохранился в ори­
гинале его творца, Праксителя, но именно его превосходство
перед всеми копиями и заставляет нас мысленно поднять и оба
других на ту же высоту совершенства. Аполлон, идеал ясной
умственной красоты, весь дух, весь мечта и воля в своей незем­
ной стройности и легкости. Дионис, томный бог сокровенных
чар природы, пленительный и загадочный, как влажный весен­
ний воздух с его вестью о пробуждении, о приливе жизнетвор­
ных сил. Гермес, упругая юношеская сила, весь действие и дей­
ствительность... какова она должна быть, не какова она есть.
И в соответствии с ними два молодых женских типа: Аф­
родита, царица любовных чар, оправдание жизнетворной чув­
ственности в целомудрии красоты... читатель приглашается
тут думать не столько о знаменитой «Медицейской Венере»,
уже слегка затронутой придворной игривостью александринизма (почему она так и пришлась по вкусу галантному
66
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
классицизму XVII в.), сколько об Афродите Праксителя, не­
смотря на все несовершенство ее ватиканской копии. Она со­
ответствует Дионису; в такой же степени Гермесу соответствует
Артемида, богиня-охотница, сильная и быстрая, какой и над­
лежит быть неутомимой бегунье по лесам и полянам, неутоми­
мой предводительнице в ночных хороводах дриад. Аполлону
соответствовала бы Паллада, если бы ее тип не был закреплен
религиозной скульптурой предыдущей эпохи; а впрочем, из­
вестная «Паллада Джустиниани», пожалуй, была таким при­
ближением фидиевского идеала к более земным тенденциям
IV века. Превосходство образов Фидия и Поликлета не исклю­
чало таких претворений, и Зевс Олимпийский, и Гера аргосская
испытали таковые, сохраняя при этом свое родство с первооб­
разами V в.; и знакомые всем читателям бюсты Зевса («Отриколи») и Геры («Людовизи»), которыми по праву восхищались
Винкельман и Гете, — именно такие законные метаморфозы в
духе религиозно-художественных запросов IV века.
Родным братом Зевса был Посейдон; но он относился к
нему, как к величаво спокойному небу относится страстно
подвижное море. Это уразумел Лисипп; в своем Посейдоне он
изобразил именно страстную вспыльчивость. Похожий лицом
на Зевса, он не «помавает» бровями — они у него гневно подня­
ты, как подняты и волосы, как и весь он — ставшая божествен­
ным образом сила вздымающейся волны. — «Истинным сы­
ном Зевса» был рожденный в смертной доле Геракл; но земная
страда наложила свою печать на него, создав этим настоящую
трагедию богочеловечества. Софокл дал ее изображение в поэ­
зии — тот же Лисипп в скульптуре («Геракл Фарнезе»).
И, наконец, в III в. тот же образ фидиевского Зевса еще раз
преломился и дал под резцом Бриаксида последнее творение
религиозного ваяния греков— александрийского Сараписа,
каковым чисто греческим божеством Птолемей хотел заменить
для греков своего египетского царства брата-супруга Изиды,
Озириса. Бриаксид и понял его, как подземного Зевса, брата
светоченосной Деметры Элевсинских таинств — ведь и Изида
Том I. Древнегреческая религия
67
первоначально изображалась греками под видом Деметры. Зевс,
Посейдон и Сарапис — это как бы три брата, цари неба, моря и
подземного царства. Волосы плавно поднимаются и опускаются
у Зевса — бурно вздымаются у Посейдона — грустно ниспадают
у Сараписа, покрывая черной тенью его ласковое чело.
Напоследок приберег я еще одно преломление все того же
фидиевского Зевса, хотя оно и было древнее Бриаксида; я разу­
мею Асклепия. Он был только добр, этот целитель людей, этот
их спаситель от неумолимой смерти; его почитание, именно как
спасителя, вступило в период особого расцвета около Рожде­
ства Христова. И когда христиане почувствовали потребность
иметь у себя образ своего Спасителя — они для него восполь­
зовались готовым уже образом Асклепия. Так-то поныне живет
вдохновенная мысль величайшего пророка божественности
среди людей — Фидия.
§15
Прежде чем идти дальше, оглянемся немного назад.
Что созданное великими греческими художниками племя
олимпийцев, воплощенное в мраморе и бронзе, было настоя­
щим «объявлением божественности в красоте» — это сознаем,
конечно, не мы одни, которым (если не считать праксителевского Гермеса олимпийского) ни одно из этих воплощений не
сохранено в оригинале. Если даже уцелевшие воспроизведения,
хранящиеся в наших музеях, исторгли у восхищенного истори­
ка христианской религии возглас: «Истинные боги, истинные
богини!» (Ренан) — то каково же должно было быть действие
самих оригиналов на тот народ, для которого они были созда­
ны? И действительно, самый трезвый и рассудительный Арис­
тотель нам свидетельствует:
«Если бы когда-либо с нами повстречался человек такого вида,
в каком ваятели изображают богов — не подлежит сомнению, что
68
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
все были бы готовы поклоняться и служить ему как высшему су­
ществу».
Ну вот, здесь и названо то, что являлось и является поны­
не, по мнению многих, камнем преткновения: древние эллины
поклонялись своим кумирам, служили им; их культ был «идололатрией», идолопоклонством.
Другие идут еще дальше: указывая на пережиточные фор­
мы этой идололатрии, свидетельствующие о том, что во время
оно, до сооружения человекоподобных идолов, и всевозможные
примитивные чурбаны служили предметом поклонения, —
они говорят о «фетишизме» в древнегреческой религии. И пре­
красно: теперь создана общая религиозная почва для эллинов с
дикарями Верхней и Нижней Гвинеи.
Займемся сначала «фетишизмом». Когда португальские
пловцы, поклонявшиеся у себя дома Иисусу Христу, Богоро­
дице и святым на холстах своих великих мастеров, ознакоми­
лись с чурбанами только что названных дикарей, они дали им
имя feitico, т. е. facticius (deus), «деланного» (бога) — именно
потому, что данное племя, по их мнению (правильному или
нет, все равно), видело в таком чурбане не изображение или
символ существующего вне его и независимо от него боже­
ства, а само божество. Ведь в противном случае пришлось бы
назвать фетишистами и самих христиан, притом не только
католиков и православных, но и протестантов, признающих
Распятие священным — т. е. самое слово «фетишизм» по­
теряло бы всякую терминологическую ценность, сохраняя
лишь — бранную.
Теперь я спрошу: имеем ли мы малейшее право предпола­
гать, что для царя Миноса и его подданных лабрия (двухлезвийный топор) была не символом Зевса-Громовержца, а самостоя­
тельным божеством, и что каменотес, высекавший этот топор,
или любой человек, выцарапывавший его очертание на стене,
считал себя «делающим бога»? Очевидно, немой памятник как
таковой ничего не может нам сказать о том, как к нему относи-
Том I. Древнегреческая религия
69
лись. Итак, приходится судить по аналогии более поздних вре­
мен, т. е. от «фетишизма» перейти к «идолопоклонству».
И тут дело совершенно ясно, уже начиная с Гомера. Когда
Зевс дарует Фетиде исполнение ее просьбы, когда Афина вооду­
шевляет Диомеда, когда Аполлон охраняет Гектора — что это,
самовольно ли движущиеся небесные боги, или их сделанные
человеческой рукой кумиры? И спрашивать нечего — тем более,
что кумиров ахейская эпоха, представляемая Гомером, даже и
не знает. Но, быть может, в следующую эпоху, построившую
богам их храмы и поставившую в них их кумиры, произошел
такой сдвиг религиозного чувства, и кумиры заняли в сознании
верующих место тех, которых они должны были представлять?
Посмотрим. Многотысячная толпа афинян следит в театре за
«Орестеей» Эсхила; она видит, как преследуемый Эриниями
герой сидит на Акрополе, обнимая своими руками кумир Паллады; вслед за тем к нему спускается сама Паллада, становясь
таким образом рядом со своим кумиром. Достаточно ли ясно
этим сказано, что кумир — лишь изображение божества, а не
само божество?
Но все же ему поклонялись. Да, конечно; но совершенно в
таком же смысле, в каком верующие древнехристианских испо­
веданий «поклоняются» (термин не важен) своим изображени­
ям Христа, Богородицы и святых; и афинянин, воскурявший
фимиам перед кумиром своей Паллады, делал это с совершенно
таким же чувством, с каким и поныне католик или православ­
ный в субботний вечер зажигает лампаду перед образом Пре­
святой Девы. И как у нас верующие выделяют «чудотворные»
иконы из числа других, приписывая им большую святость, так
же, буквально так же, и про кумир Аполлона в Магнесии на Ме­
андре полагали, что он имеет «силу для каждого дела». Анало­
гия здесь полная — что и неудивительно, так как мы имеем дело
именно с античным корнем христианства. Правда, с другой сто­
роны, что протестанты именно поэтому и не отказывают себе в
удовольствии называть нас «идолопоклонниками»; но мы ведь
знаем, что они при этом только бранятся, а не говорят дело.
70
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Упрек в идолопоклонстве утвердился за древнегреческой
религией со слов христианских апологетов; христианская апо­
логетика в свою очередь пошла по стопам иудейской, которая
имела свою иконоборческую закваску еще в откровениях вет­
хозаветных пророков, но в своем споре с эллинизмом повторяла
только соображения эллинской же философской апологетики
эпикурейцев, новоакадемиков и киников. Наиболее вескими
были тут два довода.
Первый, характерный для философской апологетики, ка­
сается вообще антропоморфизма, лежащего в основе не только
поклонения кумирам, но и их простой наличности. Он восхо­
дит еще к Ксенофану, рапсоду-философу VI в. до Р. X.: «Ара­
пы, — говорил он, — представляют себе своих богов черными;
и если бы лошади обладали способностью изображать своих
богов — они несомненно изобразили бы их в лошадином виде».
Ну, и что же? Не только мы, люди XX в., можем ответить на это
соображение бессмертным словом Гете «все преходящее есть
только притча» и указанием на то, что сама религия, как пре­
ломление божества в сознании преходящего человека, есть не­
что преходящее, есть только притча. Спросим Эсхила, что бы он
ответил Ксенофану? «Зевс, кто бы ты ни был — если тебе при­
ятно, чтобы мы тебя называли этим именем — мы этим именем
и называем тебя», — сказал элевсинский пророк, справедливо
настаивая на эллинском сознании относительности наиме­
нований богов, столь отличном от семитской исключительно­
сти. И, разумеется, в этом же духе он ответил бы и Ксенофану.
«Зевс, каков бы ты ни был — если тебе приятно, чтобы мы в
этом образе тебе поклонялись, мы в этом образе и поклоняемся
тебе!» — в образе, скажем, Антенора, а позднее — Фидия.
Но откуда же эллины знали, что это ему приятно? Об этом
речь впереди.
Впрочем, очень возможно, что Ксенофан и не нуждался в
этом поучении — мы ведь имеем дело с отрывком. Очень воз­
можно, что эллинский рапсод восставал не против поклонения
кумирам, а против отождествления их преходящего образа с
Том I. Древнегреческая религия
71
вечным, независимым от человеческих чувств образом боже­
ства. Но, повторяю, все это соображение характерно только
для эллинско-философской апологетики; иудеи, а за ними
христиане, признававшие, что Бог создал человека «по своему
образу и подобию», им, понятно, пользоваться не могли.
Популярнее другое. Эллин поклоняется кумиру, т. е. изде­
лию каменщика или литейщика. Он приписывает ему, челове­
ку, силу делать бога. Что за заблуждение! Вот я возьму и отобью
у вашего бога руку; посмотрим, будет ли он в состоянии защи­
тить себя и наказать меня. А вы, ослепленные, чем поклоняться
изделью человека, поклоняйтесь тому, кто создал его самого,
этого вашего человека-богодела.
Это соображение с виду очень убедительно — и оно доказа­
ло на деле свою действительность в темные времена и против
темных людей; но мы, афиняне IV—III вв., признаем его тем,
чем оно и есть — сплошной передержкой, иногда невольной,
но чаще злостной. Да, мы поклоняемся Палладе в ее изваян­
ном Фидием образе, но мы никогда не приписывали ему силы
защищать себя против посягательства варвара. И если ты ис­
калечишь его — это будет кощунством, грехом, таким же, как
и клятвопреступление, как непочтительность по отношению
к родителям, как оскорбление гостя; и богиня, не беспокойся,
накажет тебя за него — если не тотчас, то когда-нибудь, если
не на этом свете, то на том, если не в лице тебя, то в лице тво­
их потомков до четвертого колена и далее. Но независимо от
этого, это будет оскорблением нашего религиозного чувства, за
которое мы накажем тебя от себя, и притом немедленно. Что
же касается «богодела», то это простое невежество с твоей сто­
роны. Никогда изваянный хотя бы самим Фидием кумир не
будет объектом поклонения сам по себе: пока он в мастерской
художника, и он, и всякий другой может его резать, отбивать
какие угодно части и даже вовсе его разбивать, и это не будет
кощунством. Объектом поклонения он становится лишь с мо­
мента его посвящения (hidrysis), т. е. религиозного акта сакра­
ментального характера, очень торжественного, о котором ты
72
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
можешь прочесть в «Экзегетике» Автоклида. И самому посвя­
щению должно предшествовать обращение к богу с запросом,
угоден ли ему посвящаемый кумир, и согласен ли он влить в
него часть своей божественной силы, чтобы он был отныне ви­
димым посредником между ним, незримым, и его поклонника­
ми. В обыкновенных случаях для этого достаточно обратиться
к местному «экзегету» пифийского Аполлона или элевсинских
богинь; в более торжественных мы снаряжаем феорию в Дельфы. Но когда Фидий изваял своего Зевса олимпийского — он
дерзнул обратиться к самому Громовержцу с вопросом, угоден
ли ему его кумир, и тот с небесной выси послал свою огненную
вестницу, молнию, к его ногам. Поезжай в Олимпию; там тебе
покажут священный «энелисий» — место, куда грянул Зевсов
перун на радость нам и на вечную хвалу его пророку.
§16
Продолжаем, однако. До сих пор у нас была речь только об
одном способе художественного откровения —о ваянии, и при­
том в одной только области — в области созидания кумиров
как предметов поклонения. Живопись, к слову сказать, игра­
ет в этом отношении второстепенную роль — писаные образы
богов как предметы поклонения в государственном культе не
встречаются вовсе и только в частном, да и там лишь изредка.
Мы, однако, еще вернемся к ней, а также и к другим отраслям
ваяния; здесь же поговорим об архитектуре.
В те далекие времена «ахейской эпохи», когда не знали ку­
миров богов, обходились также и без храмов; богослужение от
имени государства совершалось под открытым небом, для него
требовался алтарь, но не храм. Храм развился лишь со време­
нем в связи с необходимостью дать дом — не самому незримому
богу, конечно, а его видимому образу, кумиру. И, по-видимо­
му, такой храм вырос и развился из священной рощи: снача­
ла сплетали беседку из ее деревьев, образуя навес для кумира
Том I. Древнегреческая религия
73
(этот обычай, упоминаемый еще Гомером, в некоторых культах
уцелел до позднейших времен); затем сочли более надежным
строить между деревьями небольшую «хорому», а затем хорому
с окружающими деревьями претворили в виде полукаменно­
го или каменного здания — получилась «целла» с колоннадой,
всем известная, простая, но величавая и пленительная форма
«греческого храма». Богослужение по-прежнему совершалось
у алтаря под открытым небом, перед храмами, а не в самих
храмах, которые были только обителью божества, а не местом
собрания верующих, поэтому не было надобности строить их
особенно вместительными, и даже самые величественные из
них были довольно скромных размеров в сравнении с камен­
ными гигантами восточных религий и христианской.
Где же строили храмы? С тех пор, как в греческих государ­
ствах пала царская власть, их «акрополи» из царских твердынь
превратились в естественные обители богов; там и строили
преимущественно их храмы. Так и в Афинах, на Акрополе,
храм Паллады занял место «дома Эрехфея» ахейских времен,
хотя и унаследовал его имя — и к нему присоединились дру­
гие храмы той же богини, кончая Парфеноном. Затем очень
желательны были храмы на городской площади, где вершились
государственные дела. Средоточия общеэллинской религиоз­
ности, священные рощи в Дельфах, в Олимпии, изобиловали
храмами. Охотно их строили тоже и на больших дорогах, вне
городских стен — как fuori le mura в христианском Риме, что­
бы путник издали испытывал отрадное чувство приближения
к «благозаконному» городу. И еще более желательным местом
был мыс, издали видный пловцам — и нынешний паломник,
огибающий аттический Суний с его белыми колоннами хра­
ма Посейдона, может еще испытать то теплое чувство близкой
благодати, которое этот храм некогда внушал гражданам и гос­
тям Афин.
Но это были только храмы в высшем смысле слова: для
дополнения внешнего религиозного облика Эллады следует
прибавить небольшие и незатейливые, но прелестные в своей
74
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
задумчивой простоте капища нимф и местных «героев», свя­
щенные пещеры и рощи, скромные изваяния сельских бо­
гов — там тирс, прислоненный к причудливой смоковнице,
или привешенный к ветви тимпан посвящает ее Дионису, там
из дупла маслины смотрит герма Паллады, там столб изгоро­
ди увенчан головою Гермеса или Пана. Повсюду то интимное
слияние природы с искусством в общей гармонии религиозно­
го чувства, которое мать-Земля знала только раз на своем веку;
современный человек получает о нем представление по помпеянским пейзажам, особенно по тем небольшим, скромным, ко­
торые не принадлежат к общеизвестным и не сразу привлекают
внимание посетителей развалин немого города и зал Неаполи­
танского музея.
Но роль ваяния — мы к нему теперь возвращаемся — была
тоже и служебной: оно украшало храм, служивший жилищем
созданному им божеству. Если весь храм по основному прин­
ципу греческой тектоники был естественным и в то же время
прекрасным выражением работы структивных сил, то ваяние
украшало отдых от этой работы — те плоскости, в которых
движущиеся друг против друга силы взаимно уравновешива­
лись. То были в особенности фронтон — плоский треугольник
фасада между горизонталью карниза и скатами кровли, и ме­
топы — квадраты фриза между поддерживающими карниз три­
глифами. Здесь было место уже не для единоличного кумира,
а для сцен — крупных во фронтонах, мелких на метопах. А где
сцена, там и мифология — та необязательная для верующего
«поэтическая религия», тоже прекрасная, но все же второраз­
рядная. Пусть же резец изображает на фронтонах сцены рож­
дения Паллады и ее спора с Посейдоном из-за аттической зем­
ли, сцены состязания Пелопа с Эномаем и похищения дикими
кентаврами лапифских жен — никто не обязан верить, что все
это именно так произошло, что это вообще произошло. Но со­
зерцание этих прекрасных белых фигур на темноокрашенном
фоне все же настроит нас в духе строгой красоты — и через нее
в духе религии.
Том I. Древнегреческая религия
75
И наконец — посвящения. Ими были полны «хорома»,
преддверия, пространства между колоннами, ступени, бли­
жайшие окрестности храма — статуи, барельефы, картины, все
здесь было представлено. Каждый храм был музеем, но музеем,
посвященным славе божества и опять-таки, поэтому, направ­
ляющим душу созерцающего через красоту к религии. А огра­
ды многочтимых всеэллинских богов — Аполлона в Дельфах,
Деметры и Коры в Элевсине, Паллады на Акрополе, Зевса в
Олимпии — это уже были настоящие живые царства религи­
озной красоты и прекрасной религии. Читаешь хотя бы сухие
каталоги Павсания — и душа плачет по этой погибшей, одухо­
творенной красе, какой уже никогда более мир не видал. А ведь
Павсаний ее видел во II в. по Р. X., после стольких разрушений
беспощадных войн и хищений римских наместников; что же
было в те времена, в которые мы перенеслись мыслью — в цве­
тущие IV и III столетия до Р. X.?
§17
Красота недвижного образа — лишь одна из обеих форм от­
кровения божества; другой была красота — слова — подскажет
читатель? Нет. Эллин не был бы эллином, если бы он так огра­
ничивал область, подвластную его Музе. Нет, вообще выраже­
ния движущегося, преходящего аффекта не только в слове, но и
в звуке, и не только в звуке, но и в немом жесте. Я говорю здесь
о полном творчестве эллинской Музы — о триединой хорее,
состоящей в одинаковой степени из поэзии, музыки и пляс­
ки. Все три были посвящены божеству, но преобладала в этой
троице — пляска.
Вот что органически непонятно современной религиозно­
сти. Благодаря ли внешнему обстоятельству, тяжелому восточ­
ному одеянию — благодаря ли его основе, антифизическому
стремлению стыдливо скрывать формы тела, как чего-то нечис­
того — или благодаря своей принципиальной вражде ко всякому
76
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
видимому образу— но отрицательный корень христианства,
иудаизм, окончательно вытравил у наследников античной ре­
лигиозности даже само понимание этого ее основного начала.
Способны ли мы вникнуть в эти важные слова Платона: «Надо,
чтобы наша молодежь не только плясала хорошо — надо, чтобы
она плясала хорошее!». У нас они даже грамматически выходят
неправильно, и мы нуждаемся в аналогии из области слова: «не
только говорить хорошо, но и говорить хорошее», чтобы дога­
даться об их смысле. А между тем психология нас учит, что жест
гораздо непосредственнее и внушительнее слова, и логика за­
ставляет нас признать, что поэтому и поэма жеста — т. е. имен­
но пляска в античном смысле слова — если бы она была осу­
ществлена, тоже гораздо глубже бороздила бы нашу душу, чем
это может сделать самая гениальная поэма слова. В настоящее
время люди, воодушевленные античностью, делают попытки
«раскрепощения тела», восстановления выразительного жеста в
его правах; и хотя на древнего эллина эти попытки, несомнен­
но, произвели бы такое же впечатление, какое на нас производят
упражнения в членораздельной речи немого, которого в зрелом
возрасте учат говорить, — все-таки мы должны их приветство­
вать и поощрять: быть может, нашим внукам и удастся раскопать
зарытый храм, вернуть человеку утраченную полноту жизни.
Эллины ее знали — но увы, грамоты для пляски и они не
изобрели, и поэтому гениальные поэмы античных хореогра­
фов, передававшиеся только путем подражательного исполне­
ния, погибли навсегда. Мы можем судить только об их значе­
нии; а как велико оно было, это видно из того, что все крупные
праздники сопровождались хороводами дев, этих цветов дан­
ного поколения. Юноши свою красоту, кроме того, показывали
во всевозможных физических состязаниях: пеших и конных,
налегке и в оружии; но в Афинах даже благообразные старцы с
масличными ветвями в руках совершали шествие в честь боги­
ни — это была их хорея.
Музыка и поэзия как элементы богослужебной хореи непо­
средственно понятны и нам, благо и наша церковь их сохрани-
Том I. Древнегреческая религия
77
ла и развила. Духовную музыку знала и античная религия; она
сопровождала духовную поэзию, очень разнообразную по сво­
им отраслям, и была, вероятно, столь же разнообразна; простая
в своих средствах, она была могуча по своему действию. Зна­
ем мы о ней все же очень мало. Лучше всего мы осведомлены
о духовной поэзии эллинов, хотя и здесь наши сведения очень
отрывочны. Только наивысшая ступень триединой хореи сто­
ит перед нами в полном освещении истории — драма; но опять
только в ее словесной, не в ее музыкальной и орхестической
части. Драма была самым совершенным выражением диони­
сической идеи; только на этом религиозном фоне она и может
быть вполне понята.
Наша картина была бы очень недостаточна, если бы мы,
говоря о хореической части эллинского богослужения, не под­
черкнули надлежащим образом той ее придачи, которая ей не­
изменно сопутствует — агонистики. Правильно понимая идею
равенства как равенства потенциального, т. е. общедоступно­
сти благ в зависимости от неотъемлемо различных способно­
стей человека — античная демократия освятила своей религи­
ей стремление к соревнованию, это побуждение к напряжению
и развитию всех индивидуальных сил на пользу совокупности,
И притом в самых разнообразных формах. Мы легко понима­
ем соревнование в гимнастических упражнениях — здесь агонистика является душой всего дела. Не столь доступна нашему
пониманию агонистика в хорее; все же и здесь она была необ­
ходимой приправой. Состязались отдельные кружки девушек,
выступавшие в хороводах; состязались взрослые, именитые
рапсоды, исполнявшие Гомера на празднике Панафиней; но
состязались также и рапсоды-мальчики, сыновья граждан,
исполнявшие его на празднике Апатурий. Состязались поэты
трагедий на праздниках Диониса; состязались и хоры, испол­
нявшие их «лирические» (т. е. специально хореические) части;
состязались и актеры, выступавшие в главных ролях. Мало
того, агонистика освящала до некоторой степени и низменные,
вульгарные формы народного веселья: на Сельских Дионисиях
78
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
получал награду тот, кто долее других удержится босой ногой
на смазанном маслом полном мехе, на Анфестериях — тот, кто
первый выпьет по сигналу глашатая кружку вина.
Ну, нечто в этом роде и у нас происходит на народных иг­
рищах, где они есть; но вот что поразительно. Лишь недавно
найденный отрывок Герода оповестил нас об agon eupaidias в
последний день Фесмофорий — награду получала счастливая
мать, родившая самого прекрасного младенца в году. Подроб­
ности нам неизвестны, но факт установлен.
Самого прекрасного — Эллада осталась верной себе и здесь.
И это на празднике Деметры-Фесмофоры. Ибо бог объявляет­
ся в красоте — такова вера эллина, кощунственно забытая его
наследниками.
Глава V
ОСВЯЩЕНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО
ОБЩЕЖИТИЯ
§18
Переходим теперь к тем аспектам греческой религии, ко­
торые были названы «высшими» — хотя для такого их обозна­
чения в отличие от разобранных в предыдущем требовалось
некоторое отступничество от матери-Земли. И здесь первое
слово принадлежит религиозному освящению человеческо­
го общежития — т. е., с одной стороны, семьи, рода и колена,
с другой — кружка и корпорации, далее — города, государства,
Эллады, человечества.
В центре семьи, т. е. объединенной общностью дома и кро­
ва ячейки гражданского общежития, стояло божественное су­
щество, очаг — и глубокая религиозная вдумчивость эллинов
сказалась в том, что у них (и, кажется, у них одних) это суще­
ство представляется женского пола, как богиня Гестия. Будучи
80
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
одним из древнейших божеств, она, можно сказать, на наших
глазах вырастает из имманентного, каким ее только и знает Го­
мер, в трансцендентное: уже для Гесиода она богиня-личность,
сестра Зевса наравне с Герой и Деметрой, но в отличие от них —
девственница; это потому, что ее стихия — очажное пламя. Ее
поздняя трансцендентализация имела последствием и то, что
ее редко изображали: даже в общественные храмы не ставили
ее кумиров, ее почитали в ее символе, пылающем на алтаре
внутри храма неугасимом огне. В доме и подавно.
Недвижно обитая на посвященном ей очаге, Гестия была
настоящим символом хозяйки — деятельность которой, в от­
личие от деятельности мужа, происходила внутри дома; ей
она, поэтому, была непосредственно сродни. И в то время,
как в силу «патрилинеарного» строя греческой семьи, дом со
всем имуществом переходил нормально от отца к сыну, и дети
величались по отчеству— для Гестии была законом матрилинеарная преемственность. Когда новобрачную вводили в
дом ее мужа — впереди нее шествовала ее мать с факелом, возжженным на очаге ее дома, и этим факелом она зажигала новый
огонь на очаге своей дочери и зятя — красивый символ всей той
хозяйственной традиции, которая отныне переходит от матери
и тещи через дочь-невесту в новый дом. Так водруженная Гес­
тия становится богиней-покровительницей дома, могучей и
благосклонной; об интимности и сердечности этих отношений
может дать свидетельство трогательная предсмертная молитва
к ней Алкесты у Еврипида:
Богиня!
Меня Аид в свой темный дом берет.
И я теперь в последний раз пришла
К тебе: храни моих сирот, молю.
Ты сыну дай жену по мысли, мужа
Дай дочери достойного, и пусть
Не так, как мать, без времени, а в счастье,
Свершивши путь житейский и вкусив
Его услад, в земле почиют отчей.
Том I. Древнегреческая религия
81
Взамен этих благ и честь ей оказывалась великая. Было
принято в молитвах, обращенных ко многим богам, называть
ее на первом месте: «...Гестии, с которой благоразумье начи­
нать велит», — говорит старый царь в «Фаэтонте» того же Еврипида; слова «начинать с Гестии» вошли даже в поговорку.
Ей молился домохозяин, уезжая; ее приветствовал он, возвра­
щаясь. Когда в доме рождался ребенок, его приблизительно в
пятый день обносили вокруг очага, представляя его этим Гес­
тии; это был настоящий семейный праздник (Амфидромии),
в котором принимали участие все присутствовавшие при
рождении, и сопровождался он угощением. И священен был
каждый, сидящий у очага (ephestios): этим актом обыкновенно
преследуемый обеспечивал себе покровительство того, к кому
он обращался.
Поскольку Гестия была женским началом семьи, постоль­
ку мужским ее началом был Зевс Ограды (Zeus Herkeios), сто­
явший у своего алтаря во дворе дома. Здесь происходили до­
машние жертвы под главенством домохозяина; перед таковой
он погружал пылающую головню с алтаря в ведро с водой и
этой освященной водой окроплял присутствующих, как хозя­
ев, так и гостей, как свободных, так и рабов. Это окропление
(chernips) было сакраментальным актом, скрепляющим узы
между участвующими; отлучение от окропления было поэтому
карой, налагаемой на нечестивых. Сама жертва сопровожда­
лась угощением и даже, можно сказать, главным образом в нем
состояла: в честь бога сжигались лишь символические, мало­
ценные по своей питательности части жертвенного животного,
остальные потреблялись приглашенными, которые таким об­
разом становились «сотрапезниками богов». Эллины прекрас­
но понимали, что богу нужна честь, выраженная в символе,
а не материальный корм; обычай уничтожения живности пу­
тем «всесожжения» был ему поэтому чужд. С другой стороны,
редкость мясной пищи вела к тому, что всякое заклание живот­
ного сопровождалось жертвоприношением, так что даже рус­
скому слову «зарезать» (животное) соответствовало греческое
82
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
«принести в жертву» (hiereuein, thyein) — в чем сказалась, веро­
ятно, и указанная выше (§ 7) чуткость.
Охранителями дома могли быть, конечно, и другие боги,
различные в различных случаях; обычно бывали такими духи
предков. Это — опять одна из интимнейших сторон греческой
религии. Они ведь живы; им домохозяин приносит установлен­
ные обычаем дары и возлияния; они, поэтому, заинтересованы
в том, чтобы его род процветал и сохранил чистоту своей кро­
ви — их крови. Из своей подземной обители они «возсылают
благо» своему потомку; их приглашают принять участие в ра­
дости бракосочетания, которая ведь была также и их радостью;
и понятно, что их беспощадный гнев настигал грешницу-жену,
которая, нарушая обет супружеской верности, прерывала пре­
емственность их крови и вводила «подложных детей» в их и свой
дом. А так как из гневной души покойника развилась Эриния,
то понятно также, что наравне с убийством и прелюбодеяние
жены ею каралось:
Вы, что видите жертвы безбожных убийств,
Вы, что видите ложа растленье во тьме! молится Электра у Софокла. Прелюбодеяние мужа как оскорб­
ление женского чувства его супруги тоже осуждалось обычаем
и, в случае жалобы оскорбленной — законом, но по указанной
причине оно не составляло религиозного преступления.
«Человек должен участвовать в вечной жизни природы,
всегда оставляя детей после себя, чтобы они могли служить
богу вместо него», — говорит Платон (Законы VI, 773 Е); и Фарнелль справедливо называет эти слова «самым возвышенным
выражением долга супружества и отцовства, которое когдалибо нашло себе место в нравственной или религиозной ли­
тературе». С этой точки зрения понятно, что по греческому
воззрению брак был таинством. Он так и назывался — telos; его
покровители, первобрачники Зевс и Гера как таковые называ­
лись teleioi. Это можно бы объяснить и иначе; но решающим
Том I. Древнегреческая религия
83
моментом является то, что в Афинах во время бракосочета­
ния мальчик-сын живых родителей — первообраз «мальчика
с иконой» русских свадеб — обносил брачующихся корзиной
с хлебом, произнося при этом сакраментальные, известные из
таинств слова: «Я бежал от зла, я обрел благо». Зло — это преходящесть, благо — это вечность, как в браке, так и в таинствах:
бессмертие породы, обусловленное браком, соответствует бес­
смертию души, удостоверенному таинствами. И с этим вполне
согласно то, что жениха и невесту в брачном терему встреча­
ла жрица Деметры — богини возрождающегося хлеба, богини
таинств — и лишь после ее благословения для них начиналась
брачная ночь. И опять прав вышеупомянутый Фарнелль, когда
он говорит:
«Слова ап. Павла в его послании к ефесянам (гл. V, 32) "тайна
(mysterion) сия велика есть", имевшие решающее значение для
учения позднейшей церкви о браке, и по духу и по формулировке
скорее согласны с древнеэллинским религиозным обычаем, чем
с иудаизмом».
Я только что назвал «богами-первобрачниками» Зевса и
Геру; действительно их «священная свадьба» (hieros gamos)
была первообразом для человеческой и притом — как доказал
недавно найденный отрывок из древнейшего прозаического
сочинения греков, таинственной книги Ферекида Сиросского — в мельчайших подробностях ее обрядности. Ее память
праздновалась в январе месяце, который назывался «свадеб­
ным месяцем» (Gamelion), в соответствии с обычаем земле­
дельческой Греции справлять свадьбы преимущественно
зимой. Тогда первый человеческий урожай поспевал прибли­
зительно одновременно с урожаем матери-Земли, и в месяце
Пианопсионе (октябре) можно было справить и праздник от­
цов, Апатурии, и праздник матерей, Фесмофории... красивое,
думается мне, свидетельство об изначальном единстве чело­
века с природой.
84
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
И еще сильнее сказалось это единство в той богине, к кото­
рой обращались роженицы; это была не Гера и даже не Деметра,
богини утвержденного государством брака и домовитости:
плод своего чрева женщина-гражданка рожает по тем же зако­
нам, как и любая лесная самка, и одна и та же богиня охраняет
их обеих. Мы ее уже знаем: это — Артемида.
Вполне понятно, что освященная такой религиозной бла­
годатью семья сильнейшим образом сплачивала своих членов.
Хотя закон не признавал за отцом права над жизнью и смертью
своих детей, как в Риме, тем не менее особа отца и, в еще боль­
шей степени, матери была для детей священной.
«Старый отец или мать должны пользоваться в доме не меньшей
честью, чем даже кумиры богов; проклятие родителей скорее
достигает слуха богов, чем какое-либо другое, и равным обра­
зом их благословение; сам бог радуется чести, которую дети и
внуки оказывают своим родителям и дедам» (Платон, Законы XI,
930Е ел.).
И никто не может освободить сына от долга с честью содер­
жать своего отца до его смерти, если только этот отец сам пред­
варительно не нарушил своего долга по отношению к нему,
пренебрегши его воспитанием. Также святы были и взаимные
обязанности братьев и сестер — достаточно тут сослаться на
«Антигону» Софокла. И действительно, история греческих го­
сударств, сколько бы мы в ней ни насчитывали мрачных стра­
ниц, не представляет нам примеров розни отцов с сыновьями
и братьев между собой, так часто пятнающей историю герман­
ских и славянских народов; и если в IV веке Тимолеонт Ко­
ринфский убил своего брата, то потому только, что этот брат
стал тираном своей родины и что в душе героя после страшной
борьбы долг гражданина восторжествовал над долгом брата.
Но греческая семья обнимала, кроме свободных, еще и ра­
бов; и они были объединены с ней «узами окропления», и они
пользовались покровительством Гестии и Зевса Ограды. Им
Том I. Древнегреческая религия
85
их представляли в день их приобщения к семье, причем по­
лагалось их осыпать лакомствами — ради приметы, чтобы им
«сладко» жилось в доме их новых хозяев. Прогресс в сравнении
с ахейскими временами Гомера заключается в том, что хозяин
уже не пользуется правом над жизнью и смертью своей челя­
ди: убийство раба хозяином не только карается законами, но
и составляет религиозное преступление, оскверняющее дом,
в котором оно произошло. И эллины сознавали, что с этим воз­
зрением на святость жизни раба они стоят одиноко среди наро­
дов. Вообще надлежит помнить, что ходячее представление об
ужасах «античного» рабства относится только к римской эпохе
латифундий, когда восторжествовала изобретенная Карфаге­
ном «плантационная» система крупнопоместного хозяйства;
в Греции, как нам доказывают комедии и Платон, рабам жи­
лось очень сносно: участие в общей жизни семьи давало и их
личной жизни большее содержание, чем если бы они были ею
ограничены. Конечно, рабство должно было пасть, и пало оно
в силу лозунгов, выдвинутых впервые самой Грецией; но если
оценивать формы жизни в зависимости от благочувствия, ко­
торое им свойственно, то беспристрастный судья не сможет не
признать, что в общем итоге греческое общество даже в своей
несвободной части было счастливее нашего с его центробеж­
ными стремлениями, разобщившими нас уже давно с матерьюЗемлей, разобщающими нас теперь друг с другом и вносящими
одиночество и холод туда, где некогда царило уютное тепло под
лучами Гестии.
§19
Посредствующими звеньями между семьей и граждан­
ской общиной (polis) были род, фратрия, фила (родовая). Их
политическое значение отпало повсеместно в Греции, где
раньше, где позже — в Афинах со времени реформ Клисфена
в 507 г. до Р. X. — и они бы совсем исчезли, если бы они, как
86
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
расширяющиеся концентрические круги человеческого обще­
жития, не были в свое время освящены религией. Они и сохра­
нили свое религиозное значение.
Правда, для рода это значение ограничивалось частным
культом. Род совмещал семьи, родственная связь которых была
удостоверена наличностью общей родословной; его покро­
вителем был опять-таки Зевс, но уже не herkeios, как в семье,
a homognios, выразитель «единства рода». И обычай повелевал
приглашать родственников на семейные торжества — свадьбы,
наречения детей, поминки. Но этим, по-видимому, и ограни­
чивалось дело.
Более крупным было значение фратрии, совмещавшей те
роды, которые производили себя от общего (мифического) ро­
доначальника без удостоверенной родословной. Они имели
свой государственный праздник; это был уже знакомый нам
трехдневный «праздник отцов» в октябре, Апатурии.
Фраторы собирались, счастливые отцы представляли им
своих новорожденных со свидетелями, удостоверяющими их
законное происхождение; и они вносили их в свои «фраторские» списки, имевшие, подобно записям в наших церковных
книгах, государственное значение. Понятно, что не эта канце­
лярская операция занимала три дня: полагалось основательное
угощение, для которого те же отцы поставляли жертвенных
животных — более крупное (kureion) за мальчика, более мелкое
(meion, т. е. именно «меньшее») за девочку. И это было не все:
фраторы интересовались и урожаем прежних лет, ими внесен­
ным в списки граждан. Выступали мальчики с плодом своего
ученья, читая наизусть Гомера — и отличившиеся среди юных
рапсодов получали награды.
Были, наконец, и праздники (родовых) фил; но о них мы
почти ничего не знаем.
От особи через семью, род, фратрию и филу к государству —
это один путь, сильно сокращенный в историческую эпоху
благодаря почти исчезновению трех из названных звеньев.
Был, однако, другой, созданный на пороге исторической эпо-
Том I. Древнегреческая религия
87
хи: соперничая с семейным укладом, он собирал схожие особи
в кружки (или корпорации) и в этих формах общежития подчи­
нял их гражданской общине. В иных государствах кружковая
организация восторжествовала, поскольку это было возможно,
над семейной — так обстояло дело в Спарте. В других — мы о
них мало слышим — семейная осталась неприкосновенной.
В Афинах они уравновешивали друг друга.
Корпорации, поскольку они были ремесленного характера,
объединялись общим культом тех богов, которые покровитель­
ствовали их ремеслам: их мы отчасти уже знаем. Если же они
были вольного характера, то от них же зависел и выбор бога или
«героя»-покровителя. Конечно, добрая часть корпорационной
жизни состояла в праздниках этих богов и героев с обычными
жертвоприношениями, угощениями, а иногда и играми и т. п.
Особенно интересны для нас корпорации умственного труда,
основанные поэтами, художниками, философами. Их основа­
тель после своей смерти сам становился своего рода «героем»
для переживающих членов вплоть до позднейших поколений.
От этих корпораций, объединяющих зрелых людей, притом
часто на всю жизнь, мы различаем кружки сверстников, пре­
имущественно юношей и девушек. Созданные дельфийской
религией, они и были посвящены дельфийским божествам —
юноши Аполлону, девушки Артемиде, — причем это была, од­
нако, позднейшая Артемида, девственная сестра Аполлона,
лишь в силу исторического развития отождествленная со ста­
ринной богиней леса и его плодотворения, с которой девушке
опять придется иметь дело, когда она, пройдя через искус Геры
и Деметры, будет призывать ее как богиню родов. Мы касаемся
здесь очень пленительной стороны греческой жизни, юноше­
ских состязаний и девичьих хороводов и песен. На этой почве
развивается и дружба, культ которой нигде не был так силен и
священен, как именно у эллинов. Не можем долго останавли­
ваться на ней, но здесь добрая часть эллинской красоты, и Пла­
тон с его идеалистической философией вполне понятен только
на этой почве.
88
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
§20
Но все же венцом человеческого общежития было, по гре­
ческому представлению более чем по какому-либо иному, го­
сударство — точнее говоря, его эллинская разновидность,
город-государство, независимая и самодовлеющая polis. По­
нятно, что и оно было поставлено под покровительство рели­
гии, и притом с такой готовностью, с таким усердием, что мно­
гие из современных исследователей сочли возможным, вопре­
ки истине, всю греческую религию рассматривать под углом
государственности.
Миф — необязательный, как и все мифы — повествует, что
некогда боги, собравшись в Сикионе (почему именно там, мы
не знаем), поделили между собой города людей. При этом Гере
достался Аргос, Диоскурам — Спарта, Аресу — Фивы; об Афи­
нах заспорили Посейдон и Паллада, причем спор был решен
известным нам уже образом (§ 16). С тех пор Паллада — боги­
ня-покровительница Афин; ее молитвам у престола Зевса город
обязан тем, что он жив и здоров. Когда с востока надвигалась
персидская гроза, тогда казалось, что
Речью и мыслью за вас заступается часто Паллада —
Тщетно: не в силах она умолить вседержавного Зевса.
Но все же ей удалось упросить его об одном:
оплот лишь стены деревянной
Дщери дарует своей дальновидящий Зевс; необорным
Будет лишь он, во спасеньи и вам, и наследникам вашим.
И благодаря тому, что ее лучший гражданин, Фемистокл,
сумел правильно понять ее волю — что «деревянная стена»
означает борты кораблей — ее город и этот раз уцелел.
Итак, Паллада в Афинах — «Градодержица» (Polias, Poliuchos); ее праздник — знакомые нам уже Панафинеи в июле —
был праздником гражданской общины как таковой. Много
дней было посвящено «агонам» всякого рода, дававшим ей
Том I. Древнегреческая религия
89
возможность налюбоваться на силу, ловкость и красоту своей
молодежи — и кто при этом, исполняя «пляску во всеоружии»,
слабой рукой неуклюже держал щит ниже груди, того стыди­
ли тем, что он «забывает о Тритогении» (т. е. о Палладе). Но
самым торжественным был последний день, день гекатомбы,
когда богине на ее Акрополе представлялась вся ее община в
избранных по красоте и представительности образцах, когда
снаряжалось знаменитое «панафинейское шествие» к ее хра­
му — шествие, изображенное Фидием на «фризе целлы» Пар­
фенона. Там были и почтенные старцы с ветвями Палладиной
маслины, и мужи с жертвенными животными, и юноши вер­
хами, и заглядение процессии, красавицы девы-кошеносицы и
даже девочки-аррефоры; героинями же празднества были хо­
зяйки — ученицы богини, соткавшие в честь ее праздничный
пеплос с изображением ее собственных подвигов в борьбе с
темной силой гигантов, но также и заслуженнейших граждан,
которых благодарный город их искусными руками поручал ми­
лости своей великодушной заступницы.
Государственный характер эллинской религии сказывался
и в том, что праздники также и остальных богов происходили
при участии государства; это было неизбежно, раз они должны
были справляться под открытым небом, на улицах и площадях,
а не под укромной сенью частных помещений. Но это еще не все:
при почти обязательном включении агонистики и специально
хореи в состав этих праздников они были настоящей образова­
тельной школой для граждан, и демократия была справедливо
озабочена тем, чтобы даже беднейшие из них могли пользоваться
ее благодеяниями. Это повело к установлению так называемых
«феорикона», т. е. раздачам очень скромных вспомоществова­
ний (по 2-3 обола, т. е. по 10-15 коп.) нуждающимся на участие
в праздниках. Зато эти праздники были, можно сказать, цветом
жизни для афинянина; те мечты, которые у современного че­
ловека витают вокруг эгоистических центробежных целей — их
центростремительный дух эллина и особенно афинянина со­
средоточивал на своих любимых, всегражданских праздниках.
90
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
До некоторой степени и частная религиозность граждан
составляла предмет заботы государства, но лишь постольку,
поскольку она касалась соблюдения установленной отцами
по указанию богов обрядности — дела совести государство не
касалось. Афинские родители охотно вводили в храм Афины
своих дочерей-невест, и в соответствии с этим, после свадь­
бы ее жрица посещала новобрачную, передавая гражданке
и будущей матери граждан благословение богини-покрови­
тельницы. И когда гражданину поручалась государственная
должность — ее занятию предшествовал допрос, исполняет
ли он обязанности своего наследственного культа, чтит ли
могилы своих предков. Этот допрос вызывался опасением,
как бы, в случае его нерадения, гнев богов не отразился также
и на успехе той государственной деятельности, которая была
ему вверена.
Правда, многих смущают некоторые случаи, указывающие
на то, что эллинам, и специально афинянам, не была чужда
некоторая религиозная нетерпимость: самый знаменитый —
это, конечно, осуждение Сократа восстановленной афинской
демократией в 399 г. до Р. X., «обвиняемого в том, что он не
признает признаваемых государством богов и вместо них вво­
дит новые демонические силы, а также и в развращении юноше­
ства». Все же это — недоразумение. Ни в Афинах, ни где-либо
не имелось закона, под который можно было бы подвести то,
что вменялось в вину Сократу; это одно принципиально от­
личает отношение к религии Афин и Эллады от узаконенной
нетерпимости новейших государств. Собственно, по нашим
понятиям, при таких условиях и суд состояться не может, ибо
nullum crimen sine lege. В Афинах это еще было возможно — но
понятно, что в этом случае и вина за проявленную нетерпи­
мость падает не на государство как длительное «благозаконное» учреждение, а на данный состав судей. А о них мы знаем,
что они действовали под влиянием минутного настроения;
государство только что освободилось от власти «тридцати ти­
ранов», главой которых был Критий — увы, ученик Сократа и
Том I. Древнегреческая религия
91
по внешней видимости красноречивый пример «развращения
юношества» семидесятилетним мудрецом.
Скорее можно упрекнуть эллинов в противоположном —
в чрезмерной терпимости к низкопробным религиозным фор­
мам чужеземных народностей, пользовавшихся доступом в
страну этого гостеприимнейшего в мире народа. Правда, куль­
ты безнравственные, сопряженные с жестокой или развратной
обрядностью, были запрещены; но все же встречаются исклю­
чения, и мы не можем не посетовать на коринфян, что они, вла­
дыки международной торговли в VII-VI вв. до Р. X., допустили
в свой приморский город, под именем Афродиты, семитскую
Астарту с ее «иеродулией», т. е. с религиозной проституцией.
«Мы соперничали с финикиянами, — сказали бы они в свою за­
щиту, — которых и победили; не могли же мы отказать в почете
богине, которая так явно покровительствовала им на море». Все
же было нечестиво вводить у себя отвратительный варварский
обычай и пятнать им чистый образ древнеэллинской богини
красоты и любви. Афиняне, счастливые соперники коринфян
в VI-V вв. до Р. X., в этом за ними не последовали — и были,
разумеется, правы.
Вкратце коснемся и других примет религиозного освя­
щения гражданского общежития. Так как государство было
лишь развитием семьи, город — развитием дома, то мы не
удивимся, найдя и в государстве-городе священный очагсредоточие и его богиню Гестию. Находился он в пританее,
месте заседаний постоянно присутствующих органов госу­
дарственного управления; здесь горел неугасимый огонь бо­
гини как покровительницы города, и понятие hestiuchos polis
указывает на священный его характер. Как дом имел пред­
ставителем мужского начала своей хозяйственности, рядом с
Гестией, своего Зевса Ограды, так и государство чтило свое­
го Зевса-Градодержца, Zeus polieus; к его празднику (Dipolia)
и был приурочен вышеупомянутый (§ 8) обряд «буфоний»,
что достаточно доказывает его древность. И Платон посту­
пает как афинянин вполне правильно, посвящая в «Законах»
92
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
акрополь своего идеального города Зевсу, Гестии и Афине
(V, 745 В).
И как дом чтил души своих предков, так государство ока­
зывало религиозный почет душам своих усопших граждан, что
делалось в праздник Анфестерий, соответствующий праздни­
ку душ (dzien zaduszny) в католических государствах. Только
там он приурочен к концу церковного года, ко 2 ноября; грече­
ская религия, верная своей интимной связи с природой, празд­
новала свои Анфестерий (т. е. «праздник цветов») в феврале,
когда после зимней стужи открываются поры земли и вместе с
первыми весенними цветами также и души умерших вылетают
из-под ее покрова. Но Анфестерий, как мы видели (§ 9), были
также праздником Диониса; действительно, в силу красиво­
го символизма, возвращение душ уподоблялось возвращению
вина, зарытого осенью в землю, на ее поверхность в новом, оду­
хотворенном естестве. Как бы то ни было, души приглашались
в обители живых; там их угощали снедью, питьем и зрелищами,
чтобы обеспечить себе их благосклонность на следующий год,
а потом изгоняли обратно в их подземное жилище со словами:
Вон, души! Анфестериям конец.
Читатели «Дедов» Мицкевича припомнят соответствующие
обряды и слова.
Но, оказывая честь всем душам, город все-таки выделял из
них избранные, делая их предметом личного культа; это были
его местные «герои» (в сакральном смысле этого слова). Иногда
это были действительно жившие некогда люди, удостоенные за
свои заслуги «героизации» (соответствующей приобщению к
лику святых в древнехристианских религиях): таковыми были
в особенности в городах недавнего происхождения их основа­
тели («герои-ктисты»). А так как каждый город был кем-либо
основан, то каждый должен был иметь своего героя-основате­
ля; и если традиция не сохранила его имени, то предполага­
лось, что оно было тождественно с именем города — т. е., что
Том I. Древнегреческая религия
93
он дал городу свое имя: на этом основании Спарта-Лакедемон
чтил своего героя Лакедемона, Коринф — своего героя Корин­
фа, — Афины, конечно, нет, на то это был город «богозданный».
Все же своих местных героев имел и он. Одним из них был зага­
дочный для нас герой Академ, роща которого приютила школу
Платона на девять веков, благодаря чему его имя живет поныне
во всех наших «академиях». Кимоном введен был культ Тесея,
царя-основателя Афин — если не как города, то как столицы
Аттики; это введение было обусловлено «перенесением мощей»
героя с острова Скироса в Афины. Были и другие герои.
Само собой разумеется, что важные действия, в которых
сказывалась государственная жизнь города — народные со­
брания, суды и т. д. — освящались религиозными актами, соот­
ветствующими нашим молебствиям. В частности мы, однако,
входить не будем.
§21
Дальше города понятие государственности у эллинов не
шло; тем не менее сознание своего национального единства у
них было, и держалось оно, во-первых, на общности прелом­
ленного в бесчисленных говорах языка (в силу которой элли­
ны противополагали себя «варварам», каковое первоначально
безобидное слово означало только говорящего на непонятном
языке), во-вторых, на общности многих обычаев («общие зако­
ны Эллады»), и, в-третьих, и главным образом в том, что эл­
лины признавали одних и тех же богов и притом под одним и
тем же именем. На этой последней почве и состоялось нацио­
нальное объединение Эллады — поскольку оно состоялось. Его
правовой формой была Амфиктиония.
«Амфиктионы» значит «живущие вокруг». Вокруг чего?
Обязательно вокруг храма. Храм требовал охраны — у него ведь
были, кроме здания, и часто драгоценные приношения, и ста­
да, и земли. Сам себя он охранять не мог — и вот его охраняли
94
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
«окрестные жители», амфиктионы. Это их сближало между
собой. Так евбейские города охраняли общий храм Артемиды
Амаринфской: и когда два главные из них, Халкида и Эретрия,
начали между собой долгую «Лелантскую войну», в которой
приняла участие вся Эллада (VII в. до Р. X.), они обязались не
употреблять дальнестрельного оружия, каковой уговор был за­
писан на камне в храме богини. И он был соблюден — с Арте­
мидой не шутили, это не «клочок бумаги».
Таких амфиктионий было много; но самой славной была
все-таки дельфийская, заключенная на пороге истории между
теми племенами, которые были тогда самыми могуществен­
ными. И главным образом благодаря этой амфиктионий Дельфы получили свое преобладающее положение среди греческих
городов, как «общий очаг всей Эллады», причем выбор этого
выражения указывает на то, что эта Эллада уже понималась
как расширенная община, так же, как община с ее очагом в
пританее была расширенным домом. Благодетельные для всей
междуэллинской политики последствия этого религиозного
объединения сказались и здесь в договоре: «Клятвенно обязу­
юсь не допускать разрушения города — члена амфиктионий,
не отрезывать у него питьевой воды ни на войне, ни в мире
и идти войной на то государство, которое бы позволило себе
нечто подобное». К сожалению, эти многообещающие нача­
ла не дали полностью тех плодов, которых от них можно было
ожидать; насколько мы можем судить, этому были две причи­
ны. Во-первых, из заключивших договор государств многие в
историческую эпоху стали совсем незначительными, а меж­
ду тем в совете амфиктионов они продолжали пользоваться
равным правом голоса с Афинами и Спартой, вследствие чего
этот совет как представительный орган перестал соответство­
вать политическому строю Эллады. А, во-вторых, Дельфы в
VI-VBB., соблазнившись международной политикой, урони­
ли свое значение в Элладе как оплот национальных идеалов
против персов. Не будь этих двух причин, «общий очаг Элла­
ды» стал бы ее великим пританеем под сенью всеэллинского
Том I. Древнегреческая религия
95
Зевса и его могучего сына Аполлона. Такова была намеченная
религия Эллады.
Другими центрами религиозного объединения эллинов
были их национальные игры, тоже носившие богослужебный
характер — Зевса в Немее и особенно в Олимпии, Посейдона
на Истме, Аполлона в названных уже Дельфах. Сюда же отно­
сятся и Элевсинские таинства с тех пор, как волею того же дель­
фийского Аполлона за ними было признано общеэллинское
значение.
Из вышеназванных общих законов Эллады некоторые,
если не все, тоже имели религиозную санкцию. Укажу два
главнейшие.
Мы уже знаем Гермеса и его могучий жезл — жезл со змей­
ками — символ безопасности среди чужих и врагов. В руках его
слуг, глашатаев, он охранял не только их самих, но и сопровож­
даемых ими лиц — и поэтому в военное время сословие глаша­
таев получило междуэллинский характер. «С этих пор эти два
государства уже не сносились друг с другом иначе, как через
глашатаев» — это значило: они находились на военном положе­
нии. Прошу обратить внимание, как здесь перед нами выраста­
ет Гермес, этот «бог воров», каким себе его представляют люди,
принимающие игривую мифологию за религию. Нет, конечно,
это нужно основательно позабыть. «Клянусь Гермесом, покро­
вителем моей честной профессии», — говорит у Софокла гла­
шатай Лихас; «Если посол или глашатай неправильно передаст
порученное ему, он должен быть обвинен как беззаконно нару­
шивший заветы Гермеса и Зевса», — говорит Платон — вот это
голоса подлинной религии. И шутить с ним нельзя было: когда
аргосский глашатай Копрей пал в Афинах жертвой народного
самосуда — элевсинские богини, соблюдавшие в этом городе
интересы Гермеса, наложили на него эпитимию, от которой он
был освобожден лишь через тысячу лет.
Второй из этих законов касался просительства (гикесии) и
гостеприимства, двух родственных друг другу институтов, объ­
единенных общим покровительством самого Зевса. Священен
96
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
был чужеземец, даже враг, если он с масличной веткой в руке
припадал к алтарю бога: Зевс-Гикесий призирал на него, охра­
няя его от обид. Были, однако, и более простые обряды просительства; в крайнем случае достаточно было коснуться умоля­
ющей рукой руки, или колена, или подбородка какого-нибудь
человека, чтобы именем того же Зевса обеспечить себе его по­
кровительство. В близкой связи с этим обычаем состояло также
право убежища (asylon), которым в известной степени пользо­
вались все святыни, но некоторые особенно. Конечно, во всех
подобных случаях возникала опасность злоупотребления; пра­
вовое сознание «благозаконных» общин не могло допустить,
чтобы путем просительства или убежища даже преступник мог
уйти от заслуженной кары. Но во всяком случае чужеземцу и
врагу как таковому безопасность была обеспечена.
Не менее действительным средством было гостеприимство,
особенно свято соблюдавшееся в Греции: «уважай богов», «ува­
жай родителей», «уважай гостя» — таковы были там три важ­
нейшие заповеди. Вначале знали только частное гостеприим­
ство, которое было, однако, наследственным: ахеец Диомед и
троянский союзник Главк опускают копья друг перед другом
и даже обмениваются доспехами, заключая нечто вроде побра­
тимства, узнав друг в друге «наследственных по отцу гостеприимцев». Чаще же такое узнавание происходило по излому до­
щечки (symbolon), которую некогда отцы или предки, заключая
союз гостеприимства, разломали пополам.
Но так как община была расширенной семьей и имела свой
очаг, охраняемый Гестией, то союз гостеприимства был возмо­
жен и с целой общиной: так возник институт проксении, соот­
ветствующий отчасти нашему консульству. Кимон, например,
будучи афинянином, был в Афинах проксеном Спарты; это
значило следующее. Если Кимон приезжал в Спарту — он был
гостем государства; если спартанец приезжал в Афины, он был
гостем Кимона и пользовался его покровительством во всех
своих делах. Так под сенью Зевса-Гостеприимца (Zeus xenios)
зародилось в гостеприимной Элладе междуэллинское право.
Том I. Древнегреческая религия
97
§22
Могло ли из него развиться и международное право? Дру­
гими словами: признавала ли греческая религия также и че­
ловечество? Мы здесь касаемся той ее приметы, которая одна
должна поставить ее выше всех прочих современных ей рели­
гий: в то время, когда Иегова был еще только племенным богом
своего «избранного народа», пользовавшимся другими народа­
ми только как орудиями его награды или кары — гомеровский
Зевс был богом всего человечества, взиравшим с одинаковой
благосклонностью и на эллина, и на врага, если он этого за­
служивал.
Горе! Любимого мужа, гонимого около града,
Вижу очами своими, и плачет о нем мое сердце говорит он о Гекторе, главном враге ахейцев под Троей. И я же­
лал бы, чтобы читатель этой книги запомнил эти два стиха
тверже всего остального, чтобы они первыми воскресали в его
сознании при словах «греческая религия».
Произошло это оттого, «что эллин не был связан магиче­
ской силой имени, что он был восприимчив к гуманной и то­
лерантной идее, которая так трудно давалась семитской душе
Израиля — идее, что человек может поклоняться одному и тому
же божеству под различными именами» (Фарнелль). Мы нахо­
дим эту идею ясно высказанной уже в глубокомысленной мо­
литве Зевсу Эсхила:
Зевс, кто б ни был ты — коль так
Нам ты звать себя велел,
Так зовем мы, бог, тебя.
«Самый жестокий фанатизм, самые дикие религиозные
войны были вызваны, по крайней мере отчасти, враждебными
чувствами, внушенными магией имен. Эллины были свободны
98
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
от всего этого; ни одна религиозная война, в настоящем смысле
этого слова, не пятнает страниц греческой истории; и никакая
несчастная логика не заставила их низводить до уровня дьяво­
лов божества других наций. А если новейший человек дошел до
того сознания, что разница в божественных именах не имеет
большого значения — концепция неоценимой важности для
дела человеческого единства — он обязан этим главным обра­
зом душе Эллады» (Фарнелль).
Вначале, когда эллинизм был еще ограничен пределами
своей родины, это сознание имело последствием только тер­
пимое отношение к религиям других народов. Пусть читатель
перелистает с этой точки зрения историю Геродота: он убедит­
ся, что для эллина нет «язычников», «фракийцы поклоняют­
ся Аресу», «египтяне поклоняются Зевсу (Аммону), Деметре
(Изиде), Афине (Гатор)», «персы поклоняются Аполлону» и т. д.
Положительно, все человечество поклоняется одним и тем же
богам, все оно составляет единую религиозную общину. На
почве этого сознания Дельфы попытались сделать свою рели­
гию общечеловеческой. На Западе это им удалось: Рим Тарквиниев признал Аполлона и по его внушению отождествил гре­
ческих богов со своими, приняв даже в значительной степени
их обрядность; с этих пор мы имеем Зевса-Юпитера и т. д. На
Востоке дела сначала тоже пошли на лад, при Крезе; но когда
«Крез, чрез Галис перейдя, величайшее царство разрушил» —
свое собственное — и Дельфы пожелали оказать покровитель­
ство его победителям-персам — они этим только уронили
собственное обаяние в Элладе и все-таки не объединили мира
под стягом религии бога-отца и бога-сына. Для этого нужно
было, чтобы «исполнилось время».
Зато когда Александр Великий разбил перегородку между
эллинизмом и варварским востоком, когда его наследники с
помощью своего греко-македонского войска стали властите­
лями восточных царств, тогда наступило время для их рели­
гиозного объединения. И приходится очень сожалеть, что ис­
точники нам так мало сообщают о том апостоле элевсинской
Том I. Древнегреческая религия
99
Деметры, который был главным вдохновителем этого объеди­
нения, о Тимофее, иерофанте из Элевсина. Все же мы знаем,
что он — вероятно, при Лисимахе — произвел слияние Элевсинских мистерий с малоазиатским культом Великой Матери бо­
гов в Пессинунте (Кибелы), вследствие которого религия этой
Матери стала официальной религией Пергамского царства;
мы знаем также, что он же при Птолемее Сотере произвел сли­
яние тех же Элевсинских мистерий с культом Изиды в Егип­
те, вследствие которого религия Зевса-Сараписа и ДеметрыИзиды стала официальной религией в царстве Птолемеев. Обе
затем перешли в Грецию и Рим — тот Рим, который был миром.
И когда этот римский мир признал христианство, обе они со­
единенными усилиями дали новой религии его богиню... Это
не догадка, а удостоверенный факт. Когда Григорий Чудотво­
рец в Каппадокии, идя навстречу религиозным потребностям
своей паствы, разрешил ей чествовать поклонением Богоро­
дицу, — фанатики среди христиан роптали, говоря: «Да ведь
это — Изида!», «Да ведь это — Великая Матерь!». Они были бы
еще более правы, если бы они сказали: «Да ведь это — Деметра,
многострадальная мать, оплот и утешение скорбящих!».
Глава VI
ОБЪЯВЛЕНИЕ БОГА В ДОБРЕ
§23
«Каждый должен стремиться к тому, чтобы хранить свою душу
чистой от всякого зла, ибо боги не принимают почести от злых
людей. Им служат не драгоценными приношениями и пышны­
ми затратами, а добродетелью и честной волей, направленной
к правде и добру. Поэтому каждый должен стараться быть как
можно добрее, если он хочет быть угодным божеству; он должен
помнить, что боги карают неправедного, должен помнить, что
придет время, когда он будет отозван от жизни, и что тогда уже
будет поздно раскаиваться в своих дурных делах и желать, чтобы
его поступки были справедливы. А если к нему приблизится злой
демон, подстрекая его к кривде — пусть он ищет убежища в хра­
мах, у алтарей и в святынях и молит богов, чтобы они помогли ему
уйти от греха, точно от злого и безбожного господина».
Эти знаменательные слова стояли во вступлении к законо­
дательству Залевка — древнейшему писаному законодатель-
Том I. Древнегреческая религия
101
ству Греции. Правда, они написаны не им. Залевк жил в VII в.
до Р. X. в италийских Локрах; но его законодательство в раз­
личные времена с соответствующими изменениями перешло и
в другие государства Греции, и вот во время одного из таких
переходов и могло быть присочинено наше вступление. Но во
всяком случае оно относится к эпохе, о которой у нас идет речь.
В нем ясно сосредоточено то убеждение, которое рассеянным
светом озаряет и прочую литературу этой эпохи: что греческая
религия была в высшей степени этической религией, что гре­
ческий бог объявляется в добре.
Не всегда это было так. Первоначально и в Греции, как и
везде, бог объявлялся не в правде, а в силе, и гомеровская эпоха
была эпохой постепенного слияния понятий «бог» и «добро».
И, конечно, если бы Греция, подобно Израилю, находилась
во власти всесильного духовенства — оно бы тщательно уни­
чтожило следы первоначального донравственного понима­
ния божества. Но к счастью, этого не случилось, и временная
последовательность различных наслоений гомеровских поэм
дает нам возможность проследить довольно подробно этот ин­
тересный и важный процесс последовательной морализации
греческой религии. Вначале бог блюдет только — зато очень
ревниво — сакральный долг человека, т. е. исполнение им его
обязанности относительно его, бога; затем он распространяет
свою заботу и на те человеческие отношения, которые вслед­
ствие слабости одной из сторон легко вели к соблазну злоупо­
требления силой — отношения сыновей к старым родителям,
хозяина к беззащитному гостю. И, наконец, весь нравствен­
ный долг человека становится предметом божеской opis — так
называет Гомер в «Одиссее» всевидящую и карающую нрав­
ственную силу божества.
За гомеровской эпохой последовала та, которая ознамено­
вана преобладающим влиянием дельфийского Аполлона. Ей
принадлежит важный прогресс в нашей области — правда,
вначале сопровождавшийся известными уклонениями от пря­
мого пути, предначертанного эволюцией гомеровской эпохи.
102
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
В силу первоначального значения Аполлона как солнечного
бога, главным требованием аполлоновской религии стало тре­
бование чистоты (hagneia). Богу ненавистно все пятнающее че­
ловека и через него — его, всякая скверна (miasma); скверной
из скверн было убийство, затем прелюбодеяние и т. д. Мы не
можем здесь начертать историю развития понятия скверны —
берем ее в готовом виде.
Опасность же означенного уклонения состояла в том, что
скверна могла пониматься независимо от умысла, как «само­
довлеющая скверна»: оскверняет всякая пролитая кровь че­
ловека, даже пролитая невольно или в справедливой обороне;
и не оскверняет самый злодейский замысел, неудавшийся по
независящим от замыслившего обстоятельствам; оскверняет
всякое прикосновение к убийце, всякий разговор с ним и т. д.,
ибо скверна действует наподобие заразы. Другая опасность за­
ключалась в растяжении: оскверняет всякая пролитая кровь,
даже животных, всякое половое совокупление, даже в закон­
ном браке. Велик был соблазн (религиозного) вегетарианизма
и прославления антифизической девственности; и, действи­
тельно, мы имеем кое-где их осуществление, первого — в пи­
фагореизме, второго — в том движении, о котором мы находим
свидетельство в «Ипполите» Еврипида. И, наконец, так как
богом-очистителем от скверны был, разумеется, тот же Апол­
лон, и очищение производилось с помощью религиозных об­
рядов, то велика была также и опасность ритуализма, т. е. что
за очистительными обрядами будет признано самодовлеющее
значение, независимо от настроения очищаемого — други­
ми словами, чтобы сослаться на средневековые аналогии, что
в религии Аполлона восторжествует точка зрения не Фомы
Аквинского, а Дунса Скота, и религиозное оправдание будет
признано возможным ex ореге operato sine bono motu auctoris.
Развитие религии Аполлона в VII-VI вв. было эпохой борь­
бы, затянувшейся отчасти и в V веке; кончилась она победой
нравственного принципа. Особенно содействовала этой побе­
де пифагорейская школа пророков: удержав (главным образом
Том I. Древнегреческая религия
103
по соображениям эсхатологического характера, о которых речь
впереди) вегетарианизм, она, впрочем, энергично и успешно
боролась с внешним пониманием чистоты, с самодовлеющей
скверной и ритуализмом. Приведу для примера ответ пророчи­
цы Финтии — причем предупреждаю читателя, что греческое
слово «муж» (апег), как в высоком слоге у нас, означает также
«мужчина». Итак, когда ей задали важный для семейной ре­
лигиозности женщин вопрос, через сколько времени «после
мужа» женщина становится чистой — пророчица ответила:
«После своего — тотчас, после чужого — никогда».
В греческой трагедии V века еще чувствуются содрогания
старой теории самодовлеющей скверны и ритуализма; но в IV в.
нравственная точка зрения восторжествовала. За очиститель­
ными обрядами было признано известное значение, каковое и
принадлежит им по праву как могучему средству воздействия
на чувство и настроение верующего; но первое место отводится
душевной чистоте. Прекрасно выражает это отношение к делу
эпиграмма дельфийской жрицы:
С чистой душою вступайте в святилище чистого бога,
Вод Касталийских струей члены омывши свои.
Капли одной, о паломник, достаточно добрым: злодей же
Всей Океана водой пятен не смоет с души.
§24
Возвращаясь к достижениям гомеровской эпохи, мы без
труда заметим наличность другой опасности, которую, впро­
чем, многие и не считают таковой. Да, бог блюдет нравствен­
ный долг во всем его объеме и карает его нарушителей; итак,
будем нравственны — во избежание кары? Из страха?
Разумеется, в крайнем случае и это хорошо, и никто не
станет отвергать богобоязненности как могучего стимула
к нравственному поведению. Религиозная нравственность
104
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
гомеровской эпохи и создала этот термин: она называет бого­
боязненным (theudes) человека и народ, между прочим, хорошо
обходящийся с чужестранцами. Оно и понятно: боги обитают
высоко на небесах, человек их не видит; но когда осенние дож­
ди топят его нивы и разрушают его насаждения — он знает, что
это — кара Зевса за «кривой суд», творимый на городской пло­
щади. Его он, поэтому, и боится.
Но вот наступили времена аполлоновской религии; боги по­
селились среди людей, в прекрасных храмах, сами прекрасные
и приветливые, поскольку художнику удавалось воплотить их
подобие в созданных им кумирах; гражданский год расцветился
прекрасными праздниками, со все более и более пленительной
обрядностью, превратившей мало-помалу греческую религию в
религию радости — перед этим морем красоты прежний страх
уже не удержался. Бояться надо было Эриний; их имени поэто­
му старались не произносить, и лишь тихими шагами и с тихой
молитвой проходили мимо мрачной пещеры, посвященной им
под скалой Ареопага. Вообще же слово «богобоязненный» (в но­
вой форме deisidaimon) стало обозначать «суеверного»; нормаль­
но верующий человек своих богов не боялся —- он их любил.
Действительно, теперь только входит во всеобщее употреб­
ление эпитет, которым гомеровский грек еще не дерзает наре­
кать своих богов: эпитет — «милый». В гомеровские времена
еще допускали, что бог может любить смертного — «Теперь воз­
люби меня, Дева!» — молится Диомед Палладе перед смертным
боем, и «Муза превыше других возлюбила» Демодока-певца;
но человек еще не решается ответить на эту любовь взаимно­
стью — страх не дает возникнуть более мягкому чувству. Те­
перь преграда снесена. «Милый Зевс», «милый Аполлон», «ми­
лая Артемида», слышим мы сплошь и рядом так часто, что даже
не обращаем внимания. Праздники справляются богам, чтобы
радовать их сердца; но даже скромную песенку, спетую в честь
бога за столом, охотно кончают словами: «Улыбнись, боже, моей
песне!». И когда мы слышим, что человек обязательно посвя­
щает богу предметы, не имеющие никакой ценности, но знаме-
Том I. Древнегреческая религия
105
нательные для него в ту минуту, когда он чувствовал особенно
ясно над собой спасительную руку любящего бога — потерпев­
ший кораблекрушение свое влажное и, конечно, не очень на­
рядное платье Посейдону, спасенный любовью пиратской до­
чери пленник свои кандалы Афродите, даже родильницы свои
хитоны Артемиде — то не действует ли и здесь та же любовь,
придающая и среди людей при схожих обстоятельствах цен­
ность самым малоценным предметам?
И как для детей, любящих своих родителей, нет наказания
горестнее, чем разрыв общения с ними — так и эллину было
горестнее всего убеждение, что вследствие его греха боги не по­
желают допустить его перед свой облик, что ему будет недосту­
пен святой Акрополь, что он не увидит своей родной Паллады,
не будет вместе с другими участвовать в возвышающей душу
обрядности городских праздников, будет отлучен даже от уюта
домашней жертвы с ее молитвой и окроплением.
А теперь спросим: где вы еще найдете подобную подкладку
религиозной этики, подобное отношение человека к богу? —
В христианстве? Да, конечно: «Как (правда то, что) я Бога люб­
лю», — гласит у поляка самая употребительная заверительная
формула, и «милый Бог» стало у немцев ходячим обозначением.
Но, быть может, не излишне будет поставить вопрос: которая из
двух рек, соединившихся в христианстве, принесла с собой это
радостное чувство?
Когда в греко-римском мире возникли первые общины
людей, поклонявшихся Богу Израиля, они отличали себя от
других и были ими отличаемы официальным обозначением:
«Люди, боящиеся Бога» (phobumenoi ton theon).
И когда стоики достроили начатое Платоном здание авто­
номной этики, им оставалось только поставить на место боже­
ства свою богиню — добродетель, чтобы получить ту же разни­
цу между свободной и несвободной душой:
Добрым любовь к добродетели путь запрещает греховный;
Что ж? А тебя только кары боязнь от порока удержит?
106
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
§25
Этический характер, достигнутый древнегреческой религи­
ей в эпоху ее расцвета, сказывается также и в тех обычных сред­
ствах богослужения, которые — независимо от индивидуальных
черт каждого праздника — присущи им всем, а также и частному
культу в его различных проявлениях. Это главным образом при­
ношения, в особенности жертвоприношения, а затем молитвы.
Жертвоприношения — тут разумеются всякие, от скромно­
го фимиама или возлияния, к которому прибегали постоянно,
согревая каждый мало-мальски важный момент жизни тепло­
той символического общения с божеством, — до торжественной
гекатомбы. Здесь религиозно-этический прогресс состоял в
том, что центр тяжести постоянно переносился от материаль­
ной ценности жертвы в благочестивое настроение приносяще­
го. Задатки к этому имелись уже в очень древние времена: как
было сказано выше, даже огненная жертва была у эллинов не
всесожжением, а общей трапезой бога и людей, причем в огонь
бросались лишь малоценные в смысле питательности части
животного; и если грубоватый крестьянский ум Гесиода мог
себе объяснить это явление только тем, что Зевс, хотя и добро­
вольно, поддался обману со стороны друга человечества Про­
метея, — то это объяснение остается на его ответственности,
факт же тот, что уже в гомеровские времена верующие сознава­
ли символическую, а не материальную ценность совершаемого
обряда. При таких условиях гекатомбы как государственные,
так и частные, сводились к обильному угощению бедноты, для
которой они были единственными случаями порадовать себя
мясной снедью. Их обилие было поэтому угодно богу, как бла­
готворительность от его имени — и выходило, значит, все-таки,
что богатый имеет более средств заслужить его расположение,
чем бедный? Так думали многие еще в V в., и почтенный старец
Кефал у Платона на вопрос, что он считает лучшим в своем бо­
гатстве, отвечает в духе многих: «То, что я ухожу на тот свет без
боязни, не будучи должником ни богов, ни людей».
Том I. Древнегреческая религия
107
Но лучшие умы Греции боролись с этой опасностью мате­
риализации жертвоприношения, и боролись успешно. Резуль­
тат этой борьбы сказывается между прочим в вышеприведен­
ных словах мнимого Залевка; чем далее, тем более признается
ценность «лепты вдовицы». Ей Гораций, проповедник эллин­
ских идей среди римлян, посвятил одну из своих самых пре­
красных и задушевных од.
Сказанное о жертвоприношениях как общих трапезах богов
и людей касается, впрочем, только одного их класса, правда, са­
мого обычного — молебственных жертвоприношений. Были и
другие, из которых мы коснемся одного, самого внушительного
и страшного класса жертвоприношений —искупительных. Они
предполагают не радостное и доверчивое, а угнетенное настро­
ение приносящих — угнетенное несомненным божьим гневом,
не утоленным никакими молебствиями. В таких случаях ино­
гда прибегали к старинному символическому обряду — изби­
рали жертвенное «животное отпущения», делали его носителем
греха и скверны всего народа и посвящали его разгневанным
богам — путем ли всесожжения (holokauston), или зарытия, или
бросания в море. Это — знаменательная идея, перешедшая в со­
кровеннейшее таинство христианской религии — Agnus Dei, qui
tollit peccata mundi. И как здесь, так и там из этой идеи развива­
ется страшный обряд — «лучше нам, чтобы один человек умер
за людей, нежели, чтобы весь народ погиб» (Ин. XI 50) — обряд
искупительного человеческого жертвоприношения.
Он был всеобщим и на востоке, и на западе, и на севере,
и на юге; некогда его знала и Эллада — всем известно жертво­
приношение Ифигении, и красивая легенда о дочери Иеффая
имеет очень точную параллель в греческой легенде о критском
царе Идоменее, который тоже однажды легкомысленно обе­
щал принести в жертву богам то, что ему выйдет навстречу —
и неожиданно встретился с родной дочерью. Но Идоменей был
изгнан критянами за это нечестивое жертвоприношение, а от
Агамемнона Артемида не приняла крови Ифигении, заменив
ее в решающий момент ланью.
108
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
И в историческую эпоху здравое чувство Греции побе­
доносно борется с этим страшным пережитком. Где чело­
век заменяется жертвенным животным, наряжаемым точно
человек; где — куклой; где человек остается человеком, но
жертвоприношение заменяется окроплением жертвенника его
кровью, или же его сбрасывают со скалы, принимая меры к
тому, чтобы он был спасен; где, наконец, очень редко — и это
было самым строгим отношением к старине — для жертво­
приношения приберегают присужденного к смертной казни
преступника. Все это были так называемые «фармаки», т. е.
средства «исцеления» государства от болезни. И во всех этих
заменах, вплоть до последней, сказывается сознание, что че­
ловеческое жертвоприношение несовместимо с религиознонравственным чувством исторической Греции. С этой точки
зрения и Еврипид протестует против жестокой обрядности
варварской Артемиды у таврийцев:
Нет, это здешних вымысел людей:
Им кровожадность свойственна; они же
Богов в своем нечестии винят.
Но бог свободен от людских пороков.
Переходя к молитве, мы и здесь можем установить такой же
прогресс в направлении к нравственности. Греческая молитва
состоит вообще из трех частей — призыва, просьбы и санкции.
Возьмем ради примера одну из самых древних и прекрасных —
молитву Аполлону его жреца Хриса, оскорбленного ахейцами
в своих отцовских чувствах (Илиада, I, 37).
Бог сребролукий, внемли мне: о ты, что, хранящий, обходишь
Хрису, священную Киллу и мощно царишь в Тенедосе,
Оминфей!..
Это — призыв (theologia): молящийся нагромождает эпите­
ты, полагая, что богу приятнее слышать о своей силе и своих
Том I. Древнегреческая религия
109
почестях, и не желая по возможности упустить ни одной из сто­
рон деятельности призываемого.
...О если когда-либо храм твой священный покрыл я,
Если когда-либо коз и тельцов возжигал пред тобою
Тучные бедра...
Это — санкция: молящийся ссылается на свои заслуги пе­
ред богом, чтобы этим склонить его внять его молитве:
...услышь и горячую просьбу исполни:
Слезы мои отомсти аргивянам стрелами твоими!
Это — просьба (euche) — в данном случае, просьба о мести,
о каре: молитва по своему содержанию сводится к проклятию.
«И внял молящему Аполлон».
Во всех трех частях прогресс был и возможен и осуществлен.
Пышное многословие призыва было, в сущности, безобид­
но и поэтому сохранилось надолго: но все же мы чувствуем рост
этической силы в уже упомянутом выше призыве Эсхила:
Зевс, кто б ни был ты — коль так
Нам звать себя велел,
Так зовем мы, бог, тебя.
Важнее была санкция. В молитве Хриса она, при всей ее
красоте, сводится к указанию на божий долг. Да, на долг; и по­
тому выше в нравственном отношении более поздняя молитва
Диомеда Палладе, тоже уже упомянутая (§ 24): герой ссылается
не на свои заслуги, а наоборот, на любовь богини, многократ­
но уже проявленную:
Слух преклони, необорная дочь громоносного Зевса!
Если когда-либо мне иль отцу моему ты любовно
Помощь являла в бою — о, теперь возлюби меня, дева!
по
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
И на той же почве стоит и молитва Сапфо Афродите, одна
из самых трогательных и задушевных, какие нам сохранены.
Перед нами любящая женщина, любовь которой отвергнута
любимым человеком...
Позволительно ли христианке давать волю в молитве по­
добным земным чувствам? Думаю, все-таки, что Богородица
принимает и такие молитвы, раз они искренни, и искренне
чувство обиды, их вызвавшее. Но во всяком случае их прини­
мала Афродита:
Нет, приди сюда, если в дни кручины
Ты мой зов когда-либо с выси горней
Услыхав, оставила дом свой отчий
И колесницу
Запрягла...
Во времена оны знали, вероятно, и другую санкцию: чело­
век ссылался на свою силу над божеством, приобретенную ма­
гическими средствами: он не просил, а требовал и грозил; мо­
литва была заклятием. Так во все времена египтяне относились
к своим богам; но для грека это — предположительная древ­
нейшая эпоха суеверия, от которой не только в историческую
эпоху, но уже и в гомеровскую не осталось более ни следа... если
не считать низменных областей частной магии.
И, наконец, просьба... О чем следует просить? Конечно,
жажда возмездия — естественное чувство, особенно если на­
несена кровная обида; и сам Платон признает, что проклятие
отца или матери, обиженных своими детьми, вернее всего до­
стигает слуха богов. На этом основании понятно также, что и
государство, общая мать всех граждан, иногда призывает кару
богов на своих дурных сынов, уклонившихся бегством от кары
гражданского правосудия. И все же — каким благородством
веет от ответа Феано, жрицы Деметры! Когда афинская демо­
кратия, возмущенная предательством Алкивиада, обратилась
ко всем жрецам и жрицам с требованием проклясть его от име-
Том I. Древнегреческая религия
111
ни своих богов — она одна отказалась, ответив: «Я — жрица мо­
литв, а не проклятий».
Бог есть благо, и только благо от него исходит, учил Пла­
тон; а потому только о благе и следует его просить. Очень соб­
лазнительно было понимать это благо в низменном смысле и
обращаться к богам с такими просьбами, которых, по насмеш­
ливому выражению позднейшего стоика Персия, нельзя было
им доверять иначе, как отведя их в сторону. Чтобы противодей­
ствовать этому низменному пониманию, еще Пифагор требо­
вал, чтобы всякая молитва была громкой. Государства в своих
официальных молитвах подавали в этом отношении хороший
пример: Афины молились «о благе и спасении граждан афин­
ских, их жен и детей и всей страны, а также и союзников»;
Спарта — чтобы боги даровали ей «прекрасное в придачу к бла­
гу». Но выше всех, конечно, была молитва, которую Платон,
или его школа, влагает в уста Сократу: «Владыка Зевс, даруй
нам благо, даже без нашей просьбы, не даруй нам зла, даже по
нашей просьбе».
Но — можно поставить вопрос — не упраздняет ли такое по­
нимание молитвы ее самой? Нет, ответил неоплатонизм; «ибо
молитва возвышает душу к непосредственному общению с бо­
жеством». Этим была достигнута крайняя высота в религиознонравственном понимании молитвы.
§26
До сих пор была речь о религии для добрых; но есть в наро­
де и злые, и их даже много. Пусть же мысль о каре божества их
удерживает от злодеяний, раз они нечувствительны к общению
в любви.
О каре божества — но где? На этом свете, или на том? У Залевка сказано об обеих; поговорим об обеих и мы.
Бог на этом свете награждает добрых и карает злых; что
это значит? Это значит, что благополучие добрых и несчастье
112
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
злых, независимо от вызвавших то и другое естественных при­
чин, понимаются как награда и кара божества. Ибо все деяния
и претерпения человека связаны между собой двойной при­
чинностью — естественной и сверхъестественной — и эти при­
чинности не исключают взаимно друг друга, а стоят рядом; так
гласит установленный мной «закон двойного зрения», нечто
аналогичное признанному некоторыми новейшими филосо­
фами «психофизическому параллелизму».
Прекрасно; пока добрый счастлив и злой несчастен, все в
порядке Но ведь бывает и наоборот — опыт неумолим — и даже
часто. Где же тут божья opis — или, как скажут позднейшие, бо­
жий промысел (pronoia, лат. Providentia)? Затруднение есть, но
преодолеть его нетрудно. Не торжествуй, злодей, не унывай,
праведник; подожди, что дальше будет: «Медленно мельницы
мелют богов, но старательно мелют».
Что ж, подождем... Ну вот, и дождались — смерти. Злодей
умер в благополучии, праведник умер в несчастии. Где вы те­
перь, мельницы богов?
Здесь камень преткновения. Автор Иова — тот еще не до­
ходя до него поник душой и только во мгле агностицизма на­
шел спасение от отчаяния. Эллина благополучно перенесла
через него его глубокая вера в мать-Землю и ее законы. Мы
подходим тут к важному для античной этики, в ее отличие
от новейшей, воззрению, которое я назвал филономизмом,
противополагая его онтономизму современности (термины
подобраны по аналогии геккелевских «филогенеза» и «онто­
генеза»).
Да, мы дождались смерти — и остановились, воображая, что
она — повторяю — на этом свете — предел. И в этом мы ошиб­
лись: смерть не есть предел. Через нее или поверх ее жизнь осо­
би продолжается — в породе.
«Это — труизм». Пока — да; и конечно, не в этом филономизм. Он в том, что особь сознает себя как одно целое со своей
породой по восходящей и нисходящей линии, сознает бремя
ответственности, возложенное на нее предками, а равно и то,
Том I. Древнегреческая религия
ИЗ
которое она возлагает на своих потомков. Филономизм — явле­
ние сознания, а не естественной истории.
Нас в последнее время развитие науки с заслуженной на­
шим отщепенством грубостью поставило лицом к лицу с этой
забытой нами истиной, воздвигнув перед нами страшную про­
блему наследственности. Да, поистине мы своей физической
природой пожинаем урожай наших предков и отвечаем за их
грехи — безо всякой нашей заслуги или вины... Нашей? Сме­
хотворная отговорка! Да разве они — не мы?
Эллин давно ее предвосхитил и разрешил, эту проблему,
на почве своего филономического сознания... тогда последний
батрак был аристократом, и в сравнении с ним самый царствен­
ный из нынешних царей в его онтономическом скудочувствии
представляется плебеем. Порода не только бессмертна — она и
осознает себя как таковая в лице каждой своей особи.
Потомок отвечает за грехи своих предков — это также естес­
твенно, как и то, что старик отвечает за грехи своей молодости.
Если человека настигает несчастье, незаслуженное ничем в его
жизни как особи — его первая мысль та, что он искупает грех
какого-нибудь предка.
Горе, горе мне! Знать давно, давно
Пращур мой грехом запятнал мой род —
Грех слезами тот замываю я!
восклицает у Еврипида Тесей, узнав о внезапной смерти своей
молодой жены Федры. Религиозная этика «трагической эпохи»
Греции олицетворила этот наследственный грех под именем
Аластора; добрая часть греческой трагедии, особенно в трило­
гиях Эсхила, построена на его признании. Насколько глубоко
он проник в народную веру, мы не знаем, но это все равно. «От
богов не может скрыться клятвопреступник, не может уйти от
их кары; и если не его самого, то его детей и весь его род на­
стигнет верная гибель», — говорит еще к исходу IV в. духовный
вождь, тогдашних Афин, правитель и оратор Ликург.
114
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Этим вера в божий промысел спасена. Добрый умирает в
несчастии? Пусть он утешится, взирая на свое потомство; его
добрые дела создадут для него теплый покров божьей благода­
ти, под которым ему хорошо будет жить. — Злой умирает в бла­
гополучии? Пусть он трепещет при мысли об Аласторе, которо­
го он своими злодеяниями ввел в свой дом, обрекая ему на горе
и гибель свое потомство. — А если они оба бездетны? Тогда они
уже наказаны — добрый за злодеяния предков, злой — за свои;
и притом так страшно, как это только возможно для карающей
десницы божества.
Действительно, одно сознание лежит в основе античного
филономизма и античного мировоззрения вообще: «дети —
благодать, бездетность — несчастье».
Да, для людей ребенок, это — жизнь;
И если кто, бездетный, в неразумьи
Меня корит — от боли острой он
Хоть и ушел, но верьте: этот муж
Несчастьем большим счастье окупает.
(Еврипид)
В этом сходятся нити, идущие от античной религии как
религии природы, и от нее же как религии общежития — нить
физическая и нить политическая. В этом и заключается глубо­
кий смысл слов, сопровождающих таинство бракосочетания:
«Я бежал от зла и обрел благо».
§27
На этом свете — это одно, для многих главное, но все же не
все: в заветах Залевкида говорится и о каре на том свете. Нас это
не удивит: таково же приблизительно и христианское воззре­
ние. Все же есть разница в сравнительной уверенности челове­
ка в том и другом.
Том I. Древнегреческая религия
115
Интересны в этом отношении слова вышеупомянутого (§ 25)
Кефала, представителя религиозной морали среднего эллина:
«Когда человек близок к ожиданию смерти, на него находит страх
и забота, которых он раньше не знал. Рассказы о загробной жиз­
ни, о том, что за здешние грехи там нас ждет кара, возбуждавшие
до тех пор его улыбку, теперь начинают сверлить ему душу: а что,
если в них заключена и правда?».
Действительно, догматической определенности тут не
было; различные воззрения, плоды религиозного сознания
различных последовательных эпох уживались рядом. Душа
переживает тело — это признано; но как? Она витает незримо
участливым духом в доме своих потомков — она живет побли­
зости своего тела в гробнице, где и следует ухаживать за ней,
но навещает свой прежний дом в праздник Анфестерий — она
вместе с другими душами живет в общей для всех призрачной
обители Аида, представляемой либо на крайнем западе, за
Океаном, либо под землей. Во всем этом нравственного эле­
мента пока нет; мы имеем отдел античной религии, именуе­
мый анимизмом.
Нет его непосредственно и в том характерном для Греции
институте, которого мы уже нередко касались — в героизации.
«Герой» в сакральном смысле — просветленный покойник. Он
пользуется полной сознательностью (pampsychos); он, как пре­
ображенный, одет в ризу высшей красоты (eumorphos); он бла­
жен в своей силе и воздаваемых ему почестях (makarios). Свя­
занный узами любви с живыми, он получает от них честь памя­
ти во втором из трех возлияний на пиршествах; новоаттическая
комедия не раз изображала его духом — хранителем преданно­
го ему дома, спасающим от обид оставленных без призрения
сирот. Но за что удостаивался покойник героизации? Не всегда
за нравственные заслуги своей жизни.
Все же было ученье, широкой струей впустившее нрав­
ственность в эсхатологию, только это ученье было тайным, было
116
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
для посвященных; мы говорим о таинствах, или, по-гречески,
мистериях (от глаг. myein «жмурить глаза»; посвящаемый дол­
жен был оградить себя от внешнего мира в видах внутреннего
созерцания). Таких таинств было в Греции несколько; но мы
ограничимся двумя главными — Элевсинскими таинствами
Деметры и Орфическими Диониса.
Элевсинские таинства, прикрепленные к аттическому го­
роду Элевсину на Саронском заливе, были в своей основе та­
инствами возрождающегося хлеба: как погруженное в борозду
земли зерно не погибнет, а после некоторого пребывания под
ее покровом воскреснет, так воскреснет и душа опущенно­
го в лоно земли человека. Свое выражение нашло это учение
в мифе: дочь Деметры Кора была похищена царем преиспод­
ней, ее мать после долгих страдальческих скитаний открыла ее
местопребывание и достигла того, что ее дочь была ей временно
возвращена, проводя треть года у своего супруга и две трети с
ней. Достигла она этого своей материнской любовью; любовь и
жажда воссоединения с утраченными, а вовсе не мнимый эго­
изм жизнелюбивой особи, была в античной религии вдохнови­
тельницей учителей бессмертия души. Кора вследствие своего
похищения познала тайны подземного мира; познав их, она
открыла их матери. Они знают, как человек может обеспечить
себе «лучшую участь» на том свете; и любя людей, они согласи­
лись уделить своего знания также и им.
Для этого и основали они свои таинства в том самом Элевсине, где впервые заколосились зеленые нивы в силу другого
благодеяния, оказанного человечеству той же Деметрой. Сюда
отныне стекаются посвященные — из Элевсина, из Аттики,
со всей Эллады; мужчины, женщины, богатые, бедные, сво­
бодные, рабы — перед богинями все равны. В праздник Элев­
синий — первоначально праздник посева — они приходят,
чествуют богиню ночными хороводами и песнями на ее све­
тозарном приморском лугу и затем в храме таинств (telesterion)
удостаиваются созерцания священной драмы, внушающей со­
зерцающим уверенность в бессмертии их души и ее «лучшей
Том I. Древнегреческая религия
117
участи» на том свете. Она не будет реять беспомощным и по­
лусознательным признаком в мглистых пропастях Аида — она
войдет в зеленые, прохладные рощи, озаренные солнцем на­
ших ночей, она будет кружиться в вечной хорее просветленных
душ и вдыхать блаженство всем своим существом.
Но условием этого блаженства должно быть посвящение:
только посвятивших себя предварительно в весенние «малые
мистерии» голос глашатая звал осенью в Элевсин. И с этой
точки зрения можно поставить вопрос: имели ли Элевсинские
таинства также и нравственное значение? Отрицал это циникпересмешник Диоген: «Разбойник Патекион, — говорил он, —
как посвященный удостоится вечного блаженства, которого
будет лишен непосвященный Эпаминонд». Это все равно, как
если бы какой-нибудь изувер из католиков стал утверждать:
«Крещеный и причастившийся перед казнью разбойник ФраДьяволо с райских высот созерцает, как томится в пламени ге­
енны некрещеный Сократ». Утверждать это в крайнем случае
можно, но все же Блаженный Августин рассуждал не так.
Синопец Диоген сам не был посвящен и элевсинского уче­
ния не знал: знал его зато афинянин Аристофан. Разглашать
его он не смел; но все же он счел возможным в одной из сво­
их комедий вложить в уста своему хору — хору посвященных в
Элевсинские таинства — на том свете следующую песню:
Ведь нам одним сияет свет
И радостное солнце,
Познавшим святыню тайн,
Век в правде проведшим свой,
Гостей почитавшим, всех
Любившим бездольных.
А она не оставляет никаких сомнений. Нет, условие бла­
женства в раю Деметры было не простое, а двойное. Посвяще­
ние — это сакральное условие, как для христианина крещение.
Но вторым было нравственное — проведенная в правде жизнь.
118
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Посвященным в Элевсине иерофант читал «возвещение»
(prorrhesis); в нем он исключал из святой хореи всех тех, кто,
хотя и будучи посвящен, прогневил богинь своей порочной
жизнью — они, значит, и не участвовали в дальнейших священ­
нодействиях, а если и участвовали, то на духовную погибель
себе. После смерти ни суда, ни особых кар не требовалось; не­
посвященная масса вела призрачную, хотя и безбольную жизнь
в пропастях Аида, но запечатленных элевсинской печатью доб­
рая царица загробного мира брала за руку и вела в ту обитель,
где для них начиналось эллинское блаженство — вечная хорея
на цветистом лугу под шелест ласкового ветерка, играющего в
подвижной листве тополей.
§28
На пороге исторической жизни Греции новый культ, рез­
ко несовместимый с ее всегдашним чувством меры и преде­
ла, проник в нее из страны буйных сил и бурных страстей,
из Фракии — культ Диониса. Первоначально это было, веро­
ятно, магическое воздействие на плодородие земли, и в не­
обузданной варварщине половой разгул как симпатическое
средство побуждения земли к плодородию не был ему чужд;
при переходе, однако, на почву «благозаконной» Эллады этот
элемент должен был отпасть; осталось, как характерная чер­
та новых таинств, исступление (ekstasis), достигаемое при по­
мощи оглушительной музыки тимпанов, кимвалов и флейт
(т. е. тамбуринов, медных тарелок и кларнетов) и главным об­
разом — головокружительной «оргиастической» пляски. Осо­
бенно подвержены чарам исступления были женщины; вак­
ханки составляли поэтому главную свиту нового бога; в своих
«небридах» (т. е. ланьих шкурах), препоясанных живыми змея­
ми, с тирсами в руках и плющевыми венками поверх распу­
щенных волос — они остались незабвенным на все времена
символом прекрасной дикости, дремлющей в глубине чело-
Том I. Древнегреческая религия
119
веческой души — но прекрасной лишь потому, что красотой
наделила ее Эллада.
В исступлении пляски душа положительно «выступала»
из пределов телесной жизни, преображалась, вкушала блажен­
ство внетелесного, слиянного с совокупностью и с природой
бытия; на собственном непреложном опыте человек убеждался
в самобытности своей души, в возможности для нее жить неза­
висимо от тела и, следовательно, в ее бессмертии; таково было
эсхатологическое значение дионисиазма. Он завоевал всю Гре­
цию в VIII—VII веке в вихре восторженной пляски. Эрв. Роде,
лучший исследователь этого явления, убедительно сравнивает
с ним «манию пляски» («Tanzwut»), обуявшую среднюю Евро­
пу после великой чумы XIII в. Конечно, умеряющая религия
Аполлона постаралась сгладить излишества нового культа:
Дионисовы «оргии» были ограничены пределами времени и
места, они могли справляться только на Парнасе и притом раз
в два года (в так называемых «триетеридах»). В прочей Греции
дионисиазм был введен в благочиние гражданского культа;
его праздники, как мы видели (§ 9), были приурочены к рабо­
те винодела, и лишь в играх ряженых и поэтическом преобра­
жении Дионисова театра сохранились следы первоначального
исступления.
По-видимому, это укрощение первобытного дионисиазма
вызвало новую его волну из той же Фракии, отмеченную име­
нем Дионисова пророка Орфея. И эта волна подпала умеряю­
щему воздействию Аполлоновой религии; результатом этого
воздействия были Орфические таинства, состоящие из трех
частей: космогонической, нравственной и эсхатологической.
Космогоническая часть орфического учения примыкала к
более старинному мифу о победе Зевса над Титанами (ср. ниже,
§ 29) и основанном путем насилия царстве богов. Чтобы иметь
возможность передать его из запятнанных насилием рук в чис­
тые, Зевс делает матерью царицу подземных глубин Персефону, и она рождает ему первого Диониса — Загрея. Но мститель­
ные Титаны завлекают младенца Диониса к себе соблазном
120
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
его отражения в их зеркалах и, завлекши, разрывают на части,
которые и поглощают. Сердце спасает Паллада и приносит Зев­
су; поглотив его, он вступает в брак с Семелой, дочерью Кадма,
и она рождает ему (второго) Диониса. От Титанов же произо­
шел человеческий род.
Здесь к космогонической части, в которой первобытная
фракийская дикость так странно преображена греческим глу­
бокомысленным символизмом, примыкает нравственная. Раз
мы происходим от поглотивших первого Диониса Титанов, то,
значит, наше душевное естество состоит из двух элементов —
титанического и дионисического. Первый тянет нас к телесно­
сти, к обособлению, ко всему земному и низменному; второй,
наоборот, к духовности, к воссоединению в Дионисе, ко всему
небесному и возвышенному. Наш нравственный долг — пода­
вить в себе титанизм и содействовать освобождению тлеющей в
нас искры Диониса. Средством для этого служит объявленная
в Орфических таинствах посвященным «орфическая жизнь».
В число ее обязанностей входило и воздержание от убоины; оно
было внушено соображением, о котором речь будет тотчас.
Действительно, из нравственного учения вырастает эсха­
тологическое. Живой Дионис, сердце Загрея, жаждет воссо­
единения со всеми частями его растерзанного тела. Целью
жизни каждого человека должно быть поэтому окончательное
освобождение той его частицы, которая в нем живет, и ее упо­
коение в Великой сути целокупного Диониса. Но путь к это­
му очень труден. Титанизм является нам постоянной помехой,
соблазняя нас к новой индивидуации и новому воплощению.
И вот мы рождаемся и умираем, и вновь рождаемся, все снова
и снова замыкаем свою душу в «гробу» ее «тела» (soma — sema),
все снова и снова воплощаемся — между прочим и в звериных
телах (почему Орфей и приказывает воздерживаться от убои­
ны) — и нет конца этому томительному «кругу рождений»,
пока мы, наконец, не внемлем голосу Диониса, не обратимся
к «орфической жизни». И тогда мы спасемся не сразу. Триж­
ды мы должны прожить свой век безупречно и здесь, на зем-
Том I. Древнегреческая религия
121
ле, и в царстве Персефоны, пока, наконец, не настанет для нас
заря освобождения, воссоединения и упокоения.
Пребывание в царстве Персефоны перед новым вопло­
щением понимается как время очищения от грехов жизни; ее
обитель — для большинства людей чистилище. Кто безгреш­
но провел земную жизнь, тот и на том свете проводит жизнь в
блаженстве, во временном раю — пока голос Необходимости не
призовет его обратно на землю для новых испытаний. Но есть и
такие, которые запятнали себя «неисцелимыми» злодеяниями;
для них нет очищения, они терпят вечную кару в аду. Вот по­
чему каждую душу после смерти ждет загробный суд; строгие
и неподкупные судьи должны определить, в которую из трех
обителей ей надлежит отправиться.
Орфические таинства, в отличие от Элевсинских, не были
прикреплены к какому-нибудь городу: повсюду в Греции, осо­
бенно в колониальной на Западе, возникали общины орфиков,
жившие и справлявшие свои праздники под руководством сво­
их учителей. Конечно, от личности последних зависели и чис­
тота, и духовный уровень самого учения; и если с этой точки
зрения большинство «орфеотелестов», пугавших простой на­
род ужасом загробных мучений, и вызывало подчас насмешки
просвещенных, то с другой стороны серьезные проповедники
учения сумели поднять его на такую высоту, что не только поэ­
ты, подобно Пиндару, но и философы подчинялись его обая­
нию. Великий Пифагор сделал орфизм центральным учени­
ем своего ордена — настоящей масонии, имевшей в VI в. свою
главную ложу в Кротоне, а начиная с V приблизительно до
II в. — в Таренте. И через пифагорейцев, и независимо от них
подпал орфизму и Платон; правда, в специально догматиче­
ской части своего учения он не делает ему уступок, но в тех фан­
тастических «мифах», которыми он украсил своего «Горгия»,
«Федона» и в особенности последнюю книгу «Государства»,
сказывается в сильнейшей степени влияние орфической эс­
хатологии. И оно им не ограничилось: отчасти через широкое
русло его философии, но более посредством подземных струй,
122
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
лишь ныне отчасти раскрываемых, она вливается и в христи­
анство. Церковь иногда старалась воздвигнуть против нее пло­
тину Евангелия, — иногда же и нет, находя, что те или другие
частности (напр., учение о чистилище) не противоречат ему и
даже, пожалуй, им рекомендуются. Как бы то ни было, орфизм
в значительной степени скрасил христианские представления
о загробном мире: без Орфея и Данте немыслим.
Глава VII
РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯ
§29
Ученый филолог и знаток греческой религии Г. Ф. Шеман
во втором томе своих «Греческих древностей» (с. 164 4-го изд.),
процитировав вышеприведенное (§ 23) вступление к законам
Залевка, продолжает:
«Тем более возбуждает наше удивление, что ни Залевку, ни Солону, ни кому бы то ни было из других законодателей не пришло
в голову или не оказалось возможным позаботиться, путем соот­
ветственных учреждений, соединенных с культом, о правильном
и истинном обучении народа и распространении настоящей богобоязни».
Выписываю эти слова в дословном переводе, так как в них
сказалась бесподобным образом вся узость христианской и
даже протестантской точки зрения, вся ее беспомощность перед
124
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
лицом такой полной, такой всеобъемлющей религии, какой бы­
ла греческая. Надеюсь, что читатель, внимательно следивший за
ходом нашего рассуждения, найдет их так же странными, как и
автор этой книги. Представить себе, что эллин эпохи Платона,
черпавший непосредственное откровение божества из созерца­
ния Фидиева Зевса и участия в обрядах элевсинского праздника
и им наставляемый в духе настоящей — правда, не богобоязни,
а боголюбви, — что этот эллин нуждался еще в особых уроках
закона Божия и в чем-то вроде краткого катехизиса Лютера!
Шеман как протестант ответил бы, конечно, что образ и об­
ряд — лишь притча, а настоящее богооткровение бывает лишь
в слове. И в этом он как протестант и ошибся бы; ибо слово,
раз речь идет о боге, такая же притча, только гораздо менее дей­
ствительная. Грек был не только интеллектуалистом, но и от­
цом нашего интеллектуализма; но все же он сознавал, что рели­
гия — область не интеллекта, а чувства, сознавал то, что много
веков спустя высказал его лучший ученик Гете в бессмертных
словах своего Фауста. Образ и обряд — вот самые могучие про­
водники религиозного чувства; я и выдвинул их надлежащим
образом в настоящем изложении греческой религии. Но, пого­
ворив о них достаточно в пределах этой краткой книжки, пере­
хожу и к третьей притче — к притче слова.
Потребность облечь в несовершенную ризу слова полноту
религиозного чувства появилась в Греции рано — задолго до
Гомера. Сознавая себя прежде всего во власти религии при­
роды, сам в ней участвуя как часть этой природы, человек за­
мечал ее бурную жизнь, которую можно было понимать либо
как борьбу, либо как развитие. Свет борется с тьмой, теплота
борется со стужей — да, но точно так же день исходит от ночи,
лето исходит от зимы. Обе концепции подсказали человеку обе
основные притчи позднейшей мифологии — притчу борьбы
и, следовательно, раздора и притчу рождения и, следователь­
но, полового совокупления. Уран (Небо), оплодотворив Зем­
лю, рождает Титанов и Титанид, представителей буйных сил
природы. Но Земля, теснимая собственными порождениями,
Том I. Древнегреческая религия
125
взмаливается к младшему из Титанов, Кроносу, и он по ее про­
сьбе лишает своего отца его детородной силы. Затем, после
собственного совокупления с Титанидой Реей (второй ипоста­
сью той же Земли), он рождает могучее поколение богов; пред­
видя себе гибель от него, он поглощает свои порождения; но
одно из них, Зевса, Рея спасает, и Зевс в мировой борьбе по­
беждает Кроноса с Титанами и, бросив их в Тартар, основыва­
ет собственное царство, при котором живем мы. Правда, и он
ждет себе возмездия, и ему родится сын, который будет могучее
его, и ему суждено поражение от возрожденных сил Земли, от
Гигантов. Мы видели уже (§ 28), как к этой космогонии при­
мыкает космогония орфизма. Иначе к ней отнеслась религия
Аполлона, провозгласившая вечность царства Зевса с прими­
ренной Землей и устранившая кошмар «гигантомахии»... не
вполне, впрочем: старинный страх продолжает дремать в чут­
кой душе людей, и еще в I в. по Р. X., когда с Везувия поднялась
туча, засыпавшая Помпеи, греки неаполитанской области ясно
различали в ее фантастических очертаниях чудовищные обра­
зы Титанов, возвратившихся через жерло огненной горы с Тар­
тара, чтобы поглотить царство богов и людей.
В поэме Гесиода эта «Теогония», порождение глубокой древ­
ности, дошла и до исторических времен; что было с ней делать?
Ведь к тому времени давно успело укрепиться сознание объяв­
ления бога в добре, а добра в этой мифологии восстаний сына
против отца и совокуплений брата с сестрой было очень мало...
Что было делать? Да то же, что делали со старинными, грубы­
ми изваяниями Дедала при наличности Зевса Фидия; оказывая
почтение несовершенным откровениям старины, питать свой
дух более совершенными новых времен. Да, но ведь они были
вредны: у Аристофана в «Облаках» ясно представлено, как ими
пользуются софисты, чтобы опровергнуть самую идею правды:
Да ведь если бы Правда жила средь богов —
Объясни мне, как мог не погибнуть Зевес,
Заключив в подземелье родного отца?
126
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Да мало ли чем софисты не пользовались! И у Аристофана
противник говорящего дает единственно правильный ответ,
указывая на тошнотворный характер его рассуждения:
Ну, конечно, опять эта гадина! — тьфу,
Принеси мне лохань кто-нибудь поскорей!
Ведь в том-то и дело, что ни «Теогония» Гесиода, ни какая
бы то ни было другая книга старины не была канонической.
Есть у нас религиозное чувство; что для него приемлемо, то и
действительно, остальное для нас не существует.
Правда, и в эпоху Сократа были люди, истолковывавшие
по-своему старинные мифы о раздорах богов и находившие их
в этом толковании приемлемыми; Платон выводит перед нами
такого богослова в лице Евтифрона, человека очень интерес­
ного и по-своему глубокого. Ему отвечает Сократ: «Не за то ли,
Евтифрон, и обвиняют меня, что я неохотно прислушиваюсь к
людям, утверждающим подобные вещи (т. е. вражду и насилие)
о богах?»
Ответ дан под гнетом рокового для афинского мудреца об­
винения и дышит поэтому горечью, не заслуженной Афинами;
в самый разгар Пелопоннесской войны Еврипид безнаказанно
высказал такую же мысль устами своего Геракла:
А все же я... не верил и не верю,
Чтоб бог вкушал запретного плода,
Чтоб на руках у бога были узы:
Все это — бредни дерзкие певцов.
§30
Оставим, однако, Дедалов словесного откровения, перей­
дем к его Фидиям и Праксителям. Сосредоточивая свое вни­
мание на Афинах IV и III вв., мы этим самым избавляем себя
Том I. Древнегреческая религия
127
от необходимости проследить историю греческой религиозной
философии через учения ионийцев, элеатов, Эмпедокла, со­
фистов; они отпали к нашему времени, поскольку не возроди­
лись в Платоне и других. И если мы сделали исключение для
древнейшей теогонии, то потому только, что она осталась на
поверхности, живя в поэмах Гомера и особенно Гесиода.
Согласно сказанному, мы будем иметь дело с притчей
Платона, Аристотеля, Стой, Эпикура, с символическим из­
речением неизреченного. Все эти мудрецы действуют резцом
своего логоса, стремясь к возможному для них совершенству;
все они оправданы честностью своей умственной работы.
А к этой честности принадлежит и сознание пределов свое­
го логоса, сознание основной неизреченности изрекаемого
и вытекающая из него терпимость. И этой терпимостью они
вдвойне оправданы.
И еще одно надлежит предпослать. Наша религиозная схо­
ластика уже давно завела якобы основное деление религий на
монотеистические и политеистические и признала последние,
в сравнении с первыми, «несовершенными», что опять-таки
дало ей право ставить даже ислам выше религии Периклов и
Софоклов, т. е. довести себя до абсурда. Сроднившийся с этим
предрассудком читатель бывает обыкновенно очень удивлен,
видя, что вопрос о монотеизме или политеизме даже не ста­
вится названными мыслителями. Его упразднила с давних пор
греческая религия. Сколько Муз — одна или много? А Харит?
А Эриний? Еще лучше: в Олимпии была признана система две­
надцати богов, один алтарь был посвящен Зевсу и Посейдону,
один Гере и Афине, и т. д. и, наконец, один — Дионису и Харитам, «так что, — поучает нас Шеман (II, 142), — ввиду многости
последних, число двенадцать собственно нарушено». Положи­
тельно, выходит, что греки считать не умели.
На самом деле они прекрасно чувствовали, что в области
божественности единство и многость сливаются, и это ставит
их религиозное сознание не ниже, а выше нашей схоластики.
В дискурсивном мышлении соответственную работу проделала
128
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
школа элеатов: она пришла к результату, что единое есть, но
как нечто непредицируемое, лишенное всяких свойств, всякой
действенности; а действенным оно становится, лишь прело­
мившись во многости. Для мыслящего человека этим устранен
вопрос о том, была ли греческая религия монотеистической
или политеистической.
Она была той и другой также в философии Платона, при­
ведшего бога или богов в интимное соприкосновение с человече­
ством на почве его величавого учения об идеях. Правда, не сразу
достиг он этих метафизических высот. Он очень чувствителен к
красотам видимого мира, к бессмертию живущих в нем пород;
его Эрот — божественная сила, сводящая в восторге мужскую
и женскую особи в видах продления породы, «любовь — жажда
рождения в красоте ради достижения бессмертия». Так понима­
ет он глубокомысленное учение о любви пророчицы Диотимы.
Но он чает красоту выше красоты видимого мира, он поднима­
ется над ним на крыльях орфизма — и тут тело представляется
ему уже лишь темницей души, а смерть — освобождением. Ее
истинная родина — обитель Аида; здесь обретет она полноту
своих сил, ослабленных вожделениями тела, остроту взора, за­
туманенного его покровом...
Нет, не обитель Аида, а наднебесное пространство. Здесь
в сияющей недвижности пребывают совершенные прообразы
того, что нам лишь казалось совершенным на земле, пребыва­
ют вечные идеи, созерцание которых — истинная пища бес­
смертия и для богов, и для души. Боги в силу своего совершен­
ства вкушают ее беспрепятственно; они, поэтому, от природы
бессмертны. Но души наши —• это колесницы, запряженные
каждая парой коней, конем сильной воли и конем чувствен­
ного вожделения, и управляемые возницей разума. И когда
они, примыкая к объезду богов по наднебесной обители идей,
стараются их созерцать, чтобы и самим вкусить пищу бессмер­
тия — конь чувственного вожделения упрямо их тянет вниз,
в область поднебесного тумана, и для многих душ становится
причиной падения.
Том I. Древнегреческая религия
129
И вот они на земле, заключенные в темницу своего тела:
они принесли с собой, однако, воспоминание о том, что они
видели в наднебесной обители идей —- кроме тех несчастных
и погибших, которые вследствие неодолимой тяги своих чув­
ственных коней ничего разглядеть не могли. И они одержи­
мы тоской по виденном и потерянном рае. Эта тоска бывает
особенно сильна, когда они встречают на земле отражение не­
бесной идеи; но, закутанные в оболочку тела, они лишь через
органы чувств могут воспринимать и эти земные отражения.
А так как самое действительное из наших чувств — зрение, то
мы более всего воодушевляемся в присутствии видимого от­
ражения идеи, т. е. красоты, земной красоты. Вот почему душа
человека при виде красоты чувствует сильнейшую, непреобо­
римую тоску; мы называем это чувство любовью и вообража­
ем, что она направлена на обладание любимым существом; но
это не так. Она направлена на ту наднебесную идею, отражение
которой душа видит в любимом существе; и под ее влиянием
душа освящается, у нее вновь вырастают потерянные крылья,
и она возвращает себе способность, сбросив узы тела, вернуть­
ся в свою наднебесную родину.
Это, конечно, лишь притча — тоже лишь отражение витав­
шей перед умом пророка божественной идеи. Но как таковая
эта притча о платоновской любви всегда обладала и поныне об­
ладает в наивысшей степени тою способностью, которую сам
пророк приписывал совершеннейшим отражениям наднебес­
ной красоты в видимом мире — способностью окрылять нашу
душу и направлять ее, поверх туманов видимости, к ее надне­
бесной обители.
§31
А боги?
Читатель Платона не без удивления отметит некоторую второстепенность их роли в этом двоемирии. Вечны пребывающие
130
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
в наднебесии идеи, вечен и непреложен закон их отражения в
поднебесной материи, вечна она сама, эта материя, восприни­
мающая отпечатки идей. Не бог ее творец: он только ее мастер,
ремесленник-«демиург».
Платон примыкает тут к двум коренным воззрениям «дедаловской» религиозной философии; мы еще не имели случая
говорить о них и должны здесь наверстать упущенное.
Первое — это идея рока и зависимости от него богов. Она
особенно сильна в древнейших частях Гомера, не признающих
божьего всемогущества: Зевс взвешивает на весах Миры судь­
бу людей и не может оказывать помощи обреченному Мирой
человеку. Потом наступает усиление представления божьего
всемогущества, находящее свой венец в изречении «Одиссеи»:
«все могут боги». Мира с тех пор — не что иное, как воля бо­
гов и Зевса, они и он назначают ее людям, предвечная пряха
по-прежнему прядет человеку нить его жизни, но руководит ее
работой бог. Особенную силу получает это представление в ре­
лигии Аполлона:
Людям же буду вещать я отца непреложную волю, объявляет первородный сын олимпийского владыки при своем
рождении.
...Но что такое Мира? На мой взгляд — знание и вещая сила
Земли, т. е. природы. Наш Писарев был совсем близок к истине,
когда видел в ней олицетворение закона причинности. Власть
Миры над Зевсом — естественный коррелят к представлению о
превосходстве предвечной Земли над рожденным во времени и
страшащимся гибели от Гигантов Зевсом. И поэтому она пала,
когда Аполлон провозгласил предвечность и вечность также и
Зевса.
Пала, да не совсем; ведь старинные части «Илиады» про­
должали оставаться в сознании людей, никакой канон не
объявил их еретическими; и пока жива была эллинская рели­
гия — представление о божьем всемогуществе соперничает с
Том I. Древнегреческая религия
131
представлением о власти над богами Миры. И если христианин
думает, что его религия поборола это соперничество — пусть
он попробует ответить на детский вопрос, может ли Бог сде­
лать, чтобы дважды два не равнялось четырем.
Религиозная мысль VI и V вв. по-своему использовала его.
Боги властвуют над людьми, но над богами властвует закон
(nomos). И вот почему она мирилась с многобожием даже на
почве народных представлений. «Непобедимое» возражение
Магомета, что многобожие повело бы к анархии, она нашла бы
вполне достойным его варварского ума, никогда не знавшего
благозаконной polis. Ведь если даже человек, чем он совершен­
нее, тем охотнее подчиняется гражданскому закону — то что же
думать о совершеннейших из совершенных, о богах?
А затем — материя с ее пред вечностью; и здесь мы узнаем ту
же Землю, только расширенную и логически (не фактически)
обезбоженную. И приходится подчеркнуть, что эллин в лучшие
эпохи своего бытия не допускал и мысли, чтобы бог мог создать
землю, т. е. материю, из ничего. Правда, по «Теогонии» Гесиода выходит как будто, что раньше Земли (и Урана-неба) был
хаос, но это не более как фигуральное выражение. Хаос у Гесиода значит «зияющая пасть». Эллин последовательно прово­
дил представление, давшее и у нас уподобление «небо — нёбо».
Да, мироздание — это как бы пасть. Небу соответствует нёбо
(по-гречески uranos значит и то, и другое); земля — это язык,
плоский диск в пространстве; нижняя челюсть, если угодно,
Тартар. Представьте себе, что нет ни земли, ни неба (ни Тар­
тара) — что остается? Хаос, т. е. пасть, пустота, ничто. Вот что
хочет сказать Гесиод. Но никогда ему и в голову не приходило,
что кто-то своим властным словом сотворил небо и землю из
ничего, из пустоты.
Позднейшая спекуляция опять-таки по-своему восполь­
зовалась гесиодовскими понятиями «хаос» и «Земля». Времен­
ную последовательность она поняла буквально, а не фигураль­
но, а это повело к тому, что слову «хаос» пришлось дать другое
значение — то самое, которое привычно и нам. «Хаос» — это
132
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
беспорядочная материя, ей противопоставляется «Космос»,
материя упорядоченная. Был, значит, акт упорядочения мате­
рии; автор этого акта — бог.
Таково воззрение Платона; подробности оставляем в сто­
роне.
Но как создатель мирового порядка бог имеет дело с пас­
сивной и в своей пассивности строптивой материей. Сам он как
упорядочитель — источник добра и только добра, как солнце —
источник только света и только тепла. Темными и холодными
мы называем те части материи, куда недостаточно проникло
солнце; точно так же мы недостаточное проникновение той же
одушевленной материи силою добра называем злом.
Боги — посредники между идеями и людьми. Все идеи под­
чинены одной, идее добра; добрые боги вводят среди людей доб­
ро, но отнюдь не зло. И вы, поэты, как учителя народа, должны
просвещать его именно в этом духе. Угодно вам представить
ему в ваших творениях, что боги и зло насылают на людей — вы
можете это делать, но вы должны обязательно показать, что это
кажущееся зло — страдания и т. п. — имеет высшею целью доб­
ро. В добре оправдание всего, исходящего от богов.
Но боги, общаясь с людьми, пользуются для этого общения
опять-таки посредниками; эти посредники — демоны. В рели­
гиозной философии Платона это понятие, значение которого в
народной вере колеблется, получает свое определенное содер­
жание низших, посредствующих сил. Есть у каждого человека
его демон, его дух-хранитель, доставшийся ему при рождении
и даже до рождения; есть и демоны общие, вестники богов. Они
приносят богам молитвы людей и людям вещания богов; все
поднебесье полно демонов.
Демоном должны мы считать и того, тайным прикоснове­
нием которого человек при виде земной красоты направляется
к той, которую он некогда созерцал в своей наднебесной оби­
тели, вследствие чего его душа окрыляется и становится спо­
собной вернуться туда, откуда она низошла. Любовь — первое
и последнее слово философии Платона.
Том I. Древнегреческая религия
133
§32
Насквозь проникнутая шелестом поэзии, вся волную­
щаяся радостным волнением восторженной души, философия
Платона могучей силою чар созывала родственно настроенных
людей под шумящие чинары Академа — пока, через несколь­
ко поколений, не вызвала временного похмелья в виде едкого
скепсиса Аркесилая и «новоакадемической» школы; о нем как о
религиозно бесплодном мы говорить не будем. Все скажет одно
слово: античное вольтерьянство.
Но еще до того в роще Аполлона Ликейского был возжжен
другой светоч религиозной мысли, и возжег его ученик Пла­
тона, верный и любящий, но не восторженный, а трезвый и
рассудительный — Аристотель. «При наличности двух друзей,
Платона и истины, должно предпочесть истину». А истина —
его истина — гласила так.
Жизнь есть движение, все живое движется: источник дви­
жения мы называем божеством. Божество никем не движимо,
ибо, будучи движимо, оно имело бы источник движения вне
себя и не было бы им само; но не будучи движимо, оно все-таки
движется, ибо оно живет. Оно движется собою и движет себя,
в нем и только в нем совпадает действительная и страдательная
способность движения. Мир же движется божеством, которое
поэтому должно соприкасаться с ним («тяготения» Аристо­
тель бы не понял, как не понимаем его, положа руку на сердце,
и мы). Соприкасается же оно с ним, восседая в наднебесном
пространстве непосредственно за «твердью», первой и наибо­
лее совершенно движимой из сфер космоса. Сфер этих много,
и много богов, приводящих их в движение и черпающих свою
двигательную силу от высшего божества; в этом истина народ­
ной притчи о многобожии.
Но то, что внешне представляется движением, внутренне
является мышлением; высшее божество, источник движения,
есть также и источник мышления, есть высший разум. Здесь
также совпадают действительная и страдательная способности:
134
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
божество мыслит себя и мыслится собой. В силу же его высше­
го совершенства в нем совпадает и то, что у человека разъедине­
но — мышление и воление. У человека воля направлена на то,
что ему кажется прекрасным — для божества нет кажимости,
предмет его мышления и воления — истинная красота. Ее оно
осуществляет, мысля и воля — осуществляет в движимом им
космосе.
И в этом высшее блаженство божества; опять права народ­
ная притча, признавая богов не только бессмертными, но и
блаженными. Только это блаженство для человека непредста­
вимо. Редко, редко удается нам путем напряжения всех наших
мыслительных способностей погрузиться в самих себя, зажить
своим разумом — и это для нас минуты несравненного бла­
женства; божество же его испытывает постоянно и вечно.
Оно мыслит самое себя, свою совершенную красоту и,
мысля ее, волит ее, и, воля ее, осуществляет ее в движимом им
космосе, согласно с мыслимою им целью мироздания. Это осу­
ществление состоит в проникновении собой его материи. Бо­
жество и материя — и здесь тот же исконный дуализм, Зевс и
Земля народной притчи. Подобно божеству и материя предвечна — идея сотворения мира из ничего чужда Аристотелю, как
она чужда, и притом органически, и здравому греческому уму
вообще. Ни божество, ни материя не имели начала, а значит, не
имело начала и их движение. Божество — причина, но не нача­
ло движения материи.
Здесь — то, что для нас непонятно, и тоже органически. Фи­
лософия Аристотеля сводится к эволюционизму, но к эволю­
ционизму не во времени, а в причинности. Примиримся — и,
для этого, смиримся.
Материя (hyle), сама по себе бессвойственная и бесформен­
ная, безгранично освойствляема и оформляема: она — безгра­
ничная возможность (dynamis, potentia). В ней, значит, потен­
циально (динамически) заключены все свойства и все формы;
постепенное осуществление этих свойств и форм, приведение
их из потенции к актуальности, или энергии, приводит ее самое
Том I. Древнегреческая религия
135
из состояния бессвойственной и бесформенной материи в со­
стояние освойствленной и оформленной сути (usia, substantia).
Постепенное осуществление — но, повторяю, постепенное
не во времени. Первая ступень — четыре стихии. Обе противо­
положные (земля с ее тягой вниз и огонь с его тягой вверх) и обе
посредствующие. Вторая ступень — вещества неорганической
природы. А затем, на следующей ступени является уже душа,
и дальнейшая степенность развивается в ней и через нее. Душа
растительная, способная к росту и к плодотворению. Душа жи­
вотная, способная к чувственному восприятию. И, наконец, —
пропуская везде переходные формы — душа человеческая, спо­
собная к мышлению, обладающая разумом.
Разум, таким образом, ядро человеческой души в ее расти­
тельно-животном естестве; он действует в ней приблизительно
так же, как божественный разум действует в материи. Он и сам,
как разум божественного происхождения, искра того высшего
наднебесного огня. Он поэтому и не подвержен разложению
и смерти. Хотя рассуждения Аристотеля о судьбе души после
смерти тела и отличаются крайней осторожностью и сдержан­
ностью — Лютер вывел из них даже заключение, что Аристо­
тель отрицает бессмертие души, за что и проклял его, — все
же видно, что смертность он ограничивает растительноживотным естеством человеческой души. Освобожденный от
его пут, божественный разум вернется к своему источнику и
воссоединится с ним в единой, великой сути; так Аристотель
принял в свою философию глубокомысленную притчу орфи­
ческой религии.
Но уже при жизни человек в силу наличности этой искры
разума в его душе сродни божеству. Разум делает его способ­
ным к высшему роду добродетели, к добродетели дианоэтической, отличной от покоящейся на природных свойствах и
бессознательном навыке добродетели этической; разум же дает
ему возможность хоть изредка оторваться от тяги своей рас­
тительно-животной души, погрузиться в самого себя и путем
внутреннего созерцания (theoria, contemplatio) предварить свое
136
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
конечное блаженство, когда он, воссоединенный со своим наднебесным источником, будет участвовать в его мышлении веч­
ной, нетленной красоты.
§33
Дом и сад у Дипилонских ворот в Афинах начала III в.;
скромный дом и скромный сад. Из того дома в этот сад верные
друзья выносят в теплые дни неизлечимо больного человека,
чтобы мягкий воздух и мягкое солнце облегчило его страдания.
И тогда больной человек читает им философию своей болезни.
Это — Эпикур.
Все зависит от тела, все на свете — тело и тела. Тело обра­
зуется посредством скопления и сцепления атомов различных
форм. Самые гладкие из них образуют то, что мы называем на­
шей душой; проникая в силу своей гладкости в наше тело, они
сдерживают его и в свою очередь сдерживаются им — некото­
рое время. Смерть, разлука души и тела, имеет последствием
разложение того и другого: медленное разложение тела и мгно­
венное — души. Ее бессмертие — праздная мечта.
Мир — тоже лишь тело, совокупность обнимаемых им тел;
он возник во времени путем скопления и сцепления тех же ато­
мов и тоже со временем рассыплется и погибнет. И не он один,
а все миры, сколько их ни есть.
А боги? Конечно, они суть, раз их признают все — тут еди­
ноличное дискурсивное мышление Эпикура преклоняется пе­
ред соборной интуицией. И они именно таковы, каковыми все
их признают; во-первых, бессмертны, во-вторых, блаженны.
Конечно, и они телесны и, значит, состоят из атомов, но они
обладают способностью вечно делать то, что мы, люди, делаем
лишь на время, т. е. обновляться выделением одних атомов и
присоединением других. Миры этой способностью не облада­
ют; в них, поэтому, боги и не живут. Живут они в междумириях — своего рода тихих оазисах между бурями миров. А раз
Том I. Древнегреческая религия
137
они блаженны, значит, они — и тут взор больного с любовью
и грустью ласкал его друзей, озабоченно следивших за всеми
симптомами возвращения его страданий — значит, они сво­
бодны от забот о роде человеческом и о мире вообще. Значит,
мир и род человеческий всецело предоставлены механическо­
му действию своих атомов, всецело управляются двумя слепы­
ми силами — необходимостью и случаем.
Не всецело. Мир, да; но человек обладает, кроме того, сво­
бодной волей, точнее: силой предпочтения (prohaeresis), даю­
щей ему возможность извлекать лучшее из положений, создан­
ных для него необходимостью и случаем. Это не вытекало ло­
гически из механических предпосылок мудреца, но вытекало
силой очевидности из того безропотного мужества, с которым
он побеждал свою болезнь, из той тихой и ласковой улыбки,
с которой он переносил ее мучительные приступы.
Как бы то ни было, но человек предоставлен самому себе;
боги, не участвуя в становлении мироздания, не заботятся о
нем. Божьего промысла нет. Это неопровержимо следует из
основной предпосылки блаженства богов; и столь же неопро­
вержимо из жизненного опыта. Разве было бы возможно благо­
получие злых и — тут опять вид страданий учителя исключал
возможность возражения — несчастье добрых, если бы боги
действительно пеклись о нашей судьбе?
Воздержимся пока и мы от возражений, додумаем мысль
Эпикура до конца. Что это — религия или отрицание рели­
гии? Боги признаются — бессмертными, блаженными, даже
человекоподобными, ибо «раз человеческий образ самый со­
вершенный из всех, нельзя допустить, чтобы боги ему пред­
почли какой-либо иной». Но в то же время у них отнимается
всякое участие в управлении миром и судьбой человека, они
удаляются на уединенные острова междумирий. Какой же при
таких условиях может быть культ? К чему воссылать молитвы,
которые не будут даже услышаны? К чему приносить жертвы,
справлять праздники, которые не обрадуют чествуемых? А ка­
кая же религия без культа?
138
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Тут презрительная улыбка мелькала на устах мудреца. Да,
люди, это похоже на вас: вы хотите извлечь пользу из вашего
служения. А мы в ней не нуждаемся. Мы поклоняемся богам
как образцам совершенства, как высшим существам, не зара­
женным бренностью и разрушимостью мира. Мы участвуем в
ваших молитвах, жертвоприношениях и праздниках; но в от­
личие от вас, мы делаем это бескорыстно.
Как видит читатель, в центре религиозной философии
Эпикура стоит идея божьего промысла — точнее, ее отрицание.
Ни Платон, ни Аристотель с ним бы не согласились. У Плато­
на бог, источник всех благ для людей, видимо подает им руку
помощи, действуя через своих служителей-демонов; у Аристо­
теля он делает это косвенно, осуществляя в мироздании свою
предуказанную цель красоты и блага. И менее всего согласи­
лись бы они с доказательствами, которые приводил Эпикур.
Их два — доказательство сверху и доказательство снизу. Свер­
ху: блаженство богов, несовместимое будто бы с заботой. Вот
поистине философия болезни! Нет, для здорового — блажен­
ство в силе и в проявлении ее, в деятельности и действенности,
в осуществлении благой цели. Есть и у сильного своя слабость:
он нуждается в том, кому нужен он. Но без этой слабости не
было бы и силы, не было бы и блаженства.
Доказательство снизу; благополучие злых и несчастье доб­
рых. Возражения Платона и Аристотеля мы разберем ниже;
теперь же укажем на почву, на которой только и могли возник­
нуть как эти возражения, так и само доказательство. Читатель
не забыл того полного, счастливого сознания, которое в эпо­
ху наибольшей силы эллинского духа предупреждало самую
возможность Эпикурова довода — не забыл филономизма. Так
вот теперь следует прибавить, что уже с конца V в., уже с Еврипида филономизм идет на убыль. Он еще держится в обществе
средних людей, находя себе опору в государственных учреж­
дениях, вызванных им в старину; но ему противодействовали
все учения, утверждающие ценность единоличной души, не
исключая и Академии, и Лицея. Эпикуру болезнь не позволи-
Том I. Древнегреческая религия
139
ла основать семью; у этой обреченной на бесцельное увядание
ветви не было сознания солидарности с отпрысками, которые
ей не были суждены. Непозволительно обобщая свою филосо­
фию болезни, он и другим советовал не обзаводиться семьей,
этим источником постоянных забот, — а забот более всего боя­
лась его болезненная душа. Понятно, что он весь стоял на почве
онтономизма.
...Не в религиозной ее части сила философии Эпикура; ее
сила — в ее физике, в ее, хотя и не оригинальной, но самостоя­
тельно воспринятой и развитой атомистике, которая после
многих метаморфоз живет и ныне как основная теория физи­
ки и химии. Для развития же религиозной мысли эпикуреизм,
очень влиятельный в течение последующих столетий, имел
только отрицательное значение. Эстетический привесок богопризнания и богопочитания, не вызываемый непосредственно
атомистической теорией как таковой, не имел большой важ­
ности для учителей и совершенно игнорировался учениками и
обыкновенными людьми. Трудно было понять богов без божь­
его промысла; для большинства эпикурейцы все-таки были
атеистами, своим атеизмом привлекавшими одних и отталки­
вающими других.
§34
В самом центре Афин, на их городской площади, красова­
лось здание, в котором город Паллады мог по праву видеть па­
мятник своего героизма; это была зала с колоннадой, именуе­
мая Пестрой Стоей. Выстроенная в VB. героем персидских войн
Кимоном, сыном героя Мильтиада, она по его же поручению
была украшена фресками, изображавшими героические битвы
афинян как в мифические, так и в исторические времена. В на­
шу эпоху, пока в больничной атмосфере сада у Дипилонских
ворот распускался хилый цвет религиозной философии Эпи­
кура, героическая Стоя на площади получила, наконец, свою
140
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
душу в виде философии героизма — философии Стой, как ее
принято было называть, или стоицизма.
Правда, в своем учении о божестве, Стоя несущественно
отличается от Лицея; как то, так и другое исповедание можно
было с одинаковой справедливостью называть и монотеисти­
ческим, и политеистическим, как это и естественно для про­
думанной, не закованной в цепи словопочитания религиозной
мысли. Божество в сущности едино, но проявления его многи. Сильнее, чем Аристотель, Стоя настаивает на материаль­
ности единого божества; но, разумеется, это тончайшая мате­
рия — огонь, и притом не стихийный, а эфирный огонь, он же
и принцип движения, он же и разум. В виде огня он проника­
ет собою все мироздание, оживляя и одухотворяя его; стоиче­
ская религия — пантеизм. И притом пантеизм эволюционный:
проникая мировую материю, огонь ведет ее ко все высшим и
высшим формам. И смиряться нам здесь нечего: в согласии с
нашим способом мышления и Стоя признает эволюцию во
времени, а не в одной только причинности.
Мировой огонь, душа вселенной — отчего не назвать его
Зевсом? — одухотворяя материю, создает прежде всего четы­
ре стихии, тоже живые и божественные; землю — Деметру,
воду — Посейдона, воздух — Геру и (стихийный) огонь — Ге­
феста. Внутри стихий — другие божественные формы, и преж­
де всего светила: солнце — Аполлон, луна — Артемида. Как
видит читатель, греческой религии пошло впрок то, что она
была в своей основе религией природы: благодаря этому свое­
му основному свойству, она вся уложилась в систему стоициз­
ма, вся была оправдана им. Но не только как религия природы:
Зевс есть также и высший разум, и вся полнота божественно­
го естества в красоте, добре и истине; и отдельные боги, как
его преломления в материи, участвуют в этих его свойствах.
Таким образом, в горниле стоического мышления греческая
народная религия достигла своей вершины в области мысли,
точно так же, как в своей обрядности она достигла своей вер­
шины в области чувства.
Том I. Древнегреческая религия
141
Искрой божественного разума является разумная душа,
вселяемая в человеческое тело, хотя и не при зачатии, и не
при рождении: младенец неразумен, подобно животному, его
душа — лишь psyche, а не pneuma. Нет, душу разумную человек
всасывает лишь постепенно из атмосферы, в которой она раз­
лита, но всасывая ее, он ее индивидуализирует согласно сво­
им предрасположениям, чеканит собственным чеканом, вслед­
ствие которого она по смерти уже не может раствориться в сути
божественного разума, а сохраняет свое бытие как особи. Как
видно отсюда, Стоя принципиально иначе относится к индивидуации, чем преображенный в учении Аристотеля орфизм;
она не зло, а благо, и человек должен дорожить своими свой­
ствами как особи, поскольку они хороши. Стоицизм — самое
индивидуалистическое из философских учений древности.
И потому он принципиально онтономичен. А раз это так,
то проблема Иова возникает перед ним во всем своем величии.
Дурному живется хорошо, хорошему — дурно, и нет этому оправ­
дания в жизни предыдущих, нет возмездия в жизни грядущих
поколений, каждый отвечает за себя, каждая жизнь — нечто
целое, со своей завязкой и развязкой. Где тут справедливость
божьего промысла?
Быть может — в загробной жизни?
Быть может. Стоицизм ее признает, притом в духе народной
религии, для каждой души в отдельности. Да, душа индиви­
дуально бессмертна; да, ее ждет суд по оставлении земного по­
прища, а за судом и награда, и кара. Знаменитый «сон Сципио­
на», которым кончается сочинение Цицерона «О государстве»,
дает нам достаточно величественную картину стоического
рая, которая многих воодушевляла и в христианские времена.
А впрочем, хотите — верьте, хотите — нет. Стоицизм, будучи и
в этом отношении сродни религии Аполлона, предполагает за­
гробный мир, но на подробностях не настаивает.
Как ответить на вопрос, почему дурному живется хорошо,
а хорошему — дурно? Отрицанием самого вопроса. Следуя за­
ветам Платона, Стоя именно здесь развивает свою величавую
142
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
этику. Неправда, что дурному живется хорошо и хорошему
дурно: «хорошо» значит «в обладании добром», «дурно» значит
«в лишении добра». Добро же одно — «добродетель»; ею хоро­
ший обладает всегда, дурной — никогда. Добродетель довлеет
себе для счастливой жизни.
Вот философия героизма.
Стоицизм и эпикуреизм властвуют над умами в течение
четырех столетий по обе стороны Рождества Христова; а в эту
эпоху уже не Греция, а Рим был ареной человеческой культу­
ры. Здесь мы поэтому можем присмотреться к урожаю, данно­
му тем и другим учением, и на этой пробе проверить их цен­
ность; а это, полагаю я, проба решающая. Эпикуреизм — это
в лучшем случае ласковые эстеты, подобные Аттику или Ме­
ценату, а в худшем — себялюбивые прожигатели случайно­
го дара обезбоженной жизни. А стоицизм — это Катон, Брут,
Фрасея, Сенека, Марк Аврелий — это все те славные, своей
жизнью и смертью давшие свидетельство о добродетели, кото­
рая их воодушевляла. Он поистине оправдал себя: не только в
прохладной тени Пестрого портика, но и на знойном поприще
жизни он был философией героизма.
§35
Подобно двум другим высшим объявлениям бога, и его
объявление в истине — явление производное в развитии ре­
лигиозной мысли человечества. Гомер от него еще довольно
далек. Бог у него, во-первых, даже и не всегда знает истину:
его знание вначале также ограниченно, как и его могущество,
и только «Одиссея» провозглашает принцип «боги все знают»
наравне с принципом «боги все могут». И подавно он не чув­
ствует необходимости всегда вещать истину. Зевс посылает
на Агамемнона обманчивый сон; Паллада в образе смертно­
го призраком удачи соблазняет Пандара нарушить перемирие
предательским выстрелом; и та же Паллада, явившись свое­
му любимцу Одиссею в образе смертного, с милой улыбкой
выслушивает его вымышленный рассказ о себе и, дав себя
узнать, ласково прощает ему его вымысел, сознаваясь, что и
она бывает охоча хитрить.
144
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Но как солнце рассеивает туман, так и лучи Аполлона в
VIII—VI веках разрушают в человеческом сознании всякую
мысль о совместимости понятий «божество» и «ложь». «Лжи
не дозволено касаться тебя», — говорит пророк Аполлона Пиндар о своем боге, причем он под «ложью» разумеет не только
субъективное, но и объективное отклонение от истины. «Ис­
тина» и «свет» — это как бы соответствующие друг другу поня­
тия; Аполлон властвует и здесь, и там, а за ним и прочие боги.
И в этой области успешно трудилась просветительница Элла­
ды в VI в., пифагорейская школа; самому учителю приписы­
вается знаменательный ответ на вопрос: «Когда человек более
всего уподобляется богу?» — «Когда он говорит правду».
А так как гомеровские поэмы все-таки оставались на по­
верхности, и вместе с ними и игривые представления о легком
отношении богов к истине могли проникнуть в сознание лю­
дей, то Платон в своем «Государстве» настаивает на их недо­
пустимости. Нет, бог несовместим с ложью. Он не может оши­
баться, ибо он знает все; он не может облекать свои слова в ризу
лжи или своего образа в ризу притворства, ибо он весь истина и
только истина. И если Пан представляется двуобразным, то это
имеет символический смысл — Пан есть слово (logos). А сло­
во двуобразно, будучи правдивым и лживым, пребывая своим
правдивым естеством в горних, в общении с богами, а своим
лживым — в нижней сфере, где только и место «козлиной» при­
роде... В подлиннике игра слов: «козлиный» гласит по-гречески
«трагический», и выбором этого термина Платон намекает на
мифологию, исказившую представление о богах.
Да, бог есть истина, он и знает, и вещает ее. В боге истина,
и в истине бог.
Мы должны основательно внедрить в себя это убеждение,
вполне согласное, конечно, с учением всякой религии высше­
го порядка. Мы должны слить с ним и другое убеждение, тоже
вполне естественное для нас, христиан — что бог любит челове­
ческий род и заботится о нем. Тогда мы, быть может, поймем —
не возникновение, но упорное, даже в умах самых просвещен-
Том I. Древнегреческая религия
145
ных людей, пребывание того красивого пустоцвета греческой
религии, которому имя мантика, или ведовство.
§36
Не возникновение, сказал я. Действительно, мантика как
таковая древнее обоих убеждений, позднее служивших ей
опорой. В своих примитивных формах она даже мало связана
с религией. Вспомним разнообразную систему примет: запры­
гала жилка в правом виске — «к чему» это? Задел ногой за по­
рог, уходя, змея переползла через дорогу, кто-то чихнул и т. д.
Тут, с одной стороны, наивная эмпирия, замеченная повторяе­
мость следующих за данными приметами явлений; с другой
стороны, кажущаяся аналогия так называемой прогностики
важной для жизни в природе: ласточки высоко летают — это
к вёдру. Неразвитая наука не дает еще возможности различать
между совпадением таких явлений, связь которых только за­
гадочна, и таких, где она невозможна; все одинаково раство­
ряются в общем тумане таинственно тяготеющих друг к другу
частиц природы и жизни.
В нашу эпоху просвещенные люди отдавали себе уже отчет в
том, что эта мантика примет принадлежит к области суеверия;
Феофраст в своей характеристике «суеверного» (deisidaimon)
уделяет ей должное внимание. Другое дело — мантика религи­
озная. Конечно, при желании можно было и мантику примет
туда же подвести: мало ли какими средствами может пользо­
ваться любящий бог, чтобы предостеречь нас от пагубного ре­
шения. Понятно, что граница тут очень зыбкая, и если кому
угодно было, насилуя здравый смысл, обращать внимание на
все бесчисленные приметы и этим превращать свою жизнь
в ад — его воля. Но разумного человека выручал именно его
здравый смысл.
Оставляя в стороне и мантику примет, и отличную от нее,
но столь же низменную мантику всякого рода ворожбы, —
146
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
по решету, по муке, по клеву куриц и т. д. — обратимся к той,
связь которой с религией была очевидна и всеми сознавалась.
Она распадалась на мантику «атехническую», или вещание,
и мантику «энтехническую», или гадание. В первом случае бог
непосредственно обращается к человеку, во втором он посыла­
ет ему знаки, нуждающиеся в истолковании через опытного га­
дателя. Конечно, четкой границы и здесь быть не могло; самая
известная в древности и поныне мантика вещих снов занимала
среднее место, так как сны иногда были символические и нуж­
дались в гадателе для их истолкования.
С них мы и начнем. Если мы видели во сне умершего, то
ясно, что именно его душа нас навестила, познавши тайны
подземного мира, она стала вещей, и если она к нам друже­
любно настроена, то мы можем положиться на ее слова. Если
мы видим живого, то это можно объяснить тем, что бог создал
его призрак и прислал нам его как своего вестника, и тогда
его слова тоже достоверны. Но возможно также, что само Сно­
видение приняло на себя его образ, и тогда дело осложняет­
ся. Дело в том, что Сновидения обитают там же, где и души,
в преисподней: днем они, подобно летучим мышам, дремлют
в пещере; ночью вылетают, иногда по поручению соседкидуши, иногда и по собственному желанию, и являются спя­
щим. Таков знаменитый Морфей, прозванный так потому,
что берет охотно на себя «образы» людей. Во всяком случае,
вполне полагаться на такие сны нельзя; конечно, как демоны,
и Сновидения могут вещать истину — вопрос, однако, поже­
лают ли. Все зависит от того, через какие «врата» они вылете­
ли: на беду, их двое... и если мы прибавим: «одни — роговые,
другие — из слоновой кости», то читатель должен будет пере­
вести эти атрибуты по-гречески, чтобы понять, почему пер­
вые — достоверны, а вторые нет. А так как они нам не сооб­
щают, через какие врата они к нам прилетели, то... Оттого-то
Еврипид и рассказывает нам в шутливой песне, как Аполлон,
чтобы прекратить неудобную конкуренцию, упросил Зевса
отнять достоверность у снов.
Том I. Древнегреческая религия
147
Читатель, конечно, давно понял, что все сказанное — фан­
тазия певцов, необязательная для веры. Вообще же мнение о
вещем значении знаменательных снов было очень распростра­
нено, и нам сохранен «Сонник» Артемидора, обстоятельный,
интересный и сравнительно серьезный. Даже философия счи­
талась с этим мнением, объясняя вещий характер снов тем, что
душа спящего, не будучи связана путами тела, обретает свое
божественное естество. Но зато и наша утешительная посло­
вица: «страшен сон, да милостив Бог» была известна древним:
если человеку привиделся тревожный сон, он утром «расска­
зывал его Солнцу» (психологически тонкий акт), очищая себя
его лучами, а затем молился Аполлону, чтобы он исполнил
его лишь постольку, поскольку он благоприятен, а поскольку
враждебен, обратил на врагов.
Вещий характер, приписываемый душам умерших, застав­
ляет людей иногда обращаться к ним самим, т. е. вызывать их...
Греция тоже знала своих аендорских ведьм. Только в благозаконных государствах их не терпели. Одержимые роковым лю­
бопытством должны были отправиться к некромантам в дикий
Эпир или полудикую Аркадию. Читатель может прочесть у Ге­
родота рассказы о том, как коринфский тиран Периандр вы­
зывал душу убитой им жены Мелиссы, или спартанский царь
Павсаний — душу тоже убитой им византийской девушки: они
очень внушительны.
В чистой сфере витают боги. Входя в тесное общение с из­
вестными, возлюбленными ими людьми, они делают их про­
роками. Так, Гесиод в начале своей «Теогонии» рассказывает
нам о том, как Музы, явившись ему на Геликоне, сообщили ему
пророческий дар — и по справедливости этот рассказ беотийского певца был сравниваем со словами ветхозаветного Амоса
о поставлении его во пророки. Таковы были Бакиды и Сивил­
лы — и при греческой свободе неудивительно, что появилось и
немало юродивых обоего пола, находивших себе публику сре­
ди простонародия. Иногда благодать бога была наследствен­
на — так мы слышим о пророческом роде Иамидов в Олимпии;
148
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
иногда она простиралась на всех жителей определенного горо­
да, например Тельмисса. Правда, она могла состоять не столько
в собственно пророческом даре, сколько в искусстве гадания
по знакам, и в таком случае преемственность естественна.
Но бог мог сообщить вещую силу непосредственно не че­
ловеку, а месту — очень понятное последствие обожествления
природы. Тут мы подходим к самому славному проявлению
древнегреческой мантики — к оракулам, и прежде всего, разу­
меется, к «общему очагу всей Эллады», к оракулу в Дельфах. На
склоне Парнаса, у подножия двух отвесных, голых скал, Федриад, между которыми стекает Касталийский ручей — это мес­
то и поныне поражает странника своей величавой красотой.
Здесь некогда возвышался посредине священной рощи храм
Аполлона, окруженный целым лесом сокровищниц, статуй и
прочих приношений всякого рода, живой музей не только гре­
ческой религии, но и греческой истории. Сюда в определенные
дни — раз в месяц, а то и чаще — стекались паломники, желая
вопросить бога. После жертвоприношения они, определив по­
рядок жребием, предлагали богу свой вопрос, кто устно, кто
письменно, не переступая порога храма. Священнослужитель
передавал его жрецу, тот относил его во внутреннюю часть хра­
ма, в его святая святых (adyton). Здесь на треножнике сидела
Дева-Пифия, впавшая в беспамятство, говорят, от испарений
земли, поднимавшихся из-под треножника. Ее слова, часто
бессвязные, подхватывали стоявшие тут же «пророки» и при­
водили их в порядок, который в торжественных случаях был
стихотворным; это и был ответ бога.
Так происходило дело с древних времен до императора
Юлиана Отступника, тысячу с лишком лет: как мог так долго
держаться обман среди умнейшего народа древности? Имен­
но тем, что никакого обмана здесь не было; была, если угодно,
иллюзия. Случаи явного предсказания будущего — и Эдипу,
и Крезу — относятся к области легенд; в историческое время
Дельфы были обителью доброго совета о том, как поступить,
чтобы было «лучше»; это «лучше» (ameinon) вообще — лозунг
Том I. Древнегреческая религия
149
дельфийского бога. Понятно, что в этой форме ответ бога был
неопровержим: даже в случае неудачи нельзя было утверждать,
что при неисполнении данного совета не вышло бы еще хуже.
Все же, вопросив бога, верующий чувствовал себя бодрее, са­
моувереннее — а бодрость и самоуверенность всегда лишний
шанс успеха.
Переходим к гаданиям; мы коснемся лишь двух самых тор­
жественных способов — гадания по полету птиц и по жертвам.
Первое имело своим основанием веру, что боги, и в частности
Зевс, обитают в горних; птицы, и притом хищные, — только по
ним и гадали — ближе всех к ним подлетали и поэтому могли
считаться их вестницами. Конечно, наблюдать их можно было
не везде: птицегадатели имели свои вышки, с которых они сле­
дили не только за полетом орлов, но и за их клекотом, за их об­
ращением друг с другом и с прочими птицами или животными
(особенно змеями) и т. п.; усмотренные явления затем подвер­
гались истолкованию.
Во время жертвоприношения человек вступает в непо­
средственное общение с богом; понятно, что он в различных
признаках, сопровождающих его, старается угадать волю того,
кому жертва приносилась. Эти признаки были двойные: одни
касались самого горения жертвенного огня, другие состава и
формы внутренностей принесенного в жертву животного, осо­
бенно рисунка жил его печени. Конечно, и это все должно было
быть искусно разгадано. Гадание этого рода было особенно в
ходу перед сражениями, чтобы узнать, благословляет ли бог
данный момент, или же «лучше» будет подождать. Поэтому
полководцы обыкновенно имели при себе гадателей; все же нас
наводят на размышления слова Лахета у Платона, что «гадатель
должен быть во власти полководца, а не полководец во власти
гадателя».
В последние столетия жизни древнего мира — позднее той
эпохи расцвета, которую имеем в виду мы — возник и развил­
ся особый вид гадания, затмивший все остальные и перешед­
ший, несмотря на все протесты церкви, даже в христианство;
150
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
это была астрология. Ее элементы Греция получила уже в III в.
до Р. X. из Вавилона через ученого жреца Ваала, Бероса; но ее
превращение в мудреную систему было уже ее собственным
делом.
§37
Практика невзыскательна; средний эллин обычно прибе­
гал к мантике, не особенно углубляясь в ее научные предпо­
сылки; он обращался к богам с такой же доверчивостью, с ка­
кой дети обращаются за советом к родителям.
Но для мышления мантика представляла мучительную за­
гадку — и притом не для одного только философского.
Конечно, боги любят нас и поэтому предостерегают, обра­
щаемся ли мы к ним или нет; прекрасно. Но какой же смысл
имеет при этом избегание дурной приметы? Вы отправляе­
тесь в путь — и притом не прощаетесь с дорогим вам челове­
ком из боязни, что он будет плакать, и его слезы навлекут на
вас несчастье. Вы приехали на повозке — и, сильный, здоро­
вый человек, зовете слуг помочь вам сойти, чтобы, упаси бог,
не оступиться и этим не приворожить беду. Какой тут смысл?
Быть может, бог желает вам послать примету, чтобы вас предо­
стеречь, а вы ему мешаете!
Конечно, это бессмысленно; ну, а мы зачем избегаем по­
давать гостю руку через порог и садиться тринадцатым к сто­
лу? Очевидно, здесь произошел сдвиг: примета-вещание и
примета-предостережение превратилась в примету-ворожбу.
В этом убедиться нетрудно даже верующему в ведовство. Он
убеждается — и все-таки по возможности избегает дурных при­
мет: как-никак, а неприятно.
И, конечно, боги знают все... что это значит, все? Прошед­
шее — пусть; Демарат спрашивает дельфийского бога, кто был
его отцом, это понятно. Настоящее — пусть: я могу спросить
того же бога, где ныне находится мой беглый раб, это тоже по-
Том I. Древнегреческая религия
151
нятно. Но будущее? — Посмотрим. Ведь будущее зависит между
прочим и от того, так или иначе я поступлю; кто говорит: «Бог
знает будущее», — тот этим самым говорит мне: «Бог знает, как
ты поступишь». Но если так, то это значит, что мои действия
предопределены: это значит, что свободной воли не существует.
А между тем свобода воли — основной постулат всего гре­
ческого мышления, всей греческой морали. Как же быть?
Более древняя эпоха нашла себе исход в молчаливой теории,
которую я назвал «обусловленным фатализмом». Да, моя воля
свободна, но она ведь — лишь один из моментов, влияющих на
будущее; выделим же его. Пусть ответ бога будет условным: «если
Лаий родит сына, он будет им убит»; «если Крез перейдет Галис,
он разрушит великое царство». — Ну, а если нет, тогда, конечно,
нет. В поэзии это очень красиво, но более обстоятельное и глубо­
кое размышление подскажет нам, что эта теория годится только
для Робинзонов. Для живущего среди других людей человека бу­
дущее обусловлено не только его волей, но и волей всех окружа­
ющих его, и ответ бога, поэтому, должен быть обставлен таким
множеством условий, которое лишит его всякой ценности.
В серьезной философии мы поэтому и не встречаемся с
обусловленным фатализмом. Там вопрос о ведовстве непо­
средственно связан с вопросом о божьем промысле; и поэто­
му понятно, что положительно к ведовству относится ревни­
тельница промысла Стоя, имея против себя не только школу
Эпикура, но и скептиков Новой Академии. Книги Цицерона
о «ведовстве», столь важные для вольтерьянства XVIII в., дают
нам отголоски этого интересного спора.
Мы здесь займемся только положительным отношением к
делу, т. е. учением Стой. Если бы ведовства не было, то это зна­
чило бы, что боги или не знают будущего, или не желают нам
его сообщить, потому ли, что не заботятся о нас, или же потому,
что считают его знание для нас бесполезным. Первое предпо­
ложение противоречит представлению о всезнании божества,
второе — о его всеблагости, третье — здравому смыслу. Такова
знаменитая трилемма Стой, воскресшая в оптимизме Лейбница.
152
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Будем откровенны: два последних пункта неопровержимы.
Да, даже третий. Будет простой придиркой, если мы возразим,
что часто знание будущего вредно для человека; несомненно,
что часто оно и полезно, а этого для Стой вполне достаточно.
Единственный слабый пункт в ее трилемме, это первый,
и мы уже знаем почему. Знание богом будущего предполагает его
предопределение, а предопределение исключает свободу воли.
...Исключает ли? Детерминизм и индетерминизм: антино­
мия Канта.
Стоя не углублялась в эти дебри; она искала исхода в другом
направлении. Различала «рок», «судьбу», «случайность»; пи­
сала длинные трактаты «о возможности». Вообще, видимость
брала свое, сводя мало-помалу свободу человеческой воли к
добровольному следованию року. Ибо
Ducunt volentem fata, nolentem trahunt.
Таков герой Энеиды Вергилия, принципиально отличный
от героев свободной воли, изображенных в древней и новой
трагедии, и поэтому принципиально непонятный для плоской
критики современности, особенно немецкой — Буассье, тот его
понял. На его челе запечатлен только что приведенный лозунг,
осеняя его трагической грустью. И тот же отпечаток грусти мы
находим и на челе других великих стоиков империи — Сене­
ки, Эпиктета, императора Марка Аврелия. Оно и понятно: кто
заглядывал в вещую бездну Трофония, говорили древние, тот
уже не смеялся никогда.
Преклонимся перед ними — и вернемся душой к тем, кото­
рые, не вникая в метафизические загадки, просто чувствова­
ли над собой участливый взор любящего божества и отвечали
ему сыновней благодарностью. Таков Тесей в Просительницах
Еврипида:
Хвала тому бессмертному, который,
Над дикостью звериной нас подняв,
Том I. Древнегреческая религия
153
Дал разум нам и голос окрылил
Осмысленною речью; кто от стужи
Нам дал оплот и от жары небесной;
Кто нам ладью морскую даровал,
Чтоб меною взаимной доставляла
Нам то, в чем наш нуждается народ;
Кто пред завесой будущего темной
Пророков достоверных вдохновил,
Чтоб по приметам огненных разгаров,
Иль по узору жертвенных частей,
Иль по полету вещунов пернатых
Грядущий рок истолковали нам.
§38
«В боге истина» — это одна сторона интересующей нас здесь
догмы, если так угодно назвать ее. «В истине бог» — это другая.
И здесь уже не придется говорить о красивом пустоцвете, воз­
никшем на древе греческой религии, а о могучей и цветущей
ветви, давшей и дающей поныне много прекрасных плодов.
От бога и во славу бога всякое искусство — ибо бог объяв­
ляется в красоте. От бога и во славу бога всякая наука — ибо бог
объявляется в истине. Певцы были первыми учителями Греции;
Муза их не только вдохновляла, но и сообщала им те знания,
которые они передавали людям. Если бы нам была сохранена
вся богатая дидактическая поэзия школы Гесиода в VIII—VI вв.,
мы могли бы подтвердить сказанное здесь многочисленными
прямыми свидетельствами; но и те косвенные заключения, ко­
торыми мы вынуждены ограничиться, вполне надежны. И если
сама Муза, как мы это видели, до последних времен удержала
свое место в школе грамоты, то это было лишь онтогенетиче­
ским выражением ее давнишней филогенической роли.
Из практики Асклепиевых врачеваний развилась медицин­
ская наука: отец научной медицины, Гиппократ, происходил
из рода жрецов — Асклепиадов на Косе, а этот остров, центр
154
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
культа Асклепия, был и в позднейшее время своего рода меди­
цинским факультетом. Побочным отпрыском науки Асклепиадов было знание целебных трав, ставшее со временем фармако­
логией и в качестве таковой — одним из обоих корней научной
ботаники; другим, давшим ей ее имя, было знание кормовых
трав, дарованное богами скотоводства, Гермесом и Аполлоном.
Гадание по полету птиц заставило обращать внимание на их
жизнь и нравы; так создалась орнитология, первая отрасль зоо­
логии. Таким образом, и тот пустоцвет был не вполне беспло­
ден. Равным образом и изучение внутренностей жертвенных
животных, важное для другой отрасли гадания, дало в виде по­
бочного результата анатомию, которая, хотя и не была корнем
медицины, но все же соединилась с ней и превратила ее этим
из эмпирии в науку. Отец же греческой и нашей математики,
Пифагор, был собственно пророком Аполлона. И легенда глу­
боко права, рассказывая нам, что он, открыв свою знаменитую
теорему, принес гекатомбу вдохновившему его богу.
Но внутренней силой каждой науки, приспособляющей ее
вывести из данных предпосылок должное заключение, был Ло­
гос — а он был посвящен Гермесу, который поэтому и назывался
Гермесом-Логием. Был посвящен... этим слишком мало сказа­
но. Нет, если подлинно «в истине бог», то Логос был самим бо­
гом, был божественным сыном Гермеса, каким его и признает
«герметизм». Я в другом месте говорил об этом замечательном
явлении, установив происхождение от греческой религии, а не
от философии, того божественного Логоса, который приобрел
такую важность для христианского богословия.
А потому и все честные труженики Логоса были в большей
или меньшей степени пророками бога. Когда для Диогена на­
чался томительный период скитания мысли, он с сыновней
доверчивостью обратился в Дельфы к Аполлону. И Аполлон,
входя в его положение и намекая на профессию его отца, синопского менялы, посоветовал ему «перечеканить свои моне­
ты» — в каковом совете читатель без труда узнает знаменитую
«переоценку ценностей» философа недавнего прошлого.
Том I. Древнегреческая религия
155
Диоген, как известно, последовал этому совету с полной го­
товностью; но он этим лишь повторил пример другого фило­
софа, еще гораздо более знаменитого — того, карикатурой ко­
торого его некоторые называли. Сократ, тот не решился обра­
титься в Дельфы сам; сделал это за него один из его восторжен­
нейших учеников. И Аполлон объявил Сократа мудрейшим из
смертных. Ответ этот озадачил мыслителя; он был бесконечно
далек от того, чтобы считать свое незнание мудростью. Но это
незнание делало его учеником каждого встречного... каждый
ведь воображал, что он что-нибудь да знает. И Сократ просил
его уделить ему своего знания, и вместе с ним, пользуясь за­
ступом Логоса, старался докопаться до его основ — и опускал
руки, видя безуспешность этих попыток. Но теперь, окрылен­
ный Словом бога, он с удвоенным жаром продолжал свое слу­
жение Логосу; а когда встревоженные его деятельностью граж­
дане хотели заставить его прекратить ее, он ответил: «Не могу:
это было бы неповиновением богу». Многие читали Платонову
«Апологию Сократа», из которой я беру эту черту; но многие ли
обратили внимание на то, что в ней так ясно сказано — что ее
герой не просто мудрец, а мудрец-пророк?
Это и факт, и символ: благословляя Сократа на вечное
ученичество во имя Логоса и присуждая ему за него пальму
высшей мудрости, бог повторил на одном лице то, что он еще
раньше сделал для всей Эллады. И она признавала себя вечной
ученицей чуть ли не всех народов, с которыми ее сводила судь­
ба — чем и ввела, к слову сказать, и вводит поныне многих в
заблуждение. И благодаря этому она стала мудрейшей из всех,
стала учительницей нового мира.
§39
«В истине бог» — это глубокое слово содержит в себе, од­
нако, страшную опасность. И слава Эллады была бы неполна,
если бы мы не могли доказать, что она этой опасности избегла.
156
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Истина одна; если в истине бог — то кто же в неистине?
Решитесь ответить «дьявол» — и вы развяжете уста анафематствующим, вы зажжете костры для еретиков. Вы оправдае­
те всякое проявление нетерпимости.
Мы уже знаем: греческой религии дьявол был чужд. Есть
бог — и земля, «мать»-земля, «материя»; это латинское слово
прекрасно передает глубину синтеза, скрытого в этом понятии,
по греческому чувству. Мать же не может быть дьявольской си­
лой. Бог есть добро, но материя не есть зло: она лишь не вся
равномерно прониклась благостью бога, и «злом» мы называем
лишь то, что в недостаточной степени согрело солнце добра.
То же самое и здесь. Бог есть истина, конечно; и все-таки
ложь (в общем смысле неистины) не есть дьявол и не может им
быть, так как дьявола вообще нет. Ложь — это просто та область
нашего сознания, которая недостаточно озарена солнцем богаистины.
А раз это так, то и проклинать и анафематствовать нечего;
бросьте изгонять несуществующего дьявола. Старайтесь, что­
бы солнце победило; в этом будет все.
Глава IX
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
§40
Факты, приведенные в настоящем очерке, в своем по­
давляющем большинстве не составляют тайны для исследо­
вателей греческой религии; если же тем не менее она в нем
получила такое освещение, какого еще не получала нигде, то
это объясняется тем основным принципом, о котором было
сказано во вступлении: мы зажгли в своем сердце светоч ре­
лигиозного чувства — и оставили дома тусклый фонарь конфессионализма.
Но чем прекраснее и совершеннее представилась в этом
освещении греческая религия, тем навязчивее стал вопрос: да
почему же она исчезла? Мы привыкли верить в справедливость
приговоров истории... и именно Греция научила нас верить в
нее. Где же здесь была Правда, сопрестольница Зевса?
Вопрос требует ответа; он и будет «заключением» настоя­
щей книжки.
158
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Мы могли бы ответить просьбой сравнить тех гордых, сво­
бодных эллинов, которые в эпоху Перикла и Платона молились
Деве-Афине Фидия и справляли таинства Деметры в Элевсине,
с теми униженными греками, которые несколько веков спустя
приняли религию креста. Могли бы показать, как постепенное
их порабощение, утрата гражданской независимости, экономи­
ческая эксплуатация, расхищение религиозно-художествен­
ных сокровищ, оскудение праздников мало-помалу лишило их
того подъема, который составлял одно целое с их радостной ре­
лигией. Право выбора предполагает духовно свободных людей;
порабощенный жаждет властного голоса господина, жаждет
канона, снимающего с него обузу — да, обузу свободы. И в этом
ответе будет значительная доля истины.
Мы могли бы показать, что даже в этом своем состоянии
умственного порабощения греки — жители старой Эллады не
вполне добровольно дали у себя вырвать старую религию. Про­
поведь ап. Павла на Ареопаге афинян не обратила; так же и в
последующие времена правнуки Периклов и Софоклов туго
поддавались соблазну чужеземной веры. Увы! То, что составля­
ло главную прелесть греческой религии, ее культ видимой кра­
соты, ее обожествление природы, ее прекрасная и радостная об­
рядность — все это представляло также и ее уязвимую сторону
для насилия. Разрушение дома Иеговы на Сионе не причинило
ущерба иудаизму: он уцелел в свитках Торы и пророков, и си­
нагога успешно продолжала дело храма. Но когда гот Аларих,
христианин и варвар, разрушил храм Деметры Элевсинской;
когда молот изуверов раздробил пророческие откровения Фи­
диев и Праксителей; когда были запрещены шествия к Пал л аде
на ее Акрополь и зрелища в театре Диониса — тогда поистине
и душа греческой религии захилела и поникла. И в этом ответе
будет другая доля истины.
И, наконец, — этот третий ответ с виду противоречит пер­
вым двум, на деле же их дополняет — и, наконец, греческая ре­
лигия вовсе не исчезла из сознания охристианенного мира; она
перелилась в него, живет в нем поныне и будет жить, пока будет
Том I. Древнегреческая религия
159
живо и само христианство. В этом ответе — третья и главная
доля истины. Знатокам он известен, широкой публике — нет;
а так как настоящая книжка назначена именно для нее, то бу­
дет уместно здесь его развить.
§41
Корнем христианства принято считать иудаизм; с него мы
и начнем.
Мы не должны быть слепы к высоким достоинствам — не
только поэтическим, но и нравственно-религиозным — Вет­
хого Завета. В абсолютной оценке он занимает очень почетное
место; в сравнительной — тоже, если сравнивать с его религией
религию окружающих Израиля народов, этих Ваалов и Астарт
с их человеческими жертвоприношениями и религиозной про­
ституцией. Но здесь приходится его сравнивать не с ними,
а с религией народа, которого его творцы не знали; с религией
народа, который, хотя никогда не называл себя избранным, но
несмотря на это... нет, именно поэтому воистину им был. И тут
результат сравнения и сравнительной оценки не может быть
сомнительным.
Иудаизм, прежде всего, не признавал объявления бога в
красоте — один из трех идеалов совершенства был им выклю­
чен, оторвана одна из трех сторон священного треугольника,
в котором для нас покоится недреманное око божества. С ней
отпало и обожествление природы: иудей не испытывал сынов­
них чувств к великой матери-Земле.
Оставались — добро и истина; но и здесь придется сделать
значительные ограничения. В идею добра у иудея не входи­
ло чувство общечеловеческого братства, чувство гуманности:
свою привязанность он ограничивал крошечной частицей че­
ловечества, брезгливо чуждаясь всех остальных, ставя непре­
одолимую преграду между собой и ими в виде своих запретов
общей трапезы, о которых он и сам сознавал, что Иегова их ему
160
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
дал именно для того, чтобы затруднить его общение с «языч­
никами».
Внутри своего народа он опять-таки отвергал одну полови­
ну, считая ее недостойной полной милости Иеговы — женщин.
Всякому, кто только знаком с греческой религией, незабвенен
образ греческой жрицы и пророчицы; нам лишь вскользь при­
ходилось говорить о ней, как и о жречестве вообще, но все же,
надеюсь, не исчезнут из сознания читателя имена Феано и Диотимы. Если он желает дополнить этот образ — пусть он срав­
нит пророчицу Феоною в «Елене» Еврипида, Пифию в его же
«Ионе» или хоть жрицу Афродиты в «Канате» Плавта. Израиль
в древнейшие времена еще знал пророчиц, вроде Деворы, но уже
к исходу царства пророчицы Израиля занимались «сшиванием
чародейных мешочков под мышки», а результатом развития
была известная молитва раввина Иехуды-бен-Илаи, открыто
благодарившего Бога за то, что он не создал его женщиной...
Следует, впрочем, признать, что это обстоятельство нимало не
повредило иудаизму среди женщин в эпоху прозелитизма; на­
оборот. Но это — особая загадка, находящая себе разрешение
на почве не истории религий, а женской психологии — и скорее
всего в том, что женщинам более всего нравятся не только те
мужчины, но и те религии, которые их менее всего любят.
И, наконец, даже в своем мужском кругу иудей понимал
идею добра, в противоположность к эллину, преимуществен­
но в ее отрицательном смысле, как воздержание от дурных дей­
ствий: дурными же считались те, которые прямо или косвенно,
хоть в отдаленной степени, могли нарушить закон. Развилась
та особая, законническая мораль, сосредоточенная в бесчис­
ленных правилах о соблюдении суббот и о запрещенных яст­
вах; идеалом иудейского праведника стал фарисей.
Ограничения необходимы и для принципа «бог объявляет­
ся в истине» на почве иудаизма. Да, конечно, и для иудея Бог
был истиной, и он признавал ведовство и пророков. Но, вопервых, этот принцип не имел коррективы в принципе «ис­
тина есть Бог»: иудей не находил в своей религии побуждения
Том I. Древнегреческая религия
161
для творчества в области знания, для науки иудаизм был так
же бесплоден, как и для искусств... Позднее евреи (не иудеи) и
в той, и в другой области достигли больших успехов и вписали
много славных имен в скрижали прогресса: но это стало для
них возможным лишь после того, как — и потому, что — они
как народ приобщились к общечеловеческой культуре и, стало
быть, косвенно к тому же эллинизму.
А, во-вторых, та опасность, от которой эллины были обес­
печены своим органически отрицательным отношением к дья­
волу, она по соответственной причине сказалась на иудаизме
с ужасающей силой: для иудея его истина с самого начала вы­
ступает огражденной изгородью нетерпимости. И в этой нетер­
пимости заключался — чтобы сказать это тотчас — его самый
роковой дар христианству.
Скажем и это тотчас: когда имеешь дело с рабскими душа­
ми, в этой нетерпимости заключается важный залог успеха;
этим мы можем дополнить наш вышеприведенный первый
ответ. Нетерпимость христианских апологетов, которая бы
обрекла их на осмеяние в Афинах Перикла, сильно действо­
вала на рабские умы его потомков шесть веков спустя. Мы
можем это проверить на сравнительно недавнем примере.
Изо всех реформированных исповеданий самым просвещен­
ным и симпатичным был несомненно социнианизм; истый
сын Возрождения, он унаследовал также и возрожденческую
терпимость; и именно от нее он погиб. Психология тут очень
простая. «Скажи, Социн, могу я спастись, будучи — пример­
но говоря — кальвинистом?» — «Конечно, если будешь добр
и честен», — «Благодарю. А теперь скажи ты, Кальвин: могу я
спастись, будучи социнианцем?» — «Конечно, нет; за что же я
сжег Сервета?» — «Итак, я перехожу к Кальвину: оно, выходит,
на оба конца надежнее». Предполагается при этом, повторяю,
что имеешь дело с рабской душой.
И еще одно должен сказать я тотчас: роковой дар нетерпи­
мости, полученный христианством от иудаизма, оказался по­
истине обоюдоострым мечом; христиане обратили его против
162
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
своих же учителей. В этом великая, страшная наука: все го­
нения на евреев, позорящие историю христианской религии,
имеют свой источник в Ветхом Завете. И, наоборот, слово
терпимости по отношению к ним раздавалось под влиянием
воскрешенного античного мировоззрения: вспомните в эпоху
Возрождения — Рейхлина и его спор с кельнцами; вспомните в
эпоху неогуманизма — Лессинга. И получается замечательная
картина: антисемит в своем изуверстве оказывается действу­
ющим под прямым или косвенным влиянием иудаизма; чело­
веколюбивый заступник евреев — под прямым или косвенным
влиянием эллинизма.
Но человеколюбивое отношение к исповедывающим дан­
ную религию не исключает объективной критики ее самой; без
критики иудаизма — краткой, как и все в этой книжке — нельзя
было обойтись при ответе на вопрос о причине замены эллин­
ской религии христианской.
§42
В течение второго и особенно первого века до Р. X. кольцо
эллинизма все теснее и теснее смыкалось вокруг страны, управ­
ляемой Сионом; при последних Хасмонеях и в особенности при
Ироде Великом Иудея стала уже в значительной степени элли­
нистическим царством. И если даже в Иерусалиме ревнители
Закона и законнической морали яростно отбивались от все­
возрастающего влияния «эллинствующих», то каково долж­
но было быть настроение его привеска на верховьях Иордана,
«языческой Галилеи», лишь недавно подчиненной власти Зако­
на? Мы можем здесь поставить только вопросительный знак:
Галилея дохристовой эпохи для нас — великая загадка.
Но факт тот, что она еще более самой Иудеи была вклине­
на в эллинизм; факт тот, что появление Христа совпало с его
сильнейшим влиянием на умы иудеев; факт тот, что Его уче­
ние было протестом против иудейского законничества в духе
Том I. Древнегреческая религия
163
эллинской свободы, эллинского человеколюбия, эллинского
сыновнего отношения к любимому богу. Вывод пусть каждому
подскажет его научная совесть.
Как бы то ни было, но политически Галилея тяготела к
Иерусалиму, и трагической мечтой Учителя было собрать детей
его, «как птица собирает птенцов своих под крылья». Отсюда
иудеохристианизм первых десятилетий и в Палестине, и в рас­
сеянии; отсюда роковая иудаизация христианства, привившая
ему и то свойство, от которого оно потом уже не могло освобо­
диться — нетерпимость.
Мало-помалу, однако, иудаизм выделяет из себя несовмес­
тимое с ним христианство: гибнут христианские общины в Па­
лестине, а в рассеянии новое учение из ядра иудейских общин
переходит в окружающие кольца прозелитов и дальше, и даль­
ше в «языческий мир», которому оно было гораздо более срод­
ни. Результатом этого перехода был важный и плодотворный
процесс, сущность и значение которого выяснила научная ра­
бота последнего столетия — эллинизация христианства.
Правда, эта эллинизация христианства идет рука об руку с
разрушением эллинизма; борьба обеих религий начиная уже с
III в. сопровождается страшными утратами культурных цен­
ностей человечества, при одной мысли о которых сердце об­
ливается кровью. Поражаешься этой бессмысленной самоубий­
ственной яростью народа против всего, что было им создано
самого прекрасного, самого благородного со времени его су­
ществования на земле. Можно было приспособить «языческие»
храмы к христианскому богослужению — пример Парфенона
это доказал. Нет: жилища «дьяволов» надо было разрушить.
Можно было сохранить как музейные достопримечательности
плоды вдохновения Фидиев и Праксителей, так даже требовал
эдикт христианнейшего императора Феодосия — нет, кумиры
«дьяволов» надо было уничтожить. Погибла эта видимая кра­
сота; но погибла также и вся литература, имевшая касатель­
ство к «языческому» богослужению, все литургические гим­
ны, все сочинения богословов и экзегетов. И читатель даже
164
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
этой книжки должен помнить, что прочитанное им изложение
основано на данных, почерпнутых из светской литературы; что
если бы в наших руках были сочинения античных пророков и
толкователей родной религии — ее образ вышел бы настолько
ярче, насколько ярче было бы и изложение истории антично­
го искусства, если бы наши музеи, вместо поздних и большей
частью посредственных копий, вмещали подлинные творения
Фидиев и Праксителей.
Прошелся самум по лугам и рощам Эллады, и она по­
желтела, почернела. Но все же она осталась Элладой, и на
выжженной почве мало-помалу стали появляться новые
всходы разрушенной растительности. Назло изуверам охристианенный эллин вернул себе древний дар своего Олимпа,
объявление Бога в красоте. Правда, эта красота была очень
скромная, пришлось человечеству пережить новую эпоху
Дедалов, — но все же зародыши будущего были спасены. Бо­
жество преломилось в трех ипостасях, Богородица и святые
населили пустынные высоты небес — и противопоставление
христианского единобожия «языческому» многобожию стало
простой иллюзией. Новый культ расцветился символической
обрядностью, которая, правда, была лишь слабым воспоми­
нанием в сравнении с исчезнувшими навсегда Панафинеями
и Элевсиниями, но все же радовала и утешала душу. Пыт­
ливый ум устремился в тайны откровения, соединяя спеку­
ляцию Академии, Лицея, Стой с основными положениями
новой религии, и, ведомый рукой античного Логоса, создал
христианское богословие... Правда, нам трудно при мысли о
нем отделаться от представления об анафематствованиях и
гонениях, о казнях и религиозных войнах; но в них уже Элла­
да неповинна. Сам по себе спор Ария и Афанасия о естестве
Христа был так же безобиден, как во времена оны спор Лицея
и Стой о естестве богов — как споры, они вполне аналогич­
ны. То, что их отличает — это в христианском споре переход
от слов к делу, от диспута к гонению; это — несчастное убеж­
дение, что от принятия той или другой теории зависит спа-
Том I. Древнегреческая религия
165
сение души, что одна из них от Бога, а другая — от дьявола.
А откуда это, — это мы тоже уже знаем.
Действительно, эллинизованное христианство, на горе
себе, не могло отделаться от неправильного отождествления
своего Бога с богом Авраама, не могло освободить себя от Вет­
хого Завета — этой великой и замечательной книги, которая,
однако, может только выиграть в глазах христианина, если он
перестанет видеть в ней книгу откровения. Виной была иудеохристианская иллюзия, будто приход Христа был возвещен
ветхозаветными пророками — иллюзия, так основательно и
так немилосердно разбитая совместной работой как еврейских,
так и христианских исследователей новейших времен. Средне­
вековая церковь, чуя опасность, делала все от нее зависящее,
чтобы ее предупредить: она, с одной стороны, развивала эл­
линские элементы христианства в обрядности и богословии,
развивала успешно, местами даже превосходя свой первооб­
раз — вспомним задушевный символизм вечернего благовеста,
che pare il giorno pianga, che si muore, величавую музыку органа,
задумчивую красоту стрельчатых сводов, благодетельность че­
ловеколюбивых учреждений с их тихим миром и действенной
верой — ас другой стороны, она старалась по мере возможно­
сти обезвредить другой корень своего учения. Но отсечь его она
не могла: а его сохранение грозило, рано или поздно, реиудаизацией христианства.
Она наступила в XVI в.; имя ей — реформация. Вторично
было устранено объявление Бога в красоте; иконоборство раз­
рушило церковную живопись средневековья, оно разрушило и
зародыши дальнейшего ее развития: Дюрер, Кранах, Гольбейн
уже не нашли себе последователей в протестантской Германии.
Была разрушена также и красивая, символическая обрядность
средневековой церкви: вопреки психологии, но в угоду синаго­
ге богослужение было сосредоточено исключительно в слове.
Природа вновь была обезбожена: исчезли Распятия, знамено­
вавшие вершины холмов и перекрестки дорог, часовни и образа
Богородицы и святых, освящавшие урочища и рощи, каменные
166
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
гроты и дупла старинных деревьев и напоминавшие странни­
кам о присутствии божества.
Реакцией и здесь был неогуманизм XVIII века: сближение
с античностью неизбежно повело за собой и сближение с эл­
линским христианством. Правоверные протестанты и теперь
не могут примириться с тем, что Шиллер становится «католи­
ком» в «Орлеанской деве» и в «Марии Стюарт», Гете «католи­
ком» в «Фаусте», особенно в его второй части. Но делать нечего;
роковой круг эволюции совершился, иудаизованное христи­
анство само себя опровергло в последнем фазисе своего раз­
вития, в школе Гарнака. Оно признало правоту вещего слова
Гете: Gefühl ist alles. Религиозное чувство — ядро религии; все
остальное — лишь притча.
И это сознание должно нас заставить серьезно и любовно
относиться к той религии, которая предоставила религиозному
чувству верующих такое широкое и благодарное поле, которая
первая познала откровение и в красоте, и в добре, и в истине,
и создала тот священный треугольник, в котором для нас по­
коится недреманное око божества.
Том II
РЕЛИГИЯ
ЭЛЛИНИЗМА
Глава I
ВВЕДЕНИЕ
Мой очерк о древнегреческой религии был представ­
лен читателю как самодовлеющая обработка определенной
и замкнутой в себе темы; это значение я и теперь желал бы за
ним сохранить. От историзма я в нем сознательно отвлекся; не
оспаривая его прав в руководстве большого объема и строго на­
учного характера, каковое и поныне составляет долг всенарод­
ной филологии по отношению к исследователям и читателям,
я там поставил себе более скромную и не менее заманчивую
задачу — изложить в поперечном разрезе сущность греческой
религии в период расцвета греческого народа, в тот период,
когда он дал миру Софокла и Платона, Фидия и Праксителя.
Если мой труд был не напрасен, то читатель моего очерка знает,
что религия, которую исповедовали эти люди, никоим образом
не может быть причислена к религиям низшего достоинства,
к «языческим» в той окраске, которую иудейская нетерпимость
170
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
придала этому слову; и если мы сохраняем его как подчас удоб­
ный термин, то, конечно, без той окраски и исключительно в
угоду обычаю.
Думаю, однако, и даже знаю, что на мою долю достался еще
другой успех, не имевшийся у меня в виду, но тем более отрад­
ный. Отдача худшего за лучшее ни в ком не возбуждает удивле­
ния; но чем прекраснее и совершеннее представилась моим чи­
тателям очищенная от пыли и паутин религия современников
Перикла и Демосфена, тем неотвязчивее становился вопрос: да
как же объяснить, что культурное человечество решилось ею
пожертвовать, решило отказаться от своего, родного в пользу
пришлого, в пользу учения, занесенного к нему с далеких бе­
регов Иордана, да к тому же еще выходцами из народа, отнюдь
не пользующегося его уважением и расположением? — Этот во­
прос совпадал с тем, который я сам себе ставил уже давно, с тех
самых пор, как перестал смотреть на античную религию через
установленные нашей традицией очки.
Формула, в которой я сосредоточивал ответ для себя и
своих слушателей и читателей, что «античная религия — это
и есть настоящий ветхий завет нашего христианства», могла
скорее подзадорить, чем удовлетворить нашу общую любо­
знательность; к тому же, она сама по себе своей необычностью
вызывала недоумение. Правда, это не была формула предвзя­
тая: в своем двухлетнем университетском курсе, не раз повто­
ряемом, я делился со своей аудиторией теми фактическими
материалами, из которых она была мною извлечена. Но то
была университетская молодежь, своего рода кружок или
круг посвященных; раз сама формула была вынесена наружу,
возникал неоспоримый долг, в предупреждение указанного
недоумения, дать ей в сопровождение и подтверждающий и
основывающий ее материал. А при таком понимании задачи
элемент эволюционизма, старательно устраненный из вышена­
званного очерка, заявлял о своей наличности и о своих правах.
Все же я не решился приступить к той истории античной
религии, о которой мечтал некогда, когда еще надеялся, что
Том II. Религия эллинизма
171
мне будет дозволено провести вечер моей жизни в тихой работе
над излюбленными задачами, в постоянном плодотворном об­
щении с товарищами по специальности в западном мире. Вы­
шло иначе, а жизнь не ждет — и подавно не ждет и смерть, даже
напротив. Приходится ставить себе задачи в зависимости от
возможности их исполнения — и ограничиться, вместо сплош­
ного продольного разреза, рядом поперечных, но произведен­
ных так, чтобы они, сопоставленные, создавали хоть иллюзию
продольности.
При такой постановке задачи мой очерк о древнегреческой
религии, не утрачивая своего значения как самодовлеющее
изложение этой религии для V и IV вв. до Р. X., станет в то же
время и первым поперечным разрезом через всю историю ан­
тичной религии вообще. Для второго мы перешагнем через
три столетия: они дали эллинской культуре победу надо всем
ближневосточным миром, а это в свою очередь повело к взаим­
ному проникновению греческой и восточной религий, к элли­
низации восточных и ориентализации греческой; результатом
этого двойного процесса была та религия эллинизма, изложе­
нию которой посвящен настоящий очерк. Этот поперечный
разрез будет произведен, согласно сказанному, для I в. до Р. X.,
накануне зарождения самого христианства.
В сущности, к этим эллинизующимся и ориентализующим религиям греческой вселенной принадлежит и религия
того народа, который расположился на берегах Иордана; но
ее важность для позднейшего христианства не позволяет из­
лагать ее наряду с религией какой-нибудь Великой матери, не
говоря уже о том, что ее неорганическое включение в «религию
эллинизма» непомерно увеличило бы объем посвященного по­
следнему выпуска; она, поэтому, будет предметом следующего
очерка, числом третьего, носящего заглавие «Эллинизм и иуда­
изм». Оговариваюсь теперь же, что под иудаизмом, в отличие
от древнего Израиля, с одной стороны, и еврейства, с другой,
здесь разумеется исключительно средний период в религиоз­
ном развитии еврейского народа, эпоха второго храма, как ее
172
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
тоже называют, между возвращением из вавилонского плене­
ния и разрушением иерусалимского храма — только эта эпоха
испытала сближение с эллинским миром, только она имела
важность для зарождающегося христианства. Все же она не вся
войдет в наше изложение: поперечный разрез и здесь будет про­
изведен для I в. до Р. X.
Греческую вселенную сменила римская; но прежде, чем
перейти к ней, необходимо будет наверстать религию того на­
рода, который наложил на нее свою государственную печать.
Четвертый очерк, поэтому, будет посвящен религии респуб­
ликанского Рима. По времени он будет параллельным обоим
предыдущим, т. е. поперечный разрез и тут будет произведен
для I в. до Р. X., для эпохи Цицерона. — Вслед за тем наступи­
ло под сенью императорской власти культурное объединение
римского Запада с греческим и негреческим Востоком; для
этой римской вселенной христианство было предначертанной
религией; но прежде, чем найти в нем свое успокоение, она из
совокупности своих религиозных сил создала нечто своеоб­
разное, отличное и от предыдущего и тем более от того, что по­
следовало. Эта религия вселенской империи — примерно эпохи
Диоклетиана, т. е. конца третьего века по Р. X. — и должна со­
ставить содержание пятого очерка. — И, наконец, шестой даст
завершение здания — раннее христианство, но все же не совсем
раннее, а определившееся в своей идее, каковым его знала эпо­
ха непосредственно после окончания арианского спора.
Таков план; удастся ли его выполнить — покажет будущее.
§2
Бывают брахилогии содержания, как и брахилогии формы;
к первым принадлежит ходячее мнение, что та греческая все­
ленная, религиозным показателем которой была представлен­
ная в этом очерке совокупность верований и культов, возникла
вследствие побед Александра Великого. Я не возражаю против
Том II. Религия эллинизма
173
нее; но, будучи вполне хороша во всемирно-исторической схе­
ме, она требует известного, так сказать, разрешения в более об­
стоятельном изложении. Таковое должно состоять в указании
подготовительных процессов, предшествовавших решающему
удару царя-завоевателя и обусловивших его успешность.
Как читатель мог заметить, мы пользуемся в настоящем
очерке словом «эллинизм» в значении, не только не совпадаю­
щем со значением слова «эллинство», но отчасти даже противо­
положном ему. Эту дифференциацию ввел двумя поколениями
перед нами Дройзен; хороша ли она или дурна, это другой во­
прос, ставить который уже поздно: она привилась и приходится
ею пользоваться наравне с прочей научной терминологией.
Религией эллинства была именно представленная в первом
очерке: она была многообразна в своем расщеплении, соответ­
ствующем расщеплению самого народа, и лишь выдающаяся
культурная роль Афин в V-IVBB. дозволила нам сосредоточить
свой интерес на них и изобразить афинскую религию указан­
ного периода под именем древнегреческой. Переход эллинства
в эллинизм — переход медленный и постепенный, как и всякое
прочное историческое становление — совершился в ряде одно­
временных процессов, сплетающихся друг с другом и взаимно
друг друга обусловливающих, из которых главными были сле­
дующие.
Первым было постепенное объединение отдельных эл­
линских племен, совершающееся как в массах, так и в ма­
лочисленных, но влиятельных кружках. То «аттическое госу­
дарство», которое было политической сигнатурой пятого века
после освободительных войн, объединило Афины со всем по­
чти ионийским миром, правда, этим самым еще более подчер­
кивая его антагонизм с тоже эллинской зарубежной стихией.
Причины экономического характера заставляли эллинскую
молодежь искать службы, преимущественно военной, вне пре­
делов собственной Эллады; припомним те десять тысяч храб­
рецов, которые последовали за знаменами Кира Младшего в
его не очень почтенный поход против своего старшего брата.
174
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Это были выходцы из разных стран; беотиец сражался рядом
с афинянином, с лакедемонянином; их родные государства
воевали друг с другом, но они чувствовали себя товарищами
в виду окружающих их варварских народов, чувствовали себя
эллинами, поклоняющимися тем же богам, говорящими почти
что на одном и том же языке и, во всяком случае, понимающи­
ми друг друга без толмача. То были грубые души; пусть, хотя
все же среди них был и Ксенофонт. Но того же Ксенофонта ис­
тория показывает нам и в другом обществе — товарищем афи­
нян Антисфена и Платона, но и фиванцев Симмия и Кебета,
и мегарца Евклида, и элидца Федона, и Аристиппа из далекой
африканской Кирены. Много ли осталось от эллинской рас­
щепленности в этой дружеской атмосфере, созданной теплым
словом Сократа? А далее— Платон и его Академия, Исократ
и его риторическая школа, Аристотель и его Ликей, ряд куль­
турных центров, сглаживающих племенные различия в угоду
общеэллинской солидарности. Это и была та эллинская сти­
хия, с помощью которой Александр и его преемники подчини­
ли себе культуру завоеванного азиатско-африканского мира.
Конечно; но для этого все же был нужен Александр. А для
того, чтобы возник Александр, нужно было предварительное
падение междуэллинской гегемонической идеи, составив­
шей добрую часть содержания политической истории Эллады
в IV веке. Афины еще в конце V века потерпели крушение со
своей великодержавной в тогдашнем и тамошнем масштабе
политикой; прекрасно. Но что же будет дальше? А дальше бу­
дет то, что станет невозможна гегемония уже не только Афин,
но и всякого эллинского государства, так как против каждого,
претендующего на таковую, образуется коалиция из ближай­
ших к нему по могуществу, и этой коалиции ему не одолеть.
Спарта требует для себя гегемонии после падения Афин — ее
союзники Коринф и Фивы объединяются с ее врагами Афина­
ми и Аргосом и впутывают ее в «Коринфскую войну», после ко­
торой — несмотря на ее сравнительно благополучный для нее
исход — Фивы торжествуют над расслабленной носительницей
Том II. Религия эллинизма
175
гегемонии. Фивам многое удается, благодаря гению Эпаминонда; но их успех сближает Афины со Спартой, и фиванская
гегемония не доходит до своего осуществления. Правда, Эпаминонд восстановляет порабощенную Спартой Мессению,
объединяет против той же Спарты Аркадию, создает для обе­
их областей центральные города — Мессену в Мессении, Мегалополь в Аркадии, — но политическим последствием этих
мер было не упрочение фиванской гегемонии, а только окон­
чательное разрушение спартанской. После гибели Эпаминонда, схоронившей надежды его родины, Афины могли бы вновь
занять убылое место; но даже тот небольшой перевес, который
они получили, поднял против них их ближайших союзников,
и к середине IV века крушение междуэллинской гегемонической идеи было уже совершившимся фактом.
Централизующая сила не могла явиться изнутри — она
пришла извне; ее носительницей стала не республика, а монар­
хия. Филипп Македонский восторжествовал там, где изнемог­
ли в непосильной борьбе Афины, Спарта, Фивы; после двад­
цатилетней междуэллинской анархии умный македонский
властитель заставил себя признать гегемоном эллинов в похо­
де против варваров, уже в течение двух поколений владевших
жемчужиной эллинского мира — Ионией. Осуществить этот
замысел, вследствие его ранней смерти, пришлось его сыну
Александру Великому; осуществление же было таково, что не
только Иония, но и весь ближний Восток до границ Индии и
Египет подчинились вождю эллинов. Правда, еще более ран­
няя смерть также и этого победителя раздробила только что
объединенную вселенную; но и в занявших ее место грековосточных государствах правящим элементом стала эллинская
по языку элита, руководимая македонским монархом.
То были правящие; а кто же управляемые? Вполне ли чуж­
дыми явились эллинские пришельцы в принявшую их поне­
воле варварскую среду? И тут надо сказать, что IV век в зна­
чительной степени подготовил то, что расцвело в III. Иония
была связана морскими путями с коренной Элладой, но
176
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
сухопутными — с персидской монархией; к тому же погранич­
ные с нею провинции — Фригия, Лидия, Кария — уже с давних
пор успели подчиниться культурному превосходству эллин­
ского гения. Греческие художники, не находившие поля для
своего таланта в своей оскудевшей родине, охотно следовали
заманчивому призыву анатолийских князей и правителей; их
резиденции украшались памятниками греческого искусства,
и мы легко можем себе представить, как заразительно пример
властителей действовал на вельмож, пример вельмож— на
прочих; ученые, в особенности медики из последователей Гип­
пократа, были почетными гостями даже царского двора; пред­
приимчивые торговцы тоже охотно следовали туда, куда их
звала надежда на прибыль, почти несомненная при их веками
воспитанной изворотливости. Все эти люди цепко держались
друг за друга, перенося и на чужбину кружковую жизнь своей
родины; но они не чуждались и туземных элементов, посколь­
ку таковые сами не относились к ним слишком нетерпимо. Так
постепенно, шаг за шагом, вступала греческая культура в пре­
делы азиатской монархии; почва была уже в значительной сте­
пени подготовлена, когда несокрушимые фаланги Александра
Великого разнесли последние перегородки между греческим и
восточным миром и дали эллинской культурной идее прочное
положение в бывшей персидской державе.
§з
Ближайшее сорокалетие после смерти Александра до бит­
вы в равнине Кора (281 г.), симметрично разделенное на две
половины битвой под Ипсом (301 г.), было временем хаотиче­
ского бурления в завоеванной территории, продолжением хао­
тической борьбы греческих государств за гегемонию. Идею
гегемонии сменила идея объединения монархии, и масштаб
из узкоэллинского стал мировым в смысле тогдашней грековосточной вселенной; но впрочем мы имеем тот же роковой
Том II. Религия эллинизма
177
закон — претендент на венец Александра этим самым объеди­
няет против себя остальных и гибнет в неравном бою. Антипатр, Антигон, Селевк — все трое чередуются на мировой аре­
не с неизменно одинаковым успехом. Быстра карьера первого;
Антигона уносит Ипс, Селевка — равнина Кора. А кругом них
сколько других выходцев из того же Александрова гнезда — все
способны, все могучи, все запечатлены печатью имморализма.
На то это македонцы, продолжатели нравственности Архелаев,
Аминтов, Филиппов. Жутко становится при чтении их деяний,
столь несогласных с душою подлинного эллинства; сыновья
убивают мать, отец убивает сына, вассалы убивают царей, во­
инство покидает вождя, браки заключаются и расторгаются
по требованию минуты, царства сколачиваются почти в одну
ночь и разваливаются в следующую. История, достойная пера
Тацита, находит в лучшем случае какого-нибудь Дурида Самосского, да и его изложение мы вынуждены восстановлять из
производных источников. Религиозные итоги этого бурления
мы в свое время подведем; здесь необходимо вкратце подвести
политические.
Держава-мать огромной империи, Македония, не в состоя­
нии осуществить свои права на нее; даже ее влияние на поко­
ренную Филиппом Грецию оспаривается могучим Антигоном
и его смелым сыном, Деметрием Градоосаждателем. Вскоре она
и сама делается яблоком раздора между полководцами. Сын
Антипатра, Кассандр, ненадолго переживает Ипс; спертая
между Эпиром с запада и фрако-фригийским царством Лисимаха с востока, она достается то ему, то Пирру, то вышеназван­
ному Деметрию, но получает ее в конце концов, вскоре после
решающей битвы в равнине Кора, сын Деметрия, Антигон Гонат, основатель династии македонских царей, Антигонидов.
Восточная соседка Македонии, управляемая Лисимахом
Фрако-Фригия вырастает после Ипса за счет анатолийского
царства Антигона и, благодаря своему выгодному положению
на проливах и обладанию высококультурной Ионией и при­
лежащими эллинизованными провинциями, обещает стать
178
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
руководящим членом эллинистической семьи; но гибель Лисимаха в равнине Кора и начавшееся вслед за этой битвой на­
шествие галлов разрушили эти мечтания. Галльский поток
залил это государство, омывая, однако, Пергамскую скалу, на
которой засел умный Филетер. С этой скалы и поднялся со вре­
менем тот полководец, который вогнал этот поток в его позд­
нейшее русло вокруг нынешней Ангоры и подчинил новообра­
зовавшуюся варварскую «Галатию» эллинскому царству Атталидов; но это случилось приблизительно через сорок лет после
Кора — в ущерб той династии, которая рассчитывала завладеть
наследием Лисимаха, династии преемников Селевка. Царство
Селевка — третье числом среди эллинистических — возникло
как-то внезапно из наместничества восточных сатрапий и за
счет державы представителя единства, засевшего в Анатолии
Антигона; этой естественной и неминуемой враждой и была
обусловлена политика Селевка, ведшая его от успеха к успеху,
вплоть до торжества на Коре, вскоре после которого насиль­
ственная смерть положила предел дальнейшим победам старого
Победоносца (Nikator), как его по праву прозвали. Счастливее
Антипатра и Лисимаха, он стал основателем династии, подоб­
но своему врагу Антигону, но более надежным и покойным пу­
тем: царством Селевкидов стало царство самого Селевка, пер­
сидский Ближний Восток. Но удержать его в его полном объ­
еме они не могли. Мы видели уже, как в Анатолии отщепилось
пергамское царство Аттала и Атталидов; почти одновременно с
ним (около 240 г.) Селевкиды потеряли заевфратскую Персию,
образовавшую отдельное парфийское государство Арсакидов.
С тех пор их царство почти ограничивается Сирией, имея своей
столицей одну из жемчужин эллинистического мира, прекрас­
ную Антиохию на Оронте.
После Македонии и Пергама Сирия была третьим круп­
ным эллинистическим царством; четвертым и главным был
Египет с его столицей Александрией. Благодаря проницатель­
ности своего первого правителя, Птолемея «Спасителя» (Soter),
умевшего и ограничивать свое честолюбие, и отстаивать его
Том II. Религия эллинизма
179
облюбованные границы, он первым, непосредственно после
смерти Александра, выделился из всеобщего хаоса и зажил
мирной культурной жизнью. Недоступные в пределах своего
царства, огражденного пустынями и морем, Птолемеи могли
бы и вовсе отказаться от участия в эллинистической бойне; но
политико-экономические условия заставляли их иметь свою
руку в Элладе, если они не желали, чтобы греко-македонская
элита рассосалась в окружающей египетской среде. Отсюда
их войны за Кирену, за Кипр, за пограничную с Селевкидами «Полую Сирию». Особенно важной по своим религиозноисторическим последствиям была война за последнюю, так как
непосредственно задела Иудею; но этот эпизод мы приберегаем
для следующего очерка.
Год 240 может считаться веховым для истории эллинисти­
ческих царств: именно с него определяется их состав, те четыре
державы — Македония, Пергам, Сирия и Египет, — которые
мы выделили только что. Неодинакова была судьба эллиниз­
ма в этих четырех. Македония стала как бы новой Элладой,
но Элладой единой и монархической, в отличие от республи­
канской раздробленности страны-матери; оба энергичные и
талантливые представители власти, занявшие один за другим
ее престол после упомянутой смуты, два Антигона — Гонат и
Досонт, — с честью поддерживали знамя и эллинства, и монар­
хизма, и лишь с преемником последнего, известного из войны
с Римом Филиппа, началось падение страны. Но сплоченноэллинской она оставалась и впоследствии, и после своего об­
ращения в римскую провинцию, и ее новая столица Фессалоника, как один из главных городов Балканского полуостро­
ва, победоносно донесла свое эллинское наследие вплоть до
последнего времени, вернувшего ей ее прекрасное имя после
варварских Салоник и Солуни. Пергамское царство тоже было
прочным центром эллинизма; греческое само по себе, оно было
насадителем греческого языка и культуры также в ближай­
ших областях Анатолии, даже в варварской среде новообра­
зовавшейся Галатии. Его задача была облегчена предыдущим
180
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
развитием, неудержимо втягивавшим полуостров в круг элли­
низма; труднее была задача правителя третьего эллинистиче­
ского государства, Селевкидов. Но эта трудность уравновешива­
лась поразительной энергией как самого основателя династии,
Селевка Никатора, так и его преемников. Будучи убеждены в
превосходстве греческой культуры, они усердно распространя­
ли ее по всему протяжению своего огромного царства, главным
образом, путем основания колоний, причем они следовали тра­
дициям самого царя-завоевателя, большинство «Александрии»
которого пришлось именно на подчиненный позднее Селевкидам Ближний Восток. Первое место, понятно, заняла столица
царства, Антиохия на Оронте в Сирии с ее морской гаванью
Селевкией; второе — Селевкия на Тигре, наследница величия
своего соседа Вавилона. Правда, этот сирийский эллинизм был
особого рода: здоровая чистота выходцев греко-македонских
гор не устояла против расслабляющего влияния новой среды,
и современные ученые не без основания сравнивают этих антиохийских греков с нынешними левантинцами. Труднее всего
было положение эллинизма в Египте. Греко-македонский ма­
териал, имевшийся в распоряжении Птолемеев, был не особен­
но многочислен, широкой колонизаторской деятельности они
развивать не могли; а с другой стороны, окружающая египет­
ская культура в своей вековой определенности обладала огром­
ной силой сопротивления. Правда, ее органом было жречество,
а с ним Птолемеи старались поддерживать хорошие отноше­
ния; и, действительно, оно охотно признало новую династию
законной преемницей старых фараонов и изображало на сво­
их гранитных памятниках александрийских властителей, не
умевших даже говорить по-египетски, в таком туземном виде и
облачении, что они, наверное, сами бы себя не узнали. Но все
это была лишь видимость; эллинизм прочно держался лишь
при энергичных первых трех Птолемеях — Сотере, Филадельфе и Эвергете, — правление которых заняло первое столетие
новой власти; начиная же с четвертого, Филопатора, нацио­
налистическая реакция стала подмывать устои эллинизации,
Том II. Религия эллинизма
181
чем далее, тем успешнее: расслабленная кровосмесительными
браками династия не могла больше ей сопротивляться. Все же
язык администрации остался греческим, и сохранившиеся нам
многочисленные памятники обыденной деловой жизни на­
глядно доказывают, что египетское население, хотя иногда и
с грехом пополам, но справлялось с поставленною ему новым
положением вещей лингвистической задачей.
Эллинистические государства полукольцом окружали
старую коренную Грецию, прямо и косвенно определяя ее
дальнейшее политическое развитие; роль ее, материально
слабая, благодаря ее культурному превосходству оставалась
довольно значительной. С исчезновением пугала гегемонии и
междуэллинские войны почти прекратились; Афины и окреп­
шая Спарта были в течение первого столетия эллинизма до­
вольно важными политическими единицами, но их затме­
вали, с одной стороны, быстро растущий Родос, эта Венеция
эллинизма, умело использовавший свое выгодное островное
положение в точке пресечения торговых путей между новыми
государствами, а с другой — оба новообразовавшихся союза
второстепенных общин: «Этолийский» в средней Греции и
«Ахейский» в Пелопоннесе. Когда кончилось первое столетие
после смерти Александра Великого, взоры эллинизма обра­
тились на Запад, с замиранием следя за перипетиями борьбы
между обоими гигантами тамошнего мира, Римом и Ганниба­
лом. Чувствовалось, что от исхода этой борьбы будет зависеть
судьба также и восточного Средиземноморья. И, действитель­
но, едва она кончилась победой Рима на рубеже III и II сто­
летий, как началось вмешательство победителя и в его дела;
умело используя имевшиеся причины раздора, вражду обоих
союзов друг против друга и против Македонии, и Пергама
против Сирии, Рим медленно и прочно распространял свою
власть в восточном бассейне Средиземного моря. Не успело
истечь первое пятидесятилетие II в., как Македония и Греция
стали римскими провинциями. Второе отдало ей также и Пергам, уже раньше расширенный за счет Сирии; дело дошло бы
182
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
и до нее, если бы восточный эллинизм не нашел себе заступ­
ника в демонической личности Митридата, царя эллинизованного Понта в задней Анатолии, а с другой стороны, внут­
ренние неурядицы, последовавшие за реформами Гракхов, не
отвлекли Рима от его внешнеполитических задач. Но это было
лишь отсрочкой: неизбежное все-таки совершилось, и еще до
истечения первой половины I в. Помпеи обратил и Сирию в
римскую провинцию. Оставался Египет, уединенный в своей
отчужденности и от греческих, и от римских дел. Эта отчуж­
денность продлила ему самобытную жизнь еще на одно поко­
ление, но не долее: романтическая любовь Антония и Клео­
патры втянула и его в круговорот мировых событий, и в 30 г.
до Р. X. и он подчинился Риму.
Этим круг был сомкнут. Через три столетия после Алексан­
дра Великого его восточная греческая вселенная растворилась
в полной греко-римской.
§4
Рим мы, согласно сказанному, пока выключаем из круга
нашего внимания. Хотя мы и заняли для своего наблюдатель­
ного поста то столетие, когда он уже подчинил себе Балкан­
ский полуостров с доброй частью Анатолии и оттуда угрожал
Сирии, заглядывая по временам и в Египет, но это вмешатель­
ство нас не смутит, так как оно не отразилось еще на религи­
озной жизни восточного Средиземноморья и на том, что мы
назвали «религией эллинизма». Расширяя площадь своего на­
блюдения шаг за шагом, мы в этом очерке будем иметь дело
только с нею, с той своеобразной амальгамой греческих и вос­
точных элементов, которая дала временное удовлетворение
человечеству, покинувшему уютный круг своей национальной
религии и искавшему религии вселенской.
С амальгамой... психологической, конечно, но, как показы­
вает уже само выражение, аналогичной определенному метал-
Том II. Религия эллинизма
183
лургическому процессу, механическому по своему существу.
Так, значит, создаются религии?
В переживаемое нами время не требуется никакого муже­
ства для того, чтобы на этот вопрос ответить утвердительно:
завеса сорвана, с религией не церемонятся. Скорее, требуется
мужество для противоположного ответа. А где мужество, там и
честь; а где честь, там и...
Но дело не в мужестве и даже не в чести: дело в истине. Ис­
тина же та, что религии механически не создаются; механиче­
ски создаются только те гомункулы, выдаваемые за религии,
которые не переживают кратковременной власти своих фаб­
рикантов. Скажу больше: даже органически они не создаются,
органически они только видоизменяются в своей оболочке,
не в своем ядре. А как же они создаются? Не знаем; это — тай­
на, столь же непроницаемая, как и тайна зарождения жизни.
И если вы хотите быть честным исследователем в области рели­
гиозной истории, а не шарлатаном, — первым делом водворите
завесу обратно на то место, с которого ее сорвали шарлатаны.
Как автор нынешнего очерка, я приглашаю читателя с собой
на путь честного исследования; этим все сказано, — и прежде
всего то, что мы завесы трогать не будем. Правда, этим сказано
также и то, что у нас не будет речи о ней и подавно о том, что за
ней скрывается; наша задача — исследование, и мы не касаемся
того, что не может быть его предметом. Наш путь — трезвый,
но не холодный путь науки: никого мы не намерены ни совра­
щать, ни обращать.
Такова же была моя точка зрения и в первом очерке, по­
священном древнегреческой религии; но там одна моя фраза
могла вызвать и действительно вызвала недоразумение. В ней
я приглашал читателя (§ 2) «возжечь в своем сердце яркий све­
точ религиозного чувства и оставить дома тусклый фонарь
конфессионализма»: отсюда можно было вывести заключение,
что я старался настроить его враждебно к его вероисповеда­
нию, рекомендуя ему какой-то неопределенный интерконфессионализм, вроде того деизма, которым часть европейской
184
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
интеллигенции тешила себя в XVIII в. Это заключение непра­
вильно: конфессионализм не есть вероисповедание или кон­
фессия, он отличается от нее именно тем элементом исклю­
чительности, который выражается суффиксом «изм». Если бы
я осуждал привязанность человека к его вероисповеданию,
мне пришлось бы осудить прежде всего самого себя. Своим
сердцем и душой, своей верой, надеждой и любовью я прочно
коренюсь в том исповедании, в котором был воспитан с мла­
денческих лет; эта привязанность, однако, была для меня не
помехой, а подспорьем к тому, чтобы понимать умом и чув­
ством религиозную жизнь тех многих, отчасти очень близких
мне людей, с которыми меня сводила судьба. Мало того, могу
сказать по совести, что я мог отдаваться религиозному чувству
и испытывать религиозный подъем даже в турецкой тюрбе; но
зато никогда не удавалось мне познавать ни того, ни другого в
вольнодумческом крематории.
Читатель простит мне эту автобиографическую справку:
я спокойно пользуюсь местоимением «я» там, где оно имеет
«парадигматическое» значение, как в геометрическом рассуж­
дении: «я беру угол ABC...» Интерконфессионализм — не путь,
а преграда, почти такая же, как и атеизм; а то, что требует­
ся—я назвал бы это «супраконфессионализмом» — не исклю­
чает конфессию, а наоборот, имеет ее своим предположением.
По долгу объективности я должен стараться быть понятным
каждому интеллигентному человеку, будь он атеистом или
верующим; но суть предмета такова, что первый поймет меня
только умом, а второй — и умом, и сердцем. Пусть он толь­
ко, этот второй, не затрудняет себе понимания предвзятой
мыслью, будто симпатическое отношение к религиозным фор­
мам, предшествовавшим христианству, т. е. к так называемому
«язычеству» — равносильно измене его религии. Мне прихо­
дилось читать рассказы христианских миссионеров о религии
среднеафриканских дикарей и с удовлетворением отмечать их
симпатическое отношение к малейшим зародышам более воз­
вышенного богопонимания и богопочитания у этих пасынков
Том II. Религия эллинизма
185
природы; неужели то, что было одобряемо там, должно быть
осуждено здесь?
Но это уже взгляд вперед; мы же, естественно, в этом вто­
ром очерке должны оглянуться назад. Что религия древних
греков V и IV вв. была религией высшего порядка, было доказа­
но в первом очерке; была ли религия эллинизма по сравнению
с ней прогрессом или регрессом — это мы увидим в следующих
главах.
Глава II
РЕЛИГИЯ ТАИНСТВ
§5
В смущающей многочисленности имен и культов древне­
греческого политеизма взору освоившегося с ней наблюдате­
ля представятся два довольно четко отделенных друг от друга
течения. Первое — это течение явное, участие в котором не
было обусловлено ничем, кроме разве принадлежностью чест­
вующего к соответственной гражданской общине; сюда мы
относим большинство государственных культов Греции —
и Зевса Олимпийского, и Паллады Афинской, и Аполлона
Дельфийского. Но второе — это течение тайное; условием
участия в нем было посвящение, посвящение же налагало на
того, кто был его удостоен, обязательство — никому из непо­
священных не выдавать тех священнодействий, участником
и свидетелем которых он сподобился стать; сюда относится
тоже ряд культов, хотя и значительно меньший, но особенно
два: культ Деметры Элевсинской и культ Диониса, развитый
Том II. Религия эллинизма
187
его пророком Орфеем — другими словами, элевсинские и ор­
фические таинства.
Там — Зевс и его обитающая в вечном свете олимпийская
семья; здесь — Земля и мрак, полный жутких тайн... жутких,
да, но в то же время и утешительных: ведь это же мать-Земля.
Мы живем под всевидящими очами Зевса и прочих олимпий­
цев; но стоит нашему телу покрыться могильной перстью, и мы
переходим под власть иных, «хтонических» богов. Эта двой­
ственность может нас озадачить — и, действительно, хрис­
тианство ее отвергло. Но в сознании эллина она коренилась
твердо — до поры до времени (ниже, § 19, кон.).
От Земли Деметра, от Земли и Дионис; обаяние их учения
заключалось именно в том, что они раскрывали перед смерт­
ным покров подземных тайн и не только удовлетворяли его
любознательность, давая ему определенный ответ на мучи­
тельный вопрос, что с ним будет после смерти, но и учили его
обеспечить себе лучшую участь на том свете. В те отдаленные
времена, когда и сами боги еще не сознавались как стражи
нравственности, и условия этой лучшей участи были скорее
сакральные, чем нравственные, т. е. скорее сводились к ис­
полнению обрядов посвящения, чем к справедливой жизни.
Морализация таинств шла вровень с морализацией религии
вообще; ко времени расцвета последней она также и в области
таинств была совершившимся фактом.
Обаяние их вследствие этого росло и росло, но все же
неодинаковым образом. Причиной разницы было то, что
элевсинские таинства были прикреплены к определенной
общине, к аттическому Элевсину, и имели здесь свой админи­
стративный центр в виде жреческой коллегии Эвмолпидов,
между тем как орфические, распространяемые через стран­
ствующих жрецов и пророков, были рассеяны по всей Эл­
ладе. Нам теперь трудно решить вопрос, что было выгоднее.
Без сомнения, орфизму легче было находить себе поклонни­
ков, не только среди простого народа, но и среди поэтов и
мыслителей, с Пиндаром и Платоном во главе; но чистоту
188
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
и определенность учения легче было сохранить при налич­
ности центральной коллегии, руководившей действиями
своих эмиссаров, благодаря своему авторитету, основанному
на преемственности полученного некогда от самой Деметры
откровения.
В этом отношении элевсинская коллегия успешно могла
соперничать с дельфийской; их положение было одинаково.
Внешним образом это соперничество выразилось в том, что
именно они — и только они, насколько мы знаем, — имели в
прочей Греции своих так называемых «эксегетов», т. е. толко­
вателей; засвидетельствовано это, правда, только для Афин,
но при скудости наших сведений об организации сакрально­
го дела в других эллинских общинах, заключение по анало­
гии здесь позволительно. Какова была роль такого эксегета,
это нам показывает колебание отца платоновского Эвтифрона. Один его клиент на острове Наксосе в пьяном виде
убивает его раба; так вот, хозяин, прежде чем отплатить ему
равным, отправляет в Афины доверенное лицо, чтобы узнать
от эксегета, как ему поступить. Мы понимаем его колебание:
ведь если бы он без соизволения эксегета его казнил — он,
как убийца, был бы исключен из участия в таинствах. Отсю­
да видно, что греческие эксегеты выработали особую систему
сакрального права; это их сближает с понтификами в Риме.
И те, и другие были не судьями, а скорее экспертами, но это
не умаляет их значения: и здесь, и там суд не мог не считаться
с их экспертизой.
§6
Имея свой прочный центр в Элевсине, религия Деметры
представляет нам две особенности, важные для ее дальней­
шего развития. Первая — это та легкость, с которой она мог­
ла принимать в себя культы других богов и в известной мере
амальгамироваться с ними; вторая — это энергия, с которой
Том II. Религия эллинизма
189
она, путем основания подворий, распространялась по проче­
му греческому миру. Первая обусловливала вторую — в этом
состоит характерная черта, отличающая терпимый эллинский
прозелитизм от нетерпимого иудейского.
Нам необходимо бросить беглый взгляд на этот прозели­
тизм: как читатель увидит в дальнейшем, он был действенным
началом в возникновении религии эллинизма.
Древнейшую, достижимую для нашего знания, ступень
элевсинского культа представляет для нас сохраненный в Мос­
ковской рукописи «Гомеровский» гимн Деметре; согласно ему,
содержание священной драмы будет следующее.
С разрешения Зевса его брат Аид похищает Кору, дочь
Деметры, в то время как она играла с девами-океанидами на
цветистом лугу. Содействовала похищению сама Земля, про­
изведя чудесный нарцисс; Кора его срывает и этим отдает
себя во власть похитителя. Никто не слышит ее отчаянного
крика, кроме «нежнодушной» Гекаты и Гелия. Но когда она,
уже увлекаемая вглубь земли, крикнула вторично, ее услы­
шала и мать. Она бросилась ее искать; девять дней она ее ис­
кала, не зная ни пищи, ни сна; на десятый с ней встретилась
Геката и рассказала, что могла — что кто-то похитил Кору,
но кто именно, этого и она не знает. С ней вместе Деметра
отправилась к Гелию и от него, всевидящего бога, узнала всю
правду.
Разгневавшись на Зевса, она отказалась от общения с
олимпийскими богами и, превратившись в старушку, села
у Девичьей криницы в Элевсине близ дворца Келея. Там ее
нашли четыре дочери Келея; им она назвалась Дотой критянкой и рассказала, что она, будучи похищена морскими
разбойниками, бежала от них. Они называют ей главных
вельмож города Триптолема, Диокла, Поликсена, Эвмолпа,
Долиха и самого Келея, и предлагают ей поступить няней к
их матери Метанире, чтобы вынянчить их позднорожденного
братца Демофонта. Деметра последовала за ними, но и в доме
Метаниры продолжала горевать и поститься, пока служанка
190
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Ямба своими шутками не заставила ее улыбнуться. К свое­
му питомцу она привязалась так, что пожелала сделать его
бессмертным; с этой целью она ночью, тайно от родителей,
держала его в огне, а днем намащала амброзией. Но однажды
Метанира подсмотрела ее ночные чары и вскрикнула, думая,
что чужая хочет извести ее сына; разгневалась богиня, дала
себя узнать и повелела, чтобы граждане ей выстроили храм
на холме своего города, а священнодействия она укажет им
сама.
Еще год прошел, тяжелый для смертных, так как Деметра поразила бесплодием землю; тогда Зевс послал за разгне­
ванной Ириду и затем всех прочих богов, но она упорно от­
казалась вернуться на Олимп. Пришлось ему покориться: он
отправил к Аиду Гермеса с приказанием отпустить Кору к
матери. Аид повиновался, но дал уходящей отведать сладкого
зерна гранатового яблока, чем лишил ее права совсем его по­
кинуть. Мать с дочерью встретились на Рарийской равнине,
близ Элевсина; Кора рассказала про свое похищение, называя
поименно своих товарок-Океанид, но вместе с ними и обеих
девственных богинь Олимпа, Палладу и Артемиду. К разго­
варивающим подошла, по поручению Зевса, его и Деметрина
мать Рея и пригласила их на Олимп, сказав, что по определе­
нию Зевса Кора будет отныне проводить только треть года с
мужем, остальные же две трети — с матерью. Этот раз Деметра
послушалась, но прежде, чем покинуть Элевсин, она вернула
земле плодородие и, во исполнение своего обещания, учреди­
ла в Элевсине свои таинства.
Кончая свой гимн, певец называет, кроме Элевсина, еще два
других центра мистического культа Деметры; это — «окружен­
ный морем» Парос и «скалистый» Антрон. О втором (в Фесса­
лии) ничего не известно; о Паросе мы некоторые сведения име­
ем, но их здесь приводить незачем. Интереснее то, что певец
умалчивает об Афинах: видно, что те две филиали возникли до
соединения Элевсина с Афинами и превращения старинного
элевсинекого культа в общеафинский.
Том II. Религия эллинизма
191
§7
Само собою разумеется, что далеко не все поименованные
в гимне лица были предметом культа в Элевсине. Что касает­
ся, прежде всего, богов, то Элевсин до позднейшего времени
почитал только одну троицу, или, правильнее выражаясь, две
пары с одним общим членом в каждой. Это были, во-первых,
«Бог» и «Богиня», т. е. Аид-Плутон и Персефона-Кора, имен
которых предпочитали не называть, а во-вторых, мать и дочь,
Деметра и та же Кора, последняя в ее наземном бытии. Не так
ясен для нас вопрос об элевсинских героях; здесь, несомненно,
произошла известная эволюция. Во-первых, питомец Деметры — Демофонт — поблек в памяти позднейших; его заменил
в этой роли тот Триптолем, которого автор гимна называет в
числе знатных элевсинских граждан, получивших от Деметры
ее таинства. Во-вторых, эта олигархия первопосвященных с
Келеем во главе сама уступает место своего рода сакральной
монархии, сосредоточенной в потомстве Эвмолпа, — того Эвмолпа, которого гимн тоже знает только как одного из учреди­
телей таинств.
Эта эволюция, обусловленная, скорее всего, борьбою родов
в самом Элевсине, сопровождалась другой, более интересной
и важной: постепенным превращением элевсинского культа
из местного в общеэллинский. Отдельные фазисы этого раз­
вития нам неизвестны; когда оно завершилось, Элевсин занял
место рядом с Дельфами, этим «общим очагом Эллады». И дей­
ствительно, они взаимно дополняли друг друга. Дельфийский
Аполлон указывал смертным пути жизни, к нему обращались
они в трудные минуты за советом и руководительством; но о
тайнах загробного мира он ничего им не говорил. Вот тут-то
и начиналась власть Деметры, учившей доверяющих ей, как
обеспечить себе «лучшую участь» в царстве своей дочери.
Аполлон был от Зевса, Деметра — от Земли, если не самой Зем­
лею; в преобладании этих двух культов возродился исконный
дуализм греческой религии.
192
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Дуализм этот был признан и провозглашен Аполлоном
Дельфийским; неудивительно, что и возвышение элевсинского
культа состоялось по его указанию. Когда афиняне в 420 году
обратились к союзникам и прочим эллинам с приглашением
посылать начатки плодов в Элевсин, они настаивали на том,
что делают это «согласно обычаям отцов и дельфийскому про­
рицанию».
Афиняне... в этом заключается третья реформа: админи­
страция культа из местно-элевсинской стала элевсинскоафинской. Это было естественным последствием поглощения
Элевсина аттическим государством. Когда же оно состоялось?
По легенде, еще при царе Фесее, поколением раньше Троянской
войны, т. е., по позднейшим вычислениям, около 1200 года; по
предположению некоторых новейших ученых, не ранее VII ве­
ка. Имею основание полагать, что истина и тут заняла среднее
место, но это не важно; важно следующее.
Принятие элевсинского культа в число афинских должно
было иметь последствием, во-первых, постройку элевсинским
богиням подворья в Афинах; им стал «Элевсиний» у подножья
Акрополя. Во-вторых, обогащение обрядности самого культа.
Конечно, элевсинское ядро, возникшее по откровению самой
Деметры, должно было остаться неприкосновенным; но ничто
не мешало учредить специально для афинских мистов особые
церемонии в придачу к элевсинским, особенно, если получить
на это — что, вероятно, и было сделано, — благословение дель­
фийского бога. Так были учреждены так называемые Малые
мистерии, весенний праздник, как подготовление к великому
осеннему; но и осенний требовал увеличения своей обрядности,
по крайней мере, одним приращением, вызванным самой су­
тью дела — торжественным шествием посвященных из Афин в
отстоящий приблизительно на 20 верст Элевсин. А это шествие
повело к чрезвычайно важному обогащению самой элевсинской
религии — такому, о каком, вероятно, не думали его учредители.
Радость, естественно охватывающая паломников по мере
приближения к месту благодати, находила себе выражение
Том II. Религия эллинизма
193
в ликующих возгласах и песнях, в так называемой iache, «со­
провождавшей» их на всем их пути от афинского до элевсинского Кефиса. Эта iache, как часть священнодействия, была
божественной... до сих пор наше религиозное чувство может
уследить за эллинским, но в дальнейшем уже сказывается его
собственная психология. Она была божественной — мало того:
она была божеством, — юным, ласковым, «сопровождающим»
богом Иакхом. И вот этот созданный религиозным чувством
паломнической радости бог Иакх облекается в плоть и кровь:
ему тоже в Афинах строится капище, Iakcheion; его кумир, не­
сомый на руках афинских эфебов, «сопровождает» процессию
в Элевсин и там принимается кем-то — в самом элевсинском
празднике этот не предусмотренный Деметрою гость участво­
вать не мог.
Но кто же был он сам, этот ласковый вождь паломников? —
Бог юный, радостный, любитель плясок, то и дело прерывав­
ших торжественное шествие — а тут еще и созвучие: Iakchos,
Bakchos. Сомнения нет: он тождествен с одним из величайших
богов греческого Олимпа, с Дионисом-Вакхом. Но если так, то
этот юный бог не мог оставаться простым демоном частично­
го священнодействия, подобно какой-нибудь Ямбе: он требо­
вал себе достойного места, рядом с четой великих богинь, как
сын — да, как сын старшей и как брат младшей из них. Элевсинского культа это новшество, повторяю, не затронуло; но в
Афинах троица, состоящая из Деметры, Коры-Персефоны и
Иакха-Диониса, была признана. Случайное совпадение увели­
чило обаяние ее младшего члена: в самый день Саламинской
битвы послышалось со Священной дороги в Элевсин ликова­
ние толпы в честь Иакха — итак, он сам пришел на помощь
своему народу и благословил его оружие.
О важности этого приобщения Диониса к Элевсинской чете
мы можем только догадываться: учение ведь было тайным. Но
обе мистические религии были родственны между собою, обе
давали ответ на вопрос о судьбе душ на том свете и учили лю­
дей обеспечивать себе «лучшую участь» за пределами смерти.
194
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Не было бы ничего удивительного, если бы элевсинское учение
о загробном мире приняло в себя некоторые дионисические,
т. е. орфические черты, и равным образом, если бы шумные
дионисические оргии или строгие предписания «орфической
жизни» повлияли на элевсинскую обрядность. Но не будем, по­
добно ряду ученых, теряться в заманчивых, но беспочвенных
догадках: вернемся к нашей теме.
Последствием возведения элевсинского культа в афин­
ский были, как мы видели, во-первых, постройка афинского
подворья в виде «Элевсиния», во-вторых, обогащение элевсинской обрядности учреждением Малых мистерий и священ­
ной процессии с ее Иакхом-Дионисом; третьим последствием
должна была стать общая администрация таинств. Для нее
Элевсин дал свой первенствующий со времени объединения
род Эвмолпидов: из него во все времена ставились как глав­
ный иерофант, так и обе «иерофантиды» обеих богинь. Но и
Афины дорожили тем, чтобы быть представленными если не
на первом месте, за отсутствием у них преемственности для
исходящего от самой Деметры откровения, то хоть на втором.
Остановились (кто, не знаем) на роде Кериков (т. е. глаша­
таев), производивших себя от Гермеса и дочери древнейшего
афинского царя Кекропа; им была передана, не считая дру­
гих, менее важных жречеств, вторая по достоинству после
иерофанта сакральная должность дадуха, т. е. «светоченосца».
Благодаря этому привлечению Кериков, и их родовой бог Гер­
мес был поставлен в близкие отношения к элевсинским бо­
жествам; правда, в самом Элевсине эти отношения остались
довольно внешними — нам известно только, что ему там в дни
великого праздника приносили в жертву козу — но в Афинах
дело обстояло иначе. Когда обнаружилась необходимость ис­
купления насильственной смерти глашатая Копрея от руки
афинского царя Демофонта, Керики, вступаясь за своего
бога-родоначальника, покровителя глашатаев, наложили на
Афины своеобразную епитимью: их эфебы должны были со­
провождать элевсинское шествие в траурных хламидах. Толь-
Том II. Религия эллинизма
195
ко в 160 году по Р. X. Герод Аттик, тоже из рода Кериков, снял
с них эту многовековую епитимью.
Но кроме рода Кериков еще один аттический род был при­
общен к элевсинским священнодействиям, а именно к даду­
хии, хотя подробности тут представляются спорными; это
были Ликомиды, славный род, долженствовавший со време­
нем дать Афинам и Элладе великого Фемистокла. Их роди­
на — аттическое село Флия — была богата храмами и алтарями;
но все другие культы затмевал культ «Великой Богини», под
которой разумели Землю — мистический культ, непосред­
ственно родственный элевсинскому культу Великих Богинь.
Он и был родовым культом Ликомидов; а при его наличности
их привлечение с афинской стороны также и к администра­
ции элевсинского культа вполне естественно. Свидетельства
источников не позволяют нам идти далее установления этой
связи: при каких условиях Ликомид в дадухии мог заменить
Керика, — этого мы сказать не можем. Но и этого установле­
ния достаточно, чтобы понять дальнейший шаг в победном
шествии элевсинской религии.
§8
В последние дни героической борьбы мессенцев со спар­
танцами за свою независимость прорицатель Феокл, узнав по
известным приметам, что их гибель неминуема, счел за лучшее
открыть божью волю также и народному вождю Аристомену.
Дело в том, что у последнего имелся талисман, «уничтожение
которого навеки похоронило бы Мессению, между тем как его
сохранение, согласно оракулу Пандионова сына Лика (родо­
начальника Ликомидов, замечу между скобок), было залогом
ее возрождения в далеком будущем». Аристомен внял голосу
прорицателя: прокравшись на вершину Итомы, родной горы
мессенцев, бывшей тогда уже во власти врагов, он зарыл та­
лисман, помолившись Зевсу Итомату и прочим богам, чтобы
196
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
они сохранили доверенный им клад и не дозволили спартан­
цам уничтожить единственную надежду мессенцев на освобож­
дение.
Это случилось около середины седьмого века. Вскоре за­
тем последний оплот мессенцев пал; наступили для ее жителей
три столетия порабощения. Но вот, около середины четвертого
века, и звезда спартанцев померкла, к мессенцам явился ос­
вободитель в лице Эпаминонда. Была основана новая столи­
ца освобожденной страны, Мессена; а вождю, которому было
поручено Эпаминондом восстановление мессенского госу­
дарства — это был Эпитель, родом аргосец, — явился во сне
незнакомый муж, предложивший ему отправиться на Итому и,
найдя растущие рядом тис и мирт, разрыть землю между ними.
Эпитель повиновался и принес Эпаминонду найденную на
указанном месте старинную гидрию; вскрыв ее, они нашли в
ней записанный на оловянных дощечках устав таинств Вели­
ких Богинь. — Это и был талисман Аристомена.
Я воспроизвел местами буквально сохраненную Павсанием
легенду о возрождении мессенских таинств; полагаю, что мне
нечего учить моих читателей как следует обращаться с сакраль­
ной легендой вообще и с легендами о «найденной книге» в част­
ности. Но то, о чем придется говорить теперь, уже не легенда,
а история.
Древнейшей столицей Мессении до ее порабощения была
Андания; здесь, значит, и следовало учредить возрожденные
таинства, причем можно было поставить этот оскудевший го­
родок в такие же отношения к новой столице Мессене, в каких
Элевсин находился к Афинам. Само же возобновление таинств
надлежало поручить сведущему человеку — конечно, из жре­
ческой коллегии элевсинского культа. Такового нашли в лице
некоего Мефапа (Methapos), родом Ликомида — опять, прошу
заметить, Ликомида. Это была интересная во многих отноше­
ниях личность, настоящий апостол мистических культов. Как
Ликомид, он был руководителем своего родного культа Вели­
кой Богини-Земли; но в то же время он был также чем-то вроде
Том II. Религия эллинизма
197
дадуха в элевсинских таинствах. Как опытный в мистических
культах богослов, он был приглашен фиванцами в эпоху Эпаминонда руководить реформой их культа Кабиров в связи с пе­
рестройкой посвященного этим божествам загородного храма.
Несколько слов об этом культе, о котором у нас до сих пор
не было речи. Основанный некогда финикийскими пловцами
на острове Лемносе, он перекинулся на соседние острова и на­
шел со временем свой центр на Самофракии; всё же во время
греческой независимости эти «самофракийские мистерии»
влачили довольно темное существование, и только после Алек­
сандра Великого расцвели, заняв место рядом с элевсинскими
и орфическими таинствами. Греция их чуждалась, очевидно,
ввиду их семитического происхождения, о котором свидетель­
ствовало и имя почитаемых в них богов (Kabirim — «Великие»
боги); приняли их, быть может, по той же причине Фивы, при­
писывающие свое основание финикийскому выходцу Кадму.
Здесь еще в VI в. был основан храм Кабиров, тот самый, пере­
стройка которого в IV в. дала повод к миссии Мефапа.
Восточная неопределенность Кабиров, в связи с естествен­
ной потребностью их почитателей сблизить их с религией окру­
жающего эллинского мира, повела к отождествлению Великих
богов с теми или другими образами греческого Олимпа, при­
чем они могли, в силу той же неопределенности, произвольно
менять и свое число, и свой пол. Первоначально их было, ка­
жется, двое, «Кабир» и его «сын» — Зевс и Дионис, значит: удоб­
ный предлог для внесения в кабирические таинства элементов
дионисиазма и орфизма. Под влиянием этой мистической ре­
лигии чета превращается в троицу, два брата Кабира убивают
третьего, причем его смерть и воскрешение или воскресение
образуют священную легенду культа, параллельную легенде о
смерти и воскрешении первозданного Диониса. Но в силу дру­
гой метаморфозы, первоначальная чета, приобщив к себе два
женских божества, становится четверицей; в ней узнают элевсинскую троицу — Деметру, Аида, Персефону — с прибавле­
нием к ней родоначальника Кериков, Гермеса, что указывает
198
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
на специально афинское влияние. Так, собирая в себе лучи и
дионисических, и элевсинских таинств, самофракийские ста­
новятся всеобъемлющей мистической религией, готовясь этим
к своей вселенской роли при наследниках основателя вселен­
ского эллинизма.
Фиванский росток этой религии и был поручен заботам
элевсинского апостола, Ликомида Мефапа. Частности его дея­
тельности уже от его современников были скрыты непрони­
цаемой завесой; нам о них и подавно спрашивать не прихо­
дится. Но вот возвращается свету дня талисман Аристомена;
порабощенные до тех пор мессенцы вместе со свободой обре­
тают вновь и свою национальную святыню. Понятно, что об
ее восстановлении заботятся те же фиванцы, которые своими
победами им и свободу возвратили; понятно, что они поручают
это дело тому самому апостолу элевсинекой Деметры, которо­
му они уже были обязаны упорядочением своего кабирического святилища — Мефапу. И вот Мефап отправляется в осво­
божденную страну: он принимает — будем продолжать леген­
ду, переливая ее в историю — от аргосца Эпителя найденный
им талисман Аристомена и на основании его, а также и своего
прочего святительского знания и опыта, учреждает в Андании
мистический культ элевсинских богинь.
Поручение было из самых почетных, и гордость апостола
законна. О своей деятельности он сам оставил потомкам сви­
детельство в той надписи, которую он велел вырезать на пье­
дестале своей статуи, посвященной им в палатку Ликомидов в
Афинах:
Дом я очистил Гермеса и путь благодатной Деметры
С Дщерью ее первородной, в том граде, в котором Мессена
Праздник святой учредила во славу Великим Богиням.
Гермес здесь назван наряду с Деметрой и Корой: это нас не
удивляет, родовой бог афинских Кериков не мог отсутствовать
в культе, учрежденном афинским Ликомидом. О других его
Том II. Религия эллинизма
199
особенностях нас оповещает знаменитая, найденная в середи­
не прошлого столетия анданийская мистическая надпись, со­
стоящая из 200 без малого строк.
Кто ныне стал бы подходить к ней со священным трепе­
том, надеясь найти в ней сам талисман Аристомена или уже,
во всяком случае, изложение самой сути религии таинств, того
бы постигло горькое разочарование: в ней говорится исключи­
тельно о внешностях культа и его благочинии, и при этом чаще
упоминаются штрафы и даже телесные наказания его наруши­
телям, чем это приятно для нашего религиозного чувства; но
если присмотреться ближе, то и из нее можно извлечь немало
для нас интересного. Вызвана она была, прежде всего, пре­
вращением самого культа из родового в государственный, со­
стоявшимся в начале I в. до Р. X. — до тех пор, значит, т. е. в те­
чение двух с половиной веков, его ведал определенный род,
соответствующий элевсинским Эвмолпидам — быть может,
род Кресфонтидов, потомков древних мессенских царей. Но
вот последний иерофант из этого рода, Мнасистрат — по соб­
ственному ли почину, или по желанию народа — отдает свой
святительский сан в распоряжение государства, а вместе с ним
и «ковчег и книги»... по-видимому, те самые, в которых легенда
видела талисман Аристомена. Эта передача вызвала и ряд дру­
гих реформ, закрепленных в нашей надписи.
Божества анданийских мистерий перечисляются в следую­
щем, хотя и не очень строго соблюдаемом, порядке. На первом
месте стоит, как это и понятно, Деметра; на втором — Гермес,
в угоду, как мы видели, Афинам и их Керикам; на третьем —
Великие Боги, т. е. Кабиры — мы узнаем соглашательскую
деятельность Мефапа; на четвертом — Аполлон Карнейский,
в ограде которого и происходил праздник — это для нас не­
что новое, но отнюдь не удивительное. Аполлон Карнейский
(прозвище темное) был национальным богом спартанцев, иго
которых лежало на Мессении в течение ряда столетий; теперь
иго было разбито, но Аполлон оставался Аполлоном, и его
пришлось поставить в связь с возобновленным национальным
200
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
культом возрожденной Мессении — интересный образчик гре­
ческой религиозности. Наконец, на пятом месте стоит богиня
о страшном имени, робко нарекаемая в надписи описательным
обозначением Чистой (Hagna); это, как мы знаем из других сви­
детельств, сама царица подземных глубин, Персефона, она же и
Кора. Удивляет нас отсутствие ее супруга Аида, неустранимого
участника священной драмы; но наш недоуменный вопрос не
получает сколько-нибудь определенного ответа.
Как бы то ни было, но круг чествуемых божеств роковым
образом расширяется при каждом новом переходе: афинский
культ был шире элевсинского, анданийский стал шире афин­
ского. Местные особенности стираются в угоду общей религии
таинств, конечной цели развития мистического культа.
Священная драма предполагается и здесь: упоминается
«театр», а также и «те, которым надлежит приспособиться к
представлению богинь»: нам при этом вспоминается и «путь
Деметры и Коры», о котором говорится в надписи Мефапа.
Из остальных постановлений нас интересует клятва «святых»
обоего пола, т. е. непосредственных распорядителей праздне­
ства; она касалась вообще его благочиния, но от женщин тре­
бовалась в придачу и клятва, что они «по чести и правде блюли
свое сожительство с мужем». Интересна также и заботливость,
с которой устранялась всякая роскошь в нарядах и всем про­
чем: она лишила бы праздник Деметры его демократической
общедоступности. А на этой демократичности устав настаива­
ет: как в Элевсине, так и здесь, наравне со свободными посвя­
щаются и рабы.
§9
Мы по этому вопросу, как и везде, находимся в досадной
зависимости от наших источников: связного изложения элевсинской религии нам не сохранилось, наши сведения о местах
и обрядах случайны и отрывочны. Связь с Элевсином иногда
Том II. Религия эллинизма
201
ясна, иногда более или менее затемнена; иногда переносится
миф, но в то же время его содержание прикрепляется к новому
месту. Так, таинственная бездна, через которую Аид умчал Деметрину дочь в свое царство, показывалась и в аркадском Фенее, и в аргосской Лерне, и в других местах. В иных случаях мы
вправе предположить учреждение, так сказать, на свежем месте
элевсинского культа; в иных — его слияние с другим, искон­
ным, путем отождествления издревле почитаемого божества
с Деметрой или Корой. В иных случаях культ, как и в самом
Элевсине, был мистическим; в иных мистический элемент от­
пал, остался самый миф о похищении Коры Аидом и о дарова­
нии человечеству хлеба ее божественной матерью.
Здесь не место собирать отдельные обломки элевсинской
религии со всех частей эллинского мира — тем более, что эта
работа уже сделана; возьмем для иллюстрации по образчику с
трех его концов — западного, южного и восточного.
Сицилия, благодаря своему изумительному плодородию,
вся считалась посвященной Деметре; ее культ распространен
здесь повсюду, но нас удивляет то, что не какая-нибудь грече­
ская колония была его центром, а далекий от моря туземный
город, Энна. Вероятно, здесь придется признать отождествле­
ние старинной местной богини с Деметрой; но оно могло быть
только основанием перенесения в Энну элевсинского мифа
как последствия культовой ее эллинизации, пути перенесения
нам неизвестны. Похищение божественной девы было лока­
лизовано именно здесь, близ Энны, у озера Перга; здесь Кора
рвала цветы на зеленом лугу, здесь из разверзшейся земли по­
явился царь преисподней на своей колеснице, запряженной
черными конями; свою добычу он умчал по поверхности зем­
ли, пока нимфа сиракузской речки Кианы не преградила ему
пути; разгневанный, он через ее русло проложил себе путь в
преисподнюю.
Когда состоялось перенесение элевсинского мифа в Си­
цилию? Во всяком случае, очень давно. Когда в самом начале
своего республиканского быта Рим вычитал в книгах кумской
202
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Сивиллы повеление дать у себя место культу элевсинских бо­
жеств, он заимствовал его не из Элевсина, а — прямо или кос­
венно, не знаем — из Сицилии. И вот, в Риме был воздвигнут
первый греческий храм для греческого культа с соблюдени­
ем греческой обрядности — храм, посвященный Cereri Libero
Liberae. Церера, это Деметра; неопределенная римская богиня
зреющей нивы была отождествлена с греческой даровательницей хлеба. Либера, «дочь», это буквальный перевод греческой
Коры; но кто такое Либер? Это слово значит «сын» — сын Деметры, надо полагать, коль скоро Либера — ее дочь; но римляне
во все времена разумели под ним Вакха-Диониса. Вот он, зна­
чит, «юный бог» священного шествия Иакх, олицетворенное
ликование чающих близкую благодать паломников. Слияние с
Афинами создало и само шествие и сопровождающего его бога;
а если так, то и в создании сицилийско-римской троицы при­
дется признать влияние Афин.
Принятие в Рим этой троицы составляет событие скорее
римской, чем греческой религиозной истории; все же на одну
особенность мне хотелось бы и здесь обратить внимание. Я уже
имел случай указывать на демократический характер элевсинской религии — тот же характер, в силу которого она стала
святыней угнетаемых Спартой мессенцев. Его она оправдала и
здесь. Основание элевсинского храма в Риме совпало с началом
борьбы сословий; и вот он становится религиозным центром
плебеев в их двухсотлетних усилиях добиться гражданского
равноправия в общем государстве.
Не знаем, был ли эннейский культ мистическим; рим­
ский, во всяком случае, таковым не был. Можно представить
себе, что трезвый, деловой дух римлян той эпохи не чувство­
вал той религиозной потребности, которая в Греции находила
себе удовлетворение в мистицизме; во всяком случае, факт не
подвержен сомнению. Мистическим был зато тот, о котором я
имел сказать на втором месте — культ александрийский; о нем
мы кое-что знаем, благодаря тому случайному обстоятельству,
что нам сохранился написанный Каллимахом в честь его гимн.
Том II. Религия эллинизма
203
Античный его толкователь приписывает второму Птолемею,
Филадельфу, учреждение если не самого праздника, то одно­
го его обряда, а именно шествия с кошницей, «в подражание
Афинам»; на беду, мы о таком обряде в Афинах ничего не знаем,
но это при отрывочности наших сведений об афинской обряд­
ности не может служить опровержением. С другой стороны,
наличность александрийского пригорода по имени «Элевсин»
служит немаловажным подтверждением этой преемственно­
сти, особенно если к этому прибавить, что автор гимна Каллимах до своего призвания в Александрию был учителем именно
в этом Элевсине. Получается, таким образом, довольно строй­
ный ряд совпадений, достаточно доказательный; ответов на все
возникающие у нас вопросы мы требовать не можем.
Александрийский культ был мистическим: «непосвящен­
ным» гимн запрещает смотреть с высоты на шествие с кош­
ницей. Его учреждение требовало своего апостола, нового
Мефапа; кто им был? Не знаем; но его — кажется — непосред­
ственного предшественника мы назвать можем. Об этом потом.
Самый гимн дает нам интересное свидетельство об изменении
религиозного настроения в сравнении с древнеэлевсинскими
временами. В самом деле, возьмем в вышеупомянутом «Гоме­
ровском» гимне то место, где говорится о посте скорбящей Деметры (ст. 47 ел.).
Девять скиталася дней в безутешной печали Деметра,
Путь освещая ночной пылающих светочей парой;
Не прикасалась она ни к амбросии сладкотекучей
В горе своем материнском, ни к нектару; тела купелью
Тоже она не свежила. Но с новой зари появленьем...
С этим объективным, хотя и небезучастным описанием
прошу сравнить слова Каллимаха (ст. 10 ел.).
Как тебя ноги носили, владычица, к солнца закату,
К черных жилищам людей, где сверкают плоды золотые?
204
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Столько не ела ты дней, не пила, не хотела умыться!
Трижды ведь ты перешла среброструиного брод Ахелоя,
Столько же раз перешла остальные потоки Эллады...
И не хотела устами коснуться их вод и умыться!
Други, умолкнем о том, что на слезы Деметру наводит!
Лучше расскажем, как грады в законах она воспитала,
Лучше о том, как... и т. д.
Эта чрезмерная участливость, доходящая до сентимента­
лизма и вместе с тем низводящая богиню с ее пьедестала на
общий со всеми уровень, это усиление любви в ущерб благо­
говению — характерно именно для той эпохи, которая, буду­
чи подготовлена развитием греческого искусства и греческой
религиозности в IV в., пришла к сознанию самой себя после
Александра Великого. В этом отношении сопоставление обоих
переведенных отрывков очень поучительно: оно наглядно нам
показывает разницу между религиозным чувством древнего
эллинства и религиозным чувством эллинизма.
Античный комментатор гимна, на которого мы сослались
выше, уж очень немногословен, и было бы слишком поспеш­
но — из его слов, что Птолемей Второй ввел обряд шествия с
кошницей, выводить заключение, что он же перенес в свою
столицу и весь элевсинскии культ; это перенесение, которому
Элевсин Александрийский обязан своим именем, могло состо­
яться и раньше, при Птолемее I Сотере.
Как бы то ни было, отметим эту наличность мистическо­
го культа Деметры и Коры у самого порога греческого царства,
возникшего в стране древних фараонов.
Обращая свои взоры на восток, мы находим, можно ска­
зать без преувеличения, всю эллинскую Малую Азию освя­
щенной элевсинским культом, особенно, что и понятно, ее
ионийскую часть. Правда, наши сведения тут более отрывоч­
ны, чем где-либо; часто они ограничиваются изображением на
монете или упоминанием какой-нибудь улики в надписи. Не
всегда мы даже можем утверждать с уверенностью, что культ
Том II. Религия эллинизма
205
обеих богинь носил мистический характер. Сама наличность
легенды о похищении Коры его не доказывает; но если, напри­
мер, в Кизике на Пропонтиде эта Кора почитается под именем
Спасительницы (Soteira) так же, как и в Элевсине и в некоторых
других мистических центрах, то мы вправе думать о милости­
вой спасительнице душ умерших из тьмы поддонного царства.
В Смирне, в Эфесе, в Микале прямо упоминается мистический
или элевсинский культ; то же можно предположить и для ряда
других мест. Особую важность имеют тут два: Кизик и Пергам.
О них еще будет речь (§ 12); но уже здесь следует подчеркнуть
мистический характер культа в раскопанном пергамском храме
с его Девичьей криницей и ступенями для смотрения священ­
ной драмы. Местные традиции связывают эти малоазийские
колонии с Афинами, как с их признанной общей метрополией;
филиали элевсинских мистерий были лишь религиозным по­
казателем этой связи. Итак, мы видим, что старинная богиня
таинств прочно укрепилась в сознании греческой Анатолии;
это подготовило ее слияние с могучей туземной богиней и, как
последствие этого слияния, — одну из самых влиятельных и
живучих отраслей религии эллинизма.
§ю
О ней будет речь в следующей главе. Прежде, чем покончить
с настоящей, соберем ее разрозненные лучи в один общий фо­
кус, представим себе, что давала элевсинская религия таинств
религиозному сознанию греков на пороге эллинизма — имен­
но на пороге эллинизма и, стало быть, в отличие от того, что
она же ему давала в эпоху Перикла.
Тогда она была лишь одной из нескольких форм мистиче­
ского общения с божеством — пусть чистой, пусть влиятельной,
но все же лишь одной, и посвященный, доверивший участь своей
души иерофанту-Эвмолпиду, даже независимо от всякого конфессионализма, не мог питать полной уверенности, что он не
206
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
обеспечил бы ее лучше, поступив в какой-нибудь другой мисти­
ческий кружок. Теперь различия были сглажены. Великие бо­
гини не одни встречали паломника на своем светозарном лугу.
Он видел рядом с ними Гермеса с его агнцем на плечах, доброго
пастыря, возвращающего стаду его отбившегося и заблудшего
члена; там же и Диониса — властителя шумных оргий, ведущего
верующих по своему пути к той же цели; там же и загадочных
Великих богов из Самофракии, уже и здесь спасающих пловца
от гнева моря в ожидании того дня, когда они спасут его от еще
более грозных сил подземного мрака; там же и Аполлона, все­
ведущего руководителя его земной жизни; там же и других бо­
гов, которым его с детства научили молиться. Получалась уте­
шительная соборность божественных сил, растворение каждой
отдельной единицы не в одной всеобъемлющей — этого еще не
требовалось, — а в объединенном сообществе. Как это назвать?
Единобожьем? Многобожьем? Я уже восставал против этого
противопоставления в пределах подлинной эллинской рели­
гии; эллинистическая не изменила своей родительнице. До­
статочно, что человек и в этом меньшем кругу чувствовал себя
так же удовлетворенным, как и в том широком, члены которого
чередовались между собою в обладании городами общей грече­
ской родины и праздниками ее благословенного года.
Посвящение оставалось сакральным условием обещанного
блаженства, но вторым была нравственная жизнь. В принци­
пе, тут ничего нового не было; ту же двойственность мы могли
установить уже для V века. Но, принимая во внимание общее
настроение эпохи, мы не ошибемся, предполагая, что центр
тяжести чем далее, тем более перемещался с сакрального усло­
вия на нравственное. Уже четвертый век был эпохой усиленной
этической пропаганды — платонизма на верхах, кинизма — на
низах; третий прибавил к ним и стоицизм, крепче, чем какоелибо другое направление, связавший религиозный и нрав­
ственный идеалы.
Угодно убедиться, как глубоко было влияние этих духовных
сил? На Родосе, в Линде находился важный для той местности
Том II. Религия эллинизма
207
храм Афины; недалеко от него некто Селевк... но пусть он сам
нам расскажет про себя:
Здесь я, Селевк, Шептуну храм выстроил многоколонный,
Я ж и украсил его, как он мне сам приказал.
Пусть его жертвами чтут, у кого безупречная совесть,
Драхмой героя даря (менее он не хотел).
Будет посредником он для допущенных к храму Афины,
Чтоб вожделенный успех жертве сопутствовал их.
Был ли этот герой или демон Шептун (Psithyros) назван так
потому, что шепотом внушал верующим свои наставления, или
потому, что полагалось шепотом поверять ему свои просьбы,
или по обеим причинам — во всяком случае, читатель согласит­
ся со мною в том, что этот непрошеный посредник, за драхму
обещающий паломникам протекцию у своей госпожи, ника­
кого доверия не заслуживает; оттого-то я и выбрал его предпо­
чтительно перед ней и многими другими почтенными богами
и богинями. В самом деле, не знаменательно ли, что даже он не
довольствуется своей драхмой, а требует от жертвователей еще
«безукоризненной совести»? После этого образчика нас уже не
удивит «священный закон», относящийся к тому же Линду и,
быть может, даже к той же Афине: «должно следовать во святи­
лище благочестиво, прежде всего и главным образом соблюдая
свои руки и свою душу чистыми и здравыми и ничего грешного
за собою не сознавая».
Мы отвлеклись, однако, от непосредственной характери­
стики религии таинств, стараясь путем аналогии заполнить
пробелы традиции о ней; возвращаясь к теме, подчеркнем еще
раз ту повышенную участливость, которой эллинистическая
религия отличается от своей предшественницы. Спешу при­
бавить, что и эта разница, подобно предыдущей, лишь количе­
ственная: само создание трогательного мифа о горе и скита­
ниях Деметры, а равно и обряд симпатического поста, доказы­
вает, что посвященные уже и тогда роднились душой со своей
208
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
богиней, переживая ее горе и радость. Но в силе все-таки раз­
ница есть. Я не буду особенно возражать, если читатель, срав­
нивая участливость эллинистической религиозности, посколь­
ку о ней свидетельствует Каллимах, с той прежней, назовет ее
сентиментальной и слащавой; это дело вкуса. Но раньше взоры
горюющей богини, полные неисповедимых чар, скользили по­
верх ее робких поклонников и, не давая и не требуя взаимности,
терялись в недоступной дали; теперь они спускаются к челове­
ку, отвечая лаской на ласку. Во времена Гете еще не различа­
ли эпох; но я беру на себя смелость утверждать, что та богиня,
которая умела своим участливым взором приголубить обижен­
ную Миньону — «дитя мое, что сделали с тобой?» — была ско­
рее эллинистической, чем древнеэллинской богиней.
Происходило ли это усиление нравственного элемента и
углубление участливости самопроизвольно или сознательно,
благодаря учению призванных реформаторов? Вероятно, одно
содействовало другому. Во всяком случае, второй путь тоже не
был исключен. Конечно, при скудости наших сведений было бы
легкомысленно утверждать, что апостолы элевсинских богинь,
вроде вышеупомянутого Мефапа, появились лишь на пороге
эллинизма; более, чем вероятно, что уже передача их культа в
Аргос, Феней, Кизик, Эфес, да и само его слияние с Афинами
состоялось при содействии сведущих жрецов из рода Эвмолпидов, а позднее, и Кериков и Ликомидов. Вероятно даже, что
эти апостолы — так их принято называть — видели свою глав­
ную задачу в том, чтобы перенести на новое место сакральный
устав культа, согласно древнему откровению Деметры, предо­
ставляя утвержденным центральной инстанцией в Элевсине
толкователям (эксегетам) и местным поэтам, вроде Каллимаха, вложить в этот внешний устав живой современной души.
Мы можем здесь только указать на пробелы нашего знания и
на возможные пути их заполнения. Утверждать, что указанный
путь совпадает с истиной, было бы легкомысленно; но еще бо­
лее удалится от истины тот, кого недоверие к этим предполо­
жительным путям заставит умолчать о самих пробелах.
Том II. Религия эллинизма
209
И, наконец, позволительно будет сослаться на правиль­
ную мысль Шиллера, что сообщество всех усиливает веру (Die
Gegemeinschaft aller stärkt den Glauben). Мы видели, что вера в
загробное возмездие у среднего афинянина эпохи Перикла
была далека от полной уверенности: с одной стороны, разли­
чие культов в расщепленной Элладе, с другой стороны, и со­
фистическое движение VB. не давало ей возникнуть в созна­
нии мыслящего человека. Теперь софистическая буря улеглась,
скептицизм остался уделом немногих, наиболее влиятельные
философские школы признали религию, а в то же время росло
и росло число посвященных и в самом Элевсине, и в его много­
численных подворьях, причем другие мистические культы не
прекословили его учению, а напротив, шли ему навстречу. Не­
удивительно, что сообразно со всем этим росла и уверенность в
том, что было лишь возможностью или, в лучшем случае, веро­
ятностью для дедов. Кто знает, не смерть ли наша жизнь, и не
жизнью ли называется там внизу наша смерть?— спрашивал
Еврипид. Теперь это знали, и чем дальше, тем прочнее:
Девять он лет всем смертным являл откровенья Деметры,
А на десятый и сам был он к богам вознесен.
Слово от мира владык то прекрасное: смерть почитайте,
Люди, не только не злом — нет, но добром для себя.
Глава III
ВЕЛИКАЯ МАТЕРЬ БОГОВ
§11
Деметра Элевсинская, мать Коры, владычица таинств — кем
была она с точки зрения той религии природы, которая, если
не совпадала вполне с древнегреческой религией, то, во всяком
случае, составляла значительную ее часть? Вдумчивый эллин
несомненно ответил бы: «это — Мать-Земля», — как это и сде­
лал Еврипид устами своего пророка Тиресия (Вакх. 275 ел.):
Послушай, сын мой. Два начала в мире
Суть главные: одно — Деметра-матерь
(Она ж — Земля; как хочешь, называй).
Но это толкование, как и вообще религиозные толкования
в Древней Греции, не было обязательным, и какой-нибудь дру­
гой богослов мог бы оспорить его довольно вескими сообра­
жениями, ссылаясь и на миф, и на земледельческий характер
Том II. Религия эллинизма
211
культа. В мифе Земля тоже выступает, но, скорее, как против­
ница Деметры: это она производит, «угождая Аиду», тот вол­
шебный нарцисс, обладание которым отдает Кору похитителю;
а если отождествлять Мать-Землю с Реей, матерью и Деметры,
и Аида, и самого Зевса — как это делали многие, — то ведь и
Рея выступала в мифе отдельно, как примирительница в спо­
ре своих детей. Земледельческий же характер культа заставлял
видеть в Деметре богиню хлебопашества, т. е. той человеческой
деятельности, которая насиловала Мать-Землю, заставляя ее
против своей воли служить человеку своими дарами.
На деле греческая религия переросла старинную религию
природы, почему Деметра и оставила далеко за собой тот сим­
волический образ, с которым она некогда была тождественна;
но все же он и впредь оставался ей родственным. Мы стали
бы бесплодно тратить свое время, стараясь разобраться в том,
в чем уже эллины цветущей эпохи разобраться не могли; здесь
достаточно будет отметить, что Деметра сознавалась, как боги­
ня, если не обязательно тождественная с Матерью-Землею, то,
во всяком случае, родственная и, поэтому, тяготеющая к слия­
нию с нею.
Но мы должны пойти дальше: даже символический образ
Матери-Земли не един, даже он существует в мифах и, в осо­
бенности, в культах в двух, так сказать, ипостасях: как Мать и
как Земля. Понятно, что эти две ипостаси и подавно сознаются
как родственные и поэтому тяготеющие к слиянию; но все же,
повторяю, и мифы, и культы их разъединили. Мы здесь остав­
ляем пока в стороне Землю, всецело коренящуюся в религии
природы; займемся только богиней-Матерью (Meter). Ее культ
принадлежит к самым запутанным проблемам древнегрече­
ской религии. С одной стороны, мы должны различать чисто
греческую богиню-Мать; ее нам представляет уже доистори­
ческая критская культура II, если не III тысячелетия: это —
женская фигура на вершине горы с копьем в руке, по обе ее
стороны стоят львы, вблизи — символы критского Зевса, перед
ней — адорант в экстатической позе. Так как Крит и позднее
212
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
считался родиной Зевса и местом культа его матери Реи, то со­
блазнительно присвоить это имя безыменной, как и все доис­
торические фигуры, древнекритской богине львов, особенно,
если согласиться с тем, что само имя Реи (Rheie = (o)reie «гор­
ная») означает «горную» богиню; но читатель сейчас увидит,
какие трудности этим создаются. Эта богиня-Мать, но не под
именем отличаемой от нее Реи, и в раннее историческое время
пользовалась культом в Греции; в Афинах, как и в Олимпии, ей
были посвящены старинные храмы, Metroa, из коих афинский
служил государственным архивом, и благочестивый Пиндар
выстроил ей капище у своего дома, в котором он чествовал ее
вместе с божествами природы, Паном и нимфами.
От греческой богини-Матери мы должны отличать азиат­
скую, чтимую в Греции и греками под тем же именем. В самом
чистом, но именно азиатско-чистом виде, ее культ правился в
Пессинунте, в той области анатолийской Фригии, которая в
III в. была занята пришлыми галльскими племенами (выше,
§ 3); но на религиозном сознании коренной Греции этот ази­
атский образ с окружающим его своеобразным культом долгое
время действовал не непосредственно, а через свои сильно эллинизованные претворения в греческой Азии. С чрезвычайной
опаской подходим мы к этому вопросу: свидетельства о культе
Матери в греческих колониях Анатолии многочисленны, но
очень лаконичны. Они большею частью установляют только
наличность в данной общине нашего культа, ничего не говоря
ни об его характере, ни подавно об его филиации с пессинунтской Матерью, с одной стороны, и с ее культами в коренной
Греции, с другой. Оставляя в стороне тернистый и неблагодар­
ный путь культо-исторического и культо-топографического
исследования, которому здесь не место, ограничимся общей
характеристикой религии этой азиатско-греческой Матери,
средней между чисто греческой и чисто азиатской — той, кото­
рую знала коренная Греция V и IV вв.
Эта азиатско-греческая Мать, называемая иногда, подобно
своему пессинунтскому первообразу, Кибелой, представлялась
Том II. Религия эллинизма
213
всепревосходящей по своему могуществу богиней, как и подо­
бало той, которая родила Зевса; это к ней относится молитва
хора в Филоктете Софокла (ст. 391 ел.):
Царица гор, ключ жизни вечный,
Зевеса матерь самого,
Что златоносного Пактола
Блюдешь течение — Земля!
Чьей волей над быком могучим
Ретивый торжествует лев...
Таинственный символ заклания быка — точнее, растерза­
ния быка львом — проходит через всю греческую религию от ее
зародышей до позднейших времен, поскольку она находилась
под азиатским влиянием; что он означает здесь, тщетно спра­
шивать — это было одной из тайн мистического культа. Непо­
священные знали только, что торжествующий над быком лев
сам был покорен Великой Матери: прирученный, он ластился к
ее ногам, смирно лежал на ее коленях — вы представляете себе
ее исполинский рост — но еще чаще пара или четверка этих
хищников везла колесницу, на которой разъезжала их повели­
тельница. — Одна? В Греции — да; но если она и сидела в не­
достижимом величии одинокая на своей чудесной колеснице,
то ее окружали ее демонические прислужники — корибанты.
Кто они — опять тщетно спрашивать; их роль напоминает роль
сатиров в оргиастическом культе Диониса: но в то время как в
тех мы легко узнаем леших народной веры и наше почтение к их
божественности приправлено доброй долей насмешливости,
по отношению к корибантам никакой юмор неуместен: их впе­
чатление — безумие и ужас. Не обрадуется тот, кого в безлюдии
встретит Царица гор со своею шумною свитою корибантов: не
скоро вернется к нему его спугнутый их внезапным появлением
разум. Правда, и здесь «ранивший исцеляет»: чтобы вылечить
обезумевшего, прибегали к помощи корибантов. Сами они, ко­
нечно, на зов не являлись; их заменяли «корибантствующие»,
214
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
смертные жрецы или священнослужители Великой Матери.
Обступив связанного и осененного покровом больного, они
плясали вокруг него, сопровождая свою пляску оглушитель­
ной музыкой на кимвалах (медных тарелках) и тимпанах (там­
буринах). Эта дикая пляска должна была вызвать в больном
искусственный экстаз, а затем, по охлаждении пыла, вместе с
этим новым безумием его покидало и прежнее... так, по край­
ней мере, надеялись.
Этой надежде культ Великой Матери был обязан значи­
тельной частью своей популярности. Как видно из сказанного,
он был экстатическим: «оргии» Великой Матери упоминаются
в литературе. Были ли они оргиями также и в нашем смысле
слова? Об этом знали точнее справлявшие их, но слава их была
не безукоризненна, и законодательница пифагореизма Финтия
не допускала для порядочных женщин участия в мистериях Ве­
ликой Матери. Действительно, ее оргиастический культ был в
то же время и мистическим, т. е. участие в нем обусловливалось
предварительным посвящением; это его сближало, с одной
стороны, с элевсинским, с другой стороны — с дионисическим.
С первым он разделял особу центральной богини, нередко
отождествляемой с Деметрой; но больше точек сближения было
со вторым. Я уже упоминал о сходстве корибантов с сатирами;
но и весь оргиазм, весь орхестически-музыкальный элемент
был общей чертой обоих культов. Еврипид полагал даже, что
тимпаны от культа Матери попали в культ Диониса; и действи­
тельно, там они были исконны. Сама Мать часто изображается
с тимпаном в руке.
Прибавим, раз речь зашла об изображениях, что она изоб­
ражается сидящей на престоле; легко понять происхождение
этого воззрения от представления о ней как об обожествлен­
ной Земле. Во всяком случае, это сидение и этот престол для
нее характерны; посвященные ей обрядовые песни называются
«престольными» (enthronismoi): таковые для нее сочинял Пиндар, тот самый, который основал ее культ у себя в Фивах. На
то же родство с обожествленной Землей указывает и ее (необя-
Том И. Религия эллинизма
215
зательный, впрочем) головной убор — цилиндрический сосуд,
первоначально — хлебная мера, характеризующий ее как боги­
ню плодородия и урожая. Из этого сосуда развился со временем
стенной венец; мать Кибела стала богиней-покровительницей
укрепленных городов.
Таковы положительные черты, отличающие эту азиатскогреческую Кибелу, с одной стороны, от чисто греческой Мате­
ри, с другой — от чисто азиатской; на практике пограничная
линия не везде проходила достаточно четко, но это нас здесь
не касается. Зато одна отрицательная черта резко отличает
греко-азиатскую Кибелу V—IV веков от ее пессинунтского
первообраза; это — отсутствие рядом с ней ее пессинунтско­
го спутника, Аттиса. Огромное значение этой разницы станет
для читателя ясным, когда он познакомится с этой культовой
личностью и с той своеобразной обрядностью, которая с нею
сопряжена.
§12
Но до Пессинунта нам еще далеко; вступая на почву Ана­
толии, мы первым делом сталкиваемся с культами Матери в
ее прочно эллинизованной части, и прежде всего — в Троаде.
Вышеприведенная молитва Софокла обращена именно к тро­
янской Матери, хотя поэт и называет ее имя рядом с именем
золотоносной реки, омывающей лидийскую столицу Сарды.
И здесь нас положительно дразнят совпадения с далеким Кри­
том, не объясняемые сколько-нибудь ясными для нас путями
культового общения между обеими странами. Возвышающая­
ся над Троей гора Ида дала имя «Идейской Матери»; но Иду,
и притом в культовой близости с Матерью-Реей, имеем мы и на
Крите. Там — корибанты, здесь — куреты, тоже демонические
существа, заглушавшие некогда своей шумной пляской и му­
зыкой крик новорожденного Зевса; разницу между ними уста­
новить можно, но факт тот, что уже древние их отождествляли.
216
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Критскую Мать зовут Реей, и она, как «Зевеса матерь само­
го», заняла прочное место в генеалогиях; положим, имя Реи
для Идейской Матери в Трое непосредственно не засвидетель­
ствовано. Но, во-первых, если мы правильно истолковали это
имя как «горная», то оно уже заключено в имени Идейской,
так как Ида означает именно «лесистая гора» или «нагорный
лес». А во-вторых, и это еще больше нас дразнит — мы встре­
чаем его в римском отпрыске Идейской богини в Трое, матери
близнецов-основателей, Реи Сильвии: ведь и «Сильвия» — не
что иное, как перевод греческого Idaia в смысле «лесная». Но об
этом здесь распространяться не приходится.
Но вот что нас еще более поражает: Идейская Мать, пусть
не Рея, но зато Кибела, согласно свидетельствам греков ис­
торической эпохи — главная богиня Трои; казалось бы, она
должна бы была быть главной покровительницей ее народа
в его борьбе с пришлым врагом. Об этой борьбе повествует
Илиада — и вот, Илиада совершенно умалчивает об Идейской
Матери. Как это объяснить? Должны ли мы допустить, что
культ Матери на Иде или под Идой, еще неизвестный Гомеру,
был введен в эпоху, отделяющую его от V века? Но позволь­
те, ведь эта эпоха была эпохой усиленной эллинизации ана­
толийского побережья; возможно ли, чтобы результатом этой
эллинизации было введение на Иде азиатского культа, меж­
ду тем как в гомеровскую эпоху там нераздельно царили боги
греческого Олимпа?
Вот это последнее обстоятельство и дает нам, думается мне,
ключ к разгадке. Гомер был великим эллинизатором: как он,
лишь скрепя сердце, удерживает местами имя троянской реки
Скамандра, оставшееся за нею в извращении и поныне, и пред­
почитает на «языке богов» называть ее Ксанфом, так он, мы
можем быть уверены, и троянских богов нам представляет под
их принятыми в Греции именами. С какими же греческими бо­
гинями отождествлялась азиатская Мать? Мы можем назвать
даже несколько. Во-первых, Деметру, что после сказанного не­
удивительно; это отождествление произошло в Кизике, мис-
Том II. Религия эллинизма
217
терии которого были слиянием элевсинских мистерий (выше
§ 9 кон.) с мистериями Великой Матери... очень интересными
для нас, к слову сказать, как мы увидим ниже. Но Деметры
Гомер почти не знает; о причинах много спорят, но факт несо­
мненен. Во-вторых, Артемиду; уже давно установлено, что не­
девственная «великая Артемида Эфесская» лишь греческая пе­
релицовка местного материнского божества. Артемиду Гомер
знает, и притом в ряду сочувствующих Трое богов, но особенно
он и ее роли не выдвинул. — Наконец, в-третьих, Афродиту;
ее с нею отождествлял старинный историк Харон из Лампсака, что для нас особенно драгоценно ввиду близости Лампсака
и Трои. И, конечно, внимательный читатель Гомера не станет
сомневаться, что это и есть искомое божество: никто так лю­
бовно, так страстно не заступается за обреченный город, как
именно она.
Итак, Афродита — Мать? И Мать Идейская? Да, именно
Мать — мать Энея, прежде всего, того Энея, который пережил
Трою и стал царем-родоначальником Энеадов, сначала под той
же Идой, а затем и в других местах, кончая Римом. И именно
на Иде; об этом нам расскажет другой Гомер — автор «гомериче­
ского» гимна только что названной богине.
Не будем только требовать от него особой глубины рели­
гиозного чувства: Афродита в его эпоху неизбежно наводи­
ла людей на игривые мысли. Да что людей! Самого владыку
Олимпа не пощадила она, внушая ему предосудительную
страсть то к той, то к другой женщине, на великое огорчение
его божественной супруге Гере. Это ей, однако, не сошло без­
наказанно: Зевс ее самое заставил испытать такую же участь
(ст. 53 ел.):
В душу внедрил Афродите томящую страсть он к Анхизу,
Что на лесистых отрогах ключами прославленной Иды
Пастырем стад был коровьих, богам красотою подобный.
Страсть требовала удовлетворения, а гора не знает греха.
218
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Украсилась богиня, как подобало, а затем (ст. 63 ел.):
Следует снова на Иду, зверей многовлажную матерь,
Прямо к загону стремясь через гору; склонялись за нею
Волки седые, и львы о бесстрашных очах, и пантеры, —
признавая в ней, несмотря на перелицовку, очевидно, не только
Афродиту, но и исконную усмирительницу львов. Анхиза она
нашла вдали от других пастухов, занятого игрою на кифаре. Он
сначала, руководимый верным чувством, принял ее за богиню,
но она его разуверила: нет, она дочь Отрея-фригийца, научив­
шаяся говорить по-троянски от своей троянской няни; Гермес
ее вырвал из хоровода подруг, чтобы она стала женой его, Ан­
хиза, и родила ему дивных детей. И свершилось заветное дело,
согласно страстному желанию обоих (ст. 168 ел.):
В час, когда к стойлам обратно с лугов упестренных цветами
Гонят рогатых коров пастухи и овец белорунных,
Сон разлила беспробудный на вежды Анхиза богиня,
Сладкий, сама же на члены прекрасные ризы надела.
Стала она у дверей, с потолком головою равняясь;
Свет неземной красоты на ланитах сиял Афродиты,
Дивный, какой подобает прекрасновенчанной Киприде.
Сон ему с тела спугнув, она слово Анхизу сказала:
«С ложа воспрянь, Дарданид! Ты не в вечный же сон погрузился.
Встань, посмотри: покажусь ли тебе я такой же и ныне,
Как и недавно, когда пред тобой я впервые предстала?»
Молвила; он же с очей стряхнул свою дрему немедля,
Но лишь увидел глаза и чарующий стан Афродиты,
Робость его обуяла: он вспять обратил свои взоры,
Краем плаща торопливо свой лик осенил миловидный
И, ублажая богиню, смиренное слово промолвил:
«Только увидев тебя, я признал тебя дочерью Зевса,
Дивная; ты же тогда не сказала правдивого слова,
Но заклинаю, богиня, эгидодержавного бога
Именем грозным тебя: да не стану я в людях бессильным!
Том II. Религия эллинизма
219
Нет, пожалей: цвет жизни навеки теряет тот смертный,
С коим в горячей любви свое ложе разделит богиня».
Афродита утешает его; не будет ему вреда ни от нее, ни от
других, так как он любезен богам. Сына, которого ей предсто­
ит родить, она отдаст на воспитание нимфам и через пять лет
приведет к нему; но пусть он никому не говорит, кто его мать,
иначе Зевс поразит его своим перуном. — Здесь гимн Гомерида кончается, или, вернее, обрывается; кто его продолжал, мы
не знаем, но разумеется, Анхиз не соблюл запрета той, которая
удостоила его столь неслыханной милости: за кубком вина он
разболтал тайну и был наказан, согласно предостережению.
С этой поры он — тот расслабленный старец, которого предста­
вил Вергилий во II и III песнях своей Энеиды.
После падения Трои Эней, дивный сын Анхиза и Афродиты,
согласно местному преданию, остался в Троаде под Идой; там и
царствовали его потомки, а при них расцвел и культ их богиниродоначальницы, которая вне горизонта гомеровской поэзии,
разумеется, сохранила свое исконное имя Матери — Матери
Идейской, пожалуй, и Кибелы. Священным мифом этой Ма­
тери была ее любовь к пастуху Анхизу и его расслабление; кто
этот Анхиз? Этимология на греческой почве (от anchi «близ­
ко») ничего не объясняет, и ученые скорее склонны признать
ее «народной этимологией», само же имя — приспособленным
к греческой речи фригийским именем. Как же оно звучало пофригийски? Быть может, и на этот вопрос удастся ответить.
Поселки Энеадов под Идой влачили, по-видимому, доволь­
но жалкое существование в раннеисторическую эпоху, и Идейская Мать нам известна гораздо лучше из упоминаний грече­
ских поэтов, чем по непосредственным свидетельствам об ее
местном культе. Но не очень далеко от разрушенной Трои, на
Пропонтиде, лежал довольно значительный ионийский город
Кизик, о котором уже дважды была речь в нашем изложении.
Он славился, во-первых, как один из анатолийских центров
элевсинского культа Деметры; рассказывали, что Зевс дал его
220
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Коре в приданое по случаю ее свадьбы с Аидом, похитившим
ее именно здесь; об ее мистическом имени как Спасительни­
цы уже говорилось. Этот культ элевсинских богинь в Кизике
тем более замечателен, что для Милета, его метрополии (Кизик осн. 756 г.), он вовсе не засвидетельствован; придется до­
пустить, что он был занесен туда в историческое время прямо
из Элевсина, через одного из, по-видимому, многих предшест­
венников вышеупомянутого Мефапа.
Причину его занесения нам объяснит, быть может, налич­
ность в Кизике культа Великой Матери, о которой вскользь
было упомянуто выше. В его исконности не может быть со­
мнения: его учреждение приписывается самому Ясону, посе­
тившему со своими Аргонавтами эту страну фригийских до­
лионов, задолго, разумеется, до основания в ней города Кизика. Это обстоятельство заставляет нас внимательнее отнестись
к кизикенским мифам об Аргонавтах; правда, наш древнейший
источник — Аполлоний Родосский (III в. до Р. X.), но на его
добросовестность положиться можно. Итак, рассказывается,
что Аргонавты на пути в Колхиду заехали в страну долионов
на Пропонтиде и были радушно приняты ими и их молодым
царем Кизиком, сыном Энея (Aineus) и Энеты (прошу отме­
тить это двойное созвучие с именем сына Анхиза и АфродитыМатери на Иде). Все же, вследствие рокового недоразумения
между обеими дружинами, возникла битва, в которой пал
молодой царь. Ясон с Аргонавтами должным образом почтил
память погибшего, учредил годичное траурное празднество в
честь него, и по этому поводу, можем мы добавить, соединяя
две разрозненные у Аполлония ветви предания, учредил так­
же культ Великой Матери, грозной владычицы безумия. Точно
так же ведь тот же Ясон на Лемносе искупил страшный «лемносский грех» женщин-мужеубийц учреждением у них тех
мистерий Кабиров, о которых речь была выше (§ 8). Нельзя ли,
кстати заметим, предположить, что и кизикенский культ Ве­
ликой Матери принял в себя кабирический элемент? Еще раз
вспомним Мефапа и его анданийские мистерии.
Том II. Религия эллинизма
221
Но связь культа героя Кизика с культом Матери нам кажет­
ся несомненной: они объединяются личностью мифического
основателя Ясона. А если так, то интересно, что рядом с Ма­
терью почитается и юный герой, погибший во цвете лет, и по­
читается плачем. Кизиком он называется, разумеется, только
здесь, в том городе, который якобы был назван в честь него: его
исконное имя, как спутника Великой Матери, должно было
быть другое. Какое — это мы увидим.
Об этом кизикенском культе Матери мы еще нечто узнаем
и притом для нас очень интересное. Скиф Анахарсис, расска­
зывает Геродот (IV, 76), «объездив значительную часть земли
и усердно приобщившись ее мудрости, возвращался в свою
родную Скифию. Плывя через Геллеспонт, он останавлива­
ется в Кизике. Случилось, что как раз тогда кизикенцы очень
торжественно справляли праздник в честь Матери богов; и вот
Анахарсис дал Матери обет, что если он здравый и невредимый
вернется на родину, он справит в честь нее торжество по тому
же уставу, по какому его справляли кизикенцы, и отпразднует
панихиду (т. е. "всенощную"). Когда, поэтому, он вернулся в
Скифию, он удалился в так называемую Лесную (а это мест­
ность близ Ахиллова ристалища, и она изобилует всякого рода
деревьями) — удалившись, повторяю, туда, он справил богине
празднество во всей его полноте, имея в руке тимпан и увешав­
шись священными изображениями. Но вот один из скифов
подсмотрел, что он делает, и донес царю Савлию; тот явился
сам и, увидев, что Анахарсис действительно делает то, что про
него говорили, убил его выстрелом излука».
Греческий историк приводит это предание в доказательство
нетерпимости, с которой скифы относились к чужестранным,
особенно же к греческим, обычаям; мы бы его охотно спроси­
ли о другом. Был ли кизикенский культ Матери мистическим?
В пользу этого говорит аналогия, затем таинственность, с ко­
торой его справляет Анахарсис в Скифии (хотя тут возможно и
другое объяснение), тимпан и священные изображения. Прав­
да, пришлось бы допустить, что скифский путешественник в
222
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
свою краткую и, по-видимому, случайную побывку в Кизике
дал себя посвятить; но это вполне возможно. На приобщение
кабирических элементов указывает одна подробность: обет
Анахарсиса на случай его невредимого возвращения домой —
а возвращался он морем; мы знаем, что кабирические мистерии
обещали посвященным именно счастливое плавание на море;
этому обстоятельству они и были обязаны своей популярно­
стью среди моряков. И еще хотели бы мы узнать, в каких от­
ношениях находился этот мистический культ Матери с мисти­
ческим же культом Деметры и Коры; что заставило кизикенцев,
уже обладавших первым, еще послать в Элевсин за вторым? На
этот вопрос мы никакого ответа не получаем; мы должны удо­
вольствоваться самим фактом существования обоих. Деметра
и траур по Коре — Великая Матерь и траур по Кизике: там —
воссоединение и «лучшая участь», а здесь?
Еще отметим, что и кизикенская Мать, подобно Идейской,
была «горной»: она так и называется Идейской также и в Кизике
(а поскольку это считалось важным, видно из того, что Анахарсис
в Скифии, где гор нет, справлял свое празднество в «Лесной»), но
еще популярнее было ее прозвище «Диндимена», по имени горы
Диндима, возвышающейся над Кизиком. Так же называлась и
пессинунтская гора; ясно, что и имя горы вместе с самим куль­
том было занесено в Кизик из Пессинунта, вероятно, задолго до
основания там греческой колонии. Но если так, то как же могло
явиться предание, что он был учрежден Ясоном? Очень вероят­
но, что этот «Ясон» был не столько учредителем самого культа,
сколько соединителем с ним тех кабирических элементов, о ко­
торых была речь; недаром Аполлоний причиной учреждения
выставляет бурю, мешавшую отправлению Аргонавтов. Другими
словами, в «Ясоне» придется признать первого пророка-эллинизатора пессинунтского культа... А вторым, быть может, был тот,
который перенес в Кизик культ элевсинской Деметры? Быть мо­
жет; догадка дозволена, не следует только выдавать ее за факт. Мы
еще не кончили нашего изложения; возможно, что в дальнейшем
некоторые вопросы получат и более определенные ответы.
223
Том II. Религия эллинизма
§13
И вот, наконец, мы в Пессинунте; от Матери-Афроди­
ты и Матери-Деметры переходим к их первообразу, к Матери-Кибеле, как гласит ее исконное имя. Пессинунт — город
жрецов, подобно Мекке или Лхасе, управляемый старшим из
жреческой коллегии, своего рода Далай-Ламой. Политические
перевороты оказались бессильными перед этой сакральной ор­
ганизацией; даже дикие галлы, занявшие всю страну, прекло­
нились перед таинственным обаянием святыни, покорившей
их — быть может, своей непонятностью, но, быть может, и тем,
что она напомнила им друидов их далекой родины. Правда,
Рим впоследствии... но о Риме здесь говорить не приходится.
Итак, величественный храм странной азиатской архитек­
туры и посад при нем, кругом горы — Агд, Диндим. Посад
омывает речка по имени Галл... да не смутит читателя созвучие
с хозяином страны, оно чисто случайное; она после коротко­
го течения вливается в реку Сангарий, сохранившую поныне
свое фригийское имя. Мы в самой родине религиозного экс­
таза, в самом сердце Анатолии, проявившем свою чрезмерную
чуткость и в «пепузских святых» раннего христианства, и в му­
сульманском дервишизме. Но эта чуткость — не наша, как не
была она и эллинской; и полезно предупредить читателя, что
ему предстоит познакомиться с новым и отталкивающим про­
явлением религиозного чувства и в мифах и в обрядах.
Сексуализм сам по себе — неизбежное последствие антро­
поморфизма, соединенного с многобожием; мы имели его и
в древнегреческой религии, но в его здоровой форме, соответ­
ствующей человеческому браку как условию деторождения.
Эротизм в нем первоначально отсутствовал и был введен лишь
поэтами в видах вящего очеловечения мифа. Не то имеем мы
в семитических религиях: они — за почетным исключени­
ем древнего Израиля — широко отворяют двери эротическо­
му сексуализму и притом извращенному, как в его избыточно
положительной форме религиозной проституции, так и в его
224
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
избыточно отрицательной форме религиозного скопчества.
Здесь будет речь о последнем; и если пессинунтский миф, ко­
торый мне придется рассказать, покажется читателю отврати­
тельным, то пусть он поставит это впечатление в счет чуждой
обстановке, в которую ему предстоит вступить.
Сила Зевса во время его сна стекает на землю; оплодотворен­
ная Земля рождает страшное двуполое существо, получившее
от места своего рождения, горы Агда, имя Агдистис. Его разру­
шительная удаль заставила богов принять меры против него; по
их постановлению, Дионис налил вина в источник, из которого
оно утоляло свою жажду, последствием чего был глубокий сон
опьяненного. Тогда Дионис тонкой веревкой привязал его муж­
ской детородный член к его же ноге, так что оно, проснувшись,
сильным и быстрым движением само себя оскопляет.
Из просочившейся на землю крови вырастает миндальное
дерево; один его плод срывает Нана, дочь речного бога Сангария, и прячет в своем лоне. Миндаль внезапно исчезает, Нана
же становится беременной и рождает дитя Аттиса. Аттис рас­
цветает юношей неземной красоты; Агдистис, теперь уже толь­
ко женщина, влюбляется в него, делает его своим товарищем
на охотах и вообще всюду берет его с собой. Но и царь страны,
Мидас, обращает на него свое внимание и назначает его мужем
своей дочери — Ии, как ее называют некоторые источники. Во
время свадьбы врывается ревнивая Агдистис; при ее виде все­
ми овладевает безумие. Аттис схватывает свирель Агдистис,
бежит в горы и там под сосной сам себя оскопляет. За этим са­
моизувечением следует смерть. Тогда Агдистис раскаивается в
своей ревности: она просит Зевса вернуть жизнь ее любимцу.
Это, однако, оказывается невозможным; единственное, что он
может ей даровать, это — нетленность его тела: его волосы про­
должают расти, его мизинец продолжает двигаться. Агдистис
хоронит тело Аттиса в Пессинунте и учреждает в честь него,
как бога, ежегодное празднество и жреческую коллегию — тех
оскопленных «галлов» (местных, пессинунтских, названных
так от реки), которых мы там встречаем.
Том II. Религия эллинизма
225
Этот миф об Аттисе мы заимствуем из христианской апо­
логии Арнобия (III в.), который, в свою очередь, ссылается на
«Тимофея, известного богослова (theologum), почерпнувшего
свои сведения, как он сам говорит, из заповедных старинных
книг и из самой глубины таинств», а также и на «других не ме­
нее сведущих людей». Это значит, если принять во внимание
распространенный у древних метод цитирования: «моим ис­
точником был позднейший компилятор, называющий в числе
своих источников также и Тимофея». Для нас здесь традиция
Тимофея имеет исключительный интерес; ее мы (следуя Гепдингу в его книге об Аттисе) выделили из рассказа компилято­
ра и представили в чистом виде.
Но и в этом чистом виде традиция Тимофея носит на себе
следы согласовательской работы; самый явный — рассказ об
исходе самого героя. Одержимый безумием, он бежит, оскоп­
ляет себя под сосной и там же умирает. Это — обычное в по­
добных случаях удвоение мотива, если автору традиции угод­
но было заставить Аттиса умереть, самооскопление было из­
лишне; если он хотел, чтобы он, в пример жрецам-галлам, жил
оскопленным слугой своей богини, ему не следовало отправить
его тотчас же на тот свет. Всматриваясь в эти два соединенные
Тимофеем мотива, мы легко убедимся, что один из них грече­
ского происхождения, другой — азиатского. В самом деле, со­
средоточимся на первом. В прекрасного пастуха Аттиса влюб­
ляется богиня Агдистис, она берет его с собою на охоту — не
так ли и Артемида сопутствовала прекрасному охотнику Ип­
политу? Но юношу не удовлетворяет любовь богини: он ей из­
меняет ради царевны и становится жертвой ее ревнивого гнева,
лишая себя жизни под влиянием насланного ею безумия — не
так ли и Дафнис, променявший божественную нимфу на смерт­
ную царевну, стал жертвой ее ревности? Но Агдистис раскаива­
ется в своей суровости: она ищет своего возлюбленного, ищет
его, ищет... и находит наконец во власти смерти — не так ли
и Деметра искала свою дочь, пока не нашла ее во власти царя
мертвых? — И это все? «Она хотела вернуть ему жизнь, но Зевс
226
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
воспротивился». Знакомый прием при рудиментарном мотиве:
«Неосуществленное намерение». Уже по этому одному мы мо­
жем догадаться, что первоначально Агдистис своею любовью
вернула жизнь своему возлюбленному. Но это подтверждается
и другими источниками: исходом Аттисовых мистерий было
воскрешение их героя, символ и условие... но об этом после.
Не правда ли, какой прекрасный греческий миф мы обна­
ружили под неприглядной оболочкой пессинунтского сказа­
ния? И главное: какое сходство по исходу и смыслу с элевсинским мифом! Любовь побеждает смерть, таков смысл и здесь и
там — любовь любовницы здесь, любовь матери там. И в обо­
их случаях эта победа содержит в себе утешительную уверен­
ность... но, повторяю, об этом после.
Но кто же он такой, этот «известный богослов» Тимофей?
Ответ на этот вопрос дает нам Тацит (Ист. IV 83). Птолемей
Первый «Тимофея афинского из рода Эвмолпидов, которого
он еще раньше выписал из Элевсина, чтобы сделать его руко­
водителем обрядов»... Как видит читатель, дело и мастер под­
ходят друг к другу: элевсинская реформа пессинунтского куль­
та имела своим автором жреца элевсинской Деметры. Этим
определяется и время реформы — Тимофей был современни­
ком Птолемея Первого (правил 322-283); Пессинунт был тогда
подвластен диадоху Лисимаху. И все дело представляется нам
в следующем свете.
Как правитель фрако-фригийского царства, в котором
греческая элита городов, особенно прибрежных, сожитель­
ствовала с туземным населением, Лисимах, верный заветам
Александра Великого, пожелал объединить оба эти элемента
общностью религии. Он обратился тогда к своему всегдашнему
союзнику и свату, Птолемею Первому египетскому; тот при­
слал ему Тимофея элевсинекого, который перед тем в его еги­
петском царстве произвел религиозную реформу, служившую
такой же объединительной цели. Тимофей нашел свой путь
предначертанным: не могло быть сомнения в том, что общей
религией должна была стать религия Великой Матери, которой
Том II. Религия эллинизма
227
уже поклонялись обе части населения — правда, по обрядности
настолько различной, что общих элементов в этом поклонении
было очень мало.
Греки во многих городах справляли мистическую службу
своей горной Матери, но ей одной, без Аттиса и подавно без его
оскопленных последователей-галлов; именно их и признавали
фригийцы, имевшие свой религиозный центр в Пессинунте.
Надлежало найти средний путь. Было ясно, что греки не
согласятся осквернить свой старинный культ Великой Матери
обрядом оскопления, органически противным их религиозно­
му чувству: уния — мы можем ее так назвать — должна была со­
вершиться на почве принятия Аттиса, но без его оскопленных
галлов и, стало быть, без его самооскопления. Последнее сле­
довало заменить смертью — остальное подсказывала элевсинская религия. За смертью, благодаря любви Матери, должно
было последовать воскрешение, радостный и благоговейный
конец «мистерий Аттиса».
Ибо, само собою разумеется, что Агдистис — не более как
прозвище Матери, владычицы горы Агда над Пессинунтом,
вполне понятное там и непонятное в других местах. Отсюда
извращения: Agdistis, Angdistis, Angistis, Angissis — все эти пра­
вописания в надписях встречаются. Кроме искажений, были
возможны и перемещения, раз связь с горною Матерью была
утрачена: далеко ли от Angissis до Anchises, до того пастуха,
которого полюбила Идейская Мать-Афродита (выше, § 12)?
Кайбель и я, мы оба, независимо друг от друга, дошли до этого
отождествления; полагаю, что его можно считать достаточно
прочным — а в то же время и подтверждением отождествления
Идейской Афродиты с Великой Матерью.
Пред нами предстал один из самых замечательных людей в
истории античной религии, новый апостол Деметры элевсинской, Тимофей Эвмолпид. Он был много влиятельнее Мефапа: тот только освобожденную Мессению просветил таин­
ствами своей элевсинской владычицы, этот же создал на поч­
ве этих таинств религиозную унию для всей Анатолии. А если
228
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
припомнить, что он до того так же эллинизировал и египетскую
религию Исиды — об этом у нас речь будет в следующей главе —
и что эти две богини, Великая Матерь и Исида, были обоими
главными божествами греческого востока и остались таковы­
ми и во всей вселенской империи, то можно будет сказать без
преувеличения, что Тимофей Элевсинский был основателем
религии эллинизма, этого моста между эллинством и христи­
анством. И все, что мы узнаем об этом человеке, ограничивается
немногими строками у Тацита, Арнобия и еще географа Стефа­
на Византийского. Что его сочинение без остатка погибло, это
нас не удивляет — такова была участь всех богословских сочи­
нений «язычества». Но что и память о нем почти угасла, это ско­
рее может нас поразить. С этим, однако, приходится мириться:
его дело зато оказалось очень живучим. Присмотримся к нему,
насколько это дозволяет завеса «Аттисовых таинств».
§14
Великая Матерь прежде всего и везде — горная богиня;
в этом ее первоначальное значение. И ее праздник везде и
всегда — весенний праздник. Теперь представим себе, что та­
кое весна на горе, и исконный смысл таинств Матери на почве
религии природы станет нам понятным. Здесь, на горе, гроз­
нее, чем где-либо, бушуют бури равноденствия, громче, чем
где-либо, раздается безумящий свист, вой и рев южного ветра,
несущего с собой вместе с тем душистую влагу теплого моря и
этим наполняющего душу сладким чаянием какого-то неведо­
мого блаженства. Из этих двух чувств, безумия и чаяния, рож­
дается основное состояние для мистического воспринимания
божества — экстаз.
Да, это царица гор, Великая Матерь, разъезжает по своему
царству в сопровождении своей шумной свиты под звуки ее
кимвалов, тимпанов и флейт; это ее львы оглашают гору своим
рычанием — не забудем, что мы в Азии — это они запускают
Том II. Религия эллинизма
229
свои когти в дрожащую плоть своей любимой добычи, дико­
го тура, чтобы отведать его горячей крови. Блажен, кто может
душой приобщиться к ее блаженной свите! Путь указуют мис­
терии Великой Матери; они родственны мистериям Диониса,
особенно же его фракийского двойника, Сабазия, почему и
сливаются с ними очень легко. Великая Матерь сопоставляет­
ся с Сабазием; для какого общего действия? Почем нам знать!
Греки, и среди них афиняне, поддерживали оживленные сно­
шения и с фригийцами, и с фракийцами; частные религиозные
кружки, уже начиная с V в., принимают их таинства, возбуж­
дая этим насмешки не только комедии, но и серьезных государ­
ственных деятелей, вроде Демосфена, не упустившего случая
уязвить своего противника Эсхина двусмысленной ролью
его матери в распространении двусмысленных оргий фракофригийских божеств.
А там, в недоступной глуби Фригии, таинства Матери
справлялись с жестокой, кровавой обрядностью. Не в виде лас­
ковой женщины с символом плодородия изображалась горная
Матерь: ее кумиром был черный камень, хранимый в пещер­
ном храме ее горы. И экстаз участников ее весеннего празд­
ника принимал грозный вид исступления: острыми камня­
ми, черепками, ножами они наносили раны друг другу и себе
и в крайнем разгаре страсти доходили до самооскопления. Это
было симпатическим чествованием любимца богини, Аттиса,
впервые принесшего ей эту неслыханную жертву... Что это зна­
чит? Пытались объяснить это странное извращение религиоз­
ного чувства на почве религии природы: так и растительность
гибнет перед зимней стужей.
— Но ведь праздник справлялся весной?
— Ну, значит, перед летней засухой: мы ведь на юге.
— Это было бы смертью; но при чем тут самооскопление?
— Так и растительность летом гибнет в цвету, не давши
плодов.
— Ну, нет, простите: если бы она погибала до принесе­
ния плодов, то она и продолжаться бы не могла. Нет, на почве
230
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
религии природы загадка неразрешима; ее смысл должен быть
иной. А какой, это, думается мне, укажет нам девиз поздней­
шего герметизма: «да познает мыслящий человек самого себя,
что он бессмертен, и что причина смерти — любовь». Любовь
продолжает жизнь в породе, обрекая смерти особь: если хочешь
остаться лично бессмертным, не уделяй породе данной тебе
искры жизни.
Глава IV
ИСИДА
§16
Прошли те времена наивной и восхищенной веры, когда
люди искали в замкнутой долине Нила таинственных истоков
мистицизма, ревниво охраняемых молчаливой кастой жрецов
и лишь путем посвящения или предательства ставших уделом
также и чужеземных гостей. Чем более разбирались древние
записи, смущавшие и подстрекавшие фантазию сторонних
зрителей загадочностью своих прихотливых письмен, тем бо­
лее трезвого, холодного света проливалось на сущность еги­
петской религии. Развеялись соблазнительные и жуткие при­
зраки египетской ночи; то, что нам показал ворвавшийся свет
еще только утреннего солнца, оказалось довольно бесцветным,
житейско-практическим, убогим богопониманием, вряд ли
даже составлявшим предмет тайного учения. С одной сторо­
ны, неопределенные и малоотличимые друг от друга местные
божества, произвольно сплетаемые в троицы или девятерицы
232
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
по тоже местным соображениям соседства, — божества, на­
граждающие своих поклонников и карающих своих врагов;
с другой — ряд других с определенными функциями, управля­
ющих путями солнца или нарастанием Нила и принципиально
недоступных просьбам и угрозам людей.
Что могла дать эта религия ищущей душе чужеземных на­
родов и особенно греков? То, что она им действительно дала:
почти ничего. Уже одно то, что Египет представлял себе небо
женским и землю мужским началом, делало понимание его
религии природы невозможным для эллина с его исконным и
основным дуализмом оплодотворяющего неба и оплодотворяе­
мой матери-земли. Вольно было Геродоту — с доверчивостью
любознательного ребенка прислушивавшегося к рассказам не
очень сведущих, как оказалось, толмачей — объявлять чуть ли
не весь греческий Олимп сколком с египетского пантеона; на
самом деле общение Эллады с негостеприимной страной фа­
раонов дало ей папирус и другие полезные товары, но не откро­
вения о богах и религиозных началах мироздания. Ра и Птах,
Нейт и Себек так и остались у себя дома.
Одно только божество, выделяясь из их среды, оплодо­
творило греческую религиозную интуицию — правда, лишь
после того, как оно само было оплодотворено ею; это то, ко­
торое мы и поныне называем его эллинизованным именем, не
будучи в состоянии произнести его исконно-египетского —
Исида. Она, в то же время, единственная, о которой имеется
настоящий миф, а не только мифообразная формула; правда,
связным пересказом этого мифа мы опять-таки обязаны гре­
ку Плутарху, между тем как Египет нам его сохранил в клоч­
ках, подобно растерзанному телу его второго героя Осириса;
но так как эти клочки укладываются в то целое, которое нам
дает Плутарх, то мы и относимся с полным доверием к его
знанию и добросовестности. Своим же исключительным воз­
действием на эллинское религиозное сознание Исида была
обязана, в низменных сферах, тому, что она была волшеб­
ницей среди богов и учительницей магии — об этом потом;
Том II. Религия эллинизма
233
а в более высоких — тем ее качествам, о которых будет сказа­
но здесь.
Итак, Исида — дочь отца-земли и матери-неба, Геба и Нут;
это антифизическое сплетение жреческой теологии не важно,
важно то, что она — мать молодого солнца Гора (Horos). Как
таковая, она богиня восточного небосклона; богиней запад­
ного стала ее сестра Нефтида (Nephthys), и их братьями были
дневное, надземное Солнце, Осирис, и ночное, подземное, СетТифон (Typhon). Братьями и в то же время мужьями: Исиды —
Осирис, а Нефтиды — Сет.
Это — в плоскости религии природы; а в плоскости исто­
рии — Осирис был древним царем Египта, мужем Исиды и бра­
том обоих остальных. Но брак Сета и Нефтиды был бесплоден,
что легко объясняется в плоскости религии природы; Нефтида
устроила так, что Осирис совокупился с нею, приняв ее за Исиду, и родила ребенка. Родив его, она, однако, из страха перед
мужем, его бросила; Исида, зная о происшедшем, его отыскала
и (из любви к мужу, дополняем мы) воспитала; это был Анубис,
отныне ее верный страж.
Сет, (догадавшись и сам о происшедшем, дополняем мы
опять) возненавидел своего брата и решил его погубить; для
этого он воспользовался следующей хитростью. По размерам
тела Осириса (которые он, надо полагать, узнал от Нефтиды)
он заказал ларец; затем, устроив у себя пир и пригласив к нему
и брата, он объявил, что подарит ларец тому, кому он придет­
ся впору. Стали пирующие поочередно в него ложиться; когда
очередь дошла до Осириса, друзья Сета подбежали и заколоти­
ли ларец, после чего бросили его в Нил.
Узнала о случившемся Исида; отрезав свои волосы и одев­
шись в траурные ткани, она отправилась искать своего мужа.
Тем временем Нил отнес ларец в море, а море выбросило его у
Библоса (египетского) на берег; на месте, куда он был выбро­
шен, быстро выросло дерево-эрика и охватило его своим ство­
лом. Библосский царь срубил дерево и, не заметив находивше­
гося в нем ларца, сделал из него столб для своего дворца. Исида
234
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
после долгих блужданий «по божественному наитию» пришла
и в Библос.
...Я пропускаю здесь подробности, слишком уже напоми­
нающие службу Деметры у Метаниры и, по-видимому, уже
после эллинизации Исиды заимствованные из элевсинского
мифа; конец был тот, что Исида, выслужив столб, извлекла из
него ларец и из ларца — труп Осириса. Она ласкает, оплакивает
его; но что-то ее отзывает, она должна его бросить, а тем вре­
менем злой Сет подоспевает и находит тело своего брата. Что­
бы предупредить его — не то оживление, не то похороны, он
разрывает его на четырнадцать частей и разбрасывает по всей
земле. Приходит Исида; новое отчаяние, новые поиски; она на­
ходит разрозненные части, собирает их; Нефтида присоединя­
ется к ней, они вдвоем оплакивают погибшего. Но этого мало:
Исида научилась волшебству, своими магическими средствами
она возвращает покойному и целость, и жизнь.
Тем временем подрос и Гор, сын Осириса и Исиды; подрос­
ши, он требует к ответу убийцу своего отца. Ответ в плоскости
истории происходит перед судом, но в плоскости религии при­
роды в пространстве, в «день ужасов», в виде поединка Сета
и Гора. Сет превращается в разные чудовища, между прочим,
в вепря; ему удается вырвать глаз у Гора (намек на затмение солн­
ца), но и у него его противник вырывает ядра. К сражающимся
является Исида; своими магическими средствами она возвра­
щает сыну его глаз, но когда она таким же образом исцеляет и
его врага, своего брата, возмущенный Гор отсекает ей голову...
эта «ужасная черта» не встретила доверия со стороны благочес­
тивого Плутарха, но мы тем более должны считать ее искон­
ной. Гермес-Тот, в свою очередь, исцелил Исиду, и при посред­
ничестве богов спор между всеми участвующими был улажен.
Знакомый с греческим мифом читатель признает тут пер­
вообраз или, по крайней мере, параллель к трагической исто­
рии Атридов: Осирис — Агамемнон, Сет — Эгисф, Гор — Орест;
Исида соответствует Клитемнестре, и для этой параллелизации мотив ее обезглавления ее сыном особенно драгоценен.
Том II. Религия эллинизма
235
Но это мимоходом. В египетской религии миф об Осирисе был
прототипическим для обрядности похорон умерших в видах их
оживления на том свете. Исида указала для этого путь; соблю­
дая примененные ею магические практики, всякий покойник
становился Осирисом, с каковой целью ему и давалась в ка­
честве путеводителя на том свете знаменитая книга «о выходе
с дня» («книга мертвых», как ее со времени Лепсиуса принято
называть). Магию мы пока оставляем в стороне; важно то, что
Исида научила смертных, как уготовить себе... грек бы выра­
зился: лучшую участь в царстве Аида.
Об этом тотчас; еще одно замечание, прежде, чем мы по­
кинем пересказ Плутарха. Внимательный читатель не мог не
заметить, что в нем встречается явное удвоение: Сет дважды
злоумышляет против брата, Исида дважды его находит, дваж­
ды оплакивает. Прибавим тут же, что древнеегипетский миф
этого удвоения не признает: у него Исида только раз спасает
Осириса, воссоединяя его тело. Не спорю, что в более обстоя­
тельном рассказе крутость могла быть смягчена. Я представ­
ляю себе дело так: Исида находит труп Осириса в ларце, она
хочет возвратить ему жизнь, но для этого ей надо научиться
магии. Спрятав дорогое тело, она отправляется к Гермесу-Тоту
и становится его ученицей (на это имеются намеки в мифах).
Опытной волшебницей она возвращается туда, где она спрята­
ла труп Осириса — но его тем временем нашел и растерзал Сет.
Она вторично его ищет, и т. д.
Так, вероятно, передавал дело источник Плутарха; но при
всем том удвоение остается удвоением. И читатель не затруд­
нится припомнить, что мы такое же удвоение на том же, так
сказать, месте рассказа нашли и в мифе об Аттисе (§ 13). И там
мы установили его происхождение и смысл: причиной воз­
никновения был вариант, введенный Тимофеем элевсинским
в подлинный пессинунтский миф, а целью его введения было
желание дать ему приемлемую для эллинского сознания фор­
му. Как увидит читатель, то же самое случилось и здесь и при­
том по почину того же Тимофея.
236
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
§17
Заговорив о чествуемом в Александрии Сараписе, Тацит
(Ист. IV 83 ел.) следующим образом рассказывает о происхож­
дении этого культа. Когда Птолемей I устанавливал богослу­
жение в новооснованной столице своего царства, ему явился
во сне юноша неземной красоты и роста и потребовал от него,
чтобы он перенес с Понта его кумир на благо своему царству,
после чего он, окруженный огнем, вознесся на небо. Птолемей
сообщил свое сновидение египетским жрецам; но так как они
Понта и вообще чужих земель не знали, «то он обратился к Ти­
мофею афинскому из рода Эвмолпидов, которого он еще перед
тем выписал из Элевсина, чтобы сделать его руководителем
обрядов» — а именно: как мы имеем право дополнить, осно­
вателем александрийского Элевсина и его воспетых Каллимахом таинств (§ 9). Тимофей, на основании рассказов бывалых
людей, устанавливает, что разумелся понтский город Синоп и
его пригородный храм Аида. Отвлеченный другими заботами,
Птолемей не сразу воспользовался указанием своего советни­
ка; тогда тот же сон приснился ему вторично и уже в угрожаю­
щей обстановке. Пришлось повиноваться; Птолемей посылает
сначала в Дельфы и после полученного там благословения —
в Синоп, к царю Скидрофемиду. Не сразу согласился царь рас­
статься со своей святыней; но тут и ему приснился страшный
сон, подтвержденный болезнью и другими явными призна­
ками божьего гнева. Народ, узнав о происходящем, сплошной
массой обступил храм, чтобы не допустить похищения кумира.
Тогда сам бог покинул храм и через пораженную ужасом толпу
проследовал на египетский корабль, который после невероят­
но быстрого плавания на третий день приходит в Александрию.
Здесь и был построен величественный храм новому богу, как
Сарапису, «на месте старинного храмика Сараписа и Исиды».
Мы узнаем здесь обычного типа «ареталогию», т. е. храмо­
вую легенду, имеющую целью прославить «доблесть» (arete)
чествуемого бога; такая же точно рассказывалась и про перене-
Том II. Религия эллинизма
237
сение в Рим пессинунтского кумира Великой Матери. Чудес­
ные прикрасы нетрудно выделить; в результате получится важ­
ная религиозная реформа, произведенная родоначальником
новой династии египетских царей.
Таковые в Египте обычно отмечали свое восшествие на
престол учреждением нового культа; египтяне ничего не могли
иметь против возобновления старинной традиции. Но Птоле­
мей преследовал еще другую, более важную цель: он хотел под
знаком объединяющей религии сплотить между собою оба эле­
мента своего народа, греческий с туземным. Для этого он обра­
тился к Тимофею элевсинскому с поручением насадить в Алек­
сандрии его родные мистерии (§ 9); но культ чисто греческой
Деметры, охотно принятый его подданными-греками — про­
шу вспомнить гимн Каллимаха — ничего не говорил чувству
египтян. Тогда был сделан дальнейший шаг: по свидетельству
вышеназванного, очень добросовестного, Плутарха, «эксегет
Тимофей с его заседателями и Манефон-себеннит доказывают
Птолемею, что синопский кумир, который ему был привезен,
представляет собою не кого-либо иного, а именно египетского
бога Сараписа». Итак, Птолемей образовал комиссию из пред­
ставителей греческого и египетского жречества для учрежде­
ния нового, общего для обеих наций культа; представителем
греческого был тот же Тимофей, учредитель элевсинских та­
инств в Александрии, успевший за время своей деятельности в
этом городе присмотреться и к египетской среде, и египетский
жрец Манефон, написавший по-гречески историю своего на­
рода и, стало быть, освоившийся с пришлой, греческой частью
александрийского населения. Их общим делом были культ и
религия Сараписа, кумир которого был привезен из греческого
города Синода, имя же было заимствовано из недр египетского
символизма, обозначая «ставшего Аписом — Осириса».
Так мы, следуя древней традиции, представляем себе воз­
никновение этой самой влиятельной ветви эллинистической
религии, оставляя, по необходимости, побочные вопросы в сто­
роне. Нечего говорить, что о нем существует целая литература;
238
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
нечего говорить также, что и установленные главные вехи не
остались неоспоренными. Но что можно сколько-нибудь разум­
но возразить против древней традиции? «Религии не создаются
по приказу». Не создаются, согласен, но очень часто реформи­
руются по приказу, и лютеране это знают лучше, чем кто-либо;
полагаю, что и у царя Птолемея был свой Вартбург, куда он от­
правил Тимофея, Манефона и их заседателей. — «Не стал бы Ти­
мофей учреждением мистерий Исиды делать конкуренцию им
же перенесенным мистериям Деметры элевсинской». По моему
изображению нет места конкуренции; Сарапей стоит рядом с
Элевсином александрийским, как Мегалесий рядом с храмом
Деметры в Пергаме или как соответственные святыни в Кизике. — «Понтский Синоп назван по недоразумению; на деле Сарапис был взят из египетского Мемфиса, холм которого, освя­
щенный храмом этого бога, назывался по-египетски Sen-Hapi
("домом Аписа"), а по-гречески "Sinorion"». Созвучие очень ин­
тересное; действительно, оно объясняет нам, полагаю я, то, что
до сих пор оставалось непонятным, почему кумир нового бога
был взят именно из отдаленного Синопа на Евксине. — А в про­
тивовес этим несостоятельным возражениям сколько подтверж­
дений! И аналогия пессинунтского культа, и явные элементы
элевсинской религии в мифе об Осирисе-Сараписе, и указанное
предательское удвоение. Прибавлю и одно хронологическое со­
ображение. Кумир александрийского Сараписа приписывается
славному греческому ваятелю Бриаксиду (Bryaxis), деятельность
которого относится к середине IV века; между тем, учрежде­
ние его культа в Александрии состоялось полустолетием позже.
Сколько гипотез вызвало это мнимое противоречие! Допуска­
лись самые невероятные хронологические натяжки, оспарива­
лось авторство Бриаксида, измышлялся никому неизвестный
Бриаксид Младший —между тем как древняя традиция никако­
го противоречия в себе не содержит. Бриаксид и не думал о Сараписе: он, главный в Анатолии художник, изваял для синопцев
их Плутона, которого затем Птолемей перевез в Александрию.
Самый вид александрийского Сараписа, известный нам по мно-
Том II. Религия эллинизма
239
гочисленным копиям, не оставляет никакого сомнения в том,
что его художник имел в виду чисто греческого Аида-Плутона.
Итак, кумир — греческого, имя — египетского происхож­
дения; этим обе нации были удовлетворены. Имя имело для
египтян решающее значение: из него они путем этимологиче­
ских хитросплетений выводили свои богословские построения,
им они пользовались для своих магических практик; от имени
они бы никогда не отказались. Напротив, особенностью греков
было именно то, что они видели в имени лишь безразличную,
меняющуюся ризу божественного естества. Пусть им предложат
поклоняться богу с негреческим именем Сараписа: они не за­
труднятся это сделать, видя в нем своего родного бога Плутона.
Так Птолемей разрешил религиозную проблему, постав­
ленную ему его призванием на обновленный эллинизмом пре­
стол фараонов; решение было блистательным. Это доказала,
во-первых, поразительная живучесть нового культа, культа
Исиды и Сараписа: он пережил все остальные культы в Египте
и был истреблен лишь императором Юстинианом в VI в., да и
то только по видимости. Это доказала его еще более порази­
тельная притягательная сила, проявленная в прозелитизме, его
быстрое распространение по греко-восточному, греческому,
греко-римскому и римскому миру. Это доказало, наконец, его
обаяние среди чутких к мистическим восприятиям умов новой
Европы; ведь не египетская богиня о непроизносимом име­
ни, сопрестольница Себека, Птаха, Хатхор и др., заворожила
эти умы, создавая «жриц Изиды» вплоть до последних времен,
а богиня эллинистическая, Исида Тимофея, эллинистическое
претворение Деметры элевсинской.
§18
Было бы, однако, ошибочно утверждать, что Исида до этого
претворения была совершенно чужда внеегипетскому и спе­
циально греческому миру. Морские гавани, места прихода и
240
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
ухода иностранных судов, были естественными местами осед­
лости также и для иностранных «колоний» в нашем смысле
слова. Как в египетской Навкратиде была эллинская колония,
Hellenion, отгороженная довольно прочной стеной от осталь­
ного египетского мира, так, наоборот, в афинском Пирее жила
колония египтян. Разница, правда, состояла в том, что Навкратида была самоуправляющейся общиной, имевшей, есте­
ственно, и свои собственные культы, между тем как египетская
колония в Пирее жила среди прочих жителей этого города. Но
таким иностранным поселенцам предоставлялось при соблю­
дении известных условий образовать корпорации, thiasoi, кото­
рые были общинами в общине. И вот мы читаем в одной, слу­
чайно сохранившейся надписи, относящейся к 333 г. — как раз
накануне основания Александрии:
«...по предложению (оратора) Ликурга, сына Ликофрона, из рода
Бутадов и вследствие признанного законным прошения китийских (на Кипре) купцов, чтобы им было разрешено приобретение
участка земли для постройки храма Афродите, постановляется:
разрешить китийским купцам приобретение участка земли для
постройки храма Афродите на тех же основаниях, на каких и
египтяне построили храм Исиде».
Итак, египетская «колония» в Пирее еще до птолемеевской
эллинизации имела храм своей излюбленной богини; не сле­
дует, однако, преувеличивать значение этого факта. Современ­
ная ему афинская литература, очень живо откликнувшаяся на
введенные частным образом чужеземные культы Адониса, Сабазия, Котитто, совершенно молчит об Исиде; очевидно, внут­
ри своей специально египетской общины поклонников, при их
строгой отчужденности от «варваров», эта богиня не имела той
жажды и силы прозелитизма, которую приобрела после рефор­
мы Тимофея. Зная отношения эллинов, и специально афинян,
к чужеземным культам, и египтян к неегиптянам, мы наверное
можем утверждать, что пирейский храм Исиды, — вероятно,
Том II. Религия эллинизма
241
наглухо замаскированный гражданскими пристройками, —
ничем не возбуждал внимания посторонних; египетского ку­
мира с его непривычными скульптурными формами и не видел
афинский глаз, как никакое афинское ухо не слышало литур­
гических причитаний в ее честь. А если и слышало, то ничего
не понимало: причитания были на египетском языке.
Теперь все изменилось: в Александрии, гостеприимном
греческом городе, в роскошном «Сарапее» рядом с кумиром
бога, изваянным рукою эллина Бриаксида, стояла его супру­
га Исида, в которой каждый эллин должен был признать свою
Деметру — действительно, чтобы это дополнить, раскопки на
Делосе доказали нам, что Исида Тимофея первоначально изоб­
ражалась в виде Деметры, пока для нее не нашли специально
греко-египетской формы — что и неудивительно. Вся литургия
была на греческом языке — для египтян был выстроен особый
Сарапей в Мемфисе, более приноровленный к их религиозным
нуждам — и вперемежку с переделанными по египетским об­
разцам молитвами слышались пеаны — да, именно пеаны Деметрия Фалерского, ученика Аристотеля и бывшего правителя
Афин, ныне советника царя Птолемея; пеаны, сочиненные им
в честь новых богов в благодарность за исцеление от болезни
глаз. Эта Исида, конечно, уже иначе действовала на религи­
озное чувство. Первым делом она привилась среди греческого
населения самой Александрии: следовать примеру великого
афинянина Деметрия ни для кого не было зазорно. А затем —
мы уже видели, что Птолемеи поддерживали морские сноше­
ния с собственной Грецией, их флот разъезжал по Архипела­
гу — Исида получила новое значение как охраняющая на море
богиня, значение, какого за ней не знали боявшиеся моря егип­
тяне. Операционным базисом Птолемеев на Архипелаге были
Киклады; и вот Делос, по-видимому, первый заводит у себя
Сарапей — когда, наверное не знаем, но, конечно, в III в., преж­
де, чем Птолемеи потеряли свою власть на море. Политика их
была антимакедонская; это их особенно сблизило с Афинами,
которые были главным предметом завоевательных стремлений
242
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
македонских царей. Птолемей II оказывает им помощь против
Антигона Гоната; благодарные афиняне основывают новую
филу в честь его, Птолемаиду, и, по-видимому, в то же время
строят — уже не в Пирее, а в самих Афинах, недалеко от Акро­
поля — храм в честь Сараписа и Исиды.
Другим средством распространения их культа было наем­
ничество. Как популярна была военная служба у Птолемеев,
видно из стихотворений Феокрита. Из греческих наемников
многие, конечно, оставались в Египте, получая земельный на­
дел в тамошних военных поселениях — лучшее средство эллинизаторской политики, которым располагали греческие цари
Египта; но многие возвращались на родину и там, понятно, не
переставали служить той богине, которая их охраняла в чужой
стране. Так возникли культы Исиды на Крите, в Этолии и, повидимому, во многих других местах.
Деметра элевсинская, как мы видели, не делала разницы
между свободными и рабами, всех одинаково принимая в свой
храм посвящений; эту свою гуманную черту она, естественно,
передала и александрийской Исиде. Отсюда возник — мы это
можем удостоверить специально для ее беотийских культов —
один обычай, несомненно увеличивший ее популярность в
низших слоях общества: обычай отпущения рабов на волю пу­
тем посвящения их Исиде. Это делалось таким образом: сумма
денег на выкуп, собранная или самим рабом, или его покрови­
телями, или в видах юридической фикции объявленная самим
хозяином, вносилась последнему от имени Исиды, которая, та­
ким образом, становилась как бы госпожой отпускаемого. Это
не стесняло его свободы, а только скрепляло ее, так как хозяин,
в случае нарушения ее, подвергался не только светскому, но и
духовному взысканию; но понятно, что освобожденный таким
образом становился в особенно близкие отношения к своей
госпоже, делался особенно ревностным ее слугой.
Одновременно с восточным греческим миром был завоеван
и западный. Кирена была более или менее подвластна Птоле­
меям, Сиракузы же через своего тирана Агафокла вступили с
243
Том II. Религия эллинизма
ними в родственные отношения. Это случилось еще в III веке;
из Сицилии же богине нетрудно было перекочевать и в южную
Италию, в ее главную гавань Путеолы и дальше. Посетителям
Помпеи памятен тамошний внушительный — не по размерам,
а по загадочной архитектуре и не менее загадочным фрескам —
храм Исиды; многие знают его также и по эффектной, но очень
фантастической роли, которую он играет в известном романе
Бульвера. Он был построен уже после землетрясения, незадол­
го до гибели города, но на месте более древнего, заложенного
еще во II в. до Р. X. А основавшись в южной Италии, Исида ста­
ла настойчиво стучаться и в ворота Рима, пока не добилась сво­
ей цели; но это уже выходит за пределы настоящего очерка.
Немногое из многого пришлось здесь привести; если чи­
татель перелистает книгу Лафеи (Lafaye), посвященную внеегипетскому культу александрийских божеств, или хоть об­
стоятельную статью Дрекслера в мифологическом словаре Рошера, — он будет поражен триумфальным шествием эллинизованной Исиды по всему греко-римскому миру. Но он видит
также, что громадное большинство свидетельств относится к
эпохе империи: очень редко удается приурочить возникнове­
ние того или другого культа к эпохе эллинизма. Мы ограничи­
ваемся, поэтому, сказанным и, переходя от внешностей к сути
дела, постараемся дать ответ на более интимный вопрос: чего
искали и что нашли новые поклонники египетской богини и ее
супруга в их полувосточной, полугреческой службе?
§19
Начнем с того, чего они не нашли.
Не нашли они, во-первых, той особенности египетской ре­
лигии, которая уже давно возбуждала их насмешки и с которой
они никогда бы не примирились: обоготворение животных в
виде ли придавания божественным изображениям животной
или полуживотной формы, или в виде прямого поклонения
244
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
разным священным баранам, котам, крокодилам и т. д. Надо,
впрочем, сказать, что специальный культ Исиды и Осириса
уже в своей позднейшей египетской форме был довольно сво­
боден от этих уродливостей. Правда, Исида была для египтян
собственно «небесной коровой» и вначале изображалась не то
полной коровой, не то с коровьей головой; но до александрий­
ской эпохи даже эта самка Минотавра не дожила. Она успела
потерять и эту коровью голову и сохранить только рога по обе
стороны своего солнечного диска в виде особого головного
убора; таковой знали ее мемфиты, между тем как александ­
рийцы видели в ней только свою родную Деметру, без всяко­
го намека на ее бывшее коровье естество. Сарапис, даром, что
«Осирис-Апис», оставил себя как Аписа (т. е. быка), в Мемфисе;
Александрия по всему миру распространила его таким, каким
его — т. е., собственно, не его, а синопского Плутона, — изва­
ял Бриаксид. Их сын Гор — да, тот неизменно представлялся
с головой кобчика, поскольку ему не давали головы павиана,
что было еще менее утешительно; зато Александрия его совсем
оставила в покое в его взрослом подобии и ограничилась Гором-младенцем, Har-pe-chrat, по-гречески Гарпократом, кото­
рый был представляем обыкновенным человеческим младен­
цем либо у матери на руках, либо отдельно. В первом случае
получилась красивая и знаменательная группа, богиня-мать с
божественным младенцем; греку предоставлялось вспомнить о
Деметре с ее питомцем, дитятей Метаниры, или Иакхом, пока
не наступили времена, признавшие за этой группой еще более
священное значение — времена, продолжающиеся и поныне.
Самого Гарпократа египетский реализм не постеснялся бы
изобразить прямо сосущим свой палец, но ради греческой бла­
гопристойности пришлось ограничиться приложением этого
пальца к губам, причем, получился новый, красивый символ:
символ молчания, приличествующего посвящаемому в таин­
ства Исиды.
Не нашли они, во-вторых, и той разветвленной заупокой­
ной магии, которая составляла славу египетской Исиды как
Том II. Религия эллинизма
245
волшебницы среди богов, и внешними символами которой
была сложная мумификация покойников и даваемая им на
тот свет «Книга мертвых» из ста с чем-то глав. Книга мертвых
не была переведена по-гречески, а греки-поклонники Исиды
были хоронимы по своей родной обрядности, т. е. или погре­
баемы в земле, или сжигаемы. Это было очень важной рефор­
мой: признавалось, что сохранение тела не было условием для
благоденствия души на том свете. Конечно, давления и тут
не производилось никакого: если в самой Александрии грекпоклонник Исиды считал более надежным, чтобы его по смер­
ти мумифицировали на египетский лад, то это было дело его
и его родственников; мумии с греческими надписями в самом
Египте нам сохранились. Но через море этот обычай за Исидой не последовал: культ этой богини в прочем греко-римском
мире мы должны себе представить без мумий и сопряженной
с ними загробной магии. Это не значит, впрочем, что Египет
вовсе обошел Грецию этим роковым даром: магия попала в
Грецию, мы это еще увидим (§ 38), и притом благодаря обая­
нию Исиды. Но это было второй волной, пошедшей от Египта,
и александрийская религия Тимофея в ней неповинна.
Зато вот, что они нашли.
Во-первых, каждый грек, откуда бы он ни происходил, на­
шел в Исиде свою родную богиню, в Сараписе — своего родно­
го бога. Что Исида была Деметрой, это мы уже видели; но она
же была Афродитой Морской для коринфского купца, которо­
го она благословляла в опасный путь через Архипелаг; она же
Герой-Вершительницей охраняла брачную жизнь замужних
женщин, она Артемидой облегчала их родильные муки, и так
далее; даже с Великой Матерью она дала себя отождествить,
когда прозелитизм также и этой анатолийской богини повел к
ее столкновению с ней. Столь же всеобъемлющим божеством
был и ее супруг Осирис-Сарапис. Его кумир, как мы видели,
изображал его, как Аида-Плутона; но этот бог не пользовался
в Греции особенно распространенным культом и даже в самом
Элевсине играл довольно второстепенную роль. Там мужским
246
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
членом троицы был, как мы видели, Дионис; и действительно,
Диониса признал в Осирисе еще Геродот задолго до учреждения
александрийского культа. Это значение осталось за ОсирисомСараписом и впредь, причем орфики могли припомнить, что и
их первозданный Дионис-Загрей был растерзан Титанами, как
Осирис — Тифоном, и молиться на том свете, чтобы «Осирис
уделил им холодной воды» памяти и сознания. Но, кроме того,
он был по своему первоначальному значению Гелием-Солнцем,
и это значение со временем опять станет преобладающим — не­
даром он, явившись во сне царю Птолемею, в пламени вознесся
к небесам. Он же и Посейдоном охраняет пловцов во время их
плавания; он Асклепием исцеляет ищущих его помощи боль­
ных; он, наконец, превышает всех остальных богов своей силой,
будучи Зевсом, супругом Исиды-Геры: «един Зевс-Сарапис»,
читаем мы много раз на передающих его любимое изображение
резных камнях. «Един Зевс-Сарапис» — стоит запомнить эту
формулу: она характерна и для этой эпохи, стремящейся уже к
единобожию в иной форме, более простой и откровенной, чем
та, в которой осуществила эту идею и исконная греческая рели­
гия и позднейшая религия Деметры (выше, § 10). Нам сохранена
легенда, что в самый момент возникновения александрийского
культа кипрский царь Никокреонт, обратившись к новому богу
с вопросом, кто он, получил от него ответ: «Небо — моя глава,
море — мое чрево, в землю упираются мои ноги; мои уши реют
в воздухе, мои очи сияют солнцем». Это не очень наглядно, но
идея Сараписа-всебога выражена ясно.
После древнегреческой радуги божественных проявле­
ний, после собирания богов под укромной сенью деметриных
таинств эта феокрасия — «смешение богов» — была следую­
щим неизбежным шагом. Культ Исиды первый его совершил;
при данном настроении эллинизма это был один из залогов его
успеха.
Во-вторых, верующие нашли в культе Исиды и хорошо ор­
ганизованное, сильное и умное жречество, естественное на­
следие фараоновского Египта... Подлинно ли они его искали?
Том II. Религия эллинизма
247
Можно подумать, что вначале дело обстояло наоборот. Мате­
риалистически рассуждая, можно сказать, что жречество было,
что оно требовало значительных затрат, и что необходимостью
изыскать соответственные средства объясняется поразитель­
ный прозелитизм культа Исиды. Готов согласиться, что часть
правды этим высказана; но интереснее другая. При многочис­
ленности жреческого персонала было возможно гораздо более
интимное, личное отношение жреца к посвящаемому, чем в
древнегреческих культах с их немногими жрецами и жрицами;
то, что там было случайным явлением, здесь могло стать прави­
лом. Я нарочно не привлекаю самого подробного и яркого опи­
сания культа Исиды, которое нам сохранилось — одиннадца­
той книги «Метаморфоз» Апулея: будучи написана к концу II в.
по Р. X., эта книга изображает нам этот культ в его последнем
римско-вселенском фазисе и, несомненно, содержит элементы,
чуждые эпохе эллинизма. Но позволительно будет сослаться на
слова героя о посвятившем его жреце, на его сыновнюю к нему
нежность и сыновнее почтение — несомненно, представление
о жреце как о духовном отце впервые осуществляется в культе
Исиды. А что это значит, это поймет всякий.
Но кроме того, многочисленность жреческого персонала
допускала и большую торжественность религиозных церемо­
ний... Более внушительную и радостную, чем древнегреческие
процессии и хореи, чем ночь Дионисий и игры посвященных
на светозарном лугу элевсинской Деметры? Этого бы я не ска­
зал; но эпоха эллинизма вообще склонна заменять всенарод­
ную соборность виртуозностью специалистов — и в искусстве,
и в агонистике, и в религии. И в этом отношении жреческое
богослужение с народом в качестве зрителя, а не участника, по­
жалуй, соответствовало новым требованиям. Не буду и здесь
предвосхищать того изложения, которое должно найти себе
место в пятом очерке, оставлю нетронутым описание Апулея;
но и геркуланские фрески, относящиеся именно к эллиниз­
му, в связи с литературными свидетельствами открывают нам
многое. Служба Исиде была прежде всего постоянной: была
248
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
утренняя служба «открытия дверей» храма, была и пополуденная. Открытие дверей... а древние греки его не знали? Нам слу­
чайно сохранился стих из потерянных «Жриц» Эсхила:
Благовествуйте! Мелиссы вблизи, дабы дом Артемиды открыть нам.
Если присутствующие приглашаются соблюдать благовещее настроение (euphemia) в то время как жрицы Артемиды,
мелиссы (пчелы), будут открывать ее храм, то, значит, это
открытие было богослужебным актом. Да, мы многое знали
бы лучше, если бы нам было сохранено побольше творений
этого питомца элевсинской Деметры. Но и теперь мы можем
сказать, что и другой питомец той же Деметры, Тимофей
элевсинский, знал, что он делал, вводя лишь такие обряды,
которые имели параллели себе в исконно греческом богослу­
жении.
Все же они были, по-видимому, в культе Исиды значительно
сложнее. В закрытый еще храм входили прислужницы, «буди­
ли» ее приветственной песнью, причесывали, одевали и затем
лишь открывали храм, чтобы она могла принять своих почита­
телей. Завеса распахивалась; взорам верующих представлялась
богиня. Без сомнения, ее утренняя служба состояла в значи­
тельной степени в исполнении пеанов — они так и называют­
ся—в честь нее, вроде тех, которые для нее сочинил Деметрий
Фалерский, поэт-философ; знаем еще, что молитвы сопровож­
дались потрясанием «систра», звонка особой конструкции, по
своему значению вряд ли многим отличавшегося от того, ко­
торым поныне сопровождается католическая литургия. — Ка­
ково было содержание вечерней службы, мы не знаем; вряд ли,
однако, можно сомневаться, что песни и систр находили себе
место и здесь.
Это была ежедневная служба, но кроме нее Исида имела
свои ежегодные праздники. Опять-таки не будем предвосхи­
щать того, что нам подлинно известно только для эпохи рим­
ской империи: мы не можем быть уверены в том, что веселый
Том II. Религия эллинизма
249
всенародный праздник «корабля Исиды» существовал уже в
нашу. Но зато несомненно существовал праздник мистерий
Исиды; и эти мистерии — это и было то третье и главное, чего в
ее культе искали верующие.
Главным оно было, конечно, и для Тимофея, влившего дух
своего родного элевсинского культа в мистический культ еги­
петской богини. И здесь душа посвящаемого настраивалась со­
зерцанием священной драмы, героями которой были Осирис и
Исида, а содержанием — страдание, смерть и воскрешение пер­
вого, горестные поиски и самоотверженный подвиг последней.
Посвящаемый переживал вместе со страдальцем странствие
через ужасы мрака к блаженству вечного света.
«Я дошел до пределов смерти, я коснулся своей стопой порога Пересефоны; пройдя через все стихии, я вернулся обратно; среди
ночи я увидел солнце, сверкающее своим белым светом; к богам
и неба и подземной глубины я подошел и вблизи сложил им дань
своего благоговения», —
так говорит герой Апулея; и кто читал изображение элевсинских таинств в Лягушках Аристофана, тот знает, что в кратком
рассказе Апулея, по крайней мере, столько же греческого, элев­
синского, сколько и египетского.
Такова была религиозная реформа Тимофея, проведенная
им по почину царя-эллина Птолемея Спасителя, при друже­
любном содействии слуги Исиды, эллинствующего жреца
Манефона. Ее последствия были неисчислимы. Благодаря ей,
Исида действительно завоевала весь культурный мир: да, но
это была эллинизованная Исида: египетские украшения, ко­
торые она взяла с собою с берегов Нила, так же мало изменили
ее эллинское естество, как и «канопские» узоры третьего помпеянского стиля — его эллинскую основу: в своеобразных, но
все же не древнеегипетских льняных ризах — жаждущих мис­
тического откровения поклонников утешала все та же Деметра
элевсинская, богиня тайн о синем покрове.
250
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
И все же одна разница была — разница крупная, решаю­
щая. Боги греческого Олимпа чуждались подземной тьмы; мы
видели — прощаясь с жизнью, грек переходил под власть дру­
гих богов и других законов (§ 5). Здесь было не то: Сарапис гла­
вой витал в эмпирее, а стопами попирал подземные глубины;
отдавшийся ему при жизни поклонник и здесь, и там пользо­
вался его неизменным покровительством. Основное различие
в греческом пантеоне, различие олимпийских и хтонических
богов, собиралось исчезнуть из сознания верующих, готовя
путь Тому, Чья все превосходящая власть одинаково объемлет
и земной, и загробный мир.
Глава V
АДОНИС И АФРОДИТА
§20
В предыдущих главах мы изучили вклады Анатолии и
Египта в религию эллинизма. Переходя теперь к третьей грековосточной области, к Сирии, мы должны прежде всего заме­
тить, что ее роль как оплодотворительницы античной религии
почти вся еще впереди. В нашу эпоху она сама является полем
усиленной эллинизации со стороны своих царей Селевкидов;
но, покоряясь им внешне, она в то же время ревниво бережет
про себя своих презираемых западным миром кровожадных
Ваалов, в ожидании того, еще далекого момента, когда этот
мир, униженный и расслабленный, и их призовет к себе.
Только одно сирийское божество уже с давних пор сумело
доставить себе доступ в круг эллинской религии, использо­
вав то чувство ее носителей, в котором заключалась их и сила,
и слабость — чувство красоты: это была Астарта с ее любимцем
Адоном. Но, быть может, и это исключение лишь подтверждает
252
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
правило: дело в том, что для этой четы Сирия была только пе­
реходной областью, ее же родиной была древняя Вавилония.
Атак как вавилонская религия нам к тому же и лучше извест­
на, чем сирийская, то с нее целесообразнее будет начать.
В древневавилонском пантеоне богиня Иштар занимает
особое место, как богиня самостоятельная и яркая, а не бледное
женское дополнение к мужскому божеству. В силу коренного
астрально-природного дуализма вавилонской религии и роль
Иштар двойная: она и душа одной из семи планет, той самой,
которая поныне, после двойной лингвистической метаморфозы,
сохранила ее имя — вечерне-утренней звезды Венеры — и боги­
ня земного плодотворения и его условия, чувственной любви.
В этом втором своем естестве она чествовалась безудержным
половым разгулом, сакральным выражением которого была
религиозная проституция; но созданный ею буйный урожай
весны обречен гибели, разрушительное время года срывает
одно украшение за другим у вянущей природы, снимает с нее
под конец и ее зеленую ризу и отдает ее, обнаженную, во власть
смерти. Так возник в сознании вавилонянина образ юного бога
природы, Таммуза, любимца Иштар. Причина его гибели имен­
но в его плодотворении — «причина смерти — любовь», можно
сказать и тут. А царица любви — Иштар: это она своими ласка­
ми обольстила Таммуза, она стала причиной его гибели.
И вотТаммуз покинул свет дня, стал жителем преисподней,
где царствует Нергал и его грозная супруга Эрешкигаль... тут
начинается для нас один из любопытнейших памятников ва­
вилонской религии, Сошествие Иштар, как его принято назы­
вать. «Стала мыслить Иштар о стране без возврата»; отправля­
ется туда, находит стража у первых врат, посылает его к царице
Эрешкигали: «Пришла Иштар, твоя сестра». Закручинилась
владычица мрака... жалеет она богиню и ее неотвратимую судь­
бу? По ее приказанию страж пропускает ее через семеро врат,
снимая с нее последовательно украшение за украшением, под
конец даже ризу стыда; обнаженной является она к Эрешкига­
ли. Та заражает болезнью ее глаза, чресла, ноги, сердце, голову,
Том II. Религия эллинизма
253
всю ее — и с этого мгновения прекратилось всякое плодотворение на земле, вся живая природа заснула. Испугались высшие
боги; создав слугу, они посылают его к Эрешкигали с власт­
ным словом. Эрешкигаль проклинает слугу, но переданное им
слово исполняет; по ее приказу, ее прислужник Намтар окроп­
ляет Иштар живою водою, ведет ее обратно через семеро врат,
возвращая ей у каждых последовательно отнятые украшения...
конец гимна плохо сохранился и загадочен, но все же видно,
что и Таммузу уделяют живой воды, что он воссоединяется с
возлюбившей его богиней. Опять весна на земле.
И красиво, и странно сплелись в этом мифе оба естества
астрально-природной Иштар: мы узнаем богиню плодотворения, обрекающую гибели особь ради продления жизни поро­
ды, но узнаем и лучезарную звезду, спускающуюся через рубеж
небосклона под землю, где предполагается царство мрака. Уми­
рающая и воскресающая природа странно раздвоена в Таммузе и Иштар как natura naturata и natura naturans; первая в сво­
ем мужском, вторая в своем женском естестве, что уже совсем
странно. Но мы, может быть, неправильно поступаем, рассуж­
дая по-нашему в вавилонской атмосфере. Во всяком случае,
Таммуз — символ расцветающей и увядающей природы.
«О, пастырь! — поется в жалобном гимне в честь него, —
ты — семя, не отведавшее влаги в борозде, зародыш, не принес­
ший плода в поле, деревцо, не посаженное у орошающей струи,
деревцо, корни которого подрезаны, лоза, не отведавшая влаги
в борозде».
Одно хотели бы мы узнать: видели ли вавилоняне в воскре­
шении Таммуза залог возможного освобождения также и че­
ловека из «страны без возврата»? Ученые-ассириологи бывают
склонны это допустить, но я не вижу для этого, пока, никаких
оснований; воскрешение мертвых упоминается в богослужеб­
ных гимнах, но только как проявление силы соответственных
богов, не в связи с воскрешением Таммуза, не как последствие
освободительного подвига самой Иштар. И, думается мне,
этим обусловлено также и то обстоятельство, что культ Иштар
254
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
и Таммуза не имеет мистического характера. Конечно, вся ре­
лигия вавилонян гораздо более подчинена жречеству, чем грече­
ская, но о специальных посвящениях в таинства Таммуза мы не
слышим. Религиозная мысль еще не прорвала своей природномифической пелены: служба Таммузу, справляемая храмовыми
проститутками — только симпатическая служба умирающей и
воскрешающей природе, вне связи с возможной для человека
«лучшей участью» за пределами смерти. Такой «лучшей учас­
ти» для смертных людей Вавилон вообще не признавал.
§21
Покорившие Вавилонию пришельцы семитского племени
сами прониклись ее религией и стали посредниками между
нею и своими западными соплеменниками, населившими Си­
рию с Финикией; им они принесли культ Иштар и Таммуза.
Его сущность была сохранена, только имена были заменены
другими. Иштар стала Астартой, хотя это имя не было обяза­
тельным; Таммуз же был обозначаем нарицательным Adon, что
значит «Господь». Немногочисленны свидетельства об этом
культе: сирийцы и финикияне не оставили нам такой богатой
литературы, которая могла бы идти в параллель с клинописной
вавилонской; что же касается греческих, то они тоже не очень
обильны, позднего происхождения и возбуждают подозрение в
том, что они переносят в Сирию обратно определившиеся уже
в Греции особенности культа и мифа.
Как бы то ни было, можно признать за достоверное, что
одним из центров культа Адона и Астарты был город Библос
в Финикии. Адон был ранен вепрем на охоте в роще Ливана и
умер от раны; на память об этом библийцы ежегодно справля­
ют «оргии» с плачем и ударами в грудь, после чего они приносят
ему заупокойные жертвы как мертвому. А на следующий день
они выносят его изображение (из усыпальницы?) на воздух,
объявляют его живым и чествуют отрезанием своих волос и ре-
Том II. Религия эллинизма
255
лигиозной проституцией. В эти дни, будто бы, и протекающая
мимо Библоса река, тоже носящая имя Адона, окрашивает свои
волны в багровый цвет.
Местом столкновения и слияния финикийского и грече­
ского элементов был остров Кипр; здесь финикийская Астарта
превратилась сначала в «кипрскую богиню» (Киприду), а затем
в Афродиту; здесь была помещена и родина ее любимца, Миф о
нем получил следующую форму. У кипрского царя Кинира была
прекрасная дочь, по имени Мирра. Воспылав нечестивой любо­
вью к своему отцу, она путем обмана достигла своей цели, но
под конец обман обнаружился, Кинир с мечом в руке бросился
преследовать оскверненную осквернительницу — но боги, по
ее просьбе, превратили ее в дерево, то самое, с которого сочится
благовонная смола, носящая ее имя. Через десять месяцев кора
дерева лопнула и выдала младенца — Адониса. Воспитанный
пастухами, он и сам стал пастухом. Своей божественной красо­
той он покорил сердце самой Афродиты, и она сделала его своим
товарищем и любимцем. Однажды он, однако, отправился на
охоту. Исход был для него роковым; вепрь, встретившись с ним,
ранил его в бедро, и он от этой раны умер. Безутешно было горе
Афродиты; оплакав своего любимца, она спустилась за ним в
преисподнюю и добилась его частичного возвращения себе. По
решению Зевса, он отныне треть года должен был проводить в
преисподней, треть с Афродитой, а треть, где захочет сам — но
он, конечно, и эту треть подарил своей божественной подруге.
Из Кипра культ Адониса рано проник в Грецию как коло­
ниальную, так и коренную. Самым ранним свидетельством о
нем мы обязаны Сафо (VI в. до Р. X.); она сочиняла обрядовые
песни для праздников Адониса, из которых нам сохранен ма­
ленький, но содержательный отрывок (пер. Вяч. Иванова):
Что, Киприда, творить нам повелишь?
Никнет Адонис!
Бейте в перси, взрыдав, девы, по нем,
Рвите хитоны!
256
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
В пятом веке мы встречаем «Адонии» уже в Афинах; справ­
ляют их там плачем и жалобами суеверные женщины к вели­
кому неудовольствию властей — пришлый характер праздни­
ка живо чувствуется в этом к нему отношении представителей
государства. Вообще, нигде в Греции до падения ее самостоя­
тельности Адонии не получают официального характера:
справляют их частные кружки вроде того, для которого Сафо
писала свои богослужебные песни. И притом, преимуще­
ственно, если не исключительно, кружки женщин: вторая
после Сафо даровитая стихотворица греков, Праксилла, тоже
писала адонические песни, и нам из них тоже сохранен отры­
вок — наивный плач умирающего Адониса:
Бросить я должен красу над красами, лучистое солнце,
Бросить алмазные звезды и лик благодатный Селены,
Сочные бросить арбузы, и яблоки бросить, и груши...
из которого мы заключаем, что в Греции праздник Адониса
справлялся не весною, как в Вавилоне праздник Таммуза, а ле­
том или ранней осенью.
Но тот же культ — вряд ли из Финикии, а скорее, непосред­
ственно из Вавилона — проник и в семитскую Анатолию, глав­
ным образом, в Лидию, и там существенным образом изменил
местный миф и культ Великой Матери и Аттиса. Имена оста­
лись местные; но была введена одна подробность, сближающая
Аттиса с Адонисом: его самооскопление было заменено смертью
на охоте, и притом именно от поранения клыком вепря. В этом,
действительно, отличие лидийского Аттиса от того фригийско­
го, о котором была речь в предыдущей главе. И это проникнове­
ние должно было состояться в очень ранние времена; оно успе­
ло повлиять на легенду о лидийских царях и создать тот ее вари­
ант, который мы знаем, благодаря пересказу Геродота (136 ел.).
Здесь Аттис (правда, с правописанием Atys, не изменяющим
дела) является сыном царя Креза, и гибнет он от руки Адраста («Неизбежного», т. е. бога смерти) во время охоты на вепря.
257
Том II. Религия эллинизма
Но это мимоходом; не в первый раз мы встречаем слияние
Афродиты с Великой Матерью. Возвращаемся к настоящему
Адонису. Мы проследили его судьбу в древнем Вавилоне, в се­
митской Сирии и в Греции эпохи независимости; теперь перед
нами последний и главный для нас вопрос: роль культа Адони­
са и Афродиты в религии эллинизма.
§22
Она именно такая, какой мы ее ожидаем при греко-восточ­
ном характере этого эллинизма: Адонис, не допущенный до
тех пор в греческий пантеон, принимается в него теперь, его
культ из частного становится государственным. Доказательств
мы ищем прежде всего в царстве Селевкидов, взрастившем во
времена оны религию Адониса и передавшем ее собственной
Греции. К сожалению, оно мало дает о себе знать в нашей ли­
тературе; жаль, что не сохранилось почти ничего от придвор­
ного поэта Селевкидов, от Эвфориона! С другой стороны, мы
знаем эллинизаторские тенденции Селевкидов, их нелюбовь
ко всему варварскому, особенно в религии. Но культ Адониса
был достаточно эллинизован своим долгим сожительством с
эллинской Афродитой: в этой греческой — уж, конечно, не фи­
никийской, — форме его можно было принять в цикл государ­
ственных культов. И действительно, он был принят; мы заклю­
чаем это, правда, из очень немногословного свидетельства, оно
состоит буквально из одного только слова, но это слово вполне
доказательно. Это — имя месяца Adonisios в Селевкии — неиз­
вестно, какой, но, конечно, основанный Селевкидами. Прошу
отметить форму — Adonisios, не Adonios; отсюда видно, что чест­
вовался греческий Адонис, а не семитский Адон.
Этого мало; ничего не поделаешь. Красноречивее наши
источники для третьего из греко-восточных царств, для птолемеевского Египта — точнее говоря, один источник, но зато
первостепенный, — лучший поэт эллинизма, Феокрит. Он
258
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
навестил Александрию в правление Птолемея II Филадельфа,
в 60-е годы III века, был свидетелем праздника Адониса, справ­
ленного царицей Арсиноей в ее дворце — праздника царского,
прошу отметить, а стало быть, при тогдашней форме правле­
ния, государственного — и описал виденное им в одной из сво­
их прелестнейших идиллий, в «Сиракузянках». Описал он его
в форме драматической: две землячки поэта, поселившиеся в
Александрии сиракузские мещанки, приходят посмотреть на
праздник. С трудом протиснувшись через толпу, они входят во
двор царских хором; их взорам представляется открытая спере­
ди зеленая беседка, в ней два серебряных ложа, на одном лежит
кумир Адониса, на другом кумир Афродиты. Деловитые хозяй­
ки, они обращают свое внимание первым делом на расписные
материи, которыми устланы ложа:
Что за ткачихи, Афина, покровы им эти соткали!
Чья им искусная кисть создала этих образов1 прелесть:
Ведь, что живые стоят, что живые, гуляют по ткани.
Скажешь, с душою они: нет на свете мудрей человека!
Потом лишь приковывает их взоры и лежащий поверх спус­
кающихся с ложа тканей кумир:
Сам же какой ненаглядный лежит на серебряном ложе,
Пухом весенним как раз золотя молодые ланиты,
Трижды любимый Адонис, и в мраке Аида любимый.
То же скажет вскоре затем и певица богослужебного гимна:
Лет жениху восемнадцать, поди — девятнадцать, не больше:
Пух золотой на устах, молодое не колет лобзанье.
Само ложе — высокое, из черного дерева с золотыми и се­
ребряными украшениями; ножки облицованы барельефами
1
Т. е. писанные красками образцы, по которым ткали.
Том II. Религия эллинизма
259
из слоновой кости, изображающими похищение молодого Ганимеда орлом, этот чудный символ тоски «вверх, вверх!», так
хорошо переданной Гете в его дифирамбе об этом отроке. Чув­
ствовала ли ее и наша певица?
Что тут эбена, что злата! Орлы же из кости слоновой
Зевсу-Крониду несут виночерпия ввысь молодого.
Сверху — порфира ковров; они сна беспробудного мягче.
С гордостью скажет Милет и на Самосе пастырь загонов:
«Нашей работой твое изукрашено ложе, Адонис!»2
Ложе Киприде — одно, а Адонису-свету — другое.
Перед ложами — столы с угощениями для блаженной четы:
Все здесь лежит на столах, что в ветвях плодоносных поспело;
Садики нежные тут же в серебряных вижу корзинках;
Тут же в сосудах златых благовоний сирийских услада;
Тут же печенья манят — на листах их пекут мастерицы,
Сок многовидных цветов к белоснежной муке прибавляя;
В меде ее ж разведя, иль в елее густом, налепили
Птичек пекарки для вас и зверьков всевозможных подобья.
Тут наше внимание привлекают особенно упомянутые «са­
дики» Адониса — это их техническое имя — в серебряных кор­
зиночках, характерная принадлежность именно нашего празд­
ника. Принято было украшать ложе Адониса быстро взращен­
ными цветами и злаками — это достигалось, вероятно, тем, что
их поливали вином вместо воды — которые, разумеется, так же
быстро и вяли, не дав плодов: символ скоротечности жизни са­
мого Адониса. Можно при этом вспомнить слова из вавилон­
ского гимна Таммузу: «ты — зародыш, не принесший плода в
поле» и т. д.
И наконец, сама беседка, осеняющая эту красивую сце­
ну. И здесь, согласно эллинскому вкусу, природа украшена
2
Т. е. милетские мастерицы сделали ковры изсамосской шерсти.
260
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
искусством, приличествующими скульптурными изображе­
ниями:
Ложа — в зеленой беседке; анис (?) ее кроет приятный.
В ней средь листвы над четою младенцы-эроты летают,
Точно птенцы-соловьи, что пытают на дереве смело
Крылышек силу растущих и с ветки на ветку порхают.
В Александрии, как вероятно и везде, где праздник Адо­
ниса приходился в жаркую пору года — день горя следовал
за днем радости; последний, поэтому, представлял не вос­
соединение любящей четы, а ее блаженную жизнь до разлу­
ки. Поэтому и особенной литургической службы не было:
народ приходил посмотреть на беседку и уходил, и только
певицы сменяли друг друга у лож, состязаясь из-за награды,
назначенной для лучшей. Нашим мещанкам посчастливи­
лось: как раз после их прихода очередь дошла до прошлогод­
ней победительницы. После принятого призыва богини она
продолжает:
Видишь, сколь дивным тебе с вечноструйного волн Ахеронта
В месяц двенадцатый днесь возвращают Адониса Оры...
Относящиеся к описанию лож и беседки стихи мы уже при­
вели; заключение же гимна следующее:
Радуйся ныне, Киприда, общению радуйся мужа!
Завтра ж с росой предрассветной мы города стогны покинем
И понесем вас толпой, где у берега волны бушуют.
Волосы там распустив, расстегнув выше пояса платье,
Грудь обнажим мы свою и печальную песню затянем.
Милый Адонис, сюда приходить и в Аид возвращаться
Силу имеешь один среди всех ты блаженных героев...
Радуйся, милый Адонис, и нам будь приход твой на радость!
Милостив будь к нам и ныне, Адонис, и впредь; дружелюбно
Приняли ныне тебя мы, и примем, когда ты вернешься.
261
Том II. Религия эллинизма
Праздник Адоний, значит, по крайней мере двухдневный —
но, конечно, ничто не мешает предположить, что драгоценное
сооружение, описанное нами, не на один только день было рас­
считано, и что мы только случайно вместе с нашими мещан­
ками попали на последний. Как бы то ни было, «завтра» пред­
стоит праздник разлуки, а с ним и плач по Адонисе, тот самый
плач, который мы имели в виду выше, приводя относящиеся к
нему отрывки Сафо и Праксиллы.
Как видит читатель, и эти эллинистические Адоний не
имели мистического характера: все, кому угодно, смотрят на
беседку блаженной четы, все слышат посвященный ей гимн,
все «толпой» выйдут завтра на морской берег — почему именно
туда, мы не знаем — оплакивать ее разлуку. И радость, и плач
имеют только симпатическое значение: залогом воскресения
также и чествующих обряды Адоний не служили, почему мы
никогда не слышим о «мистах Адониса» наподобие мистов Деметры, Аттиса или Исиды. Благочестивые люди приходили на
праздник Адониса и уходили с него, прощаясь с ним так, как
это делают наши мещанки.
Все же для оценки религии эллинизма и этот государствен­
ный праздник Адониса имеет свое значение, так же, как и мис­
терии Деметры, Аттиса и Исиды. Об этом значении и придется
теперь поговорить.
§23
Оставим в стороне коренную разницу между культом Адо­
ниса, с одной стороны, и Аттиса и Сараписа, с другой — а имен­
но ту, что первый не был мистическим, между тем как оба
последних открывали свою завесу только для посвященных;
ведь и по сю сторону завесы эти два культа представляли до­
статочно интересного для обыкновенных смертных. Возьмем
то чувство, которое находило себе удовлетворение одинако­
во во всех трех — чувство «симпатии» в отношении божества,
262
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
т. е. непосредственного переживания его судьбы. В чем заклю­
чалось его содержание?
Я думаю, если читатель сравнит вышеприведенные выпис­
ки из Сиракузянок Феокрита с прочитанной им раньше (§ 9) из
гимна Каллимаха в честь Деметры — он будет поражен сход­
ством религиозного настроения. И здесь, и там та же повышен­
ная участливость, тот же, можно сказать напрямик, религиоз­
ный сентиментализм. И именно вследствие этого совпадения
здесь и там, при совершенно ином характере религиозного чув­
ства в гимнах древней Греции, я и поставил этот религиозный
сентиментализм в счет не Каллимаху, а именно религии элли­
низма. Не будем считать его преходящим явлением: мы найдем
его в гимнах и размышлениях католической церкви, имеющих
своим предметом страдания Спасителя и печали Богородицы.
Мы могли это удостоверить для культа эллинистической
Деметры и Адониса, так как нам случайно сохранились сти­
хотворения Каллимаха и Феокрита; и, конечно, мы не сомне­
ваемся в том, что нашли бы его и в гимнах в честь Аттиса и Сараписа — пеанах Деметрия Фалерского, например, — если бы
они до нас дошли; явление это, таким образом, и всеобщее в
нашу эпоху и, как доказывает только что приведенная справка,
очень живучее. Сравним же на этой почве древний культ Де­
метры, хотя бы и эллинистической — с этими тремя новыми,
хотя и эллинизованными; найдем ли мы разницу?
Там Деметра тоскует по Коре; здесь Великая Мать — по
Аттисе, Исида — по Осирисе-Сараписе, Афродита — по Адо­
нисе: тоска— мотив общий, вызывающий симпатию участ­
ников празднества. Да, только там это была святая тоска
матери по утраченной дочери — здесь тоска любовницы по
том, с кем она делила сладкие, но слишком земные утехи чув­
ственной любви. Элемент эротизма — законный где угодно,
но только не в религиозном чувстве — совсем отсутствовав­
ший в чистых мистериях Деметры, сильно расцветал в этих
новых культах. Это не предположение; читатель сам мог про­
честь свидетельство:
Том II. Религия эллинизма
263
Пух золотой на устах, молодое не колет лобзанье.
Вот на какие мысли и чувства наводило поклонников со­
зерцание блаженства божественной четы, предложенного их
благоговейным взорам.
Тут, правда, напрашивается одно возражение, и даже два.
Во-первых, можно сказать, что и в исконно греческих мисте­
риях этот элемент имелся налицо, если не в элевсинских, то в
орфических: ведь и Орфея любовь к невесте, к Эвридике, за­
ставила спуститься в преисподнюю. Это верно, и мы охотно
пользуемся этим красивым мифом в подтверждение нашего
догмата, что «любовь — привратница бессмертия». Но миф об
Эвридике — не содержание орфических мистерий, а только
рамка, и не тоска Орфея, а страдания первозданного Диониса
предлагались симпатии верующих.
А во-вторых, можно попытаться выделить хоть таинства
Исиды из этого круга: она была, все-таки, не любовницей,
а супругой убитого Осириса-Сараписа. И все же, отвечу, на
практике эротизм не был исключен, и мистерии Исиды ста­
ли не менее соблазнительны, чем мистерии Кибелы и Аттиса.
Овидий в своей легкомысленной Науке любви прямо рекомен­
дует их искателям игривых приключений (I 77):
Не забывай и святыни телицы в льняном облачении:
Дев она делает тем, чем была Зевсу сама.
Практика была очень красноречива; и мы имеем право
утверждать, что религиозный эротизм вырос на почве именно
этих эллинизованных восточных культов. Появилось полное со­
блазна мнение, противоположное тому, которое некогда созда­
ло религиозное скопчество (§ 14): мнение, что чувственный эк­
стаз —лучший путь к религиозному экстазу... и все дальнейшее.
Появилось ли? Ясное дело, что мы не можем проследить
всего подповерхностного развития религиозных практик, да
еще тайных. Мистерии Диониса в породившей их варварской
264
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
стране сопровождались половым разгулом; это было понят­
но, так как они имели первоначально значение приворожения
плодоносности к земле. Греция, приняв их, очистила их от
этого нежелательного элемента; можем ли мы поручиться, что
это ей удалось вполне? Но, во всяком случае, в самих мистери­
ях, поскольку они были греческими, этот эротизм не находил
почвы; теперь же, с перенесением в греческий мир этих вос­
точных культов, он ее получил. Как религиозное скопчество,
так и религиозная хлыстовщина выросла в соблазнительной
укромности восточных таинств. Прошу сравнить нижеследу­
ющее надгробие нашей эпохи (I в. до Р. X.) в честь одной такой
духовной особы, причастной к культу и Великой Матери, и Аф­
родиты с Адонисом — надгробие, имеющее к тому же автором
философа, хотя и эпикурейской школы — Филодема:
Здесь шаловливое тело Тригонии нежной зарыто,
Здесь упокоила персть цвет сабакейских (?) гетер.
Были сродни ей беседка и шум вдохновенных кимвалов
И беззаботный задор, Матери милый Богов.
По сердцу женская служба была Афродите влюбленной;
Чары Лаиды-красы3 ей открывались одной.
Почва святая, шипов не рождай над любимицей Вакха:
Белым левкоем, прошу, камень ее увенчай.
Надо ли настаивать на том, что и здесь эллинский дух по­
крыл тлен восточной распущенности обычным белым левко­
ем своей неотъемлемой красоты? Он остался верен себе; и все
же это была опасная, роковая приправа. Сами ревнители этих
культов это поняли, и позднее, уже в эпоху империи, постара­
лись их очистить от нее; насколько это им удалось, покажет пя­
тый очерк, но принцип «развратом спасешься» так и не удалось
вырвать из сознания людей. Он заразил и раннее христианство,
и молодой церкви стоило немалого труда его искоренить — по­
скольку она его действительно искоренила.
3
Славнейшая из всех гетер, жившая в конце V века.
Глава VI
ДРЕВНИЙ ОЛИМП
§24
Все вышеописанные почти исключительно мистические
культы восходят так или иначе к Деметре, богине таинств, и че­
рез нее к Матери-Земле; ими представлено хтоническое начало
греческой религии. Но мы видели, что, вышедши из заветных
недр Земли, они не удовольствовались той частью жизни ве­
рующих, которая запечатлена вторжением загробного мира и
заботой о «лучшей участи» в нем: боги таинств взялись руко­
водить человека и в его земной жизни с ее земными заботами,
обеспечивая ему, например, безопасное плавание по бурным
морям, а упомянутый девиз синопско-египетского пришельца
«един Зевс-Сарапис», казалось, устранял из сознания людей
самого владыку древнего Олимпа. Спрашивается, как отнес­
лись к этим притязаниям его «легкоживущие» обитатели, что
осталось от той религии радости, которую мы изучили в луч­
шую эпоху греческой культуры? Мы начали настоящий очерк
266
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
с противопоставления друг другу двух течений греческой ре­
лигии, явного и тайного; широкое распространение тайного
занимало нас до сих пор; какова же была судьба явного?
Существует мнение, что оно сильно оскудело.
«В течение третьего века религиозное чувство изменяется, хотя
и не ослабевает. Часть верований хиреет, но другая часть еще
сильнее выходит из испытания. То, что теряют боги Олимпа, идет
на пользу единого бога; его еще только смутно различают, но его
царство уже обеспечено» (Лафеи).
Со второю частью этого положения я согласен: да, идея
единого бога, не отвлеченного, как у же давно у философов,
а культового, идея «единого Зевса» уже вырисовывается в со­
знании людей, и чем дальше, тем больше будет выигрывать в
определенности. Только правильно ли, что в соответственной
мере теряют почву боги Олимпа? — Но ведь этого требует логи­
ка! — А что же здесь требует самой логики? — Если Зевс един,
то есть ли рядом с ним место Аполлону? — В том-то и дело, что
да; никогда не следует забывать, что мы находимся в области
чувства, а не рассудка.
О богах Олимпа мы должны повести исследование особо,
не довольствуясь заключением, которое нам может подска­
зать наш рассудок. Положим, это делают и Лафеи, и другие;
они обращаются к литературе эллинизма, допрашивают — не
его поэтов, которых позволительно не принимать всерьез, ко­
гда они романтически увлекаются верованиями святой стари­
ны, а его прозаиков, т. е. философов и историков... а впрочем,
и поэтов, но только комических, не склонных к романтизму,
Менандра, Филемона. И тут, несомненно, обнаруживается тя­
готение к единому лучу божества и к отвлечению от пестрой
радуги Олимпа.
Это и верно, и ценно; и все-таки мы должны потребовать
отвода этих свидетелей. Писатели — не народ, а элита наро­
да; а народ оставил нам достаточно памятников своей рели-
Том II. Религия эллинизма
267
гиозной жизни, притом и в своей совокупности, и в лице от­
дельных своих единиц, сложение которых тоже дает совокуп­
ность. Итак, какую роль играли боги Олимпа в жизни общин
по свидетельству их избранных представителей? И какую в
жизни «среднего человека», создающего своим многократным
повторением ту же общину? Чтобы это узнать, надо от литера­
турных памятников обратиться к надписям; что они нам пока­
зывают для эпохи эллинизма, т. е. от III до I в. включительно?
Всякий, хоть поверхностно их просмотревший, должен ска­
зать: величайшую заботливость общин о богах, храмах и всем
богослужебном деле; это касается одинаково и таких передо­
вых общин, как афинская, и самых захолустных.
Островку Микону удалось объединить свои «города»: он
всей землей реорганизует их праздничные календари, опре­
деляя, в какие дни каких месяцев приносить жертвы своим
богам — Зевсу олимпийскому, Зевсу хтоническому, т. е. Аиду,
и Земле хтонической, Посейдону, Деметре с Корой, Аполлону,
Дионису с Семелой, Ахелою (Мишель, 714). — Еще подробнее
регламент жертвоприношений на острове Косе (М., 716-718);
мы поражаемся их множеством. Магнеты в Фессалии... но по­
слушаем их самих (М., 842):
«Так как наш город относится благочестиво ко всем богам, но
особенно к Аполлону Коронейскому, оказывая ему величайшие
почести за испытанные им от него милости, за то, что он через
свой оракул давал и общине, и частным лицам указания, важ­
ные для их здоровья и благополучия; и так как справедливо, что­
бы прорицалище столь древнее, удостоенное со стороны наших
предков стольких знаков уважения, было предметом особой за­
боты со стороны города, тем более при все растущем наплыве к
нему чужестранцев» — и т. д.
Танагрейцы в Беотии, во исполнение оракула Аполлона
Птойского, заботятся о «принятии в венец» своих стен при­
городного храма Деметры и Коры (Циен, 68). — Этот оракул
268
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
принадлежал беотийской общине Акрефиям; ее граждане рас­
сылают во все общины беотийского союза послов в видах уси­
ления благолепия его празднества и притом, как мы заключаем
по случайно сохранившемуся благоприятному ответу оропийцев (М., 699), с полным успехом. — Позднее те же акрефийцы
(М., 706) заботятся и о божьем мире ради того же праздника
того же Аполлона, причем находят себе поддержку в решении
Амфиктионов. — Схожий с танагрейским случай известен нам
из жизни островка Анафы (М., 853): его гражданин Тимофей
спросил оракул, построить ли ему часовню Афродиты, кото­
рую он намерен был пожертвовать общине, в ограде Аполлона
или нет, и вследствие утвердительного ответа бога совет и на­
род имеют суждение о дальнейшем. — Ремонт существующих
храмов и забота о посвятительных дарах тоже дает повод к со­
вещаниям совета и народа: афиняне издают постановление об
очищении храма Афродиты Пандемос (М., 682), о своеобразной
конверсии приношений «герою Врачу» (М., 687): предполага­
ется из серебра приношений и монет отлить большой винный
сосуд, причем имена жертвователей должны быть записаны на
каменной плите, и в образованную же для этого дела комиссию
избрать двух ареопагитов, трех депутатов от народа и ex officio
жреца, стратега по общественным работам и архитектора по
священным постройкам; оропийцы — о таком же сплаве по­
священий Амфиарая (М, 827); афиняне о поручении кефисийцу Диоклу, согласно его предложению, дарового ремонта хра­
ма Асклепия и Гигиеи с правом поместить об этом памятную
надпись над дверьми «для того, чтобы и других приохотить к
подражанию» (М., 690); смирнейцы — о непричинении обид
священным рыбам, «а буде кто таковую причинит, да погибнет
он лютою гибелью, сам будучи съеден рыбами» (М., 728).
Особенно часто имеет община суждение о надлежащем ис­
пользовании доходов с пожертвованных разными лицами на
те или другие культовые нужды капиталов; так дельфийцы —
с приношения Аттала II, между прочим, на жертвы Аполлону,
Артемиде и Латоне (М., 263), они же и с пожертвования некоего
Том II. Религия эллинизма
269
Алексиппа в честь того же Аполлона (Циен 78), итакийцы —
с уступленной их Артемиде земли, причем оговорено: «если
кто ослушается, то будет заботой богини» (Циен 83); ферейцы — с отказанной покойною Эпиктетой суммы на жертвопри­
ношения 1) музам, 2) «героям» Фениксу (ее мужу) и Эпиктете и
3) «героям» Кратесилоху и Андрагору (ее сыновьям) (М., 1001);
косцы — о порядке жертв Зевсу и Афине Спасителям из средств
Пифокла (Циен 131); илионцы — об использовании пожертво­
вания Гермия для праздника своих Панафиней (М, 731).
Столь же часто встречаем мы и похвалу от имени общины
тому или другому гражданину за его усердие в службе богу:
граждане лаконского города Гифия награждают пожизненным
жречеством своих сограждан Филемона и Феоксена за по строй­
ку ими на свои средства храма Аполлона на площади (М., 185);
самосцы в Миное аморгинской «венчают» Гегесарету ради ее
благочестивого отношения к богам и дружелюбного — к ним
самим (М., 713); афиняне венчают плющевым венком Зопира,
пославшего свою дочь кошеносицей на праздник Паллады,
«ради его благочестия и усердия в службе народу» (М., 688).
И так далее; мы можем привести лишь часть из сохранив­
шегося, а сохранилась, разумеется, лишь незначительная часть
из того, что некогда было. Это во-первых; а затем еще раз под­
черкиваю, что за каждым таким свидетельством скрывается
целая община, дух которой таким образом в нем отражается.
А вместе взятые эти общины составляют Элладу.
Второй метод — изучение бесчисленных посвящений част­
ных лиц тому или другому богу — здесь может быть только
указан издали; так как за каждым из них скрывается только
одно лицо, то образцы недоказательны, а для приведения се­
рий здесь нет места. Ограничусь одним примером, дающим
нам косвенное доказательство того, о чем идет речь. В Афинах
постановляется принять меры к тому, «чтобы не затемнял­
ся кумир бога (какого, неизвестно — сохранился лишь обло­
мок надписи) множеством посвятительных дощечек; пусть же
жрец перенесет их из храма на паперть, и пусть впредь никто
270
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
ни одной посвятительной дощечки не ставит в храм без разре­
шения жреца». Циен, принявший эту надпись в свой сборник
leges sacrae (№ 39), очень удачно сравнивает ее с объявлением,
прочитанным им на одной католической часовне в деревне
Арнсгаузен; его начало гласит так: «отныне запрещается ста­
вить посвятительные картины и дары в обновленной часовне,
им место на паперти».
Нет, положительно: оскудения религиозного чувства не
замечается, Эллада по-прежнему усердно служит своим бо­
гам. Оскудение сказывается в другой области, тоже затра­
гивающей культ, но не чувство — в области экономической.
Если не считать выдвинувшегося, благодаря своему геогра­
фическому положению, Родоса, то Греция вообще обедне­
ла, общинам трудно было сводить концы с концами, и их
гражданам тоже. Жрецы получали по обычаю отцов доходы
с жертвоприношений; явилась мысль обложить их податью
в пользу государства. Она была осуществлена в нашу эпоху
кое-где по соседству с Азией введением азиатского обычая
продажи жреческих должностей, которого цветущая Греция
не знала. Свидетельствует ли это новшество об упадке рели­
гиозного чувства? Скорее, наоборот: оно доказывает доход­
ность жреческих должностей, а стало быть — усердие частных
лиц в службе богам. Наблюдается и другая перемена: если еще
в III веке, в Афинах, отец, обрадованный, что его дочь Фила
была удостоена чести быть «аррефорой» Паллады, посвящает
богине ее изображение (М., 1041), то в следующем столетии,
наоборот, в тех же Афинах народ венчает плющевым венком
такого же отца, нарядившего свою дочь канефорой той же бо­
гини (М., 688). Эти венки и прочие награды, к слову сказать, не
следует понимать в смысле ослабления религиозного усердия
у награждаемых — без поощрения, мол, не согласились бы:
приходилось превозмогать экономические трудности, а тот
факт, что награда исходила от народа, неопровержимо дока­
зывает, как уже было замечено, живость и силу религиозности
у этого народа.
Том II. Религия эллинизма
271
§25
Сказанное относится ко всем вообще олимпийским богам.
Проследить роль каждого из них в религиозной жизни Эллады
эпохи эллинизма нет ни возможности, ни надобности; все же
один из семьи олимпийцев заслуживает нашего особенного вни­
мания, как тот, который как бы сосредоточил в себе все значение
и обаяние явных культов Греции. Это тот, главный храм которо­
го считался «общим очагом Эллады» — Аполлон Дельфийский.
Велико было его значение в раннюю эпоху греческой истории:
он руководил колониальным движением, он благословлял и
свергал властителей, он вдохновлял законодателей и поэтов, он
указывал всем верующим пути их земной жизни. Но именно в
эпоху расцвета это значение пошло на убыль, чему виною была
светская политика дельфийской коллегии: она благоприятство­
вала персам в годы национальной войны, Спарте в ее столкно­
вении с Афинами, Филиппу в его замыслах против греческой
независимости. Казалось, это последнее обстоятельство долж­
но было окончательно подорвать обаяние Дельфов в эпоху эл­
линизма, когда греческие общины и союзы старались всячески
оградить себя от македонских захватов: случилось, однако, об­
ратное, и эта эпоха стала временем нового расцвета Дельфов и их
«срединного» храма. Друзья повредили, помог враг.
Как мы уже видели (§ 3), почти непосредственно после
битвы в равнине Кора, определившей приблизительно состав
эллинистических государств, началось нашествие галлов на
Балканский полуостров. Его первой жертвой стала, конечно,
Македония; правил ею тогда Птолемей Перун, — старший сын
Птолемея I египетского; изгнанный из родины, он просите­
лем пришел к Селевку и был им милостиво принят, но теперь,
после Кора, изменнически умертвил своего победоносного по­
кровителя. Он-то теперь во главе македонской армии выступил
против галльских полчищ. Не благословил бог сражений ору­
жия нечестивца: он был разбит галлами и потерял жизнь в бою.
Вслед за Македонией и Фессалия открылась победителям —
272
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
а было их свыше полутораста тысяч одной пехоты; их со­
блазняли богатства Эллады, находившиеся и в частных руках,
и в храмах, особенно же в храме дельфийском.
Известие о происшедшем и имевшем произойти всколыхну­
ло Элладу. Кантональные споры и вражда с Македонией были
временно забыты; опять, как двести лет тому назад, все почув­
ствовали себя эллинами. Теперь положение было даже еще опас­
нее: от галлов нельзя было, как некогда от персов, откупиться
данью «земли и воды», их целью было полное разорение страны
и истребление жителей. И снова, как двести лет назад, теснина
Фермопил засверкала от эллинских шлемов, снова афинские
триеры помогали с моря ее защитникам. Но Спарта в защите уже
не участвовала: ее заменяли этолийцы, союз которых был тогда
самой крупной военной силой Греции. И доблестна и успешна
была защита; но опять, как тогда, ее сломила измена. Местные
жители взялись перевести галлов горными тропинками в обход
греческому войску, не из вражды к национальному делу, а чтобы
избавиться от разорявшей их страну вражьей силы. Счастьем
было, что афинские корабли могли принять фермопильских
героев и доставить их невредимыми в Беотию.
Теперь и Фокида открылась хищникам, а в ней — цель их
похода, дельфийский храм. В страхе бросились жители к прорицалищу бога, но он их утешил: он сам позаботится о них и
о себе. Все же дело представлялось грозным: полчища Бренна,
галльского вождя, заняли подножия Парнаса, и греческие силы,
слишком слабые, не могли задержать их напора. Еще немного —
и «всеобщий очаг Эллады» был бы разрушен варварами.
И вдруг вся площадь земли, занятая галльскими войсками,
вздрогнула; поражая ужасом непривычные к подобным явле­
ниям умы северян, сгустились тучи, всегда окружавшие главу
Парнаса, послышались раскаты грома, засверкали молнии —
и при их свете эллины узнали в горних героев-заступников
дельфийской святыни, увидели, как они направляли пламя
Зевса на святотатцев, сжигая и их оружие и их самих. Им стало
не до грабежей: день они провели в страхе, а ночь была и того
273
Том II. Религия эллинизма
страшнее. Наступила леденящая стужа; с туч посыпался густой
снег, покрывая белым саваном галльский стан. Не думая о сне,
они жались вокруг разведенных костров. Но и тут они не нахо­
дили покоя: огромные валуны, отделяясь от парнасских круч,
летели в равнину и, казалось, нарочно старались попадать в те
места, где отряды врагов грелись у своих огней. Они уже были
обессилены страхом и лишениями, когда взошло солнце; а при
его свете они увидели перед собой эллинское войско, пришед­
шее защищать Дельфы, и, что было еще хуже, в тылу — легкие
дружины фокидцев, умело обошедших их по знакомым тро­
пинкам Парнаса. Жаркая это была битва; сам Бренн был ра­
нен, множество галлов полегло.
Отчаиваясь в успехе, они решили отступить, прикончив
своих раненых. Но неудача и тут не перестала их преследовать.
На первом же ночлеге их обуял «панический» страх; вообра­
жая, что эллины ворвались в их стан, они принялись колоть и
рубить друг друга, в странном умопомрачении принимая род­
ную речь за эллинскую, галльское оружие за вражье. Свыше
десяти тысяч их полегло в эту ночь, а на следующий день не
замедлил сказаться и обычный спутник панических отступ­
лений — голод. С трудом, ценою невероятных потерь, удалось
им дойти обратно до Фермопил; Бренн еще раньше, не вынося
страха и стыда, утопил в крепком вине свою униженную душу.
Но тут фессалийцы решились предупредить вторичный раз­
лив галльского потока по их благословенной стране. Заперев
их в Фермопильской теснине, они произвели среди них такую
резню, что ни один варвар не вернулся к своим.
Так сдержал Аполлон свое слово.
§26
Уважающая себя политическая история относится к этому
рассказу с подобающим презрением: простая «ареталогия», хра­
мовая легенда, а на самом деле этолийцы вместе с афинянами
274
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
и фокидцами отразили нападение галлов, которых было, надо
полагать, не полтораста с лишком тысяч, а значительно мень­
ше — за что им честь и слава. Но уважающая себя история ре­
лигии не может не дорожить легендой; «чудо — любимейшее
дитя веры», справедливо сказал Гете, а вера —- именно предмет
этой науки. И если мы подробно пересказали легенду о за­
щите Аполлоном своего храма от галлов, то именно для того,
чтобы показать читателю, как велика была вера в могущество
дельфийского бога в эпоху эллинизма.
А теперь вернемся к трезвой истории.
Опасность, которой подвергался дельфийский Аполлон,
усилила любовь к нему всей Эллады: теперь более, чем когдалибо, он стал ее живым символом в борьбе с варварским ми­
ром. С другой стороны, этолийцы, его славные спасители,
увенчав себя бессмертной славой, не устояли против соблаз­
на остаться его светскими покровителями и впредь. Именно
остаться: захватили они эту роль уже поколением раньше, как
союзники Пирра в его войне с Македонией; но тогда этот за­
хват был встречен эллинами очень недружелюбно, и афиня­
не в политической песне обратились к своему гостю Деметрию Градоосаждателю с просьбой уничтожить этолийского
сфинкса, насилующего Элладу с парнасской скалы. Теперь
обстоятельства изменились; и когда этолийцы, желая подчерк­
нуть свою новую роль, учредили в Дельфах новые игры, игры
Спасения (Soteria), и разослали по эллинским общинам гла­
шатаев с просьбой принять в них участие, признавая их в их
музыкальной части равноправными с пифийскими, а в гим­
настической — с немейскими, то просьба эта была уважена.
Особой сердечностью отличается сохранившийся нам почти
целиком хиосский декрет; приводим из него выдержку, инте­
ресную во многих отношениях (М, 365):
«Вследствие и т. д., народ, желая и со своей стороны участвовать
в чествовании богов и помня о своей искренней дружбе с этолийцами, постановляет: в добрый час принять их предложение и
Том II. Религия эллинизма
275
признать состязания Сотерий, которые этолийцы учреждают в
благодарность за спасение дельфийского храма Аполлона и всей
Эллады, с награждением победителей венками, согласно поста­
новлению этолийского союза... воздать хвалу этолийскому сою­
зу и увенчать его золотым венком за его благородство, благочес­
тие в служении богам и доблести в войне с варварами. А чтобы
все знали об этом чествовании, священноглашатаю возгласить в
Дионисии в театре непосредственно перед состязанием отрочьих хоров, что народ хиосский венчает этолийский союз золотым
венком за его благородство и благочестие в служении богам».
Таковы были эти медовые годы этолийской гегемонии в
Средней Греции, продолжавшейся целое столетие — и зна­
чит, долее афинской двумя веками раньше. Понятно, что союз,
заняв преобладающее положение в амфиктионии, не всегда
удерживался от произвольных и насильственных действий; но
дельфийский храм при нем, несомненно, увеличил свое обая­
ние. Его духовный авторитет признавался; к нему обраща­
лись желающие обеспечить право убежища за той или другой
святыней. Не только греческие общины, и эллинистические
властители заискивали перед ним — и пергамские Атталиды,
и сирийские Селевкиды, и египетские Птолемеи. Главным тор­
жеством Дельфов было обращение к ним Рима в 216 г. после по­
ражения при Каннах; а так как последствием этого обращения
были успехи побежденных в дальнейшей войне с Ганнибалом,
то Рим временно и сам стал клиентом дельфийского бога и вто­
рично к нему обратился десятью годами позже с запросом от­
носительно смысла одного оракула Сивиллы. Результатом это­
го вторичного обращения было введение в Рим культа Великой
Матери и начало ориентализации Рима, — это мы увидим в
четвертом очерке.
Особенно близкими были отношения Дельфов и Селевкидов по причине, о которой придется сказать вскоре; это
было на руку этолийцам, которые и сами заключили союз с
сирийскими властителями — на гибель себе. Но вскоре за
276
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
победой над Ганнибалом начались вмешательства римлян в
дела греческого востока. Их первой жертвой стал царь Маке­
донии; пришлось Дельфам приветствовать победу потомков
Энея над притеснителем Эллады — быть может, искренне.
Ближе и ближе стали отношения их к Италии и Риму, силь­
нее их обаяние. Но союзником македонского царя в его войне
с Римом был Антиох сирийский; союзник также и этолийцев;
победа над ним Рима в 191 г. повела к роспуску этолийского
союза. Ну, что ж, тем лучше: Дельфы были, таким образом,
«освобождены» от своего покровителя и господина. Правда,
место этолийцев занял Рим; пришлось и за этой заменой при­
знать хорошую сторону и рядом с этолийскими Сотериями
учредить в честь нового покровителя новые игры — Ромеи.
Гегемония Рима принесла Дельфам не упадок, а, скорее, еще
больший расцвет их обаяния. До того они были стеснены не­
приязненными отношениями своих покровителей-этолийцев
к ахейскому союзу, отчуждавшими от них всю подвластную
последнему область: теперь это стеснение отпало, клиентела
оракула расширилась также и в эту сторону, а также и в сторону
Италии. Росло и росло число дельфийских «проксенов» (т. е. го­
сударственных гостеприимцев, по-нашему, почти «консулов»)
по всей вселенной, становящейся постепенно из греческой
греко-римской: а так как Дельфы умело поддерживали связи и
с литературным и художественным миром, то и поэзия и изоб­
разительные искусства взапуски украшали земную обитель
Аполлона. Одним словом, первое столетие римской гегемонии
было для Дельфов эпохой нового, еще не виденного благополу­
чия; обращение Греции в римскую провинцию около середины
этого столетия ничего в этом отношении не изменило.
Гром грянул в начале следующего. Очень вероятно, что
пророчество Сивиллы, грозившее сыну древней Трои гибелью
через десять веков после смерти его праматери, содействовало
роковому безумию, обуявшему греческий мир. Этот срок —
83 год — приближался; но кто будет вершителем рока? Если
вообще кто-либо, то, конечно, могучий царь анатолийского
277
Том II. Религия эллинизма
востока, Митридат. И вот Эллада признает его, отрекаясь от
гибнущего Рима. Но Рим не погиб: его спасла могучая рука
Суллы, и легковерная Греция не замедлила почувствовать тя­
жесть этой руки. Дельфы были разграблены, обаяние их прорицалища пало надолго. Из духовного центра вселенной оно
обратилось в скромный очажок местного значения, дававший
частным людям указания о местонахождении их беглых рабов
и успешности задуманных ими торговых предприятий. «Вы­
дохлась, видно, вещая сила Земли, вдохновлявшая некогда Пи­
фию», — объясняли современные Цицерону греки.
§27
Упадку значения дельфийского оракула в I в. до Р. X. со­
действовало также крушение той эллинистической монар­
хии, которая была в течение двух веков его наиболее горячей
поклонницей — Сирии Селевкидов, обращенной в 63 году в
римскую провинцию. Причину и проявление этой доброжела­
тельности полезно выяснить теперь; это — одна из самых лю­
бопытных страниц в истории религии и религиозной полити­
ки эллинизма.
Как читатель мог заметить, вклад Сирии в эту религию был
наименее значительным: в то время как Анатолия и Египет
дали эллинскому миру первая — Великую Матерь, а второй —
Исиду с Сараписом, чрезвычайно влиятельные своим мистиче­
ским культом божества, — из Сирии он почерпнул только сла­
дострастную идиллию Афродиты с Адонисом, к тому же давно
уже эллинизованную и ничуть не мистическую. Причина этой
разницы заключалась в том, что религиозно-политическая за­
дача, которую Селевк поставил себе в своем ближневосточном
царстве, коренным образом отличалась от той, которую име­
ли в виду Лисимах и Аттал в Анатолии и Птолемей I в Египте.
Те хотели, по возможности, объединить единством культа оба
подвластных им элемента населения, эллинский и восточный;
278
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
для этого им нужна была греко-восточная религия и реформа
Тимофея. Именно этой цели не преследовал Селевк Победоно­
сец; гнушаясь варварского элемента в подвластном ему населе­
нии, он был строгим и последовательным эллинизатором.
Главным средством эллинизации было, в подражание Алек­
сандру Великому, основание греческих городов на всем протя­
жении бывшей персидской монархии, поскольку она была под­
властна Селевку — а не забудем, что эта подвластная ему терри­
тория еще доходила до границ Индии, обнимая, кроме частей
Анатолии, Сирию, Месопотамию и собственную Персию. Так
вот на этом, правда, значительном пространстве, он основал
не менее 75 греческих городов; называл он их отчасти в честь
своей семьи, с собой включительно (так возникло, в честь его
отца 16 Антиохий, в честь его матери 5 Лаодикий, в честь его
самого 9 Селевкий, в честь его первой жены 3 Апамеи и в честь
второй 1 Стратоникея); отчасти же в честь своих родных маке­
донских или же греческих городов. По-видимому, он наметил
себе целью постепенную эллинизацию всех этих земель; и если
принять во внимание могучую вербующую силу эллинизма и
пассивность значительной части его подданных, то эта цель
вовсе не покажется утопической. Отложение Парфии, внут­
ренние неурядицы в его доме при его внуках и вмешательство
Рима помешали ее достижению.
Что и религия должна была служить орудием эллинизации,
было ясно; но Селевк хотел, чтобы это была чистая эллинская
религия, а не эллинизованная местная. Все же политическое
благоразумие советовало при выборе такой религии остано­
виться на той, которая представляла возможность наиболее
тесного сближения с местными. И с этой точки зрения выбор
не представлялся сомнительным. Царство Селевка, повторяю,
состояло из Персии, Месопотамии и Сирии. В Персии поль­
зовался наибольшим почетом позднейший могучий соперник
христианства, Митра; его римляне, когда он к ним перешел,
назвали Sol Invictus. Главным богом Вавилона был Мардук,
который, согласно самой вавилонской религии, олицетворял
Том II. Религия эллинизма
279
солнце; наконец, сирийские Ваалы тоже были солнечными бо­
жествами, в силу чего тот из них, который при Аврелиане (сере­
дина III в. по Р. X.) был приобщен к римскому пантеону, и полу­
чил там имя бога-Солнца. Итак, было ясно, бывшие подданные
бывшего Великого царя были солнцепоклонниками. Греки это
знали давно. Еще в V веке Аристофан в своей Ирине влагает в
уста своему герою следующий забавный донос (ст. 410):
Тригей: Селена, знаешь, и негодный Гелий,
Давно злоумышляя против вас,
Решили варварам предать Элладу.
Гермес: Что ты! Зачем же так они хлопочут?
Тригей: Затем, что мы приносим жертвы вам,
А варвары всегда о них радеют.
Если, затем, спросить, какой из общепочитаемых греческих
богов имел наиболее солнечный характер, то ответ опять-таки
не будет сомнительным: таковым был только Аполлон. Было бы
неправильно полагать, что Аполлон — это и есть бог-Солнце:
ни в культах, ни в мифах он с ним не отождествляется. Но он
несомненно от Солнца, так же, как Деметра от Земли; в обоих
этих божествах эллинская религия переросла религию при­
роды, но сохранила на себе ее следы. Вот почему религиозная
философия и на верхах, и на низах признает Аполлона богомСолнцем. Но еще важнее с нашей точки зрения то, что таковым
его уже с давних пор признавали и персы. Когда Датис в 490 г.
во главе своего флота переплывал Архипелаг, направляясь в
Аттику, где его ждал Марафон, делосцы покинули свой остров;
но он упросил их вернуться: «Я и сам настроен так, и царь мой
так приказал, чтобы я оставил неприкосновенной родину обо­
их божеств» (Геродот, VI97) — т. е. по-гречески Аполлона и Ар­
темиды, а по-персидски — Солнца и Луны. Это был Аполлон
делосский; еще ближе сердцу персов Аполлон дельфийский,
открыто ставший на их сторону во время их похода на Элладу
280
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
и действительно совершивший то, в чем Аристофан шутливо
упрекал Гелия.
Всем этим путь был Селевку предначертан: его олимпий­
ским союзником в деле эллинизации его царства мог быть
только Аполлон. И действительно, он стал ревностным рас­
пространителем его культа. Легенда — быть может, и не совсем
народного происхождения — рассказывала, что когда его отец
Антиох был на войне в качестве полководца Филиппа, то его
мать Лаодика увидела сон, будто к ней входит Аполлон и в бла­
годарность за ее любовь дарит ей перстень с изображением яко­
ря, поручая ей подарить его тому сыну, которого она имеет ро­
дить. Проснувшись, она действительно нашла в своей постели
перстень описанного вида; а когда она через девять месяцев ро­
дила, у ребенка на бедре оказалось родимое пятнышко в фор­
ме якоря. Этим ребенком и был Селевк. Перстень Аполлона
сопровождал его во всех его походах, охраняя его жизнь среди
величайших опасностей — между прочим, и в том баснослов­
ном походе, который он предпринял с границ Индии против
находящегося тогда в зените своего могущества Антигона. Его
слоны, подарок индийского царя, решили тогда сражение под
Ипсом в его пользу и сделали его внезапно царем всей перед­
ней Азии. Можно себе представить, какую пищу эти чудесные
успехи дали фантазии его подданных.
Тотчас после Ипса он основал свою новую столицу, Антиохию на Оронте, переводя туда жителей из соседнего города,
основанной его соперником Антигонии. Близ самого города он
велел разбить роскошный парк из лавровых деревьев, окруж­
ностью в десять верст с лишком; это была Дафна (Daphne —
«лавр»), отныне излюбленная резиденция сирийских царей и
вельмож, античный Версаль. Центр этого парка занимал ве­
личественный храм Аполлона Дафнейского или Пифийского;
действительно, это было подворье дельфийского храма, с но­
вым оракулом и новыми пифийскими играми — центр религии
Аполлона на Востоке. Для храма требовался кумир; он и был
ему дан, прекрасный и величавый — тут мы вторично встреча-
Том II. Религия эллинизма
281
емся с тем именем, которое уже раз привело нас в недоумение:
кумир Аполлона Дафнейского был работой Бриаксида, так же,
как и кумир Сараписа в Александрии. Бриаксид был одним из
творцов Мавсолея около 355-350 г.; мог ли он же быть творцом
Сараписа для Птолемея, т. е. не ранее 320 г.? Тогда мы обошли
затруднение, благодаря традиции, согласно которой Сарапис
попал в Александрию из Синопа. Теперь же затруднение еще
больше: в Антиохии Бриаксид мог работать не раньше 300 г.,
года ее основания. Должны ли мы и здесь предположить, что
Бриаксид изготовил свой кумир для другого города, и что Селевк его оттуда увез? Это было бы полным подражанием Птоле­
мею; все же надо признать, что этот раз традиция нам навстре­
чу не идет.
Оставим загадки; факт все-таки тот, что творцом Аполлона
Дафнейского был Бриаксид. Его вид нам известен по описанию
Либания и по монетам. Славилась ласковость его облика, неж­
ность его мраморной шеи; бог был изображен выступающим
вперед, в длиннополом золотом (т. е. позолоченном) хитоне с
кифарой в левой руке и чашей в правой.
«Так и кажется, что он поет... да кто-то и слышал, как говорят,
как он, играя на кифаре, пел песню в полуденный час (mendianus
daemon!). А содержанием песни было восхваление Земли; ей, ду­
мается мне, и приносит он возлияние из золотой чаши за то, что
она сокрыла деву, разверзшись и сойдясь вновь».
Эти последние слова Либания требуют объяснения. Дело
в том, что в Аркадии существовал старинный миф о любви
Аполлона к нимфе Дафне, дочери бога местной реки Ладона
и самой матери-Земли. Дорожа своей девственностью, Дафна
хотела спастись бегством: когда же он стал ее настигать, она
взмолилась к своей матери, и та, разверзшись, приняла ее в
свое лоно. С того места, где она исчезла, выросло лавровое
дерево; Аполлон понял, что это и есть его превращенная ми­
лая, и с тех пор лавр — его любимое дерево. Миф этот, будучи
282
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
аркадского происхождения, стал бродячим; последним местом
его прикрепления была Антиохия. Дело в том, что когда Селевк
охотился на берегу Оронта, его конь ударом копыта вышиб из
земли острие стрелы; на нем Селевк прочел имя «Феба» и вы­
вел из него (несколько смелое) заключение, что именно здесь
Аполлон высыпал стрелы из своего колчана с горя об утрате
своей возлюбленной. Отсюда Дафна, как имя рощи, и все даль­
нейшее.
Итак, вот какого рода мысли навевал на людей кумир Бриаксида: эротизм также и здесь. Ласковость взора, нежность
шеи — и кифара... для чего кифара? Это нам скажет помпеянская стенопись; влияние на нее Антиохии как раз за последнее
время все более выясняется. Он играет на ней, преследуя деву,
призывный, любовный напев: останови свой робкий бег, вкуси
блаженство в объятиях того, кто тебя любит! Но нет, Дафна не
послушается его — и ему останется только возлиянием почтить
ее исчезновение и украсить свое чело венком от ее дерева. — Это
ли хотел изобразить Бриаксид? Не знаем; но так понимала его
творение веселая, изнеженная Антиохия и двор старого льва,
Селевка Победоносца.
§28
Таким-то образом исполнился, наконец, золотой сон Дельфов, приснившийся им еще три столетия тому назад: сон о
вселенской религии Аполлона, опирающейся на союз с Тарквиниями в западной, на союз с Персией в восточной половине
мира. Те две измены, которыми дельфийская коллегия себя за­
пятнала в глазах свободолюбивой Эллады, принесли, наконец,
свои желанные плоды: расположение к Персии подготовило
благоприятную почву для посева, расположение к Македонии
произвело и сеятеля в лице едва ли не лучшего среди полковод­
цев царя-героя, нареченного сына Аполлона. А потому не будем
лучше говорить об изменах: религии, сознающей в себе стрем-
Том II. Религия эллинизма
283
ление стать вселенской, не дозволено замыкать себя в пределы
одного только народа, хотя бы и эллинского.
Сон исполнился: с антиохийской Дафны Аполлон царил
над Востоком. Как к нему отнеслись его народы? Признали ли
они в нем своего Митру, Мардука, Ваала? Традиция об этом
молчит, но это не ее вина: антиохийская литература эллини­
стической эпохи известна нам гораздо хуже, чем пергамская и
александрийская. — Или же солнечный аспект юного бога был
совсем затемнен влюбленным Аполлоном Бриаксида? — Он
был впору изнеженным антиохийским левантинцам; пусть и
было много, все же ими были не все. А для людей с более глу­
бокой душой, с серьезными религиозными запросами Аполлон
оставался Аполлоном Пифийским, сыном Зевса, богом вели­
кого пришествия, принесшим людям науку о том, как очищать
себя от греха. «Пророк отца-Зевеса Аполлон», — гласит извест­
ный стих о нем; «Велик, велик ты у престола Зевса», — говорят
ему Эвмениды в одноименной трагедии Эсхила. Аполлон, как
бог-сын, неотделим от Зевса, как бога-отца; своим пришест­
вием он спас царство своего отца от той гибели, которая ему
грозила от Гигантов; но это было забыто, как был забыт и пер­
воначальный, родственный смысл популярного сказания об
убиении им Пифона, дельфийского змея; помнили зато, что он
принес людям искупление от грехов. И, разумеется, никто не
усомнится в том, что это-то и есть самая глубокая идея в той
религии, которая, благодаря Селевку, утвердилась в долине
Оронта — той долине, южным продолжением которой была до­
лина Иордана.
Рядом с Аполлоном и Деметрой меркнут остальные боги
древнего Олимпа: ни один из них в эллинистическую эпоху не
обнаружил такого стремления к прозелитизму. Зевс, правда,
не в счет: он стоит рядом с Аполлоном, как бог-отец рядом с
богом-сыном; местами, впрочем, и его именем прикрывается
тот или другой чужеземный бог, вроде того египетского Аммона, который просиял одно время, благодаря соседству гре­
ческой Кирены, и даже удостоился чести прослыть небесным
284
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
отцом Александра; или того сирийского Ваала, которого на­
зывали Зевсом Долихеном и изображали с перуном в деснице,
разъезжающим стоя на быке — правда, это случилось лишь в
эпоху вселенской империи. Артемида совсем стушевалась ря­
дом со своим братом, хотя дафнейский храм и был посвящен им
обоим — великая Артемида Эфесская, как мы уже видели, ни­
чего, кроме имени, не имеет общего с дочерью Латоны. Правда,
родственная с ней Геката получила внушительную известность
как богиня привидений и черной магии, но, скорее, на низах.
Гера с Гестией не играет роли в эллинистической религии, так
же, как и их брат Посейдон; эта олимпийская аристократия не
обладала решительно никакой силой привлечения умов. Аф­
родита пользуется некоторой популярностью в соединении с
Адонисом; но мы уже видели, что это, собственно, сирийская
Астарта. Дионис через своих «технитов» подчиняет весь пони­
мающий мир до границ Индии обаянию театра Еврипида, но
это всего менее религиозная победа; его же собственные оргии
в своем орфико-пифагорическом претворении после яркого
расцвета на Западе подвергаются в начале II в. сильнейшим
гонениям со стороны римского правительства, а если и воз­
рождаются в I в. (в так называемом новопифагореизме), то уже
без Диониса. Гермеса — доброго пастыря мы видели в свите Деметры элевсинской; правда, он и независимо от нее, проникши
из своей Аркадии через Кирену в Египет, слился там с богом
Тотом и стал источником так называемых «герметических» от­
кровений; но так как расцвет этого герметизма относится уже
к эпохе вселенской империи, то здесь им заниматься не прихо­
дится. Роль Ареса и Гефеста, скромная уже в эллинскую эпоху,
становится еще скромнее теперь; Афина гордо царит на своем
Акрополе — в Афинах, как и в Пергаме, — чуждаясь всякого со­
прикосновения с варварским миром. Об Асклепии — боге ли,
герое ли, все равно — будет еще сказано.
Без оговорок, как видит читатель, дело не обошлось, но это
не изменяет его сути: все-таки главными божествами эллини­
стической религии, имеющей своим условием и основанием
Том II. Религия эллинизма
285
сожительство варварских народов с эллинским, остаются два
божества древнегреческой религии, Аполлон и Деметра, богсын, великий у престола своего отца, и богиня-мать. Малопомалу народы привыкают к этим двум воплощениям боже­
ства; именно то, что они познают их под различными име­
нами, и теперь уже, и еще более впоследствии — именно это
приучает их отвлекаться от всяких имен и обращаться мыслью
и чувством к тому, что под этими именами скрывается. Идет
долгая, воспитательная работа; но она успешна, и чем далее,
тем более уготовляется путь, наравне с единым-всемогущим
богом, этим двум более близким и доступным божественным
естествам — богу-сыну и богине-матери.
Глава VII
КУЛЬТ ГЕРОЕВ И АПОФЕОЗ
§29
«...Таковы почести, воздаваемые спартанской общиной ее царям
при их жизни; после же их смерти происходит следующее. Всад­
ники возвещают по всей Лаконике о случившемся, и город об­
ходят женщины, ударяя в котел. По этому сигналу необходимо,
чтобы из каждого дома двое свободных, мужчина и женщина,
присоединились к скорбящим — не исполняющим эти требо­
вания грозят тяжелые пени. Закон же лакедемонян, касающий­
ся смерти царей, совпадает с тем, который соблюдают варвары в
Азии. А именно: после смерти лакедемонского царя, чтобы изо
всей Лаконики, не считая спартиатов, определенное число периэков по принуждению отправилось на похороны. И вот, когда
они, а равно и илоты и сами спартиаты, вместе со своими жена­
ми, много тысяч, сойдутся в одно место, они ударяют себя усерд­
но в лоб и издают нескончаемые стоны, называя в каждом данном
случае последнего умершего царя лучшим изо всех. А если кто из
Том II. Религия эллинизма
287
царей погибнет на войне, они изготовляют его подобие и выносят
его на украшенном ложе. После же похорон у них в течение десяти
дней пустует площадь и не происходит выборных собраний: эти
дни посвящены скорби».
Так описывает Геродот (VI 58) похороны царей у спартан­
цев, отмечая сходство их обычая с персидским; а так как Спар­
та — единственное греческое государство, в котором уцелела
царская власть, то мы вправе распространить сказанное им на
похороны греческих царей вообще. А Ксенофонт, имея в виду
эти самые почести, выражается так (Гос. Лак., XV 9): «...спартан­
ские законы определяют царям выдающиеся почести, равняю­
щие их уже не с людьми, а с героями».
Что же такое эти герои? Этимология слова темна; из нее ни­
чего вывести нельзя, кроме вероятного родства с именем боги­
ни Геры, которое, однако, прибавляет только новую загадку к
прежним. По смыслу же герои — это избранные среди покойни­
ков, ставшие предметом не только семейного, но и обществен­
ного или государственного культа. Этот культ, таким образом,
усиленный культ душ. Подобно последнему, он отсутствует у
Гомера; подобно ему, он существовал, однако, в предшество­
вавшей ему и современной ему Греции; подобно ему, он и у него
выдает свое существование несколькими непоследовательно­
стями; подобно ему, наконец, он получил широкое распростра­
нение в послегомеровской Греции до позднейших времен.
Первоначальные герои — это, по-видимому, те, о которых
говорит Геродот, покойные цари. Оно и понятно. Чем любой
гражданин был для своей семьи, тем царь был для всей общи­
ны; семейному культу там соответствовал, поэтому, государ­
ственный культ здесь. Можно, однако, предположить, что среди
этих героев особенно почетное место занимали цари-родона­
чальники, те, о которых повествует «героический» эпос; это —
единственные, которых еще Гесиод знает под этим именем.
В послегомеровскую эпоху круг героев значительно расши­
рился. Это стояло несомненно в связи с аристократизацией,
288
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
а затем и демократизацией Греции: царей-героев не стало,
а между тем, нежелательно было лишить общину тех поту­
сторонних сил, которые представлялись воплощенными в ге­
роях. Возник поэтому обычай считать героями тех, которые
оказали общине выдающиеся услуги. А это были в первую
голову основатели, экисты или ктисты общины — для древ­
них общин обязательно люди мифической старины. Хорошо,
если таковые были известны, подобно Кадму в Фивах; если
же нет, то сочиняли имя такового по имени самой общины;
Лакедемон основал герой Лакедемон, Коринф — «сын Зевса
Коринф». Значило ли это, что в реальность возводилась фик­
ция? Вовсе нет. Ведь кто-нибудь должен был быть основате­
лем Коринфа; ему, реальному лицу далекого прошлого, и воз­
давали честь под этим именем. При греческих представлениях
об относительности имен это было вполне естественно: как
бы он ни назывался, мы будем почитать его под этим именем.
Тем более, что это вероятно и было его именем: основатель
ведь называл по своему имени основанный им город, — так,
по крайней мере, полагали. Но города основывались также и в
историческую эпоху, в виде ли колоний, подобно Амфиполю,
или путем синэкизма, подобно вышеупомянутой (§ 8) Мессене; в таком случае и его исторические экисты (в Амфиподе,
например, Агнон, сподвижник Перикла) после смерти полу­
чали в нем героические почести.
Своего рода государствами в государстве были его меньшие
группы — будь то политические, т. е. филы и фратрии, или об­
щественные, т. е. кружки, корпорации и т. д. С первыми дело
было ясно: каждая такая политическая единица имела своего
героя архегета, по имени которого она называлась; со вторыми
затруднений было больше, и признание героев-архегетов кор­
пораций не стало всеобщим обычаем.
Экист и архегет был как бы отцом основанной им поли­
тической единицы. Но по античным воззрениям, как грече­
ским, так и римским, спаситель (Soter) почитался наравне с
родителями, и праздник спасения был как бы вторым днем
Том II. Религия эллинизма
289
рождения. Неудивительно поэтому, что и общины воздавали
героические почести наравне со своими основателями также
и своим спасителям. Таковыми были первым делом законода­
тели, спасшие своими установлениями общину от граждан­
ской смуты и обеспечившие ей священное для грека «благозаконие» (eunomia); затем, во-вторых, герои в нашем смысле
слова, принявшие смерть на поле брани за отечество. Леонид
был на все времена героем в Спарте; еще дальше пошли в этом
отношении демократические Афины — все павшие под Ма­
рафоном были признаны героями для своего отечества. Это
было, разумеется, прекрасно; все же путь, указанный этой ге­
роизацией, оказался впоследствии довольно скользким. Но об
этом ниже.
А раз причиной героизации была признана заслуга перед
общиной, то этим самым открывался новый, длинный ряд
кандидатов в герои. Заслуги были возможны в самых различ­
ных областях. Они признавались за боголюбезными жреца­
ми и прорицателями, за вдохновенными поэтами — Гомером,
Гесиодом, Пиндаром; за теми, кто — характерное для Греции
воззрение — своими изобретениями поднял человеческую
жизнь на более высокую ступень. — Но разве они были извест­
ны? — Это, согласно вышесказанному, не так важно. Гончарное
дело (керамика) несомненно полезное изобретение... воздадим
же честь «герою Кераму». Мельники пусть поклоняются герою
«Милету» (Myles), рудокопы — герою «Алету» и т. д.; боги уж
разберут.
Таким образом, определяется круг, очень широкий, героев;
это — те же, которым позднее Вергилий назначает место в сво­
ем Элисии:
Воины, ревностно кровь за отчизну пролившие в битве,
Чистые сердцем жрецы, соблюдавшие долг свой при жизни,
Лиры владыки святой, оправдавшие Феба заветы,
Изобретатели, чьим наша жизнь стала выше искусством,
Все, кто делами любви благодарную память оставил.
290
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
§30
Но это уже позднейшее представление; по исконно грече­
скому культ героя был прикреплен к его могиле — это и есте­
ственно, раз этот культ был усиленным заупокойным культом.
Понятно, однако, что лишь в редких случаях могила героя, ко­
торому учреждался культ, была известна; как же было посту­
пать, если ее налицо не оказывалось?
Этот вопрос связан с другим: как учреждался в истори­
ческое время культ героя? Ответ: по указанию оракула, почти
всегда дельфийского. К нему обращались по поводу беды, по­
стигшей государство или угрожающей ему; оракул тогда со­
ветовал воздать почесть такому-то герою, чтобы замолить его
гнев или приобресть его милость. Следующим вопросом было:
а где найти его останки? Оракул и на этот счет давал указания;
останки находили по приметам (например, сверхчеловеческо­
му росту) и торжественно переносили на место их окончатель­
ного упокоения; так, в 478 г. усердием Кимона были перенесены
из Скироса в Афины останки Тесея. Это перенесение останков
было первым праздником в честь нового героя. — Если же най­
ти их было невозможно, то герою сооружалась «пустая могила»
(кенотаф), в которую, путем сакральных обрядов, призывалась
его душа.
Спрашивается: как понимать эту руководящую роль ораку­
ла? Во всяком случае, очень серьезно.
«Бог не измышляет новых героев, он не увеличивает собственным
могуществом и произволом сонма местных святых — он только
находит их там, где человеческие глаза не могут их видеть; он, сам
все проникающий своим взором, как дух, узнает духов и видит их
действующими там, где человек ощущает только последствия их
деятельности» (Роде).
Но, конечно, эта централизация, так сказать, в руках Дельфов всего дела героизации не могла не усилить их обаяния, по-
Том II. Религия эллинизма
291
добно самой катартике (т. е. очищению от скверны), с которой
она была в значительной степени связана. И Дельфы охотно
пользовались этим могучим рычагом религиозной деятель­
ности: время их расцвета было и временем распространения
культа героев по Греции. И когда они в начале VB. пожелали
замкнуть не в меру расширившийся круг, объявляя новогероизованного Клеомеда «последним героем», это оказалось уже
невозможным: движение, ими поддерживаемое, переросло их
собственные силы, и они оказались не в состоянии соблюсти
свое собственное постановление.
Над могилой героя ему сооружалось капище (heroon), фор­
мы и размеры которого были различны: для особенно мно­
гочтимых, вроде Тесея, оно могло вырасти в настоящий храм.
Здесь и совершались жертвоприношения в его честь. Они были
принципиально отличны от жертвоприношений в честь богов:
те происходили днем, эти ночью или в сумерки; для тех бра­
лись светлые, для этих черные животные; там они приноси­
лись на высоком алтаре, здесь на низком «очаге» (eschara); там
по сожжении символических частей остальная туша служила
угощением для живых, здесь животное сжигалось совсем, и ни­
кто не должен был даже отведать его мяса. Одним словом, там
жертвоприношение имело олимпийский, здесь — хтонический
характер.
Жертвы эти приносило государство, если герой был, по­
добно Тесею, общегосударственным; или же непосредственно
заинтересованная политическая или социальная группа. Но
независимо от этого существовал в Греции красивый обычай,
свидетельствовавший особенно ярко об интимном, задушев­
ном характере этого культа: это был обычай трехкратного воз­
лияния перед началом попойки. Первое и третье возлияния
полагались в честь Зевса, но среднее между ними, второе —
в честь родных героев; они приглашались каждый раз разде­
лить радость радующихся.
Взамен воздаваемого ему почета герой оказывал важные
услуги как общине в ее совокупности, так и отдельным ее
292
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
членам. Как существо среднее между богом и смертным, он
был для людей призванным посредником в их сношениях с
богами, благодаря его заступничеству, они легче могли найти
милость у них; примером — правда, малопочтенным — может
послужить вышеупомянутый (§ 10) герой Шептун. Но, по­
мимо того, полагали, что после смерти он преображался как
телесно (т. е. в своем внешнем виде), так и духовно. Он стано­
вился существом сверхземного роста и красоты — eumorphos,
как принято было говорить. Но и силу получал он выше той,
которая сопутствовала ему при жизни. Это была прежде все­
го сила вещая: как познавший тайны дух, он мог внушать хо­
рошие решения тем, которые с верой подходили к его могиле.
Лишь разновидностью этой вещей силы была сила целебная:
почти все герои были героями-исцелителями, хотя у некоторых
из них — Асклепия и других — эта сила, доведенная до высшей
степени, превосходила все другие. Герой-сосед дома оказы­
вал свое покровительство его благочестивым хозяевам; коме­
дия нравов не упустила этого благодарного мотива незримого
покровителя обижаемых сирот, как это можно заключить по
недавно нам возвращенному началу комедии Менандра, но­
сившей именно это заглавие — заглавие Heros. Этот образчик
озарил нам очень ласковым светом важную сторону семейной
жизни греков; здесь особенно наглядно сказался уютный, так
сказать, характер их религии. Но величавее была, конечно, та
помощь, которую герои оказывали всей общине, притом в са­
мую трудную годину ее жизни — в годину военной опасности.
Полагали, что герои самолично вступают в бой против ее вра­
гов; простые люди представляли себе это заступничество на­
глядно и реально, более развитые, вероятно, духовнее, но в его
факте были согласны все, и Фемистокл, конечно, выражал все­
общее чувство, когда он после саламинской победы смиренно
заявил, что ее одержали не они, эллины, а их боги и герои.
Эта помощь была последствием их силы; но откуда же по­
лучалась у них эта сила? Дельфийский оракул, как мы видели,
только удостоверял ее наличность, наделял их ею не он, а кто
Том II. Религия эллинизма
293
же? Софокл отвечает нам: боги. Он же называет нам и имя этой
силы: charis, «благодать». А за что награждались они этой бла­
годатью? — Нам ли, христианам, об этом спрашивать? A gratia
gratis data?
Конечно, иногда и человеческий ум мог проникнуть в тай­
ны божьей воли, и даже довольно часто: мы ведь видели, какую
роль играла заслуга покойного перед общиной, как повод к его
героизации. Нетрудно было поверить, что и боги, освятившие
человеческое общежитие, принимали во внимание эти граж­
данские заслуги человека при наделении его благодатью. Но
вот Эдип, изгнанный из своей фиванской отчизны, нищий сле­
пец, является в Афины — и тут он рачением богов становится
источником благодати для приютившей его страны, будущим
ее оплотом в военную грозу; за что? Поэт подсказал нам ответ:
за его страдания, сделавшие богов как бы его должниками.
А Одиссей, которому Тиресий предвещал:
Тебе же вне моря
Смерть суждена, и постигнет она, благосклонная, долгой
Жизнью тебя утомленного, вдруг. А кругом тебя люди
Счастливы будут...
Тоже за его страдания? Вероятно; на то Гомер и называет
его «многострадальным», если мы правильно переводим этим
словом его polytlas. Но мы знаем и такие примеры, которые нас
заставят только руками развести.
§31
Чтобы понять те черты веры в героев, о которых придет­
ся говорить теперь, надо твердо помнить, что культ их либо
развился из культа душ, либо, во всяком случае, с ним тес­
но связан. А между тем, в представлении об оставившей тело
душе совмещаются два друг другу прямо противоположные:
294
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
она и блаженный дух, охраняющий своих близких, но она же
и страшное привидение, от которого спасаются заклятиями и
чарами. Само собою разумеется, что и душа вообще благоде­
тельная будет карать своих оскорбителей; соответствующую
деятельность мы встречаем и у героев, и ее мы, как не опреде­
ляющую их основного характера, оставляем в стороне. Из тех
же двух противоречащих друг другу основных представлений
о душе развиваются два представления о герое, столь же резко
друг другу противоречащие: это, выражаясь по-нашему, геройсвятой и герой-упырь. О первом была речь в предыдущем; по­
говорим и о втором.
Мы не будем удивлены, прежде всего, убедившись, что
представление о нем развивается преимущественно на низах
общества; здесь оно становится даже преобладающим. Гип­
пократ в своем замечательном по широте взглядов сочинении
«О священной болезни» борется с предрассудками людей, во­
ображающих, что болезненное состояние души, заставляющее
людей вскакивать по ночам с постели, — последствие «наваж­
дения героев». Полемику в другом роде имеем мы у баснописца
Бабрия, писавшего в самую эпоху расцвета магии и вампириз­
ма: у него герой является во сне своему почитателю: «О благе
моли ты богов, мы же посылаем только зло; поэтому, если тебе
понадобится зло, обращайся смело к нам: зол мы пошлем тебе
много, даже если ты попросишь только об одном». Шутливая
греческая поговорка, которой человек отклонял от себя подо­
зрение в злом умысле — «я не из этих героев» — тоже свидетель­
ствует о наличности класса принципиально, так сказать, злых
героев. Интересно присмотреться к их деятельности — причем
мы, повторяю, оставляем в стороне наказания, посылаемые
добрыми героями за понесенные ими оскорбления — героя
Анагира, например, за порубку его священной рощи — которое
обыкновенно с нею смешивают.
В южноиталийском городе Темесе стало одно время по­
являться по ночам страшное существо, все черное и облачен­
ное в волчью шкуру: бросаясь на прохожих, оно душило их до
Том II. Религия эллинизма
295
смерти. Никакие меры не помогали, стали уже помышлять о
том, чтобы покинуть всей общиной нечистое место. Все же ре­
шили предварительно вопросить дельфийский оракул. Ора­
кул ответил, что чудовище — дух некоего Ликаса, забредшего
некогда в Темесу, совершившего здесь насилие над девушкой
и за это убитого возмущенными жителями. Он ответил далее,
что этот Ликас успокоится не раньше, чем ему, как герою, будет
воздвигнуто капище и ежегодно отдаваема самая прекрасная
девушка в городе. После этого прошло несколько лет; ночные
нападения прекратились, темесейцы могли оставаться в своем
городе, но и ужасный ежегодный выкуп уплачивался исправно.
Но вот в 170 г. в Темесу пожаловал некто Евфим, уроженец со­
седних италийских Локров, на обратном пути из Олимпии, где
он победил в кулачном бою; это было как раз тогда, когда новая
жертва в капище Ликаса ждала своего мучителя. Захотелось
ему проведать этого «темесейского героя»; он дал себя отвести
в капище. Вид несчастной девушки внушил ему и сострадание,
и любовь: он дождался ночи, — и когда «герой» пришел, он был
неприятно поражен, увидев перед собой вместо обычной лег­
кой и сладкой добычи — кулачного бойца. Но Евфим не дал ему
опомниться: вступив с ним немедленно в бой, он выгнал его из
храма, преследовал до взморья и загнал наконец в святую пу­
чину, обезвреживающую всякую нечисть. Тогда он вернулся,
отпраздновал свадьбу с освобожденной красавицей и жил с ней
счастливо до глубокой старости; а затем он, не изведав смерти,
и сам стал героем.
Нетрудно узнать в этой красивой сказке храмовую леген­
ду («ареталогию»), прикрепленную к капищу героя Евфима;
возможно, что ее возникновение было отчасти обусловлено и
соперничеством между Темесой с ее злым и Локрами с их доб­
рым героем. Но поражает нас здесь роль Дельфов — не потому,
чтобы мы верили в ее историчность, нет, мы берем из легенды
только то, что мы вправе от нее требовать: факт, что народная
совесть могла приписать «общему очагу Эллады» установление
такой безнравственной службы. Для его объяснения возьмем
296
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
другой пример: он касается вышеупомянутого «последнего ге­
роя», КлеомедаизАстипалеи.
Он тоже, подобно Евфиму, был кулачным бойцом, но ему не
повезло: участвуя в олимпийских играх в 496 г., он неправиль­
ным ударом убил своего противника, вследствие чего венок
ему присужден не был. Вернувшись на родину с позором вмес­
то ожидаемой чести, он обезумел и опрокинул столб, на кото­
ром держался потолок местной школы. Потолок обрушился и
похоронил под собою учившихся детей. Преследуемый разгне­
ванными гражданами, убийца бросился в храм Афины и, уви­
дев в нем пустой ларец, спрятался в нем, захлопнув крышку над
собой. Преследующие стали открывать ларец; это им долго не
удавалось; когда же, наконец, под их руками крышка отскочи­
ла, в ларце не оказалось никого. Удивленные граждане сооб­
щили в Дельфы о таинственном исчезновении преступника;
им было, однако, отвечено:
Астипалеец отсель Клеомед — из героев последний.
Жертвами чтите его: непричастен он смертной уж доле.
И пришлось астипалейцам соорудить капище тому, кото­
рого они хотели побить камнями.
Это уже не сказка, а быль; тем более напрашивается во­
прос: что это за странный носитель «подземной благодати»?
Нечестивый убийца невинных детей, в лучшем случае — не­
вменяемый безумец: на какие благочестивые мысли может
навести культ такого человека? Действительно, враги антич­
ной религии из лагеря и вольнодумцев, и христиан, не упус­
тили этого примера. — Мы можем догадываться, что именно
нравственная сомнительность этого героя подсказала Дельфам мысль о том, чтобы замкнуть героев вообще; но что же
ответили бы они, если бы их спросить о причине этой стран­
ной героизации?
Я думаю, вот что. «Дарованная нам вещая сила дает нам воз­
можность установить возведение того или другого покойника в
297
Том II. Религия эллинизма
сонм героев и, таким образом, наделение его превосходящим
могуществом; но причина этого возведения — тайна самих бо­
гов. Считаясь с этим, мы отвечаем на вопросы людей, что им
следует сделать для того, чтобы новообъявленная сила стала
для них если не благотворной, то как можно менее злотворной:
все наши ответы направлены на то, чтобы людям было "луч­
ше"; а лучшим является меньшее из двух зол». Во всяком слу­
чае, приведенные примеры доказывают скорее искренность и
убежденность дельфийской жреческой религии; вероятно, в ее
экзегетике имелись приметы, по которым можно было устано­
вить героический характер покойника; и среди них, вероятно,
было отмечено и таинственное исчезновение его тела. На это
имеются указания; достаточно сравнить легенду об Эмпедокле
и его прыжке в кратер Этны.
§32
До сих пор наша характеристика культа героев относится
в одинаковой мере и к древнегреческой, и к эллинистической
религии; краткий ее эскиз помещен поэтому и в посвященном
первой очерке. Если я здесь остановился на ней подробнее, то
это объясняется тем, что именно в эллинизме культ героев стал
почвой, на которой зародились новые, хотя и не очень утеши­
тельные, религиозные формы.
Переходя мало-помалу к ним, предупреждаю, что для них
имеют особенную важность два класса героев: герои-ктисты и
герои-спасители. Еще напомню, что хотя обряды культа геро­
ев и отличаются существенно от обрядов культа богов, но для
отдельных просветленных существ граница между тем и дру­
гим классом была довольно зыбкой: Гераклу поклонялись, где
как герою, где как богу; то же самое приблизительно касалось
Асклепия, Диоскуров, Амфиарая, Левкотеи и др. Иные стано­
вились героями после своей смерти, иные и не изведав смер­
ти, вроде только что рассмотренного Клеомеда. Но никогда
298
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
человек при жизни не становился ни героем, ни, тем более,
богом; пока Эллада была еще настоящей Элладой, это правило
соблюдалось строго.
И все же зародыши его разложения были налицо. В самом
деле, города основывались и в историческую эпоху — в 437 г.
Агнон, друг Перикла, «основал» колонию Амфиполь на Стримоне. Представим же себе психологию этого человека, знавше­
го еще при жизни, что после смерти он станет «героем-ктистом»
этого города; или, что еще интереснее, психологию амфиполитов, знавших, что через несколько лет они будут обращаться с
молитвами и жертвоприношениями к этому самому человеку,
которого они теперь видят в своей среде! Не ясно ли, что он уж
теперь должен был стать для них как бы полугероем?
Агнону, впрочем, недолго пришлось пользоваться героиче­
скими почестями в основанной им колонии: отношения между
Амфиполем и Афинами испортились во время пелопоннесской
войны, спартанская партия получила в нем перевес, и когда в
424 г. спартанский полководец Брасид взял Амфиполь, его там
приветствовали как «спасителя». А так как вскоре после это­
го подвига он пал под стенами освобожденного им города, то
уже ничто не мешало, устранив Агнона, учредить героический
культ Брасиду как «герою-спасителю». Обращались ли в Дельфы, не знаем; но препятствий и оттуда быть не могло: Дельфы в
пелопоннесской войне сочувствовали Спарте.
Политика вторглась в религию; это было нехорошо и стало
вскоре еще хуже. Афинский морской союз, ставший под конец
в тягость его членам, был разрушен спартанским полководцем
Лисандром, разбившим в 405 г. афинян при Эгоспотаме; в бла­
годарность за это «спасение» Иония стала воздвигать ему алта­
ри, не то как герою, не то как богу, а соседний с ней Самос даже
праздник своей богини-покровительницы, Гереи, переимено­
вал в Лисандрии. Новшеством здесь было то, что эта героиза­
ция (или апофеоз) была постановлена в честь живого человека;
вряд ли можно признать случайным то обстоятельство, что не
коренная, а азиатская Греция первая решилась на такую меру.
Том II. Религия эллинизма
299
Об ее авторизации со стороны Дельфов ничего не слышно,
и она крайне невероятна.
Это случилось еще к концу V в. В начале IV поразительные
успехи Агесилая, первого носителя новой спартанской гегемо­
нии, побудили фракийских фасосцев чествовать его таким же
образом; сам царь, скромный в своей спартанской простоте, об
этих почестях не помышлял. Более серьезную попытку сделал в
середине столетия Филипп Македонский: на то он был основа­
телем названных в честь него, впоследствии столь знаменитых
Филиппов, и в качестве потомка Геракла имел руку в основан­
ных последним олимпийских играх. Действительно, он после
Херонеи велел соорудить в Олимпии капище, «Филиппей»,
с драгоценными статуями, изображавшими и его, и его семью,
и распорядился, чтобы в процессиях его кумир следовал за ку­
мирами олимпийских богов. Но это не было еще апофеозом и
к его Македонии не относилось; там он по-прежнему жил, пил
и напивался со своими приближенными, почти как равный с
равными.
Решающий шаг был сделан его сыном, Александром Ве­
ликим; после своих сказочных побед он потребовал божеских
почестей не только от отдельных городов — а был он ведь
основателем и, стало быть, героем-ктистом тридцати слишком
Александрии, которые вряд ли стали дожидаться его смерти,
чтобы почтить его как такового — но и от главных греческих об­
щин, а также и от своих приближенных. Причины этого образа
действий для нас поныне загадочны. Был ли он актом глубокой
политической мудрости, подсказанным ему желанием объеди­
нить его разнообразных подданных под знаком единой, хотя
бы и кощунственной религии? Или простым сумасбродством,
в котором выразилось его опьянение собственными успехами?
Или он был ему внушен населением отвоеванной у персидско­
го царя области, где «подобно иудеям, и другие порабощенные
народы мечтали об идеальном царе-боге, имеющем вернуть
своему племени и всему миру желанное величие» (Группе)? —
отклик его требования встретили различный.
300
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
В Афинах правящей македонствующей партии нетрудно
было при угрюмом молчании друзей Демосфена добиться льсти­
вого народного постановления; Спарте скорее удалось соблюсти
свое достоинство в ее «лаконическом» декрете: «Если Александр
желает быть богом, да будет он богом»; наибольшую стойкость,
однако, обнаружили македонцы, как непосредственные при­
ближенные загостившегося на чужбине царя, так и оставленный
им в Македонии наместник Антипатр, наотрез отказавшийся
признать высокомерные притязания своего повелителя.
В одном историки, впрочем, довольно согласны между со­
бою: как бы они ни объясняли психику самого Александра —
в его почине они признают попытку ориентализации греческой
религии. Предшествовавший в самой Греции культ героевктистов и спасителей дал только внешнюю зацепку; сама идея
живого царя-бога была восточного происхождения.
§33
Мы встречаем ее в двух различных формах в обеих глав­
ных частях монархии Ахеменидов — ярче всего в Египте, в бо­
лее смягченном виде в Персии. Там, в Египте, божественность
властителя принадлежит к исконным догматам.
«Только в двух пунктах царь отличается от настоящих богов: в то
время как Ра, Осирис или Тот носят эпитет "великих богов", фа­
раон при жизни довольствуется титулом "благого бога" и лишь
после смерти получает также и тот другой эпитет. А во-вторых, он
при жизни, по крайней мере, в более раннее время, еще не поль­
зуется настоящим культом с храмами, жертвоприношениями и
жрецами» (Эрман).
Эта последняя оговорка, однако, не имеет для нас значения,
так как Птолемеи примыкают, конечно, к поздним периодам
египетской религиозности.
Том II. Религия эллинизма
301
На помощь догмату приходила легенда. Полагали, что когда
новая царица «сидела в красоте своего дома», к ней являлся в
образе ее мужа величайший бог местности. Она просыпалась
от окружающего его благовония и улыбалась ему. Тогда он при­
ближался к ней в своем настоящем виде, и она ликовала по по­
воду его красоты. Он «делал с ней все, что ему угодно было» и
затем покидал ее с обещанием, что она родит сына, который
будет царем Египта. Таким образом, фараон был действительно
«сыном Ра», как он официально назывался, и Александр Вели­
кий принял только наследие своих египетских предшествен­
ников, поощряя легенду о навещении его матери Олимпиады
Зевсом-Амоном, т. е. этим самым Амоном-Ра.
Что касается Персии, то ее царь, по мнению греков, тоже
был богом:
Бога ты женой у персов, бога матерью слывешь,
обращается хор у Эсхила к царице-вдове, супруге покойного
Дария и матери Ксеркса — «бога дочерью», прибавил бы он,
вероятно, если бы знал, что его героиня была Атоссой, доче­
рью Кира. Подлинные персидские грамоты не подтвердили
этой греческой теории: «подобно царям Вавилона и Ассура и
персидские не были пребывающими на земле богами наподо­
бие фараонов» (Эд. Мейер). Теория эта была, вероятно, заклю­
чением из того чрезмерного, по греческим представлениям,
почета, которым персы окружали своего владыку, и прежде
всего, из его внешнего знака, так называемой «проскинезы»,
т. е. обычая падать ниц при встрече с ним. Это-то и было то,
в чем Александр пожелал быть преемником побежденного
монарха и чем он возбудил наибольшее возмущение у своих
македонских подданных: проскинеза считалась символом
обожествления.
При диадохах наступил период лучшего ознакомления с
нравами народов Востока; поэтому неудивительно, что настоя­
щий апофеоз возник не на персидской, а на египетской почве.
302
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Все же не сразу: непосредственные преемники Александра
слишком живо помнили свое собственное возмущение притя­
зательностью своего царя, чтобы последовать его примеру. С их
стороны мы поэтому никаких попыток в этом направлении не
встречаем. Правда, они все были основателями городов и по­
этому кандидатами в герои-ктисты всех этих Кассандрий, Лисимахий, Антигоний, Деметриад, Селевкий и Птолемаид; про
некоторых мы знаем даже, что они пожелали при жизни пред­
варить свою героизацию. Но это были муниципальные культы,
державшиеся более или менее старинных греческих рамок; го­
сударственная религия ими затронута не была.
Драгоценное тело умершего в Вавилоне Александра доста­
лось Птолемею I; трудно сомневаться в том, что он с самого на­
чала имел в виду похоронить его в Александрии, но для этого
нужно было, чтобы этот еще только строившийся город принял
более или менее готовый вид и, главное, чтобы был окончен ве­
личественный храм-памятник, который Птолемей сооружал в
честь своего покойного полководца и царя. Его тело было по­
этому временно похоронено в Мемфисе, и Птолемей успел уме­
реть, не исполнив своего намерения. Исполнить его пришлось
его сыну и наследнику, Птолемею II, тогда еще не Филадельфу;
но если династический интерес и заставлял его внимательно
относиться к памяти основателя эллинистического Египта, то
личный интерес еще более привязывал его к тому, через кото­
рого египетский венец достался ему самому.
Птолемей I еще при жизни получил от благодарных родосцев, которым он помогал в их героической обороне против
Деметрия Градоосаждателя, почетное прозвище Спасителя
(Soter); оно и осталось за ним. Его наследник не был его стар­
шим сыном: своим престолом он был обязан той любви, кото­
рую его отец питал к своей второй жене, его матери Беренике.
Вполне понятно поэтому, что он учредил в Александрии и их
культ рядом с культом царя-основателя, и притом их обоих как
«царей-спасителей» (theoi Soteres). Все же это был культ мерт­
вых; до полной египтизации было далеко.
Том II. Религия эллинизма
303
Но тот же Птолемей II вторым браком был женат, соглас­
но египетским обычаям, на своей родной сестре, тогда уже
пожилой Арсиное; по ее смерти он и ей, как дочери обоготво­
ренных Сотеров, посвятил храм (или придел) под культовым
прозвищем «богини братолюбицы» (thea Philadelphos). И это
еще не нарушало традиции. Но сестра незаметно притягива­
ла к себе и брата: египетские воззрения, как мы видели, этому
благоприятствовали, сам царь вряд ли особенно противился —
мало-помалу храм «богини Филадельфы» превратился, еще
при жизни царя-участника, в храм «богов Адельфов». Сверши­
лось роковое для западной культуры событие: кощунственная
идея царя-бога была принята в греческую религию. Остальное
пошло уже гладко: за «богами (Фил)адельфами» последовала
при третьем Птолемее чета «богов-Эвергетов», за ней «боговФилопаторов» и т. д. О титулатуре дает нам представление на­
чало розеттской надписи — той самой, которая послужила нам
ключом для разрешения проблемы иероглифов: «В правление
молодого, принявшего венец от отца, владыки венцов, великославного, установившего Египет и благочестивого в служении
богам, победителя супостатов, исправившего человеческую
жизнь, владыки тридцатилетий (?) подобно великому Гефесту
(т. е. Птаху), царя подобно Гелию (т. е. Ра), великого царя верх­
них и нижних мест, отпрыска богов-филопаторов, которого Ге­
фест одобрил, которому Гелий доставил победу, живого образа
Зевса, сына Гелия, Птолемея присносущего, возлюбленного
Птахом...», причем разумеется Птолемей V Эпифан (т. е. Объ­
явленный — дополняй: бог), тогда, т. е. в 136 г., еще 12-летний
мальчик. Все же царь пока только допускает, чтобы его назы­
вали богом, сам не пользуясь этим эпитетом в своих указах; но
вскоре, еще в том же II веке, и этот последний остаток скром­
ности был утрачен.
В царстве Селевкидов, согласно вышесказанному, были
сдержаннее. Селевк I официально игнорировал дафнейскую
легенду о своем происхождении от Аполлона (§ 27), оказывая
всякого рода почести своему земному отцу Антиоху; лишь после
304
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
своей смерти он получил от своего сына божеские почести,
зато чрезмерные, как — даже не «бог», а «Зевс-Победоносец»
(Zeus Nikator). Кто видит в своем отце Зевса, тот себя как бы
проводит в Аполлоны; и действительно, этот сын, очень дея­
тельный и дельный Антиох I, был после смерти обожествлен,
как «Аполлон-Спаситель» (Soter). Но при жизни впервые его
сын Антиох II, современник и враг Птолемея Филадельфа, по­
следовал примеру последнего и установил в своем царстве для
себя божеские почести со жрецами, храмами и жертвоприноше­
ниями; особого культового имени он не получил, а был назван
просто «богом», каковым именем его впервые приветствовали
милетцы за то, что он признал их независимость, освободив их
от их тирана. Все же сам себя называет богом впервые Анти­
ох IV Эпифан — тот самый, неудачливая политика которого в
Иудее повела к восстанию Маккавеев около середины II века.
Пример Селевкидов повлиял, в свою очередь, на царей Пергама; но здесь это движение остановилось. Македония осталась
верна здравым традициям Антипатра и Антигона Гоната, и сиракузское царство, несмотря на все свое сходство с эллинисти­
ческими монархиями, тоже осталось свободным от этой неуте­
шительной аберрации религиозного чувства. Если, таким об­
разом, оставить в стороне явно льстивые заявления некоторых
общин коренной Греции, относившиеся исключительно к чу­
жим, а не к своим властителям, то эту аберрацию можно будет
ограничить варварской территорией эллинизма.
§34
Но все же она существовала и требует себе объяснения.
Мы же стараемся вдуматься и, еще лучше, вчувствоваться в
религиозные явления античного мира; как же нам отнестись
к этому? Если Группе в своей рационалистической истории
греческой религии говорит, что «человек, обожествляя себя, не
столько человека возвышает к богам, сколько богов низводит
Том II. Религия эллинизма
305
к людям», то это заявление, подкупая своей эпиграмматичностью, не оправдывается историей: мы встречаем апофеоз в эпо­
хе не падения, а наоборот, подъема религиозного чувства. Нет,
было бы неправильно видеть здесь своего рода Rückbildung,
уродливый продукт его старческой немощи; надо искать иного
объяснения. Для него нам открывается несколько путей.
1. Одним из сынов возрожденной Эпаминондом и просвет­
ленной таинствами Деметры Мессены был знаменитый или
пресловутый Евгемер; родившись вскоре после ее основания,
он стал приближенным македонского царя Кассандра, вооб­
ще жаловавшего философов. Уже после его смерти он написал
свое главное сочинение, находясь в кругозоре его противника,
Птолемея I — быть может, в тогдашнем убежище выдающихся
литераторов, на острове Косе.
Этим сочинением была «священная запись» (hiera anagraphe). В ней автор рассказывал об одном из своих «многочислен­
ных путешествий, предпринятых по поручению Кассандра»;
оно завело его на группу островов Индийского океана, один из
которых, остров Панхея (т. е. по-дорически «всепрекрасный»)
и привлек его особое внимание. Он описывал его внешний вид
и нравы его жителей — трезво и деловито, чуждаясь обычных в
утопических романах того времени преувеличений и прикрас,
чем и заслужил доверие серьезных людей также и в главной
части своего сочинения, для которой описание самого путе­
шествия было только внешней рамкой.
Дело в том, что в главном храме Панхеи Евгемер прочел за­
пись на золотом столбе, имевшую своим составителем древне­
го царя страны, Зевса; ее содержанием были деяния как деда и
отца составителя, Урана и Кроноса, так и его собственные. Они
все были благодетелями человечества, создав своими трудами
его культуру; между прочим, первый, Уран, установил также
почести «небесным богам» и был, таким образом, творцом ре­
лигии. Взамен этих благодеяний Зевс установил божеские по­
чести также и им, благодетелям, притом, деду и отцу после их
смерти, а самому себе еще при жизни. Когда он, в свою очередь,
306
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
умер, — а именно на Крите, где и показывается его могила, — его
дело продолжали его дети, как об этом свидетельствовало про­
должение записи Зевса, составленное Гермесом; все они были
удостоены звания богов, кто за одни, кто за другие заслуги.
Такова «история»; а вот какова заключающаяся в ней рели­
гиозная философия. Почитаемые Элладой боги — не что иное,
как обоготворенные люди. Значит ли это, что Евгемер был
атеистом? Вовсе нет. Во-первых, он признавал наличность «не­
бесных богов», именно тех, которым учил поклоняться Уран —
правда, не говоря, по-видимому, кто они такие. А во-вторых,
что же из того, что Зевс, Аполлон, Гермес были некогда людь­
ми? Это не мешало им быть теперь настоящими богами. Имен­
но ознакомление с египетской религией подсказывало такое
решение вопроса. Ведь, согласно ей, и Осирис, и Исида, и Гор,
и Тот были некогда людьми; несмотря на то, они египтянами
почитались как боги, и притом такие, выше которых у них не
было. Как люди, они «упорядочили Египет»; читатели помнят
эту фразу даже в розеттской надписи, где ею, по-видимому, мо­
тивируется божественность 12-летнего Птолемея Эпифана. Да
и грекам эта мысль не была совсем чужда: Дионис, сын смерт­
ной Семелы, жил некогда среди людей и за принесенный им
дар вина был удостоен высших почестей — это не мешало ему
быть полноправным богом наравне с высшими. Конечно, стро­
гая философия требовала — в силу принципа «всякому проис­
шедшему будет конец» — предвечности для вечных богов, хотя
Платон в Тимее сумел обойти и это затруднение; но Гесиод,
например, в своей Теогонии — одно это заглавие сколько гово­
рит! — держался иных взглядов, и многие шли за ним.
Одним словом, прямого атеизма в этом учении Евгемера
еще не было; все зависело от его ответа на вопрос: «суть ли обо­
готворенные настоящие боги или только считаются таковы­
ми?» И, по-видимому, он имел благоразумие ответа не давать.
А раз положительный ответ был логически возможен — «евгемеризм» мог дать настоящую философскую и историческую
подкладку самообожествлению Птолемея Филадельфа и его
Том II. Религия эллинизма
307
последователей. Надо быть благодетелем — sic itur ad astra. Ве­
личайшие благодеяния может оказать стране ее царь; этим пу­
тем он становится богом на вечные времена. Желательно толь­
ко, чтобы эти благодеяния были настоящими благодеяниями,
чтобы действительность не опровергала образа, созданного
верою и любовью; и вот это-то удавалось далеко не всегда, не­
смотря на благотворную силу «пафоса дистанции».
2. Другой друг Кассандра, Деметрий Фалерский, философперипатетик, правил по его поручению Афинами от 317 до 307 г.,
правил умно и благополучно, но все же в духе поддерживаемой
Македонией аристократической партии. Когда поэтому его тез­
ка, Деметрий Градоосаждатель, «освободил» Афины от него и
от Кассандра, ликованию демократов не было конца. Ему с его
отцом Антигоном был определен божеский культ под именами
«богов-спасителей», их позолоченные статуи были поставлены
на городской площади рядом со статуями обоих тираноубийц,
в их честь были названы две новые филы, Антигонида и Деметриада, и празднества сменялись одно другим. На одном из них
была исполнена «итифаллическая» песнь, сохраненная нам в
значительной части Афинеем; в ней встречались, между про­
чим, следующие стихи:
Будь счастлив, Посейдона с Афродитой сын,
Доблестный Деметрий!
Ведь все другие боги далеко от нас,
Иль они без слуха,
Иль их нет, или дела нету им до нас;
А тебя мы видим:
Не древо ты, не камень — настоящий бог;
Молимся тебе мы.
Молимся, да — через сто лет после того, как мы же казнили
Сократа за то, что он якобы «не верует в тех богов, в которых
верует государство, и взамен их признает новые божества»; как
к этому отнестись?
308
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
В вышесказанных словах заключена целая богословская
теория; сводится она к следующему: 1) про богов народной
веры неизвестно, существуют ли они вообще, а если существу­
ют — способны ли они услышать нас, а если способны — забо­
тятся ли они о нас; 2) их деревянные и каменные кумиры по­
давно бессильны; 3) раз бог есть сила, то богом должно быть
признано сильнейшее существо, а таковым показал себя Деметрий. Другими словами, мы имеем здесь антрополатрию на
почве агностицизма; эпитет бога отнимается у сомнительных
владык Олимпа и присуждается гораздо более слабому, но зато
реальному существу.
Теперь одно из двух: или эта теория серьезна, или нет. Если
да, то последовательность требовала для Афин отмены всех Панафиней, Дионисий, Элевсиний и т. д. и оставления одних толь­
ко Сотерий в честь обоих новообъявленных «богов». Так как об
этом никто и не думал, то приходится признать теорию такой
же шуткой, как и песнь о прелюбодеянии Ареса и Афродиты
в VIII п. Одиссеи. Это не мешало ей, конечно, сохранить свою
полную серьезность для разных псевдоинтеллигентов, нахва­
тавшихся всякого вольнодумства тут недалеко, в саду Эпикура
у Дипилонских ворот. Но в устах народа она представится нам
несомненной масляной шуткой — тем более, если вспомнить,
что развивается она в итифаллической песни, и иметь в виду
значение этого слова, которого я здесь объяснять не буду.
3. Перейдем, однако, от шутки к действительности. Каковы
были на самом деле теоретические постулаты апофеоза?
Сопоставим прежде всего различные его разновидности.
a. Александр признается сыном Зевса-Амона, Селевк — сы­
ном Аполлона; это вполне в духе древнегреческой религии.
Точно также ведь и Минос признавался сыном Зевса, и Ион
афинский сыном Аполлона; это давало им право на герои­
зацию после смерти, вот и все.
b. Тот же Селевк (допустим это) получил после смерти герои­
ческие почести в основанной им Селевкии; это опять-таки
в духе той же древнегреческой религии. Постулатом была
Том II. Религия эллинизма
309
вера, что просветленная душа этого «героя-ктиста» живет
в его всеми почитаемой могиле, как могучий дух-хранитель
основанного им города.
c. Он в ней (допустим и это) получает не героические, а бо­
жеские почести. Это значит, что ему надлежит приносить
жертвы не ночью, а днем, не на «очаге», а на алтаре и т. д.
(см. § 30). Постулатом была вера, что душа покойного не за­
ключена в его могиле, а вознесена к богам на Олимп, или в
эфир. Отсюда легенды о птицах — орлах или коршунах, —
поднявшихся с костра, где сжигались останки покойного,
таковая или сама была его душою, или уносила ее.
d. Ему эти самые почести воздавались уже при жизни. Теоло­
гически это трудно было мотивировать, но психологически
объясняется легко (ср. § 32), как предварение, льстивое с
одной стороны, тщеславное — с другой.
Во всех этих случаях новый бог или герой чествовался под
своим собственным именем; но вот нечто новое.
e. Птолемей I с женой после смерти получают божеский культ
как «боги-Спасители», Селевк — как «Зевс-Победоносец»
и т. д.: следует заметить, что терминология тут последова­
тельна, что никогда не говорится официально о «боге Пто­
лемее», о «боге Селевке», а именно только о «боге-Спаси­
теле», о «Зевсе-Победоносце». Вот это действительно новше­
ство; как это объяснить? Разгадку дает нам второй случай.
Очевидно, Зевс частью своего естества воплотился в Селев­
ке, он стал его душою; в момент смерти эта душа оставила
тело Селевка, которое отныне покоится в могиле, сама же
она вознеслась на Олимп; чествуют, поэтому, бога «ЗевсаПобедоносца». Но как же понимать это воплощение Зевса
при продолжении его деятельности как царя Олимпа? — Да
так же, как и службу Марии-привратницы (Marie la touriere)
в христианской легенде, обработанной Метерлинком в его
«Сестре Беатрисе»: бог и вездесущ и бесконечно делим. —
А как Зевс-Победоносец, он остается в связи с Селевком? — В сознании людей, да; так же, как Зевс Додонский
зю
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
пребывает в связи с Додоной, несмотря на одновременное
существование Зевса Олимпийского,
f. И с этой точки зрения даже полный апофеоз — т. е. воздавание богу-Адельфу, богу-Эвергету и т. д. соответственных
почестей при их жизни, покажется не нелогическим пред­
варением, внушенным лестью или тщеславием, а вполне
последовательным развитием догмата. Раз признано, что
в Птолемее III воплотился бог, которого люди, не зная его
подлинного имени, назвали богом-Благодетелем, то не
только позволительно, но и необходимо было воздавать
этому богу соответственные почести уже при жизни того
бренного тела, которое он избрал своим временным место­
пребыванием. Здесь только в сознании людей блеснул но­
вый религиозный догмат: появление бога во плоти и его
пребывание в ней до ее разрушения смертью. Спешу заме­
тить, что это толкование несомненно; сошлюсь уже здесь на
2-ю оду Горация, хотя говорить о ней придется при изложе­
нии римской религии.
Вполне ли это догмат новый? Думаю, что да, хотя зароды­
шевые его формы имелись уже и в древнегреческой религии.
Если у Гомера Афина является Телемаху и другим в образе
Ментора и в качестве такового с ним путешествует, ест, пьет
и т. д., то здесь мы, несомненно, имеем воплощение божества;
но, во-первых, настоящий Ментор живет независимо от этого
своего подобия — это прямо сказано — а во-вторых, это лишь
кратковременная иллюзия, а не воплощение на всю жизнь, по­
чему Платон в своем «Государстве» и протестует против это­
го «обмана». Затем известно, что Софокл после своей смерти
был героизован не под именем Софокла, а под именем Дексиона, т. е. «Приемлющего» — на память о том, что он по легенде
«принимал» у себя бога Асклепия. Это — внешняя параллель к
переименованию Птолемея в бога-Спасителя, но не более. Мы
не знаем в точности богословского основания этого переиме­
нования; думаем, однако, что оно аналогично с представлени­
ем о преображении героизованного. Впрочем, оно не было обя-
Том II. Религия эллинизма
311
зательно: большинство героев почиталось под теми именами,
которые они носили при жизни.
Да, зародыши были, но именно только зародыши: и фактом
остается, что благодаря почину Птолемея Филадельфа религия
эллинизма обогатилась новым догматом, и религиозное созна­
ние людей стало свыкаться с мыслью, что бог может избрать
себе земным местопребыванием тело человека от его рождения
вплоть до его смерти.
Глава VIII
СЕКУЛЯРИЗАЦИЯ
И САКРАЛИЗАЦИЯ
§35
Движение религиозной мысли и изменяющаяся объектива­
ция религиозного чувства — это одна сторона дела в истории
религии; отношение религии, как целого, к прочим культур­
ным силам — это другая. Мы можем себе представить такое
состояние культуры, при котором она вся с ее наукой, искус­
ством, бытом будет находиться под властью религии, проводя
во всех своих областях последовательно и исключительно прин­
цип богоотносимости; но мы можем себе представить и такое,
при котором все области культуры окажутся подчиненными
одним только мирским, посюсторонним расчетам и двигате­
лям, религия же будет оттеснена в свою неотъемлемую терри­
торию —
· религиозное чувство тех, кто таковым обладает. Для
последнего состояния давно уже принят термин секуляриза-
Том II. Религия эллинизма
313
ции или обмирщения; для первого я предложил термин сакра­
лизации.
Оба эти состояния представляются нам идеалами, матема­
тическими пределами, которые в реальной жизни не были и не
будут осуществлены никогда. Реальная жизнь движется между
этими двумя полюсами, идя от одного к другому — прямоли­
нейно ли и безвозвратно? Были люди, которые так полагали.
Философ французской революции Кондорсе представил себе и
другим движение умственной культуры человечества как шест­
вие от «суеверия» (superstition) к «разуму» (raison) при постепен­
но убывающих элементах первого и постепенно возрастающей
силе второго...
Эта формула пришлась очень по вкусу людям с математи­
ческим умом; к сожалению, этих последних не всегда удается
упросить, чтобы они удовольствовались теми огромными за­
слугами, которые вдохновляющая их наука имеет перед че­
ловечеством в своем как чистом, так и прикладном виде, и не
переносили ее в политику, заменяя в ней трезвую и спаситель­
ную индукцию неправильной и вредной дедукцией, и здравый
политико-исторический опыт — отвлеченной политической
алгеброй. В многочисленных и страшных бедствиях, обрушив­
шихся над человечеством, немало виновны те люди, которые,
обладая математически-дедуктивным умом (что не означает
еще знания математики), а не исторически индуктивным, были
поставлены судьбой во главе политических движений.
Что касается культурно-политической алгебры Кондорсе,
то античность ее безусловно опровергает. Ее древнейшая дости­
жимая для нас ступень, описанный Гомером ахейский период —
все равно, отождествлять ли его с микенским, как я считаю
это правильным, или нет — показывает нам культуру Греции
в состоянии поразительной (хотя, разумеется, не полной) секу­
ляризации: светское искусство, светская наука — Асклепиады
лечат лекарствами, не прибегая даже к заговорам, — светский
быт. Следующий, эллинский период, в VII-VI в. доводит сак­
рализацию до ее зенита: храмовая архитектура, сакральная
314
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
скульптура и живопись, Асклепий становится сыном Аполлона,
и его врачи лечат с помощью вещих сновидений и волшебства,
походами и битвами управляют выпрашиваемые у богов зна­
мения, политикой Эллады — дельфийское жречество, и рядом
с культами олимпийских богов возникают неизвестные Гомеру
мистические религии Деметры и Диониса. Аттический период
в Уи IV ВВ. знаменует собой новый поворот в сторону секуляри­
зации. Архитектура опять, как в ахейский период, ставит себе
светские задачи; но это уже не царские дворцы, а здания для
потребностей державного демоса — палата для его пританов,
стой для него самого и его детей. Скульптура посвящает себя
уже не только богам, но и атлетам и вообще выдающимся лю­
дям; живопись прославляет национальные победы; Гиппократ
ведет медицину обратно на рациональные пути, софисты дела­
ют то же с другими науками и философией, причем их почин
находит себе продолжение в Демокрите и завершение в Арис­
тотеле. Туже всего поддается новым влияниям частный быт;
все же и здесь успех софистов и их продолжателей доказывает,
что для умов наступила пора самостоятельного мышления. Та­
ково было состояние греческой культуры в момент ее перехода
из эллинского мира в эллинистический.
Каково же было ее дальнейшее движение?
§36
Более всего остается верным старому пути изобразительное
искусство. Конечно, основание новых городов повело к осно­
ванию и новых храмов, но это творчество в старых формах не
определило собою характера эллинистической архитектуры.
Ее новой, заманчивой задачей стал царский дворец — как и в
ахейскую эпоху — а затем его смягчения, дом вельможи, дом во­
обще зажиточного гражданина; явились проблема перистиля,
проблема триклиния (столовой), проблема эка (гостиной) — их
построения, их архитектонического, скульптурного, живопис-
Том II. Религия эллинизма
315
ного украшения. Главные центры эллинистической культуры
соперничали между собою в их разрешении — Коринф, Кизик,
Антиохия, Александрия; результатом был тот тип эллинисти­
ческого дома, который нас восхищает в Помпеях.
В скульптуре следует различать ее статуарную и ее рельеф­
ную отрасль: последняя с интересующей нас здесь точки зре­
ния составляет одно целое с живописью. Что касается первой,
то мраморные боги уже под резцом Праксителя (IV в.) в значи­
тельной степени обмирщали: чисто женственная при всей це­
ломудренности красота его Афродиты принципиально отлич­
на от религиозной красоты фидиевской Паллады. Эллинизм
пошел в этом отношении еще дальше, как показывает лучше
всего сопоставление Афродиты Праксителя с Медичейской:
там переход от богини к женщине, здесь от целомудренной
женщины к гетере.
Все же в Сараписе (или Плутоне) Бриаксида чувствуется
нечто новое: доброта этих глаз, грустно смотрящих на нас изпод завесы спускающихся на чело кудрей, свидетельствует о
том, что эволюция, совершенная религией в IV в., не прошла
бесследно для его творца. Эллинизм находился на дальней­
шей линии этого развития; но мы не можем утверждать, чтобы
его статуарное искусство по ней проследовало. Бриаксид так и
остался последним творцом религиозного идеала, последним
в ряду пророков резца. Созданный эллинизмом религиозный
тип тимофеевской Исиды гораздо менее говорит нашему серд­
цу; что же касается тимофеевской Великой Матери, то еще
вопрос, была ли она вообще как таковая осуществлена в ста­
туарной скульптуре. То же самое придется сказать о тимофеевском Аттисе; что же касается пессинунтского, то он, правда,
заинтересовал художников, но далеко не перворазрядных, сво­
ей физиологической извращенностью, и то, что они из него сде­
лали, должно быть названо прямо отталкивающим. Нечего и
говорить, что тут не было и атома религиозности. Более же все­
го должны мы посетовать на художников эллинизма за то, что
они не воспользовались новым благодарным типом, который
316
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
был выработан религией эллинизма: типом богини-матери с ее
младенцем-сыном, Деметры с Иакхом, Исиды с Гором, матери
Реи с Зевсом, Афродиты с Эротом. Они изображаются изредка,
но без оригинальности, и до центрального положения в рели­
гиозном искусстве этому типу очень далеко. Высшее достиже­
ние здесь, таким образом, отсутствует, и античность предоста­
вила христианству осуществить в искусстве его самую интим­
ную религиозную идею — идею Мадонны.
Видно, и здесь художники были отвлечены чисто светскими
задачами. На очереди стояло развитие портрета в путях одухо­
творенного реализма; эту задачу ставили и цари греко-восточ­
ных государств, и выдающиеся полководцы, и государствен­
ные мужи, и основатели и руководители философских школ —
земные боги и здесь затмили небесных. И потомство не могло
не признать, что эллинизм блистательно разрешил эту, столь
же нужную, сколь и трудную задачу; но именно пути, в кото­
рых он справедливо искал ее разрешения — пути, как я сказал,
одухотворенного реализма — не благоприятствовали разви­
тию религиозного искусства. Только к концу нашего периода
всеобщая сакрализация охватывает и статуарную скульптуру,
возрождается идеализм, возникает школа ваятеля Пасителя.
Но полем его деятельности были уже не эллинистические го­
сударства, а Рим, и сколько-нибудь решающего значения его
школа, по-видимому, не получила.
Переходя затем к рельефной скульптуре и живописи, мы
опять-таки должны установить сильную убыль религиозного
духа. Мы его видим в последний раз в тех дивных рельефах,
которыми благочестие живых украсило могильные плиты до­
рогих покойников в Афинах IV в. — в тех рельефах, которые на­
полняют собой ряд зал в афинском национальном музее; к со­
жалению, Деметрий Фалерский своим законом против пыш­
ности похорон в конце этого века убил эту прекрасную отрасль
искусства, и она уже более не возрождалась. В других, чисто
светских областях «роскошь», т. е. необходимая для процвета­
ния искусства счастливая избыточность, не преследовалась:
Том II. Религия эллинизма
317
искусство пошло туда, куда ему давали ход. Это было — укра­
шение того самого эллинистического дома, который сам был
созданием нашей эпохи. Стены, не заставляемые, как у нас, ме­
белью, требовали украшения живописью; рельефы были менее
необходимы, но все же и они, вделанные в стену, красили ее,
а поэтому спрос был и на них. Что же представлялось? Очень
часто сцены из мифологии с ее богами и героями; да, но это
была мифология в духе Овидия с эротизмом на первом плане
и безо всякой религиозности. И, странным образом, более,
чем в этих мифологических сценах, мы находим религиозного
настроения в чисто жанровых — в этом прелестном идилличе­
ском жанре эллинистического искусства с его сельским рели­
гиозным бытом, с его часовнями нимф, кумирами Диониса или
Артемиды в дубовой роще и священными деревьями с симво­
лами их посвящения. Но это религиозное настроение придется
уже поставить в счет не художникам и не искусству, а той при­
роде, которую они воспроизводили.
Из представленного мною здесь в очень беглом изложении
материала вытекает один очень важный для развития античной
религии факт: в своем эллинистическом периоде эллинская
античность уже начинает изменять самой себе, искусство пере­
стает быть проводником религиозных идей. Это значит, что та
гармония эстетических, этических и интеллектуальных начал,
которая составляла характерный признак древнегреческой ре­
лигии и была вновь достигнута лишь христианством — что эта
гармония уже начинает нарушаться в ущерб ее первой состав­
ной части. Объявление бога в истине и добре продолжается,
его объявление в красоте идет на убыль. Спешу оговориться:
оно только идет на убыль, оно еще не исчезает. Зевс Олимпий­
ский и Афина-Дева по-прежнему пленяют сердца; эллинство
не лишается своих старых откровений, оно только не получает
к ним равноценных новых именно в области тех религий, ко­
торые теперь выступают на первый план. Это — тоже одна из
причин, почему религия эллинизма не может считаться чисто
эллинской религией.
318
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
§37
Переходя от искусства к науке, мы оставляем в стороне ту,
которая по своему характеру вдали от области спора между ве­
рой и разумом; ограничиваясь последней, мы должны назвать
на первом месте ту науку, которую древние греки называли
метеорологией. Да не смутит читателя это ныне более чем без­
обидное имя: тогда под meteora разумелись вообще явления в
горних, начиная с туч небесных и кончая сферой неподвиж­
ных звезд. Тут при попытке рационалистического объяснения
нельзя было не забрести в сферу могущества богов; Зевс ли ме­
чет перун в нечестивцев и льет дождь, орошая поля? Солнце,
луна — что это, божественные ли существа или шары, огнен­
ный и застывший? Уже в V веке шел об этом ожесточенный
спор; о психологической необходимости альтернативы «наука
или вера» свидетельствуют слова, которые Еврипид влагает в
уста своей обращенной и раскаявшейся Авге:
Кто тот богом забытый, отверженный муж,
Чтоб при виде таком не признать божества,
Звездочетов кривой заклеймивши обман?
Их греховная речь по подобьям одним
Заключает о сути невидимых сил,
Непричастная знанию правды.
«Звездочетов» — в подлиннике сказано именно «метеоро­
логов». Но психологическая необходимость не была логической
необходимостью; при духовном понимании божества можно
было без кощунства отдать во власть опыта и «заключений»
небо наравне с землей, не рискуя вместе с материальной оби­
телью богов потерять и их самих. И вот софистическая метео­
рология превращается в научную космологию Аристотеля и
его школы, его старший современник Евдокс Книдский и Гераклид Понтийский создают научную астрономию; измеряют­
ся диаметры Солнца, Луны, Земли, убеждаются, что Солнце в
Том II. Религия эллинизма
319
сравнении с Землею — что великан в сравнении с карликом;
вероятно ли, чтобы мать-Земля занимала место в центре все­
ленной? Вопрос сдается в Александрию; здесь, т. е. в Египте,
греческая творческая мысль оплодотворяет вековой египет­
ский опыт, накопившийся в гелиополитанской обсерватории,
и Аристарх Самосский (сред. III в.) отвечает на поставленный
вопрос отрицательно. Создается не более и не менее, как ге­
лиоцентрическая система, та самая, которую в новые времена
возобновил Коперник.
Это был расцвет секулярной науки; он сопровождался,
однако, грозным знамением: против дерзновенной попытки
Аристарха сдвинуть мать-Землю с ее прочного седалища вос­
стал от имени религиозной философии Клеанф, второй глава
стоической школы: «Эллинам бы следовало обвинить этого самосца в безбожии за то, что он сдвинул с его места очаг миро­
здания». Но Аристарху нечего было опасаться участи Галилея:
сильный покровительством Птолемея Филадельфа, он продол­
жал свои исследования в александрийской обсерватории и, по
крайней мере, на полтораста лет обеспечил жизнь своей гелио­
центрической теории.
Но пока секуляризованная астрономия радовалась своим
научным открытиям, в самую ее сердцевину вкрадывался враг,
имевший изнутри ее разложить. С незапамятных пор в Вави­
лонии практиковалось звездочетство в нашем смысле слова;
с конца VB. сведения об этом стали просачиваться и в Элла­
ду. «По мнению халдеев, все небесные явления происходят по
воле богов, и можно, на основании долгого наблюдения, мно­
гое предсказать по положению звезд не только о мировых изме­
нениях вообще, но и о судьбе отдельных людей» (Диодор). Но
дело долго ограничивалось такими общими сведениями, пока
в начале III в. вавилонянин Берос не перекочевал на остров
Кос и не начал читать в этом центре одухотворенного отдыха
для Эллады лекции по своей родной науке. Это был тот самый
Берос, который посвятил Антиоху I Сотеру составленную им
краткую историю своего народа; не вижу надобности отбросить
320
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
определенное свидетельство рассудительного Витрувия, при­
писывающее ему основание также и первой астрологической
школы в Греции. Во всяком случае, не могу признать серьезным
возражение Шварца, находившего невероятным, чтобы Берос
мог покинуть свое доходное место жреца Бела в Вавилоне ради
косской профессуры; мне кажется, что мы слишком мало зна­
ем и личную жизнь Бероса, и финансовое положение косских
профессоров, чтобы высказывать подобные суждения.
Но астрология — это сакрализованная астрономия. Боже­
ственны планеты с обоими «светилами» включительно; глав­
ные божества вавилонского пантеона обитают в них и своими
движениями изъявляют смертным свою волю, а их судьбу. Гре­
кам при их равнодушии к именам нетрудно было заменить ва­
вилонских богов своими; Гелий и Селена были указаны сами
собой, в остальных признали, руководясь вавилонскими образ­
цами, Гермеса, Афродиту, Ареса, Зевса и Кроноса. Это отны­
не были планетные божества, носители особой религии, — по
мнению многих, высшей из всех, по крайней мере, для земной
жизни человека. Кос тяготел к Египту; здесь и расцвела астро­
логия. Ведь ближайшими к земле из планетных богов были
Луна и Гермес или, что одно и то же, Исида и Тот, владыки
египетской магии; астрология приняла в себя магию и стала
от этого еще могучее. О гелиоцентрической системе она не да­
вала и думать: Гелий был планетным богом наравне с прочими
шестью. В борьбе с астрологией гелиоцентризм был побежден:
после 100 г. до Р. X. о нем уже не слышно. Но этого было мало:
астрологическая религия требовала себе доступа в святая свя­
тых науки, в философию, а в этом та ей долго отказывала. Но в
I в. до Р. X. и эта позиция была ею взята; как это случилось, об
этом придется сказать в следующей главе.
После макрокосма — микрокосм: науки о человеке, кото­
рые в древности составляли содержание медицины. Об ее сна­
чала секулярном, а затем и сакральном характере было сказа­
но выше, а равно и о том, как Гиппократ в конце V в. повернул
ее снова на секулярный путь. Перелом в этом отношении зна-
Том II. Религия эллинизма
321
менует для нас его любопытная статья «о священной болезни»
(т. е. о падучей). В ней он протестует против мнения тех, кото­
рые приписывают ее, а равно и другие физико-психические за­
болевания, непосредственному воздействию богов — Великой
Матери, Гекаты, Ареса — или «героев», т. е. мертвецов, и клей­
мит поведение шарлатанов, которые, пользуясь невежеством
толпы, берутся исцелять больных не рациональными, а мис­
тическими средствами. Школе Гиппократа принадлежит весь
IV век; правда, она, увлекаясь новоприобретенными сведени­
ями о природе человеческого тела, подчинилась общеэллин­
ской страсти к преждевременным обобщениям и чаще прибе­
гала к дедукции, чем это дозволяет здравый метод; все же эта
«догматическая школа» твердо стоит на почве разума и чисто
светской науки. Ее расцветом был опять-таки александрий­
ский период и специально эпоха Птолемея II Филадельфа,
который, вследствие своей тщедушной природы, с особенным
интересом следил за развитием врачебной науки; ознаменован
он обоими великими именами Эрасистрата и Герофила, кото­
рым принадлежит честь открытия анатомии и физиологии и
доведение обеих до значительной степени совершенства. Но
второй из названных, Герофил, через своего ученика Фили­
на стал также основателем «эмпирической школы», которая,
относясь скептически к дедукциям «догматиков», признава­
ла единственным вопросом, составляющим предмет меди­
цинской науки, вопрос о том, как исцелить данную болезнь,
и единственными средствами к его разрешению — наблюде­
ние, свое и чужое, и аналогию. Полемика между догматиками
и эмпириками, неизбежная в споролюбивой Греции, занимает
следующие два столетия; медицина росла и процветала, уве­
личивая запасы и своих знаний, и своего опыта.
Но пока высокая наука врачевания делала свои поразитель­
ные открытия, пока ее преподавательские центры выпускали
образованных врачей, применявших свои знания на муници­
пальной службе и в частной практике — врачебные центры
иного рода тоже собирали свою публику. Это были здравницы
322
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
при храмах Асклепия в Эпидавре, на острове Косе, в фессалийской Трикке и других местах. Спор между догматизмом и эмпи­
ризмом их не коснулся: не в них была сила, а в благодати. Па­
циенты после жертвоприношения ложились спать — для этого
были устроены особые спальные, отдельные для мужчин и для
женщин; во сне их навещал бог; сон был либо «теорематический», непосредственно понятный, либо «аллегорический»,
нуждающийся в истолковании; по исполнении требования
сна больной выздоравливал — таково было правило, исключе­
ния не записывались. Живучесть этой сакральной медицины
не должна нас удивлять: она ведь даже не лишена известной
психологической обоснованности. Какова была публика, по­
сещавшая эти здравницы, это нам показал один мим нововозвращенного Герода; но образ самого Асклепия, этого ласкового
друга страждущих, благодаря чарам эллинского резца в участ­
ливом IV веке, был дорог даже самому просвещенному челове­
ку — это ведь была область чувства.
Полтора столетия длилось соперничество догматиков и
эмпириков, а с ним и торжество научной медицины; но затем
наступило утомление. Династические споры властителейПтолемеев, VI Филометора с VII Фисконом, невыгодно ото­
звались на составе и деятельности Музея; греческую науку от­
теснила реакция египетской сакральной медицины, имевшей
своего Асклепия в лице Имхотепа. Наступил I в. — и тоска по
чуду и по спасению чудом стала распространяться в человече­
стве, тогда уже видевшем в Риме свой политический центр. По­
нял знамение времени некто Асклепиад, человек более умный,
чем добросовестный. Соединив соединимое в учении обеих
враждовавших школ, он основал третью, школу «методиче­
скую»; но главное было для него не теория, а практика. От него
требовали чудес — он и творил чудеса. Встретив на своем пути
похоронное шествие, он велел ему вернуться обратно; покой­
ник, мол, вовсе не мертв. Он и сам проводил его домой и своим
искусством вернул ему жизнь. Таков был преемник Герофила и
Эрасистрата, величайший медик I в. до Р. X.
Том II. Религия эллинизма
323
Мир жаждал чудес; чудом было возвращение правильного
движения хромому, зрения — слепому; чудом из чудес — воз­
вращение жизни умершему. Сакральная медицина снова заня­
ла свое прежнее, преобладающее место, а с нею и ее бог, Аск­
лепий. Египетская струя — эллинизованная Исида с Сараписом, — усилила его значение: Сараписом был, разумеется, он,
а для дополнения его мужского естества женским возвеличили
его дочь, Гигиею — это было ему на пользу ввиду усердия его
поклонниц. Асклепий с Гигиеей становятся в первый ряд сре­
ди богов убывающего эллинизма; Асклепий призывается как
Спаситель, Soter, спаситель от телесных недугов прежде всего,
исцеляющий хромых и слепых прикосновением своей ласковой
руки, но это еще не все — спаситель болящей особи становит­
ся спасителем всех и всего, Soter ton holon. Его образ, средний
между юношей и мужем, с мягкими волосами и бородой и со
светом неземной доброты в очах, глубоко запал в сердце чело­
вечеству: он его более не покинет.
После науки о человеке — наука об его деяниях и судьбе, т. е.
историческая наука. Подчеркиваю последнее слово: историо­
графия была также искусством и составляет как таковое одну
из трех отраслей художественной прозы; но раз мы говорим о
секуляризации, то этим самым мы переводим вопрос на науч­
ную почву. Сакрализованную историю дали бы нам, вероятно,
древнейшие логографы, если бы они были сохранены; не очень
далеко от них ушел и Геродот с его верой в оракулы и в перст
божий, хотя он уже в своем отношении к чудесам историче­
ской легенды обнаруживает подчас наивный, но сознательный
и последовательный рационализм. Окончательно секуляризо­
ванную историографию дал миру Фукидид с его требованием
строгой и притом исключительно посюсторонней причинно­
сти: дальше него в этом отношении историческая наука уже не
пошла ни в древнее, ни в новое время, ибо и идти было некуда.
Оставалось удержаться на достигнутой высоте; такова была
задача историографии IV века. Можно сказать, что она ее ис­
полнила добросовестно: если даже Ксенофонт, при всей своей
324
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
личной религиозности с верой в оракулы включительно, как
историк следует заветам Фукидида, то это значит, что его за­
воевания были прочны. Конец этого века, правда, расщепил
историографию на два направления, из коих одно, риториче­
ское, имея в виду, главным образом, удовольствие читателей,
считало себя вправе снисходительнее относиться к творимой
легенде; но эта разница чувствовалась, и то, что себе позволяли
Каллисфен и Дурид Самосский, не было законом для Птолемея
и Иеронима Кардианского. Все же настало время, когда и праг­
матическая история — она-то и составляла второе направле­
ние — незаметно подчинилась сакрализационной тенденции.
Это был исход II в., умственным показателем которого яв­
ляется для нас историк Полибий; человек не только науки, но и
жизни, он составил себе очень определенное миросозерцание.
Два фактора, согласно ему, влияют на историческое станов­
ление; один от нас зависит, другой — нет. Да, «есть сила, вне
человека находящаяся, существо, властвующее над землей, ра­
зумно управляющее делами людей, часто помогающее им в их
деяниях, но нередко и становящееся поперек их планов; это бо­
жество — Тиха (Фортуна). В ее руках жизнь человека; она охот­
но ее видоизменяет, находясь в постоянной борьбе с условиями
нашего быта. Никогда не следует ей доверять, и менее всего в
счастии. Ее особенная страсть — решать дела против ожидания
людей; располагать будущим, не принимая в расчет ее — это то
же самое, что составлять счет без хозяина» (Маркгаузер).
Такова историческая философия Полибия. Конечно, ссыл­
ка на случайность встречается не впервые у него: не обходится
без нее и Фукидид, как не обходится ни один историк, имею­
щий рассказывать о фактах. Но у Полибия случайность — это
особый безличный момент, to automaton; от него он отличает
Тиху, именно как личную богиню, действующую по-своему
разумно, с расчетом, хотя и вопреки нашим ожиданиям, и все­
го менее по нравственным соображениям. Эта Тиха — настоя­
щая богиня эллинизма в его и истории, и частной и семей­
ной жизни: комедия нравов ее много раньше признала, чем
325
Том II. Религия эллинизма
она получила, благодаря Полибию, доступ в прагматическую
историю.
На этом пока остановилась ее сакрализация; дальнейшее
развитие ее принадлежит уже следующей эпохе — поскольку
оно не было предварено тем гением умирающего эллинизма,
которому будет посвящена следующая глава.
§38
Переходя от науки к широкой области быта и нравов, мы
должны прежде всего оговориться, что здесь наша точка зре­
ния по необходимости будет другая. Сакрализация науки
справедливо считается недопустимой; как бы ни был человек
благочестив, мы требуем от него, чтобы он в своих научных ис­
следованиях строго исключал потустороннюю причинность и
объяснял явления их «естественными» причинами, а не втор­
жением безответственной божьей воли. В области быта мы рас­
суждаем иначе: так как его идеал, добро, вполне достижим при
религиозном миросозерцании и даже, как показывает опыт,
скорее достижим при нем, чем при иррелигиозном, то мы его
не считаем помехой для культурного прогресса, — поскольку
мы, по крайней мере, руководимся в своих воззрениях данны­
ми опыта, а не политической алгеброй.
Неудивительно поэтому, что самая секулярная в других от­
ношениях эпоха греческой истории, аттический период с пер­
вым столетием эллинистического, представляет нам в то же
время очень интенсивную сакрализацию обыденной жизни.
Участие в обрядах государственной религии со стороны граж­
данина — нечто самопонятное; но этого мало. Он чуток также
к тому освящению своей обыденной и частной жизни, кото­
рое обусловливается поставлением ее в связь с потусторон­
ними силами: рождение, свадьба, похороны сопровождают­
ся религиозными актами, но таковые же придают и трапезе и
ложу человека достоинство, превосходящее чисто естественное
326
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
удовлетворение естественной потребности кормления и отды­
ха: и именно в этом достоинстве чувствуется то, что даже в этой
области возвышает человека над животным.
Это — область веры; но к ней тесно, без твердо разграничимой грани, примыкает область суеверия (deisidaimonia).
Что такое суеверие? Спросим лучше, раз мы в Греции, что
такое deisidaimonia. Этимология дает нам любопытный ответ:
это — «страх перед божеством»; но ответ этот не смутит того,
кто отдал себе отчет в том, что греческая вера имеет своим
основанием не страх перед божеством, а любовь к нему. А в ка­
ких актах выражается суеверие, об этом дает нам представле­
ние в своей 16-й характеристике Феофраст, живший к исходу
IV века и, стало быть, накануне эллинизма.
«Если, — говорит он, — ласка пересечет путь суеверному, то
он не будет его продолжать, а либо обождет, пока по нему не
пройдет кто-нибудь другой, либо, по крайней мере, перебросит
три камня. Увидит он в своем доме змею — он, если это будет
pareios, призовет на помощь Сабазия, если же "священная", —
построит ей, как герою, капище. Проходя мимо лежащих на
перекрестках намащенных камней, он и сам из своей бутылоч­
ки нальет на них несколько капель масла, станет на колени, по­
чтит их поцелуем и затем уже пойдет дальше. Прогрызет мышь
его мешок для муки — он отправится к экзегету с вопросом, что
ему делать; и если тот посоветует ему отдать его для починки
кожевнику, он обидится и от себя принесет умилостивитель­
ную жертву. Он способен много раз очищать свой дом, говоря,
что он стал жертвой наваждения Гекаты. Крикнет сова на его
пути — он вздрогнет и не пройдет мимо, не сказав: "Со мною
сила Афины!" Он не войдет в гробницу, не отправится на похо­
роны, не посетит родильницы; а скажет, что для него лучше не
соприкасаться со скверной... Увидит сон — будет ходить по тол­
кователям, по птицегадателям, спрашивая всех, какому богу
или богине молиться, и упросит орфеотелеста посвятить его.
Ежемесячно отправляется он для омовения на взморье вмес­
те с женой — а если жене некогда, то и с няней — и детьми...
Том II. Религия эллинизма
327
Увидит сумасшедшего или страдающего падучей — испугается
и сплюнет».
Интересно отметить, как иронически экзегеты, предста­
вители настоящей религии, относятся к этому несчастному;
его настоящие руководители — это те шарлатаны, против
которых Гиппократ написал свой трактат о падучей болез­
ни, жрицы Гекаты, жрецы Сабазия, орфеотелесты (которых
не следует смешивать с орфиками) и т. д. Даже его жене его
постоянные очищения надоели: ей, трудолюбивой хозяйке,
«некогда» идти с ним на взморье, и он вынужден удовольство­
ваться няней.
Страх — это был один двигатель суеверия; другим было же­
лание с надеждой. В лучшую эпоху Греции влюбленные и оби­
женные девушки обращались к помощи птицы-вертишейки,
чтобы вернуть себе любовь своих обидчиков; они подчас «свя­
зывали» своих соперниц, посвящая их подземным божествам
посредством исписанной свинцовой грамотки, свернутой труб­
кою и прикрепленной к стене гробницы безвременно погиб­
шего. Это было старо как свет и передавалось из поколения в
поколение; кто верил, верил, — вреда от этого не было никому.
Влюбленную и обиженную изобразил нам Феокрит в пер­
вое столетие эллинизма в своей прелестной Ворожее; но тут
мы находим один стих, заставляющий нас призадуматься
(ст. 162):
Зельем я ныне любовным свяжу его; если ж и впредь он
Станет меня обижать — постучится во дверь он Аида:
Столько губительных средств я храню про него в своем ларце,
А научил меня им, госпожа моя, гость ассирийский.
Этот ассирийский гость — тоже один из тех, которые по­
жаловали в Элладу через открытую Александром для Востока
дверь. Его родина была главной отчизной магии, — и слова,
и дела. Только здесь, — точнее говоря, в Персии, она получила
328
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
религиозно-философскую подкладку, благодаря ее националь­
ной религии, маздаизму. Его собственно религиозное влияние
на западный мир начинается лишь в следующую, римсковселенскую эпоху, почему о нем не было речи до сих пор; но
пока высший гений добра, Ахура-Мазда (Ормузд), спокойно
ждал своей очереди, его злой противник, Ангра-Манью, пото­
ропился отправить вперед своих гонцов — учителей и распро­
странителей «черной магии». Египет не пожелал отставать: его
сильные в эллинистическом мире божества тоже имели власть
над сокровенными силами природы. Исида, ученица Тота,
была владычицей благодетельных демонов, к ее противнику
Сету-Тифону обращались со злыми наговорами, поручая ему,
ослоголовому богу, гибель своих противников. Персидская
магия действовала, опираясь на знание мнимых чудесных
свойств предметов, особенно драгоценных камней; ее оста­
ток — поныне существующее поверье о «счастливых камнях на
каждый месяц»; Египет был особенно силен своими заклина­
ниями, его чудодеи кичились знанием подлинных имен всех
демонов — мы знаем, ведь они были настоящими «имяславцами». Естественными посредниками между теми и другими
были евреи; они не пожалели «страшного четырехзначного
имени» своего бога для магических чар, и «абрайские имена»,
благодаря им, стали тоже одним из предметов таинственного
знания заклинателей. Все это было лишь начало; магия тоже,
подобно астрологии, ждала систематизирующей мысли эл­
линов, чтобы из низкопробной практики превратиться в не­
которое подобие науки. Она ждала не напрасно; но прождать
ей пришлось довольно долго, в течение эллинистического пе­
риода она была лишь руководительницей жизни веривших ей.
А таковых было много и становилось больше с каждым поколе­
нием; и если бы к исходу эллинизма новый Феофраст вздумал
написать новую характеристику deisidaimon'a — его картина,
заимствуя пестрые и горячие краски Востока, вышла бы мно­
го ярче, чем та, которую дал нам тот старый для сравнительно
рассудительного IV века.
Том II. Религия эллинизма
329
§39
Чему же нас научил этот, по необходимости краткий и бег­
лый, обзор взаимоотношения секуляризации и сакрализации
за три столетия эллинизма? Он научил нас дать убедительный
ответ на вопрос, обязательно представляющийся уму вдум­
чивого историка, сравнивающего между собой умственную
культуру эпохи, современной Александру Великому, и эпохи,
современной Иисусу Христу. Что мы там имеем апогей секуля­
ризации, это ясно для самого поверхностного наблюдателя; не
менее ясно, однако, что христианство могло зародиться только
в такие времена, когда творческие силы сакрализованной куль­
туры достигли своего предела. Переход от той эпохи к этой —
это и есть «исполнение времен».
Занимает оно три столетия; к сожалению, не все они нам
одинаково хорошо известны. Некоторая равномерность извест­
ности наблюдается лишь в области искусства; но мы видели,
что это и есть та область, в которой сакрализация всего менее
дает себя знать. А для других областей, в которых она оказалась
более сильна, источники наши более чем скудны. Особенно
приходится сожалеть о потере почти всей эллинистической ли­
тературы: потомки в своем благоговении перед классицизмом
отвернулись от этих продуктов упадочничества и отняли у нас
этим не только памятники поэзии и прозы за весь этот период,
но и свидетельства об его быте и нравах. Все же кое-что разо­
брать можно.
Около столетия продолжается, несмотря на долгие и силь­
ные сотрясения, торжество эллинизма и его секулярной куль­
туры; но затем его силы ослабевают, начинается восточная ре­
акция. Чувствует ее прежде других самое протяженное из элли­
нистических царств, монархия Селевкидов: от нее отторгается
ее восточная половина, Парфия становится политически само­
стоятельным, определенно варварским государством. Чувству­
ет ее поколением позже и птолемеевский Египет: не будучи в
состоянии продолжать с помощью новых военных поселений
330
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
эллинизаторскую политику своих первых царей, он поневоле
становится добычей нарастающей египетской волны. Ориентализация усиливается всюду, либо вопреки противодействию
эллинских царей, как это было в Сирии, либо при их попусти­
тельстве, как это было в Египте. Ориентализация — это еще не
то же самое, что сакрализация; но читатель, внимательно от­
несшийся к первым главам этой книги, легко согласится, что
эти две силы действуют параллельно и заодно, имея против
себя чисто эллинскую и нигде, кроме Эллады, не расцветшую
секулярную мысль.
Ее оплотом была наука; и мы видели, как эта наука, подта­
чиваемая сакрализационной волной, мало-помалу обрушива­
ется в нее. Третье столетие — расцвет секулярной науки; в про­
должение его она держится стойко, но уже со второго, утомлен­
ная, делает уступки сакральному элементу. Было бы интересно
проследить судьбу александрийского Музея и, в особенности,
историю его разложения при шестом и седьмом Птолемеях во
II в., когда должность его директора — как мы узнали недав­
но — была отнята у ученых и предоставлена царскому офицеру.
Не было ли здесь напора египетской сакральной волны на секу­
лярную греческую науку? Как бы то ни было, во II в. эта наука
уступает — в I в. она сдается. Астрология заволакивает космо­
логию, сакральные практики затемняют медицину; в истори­
ографии, даже держащейся вдали от области чудес, признание
иррационального и все же в себе разумного властвования оли­
цетворенной Фортуны становится поперек трезвой посюсто­
ронней этиологии. И тут повторяется платоновская притча в
«Государстве» о крупном и мелком шрифте: признанная в круп­
ном шрифте государственной жизни, Фортуна легко узнается в
мелком шрифте частной жизни отдельных граждан. Создается
та отрасль литературы, которая посвящена специально про­
славлению ее власти в человеческой жизни — роман, как серия
произвольно растяжимых авантюр.
Все же Фортуна — только одно из божеств, руководящее че­
ловеческой жизнью; их много, и знать их нужно, чтобы успешно
Том II. Религия эллинизма
331
провести свою линию среди утесов. А восточные люди знают
их куда лучше своих. К ним и прибегает встревоженный чело­
век — к халдею, египтянину, еврею. А в этом деле легче найти
начало, чем конец.
«Повсюду преследует нас суеверие, ни шагу не можем мы ступить
без него — все равно, слышишь ли ты ясное прорицание или зна­
менательные слова, закалываешь ли ты жертвенное животное или
увидел птицу, встречаешься ли с халдеем или с гадателем, слу­
чается ли быть грозе с молнией и громом, или особому явлению
природы, или вообще какому-нибудь приключению — а без этого
не проходит ведь ни одного дня, так что ты ни разу не бываешь
в состоянии спокойно вздохнуть. От всех других обуз и тягостей
дает нам убежище — сон; но тут и он становится для нас лишь но­
вым источником забот и страха» (Цицерон).
Вот каково было настроение вселенского общества в I веке
до Р. X.
Секуляризация раннего эллинизма сменилась сакрализа­
цией позднего; это было так же необходимо, как религиозная
реакция в Европе XVI-XVII вв. после вольнодумства эпохи
Возрождения.
Не будем ставить наивного вопроса, что лучше, секуляри­
зация или сакрализация; исторический опыт доказывает нам,
что человечеству нужна полнота миросозерцания, охватываю­
щая также и ту область, которая лежит за пределами опыта и
основанного на опыте знания; нарушение равновесия в одну
эпоху ведет, естественно, к его восстановлению в следующую.
И если тут говорить о том, что «лучше», то по справедливости
можно сказать одно: лучше посильно заботиться о том, чтобы
равновесие не нарушалось.
Глава IX
ПОСИДОНИЙ
§40
Мы до сих пор намеренно оставляли философию вне круга
нашего наблюдения: будучи сама по себе уделом сравнитель­
но немногих, она в то же время отражает в себе настроение
тех многих, которые составляют общество, и в свою очередь
влияет на него. Замкнутая в цикле своего учения, она и до­
пускает, и требует специального, ей одной посвященного ис­
следования.
Эллинистическая философия — это дальнейшее развитие
тех школ, которые были основаны в IV веке. Других имен не
слышно; Академия, Ликей, Стоя, Эпикур — пожалуй, с при­
бавлением кинизма, пифагореизма и спорадически возника­
ющего одинокого скептицизма — вот движение философской
мысли в III—I вв. до Р. X. Но все же это движение: одни и те же
школы в I в. представляют собою уже не то, чем они были в III
или во время своего основания.
Том II. Религия эллинизма
333
Начнем, однако, с оговорки: среди названных школ одна
помечена именем своего основателя. Это не случайно: эпику­
реизм был действительно почти во все времена учением Эпи­
кура. Мы можем, поэтому, ссылаясь на краткую его характери­
стику, оставить его здесь в стороне — все же не забывая, что он
существовал во всю нашу эпоху и в своей почти недвижности
имел огромное, секуляризационное влияние на умы.
Построенный на физике Демокрита, эпикуреизм был секулярным с самого момента своего возникновения; то же самое
можно сказать и о кинизме, который, как философия проле­
тариата, поставил себе задачей борьбу с «суеверием» на ни­
зах общества. Скептицизм (в его чистом, пирроновском виде)
направлял свои стрелы не столько против религии, сколько
против знания, возможность которого он отрицал; как фило­
софия интеллектуального отчаяния, он не образовал школы
и не стремился к образованию таковой, оставаясь достояни­
ем пресыщенных единиц. Прочие направления были в своей
основе религиозными — и испытали в своем эллинистическом
развитии хотя и не равномерную, но поразительную по своей
роковой неизбежности секуляризацию, не считая, впрочем,
пифагореизма, который зато временно замирает.
Первым сдался Ликей — уже в лице Стратона Лампсакенского, непосредственного преемника Феофраста и учителя
Птолемея II Филадельфа. Энциклопедист, подобно основателю
школы, он построил свою научную систему на исключительно
посюсторонней основе, низводя божество до роли природной
силы и опровергая учение Платона о бессмертии души.
После Ликея очередь дошла до Академии. Религиозное на­
правление ее основателя, поддерживаемое его выдающимися
умом и сердцем преемниками — Спевсиппом, Ксенократом,
Крантором, из коих последний был даже приверженцем сак­
ральной медицины — жило в ней в течение приблизительно сто­
летия; но в III в. секуляризационная волна захватила и ее. Схолархат перешел к Аркесилаю, основателю «средней» Академии;
отказавшись от коренного для Платона учения о двоемирии
334
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
и оставляя в силе его же догмат о ненадежности источников
познания в видимом, для него единственном мире, — он по­
следовательно был доведен до довольно радикального скепти­
цизма, исключая этим Платона из Академии. Скептицизм этот
касался прежде всего религии, а затем и этики; Аркесилай не
был, правда, ни атеистом, ни имморалистом, но для него ни бо­
жество, ни благо не могли быть предметом знания — кто хотел,
мог добавить: а только веры. Еще дальше пошел в указанном им
направлении столетием позже Карнеад; отправленный в Рим в
155 г. в знаменитом посольстве трех философов, он пленил умы
римлян своей красивой речью о необходимости справедливо­
сти в политике, но совершенно сбил их с толку на следующий
день, с такой же убедительностью доказывая противополож­
ное. Таким-то образом побежденная тремя почти столетиями
назад софистика заняла в Академии кафедру Платона.
У религиозной философии оставался один столп — филосо­
фия героизма, стоицизм; твердо держась заветов своих основа­
телей, эта школа подверглась ожесточенным нападениям отще­
пенческой средней Академии, но эти нападения только укрепля­
ли ее в ее философском самосознании. Памятники этой борьбы
нам сохранены, если не в сочинениях самих школ — я уже ска­
зал, что литература эллинизма почти вся погибла — то в тракта­
тах вдохновлявшегося обеими Цицерона. Отсюда видно, что го­
ворить о религиозной философии эллинистической эпохи — это
то же самое, что говорить о религиозных теориях стоицизма.
Отсылая читателя по существу к сказанному, замечу, что
основателем религиозной философии стоицизма должен счи­
таться не столько первый схоларх — Зенон, сколько его преем­
ник Клеанф из Ассоса. Суть своей теологии он выразил в своем
философском гимне Зевсу — и будет полезным выписать его в
переводе, напоминая читателю, что одновременно с ним созда­
вался догмат об «едином Зевсе-Сараписе» (выше § 19).
Радуйся, многоименный, всегда всемогущий, всесильный
Зевс, повелитель бессмертных, властитель природы, законом
Том II. Религия эллинизма
335
Путь указующий миру: тебя нам приветствовать должно.
Жизнью обязан тебе одному на земле многородной
Всякий, кто в смертного доле движенью и звуку причастен:
Буду всегда потому воспевать твою дивную силу.
Весь этот пламенный мир, что вращением землю обходит,
Воле послушен твоей, добровольно тебе подчиняясь:
Власти орудьем своей во всесильной ты держишь деснице
Неугасимый перун, обуострое жаркое жало;
Мощным ударом своим всю жизнь во природе творящий.
Им направляешь ты разум всеобщий, повсюду разлитый,
Как в наименьших светилах проявленный, так и в великих;
Он тебя, боже всевышний, царем и властителем ставит,
Так что без воли твоей ничего на земле не свершится,
Ни в неизведанной выси эфирной, ни в моря пучине —
Кроме того, что дурные творят в неразумии праздном.
В нечет возводишь ты чет в своей мудрости вечной, бескрасной
Вещи красу ты даешь и немилое милым нам ставишь.
Так воедино спаял ты с хорошим повсюду дурное,
Чтобы единому разуму все подчинить мирозданье.
Но не постигли его средь людей земнородных дурные.
Жалкие! Вечно гоняясь за призраком блага летучим,
Общего в боге закона не видят они и не слышат,
Следуя коему, жизнь они в счастье могли бы устроить.
Нет! В безрассудстве своем они к злу ослепленно стремятся,
Те ради славы пустой проявляя усердье чрез меру,
Те неудачливый путь направляя к наживе позорной,
Те к растлевающей неге и к тела греховной усладе;
Зло принимая за благо, без устали мечутся люди
И добывают плоды нежеланные лживой надежды.
Щедрый Зевес, туч черных и огненных молний владыка,
Смертных людей охраняй от тьмы роковой неразумья,
С душ их развей ты ее, наш отец, и коснуться даруй им
Разума, им же вовек ты по правде вселенною правишь,
Дабы, тобой почтены, мы тебе отплатили почетом,
Всюду деянья твои воспевая, как нам подобает,
Смертным; ведь большего нет ни богам наслажденья, ни людям,
Как в справедливости славить закона всеобщего силу.
336
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Так в религии Клеанфа Зевс властвует и над физическим,
и над нравственным миром, представляясь эфирным огнем
в первом, разумом во втором и «всеобщим законом» в обоих.
С этим убеждением можно было идти навстречу невзгодам
жизни — и мы, имея в виду эту нравственную цель также и его
физики, того «мира, что вращением землю обходит», быть мо­
жет, отнесемся терпимо к нетерпимости, проявленной им от­
носительно того астронома, который сдвинул землю с этого
почетного места (выше, § 37).
Началась полуторастолетняя война между средней Ака­
демией и древней Стоей, на первых порах между Аркесилаем
и Клеанфом — между принципами, не между людьми: о том,
как благородно она велась, свидетельствует факт, что Аркесилай запретил комическому поэту Батону доступ в свою школу
за направленную против Клеанфа насмешку и смягчил свою
строгость только тогда, когда сам Клеанф за неудачника засту­
пился. В следующем поколении спор разгорелся еще сильнее:
сам Хрисипп выступил на арену, двинув против средней Акаде­
мии все тяжелое оружие своей учености. Щадя романтическое
настроение эллинистического мира и, быть может, отчасти ему
подчиняясь, эллинские представители этой школы, Аркесилай
и Карнеад, не выносили своей полемики на улицу; сделал это
Клитомах, ученик Карнеада — на то он был карфагенянином
и назывался, собственно, Аздрубалом. И именно когда он это
сделал, его нападения потеряли уже свою актуальность: не до­
жидаясь их, Стоя, в лице Панэтия Родосского, сдалась.
Божество — мировой огонь, душа вселенной; этого основ­
ного догмата стоического пантеизма Панэтий не тронул. Не
тронул и его преломлений по многости божественных светил,
реющих в эфире; но богов народной веры он отвергнул, при­
знав их вымыслами поэтов и законодателей: в своем идеальном
государстве он им, поэтому, места не уделяет. Душа вселенной,
как ее разум, будучи разлита повсюду, управляет ею; в этом
смысле, но только в этом, можно сказать, что вселенная управ­
ляется божьим промыслом. Будучи управляема божественным
Том II. Религия эллинизма
337
разумом, она пребывает в наилучших условиях; в этом заклю­
чается залог ее вечности. Но вмешательства божества в челове­
ческие дела не бывает: ведовства Панэтий не признает, не при­
знает и того догмата, в котором его предшественники видели
его физическое обоснование — догмата всемирной симпатии.
Метафизическим догматом, на который опиралось учение о ве­
довстве, был догмат о предопределении, о роке: и его отвергал
Панэтий, признавая во всем его объеме догмат свободы чело­
веческой воли. Разум человеческий, отпрыск божественного,
управляет его жизнью по своим собственным ненарушимым
законам; только он и может быть назван роком человека.
Этот разум составляет часть человеческой души, отлича­
ющий ее именно своей наличностью от души животного. Но
предшественники ошибались, полагая, что эта душа извне вхо­
дит в человеческое тело: нет, она рождается вместе с ним и по­
этому не имеет самобытного существования вне его. Другими
словами: Панэтий отвергал бессмертие души.
Немного, как видит читатель, осталось от теологии Клеанфа в этом учении его последователя: все положительные
позиции были отданы, сохранено было только пантеистичес­
кое представление об огне-разуме как мировой душе. Спешу
оговориться, что заслуга Панэтия заключалась вообще не в
его физике и метафизике, а в его этике: признав кроме высо­
кой и недостижимой для человека добродетели еще долг (to
kathekon, officium) регулятором нашего поведения, он поста­
вил рядом с совершенной моралью, но ступенью ниже, мо­
раль честных людей; за нее ему были особенно благодарны
его новые ученики — римляне. Но при всем том его филосо­
фия была философией секулярной; а так как сколько-нибудь
видного философского направления правее его (выражаясь
по-нашему) тогда уже не было, то можно сказать, что его эпо­
ха — средина второго века до Р. X. — была эпохой полной се­
куляризации греческой философии. Она завершила собою то
секуляризационное движение эллинистической эпохи, о ко­
тором была речь в предыдущей главе.
338
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
§41
Но струна, чрезмерно натянутая, не выдержала, и реакция
не заставила себя долго ждать. Человечеству предстояло еще
много переживаний и опытов в области религиозной филосо­
фии: оно не могло от нее отказаться. Осуществил реакцию уче­
ник Панэтия, тот самый, которому мы, как истинному фило­
софу религии эллинизма, посвятили настоящую главу, — Посидоний.
Панэтия с Посидонием мы признали нужным выделить
в особую группу, как представителей «средней Стой», и это
выделение рекомендуется рядом причин. Оба они переносят
центр тяжести с физики и метафизики на этику, оба они в ней
занимают приблизительно одинаковое положение как пред­
ставители практической этики долга в отличие от скорее тео­
ретической этики добродетели. Оба они и теоретически вклю­
чили риторику в круг своих научных интересов и практически
пользуются ее достижениями для более действительной про­
паганды своего учения: в отличие от своих невзыскательных и
прямо-таки неряшливых в своем изложении предшественни­
ков, они пишут красиво, оживленно, эффектно, стараясь рас­
положить к себе душу своих читателей, прежде чем действовать
на них убеждениями. Наконец, и в системах обоих мыслителей
наблюдается известное сходство или, по крайней мере, извест­
ный параллелизм.
Но специально в той области, которая нас занимает здесь,
Посидоний не продолжает и не развивает догматов своего учи­
теля, а исправляет их, отчасти возвращаясь на пути их общих
предшественников, но отчасти и прокладывая себе дорогу
сам. Последнее он делает везде там, где простое возвращение
к старому оставило бы неудовлетворенным читателя, встрево­
женного сомнениями и возражениями Панэтия. Его система,
поэтому, должна считаться проверенным и доведенным до ло­
гического совершенства сводом стоического учения; в ней оно
вышло омоложенным и окрепшим из горнила философской
Том II. Религия эллинизма
339
мысли, достаточно сильным для того, чтобы не бояться нападе­
ний следующих времен. Но это была не только последняя, так
сказать, редакция стоицизма; вследствие того, что в течение
упомянутой полуторастолетней войны между средней Акаде­
мией и Стоей последняя была признанным оплотом религии,
люди привыкли отождествлять со стоицизмом положительное
отношение к религии вообще. Почин Посидония недолго оста­
вался одиноким: к середине I в. и Академия, покинув аркесилаевы пути, вернулась к традиции своего основателя и, стало
быть, к религии. Но первенствующее место стоицизма осталось
неоспоренным, и когда пересмешнику Лукиану требуется для
противопоставления атеисту человек верующий — он таковым
выводит именно стоика.
Указанные обстоятельства придают личности Посидония
огромный интерес, как руководящей, прямо символической
личности уходящего эллинизма; по обыкновению, однако, нам
о ней очень мало известно. Родился он около 135 г. в сирийском
городе Апамее — в атмосфере Антиохии, значит; в юном воз­
расте отправился в Афины, тогдашний центр философских за­
нятий, и стал там учеником стареющего Панэтия. Трудно пове­
рить, чтобы он ограничился его лекциями: чтобы опровергать
противников, надо их знать, а самым влиятельным противни­
ком Стой был современник Панэтия, Клитомах. — За перио­
дом учения последовал период странствий. Посидония пленяла
Александрия с ее Музеем, тогда все еще центром математикоастрономических и естественноисторических занятий, т. е.
именно тех, которым предстояло сыграть столь важную роль
в будущей научной деятельности философа. Но он не удоволь­
ствовался лабораторной и обсерваторной наукой: его тянуло
в живой свет, в столь загадочный для эллина западный мир,
к пределам Атланта и на волны Океана. На родину он более не
вернулся; знакомства с коммерческим миром, естественно воз­
никшие у молодого путешественника, направили его в один из
важнейших торговых и в то же время умственных центров на­
шей эпохи, в Родос. Здесь таланты ценить умели; Посидоний
340
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
получил не только гражданство, вследствие чего мы и называ­
ем его Посидонием Родосским, — но и столь почетное положе­
ние, что по прошествии известного времени его можно было
избрать пританом, т. е. высшим магистратом деятельной ост­
ровной республики.
Началась для Посидония эпоха громкой славы. В Риме
свирепствовала междоусобная война: выбор партии, к кото­
рой наиболее безопасно было бы примкнуть, был для окру­
жающих Рим государств жизненным и ответственным во­
просом. По такого рода вопросу и родосцы отправили в Рим
послом к Марию нашего Посидония, оказывая ему этим ве­
личайшее доверие, какого он только мог от них ожидать. Его
аудитория в Родосе посещалась не одними только греками:
он имел среди своих слушателей и римлян, между прочим,
в 78 г. и Цицерона, отправившегося именно тогда в образова­
тельное путешествие на Греческий Восток. А когда десятью
годами позже великий Помпеи навестил остров, Посидоний
принял у себя также и этого именитого гостя. Угощением
со стороны философа полагалась лекция на философскую
тему. Посидоний как раз тогда страдал от подагры; он избрал
подходящую тему из области стоического героизма: «что (те­
лесная) боль не есть зло». Иногда его мучили приступы ко­
варной болезни; он с улыбкой говорил: «Ты трудишься пона­
прасну, боль: я все-таки не признаю тебя злом». У Цицерона
он, как оказалось впоследствии, оставил даже чересчур хо­
рошую память: когда консулару по политическим сообра­
жениям показалось желательным, чтобы его консулат с по­
давлением заговора Катилины и торжеством над роком был
достойным образом описан по-гречески, — он обратился с
этим желанием к философу рока и историку-мистику Посидонию. Но последнему, по причинам, о которых он предпочел
не распространяться, не угодно было взять на себя такую де­
ликатную задачу: его учтивый отказ его знаменитому учени­
ку в 59 г. — последнее, что мы о нем слышим. Он умер 84 лет к
концу того десятилетия.
341
Том II. Религия эллинизма
Его литературная деятельность была так же разнообразна,
как и его жизнь. К религиозной философии относятся его со­
чинения: 1) о богах, 2) о героях и демонах, 3) о роке, 4) о ведов­
стве, 5) о душе. Но чтобы получить понятие об объеме его
знания, следует помнить, что тот же человек в своих сочине­
ниях «о физике» (не менее 5 книг) и «о мироздании» тракто­
вал о возникновении мира; в сочинениях «о слове» и «к Гермагору» — о риторике; «о критерии» — по теории познания;
«о страстях», «о гневе», «о добродетелях», «этика», «увещания»
и «о долге» — об этике; в сочинениях «объяснение Платонова
Тимея», «о небесных явлениях», «о величине солнца» — о кос­
мологии; в сочинении «к Зенону» — о математике; в сочинении
«об Океане и его берегах» — о географии; в сочинении «про­
должение Полибия» — об истории; и в «тактике» — о военном
деле. Ни одно из этих сочинений нам не сохранилось; но ими
так усердно пользовались писатели следующих поколений, что
они, тем не менее, нам достаточно известны. И то, что нам о
них известно, дает нам право сказать: как Аристотель стоит на
грани между аттическим и эллинистическим периодами, соби­
рая в себе все лучи первого и сообщая их второму, так и в такой
же роли стоит Посидоний на грани между эллинистическим
периодом и римским. Оба отражают в себе свою эпоху; и если
литературно-научная деятельность Посидония окажется про­
никнутой жаждою божества и мистических откровений, то и в
этом придется признать примету времени, которое, после дол­
гих поисков и смелых дерзаний, склонило голову перед неиспо­
ведимой тайной бытия.
§42
Основной догмат стоицизма обязателен также и для Поси­
дония. Эфир-разум — мировая душа; от него вся жизнь, вся
сознательность. Единое преломляется во многом: светила —
преломления огненной души мира. Они — как бы боги второй
342
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
степени; боги третьей степени — духи, населяющие воздушное
пространство (демоны, как их называет Платон). Других богов
нет; называемые же так — лишь поэтические или политиче­
ские олицетворения, созданные для нужд культа. Как видно
отсюда, в оценке народной религии Посидоний ушел недалеко
от Панэтия; всякий, однако, сразу заметит, что место, отнятое
у богов народной религии, в этой богословской системе предо­
ставлено божествам светил и демонам. Религия отцов уже не
довлеет себе, она ищет поддержки у астрологии, с одной сто­
роны, у демонологии и ее помощницы магии — с другой. Это и
есть сакрализация в духе позднего эллинизма.
Управляемый этим божеством мир представляет собой
единый и цельный организм, все части которого одна с другой
соединены тысячью нитей, так что ни одна не может изменить­
ся без того, чтобы ее изменение не отразилось так или иначе
на остальных частях. Это и есть догмат всемирной симпатии:
оставленный, как мы видели, Панэтием, он вновь был выдви­
нут Посидонием и поставлен в центр его мистической космоло­
гии. Всемирная симпатия на языке Посидония соответствует
всемирному тяготению на языке Ньютона; она отличается от
него, как одушевленность от бездушности. В ней и только в ней
предполагается жизнь мира; она дает пищу всякому космоло­
гическому мистицизму, астрологии и магии во время оно, теле­
патии, оккультизму и т. д. теперь. Она — первое слово мировой
загадки в древности, так хорошо, так метко выраженное, как
только умел выражаться эллин. По многим признакам судя,
она опять на очереди теперь; вопрос лишь в том, последует ли
хоть ныне за этим первым словом второе.
Развиваясь в пределах времени по своим внутренним зако­
нам, мир из числа своих движущих сил исключает случайность:
его развитие происходит под знаком рока. И в этом отношении
Посидоний вернулся к учению первоучителей стоицизма, по­
кинутому Панэтием. Но как с этим догматом согласовать эти­
чески необходимый принцип свободы воли? Задача эта, будучи
органически неразрешима, не была разрешена и Посидонием.
Том II. Религия эллинизма
343
Воля человека, как бы она ни казалась себе свободной, не мо­
жет иметь другого результата, кроме предопределенного; кто
это познал, тот будет усматривать смысл своей деятельности
только в согласии с божественным становлением. В этом состо­
ит «резиньяция» стоического мудреца:
Веди меня, властитель Зевс и Рок,
К назначенному вами мне пределу!
Последую охотно; если ж нет —
Я, ставши трусом, все ж вас не избегну:
Ведет послушных Рок, влечет строптивых,
как писал много раньше Клеанф. Последний стих, к слову ска­
зать, сохранен только в переводе Сенеки и запечатлен всей жут­
кой красотой его стиля; поручаем его долгой памяти понимаю­
щих — он стоит ее:
Ducunt volentem fata, nolentem trahunt.
Эней Вергилия — вот послушный року стоический мудрец
в духе Посидония. Энеида — не в одном только этом отноше­
нии эпическая проекция его учения. В этом ее великое, роко­
вое значение для всей последовавшей культуры и ее громадный
интерес также для наших времен, вопреки всей плоской кри­
тике невежд.
Итак, Посидоний только повторил Клеанфа, возвращая
престол свергнутому Панэтием року? — Обладая только от­
рывками того и другого учения в позднейшей традиции, мы не
знаем, сколько было в рассуждении Посидония оригинально­
го: но даже, если бы он ограничился повторением, то культур­
ное значение его дела все-таки было бы очень велико. Писатель
неискусный, Клеанф имел свою публику только в своих учени­
ках, число которых к тому же все уменьшалось: он бы похоро­
нил Стою, если бы ее спасителем не явился в последнюю мину­
ту его преемник Хрисипп. Напротив, Посидоний был поистине
344
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
вселенским учителем: его аудиторией был весь понимающий
мир. Некоторое время средняя Академия еще оспаривала его
положения — любопытным образчиком этого спора нам сохра­
нилось, хотя и в искалеченном виде, сочинение Цицерона de
fato. Но вскоре, как мы увидим, сдалась и она; рок Посидония
восторжествовал.
Ас ним восторжествовала и первоначальная концепция ис­
конной греческой религии, концепция Илиады о власти рока
даже над богами: расшатанная уже Одиссеей, отвергнутая позд­
нейшим, особенно секулярным развитием умственной куль­
туры греков, она теперь опять навязывает уму смертных свою
власть. Легкомысленная Фортуна, богиня смелых искателей
приключений раннего и среднего эллинизма до поглощения
своевольной Эллады роковой силой Рима, богиня Полибия и
его друга Панэтия, меняет свою личину: исчезает прихотливая
улыбка, исчезают задорные румяна и подведенные брови — пе­
ред нами опять безжалостный, жутко-прекрасный мраморный
лик древнепрестольной Миры.
Но не ее одной: отдавая человечество под ее волю, Посидоний приставил к ней надежный отряд телохранителей. Ведь
рок — это предопределение; кто отвергает рок, тот этим самым
отвергает и возможность заранее узнать то, что имеет свершить­
ся в будущем: Панэтий, отвергавший рок, вполне последова­
тельно вместе с ним отвергал и высмеивал ведовство. По при­
чине противоположного характера Посидоний его признавал.
Есть всемирная симпатия; все существа вселенной ею связаны,
изменения в одной области мироздания ощущаются во всякой
другой, неясное там может проявиться здесь. Атмосферические
явления, имеющие завтра изменить погоду, уже сегодня опре­
деляют собой поведение вороны, по которому и могут быть
узнаны; на этом основана наука прогностики, а прогности­
ка — лишь часть мантики, более близкая нашему пониманию,
но ничуть не более достоверная: вся разница лишь в степени.
Посидоний был на пути если не истинном, то очень серьезном,
выводя ведовство из незримой, доступной только сознанию
Том II. Религия эллинизма
345
очень чуткой души сцепленности явлений; и он мог бы сказать,
подобно Метерлинку: никто не знает, где кончается душа.
Объективная возможность ведовства дана именно в этой
сцепленности явлений; но субъективная? Кто распознает
крепкие, но незримые узы, более незримые, чем те, которыми
в свое время Гефест сковал свою неласковую мать Геру? Мы
на это уже намекнули: душа. Душа — сродни божеству, буду­
чи также и сама соткана из того самого эфирного огня, кото­
рый был материей божества. Правда, ее зоркость затуманена ее
погружением в грубую материю тела; но и эта затуманенность
различна у различных людей, различна в различные моменты
жизни одного и того же человека. Есть люди, обладающие от
природы необыкновенною чуткостью души: мы называем их
пророками. Но и у других она проявляется в зависимости от
ослабления телесных уз: во сне, в экстазе, перед смертью. Все
это— состояния, обусловливающие естественное ведовство:
человек в них непосредственно, в силу божественности при­
роды своей души, чует незримые узы всемирной симпатии.
Но независимо от этого естественного ведовства существует
и искусственное, существует ведовская наука, основанная на
многовековом наблюдении. И здесь мы имеем в основе все­
мирную симпатию. Перемена в одной, непосредственно важ­
ной для нас сфере явлений, сопровождается переменой также в
другой, переменой для нас неважной, но зато видимой: по этой
мы заключаем о той. Это искусственное ведовство, таким об­
разом, ближе всего к прогностике; отличается оно от нее еще
большей неуловимостью сцепления. Связь между завтрашней
погодой и сегодняшним поведением вороны для нас неясна,
но представима; связь между рисунком печени принесенного
мною в жертву животного и предстоящей смертью моего брата
и неясна, и непредставима. Но что же из этого следует при огра­
ниченности нашего представления вообще? Разве представима
связь между соком чемерицы и состоянием душевнобольного?
И все-таки мы предписываем его ему, руководимые исключи­
тельно опытом. Очень вероятно, что принципы и деятельность
346
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
врачей эмпирической школы не остались без влияния на эту
часть учения Посидония: они помогли ему успешно отразить
нападки Клитомаха и средней Академии, направленные про­
тив стоического учения о ведовстве. Успешно — до поры до вре­
мени, по крайней мере. Те нападки были увековечены в сочи­
нении Цицерона «о ведовстве» и через него перенесены в новые
времена, в эпоху Просвещения, во Францию Вольтера и Дидро,
которые со своей точки зрения пересмотрели весь вопрос о ве­
довстве и его основаниях.
Итак, мантика есть — ну что ж, для Греции это не новое сло­
во. Она всегда ее признавала; ее сыны с незапамятных времен
отправлялись в Дельфы к своему вещему богу, чтобы от него
узнать угрожающее им в будущем. Только узнать? Нет, конеч­
но: узнать и, милостью богов, предотвратить. Поприще прори­
цателя по Солону — одно из почтенных поприщ в человеческой
жизни:
Этого Феб-Аполлон нам вещателем мудрым поставил:
Издали взором своим грозный он рок узнает.
Узнает для чего? Конечно, не для того, чтобы пригласить
нас «согласиться» с ним. Напротив, он предостерегает нас: «не
плыви — потерпишь крушение». И я остаюсь на суше и спасен.
Пока перед нами ласковая предостерегающая мантика. Рок
Посидония не таков, и его мантика иная. Разницу прекрасно
выразил Валленштейн у Шиллера:
Да, есть такие голоса, не спорю:
Назвать «остерегающими» их,
Однако, не решился б я: они ведь
Лишь неизбежность возвещают нам.
Это именно те, которые слышит пророк Посидония и в глу­
бине своей чуткой души и в немых приметах своего веками ис­
пытанного искусства.
Том II. Религия эллинизма
347
Вернее, своих искусств: их ведь много, и Посидоний с ува­
жением относится ко всем. Толкование снов, толкование жерт­
венных знаков, толкование полета птиц — все это старо, много
раз и безуспешно осмеяно. Но вот, что ново, что действует на
нас всей силой своей новизны, подавляя нас в то же время своим
тысячелетним опытом: астрология! Для нее не прошли даром те
два столетия, которые она, будучи Беросом перенесена в Гре­
цию, провела в ближайшем соседстве с греческой наукой: она
сама стала наукой, выработала свои методы, нашла свое фило­
софское основание, заняла свое прочное место среди ведовских
наук. Нападки и насмешки средней Академии, пренебрежение
подлинной астрономии тоже пошли ей впрок; будучи вынуж­
дена защищаться, она стала еще неуязвимее. Теперь она празд­
нует свой первый, великий триумф: философия в лице Посидония принимает ее в свою систему. Отныне астрология — наука
среди наук, пока равноправная, вскоре центральная; мало того,
она — первая среди телохранительниц рока. Нигде его власт­
ная запись не действует на нас с такой подавляющей силой, как
на этой огненной скрижали небес; нигде, равным образом, его
неотвратимость не становится так ясной для самого неученого
человека. Уйти от Рока? Да, как же! Попробуйте сдвинуть одну
из планет, соединивших свои аспекты в вашем гороскопе!
Да, астрология — это наглядное доказательство неотврати­
мости рока. С тех пор, как наша личность, в момент ее рожде­
ния — или, по иным, в момент ее зачатия, получила от «влия­
ющих» звезд свою неизгладимую астральную печать, она в
силу этой печати измеряет обставленный предопределенными
вехами путь своей жизни, не будучи в состоянии сдвинуть ни
одной потугами своей мнимо-свободной воли. Таков был знак,
под которым, благодаря Посидонию, человечество начало свою
новую жизнь под сенью римской империи. Счастлив, кто мог,
веруя, не мыслить; счастлив, пожалуй, и тот, кто, веруя и мыс­
ля, мог принять рок, «согласиться» с ним. Но каково было тем,
в ком бурлила жажда свободы, чья воля не давала себя заво­
рожить жужжанием веретена предвечной пряхи? Удивительно
348
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
ли, что они чем далее, тем любовнее прислушивались к ласко­
вому голосу благодати, нашептывающему им, что водою свято­
го крещения смывается астральная печать?
§43
Объективным основанием ведовства был догмат всемирной
симпатии: его субъективным основанием была наличность
души, родственной божеству. И в отношении ее Посидоний
вернулся к догмату первоучителей, отброшенному Панэтием:
она не рождается вместе с телом, будучи одинакового с ним
происхождения, — она вселяется в него извне, будучи по сво­
ей природе самобытна. Эта самобытная душа существовала до
своего воплощения и будет существовать после своей разлуки
с оживляемым ею ныне телом: догмат прибытия и бессмер­
тия души, тоже отвергнутый Панэтием и не без колебаний
выставленный первоучителями, получает у Посидония свою
полную определенность, обязательную отныне для его после­
дователей.
Где же пребывает душа, свободная от темницы тела? В под­
земном царстве? Нет. С этим представлением, восходящим к
исконному анимизму и основанным, в сущности, на отождеств­
лении могилы, т. е. обители разлагающегося тела, с обителью
переживающей его души, Посидоний энергично порывает, за­
вершая этим начавшийся еще в V веке перелом. Тогда начинало
получать право гражданства противоположное мнение — мне­
ние о надземном эфире как об обители отделившихся от тела
душ: не без удивления читаем мы в одном афинском государ­
ственном надгробии V в. слова:
Души их принял эфир... —
столь резко противоречащие тоже государственной элевсинской религии. Нет, всего этого нет: нет бездонных адских про-
Том II. Религия эллинизма
349
пастей, в которых терпят вечные мучения непосвященные
и злые, нет стража Кербера, нет перевозчика Харона и всей
этой фантастической эсхатологии, которой пугают детей. Ведь
душа — эфирное существо, родственное богу; вполне ясно, что
она после разлуки с бренным телом воссоединяется со своей
стихией, возвращается в эфир. Да, душа возвращается в эфир:
надлежит твердо запомнить этот «догмат вознесения души».
Все же ее царство здесь ограничено: душа — сродни богу, но
еще не бог, те чистые сферы небес, в которых обитают боги, для
нее недоступны. Ее обитель по выходе из тела и до нового во­
площения — надземное пространство, над которым, рея в пер­
вой сфере светил, плывет Луна, пространство, занятое тремя
надземными стихиями — небесной водой, воздухом и (стихий­
ным) огнем. В них они очищаются, а затем, очищенные, про­
водят остаток времени до своего перевоплощения в Элисии,
который Посидоний представляет себе на Луне.
И тут Посидоний впускает в свою систему сильную струю
платонического орфизма; он мог это смело сделать, так как и
Платон ведь видел в эфире (хотя не исключительно в нем) оби­
тель отделившихся от тела душ. Посидоний назначил им местом
очищения подлунное пространство; оно же, по мнению Плато­
на, было обителью демонов, т. е. посредников между богами и
людьми, препровождающих от последних первым их молитвы
и от первых последним их указания. Это очень убедительно:
ведь душа — это и есть демон. Посредничество между богами
и людьми — не это ли и есть чары? И ими ведают души, отде­
лившиеся от тела, души, очищаемые в пространстве, управляе­
мом Луною, безмолвною богинею чар и демонов: это позволяет
ввести магию в эсхатологию Посидония. Но Луна в то же время
и первая планета; за нею следуют Гермес, Афродита, Солнце,
Apec, Зевс, Кронос, эфирные божества небесных светил — мы
видели, только их и допускал Посидоний, кроме единого свое­
го всебога. Это опять-таки очень удобно, так как позволяет
ввести в эсхатологию Посидония также и астрологию. Душидемоны передают людям указания богов? Это только теперь
350
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
стало понятно, когда мы убедились, что эти боги — планетные
божества, обитающие каждое в своей сфере, повыше Луны.
Пусть так; души-демоны обитают в подлунном царстве, со­
прикасаясь с надлунной обителью богов. Значит ли это, что их
участь здесь одинакова? Никоим образом.
«Всем, которые заступились за невредимость отчизны, оказа­
ли ей услуги, способствовали ее величию, назначено на небесах
определенное место, где они наслаждаются вечным блаженством.
Для того высшего бога нет на всей земле ничего более угодного,
чем те скрепленные правом сообщества людей, которые называ­
ются государствами: их правители и спасители отсюда ведут свое
происхождение и сюда же возвращаются» (Цицерон).
Это — посидониевская теория апофеоза.
«...Соблюдай же справедливость и благочестие; велико их значе­
ние в отношениях к родителям и близким, но наиболее велико
в отношении к отчизне. Такая жизнь — путь к небесам и в этот
сонм людей, уже проживших свою жизнь и населяющих по своем
освобождении от тела то место, которое ты видишь» — а был это
круг, отличающийся своим сиянием от окружающих его огней —
«и которое у вас зовется Млечным путем. С него и прочее показа­
лось моим наблюдающим взорам прекрасным и чудесным. Были
там звезды, которых мы никогда с этого места не видим, и все та­
кой величины, которой мы никогда не подозревали: меньшей из
них была та, которая, будучи всех дальше от неба и ближе к земле,
сияет чужим светом...
Девятью кругами — или, точнее, сферами связано все. Из них
одна— небесная, самая наружная, та, что окружает все осталь­
ные, — она сама высшее божество, сдерживающее другие; к ней
прикреплены кружащиеся в вечном вращении звезды. Ей подчи­
нены те семь сфер, которые вращаются в обратном против неба
направлении. Из них одну занимает та звезда, которую на земле
зовут Сатурновой; следует счастливый для человеческого рода и
спасительный блеск Юпитера; за ним багровый и грозный для
Том II. Религия эллинизма
351
земли той звезды, которую вы называете Марсом; под ним сред­
ний приблизительно пояс занимает Солнце, вождь, глава и пра­
витель прочих светил, душа и мерило мира, такой величины, что
оно все озаряет и наполняет своим светом. Ему сопутствует два
бога — Венеры и Меркурия, а в низшей сфере, зажигаемая луча­
ми Солнца, вращается Луна. Ниже ее помещено уже одно только
смертное и бренное, кроме душ, данных божьим даром человечес­
кому роду, между тем как все, что выше Луны, бессмертно. Девя­
тая же и центральная — Земля, недвижно занимает низшее место,
и к ней тяготеет все, что имеет свой вес».
Своим вращением эти сферы производят определенные
звуки, совокупность которых составляет гармонию сфер: «их
воспроизвели мудрые люди на струнах и своею песнью откры­
ли себе возврат в это место (т. е. рай), как и другие, которые,
благодаря своему высокому уму, посвящали свою человеческую
жизнь божественным занятиям» (т. е. изобретатели, см. вы­
ше, § 29).
«Знай, поэтому, не ты смертен, смертно только твое тело. Ведь
ты — это не то, что составляет твой внешний образ: душа каж­
дого — это и есть каждый, а не та фигура, на которую можно по­
казать пальцем. Будь уверен, ты бог — ведь богом можно назвать
существо живое, чувствующее, помнящее, предвидящее, управ­
ляющее, ведающее и движущее подчиненным ему телом в такой
же мере, в какой этим миром — высший бог. Да, подобно тому
как миром, отчасти бренным, движет сам бессмертный бог, так и
бренным телом движет бессмертный дух».
Мысли это Посидония, слова— Цицерона, воспроизвед­
шего их в своем Сновидении Сципиона, которым у него конча­
ются книги о Государстве. Благодаря его красноречивому из­
ложению, эсхатология родосского философа овладела умами
Запада и уже не выпускала их никогда: рай Посидония — это
ведь также и рай Данте, полтора тысячелетия ни в чем его не
изменили.
352
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
§44
Неохота Посидония признать подземное царство народноорфической эсхатологии несомненно зависела и от того, что
он имел о подземных глубинах иное, научное представление,
несовместимое с той эсхатологической легендой. Они всецело
входят в систему подлунного, бренного мира. Влиянию Луны
на атмосферу следует приписать происхождение ветров; вет­
ры проникают также и под землю, в те места, где широкие и
глубокие бездны чередуются с узкими проходами. Отсюда
расширения и сгущения движущегося в ветре воздуха, а их
последствия — землетрясения и другие вулканические явле­
ния. Понятно, что в таких подверженных научному наблюде­
нию пространствах не было места Харону и прочим страхам.
Зато сила интеллектуального убеждения действовала здесь
вовсю: мы получаем о ней представление по «естественноисторическим исследованиям» Сенеки, но в особенности по
анонимной поэме Этна, зависимость которой от изысканий
Посидония удостоверена.
Но откуда же сам Посидоний черпал свои сведения? Он не
был кабинетным ученым, его наставницей была сама приро­
да. Ее изучал он на своих путешествиях, заведших его, как мы
видели, далеко в область, сопредельную с Океаном. Он провел
целый месяц в Гадах (ныне Кадисе), по ту сторону Геракловых
столбов, чтобы изучать явления прилива и отлива, почти не­
заметные в Средиземном море; три месяца противные ветры
задержали его в островной полосе западного бассейна этого
моря — он посвятил их изучению их самих, этих враждебных
ему ветров.
Геология соприкасается у Посидония с метеорологией (в на­
шем смысле), но также и с географией; она имеет у него отчасти
описательный характер, как это понятно у путешественникаисследователя, но отчасти и математический. Вопрос об изме­
рении Земли интересовал и его и был им значительно двинут
вперед, благодаря ряду самостоятельных исследований; но с
Том II. Религия эллинизма
353
ним связан и вопрос об измерении небесных светил, как их
самих, так и их путей и расстояний от Земли. И тут древний
читатель мог прочесть поразительное для покровителя астро­
логии признание, что с астрономической точки зрения гелио­
центрическая система (Аристарха Самосского) представляет­
ся безупречной, возражения же против нее возможны только
с точки зрения физики (в античном смысле слова). Исходя же
из шаровидности земли, он впервые, насколько нам известно,
объявил возможным достижение Индии морем с запада: про­
блема Колумба совместилась с проблемой Коперника.
Таким гигантом мысли представляется нам в области чис­
той науки великий сакрализатор стоической философии: он
поистине соединил в себе оба течения эллинизма, как раннее,
так и более позднее. Это оправдывается также его отношени­
ем к истории. Она прежде всего в своей доисторической час­
ти была для него предметом спекуляции, приблизительно так
же, как и для Платона, с которым он, как и подобало стоику,
разделял мнение о периодических обогневениях и потопах и
обусловленных ими возобновлениях культуры. Относясь до­
верчиво к преданиям старины, он ставит в начале нашего куль­
турного периода золотой век, представляя дальнейшее разви­
тие человечества — как его постепенное падение.
Но спекулятивное отношение к истории дополнялось у
Посидония истинно научным: древность знала его также и
как историка, притом как одного из самых крупных. Я имею
здесь в виду его пространное сочинение, которому он дал, повидимому, скромное заглавие Продолжение Полибия (ta meta
Polybion).
Полибий довел свою историю до 144 г.: ее конец озарял зло­
вещим светом пожар одновременно разрушенных торговых со­
перников Рима, Карфагена и Коринфа. Эти жертвы экономи­
ческой политики Рима вопияли о мщении; мстителями яви­
лись насильственные реформаторы его экономического строя,
Гракхи. Внешние удары один за другим обрушились на слиш­
ком самоуверенный город: кельтиберийцы, кимвры, Югурта;
354
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
но кровавые семена, брошенные Гракхами, взошли богатым
урожаем в виде первой междоусобной войны между Марием и
Суллой, и бесчеловечно угнетаемые рабы грозно зашевелились
на родине плантационной системы, в Сицилии. Нависший
над Римом меч готов был ежеминутно сорваться — а навис он
действительно в виде десятивекового рока после разрушения
родоначальницы-Трои; срок ему должен был наступить в 83 г.
Да, Риму суждено было погибнуть; и преемник его величия
уже был налицо, им был могучий царь Понта, Митридат Евпатор. Единственным спасителем и против внешнего, и про­
тив внутреннего врага был Сулла Счастливый: его диктатурой
в 82 г. кончалось сочинение Посидония. Но этой диктатуре
предшествовало взятие им Рима у марианцев в 83 г. и пожар Ка­
питолия... Пожар Капитолия! Надо вчувствоваться в римскую
душу, чтобы оценить значение этого события, в котором тогда
видели первый удар, направленный против наследника древ­
ней Трои, предвестника грядущей его гибели. Пожар Карфаге­
на и Коринфа там, ответный пожар Капитолия здесь — таковы
были обе багровые зари, освещавшие начало и конец «истории»
Посидония.
Если сравнить характер этого периода с характером пре­
дыдущего, описанного Полибием, с его Филиппами, Антио­
хами и Персеями, то можно будет сказать без преувеличения:
как тот просился под перо почитателя прихотливой ТихиФортуны, так этот требовал себе в историки человека, при­
знающего силу Рока. Было бы легкомысленно утверждать, что
Посидоний выработал свою философию рока под влиянием
исторических событий переживаемой им эпохи: они могли
быть лишь одним из мотивов общей сакрализации, которой
подчинился и он. Было бы, с другой стороны, неправильно
ожидать, что он изобразит все это жуткое шестидесятиле­
тие как сплошную и последовательную трагедию рока; такое
безусловное подчинение разрозненного исторического ма­
териала центральной идее не было в духе античной историо­
графии. Можно сделать ряд оговорок; и при всем том история
Том II. Религия эллинизма
355
под пером Посидония стала динамической философией уми­
рающего эллинизма.
Вводит ли он, прежде всего, «машину богов» в свою исто­
рию, как можно было ожидать от ее сакрализатора? Ничуть не
бывало. Конечно, люди суеверны, но историк выше их суеве­
рия. Стоит прочесть, как язвительно он описывает хитрость
Никия, использовавшего набожность энгийцев для своего по­
бега (отр. 45 М), как он осмеивает мнение Эсхила о чудесном
происхождении булыжников Камарги в дельте Роны (отр. 28),
как он клеймит шарлатанов, путем мнимых заговоров сгуща­
ющих сирийскую нефть (отр. 63). Нет, от него до Кассия Диона
еще далеко: он все-таки еще историк эллинизма. Но рок — это
дело другое.
Одна из многих красот посидониева изложения заключа­
лась в том, что он, вводя на сцену какого-нибудь нового врага
Рима, описывал его историю и быт; этому хорошему правилу
древний мир был обязан тем, что мог прочесть у него, задолго
до Цезаря и Тацита, этнологию галлов и германцев, этнологию
очень интересную, почерпнутую из собственных наблюдений.
Этот же принцип заставил его в начале своего рассказа о не­
вольнических войнах дать своим читателям связное изложение
происхождения и развития рабства. Здесь спекуляция подава­
ла руку эмпирии: золотой век, его вырождение, возникновение
рабства, войны... Некоторые народы оказались неспособными
к самоуправлению — им пришлось предоставить другим, бо­
лее способным, управлять и собою, и ими. Таково было есте­
ственное рабство; было, однако, и насильственное. В Греции
первыми хиосцы силою подчинили себе свободных людей,
превращая их в рабов. Но настало время — хиосцы были сами
обращены в рабство Митридатом, были предоставлены сво­
им собственным рабам для переселения в колхидскую землю.
«Так, очевидно, разгневалось на них божество за то, что они
первые воспользовались услугами купленных рабов, между тем
как налицо были для службы им и свободные работники». Мы
вынуждены по когтю судить о льве — от истории Посидония
356
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
нам сохранились только отрывки. Что он говорил о гневе того
же божества за пожар Карфагена и Коринфа, о десятивековом
роке, нависшем над отпрыском Трои — об этом нам предостав­
ляется только догадываться. Но случайность сохранила нам
знаменательное место о Митридате, «которому оракул повсюду
предсказывал владычество над вселенной» (отр. 41) и не менее
знаменательное о тревоге семикратного консула Мария,
«об его ночных страхах и зловещих снах, причем ему все казалось,
что он слышит чьи-то слова:
Грозно ведь даже и ложе далекого льва-душегуба.
Но так как он более всего боялся бессонницы, то он отдался браж­
ничеству, опьяняя себя несвоевременно и в несвойственной его
возрасту мере, стараясь всячески приворожить к себе сон, точно
целебное средство от забот. И вот, наконец, когда к нему пришел
вестник от моря, его обуяла новая тревога, отчасти от страха перед
предстоящим ему, отчасти же и из досады и пресыщения настоя­
щим. Прибавился незначительный повод — и он впал в тяжелую
болезнь» (отр. 40).
Тогда именно его посетил Посидоний как посол родосской
республики.
Мы любовно вникаем теперь в эти отрывки, эти красивые
клочки некогда прекрасной картины; их немного, но все-таки
они подтверждают суждение Афинея, что «стоик Посидоний
создал свою Историю достойно той философии, которую он
исповедовал» (отр. 25).
§45
Посидоний — не из тех, которых можно охватить одним не­
сложным определением. Философ, ученый и историк, соеди­
няющий философскую спекуляцию с трезвым научным на-
Том II. Религия эллинизма
357
блюдением и строящий на обоих свою историю одной из самых
захватывающих эпох в жизни человечества, он совмещает в
себе борющиеся друг с другом силы эллинизма, секуляризационную и сакрализационную. Но при этом чувствуется, что пер­
вая — убывает, вторая — растет. Посидоний силится собрать в
своем сознании ускользающую струю первой и преградить путь
чрезмерному напору второй. И чувствуется также, что недалеко
то время, когда и та, и другая плотина будет прорвана.
Обращение Стой в лице Посидония — это был первый шаг
на пути сакрализации философии; вся новая Стоя эпохи импе­
рии, Сенека, Музоний, Эпиктет, Марк Аврелий — находится
под его влиянием.
Вторым шагом было воскресение пифагореизма, дремав­
шего столетие с лишком после кровавой расправы с «вакхана­
лиями» в начале II века; это событие касается, скорее, римской
религии, но упомянуть о нем здесь следовало, так как оно под­
готовило расцвет магии и волшебства в эпоху до и после Рож­
дества Христова.
И третьим шагом было обращение также и Академии — той
средней Академии, которая в течение почти двух столетий вела
свою ожесточенную войну с благочестивой Стоей красноречи­
выми устами своих смелых представителей от Аркесилая до Фи­
лона, учителя Цицерона — ее обращение на пути первоучителя
в лице Антиоха Аскалонского. Читая «просветительные» трак­
таты Цицерона «о природе богов», «о ведовстве» и др., полезно
помнить, что это — последние проявления секулярной мысли
античной философии, символ веры последнего представителя
средней Академии; с его современника Антиоха начинается
трехсотлетнее царство новой Академии. Она нас не пленяет
оригинальностью — спасибо ей и на том, что она прилежно
толковала в своих школах творения первоучителя, не давая за­
глохнуть в сознании людей его вдохновенному провидческому
слову. Но не следует забывать и того, что без новой Академии не
было бы и неоплатонизма, а с ним — самого яркого в античном
мире проявления сакрализованной философской мысли.
358
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
А так как в Ликее всеподавляющий авторитет Аристотеля
никогда серьезной опасности не подвергался, то из крупных
философских школ к исходу I в. до Р. X. одна только эпикурей­
ская, строго державшаяся традиций своего первоучителя, была
оплотом вольнодумства. В Риме она была очень влиятельна:
Филодем ее с честью и успехом представлял — мы познакоми­
лись выше с образчиком его отношения к эллинистической
религии (§ 23); с жаром неофита Лукреций ее воспевал в своей
творческой мании; Вергилий и Гораций ей учились в молодо­
сти... В молодости, да; но в более зрелом возрасте они оба от нее
отошли: Горация личное переживание обратило на путь богопочитания, Вергилия переманил все тот же маг исполняющих­
ся времен, тогда уже покойный Посидоний. Отсюда четвертая
эклога, этот вещий привет грядущему младенцу, вождю нового
золотого века; отсюда любимец рока Эней; отсюда стоический
Элисий шестой песни Энеиды.
Да, многих переманил Посидоний; нелегко было с ним тя­
гаться эпикурейцам с их в основе убедительной, но в своей раз­
работке поверхностной и легкомысленной физикой. В сущно­
сти, эпикурейцы не были исследователями: физика интересо­
вала их л ишь постол ьку, поскольку она открывал а возможность
объяснения природных явлений opera sine divum. У Посидония
не то. Его чисто научные сочинения были проникнуты и ис­
следовательским, и систематизаторским духом: наука интере­
совала его сама по себе, а не как обводной канал для «суеве­
рия». Тщательно разработанная неутомимым исследователем в
таких серьезных сочинениях, как Об Океане или Метеорология,
она возбуждала доверие и к его спекулятивно-физическим те­
ориям. Если такой глубокий ученый, как Посидоний, призна­
вал и богов, и бессмертие души, и рок, и ведовство — то кто от­
важится ему прекословить?
Поклонник Рока был сам лучшим доказательством его мо­
гущества. Дело ли простой случайности это соединение столь
разнообразных и ярких естественноисторических дарований
со столь глубокой и искренней религиозностью и столь чарую-
Том II. Религия эллинизма
359
щим даром слова? Нет. Умирающий эллинизм искал того, через
которого он мог бы передать свои величавые достижения сле­
дующей, все еще развитой и деятельной, но уже не столь твор­
ческой эпохе; он нашел его в Посидонии.
Глава Χ
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
§46
Посидоний умер около 50 г. до Р. X.; последовавшая за его
смертью эпоха второй и третьей междоусобных войн не могла
не укрепить человечество в том духе, которого он был отчас­
ти творцом, отчасти показателем. А затем уже недолго было до
того года, которым открывается наша эра. Было бы, конечно,
неправильно видеть в христианстве непосредственного преем­
ника эллинизма: для громадного большинства жителей грекоримской вселенной они были отделены друг от друга той рели­
гией, которая была характерна именно для этой вселенной. Но,
во-первых, для многих все-таки и непосредственный переход
оказался возможным: все те, к которым обращалась проповедь
ап. Павла, были в религиозном отношении воспитанниками
эллинизма. А во-вторых, — из двух шагов, которые пришлось
совершить человечеству на пути от древнегреческой религии
к христианству, т. е. религии эллинизма и религии вселенской
Том II. Религия эллинизма
361
империи, первый был много значительнее второго: религия
вселенской империи во многих отношениях развила религию
эллинизма, и оставлять ее без внимания нельзя, но ее принци­
пиальный вклад в религиозную сокровищницу был сравни­
тельно не так велик.
Это дает нам право уже теперь поставить вопрос о подго­
товлении христианства религией эллинизма. Напоминаю и
здесь, что вопрос этот должен быть понимаем в том смысле,
который был мною установлен в § 4. Мы вовсе не намерены
искать в эллинизме «источников» или «корней» христианства,
с целью умалить значение творческого почина его Основателя.
Исходя из несомненного факта, что только область эллинисти­
ческой вселенной была на первых порах охвачена движением
к христианству, мы спрашиваем, в чем сказалось, так сказать,
воспитательное значение эллинизма: к каким религиозным
воззрениям успел он приучить человечество, облегчая этим
восприятие им христианства; какие пробудил в нем религиоз­
ные потребности, имевшие со временем найти свое удовлетво­
рение в христианстве.
Во-первых, религия таинств поставила в центр религиоз­
ного сознания вопрос о спасении человеческой души, понимае­
мом как спасение либо от дальнейшего «круга» воплощений
и смертей, либо от унылого полусознательного прозябания,
или же от адских мук на том свете, но сводящемся во всех этих
случаях к вечному блаженству. Само слово «спасение», так по­
нимаемое (soteria), встречается впервые в эллинистической ре­
лигии (см. выше, § 14, свидетельство Фирмика). Уверенность в
возможности этого спасения черпается из «прототипического»
подвига того божественного существа, которое дало людям
таинства; подвиг же этот рассматривается как подвиг любви,
поборовшей смерть — причем, правда, эта любовь понимается
пока как личное чувство к спасенному божественному суще­
ству того, которое своим самоотвержением совершило акт спа­
сения. Условием же его обретения ставится сакраментальный
акт, посредством которого ищущий его принимается в общину
362
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
исповедников религии таинств, причем этим сакральным ак­
том может быть священная трапеза («есть с тимпана, пить с
кимвала») или намащение.
Во-вторых, та же религия таинств в ее различных формах
поручает поклонению посвящаемых образ богини-матери:
она и есть та, которая своим самоотвержением спасла люби­
мое божественное существо и дала этим обнадеживающий
пример такого же торжества над смертью и своим почита­
телям. Образ этой богини-матери пребывает в мистическом
родстве с исконным образом матери-Земли, но эта связь уже
только смутно чувствуется в глубине религиозного созна­
ния, не всплывая более на его поверхность. Соединение этой
Матери с ее святым младенцем наблюдается спорадически,
но еще не получило всеобщего распространения. Чувству
наличность этой богини-матери, именно как страждущего
женского существа, дает чрезвычайно много: им обусловлена
та повышенная участливость, тот религиозный сентимента­
лизм, который составляет характерную черту эллинистиче­
ской религии.
В-третьих, развивающаяся и распространяющаяся парал­
лельно с религией таинств религия древнего Олимпа выдви­
гает, в ущерб прочим его богам, образ бога-сына, а именно
Аполлона. Этот бог-сын понимается как посредник между
богом-отцом, т. е. Зевсом, и людьми: он вещает людям его не­
преложную волю, приносит исцеление от недугов и вообще
своим советом помогает им устроить к лучшему свою земную
жизнь. Отзвуки старинной религии природы и здесь слышатся
постольку, поскольку чувствуется мистическое родство этого
бога-сына с Гелием-солнцем, но на поверхность религиозного
сознания и это представление более не всплывает. Все же рядом
с этим образом бога-сына удерживается и еще более исконное
представление о богочеловеке, сыне бога, т. е. о Геракле, земное
подвижничество которого дает повод к совершенно особенно­
му кругу религиозных концепций. Расцвели они, однако, лишь
в следующую эпоху.
Том II. Религия эллинизма
363
В-четвертых, признание посвящения необходимым усло­
вием спасения естественно должно было подсказать вывод, что
вне общины посвященных спасение невозможно, а с ним и один
из принципов, на коих покоится институт церкви. Второй прин­
цип, организованное жречество, достаточно многочисленное
для личных сношений с каждым посвящаемым, тоже имелся
налицо; мы знаем это точнее о таинствах Исиды, но и в элевсинской религии нашей эпохи институт «святых», о которых
упоминает анданийская надпись (§ 8), позволяет догадываться
об аналогичных явлениях также и на этой почве, тем более при
нравственных требованиях, которые к ним ставились. При на­
значении жрецов соблюдается в элевсинской религии таинств,
а вероятно, и в других, принцип преемственности благодати,
ведущей свое начало от предполагаемого откровения самой бо­
гини. Ярче всего он сказывался в апостолате, имевшем место
при основании новых религиозных общин (Мефап — в Андании, Тимофей •— в Александрии).
В-пятых, получает все больше и больше определенности
представление о троякой участи душ на том свете, а именно о
вечных муках для неисцелимых грешников, об искупитель­
ных карах для исцеляемых и о вечном блаженстве для добрых,
причем вопрос о прабытии и перевоплощении решается иногда
положительно для душ средней категории, но именно только
иногда. Представление об обители блаженных колеблется меж­
ду подземным Элисием и небесным раем, с перевесом, однако,
в сторону последнего. Из общего числа блаженных выделяются
те, которые своими заслугами приобрели особую действенную
силу, а с нею и особое право на почитание со стороны людей,
т. е. так называемые герои; условием для их признания таковы­
ми продолжает считаться откровение Аполлона в Дельфах.
В-шестых, возникает мнение и верование, что божество мо­
жет, не утрачивая полноты своего потустороннего естества, во­
плотиться в человеческом образе и жить земною жизнью вместе
с другими людьми, с тем, чтобы лишь по смерти воссоединить­
ся со своим потусторонним естеством: так Зевс-Победоносец
364
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
был на земле Селевком, царем сирийским. Все же вера ограни­
чивает эту возможность тесным кругом правителей, признавая
в ней, наравне с дальнейшим развитием героизации, одну из
основ апофеоза государей.
Таковы те главные догматы религии эллинизма, которые
подготовили ее приверженцев к восприятию учения, ставшего
каноническим в христианской церкви. Не все они были впер­
вые усвоены культурным миром именно в нашу эпоху; но даже
те, которые ведут свое начало из предыдущей эпохи древнегре­
ческой религии, получили в нашу настолько большую опреде­
ленность и действенность, что могут быть по справедливости
объявлены именно ее догматами.
§47
Мы заглянули вперед; оглянемся, однако, и назад. Древне­
греческая религия прошла перед читателем в своих различных
аспектах, и как религия природы, и как освящение труда, и как
освящение человеческого общежития; равным образом, ставя
ее в отношение к трем великим идеалам нашей культуры, мы
признали в ней объявление божества и в красоте, и в добре,
и в истине. Сохранила ли она и в нашу эпоху эти черты, харак­
теризующие ее как религию высшего порядка?
Религия природы, плод любви к матери-Земле и ее силам,
продолжается и в нашу эпоху с неослабевающим рвением бла­
гочестия: капища сельским божествам и приношения им, свя­
щенные гроты, камни и деревья, все это сохраняется на старых
местах, заводится на новых. При этом замечается даже проник­
новение эстетического и научного интереса в религию. На од­
ном холме Александрии в честь Пана разбивается роскошный
парк (Paneion), как место для общественных гуляний; Артеми­
да сознается как «владычица зверей», potnia theron, и в честь
нее устраивается на острове Косе зверинец с заморскими ди­
ковинами. Со стороны интеллигенции наблюдается особого
Том II. Религия эллинизма
365
рода любовное отношение к религии природы, продукт двой­
ной романтической тоски — и эпигона по вере славного про­
шлого, и горожанина по деревне: это настоящая идиллическая
религия. Стихотворения Феокрита и Палатинской антологии,
александрийские барельефы, помпеянские ландшафты дают
о ней исчерпывающее представление, и притом такое, кото­
рое способно тронуть душу наименее чуткого к религиозным
вопросам современного человека. Пан, сатиры, нимфы всяче­
ски изощряют фантазию художника; божественного в первом
мало, но как символ дикой природы он в своей добродушной
грубости вполне приемлем. Но душа не довольствуется этим,
при всей романтичности, реальным пониманием природы:
она рвется в область чаяний, в мир грез и экстаза, воплощая
в дивных видениях таинственный шепот влажного ветра теп­
лых морей: резвые игры нереид и тритонов, хороводы дриад с
Артемидой или Афродитой в лунную ночь, исступленный бег
Диониса с его вакханками при свете факелов... Труднее прими­
риться с Приапом, приобретением нашей эпохи; ответственен
за него анатолийский Лампсак, впервые нашедший нужным
обогатить свой пантеон этим чересчур откровенным демоном
плодоносных садов своей варварской округи. Поэтам нашей
эпохи он дал повод к бесчисленным эпиграммам, свидетель­
ствующим, правда, гораздо больше об их остроумии, чем об их
нравственной строгости, — не говоря уже о религиозной.
Не менее материалов дает наша эпоха и для трудового
аспекта греческой религии. Следует помнить, что она была
эпохой особого расцвета корпорационного дела. Греческая
промышленно-торговая элита в восточных государствах пре­
красно понимала, что ее сила в ее солидарности: кружковая
организация, поэтому, сопровождала ее повсюду, а кружок
был немыслим без охраняющего его божества, покровителя
той отрасли труда, которой он объединялся, причем окружаю­
щая варварская среда еще усиливала сознание того эллинского
единства, которое создавала служба общему богу-покровителю.
И мы видим не уклонение от трудового аспекта религии, а лишь
366
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
его органическое видоизменение в том, что в зависимости от
новых условий заработка боги легкой наживы до некоторой
степени отнимают почву у тех, что благословляют усидчивый и
невзыскательный труд: тороватый Гермес затмевает солидную
работницу Палладу и честного, но неповоротливого кузнеца
Гефеста; но наибольшим почетом пользуется та прихотливая
богиня, которая легким поворотом своего колеса вчерашнего
бедняка превращает в богача и завтра может вернуть его в его
прежнее состояние — та, которую мы уже знаем как богинюзнаменосицу эллинистической эпохи (§ 37), Тиха-Фортуна.
Сильнее изменился, как принято полагать, политический
(в первоначальном значении) аспект греческой религии. Боги
греческого Олимпа были ведь прежде всего богами греческой
polis, с ее падением должна была пасть и она. Я уже указывал
на то, что основанная на эпиграфических памятниках индук­
ция не подтверждает этого дедуктивного вывода: polis остается
прежней polis и продолжает чтить своих богов по заветам пред­
ков. Но, действительно, прибавляется нечто новое — эллини­
стическое государство, уже не тождественное с polis, а вмеща­
ющее в себе много таких мелких организмов. Новая политиче­
ская формация, заключают далее, требовала себе религиозного
показателя в новом божестве и нашла его в... И прекрасно, от­
вечу я; такое требование, каково бы ни было его удовлетворе­
ние, доказывает все-таки, что божество продолжало считаться
чем-то необходимым для освящения всякого человеческого об­
щежития, кончая его самой грандиозной формой, областным
государством. И если такое политическое соображение пове­
ло к усилению культа Исиды и Великой Матери или же обого­
творенных Антиохов и Птолемеев, то это будет лишь новым до­
казательством живучести также и политического аспекта грече­
ской религии в нашу эллинистическую эпоху.
Остается поговорить о трех откровениях — в красоте, в доб­
ре и в истине; и тут с первого взгляда может показаться, что
центр тяжести в эпоху эллинизма передвигается с первой на
последние. Говоря выше (§ 36) об искусстве, мне пришлось
Том II. Религия эллинизма
367
отметить факт, что сакрализация эллинистической эпохи его
почти не коснулась; а между тем казалось бы, что сакрализация
искусства и эстетизация религии — две стороны одной и той
же медали, что откровение бога в красоте должно в одинако­
вой степени повести к обеим. И все же это бывает не всегда.
Кто поклонялся Зевсу Фидия, тот проникался всею полнотою
богопонимания великого V века; для нашей эпохи — Сарапис
Бриаксида, как творение IV в., не в счет — мы не можем указать
такого же совпадения изображения с изображаемым. Исида
Тимофея сосредоточила в себе глубинный смысл жертвенного
подвига религии таинств; но напрасно стали бы вы искать вы­
ражение этого смысла на гладких Исидах, созданных резцом
этой эпохи. И все-таки религиозное искусство продолжает тво­
рить и творить, его творения переполняют собою наши музеи,
радуют наши взоры — но это уже не полное, а только частич­
ное, первоступенное откровение божества, откровение в пре­
красной человечности, но и только.
Физическая красота эллинистических богов — первая
ступень откровения; кто внимательно читал слово Диотимы
в Пире Платона, тот поймет, что это значит. Вторая и тре­
тья — это добро и истина. Отождествление бога с добром,
решительно, даже гневно проведенное Платоном в его Госу­
дарстве, становится догматом в нашу эпоху: его выражения
мы, разумеется, должны искать в той философии, которая
одна только в нашу эпоху отнеслась серьезно к религии, в стои­
ческой — и там мы найдем ее в виде знаменитой стоической
теодицеи. Мир весь оправдан благой целью его если не твор­
ца, то упорядочителя-бога; он к лучшему направляет как его,
так и того, ради которого он его создал — человека. Если это
не сразу так покажется непосвященному, пусть он проникнет
вглубь вопроса, и он убедится, что это так. И подавно от бога
истина, ибо бог — высший разум, источник всех его частич­
ных воплощений в человеке. Не все с этим были согласны —
но победил Посидоний, а с ним и этот догмат, отождествив­
ший бога с истиной.
368
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
§48
И теперь позволительно будет попытаться дать ответ на
вопрос, поставленный во введении: была ли религия элли­
низма прогрессом или регрессом, в сравнении с древнегрече­
ской? Обыкновенно на него отвечают в отрицательном смыс­
ле, причем ставят этот ответ в связь с ориентализацией гре­
ческой религии в эпоху эллинизма. Таково изображение, да­
ваемое Группе в написанных с видимой досадой последних
главах его объемистого сочинения: восточное влияние имело
последствием непомерное расширение нездорового мистициз­
ма, вследствие чего «религия искусства» отступила на задний
план. Все же дело представляется мне сложнее.
Конечно, если погрузиться душой в величавую религию
Эсхила и от него перейти хотя бы к Клеанфу (§ 40), то религия
эллинизма покажется нам сильным шагом назад. Но это будет
чистейшей иллюзией. В начале V века поэты были еще учителя­
ми эллинов; в IV их роль перешла к философам. Не гимн Клеанфа должны мы противопоставить трагедиям Эсхила, а трак­
таты Посидония, и разобрать те и другие не с поэтической,
а с религиозно-философской точки зрения, сводя грандиозные
символы элевсинского певца к отвлеченным рассуждениям, —
тогда результат будет иной. Нет, как читатель мог рассмотреть
из предыдущего параграфа, да и изо всей настоящей книги, эл­
линизм не пожертвовал ни одним из религиозных достижений
предшествовавшей ему эпохи, но зато от себя прибавил многое;
таким образом, если видеть в понятиях «прогресс» и «регресс»
понятия скорее количественные, чем качественные, то придет­
ся признать религию эллинизма крупным прогрессом в срав­
нении с религией независимой Эллады.
Но само собою разумеется, что эти понятия в такой же сте­
пени качественные — если не в большей, — в какой и количе­
ственные; это-то и имеет в виду Группе, обвиняя эллинизм в
том, что он, подчиняясь восточному наркозу, выдвинул нездо­
ровый мистицизм в ущерб «религии искусства», т. е. древнего
Том II. Религия эллинизма
369
Олимпа. О наркозе потом; что же касается «нездорового» мис­
тицизма, то в этом определении сказалась атеистическая за­
кваска автора, делающая его вообще плохим критиком в рели­
гиозных делах. «Нездоров» мистицизм Франциска Ассизского,
Данте, Фомы Кемпийского, св. Терезы, Кальдерона, Мицкеви­
ча, Вл. Соловьева... спорить тут бесплодно. Все же мне дума­
ется, кто вместе с нами серьезно вник в сущность мистицизма
эллинистической религии таинств и вместе с нами взвесил со­
поставленные в § 46 пункты, тот согласится признать и в этом
углублении религиозного чувства значительный прогресс.
Но все же не по всей линии. Читатель разрешит мне лишь
бегло сослаться на те стороны, в которых мы усмотрели изъяны
религиозного развития нашей эпохи; религиозный эротизм,
астрологию, магию, поклонение року. Можно бы подробнее об­
судить некоторые пункты, лишь мимоходом затронутые нами.
Да, конечно, дефекты есть; но в общей сложности придется
все-таки сказать: есть и прогресс.
Но как быть с восточным наркозом? Отрицать факт ориентализации нельзя; но можно и должно подчеркнуть, что ей
предшествовала эллинизация всех без исключения религи­
озных сил, которые произвели эту ориентализацию — в этом
отличие нашего периода от вселенской империи. И при этом
прогрессе эллинизации отпали те элементы восточных куль­
тов, которые были в них собственно восточными. Великая
Матерь? Да, но без религиозного скопчества. Исида? Да, но без
заупокойной магии. Астарта с Адоном? Да, но без религиоз­
ной проституции. Культ государей? Да, но без «проскинезы».
И если взвесить, какое значение имеют откинутые элементы,
какое опустошение они произвели бы в эллинской народной
душе, если бы они не были откинуты, то ясно будет, что ни о
каком восточном наркозе речи быть не может. Скорее, можно
поставить вопрос, может ли при этих условиях быть речь об
ориентализации вообще, и не справедливее ли будет признать
в религии эллинизма просто дальнейший этап в самобытном
развитии древнегреческой религии.
370
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Я и сам склоняюсь к тому, чтобы признать эту ориентализацию скорее внешней, чем внутренней; но как таковую я всетаки считаю полезным ее удержать. Имена и прочие внешности
имели все-таки одно огромное значение: они создали у элли­
нов, быть может, иллюзию, но благотворную, что они испове­
дуют одну и ту же религию с исконными поклонниками Исиды, Великой Матери и т. д., с жителями Египта, Анатолии, Си­
рии — и значит, можно продолжать, и всей oikumene. Другими
словами: благодаря им, религия эллинизма была поднята на
ступень универсализма.
Осмеливаюсь верить, что читатель моей Древнегреческой ре­
лигии не забыл тех гомеровских стихов, которые я более всего
прочего поручил его вниманию и его памяти, стихов, доказыва­
ющих, что уже в те далекие времена основание универсализма
было глубоко заложено в греческую душу, что, при всей любви
Паллады к ахейцам и Аполлона ктроянам, над обоими стоящий
царь Олимпа с одинаковым участием смотрел на бойцов обоих
враждебных друг другу станов, милуя человека исключитель­
но в зависимости от его собственных заслуг. Отметив эту чер­
ту, я, не вдаваясь в частности, на нескольких ярких примерах
охарактеризовал дальнейшее развитие этого универсализма,
доводя его до нашей эпохи и до того реформатора, которого на­
стоящая книга изобразила как творца религии эллинизма — до
Тимофея элевсинского. Да, Тимофей завершил то, что — для
нас, по крайней мере — начал Гомер: он дал тогдашней вселен­
ной, правда, не единую, но все же вселенскую религию. Деметра опять, как во дни царицы Метаниры, изменила свое имя: она
согласилась стать Исидой в Александрии и Великой Матерью в
Кизике, но осталась и тут, и там тою же Деметрой элевсинской,
царицей святых таинств, ведущей все народы одинаково к той
же великой и радостной цели.
Это ли ориентализация? Нет, конечно: не мог Восток дать
Элладе то, чего не имел сам. Он стал лишь страдательной ма­
терью, действенной силой была эллинская религия, была та
удивительная ее особенность, благодаря которой для созна-
Том II. Религия эллинизма
371
ния вдохновляемого ею народа не было «язычников», не было
«гяуров», а были окрестные народы, под различными именами
почитающие одних и тех же богов. Подобно самому понятию
человечества, и общечеловеческая религия была созданием эл­
линов; об этом следует настойчиво напоминать теперь, когда
все развивающийся процесс реварваризации человечества по
частям отнимает у нас то драгоценное наследие, которое нам
досталось от этого поистине избранного народа.
Том III
ЭЛЛИНИЗМ
И ИУДАИЗМ
Моим трем Людвикам:
матери
Людвике Францишке Зелинской;
супруге
Людвике Эльжбете Зелинской;
дочери
Людвике Веронике Зелинской, —
посвящаю этот самый зрелый плод жизни,
окруженной их заботой.
Аксиомы
I
Научные исследования происхождения религии также, как
и научные исследования происхождения жизни, изначально
обречены на бесплодность: ignoramus et ignorabimus.
II
Как не может понять античное искусство лишенный худо­
жественного вкуса человек, так и античную религию не может
понять тот, кто лишен религиозного чувства.
III
Зажги в своем сердце яркий факел религиозного чувства,
но оставь дома чадящую лучину конфессиональности, если ты
хочешь, чтобы святыня античной религии явила тебе свои чу­
деса.
IV
Бог является в красоте, истине и благе; совершенна лишь
та религия, которая принимает все три этих откровения в их
полноте.
V
Вершиной религиозных достижений человечества является
христианство в его наиболее развитой форме.
VI
Античная религия — это и есть Ветхий Завет нашего хрис­
тианства.
Предисловие
Неоиудаизм как религия образованных слоев современного
еврейского народа — творение не одного, а трех Моисеев: кроме
египетского свой вклад сделали — и, возможно, даже в большей
степени — Моисей Маймонид1 в XII в. и Моисей Мендельсон2
в XVIII в. Первый ввел в иудаизм Аристотеля, второй — Плато­
на: дело последнего, начатое в его «переломном» Федоне, было
продолжено его наследниками, среди которых самым извест­
ным является современный платонист — марбургский профес­
сор Коген3. Вполне уместно в отношении обоих более поздних
1
Моисей Маймонид (Maimonides, наст, имя — Моше бен Маймон; 30 марта 1135 г.,
Кордова, Испания — 13 декабря 1204 г., Фустат, близ Каира) — средневековый ев­
рейский философ. В 1148 покинул Испанию из-за преследования евреев динас­
тией Аль-мохадов, жил в Марокко, Палестине и с 1165 г. в Египте. В 1187 г. стал
лейб-медиком каирского султана Салах ад-Дина. В 1190 г. в Египте на арабском
языке был опубликован главный философский труд Путеводитель колеблющих­
ся, который позднее был переведен на еврейский и латинский языки. — Примеч.
перев.
2
Моисей (Мозес) Мендельсон (нем. Moses Mendelssohn; 6 сентября 1729 г., Дессау,
Анхальт, Германия — 4 января 1786 г., Берлин) — еврейско-немецкий философ,
экзегет и переводчик библейских текстов, критик, основоположник и духовный
вождь движения «Хаскала» («еврейского просвещения»). Получил прозвище «не­
мецкий Сократ». Идеи Мендельсона оказали огромное влияние на развитие идей
немецкого просвещения и реформизма в иудаизме в XIX веке. — Примеч. перев.
3
Герман Коген (нем. Hermann Cohen; 4 июля 1842 г., Косвиг, Анхальт, Герма­
ния — 4апреля 1918г., Берлин)— немецко-еврейский философ-идеалист, глава
Марбургской школы неокантианства. В 1902 г. Коген стал одним из основателей
«Общества поддержки иудаики», отредактировал и опубликовал последний фи­
лософский труд Ф. А. Ланге Логические штудии (Лейпциг, 1877) и его же Историю
материализма (1902). Наряду с философскими работами написал ряд работ в об­
ласти иудаики, в том числе Ознакомление с еврейским вопросом (1880) и Культур­
но-историческое значение Субботы (1881). Посмертно были опубликованы книги
Религия разума по источникам иудаизма (1919), Германство и еврейство и Этика
Маймонида. — Примеч. перев.
Том III. Эллинизм и иудаизм
377
Моисеев говорить о двух «возрождениях» иудаизма или, что
одно и то же, о двух его эллинизациях. Их результатом стал
«неоиудаизм» — явление очень серьезное, снискавшее почет­
ное место в истории не только еврейской, но и общечеловече­
ской культуры.
Вместе с этой творческой работой, заслуживающей призна­
ния и всяческой поддержки со стороны тех, для кого слово «че­
ловечность» не пустой звук, — идет работа другого рода: уче­
ные богословы неоиудаизма стараются обосновать следующее:
то, что в действительности является плодом эллинизации, уже
содержится в святой Книге Израиля; вводя эллинизм в Писа­
ние, они считают, что наоборот очищаются от него. Это делает­
ся для сохранения иллюзии тождественности Торы современ­
ному вероисповеданию просвещенного еврейства; одним из
самых известных плодов этих стремлений является трехтомное
сочинение раввина M. Weill'a Le judaïsme, ses dogmes et sa mission
(1866-1869).
Также после появления на русском языке моей Истории ан­
тичной Греции, последние страницы которой были посвящены
сравнению эллинизма и иудаизма, мой бывший ученик М. Тубянский4 написал относительно объемное сочинение под назва­
нием Эллинизм и иудаизм, апологетическое исследование с цел
опровержения моих утверждений; однако напечатать, к сожа­
лению, не успел — уже наступили времена большевиков, — но
был настолько любезен, что прислал мне рукописный экземп­
ляр. Хотя это очень ученое сочинение, опирающееся на само­
стоятельное изучение источников и литературы, особенно из
4
Михаил Израилевич Тубянский (1893 г., Санкт-Петербург— 24 ноября 1937г.,
Ленинград) — индолог, тибетолог, монголовед. Ученик акад. Ф. И. Щербатского
и Б. В. Владимирцова. Основоположник российской бенгалистики, первый ис­
следователь и переводчик Р. Тагора. В 1930-1936 гг. — ученый секретарь Учебного
комитета МНР, награжден орденом Труда I степени МНР; за это время им выпол­
нен ряд работ по тибетоведению и монголоведению, в том числе перевод Ламрим
чхенмо, составлен пятиязычный словарь основополагающих терминов буддий­
ской философии и логики, собраны богатые материалы по истории индийской
философии. После возвращения на родину — сотрудник ИВ АН СССР. — Примеч.
перев.
378
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
неоиудейского круга, прочитанное мной с большим интересом
и пользой для меня, я почувствовал себя обязанным отметить
его в «Примечаниях» к настоящей работе — исключительные
условия требуют исключительного приспособления к ним.
Итак, первое обвинение, предъявляемое мне этим автором,
заключается в том, что я «антикизирую» иудаизм. «Первая и
основная ошибочная предпосылка Зелинского, — пишет он, —
заключается в том, что иудаизм он трактует как нечто такое,
что "было", независимо от его развития и интерпретации в его
собственном круге».
Это ключевое различие между моими взглядами и взгля­
дами Тубянского, а также множества ученых из неоиудейского
лагеря, в защиту которых он выступает. В сущности, для меня
религия Моисеева Иеговы является чем-то похожим на рели­
гию Зевса; я рассматриваю оба эти явления под одним и тем же
углом зрения. Потому я считаю это элементарным постулатом
научной справедливости — о чем будет подробнее рассказано
во «Введении» настоящей работы.
Я решительно и осознанно «антикизирую» иудаизм, о ко­
тором пойдет речь в данной книге, — иудаизм Писания и «учи­
телей закона»; это дает мне возможность антикизировать и ту
ненависть, для которой он был источником и жертвой.
** «
Над этой книгой я начал работать уже после моего оконча­
тельного переезда в Варшаву в 1922 г. Естественно, будучи ли­
шен моей частной библиотеки, я не мог ограничиться скром­
ными в рассматриваемой области фондами университетской
библиотеки; большая часть материалов, используемых в этой
книге, которые я описываю в примечаниях, — была отобра­
на во время поездок в отпуск в Мюнхенской государственной
библиотеке, а также в Римском Institutum biblicum; пользуясь
возможностью, искренне благодарю руководство этих библио-
Том III. Эллинизм и иудаизм
379
тек за разрешение использовать их сокровища. В не меньшей
степени чувствую себя обязанным руководству нашей синаго­
гальной5 библиотеки на ул. Тломацкой, которое мне исключи­
тельно либеральным способом предоставило доступ к своим
фондам, и особенно библиотекарям г-дам Бромштайну и Вайсбергу, а также г-ну раввину проф. д-ру Шорру6. Я считаю, что
мое благосклонное отношение к этой замечательной синагоге
и ее благородным гуманитарным тенденциям дает мне право
воспользоваться этим либерализмом; и мне будет очень горько,
если содержание настоящей книги окажет негативное влияние
на отношение ее представителей ко мне. Но я надеюсь, что это­
го не случится.
В связи с вышеизложенным я также сердечно благодарю
моего бывшего ученика д-ра 3. Жмигрыдера7, непрерывная
поддержка которого значительно облегчила мне выполнение
моей задачи.
Но наибольшую благодарность я выражаю моему уважае­
мому и любимому коллеге проф. Й. Уейскому8; с подлинно
5
Речь идет о Тломацкой хоральной (Большой) синагоге Варшавы — ныне не­
существующей синагоге, которая была символом реформированного иудаизма
и одним из красивейших зданий Варшавы XIX века. Взорвана 16 мая 1943 г., что
стало последним актом уничтожения еврейского гетто в Варшаве фашистами. —
Примеч. перев.
6
Моисей Шорр (польск. Mojzesz Schorr; 10 мая 1874 г., Перемышль — 8 июля
1941 г., Узбекистан) — раввин Тломацкой хоральной синагоги в Варшаве, польскоеврейский историк, ориенталист, специалист по Ассирии. В 1918 г. избран дей­
ствительным членом Академии Наук Польши. Сенатор Парламента Польши в
1936-1938 гг. - Примеч. перев.
7
Здислав Жмигрыдер-Конопка (пол. Zdzislaw Zmigryder-Konopka; 23 ноября
1897 г. —4 ноября 1939 г., Львов) — историк-антиковед, специалист по Риму и Гре­
ции, профессор Варшавского университета, Свободного польского университе­
та, Университета Яна Казимира во Львове. Член Польской военной организации,
сенатор Парламента Польши в 1938-1939 гг. — Примеч. перев.
8
Юзеф Уейский (пол. Jozef Ujejski; 8 января 1883 г., Тарное — 8 июля 1937 г., Вар­
шава) — польский историк литературы. С 1919 г. профессор Варшавского универ­
ситета (1932-1933 гг. — ректор). Исследователь романтизма, философских и идей­
ных течений своего времени и их отражения в литературе, особо интересовался
мистическо-утопической и философской идеей мессианизма. — Примеч. перев.
380
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
дружественной жертвенностью он прочитал весь текст моей
книги в рукописи и своими правками и стилистическими за­
мечаниями в значительной степени послужил тому, чтобы я
мог представить ее польским читателям в подходящей для этой
достойной темы форме.
Варшава, январь 1927 г.
Ф. Зелинский
Глава I
ВСТУПЛЕНИЕ
Настоящий очерк должен послужить сжатым ответом на
поставленный в заголовке вопрос об отношении эллинизма
к иудаизму; сама по себе эта тема достаточно интересна, осо­
бенно учитывая, что вопрос обязательно возникнет в мыслях
каждого, кто вспомнит решающую роль и одного, и второго
элемента в развитии европейской культуры. С этой точки зре­
ния настоящая зарисовка самодостаточна; она стоит на соб­
ственных ногах, ей не нужна помощь со стороны, чтобы быть
понятой образованным читателем.
Однако я должен признать, что во время моей работы над
текстом меня посетила еще одна мысль.
Религия Иеговы9 — я прошу прощения, что и дальше ис­
пользую эту форму, освященную многовековой традицией
9
«Ягве — это имя Бога; слово "Иегова" никогда не существовало», — пишет
В. Duhm (Israels Propheten [1916], 6). Прощу прощения: оно существовало в течение
382
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
европейской литературы, хотя вполне доверяю нашим уче­
ным гебраистам, считающим ее неправильной — итак, рели­
гия Иеговы с христианской точки зрения есть единственно
истинная религия древнего мира; как таковая она составляет
одну хронологическую целостность с христианством, отно­
сясь к нему как религия обетования к религии исполнения.
В противопоставлении с двумя этими религиями все осталь­
ные считаются ошибочными, «языческими»; это теологическое
понимание темы. Я не буду его ни опровергать, ни доказывать;
моя точка зрения в этой книге не теологическая, а культурноисторическая. И я прошу не указывать мне на то, что не бывает
двух истин об одном и том же предмете, и не может быть, чтобы
то, что истинно с одной точки зрения, было ошибочно с другой;
речь идет не о двух взглядах на одну и туже вещь, но, зачастую,
о двух разных вещах.
Христианство вышло из иудаизма — так часто говорят, но
это ложь. Фактом является лишь то, что первыми учениками
Христа были те, кто изначально и одновременно исповедовали
закон Иеговы. Однако неопровержимым является тот факт, что
закон Христа, не принятый иудаизмом, был воспринят элли­
низмом, то есть эллинской и эллинизированной душами Вос­
тока и Запада — причем до такой степени, что границы хрис­
тианства в IV—V вв. после Р. X. почти совпадали с пределами
Римской Империи — кроме Иудеи. Отсюда неопровержимо
всей христианской традиции Средневековья и Нового времени. Но это не все. Ассиролог Frdr. Delitzsch (особенно в Die grosse Täuschungll [1921], 8) защищает форму
«Яго» как более правильную. Holtzmann (в издании Мишны Berakot [1912], VII)
предлагает форму «Ея» («Jeja»), которую последовательно использует в своих
произведениях. Также Heunemann (Monatsschrift für Geschichte und Wissenschaft des
Judetums) пишет «Jhv» (почему не «Jhvh»?). Разве эти различия стоят того, чтобы от
теории перескакивать к практике и отрекаться от тысячелетней традиции? Ведь
мы не называем, напр., Иезекииля «Ехезкеэлем», а Иеремию «Йирмейягу»; тогда
же зачем здесь такая скрупулезность?
Пользуясь случаем, отмечу, что в транскрипции еврейских имен я буду руково­
диться приблизительным соответствием, исключая любые диковины и педан­
тичность (в особенности это касается шва, придыханий, долгот, различных букв
для звуков с-з и т. д.).
Том III. Эллинизм и иудаизм
383
следует, что не было психологической преемственности10 между
иудаизмом и христианством, и что напротив такая преемствен­
ность существовала между эллинизмом с одной стороны и хрис­
тианством с другой. Это значит, что религия эллинов лучше гото­
вила умы к принятию христианства, чем иудаизм. Вот тот факт,
который мы должны принять изначально, поскольку если бы
было иначе, развитие христианской религии было бы иным.
Отсюда следует мой парадокс, уже многократно озвучен­
ный: настоящим Ветхим Заветом нашего христианства является
религия эллинов. Он не содержит в себе никакой ереси; те, кто
меня в ней подозревают, не осознают, кажется, термина: психо­
логическая преемственность.
Но недостаточно считать эту преемственность априорным
постулатом: ее следует подтвердить a posteriori, проследить
постепенное развитие античной души, венцом которого стало
принятие христианства. Вот собственно цель, которую я себе
определил в этом последнем периоде моей жизни.
В первую очередь необходимо представить религию антич­
ной Греции времен Эсхила и Платона, Геродота и Демосфена.
Конечно, и она была следствием длительного развития; однако
для избранной мной цели она должна послужить пунктом или,
скорее, исходной точкой, я считаю уместным представить ее
как целостность, заключающуюся в самой себе и отчасти не­
подвижную. Но это еще не все: понятие психологической пре­
емственности, которое было для меня основным, требовало от
меня гораздо более глубоко погружения в эту религию и, так
сказать, вживания в нее больше, чем это считают необходимым
10
Термин «психологическая преемственность», емко описывающий отноше­
ние эллинской религии к христианству, был введен мной (в лекциях— доста­
точно давно, в печатных работах впервые в книге La Sibille [1924], с. 34: continuité
psychologique). Но вопрос, на который отвечает этот термин, как я позже убедил­
ся, был поставлен уже А. Гарнаком (Mission und Ausbreitung des Christentums, с. 45
1-го изд.). Подчеркивая тот исторический факт, который и для меня был исход­
ным пунктом, он называет его заслуживающим, «чтобы над ним остановиться,
больше любого другого», и продолжает: «В христианской религии было очевид­
ным—и остается в ней — нечто, что делает ее более родственной со свободным
эллинским духом».
384
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
для себя многочисленные исследователи греческой религии.
Мне казалось, что мое многолетнее обращение с литературой
и искусством античной Эллады, сопровождаемое неоднократ­
ными поездками по ее нынешней территории, а в первую оче­
редь — моя органичная любовь к ней, настроили меня на эту
задачу; я осуществил ее в 1917 г. в изданной на русском язы­
ке книге Древнегреческая религия, которую в 1921 г. мой друг
проф. Стефан Сребрный11 перевел на польский язык.
Следующей ступенью развития греческой религии было то
ее состояние, которое последовало после ее соприкосновения с
религиями Востока после побед Александра Великого и зарож­
дения греко-восточных государств на обломках Персидской
империи. Была ли победа оружия и греческой культуры также
и победой греческого религиозного духа? Триумфальное шест­
вие азиатской Великой Матери и египетской Изиды в течение
первых столетий после этой победы мнимо свидетельствует о
противоположном. И эта видимость сбивает многих исследо­
вателей так называемого эллинизма; преодолевая этот взгляд,
я подчеркнул весомую реформаторскую роль апостола Деметры, Тимофея элевсинского, благодаря которому оба этих вос­
точных культа были эллинизированы внедрением в них духа
элевсинской религии, и лишь потом они смогли начать это
триумфальное шествие. Такой была основная идея моей сле­
дующей книги о религии эллинизма, которую я издал в начале
1922 г. также на русском языке. В то время я был профессором
Петербургского университета, и обе книги возникли в есте­
ственной связи с курсами по античной религии, которые я чи­
тал в этом университете, а также на Высших женских курсах там
11
Стефан Сребрный (пол. Stefan Srebrny; 14 января 1890г., Варшава— 12 октяб­
ря 1962 г., Торунь) — польский классический филолог и переводчик, знаток ан­
тичной драмы, театральный критик, режиссер и художественный руководитель.
В 1912 г. закончил Петербургский государственный университет, где его учителя­
ми были Ф. Зелинский и М. Ростовцев, преподавал в этом же университете и на
Высших женских курсах. В 1918-1923 гг. читал классическую филологию в Люб­
линском университете, с 1923 г. — в вильнюсском Университете Стефана Батория
(профессор с 1936 г.) и в Свободном польском университете. — Примеч. перев.
Том III. Эллинизм и иудаизм
385
же в Петербурге. На польском языке она была издана в 1925 г. в
переводе, выполненном д-ром Габриэлой Пянкувной12.
Третья в серии — настоящая книга, которую я уже пишу
по-польски. Иудаизм также относится к религиям Ближнего
Востока, с которыми эллинский дух соприкоснулся в резуль­
тате побед Александра Великого; под таким углом зрения не
было никакой принципиальной разницы между религиями
Великой Матери и Изиды с одной стороны и религией Иего­
вы — с другой. Поскольку мы имеем в виду склонность эллин­
ской души к христианству, нет сомнений в том, что для данно­
го исторического процесса знакомство этой души с иудаизмом
имело гораздо более серьезное значение, чем его знакомство
с обеими вышеупомянутыми религиями. Именно поэтому я
посвящаю данной проблематике отдельную книгу. Она, как
уже было указано в начале, — это самодостаточная обработка
указанной в названии темы и в то же время третий том целой
серии об истории античной религии.
Четвертый и пятый тома должны быть посвящены респуб­
ликанскому и имперскому Риму; когда я смогу их издать и смо­
гу ли вообще, я, очевидно, предвидеть не могу. Но если кто-то
хочет узнать мои взгляды и на эту проблематику, он может най­
ти их изложение в брошюре Рим и его религия (Замость, 1919).
В конце перспективы — моей работы и моей жизни — я вижу
венчающий мое творчество шестой том Античное христианство.
Для меня это далекая фата-моргана: я сам еще пока не могу до­
статочно сориентироваться в ее туманных контурах. Однако
уже сейчас ее очертания наполняют мое сердце умиротворени­
ем; я думаю, что это как раз тот мир, который обещан людям
доброй воли независимо от силы и настойчивости разума.
.. .Стремление к самодостаточности обязывает автора к тому,
чтобы его книга сама по себе без обращения к другим трудам
была понятна читателю; однако ему не воспрещается ради тех,
12
ГабриэлаПянкувна(иногдаПианковна) (пол. GabrielaPiankowna, иногдаPianko;
1893-1973) — классический филолог, переводчик античной и средневековой ли­
тературы. — Примеч. перев.
386
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
кого интересует общее развитие античных религий, ссылаться
на предыдущие работы, в которых это развитие было представ­
лено. Данной цели в тексте настоящей книги служат аббревиа­
туры, взятые в прямоугольные скобки. Кому будет угодно,
пусть запомнит, что [ДР] означает Древнегреческую религию,
[РЭ] — Религию эллинизма, а [РР] — Рим и его религия.
§2
Тема настоящей книги — «эллинизм и иудаизм»; оба эти
термина требуют пояснения.
Что касается первого, он, к сожалению, используется в двух
значениях соответственно терминам «эллинский» и «эллини­
стический». Первый из них, очевидно, имеет общее этнографи­
ческое значение, относясь ко всему греческому: от микенской
культуры до наших дней; но когда мы противопоставляем этот
термин термину «эллинистический», мы подразумеваем его
более узкое значение: «эллинская» — это независимая Элла­
да, «эллинистическая» — это греческая культура после Алек­
сандра Великого на территории основанных после его смерти
греко-восточных государств. Это различие ввел Дройзен13 чуть
меньше века тому назад, и ученые, особенно немецкие, одоб­
рительно приняли его. Мне же оно кажется достаточно не­
практичным, поскольку привело к тому, что слово «эллинизм»
получило двойное значение, о котором чуть выше шла речь,
относясь, с одной стороны, ко всему эллинскому, с другой сто­
роны, к эллинистическому, а зачастую к обоим, что будет уже
третьим его значением. Но поскольку я не люблю сражаться с
обычаем, покоряюсь ему; в моей Религии эллинизма это слово
обозначает эпоху после смерти Александра.
13
На непрактичность этого введенного Дройзеном термина обратил внимание
R. Laqueur {Hellenismus [1924]. Встреча эллинизма с иудаизмом). Замечание в § 46
не опровергает изложенное здесь: греческие товары могли попасть в Иудею при
посредничестве других купцов.
Том III. Эллинизм и иудаизм
387
Но здесь никакого недоразумения быть не может. Ведь во
времена независимой Греции греческая стихия не соприкаса­
лась с еврейской: греческий парусник, проплывая вдоль бере­
гов Палестины, не видел на своем пути сынов Израиля, страну
которых, подвластную персам, отделял от моря край подвиж­
ных филистимлян; а иудейское рассеяние, достаточно крупное
в Вавилоне и Египте, Греции еще не достигло. То соприкосно­
вение греков с исповедующими Иегову, о котором здесь пойдет
речь, начинается лишь после смерти великого македонского
царя, причем уже в то время, когда их культура была не эллин­
ская, а эллинистическая.
Религию Иеговы того времени, а также всю культуру ее мы
называем иудаизмом. Почему так? Мы имеем в виду различие,
действительно не всеми признаваемое, однако вполне обос­
нованное, а главное — практичное. Согласно этому различию
история народа, ведущего свое начало от Авраама, делится
на три крупных периода. Первый — от патриархов до вавилон­
ского пленения — называется периодом израильским; это пре­
имущественно история двенадцати колен в земле Ханаанской,
в частности, история царства, а начиная со смерти Соломо­
на — двух царств: Израиля и Иудеи. Второй — от возращения
из пленения до разрушения Иерусалима Титом — называется
иудейским; это история исключительно Иудеи, поскольку Из­
раиль из пленения не вернулся, а кроме того — царства, хотя
преимущественно несуверенного. И, наконец, третий — от раз­
рушения Иерусалима до наших дней — называется еврейским;
это история уже не государства, а только народа, состоящего из
общин религиозного, общественного или племенного характе­
ра в чужих государствах, остающихся только в идеальной связи
между собой14.
Это различение отнюдь не произвольное, поскольку,
хотя религия народа, о котором идет речь, была и оставалась
в течение всех трех периодов — по крайней мере, на первый
14
Прошу на основании этого разделения не думать, что я считаю первый, а тем
более третий из периодов цельными. Я просто оставляю их без внимания.
388
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
взгляд— одной и той же, религией Иеговы, установленной
Моисеем, однако есть другие отличия, очень яркие, имеющие
решающее значение. Они касаются как сферы народной жиз­
ни, так и сферы религиозной жизни. В течение первого перио­
да, израильского, территорией проживания этого народа был
исключительно Ханаан, обычно называемый Палестиной; за
границами этой земли израильтян не было. В течение второ­
го — иудейского — кроме Палестины появляется значительное
и постоянно растущее так называемое рассеяние (диаспора) по­
томков Авраама по всей территории средиземноморской куль­
туры от берегов океана до границ Индии и от скифских коче­
вий до экваториальных стран. И наконец, в течение третьего —
еврейского — периода Палестина утрачивает свое значение как
территория проживания народа — остается только рассеяние.
В связи с таким национально-территориальным развитием из­
меняется и центр религиозной жизни. Во время израильского
периода им является святилище и жертвенный культ, все более
монополизируемый Иерусалимом. В течение иудейского вмес­
те с ним появляется плод вавилонского пленения — синагога
с ее культом слова — не привязанная к постоянному месту и
процветающая в рассеянии не менее пышно, чем в отчем краю;
со священниками соревнуются раввины. И наконец, во время
еврейского периода Храма уже нет, а синагога остается един­
ственным центром религиозной жизни рассеянных по всему
миру приверженцев Иеговы.
Отсюда следует, что средний, иудейский, период — самый
насыщенный; он также — и это его значение для нас решаю­
щее — единственный, в котором имело место соприкосновение
с эллинизмом. Мы уже видели, что в израильские времена эл­
лины не знали о жителях Ханаана; естественно, возможно, что
уже тогда какой-то греческий купец, зимуя в Аскалоне или Газе
Филистимской, слышал от своих хозяев об удивительном наро­
де, проживающем на берегах Иордана, и, возможно, даже мог
познакомиться с тем или иным его представителем; но следов
таких случайных встреч не осталось вовсе. После повторного
Том III. Эллинизм и иудаизм
389
разрушения Иерусалима наступило то, что удачно было назва­
но окончательным «окостенением»15 еврейского народа в его
особой религии и той культуре, которой эта религия управля­
ла; определенное влияние эллинизма на эту культуру было воз­
можно, несмотря на это, и в дальнейшем, но не наоборот — вот
единственное, что имеет для нас значение.
По этой причине, говоря в данной книге о приверженцах
религии Иеговы, я буду преимущественно использовать тер­
мины «иудаизм», «иудейский», «иудеи», изредка вспоминая об
израильтянах прошлого или евреях последующих времен. Та­
кое разделение, кроме терминологического уточнения, имеет
еще и практическое значение, о котором также следует сказать
несколько слов. Ведь стремящийся к справедливости историк
отношений эллинизма и иудаизма тех времен мог бы не до­
стичь успеха в достижении своей цели, если бы рассматривал
оба течения с единственной точки зрения — тем более, с точки
зрения будущего. Но это не так просто, и современные условия
вносят значительные поправки там, где требуется единообраз­
ный подход. Действительно, среди нас есть и потомки анти­
чных эллинов; но, во-первых, не вполне среди нас, поскольку
они проживают в дальнем углу Европы, в который мы редко
заглядываем; а, во-вторых, будучи христианами, они не слиш­
ком усердны в защите религии своих предков. В совершенно
другом положении находится иудаизм. Потомки его привер­
женцев, благодаря рассеянию, проникают в местное населе­
ние — особенно у нас, в Польше, — приобретая приязнь одних
и неприязнь других, будучи фактором и знаменем ожесточен­
ной общественной борьбы; и их религия отождествляется с
религией их предков, и святые слова «Слушай, Израиль: Гос­
подь — Бог наш, Господь один!» звучат в синагогах до наших
дней так же, как при Хасмонеях и Иродах. Отсюда огромная
раздражительность обоих лагерей в отношении всего, что го­
ворится о религии Иеговы. Устранить эту раздражительность;
15
«Zesztywnienie» — так я перевожу использованный Hausrath'oM (Neutestamentliche
Zeitgeschichte, IV) термин Versteifung. Подробности ниже, см. § 15.
390
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
сгладить ее отчасти возможно, избегая терминов, которые сей­
час вызывают возмущение в обоих лагерях. Но я буду говорить
скорее об иудаизме и иудеях; поскольку же иудеев среди нас
нет, читателям будет проще убедиться, что речь идет о делах
давней старины, в отношении которых давно прозвучал при­
говор истории.
§3
Поскольку, как мы видели, народная жизнь иудеев проте­
кала в рассматриваемый период на двух территориях, а именно
в Палестине и рассеянии, следует, в первую очередь, познако­
миться и с одной, и с другой с точек зрения и географической16,
и исторической. Отмечу, что согласно программе, составлен­
ной для эллинизма [ДР, § 1], в географическом очерке имеется
в виду первый век от Р. X., а также события той мощной элли16
География Сиропалестины. Лучший атлас— Guthe Η. Bibelatlas [21926], очень
подробный; к сожалению, он не содержит карт эллинизации этого края. Из сис­
тематических работ наибольшего внимания заслуживает Smith G. A. The historical
Geography of the Holy land [I31907]. См. также: Wellhausen J. Israelitische und Jüdische
Geschichte [31897J, с 1 и ниже, Nowack W. Lehrbuch der hebräischen Archäologie [1894],
т. I, с 25-108, Palästina und seine Bewohner. Ключевое произведение Ε. Schürer'a
Geschichte des jüdischen Volkes im Zeitalter Jesu Christi было моим советчиком не
только для настоящего географического очерка, но и для всего тома. Кни­
га Gust. Hölscher'a (Palaestina in der persischen und hellenistischen Zeit: Quellen und
Forschungen zur alten Geschichte und Geographie hero von W. Sieglin, H. 5, 1903) ока­
залась не очень полезной: автор и здесь, как в других своих работах, стремится к
излишней оригинальности. Основательный труд Fr. Boehl'a Kanaanäer und Hebräer
[1911], уделяющий основное внимание израильской области, не был бесполез­
ным и для нас. На польском языке мне известна работа д-ра Станислава Дуткевича (Dutkiewicz) Refleksje па tie podroty do liemi swiçtej (1912, со с. 197); см. также:
Godlewski M. Archeologja biblijna (2 т., 1899 и 1903) и Lipinski Α., Archeologja biblijna
[1911], a также работы проф. Вл. Щепанского (ks. prof. Wi. Szczepanski), в первую
очередь Poczatki narodu zydowskiego (286-330). Об этнографическом характере Си­
ропалестины см. книгу Boehl'a, где справедливо подчеркивается сложность опре­
деления даже коренного населения, к которому, как оказалось, кроме семитских
племен относятся и арийские — потомки древних хеттов (с. 19).
Том III. Эллинизм и иудаизм
391
низации, которая увенчала деяния Александра Великого и его
преемников.
Если разделить преимущественно вертикальную, то есть
проходящую с севера на юг, линию восточного побережья Сре­
диземного моря на две примерно равные части и через цент­
ральную точку провести горизонтальную линию от моря к
пустыне, эта линия разделит две области: на север от нее лежит
Сирия (называемая на местных наречиях Арам), на юге — Палестина.
Сирия также в горизонтальном направлении делится на
две части.
Южная называется Келесирия (лат. Coelesyriä). Ее геогра­
фические характеристики следующие: ее в вертикальном на­
правлении пересекают два параллельных горных хребта Ли­
ван и Антиливан, покрытые чудными, до наших дней еще не
вырубленными кедровыми лесами. Этой географической осо­
бенности край обязан своим названием, поскольку греческое
выражение Κοίλη Συρία обозначает Полая Сирия. Ее столицей,
преимущественно эллинизированной, был Дамаск (Damascus);
эллинской была и Халкида17, расположенная между хребтами;
наиболее цельный арамейский характер сохранили другие
города этого края: Гелиополь18, Эмесса и Пальмира, центры
17
Халкида (греч. Χαλκίς, лат. Chalcis) по одной версии располагалась примерно в
25 км к юго-западу от современного Халеба (Алеппо) в районе современного го­
рода Киннашрин, по другой — на месте современного города Анджара. Халкида
упоминается Птолемеем как главный город Халкидики (Χαλκιδική). Страбон на­
зывает Халкиду в числе городов, принадлежавших царю Итуреи Птолемею, сыну
Меннея, поддержавшему восстание Цецилия Басса. В «Естественной истории»
Плиния Старшего Халкида упоминается как сирийский город, центр области под
названием Халкидена (лат. Chalcidene), которую Плиний характеризует как «пло­
дороднейшую область Сирии». — Примеч. перев.
18
Арамейское название — Баальбек. Сведения об этом городе не встречаются до
завоевания Сирии Александром Македонским в 332 г. до Р. X. После его смерти
Сирия отошла к Птолемею, который переименовал город в честь египетского Гелиополя. Уже в то время он был крупнейшим религиозным центром, где поклоня­
лись Ваалу (отсюда название) и Дионису. В 200 г. до Р. X. сирийский Гелиополь был
завоеван Антиохом Великим. В правление императора Октавиана Августа (27 г.
392
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
культа соответствующих Ваалов, перенятого Римом в III в.; но
до этого еще было еще очень далеко.
Среди двух хребтов лежат истоки двух рек: одна из которых
течет на север, а вторая — на юг. Северная река — Оронт\ по­
кинув долину обоих Ливанов, она течет в более-менее том же
направлении через собственно Сирию и у самых ее северных
границ неожиданно поворачивает на запад и впадает в Сре­
диземное море. Возле этого поворота лежит столица Сирии
Антиохия-на-Оронте, один из крупнейших городов тогдашне­
го Средиземноморья, чуть выше над той же рекой — Апамея,
а прямо напротив них у моря — два главных портовых города
всей страны: Селевкия Пиерия (Σελεύκεια Πιερία) напротив Антиохии и Лаодикея напротив Апамеи. Этот четырехугольник
с показательно эллинским характером был главным оплотом
Селевкидов, самых рьяных среди преемников Александра на­
садителей эллинизма [РЭ, § 3].
Как Оронт — река сирийская, так Иордан — река палестинская\ она протекает через всю эту страну и впадает в Мертвое
море. Но эта страна неоднородная; на запад от Иордана выде­
ляют три четко выраженных зоны, а на востоке две, не считая
побережья, о котором речь пойдет ниже.
Из этих пяти зон чисто иудейской, собственно говоря, была
только юго-западная, гористая, но знойная область между Иор­
даном и Мертвым морем с одной стороны и филистимским по­
бережьем с другой. Это была Иудея, обетованная земля Иеговы,
культ которого, сосредоточенный в Иерусалиме, притягивал к
этому городу мысли и пути верующих не только со всей Иудеи,
но и со всего света, насколько он был затронут рассеянием.
Преимущественно иудейской также была Перея19, область на
до Р. X. — 14 г. по Р. X.) Гелиополь превращен в римскую колонию (Julia Augusta
Felix); в I—111 вв. здесь было построено много римских храмов. — Примеч. перев.
19
Перея, Галаад или Гилеад (ивр. lybyn) — историческая область Древнего Израи­
ля на восточном берегу реки Иордан и к северу от Мертвого моря. В настоящее
время — на территории Иордании. Область изобиловала пастбищами, славилась
скотоводством. Кроме того, в древние времена был знаменит галаадский баль­
зам — смесь из смолы и пряностей, которую использовали для заживления ран.
Том III. Эллинизм и иудаизм
393
восток от Мертвого моря и Иордана, давний удел колен Рувима
и Гада; но в ней уже был мощный центр эллинизма — крупный
город Филадельфия, само название которого свидетельствует,
что он как греческая колония был основан Птолемеем II Филадельфом в середине III в. до Р. X.
Продвигаясь вдоль Иордана, на запад от него мы находим
неиудейскую и даже ненавидимую иудеями область — Сама­
рию, давний удел происходящих от Иосифа колен Ефрема и
Манассии. Население здесь было смешанным: к остатками уве­
денного в ассирийское пленение Израиля присоединились ас­
сирийские колонисты, несомненно отправленные захватчика­
ми для «ассиризации» этой области. Результат был противопо­
ложный: победила религия Моисея, и самаритяне стали горя­
чими почитателями Иеговы, не признавая, однако, иудейских
стремлений монополизировать его культ в Иерусалиме, крепко
держась за свой собственный религиозный центр на горе Гаризим, основанный по преданию патриархом Иаковом. В резуль­
тате этого Гаризим стал соперником, правда, неполноценным,
Сиона, а его почитатели правоверными иудеями считались
вероотступниками. В таких условиях неудивительно, что эл­
линистические стремления не встретили в этом крае сильного
сопротивления: его столица Самария стала эллинской; а адми­
нистративным центром для местного населения стал Сихем у
подножия Гаризима. Таким был этот «глупый народ, живущий
в Сикимах», как о нем пренебрежительно отзывается Иисус,
сын Сираха {Сир. 50:28).
Выше на левом восточном берегу Иордана, вплоть до сирий­
ской пустыни и границ Келесирии простирается дикий и пре­
имущественно пустой край со множеством урочищ и пещер,
предоставляющих укрытие разбойникам. Но и в нем иногда
В конце II в. до Р. X. — I в. по Р. X. Галаад (Перея) был подчинен Иудее. При Ироде
Антипе (4 г. до Р. X. — 39 г. по Р. X.) была выделена в тетрархию. В 68 г. была завое­
вана Веспасианом. В христианской традиции Перея (Галаад) — место деятельно­
сти Иоанна Крестителя и Иисуса. Так, например, сказано, что Иисус из Галилеи
шел в Иудею «за Иорданскою стороной», то есть через Галаад {Мк. 10,1). — Примеч.
перев.
394
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
встречаются места, тянущиеся к культуре, и именно они об­
ратили на себя внимание колонизационного гения греков. Так
возникли эллинские города Гераса, Гадара, Бостра, Канафа,
Дион и несколько других, а также Панеада (позднее — Кесария
Филиппова) на границе Келесирии. Позже, уже под патрона­
том Рима, эти греческие города основали союз под названием
Десятиградие (Декаполис); в рассматриваемые времена каж­
дый из них собственными силами оборонял свою эллинскую
культуру от алчности диких разбойников, а временами и от не
менее дикого фанатизма властителей Иудеи, косо глядящих на
тот печальный факт, что первая добыча толп Иисуса Навина,
отданная колену Манассии, оказалась в руках «язычников».
И наконец, напротив Десятиградия, на правом берегу Иор­
дана — самая ценная для нас из этих пяти область, колыбель
наибольшей тайны в истории человечества — Галилея20. В дав­
ние времена и она принадлежала Израилю, будучи уделом
четырех его северных колен; но именно окраинный характер
этой земли, умноженный на религиозную беспечность изра­
ильских царей и на пассивность самих жителей, привел к тому,
что уже во времена великих пророков регион, о котором идет
речь, считался «краем язычников», галиль har-Гоим, откуда и
произошло такое название. После возвращения колена Иуды
из вавилонского пленения началась иудаизация также и древ­
него края потомков Авраама; но продвигалась она чрезвычай­
но медленно. Условия были сложными: иудейские колонисты в
Галилее были отделены от своей метрополии враждебной Са­
марией — настолько враждебной, что в своих путешествиях в
Иерусалим они предпочитали брести по левому берегу Иордана
20
Израильтян этой области пленил уже ассирийский царь Феглаффелласар
(4Цар. 15, 29); с этого времени область стала языческой. То обычное толкование
названия, которое подано в тексте, ставит под сомнение Hölscher (с. 81) без до­
статочных оснований, произвольно относя Ис. Нав. 8, 23 к более позднему вре­
мени. Также безосновательно его утверждение о том, что после изгнания иудеев
Симоном большая их часть осталась в Галилее и стала в I в. ядром ее повторной
иудаизации. Эта иудаизация началась, как установил Schürer, II. 12, только при
Аристовуле I, против чего не возражает и Hölscher (с. 89).
Том III. Эллинизм и иудаизм
395
через языческое Десятиградие. В любом случае, еще во времена
Маккавеев иудейское население Галилеи было настолько ма­
лочисленно, что оно предпочло бы, «спасаясь от язычников»,
в полном составе переехать в Иудею — отдавая, таким образом,
всю эту землю полностью в руки врагов Иеговы. С того време­
ни, а тем более в течение всей второй половины II века Галилея
была снова несомненно «языческой областью». Ее системати­
ческая иудаизация началась лишь в I веке до Р. X.
До сих пор ничего не было сказано о побережье. Есть некая
фатальность в том географическом факте, что из двух круп­
ных рек нашей Сиропалестины только северная — сирийский
Оронт, — впадая в Средиземное море, направляет мысли оби­
тателей этого края, собственно Сирии, к морю, этому велико­
му объединителю народов античности, тогда как южная — ха­
наанский Иордан — в своем течении отдаляется все дальше
от живого моря и в конце погибает в бесплодных водах моря
Мертвого.
Очевидно, только собственно Сирия была приморским
краем. Келесирия была отделена от моря высоким хребтом Ли­
вана, западные отроги которого заняла родственная по крови
и религии, но совершенно отличная от своей пассивной сосед­
ки и сестры своим национальным характером, смелая и пред­
приимчивая Финикия. В рассматриваемые времена эта давняя
королева морей, которая когда-то своей благородной отвагой
в войне за независимость вызывала отвращение призываю­
щих к покорности и пассивности пророков Израиля, уже утра­
тила свой гордый дух былых «кораблей Фарсиса»; она уже не
могла противостоять влиянию эллинской цивилизации, и ее
прибрежные города — Тир, Сидон, Берит, Библ — постепенно
все более утрачивали древнефиникийские и семитские черты,
превращаясь в центры эллинизма; в самом южном среди них,
Доре, это происходило тем проще, что уже во времена афинской
гегемонии в V в. он принадлежал к делосскому союзу.
Еще более был подвержен эллинизму край, лежащий на
склонах иудейских и самаритянских гор — та несемитская
396
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Филистия, несколько переиначенное название которой — Па­
лестина — греки и римляне перенесли на всю область между
морем и пустыней. Филистимляне этих времен отнюдь уже
не были похожи на современников Самсона и Голиафа. Ко­
нечно, религия предков еще не совсем была забыта: Газа все
еще был городом бога Марны, Азот — все еще городом Дагона, но приверженцы старых богов уже стали меньшинством,
причем на порядок беднее приверженцев Зевса и Аполлона;
и, конечно, то же самое можно сказать об остальных филистимских городах: Рафии, Аскалоне и Башне Стратона, позднее
ставшей Кесарией Приморской, — царском городе в долине
Сарон (Σαρών). Иудеям удалось захватить только один из
филистимских городов; это была Ямния — наиболее удален­
ная от моря — в которой они разрушили великолепный порт,
не умея его использовать. Ямния после падения Иерусали­
ма даже стала центром возникающего на обломках иудаизма
еврейства.
Перед тем, как закончить этот короткий географический
очерк, я хотел бы обратить внимание читателей еще и на те вы­
воды, которые можно из него сделать, об отношении к эллинизму
обеих (поскольку Перея нас не интересует) главных иудейских
областей: Иудеи и Галилеи.
Итак, лишь с западной стороны Иудея была открыта
влиянию эллинизма, сосредоточенного в вышеперечислен­
ных городах филистимского побережья. На юге лежала иудаизированная Идумея, которая со временем дала Иудее ее самого
великого царя — Ирода. На востоке, с противоположной сто­
роны Мертвого моря и Иордана, лежала иудейская правовер­
ная Перея. И наконец, северную границу защищала Самария,
горячая, но не вполне правоверная почитательница Иеговы.
Можно даже сказать, что географические условия не слишком
способствовали эллинизации этого сурового края.
Полный контраст ей, как с этой точки зрения, так и с мно­
гих других ракурсов, представляла Галилея. Обычно широкая
общественность не вполне представляет себе огромную разни-
Том III. Эллинизм и иудаизм
397
цу между коренной Иудеей и присоединенной к ней хасмонейскими победами «языческой областью».
В действительности сама природа, таинственная воспи­
тательница и направительница людских помыслов, отделила
мягкую, веселую Галилею от ее хмурой колыбели. По свиде­
тельству авторов, это была одна из красивейших стран мира:
страна мягких, лесистых взгорий, венчающих пресноводное,
изобильное рыбой «море галилейское» — Геннисаретское озе­
ро, живительные воды которого омывают на одном и другом
берегах «прелестные городки» (Плиний), — тогда как ни одно
человеческое жилье не приближается к соленым водам «моря
иудейского», и сожженные жестоким солнцем горы этой стра­
ны кажутся убегающими от его совершенно «мертвой» поверх­
ности, оживленной только запечатленными в человеческой па­
мяти ужасными видениями Содома и Гоморры.
Итак, Галилея со всех сторон была открыта влиянию эл­
линской культуры. На север от нее — Келесирия, как мы уже
знаем, издавна эллинизированная, и, в первую очередь, прииорданский эллинский город Панеада, посвященный, как это
видно из названия, добродушному божку пастухов и их стад.
На западе с ней соседствовали отчасти эллинские, отчасти эл­
линизированные города Финикии — Тир, Птолемаида, Дора.
На востоке лежало эллинское Десятиградие, и достаточно
было галилейским рыбакам пересечь свое озеро на лодках,
чтобы оказаться в полностью эллинской среде, где, как из­
вестно из Евангелия (Мф. 8, 30), даже «паслись стада свиней».
Лишь ее южная соседка Самария исповедовала закон Моисея,
но и она, как еретичка, несла угрозу правоверным потомкам
Авраама, а кроме того, в ней находился эллинский город с тем
же названием; таким образом, с южной стороны замыкался
венок эллинизма, окружавший Галилею. Но это не все: в са­
мой Галилее мы находим эллинский город, загадочный Скифополь, лучи которого, соединяясь с проникающими снаружи
лучами этого венка, заливали всю область светом эллинизма.
Также этот «фон и окружение жизни нашего Господа было
398
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
подвижным и очень веселым — оно было эллинским во всем,
что это название предлагает как символ трудолюбивой жиз­
ни, замечательного искусства и трогающей чувства религии.
Его влияние на темперамент галилеян очевидно: они, по сви­
детельству Талмуда, больше заботились о славе, чем о прибы­
ли, тогда как характер Иудеи был совершенно противополож­
ным»21 — я прошу сравнить это со свидетельством Горация
об эллинах, который называет их praeter laudem nullius avari22.
«Потому и Господь Иисус избрал своих друзей из среды это­
го народа, и тот, кто его предал, не был галилеянином»23. Мы
могли бы еще вспомнить о легенде, приписывающей особую
красоту назаретянкам24; но свидетельство об этой легенде от­
носится лишь к III веку по Р. X. Эта красота должна была быть
даром, сделанным Пресвятой Девой своим соплеменницам в
прошлом; ведь божество проявляется в красоте... согласно эл­
линам.
Но силе действия, как это часто бывает, отвечала сила про­
тиводействия. Галилея определяла, как уже было сказано, се­
верные границы иудаизма. А на границах развивается, обычно
преувеличенный, именно «пограничный» патриотизм. Как раз
здесь насаждаемый хасмонеискими царями иудаизм приобрел
своих самых преданных и даже фанатичных последователей.
Мы знаем только одно; подробности борьбы между эллиниз­
мом и иудаизмом в Галилее нам неизвестны, к сожалению, по­
скольку в истории этих пересекающихся влияний заключается
значительная часть того, что мы выше назвали самой большой
тайной в истории человечества.
21
Свидетельство Талмуда (Jer. Keth., IV 14), приведенное Ad. Neubauer'oM в
Géographie du Talmud [1868], 191.
22
«Не стремились ни к чему, кроме славы» (лат.). Ног. Arspoeto, 324.
23
Smith, с. 431 и 422.
24
Антонин из Плаценции. Iiiner. V.
Том III. Эллинизм и иудаизм
399
§4
В завершенном чуть выше географическом очерке25 Палес­
тины мы уже показали, согласно нашей программе, эллиниза­
цию и иудаизацию, которые были следствием ее исторического
развития; в настоящем параграфе остается подать содержатель­
ный очерк26 всего остального. Как исходный пункт мы возьмем
время возвращения колена Иуды из вавилонского пленения.
Поскольку оно состоялось по милости персидского царя Кира,
и иудеи и далее оставались подданными персидских царей, мы
называем этот первый период истории иудаизма (536-332 гг.)
персидским периодом.
Страна евреев — как персидская сатрапия — в это время
включала только Иудею, окружающую возобновленный Зоровавелем в очень скромном виде храм Иеговы в Иерусалиме.
Светская власть принадлежала персидскому сатрапу, обязан­
ностью которого был, преимущественно, сбор «податей, на­
логов и пошлин» (7 Ездр. 4, 13), а также поддержание поряд­
ка, без которого эти сборы были бы невозможны. Духовная
власть была отдана первосвященникам из рода Аарона; один
из них— Ездра (457 г.) торжественно обновил среди иудеев
закон Моисея, тем самым сделав навсегда невозможным су­
ществование Иудеи как отдельного государства и обрекая ее
25
Описание Галилеи см. Иосиф Флавий (далее — Иосиф). Иудейская война, III. 41 и
ниже; 516 и ниже. Из новых авторов в первую очередь следует упомянуть Э. Ренана; страницы его труда Жизнь Иисуса, посвященные Галилее, — это, несомненно,
лучшая и до сих пор не утратившая актуальности часть его сочинения. Об элли­
низации Галилеи и Иудеи см. соответствующие разделы у Schürer'a. Специфиче­
ской чертой было то, что изображения не обитавших в Иудее животных были раз­
решены в синагогах: Schürer, II3.521. Свидетельство Плиния: Н. N. V. 71, Genesaram
amoenis circumsaeptum oppidis. Это и нам хорошо известные и дорогие Капернаум,
Магдала, Вифсаида и другие. О вредных испарениях Мертвого моря см. там же,
у Плиния, § 73, ab occidente litora Esseni fugiunt usquequa nocent; Tac. Я. V. 6, gravitate
odoris accolis pestifer.
26
Кроме указанных в § 3 трудов здесь следует отметить новое сочинение
G. Hölscher'a Geschichte der israelitischen und jüdischen Religion [1922] ради указанной
и использованной в нем литературы. С его собственными взглядами я редко когда
мог согласиться.
400
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
народ на рассеяние, но также и обеспечивая ему в этом рас­
сеянии вечное национальное самосознание. «Радость была
весьма великая» (2 Ездр. 8, 17)27, заглушающая плач уведен­
ных из отчизны жен, которых иудеи вынуждены были вместе
с детьми прогнать из своих домов, не блюдя уже супружескую
верность. Собственно об этом персидском периоде мы зна­
ем очень мало; это были, насколько мы можем судить, самые
счастливые времена иудейского народа.
Стремительный поход Александра Великого положил им
конец, о сопротивлении не могло быть и речи: «и умолкла зем­
ля пред ним» (7 Мак, 1, 3). К сожалению, это смирение не пе­
режило сияния его царских глаз; после его смерти Палестина
стала предметом борьбы его преемников, пока ее окончатель­
но не получил «южный царь». Начался второй период истории
иудаизма, который a potion мы называем эллино-египетским пе­
риодом (332-200).
О нем мы знаем еще меньше, чем о предыдущем периоде;
но нет сомнений, что та эллинизация, последствия которой мы
описали в предыдущем параграфе, была результатом именно
этой эпохи. Положил ей начало сам Александр Великий, осно­
вывая город за городом на всей территории своего огромного
государства; он также, сломив сопротивление Тира, снес глав­
ный оплот семитизма на побережье Средиземного моря. По на­
меченному Александром пути пошла политика северных царей,
сирийских Селевкидов, следствием которой стала основатель­
ная эллинизация северной соседки Палестины — Келесирии.
Что касается египетских Птолемеев, непосредственных хозяев
Палестины, их религиозная политика была скорее сдержан­
ная; однако, поскольку значение Палестины заключалось пре­
имущественно в том, что через нее пролегала дорога в Келесирию с ее кедровыми лесами, — они должны были позаботиться
о том, чтобы открыть эллинизму эти северные границы своего
государства. Отсюда основание эллинских городов Птолемаи27
В Синодальном переводе это Неем. 8, 17. — Примеч. перев.
Том III. Эллинизм и иудаизм
401
ды, Филадельфии и других, и, вероятно, также эллинизация
Филистеи. Отношение иудеев к египетским царям было ско­
рее недоброжелательное, быть может, по этой причине, а мо­
жет и вследствие традиционного отвращения к «дому рабства».
Проявилась эта недоброжелательность в действенной помощи,
которую иудеи оказали сирийскому царю в его походе против
бездарного наследника царского венца Птолемеев.
Им был Антиох III Великий; победив войско Птолемея V
Епифана в битве под Панеадой (200 г. до Р. X.), он занял Па­
лестину, положив тем самым начало третьего периода истории
иудаизма — периода эллино-сирийского (200-63 гг.).
В те времена переход этой территории от одного правите­
ля к другому не приводил к таким серьезным и зачастую тра­
гичным последствиям, какие имел, например, переход Эльзаса
от Франции к Германии или наоборот; для греческих полисов
Палестины все изменения заключались в том, что собирае­
мые в них пошлины, сборы и другие налоги отправлялись не
в Александрию, а в Антиохию. Более серьезные различия ощу­
тили только иудейские общины, вследствие того, что их госу­
дарственное устройство было теократическим, и что полити­
ческая религия сирийских Селевкидов28 в корне отличалась от
религиозной политики александрийских Птолемеев; тогда как
последние были к религии своих подданных настроены терпи­
мо, первые были настойчивыми эллинизаторами [РЭ, § 27].
Антиох Великий, как осмотрительный правитель, подверг
принудительной эллинизации свои новые владения, обосно­
ванно надеясь на непреодолимую силу и обаяние эллинской
цивилизации; и эта надежда его оправдалась. В первую оче­
редь, иерусалимская аристократия так называемых саддукеев
(§ 32), начиная с самого первосвященника, поддалась новому
течению; потомки Аарона и Ездры, стыдясь своих еврейских
имен, давали себе имена греческие, греческие обычаи начали
28
О Селевкидах см. новей шую работу Ed. Меуег'а Blüte und Niedergang des Hellenismus
in Asien (1925; Kunst und Altertum, t. V), в которой он надлежащее место отводит их
завоеваниям.
402
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
распространяться в городе Давида, иудейская молодежь сопер­
ничала с эллинской в палестрах; и поскольку то, что для право­
верного приверженца Иеговы было наружным знаком его при­
мирения с Ним (§ 21), во время соревнований было обозримым
и вызывало насмешки «языческой» молодежи, местные хирур­
ги должны были для этого знака придумать средство сведе­
ния на нет. И кто знает, что бы случилось, если бы приемники
Антиоха Великого и далее проводили эту мягкую и мудрую ре­
лигиозную политику.
И вот в 175 г. из Рима в Антиохию вернулся Антиох IV, так
называемый Антиох Епифан. Полный энтузиазма, воодушев­
ленно преданный эллинизму, он мечтал о том, чтобы все его
подданные исповедовали религию Зевса и его сына Аполлона
Дафнейского [РЭ, § 27]. Таким настроениям царя воспользо­
вался брат тогдашнего первосвященника Онии — Ясон (как
он назывался по-гречески), чтобы получить от него первосвя­
щенство ценой уступок эллинизму; можно даже сказать, что
инициатива более форсированной эллинизации исходила из
самого Иерусалима. Антиох охотно согласился и «написал
всему царству своему, чтобы все были одним народом и что­
бы каждый оставил свой закон» (1 Мак. 1, 41-42). Это вызва­
ло реакцию со стороны правоверных, так называемых хасидов
(то есть «набожных»), а реакция — еще более жесткие меры со
стороны царя, который, заняв Иерусалим, «устроил на жерт­
веннике мерзость запустения» (7 Мак. 1, 54), т. е. попросту
приказал поставить на нем статую Зевса Олимпийского29. Это
безрассудство вместе с другими похожими поступками приве­
ло ко всеобщему восстанию, во главе которого стал священ­
ник из рода Хасмонеев Маттафия со своими сыновьями, Иудой
Маккавеем и его братьями. Это было известное Маккавейское
восстание (168 г.).
29
В Иерусалиме — Зевс Олимпийский, в Самарии — Зевс Гостеприимный (Ξένιος).
Почему именно он? Возможно, чтобы научить гостеприимству местных жителей,
которых греки обычно корили за άπόξενος τρόπος.
Том III. Эллинизм и иудаизм
403
Отдавая честь мужеству и рассудительности вождей, не
стоит забывать о других обстоятельствах, которые послужили
причинами этого восстания. Силы Антиоха, все царство кото­
рого помещалось на небольшой территории самой Сирии и час­
ти Месопотамии, отнюдь не были значительными, а местность
благоприятствовала повстанцам. Кроме того, царь был занят
войной с теми противниками, которых он считал гораздо более
серьезными, в частности, с египтянами на юге и парфянами на
востоке. В войне с последними он и погиб после непродолжи­
тельного царствования в 164 г. По его смерти дела царства при­
шли в полное расстройство. По сути дела, не было такого вре­
мени, когда против правящего царя не выступил какой-нибудь
претендент. В таких обстоятельствах повстанцы стремились
получить помощь иудеев, пусть даже ценой любых возможных
уступок, а не воевать с ними30. Но и цели Маккавеев — власть в
Иудее (165-161) унаследовали два его брата Иоанафан (161-143)
и Симон (142-135) — непрестанно возрастали: после религиоз­
ной свободы — независимость, после независимости — преем­
ственность первосвященства, а затем и царской власти. Но что
источником такого поведения была слабость царей Селевкидов — стало ясно при сыне Симона Иоанне Гиркане (135-105):
достаточно было, чтобы на сирийском престоле воссел деятель­
ный правитель, Антиох VII Сидет (138-129), и Иудея снова ста­
ла вассалом Селевкидов (131), но царствовал он недолго, и по­
сле него толковых уже не было.
Как это часто бывает, вчерашние угнетаемые превра­
тились в угнетателей. Иоанафан Маккавей не остановился
30
Войны Гиркана и Яннея по римским представлениям были «разбойничьими»
(latrocinia Pomp. Trog, prolog. XXXIX и Justin XL 2). Ср.: Joseph. Α., XIII. 397.
Я не разделяю о филэллинизме Гирканидов (негативного) мнения Ed. Меуег'а,
Ursprung und Anfänge des Christentums, II [1921], 279 и ниже. Следует отличать куль­
турный филэллинизм от религиозного — как здесь, так и вотношении Ирода. Ведь
филэллинизм последнего несомненен (Jos. Α., XVII. 306). При этом он не выдает
сестру за иноземца, требуя от него обращения. И Аристовул I тоже χρηματίσας
φιλέλλην (Jos. Α., XIII. 318: используемое в тексте значение этих слов однозначно),
однако же и он понуждает обрезаться. Это ощутила завоеванная им Галилея.
404
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
на том, что «истребил нечестивых из среды Израиля», как об
этом со зловещей лаконичностью повествует автор первой
книги Маккавейской (9, 73); заняв в одной из междоусобных
войн Селевкидов прибрежный город Азот, он доставил себе
«еврейскую радость» (un plaisir de Juif, Ε. Renan), сокрушив ал­
тарь Дагона. Бедному филистимлянскому божку не помогла
покорность, с которой он приветствовал забранный его при­
верженцами Ковчег Завета (7 Цар. 5, 3). Идя по следам Иоанафана, Иоанн Гиркан занял самарянский Сихем и уничтожил
его алтарь на горе Гаризим. Это была уже явная религиозная
война. Еще дальше пошел в этом направлении второй сын Гиркана Александр Янней (104-78). Это был мужественный вождь,
но жестокий и к своим, и к чужим. Пользуясь слабостью корча­
щейся в предсмертной агонии сирийской державы, он занимал
окружающие Иудею эллинистические города, понуждая их
жителей принять обрезание и вырезая тех, кто сопротивлялся
этому; лишь римляне двадцать лет спустя возместили убытки,
нанесенные культуре Палестины этим варваром, — насколько
такое возмещение было возможным.
Несмотря на это, отношение Хасмонеев и к эллинизму,
и к хасидизму было неоднозначным. Что касается хасидов,
они горячо поддерживали и Маттафию, и Иуду Маккавеев,
поскольку те сражались, обороняя закон Моисея и ничего не
требуя для себя. Но уже Иоанафан потерял их приязнь, когда
присвоил себе должность первосвященника, обойдя претен­
дентов из рода Аарона, которому эта должность принадлежала
традиционно. Отношения испортились при Иоанне Гиркане,
который открыто конфликтовал с фарисеями, как в его время
называли хасидов, причем если не со всеми, то с большей их
частью (§ 35). Его неприятие фарисеями сблизило его с их вра­
гами — с грекофильской аристократией саддукеев. Такое его
грекофильство — культурное, а не религиозное, снова получи­
ло свое внешнее проявление в греческих именах, которые он
давал своим детям; начиная с него, мы снова находим среди
владетелей Иудеи звучные эллинистические имена: Аристо-
Том III. Эллинизм и иудаизм
405
вул, Антигон, Александр, Береника (Вероника) и т.д. Ситуа­
ция обострилась во время краткого правления старшего сына
Гиркана Аристовула 7(105-104), который первый присвоил себе
помимо первосвященства, еще и корону Давида. О нем исто­
рик Иосиф говорит, что он «официально назывался грекофилом». Но своего пика взаимная ненависть Хасмонеев и фарисе­
ев достигла при втором Гирканиде Александре Яннее; помнят
о ней так называемые псалмы Соломоновы (вероятно, времен
Помпея), повествующие о роде, который насильно присвоил
себе совершенно необетованную ему власть над Израилем (17,
6), как и апокрифическое «Вознесение Моисея» (первых годов
нашей эры). Зато после смерти Александра наступила резкая
перемена: его вдова Александра Саломея (78—69) подчинилась
фарисеям, за что была вознаграждена их благодарной памя­
тью в раввинистической традиции. После ее смерти настала
распря; началась братоубийственная война двух братьев Гиркана ПиАристовула II, которая вместе с анархией в сирийской
державе спровоцировала в 63 году интервенцию Помпея. Си­
рия стала римской провинцией; Палестине пока была оставле­
на номинальная самостоятельность, но фактически она была
поставлена в зависимость от наместников Сирии и опосредо­
вана от Рима.
С интервенции Помпея начинается четвертый период су­
ществования иудаизма (63 до Р. X. — 73 по Р. X.) — период
римский.
Эта интервенция не привела к независимости Палестины.
В начале, правда, распоряжения Помпея, исполняемые его
ставленником, проконсулом новой «провинции» Сирии Габинием, были достаточно суровыми: несмотря на алчность, ко­
торая привела к его отзыву, он наводил порядок в благососто­
янии края, исправляя ущерб, нанесенный разрушительным
фанатизмом Александра Яннея. Но и сам Рим был накануне
гражданской войны (44-30), в которой значительное, хотя и
преимущественно пассивное участие приняли Сирия с Па­
лестиной.
406
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Они должны были по очереди признать власть Помпея,
Цезаря, республиканцев с Кассием во главе, Марка Антония с
Клеопатрой и, наконец, Октавиана, будущего императора Ав­
густа. И как когда-то сирийской смутой воспользовались Хасмонеи, так и теперь гражданской войной в Риме воспользовал­
ся предугадавший будущее правитель иудаизированой Идумеи
Антипатр, как регент последнего Хасмонея -— беспомощного
Гиркана II, — а со временем, от своего собственного имени,
сын Антипатра Ирод Великий (37-4)31.
Он был, без сомнения, самым одаренным и самым мощ­
ным царем Иудеи, но и наиболее жестоким и беспощадным,
подлинным прототипом итальянских тиранов Возрождения.
Будучи совершенно безразличным к римским правителям, он
умело переходил на сторону очередного победителя, обеспе­
чивая себе, таким образом, безраздельную власть в собствен­
ном государстве; вершиной его успеха была эпоха правления в
Риме кесаря Августа, когда Ироду удалось собрать в свои руки
всю Палестину. Он деспотично правил ею с помощью предан­
ного ему войска наемников; войско содержал из собственного
кармана, всегда туго набитого. Его казна пополнялась нало­
гами, которые он высасывал из своих подданных; а его под­
данные могли плодотворно работать, пользуясь тем порядком,
который поддерживало царское войско; но, в конце концов,
этот деспотизм не был единственной причиной недовольства
возглавляемого фарисеями иудейского народа: будучи образ­
цово верным слугой Иеговы, Ирод в то же время был настой­
чивым эллинизатором. Его правление было второй, после
Антиоха Великого, эпохой рассвета эллинизма не только вне,
как мы видели, окруженной этим элементом Галилеи, но и в
коренной Иудее, и, в первую очередь, в Иерусалиме. Основной
целью царя было вознесение этого города на один уровень с
31
О филэллинизме Ирода см. (кроме Jos. Α., XVII. 306) также Jos. Α., XIX. 16: «Было
очевидно, что эллинов он любил больше иудеев, и даже передавал крупные суммы
на украшение иноземных городов» (см.: Иудейская Война, II. 85). Он даже отпра­
вил деньги на ремонт храма Аполлона Пифийского на Родосе (ИВ, I. 424).
Том III. Эллинизм и иудаизм
407
Александрией, Антиохией и другими столицами эллинисти­
ческих государств. Для этого на месте старого убогого Храма
Зоровавеля на Сионе он построил новый, насколько это было
возможно — в эллинистическом стиле, который можно было
сравнить с александрийским Серапейоном (Σεραπείον) или
храмом Аполлона Дафнийского в Антиохии. Ироду повсемест­
но сопутствовал успех, но только не в семейной жизни. Свары
с собственными сыновьями совершенно омрачили его послед­
ние годы жизни; и когда он умер после долгого и внешне счаст­
ливого царствования, вопрос наследования его трона еще не
был разрешен.
В результате этого Палестина — хотя и не во всех ее час­
тях и не навсегда — попала в зависимость от римских властей.
Мы не будем здесь распутывать клубок истории этих земель
во времена правления Иродиадов и соперничавших с ними за
власть римских «прокураторов», наподобие повсеместно из­
вестного Пилата; народ же с одинаковой ненавистью отно­
сился и к одним, и к другим, поскольку возглавлялся почти
исключительно фарисеями. Эта ненависть особо обостри­
лась, когда сумасшедший император Калигула (37—41) захотел
последовать неразумному примеру Антиоха Епифана, но уже
не в честь Зевса, а в честь своей собственной божественной
персоны. Ранняя смерть безумца опередила взрыв, но посеян­
ные им семена угрозы всходили еще долго. Из среды фарисеев
выделилась активная партия «зилотов», как их называли гре­
ки. Именно они в последние годы Нерона вызвали крупное
восстание против Рима, печальным концом которого стало
разрушение Иерусалима вместе с его Храмом при Тите, сыне
императора Веспасиана (70 г.).
Эпилогом этой трагедии было двукратное восстание иудеев
при Траяне (115-117) и при Адриане (132-135); подавление по­
следнего восстания стало также концом политического иуда­
изма. Концом иудаизма религиозно-культурного было издание
около 200 г. книги, которая вместе с Библией стала управлять
жизнью еврейского народа, — Мишны.
408
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
§5
Палестинскому иудаизму мы противопоставляем иудаизм
рассеяния*2.
Чем для политически и хозяйственно активных народов,
таких как финикийцы, греки и римляне, было движение ко­
лониальное, тем для преимущественно пассивного иудейского
народа было, если его можно так назвать, движение рассеяния:
с одной стороны, оно предоставляло жизненное пространство
тем, кому на родине было тесно, а с другой стороны — возмож­
ность вербовки в иудаизм новых членов из окружающих наро­
дов. Разница заключалась, собственно, в том, на что мы только
что указали, противопоставляя пассивность одних активности
других: евреи совершенно не стремились к основанию само­
стоятельных городов, которые должны и могли были бы обо­
роняться своими собственными силами, какими были, напри­
мер, финикийский Карфаген, греческая Массалия (Марсель)
или римский Нарбо (Нарбонна): их идеалом была зависимая
от чуждого города и защищаемая им община, в известной мере
обеспечивающая своим членам свободное проживание, в со­
ответствии с предписаниями их веры. Поэтому мы не можем
указать за границами Иудеи ни одного иудейского города, ко­
торый можно было бы поставить на один уровень с Карфаге­
ном, Массалией или Нарбо; однако же иудейские общины во
всех городах Средиземноморья были уже во второй половине
II века настолько многочисленными, что иудейская Сивилла
могла сложить о своих соплеменниках известный стих: «Бу­
дут тобою полны все земли и воды морские»33 (III, 271). В этих
32
О его размере см., кроме стиха Сивиллы, слова Иосифа {Иуд. война, 11, 398): «по­
скольку нет в цивилизованном мире города, в котором бы не было части вашего
(т. е. иудейского) народа». Здесь знаменательно слово ойкумена (οικουμένη): перво­
проходцами среди варваров — как финикийцы, греки или римляне — иудеи ни­
когда не были, они селились только там, где уже другими были созданы условия
культурной жизни. См.: J. Juster. Les Juifs dans l'empire Romain [1914], I. 179 и ниже.
33
Русский перевод цит. по изд.: Книги Сивилл / Пер. с древнегреч. М. Г. Витковской, В. Е. Витковского. М.: Энигма, 1996. — Примеч. перев.
Том III. Эллинизм и иудаизм
409
условиях, т. е. в отсутствие политического самоуправления,
поселившиеся в греческих и римских городах иудейские общи­
ны, несомненно, растворились бы в них, если бы не прочные
скрепы, которыми стала их религия; благодаря таким скрепам
общины не только сохраняли свой отличный от окружения ха­
рактер, но даже могли вербовать Иегове новых почитателей из
среды окружающих их «язычников»: собственно, «рассеяние»
во времена иудаизма стало причиной «прозелитизма». Именно
прозелитизмом объясняется огромное количество привержен­
цев религии Моисея в рассеянии.
Ввиду вышеизложенного мы не можем преподнести крат­
кую историю иудейского рассеяния: подчиненные самостоя­
тельным городам или полисам, которые их принимали, иудей­
ские общины разделяли и их судьбу. Потому мы должны огра­
ничиться кратким географическим очерком.
Знаменательная и яркая иллюстрация той пассивности,
о которой речь шла выше: основным источником возникнове­
ния иудейского рассеяния был плен: египетский плен во вре­
мена, предшествовавшие Моисею, вавилонский плен при царе
Седекии, римский плен во времена Помпея. В отношении пер­
вого — папирусы, открытые в начале нынешнего столетия на
острове Элефантина34 (в окрестностях Асуана), убедили нас,
что там, а тем более на южных границах Египта, еще до того,
как персы в VI веке овладели этой страной, существовала мно­
гочисленная община приверженцев Ягу, т. е. Иеговы; вероятно,
это были потомки семей, оставшихся после выведения Израи­
ля из египетского плена Моисеем. Вторая волна хлынула в Еги­
пет во времена последнего фараона Псамметиха, третья — при
34
О папирусах Элефантины см.: Ed. Meyer. Der Papyrusfund von Elephantine [1912]
и W. Staerk. Alte una neue aramäische Papyri [1912], обе — отличные работы. Вопрос
происхождения этой египетской колонии все еще не разрешен; поданная в тексте
гипотеза является только гипотезой, которая ни лучше, ни хуже остальных. Един­
ственный установленный факт: она уже существовала в VI в. и была основана до
появления кодекса Иосии. См. также: Е. König. Volksreligion überhaupt und speziell bei
der Hebräern (Archiv für Religionswissenschaft XVII, 1914,35 и ниже); Muuss (Zeitschrift
füralttestamentliche Wissenschaft, 1916, 83 и ниже).
410
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Кире. Но наиболее многочисленными в Египте стали иудей­
ские иммигранты при Птолемее I, когда он, покорив Иеруса­
лим, забрал с собой в плен тысячи иудеев, из которых вскоре
образовалась многочисленная колония в Антиохии. В резуль­
тате стихийного стремления евреев рассеяния в большие горо­
да эта столица Птолемеев со временем собрала в своих стенах
большую часть и тех, кто ранее был расселен в других городах
страны. В эллинистические времена иудейская община Алек­
сандрии была самой крупной из всех общин рассеяния: из пяти
округов огромного города два были отданы преимущественно
иудеям. Потому неудивительно, что именно иудейская община
играла самую значительную роль в истории культуры иудей­
ского рассеяния.
Появление иммигрантов в Египте во времена, предшество­
вавшие Моисею, объясняет нам, как кажется, их поразитель­
ные отличия от иммигрантов, расселившихся в других странах.
Эта исключительность касается преимущественно двух пунк­
тов. Во-первых, египетский иудаизм, помимо своего идеологи­
ческого тяготения к Моисею (результаты обильного наплыва
именно оттуда), не признавал той исключительности, которой
Второзаконие наделило Иерусалимский храм: не только древ­
няя элефантинская колония имела собственный храм, но и в
Леонтополе в эллинистические времена существовал храм с
первосвященниками, всесожжениями и вообще с соблюдени­
ем всего иерусалимского церемониала. При этом египетских
иудеев не считали отщепенцами, как, например, самаритян на
горе Гаризим. Вторым проявлением этой отличности стало ак­
тивное участие египетских иудеев в военной службе, которую
вообще, как мы это еще увидим (§ 43), нельзя было соединить
с суровыми предписаниями закона Моисея; подробности нам
неизвестны, мы даже не знаем, какой выход нашли тамошние
иудеи из этого затруднительного положения.
Очевидно, из Египта иудеи попали в его западную сосед­
ку— греческую Кирену, жители которой во времена Суллы
состояли из четырех классов, а именно граждан, крестьян,
Том III. Эллинизм и иудаизм
411
пришельцев и иудеев — поразительная схожесть со времена­
ми нашего дворянства. Благодаря количеству своих членов,
эта колония также играла важную роль в истории иудейского
рассеяния; она породила как минимум одного выдающегося
писателя эллинистических времен — Иасона Киренейского,
историка Маккавейского восстания. Также немало иудеев про­
живало и в западных странах африканского побережья, вплоть
до современного Марокко.
Вторым и по древности, и по многочисленности центром
рассеяния был месопотамский Вавилон, в эллинистические
времена наследницей его значения, славы и богатства была
Селевкия~над-Тигром; тут проживали потомки тех, кто не за­
хотел воспользоваться разрешением вернуться, которое дал
Кир вавилонским пленникам. Во времена Селевкидов этот
город также стал важным центром эллинизма; здесь, в первую
очередь, процветала греческая философия, главным предста­
вителем которой во II в. до Р. X. был стоик Диоген35. Но здесь
процветала и еврейская наука; уже в I в. она породила выдаю­
щегося раввина Гиллеля, а в первые века еврейства целую шко­
лу ученых, совместным продуктом которых стал Вавилонский
Талмуд, соперник Иерусалимского.
Очевидно, и окружавшие Иудею страны —Палестина, Сирия
и Аравия — были пронизаны иудейским элементом, и, в первую
очередь, города Антиохия и Дамаск. Отношения между элли­
низмом и иудаизмом здесь были, вероятно, самыми неприяз­
ненными, поскольку к общим причинам взаимного неприятия
добавилась свежая память походов Хасмонеев, в частности,
35
Диоген Вавилонский, или Диоген из Селевкии (греч. Διογένης, ок. 240 —
ок. 150 гг. до Р. X.) — философ-стоик, представитель Ранней Стой. Учился у Хрисиппа, а затем, возможно, у его преемника Зенона Тарсийского, после которого
возглавил школу. Вместе с академиком Карнеадом и перипатетиком Критолаем в
155 г. до Р. X. ездил в Рим в составе афинского «философского» посольства, про­
сившего освободить Афины от штрафа за разграбление Оропа. Выступив в Риме,
Диоген впервые познакомил римлян со стоическим учением и впоследствии
пользовался среди них большим уважением. Цицерон называл Диогена «автори­
тетным и влиятельным стоиком». — Примеч. перев.
412
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Александра Яннея, с их последствиями: насильственным обре­
занием и уничтожением дорогих эллинскому сердцу реликвий.
Потому «погромы» были здесь явлением достаточно обычным.
Более позднего происхождения были иудейские колонии
в Северном Средиземноморье, начиная от Анатолии или Ма­
лой Азии. Отчасти их появление в этой весьма процветающей
в рассматриваемые времена стране было плодом естественной
экспансии иудейского элемента из смежной Сирии и, как тако­
вое, могло иметь место еще до Александра Македонского. Этим
поясняется присутствие того иудея36, с которым познакомился
Аристотель во время посещения Анатолии (348-345) и о кото­
ром тот свидетельствует, что это был эллин не только по языку,
но и по духу — а может быть, даже отщепенец (это первое упо­
минание об иудеях в греческой литературе). Но в любом слу­
чае экспансия не могла быть значительной, потому как в доселевкидской Сирии иудейский элемент был слаб. Основным
источником иудейского рассеяния и в этом случае был плен:
Антиох Великий насильно выселил из Месопотамии две ты­
сячи иудейских семей и поселил их во Фригии и Лидии. Раз­
множились они очень быстро; в первом веке до Р. X. все города
Анатолии были полны иудеев. В Апамее Фригийской37 их было
так много, и так велико было их влияние, что даже возникло
предание о том, что здесь причалил Ноев Ковчег, которому
Апамея обязана своим названием «Απάμεια Κιβωτός» (κιβωτός
по-гречески — «ковчег»). Еще больше нас интересует иудей36
См.: Th. Reinach. Textes d'auteurs grecs et romains relatifs au judaïsme [1895], 12. Я не
вижу причин сомневаться в аутентичности этого текста, как это делает страда­
ющий гиперкритицизмом H. Willrich. Juden und Griechen vor der makkabäischen
Erhebung [№5], 45.
37
Апамея Фригийская (Апамея Кивотос; Келены, Κελαιναί) — город во Фригии
на границе с Лидией (Малая Азия), совр. Динар (Dinar), Турция. Город распола­
гался на перекрестке торговых путей, связывающих Фригию с Памфилией, Лиди­
ей, Ионией. В городе расположен исток реки Меандр — важнейшей водной арте­
рии Западной Анатолии, почему и город именовался также Апамея-на-Меандре.
Мифы повествуют, что здесь проживал силен Марсий, неосторожно вступивший
в соперничество с Аполлоном, за что с силена была содрана шкура. Марсий стал
символом города, чеканившимся в античное время на монетах. — Примеч. перев.
Том III. Эллинизм и иудаизм
413
екая колония в Тарсе Киликийском38, поскольку именно отту­
да происходил апостол Павел. Следует отметить, что в то время
вся Анатолия, особенно ее приморские области, была изрядно
эллинизирована. В Тарсе иудейская синагога существовала ря­
дом с очень значимой греческой риторической школой.
Из Анатолии иудейский элемент проник также на северное
побережье Евксина, особенно в Боспорское царство в Таври­
де. Более раннего происхождения была иудейская колония на
побережье Каспийского моря в Гиркании; она была основана
еще при персах, часть ее теми же персами была переселена в
Анатолию, где она дала название «Гирканской долине» возле
Сард. К слову сказать, в связи с иудаизированностью Гиркании
было чрезвычайно популярным имя «Гиркан» в Хасмонейской
династии, хотя конкретные причины этого нам неизвестны.
Напротив, в самой Греции, вместе с Македонией и острова­
ми, иудейский элемент был не очень многочисленным — ко­
нечно, если исключить соседствующие с Анатолией острова
Кипр, Родос и Самос. Впрочем, в адресованном императору
Калигуле письме царя Ирода Агриппы I39 перечисляются как
места расселения иудейских колоний Фессалия, Беотия, Ма­
кедония, Этолия, Аттика, Аргос, Коринф, а также большая и
лучшая часть Пелопоннеса; впрочем, найденные в этих местах
эпиграфические свидетельства отнюдь не указывают на про­
живание здесь большого количества иудеев.
Обращаясь к Италии в интересующую нас эпоху, мы нахо­
дим крупную иудейскую общину только в Риме. Существовала
38
Таре Киликийский, находившийся на берегу р. Кинд и отстоявший от моря на
расстоянии 15 км, в 64 г. до Р. X. стал столицей римской провинции Киликия.
Школы Тарса в эллинистические времена соперничали с афинскими и алек­
сандрийскими. Главным божеством здесь был Ваал-Таре, «господин Тарса»,
изображение которого в окружении колосьев и гроздьев винограда чеканили на
монетах. — Примеч. перев.
39
Филон. Leg. ad G. Достоверность этого письма весьма сомнительна; похоже, что
это такая же удачно замаскированная угроза со стороны Филона, как и монолог
Петрония; см. мою статью L'empereur Claude et l'Idée de la domination mondiale des Juifs
(Rev. de Г Univ. de Bruxelles, 1927).
414
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
она там уже в первом веке до Р. X., занимая квартал «по ту сто­
рону Тибра» {trans Tiberim), но она выросла и числом, и значе­
нием с тех времен, когда Помпеи отправил в Рим рабов-иудеев,
плененных в захваченном им Иерусалиме. Стесненные своими
религиозными предписаниями рабы-иудеи не подходили для
совместных работ в «языческой»,/шш7ш и по этой причине легко
получали от своих хозяев освобождение; а согласно римскому
праву «вольноотпущенник» (libertinus) автоматически стано­
вился римским гражданином, хотя и пораженным в правах.
Благодаря этому иудейская община Рима достаточно быстро
начала приобретать влияние и на римскую политику: уже в 59 г.
Цицерон в своей речи в защиту Флакка жаловался на хлопоты,
причиненные ему в то время сплоченной и шумной иудейской
партией среди его слушателей (§ 32-45).
Остальная Италия, как и западные провинции — Испания,
Галлия, Германия — также были колонизированы иудеями, но
произошло это уже в имперские времена.
Что касается количества проживающих в рассеянии иудеев,
конечно, понятно, что указать его даже приблизительно мы не
можем. При чтении случайных упоминаний в отношении от­
дельных городов и стран, преимущественно о жертвах взрывов
ненависти коренного населения, складывается впечатление,
что количество иудеев в то время было не меньше числа ны­
нешнего еврейства на всей поверхности земного шара. Не сле­
дует, однако, забывать, что, во-первых, те количества были, ве­
роятно, преувеличены, а во-вторых, что в них, очевидно, были
включены прозелиты. В любом случае не подлежит сомнению,
что благодаря своему количеству иудеи рассеяния были очень
серьезным фактором общественной и политической жизни тех
времен.
Я еще должен добавить замечание в отношении повсе­
дневного языка всех этих колоний. Иудеи ни в Палестине, ни в
рассеянии не использовали родной еврейский язык. В Палес­
тине они разговаривали между собой «по-арамейски», т. е. на
сирийском языке, как и почти все подданные Селевкидов вар-
Том III. Эллинизм и иудаизм
415
варского происхождения; в рассеянии же языком иудеев, даже
в Риме и вообще на Западе, был греческий. И при этом — что
заслуживает особого внимания — не некий иудейский жар­
гон, а повсеместно принятый в обычной речи чистый, хотя и не
классический греческий язык, так называемое κοινή (т. е. язык
всеобщий, повсеместный). Что же касается языка еврейского,
то он был, как язык Священного Писания, обязательным для
всех «докторов» и вообще для людей, стремящихся к религи­
озному образованию, но только в Палестине; в рассеянии он
утратил даже такую, последнюю позицию с того времени, как
Писание было переведено на греческий язык.
Это различие языков стало фундаментальной и принци­
пиальной разницей между Палестиной и рассеянием; от него
зависели и другие, о которых еще пойдет речь в настоящей кни­
ге. В то же время читатель должен помнить, что иудейство тех
времен имело не один центр, а два: одним из них был Иеруса­
лим, столица иудейской Палестины; вторым — Александрия,
в известной степени столица иудейского рассеяния.
§6
Позвольте мне еще в нескольких словах рассказать о духе,
в котором я собираюсь проводить настоящее исследование40.
Несмотря на то, что я рассказал в конце § 2, у меня нет ни
малейшей надежды на то, что мне удастся избежать неумест­
ного вопроса: является ли автор этого сочинения филосемитом или антисемитом? Итак, я постараюсь, чтобы этот ненуж­
ный интерес, как минимум, не получил никакого убедитель­
ного ответа. И пусть в конечном итоге оба лагеря останутся
40
Тема настоящей работы еще не была предметом специального исследования.
Упомянутая выше книга Willrich'a совершенно не уделяет внимания отноше­
нию иудаизма к эллинизму. В то же время весьма полезна книга P. Wendland'a Die
hellenistisch-römische Kultur in ihren Beziehung zu Judentum und Christentum [1912]; но в
ней лишь характеристики обоих культур, рассматриваемые порознь.
416
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
неудовлетворенными, для меня это будет доказательством
того, что с этой точки зрения я не ушел в сторону.
Но в этом деле есть и другая сторона, отличающая мою ра­
боту от прочих. В других исследованиях предметом рассмот­
рения был иудаизм сам по себе; нас же иудаизм интересует ис­
ключительно в отношении к эллинизму. А каким было исто­
рическое развитие этого отношения? Итак, эллинская душа в
своем стремлении к высшему религиозному идеалу встречает
иудаизм: встретив, с интересом всматривается в него. Не содер­
жит ли он в себе искомый идеал? Она обманывается на время:
это период иудейского прозелитизма.
Такой самообман тем более естественен, что эта новая для
нее религия обращается к ней не только на ее собственном язы­
ке, но даже и в приближенном к ее понятиям и требованиям
виде — действительно, определенная эллинизация иудаизма
есть условие иудейского прозелитизма. Но, несмотря на все, са­
мообман непродолжителен: длительное общение убеждает эл­
линскую душу в том, что иудаизм не для нее, что он органично
чужд фундаментальным чертам ее естества; она отбрасывает
его и ищет дальше.
Таково развитие исторического отношения между иудаиз­
мом и эллинизмом; и именно это развитие я намерен изложить.
Я намерен представить читателю и то, что эллинизм мог в на­
чале найти привлекательным в иудаизме, и то, что, в конечном
итоге, оттолкнуло их друг от друга. Но если так, то очевидно,
что моя концепция этого развития, независимо от симпатий
самого автора, по природе самой темы должна быть эллиноцентричной. Меня интересует не сам иудаизм и не его предмет­
ная, абсолютная оценка — если такая оценка вообще возмож­
на, а то, как он отображался в эллинской душе, в какой степени
отвечал ее религиозным потребностям. Я не думаю, что такое
ограничение темы умаляет ее и может повлиять на интерес чи­
тателя. Эллинская душа не может быть нам безразлична в силу
хотя бы той единственной причины, что — сознательно или
несознательно — она живет в нас до сегодняшнего дня. Но и
Том III. Эллинизм и иудаизм
417
кроме этого достаточно задаться вопросом, что бы случилось,
если бы эллинский и эллино-римский мир в первых веках по
Р. X. обратился к иудаизму, для того, чтобы осознать значение
описанной выше темы.
Но чтобы подлинно почувствовать эллинскую душу, мы
должны сами перенести себя в нее, мы должны совершить над
собой некого рода метемпсихоз. Мы уже совершили этот акт,
необходимый для полного понимания. Уже в первой части на­
стоящего труда [ДР, § 2] я обратился к читателю следующим
способом: «Мы возьмем самих себя, верующих христиан из ин­
теллигенции; мы перенесем себя в Афины IV—III вв. до Р. X. и
постараемся ответить на вопрос, какова была бы наша вера, если
бы мы со своей душой и ее запросами жили тогда. Мы, конеч­
но, набожно справляли бы установленные отцами праздники,
и наша великодушная заступница там, на Акрополе, имела бы в
нас своих самых ревностных почитателей; мы приобщились бы
отрадных тайн Элевсинской Деметры с их глубокомысленным
учением и возвышающей душу обрядностью, чтобы уготовить
себе лучшую участь в загробном мире; мы еще со школьной ска­
мьи знали бы основательно всего Гомера, но, разумеется, не со­
мневались бы в том, что если у него Зевс угрожает Гере побоями,
то это значит только, что одетое в тучи небо хлещет своими мол­
ниями воздушное пространство; мы исправно в Великие Дио­
нисии смотрели бы трагедии наших великих поэтов — Эсхила,
Софокла, Еврипида — благо наш мудрый правитель Ликург по­
заботился о том, чтобы они не сходили с орхестры и сцены Дио­
ниса; но мы прислушивались бы также и к вдохновенной про­
поведи учеников Платона в Академии, к тонким рассуждениям
Аристотеля и его последователей в Лицее, к словообильным
лекциям Зенона в Пестрой Стое, а иногда заглядывали бы и к
праведному вольнодумцу Эпикуру в его соблазнительный "сад".
И вот изо всех этих элементов и составилась бы наша вера».
Итак, сейчас с такой верой в нашем сердце мы стоим на по­
роге синагоги. Что нам даст она и ее вдохновенные раввины,
глашатаи религии Иеговы?
Глава II
ИЕГОВА
§7
Szma Israel, Adonai Elohenu, Adonai echad: «Слушай, Изра
иль: Господь, Бог наш, Господь един есть». Эти слова Моисея
(Втор. 6, 4), повторяемые до сегодняшнего дня евреями еже­
дневно в их главной молитве, вероятно, эллины впервые услы­
шали при общении с последователями иудаизма; они содержат
в себе главный (некоторые считают — единственный) догмат
иудейского монотеизма41. И о нем, конечно, эллин в первую
очередь спрашивал своего любезного иерофанта.
41
Кроме вышеупомянутых работ общего характера (Wellhausen, Kittl, Hölscher)
см. также: W. Bousset. Religion des Judentums; R. Smend. Lehrbuch der alttestamentlichen
Religionsgeschichte (1893; об иудаизме с. 348 и ниже). У меня нет причин разбирать
здесь вопрос возникновения и развития израильского и иудейского монотеиз­
ма; но не будет излишним указать здесь главные направления, существующие в
современной науке. Опуская апологетов, для которых с самого начала религи­
ей Израиля был строгий монотеизм, мы различаем: 1) строго эволюционистское
направление Wellhausen'a и его школы, производящее религию Израиля от при-
Том III. Эллинизм и иудаизм
419
Ведь это значение могло быть двояким — и на силе книг
Писания, тех книг, в которых
quaerit sua dogmata quisque
Invenit et pariter dogmata quisque sua42 —
и то, и это значения могли быть обоснованными.
Первое. «Наш Бог, — говорят иудеи, — един», — так же как,
предположим, и наш царь Антиох III тоже един; это не исклю­
чает существования у других народов иных царей и иных бо­
гов; это скорее «монолатрия» (Э. Ренан), чем монотеизм. В та­
ком понимании догмат не содержит в себе ничего, что могло
бы смутить религиозное сознание эллинов, но и ничего нового
для них. Афиняне молятся Палладе, антиохийцы — Аполло­
ну, персы — Митре, так пусть иудеи молятся своему Иегове,
ведь это вполне естественно. И мы помолимся ему, если судьба
занесет нас в Иерусалим, и надеемся, что вы, будучи нашими
митивных форм «религии бедуинов» до возвещаемого пророками монотеизма;
2) условно эволюционистское направление, по которому полученный Моисеем в
откровении монотеизм был испорчен из-за совместного проживания с Ханааном
и восстановлен лишь пророками. Здесь различаются параллельные течения на­
родной, официальной и высшей религии. К этому направлению принадлежат:
К. Marti, Die Religion des AT unter den Religionen des vorderen Orients [1906]; Baentsch,
Altorientalischer und israelitischer Monotheimus. Ein Wort zur Revision der entwickelungsges
chichtlichen Auffassung der israelitischen Religionsgeschichte [1906]; отчасти и Ed. Meyer,
Die Israeliten und ihre Nachbarstämme; 3) панвавилонистическое направление, по
которому монотеистическая религия, отождествляемая с наукой (Lehre), попа­
ла в Израиль из Вавилона. Ее придерживаются доц. Alfr. Jeremias, Handbuch der
altorientalischen Geistescultur [1913; сокр. HAOG]; Das AT im Lichte des alten Orients
[31916; сокр. ATLO\\ Monotheistische Strömungen innerhalb der babylonischen Religion
[1904]; H. Winckler, Religionsgeschichtler und geschichtlicher Orient [1906]; и, естествен­
но, Frdr. Delitzsch, который в своих знаменитых памфлетах Bibel und Babel (2 ч.) и
Die große Täuschung (2 ч.) вымел сор из избы. Прочую литературу читатель найдет в
упомянутых сочинениях.
42
Известная эпиграмма базельского профессора богословия Самуэля Веренфельса (t 1740): Hic liber est in quo sua quaerit dogmata quisque, / Invenit et pariter dogmata
quisque sua. (В этой книге каждый ищет свои догматы, и любой находит угодное
ему.) — Примеч. перев.
420
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
гостями в Антиохии, воздадите почести Аполлону в его вели­
колепном дафнийском храме43.
Ну, уж нет. Первое, с известными ограничениями, еще воз­
можно (§ 31), но второе абсолютно исключено: никогда ваш
антиохийский идол не получит от нас почестей.
— Но по какой же причине, скажите на милость?
— Вы должны знать, что наш Бог — наивысший среди бо­
гов: он отдал народы под власть их богов44, а с нами заключил
завет, оставив себе Израиль как свой личный удел (Втор. 4, 20;
29, 25).
— Чудится в этом огромная заносчивость, в которой сомни­
тельно, чтобы ваша история и ваши заслуги перед человече­
ством давали вам право, но пусть будет так. Поскольку же
ваш Бог отдал нас, антиохийских эллинов, под власть Апол43
Обвинение: quomodo ergo, si sunt cives, eosdem deos quos Alexandrini non colunt (по­
чему же, если они граждане, они не почитают тех же богов, что александрийцы)?
(Апион у Иосифа, Contra Αρ., II. 65; [русск. пер.: Филон Александрийский. Про­
тив Флакка; О посольстве к Гаю; Иосиф Флавий. О древности еврейского народа;
Против Апиона. М.; Иерусалим, 1994]). Напрасно С. Лурье в работе Антисемитизм
в древнем мире (Пг., 1923, 25 [переиздано в качестве приложения в книге: Филон
Александрийский. Против Флакка; О посольстве к Гаю; Иосиф Флавий. О древ­
ности еврейского народа; Против Апиона]) старается нивелировать значение это­
го свидетельства, ссылаясь на то, что: 1) во времена эллинизма уже и эллинское
общество было неверующим, и 2) что это свидетельство единичное. Об ошибоч­
ности первого допущения см.: РЭ, § 35 и ниже; о втором, это Апион сосредоточил
в себе весь антисемитизм своего времени. Но не стоит, впрочем, забывать, что в
такой форме обвинение Апиона сопряжено с попытками александрийских иуде­
ев получить александрийское гражданство, о которых см. мою статью L'empereur
Calaude.
44
Я не могу согласиться с толкованием соответствующих мест W. Staerk'oM,
Neutestamentliche Zeitgeschichte II (1907, 6), будто «боги народов — это лишь формы
откровения Иеговы», вследствие чего монолатрия сводится к универсализму.
Справедлив R. Kittel (Geschichte des Volkes Israel II2, 1907, 419), ссылаясь на извест­
ные пассажи Суд. 11, 24 (р. I. 58) и 1Цар. 26, 19 (Давид Саулу: «ибо они изгнали
меня ныне, чтобы не принадлежать мне к наследию Господа [Иеговы], говоря:
"ступай, служи богам чужим"»). Впрочем, он относит их к «народной» религии,
отличая ее от «высшей» религии пророков; но что нам тогда сказать об Ис. 19, 1:
«Вот, Господь восседит на облаке легком и грядет в Египет. И потрясутся от лица
Его идолы [букв, «рукотворен и я» — χειροποίητα] Египетские, и сердце Египта
растает в нем»?
Том III. Эллинизм и иудаизм
421
лона, почему вы, будучи нашими гостями, не желаете почтить
честью нашего господина и вашего гостеприимца?
— Поскольку сказано: «Да не будет у тебя других богов перед
лицем Моим. Не поклоняйся им и не служи им; ибо Я Господь,
Бог твой, Бог ревнитель» (Втор. 5, 7-9).
— А нас учитель наш Платон наставлял, что зависть чужда
сонму богов (Федр, 247а). Простите меня, но до сих пор я не за­
метил, чтобы ваш закон был лучше нашего.
Очевидно, что с этой точки зрения иудаизм нисколько не
был привлекателен для эллинской души — напротив, он ско­
рее оскорблял ее. Это же мы видим при частых приступах нена­
висти коренного населения к иудеям: последних обвиняют
в том, что они, будучи гостями данного эллинского полиса,
отказывают его богам в надлежащем почитании. Но это еще
не все: с такой точки зрения нельзя обосновать прозелитизм.
Поскольку сам Бог отдал народы под власть их божественных
вождей (Сир. 17, 17), по какому праву его последователи под­
стрекают эти народы против власти, Им самим установлен­
ной? Удивительно, что в эпоху прозелитизма этот образцовый
монотеизм — или монолатрия — утрачивает основу, а его мес­
то занимает монотеизм всеобщий и исключительный. Иегова
перестает быть единственным Богом для одних только иуде­
ев — Он единый вообще, иных Богов кроме него нет, а те так
называемые боги, которых исповедуют другие народы, — это
ничто, это выдумки воображения или каменные и бронзовые
болваны, которые «не могут помогать». Так обращается к эл­
линам одна из самых значительных сил нашей эпохи, вербую­
щая в иудаизм, — иудейская Сивилла (5, 7):
Бог — единый Владыка, безмерный и нерожденный,
Правит всем и невидим, а Сам все сущее видит45.
45
Вероятно, Ф. Зелинский допустил описку. Цитируемый фрагмент находится во
II послании Феофила Антиохийского К Автолику (II, 36). Здесь и далее русский
перевод цит. по изд.: Книги Сивилл / Пер. с древнегреч. М. Г. Витковской, В. Е. Витковского. — Примеч. перев.
422
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Устами и ее, и иных своих пророков тех времен иудаизм
противопоставляет себя эллинской религии — как монотеизм
политеизму; этот антитезис победил, он жив до сегодняшне­
го дня. И здесь, собственно, мы видим второе значение святой
формулы Израиля, о которой я говорил в начале этого парагра­
фа. Какое впечатление оно могло произвести на душу эллина?
В первую очередь, такое, что и здесь для нее не было ничего
принципиально нового. Уже древний рапсод Ксенофан (VI в.)
Олимпу народной веры противопоставляет своего «единого»
бога, а незадолго до соприкосновения эллинизма с иудаизмом
философия Стой начала возвещать учение о едином божестве.
Но эта схожесть была мнимой. Так, Ксенофан был пророком
единого бога; однако это не мешало ему обращаться к «богам»
с великолепной, возвышенной молитвой (Eleg. 1, 15). Так, Стоя
исповедовала единое божество в центре своей теологии, но
признавала также многообразные проявления этого божества
в природе, даже сохраняя для них имена богов народной рели­
гии: Посейдона, Геры и т. д. Иудаизм же кроме своего единого
Иеговы не терпел никаких иных богов, причем их почитание и
культ считал самым тяжким грехом против своего «завистливо­
го» Бога, грехом такой тяжести, что единственным наказанием
за него была смерть. Характерной чертой этого исключитель­
но иудейского монотеизма была его крайняя нетерпимость*6;
именно она была новизной для эллинской души.
46
К элементарным аксиомам истории относится противопоставление принци­
пиально толерантного отношения эллинов к иноверцам принципиальной нетер­
пимости иудаизма; характерно, что апологеты даже с этим согласиться не могут.
Тубянский, оппонируя моему утверждению в ДР, что нетерпимость была фаталь­
ным даром иудаизма христианам, который последние вернули своим учителям,
утверждает: 1) что толерантность не была присуща эллинам, в тысячный раз ссы­
лаясь на судилище над Сократом. Об этом суде я писал в ДР, § 20 и ниже, обосно­
вывая его случайный характер; здесь достаточно будет добавить, что этот вопрос
не имеет ничего общего с рассматриваемым. Сократ был осужден не как инове­
рец, а как (мнимый) атеист, и именно на этом основании его защищают Платон и
Ксенофонт. Это, конечно, не значит, что я одобрял бы нетерпимость в отношении
атеистов; атеизм (настоящий), будучи атрофией религиозного чувства, является
умственным увечьем, заслуживающим, как и любое увечье, скорее жалости, чем
Том III. Эллинизм и иудаизм
423
Каким же могло быть ее отношение к этому новому для нее
принципу? Ответ этой души, развитие которой мы описали не­
сколько выше, не вызывает сомнений. «Истина сама по себе —
достаточная награда для владеющего ею; ошибочное суждение
само по себе достаточное наказание для разделяющего его, —
так учил нас Платон. Какой смысл тогда имеют ваши угрозы,
наказания на этом и на том свете? Они не свидетельствуют о
справедливости вашего учения. Очевидно, вы хотите напугать
меня; но я не трус, я не позволяю страху оказывать влияние на
мои действия, а тем более на мои убеждения».
Но оставим пока эту подготовку, отпугивающую свободную
мысль; рассмотрим это дело фактически. Являются ли моноте­
изм и политеизм взаимоисклюнающимися противоположнос
ми? Я предупреждаю, что если даже это так, вопрос этим еще
не разрешается в пользу монотеизма, поскольку следовало бы
еще исследовать, который из этих двух религиозных взглядов
истинен, а который ошибочен. Для нас, однако, это исследова­
ние излишне; поскольку сам антитезис неверен.
Он ошибочен для философски воспитанной души. Отличие
между монотеизмом и политеизмом есть отличие в числе выс­
ших сущностей. Но число существует либо в пространстве,
либо во времени. В сферах метафизических, где пребывает
наказания. И это — особый вопрос. 2) Что касается нетерпимости иудеев, то сле­
дует отличать внутреннюю нетерпимость от внешней. Первая в иудаизме и вовсе
приемлема; Тубянский клеймит греческую религию как «детскую» за то, что она
была свободна от этой мерзости, и с удовольствием цитирует бесценное замечание
Гегеля: Diese schlaffe Gutmütigkeit hat die jüdische Religion nicht. Очевидно, инквизиция
тоже ее не имела. Что же касается второй — внешней — толерантности, Тубянский
освобождает от нее иудаизм, ссылаясь на Kohler'a: «Все нетерпимые предписания
Второзакония были применены на практике христианством и исламом, тогда как
в иудейском кодексе они оставались теорией». Прошу прощения, но это ложь; до­
статочно вспомнить о Хасмонеях. Однако иудеи не разрушили храм Юпитера на
Капитолии. Но ведь не из-за отсутствия такого желания? Однако и это достаточно
общие слова; конкретизируем их. О чем идет речь? Об уничтожении «языческих»
храмов, о принудительном обрезании и т.д. Одобряем мы это или нет? Если нет,
то можем подать себе руку; если же да — то права была инквизиция. Но разве тре­
тьего не дано? Отнюдь: «нетерпимость уместна, когда ее взращивает иудаизм,
и неуместна, если она обращена против него». Я прошу хоть это признать открыто.
424
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
божество, вне времени и вне пространства, числа быть не мо­
жет, и вопрос о числе божества47 не менее наивен, чем вопрос
о цвете его волос. Оно имело смысл для последователей Торы
с ее — о чем пойдет речь ниже (§ 8) — материальным, не мета­
физическим понятием божества; но утрачивает его для души,
воспитанной философски.
Однако на это можно ответить, что не все те, к кому обра­
щался иудейский прозелитизм, имели философское образова­
ние. Конечно, здесь мы видим пример отщепления важного ан­
тропологического (или народно-психологического) закона: до
тех пор, пока истина не охватится всеми высшими чувствами
человечества, она отбрасывает вперед свою тень в виде неясно­
го, но настойчивого и безошибочного предчувствия. Мы можем
убедиться в этом и сегодня. Очевидно, немного приверженцев
христианской религии осознало метафизический смысл ее
догмата о святой Троице; но можно ли вообразить, что такая
набожная базарная торговка, получив от покупателя оплату за
три апельсина, дает ему один, ссылаясь на то, что по христиан­
скому учению одно равно трем? Более того, она предчувствует,
что истинное в метафизической области не имеет значения в
области опытной — области практической жизни. И благодаря
этому предчувствию она стоит выше тех образованных людей,
для которых догмат о святой Троице неприемлем — как будто
бы отождествляющий единичность с троичностью.
То же самое мы видим и сегодня: истина, заключающаяся
в безучастности божества к числу, отложила отпечаток и на
народную религию эллинов и породила в ней равноценность
47
Его амбивалентность осознавал уже Филон, когда образ его мыслей был эллин­
ским. Еще выразительнее ее подчеркнул великий еврейский эллинизатор Маймонид {Путеводитель растерянных, I гл. LVII): «Для Того, Кто необходимо-сущ
и прост в истинном смысле этого слова, Кому никоим образом не сопутствует
сложность, в той же мере, в какой немыслим акцидент множественности, [для
Того] немыслим и акцидент единства, то есть единство не есть нечто добавочное
к Его сущности, напротив — Он един не единством» [русск. пер.: Рабби Моше бен
Маймон (Маймонид). Путеводитель растерянных / Пер. и коммент. М. А. Шнейдера. Иерусалим; М.: Гешарим; Мосты культуры, 2010].
425
Том III. Эллинизм и иудаизм
понятий «бог» и «боги». Эта равноценность существовала в со­
знании самых скудных умов в виде, как я уже сказал, неясного,
но настойчивого и безошибочного предчувствия; более того,
и для них, для этих самых убогих умов, как и для философски
образованных душ, учение иудейского монотеизма было из­
лишним.
Но все равно прозелитизм существовал некоторое время;
потому мы должны прийти к выводу, что и среди эллинов были
такие, на которых возвещаемый иудеями монотеизм произвел
впечатление. Что это были за люди? Наши прежние размыш­
ления предлагают нам убедительный ответ: это были люди
полуобразованные — такие, которые из-за своего половинча­
того образования утратили инстинктивное предчувствие чер­
ни, однако не достигли вершин философской мысли.
Они были также, естественно, более впечатлены теми угро­
зами, которыми иудеи запугивали несогласных с верой: sum
paulo infirmior, — говорит такой о себе у Горация (Sat., I, IX. 71);
из таких элементов складывались общины прозелитов — «бого­
боязненных», как они сами себя называли и как называла их
удивленная родня. К ним не принадлежал ни один значимый
мыслитель из эллинов тех времен; к ним не принадлежала и ни
одна политическая община как целое. Это были люди, достиг­
шие середины развития своей интеллектуальной жизни.
§8
Но этот иудейский монотеизм — монотеизм Торы и проро­
ков — обладал явственными основными чертами, неприемлемы­
ми для тех, кто даже поверхностно соприкоснулся с эллинской
мыслью. К таким чертам принадлежало, в первую очередь, пред­
ставление о внешности** этого высочайшего и единого божества.
48
Справедливо замечает H. Gunkel, Schöpfung und Chaos, 11: «Древний иудей все­
гда представлял себе Иегову похожим на человека». Так же считает и Edw. Leh­
mann, Skabt i Guds hiilede [1918], который подает развитие догмата, начиная с его
426
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
В том, что можно назвать эллинским монотеизмом, выс­
шее существо последовательно и настойчиво именовалось
совершенно телесного восприятия; так же и Alfr. Jeremias, ATLO (см. примеч. 41).
Философское учение Филона не оказало влияния и на герметизм, который и да­
лее, опраясь на Тору, истолковывал подобие материально (Point. XV; см.: Ed. Meyer.
Ursprung und Anfänge des Christentums, II [1921], 375), ни на Талмуд, для которого
было достоверным антропоморфическое учение великого Гиллеля (W. Bacher.
DieAgada der Tannaiten, I. 10): «Как статуи императоров в театрах и цирках должны
чиститься, так и омовение тела обязательно для человека, созданного по образу и
подобию наивысшего царя». Это было доведено ими до полного ребячества: Бог в
течение трех часов изучает Тору, в течение трех следующих правит, еще три часа
заботится о пропитании человечества, а последних три часа играет с Левиафаном
(Ab. ζ. 3 b; см.: Ferd. Weber. System der altsynagcgalen palaestinischen Theologie [1880],
156). Напротив, старые таргумы (в первую очередь Онкелос) повсеместно устра­
няют из Библии антропоморфизм и антропопатизм Бога (Weber, 150); возмути­
тельное по своей выразительности свидетельство Бытия в них истолковывается
таким образом, будто Бог создал человека по подобию ангелов (Weber, 202).
Современное еврейское богословие, как известно, отрицает антропоморфизм;
ст. III еврейского Credo гласит: «Верую искренней верой, что Бог не есть тело, не
имеет ничего телесного и Его невозможно вообразить». Мы вполне можем ука­
зать на такую выразительную эллинизацию религии Иеговы в одном из ее фун­
даментальных догматов, которого одного достаточно, чтобы выявить неисто­
ричность утверждения о тождественности современной иудейской религии и ее
«антикизации». Мы совершенно не можем согласиться с антифилологической,
гармонистической интерпретацией Втор. 4, 12-15, на которой еврейские богосло­
вы (Lehren des Judentums, IV [1924], 74 и ниже) хотят обосновать свой новый догмат.
Если там Моисей говорил израильтянам: «глас слов [Его] вы слышали, но образа
[ομοίωμα — подобия] не видели», — это вовсе не означает, что Бог, по его словам,
не имел образа; ведь и Ипполит (в духе народной религии) говорит Артемиде (Еврипид. Ипполит, 86): «горжусь я даром... голосу внимать, лица не видя» (русск. пер.
И. Ф. Анненского). Ничего не подтверждают и слова Исайи (40, 25): «Кому же вы
уподобите Меня и с кем сравните? говорит Святый» — совершенно тождествен­
но словам Эсхила о Зевсе (Агамемнон, 163): «Нет на свете ничего, что сравнилось
бы с тобой» (русск. пер. С. К. Апта). Даже М. Wiener во вступлении в указанную
главу Lehren d. lud. признает: «источником методики религиозной спекуляции со­
временного еврейства был не иудейский, а греко-арабский дух» — т. е. изначально
греческий. Начало этому положил Маймонид (Путеводитель растерянных^ I, гл. I)
к большому возмущению его современников-единоверцев. Современное христи­
анское богословие с этой точки зрения разделяет мнение эллинизированного ев­
рейского; но в обычном сознании древние антропоморфизмы держатся крепко. Об
этом свидетельствует «обезьяний процесс» в Дайтоне (Теннесси) в 1925 г. На вопрос
защитника, представляет ли себе Брайан Бога похожим на человека, тот ответил:
«Естественно, ведь он нас создал по своему образу и подобию», — на что защит­
ник, искоса глядя на Брайана, заметил: «Но я надеюсь, что Он выглядит лучше».
Том III. Эллинизм и иудаизм
427
бескачественным. Основатель элейской школы Ксенофан ост­
ро полемизирует с наивным антропоморфизмом народной
веры, отказывая своему единому божеству в любых оттенках,
а также в ограничивающих его чертах не только во внешних,
но и во внутренних: о нем ничего нельзя сказать, кроме того,
что оно есть. Можно было поставить под вопрос религиозную
ценность такого беспредметного божества — потому также ре­
лигиозная философия элеатов направляла мысли и, особенно,
чувства верующих к частичным явлениям этого метафизиче­
ского бога, ко многим «богам», исповедуемым также народной
верой; но, в любом слу чае, это была важная философская кон­
цепция. Не менее последовательными были размышления о
едином боге у стоиков, об их Зевсе, пронизывающем всю при­
роду, эфирном, нестихийном, огне и разуме; в конце концов,
и здесь предметами живой и деятельной веры могли стать боги
народной религии, за которыми стоицизм сохранил соответ­
ствующие места в своем богословии — как за частными прояв­
лениями всеобщего божества.
Все это можно было бы опровергать (ведь в школах склон­
ных к спору эллинов борьба не прекращалась), но можно было
бы и отстаивать с помощью весьма серьезного орудия мысли;
как бы то ни было, окончательным результатом этих утвержде­
ний и споров стала неоспоримая аксиома: монотеизм и антро­
поморфизм являются взаимоисключающими.
В то же время именно антропоморфизм в его наиболее яр­
кой, наивной форме мы наблюдаем в монотеизме Торы и про­
роков. Решающим является здесь общеизвестный стих Быт. 1,
26: «Сотворим, — говорит Бог, — человека по образу нашему и
по подобию нашему»; а если кто сомневается, что здесь мы на­
ходимся в физической сфере, того убедит Быт. 9, 6: «Кто про­
льет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека:
ибо человек создан по образу Божию»; еще более разномастная
теофания, приводимая в Исх. 33, 13-23. Моисей просит Бога:
«[Моисей] сказал: покажи мне славу Твою... И потом сказал
Он: лица Моего не можно тебе увидеть, потому что человек не
428
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
может увидеть Меня и остаться в живых. И сказал Господь: вот
место у Меня, стань на этой скале; когда же будет проходить
слава Моя, Я поставлю тебя в расселине скалы и покрою тебя
рукою Моею, доколе не пройду; и когда сниму руку Мою, ты
увидишь Меня сзади, а лице Мое не будет видимо [тебе]». Так­
же и Семела49 должна была погибнуть, когда, удовлетворяя ее
неразумное пожелание, Зевс предстал перед ней во всем блес­
ке своего олимпийского величия. — Не иной и Бог пророков,
тот Бог, о котором говорит Исайя (30, 27): «уста Его исполнены
негодования, и язык Его, как огонь поедающий», — и Иеремия
(17,4) «вы воспламенили огонь гнева Моего; он будет гореть во­
веки». Эллин увидит здесь очень убедительный параллелизм
с Паном, богом и божком аркадских пастухов, о котором Феокрит (1, 18) говорит, что «в голову бросится желчь, и раздует он
ноздри от гнева»50. В общем, Бог в Ветхом Завете представляется
как сверхчеловек: он является, ходит, стоит, находится в покое
или движении; невольно мы представляем его более или менее
таким, каким его рисовал Микеланджело, в полный рост че­
ловека — и даже наподобие Зевса у Гомера и Фидия. Но у Зевса
этот человеческий вид был осмысленными — ведь он представ­
лялся как глава олимпийской семьи, как брат, супруг и отец;
а у одинокого Творца Вселенной и Земли такая совокупность
человеческих черт неприемлема.
49
Семела (Σεμέλη) — мифологическое имя; принадлежит к циклу фиванских ле­
генд о Дионисе. Семела — четвертая дочь мифического основателя Фив Кадма и
Гармонии, мать Диониса, зачатого от Зевса. Супруга Зевса Гера в гневе решила
погубить соперницу. Она внушила новой пассии Зевса желание убедиться, что ее
возлюбленный — действительно божество, и попросить бога предстать во всем
величии. Вынужденный клятвой Зевс удовлетворил ее просьбу, и Семела сгорела
от пламени божества или умерла от ужаса. Зевс спас недоношенный плод, вложив
его в свое бедро, и, когда наступило время, произвел на свет Диониса. Соглас­
но более древнему варианту, приводимому Еврипидом в Вакханках, Дионис, уже
способный к жизни, вышел из пламени невредимым.
Когда Дионис стал небожителем, он, подобно Гераклу, снизошел в Аид и вывел
оттуда свою мать, которая с того времени заняла место на Олимпе в кругу богов
под новым именем Фионы (Θυώνα — «Неистовая»). — Примеч. перев.
50
Перевод Μ. Е. Грабарь-Пассек. — Примеч. перев.
Том III. Эллинизм и иудаизм
429
Мы также видим, как в эпоху соприкосновения эллиниз­
ма с иудаизмом осуществляются шаги для устранения такой
слишком антропоморфистской концепции божества.
Подготовительным шагом в этом направлении было устра­
нение из повседневного употребления личного имени Бога,
а именно Иегова (или лучше Ягве): оно давно было записано
в текстах, но произносить это «страшное четырехбуквенное
имя» было запрещено, вместо него произносили Адонай, то есть
«Господь» (точнее «мой Господь»). Этот шаг, который я назвал
подготовительным, не был сделан с целью сближения обоих
миров — эллинского и иудейского, — это было скорее одно из
многочисленных проявлений тенденции «возведения ограды
вокруг Закона», которое Пиркей Авот51 приписывает мужам
Великого собрания (1, 1) и о котором у нас еще неоднократно
пойдет речь. Было сказано в Законе «Не произноси имени Гос­
пода, Бога твоего, напрасно» (Исх. 20, 7); оградой вокруг этой
заповеди был запрет использования этого имени вообще. Но
результатом, хотя и непредвиденным, такой универсализации
имени Творца стало значительное упрощение пропаганды
иудаизма: Иегова был чуждым элементом для религиозного
сознания эллинов, тогда как «Господа» (Бога) — по-гречески
κύριος — уже и так каждый из них исповедовал. По правде го­
воря, эта универсализация привела и к другому результату,
также непредвиденному и даже совершенно нежелательному:
раз уж это «страшное четырехбуквенное имя» имело такую
силу, большим было искушение использовать его в закля­
тиях для изгнания злых духов. Потому мы достаточно часто
встречаем это имя — в греческой форме Ίάω52 — в написанных
51
Пиркей Авот или Абот (ГПЗК ^рчв, «Поучения отцов») — одно из древнейших
собраний раввинистических афоризмов, вошедшее в Талмуд (трактат Мишны из
раздела «Незикин»). В устной форме многие из этих афоризмов восходят к меж­
заветному периоду и периоду Второго Храма. Наиболее ранняя часть Талмуда. —
Примеч. перев.
52
Эллинизация Иеговы в Септуагинте: см. работу Deissmann'a Die Hellenisiemngdes
semitischen Monotheismus (Neue Jahrb., 1903, 161 и ниже). He стоит также забывать
об исследованиях А. Т. Dähne, Geschichtliche Darstellung der jüdisch-alexandrinischen
430
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
по-гречески заклинаниях^ в окружении таких же страшных
«абрайских» имен. Это также была пропаганда иудаизма, но
пропаганда сомнительной ценности, направленная на психи­
ку низших слоев тогдашнего общества.
Вместо этого подлинной «эллинизацией» иудейского мо­
нотеизма было частичное устранение антропоморфизма в грече­
ском переводе Писания, возникшем во времена первых Птоле­
меев в Александрии, в так называемой Септуагинте; оно было
осуществлено несмело и непоследовательно, без принципиаль­
ных изменений священного текста, но, тем не менее, тенденция
достаточно выразительна. В книге Исход (24, 10-11) речь идет о
тех вождях Израиля, которые вместе с Моисеем взошли на гору,
отделившись от народа: «и видели Бога Израилева... И Он не
простер руки Своей на избранных из сынов Израилевых: они
видели Бога, и ели и пили» (т. е. им это совершенно не мешало).
Септуагинта переводит следующим образом «и видели место
Бога Израилева... И Он не простер руки Своей на избранных из
сынов Израилевых: они видели место Бога, и ели и пили». Но и
здесь, и в ряде других мест устраняются антропоморфические
представления о подлинной теофании.
Очевидно, это была незначительная ретушь; ведь Септуа­
гинта — это перевод, поэтому серьезные вторжения в текст ис­
ключены. Но в это же время существовала другая литературная
форма, в которой авторы не стеснялись выражать свои взгля­
ды; это была так называемая Агада — переделка и дальнейшее
развитие исторической части Писания. Первым примером та­
кой общей Агады стала дошедшая до наших дней Книга Юби­
леев или Малое Бытие, написанная, вероятно, в годы, близкие
к Рождеству Христову. В части содержания она параллельна
каноническому Бытию; потому, собственно, внедренные авто­
ром изменения характерны иудейской эпохе. Он принципиаль­
но, насколько это возможно, вымарывает неопосредованное
Philosophie [1924], II. 1 и ниже, содержащие обильные материалы. См. также (и об
апокрифах) сочинение Bousset'a (выше, примеч. 41).
53
Подробнее см.: Reitzenstein. Poimandres; Deissmann. Bibelstudien, 1 и ниже.
Том III. Эллинизм и иудаизм
431
общение Бога с людьми. В каноническом Бытии (2, 19) сам
Бог, произведя из земли всех зверей земных и птиц небесных,
привел их к Адаму; в Книге Юбилеев их приводят ангелы по
слову Божьему (3). В Бытии сам Бог является Аврааму и дает
ему обетование о великом будущем его семени (12, 1); здесь же
только «слово проникает в его сердце» (12, 17), внешнее откро­
вение представлено внутренним откровением. Притом, что из­
начально в Бытии сам Бог искушает Авраама (22, 1), требуя от
него закласть на всесожжение сына Исаака, здесь искусителем
выступает Мастема — старший среди злых духов (17, 16).
Очевидно, мы не можем утверждать с уверенностью, что
эти достаточно скромные изменения были вызваны влиянием
эллинизма и целями облегчения пропаганды: Книга Юбилеев
была написана в Палестине, в среде если не фарисейской, то
близкой фарисеям, и Агада, несмотря на свою видимую сво­
боду, не могла противоречить основным утверждениям тради­
ций, к которым относилось, например, сотворение человека
Богом «по образу и подобию» Его. Плодовитее Агады с этой
точки зрения была аллегоризация, практикуемая иудейской
школой в Александрии. До нас она дошла в сочинениях Фило­
на Иудея (§ 46), но отсюда не стоит делать вывод, что именно
он первым применил этот метод к Писанию (сам по себе это
наидревнейший греческий метод, при интерпретации Гомера
датируемый уже IV веком, т. е. наверняка общеизвестный). Как
бы там ни было, в этом случае для нас Филон — единственный
представитель этой школы.
Итак, опираясь на слова «по образу и подобию», как говорит
Филон (De opif. mundi 69): «Весьма хорошо, что ничто из возник­
шего не уподоблено Богу более, чем человек. Но пусть никто
не представляет это подобие в чертах телесных, ибо ни Бог не
имеет вида человека (άνθρωπόμορφος), ни тело человеческое
не богоподобно. Об "образе" же говорится по отношению к во­
дительствующему души уму (νους). Ведь в соответствии с тем
единым для всего [умом, послужившим] как бы первообра­
зом, был создан [ум], существующий у каждого в отдельности
432
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
и в некотором смысле являющийся богом того, кто его содер­
жит и хранит»54. Это уже полная эллинизация; метафизическое
божество Платона вводится в наивное антропоморфическое
бытие. Оно изменяется и далее, затрагивая кропотливую пе­
реработку Талмуда и даже комментарии христианских тол­
кователей. В то же время иудейское богословие обращается и
к эллинам, возвращая им с иудейской печатью то, что позаим­
ствовало у них же. Это тот же самый Бог, о котором возвещала,
как мы помним, иудейская Сивилла:
Правит всем и невидим, а Сам все сущее видит.
Невидимым должен быть тот, кого видели и Адам, и пат­
риархи, и Моисей с вождями Израиля, и пророки? Пусть об
этом спорят аллегористы; однако эллинизированный моно­
теизм мог смело, следуя путем эллинизированных религий
Исиды и Великой Матери, начать свое дело иудаизации эллин­
ского мира.
§9
Но следует быть чрезвычайно осмотрительным, иначе мо­
жет легко получиться, что толкователь, выигрывая в одном,
гораздо больше терял бы в другом. Другими словами: приняв
в Писание абстрактное перипатетическое понятие о божестве,
«которое объемлет все, само не будучи объемлемым», утратил
бы Бога личного, Бога живого, пастыря избранного народа —
Израиля.
Ведь наиболее привлекательной чертой иудейского по­
нятия божества была та исключительная забота, которой оно
окружает израильский народ. Все развитие истории человече­
ства иудеоцентрично; намерением Провидения было ведение
54
Русский перевод приводится по изданию: Филон Александрийский. Толкование
Ветхого Завета. М.: ГЛК, 2000. — Примеч. перев.
Том III. Эллинизм и иудаизм
433
Израиля по пути совершенства, который это совершенство
достигает неукоснительным соблюдением данных в Торе запо­
ведей. Прочие же народы — это лишь инструменты воли Божией, направленной на усовершенствование Израиля; Бог либо
отдает их в руки избранного народа с наказом беспощадного
уничтожения (как хананеев), — либо использует их в качестве
бича для наказания за строптивость (как вавилонян), — либо,
в конце концов, в качестве избавителей того самого народа (как
персов с Киром во главе). И необходимо признать, что в этой
длительной, трогательной, хотя и не всегда мягкой заботе есть
что-то чрезвычайно утешительное — в первую очередь, конеч­
но, для иудеев или для тех, кто смотрит на мировую историю их
глазами; но этот инструмент настолько привлекателен, что за­
урядный читатель пропитывается им. Ведь те выражения, в ко­
торых пророки описывают личную связь Бога с Его народом,
неустанную заботу, настолько мощны, что трудно не поддаться
их влиянию.
Доминирует здесь, в первую очередь, Исайя в средней час­
ти своего пророчества или, как называют его критики, ВтороИсаия. «Так как ты дорог в очах Моих, многоценен, и Я воз­
любил тебя, то отдам других людей за тебя, и народы за душу
твою» (43,4). «А Сион говорил: "оставил меня Господь, и Бог
мой забыл меня!" Забудет ли женщина грудное дитя свое, чтобы
не пожалеть сына чрева своего? но если бы и она забыла, то Я не
забуду тебя» (49, 14-15). «Горы сдвинутся и холмы поколеблют­
ся, — а милость Моя не отступит от тебя, и завет мира Моего не
поколеблется, говорит милующий тебя Господь» (54, 10).
Попробуем все же, поскольку этого требует наша тема,
прочитать чудные и притягательные для иудея слова глазами
эллина. Вот их провозглашает своему слушателю архисинагог
и добавляет: вот каким образом о нас печется наш Бог; есть
ли у вас нечто подобное? — «Да, — отвечает афинянин, —
есть, и твои слова полностью отвечают моим убеждениям.
Ведь так же, согласно нашим провидцам, печется о нас наша
великодушная покровительница Паллада-Афина. Об этом
434
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
рассказал наш древний законодатель Солон, современник ва­
шего Иеремии:
Наша страна не погибнет вовеки по воле Зевеса
И по решенью других присноблаженных богов.
Ибо хранитель такой, как благая Афина-Пал л ада,
Гордая грозным отцом, длани простерла над ней55.
На сто лет позже, когда персидские наездники своими тол­
пами заполонили нашу Элладу, она — как нам пророчествова­
ла наша провидица, дельфийская Пифия, — испросила для нас
у своего отца средство избавления:
Гнев Олимпийца смягчить не в силах Афина Паллада,
Как ни склоняй она Зевса — мольбами иль хитрым советом...
Лишь деревянные стены дает Зевес Тритогенее
Несокрушимо стоять во спасенье тебе и потомкам56.
И во время еще большего бедствия, когда наше войско было
уничтожено под Сиракузами, наш Еврипид — ведь мы наших
вдохновенных поэтов считаем провидцами — в своем «Ионе»
ее саму сводит с Олимпа; она, сопровождая нашу царевну
Креусу в Афины, обращается к ней с такими словами, кото­
рые в то время столько смелости придали нашим угнетаемым
предкам:
Креуса:
Афина:
Ион:
Креуса:
О дитя, Афины ждут нас.
В путь же... А за вами я.
Ты достойнейший нам спутник.
И Афин старинный друг57.
55
Фрагмент 3 Diehl (русский перевод Г. Ф. Церетели).
56
Геродот. История, VII, 141 (русский перевод Г. А. Стратановского).
57
Еврипид. Ион, 1616 (русский перевод И. Ф. Анненского). О времени написания
этой трагедии (411 до Р. X.) см. мою статью Les reflets de Vhistoire politique dans la
tragédie grecque, И (в La Pologne au Congrès international de Bruxelles, 1923).
Том III. Эллинизм и иудаизм
435
Из этого ты видишь, что мы вас можем понять: ваш Иегова
заботится о своем Израиле так же, как и наша Паллада о своем
любимом городе Афинах».
«Но, — продолжает наш афинянин, — есть большая разни­
ца между вашим представлением и нашим, и эта разница от­
нюдь не в вашу пользу.
Внимательно представь себе описываемую Пифией сцену.
Персидский враг угрожает нашей отчизне; наша защитница
Паллада обращается с молитвами о спасении к своему олим­
пийскому отцу. Видишь ее как просительницу у подножия тро­
на Зевса? Но Зевс изначально не на нашей стороне. Он не гре­
ческий и не персидский бог; он справедливо и беспристрастно
судит дела и судьбы обоих народов. И лишь после длительного
размышления он дарует своей дочери скудное, но при правиль­
ном использовании действенное средство обороны. Итак, Пал­
лада — наша заступница, а Зевс — заступник всего человече­
ства; это значит: наша религия универсальная^. А ваша?»
Ответ на этот вопрос отнюдь не легок — и он не становит­
ся проще сегодня; но верно замечают об иудаизме его хорошие
знатоки, что он «религия противоречий»59, «религия дисгар­
монии»60. Однако до того, как мы попробуем дать требуемый
ответ, нам следует понять, в каком смысле мы будем использо­
вать слово «универсализм»; ведь его многозначность могла бы
стать причиной путаницы. Поскольку речь идет о сравнении
с эллинизмом, памятные слова Гомера [ДР, § 22] дают следу­
ющее определение: это универсализм заботы, охватывающей
все народы, которая в отношении каждого отдельного человека
зависит лишь от его заслуг, а не от его национальности. И тогда
на вопрос, когда греческая религия была универсальной в этом
58
См. работу J. Szerudy Charakter narodowy i uniwersalny religji izraelickiej [1922], 16 и
ниже. Автор использует термин «универсализм» в его самом широком значении,
включая и моральный характер; у нас об этом речь еще пойдет ниже (§ 13). Е. Seilin.
DieATliche Religion im Rahmen der andern altorientalischen [1908], 59 и ниже; другие.
59
Bousset, 185.
60
Staerk (выше, примеч. 44), 108.
436
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
значении, последует ответ: всегда — уже с самых ранних песней
«Илиады». Мы наблюдаем прогресс в определении понятия за­
слуги — от Гомера через провидцев VIII—VI веков до Платона —
от аспекта сакрального до аспекта морального61; но Зевса всегда
считали богом наднациональным. Таким же является понятие
христианское, что само собой разумеется. — Но на вопрос, была
ли религия Иеговы универсальной в этом значении, с такой же
решительностью мы должны дать ответ: никогда. Этому про­
тиворечит сам символ этой религии, без конца повторяемый
в Писании: Израиль — народ Иеговы, Иегова — Бог Израиля,
под этим-то лозунгом и был заключен тот знаменитый завет
под облаками Хорива.
Не может быть и речи об универсализме этой религии;
мы можем говорить только об ее отношении к универсализму.
И хотя само отношение изменялось соответственно изменени­
ям времени, говорить о нем будет неуместно.
С самых давних времен — времен монолатрии — господ­
ствовал безотносительный национализм62: Иегова — это Бог
Израиля, другие боги избрали другие народы, они существу­
ют на одном уровне с Иеговой, но служить им израильтянин не
должен, поскольку это было бы предательством собственного
«завистливого» Бога. О таком понятии божества неопровержи­
мо свидетельствуют известные слова Иеффая к царю аммони­
тов (Суд. 10,24): «Не владеешь ли ты тем, что дал тебе Хамос, бог
твой? И мы владеем всем тем, что дал нам в наследие Господь
Бог наш».
Переход от монолатрии к монотеизму стал причиной из­
менений также и в этом аспекте. В течение некоторого вре­
мени —- и в определенных сферах — можно было поддержать
существование языческих богов как богов подвластных Иего­
ве, как мы это показали выше; но раз выше было принято,
61
62
См. мою статью Бог и добро (Из жизни идей, I. 289 и ниже).
Кроме указанных слов Иеффая, см. слова Давида (выше, примеч. 44). Вообще,
это точка зрения «иеговиста»; см.: Alfr. Bertholet. Die Stellung der Israeliten und der
Juden zu den Fremden [1896].
Том III. Эллинизм и иудаизм
437
что кроме Иеговы других богов нет, боги народов — суть «ни­
что»; должно было возникнуть представление, что судьбой
этих народов также управляет Иегова. Здесь, очевидно, виден
определенный универсализм, но лишь универсализм силы62,
а не заботы — я подчеркиваю эту разницу, на которую до сих
пор не обращали, насколько мне известно, достаточного вни­
мания.
По-прежнему Иегова печется исключительно об Израиле
как о своем «избранном народе», другими народами он толь­
ко управляет, используя их как орудия своей опеки Израиля,
соответственно тому, что было сказано выше. Окостенение
последующих времен (§ 41) укрепило это чувство исключи­
тельности; возникло убеждение, что Иегова создал мир ис­
ключительно для своего избранного народа. На фоне такого
убеждения псевдо-Ездра (вероятно, во времена Домициана)
объявил — но нет уверенности, что он был первым — свои
знаменитые слова: «Для нас создал Ты век сей... Если для нас
создан век сей, то почему не получаем мы наследия с веком?»
(3 Ездр. 6, 55-59). О фатальной роли такого убеждения в войне
с «народами» еще зайдет речь (§ 43); здесь мы хотим лишь об­
ратить внимание на существование такого ультранационали­
стического направления.
Но в других сферах и в более спокойные времена было воз­
можным и другое восприятие роли «избранного народа» — и на
его фоне относительный или потенциальный универсализм64
опеки. Его формула выглядит так: Господь Бог сотворил
63
Иегова «поднимет знамя народам дальним, и даст знак живущему на краю зем­
ли» (Ис. 5, 26); «наведет на него (Дамаск и Самарию) Господь воды реки бурные и
большие — царя Ассирийского со всею славою его» (8, 7); «(воздвигнет Господь)
Сириян с востока, а Филистимлян с запада; и будут они пожирать Израиля пол­
ным ртом» (9, 12); Ассур — «жезл гнева Моего! и бич в руке его» (10, 5) и т. д.
«Если бы не было Израиля, мир бы не существовал» (Bammidbar rabba, 18),
см.: Weber (выше, примеч. 48), 201.
64
Мы встречаемся с ним везде, где речь идет о судьбах народов в жизни «того вре­
мени», см. § 28. Отступничество народов было позже отягощено тем допущением,
что Бог открыл Тору и им, но они ею пренебрегли: Weber, 56 и ниже.
438
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Адама и Еву, прародителей не одного лишь Израиля, но и все­
го человечества. Однако прочие народы забыли своего созда­
теля и отступились от него, вручая себя опеке ложных богов;
один лишь Израиль в лице своих патриархов смог соблюсти
веру в Иегову, вследствие чего, собственно, стал «избранным
народом», а Иегова — «Богом Авраама, Исаака и Иакова». По­
скольку отступление Иеговы от народов было вызвано их соб­
ственным отступлением от него, можно предположить, что оно
прекратится, как только прекратится отступление последних;
пусть народы обратятся к Иегове, и он снова станет Богом все­
го человечества. Насколько это обращение связано с идеей мес­
сианизма, еще будет сказано ниже; здесь мы приведем лишь эту
голую формулу.
Понятно, что такая формула иудейского универсализ­
ма содержала в себе мощный стимул для прозелитизма; кто
хотел, мог даже толковать в этом направлении известную за­
поведь Второ-Исаии: «но Я сделаю Тебя светом народов, что­
бы спасение Мое простерлось до концов земли» (49, 6). В та­
кой перспективе, добавлю это сразу, не было ничего привле­
кательного для народов; а пророк продолжает: «и принесут
сыновей твоих на руках и дочерей твоих на плечах. И будут
цари питателями твоими, и царицы их кормилицами твои­
ми; лицом до земли будут кланяться тебе и лизать прах ног
твоих». Как бы то ни было, такими пророчествами великого
пророка не сложно было оправдать прозелитизм и придать
религии Иеговы определенную видимость универсализма.
Но с другой стороны, понятно, что последователи строгого
и исключительного иудаизма неохотно наблюдали за таким
распространением своего учения среди народов, вследствие
чего и на эти народы распространились данные Израилю обе­
тования, а в конечной перспективе — и за полным растворе­
нием Иеговы как «Бога Израиля»; победа этого направления
привела как раз к «окостенению» иудаизма и к талмудист­
ской поговорке: «Прозелитизм — это язва на здоровом теле
иудаизма» (§ 43).
Том III. Эллинизм и иудаизм
439
Но не все проявления иудейского универсализма вписы­
ваются в формулу потенциального универсализма; мы также
должны принять во внимание и те, для которых — привязыва­
ясь к терминологии христианских богословов65 — я предлагаю
термин «монистический универсализм» (не «догматический»).
Он возник как результат деятельности пророков и их борьбы с
идолопоклонством народа и царей.
Такой союз, девизом которого было: «Израиль — народ Иего­
вы, Иегова — Бог Израиля», получил у пророков поэтическую
форму супружеского союза', следующим последствием этого
65
Из-за противоречий, замеченных в творениях Отцов Церкви, различаются те
их слова, которые были сказаны при построении христианского учения (т. е. «дог­
матично*), от тех, которые прозвучали в огне полемической войны (агонистических). С этой точки зрения понятна деятельность Ильи, преследуемого в Израи­
ле, в Сарепте (3 Цар. 7, 9), как и исцеление Неемана из Дамаска Елисеем (4 Цар. 5);
не говоря о том, что упомянутая вдова, вероятно, была прозелиткой (см.: 3 Цар.
17, 24), о Неемане же это сказано прямо (4Цар. 5, 17; см. бараиту в Сангедрине, 96
b). В последнем случае необходимо было обосновать, что Иегова сильнее сирий­
ских Ваалов. Агонистической является и красивая, возвышенная новелла, извест­
ная нам под названием «пророчество Ионы». Она происходит, по мнению кри­
тиков, из последних лет III в., когда нежелание иудеев попасть в «дом рабства»,
т. е. к Птолемеям, послужило причиной приязненных отношений с «северным
царем», т. е. с Сирией, с которой отождествлялась Ассирия.
В талмудистические времена существовало два течения; тогда как первое, верное
всеобщему духу окостенения, старалось вымарать из Писания даже слабейшие
намеки на универсализм, относя, например, указанные в тексте слова Малахии
исключительно к иудеям рассеяния (Weber [выше, примеч. 48], 20), второе при­
вело к появлению великолепной агады: «В это время ангелы захотели петь [хва­
лебную] песнь перед Святым, Благословен Он. Святой, Благословен Он, сказал
им: Мои творения тонут в море, и вы хотите петь передо Мной?» (Мидраш Авкир;
Мегила 10) (Szemoth, г. 23; Sank., 39 b). Впрочем, эта агада выделилась из другой
традиции; см.: Bacher (выше, примеч. 48), II. 214.
Современное еврейство официально исповедует всеохватный универсализм;
см.: Lehren des Judentums, IV 98 и ниже. Но см. там же, во вступлении, признание
Holzmann'a: «Бог Израиля называется так, поскольку в Израиле Предвечный был
познан как духовное существо (это ложь, см. выше, примеч. 48) и как Бог еди­
ный. Но так как большая часть народа долгое время поклонялась Ваалу и прочим,
ей сложно было понять высокую идею о Боге человечества, и она долго считала
Предвечного Богом исключительно Израиля». С этим можно согласиться; но не
с утверждением апологета-максималиста S. Bloch'a (Israel und die Völker [\922], 14),
который из слов трех таннаитов приходит к выводу, dass dem Judentum der Preis des
jeden nationalen Attributs entkleideten Menschentums eigen sei.
440
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
аспекта было понимание отступления Израиля как супру­
жеской неверности, как прелюбодеяния. Отдельные прояв­
ления такого понимания могли быть очень красивыми, как,
например, у Иеремии: «Так говорит Господь: Я вспоминаю о
дружестве юности твоей, о любви твоей, когда ты была не­
вестою, когда последовала за Мною в пустыню, в землю неза­
сеянную» (2, 2; отсюда, добавлю мимоходом, аллегорическое
токование Песни Песней как книги о любви Израиля к «дщери
Сиона», см. ниже, § 40); но могли быть и отвратительными,
как у Иезекииля — совершенно порнографическая повесть о
двух блудницах. Более того, такое понимание давало опти­
мистам сильный козырь: Иегова отнюдь не уничтожит нас
за наше прелюбодеяние, иначе он станет вдовцом, богом без
народа. Потому-то Иезекииль приписывает Иегове просто­
душное признание, что Он щадит Израиль не ради ценности
народа, а ради собственного имени (36, 21 и ниже). Очевид­
но, такие взгляды были разлагающими, даже подталкиваю­
щими ко греху; но опровергнуть их можно лишь опровергнув
предпосылку, на которую они опираются. Более того: «Вы за­
блуждаетесь: вы не единственный Мой народ; Я люблю дру­
гие народы так же, как и вас». Таково значение обычно при­
водимых в пользу универсализма Иеговы слов Амоса: «Не Я
ли вывел Израиля из земли Египетской и Филистимлян — из
Кафтора, и Арамлян — из Кира?» (9, 7) и Малахии: «Ибо от
востока солнца до запада велико будет имя Мое между наро­
дами» (1, 11).
Впрочем, урожай такого агонистического универсализма
весьма скудный, и о нем совершенно забывают, когда наступа­
ет согласие между Иеговой и его возлюбленной, дщерью Сио­
на. Вестником такого согласия, как мы уже видели, выступал
Второ-Исаия; он же был вдохновителем отношения к народам
как к «каплям, исчезающим на солнце», несмотря на то, что к
этим народам принадлежали и персы, которым Израиль обя­
зан своим избранием. Естественно: жертвой согласия между
супругами всегда была — tertio plorans.
Том III. Эллинизм и иудаизм
441
§10
Итак, остается потенциальный универсализм, у которого
не было актуальной ценности, поскольку до обращения всех
народов было еще далеко. Этот великолепный и захватываю­
щий образ, о котором шла речь чуть выше — Паллада у ног Зев­
са как заступница своего любимого эллинского народа — был
возможен только на фоне политеизма, который единственный
в каком-то виде предоставлял возможность примирить две эти
противоположности: национализм и универсализм в религии.
Поэтому религия Иеговы содержала в себе зародыш или руди­
мент такого, для данной цели совершенно достаточного, поли­
теизма; им была ангелология66.
Учение об ангелах (maleakîm), в котором критики видят пе­
режитки астрального политеизма вавилонян, не играет боль­
шой роли в древней еврейской литературе; только под влияни­
ем эллинизма старые семена пробиваются и приобретают более
или менее ясные очертания. Это, конечно, не означает, что сами
фигуры были заимствованы из эллинизма; это значит только,
что эллинское влияние стало причиной развития того, что уже
содержалось в старой иудейской традиции. Однако роль анге­
лов в позднем иудейском богословии была двоякой. С одной
стороны, они сделали возможной далеко идущую трансцендентализацию самого божества: там, где изначально — вследствие
наивного антропоморфизма старой религии — Иегова лично
вступал в общение с людьми, теперь его замещал один из ан­
гелов. Но с другой стороны, именно потому, что ангелов было
66
Поскольку здесь больше, чем где бы то ни было, свирепствует модная ныне персомания, я считаю уместным упомянуть несколько работ, иллюстрирующих это
направление: Ег. Stave, Über den Einfluß des Parsismus auf das Judentum (1898; конк­
ретно об ангелологии с. 204 и ниже; относительно сдержанно). W. Bousset (выше,
примеч. 41); R. Reitzenstein, Das iranische Erlösungsmysterium [1921] и прочие сочине­
ния этого замечательного религиоведа, особенно его полемику с Scheftelowitz'eM;
Ed. Meyer (выше, примеч. 30), II. 58 и ниже; об ангелологии 96 и ниже: Ed. Norden,
Die Geburt des Kindes [1924]. He особо доверяя этой теории (см.: Eos XXVII [1924], 173
и ниже), я не буду принимать ее во внимание в настоящей книге.
442
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
так много, точность и исключительность иудейского моноте­
изма была нарушена; ведь по греческим представлениям анге­
лы были божественными существами: ангел-вестник (άγγελος)
Иеговы ничем не отличался от Гермеса, вестника Зевса.
Я прошу сравнить с одной стороны Быт. 16, 6-8: «И Сара
стала притеснять ее (Агарь), и она убежала от нее. И нашел ее
Ангел Господень у источника воды в пустыне, у источника на
дороге к Суру. И сказал [ей Ангел Господень]: Агарь, служанка
Сарина! откуда ты пришла и куда идешь?», а с другой Гомера
(Одиссея, 10. 277-282):
Вдруг, как уж к дому я шел, предо мной златожезлый явился
Аргоубийца Гермес, похожий на юношу видом
С первым пушком на губах, — прелестнейший в юности возраст!
За руку взял он меня, по имени назвал и молвил:
— Стой, злополучный! Куда по горам ты бредешь одиноко,
Здешнего края не зная?67
Действительно, по греческим представлениям культ яв­
ляется характерной чертой божественных существ; но разве у
еврейских ангелов не было собственного культа? В иерусалим­
ском Храме, очевидно, нет, но если говорить о еврейских об­
щинах рассеяния, то достаточно упомянуть хотя бы предосте­
режение ап. Павла, касающееся «служения Ангелов» (θρησκεία
των αγγέλων) (Кол. 2,18). Согласно известному во времена иудей­
ского восстания раввину Иоханану, «Святой (т. е. Бог) ничего
не делает, не посовещавшись предварительно со своими анге­
лами» (Санх. 38 Ь); поэтому в самой сердцевине иудаизма мы
встречаем «множество богов» (θεών άγοραί) гомеровской ре­
лигии. Дальше в этом направлении продвинулся автор откро­
вения Еноха: согласно ему, Господь оставил свое святилище и
свою башню (т. е. Иерусалим и его Храм) и отдал свой народ под
власть семидесяти «пастухов», т. е., по обычному толкованию,
ангелов, — и с этого момента начались несчастья избранного
67
Перевод В. В. Вересаева. — Примеч. перев.
Том III. Эллинизм и иудаизм
443
народа. Так чем же это отличается от шутливо богохульной вы­
думки пассажира у Виктора Гюго: «Господь Бог в отлучке. Нуж­
но бы издать декрет, обязывающий его сидеть на своем месте.
Он прохлаждается на даче, и ему не до нас... Ясно, милейший,
что Богу надоело управлять людьми, он отдыхает, а его намест­
ник, ангелок из семинаристов, дурачок с воробьиными кры­
лышками, вершит все дела. Капитан... промолвил: — Доволь­
но! Осторожней, сударь, в выражениях. Ведь мы на море» {Les
travailleurs de la mer [Труженики моря]. VI. 4). Автор апокалип­
сиса здесь, как видно, никакого богохульства не чувствовал.
Автор этого откровения писал его, вероятно, во времена
Хасмонеев; и если это так, то его семьдесят ангелов-пастухов
заслуживают нашего пристального внимания. Опираясь на
эллинизированную греческими переводчиками песнь Моисея
{Втор. 32, 8): «Когда Всевышний давал уделы народам и рассе­
лял сынов человеческих, тогда поставил пределы народов по
числу Ангелов Божиих» (в еврейском тексте — сынов Израилевых), — раввины эллинистической эпохи предположили, что
существует семьдесят народов, каждый из которых имеет свое­
го ангела-хранителя68. Этой традицией во времена Маккавейского восстания воспользовался автор пророчества Даниила.
68
Ангел Михаил в таргуме Иова XXV 2 «стоит одесную Бога» (Weber [выше, при­
меч. 48], 163), как Аполлон — одесную Зевса; аналогия тем более поразительная,
поскольку оба поразили драконов (Откр. 12, 7; в этом месте я, как и Dieterich в
Abraxas, 117 и ниже, усматриваю эллинское, а не персидское влияние, как Gunkel
[выше, примеч. 48], 283 и ниже). Еще более интересно сравнение, приводимое
Тацитом (История, V. 13), который говорит, что перед взятием Иерусалима audita
major humanâ vox excedere deos. Это свидетельство находит себе поддержку в агаде,
по которой город мог быть захвачен только после того, как его оставили ангелы.
Ср. оставление богами Трои (трагедия Софокла Ξοανηφόροι. Nauck TGF, с. 230).
Подобные представления имеют место и в агаде: истреблению народа предшест­
вует гибель его ангела-хранителя. Если по другой агаде (Шабб. 12 Ь) ангелы пони­
мают только по-еврейски, чем вызван запрет молиться по-арамейски, мы отчет­
ливо видим представление об ангелах, приносящих Богу молитвы людей, а также
представления Платона о соответствующей роли демонов (Пир, 202е). На пери­
ферии остается представление об «ангеле Божием» как о внешней душе Божества
(Lods в Rev. des et. juives LXXII [1921], 265 и ниже); это напоминает мою трактовку
гениев богов у римлян (РР, 45).
444
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Его Даниилу предстал ангел-хранитель иудейского народа,
Михаил, который снова должен сражаться за свой народ с пер­
сидским и греческим ангелами {Дан. 10). Мы видим здесь бес­
спорную аналогию с афинской Палладой из приведенного выше
пророчества Пифии: ангел или архангел Михаил был храни­
телем иудейского народа и его покровителем перед лицом Наи­
высшего. Сравните это с известной неаполитанской амфорой69
IV века до Р. X. Здесь в середине Зевс восседает на своем троне;
крылатое создание у его ног обращает его внимание на две жен­
ские фигуры, приближающиеся с правой стороны. Это Паллада
ведет за руку несчастную Элладу (есть надпись), отдавая ее на
милосердие высшего бога. А дальше на престоле гордо сидит
«Азия», разговаривающая со стоящей перед ней женщиной с
двумя факелами: она, очевидно, не подозревала, что ее советчи­
ца — это «Ложь», Απάτη, как звучит соответствующая надпись.
Иудейская концепция не сравнялась с эллинским первооб­
разом, но этого и нельзя было требовать. В любом случае, мы
встречаемся здесь с заметным сближением обеих религий: в та­
ком понимании ангелология иудаизма была непосредственно
понятна эллинскому прозелиту. Но не только в нем.
В хорошо известном и очень важном пассаже своего Пира
Платон (или, скорее, Диотима) устами Сократа, повествуя о
том, кто такие демоны10, говорит, что их назначение: «быть ис­
толкователями и посредниками между людьми и богами, пе­
редавая богам молитвы и жертвы людей, а людям наказы богов
и вознаграждения за жертвы. Пребывая посредине, они запол­
няют промежуток между теми и другими, так что Вселенная
связана внутренней связью... Не соприкасаясь с людьми, боги
общаются и беседуют с ними только через посредство гениев —
и наяву, и во сне»71. Со временем из соединения этой «демо69
Monumenti delli Institute di corr. arch., IX, t. L. и LI; ср.: S. Reinach. Répertoire des vases
peints, I. 194. Часто издается.
70
С. К. Апт в своем переводе Пира употребляет слово «гений», которое я здесь
оставляю. — Примеч. перев.
71
Платон. Пир, 202е.
Том III. Эллинизм и иудаизм
445
нологии» Платона с иудейской ангелологией возникнет сред­
невековая кабалистика; но уже сейчас это соединение вполне
заметно. Ведь то, что Платон приписывает своим демонам, по
традиции эллинистического иудаизма является делом ангелов,
в частности, архангела Михаила, этого «посредника между Бо­
гом и людьми» (Дан. 6). Ведь он приносит пред лице Господне
добрые поступки богобоязненных людей, собранные их анге­
лами-хранителями (4 Бар. 2, 299).
Их ангелами-хранителями — вот новый пункт сближения
иудейской ангелологии и эллинской демонологии. Согласно
последней, у каждого человека есть свой собственный «демон»,
сопровождающий его от первого до последнего дня жизни. Но не
Платон — создатель этого верования; он только стремился к его
реформе, утверждая в своем известном «видении Эра» устами
Лахесис, дочери Необходимости: «не вас получит по жребию ге­
ний, а вы его себе изберете сами» (Государство, X. 617е72); отсюда
мы приходим к выводу, что — согласно общепринятой вере —
демоны при рождении человека бросали жребий о нем, о чем,
впрочем, есть и другие свидетельства. На эту же общепринятую
веру ссылается и Платон (Федон, 107d73): «Рассказывают же об
этом так. Когда человек умрет, его гений, который достался ему
на долю еще при жизни, уводит умершего в особое место, где все,
пройдя суд, должны собраться, чтобы отправиться в Аид с тем
вожатым, какому поручено доставить их отсюда туда». Итак, мы
видим демона-хранителя в роли демона смерти. В этой же роли
мы встречаем в иудейской эсхатологии ангелов74; иногда в ней
выступает сам архангел Михаил, иногда и другие — Иеремиэль,
Истраэль; последний, очевидно, как ангел смерти Азраил про­
ник в поэтическую мусульманскую легенду. Но у греков в этой
72
Перевод Α. H. Егунова (греческое слово «даймон» нередко переводится филоло­
гами отечественной школы заимствованным из латыни словом «гений»). — При
меч. перев.
73
74
Перевод С. П. Маркиша. — Примеч. перев.
Bousset, 322. О Гермесе в этой роли см. мое исследование Гермес, трижды Вели
кий, 26.
446
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
роли личный демон каждого человека сталкивается с конку­
рентом — общим «проводником душ» (ψυχοπομπός) Гермесом,
которого мы уже видели как вестника Зевса и даже «ангела»
(άγγελος) над ангелами. Об умершем говорили: «Его прибрал
Гермес». Представляли, что этот бог блуждал по человеческим
жилищам и высматривал, кому суждено перейти из царства све­
та в царство тьмы. Потому если в середине оживленного раз­
говора вдруг наступала тишина, в те времена замечали, что это
«вошел Гермес». У христиан Гермеса в этой роли замещает «ти­
хий ангел»; ангел чего? Несложно догадаться. Спустя несколько
столетий греческая демонология в соединении с еврейской ангелологией и с искусством чернокнижия египтян создаст науку
с великим будущим; ею станет наука Гермеса — герметика, —
позднейшая алхимия и наша химия (§ 52).
Я еще раз повторяю: для меня не имеет значения, возникла
ли эта ангелология под влиянием эллинизма; она могла иметь
и более древнее происхождение — такое, которое эллинизм
лишь стимулировал к развитию и более сформированному
выражению. Но в любом случае она приблизила иудейские
небеса греческому Олимпу; «Предвечный» Даниила с огром­
ной свитой служащих Ему гораздо легче поддавался понима­
нию воспитанного в политеизме эллина, чем одинокий Иегова
Моисея и Исайи. И случилась странная вещь: в первые века
после Рождества Христова иудейская религия производила
впечатление религии политеистической как на язычников —
например, на Цельса75, — так и на христиан. Среди последних
соответствующие обвинения иудеям предъявлял уже автор
апокрифического Апокалипсиса Петра: «Мы не должны, — го­
ворит он, — служить Богу как иудеи. Ведь они считали, что
познали Бога, но не смогли познать Его, служа ангелам и ар­
хангелам». Были ли эти обвинения, которые повторяет первый
христианский апологет Аристид Афинский76, справедливы
75
76
См.: Ориген. Против Цельса, I. 26; V. 6.
Аристид. Апология, XIV. 4 (см. комментарий J. Geffcken'a в его Zwei griechische
Apologeten).
447
Том III. Эллинизм и иудаизм
или нет — вопрос другой; нас интересует только впечатление,
которое на постороннего наблюдателя производила иудейская
религия тех времен.
§11
Вернемся же, однако, к Палладе. Для афинян она была,
согласно рассмотренной чуть выше терминологии, ангелом —
«опекающим» их отчизну перед лицом высшего всемирного
бога; но для всех эллинов она была воплощенной мыслью по­
следнего. Как мысль Зевса, она возникла просто из его головы;
это понятное всем значение прозрачного антропоморфистского мифа о рождении Паллады из головы Зевса. И кто хоть раз
видел мысль Зевса в ее наготе (как тот молодой фиванец Тиресий77), тот уже утрачивает зрение для всего, что есть на Земле и,
как пророк, получает высшее откровение настолько мощное,
что даже смерть не в силах совладать с ним, и он в Аиде един­
ственный живет с полным сознанием, тогда как другие — лишь
тени. Потому-то трон Паллады — как «лареброс'а»78 Зевса —
находится возле его трона.
Потому что Зевс единственный,
Выше, чем он сам, ничего нет в мире,
И ничто ему не равно по славе.
Ближе всех к нему занимает место
Дева Паллада...79 —
говорит Гораций80. Как мысль Зевса она сопровождает любимых
его героев: именно она помогла Персею в его грозной вылазке
77
См. мою статью deActaeonis Tiresiaeque \r\fortuniis (Eos, XXXIX [1926], 1 и ниже).
78
Πάρεδρος — сидящий рядом или вместе. Πάρεδρος II Ô и ή 1) паредр, член суди­
лища; 2) советник, помощник; 3) спутник, сотоварищ. — Примеч. перев.
79
О роли Паллады в жизни греческих героев см. учебники по мифологии.
80
Оды, I. 12, 17 (пер. Н. С. Гинцбурга). — Примеч. перев.
448
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
против Медузы; именно она вызволила Ясона из ловушки дра­
кона; именно она, видимо и невидимо, сопровождала Геракла
в трудных приключениях его жизни, и в последнюю минуту,
чтобы облегчить муки героя, она вызвала «теплый источник на
бреге морском» — тот теплый источник, который дал имя Фер­
мопилам; в конце концов, именно она была верной заступни­
цей Одиссея и под стенами Трои, и во время его возвращения в
Итаку. Потому-то все эти герои жили и действовали по мысли
Зевса.
Итак — и здесь мы уже более обоснованно можем говорить
о влиянии эллинизма81 — к такому же воплощению мысли
81
Линия развития: Паллада — Мудрость — Хокма (в Притчах и книге Премудро­
сти) — это моя собственная теория; естественно, она связана с вопросом воз­
никновения книги Премудрости и пролога Притч. В этом вопросе ведущее по­
ложение занимают: с одной стороны, Maur. Friedländer, преимущественно в
работах Geschichte der jüdischen Apologetik [1903], 54 и ниже, и Griechische Philosophie
im AT [\904], особенно 59 и ниже, 182 и ниже; с другой — Р. Heinisch. Die griechische
Philosophie im Buche der Weisheit [1908]; тогда как первый распространяет эллинское
влияние кроме книги Премудрости, о которой преимущественно идет речь, про­
лога Притч, тесно с ней связанного, а также Иов. 27 и Екклесиаста с книгой Сираха, на всего остального Иова и на все Псалмы, — второй даже книгу Премудрости
полностью исключает из ветхозаветной традиции. Среднее положение занима­
ют Е. Sellin (Die Spuren griechischer Philosophie im AT [1905], против Friedländer'a)
и Fr. Focke (Die Entstehung der Weisheit Salomons [1913], работа из-за недозрелости
гиперкритичная). Что касается меня, то после тщательного рассмотрения этого
вопроса я занял положение, среднее между Friedländer'oM и Sellin'oM.
Но в первую очередь, Паллада — Мудрость. Сомнения в этом могут происходить
только от незнания греческой религии: я полагаю, что выполненная в тексте чет­
кая параллелизация приведет к их исчезновению. Конечно, толкование мифа о
происхождении Паллады как мысли из головы Зевса не могло возникнуть ранее
V в. до Р. X., ведь только около 500 г. пифагореец Алкмеон Кротонский устано­
вил, что центром мышления является головной мозг, см.: Th. Gomperz. Griechische
Denker, I. 119 и ниже; до того таким центром считалось сердце. Но это был до­
полнительный момент; уже у Гомера Паллада, оставаясь валькирией, развивает­
ся в интеллектуальном направлении. О тесных отношениях Паллады и Геракла,
засвидетельствованных уже Гомером (Илиада, 8. 362 и ниже), еще более вырази­
тельно свидетельствуют рисунки на вазах— равно как и о популярности таких
представлений. Первый шаг к абстракции мы находим в рассказе Продика (V в.)
о Геракле на распутье (Xen. Memorab., II, I. 21 и ниже); если он называет будущую
покровительницу Геракла (в противоположность Наслаждению-Афродите) не
Мудростью, а Добродетелью, необходимо подчеркнуть, что для философов эти
понятия равнозначны, — ведь и Филон свою Сарру аллегоризирует то как муд-
Том III. Эллинизм и иудаизм
449
или «мудрости» (Хокма) Иеговы свелся и иудаизм нашей эпо­
хи: «Господь имел меня началом пути Своего, — говорит она
о себе в Притчах (8, 22-31), — прежде созданий Своих, иско­
ни... от века я помазана, от начала, прежде бытия земли. Я ро­
дилась, когда еще не существовали бездны, когда еще не было
источников, обильных водою... тогда я была при Нем худож­
ницею82, и была радостью всякий день, веселясь пред лицем
Его во все время, веселясь на земном кругу Его, и радость моя
была с сынами человеческими». «Она, — говорит автор книги
Премудрости, — возвышает свое благородство тем, что имеет
сожитие с Богом, и Владыка всех возлюбил ее: она таинница
рость, то как добродетель (§ 51). Повесть о Геракле на распутье была весьма по­
пулярна в Средневековье (ср.: J. Alper. Hercules in bivio [1912]), а ее неоспоримую
параллель мы встречаем также в Прем. 8, 3-18. Добавлю еще, что Мудрость как
πάρεδρος των θρόνων Бога (Прем. 9,4) совершенно совпадает с Палладой, ближай­
шей к трону Зевса, у Горация и вообще; что в Hen. XLVIII отношение Мудрости
к Мессии такое же, что и Паллады — к эллинскому мессии Гераклу (см. мою La
Sibylle, 24); что догмат о предсушествовании Мудрости (Сир. 1, 4 и проч.) также
отождествляет ее с Палладой; что если в Александрии развивалось уравнение
Исида = Мудрость (Focke, 105), то лишь как вариант уравнения Паллада= Муд­
рость, поскольку Исида «многоименная» также соответствовала Палладе; о стой­
кости этой формулы свидетельствует и освящение в христианские времена храма
Паллады — афинского Парфенона — именно в честь Мудрости-Софии (и лишь
позже — в честь Матери Божией).
О дальнейшем развитии Паллады-Мудрости в христианском гностицизме я рас­
скажу в VI т.; не будет излишним, впрочем, указать на его развитие в Агаде. Ведь
догмат о предсушествовании Мудрости — вследствие отождествления ее с Торой
(см. Bacher, II. 540) — создал странный догмат о предсушествовании Торы (см.:
Bereszit rabba I, Szir. г. V. 11: см. также: Philo de ebr. I, с. 36). Раввины очень бы удиви­
лись, если бы смогли узнать в свой предвечной Торе «языческую» Палладу.
Естественно, парсомания свирепствует и здесь; см.: W. Schenke. Die Chokma in der
jüdischen Hypostasenspeculation [1913].
82
Этот перевод, приписывающий Мудрости активное участие в сотворении мира,
ненадежен: он опирается на масоретскую огласовку слова тип, правильность ко­
торого поставлена под вопрос Sellin'oM (с. 17) и другими, предлагающими огла­
совку атйп — «возлюбленная», «любимый ребенок». Для моей теории это не имеет
значения, ведь Палладе тоже не приписывается участие в сотворении мира, тогда
как «любимого ребенка» мы видим в Илиадеу 8. 373, где Паллада, разгневавшаяся
на Зевса за отсутствие у него благосклонности к ахейцам, напоминает об услугах,
которые она ему оказала, и добавляет: «Будет, когда он опять назовет и Афину
любезной!» (перевод H. И. Гнедича].
450
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
ума Божия и избирательница дел Его» (8, 3). Она «предстоит»
(скорее, «пресидит»: πάρεδρος) престолу Божию (9,4). Она
Адама «от собственного его падения спасла: она дала ему силу
владычествовать над всем» (10, 1-2). Она ради Ноя спасла «по­
топляемую землю, сохранив праведника посредством малого
дерева» (10, 4). Она Авраама «соблюла неукоризненным пред
Богом, и сохранила мужественным в жалости к сыну» (10, 5).
Она Иакова, «бежавшего от братнего гнева, наставляла на пра­
вые пути» (10, 10). Она Иосифа «не оставила проданного, но
спасла его от греха, она нисходила с ним в ров и не оставляла
его в узах, и потом принесла ему скипетр царства» (10, 13). Она
сопровождала Моисея и весь народ израильский до Земли Обе­
тованной (10, 16-19).
Очевидно, остается еще большая разница между этой блек­
лой фигурой воплощенной Мудрости и эллинской Палладой,
которая сразу возникает в нашем представлении такой, какой
ее изваял пророк Фидий; но это уже следствие общего недо­
статка иудейского народа, о котором еще пойдет речь, в его
неспособности ощутить божественное откровение в красоте.
В любом случае, эта мудрость Иеговы не является праздной
абстракцией, простым достоинством Его божественности.
Она — фигура воплощения (или — как звучит технически тер­
мин — ипостась*3).
И, как таковая, она не единственная; конечно, учение об
ипостасях не меньше ангелологии послужило для внесения раз­
нообразия в божественный мир иудеев. Олицетворенной была
Слава Иеговы, Jekara, позже, преимущественно, Szechina (изна­
чально: присутствие), та Szechina, которая, как сверхчеловече­
ское существо, играла такую роль в мистических течениях
еврейского средневековья. Следующей ипостасью был Дух Бо­
жий (Ruach)SA; его начало мы находим уже у Второ-Исайи, напр.
83
84
Об ипостасях в общем см. Bousset'a.
Еврейский корень, как известно, происходит из Быт. 1, 2 {mach женского
рода) — загадочное и известное множественностью толкований место. Грече­
ский корень проанализировал Н. Leisegang (кратко в Hellenistische Philosophie von
Том III. Эллинизм и иудаизм
451
40, 13: «Кто уразумел дух Господа, и был советником у Него,
и учил Его?». Но в более ясном олицетворении мы встречаемся
с ним лишь в книге Премудрости: «В лукавую душу не войдет
премудрость... ибо святый Дух премудрости удалится от лу­
кавства» (1, 4). Ипостасью было также Имя Божие*5; она разви­
лась из слов Иеговы, обращенных к Моисею {Исх. 23, 20): «Вот,
Я посылаю пред тобою Ангела [Моего] хранить тебя на пути...
блюди себя пред лицем Его и слушай гласа Его; не упорствуй
против Него, потому что Он не простит греха вашего, ибо имя
Мое в Нем». Страх, которым было окружено это имя в иудей­
ские времена, также мог послужить к тому, чтобы оно олице­
творяло эманацию божества; осколками чего до нынешнего
дня остались молитвы благословения и заклятия «во имя»
Бога, а также интересная ересь «имяславцев», которая возник­
ла относительно недавно в среде афонских монахов. В конце
концов, этот культ имени был, скорее, проявлением восточного
духа и мостом к эллинизму послужить не мог. Напротив, лег­
ко согласовывалась с эллинизмом спекуляция более позднего
иудаизма, опирающаяся на Сир. 5, 7: «ибо милосердие и гнев у
Него, и на грешниках пребывает ярость Его», — спекуляция,
связанная с двумя «атрибутами» (middoth)*6 Бога: милосерди­
ем и карающей справедливостью. Для них, согласно великому
Aristoteles bis Plotin [1923] 24 и ниже, и подробнее в работе Das Pneuma Hagion). Он
встречается в учении Ксенократа о космогонической триаде; она слилась с триа­
дой Филона: Бог, Мудрость (Дух Божий) и Логос. «Так, пока Александр Великий
открывал Восток для эллинизма, в той самой Элладе создавалась всеобщая рели­
гия, под которой и эллины, и люди Востока могли бы жить одинаково». О другом
понимании Святого Духа свидетельствует Числ. 11, 17; 25; ср.: 4 Цар. 2, 9; это про­
роческий дух.
85
Имя Божие замещает Его самого в Иерусалимском храме: «Я освятил сей храм,
который ты [Соломон] построил, чтобы пребывать имени Моему там вовек»
(3 Цар. 9, 3 и др.). О ереси «имяславцев» в среде афонских монахов в российской
печати вышло много материалов в начале столетия. Относительность имени у Второ-Захарии (9 и ниже) находит также Eckhardt. Zeitschriftfür Theologie und Kirche, III.
318, ср.: Мал. 1, 11; Лс. 65, 3,6. Его опровергает Α. Bertholet (примеч. 62), 219.
*6 Атрибуты (согласно Филону: силы, δυνάμεις) совместно с Богом представляют
ту троицу, которая открылась Аврааму в долине Мамре Быт. 18; это один из прин­
ципиальных пунктов спекуляций Филона. См. § 51.
452
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
раввину адриановских времен Акибе, принесены «стулья»
на суде Предвечного в видении Даниила (7, 9). Милосердие и
справедливость называются по-гречески αιδώς и δίκη; о пер­
вом говорит Софокл устами своего Полиника87:
Но ведь недаром у престола Зевса
Во всяком деле Милость восседает, —
однако еще более известным является олицетворение второй,
«девы Истины», дщери и «πάρεδρος» Зевса.
Но еще больше приблизилась к греческому духу спекуляция
о Слове Божием {debar, memräf*. Очевидно, в Бытии, где Гос
подь своим словом творит мир, мы еще не встречаем ни одной
ипостаси; приближается к ней только Пс. 106, 19: «Но воззвали
к Господу в скорби своей, и Он спас их от бедствий их; послал
87
88
Эдип в Колоне, 1267 (пер. Φ. Ф. Зелинского).
См. работу проф. J. Szerud'a Das Wort Jahwes [1921] — весьма основательное из­
ложение развития еврейской ветви этой спекуляции. Начиная от апокрифов и
Филона, он признает (с. 62 и ниже) также влияние греческой ветви. Об этой по­
следней см.: An. Aall. Geschichte der Logosidee in der griechischen Philosophie (1896; Der
Logos, т. I). Этот ученый метко (в противоположность Pfleiderer'a Die Philosophie
des Heraklit, 234 и другим) подчеркивает, что Гераклит не ипостазирует свой Ло­
гос (с. 32 и ниже), что и античный философ не является отцом Логоса как ипо­
стаси, которым его постоянно считают. Также и А. Busse, Der Wortsinn des Logos
bei Heraklit (Rhein. Mus. 1926, 203 и ниже), после тщательного рассмотрения всех
соответствующих пассажей у Гераклита приходит к выводу, что философ ис­
пользует это слово только в двух значениях: либо «язык» (науки, доказательства),
либо «всемирное право» (Weltgesetz)', «божественный» же «логос» был унаследован
стоиками лишь от поздних гераклитиков. Это вполне согласуется с моей теори­
ей, поскольку и Кратил Платона принадлежал к этим гераклитикам. На вопрос,
откуда происходит Логос-ипостась, собственно, отвечает моя теория (см. текст,
по этому же праву «мифологема — отец философемы»), которую я впервые рас­
крыл в немецкоязычном исследовании под названием Hermes и. d. Hermetik (Archiv
f. Religionswissenschaft VIII и IX [1905-1906]). Я нашел ее недавно у Leisegang'a,
Der Bruder des Erlösers (Angelos 1925, с 31 и ниже); поскольку он не ссылается на
меня, я допускаю, что он пришел к ней независимо. Тем лучше. «Господь — Ло­
гос — Мемра» точно соответствуют «Палладе — Мудрости — Хокме».
Я еще должен добавить, что описание тревожной египетской ночи в Прем. 18,
14 — это явное подражание тревожной троянской ночи, в которую город был со­
крушен; см.: С. Robert. Griechische Heldensage, 1253.
Том III. Эллинизм и иудаизм
453
слово Свое и исцелил их, и избавил их от могил их»; еще больше
приближается описание книги Премудрости (18, 14): «ибо, когда
все окружало тихое безмолвие и ночь в своем течении достигла
средины, сошло с небес от царственных престолов на среди­
ну погибельной земли, — речь идет о египтянах, — всемогущее
слово Твое, как грозный воин. Оно несло острый меч — неиз­
менное Твое повеление и, став, наполнило все смертью: оно ка­
салось неба и ходило по земле». Здесь, наконец-то, мы видим
Слово как подлинную Ипостась Божества — после столкно­
вения иудаизма с эллинизмом. С тем, как на эллинской почве
возник сначала миф, а потом, после ряда очищений, — и фило­
софский догмат о Логосе, я прошу ознакомиться в моем Гермесе Трисмегисте (с. 34 и ниже). В ту эпоху, о которой идет речь,
творческий Логос был постоянным элементом: не столько по­
нятием, сколько персонажем стоической философии. Оттуда
его заимствовал Филон — или, скорее, философская иудейская
школа в Александрии, которой он руководил, а для нас являет­
ся ее единственным представителем.
Действительно, как творец мира, его Логос — конкурент
Мудрости, которую мы уже видели в этой роли; напротив,
методом аллегорической интерпретации Писания он осмыс­
ляет Логос просто как второе божественное существо рядом с
Творцом: это первосвященник, архангел, человек Божий, сын
Божий... О Филоне еще пойдет речь (§ 46 и ниже), сейчас же
я хотел бы только отметить этот крайний пункт, эту метафи­
зическую высоту, на которой эллинизм и иудаизм подали друг
другу руки.
ОТКРОВЕНИЕ ИЕГОВЫ
§12
Религия античной Греции была представлена читателю
в соответствующей части этой работы как тройственное яв­
ление божества — откровения89 в благе, в истине и в красоте.
Поскольку в соединении трех этих идеалов содержится все,
к чему может стремиться возвышенный человеческий дух,
было ясно, что религия, которая объяла и освятила собой все
эти отдельные стремления, действительно является религией
наибольшей ценности. Перед этим неоспоримым фактом сни­
кают убогие обвинения предубежденных людей, не знающих,
чем является подлинная основа религии, и потому называю89
Слово «откровение» я использую здесь (так же, как и в ДР) в более широком зна­
чении — сразу, я надеюсь, понятном читателю, а не в том узком, в котором его по­
нимает, напр., Seilin (выше, примеч. 58), 70, сравнивая Израиль с Востоком в пользу
первого. Что касается Греции, полезно будет помнить о словах Wellhausen'a (выше,
примеч. 16), 222: «Кто называет Эмпедокла и Эсхила язычниками — не говоря уже о
Сократе и Платоне — тот, очевидно, не сопрягает с этим словом какое-либо понятие».
Том III. Эллинизм и иудаизм
455
щих «божком» Зевса Фидия и Платона, а его последователей —
«идолопоклонниками».
Повторять такое тройственное исследование в отноше­
нии религий нет нужды: ведь эти религии не мечтали о том,
чтобы поставить себя на место религии независимой Греции.
Древний эллинский Олимп с тремя его откровениями мог
принять в свои объятия Исиду и Великую Мать... или, скорее,
свою Деметру в виде одной и второй, совершенно не утрачивая
собственные качества. Я также не буду повторять результаты
исследования в отношении римской религии, поскольку, как
мы увидим, ее предварительная основательная эллинизация
принесла с собой все три откровения. Напротив, в отношении
религии Иеговы такое исследование необходимо. Ведь эта ре­
лигия обращалась к эллинской душе с требованием отбросить
религию своих отцов и в ней одной искать удовлетворение сво­
их потребностей. Потому неудивительно, что эта душа — осо­
знанно или неосознанно — обращалась к такой религии с прин­
ципиальным вопросом: «Ведь по своей природе я так устроена,
что ищу откровения божества в благе, в истине, в красоте; най­
ду ли я их в религии вашего Иеговы?»
Отдавая в печать свою Древнегреческую религию, я видел в
ней часть большого произведения в гораздо более далекой перс­
пективе; я не знал, когда я ее обработаю и обработаю ли вооб­
ще; я считал уместным уже тогда (в Заключении) подать краткое
сравнение эллинской религии с иудаизмом с трех упомянутых
точек зрения, а также временный ответ на разумные и умест­
ные вопросы моих читателей. Я знаю, что это краткое сравнение
вызвало горячие протесты предубежденных людей, которые
забыли о моем предупреждении (см. с. 27-28) либо не захоте­
ли обратить на него внимание. Здесь я беспомощен: моя книга
не является, не может и не желает быть книгой для всех. Я за­
являю об этом без гордости. Религия — это не только предмет
исследований, но, в первую очередь, руководительница жизни,
создательница действия. Для кого религиозное действие невоз­
можно при таком его понимании (даже принимая во внимание
456
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
сказанное на с. 183), тот, наверняка, поступит разумнее, если
не позволит переубедить себя моими размышлениями — а еще
лучше, если он вообще не будет их читать.
Но я пишу то, что пишу, не исходя из желания переубедить
предубежденных, а лишь потому, что этого требует тема. Итак,
мы оставили эллинскую душу на распутье. Иудаистическая
пропаганда зовет ее в Иерусалим ко Храму Иеговы, но — до
того, как она пойдет туда — она должна поставить вопрос об
отношении Иеговы к ее трем извечным и дорогим идеалам.
§13
Итак, во-первых, об идеале блага. Известен пассаж в самом
начале Одиссеи, где поэт — устами самого Зевса — опровергает
тезис квиетистов о том, что людское зло происходит от богов:
Странно, как люди охотно во всем обвиняют бессмертных!
Зло происходит от нас, утверждают они, но не сами ль
Гибель, судьбе вопреки, на себя навлекают безумством?
Так и Эгист, — не судьбе ль вопреки он супругу Атрида
Взял себе в жены, его умертвив при возврате в отчизну?
Гибель грозящую знал он: ему наказали мы строго,
Зоркого аргоубийцу Гермеса послав, чтоб не смел он
Ни самого убивать, ни жену его брать себе в жены.
Месть за Атрида придет от Ореста, когда, возмужавши,
Он пожелает вступить во владенье своею страною.
Так говорил ему, блага желая, Гермес; но не смог он
Сердца его убедить. И за это Эгист поплатился90.
Как видно, человек в своем моральном возрастании не яв­
ляется рабом ни судьбы, ни богов; он одарен свободной во90
Одиссея, 1. 32 (перевод В. В. Вересаева). О значении этого пассажа для рели­
гиозной этики эллинов см. мою работу Powstanie gnechu w smadomoici staroiytnej
Grecji [Возникновение греха в сознании античной Греции] (Przegl. filozoficzny
[1925], 52).
Том III. Эллинизм и иудаизм
457
лей, а потому несет ответственность за свои действия. Боги
только помогают ему в решающие минуты его жизни, чтобы
удержать от греха, посылая ему Гермеса, который здесь уже
явно выступает как вестник, «ангел», воли богов; но от чело­
века зависит — внимать их доброму совету или нет. Эгист не
захотел послушать доброго совета Гермеса не совершать пре­
любодеяние и убийство, а потому жизнью поплатился за свое
безумие.
Я считаю, что еще никто не произвел более возвышенного
суждения о богах как направителей людей в их нравственном
возрастании — т. е. об откровении божества в благе.
Чуть ниже речь пойдет о Посейдоне, т. е. тоже о боге и о его
гневе на Одиссея; читая поэму дальше, мы узнаем, что причи­
ной гнева послужило ослепление Одиссеем циклопа Полифе­
ма, сожравшего его товарищей: ведь это чудовище было сы­
ном Посейдона. И о многом другом мы узнаем из дальнейшего
повествования поэмы, например, что Apec, тоже бог, совер­
шил прелюбодеяние с богиней Афродитой, супругой Гефеста.
Т. е. тут — тот же грех, за который Эгист поплатился жизнью.
И здесь, и там это извне покрыто одним и тем же авторите­
том — авторитетом Гомера.
Потому здесь явно видно благотворное влияние того, что
ни творения Гомера, ни вообще чьи бы то ни было не имели
значения канонической книги и не стесняли нравственного
развития. Ведь человек наделен непосредственно инстинк­
тивным чувством нравственности. Читая вышеприведенное
вступление, он слышал, что оно обращается к нему с вершин
религиозной этики; а читая о циклопе и гневе Посейдона, он
не менее ясно слышал, что перед ним в поэтической обработке
народное предание, игра воображения, совершенно необяза­
тельная для него в нравственном и религиозном отношении;
и, в конце концов, читая об Аресе и Афродите, он еще полнее
ощущал, что это праздничный водевиль с бокалом вина, о ко­
тором никто не будет помнить, принося жертвы тому или ино­
му божеству.
458
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Именно потому Платон, философ и пророк, мог в Государ­
стве безнаказанно вычеркнуть из религиозного и морального
сознания читателей все свидетельства такого рода у Гомера и
других поэтов, возвещая — в полном согласии с этим первым
вступлением — свой благородный догмат о божестве как при­
чине блага и только блага. Никто за это не возбудил против
него процесс, обвиняя его в ереси и безбожии; таковой была
психика подлинно свободных людей.
Итак, воспитанная в такой свободе эллинская душа при­
ближается сейчас к Синагоге, знакомится с Писанием. Я до­
пускаю, что доброжелательный и осмотрительный учитель
рассказывает ей о царе Давиде: как он, имея множество жен и
наложниц, допустил прелюбодеяние с Вирсавией, женой Урии,
а ее мужа предательски поразил оружием аммонитян. Тогда
(2Цар. 12, 1) Господь послал пророка Нафана, который, придя
к царю, сказал: «И послал Господь Нафана [пророка] к Давиду,
и тот пришел к нему и сказал ему: в одном городе были два че­
ловека, один богатый, а другой бедный; у богатого было очень
много мелкого и крупного скота, а у бедного ничего, кроме од­
ной овечки... и пришел к богатому человеку странник, и тот по­
жалел взять из своих овец или волов... а взял овечку бедняка и
приготовил ее для человека, который пришел к нему».
Очевидно, здесь должна была дрогнуть та магическая по­
росль религиозного чувства в эллинской душе: ведь здесь перед
ней открывалось чистое золото народной веры. И этот велико­
лепный образ вдохновленного пророка перед лицом грозного
царя — был ли он ей настолько чуждым? Нет! Таким же самым
был, по эллинским преданиям, фиванский пророк Тиресий, не
убоявшийся царя Креонта, когда, руководимый своим богом,
он пришел к властителю на защиту несправедливо наказанной
Антигоны (Софокл. Антигона, 1065):
Запомни же. Немного вех ристальных
Минуют в горних Солнца бегуны —
И будет отдан отпрыск царской крови
Том III. Эллинизм и иудаизм
459
Ответной данью мертвецам — мертвец.
Ты провинился дважды перед ними:
Живую душу, дщерь дневного света,
В гробницу ты безбожно заключил...91
Итак, там золото — чистое золото религии и религиозной
поэзии, а здесь — напротив — свинец: уродливый, гадкий
свинец.
Непосредственно после святых для потомков Авраама слов:
«Слушай, Израиль!» и т. д. — Иегова устами Моисея так обра­
щается к своему народу (Втор. 6, 10-11): «Когда же введет тебя
Господь, Бог твой, в ту землю, которую Он клялся... дать тебе
с большими и хорошими городами, которых ты не строил,
и с домами, наполненными всяким добром, которых ты не на­
полнял, и с колодезями, высеченными из камня, которых ты
не высекал, с виноградниками и маслинами, которых ты не са­
дил, и будешь есть и насыщаться».
— Как же так? — спросит эллин. — Что же будет с теми, кто
построил эти города и дома, выкопал колодцы, возделывал ви­
ноградники и оливковые рощи? Забыл ли о них Бог Израиля?
О, нет, Он помнит и о них (7, 2, 5): «И предаст их тебе Гос­
подь, Бог твой, и поразишь их, тогда предай их заклятию, не
вступай с ними в союз и не щади их... Но поступите с ними так:
жертвенники их разрушьте, столбы их сокрушите, и рощи их
вырубите, и истуканов [богов] их сожгите огнем». Добывая да­
лекий город (20, 13), «порази в нем весь мужеский пол острием
меча; только жен и детей и скот и все, что в городе, всю добы­
чу его возьми себе и пользуйся добычею врагов твоих, которых
предал тебе Господь Бог твой; так поступай со всеми городами,
которые от тебя весьма далеко, которые не из числа городов на­
родов сих. А в городах сих народов, которых Господь Бог твой
дает тебе во владение, не оставляй в живых ни одной души».
И это, как мы читаем дальше, было выполнено точно (см.: Ис.
Нав. 6, 21; 8, 25; 10, 40; 11, 40 и др.). И даже более чем точно, как
91
Перевод Ф. Ф. Зелинского. — Примеч. перев.
460
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
показывает судьба несчастного, взятого живым, царя города
Гая, которого Иисус «повесил... и оставил его висеть там до ве­
чера» (8, 29) из избытка набожности92.
Неохотно затрагиваю эту тему. Она постоянно фигурирует
в брошюрках антисемитов, напоминающих евреям о бесслав­
ных сторонах в истории их народа; а те в своих ответах вспо­
минают не менее бесславные стороны истории христианских
народов. Это бесплодный, бессмысленный спор. Я хорошо
знаю, что если исследовать деяния народов в прошлом (и, к со­
жалению, также в настоящем), то не найдется никого, кто не
мог бы справедливо применить к себе молитву мытаря: «Боже,
милостив буди мне грешному».
Но речь сейчас не об этом. Беженцам из «дома рабства»,
кочевникам Аравийской пустыни захотелось захватить зем­
лю, «наполненную молоком и медом», силой отобрав ее у на­
стоящих хозяев; это, конечно же, кривда, и симпатии любого
непредвзятого человека будут на стороне последних. Но это не
единственный факт; так поступали и другие: галлы, тевтоны,
готы, норманны. В таких случаях у побежденных забирают
часть земли, их же самих оставляют как подданных — если они
92
Конечно, в действительности не все хананеи были истреблены, см.: Wellhausen
(выше, примеч. 16), 38; 46; Hölscher (выше, примеч. 16), 57 и другие. Это следу­
ет из Ис. Нав. 16, 10; 17, 12; но, преимущественно, из Jud. III. 1-6. С этической
точки зрения это, очевидно, не так важно в отношении ясного приказа Иеговы;
об этом же говорит Frdr. Delitzsch, Die grosse Täuschung [1921], 36; 41 и ниже; 75, по
этому (и другим) поводу о sittlicher Tiefstand Иеговы, с другой стороны апологеты
пытаются оправдать этот жестокий приказ. Кроме «героических средств» Bloch'a
(выше, примеч. 65; см. далее на с. 461), 18, есть и защита J. D. Michaelis'a {Mosaisches
Recht1 [1775], I. 356), старающегося обосновать, почему хананеи не имели права
на свою землю (на с. 359 он также винит израильтян в том, что они не истреби­
ли тех под корень); наивные размышления du Clot'a {La S. Bibie vengée des attaques
de l'incrédulité [1875], II. 386), согласно которому «y хананеев было больше земли,
чем им было надо, и они могли, по крайней мере, часть ее отдать израильтянам»,
и теория Е. König'a (Frdr. Delitzschs d. gr. Tg. kritisch beleuchtet [1921], 51), по которой
Израиль имел religionsgeschichtliches Anrecht an Kanaan. Часто я возмущался, чи­
тая памфлеты Delitzsch'a; но ответы Königa всегда сглаживали мое возмущение.
Взвешенную позицию занимает Sellin (выше, примеч. 58), 22 и ниже, который
усматривает в этой жестокости «непреодоленный осколок древнего варварства».
Том III. Эллинизм и иудаизм
461
не захотят искать себе другого места жительства. Но Израилю
и этого было мало: желая захватить всю землю без остатка, он
решил истребить ее настоящих владельцев, истребить полно­
стью, не щадя ни женщин, ни детей. Для такой неслыханной
жестокости необходимо было быть «больше, чем первым из
дьяволов», а потому она приписывалась Богу.
И это единственное, что нас здесь интересует. Совесть че­
ловека не отягощает даже самое жестокое злодеяние, совер­
шенное его предком или им самим, если он сам в состоянии
это преступление осудить. Но здесь и такой возможности не
было: преступление предстает здесь как совершенное по при­
казу Самого Иеговы. А потому и самому Израилю, и всем его
потомкам огнем и мечом было приказано защищать это пре­
ступление, называя белое черным, а доброе — злым. Именно
этим отравлялась совесть. Приказ, по крайней мере, частично,
был выполнен. Д-р Й. Блох соглашается с тем, что «закон Мои­
сея в отношении ханаанских народов отличался чрезвычайной
жестокостью. Но, — продолжает он дальше, — цель законодате­
ля — сделать из египетских рабов, обесправленных нравствен­
но, умственно и физически изматывающей барщиной целых
столетий, сделать из них народ, обладающий не только соб­
ственным государством, но и чистым представлением о Боге (?),
благородной жизненной нравственностью (??), идеальным об­
щественным устройством (???), такое гигантское предприятие
требовало героических средств (heroische Mittel)». Как же так —
истребление младенцев должно послужить ступенью для воз­
вышенной нравственности? К сожалению, такой богохульный
метод апологетики переняли даже христианские библеисты93.
93
Жестокость к амалекитянам Michaelis, очевидно, также защищает: они «также
не заслуживали хорошего отношения» (I. 363). Согласно С. Montefiore (The ОТ
and after [1923]), который признает не только «величие» Ветхого Завета, но и его
«несовершенство», лишь пророки выработали представление о благости Иеговы.
Однако в отношении этого у меня есть ряд замечаний; при чтении таких мест, как
Ам. 3, 6 (ср.: Н. Gressmann. Der Ursprung der israelitisch-jüdischen Eschatologie [1905],
86), скорее возникает впечатление, что Иегова открывается во зле. Подробнее
см.: Volz. Das Dämonische in Jahwe [1924]. Филон тоже, несмотря на собственный
462
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Здесь я имею в виду одно из таких «героических средств», а имен­
но — приказ «Господа воинств», данный Саулу (1 Цар. 15, 2).
К этому безобразию католический комментатор добавляет сле­
дующую приписку: «Смерть для этих детей была — с одной сто­
роны — карой за грех, в котором они были зачаты, а с другой
стороны — благодеянием, ведь вырастая, они шли бы по стопам
своих родителей и уготовали бы себе вечное осуждение; а уми­
рая так рано, они соблюли себя от мук». Это лишь слова, но они
влекут за собой и действие. Доказательством являются зверства
«нового Израиля»: последователей Кромвеля в отношении их
врагов, которых они потому-то и называли «амаликитянами,
хананеями и т. д.»; долгие муки «идолопоклоннической» Ирлан­
дии; мерзость американского рабства, религиозным обоснова­
нием которого послужил стих Быт. 9, 25: «Проклят Ханаан; раб
рабов будет он у братьев своих». Но и это не все: ужасная ирония
истории заключалась в том, что когда христианское общество
присвоило себе название «новый Израиль», то в роли амаликитян, хананеев и прочих оказались как раз потомки Моисея,
Иисуса и Самуила, и «героические средства» были применены
к ним; отсюда берутся те возмутительные поступки, которыми
заполнена толстая книга д-ра Блоха. Но на возмущение имеем
право мы, а не он: patere legem quam ipse tulistP4.
А ты, эллинская душа, что скажешь на это? — Не то ли, что
сказал уже Еврипид:
Грубый вкус
Перенесли туземцы на богиню...
При чем она? Да разве могут быть
Порочные среди богов бессмертных?95
принцип любой ценой защищать Писание, время от времени — искренне или
ради своих эллинских читателей — сглаживает его жестокость; ср.: Afoys., I. 311
сЧисл.г\, 17.
94
«Подчинись закону, тобой же изданному». — Примеч. перев.
95
Ифигения в Тавриде, 383 (перевод И. Ф. Анненского). — Примеч. перев.
463
Том III. Эллинизм и иудаизм
§И
Я подчеркиваю еще раз, что вообще не собираюсь с точки
зрения нравственности клеймить такие и многие другие жес­
токости, которые пятнают историю Израиля: это не имело бы
ни малейшей связи с содержанием и целью настоящей книги,
а кроме того, я уже говорил, что ни за одним народом не при­
знаю права бросать в Израиль камни из-за этого. Речь идет о
том, что такие жестокости приписываются Богу, что Бог изза подобных кощунственных свидетельств был сброшен со
своего трона, с которого единственный — как высший пред­
ставитель идеи добра — имел право управлять стремящимся
к совершенству миром. А еще конкретнее, речь идет о том,
что эти свидетельства неопровержимы. Здесь, по сути, пол­
ностью проявилась вредность каноничности для последова­
телей Иеговы и отсутствие каноничности для приверженцев
Зевса. Еврипид мог презрительно отбросить наивные, но в то
же время и богохульные мифы о разных проделках олимпий­
цев, открыто говоря со сцены афинского театра, что «в сво­
ем обмане многое из этого измыслили поэты»; никто за это
в отношении него не инициировал разбирательства. Иудей,
напротив, не мог спасти своего Бога, говоря, что эти отвра­
тительные приказы придумали пророки Моисей и Самуил,
не мог (даже, если бы хотел спасти авторитет этих великих
пророков) допустить, что их придумали авторы Пятикнижия
и Книг Царств, поскольку эти книги считались непогреши­
мыми. А отсюда следует, что у эллинов понятие божества
могло развиваться без препятствий вплоть до вершин Плато­
на, тогда как иудаизм навсегда был прикован к уровню своих
варварских времен.
Но последуем дальше. Господь Воинств, по своему
собственному признанию, был богом завистливым, а по сви­
детельству его пророков — жестоким богом. Это не значит,
что он всегда и повсюду был безжалостным; конечно, Писа­
ние дает нам великолепные примеры также и его милости.
464
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Но общее впечатление следующее: бог Израиля — гневный
Бог96.
Гневный Бог... Гнев — одна из страстей, а божество, каза­
лось бы, должно быть бесстрастным, ведь и для человека нрав­
ственный прогресс заключается в постепенном избавлении от
них. Вихри и молнии беснуются в тучах над нашими головами,
но кто бывал на вершинах высоких гор, тот знает, что над эти­
ми тучами светит безбрежная лазурь невозмутимого неба. Кто
приказывал Израилю искать своего Бога в гневных тучах Хорива, а не выше — в тихой шири эфира?
Однако эллинская душа — благодаря своим великим про­
рокам, с Платоном во главе, — достигла этих вершин, а потому
для нее, пока она оставалась самой собой, гневный бог Израи­
ля был неприемлем. Она покорилась лишь со временем; Лактанций, вынужденный защитник Торы, с большими усилиями
должен был обосновать в своем трактате de ira Dei уместность
библейского понятия высшего божества. Но покорилась она
лишь мнимо и поверхностно, в сердце же своем носила ощу­
щение другого бога и охотно перенесла его на того, кто умер за
нее на Голгофе.
Есть, как есть: Бог гневный. Но постоянен ли он при этом?
Конечно, без сомнения. Он награждает того, кого обещал на­
градить, и еще несомненнее карает того, кого обещал покарать:
это он говорит о себе устами Валаама (Числ. 23,19): «Бог не чело­
век, чтобы Ему лгать, и не сын человеческий, чтоб Ему менять­
ся. Они ли скажет, и не сделает?» Однако Писание требует веры
не только в целом, но и во всех деталях; но если так, то, конечно
же, его свидетельства о Боге не могли не смутить верующих и
богобоязненных слушателей. С этой точки зрения, важным в
богословских спорах был пассаж из Бытия (6, 6): «И раскаялся
96
См.: Wellhausen (выше, примеч. 16), 98, — эллинское влияние мы видим у псевдоАристея, 254: «Ты должен считать, царь, что бог ведет весь мир в любви и без гне­
ва», — не говоря уже о Филоне, вообще отбрасывающем любой антропопатизм
бога. Наоборот, в Талмуде мы снова встречаем и гнев, и прочие аффекты — смех,
плач и т. д.; см.: Weber (выше, примеч. 48), 156.
Том III. Эллинизм и иудаизм
465
Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце
Своем. И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков,
которых Я сотворил... ибо Я раскаялся, что создал их». Но раз­
ве Бог изменчив?97 Автор тех слов, очевидно, это допускает; но
такое очеловечивание (антропопатизм), естественное для на­
ивных времен, уже не соответствовало более зрелым понятиям
божества, особенно после соприкосновения иудаизма с элли­
низмом. Необходимо было — с помощью умелой интерпрета­
ции — согласовать это и другие похожие места с таким зрелым
понятием, почерпнутым из греческой философии; сделал это
предводитель эллинизированного эллинизма Филон в своем
трактате О том, что Бог неизменен. Таковое убеждение, почерп­
нутое из греческой философии, обрело свое выражение в его
гимне в честь Бога (Cherub, 86): «Один Бог празднует неложно,
ведь Он один радуется, один веселится, один наслаждается,
и Ему одному свойственно пребывать в мире, не смешанном
с войной. Он чужд горя и страха, непричастен злу, неутомим,
бесскорбен, безустален, исполнен беспримесного счастья. Его
природа наисовершенна»98. Это Зевс Клеанфа [РЭ, § 40]; но с
Богом Ноя, Моисея и Самуила этот бесстрастный Господь не­
порочного эфира имеет очень мало общего.
Движемся дальше. Понятие откровения божества во благе
основывается на отождествлении божества с идеей добра; так,
известно, что у эллинов это отождествление было следствием
развития, вершиной которого стала религиозная философия
Платона. Боги Гомера еще очень далеки от такого отождеств­
ления: но это никак не связывает эллинов более зрелых эпох,
97
Ос. 11, 8-9 (слова Иеговы): «Повернулось во Мне сердце Мое, возгорелась вся
жалость Моя! Не сделаю по ярости гнева Моего, не истреблю Ефрема» (см.: 14,
5); Мер. 42, 10: «...ибо Я сожалею о том бедствии, какое сделал вам»; / Цар. 15, 11:
«Жалею, что поставил Я Саула царем; ибо он отвратился от Меня, и слова Моего
не исполнил» (т. е. не хотел убить пленника). Напротив, стих 29: «И не скажет не­
правды, и не раскается (говорит Самуил) Верный Израилев; ибо не человек Он,
чтобы раскаяться Ему», — иной характер имеют те места, в которых Иегова по­
зволяет Себя упросить искренним раскаянием и сокрушением.
98
Перевод Е. Д. Матусовой. — Примеч. перев.
466
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
поскольку поэмы Гомера, как уже много раз было сказано, не
были каноническими книгами. А потому интересной ступе­
нью этого развития было представление греков о «справедли­
вой хитрости» (δίκαια άπατη). Так, в IV песне Илиады (стих 93),
Паллада — хотя и в человеческом облике — искушает Пандара,
советуя ему во время битвы предательской стрелой убить Менелая, и убедила его, «безрассудного». Пандар ранит Менелая,
война разгорается снова; в это время сама Паллада, невидимо
стоя на колеснице своего любимца Диомеда, направляет его
копье так, чтобы оно, отсекши предателю его лжесвидетель­
ский язык, убило и его самого (5. 292). Еще более выразитель­
ным является второй пример, приводимый Геродотом (I, 157
и ниже). Пактий, восставший против Кира, нашел убежище
в греческом городе Киме. Уполномоченный Киром Мазарес
требует от кимейцев выдачи Пактия. Озабоченные кимейцы
обращаются к оракулу Аполлона в Бранхидах с вопросом, что
им делать. Оракул ответил: «Выдать». Удивил этот ответ бла­
городного кимейца Аристодика; с группой других послов он
повторно отправился к Бронхидам и повторно получил тот же
самый ответ: «Выдать». Тогда Аристодик начал разорять пти­
чьи гнезда, находящиеся в храме. И вот из глубины алтаря за­
звучал голос: «О, нечестивейший из смертных! Зачем дерзаешь
ты на такое деяние? Зачем изгоняешь ищущих защиты из мое­
го храма?» Аристодик возразил: «Владыка! Сам ты помогаешь
прибегающим к твоей защите, а кимейцам приказываешь вы­
дать молящего о защите!» «Да, — ответил голос, — так я повеле­
ваю, чтобы вы скорее погибли из-за вашего нечестия и впредь
не приходили вопрошать оракул о выдаче молящих о защите».
О распространении такого взгляда свидетельствует также одна
из самых популярных комедий Аристофана Облака. Хор этой
комедии — или, скорее, трагикомедии, — представляющий
Облака (точнее, божественные существа, своего рода нимфы
небесные), узнав, что герой намерен с помощью софистики об­
мануть своих заимодавцев, испытывает его план и дает ему со­
вет, как его воплотить; а когда его, вследствие его плана, дома
Том III. Эллинизм и иудаизм
467
встречает поражение, и он сетует: «Вы всем моим несчастьям,
Облака, виной. Вам, Облака, я вверил все дела мои!.. Но преж­
де так со мной не говорили вы? Слепого дурня, старика моро­
чили?» — облака отвечают ему: «Мы поступаем так же всякий
раз, когда погрязшего встречаем в преступлениях. Его в пучи­
ну бедствий повергаем мы, чтобы богов бояться научился он».
Я прошу отметить богобоязненность. Мы встречаем здесь тече­
ние, противоположное тому, которое инициировал приведен­
ный в начале предыдущего параграфа пассаж из Одиссеи; тогда
как тот — ласковое предупреждение грешника богами — при­
водит к любви Божией. Здесь мы встречаемся, в сущности, со
страхом перед богами.
Морально-религиозный принцип здесь, очевидно, следую­
щий: человеку дано (в зрелой религии мы можем добавить: от
Бога) — нравственное чувство, или совесть; вследствие этого
он способен сам по себе, независимо от Бога, различать добро
и зло. А потому он должен иметь в самом себе силы бороться с
искушениями, даже приходящими от бога: уступая им, он ста­
новится грешником и за этот свой грех претерпевает справед­
ливую кару.
Религия Израиля — как мы еще увидим (§ 20) — была рели­
гией страха: и здесь мы встречаемся с таким же представлением
о «справедливой хитрости»99. Устами Иезекииля Бог запреща­
ет пророкам обращаться к нему от имени идолопоклонников.
Если идолопоклонник «придет к пророку вопросить Меня че­
рез него, — то Я, Господь, дам ли ему ответ от Себя? Я обращу
лице Мое против того человека и сокрушу его в знамение и прит­
чу, и истреблю его из народа Моего, и узнаете, что Я Господь.
А если пророк допустит обольстить себя и скажет слово так,
как бы Я, Господь, научил этого пророка, то Я простру на него
руку Мою и истреблю его из народа Моего, Израиля» (14, 7-9).
99
См.: S. Volz. Mose, 46. Примером может также послужить 2 Цар. 17, 24. Иегова
делает так, что добрый совет Ахитофела не находит отклика у Авессалома — для
того, чтобы последний погиб. У эллинов: L. Schmidt. Die Ethik der alten Griechen, I,
231 и ниже (весьма поверхностно).
468
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
На фоне этого представления о справедливой хитрости
божества становится также понятным и другое поведение
Иеговы, которое нередко возмущает молодых читателей Пи­
сания и приводит в смущение их совесть — не столько само по
себе, сколько из-за неумелых толкований и из-за обязательств,
взятых на себя апологетами. Я имею в виду такие места, как
Исх. 4, 21: «И сказал Господь Моисею: когда пойдешь и возвра­
тишься в Египет, смотри, все чудеса, которые Я поручил тебе,
сделай пред лицем фараона. А Я ожесточу сердце егот, и он не
отпустит народа», — что несколько раз повторяется в описа­
нии Исхода.
Имплицитно мы встречаемся с этим в истории Ровоама,
который не послушал мудрого совета старцев, а поступил по
губительному совету своих ровесников (3 Цар. 12, 15): «И не
послушал царь народа; ибо так суждено было Господом, что­
бы исполнилось слово Его, которое изрек... Иеровоаму»; также
Иосиф, рассказывая об этом (Апыон 8, 216), прямо использует
такие слова: Бог сделал так, что Ровоам пренебрег полезным
советом. Ровоам должен быть покаран за грехи отца своего Со­
ломона — это вполне в духе филономизма, сознание которого
было у древнего Израиля общим с древней Грецией, о чем еще
пойдет речь ниже (§ 26). Итак, свободная воля Ровоама изна­
чально искажена этим предначертанием. Но это предначерта­
ние — принципиальная разница между действиями фараона
и действиями Ровоама. Там никакое предначертание не вос­
прещало фараону отпустить народ; напротив, предзнаменова­
но было отпустить его. Его упрямство стало причиной только
его собственной погибели: «ожесточилось сердце его» в таком
упрямстве, и Иегова ускоряет погибель согласно греческой по100
См.: Ис. 63, 17: «Для чего, Господи, Ты допустил нам совратиться с путей Твоих,
ожесточиться сердцу нашему, чтобы не бояться Тебя?»; Ис. Нав. 11, 20: «Ибо от
Господа было то, что они [хананеи] ожесточили сердце свое и войной встречали
Израиля для того, чтобы преданы были заклятию, и чтобы им не было помило­
вания, но чтобы истреблены были так, как повелел Господь Моисею». Ведь за­
щищать собственные жилища — великий грех, особенно если в отношении этих
жилищ выдвигает претензии Израиль.
469
Том III. Эллинизм и иудаизм
словице: «Но того, кто сам стремится к яме, бог уж подтолкнет»
(Эсхил. Персы, 742)101. В действиях же Ровоама мы видим рази­
тельный конфликт между предначертанием и свободой воли.
Старцы советовали ему: «Если... будешь говорить им ласково,
то они будут твоими рабами на все дни», — а раз так, то угроза
Иеговы, вызванная грехами его отца, останется невыполнен­
ной. Однако, очевидно, этого быть не могло: потому Ровоам
пренебрег советом старцев.
Это тяжелое, печальное учение. Платон нашел из него вы­
ход в своем принципиальном догмате, что Бог является при­
чиной лишь добра. «Опять-таки, — говорит он {Государство,
II. 382), — нельзя позволить юношам слушать то, что говорит
Эсхил: "Причину смертным бог родит, когда чей-либо дом же­
лает истребить". Если в каком-либо произведении встретятся
такие ямбические стихи и будут описаны страдания Ниобы или
Пелопидов, или события Троянской войны, или что-нибудь в
этом роде, то надо либо не признавать все это делом божьим,
либо, если это дело божье, вскрыть здесь примерно тот смысл,
который мы сейчас отыскиваем, и утверждать, что бог вершит
лишь справедливое и благое, а кара, постигающая этих людей,
им же на пользу»102. Иудаизм полностью освободился от этого
кошмара Бога — виновника греха; но освободился с помощью
другого кошмара — кошмара этического дуализма.
§15
Дуализм, как мы уже знаем, был сущностью и греческой ре­
лигии [ДР, § 6]; это был дуализм Зевса и Земли, который в тигле
философов породил длительный и плодоносный дуализм бога
(или духа) и материи. В религиозной мифологии этот дуализм
приобрел форму войны Зевса с Землей, которая выставляет
Перевод С. К. Апта. — Примеч. перев.
Перевод Α. H. Егунова. — Примеч. перев.
470
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
против него свои силы в разных личинах: то ли титанов, то ли
гигантов (великанов) — или, в конце концов, ужасающего дра­
кона Тифона. Первые не имеют еще четкого вида; вторые уже
выразительно приближаются к драконьему облику, в котором
до сих пор живут в представлении греков (великаны народных
сказаний называются у них дракос); но в наибольшей степени
его приобрел третий из упомянутых противников Зевса — «стоголовый» Тифон. В анализе космогонического мифа мы встре­
чаемся с этим же драконом и в Пифоне, угрожавшем Аполлону
(который должен был родиться) и убитом им (Титий Гомера,
«сын многославный Земли», обидчик Латоны — все это его ас­
социации с титанами), и в драконе Ареса, которого убил Кадм,
и во многих других чудовищах, связь которых с матерью-Землей
часто очевидна. Этический элемент здесь нигде не встречается,
как его нет и в разрушительной буре, которую греки тоже назы­
вают Тифоном103.
Один шаг — но только один — сделала к этическому дуа­
лизму орфическая религия [ДР, § 28]. Титаны преследуют
Диониса-Загрея по той же причине, по которой Пифон-Тифон
преследует Аполлона. Они его растерзали, поглотили; но они
также являются и прародителями человеческого рода. Отсюдато в каждом человеке живут и действуют два элемента: пер­
вый — титанический — притягивает нас к земному и низкому,
другой — дионисийский — к небесному и возвышенному. Об­
ращаясь снова к этому орфическому представлению и сочетая
с ним представления народных верований, Платон допускает
(Федон, 81с), что душа, пронизанная дебелостью и отягощенная
ею, без охоты оставляет землю: она все время бродит среди над103
О мифологических существах см. соответствующие места в учебниках и сло­
варях; что касается Пифона и Латоны, следует сравнить аргументы A. Dieterich'a,
Abraxas, 117. Интересный фрагмент мы находим также у Еноха 98, 4: «грех не был
послан на землю, люди образовали его из самих себя». Полемическая форма (о ко­
торой см. мое исследование о dissimulata invectiva в Tragodumenon L III, 113) внушает
ту мысль, что, согласно противникам Еноха, грех был собственно послан на зем­
лю, так же как и Ата (Обида) — в стихе Илиады, 19. 130, — с которой полемизирует
Одиссея, 1. 32 и ниже.
Том III. Эллинизм и иудаизм
471
гробий и могил, «там иной раз и замечают похожие на тени при­
зраки душ». Ведь существует же определенное сродство между
землей и тем, что есть зло? Это остается невысказанным. Но в
любом случае, это не есть добро; и притягивает нас к нему зем­
ной элемент нашей души. Это и есть тот самый первый шаг.
Следующим шагом было бы четкое отождествление земно­
го со злом. Но этого не допускало исконное представление эл­
лина о Земле как о матери; разве мать может быть злом? Даль­
нейшим шагом могло бы быть олицетворение этого притяги­
вающего ко злу элемента и даже формирование образа сатаны;
и последним шагом — противопоставление сатаны божеству
как существа, обладающего такой же силой. Это было бы уже
полным дуализмом в стиле маздаизма и манихейства.
Но это был запретный путь; были опробованы другие, од­
нако ни один из них не приводил к цели. Гомер олицетворил
Атуш, изгнанную с небес и блуждающую среди людей. Но эта
прельстительная Ата не имеет в себе ничего страшного, буду­
чи только, как я обосновал это в другом месте, причиной оши­
бок в расчетливости. Более серьезным был образ трагического
Аласторат — демона погибели, введенного в дом грехом пра­
родителя и приводящего к истреблению этого запятнанного
дома. Тем более, что этот Аластор, искушая человека, может
обращаться к нему даже голосом бога. Еще более важен образ
Эриниишу изначально разгневанной и мстительной души уби­
того человека. Но деятельность обоих была ограничена. И что
касается Эринии, то она чаще представляется нам воплощени­
ем грозного аспекта справедливости. В конце концов, и фило­
софия — в лице старого Платона — приблизилась, в результате
своих спекуляций, к идее преступной метафизической тяги:
я имею в виду здесь известное место из Законов (X, 896с). При­
близилась и, испугавшись, застыла на пороге.
Об Ате Гомера см. мое исследование (см. выше, примеч. 103).
См.: L. Schmidt, 236 и ниже.
О ней см. в первую очередь: Е. Ronde. Psyche.
472
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Но еще меньше могло привести к эсхатологическому ре­
зультату представление об Аиде107: «слепой» бог подземного
мрака был ведь родным братом олимпийского Зевса. Даже ко­
гда — вследствие этизации греческой эсхатологии в религиях
мистерий — возникла идея наказаний (вечных и временных)
в темном царстве Аида, последний получил роль справедли­
вого управителя своей безрадостной страны. Конечно, муки
страдающих требуют палачей; то же самое Платон в своем
апокалиптическом «видении Эра» (Государство, X. 615е) го­
ворит о «мужах диких и словно созданных из огня», издева­
ющихся над своими жертвами. Но это лишь подручные суще­
ства без собственной силы: их хозяином, очевидно, является
справедливый царь загробного мира, а не какой бы то ни было
сатана.
Напротив, развитой и полный дуализм мы встречаем в
иудаизме. Однако не столько в канонических, сколько в апо­
крифических произведениях этой эпохи. Самое выразитель­
ное свидетельство мы находим в Заветах патриархов, кото­
рые в своей первоначальной иудейской форме должны были
возникнуть, самое позднее, около Рождества Иисуса Христа.
«Есть два духа, — рассказывает Иуда своим детям (XX), — ко­
торые опекают человека; это дух правды и дух лжи. Между
ними стоит разум человеческий, не уверенный, куда ему по­
вернуть. И принципы правды, и принципы лжи записаны на
груди человека. И Господь знает их. И никогда деяния человека
не будут сокрыты, поскольку они записаны Господом на гру­
ди человека. Дух правды свидетельствует обо всех и обвиняет
всех, и у грешника трепещет сердце, и он не может обратить
своего лица к Судии».
107
Однако Аристотель, поясняя своим землякам дуалистическую теорию Зороастра, сравнивает Ормузда с Зевсом, а Аримана с Аидом, очевидно, имея в виду
властителя темного царства (в «программной» лекции о философии W. Jäger,
Aristoteles [1923], 135). Это свидетельствует о том беспокойстве, которое достав­
ляла эллинам идея злого бога; впрочем, Аид в греческой религии никогда не
играл такой роли.
Том III. Эллинизм и иудаизм
473
Эдв. Меер справедливо замечает в этих словах «программу
и квинтэссенцию дальнейшего развития»; однако стоит доба­
вить, что притча Иуды — сама по себе чисто эллинская, почерп­
нутая, возможно, не столько из Платона (Горгий, 524), сколько
из народного источника этого платонического «мифа» — ведь
здесь понятие человеческой души чисто интеллектуалистическое. Но прогресс заключается в том, что добрые и дурные
деяния человека приписываются не его собственной воле,
а влиянию двух соперничающих духов; здесь мы видим ярко
выраженный этический дуализм. Он не вполне чужд греческой
мысли; ведь мы помним рассказ Продика о Геракле на распутье
между добродетелью и наслаждением; но он никогда не был
предметом настоящей веры.
Откуда же происходит этот дуализм в иудейских представ­
лениях?108
Я не думаю, что единственный «демон по имени Асмодей» в
Экбатане (Тов. 3, 8) был достаточен для обоснования гипотезы
о том, что он происходит из религии Зороастра; я не сомнева­
юсь, что Асмодей идентичен демону гнева Аешмадаева у персов.
Но само помещение его в персидскую Экбатану отдаляет его от
иудейского мира. В конце концов, этот вопрос нас уже не инте­
ресует. В любом случае, откуда бы ни возник образ противника
Иеговы в религиозной мысли иудеев, — началось соответству­
ющее приспособление к нему родственных, отчасти загадоч­
ных фигур, то ли в книгах канона, то ли в народных веровани­
ях. С ним сближались, в первую очередь, те «сыновья Божий»
(Быт. 6, 2), которые взяли себе в жены «дочерей человеческих»
и породили с ними исполинов, и эти исполины, наполнив
108
О пассаже из Завета Иуды см.: Ed. Meyer (выше, примеч. 30), II. 106. Оно полу­
чает свое дальнейшее развитие в Талмуде — в представлении о двух озерах (Weber
[выше, примеч. 48], 204). О рассказе Продика см. выше, примеч. 81. О сатанах во­
обще см.: Енох XL 7; согласно Веег'у (см. его комментарий к изданию Kautzsch'a
Die Apokryphen und Pseudeepigraphen des AT), их функции тройные: 1) они искушают
ангелов, LXIX; 2) они обвиняют богобоязненных перед Богом, XL 7, ср.: Зах. 3, 1;
Иов. 1, 2; Откр. 12, 10; 3) карают преступников, LUI. 3 и в прочих местах. См. об
этом: N. Messel. Die Einheitlichkeit derjüdischen Eschatologie [1915], 178.
474
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
злобой землю, стали причиной потопа. Отсюда автор Откро­
вения Еноха (II в. до Р. X.) выдвигает легенду о возникновении
ангелов и их падении (6—11): это они создали все злое на земле,
в особенности ворожбу, астрологию, а также и все языческие
науки. А их потомки до сих пор блуждают среди людей: это де­
моны или бесы, насылающие болезни и грехи — в первую оче­
редь, грех идолопоклонства.
Если эти исполины Бытия максимально соответствовали
греческим гигантам, то их предкам, «сынам Божиим», соот­
ветствовали титаны; ведь, согласно Еноху, и в иудейской рели­
гии была своя «титаномахия»109. Я не говорю здесь о влияниях
и происхождении, а только о схожести и родстве. Монархиче­
ская тенденция этой религии привела к тому, что толпы про­
тивников Иеговы тоже получили своего предводителя. Им стал
Азазель, или Шемьяза110 {Енох, неизвестного происхождения).
Позже, в Книге Юбилеев, — Мастема (вероятно, воплощение
«безумия») или также сатана (διάβολος, клеветник), Велиал,
Вельзевул. При создании Адама Бог через архангела Михаи­
ла приказал ангелам поклониться «образу Божию». Сатана из
гордости отказался послушаться его, за что был низвергнут с
небес; преисполненный зависти, он искусил Адама (Vita Ad.
12). Таким образом, сатана-искуситель был отождествлен с тем
змеем Бытия, который был «хитрее всех зверей полевых» (3, 1).
В конце концов, уже книга Премудрости (2, 24) допускает, что
он был использован демоном для обольщения жены. Итак, пер­
вородный грех возник из силы диавольской; это было начало
возвышенной концепции, которую дополнило христианство,
сосредоточивая мистическую историю человечества, его отхо­
да от Троицы и возвращения к ней в лицах Адама и Христа, Евы
и Марии.
109
Следы титаномахии в Ветхом Завете открыл H. Gunkel (выше, примеч. 48),
с панвавилонистическими взглядами которого я не вполне согласен.
110
Шемьяза— в иудейской и христианской традициях— падший ангел, один из
григореев («бодрствующих»); в Книге Еноха — предводитель падших ангелов, со­
шедшихся с дочерьми человеческими. — Примеч. перев.
Том III. Эллинизм и иудаизм
475
В ходе постепенного развития фигура сатаны не была ясно
определенной; в первую очередь, это касается его отношения
к Творцу. Временами он — послушный приказам Иеговы дух
обвинитель и мучитель (см. книгу Иова)\ временами — его
противник, который будет им усмирен «в день оный». Дей­
ствительно, «в тот день поразит Господь мечом своим тяже­
лым, и большим, и крепким, Левиафана111, змея прямобегущего, и Левиафана, змея изгибающегося, и убьет чудовище
морское», — говорит Исайя (27, 1). Пусть это будет аллегория в
отношении враждебных народов, которые угнетали Израиль;
в любом случае, образ чудовища Левиафана был заимствован
из народных верований. Итак, мы видим и определенные па­
раллели с Тифоном-Пифоном эллинской мифологии. Опреде­
ленные; поскольку никогда воображение греков не доходило
до такого абсурда, чтобы консервы из копченого мяса этого
Тифона были поданы на трапезу для благословенных, как это,
вслед за Енохом, описывала изощренная фантазия талмуди­
стов в отношении этого Левиафана.
В «день оный»; ведь сегодня сатана «господь этого мира».
Он господствует над ним, используя армию своих демоновискусителей, а также демонов — насылателей болезней. В этих
демонов превратились также и божества природы, а потому
обитают они преимущественно в местах диких и пустынных,
т. е. там, где эллин отчетливее всего ощущал присутствие свое­
го благодетельного божества, — для иудеев же Земля никогда
«матерью» не была. Это еще не явный дуализм по персидскому
образцу: сатана по силе еще не был равен Богу и господство­
вал лишь настолько, насколько это позволял разгневавшийся
на человеческий род Бог; однако же господствовал, и в этом,
собственно, заключается тот кошмар, которого еще не знал
Израиль и который становился все более тяжелым во времена
иудаизма.
111
См.: Gunkel, 41; там же и толкование загадочных слов Исайи. У талмудистов:
Weber (выше, примеч. 48), 195.
476
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
§16
«Выкован весь ты из правды, как следует отпрыску Зев­
са»112, — говорит один из героев Феокрита другому (VII, 44),
свидетельствуя, собственно, шутливой формой своих слов о
близком в то время родстве понятий «Зевс» и «правда». «Глава
же Зевеса неправде не покивает вовек», — говорит Каллимах
(Гимны, V. 135), «так и Зевесова дщерь»113 — та Паллада, кото­
рая, согласно, мифическому повествованию, произошла из его
головы. Не всегда Афина говорит правду у Гомера; но — хвала
богам — повествования Гомера, не обладая значимостью кано­
на, не искажали развития греческой религии. Результатом это­
го развития стало то, что во времена Каллимаха и Феокрита,
т. е. в эллинистические, понятия «бог» и «правда» полностью
сблизились одно с другим. Бог является в правде; Бог есть
правда, и в правде есть Бог. Мы уже видели, как этот догмат,
соединенный с другим — о любви Божией к роду человеческо­
му, — усилил ту институцию, которая является неотъемлемой
частью эллинской религии, т. е. мантику, в обеих ее разновид­
ностях: мистическую мантику, или предсказательскую, и ис­
кусственную мантику, или ворожбу.
«Бог есть правда», — это исповедовали также и иудеи. «Бог не
человек, чтоб ему лгать», — говорит он о себе сам устами Валаама
(Числ. 23,19). И его любовь... если не ко всему человеческому роду,
то, по крайней мере, к избранному народу, была также бесспор­
на. А потому неудивительно, что и у израильтян мы встречаем
мантику, а также пророков. Там ими были Тересий, Амфиарай,
Меламп, Орфей, Калхант, а в исторические времена — Гесиод,
Эпименид, Пифагор, Эмпедокл; здесь же — Моисей, Самуил,
Нафан, Илья, а позже — Исайя, Иеремия, Иезекииль и другие114.
112
Перевод М. Е. Грабарь-Пассек. — Примеч. перев.
113
Перевод С. С, Аверинцева. — Примеч. перев.
114
О пророках Израиля см., кроме учебников по истории и религии этого наро­
да, специальные сочинения: В. Duhm. Israels Propheten [1916] и Η. Schmidt. Die
Propheten, а также комментированные издания отдельных пророков.
Том III. Эллинизм и иудаизм
477
И другие — да, очень много других. А среди них такие, ко­
торые своими же коллегами назывались лжепророками. Тогда
возникает вопрос — мучительный, кошмарный: как отличить
настоящего пророка от лжепророка?
Очевидно, коль скоро Бог является в правде, то надежной
проверкой правдивости пророка будет правдивость его про­
рочества. Это признавала также Греция. Геродот рассказывает
нам красивую историю о том, как Крез Лидийский устроил гре­
ческим оракулам что-то вроде экзамена. Он послал к каждому
из них своего слугу с поручением, чтобы все эти посланники
в сотый день после отъезда из Сард задали везде один и тот же
вопрос, а именно: «Что делает сейчас царь лидийский Крез?» —
и принесли записанный ответ. Что ответили прочие оракулы,
об этом свидетельств не сохранилось; но когда лидийцы вошли
в дельфийский храм и задали указанный вопрос, Пифия гекза­
метром ответила им следующее:
Числю морские песчинки и ведаю моря просторы,
Внятны глухого язык и слышны мне речи немого.
В грудь мою запах проник облаченной в доспех черепахи,
В медном варимой котле меж кусками бараньего мяса.
Медь распростерта под ней и медною ризой покрыта115.
...Услышав эти слова, Крез тут же обратился с молитвой к
богу: он убедился, что дельфийская пророчица — единствен­
ная отгадавшая, что он в действительности сделал. А сделал он
следующее: желая придумать дело, которое совершенно невоз­
можно отгадать, он нарубил черепашьего и бараньего мяса и
начал готовить его в медном котле, накрыв его медной крыш­
кой (I, 47).
Конечно, это совершенно наивная легенда, но она выража­
ет здравую мысль: бог является в правде, а пророк — настоль­
ко является пророком, насколько он вещает правду. А потому
лжепророчество является отрицанием пророческого дара его
115
Перевод Г. А. Стратановского. — Примеч. перев.
478
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
автора. С дельфийской Пифией этого никогда не случалось,
и мы знаем, почему: «Бог дельфийский, — говорит Гераклит, —
не говорит, не скрывает, но символизирует»; и если пророчество
не исполнилось, это значит, что люди неверно его истолкова­
ли. Не так осторожны были пророки обычного типа; неверные
предсказания были у них достаточно частым явлением, и не­
кий Александр116 времен императора Марка Аврелия, чтобы
не потерять свою репутацию, издавая post factum свои пророче­
ства, изменял в них то, что не случилось; так, по крайней мере,
утверждал биограф и заклятый враг «лжепророка» Лукиан.
Нас же здесь интересует не достоверность греческих про­
роков, а лишь убеждение, что пророк настолько является про­
роком, насколько от имени своего бога говорит правду. Это
же убеждение мы встречаем и в религии Израиля. «Если про­
рок, — говорит Иегова своему народу {Втор. 18, 22), — скажет
именем Господа, но слово то не сбудется и не исполнится, то не
Господь говорил сие слово, но говорил сие пророк по дерзости
своей — не бойся его». Я не разделяю мнения тех, кто усмат­
ривает в этой формулировке порочный круг117; ведь, — говорят
они, — царь, который ставит в зависимость от пророчества свой
поход, если он получает это пророчество, должен изначально
иметь уверенность в его достоверности, а не дожидаться, пока
это пророчество исполнится. Конечно, он получит ее только в
том факте, что исполнилось уже множество предыдущих про116
О «лжепророке» (ψευδομάντης) Александре см. невероятно интересный рас­
сказ Лукиана под этим названием. Его фортель с пророчествами недавно повто­
рил немецкий публицист Maks Harden, издавая свои статьи времен начала войны;
но и он обрел своих Лукианов.
1,7
Я имею в виду Duhm'a, 223. Впрочем, Ed. König, Wie weit hat Delitzsch Recht?, 24,
указывает, что Иеремия «только для народных пророков ставит в зависимость их
правдивость от исполнения их пророчеств». Более того, «подлинные пророки»
могут обманывать; спасибо ему за такую защиту. Поблагодарил бы за нее даже
сам Исайя; стоит обратить внимание, что с такой скрупулезностью он (8,1) и с по­
мощью выразительного символа, и с помощью «верных свидетельств» утверждает
свое пророчество, чтобы после его исполнения сослаться на него. Ср. также 30, 8 и
слова Duhm'a, 148. «Пророки пишут, чтобы предоставить доказательства того, что
они предсказали ожидаемые события до их наступления».
Том III. Эллинизм и иудаизм
479
рочеств этого же пророка, что в совокупности принесло проро­
ку славу правдивого и достоверного.
Нет: трагедию пророчества следует искать в другом месте.
Если спросить самого пророка, в чем для него заключается за­
лог правдивости его пророческого дара, он, несомненно, отве­
тит: во внутреннем ощущении моего призвания. Ведь Исайя
собственными глазами видел «Господа, сидящего на престоле
высоком и превознесенном» (Ис. 6, 1), Иеремия сам ощутил,
как «простер Господь руку Свою и коснулся уст моих, и сказал
мне Господь: вот, я вложил слова Мои в уста твои» (Иер. 1, 9);
Иезекииль также видел над рекой Ховар «великое облако и клу­
бящийся огонь, и сияние вокруг него, а из середины его как бы
свет пламени из середины огня» (Иез. 1, 4—5). Этого было до­
статочно, я повторяю, для внутреннего убеждения; но снаружи
эти видения силы не имели. Как убедить народ в подлинности
своего призвания, а также в достоверности своих спасительных
советов, которые пророк от имени Бога давал его народу? Не
было другого средства, кроме того, которое предлагает Вто­
розаконие: исполнение или неисполнение пророчества. Что же
следовало делать, если между этим внутренним и тем внешним
залогом возникало противоречие — если не исполнялись пред­
сказания пророка, который все же ощущал внутренне призва­
ние своим богом?
Вот, собственно, — отвечают нам, — этого не было, и быть
не могло; Самуил, Илья, Исайя и прочие были подлинными
пророками, пророчества которых, вложенные Богом в их уста,
исполнились все.
Давайте посмотрим. Очевидно, о так называемых «ранних
пророках», аутентичные пророчества которых не сохранились,
здесь речь не идет — ведь исторические книги приводят только
те пророчества, которые исполнились. Что касается сохранив­
шихся, то Исаиют мы тоже можем оставить в покое. Живя во
118
См. также 9, 12. «...Сириян с востока, а Филистимлян с запада; и будут они по­
жирать Израиля полным ртом». Этот стих, — говорит Duhm, 153, — не исполнил­
ся. Сирия не поглотила Израиля полным ртом. Или 28, 3-4: «Ногами попирается
480
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
времена иудейских царей от Иоафама до Езекии, он предсказы­
вал то, что должно свершиться на двести лет позже — избавле­
ние Иуды от вавилонского плена, называя даже имя избавите­
ля: «который говорит о Кире: пастырь Мой, и он исполнит всю
волю Мою» (44, 28). ...Я прошу здесь не ссылаться на мнения
критиков, приписывающих предсказание о Кире, и вообще
среднюю часть книги Исайи, анониму более поздней эпохи,
так называемому Второ-Исаии; эта критика не существовала
во времена иудаизма, для иудеев Исайя был тем, кто в VIII в.
предсказал вавилонский плен и избавление вместе с именем
избавителя, а это был настолько огромный успех, при дости­
жении которого уже не стоило обращать внимания на мелочи.
Тем более, что это был не единственный успех: он также пред­
сказал падение Сеннахирима, который уже считал Иерусалим
своей добычей, и избавление от него народа иудейского, — по
крайней мере, так записано в его пророчестве (38; ср.: 4Цар. 19).
Впрочем, предсказанное египтянам и эфиоплянам «чудо» в те­
чение трех лет и их освобождение от ассирийского плена (20)
успеха не имело; но это пророчество не было очень выразитель­
ным. Итак, Исайя для Израиля был пророком из пророков, он
не сомневался в себе сам и другим не давал повода сомневаться.
Он «взывал громко, не удерживался, возвышал голос подобно
трубе» (58, 1).
Подлинным героем трагедии пророчества, был, однако
же, Иеремия119 — тот, который говорил о себе: «Горе мне, мать
венок гордости пьяных Ефремлян, и увянет цветок красивого убранства его» [си­
нодальный текст слегка изменен. — Примеч. перев.]. Напротив, Ефрем оборонялся
лучше, чем это допускал пророк (Duhm, 159).
119
Ср. также гл. 50 и 51 (против Вавилона). Пророчества об обращении и возвра­
щении Израиля мы встречаем также у Осии (14, 6 и ниже); «но случилось ина­
че», — говорит Wellhausen (выше, примеч. 16), 116; пророчества того же Осии и
Амоса об истреблении династии Иуды ассирийцами также не исполнились —
Wellhausen, 114.— Frdr. Delitzsch. Die grosse Täuschung, II. 23-29, присовокупляя
некоторые из упомянутых здесь (в тексте и сносках) не исполнившиеся проро­
чества, говорит просто: «Предсказания пророков обычно не исполнялись»; на что
его непреклонный рецензент J. Meinhold (Theologische Literaturzeitung, 1921, 286)
отвечает, что тот offene Türen einrennt [ломится в открытую дверь]. Я не мог обойти
Том III. Эллинизм и иудаизм
481
моя, что ты родила меня человеком, который спорит и ссорит­
ся со всею землею!» (15, 10). Его искренность не подлежит ни
малейшему сомнению — этим он отличается от Иезекииля; он
ощущал свое призвание, глубоко верил в ту миссию, которую
получил от Бога для Израиля. Вместе с автором Второзакония
и он признает, что Бог открывается в правде: «Пророк... тогда
только признаваем был за пророка, которого истинно послал
Господь, когда сбывалось слово того пророка» (28, 9). Так он в
гневе пророчествует о царе Иоакиме, своем противнике: «По­
сему так говорит Господь о Иоакиме, сыне Иосии, царе Иудей­
ском: не будут оплакивать его: "увы, брат мой!" и: "увы, сест­
ра!" Не будут оплакивать его: "увы, государь!" и: "увы, его ве­
личие!" Ослиным погребением будет он погребен; вытащат его
и бросят далеко за ворота Иерусалима» (22, 18-19). Случилось
ли это? Нет: «И почил Иоаким с отцами своими [598 г. до Р. X.],
и воцарился Иехония, сын его, вместо него» (4 Цар. 24, 6). Этот
Иехония тоже не обрел любви у пророка: «Так говорит Господь:
запишите человека сего лишенным детей» (Иер. 20, 3). Остался
ли Иехония бесплодным? Нет; сыновья Иехонии: Асир, Салафиил, сын его; Малкирам, Федаия, Шенацар, Иезекия, Гошама
и Савадия (7 Пар. 3, 17-18); этого вполне достаточно. Тогда как
Седекия, второй сын Иосии и главный виновник разрушения
Иерусалима, неизвестно почему получил благословение проро­
ка: «Слушай слово Господне, Седекия, царь Иудейский! так го­
ворит Господь о тебе: ты не умрешь от меча; ты умрешь в мире,
и как для отцов твоих, прежних царей, которые были прежде
тебя, сожигали при погребении благовония, так сожгут и для
тебя и оплачут тебя: "увы, государь!", ибо Я изрек это слово, го­
ворит Господь» (34,4-5). В действительности же в 586 г. «И взя­
ли царя, и отвели его к царю Вавилонскому в Ривлу, и произ­
вели над ним суд: и сыновей Седекии закололи пред глазами
его, а самому Седекии ослепили глаза и сковали его оковами,
этот пункт, поскольку он касается моей темы. Но у меня было намерение, как у
Delitzschs, не принизить Ветхий Завет, а лишь указать на то, что я назвал «траге­
дией пророчества».
482
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
и отвели его в Вавилон» (4 Цар. 25, 6-7). Не исполнилась также
надежда Иеремии на раскаяние и возвращение взятого в асси­
рийский плен Израиля: «Слышу Ефрема плачущего: "Ты на­
казал меня, и я наказан, как телец неукротимый; обрати меня,
и обращусь, ибо Ты Господь Бог мой..." Внутренность Моя воз­
мущается за него; умилосержусь над ним, говорит Господь» (31,
18, 20). Израиль не обратился и не возвратился, а остался в Ас­
сирии и слился с окружающими языческими народами. Вопре­
ки «пророкам избавления», Иеремия, вдохновленный Иеговой,
пророчествовал Иуде погибель от ассирийцев, от скифов — но
ничего не сбылось: царь Иосия господствовал в мире и счастье.
Пророки избавления торжествовали: «Где слово Господне?
пусть оно придет!» (17, 15) Но разве был он обманут Иеговой?
был ли он лжепророком? Это было бы отрицанием всей сущ­
ности его жизни. Нет: «Пусть постыдятся гонители мои, а я не
буду постыжен; пусть они вострепещут, а я буду бестрепетен;
наведи на них день бедствия и сокруши их сугубым сокруше­
нием» (18). Это значит: пусть сгинет моя родина, лишь бы ис­
полнилось мое пророчество. Однако Иегова был вместе с этим
милостив к своему пророку: «Ты влек меня, Господи, — и я увле­
чен... и я каждый день в посмеянии, всякий издевается надо
мною» (20, 7). Это подлинная трагедия пророчества.
Похоже, не ощущал ее третий в плеяде великих пророков —
Иезекииль120. В 586 г. Навуходоносор, разрушив Иерусалим, вы120
Согласно Delitzsch'y, в другом пассаже (29, 17) пророк непосредственно при­
знается в конфузе, который поставит под сомнение его авторитет (ст. 21). Ина­
че рассматривают этот вопрос апологеты. D. Rothstein в коллективном издании
Kautzsch'a дословно утверждает следующее: «Wenn der Abzug Nebukadnezars von
Tyrus... nun seine bestimmten Kundgebungen wenigstens zunächst als unerfüllt erwies,
so war damit nicht gesagt, dass sie nicht später, wenn auch durch ein andres Werkzeug des
Herren del Völker dennoch in Erfüllung gehen werden». Но есть маленькое quia pro quo:
Навуходоносор вместо Александра Великого. Это, очевидно, мелочь; но я думаю,
что в таких либеральных условиях пророком может стать кто угодно. Однако, —
продолжает дальше Rothstein, — Иезекииль glänzend, wenn auch schmerzlich оправ­
дал свой пророческий дар, поскольку его предсказание о гибели его отечества
свершилось. В таком случае я прошу также причислить к пророкам и меня; ведь
в 1916 г. в статье под названием «Фонтан на ипподроме», напечатанной в россий-
Том III. Эллинизм и иудаизм
483
двинулся против Тира, и началась осада этой Венеции античного мира. Иезекииль, полностью преданный вавилонскому
царю, пророчествовал погибель сопротивляющемуся городу:
«Ибо так говорит Господь Бог: вот, Я приведу против Тира от
севера Навуходоносора... И разграбят богатство твое, и расхи­
тят товары твои, и разрушат стены твои, и разобьют красивые
домы твои, и камни твои, и дерева твои, и землю твою бросят в
воду... И сделаю тебя голою скалою, будешь местом для рассти­
лания сетей; не будешь вновь построен: ибо Я, Господь, сказал
это, говорит Господь Бог» (26, 7-14). Но эта угроза не испол­
нилась: героический город под руководством храброго царя
Иттобала превозмог превосходящие силы противника, и после
тринадцатилетних напрасных трудов Навуходоносор отступил
и обратился к Израилю. Иезекииль спокойно принимает к све­
дению эти изменения в намерениях Иеговы: «было ко мне сло­
во Господне: сын человеческий! Навуходоносор, царь Вавилон­
ский, утомил свое войско большими работами при Тире; все
головы оплешивели и все плечи стерты; а ни ему, ни войску его
нет вознаграждения от Тира за работы, которые он употребил
против него. Посему так говорит Господь Бог: вот, Я Навухо­
доносору, царю Вавилонскому, даю землю Египетскую, чтобы
он обобрал богатство ее и произвел грабеж в ней, и ограбил на­
грабленное ею, и это будет вознаграждением войску его. В на­
граду за дело, которое он произвел в нем, Я отдаю ему землю
Египетскую, потому что они делали это для Меня (!), сказал
Господь Бог» (29,17-20). И снова Иегова подвел своего пророка:
воинственный царь египетский Априй вместе со своим воена­
чальником Амасисом сделал напрасными алчные намерения
ской газете «Биржевые ведомости» (20 октября), я предсказывал, что император
Вильгельм II, который в то время находился на пике своего могущества, потеряет
трон и будет изгнан. На такие аргументы метко отвечал уже Цицерон: «Neque enim
tanta est infelicitas haruspicum, ut ne casu quidem umquam fiat, quod futurum illi esse
dixerint». А на смелый призыв Второ-Исаии к языческим богам (41, 23): «Скажите,
что произойдет в будущем, и мы будем знать, что вы боги» — Duhm вполне кор­
ректно отвечает (с. 316), что «если бы некий грек предоставил ему пророчество
Аполлона, то они бы убедились в том, что и у иных народов есть боги».
484
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
вавилонского захватчика, и он никакой «награды» за «работу»,
которую он выполнял для Иеговы, налагая ярмо на свободные
народы, не получил.
Я подчеркиваю, что отнюдь не намерен принижать вели­
чие пророков Израиля, этого наиболее живучего плода его
религии; такое величие непосредственно ощутит любой, кто
непредубежденно читает высокопоэтические предсказания
пророков и может их даже с большей силой ощутить в поздней­
ших пересказах, напр., в проповедях нашего Скарги121. Те, кто
подвергся влиянию этих впечатляющих предсказаний, мало
заботились о том, какой смертью умер Седекия и каков был ре­
зультат похода Навуходоносора на Тир, — а если и заботились,
то к их услугам был гармонизирующая критика апологетов с их
изощренными интерпретациями. Нас же интересует не общая
оценка пророков как посланников Иеговы, а лишь тот вопрос,
действительно ли божество иудаизма открывалось в правде.
Ответ мы получили в подтверждающей теории, хотя и со зна­
чительными оговорками на практике.
Чуть выше я говорил о том, что к услугам встревоженных в
своей вере людей была гармонизирующая интерпретация. Ка­
жется, что эта тревога возникла одновременно с той, которая во
времена первых эпигонов Александра Великого породила кни­
гу Иова. Почти не подлежало сомнению — воспользуемся пре­
дыдущим примером — и то, что Иеремия предсказывал царю
Иоакиму нищенскую смерть и «ослиное погребение», и то,
что Иоаким умер в мире и получил царское погребение. Сле­
дует допустить одно из двух: или Иеремия был лжепророком,
или его пророчество соответствовало тогдашним намерениям
Иеговы, которые последний изменил™ с течением времени. Не121
Петр Скарга (польск. Piotr Skarga; 2 февраля 1536 г., Груец в Мазовше, Поль­
ша— 27 сентября 1612 г., Краков) — католический теолог, писатель, деятель
контрреформации в Речи Посполитой, первый ректор Виленского университе­
та. Автор Житий святых и Проповедей на сейме. Один из инициаторов Брестской
унии. — Примеч. перев.
122
Так было с болезнью набожного царя Иезекии вследствие его молитвы; но
в этом случае он предупредил своего пророка {Ис. 38, 4-8). Очевидно, такое
Том III. Эллинизм и иудаизм
485
удивительно, что потомки, чтобы спасти пророческую честь
Иеремии и прочих, алчно вцепились во вторую возможность:
да, пророки всегда говорят правду, но Иегова иногда может
изменить свои намерения. Почему меняет? Возможно, из-за
сокрушения того, кому было предсказано несчастье. А, впро­
чем, разве он обязан нам давать отчет в своих намерениях и дей­
ствиях? Разве не мог он на дерзкий вопрос человека дать ему
тот же ответ, который дал Иову (38, 4): «Где был ты, когда Я по­
лагал основание земли?»
Итак, на фоне этих сомнений и тревог возникла одна из
самых интересных и самых благородных книг Ветхого Заве­
та — книга Ионы. Иона — по приказу Иеговы — начал взывать в
Ниневии: «Еще сорок дней, и Ниневия будет разрушена!» (3, 4).
Услышав это, ниневитяне раскаялись перед Богом; «и пожа­
лел Бог о бедствии, о котором сказал, что наведет на них, и не
навел» (3, 10). «Иона сильно огорчился этим и был раздражен»
(4, 1); «И произрастил Господь Бог растение... чтобы над голо­
вою его была тень... И устроил Бог так, что... червь подточил
растение, и оно засохло... И солнце стало палить голову Ионы,
так что он изнемог и просил себе смерти, и сказал: лучше мне
умереть, нежели жить... И сказал Бог Ионе: неужели так силь­
но огорчился ты за растение?.. Мне ли не пожалеть Ниневии,
города великого, в котором более ста двадцати тысяч человек,
не умеющих отличить правой руки от левой [т. е. детей], и мно­
жество скота?» (4, 6-11).
Очевидно, тенденция «Ионы» заслуживает нашей несо­
мненной симпатии. Тем более, что его гуманизм соединен с
определенным универсализмом: ведь Ниневия — это языче­
ский, а не израильский город, и его Бог «любящий и милости­
вый, терпеливый и многомилостивый, и прощающий зло» мало
похож на грозного Господа Хорива. Но, помимо этого, мы долж­
ны задаться вопросом: какая, в связи с такой изменчивостью
предупреждение было необходимо, если авторитет пророка должен был остать­
ся непоколебимым; во всех остальных случаях, упомянутых в тексте и в сносках,
такого предупреждения не было. Это же относится и к Ионе.
486
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
намерений Иеговы, цена приведенных выше слов из Второза­
кония (18, 22): «Если пророк скажет именем Господа, но слово то
не сбудется и не исполнится, то не Господь говорил сие слово,
но говорил сие пророк по дерзости своей»? На что опирается
вера Филона, а сегодня Mich. Friedländer'а123 и его единоверцев,
что если исполнились предсказания пророков, касающиеся
близких времен, то исполнятся также и касающиеся времен
отстоящих, а тем более Мессии и т. д.? Ведь не исполнились
многие предсказания великих пророков об иудейских царях и
языческих народах! — Ведь Иегова изменил свои намерения. —
Пусть так, но если так, то разве может быть кто-то уверен в том,
что Бог не изменит и тех намерений, которые относились к да­
лекому будущему?
§17
Однако догмат о явлении божества в правде имел и другую
сторону: не только в боге правда, но и в правде бог. Изменчивая
религия Аполлона осветила и эту сторону догмата: ведь именно
ее пророком был Пифагор, который после открытия геометри­
ческой теоремы, носящей его имя, принес Аполлону в жертву
гекатомбу, и ее оракулом была дельфийская прорицательни­
ца, которая в своей «делийской задаче» об удвоении куба дала
такой мощный толчок к развитию стереометрии. Но разве это
обожествление правды, приводящее и к обожествлению науки,
было присуще иудейскому мышлению?
Давайте спросим Иеремию, того, который так живо пере­
живал трагедию откровения Бога в правде; вот что о нем го­
ворит его биограф Варух: «И сказал Седекия Иеремии: никто
не должен знать этих слов, и тогда ты не умрешь [слов, между
123
В его книге The Jewish religion в отношении ст. VI еврейского символа: «Верю
искренней верой, что все слова пророка правдивы». Мы встречаемся с этим уже
у Филона (О жизни Моисея, II. 288): «Залог будущего — исполнение пророчеств в
прошлом».
Том III. Эллинизм и иудаизм
487
прочим, об условиях сохранения Иерусалима — впрочем, опас­
ных для царя]; и если услышат князья, что я разговаривал с то­
бою, и придут к тебе, и скажут тебе: "скажи нам, что говорил ты
царю, не скрой от нас, и мы не предадим тебя смерти, —- и также
что говорил тебе царь", то скажи им: "я повергнул пред лице
царя прошение мое, чтобы не возвращать меня в дом Ионафа­
на, чтобы не умереть там". И пришли все князья к Иеремии и
спрашивали его, и он сказал им согласно со всеми словами, какие царь велел сказать, и они молча оставили его, потому что
не узнали сказанного царю... И Иерусалим был взят» (Иер. 38,
24-28). Я не могу тут не вспомнить параллельной сцены из Фи­
никиянок Еврипида. Пророк Тиресий говорил с фиванским ца­
рем Креонтом; он знал средство избавления осажденных Фив,
но губительное для Креонта. Царь сказал пророку: «Молю...
чтоб ты своих гаданий страшных кому-нибудь из граждан не
открыл...» — Тиресий отвечает: «Преступного не вымолишь
молчанья...» (926). Чуть позже этот же благородный муж со­
крушается над тем, что мы также могли бы назвать трагедией
пророчества: «Обижены мы, вещие: коль правду им говоришь,
так от людей укор, а пожалеть нельзя — обидишь бога» (955)124.
Также и Агамемнон в Ифигении в Авлиде не считает возмож­
ным, чтобы страх смерти мог удержать Калханта от сообщения
войску пророчества, избавительного для этого воинства, но
гибельного для его вождя: «Порода их пророчья, — говорит он
с обидой, — любит честь» (Филотимон, 520)125. — Но это лишь
фантазии Еврипида, — скажет читатель. Речь не об этом. Реша­
ющим является то, что Варух, очевидно, не видел ничего пло­
хого в том, что его великий учитель обманом сохранил свою
жизнь, тогда как, согласно Еврипиду, не только обман, но даже
утаение правды под угрозой смерти не соответствует высокому
призванию пророка.
124
Перевод И. Ф. Анне некого. — Примеч. перев.
125
Перевод И. Ф. Анненского. — Примеч. перев.
488
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
«Вообще, — корректно замечает Hölscher, размышляя над
этим свидетельством у Иеремии, —правдивости (Wahrhaftigkeit)
как добродетели этического самоутверждения личности не
найти в литературе приверженцев Иеговы в доэллинистические времена»126; это означает, что она является также плодом
эллинизации иудаизма. Я хотел бы, чтобы сторонники теории
иранского влияния хорошо осознали этот факт. Ведь превоз­
ношение правды было главным догматом религии Зороастра:
впрочем, мы не встречаемся с ним в Палестине до тех пор, пока
ей его не открыл Аполлон.
Возвеличивание правды как правды, незаинтересованный
интерес к ней создал в Элладе науку. Об этом свидетельствуют
ее внутренние судьбы. Кротонская школа пифагорейцев, в ко­
торой современная Италия признает прародителей своих уни­
верситетов (путешественник найдет ее изображение на потол­
ке актового зала Неаполитанского университета), — это был,
собственно, религиозный орден; Академия Платона, Лицей
Аристотеля — это θίασοι, содружества в честь богов; Александ­
рийский Музей, главная лаборатория всего эллинизма, был,
собственно, как о том свидетельствует его название, храмом
Муз — покровительниц любого умственного труда, и руково­
дил ими жрец этих богинь. Именно это последнее должно было
быть на виду в те времена; ведь Музей находился в Александ­
рии, в главном центре иудейского рассеяния; он цвел буйным
цветом благодаря любви просвещенных Птолемеев, в первую
очередь в области астрономии и географии, обладая такими
исследователями, как Аристарх Самосский — этот Коперник
античности, как Гиппарх, как Эратосфен. Очевидно, очень
часто враги иудеев — собственно, в Александрии их было мно­
жество — обвиняли их в том, что они не сделали ни одного
126
Он ссылается на Сир. 4, 39; 5, 10; 7, 12 и ниже; 22, 24-26; Arist. 206; 3 Ездр. 4, 35;
Test. Dan. IV-VI; Gad. V; Ис. VIII; Еноха (слав.) 4, 12. В опровержение этого нельзя
ссылаться на Зах. 8, 16: «Говорите истину друг другу; по истине и миролюбно су­
дите у ворот ваших»; очевидно, это лишь парафраз восьмой заповеди. Еще менее
значима Ис. 45, 23. Напротив, Филон (Decal., 138) сравнивает правду с солнцем:
это подлинное пифагорейское эллинство.
Том III. Эллинизм и иудаизм
489
открытия на ниве науки, не произвели ни одного ученого; об
этом свидетельствует Иосиф127. И что же можно было на это от­
ветить?
С точки зрения правды — ничего и ничего; к сожалению,
так было на самом деле. Для науки ни израильтяне, ни иудеи (не
говоря уже о евреях) не сделали совершенно ничего. С точки же
зрения не беспокоящейся о правде полемики, можно было дать
двойной ответ.
Во-первых, они правильно ничего не сделали, поскольку
наука совершенно ничего не стоит. По этому пути пошел ано­
нимный автор, пишущий под именем (иудейской) Сивиллы:
Город есть на Востоке, зовется он Уром Халдейским,
Праведной жизни народ происходит оттуда, те люди
Мыслили здраво всегда и много благого творили.
Их не заботит ничуть светил небесных вращенье,
Не помышляют они о земных чудовищах жутких,
Ни о манящих глубинах соленых вод Океана.
То, как птицы клюют, иль то, как люди чихают,
Их не волнует, они чародеям и магам не верят,
Чревовещатели ложью своей соблазнить их не в силах.
Не признают они там ни халдейских гаданий по звездам,
Ни астрономии. Нет, все то почитают обманом,
Чем занимаются изо дня в день неразумные люди,
Те же, о ком говорю, почитают все справедливость
И добродетель, не думают, как бы им стать побогаче128.
127
Иосиф. Против Апиона, II. 135: Апион обвинял иудеев в том, что они не произве­
ли выдающихся людей, как, например, изобретателей в сфере техники или извест­
ных мудрецов. Также и Молон (ibid., 148) говорил о них, что они бездарнейшие
среди варваров, а потому сами они никаким полезным для жизни изобретением
не внесли вклад во всеобщее благополучие. Duhm в комментарии к Псалмам, 26
(к Пс. 36 и 104), кратко указывает: «Хотя иудеи были рассеяны по всему миру, они
знали настоящий мир хуже греков, поскольку не имели представления о научном
собирании и обработке обширного материала». С ним полемизирует A. Jeremias
(см. выше, примеч. 41),/47X0, 51, но без доказательств.
128
Книга Сивилл. Песнь третья, 218-229, 234-235. Перевод Μ. Г. Витковской,
В. Е. Витковского — Примеч. пер ев.
490
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Другими словами: право Торы, в котором заключаются и
справедливость, и добродетель.
Если таким было отношение иудейской Сивиллы, предста­
вительницы более или менее эллинизированного иудаизма в
рассеянии, можно себе представить, с каким презрением жите­
ли самого города, происходящего от Ура Халдейского, т. е. соб­
ственно иерусалимляне, смотрели на научные исследования
эллинов. Но презрение было взаимным, и не оно разрешило
спор; его разрешило непроизвольное тайное, но тем более крас­
норечивое признание самих иудеев. Не вполне честно говори­
ла о них Сивилла, что их не интересовали светила небесные и
глубины Океана, поскольку единственным предметом их ис­
следований были справедливость и добродетель. Какие имен­
но были эти справедливость и добродетель, будет еще сказано
ниже (§ 36); но о том, что они интересовались и этими вопроса­
ми, мы располагаем их собственными свидетельствами. Прав­
да в том, что ответ они искали не мозолистым путем эллинских
исследований. Пусть александрийские астрономы выясня­
ют тайны звездного неба с помощью астролябий, секстанов и
мудреных тригонометрических расчетов; наверняка никто из
раввинов не мечтал об основании в Иерусалиме обсерватории.
Можно было действительно избрать более легкий путь: про­
стое использование того, что было добыто тяжелым упорным
трудом этих астрономов. Но как можно читать сочинения Эратосфена и прочие языческие книжки? Никогда в жизни! Да и
зачем? У иудея был гораздо лучший источник знания: апока­
липсис. Итак, мы читаем у Еноха (30): как ангел показывает
ему края земли, на которые опирается небо, показывает врата,
через которые должна проходить каждая звезда. Он очень серь­
езно говорит об этом, и, очевидно, с не меньшим вниманием
читатель изучал все подробности этого откровения. Концы
земли, врата звезд...129 Гомер также говорит о столбах, которые
отделяют небо от земли, о Медведице, которая «единственная
129
О характере этой науки см. справедливые слова Duhm'a (выше, примеч. 114),
392: «Этим ученым, — говорит он, — даже в голову не приходит, что следует снача-
Том III. Эллинизм и иудаизм
491
лишена купели Океана». Но то, что во времена Гомера было
милой детской наивностью, то, примерно в сотом году до Р. X.,
когда писал автор Еноха — кстати сказать, фарисей, а следова­
тельно, человек достаточно образованный, — было уже позор­
ной неученостью зрелого мужа: ведь к этому времени Эратосфен уже давно с вызывающей восхищение точностью рассчи­
тал площадь поверхности Земного шара, Гиппарх уже давно
установил траектории и взаимоотношения небесных светил,
а потому лишь чувство жалости могли вызвать эти так называ­
емые откровения Еноха (особенно если принять во внимание,
что должны были наступить времена, когда этот апокалиптиче­
ский бред занял в ослабевших умах человечества место точных
результатов здравой эллинской науки).
ла узнать или исследовать те предметы, о которых говорится столь подробно», —
и Lagrange'a, Le Messianisme chez les Juifs [1909], 46.
Лишь в конце периода Мишны появилась некая белая ворона — кесарийский
раввин Бар-Каппара (ср.: Bacher [см. выше, примеч. 48], II. 514; Н. Strack.
Einleitung in Talmud und MidraS, 134), — который из слов Исайи (5, 21) «и цитра... на
пиршествах их; а на дела Господа они не взирают и о деяниях рук Его не помыш­
ляют» приходит к смелому, но спасительному выводу, что следует заниматься
астрономией (Szabb. 76 а; ср.: А. Jeremias. Handbuch der altorientalischen Geisteskultur
[1913], 20, который, однако, ошибочно относит этого раввина ко второму столе­
тию до Р. X.), но это было как горохом об стену. Второй белой вороной был его
современник раввин Шимон Бен Халафта, которого называли «эксперимента­
тором», ср.: Bacher, II. 531.
Напротив, очень черной вороной был выдающийся раввин Ишмаэль Бен Элиша,
автор известных тринадцати правил раввинской логики. Он провозгласил благо­
разумный принцип, что Тора считается с обстоятельствами человеческой жизни,
вследствие чего придерживался того мнения, что фатальный стих Ис. Нав. 1, 8:
«Да не отходит сия книга закона от уст твоих; но поучайся в ней день и ночь...»
и т.д., — не исключает и других полезных занятий, напр., земледелия; но когда
один из его учеников пожелал после соответствующего изучения Торы ознако­
миться также и с наукой греческой, т. е. с наукой вообще, раввин Ишмаэль, ссы­
лаясь на этот стих, позволил ему для соответствующих занятий избрать только
тот час, который не был ни днем, ни ночью (Bacher, II. 70; 123).
«Врата звезд», скорее всего, имеют вавилонское происхождение, мы встреча­
емся с ними уже в космогоническом вавилонском эпосе Энума Элиш [Я открою
тебе сокровенное слово: литература Вавилонии и Ассирии / Пер. с аккадского; сост.
В. К. Афанасьевой и И. М. Дьяконова, русск. пер. В. К. Афанасьевой. М.: Худож.
лит., 1981. С. 32-50], см.: Jeremias, 133.
492
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Интересны были также морские явления; как можно было
объяснить, почему море не поднимается, хотя множество рек
непрерывно выливает в него свои воды? «Думаю, ему расти не
подобает», — ответил когда-то воспитанный на принципах де­
мократического равенства афинянин у Аристофана {Облака,
1292). Здесь мы видим замечательный по своей наивности от­
вет; но он был дан еще до появления эллинистической науки.
Но вот Посидоний путешествует на берега Океана и, соединяя
свой собственный опыт с исследованиями своих предшествен­
ников, пишет свое ученое и переломное произведение Об Оке­
ане [РЭ, § 41]. К чему оно евреям! Они все это знают еще лучше.
Почему море не повышается. Очень просто, — отвечает Варух
(слав., IV). Есть такой змей, который ежедневно выпивает на
один локоть морской воды, а это как раз столько, сколько при­
носят вливающиеся в океан 333 реки.
Такой же была астрономия и география иудеев; но была у
них еще одна очень серьезная наука: гематрия. Это название
было заимствовано у греков: ведь это собственно «геометрия».
Но что они сотворили с этой здоровой и полезной эллинской
наукой! Следовало рассчитать числовое значение букв каждо­
го слова (Alef = 1, Beth = 2, Gimel = 3 и т. д.), результаты будут
изумительны. Эллины также знали это искусство; но исполь­
зовали его лишь шутки ради. Слова с одним и тем же числовым
значением назывались ίσόψηφα; эпиграмматист очень красиво
расскажет нам, как кто-то, узнав, что имя Δαμαγορας и слово
λοιμός (по-нашему «чума») являются изопсефами, хотел под­
твердить этот результат, взвешивая оба на весах, но убедился,
однако, что «чума» легче.
Да, для Эллады это были шутки; для иудеев — напротив.
Что значит, когда Саул говорит народу: «заколайте [вола] здесь»
(т. е. на камне) (1 Цар. 14, 34)? Это значит, — отвечают равви­
ны, — каким должен быть нож: bâzjeh («на нем») — Beth = 2,
Zain = 7, Не = 5: 14 пальцев. И кажется, что результаты этой
науки отразились даже на тексте Писания. Сколько было во­
оруженных израильтян при их исходе из Египта? Следует рас-
Том III. Эллинизм и иудаизм
493
считать количественное значение выражения bneJizrael (сыны
Израиля): Beth = 2, Nun = 50, Jod = 10, Sin = 300, Resz = 200,
Alef = 1, Lamed = 30 — т. е. 603 (тысячи). Столько, собственно
(с загадочным дополнением 550) указывают Числ. 1, 46. Разве
Синайский полуостров мог прокормить столько людей — ведь
с невооруженными их количество превышало 2 миллиона —
это историка не заботило. Сколько священников Иеговы
убил по приказу Саула Доик Идумеянин? — 85 (1 Цар. 22, 18);
но ведь это численное значение слова kohanê (священники).
Сколько домашних слуг было у Авраама, когда он выдвинулся
против Кедорлаомера? Это уже более сложный вопрос: но ведь
главным из них был Елиезер (Быт. 15, 2), и его число было 318.
А потому: «вооружил рабов своих, рожденных в доме его, 318,
и преследовал [неприятелей] до Дана» (Быт. 14, 14)130.
Более поздняя агада сохранила нам память об ученой дис­
куссии, которую провел раввин Иехошуа бен Ханания (около
100 г. до Р. X.) с греческим «философом». Этот последний, путем
долгого наблюдения установивший время беременности змеи
(какой?), задал своему собеседнику соответствующий вопрос;
«7 лет», — ответил р. Иехошуа, ссылаясь на Быт. 3,14. Тогда фи­
лософ ударился головой о стену и воскликнул: «На то, что мне
стоило семи лет жизни, потраченных на исследование, он мне
снисходительно без труда указывает!»131 Очевидно, агада хотела
130
Δαμαγορας (δ = 4, α = 1, μ = 40, α = 1, γ = 3, о = 70, ρ = 100, α = 1, σ = 200, ито­
го - 420) и λοιμός (λ = 30, ο = 70, ι = 10, μ - 40, ο = 70, σ = 200, итого — 420), см.:
Anth. Pal. XI. 334. — еврейское: о ноже Саула см. мидраш к этому месту у Wünsche,
Aus Israels Lehrhallen, V 97. О прочих см. комментарии к соответствующим местам.
Что касается слуг Авраама, Baentsch (см. выше, примеч. 41), 60, предлагает другой
вариант происхождения их количества, который опирается на то, что 308 — это
количество лунных ночей в году, и допускает, что из этого количества было рас­
считано имя Елиезера. Однако я сомневаюсь, что эта операция возможна без ло­
гарифмических таблиц, и вообще я считаю, что раввины тех времен наплодили
достаточно собственных бредней, и наши им уже не нужны. Принятое в тексте
толкование приводит уже равви Бен Kannapa (Bacher, II. 511). «Гематрия» все еще
не умерла: ее при жизни поддерживает апокалиптический зверь, уже не говоря о
тех научных сорняках, которые выросли вокруг числа Мицкевича — 44.
131
См.: Bacher (выше, примеч. 48), раздел VIII. 3 (из Вег. г. XX). Каким образом
этот раввин из Быт. 3, 14 высчитал семь лет беременности, которых там вообще
494
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
здесь высмеять греческую науку, построенную на тщательных
исследованиях и трезвом размышлении; однако, неосознанно,
но тем более действенно, высмеяла себя сама.
Так отомстила наука своим насмешникам. «Где нет богов,
там правят упыри», — говорит немецкий поэт; с упырями науки
был знаком и иудаизм того времени. Но вернемся к Сивилле.
Ее целью является склонение язычников к прозелитизму;
но если так, то избранный путь был, очевидно, ошибочным:
проще, наверное, было отторгнуть мать от ее ребенка, чем Эл­
ладу от созданной ею науки. А потому со временем хитрые люди
рассеяния придумали другой ответ на эти обвинения: а имен­
но— что их авторам вообще нечего стыдиться, поскольку
наука является созданием не эллинов, и вообще не язычников,
а Израиля. Авраам первым научил египтян астрономии... Где
это написано? — А нигде. Но для чего же тогда «агада»? Иосиф,
поставленный фараоном над всей землей Египетской, разделил
страну на участки и, таким образом, стал первым учителем гео­
метрии. Моисей среди израилитов был изобретателем алфави­
та; это изобретение позже перешло от израильтян к финикий­
цам, а от финикийцев к грекам. Этот же Моисей по-гречески
назывался (как будто) Мусей; а Мусей, согласно греческой
традиции, был учителем Орфея и опосредованно Гомера, кото­
рого сами греки почитали основателем своей интеллектуаль­
ной культуры. Крупнейшие греческие философы — Пифагор,
Гераклит — были учениками израильтян132. Это не сразу стало
нет, я не знаю; Bech. 8а этого не поясняет. «Этот рассказ, — продолжает дальше
Bacher, — который, очевидно, стремится к тому, чтобы обосновать преимущество
иудейской мудрости над языческой, стал в вавилонских школах исходным пунк­
том для более развернутого повествования, в котором раввин Иехошуа бен Ханания, "мудрец иудеев", побеждает "афинских старцев"».
132
Я не буду здесь затрагивать запутанный вопрос о происхождении этой теории;
его решение зависит: 1) от аутентичности свидетельства Гермиппа(Ш в. до Р. X.),
Ори гена {Против Цельса, I. 15) о том, что «Пифагор свою философию от иудеев
перенес к эллинам», аутентичность чего опровергает Schürer, II. 828, тогда как,
например, Th. Reinach (см. выше, примеч. 36), 40, считает ее возможной, и 2) от
того, когда жил, и жил ли вообще, тот Аристовул, который должен был быть ав­
тором этой теории. Его существование отрицает Elter, De gnomologiorum Graecorum
Том III. Эллинизм и иудаизм
495
распространенным убеждением; были даже сфальсифициро­
ваны стихи и абзацы известных поэтов и греческих прозаиков,
показывающие их зависимость от Моисея.
Напрасно стараются апологеты иудаизма в наше время за­
щищать эти фальшивки как основательные результаты так на­
зываемых «исследований», выполненных по эллинскому мето­
ду; вся теория — несомненный обман, осознанный и бессовест­
ный. Но следует признать: редко когда в истории человечества
наиправдивейшая правда была настолько же спасительной,
насколько спасительной оказалась эта ложь. Ведь коль скоро
наука — открытие богобоязненных приверженцев Иеговы, оче­
видно, что пренебрегать ею не следует. От этого вывода были
далеки иудеи; действительно, ведь вся их теория была сфаб­
рикована, так сказать, на экспорт. Напротив, она пригодилась
христианам греческого и римского происхождения в их борьбе
за научную культуру с такими фанатиками самодостаточной
веры, какими были Тертуллиан или Татиан. И это было пози­
цией не каких-то там представителей новой религии, а таких
ее столпов, какими были св. Амвросий и св. Августин133. Без
преувеличения можно сказать: если эллинская наука была со­
хранена для новой Европы — насколько она была сохранена —
historiaatque origine, V-IX (1894, 95), признает Schürer, III4,512 и ниже; общий обзор
Stähelin'a у W. v. Christ — W. Schmid. Geschichte der griechischen Literatur, II. 16; ли­
тература по этому вопросу очень обширна. В любом случае, во времена Филона
такая теория уже существовала. Ее сущностью являются: 1) та фикция, что Пи­
сание, помимо литературного смысла, имеет также тайный, философский смысл,
который извлекается из него аллегорическим толкованием; 2) та фикция, что эти
поэты и философы читали Писание, wo&wf&JudaeusApella не поверили бы, что они
понимали по-еврейски. Более того, нужна была еще 3) фикция, что уже в древ­
нейшие времена существовал греческий перевод Писания, который потом был
утрачен; и, наконец, 4) фикция, что все они понимали и аллегорический смысл.
Помимо своей отвратительности, это фальсификаторство вместе с так называ­
емыми стихами Орфея и прочих пережило свыше полутора тысяч лет вплоть до
критики Скалигера, со стороны которого оно вызвало гневные слова Judaeorum
est mentiri. Очевидно, апологеты не могли с этим согласиться: об их ухищрениях
см.: С. Лурье (выше, примеч. 43), 179.
133
О свв. Амвросии и Августине см. мою книгу Cicero im Wandelder Jahrhunderte1',
308.
496
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
за это следует благодарить эту иудейскую ложь. Это забавная
иллюстрация пессимистического парадокса Фридриха Ниц­
ше: «Если ты видишь, что победила правда, всегда спрашивай,
насколько мощный обман боролся за нее».
§18
И, в-третьих, божество открывается в красоте — причем
либо в красоте природы, либо в красоте искусства.
То, что и одно, и второе принадлежат к ядру религиозно­
го ощущения греков, — вещь архиизвестная. Рассмотрим пер­
вое утверждение. Ведь первую значительную часть эллинской
религии можно рассматривать как обожествление природы
[ДР, § 3]; непосредственность этого неосознанного вывода
«красивая природа, следовательно — бог» лучше всего отража­
ется мыслью, неоднократно в разных вариантах приводимой в
сочинениях Овидия: «Деревья там шумят зеленые, над истоком
резвого ручья, / Видя это, ты и сам скажешь: конечно, здесь
обитает божество».
Напрасно мы искали бы такие выражения и такие ощуще­
ния в книгах Израиля; напротив, они налагают проклятия на
того, кто ощущает божество «под каждым зеленым деревом»134.
134
Мер. 2, 20; 3, 6; 17, 2 и т. д. Еще более выразительно: «На вершинах гор они при­
носят жертвы и на холмах совершают каждение под дубом и тополем и теревинфом, потому что хороша от них тень; поэтому любодействуют дочери ваши и
прелюбодействуют невестки ваши» (Ос. 4, 13; это «поэтому» очень характерно).
Следует сравнить это место с приведенным в ДР, § 3 (с. 33), пассажем из Платона
и спросить себя: что из них ближе нашему сердцу? Раввин Акива говорил просто,
опираясь на Втор. 12, 2: «Где только в Писании идет речь о высоких горах, холмах,
зеленых деревьях, ты должен знать, что имеется в виду идолопоклонство» (см.:
Bacher [выше, примеч. 48], 1883, 3621).
Также Филон (Legg. spec, I. 74) защищает предписание Втор. 16, 21: «Не сади себе
рощи из каких-либо дерев при жертвеннике Господа, Бога твоего» — ведь деревья,
не приносящие плодов, не имеют никакой ценности (разве это не слепота!) и, кро­
ме того, дают пристанище разбойникам (здесь мы, впрочем, могли бы сослаться
на Еврипида, Андромаха, 1115). Противоположная ситуация у эллинов: лавровая
роща у храмов Аполлона в Дельфах и Антиохии, роща Академа в Афинах, Аль-
Том III. Эллинизм и иудаизм
497
Напротив: «Небеса проповедуют славу Божию, и о дел ах рук Его
вещает твердь. День дню передает речь, и ночь ночи открыва­
ет знание... Он поставил в них жилище солнцу, и оно выходит,
как жених из брачного чертога своего, радуется, как исполин,
пробежать поприще: от края небес исход его, и шествие его до
края их, и ничто не укрыто от теплоты его» {Пс. 18, 2-3, 5-7)135.
Эти строки, относящиеся к самым известным словам Писания,
должны поразить любого внимательного читателя. Исследова­
тели еврейской литературы в ее историческом развитии также
приписывают этот псалом влиянию нового эллинского духа,
о котором, в конце концов, неопровержимо свидетельствует
образ соревнований, настолько близких грекам и настолько
чуждых израильтянам. Это, повторяю, общепринятое мнение,
и если я здесь среди прочих упомяну Мориса Фридлендера, то
потому, что у него как у еврея я нахожу особо тонкое, с этой
точки зрения, ощущение. «Наиболее выразительно, — говорит
он, — проявляется влияние нового (т. е. эллинского) духа на на­
божных псалмистов в их описании откровения Бога в природе
без каких-либо ссылок на Закон... Поэт показывает нам здесь в
немногих, но мощных словах, как познание Бога вырастает из
природы: здесь не нужен Закон, чтобы нам открыть Бога, ни
данных традиций, ни выразительных слов; молчаливая приро­
да обращается к нам величественно и мощно. Но более поздний
псалмист, искусившийся таким полным обхождением Закона,
дополнил указанные слова своего предшественника в неожи­
данном обороте следующим дидактическим стихом ad majorem
legisgloriam: "Закон Господа совершен, укрепляет душу; откро­
вение Господа верно, умудряет простых" и т. д.»136 — отводя
тис в Олимпии, Панейон в Александрии. Христианство, слава богу, последовало
в этом отношении эллинскому, а не еврейскому образцу; и наша детвора в се­
лах и городах до сих пор неосознанно благословляет подлинную религиозность
Эллады.
Апологию божества, расторгшего связь с природой, любой желающий может про­
читать у Sellin'a (см. выше, примеч. 58), 59 и ниже.
135
Ср. также Пс. 8 и 103.
136
Maur. Friedländer. Griechische Philosophie im AT [1904], 51.
498
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
иудейскую душу от солнечных дорог, возвращая ее на узкие
тропинки синагогальной науки.
И на них эта душа остается. «Кто шествует по дороге и "по­
вторяет" (Закон), и прерывает это повторение, и говорит: "Как
прекрасно это дерево", — тому Писание вменяет это в вину, ли­
шающую его права на жизнь»137.
Но если идея откровения Бога в прекрасной природе была
непродолжительным отклонением религиозной мысли иуде­
ев под искушающим влиянием эллинизма и являлась именно
ересью, то родственная ей эллинская идея откровения боже­
ства в красивом искусстве была для нее совершенно неприем­
лема. Здесь контраст был гораздо более разителен. В отношении
красоты в природе иудей, очевидно, как мы видели чуть выше,
не должен был восхищаться, повторяя Закон: но в свободные
от этих размышлений минуты ему не было запрещено такое
восприятие (хотя, говоря к слову, мы не представляем себе, ко­
гда бы он нашел на это время, поскольку повторение Закона
было — согласно Ис. Нав. 1,8 — его обязанностью в каждый час
дня и в каждый час ночи). Что же касается красоты в искусстве,
она была запрещена ему совершенно, всегда и везде. Ведь так
говорил Господь: «Не делай себе кумира и никакого изображе­
ния того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде
ниже земли» (Исх. 20, 4)138.
137
138
Цитируется по ДР, § 3.
Попытку иудейской апологетики приводит Иосиф, Против Апиона, II. 75. В но­
вейшие времена богословы протестантского лагеря находились, зачастую, под
давлением реиудаизации Лютера (даже Wellhausen (см. выше, примеч. 16), 127).
Вполне рассудительно говорит, однако, R. Smend (см. выше, примеч. 41) о пасса­
же Βτορο-Исаии: «он поясняется страхом, который народ, помимо всего прочего,
чувствовал перед богами язычников, но также свидетельствует о том, что профетический монотеизм уже не понимал сущность поклонения идолам» (359); автор
также цитирует Пс. 15; 135; Мер. 10; можно добавить и Прем. 13, 13; Оракул Сивиллы
III. 8 и ниже. Так же считает и Duhm(cM. выше, примеч. 114), 213. Также, но с еще
большей категоричностью Frdr. Delitzsch (см. выше, примеч. 92), уместно сравни­
вая положение «язычников» с католическим. Интересна точка зрения эллинизи­
рующего автора Премудрости, согласно которому статуи возникли из памятников
умершим, в которых люди, восторженные их красотой, усмотрели богов (13, 13);
стоитсравнитьс ними свидетельство Аристотеля, приведенное в ДР, § 15 (с. 67-68).
Том III. Эллинизм и иудаизм
499
Да, это так читается сейчас, читается безразлично или даже
с неким удовольствием и симпатией. Разве много читателей
отдает себе отчет в том, что это действительно ужасные слова,
смертный приговор, вынесенный искусству в настоящее время
и в прошлом — и приговор, к сожалению, слишком реальный?
Я считаю, что фатальный приказ так называемых мужей
Великого Синода: «Воздвигните ограду вокруг Закона» (Пиркей
Авот, I. 1) применялся уже во времена возникновения Торы; я
считаю, что упомянутые чуть выше слова Иеговы имели лишь
изначальное значение запрета идолопоклонства, согласно мыс­
ли следующего стиха: «Не поклоняйся и не служи им». Такой
запрет можно было бы полностью понять с точки зрения сквер­
ной религии соседей Израиля, которые зачастую поклонялись
ужасным изображениям своих богов — но не всегда ужасным,
как мы сейчас увидим, и, быть может, хотя мы не знаем этого
наверняка, отождествляли эти изображения с самими богами.
Здесь не было даже отрицания откровения божества в красоте,
поскольку эти изображения Ваалов, Хамосов и Дагонов, оче­
видно, ничего общего с красотой не имели.
Полемика и очернение религии соседей-идолопоклонни­
ков начинается уже со Второ-Исаии: «Делающие идолов все
ничтожны, и вожделеннейшие их не приносят никакой поль­
зы... Кто сделал бога и вылил идола, не приносящего никакой
пользы?.. Кузнец делает из железа топор и работает на угольях,
молотами обделывает его и трудится над ним сильною рукою
Принципам Торы был верен славный Knox, который, находясь среди католиче­
ской команды корабля, в ее присутствии выбросил в море почитаемый ею образ
Матери Божией, говоря, что это «разрисованная доска». Его собратом, с этой точ­
ки зрения, был старый распутник Карамазов у Достоевского, который, издева­
ясь над религиозным чувством своей молодой набожной жены, обратился к ней:
«Вот, ты поклоняешься ей, а я плюю на нее»— в буквальном смысле слова. Carlyle
(Lectures on heroes, кн. IV) прославляет «героическое» деяние Кпох'а: «Для него
эта икона, очевидно, была крашеной доской» (apainted board). Я охотно верю; ведь
я знаю, что человеческая слепота непреодолима. Но для измученной Маргари­
ты — «О, сквозь великую боль, Богородица, призри на покаянный труд!» — образ
Матери Божией был не просто раскрашенной доской; и для его создателя тоже,
наверняка, таким не был.
500
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
своею до того, что становится голоден и бессилен, не пьет воды
и изнемогает. Плотник [выбрав дерево] протягивает по нему ли­
нию, остроконечным орудием делает на нем очертание, потом
обделывает его резцом и округляет его, и выделывает из него
образ человека красивого вида, чтобы поставить его в доме.
Он рубит себе кедры, берет сосну и дуб, которые выберет меж­
ду деревьями в лесу, садит ясень, а дождь возращает его. И это
служит человеку топливом, и часть из этого употребляет он на
то, чтобы ему было тепло, и разводит огонь, и печет хлеб. И из
того же делает бога, и поклоняется ему, делает идола, и повер­
гается перед ним... и молится ему, и говорит: "спаси меня, ибо
ты бог мой"» (44, 9-17). Я переписал почти весь этот пассаж, по­
скольку это первое звено в очень длинной цепи, которая тянется
до эллинистических и римских времен, и еще гораздо дальше.
И вся эта полемика никчемна. Ведь в ее основе лежит убежде­
ние в том, что так называемые «идолопоклонники» отождеств­
ляли своих идолов со своими богами, а не видели в них только
символы, материальные знаки этих небесных существ. Аргу­
мент, подобный аргументу Исайи, мы находим лишь у Гора­
ция, который, впрочем, даже опосредованно от пророка не мог
зависеть. Он говорит о божестве садов Приапе (1 Cam., VIII, 1):
Некогда был я чурбан, от смоковницы пень бесполезный;
Долго думал художник, чем быть мне, скамьей иль Приапом.
«Сделаю бога!» сказал; вот и бог я!139
Но у Горация это была добродушная шутка, не более; так
как он хорошо знал, что статуи богов его народа — это лишь
символы живых богов на небесах, святостью они обладают
лишь настолько, насколько получили ее благодаря сакрамен­
тальному акту посвящения [ДР, § 15]. Если кто-то из нас, из
необразованной черни, действительно отождествлял «образ»
с богом, то преодолевайте этот предрассудок, а не разбивай­
те творения ваших вдохновенных мастеров. Очевидно, уже в
139
Перевод М. А. Дмитриева. — Примеч. перев.
Том III. Эллинизм и иудаизм
501
то время можно было обратить внимание законодателя на то,
что abusus поп tollit usum]A0, что нельзя, борясь с предрассудками
черни, лишать человечество его любимых символов, из боязни
уродливых изображений — запрещать все изображения вооб­
ще; но пусть будет так. И все же, «не поклоняйся так называе­
мым изображениям Бога твоего»; разве этого достаточно? Нет:
чтобы ты не мог поклониться даже случайно такому изобра­
жению, тебе нельзя создавать никаких изображений ни одной
вещи на небе, на земле или в море.
Итак, искусство было убито в самом зародыше. О том,
что именно таким было понимание этих слов Моисея, свиде­
тельствует вся история иудаизма. Не только размещение ста­
туй в храме и в синагогах возмущало иудейский народ — нет,
его земля должна была быть свободна от каких бы то ни было
«изображений». Штандарты римских легионов, как известно,
были украшены погрудными изображениями императора; для
иудеев даже это было непереносимо: во времена римских про­
кураторов иерусалимский гарнизон был лишен привычных
штандартов. Пилат — считая, что такое исключительное поло­
жение Иудеи оскорбляет величие Рима, — хотел эту символику
вернуть, но это вызвало такой плач иудеев, что он вынужден
был отменить свой приказ141. Когда сирийский легат Вителий
воевал с арабским царем Аретасом, его когорты должны были
обходить Иудею, чтобы не запятнать ее своими штандартами142.
Это были просто человеческие изображения; но и этого было
мало. Даже невинный орел, которым Ирод Великий украсил
ворота храма, задел религиозные чувства народа143; ведь это
было «изображение того, что на небе, вверху».
Ну и что с того? — скажет читатель. Очевидно, в результате
этой суеверной сдержанности внешний вид Иерусалима должен
140
Злоупотребление не уничтожает доброго обычая. — Примеч. перев.
141
Кос. Ant., XVIII. SS; Иуд. воина; ср.: II. 169; ср.: Ant., XV. 276.
142
Ллл, XVIII. 121
143
Ant., XVII; Иуд. война, I. 650.
502
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
быть достаточно скучным по сравнению не только с Антиохией или Александрией, но даже с беднейшими эллинскими
городами Келесирии или Декаполиса; что это значило для ог­
ромных территорий стран, насквозь пронизанных эллинской
культурой и эллинской религией с ее догматом об откровении
божества в красоте? — Да, очевидно; пока что Иудея никого не
обидела, кроме себя.
Но пусть бы это самоослепление ограничилось одной толь­
ко маленькой страной! Однако нет: уже в эти эллинизирован­
ные времена иудаизм занимался очень активным прозелитиз­
мом, пытаясь убедить эллинов в том, что именно в его слепоте
заключается настоящая религия. В действительности это было
одной из главных причин его неудачи: ведь здесь компромис­
сы вроде тех, о которых мы говорили выше, были невозможны,
и как для иудеев «идолопоклонническое» искусство эллинов,
так и для последних слепота иудеев были неприемлемы.
Впрочем, там, где провалился иудаизм, победило христи­
анство, а христианство в теории признавало Тору вместе с Де­
сятью Заповедями, а следовательно — и запрет на «изображе­
ния». Но только в теории; на практике, слава Богу, уцелело и
искусство, и откровение божества в красоте. Однако временами
вредная теория брала верх над спасительной практикой; в это
время начинался разрушительный поход слепоты на беззащит­
ную область красоты. Иконоборчество VIII—IX вв. сокрушило
византийскую культуру; иконоборчество XVI в. уничтожило
в странах, охваченных этой болезнью, великолепное наследие
средневековья. И пусть читатель не думает, что речь идет лишь
о религиозном искусстве. Нет, ущерб был нанесен всему искус­
ству человечества144: и художественному, и искусству ваятелей.
Во-первых, как нас учит история и античного, и нового ис144
Желая, чтобы читатель как можно ярче представил себе все разрушительное
значение этого стиха, я привожу свидетельство пылкого поклонника Ветхого За­
вета и в этом отношении — Вальтера Скотта. Он описывает {РобРой, II. 2) устами
садовника-шотландца оскорбление кафедры в Глазго (ноя отказываюсь, конечно,
передавать говор шотландского Лоулэнда, хотя оригинал и усиливает впечатление
этой sancîa simplicitas): «Было время, в Реформацию, ее чуть не разрушили, когда
Том III. Эллинизм и иудаизм
503
кусства, светское искусство произошло от религиозного; а вовторых, потому, что этот запрет касается всех изображений,
несмотря на их цель; таким был спасительный результат это­
го «огораживания». Но пусть читатель не обольщается тщет­
ной надеждой: то, чего иудаизм требовал от эллинизма, было
истреблением любого искусства, истреблением в реальности
фидиев, праксителей, апеллесов, истреблением в возможности
микеланджело, рафаэлей, Рембрандтов... за исключением, воз­
можно, лишь некоторых новейших течений в изобразительном
искусстве. Ведь их, которые не передают никакого изображения
какой бы то ни было сотворенной Господом Богом вещи, кото­
рая на небе вверху или на земле внизу, или в водах под землей,
вполне можно согласовать с жестоким требованием Моисея.
Я повторяю: в той сфере, о которой здесь идет речь — облас­
ти откровения божества в красоте искусства, — никакая элли­
низация иудаизма не наступила и наступить не могла. Иудеи
были для эллинов — не говорится об этом явно, но так было
по сути — слепцами, не видящими божества там, где оно им,
эллинам, так мощно открылось; эллины же для иудеев были —
сносили церковь Сент-Эндрюс, и Пертскую церковь, и все другие, чтоб очистить
страну от папистской нечисти, от идолопоклонства, от икон...
Из окрестных поселков, из Ренфру, Баронии, Горбалса, в одно прекрасное утро
привалили в Глазго толпы народа: надумали своими руками очистить собор от
папистской дребедени. Но горожане испугались, как бы у их старой церкви не
лопнули все подпруги от такого невежливого обращения. Они забили в набат...
все цеха дружно поднялись и объявили, что дадут настоящее сражение, а разру­
шить церковь не позволят, как разрушают их всюду вокруг... Договорились на том,
чтоб вынести из ниш идольские статуи святых (будь они неладны!), — вынесли,
разбили эти каменные кумиры на мелкие куски по слову Священного Писания (by
Scripture warrant) и бросили те куски в воду, в речку Молен динар; а старый храм
остался целехонек — стоит себе веселый, точно кот, когда ему вычешут блох, и все
остались довольны» (перевод Н. Д. Вольпин).
Итак, этот гнусный упырь, который уже однажды истребил практически все ве­
ликолепное наследие античности, тысячелетие спустя снова восстал из гроба,
в который он был мудро и благочестиво положен кафолической церковью, чтобы
повторить свой разрушительный труд еще раз в отношении менее красивого, но
не менее святого и трогательного наследия средневекового искусства. Плоды на­
следия стольких немецких, голландских, английских джотто были сокрушены и
брошены в воду by Scripture warrant — и в бездонную человеческую глупость.
504
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
о чем говорится даже слишком выразительно — идолопоклон­
никами, «поклоняющимися творениям собственных рук».
И, собственно, именно тем, что об этом говорится так вырази­
тельно, еще раз подчеркивается слепота тех, кто так говорит.
То, что эллины не были идолопоклонниками, т. е. не отож­
дествляли свои статуи с теми богами, которые в них изображе­
ны, я обстоятельно обосновал в другой книге [ДР, § 15]; то, что
они вычитывали на ясном челе фидиевского Зевса, было лишь
откровением божества, слишком вознесенным для того, чтобы
облечься в несовершенные одеяния слов. Но как слепорожден­
ный не в состоянии понять того, что говорится о красках, так
иудей органически не был в состоянии охватить своим огра­
ниченным сознанием всей возвышенности этого откровения
и этой религии. Для него она была «идолопоклонничеством».
Я не обвиняю его в умышленном и сознательном обмане; это
был, скорее, естественный и необходимый результат исчезно­
вения соответствующего органа чувств у него.
Но если целью этого несчастного запрета — что часто под­
держивается апологетами — было одуховление религии путем
устранения всех внешних и материальных символов, — то мож­
но решительно сказать: во-первых, за это одуховление заплаче­
но слишком дорого, а во-вторых — эта цель не была достигнута
ни в израильские, ни в иудейские времена.
В израильские времена таким внешним и материальным
символом был так называемый Ковчег Завета145, т. е. изначаль­
но ковчег самого Иеговы. Иегова говорит о нем Моисею так:
«И устроят они Мне святилище, и буду обитать посреди их...
так и сделайте. Сделайте ковчег из дерева ситтим: длина ему
два локтя с половиною, и ширина ему полтора локтя, и высота
ему полтора локтя; и обложи его чистым золотом... там Я буду
145
Я не разделяю мнения (между прочим, R. Ganszyniec, Der Ursprung der
Gesetzestafeln), как будто изначально он был исключительно ящиком для скри­
жалей Десяти Заповедей; это лишь его производное значение, а первоначальным
было то, о котором свидетельствует Книга Исхода. — Wellhausen (см. выше, при­
меч. 16), 32.
Том III. Эллинизм и иудаизм
505
открываться тебе и говорить с тобою над крышкою...» (Исх. 21,
8-22). И, конечно, Иегова с тех пор обитал в этом ковчеге.
И был он окружен таким же почитанием, что и само божество:
несчастный израильтянин, который неосторожно притронул­
ся к нему, пусть и с самыми благими намерениями — напри­
мер, хотел спасти его от падения, — был убит им (2 Цар. 6, 7);
и когда филистимляне, забрав его у израильтян, поставили его
в храме своего «божка» Дагона, этот божок сам, как, по край­
ней мере, утверждает израильское предание (1 Цар. 5, 3), — пал
на лице свое перед ним, поклоняясь божеству, которое выше
его. Вот, пожалуйста, разве не мог Второ-Исаия и к нему при­
менить свою вышеприведенную полемику? «Плотник... часть
дерева сожигает в огне, другою частью варит мясо в пищу... А из
остатков от того делает бога, идола своего, поклоняется ему,
повергается перед ним и молится ему, и говорит: "спаси меня,
ибо ты бог мой"» (44, 16-17)? Очень верно отмечает Вельхаузен:
«Отнюдь нельзя утверждать, что этот — в любом случае, лишь
израильский — ковчег был лучше какого-либо изображения».
Нет, — можно ответить на это. Потому-то пророки, эти
проповедники одуховленной религии, очевидно, были про­
тивниками этого Ковчега Завета; Иезекииль его вообще не
упоминает в своем описании старого культа, и когда после
возвращения из вавилонского пленения Зоровавель отстроил
храм, никакой ковчег в нем уже не помещался. Очевидно, так
было; и вот, во второй раз органическое стремление человече­
ской души к символизму, не найдя естественного выхода, об­
ратилось к предметам менее ценным. На этот раз таким пред­
метом были свитки Торы. О том, что для иудеев они были свя­
тыней в гораздо большей степени, чем, например, являются
для христианина его книги, ярко свидетельствует следующий
случай. При прокураторе Кумане, во время одного из бун­
тов, который получилось усмирить силой оружия, римский
солдат в присутствии иудеев разорвал свиток Торы. Этим он
в иудейской среде вызвал такое возмущение, что прокуратор,
опасаясь общего восстания, был вынужден предать виновного
506
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
смерти146. Я вообще не намерен защищать грубый поступок
этого солдата: любое оскорбление чьего-либо религиозного
чувства достойно кары. Но обязательно ли кара должна быть
смертной? Конечно, можно сказать, что и здесь мы встречаем­
ся с определенным фетишизмом.
Как там наука, так и здесь искусство отомстили тем, кто
ими пренебрегал: от символизма приверженцы Иеговы не убе­
реглись, но их символизм был настолько хуже символизма эл­
линского, насколько деревянный ящик или свиток папируса
хуже паллад и аполлонов эллинских храмов. Символизму эл­
линов мы, живущие сегодня, обязаны всем нашим искусством,
не только религиозным, но и светским; символизму израиль­
тян и иудеев мы не обязаны вообще ничем147. Таков приговор
истории.
146
Иос. Ant., XX. 117 (ср.: Иуд. война, II. 229). Иудеи утверждали, что «не стоит жить
при таком пренебрежении их родными обычаями». До сегодняшнего дня в сина­
гогах, когда свитки Торы после прочтения соответствующей «параши» в торже­
ственном шествии возвращаются в «ковчег», самые набожные среди молящихся
стараются поцеловать их или, по крайней мере, прикоснуться к ним рукой. Я не
порицаю этот обычай, мне он даже нравится. Еще больше уважения у меня вызы­
вает замечательная легенда о мученической смерти (во времена Адриана) раввина
Ханины бен-Терадиона, который был сожжен на костре, обмотанный свитками
его Торы. На отчаянный возглас своей дочери он ответил: «Тот, который отомстит
за пренебрежение к Торе, отомстит и за мою смерть», а ученикам, которые удив­
лялись сиянию, исходящему от умирающего, и спрашивали его, что он видит, от­
вечал: «Пергамент горит, а буквы возносятся к небу» (Bacher (см. выше, примеч. 48
[205], 1884, 136). И это свидетельствует и о том, что сказано в тексте.
147
Я не могу не обратить внимания на размышления Тубянского (см. выше, с. 377
и примеч. 4), 40, поскольку они обосновывают актуальность затронутого нами
вопроса. Полемизируя с моими доводами [ДР, § 41] о том, что иудаизм «был бес­
плодным для искусства», автор спрашивает, «должно ли это значить, что его ико­
ноборчество воспрепятствовало развитию у евреев художественных искусств в
рамках их национальной культуры? (Очевидно.) Но, в первую очередь, это утверж­
дение следует ограничить; речь может идти только об искусствах, изображающих
предметы, но не о декоративном искусстве, архитектуре, музыке, а тем более, не о
поэзии. Отодвигаются лишь (сущий пустяк!) изобразительно искусство и резьба;
но где обоснование того, что они являются необходимой частью целостной куль­
туры? Мы вполне можем себе представить высокоразвитую, даже в эстетическом
смысле, культуру и без этих факторов; такой была, например, культура Норвегии
и Исландии во времена скальдов и саг».
Том III. Эллинизм и иудаизм
507
У религии иудаизма было и множество положительных
элементов; я старался их подчеркнуть в предыдущих частях
этого произведения и буду стараться делать это и дальше. Но
если бы гений человечества, взяв весы, положил на одну их
чашу все эти положительные элементы, а на другую — лишь
этот запрет с заключенным в нем истреблением искусства, кто
знает, перевесила ли бы первая чаша вторую.
Такие размышления показывают, насколько глубоко я был прав, называя отно­
шение иудаизма к искусству слепотой. Ведь и в известном романе Уэллса слепые
стараются убедить зрячего в том, что глаза ему совершенно не нужны, что у него
есть уши, нос, язык, не говоря уже о тактильных наслаждениях. Декоративное
искусство, архитектура... быть может, в Элладе их не было? Конечно же, были.
Причем на высочайшем уровне, тогда как собственно иудаизм даже с этой точки
зрения не произвел ничего собственного, и нынешние евреи в строительстве и
украшении своих храмов вынуждены использовать чужие стили. Однако искрен­
ность заслуживает благодарности; из нее видно, что в случае победы иудаизма
нам угрожало бы новое иконоборчество, новое истребление картин и статуй. Но
нет, у Шейлока и на этот раз находится своя Джессика. И имя ей — Израэльс, Ан­
токольский, Левитан и т. д.
-тгггггт-гдсд
Глава IV
ИЕГОВА И ЕГО НАРОД
§19
Сравнивая иудейское понимание божества с греческим
с точки зрения отношения к трем идеалам совершенства, мы
должны были признать, что оно по каждому из пунктов усту­
пает греческому; в добре и правде Иегова открывается лишь
частично, а в красоте не открывается вовсе. Но если поставить
вопрос, в чем полностью Иегова является своему народу и во­
обще человечеству, то внимательный читатель Торы и пророков
без колебания ответит: в силе. И добавит деталь: своему народу
в силе и благодеяниях и (возможно, чаще) злодеяниях, чужим
же народам — исключительно в злодеяниях.
Решающим здесь является рассказ об испытании Илии
(3 Цар. 18, 22-39) перед Ахавом и израильским народом.
«И сказал Илия народу: я один остался пророк Господень,
а пророков Вааловых четыреста пятьдесят человек [и четыреста
Том III. Эллинизм и иудаизм
509
пророков дубравных]; пусть дадут нам двух тельцов, и пусть они
выберут себе одного тельца, и рассекут его, и положат на дрова,
но огня пусть не подкладывают; а я приготовлю другого тельца и
положу на дрова, а огня не подложу; и призовите вы имя бога ва­
шего, а я призову имя Господа Бога моего. Тот Бог, Который даст
ответ посредством огня, есть Бог. И отвечал весь народ и сказал:
хорошо, [пусть будет так]... пророки Ваала... призывали имя Ваала
от утра до полудня, говоря: Ваале, услышь нас!.. Во время прино­
шения вечерней жертвы подошел Илия пророк [и воззвал на небо]
и сказал: Услышь меня, Господи... Да познает народ сей, что Ты,
Господи, Бог... И ниспал огонь Господень и пожрал всесожжение...
Увидев это, весь народ пал на лице свое и сказал: Господь есть Бог,
Господь есть Бог!»
Это очень важное событие, которое сыграло значительную
роль в иудейском прозелитизме, так как иудеи, стараясь обра­
тить язычников в свою веру, ссылались преимущественно на
него, о чем мы делаем вывод из слов Горация по поводу анало­
гичного чуда в Гнации (1 Cam., V. 97):
...За ним нас потешила вдоволь
Гнация (город сей был раздраженными Нимфами создан).
Здесь нас хотели уверить, что будто на праге священном
Ладан без пламени тает у них! — Одному лишь Лпелле
Иудею поверить тому, а не мне148.
Оно относилось к тем событиям, темой которых является
«спор богов о народе». В Греции самым известным был спор
Посейдона и Паллады об афинском народе перед царем Кекропсом; этот сюжет Фидий изобразил на западном фронтоне Пар­
фенона. И речь здесь идет о том, чтобы народ «не охромел на
обе ноги», но знал, за кем он должен следовать. Так, Посей­
дон, ударив трезубцем о скалу Акрополя, вызывает источник
морской воды; Паллада прикосновением своей руки создает
Перевод М. А. Дмитриева. — Примеч. перев.
510
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
оливковое дерево, прародителя всех деревьев этого рода в Ат­
тике. Сила обоих одинакова; но Посейдон использовал свою
для ненужного дела, тогда как Паллада одарила край полезным
растением. И народ пошел за Палладой: поскольку не только в
силе открывается бог, но и в добре [ДР, § 9]149.
Также и пророки, стараясь отвадить народ Иеговы от чужих
богов, лишь на одно обращают внимание: на их бессилие. «Не
бойтесь их, ибо они не могут причинить зла, но и добра делать
не в силах. Нет подобного Тебе, Господи [Иегова]!.. Ты велик,
и имя Твое велико могуществом. А Господь [Иегова] Бог есть
истина; Он есть Бог живый и Царь вечный. От гнева Его дрожит
земля, и народы не могут выдержать негодования Его» (Иер. 10,
5-10). Но это, правда, был меч обоюдоострый...150
Эта сила, как я говорил, в отношении народа Божия могла
быть и благотворной, и тлетворной. Благотворной она была в
прошлом, при Моисее, и пророки все время об этом напоми­
нали народу: «...И вывел народ Твой Израиля из земли Еги­
петской знамениями и чудесами, и рукою сильною и мышцею
149
О греческих Streit-um's-Land-Sagen см. мою статью Erysichthon (Philologus, 1890).
Чудо с пожиранием жертвы огнем Иеговы мы встречаем уже в Лев. 9,24. Очевидно,
не только у Горация со стороны язычников он вызывал насмешки. Также и Филон
(Moys., II. 154 — стоит помнить, что это произведение написано для язычников)
подает полурационалистическое толкование этого события. Но было нетрудно
этой «аретологии» в честь Иеговы противопоставить другую: ее подает нам инте­
ресный папирус (№ 1242 0xyrh. Pap. X [1914]). Здесь с Иеговой воюет Сарапис, ион
творит чудо, с которым Иегова справиться не может, а потому «един есть Зевс Са­
рапис»; это «языческий» ответ на «Адонай эхад» (см.: О. Weinreich. Neue Urkunden
zur Sarapisreligion [1919]).
150
Это направленное на идолопоклонников обвинение, будто их боги не могут им
помочь (ср.: Иер. 2, 28), имело обратную сторону: ведь оно могло быть обращено и
против самих почитателей Иеговы. В то время начиналась своеобразная трагедия
веры. Самые трогательное ее выражение мы видим в Пс. 42, 4. «Слезы мои были
для меня хлебом день и ночь, когда говорили мне всякий день: "где Бог твой?"»
(ср.: стих 11; Smend [см. выше, примеч. 41], 338); также Пс. 78, 10 (по поводу пре­
следований Антиоха IV): «Для чего язычникам говорить: "где Бог их?" Да сдела­
ется известным между язычниками пред глазами нашими отмщение за пролитую
кровь рабов Твоих». Или Откр. Вар. 1: «И зачем, Господи, не воздал Ты нам другим
наказанием, но предал нас язычникам, чтобы надругались они, говоря: "Где Бог
их?"». Нам этот мотив особо близок.
Том III. Эллинизм и иудаизм
511
простертою, при великом ужасе, и дал им землю сию, которую
дать им клятвенно обещал отцам их, землю, текущую молоком
и медом. Они вошли и завладели ею, но не стали слушать гла­
са Твоего и поступать по закону Твоему, не стали делать того,
что Ты заповедал им делать, и за то Ты навел на них все это
бедствие» (Иер. 32, 21). Такова формула для прошлого и настоя­
щего; будущее настолько отлично, насколько оно связано с
личностью Мессии, о котором речь пойдет ниже.
Что касается других народов, не исповедующих Иегову, то
в отношении их его сила может быть лишь только злотворной.
«...Сын человеческий! обрати лице твое к сынам Аммоновым...
истреблю тебя из числа народов, и изглажу тебя из числа зе­
мель; сокрушу тебя, и узнаешь, что Я Господь» (Иез. 25, 2, 7).
К Моаву: «И над Моавом произведу суд, и узнают, что Я Гос­
подь» (11). К Едому: «И совершу мщение Мое над Едомом... по
Моему гневу и Моему негодованию, и узнают мщение Мое,
говорит Господь Бог» (14). К Филистии, Тиру и Египту: вез­
де одно и то же — в несчастье, посланном на них, узнают они
Иегову.
В связи с таким ощущением силы божества интересно срав­
нить значение двух выражений в греческом и еврейском языках.
Это выражение: «простереть руку»151 (над кем-то) и «посетить».
Если эллин высказывается о божестве, будто оно над кемто «простирает руку свою», он всегда подразумевает опеку и
защиту. Я уже приводил трогательные слова Солона о богинезаступнице его отчизны: не сгинет та отчизна, Афины, если
Паллада «длани простерла над ней» (см. выше, § 9). Также и
ахейцы во время гнева Ахилла не добудут Трою, «над нею пе­
рунов метатель Кронион руку свою распростер, и возвысилась
дерзость народа»152 (Илиада, 9.419). Насколько фамильярным
было это представление для эллина, видно из пародии в коме­
дии Аристофана; там (Всадники, 1174-1175) колбасник убеждает
151
Характерно, что эллинизирующий Филон и это выражение использует в эллин­
ском, а не в еврейском значении; ср.: Q. d. s. immut., 72; q. 7. Div. hero, 58; Somn., II. 265.
152
Перевод H. И. Гнедича. — Примеч. перев.
512
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
воплощенного Демоса: «Тебя богиня охраняет явственно, и над
тобой простерла миску с кашею»153. Иудей, напротив, глядя на
Иегову с простертой над кем-то рукой, видит при этом в этой
руке чашу гнева Его, которую Господь на того выливает: «За то
возгорится гнев Господа на народ Его, и прострет Он руку Свою
на него и поразит его, так что содрогнутся горы, и трупы их бу­
дут как помет на улицах. И при всем этом гнев Его не отвратит­
ся, и рука Его еще будет простерта» (Ис. 5, 25), «И воздвигнет
Господь против него (Израиля) врагов... и будут они пожирать
Израиля полным ртом. При всем этом не отвратится гнев Его,
и рука Его еще простерта... Но народ не обращается к Биющему его, и к Господу Саваофу не прибегает... Поэтому о юношах
его не порадуется Господь, и сирот его и вдов его не помилует...
При всем этом не отвратится гнев Его, и рука Его еще простер­
та» (5, 11-17).
Периодические «посещения» страны божеством были дог­
матом, например, религии Аполлона. Они технически назы­
вались έπιδημίαι. Читатель не должен думать о нынешнем зна­
чении этого слова, которое сохранилось благодаря медицин­
ской традиции в узком смысле посещения страны болезнью;
здесь идет речь об эпидемии в противоположном смысле —о по­
сещении страны божеством. Вот как Каллимах в своем куль­
товом гимне к Аполлону описывает посещение этим богом его
любимого острова Делос:
Слышишь, как зашептались листы Аполлонова лавра,
Как содрогается храм? Кто нечист, беги и сокройся!
Это ведь Феб постучался к нам в дверь прекрасной стопою.
Или не видишь? Нежданно согнулась делосская пальма, —
Но не от ветра! — а в воздухе лебедь залился напевом.
Вот уже сами собой засовы снялись, и раскрылись
Вот уже сами собой врата. О, бог уже близко!
Юноши, время настало: усердие в пляске явите!
Зрим не для каждого царь Аполлон, но для славного мужа:
Перевод А. И. Пиотровского. — Примеч. перев.
Том III. Эллинизм и иудаизм
513
Кто его узрит, велик, а кто не узрит, тот жалок, —
Мы же, узревши тебя, Дальновержец, жалки не будем.
Но, коль скоро явился нам Феб, — о, дети! — не должно
Вашим кифарам молчать или топоту ног прерываться,
Если хотите дожить до брака и старость увидеть,
Если желаете стенам стоять на древних устоях.
Так вот за это хвалю: я слышу, лира не праздна:
Ныне безмолвствуйте все, внимая песни о Фебе,
Ибо и море безмолвно, когда поют песнопевцы
Лук и кифару, прекрасный убор ликорейского Феба.
Горькие стоны Фетиды, тоскующей матери, молкнут,
Только заслышит она пэана, пэана напевы;
В оное время и камень от скорби своей отдыхает —
Слезоточивый утес фригийский, высоко подъятый
Мрамор, сковавший жену с разверстыми мукой устами.
Звонче пойте пэан! С богами спорить негоже.
Тот, кто спорит с богами, — с моим поспорь-ка владыкой!
Тот, кто спорит с владыкой моим, — поспорь с Аполлоном!
Если ж усердствует хор, воздаст Аполлон за усердье
Щедро: на то его власть — одесную сидит он от Зевса.
О, не один только день будет Феба хор славословить154.
Иначе посещает людей Иегова. «Бог от Фемана грядет и
Святый — от горы Фаран. Покрыло небеса величие Его, и сла­
вою Его наполнилась земля. Блеск ее — как солнечный свет;
от руки Его лучи, и здесь тайник Его силы! Пред лицем Его
идет язва, а по стопам Его — жгучий ветер. Он стал и поколебал
землю; воззрел, и в трепет привел народы; вековые горы распа­
лись, первобытные холмы опали; пути Его вечные... Во гневе
шествуешь Ты по земле и в негодовании попираешь народы»
(Авв. 3, 3 - 6 , 12)155. Я привожу это место как можно подробнее;
154
155
Перевод С. С. Аверинцева. — Примеч. перев.
Ср. также Лм. 5, 16-17: «на всех улицах будет плач... "увы, увы!"... и во всех ви­
ноградниках будет плач, ибо Я пройду среди тебя, говорит Господь». В хорошем
значении, насколько я знаю, употребляется только Быт. 1, 1 и Соф. 2, 7, см. Volz
(выше, примеч. 93), 189. Это отчасти вопрос лексикологический, который я
оставляю библеистам: я привожу здесь только дополнительные примеры.
514
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
собственно, выражения «посетить, посещение» мы встречаем
в Библии часто, и практически всегда в отрицательном значе­
нии. Об этом свидетельствует также и то значение, которое до
сих пор имеют соответствующие польские выражения, а может
еще больше немецкие heimsuchen, Heimsuchung. Это очень крас­
норечиво. Мы же, славяне, говорим: «Гость в дом, Бог в дом».
А у последователей Иеговы «Бог в дом» означало практически
всегда истребление дома.
§20
Тем, что я выше сказал о различном характере божествен­
ного откровения в греческой и иудейской религиях, поясняет­
ся также и различие в религиозном чувстве людей в отноше­
нии божества здесь и там. Если божество открывается в добре,
в правде, в красоте, — соответствующим чувством человека к
нему будет радостная любовь; если оно открывается в силе, то
соответствующим чувством будет страх. Так было и в действи­
тельности: религия греческая была религией любви, религия
Израиля и Иуды — религией страха.
Греческая религия — религия любви [ДР, § 6]; но она не
сразу стала такой. У Гомера набожность еще переплетается
с понятием богобоязненности: когда Одиссей пробуждается
на новом для него берегу, он, встревоженный, спрашивает,
относится ли тот народ, к которому он попал: «...К диким ли,
духом надменным и знать не желающим правды, или же к
гостеприимным и с богобоязненным сердцем?»156 (θεύδης,
Одиссея, 13. 201-202). Так и Авраам, когда судьба занесла его
в Герар, подумал с тревогой: «Нет на месте сем страха Божия»
(Быт. 20, 11). До тех времен религиозное чувство и здесь и
там было одинаковым — ведь до тех времен и эллины не от­
важивались создавать изображения своих богов, видя в них
156
Перевод В. В. Вересаева. — Примеч. перев.
Том III. Эллинизм и иудаизм
515
только хозяев Олимпа, безвидных и страшных в своей безвидности.
Очень хорошо ощутил эту связь римский ученый Варрон
(у блаж. Августина, О Граде Божием, IV. 31, 3): эллины, гово­
рит он, «поставив для народа статуи богов, уничтожили в сво­
их государствах страх». Собственно, это случилось в Греции и
не случилось в Израиле. И вот, в молитвах исторической Гре­
ции мы встречаем все чаще те ласкательные эпитеты, которые
Гомер не осмеливается еще приписывать своим богам: «воз­
любленный Зевс», «возлюбленная Артемида», «возлюбленные
Оры»157. Но найдем ли мы хоть раз в еврейском Писании вы­
ражение «возлюбленный Иегова»? Ведь каждый читатель Торы
знает, что соединение двух этих слов попросту невообразимо.
Религия Израиля — религия страха. А разве не любви? Как
же тогда с этим сочетать слова Втор, 6, 4-5: «Слушай, Изра­
иль... люби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, и всею
душею твоею и всеми силами твоими». Ведь эти слова приказа­
но иметь в своем сердце и писать на косяках дверей и на воро­
тах; до сегодняшнего дня их повторяет каждый правоверный
еврей в своей самой святой ежедневной молитве «Шма Израэль»... На косяках и на воротах? Это было просто, ведь речь шла
о внешнем действии. Но и в сердце? Нет, сердце не слушало.
И в этом нет ничего странного. Ведь если передо мной две
семьи: и если в одной я слышу, как отец говорит дрожащему
ребенку: «Помни, что ты должен любить меня от всего сердца»
и т. д., а в другой я вижу, как ребенок без каких-либо приказов
бросается на шею отцу, крича: «Любимый папочка!», — разве
усомнюсь я в том, где находится подлинная любовь?
Речь идет совершенно не о том, какой была эта заповедь,
а о том, как она исполнялась. А о том, как она исполнялась,
свидетельствует чуть ли не каждая страница Ветхого За­
вета: все время повторяется необходимость страха Божия,
157
Оры — богини времен года, ведавшие порядком в природе. Дочери Зевса и Фе­
миды (либо дочери Гелиоса и Селены). Стражи Олимпа, открывающие и закры­
вающие его облачные ворота. — Примеч. перев.
516
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
а необходимость любви — почти никогда. Ср.: Ис. 66, 2: «А вот
на кого Я призрю: на смиренного и сокрушенного духом и на
трепещущего пред словом Моим»; Иер. 5, 22: «Меня ли вы не
боитесь, говорит Господь, предо Мною ли не трепещете?»; 10,
10: «От гнева Его дрожит земля, и народы не могут выдержать
негодования Его»; Ос. 13, 7: «И Я буду для них [израильтян] как
лев, как скимен буду подстерегать при дороге» и т. д. Но самым
характерным для настроения собственно иудеев является рас­
сказ об Иехошуа бен Ханании (I в. по Р. X.): когда раввин Иехошуа бен Гиркан от имени своего учителя бен Патури158, толкуя
Иов. 27, 2, выдвинул предположение, что Иов служил Богу из
любви, — тот раввин возмущенно воскликнул: «О, кто бы мог
отряхнуть могильную пыль с очей твоих, мой учитель, Иоханан
бен Заккай! Ведь ты всегда учил, что Иов лишь из страха слу­
жил Богу. Ведь так написано в Иов. 1, 1. А теперь ученик твоего
учителя утверждает, что он был набожен из любви» (Sot. V 5).
Об этом свидетельствуют резюмирующие теории ученых, бес­
пристрастных, непредубежденных исследователей: Вельхаузена, Буссе и прочих159. Но еще выразительнее об этом свидетель­
ствуют бездарные полемические сочинения апологетов160.
158
См.: W. Bacher (выше, примеч. 48), 161. Это был, собственно, бесконечный спор,
о перипетиях которого см. там же, II. 53; 452.
159
См.: Wellhausen (выше, примеч. 16), 203 и ниже: «Обоснованием моральности,
в результате которого она становится религиозной, является страх Божий. Бог —
суровый Господь; Он приказывает рабам, которых возводит из праха, и в прах же
возвращает»... «Мотиву страха, который господствовал в иудейских представле­
ниях о Боге, учение Христа противопоставляет мотив любви». — Bousset'a (см. вы­
ше, примеч. 41), 35; Hölscher'a (см. выше, примеч. 26), 86; и, в первую очередь,
Smend' а (см. выше, примеч. 41), 198 и ниже; 285. Прочих пропускаю.
160
Таким является Joz. Bloch (см. выше, примеч. 65). Bloch принадлежит (как не­
когда Филон) к апологетам à outrance, которые, например, защищая некий стол,
стараются обосновать, чтототодновременноявляется и четырехугольным, и круг­
лым. Ему не нравится, в первую очередь, приведенное выше мнение Wellhausen'a;
приписывая этому кропотливому исследователю непростительную ненависть к
Ветхому Завету (кто его читал, знает, что это — клевета), он указывает, что «лю­
бовью к Богу преисполнены поэтические и пророческие книги Библии» (с. 519,
впрочем, об исторических он молчит и сам). Даже «преисполнены»? В действи­
тельности он приводит лишь шесть свидетельств, пять из которых (Пс. 41, 2; 83, 3;
Том III. Эллинизм и иудаизм
517
Это не значит, что необходимость любви к Богу вообще об­
ходится вниманием в Ветхом Завете. Мы встречаем ее несколь­
ко раз. В Псалмах мы читаем: «Любите Господа, все праведные
Его» (30, 24); «И любящие имя его будут поселяться на нем [на
Сионе] (68, 37); «Любящие Господа, ненавидьте зло!» (96, 10);
«Буду утешаться заповедями Твоими, которые возлюбил» (118,
47); «Хранит Господь всех любящих Его» (144, 20). Но это все
Псалмы, которые критика — как это найдет читатель в науч­
ных комментариях — уже по другим причинам приписала бо­
лее поздней эллинистической эпохе, это уже отчасти плоды эл­
линизации иудаизма. Что же касается прочих пассажей, а мо­
жет, отчасти и этих, следует помнить о том, что в отношении
Иеговы слово «любить» часто имеет и внешнее значение «со­
блюдать заповеди» без какой бы то ни было связи с сердечным
чувством. Так мы и читаем: «...Люби Господа... и соблюдай... за­
поведи Его во все дни» (Втор. И, 1); «...Будете любить Господа,
Бога вашего, ходить всеми путями Его» (11, 22); «Молю Тебя,
Господи Боже великий и дивный161, хранящий завет и милость
любящим Тебя и соблюдающим повеления Твои!» (Дан. 9, 4);
«любовь же — хранение законов ее [премудрости]» (Прем. 6,18).
Очевидно, так же следует понимать и последний стих песни Деворы162: «Любящие же Его да будут как солнце, восходящее во
всей силе своей» (Суд. 5, 31).
Ис. 26, 9, Иер. 31, 3; Лев. 3, 18) вообще не говорят о любви человека, а о его потреб­
ностях, либо о любви Бога к человеку, последние же {Иер. 2, 1) имеют переносное
значение, основанное на сравнении связи Иеговы с его народом с супружеской
связью; см. с. 60.
161
*УЩ — причастие от глагола со значением «бояться, страшиться, пугать­
ся; быть страшным, грозным или ужасным (внушающим страх или благогове­
ние)». — Примеч. перев.
162
Я не привожу Пс. 18, 1, где Wujek, согласно ошибочному чтению Масоры, тол­
кует «буду любить Тебя»; см. об этом критический комментарий. О внешнем зна­
чении слова «любить» см. приведенные выше слова SmencTa (ошибочно Seilin [см.
выше, примеч. 58], 22 и ниже). Что касается слов Ос. 6, 6: «Ибо Я милости (Wujek:
"милосердия") хочу, а не жертвы», на которые опирается Иисус в своем ответе фа­
рисею (Мф. 9,13), то не только он, но и Иоханан бен Заккай понимал их в значении
любви к ближнему.
518
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Нет, здесь тщетна война; очевидно, наиболее корректным
является мнение беспристрастных исследователей Ветхо­
го Завета, а не апология, напр., Блоха, который разве что сам
о себе может сказать, что он беспристрастен. «Религиозность
иудаизма, — говорит Буссе, — лишь там, где она искренняя и
правдивая, обладает одной характерной чертой; ее везде про­
являющимся настроением является страх — боязливая, тре­
петная тревога. Это — то настроение, которое так замечательно
выражает ежедневная молитва иудаизма: "Боже отцов наших...
великий, могучий, страшный Боже"» (2 Ен. 39, 8)163. Эта трево­
га касается, во-первых, ожидаемых ударов временной жизни,
а во-вторых, и в гораздо большей степени, — судьбы, которая
после смерти исполнится в отношении каждого верующе­
го. И когда Джеймс в своей популярной книге о религиозном
опыте различает в современном христианстве два отдельных
течения: течение хмурой и тревожной религиозности и рели­
гиозности мягкой и радостной, — то несложно представить, из
каких источников происходят эти течения.
Эту разницу ощутил и наш писатель, который, будучи
иудеем, жил в эллинской среде, принимал участие в жизни эл­
линов и имел ясное представление об ощущении, с которым
они молились своим «ложным» богам, — Филонт. Различая в
Боге — по примеру иных — две силы: благодетельную и жес­
токую, и видя воплощение первой в его имени «Бог» (θεός),
второй — «Господь» (κύριος), он требует от человека, чтобы тот
«любил его как своего благодетеля или хотя бы боялся его как
своего Господа» (Legg. spec, I. 300; 307). В другом месте, опи­
раясь на слова Иосифа (Быт. 42, 18): «Вот что сделайте, и оста­
нетесь живы; ибо я боюсь Бога», Филон, будучи враждебно на­
строенным к Иосифу как к слуге фараона, укоряет его, говоря:
«Да, он боится Бога, поскольку не способен еще любить его»
(Migr. Abr., 21).
163
Имеется в виду Вторая книга Еноха — одна из апокрифических книг Ветхого
Завета. — Примеч. перев.
164
Ср. также: Virtutt., 184; Q. D. immut. 69.
Том III. Эллинизм и иудаизм
519
Почувствовали это и те эллины, которые с удивлением взи­
рали на возникающие в их среде общины прозелитов Иеговы:
отметив отличие их религиозного чувства в сравнении со своим
собственным, они называли их: «боящимися бога» (φοβούμενοι
τον θεόν).
Однако болезненнее всего воспринял ее тот, кто проис­
ходил из кроткой страны, на которую наложил свое ярмо су­
ровый и жестокий Закон, но еще залитой лучами отовсюду
окружающего ее эллинизма: обращаясь к поборникам этого
закона, считающим недопустимым прощение, он сказал им
прямо: «Но знаю вас: вы не имеете в себе любви к Богу» (Ин. 5,
24; ср.: ЛАС. 11,42).
...Я совершенно не намерен принижать религию иудаизма
тем утверждением, что ее основным инструментом является
страх; я уже признавал, что богобоязненность остается мощ­
ным моральным стимулом [ДР, § 24], и, наверное, было бы луч­
ше, если бы в нашем обществе его было больше. В любом слу­
чае, апологеты в своих собственных интересах поступили бы
разумнее, если бы сосредоточили свою защиту именно на этом
пункте. Теория веры требовала от приверженца Иеговы, чтобы
тот любил Его от всего сердца своего, и от всей души своей, и изо
всех сил своих — практика утопила эту заповедь любви в стра­
хе. Страх перед «посещением» Господа Воинств на этом свете
и Его судом на том свете задавал узкое направление жизни на­
божного иудея; но единственным средством избегания и этих,
и тех мук, единственным оправданием человека перед лицом
его творца является послушание — покорное, беспрекословное
безграничное послушание, каким было когда-то послушание
Авраама, праотца народа, который исполнил жестокое прика­
зание Иеговы в отношении своего сына Исаака не только без
внешнего протеста, но и без внутренней борьбы.
Заповеди Иеговы должны быть исполнены: не потому, что
они мудры или добры, а потому — что это его заповеди. Речь со­
вершенно не идет об их обоснованности с точки зрения здраво­
го смысла или моральности. Речь идет, во-первых, о том, чтобы
520
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
точно описать объем каждой заповеди, чтобы люди знали,
что собственно заповедано или запрещено; о том, во-вторых,
чтобы создать «ограждение вокруг Закона», и, таким образом,
избежать того, чтобы люди — пусть непроизвольно и случай­
но — могли его нарушить; о том, в-третьих, чтобы донести и
первое, и второе до сознания всех приверженцев Иеговы, для
чего надо, как описывают сами мудрецы так называемого Ве­
ликого Собрания, «воспитывать как можно больше учеников».
Об этих учениках — «докторах» Нового Завета — еще пойдет
речь (§ 35); а здесь мы должны рассмотреть характер заповедей,
в отношении которых от Израиля требуется это безграничное
послушание.
Конечно, эти заповеди в значительной мере общечеловече­
ские, не единожды выраженные в очень красивой и волную­
щей сердце форме. Помимо них, присутствуют и заповеди жес­
токие или неуместные, которые мы толкуем как естественные
плоды варварских времен, в то время как сами приверженцы
Иеговы, в теории, стараются их так или иначе согласовать с
авторитетом Господа Воинств, а на практике часто сами попи­
рают их несоблюдением. Нас же здесь не интересуют ни те, ни
другие, а лишь три самые характерные для религии Израиля:
те, которые сделали из него, говоря словами Иеремии, «народ
преткновения для всех народов» — те три, в которых заклю­
чена «трагедия Вечного Жида». Это, во-первых, заповедь, ка­
сающаяся обрезания; во-вторых, заповедь о праздновании суб­
боты; и, в-третьих, заповедь о «нечистой» пище, и вообще об
обязательной для иудея чистоте.
§21
Заповедь об обрезании мы находим в Быт. 17, 9-14: «И ска­
зал Бог Аврааму: ты же соблюди завет Мой, ты и потомки твои
после тебя в роды их. Сей есть завет Мой, который вы долж­
ны соблюдать между Мною и между вами и между потомками
Том III. Эллинизм и иудаизм
521
твоими после тебя [в роды их]: да будет у вас обрезан весь му­
жеский пол... Восьми дней от рождения да будет обрезан у вас
в роды ваши всякий младенец мужеского пола, рожденный в
доме и купленный за серебро у какого-нибудь иноплеменни­
ка, который не от твоего семени... Необрезанный же мужеско­
го пола, который не обрежет крайней плоти своей [в восьмой
день], истребится душа та из народа своего, ибо он нарушил
завет Мой»165.
Итак, здесь мы видим выразительный знак завета Бога с
Его народом и народа с его Богом — обоснование исключи­
тельно религиозное. Уже лишь это вынуждает нас в настоящем
религиозно-историческом повествовании отложить все посто­
ронние толкования, а среди них и гигиеническое; последнее,
если бы оно было обоснованным, могло бы, в лучшем случае,
пояснить возникновение этого обычая как такового, но не
его понимание как заповеди Божией. Ведь Иегова отнюдь не
165
Возникновение этого обычая нас здесь не интересует: достаточно будет весь­
ма убедительного толкования Wellhausen'a, что это изначально было «варварское
испытание мужественности до брака» (осколок: Исх. 4, 25: «Ты жених крови у
меня»; это место остается загадочным, даже после истолкования G. Richter'oM
[Zeitschr. f. ATI. Wiss. 1921, 121], который относит эти слова Сепфоры к Иегове),
со временем перенесенное на младенцев (с. 18; 99). Ведь эта операция не впол­
не безопасна, особенно у взрослых. Сначала для нее применялись каменные
ножи, а сейчас стальные; до наложения повязок из раны высасывается кровь,
см.: Шабб. XIX. 2. — Гигиеническое толкование встречается уже у Филона. Он
отвечает (Legg. spec, I. 1) на обвинения «черни», ссылаясь на пример египтян, за­
бывая о своем обычном презрении к этому народу, который у него, даже среди
язычников, занимает последнее место. Он называет их «народом, который своим
философским образованием опередил все прочие». Потом он добавляет четыре
причины в пользу этого «весьма болезненного увечья»: 1) оно должно предохра­
нить от некоторых болезней, в частности, карбункула; 2) оно полезно с точки
зрения чистоты, поскольку под крайней плотью накапливается грязь; 3) glans
recutita similitudinem praebet cordis humani; 4) confert ad pro lis ubertatem, quoniam
jacturam seminis impedit (ср. также: Quaestt. in Gen., III. 47, 48). К этим причинам,
описанным «благословенными Богом исследователями прошлого» (а потому
упомянутым также Иосифом в его ответе Апиону, Против Апиона, II. 137), он
добавляет еще две собственных; эта операция должна быть символом укроще­
ния 1) сладострастия, 2) гордости. В новое время их с воодушевлением защища­
ет Saalschütz, Das Mosaische Recht (1853), 2245 и ниже. Напротив, Sellin (см. выше,
примеч. 58) в своей апологии (с. 15), очевидно, стыдится говорить об этом.
522
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
говорит Аврааму: «...Чтобы вы обезопасились от таких-то и
таких-то болезней», но только: «Сей есть завет Мой, который
вы должны соблюдать между Мною и между вами». И, требуя
смертной кары для необрезанного, Он отнюдь не добавляет:
«Поскольку таковой мог бы стать источником заразы для своих
ближних», но лишь «ибо он нарушил завет Мой». Более того,
апологеты этой операции, очевидно из лагеря вольнодумцев,
могли допустить, что изначально гигиеническое, либо иное
обоснование со временем исчезло в сознании израильтян и
было заменено обоснованием религиозным; но нас интересует
именно такое осознание. Оно противопоставлялось эллинско­
му сознанию времен соприкосновения его с иудаизмом. «Если
вы хотите присоединиться к нам, вы должны быть обрезаны;
поскольку такова заповедь нашего Бога».
Однако временами процедура была и короче, и действен­
нее. Ревностные в распространении этого завета привержен­
цы Иеговы совершенно не спрашивали язычников, хотят они
такого присоединения или нет. Саул потребовал от Давида,
когда тот должен был стать его зятем, вместо большого вена
(= калым), сто филистимских «краеобрезаний» (7 Цар. 18, 25),
и Давид «принес краеобрезания их, и представил их в полном
количестве царю»166. Следует представить себе как можно бо­
лее живо эту отвратительную смрадную сцену, и читатель со­
гласится, что склонность краснокожих дикарей к собиранию
скальпов— это спорт гораздо более благородный. Впрочем,
Давид облегчил себе выполнение царского приказа насколь­
ко мог, еще перед операцией убивая владельцев желанных
краеобрезаний, так что в этом случае «завет» был заключен с
166
Требование краеобрезаний смутило даже доброго Kittel'a: он называет его
«существенной чертой варварства этих диких воинственных времен». До наших
дней дошел также барельеф из Куюнджика: чиновнику приносят отрубленные
человеческие головы, а тот записывает их количество (Jeremias. HAOG [см. выше,
примеч. 41], 294). Наш случай как будто пародирует этот обычай; интересно, что
Иосиф для своих читателей-эллинов указывает вместо шестисот краеобрезаний
шестьсот филистимских голов (Λ., VI. 10, 2).
О принудительном обрезании соседних народов: Иосиф. Ant., XIII. 257; 318.
Том III. Эллинизм и иудаизм
523
трупами; иначе поступали Маккавеи и их наследники. Так,
царь Антиох IV запретил иудеям обрезать своих детей, и этот
запрет стал причиной мученичества ревностных последовате­
лей Иеговы: рассказывалось о набожных матерях, которым за
то, что они преступили запрет тирана, краеобрезание их детей
привязывалось на шею, чтобы вместе с ним сбросить их со стен
на скалы. Отсюда возникла реакция: уже Маккавеи принуди­
тельно обрезали всех мужчин в Израиле; Гиркам, захватив со­
седнюю Идумею, обрезал и ее жителей. Аристовул I поступил
так же с захваченными Итуреей и Галилеей, Александр Янней,
наконец, расширил этот своего рола pax judaica на захваченные
города палестинских греков. Очевидно, инициаторы этой ре­
акции придерживались того мнения, которое в Средневековье
защищали последователи Дунса Скотта против взглядов Фомы
Аквинского и его школы — что действительность сакрамен­
тального акта зависит исключительно от opus operatum, даже sine
bono motu auctoris, т. е., в данном случае, жертвы.
Стоит, однако, давать себе отчет в нравственном значении
этого акта. Конечно, мы не будем спрашивать о нем современ­
ных евреев. Нет; поскольку нас интересует вербующая сила
иудаизма в отношении эллинской души. Представим себе,
собственно, эту душу и ее отношение к такому условию завета с
высшим единственным истинным Богом.
Необходим внешний знак посвящения себя Богу. Отлич­
но; эллин сам весьма живо ощущал эту необходимость. Таким
внешним знаком был для него венок: венок из лавра, если речь
шла об Аполлоне, венок из плюща, если речь шла о Дионисе,
и т. д. Этот замечательный обычай сохранился до наших времен
в обряде возложения венков на девочек, приступающих к перво­
му причастию. Или же он жертвовал божеству локон своих во­
лос, как у нас священники или монахини; и это замечательный
знак любовного посвящения — прошу вспомнить... «из девичь­
ей косы». Но это знаки недолговечные. Ладно; и с этим можно
было бы что-то сделать. Ведь сам Второ-Исаия указывает, что
такой язычник «напишет рукою своею: "Я господень"» (44, 5).
524
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Это был бы обряд если не очень красивый, то и не слишком от­
вратительный. Пусть бы это был долговечный знак на лбу, на
ухе, на груди...167 нет: Иегова выбрал для символизации своего
завета такую часть человеческого тела, которую даже дикари
стыдятся показывать, о которой приличные люди в культур­
ном мире стараются вообще не упоминать, а менее порядочные,
если и говорят, то для провоцирования похабного смеха. Нет,
давайте будем искренними: этим знаком своего завета Иегова
высмеял свой народ среди всех прочих народов мира.
Высмеял; именно так. Конечно, его последователи и этот
предмет трактуют серьезно и говорят с большим возмущени­
ем о «необрезанных телом и духом»; напротив, они сами для
всех народов Рима стали «куцыми» иудеями, curtiJudaei, и даже
с веселым преувеличением verpi. Эта насмешка еще не очень
чувствовалась, пока иудеи обращались с филистимлянами и
прочими народами с не очень импонирующей культурой: на­
против, она очень болезненно ощущалась при соприкоснове­
нии с эллинизмом. При первых Птолемеях, особенно во время
мудрого правления Антиоха III, обаяние эллинской культуры
дало о себе знать в самом центре иудаизма, в Иерусалиме; были
основаны палестры, в которых еврейская молодежь состяза­
лась с эллинской молодежью по эллинскому обычаю, т. е. на­
гишом. И здесь «знак завета» проявлялся слишком явно. Мы
можем себе представить, как издевались молодые эллины над
этими άπεψωλημένοι своих противников. Тех охватывал стыд,
они хотели избавиться от этого каинского знака.
Они обращались к хирургии, использовалось так называе­
мое «натягивание» (έπισπασμός)168. И, естественно, отец, ко167
Duhm в комментарии ссылается также на Иез. 9, 4; Откр. 7, 3; 13, 6; Гал. 6, 17,
указывая, однако, что такие знаки на лбу были запрещены, Лев. 19, 28: «Ради
умершего не делайте нарезок на теле вашем, и не накалывайте на себе письмен.
Я Господь» (ср.: Исх. 13, 16).
Необрезанные в переносном значении: ушами Мер. 6, 10; сердцем Лев. 26, 41;
Втор. 10, 16;Яе/?.4,4;9, 25.
168
См.: Иосиф. Ant., XII. 241; a Bertholet (см. выше, примеч. 62) добавляет еще
Св. Павла, / Кор.1, 18 и Martialis— Εφ. 7, 29, и особенно интересную агаду
Том III. Эллинизм и иудаизм
525
торый на себе познал всю горечь такого унижения, стремился
избавить от него своих сыновей: «каменный нож» Авраама и
Сепфоры перестал окровавливать тело иудейских младенцев.
И кто знает, что бы из этого получилось, если бы непредусмот­
рительное воодушевление Антиоха IV и маккавейское восста­
ние не затормозили это эллинофильское течение. «Знак завета»
снова был введен во всей своей суровости на все времена.
Но чего ради — повторим вопрос — Иегова обрек своих
последователей на такое болезненное осмеяние? Одного же­
лания обособления недостаточно: оно предполагало, скорее,
использование другого, более заметного знака. Нет: если мы
хотим пояснить выбор некоего предмета, который имел опре­
деленное легкое в осуществлении действие, то наиболее есте­
ственным толкованием — особенно если речь идет о Боге или
о его мудром пророке — будет то, что тот, кто его выбрал, хотел
именно такого, а не иного действия. Это значит: Иегова — или
Моисей — подверг Израиль осмеянию на все времена потому,
что хотел его осмеять. Естественно, что основатель новой ре­
лигии или нового закона требует неких жертв от своих адеп­
тов. Господь Иисус говорил Своим ученикам: «Остерегайтесь
же людей: ибо они будут отдавать вас в судилища, и в синагогах
своих будут бить вас. И будете ненавидимы всеми за имя Мое;
претерпевший же до конца спасется» (Мф. 10, 17, 22) — но ведь
в ненависти, а не в осмеянии. И, сообразно мысли учителя,
св. Франциск, будучи —• вместе со своим учеником — с почестя­
ми принят в некоем городе, сказал ему: «Идем отсюда! Нет нам
пользы там, где нас возвеличивают, — наша польза там, где нас
ругают и притесняют!» (Apophth. LI).
Erub. 19 а, которую я привожу ниже (с. 600). Здесь к месту будет указать еще не­
сколько характерных черт агады, касающихся обрезания, обращая, однако же,
внимание непосвященных на то, что агада вообще не имела значения обязатель­
ного догмата: «С агадой мы не спорим», — говорят уважаемые раввины. Итак,
допускается, что Адам Господом Богом был сотворен уже обрезанным (Tanchuma
Noach 5; см.: Weber [выше, примеч. 48], 37); что Иосиф обрезал египтян перед тем,
как дал им зерно во время голода (Weber, 258; очень остроумное истолкование
возникновения такого знака у этого народа).
526
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
И первый, и второй считали мученичество обязанностью
тех, кто за ними последовал. Потому с таким же мученичеством
мы встречаемся и здесь — самым болезненным из всех — муче­
ничеством осмеяния169. Законодатель потому, собственно, тре­
бовал от своих последователей смешного в своей постыдности
знака завета, чтобы закалить их таким образом: ведь он надеял­
ся, что после такого мученичества осмеяния — все другие будут
для них гораздо более легкими. И действительно, эта надежда
его не подвела.
Но для эллина, воспитанного так, как мы описали выше,
подобное мученичество было неприемлемо; его еще с молодо­
сти учили «от насмешек — грозой загораться» (Аристофан. Облака, 992). И нечувствительность к этому считалась чертой че­
ловека, лишенного чувства чести (Феофраст. Характеры, IV. 4).
Конечно, были и другие мученичества: мученицей была Ан­
тигона, мучеником был Сократ. Но это были красивые муче­
ничества, достойные народа, исповедующего откровение бо­
жества в красоте; и потому-то эллин никогда бы не признал
откровение божества в такой смешной гнусности, какой было
обрезание. Нет: чтобы осуществлять прозелитизм среди эл­
линов, от этого пункта следовало решительно отказаться;
и, с этой точки зрения, эллинизация иудаизма должна пред­
шествовать его пропаганде. О том, как это произошло, речь
169
Оно до сих пор вызывает удивление, связанное с иными чувствами — разными
у разных людей — у стороннего наблюдателя, особенно у нас в Польше: осмеяние
фамилий, данных когда-то с очевидным намерением оскорбить, осмеяние одежд,
осмеяние говоров — тогда как было бы очень легко, следуя примеру евреев запада,
избежать всего этого. Но нет, очевидно это осмеяние не чувствуется, и что уже в
античности это самое болезненное ученичество привело к таким последствиям,
что иудеи славились своей стойкостью к другим мученичествам, о чем мы рас­
полагаем достоверными свидетельствами. Иосиф повествует, что Веспасиан во
время осады Иерусалима не доверял перебежчикам (Иуд. Война, III. 7, 33), зная
«взаимную верность иудеев и видя, как равнодушно они относятся к наказани­
ям». О таком пассивном мученичестве сикариев говорится и в VII. 418.
Чтобы представить, как в античности относились к обрезанию, достаточно
привести свидетельство Рутил ия Намациана (I. 358) о «gens, quae genitale caput
propudiosa metit».
Том III. Эллинизм и иудаизм
527
еще пойдет ниже (§ 44); но здесь следует отметить, что этот
эллинизированный иудаизм был исключительно — я бы так
сказал — экспортным товаром, предназначенным для поис­
ка среди язычников поклонников Иеговы: в чисто иудейских
общинах — как в Палестине, так и в рассеянии — со времен
маккавейских уже никаких уступок не было.
И еще стоит отметить, что этот эллинизированный иуда­
изм, очевидно, считался пропагандистами переходным со­
стоянием. Пока эллинская душа не в состоянии принять му­
ченичество осмеяния, пренебрежем для нее этим условием.
Пусть гой в течение некоторого времени исповедует эллини­
зированный иудаизм; а потом, когда он привыкнет считать
богов Фидия и Праксителя отвратительными идолами, когда
он отучится признавать откровение божества в красоте, тогда
уже легче — он или его сын — согласится и на этот послед­
ний шаг, и станет нашим полностью. Именно такое развитие
прозелитизма имеет в виду Ювенал в своих известных стихах
(КСв/и., XIV. 97-100):
Выпал по жребью иным отец — почитатель субботы:
Лишь к облакам их молитвы идут и к небесному своду;
Так же запретна свинина для них, как и мясо людское,
Ради завета отцов; они крайнюю плоть обрезают
С детства...170
§22
Достоин внимания тот факт, что Иегова, требуя от своих
последователей этого знака, распространяет свои требования
только на мужчин: «Сей есть завет Мой: да будет у вас обре­
зан весь мужеский пол» (Быт. 17, 10). Я прошу не думать, что
этот знак по своей природе невозможно распространить на
170
Перевод Ф. А. Петровского. — Примеч. перев.
528
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
женщин171; это было бы неверно. «Обрезанию» (περιτομή) у
мужчин соответствует «вырезание» (έκτομή)172 у женщин, с чем
мы также встречаемся у мусульманских народов. Очевидно, мы
не обвиняем Израиль в том, что он не ввел у себя и второе вар­
варство; однако объективность такова, что Иегова заключил
свой завет лишь с мужской половиной своего народа, нисколь­
ко не заботясь о женской. Потому тот же Иегова так обращает­
ся с Хорива к Моисею: «Три раза в году должен являться весь
мужеский пол твой пред лице Владыки, Господа» (Исх. 23, 17).
Это три торжественных праздника Израиля; но женщины из
них исключены. И раввины, возводя — согласно мысли свое­
го законодателя — «ограждение вокруг Закона», в дальнейшем
устраняют женщину из религиозной жизни своего народа.
Святая ежедневная молитва «Слушай, Израиль...» обязательна
171
См., кроме общих учебников, следующие монографии: Löhr. Das Weib in der
Jahwereligion [1908]; J. Döller. Das Weib im AT (в Biblische Zeitfragen, серия IX, тетрадь
7-9, 1920; вообще глорификация, а соответственно, и признание, что женщина
в иудейском культе в позднейшие времена претерпела некоторое принижение);
G. Beer. Die sociale und religiöse Stellung der Frau im israelitischen Altertum [1919] (во вре­
мена иудаизма с точки зрения общественной — лучше, а религиозной — хуже);
W. Wijngarden. De sociale positie van de vrouw bij Israel [1919] (сравнивает с обычая­
ми других народов и указывает на неудачи в развитии Израиля). — О женщинах
в Элладе см. новейшую работу A. W. Gomme The position of women in Athens in the V
and IVcentury {Classical Philology, 1925, 1 и ниже), в которой преодолеваются такие
предрассудки, как будто «женщина у греков в своей женской половине располага­
ла ненамного большей свободой, чем восточная, и являлась предметом торговли»
и т. д. (Bloch, 363).
172
После сказанного в тексте нам уже не удивительно, что мнение о существова­
нии такого обычая у иудеев возникло в греческой среде; апологеты говорят о нем
с большим возмущением как об изуверстве — хотя трудно было бы сказать, чем
одно лучше или хуже другого. И совершенно уместно здесь замечание древнего
христианского апологета: «Если обрезание необходимо для спасения, почему оно
не предписывается также женщинам?» (Altercatio Ecclesiae et Synagogae в FIJI, XLII.
1131 и ниже).
Следует отметить, что исключение женщин из праздников было следствием раз­
вития в исторические времена. «Обкрадывание Египта» (см. ниже, § 43) позволя­
ет нам прийти к тому выводу, что когда-то женщины принимали в них участие
наравне с мужчинами; и даже культ в Силоме (столице Земли обетованной при
Иисусе Навине. — Примеч. перев.) осуществлялся с участием женщин (7 Цар. 2, 18;
22, 18; ср.: Исх. 3, 22; Ос. 2, 13, Ос. 4, 14).
Том III. Эллинизм и иудаизм
529
для мужчин, но не для женщин (Вег., III. 3); при определении
количества участников совместной благодарственной молит­
вы количество присутствующих женщин не принимается во
внимание (там же, VI. 2). Вершиной, однако, такого приниже­
ния женщин было и есть известное благословение, введенное
раввином Меиром (во II по Р. X.) в ежедневную молитву евреев
и фигурирующее в ней до сих пор: «Благословен Ты, Превечный, Боже наш, Владыка вселенной, что не сотворил меня
женщиной»173.
173
Tos. Вег. VII. 18; Jer. Вег. 13 b; Menach. 43 6. Цитируя его в ДР, § 41, я приписал его,
согласно двум первым свидетельствам и Васпег'у (см. выше, примеч. 48), II. 202,
его современнику раввину Иехуде бен Илаю; Меиру же приписывает согласно
Menachoth Tubianski (см. выше, с. 377 и примеч. 4), 39, ссылаясь на I. J. Weissa,
Beth Talmud, II. 137 и на A. Blumenthal'a, Rabbi Meir, которыми я не располагал.
Очевидно, это был общий источник и для него, и для Bloch'a; они понимают
его одинаково, а именно: раввин Меир был учеником известного филэллина
и отступника Элиши бен-Абуя, а поскольку такое же благословение Диогеном
Лаэртским (I. 1, 7) приписывается Сократу (вместо которого Лактанций, Боже­
ственные установления, III. 19, называет Платона) — становится совершенно
ясно, что именно от него это позаимствовали иудеи. Я мог бы ответить на это,
во-первых, что они могли позаимствовать и что-то получше; во-вторых, в устах
измученного супруга Ксантиппы такая отчаянная молитва вполне понятна, но
непонятно, как может весь народ ежедневно пред лицом своего творца повторять
такие обидные для своих матерей, жен, сестер и дочерей слова. Да, я мог бы... Но
не буду этого делать, поскольку мы встречаемся здесь с явным мифом, с «бродя­
чим мотивом», со следами которого мы встречаемся даже в Китае. Plath указыва­
ет три следующих «радости» китайского мудреца Сунг Чунг Чи: что он человек,
а не животное; мужчина, а не женщина; и 95-летний старец, а не ребенок (Abh.
d. Bayr. Akademie, 1870, с. 40). Последнее вполне в китайском духе. Кроме этого,
естественно, остается возможным, что во время Элиши этот миф уже прице­
пился к имени Сократа вместе с прочими ксантиппиками, и что раввин перенял
его из этой традиции; и что с того? Уже ввиду этого явно гойского происхож­
дения, правоверный еврей должен требовать устранения этой оскорбительной
молитвы, а не защищать ее, как это делают и Tubianski, и Bloch. Первый говорит,
что «никто ее не воспринимает серьезно» — но этого мы оба не знаем, уже не
говоря о том, что ценность молитвы, которую никто не воспринимает всерь­
ез, сама по себе очень сомнительна; в те же времена, когда она вводилась, ее не
могли воспринимать несерьезно; а это как раз те времена, о которых идет речь.
Согласно Bloch'y. напротив (в соответствии с Тосефтой), еврей в этой молитве
выражает свою благодарность Богу за то, что тот, сотворив его мужчиной, сде­
лал для него возможным соблюдение Закона во всей его полноте (т. е. включая
обрезание). Такой ли должна быть защита? Ведь мы утверждаем, что, согласно
530
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Принижена была женщина, понятное дело, и в правовой
жизни иудейского народа; знаменателен тот факт, что в то время,
когда мужчина назывался баал (господин), женщина называлась
беулах, т. е. «собственностью». Насколько иначе звучали свадеб­
ные слова римлянки: ubi tu gaius, ibi ego gaja, т. е., согласно соб­
ственному значению этих старолатинских выражений: «где ты
будешь господином, там я буду госпожой»174. «В трех пунктах, —
говорит Бенцингер, — выразительнее всего проявляется однобо­
кость супружеских отношений в Израиле: 1) в праве мужа иметь
несколько жен175, 2) в праве мужа разводиться с женой, тогда как
Закону, женщина была принижена по сравнению с мужчиной. Об этом говорит
и Талмуд: женщина не владеет Торой и по той причине, что, будучи безоружной
перед своим злым началом/духом (jezer — злой дух женского рода), она должна
быть бдительно охраняема (Шир. т. 16 а; Weber, 231).
Это необладание Торой, кстати говоря, должно иметь для нее плачевные резуль­
таты в будущем. Впрочем, не во времена Мессии: здесь женщины все еще нуж­
ны, но рожать они будут ежедневно (Шабб. 30 а; Weber, 363; Volz [см. выше, при­
меч. 93], 35), как считает Гамалиил II. Но что же будет потом, в жизни вечной,
которая невозможна для не обладающих Торой?
Об этом же факте — т. е. о том, что религия это дело мужчин, — свидетельству­
ет и отмеченное Wellhausen'oM отсутствие так называемых теофорических имен
у женщин Израиля; это отсутствие очень красноречиво, если сравнивать его с
греческим, с этой точки зрения, равноправием: Артемисия, Аполлония, Деметрия вместе с Артемидор, Аполлоний, Деметрий, а также Феодора, Феогения, Феодота, Дорофея с соответствующими мужскими и т. д. Итак, в Израиле мы встре­
чаемся со множеством мужских имен, в которых имя Иеговы является одним из
компонентов, т. е. -иаху {-ягу), или кратко -иа: Йермия(гу), Хизкия(гу), Элиягу —
но только в мужских, в женских я заметил одно лишь исключение, но очень зна­
менательное: это проклятая традицией иудейская царица Аталия (Гофолия), дочь
также проклятых царя и царицы Израиля Ахава и Иезавели.
174
Формула ubi tu gaius и т. д.: Плутарх, QR, 30; его разъяснение я уже приводил в
моих Quaestiones comicae, 91. Насколько распространен тот обман, с которым я сра­
жаюсь, видно, например, из достаточно рассудительной книги В. Ritter'a Philo und
die Halacha [1879], 60: «Как известно, моисеево-талмудическое учение, очевидно,
единственное, которое — в противоположность антике — имеет достойное пред­
ставление о браке» (он ссылается на: Fränkel. Grundlinien des mosaisch-talmudischen
Eherechts, III и ниже, которого я не читал).
175
Что касается многоженства, никаких сомнений здесь быть не может: достаточ­
но сослаться на Втор. 21, 15: «Если у кого будут две жены — одна любимая, а дру­
гая нелюбимая, и как любимая, так и нелюбимая родят ему сыновей, и первенцем
будет сын нелюбимой, — то, при разделе сыновьям своим имения своего, он не
Том III. Эллинизм и иудаизм
531
может сыну жены любимой дать первенство пред первородным сыном нелюби­
мой». При таком выразительном свидетельстве (которое отнюдь не единствен­
ное) тщетны потуги апологетов, старающихся любой ценой отнести Израиль к
моногамным народам. Они опираются, во-первых, на слова Быт. 2, 2: «Оставит
человек отца своего и мать свою, и прилепится к жене своей; и будут одна плоть»
(Lehren des Judentums, II. 90). Под другим углом они открываются при сопостав­
лении с Суд. 14, 16 (Самсон — жене): «Отцу моему и матери моей не разгадал ее;
и тебе ли разгадаю?»; что касается Втор. 21, 15, то либо здесь есть противоречие,
либо его нет; не ощущая обязанность помогать примиряющей критике, я не имею
ничего против противоречий. Но в этом случае последнее слово всегда за Зако­
ном. Напротив, такая критика является обязанностью апологетов, но если так,
то при ясности последнего права, несомненно, что пассаж из Бытия должен со­
гласовываться со Втор., а не наоборот. Но что же сказать о Е. König'e (Fr. Delitzschs
d.gr.Т. [выше, примеч. 92], 30), который не стыдится для опровержения ясного
права Втор, ссылаться на 9-10 заповеди Декалога (Втор. 5, 21) и писать: «"Не же­
лай жены ближнего твоего"... ведь здесь сказано жены, а не жен, из чего следует,
что она должна быть только одна». Отлично, но что написано дальше? «...ни вола
его, ни осла его». Так значит, должен был быть только один вол, только один осел?
Таковы плоды этого апологетизма à outrance: рассудительный, в общем-то, чело­
век забывает об элементарнейших правилах логики. Я представляю себе, что слу­
чилось бы, если бы было написано «не желай жен»... Раввинская смекалка тут же
пришла бы к выводу, что двух и более жен желать нельзя, а одну можно.
На практике, говорят, обычной была моногамия. Мы об этом доподлинно ничего
не знаем, впрочем, это вполне возможно; но содержание нескольких жен — осо­
бенно такая «любимая» рядом с «нелюбимой» — было достаточно дорогим, а бед­
няков в Израиле было гораздо больше, чем зажиточных. То же самое можно заме­
тить сегодня среди турков и вообще магометан. Нас же интересует право, а в от­
ношении него это традиция устоявшаяся: еще Талмуд позволяет обычному еврею
«только» четыре жены одновременно, а права царя ограничивает восемнадцатью.
Последнее ограничение — это значительный прогресс в сравнении, например,
с царем Соломоном, у которого жен было восемьсот, не считая трехсот наложниц;
но поскольку в талмудические времена царей в Израиле не было, следует допус­
тить, что раввинов интересовала лишь теория, которую можно будет применить
только во времена мессианские. Впрочем, рабби Тарфон (Ив. по Р.X.) почти
сравнялся с Соломоном, поскольку у него было триста жен одновременно (Bacher
[см. выше, примеч. 48), 1883, с. 498). С его стороны это был акт милосердия; напро­
тив, раввин Абба Ариха (или «Рав», около 200 г. по Р. X.) и раввин Нахман скорее
для собственного комфорта имели привычку брать себе жен в каждом месте, ко­
торое они посещали, «на один день» (Krauss. Talmudisce Archäologieу II. 27). Если бы
апологеты соизволили чаще заглядывать в Мишну, они бы убедились в том, что
все супружеское право иудаизма рассчитано на многоженство или, по крайней
мере, на бигамию (о мысли / Цар. 1; Втор. 21, 15; 2 Пар. 24, 3; W. Nowack. Lehrbuch
der hebräischen Archäologie [1894], I. 158). Раввины весьма заботятся о справедли­
вом разделении между женами, между прочим, даже таких причин супружеской
532
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
жена не могла расторгнуть свое супружество176, и 3) в наслед­
ственном праве177, не благосклонном к женщине»178. Мы не об­
виняем в этом Израиль; это вообще черта восточной культуры,
и чудом является, скорее, отличающееся поведение Эллады,
которая, будучи практически со всех сторон окружена призна­
ющими многоженство народами, однако же упорно придер­
живалась необходимого для прогресса человечества принципа
нежности, которые, казалось бы, не должны зависеть от какой бы то ни было бух­
галтерии; заботятся и о детях от разных матерей (напр., Bech., VIII. 4).
Об этом вполне корректно тщательный исследователь Juster (см. выше, при­
меч. 32), II. 52, обходя изощрения Saalschütz'a (см. выше, примеч. 165), 725 и ниже,
и прочих апологетов, сухо указывает: «Иудеи практиковали многоженство» —
в течение всей античности, и даже те, которые были римскими гражданами, об­
ходя нормы римского права. Впрочем, и Lehren der Julentums (II. 90) признает, что
около 1000 г. по Р. X. раввин Гершон хотел запретить многоженство под угрозой
интердикта (Bann), но ему это не удалось.
176
Об одностороннем праве на развод говорится во Втор. 24, 1: «Если кто возьмет
жену и сделается ее мужем, и она не найдет благоволения в глазах его, потому что
он находит в ней что-нибудь противное, и напишет ей разводное письмо, и даст
ей в руки, и отпустит ее из дома своего...». Это как раз то предписание, с которым
боролся Господь Иисус. Среди раввинов были, впрочем, и такие, которые хотели
ограничить это право «высылания» противной жены; влиятельный в I в. до Р. X.
раввин Шаммай требовал, чтобы слова «что-нибудь противное» понимались ис­
ключительно в значении неверности. Но раввин Гиллель не соглашался с ним,
настаивая — справедливо с филологической точки зрения, — что это ограничи­
вающее толкование использованных толкователем слов ничем не обосновано:
«Нет, — говорил он, — законодатель дает мужу право на развод с женой по множе­
ству причин, например, если она просто испортила ему обед». См. об этом, а также
о не менее либеральном мнении раввина Акибы, трактат Гиттин (IX. 11); вообще,
весь этот трактат, как и родственный ему трактат Coma, следует прочитать, чтобы
убедиться в том, до какой степени женщина была ущемлена в Израиле. Прогресс
наступил только в талмудические времена; см.: J. М. Rabbinowicz. Législation civile
du Tabnud [1880], I. XXXVII и ниже.
177
Об обездоленности в наследственном праве я не говорю, поскольку с такой же
обездоленностью мы встречаемся в греческих законодательствах, если не упоми­
нать о том, что там, однако же, брат-наследи и к вместе с наследством отца прини­
мал на себя обязательство содержания и выделения приданого для сестер. С такой
точки зрения, прогрессом было лишь римское законодательство с его догматом:
utpater superfamilia sua legassitjus ratumque esto [как глава семьи распорядится, так и
должно быть] — огромное значение которого подчеркивает Jhering в своем клас­
сическом труде.
178
Realencyklopädie. Haugk'a, V. 740.
Том III. Эллинизм и иудаизм
533
моногамии и привила его новым народам — с евреями включи­
тельно.
Определенное ограничение для женщин содержится,
в частности, и в законодательствах греков и римлян — propter
infirmitatem consilii, как поясняет Цицерон (In Muren., 27): с этой
точки зрения, лишь Платон опередил и своих современников,
и всю античность. Но перед лицом божества у женщины были
такие же — не те же — права179, что и у мужчины. Об этом с
гордостью свидетельствует одна из героинь Еврипида — со­
ответствующий отрывок относительно недавно был открыт,
а потому еще не фигурирует в работах о женском вопросе в
179
Причиной этого стали две особенности греческой религии, которые мы не на­
ходим в Израиле:
1) нежность к матери Земле [ДР, § 6]. Об отсутствии этого чувства у Израиля свиде­
тельствует вся Библия: если R. Eisler, Mutter Erde bei der Juden (Arch. f. Religionswiss.
XVII [1914), 696 и ниже), находит его следы у псевдо-Ездры {IVЕздр. V. 43-55), то
следует помнить, что эта часть его апокалипсиса находится под очевидным влия­
нием эллинизма. Это же, но в еще большей степени касается Филона {Opif. т. 133;
Plant. 14).
2) нежность к Гестии, богине домашнего очага [ДР, § 18]. В Израиле очаг как се­
редина дома никакой роли не играл — скорее уже ее играло навозохранилище
(Wellhausen, 82; Kittel [см. выше, примеч. 44], II. 386). Интересно, что Филон в сво­
ей эллинской среде и под ее влиянием научился думать по-эллински; см.: Moys., I.
36; ViriutL, 124; Cher., 26; Q. d. s. immut., 134.
О чувственной жизни эллинок, с этой точки зрения, у нас есть ценное свиде­
тельство Аристофана: «В честь земли нам родной [Афины], что в свободе и в
веселье с детства воспитала нас, семь годков было мне, в сумке шерсть я несла
[была аррефорой]. В десять лет зерно молола для владычицы святой. В платье
алом, во Бравроне, я медведицей была. Дочь отцовская, потом я шла с корзиной
[Паллады], спелых смокв гроздь неся» {Лисистрата, 663-670, перевод А. И. Пи­
отровского). Вот эта речь; кто хочет представить себе сам предмет, пусть про­
читает об аррефорах и носительницах корзин мою работу Печать Персефоны
(Irezjona, II. 81 и ниже.), а о медведицах — Кубок кривды (там же, I. 23 и ниже).
Что могла бы этому — хотя это лишь частности — противопоставить иудейка?
Об этом у нас тоже есть аутентичные свидетельства. У нее есть, согласно равви­
ну Иосифу бен-Халафте (во времена Адриана) только три «Религиозных обязан­
ности»: 1) в отношении менструальной крови (следует прочитать соответству­
ющие предписания Нидды, чтобы узнать, как это мерзко), 2) налог на тесто и
3) зажигание субботних свечей; пренебрежение ими грозит ей смертью (Bacher
[см. выше, примеч. 48], II. 162).
534
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
античности. Поэтому я считаю уместным привести его пол­
ностью:
Так w sluibie boiej — to uwaiam przecie
Za najwainiejsze — udzial my bierzemy
Zazdroéci godny. Wszak w przybytku Feba
Kobieta ludziom myél objawia boga;
U czystych progow Dodonejskich, w cieniu
Swiçtego dçbu te2 niewiasta slowo
Oznajmia Zeusa tym Hellady synom,
Co go iadaj^. Tei ofiary Mojrom
Wraz ζ obrzçdami bogin bezimiennych —
Nie wolno mç2om do nich sic przybltéaé,
Kobiety same éwiçtoéé im nadaja.
Так prawo swoje przed obliczem bogow
My uzyskaiy w caiej jego peJni;
Czy shisznie zatem wy poniewieracie
Niewieicim rodem?180
Этот факт, очевидно, был известен и ранее. Женщина в
Греции и Риме могла быть жрицей; и там, и здесь жительни­
цы имели собственные государственные праздники, недо180
Так в служении богу - ведь я считаю это
самым важным - мы принимаем участие
завидное. Но под кровом Феба
женщина людям являет мысль бога
у чистых порогов Додонских, в тени
святого дуба, и девица слово
Зевса возвещает сынам Эллады,
его взыскующим. И жертвы Мойрам
вместе с обрядами безымянным богиням —
мужчинам приближаться к ним воспрещено,
лишь женщины совершают их таинства.
Так свой закон пред лицами богов
мы обрели во всей его полноте;
Так зачем же вы помыкаете
женским родом?
Из Меланиппы скованной (см.: H. v. Arnim Supplementum Euripideum, с. 33). Его не
принимает во внимание даже Gomme в указанной выше (примеч. 171) работе.
Том III. Эллинизм и иудаизм
535
ступные для мужчин, и это уравнивание в правах заложило
основу для уравнивания в правах граждан в будущем. Само
же оно было результатом благотворного влияния политеиз­
ма с его плеядой богинь при плеяде богов. Возможно ли было
пренебрежение женщиной в том месте, которое считало Палладу своей заступницей пред троном Зевса, ведь эта Паллада
не говорила своим жителям: «В мои праздники пусть каж­
дый мужчина явится пред лице мое». Нет: в наиторжествен­
нейший праздник Панафиней она призывала на Акрополь
пред свое лице всю общину: хозяйки, которые приносили ей
праздничные убранства, дело рук своих, девушки, принося­
щие ей таинственные корзины, и даже хорошенькие девочки,
аррефоры, в белых и золотых платьицах — представали пред
глазами богини не менее пышно, чем гарцующие на лоша­
дях юноши, совершающие гекатомбы мужчины и уважаемые
старцы с оливковыми ветвями в руках. И Гера, суровая защит­
ница чистоты браков, которая «охраняет очень строго двери
брачного покоя, узы брака бережет»181 и заботится о правах за­
мужних (Аристофан. Женщины на празднике Фесмофорий, 976
и ниже), очевидно не позволяет мужу произвольно отсылать
обвенчанную перед ее лицом жену, в то же время лишая ана­
логичного права и последнюю: развод был разрешен как край­
нее средство, но требовать его могла обманутая жена наравне
с обманутым мужем.
И было вполне естественно, что Израилю его монотеизм,
связанный с антропоморфизмом, навевал совершенно против­
ные и неблагоприятные для женщин мысли, пускающие рост­
ки и дальше. Не могу здесь не вспомнить слова, услышанные
когда-то от одной измученной старушки: «Неудивительно, что
нам, женщинам, так плохо живется на свете, ведь Господь Бог
и сам — мужчина». Я подчеркиваю, что это была протестантка;
ведь у католички есть своя заступница на небесах: «О, несмотря
на великую боль, Богородица, призри на покаянный труд!» —
181
Перевод H. И. Корнилова. — Примеч. перге.
536
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
молится она Ей в своем отчаянии. Но отнюдь не Израиль она
благодарит за такое утешение.
Я прошу читателя хорошо запомнить, что мы имеем в виду.
Женщина перед лицом божества — вот в чем мы сравниваем
эллинизм с иудаизмом; и в этом состязании эллинизму при­
надлежит неоспоримое первенство. Это центральное положе­
ние — почетное в Элладе и презираемое в Израиле — влияет и на
общественную жизнь женщин, несомненно, соответствующим
образом; но не следует забывать, что в жизни эти религиозные
лучи встречаются с другими лучами разной, зачастую сомни­
тельной ценности. Если апологеты, чтобы облегчить себе свое
злое дело, цитируют постыдные для женщины стишки Гиппонакта182, Еврипида и проч., я хотел бы их спросить, знают ли
они такой рыцарский народ, который не позволял бы себе вре­
менами подобных шуток. Действительно, Гиппонакт подсмеи­
вался над женщинами, но ведь это был гениальный мерзавец
и бродяга, который сам отнюдь не претендовал на какой-либо
авторитет в вопросах нравственности. Подсмеивался над ними
при случае и серьезный Еврипид; но и над ним же подсмеива­
лись авторы комедий, приписывая его враждебное к женщинам
настроение — его собственным супружеским бедам.
Речь совершенно не об этом. У Гомера мы встречаем свет­
лые образы Гекубы, Андромахи, Пенелопы, Ареты, Навсикаи
и множества других. Но вот Гесиод в его Трудах и днях, где мы
читаем наставления молодому хозяину (405-406): «В первую
очередь заботься о доме, о жене и о корове-землепашице» (до­
словный перевод). Место женщины не очень почетное: она сто­
ит между домом и коровой. Поучительно. Аристократическая
монархия гомеровских времен создала очаровательные типы —
царицу и дворянку: демократия сама по себе способна создать
лишь бабу, и лишь просвещенная демократия может создать
гражданку.
182
Гиппонакт из Эфеса (вторая пол. VI в. до Р. X.) — греческий поэт, ямбограф.
В его творчестве присутствовал натурализм. — Примеч. перев.
Том III. Эллинизм и иудаизм
537
Я также не ставил бы Израилю в вину, что у него запо­
веди 9 и 10 звучат так: «Не желай дома ближнего твоего; не
желай жены ближнего твоего, ни раба его, ни рабыни его, ни
вола его, ни осла его, ничего, что у ближнего твоего» (Исх. 20,
17) — вполне по-гесиодовски. Во Второзаконии, правда, Иего­
ва произвел некоторую переоценку значения дома и женщи­
ны, говоря: «Не желай жены ближнего твоего, не желай дома
ближнего твоего, ни поля его... ни вола его, ни осла его...»
(Втор. 5, 21). Жаль, что нынешнее еврейство вернулось к ис­
ходному порядку. Но лишь христианская церковь (западная)
компенсировала честь гражданки, отделив заповедь о жене
как девятую — от десятой, касающейся имущества. У меня
еще будет случай рассказать об ужасно обманчивом взгляде
на женщину как источник нечистоты (§ 24); здесь я хотел бы
привести несколько изречений раввинов — причем не какихто безответственных гиппонактов, а духовных вождей народа.
Итак: «"...и не веди праздных разговоров с женщиной, даже,
как о том сказано, с собственной женой, тем более — с женой
твоего друга". Сказали на основании этого мудрецы: "Каж­
дый, кто ведет праздные разговоры с женщиной, вредит себе,
и отвлекается от занятий Торой, и в конце концов окажется
в аду"», — говорит раввин Йосей бен Йоханан (Пиркей Авот,
I. 5). «Чем больше жен — тем больше колдовства», — говорит
великий раввин Гиллель (там же, II. 7). «Набожный глупец,
мудрый безбожник, презренный фарисей и ученая женщи­
на ведут мир к погибели», — говорит раввин Йосей (Coma,
III. 4)... «Женщина зла, — предостерегает псевдо-Рубен своих
сыновей, — поскольку она бессильна перед мужчиной, она
действует хитростью и коварством» (Test XIIpair. I. 5). «Жена,
говорит закон, во всем хуже, чем муж», — отмечает фарисей
Иосиф (Против Апиона, П. 201). Предлагаю сравнить с этим
высказывание Сократа — подлинного Сократа — у Ксенофонта: «...женская природа нисколько не ниже мужской,
только ей не хватает силы и крепости. Поэтому, у кого из вас
есть жена, тот пусть учит ее смело тем знаниям, которые он
538
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
желал бы в ней видеть»183 (Пир, II. 9). О Филоне и его неис­
товом женоненавистничестве еще пойдет речь (§ 50); здесь
же я отмечу только то, что желая ярче всего выбранить Лота,
Филон называет его «дочеределом» (θυγατροποιός: Ebr. 164),
причем имеет в виду не то, что тот делал со своими дочерями,
а то, что они у него вообще были. В согласии с ним, раввин
Меир придерживался того мнения, что благословение Божие
Аврааму заключалось в том, что у патриарха не было дочерей
(Tos. Kidd. V. 17; В. b. 16 b; 141 а). Но все рекорды бьет сентен­
ция раввина Иехуда ха-Наси — личности величайшего авто­
ритета, патриарха и создателя Мишны (II в. по Р. X.): «Мир не
может обойтись без ароматов и зловония; счастлив тот, кто
избрал благоуханное, несчастлив тот, кто вонючее ремесло.
И мир не может обойтись без мужчин и женщин: но счастлив
тот, у кого рождаются сыновья, а несчастлив тот, у кого рож­
даются дочери». Такими мудрыми словами «напутствовал
почтенный патриарх некоего земляка, когда у того родилась
дочь»184. Благородный сенатор Сульпиций также утешал Ци­
церона; но здесь причиной была смерть, а не рождение его
дочери... впрочем, зачем нам здесь спрашивать раввинов и
т. д. «Если отец ее плюнул ей в лице, то не должна ли была
бы она стыдиться семь дней», — говорит сам Иегова (Числ. 12,
14). Извините, но мне кажется, что — согласно нашим чув­
ствам — скорее, отец должен был бы исполниться стыда.
Это свидетельства простые и непосредственные; но еще
более красноречивы те свидетельства, которые мы выводим из
повествований вопреки воле их авторов. Прошу сравнить на­
чало Есфири — а это, как известно, одна из самых святых книг
Писания (II в. до Р. X.). Царь Артаксеркс семь дней пьянство­
вал со своими подданными; «в седьмой день, когда развесели­
лось сердце царя от вина» (1, 10), он приказал привести царицу
Астинь, «чтобы показать народам и князьям красоту ее» (1, 11).
183
Перевод С. И. Соболевского. — Примеч. перев.
184
См.: Bacher, 11.461.
Том III. Эллинизм и иудаизм
539
Благородная царица Астинь — естественно, чувство ее гордо­
сти как женщины и как царицы было оскорблено — отказыва­
ется послушаться своего пьяного мужа. Что на это царь? Был ли
он благодарен своей супруге, что во время его отсутствия она
блюла и его, и свою честь? Да где там! Вместе со своими «муд­
рыми» мудрецами он посчитал это бунтом и приказал «о том,
что Астинь не будет входить пред лице царя Артаксеркса,
а царское достоинство ее царь передаст другой, которая лучше
ее» (1, 19). Этой немилостью воспользовался иудей Мардохей,
который подсунул на ее место свою племянницу Есфирь; ее го­
товили «шесть месяцев мирровым маслом и шесть месяцев аро­
матами и другими притираньями женскими...» (2, 12); ну, и она
понравилась царю. Она, очевидно, будет мягче и не поскупится
на благодарность, когда царь, напившись, захочет похвастаться
ею перед своими пьяными собеседниками. Таков интеллекту­
альный уровень автора. Он писал новеллу; у него была возмож­
ность более благородным способом обосновать интронизацию
своей героини, но он выбрал этот: очевидно — вполне соот­
ветствующий собственным чувствам. Принижение израиль­
ской и иудейской женщины в сравнении с эллинской нашло
свое выражение также и в некоторых внешних знаках, особенно
в характерных для первой средствах украшения, которые были
совершенно непредставимы в эллинской среде; во-первых, это
были кольца в нос185, а во-вторых — цепочки на ногах.
Первые мы встречаем, между прочим, в рассказе — вообщето очень красивом — о том, как слуга Авраама Елиазар по по­
ручению своего господина пошел в страну Халдейскую, что­
бы там найти жену его сыну Исааку. Там он встретил Ревекку
{Быт. 24, 22), и достал для нее «золотую серьгу [в евр. тексте —
"кольцо в нос"] весом полсикля, и два запястья на руки ей ве­
сом в десять сиклей золота»; а потом сам рассказывает (24, 47),
185
Nowack (см. выше, примеч. 16), 128, добавляет также Ис. 3, 20; Исх. 16, 29;
Притч. И, 22; см. также: J. Benzinger. Hebr. Arch.1 [1907], 83, там же и изображения.
Из Талмуда: Шабб. VI. 1. На барельефе из Зенджирли Асархаддон так посрамляют
побежденных царей: А. Jirku. Altorient. Komm. zum. Λ Г [1923], 179.
540
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
как «дал я серьги [в евр. тексте — "вдел кольцо"] ей и запястья
на руки ее». Авторы археологии Ветхого Завета считают, что
такие кольца до сих пор используют арабские женщины: у них
зачастую бывает целых три витка. Уничижительное значение
этого так называемого «украшения» было живо еще во време­
на пророков; оно изначально использовалось, как и сейчас,
для укрощения медведей и других диких животных, а вслед за
этим и людей; у Исайи мы читаем слово Иеговы к Сеннахириму, царю Ассирийскому (Ис. 37, 29): «За твою дерзость против
Меня и за то, что надмение твое дошло до ушей Моих, Я вложу
кольцо Мое в ноздри твои и удила Мои в рот твой, и возвращу
тебя назад тою же дорогою, которою ты пришел». Цепочки от
ноги до ноги имеют такое же значение; ведь они (или оковы)
используются для спутывания лошадей или скота, чтобы они
не могли злоупотреблять оставленной им свободой и убегать
слишком далеко. В конце концов, используемая для женщи­
ны — девицы или замужней — такая цепь получала еще одно
значение, о котором читатель может узнать из Саламбо Фло­
бера. Очевидно, не стоит полагать, что женщины тех времен
ощущали унизительность таких украшений. Допустить мож­
но много вещей, особенно когда речь идет о женском тще­
славии: я читал в еженедельниках, что кольца в нос то тут,
то там снова появляются в моде. О цепочках на ноги я еще не
слышал, и предлагаю эту идею законодателям мод; в конце
концов, нынешние узкие юбки с большим успехом могут кон­
курировать с ними. Они страшно стесняют движения тех, кто
их носит, но с этим уже ничего не поделаешь; pour être — laide
il faut souffrir. A эти цепочки были «с серебряными блестками»
{Песнь 1, 10), или, по крайней мере, позолочены; не удивитель­
но, что израильтянки ими даже хвастались, и пророк Исайя,
понося их за тщеславие, сурово отчитывал их (3, 16): «за то,
что дочери Сиона надменны... и гремят цепочками на ногах..»
и т. д. И Ревекка, очевидно, не печалилась из-за того пришель­
ца из Ханаана, который сразу — за здорово живешь — проды­
рявил ей нос.
Том III. Эллинизм и иудаизм
541
Знаменательно, что в рассеянии — после знакомства с эл­
линской культурой — иудеи начали стыдиться этого варвар­
ского наследия. В рассказе о Ревекке александрийские пере­
водчики (LXX) заменили кольца в нос на серьги, и наш Вуйек
поясняет упомянутый пассаж Быт. 24, 47: «Тогда я повесил
серьги для украшения лица ее». Также в проклятии Исайи до­
черям Сиона пропущено предательское слово гремели, а остав­
лено просто «ходили ногами своими», на удивление того чита­
теля, который тщетно будет интересоваться, в чем же провини­
лись израильтянки, что они вынуждены ходить своими нога­
ми, а не каким-то другим способом. Для нас же эта маленькая
фальсификация имеет свое незаурядное значение, ведь она
свидетельствует о том, что и в этой области произошла опре­
деленная эллинизация иудаизма, и что в иудейской семье отказ
от этих варварских украшений был результатом благородного
влияния эллинизма.
Вообще, отношение к женщине — это, несомненно, одна из
самых слабых сторон религии Иеговы; и, возможно, самой вы­
разительной причиной запальчивости ее апологетов является
то, что они не хотят даже признавать такое отношение. Блох
просто восклицает: «где во всем мире положение женщины
было таким же почетным, как и в Израиле!» — даже почетным?
Но этого оптимизма не разделяет благородная Брурия (Вале­
рия)186, дочь раввина Хананьи бен Терадиона; и когда раввин
Йосе Галилейский вежливо спросил ее, «по какой дороге идти
в Лод?», она ответила ему ядовитой аллюзией на вышеупомя­
нутые максимы «мудрецов»: «Глупый галилеянин! Разве не
говорили мудрецы: Не умножай бесед с женщиной? Ты дол­
жен был сказать: По какой в Лод?» (ВТ Эрувин, 536). Очевид­
но, ее протесты не имели другого результата, кроме личных
186
См.: Bacher (выше, примеч. 48), 1883, с. 507; 1884, с. 138. Ее мужем был раввин
Меир — тот самый, который ввел приведенную выше (см. примеч. 173) молитву;
можно предположить, что здесь есть определенная причинная связь, т. е. что по­
чтенный раввин, имея свою собственную Ксантиппу, не имел необходимости об­
ращаться к Сократу.
542
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
неприятностей для нее; впрочем, Блох о них молчит; напро­
тив, он ссылается на слова «Я изнемогаю от любви» (Песнь 5, 8),
спрашивая, где во всей античности женщина представлена
изнемогающей от любви? Но если это должно быть преимуще­
ством, то и Еврипид представил свою Федру, и Феокрит свою
Симету страдающими от любви, и это только самые извест­
ные примеры. Блох любит ссылаться на греко-римскую ан­
тичность, но имеет о ней представление весьма слабое.
Далее он ссылается на приказ Иеговы, данный Аврааму,
чтобы он слушался свою жену Сарру, и приводит слова про­
рочицы Олдамы, спрашивая, где можно найти другой пример
столь уважаемой женщины. Что касается Сарры, то речь здесь
идет о самом омерзительном поступке ее и самого Авраама: об
изгнании Агари и Измаила. Очевидно, такое поведение патри­
арха по отношению к женщине, которая отдалась ему по при­
казу своей госпожи и его жены, и в отношении собственного
сына, малолетнего мальчика, — изгнание обоих из-за каприза
завистливой старухи — даже автору Бытия показалось черес­
чур обидным; он оправдал его ссылкой на приказ Иеговы, так
же, как в деле хананеев и амаликитян. Насколько благороднее
старый Пелей, который стал на защиту своего внука Неоптолема и его матери, спасая их от гнева законной жены Гермионы:
Иди сюда, дитя мое, — тебе
Моя рука оградой будет...
Ты же,
Несчастная, не бойся... Бури нет
Вокруг тебя. Ты в гавани, за ветром...187
Об «уважаемом» положении прародительницы Израиля
сказано достаточно. Что касается его пророчиц, то в доцарские времена у Израиля действительно была — не говоря о
Мириам, сестре Моисея — героиня Девора, без которой даже
воинственный вождь Варак не отваживался дать битву хана187
Еврипид. Андромаха, 745-749 (перевод И. Ф. Анненского). — Примеч. перев.
Том III. Эллинизм и иудаизм
543
неям и их воеводе Сисаре. У меня есть некоторые замечания к
ее этическому уровню: мне отнюдь не нравится ее воспевание
предательского убийства упомянутого Сисары Иаилью188, при­
нявшей его в гости, и, тем более, ее бесчеловечная насмешка
над скорбью матери убитого героя — ведь разве Ахиллес насме­
хался над скорбью Гекубы? Но не будем, однако, это наивное
в своей жестокости сочинение — песнь Деворы — измерять
188
О том, что деяние Иаили было мерзостью и не меньшей мерзостью было
его воспевание автором Судей 4-5 и Песни Деворы, о том у людей, различаю­
щих добро и зло, двух мнений быть не может. В связи с этим совершенно прав
Frdr. Delitzsch (см. выше, примеч. 92), I. 76, квалифицирующий это деяние как
Schandtat, и бесчестный мидраш Ed. König'a (см. выше, примеч. 92), 74, свиде­
тельствует либо о его крайне низком нравственном уровне, либо о ядовитой
силе апологетизма. Он говорит, что Иаиль действовала in einem geradezu tragisch zu
nennenden Konflikt zweier Pflichten, der Vaterlandsliebe und der Gastfreundschaft (в тр
гическом конфликте между любовью к отечеству и долгом гостеприимства). Об
этом конфликте летописец не только не говорит— он его просто исключает:
Иаиль была не израильтянкой, акенеянкой, и «между Иавином, царем Асорским [военачальником которого был Сисара], и домом Хевера Кенеянина [мужа
Иаили] был мир» (4, 17). Просто изумительно то старание, с которым летописец
устраняет все подробности, которые могли бы хоть отчасти, с моральной точки
зрения, оправдать предательство Иаили. Пока Иавин и Сисара были сильны,
«был мир между ними и домом» Иаили. Сейчас Сисара побежден, разбит; убе­
гая, он приходит в ее шатер; она сама приглашает его, сама угощает его, сама
накрывает, когда он, измученный, желает отдохнуть; пользуясь его сном, она
предательски убивает его, а потом, торжествуя, показывает труп его победите­
лю. Что этим хотел сказать летописец? Очевидно, только одно: наигнуснейшее
предательство, коль скоро оно совершено на пользу Израиля, должно считаться
добродетельным и рыцарским деянием; «Да будет благословенна между женами
Иаиль...» (5, 24). Это взгляд, характерный для народов самого низкого мораль­
ного уровня; вот что мы называем «готтентотизмом».
Несколько порядочнее действует, между прочим, Kittel (см. выше, примеч. 44), 79:
усматривая противоречие между рассказом летописца (4, 21) и песнью Деворы (5,
26), он приходит к выводу, что автор последней indem erJahel im Affekte handeln läßt,
ihrer Tat viel von ihrer Häßlichkeit nimmt (в почти трагическом конфликте между лю­
бовью к отечеству и долгом гостеприимства). К сожалению, автор песни, заботясь
о чистоте своего готтентотизма, даже эту увертку устраняет: у него Иаиль ударяет
Сисару, «отыскав [по евр. тексту] на голове место для удара», что исключает аф­
фект, для которого, впрочем, никаких причин и не было.
История Иаили, с точки зрения готтентотизма, образует параллель истории
Раав. Ее стоит сравнить с описанием предательского выстрела Пандара у Гомера
(Илиада. 4; см. ною Древнегреческую литературу эпохи независимости, 28), чтобы
убедиться в непреодолимой разнице междутой и этой нравственностью.
544
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
мерой учителя человечности; я охотно признаю, что из этого
старейшего осколка литературы Израиля к нам обращается не­
кое величие. «Здесь проявляется триумфально-счастливая до­
верчивость молодого народа, который в великие минуты своей
истории, когда дух его национальности пробивается из своих
глубин, видит своего бога как предводителя своих воинств»
(Вельхаузен).
Но Девора Деворой; она была пророчицей времен перво­
бытной дикости. Кем стали пророчицы царских времен, об
этом я уже приводил свидетельства мужа, который знал их, —
Иезекииля189. Одной из них действительно была Олдама190,
о которой Блох говорит с таким воодушевлением; но какова же
была ее роль? Итак, во времена молодого царя Иосии перво­
священник Хелкия «нашел» в храме древнюю книгу закона: по
мнению большинства критиков — первоначальную редакцию
«Второзакония»...191 Действительно, ведь и Эпител Аргосец
189
Иез. 13, 17-18. Напрасно Тубянский (см. выше, с. 377 и примеч. 4) старается
ослабить значение этого свидетельства, говоря, что Иезекииль обличает здесь
только лжепророчиц, которых он сопоставляет со лжепророками; ведь здесь есть
та разница, что лжепророков он может противопоставить настоящим пророкам,
тогда как настоящих пророчиц ни он, ни кто либо другой в эти времена не зна­
ет. Впрочем, Тубянский упоминает еще во времена Ездры пророчицу Ноадию;
к сожалению, это тоже была лжепророчица (Неем. 6, 14). Я считаю, что и раввин
Гиллель подразумевал таких пророчиц, когда изрек свой афоризм: «Чем больше
жен — тем больше колдовства» (I. 152).
190
Раввины сделали Олдам у двоюродной сестрой Иеремии: она учила женщин так
же, как он мужчин; Иосия обращается к ней, а не к Иеремии, считая, что она —
благодаря большей чуткости женского сердца — вернее заступится за него перед
Иеговой {Мегилл. 14 а Ь). Впрочем, это было лишь одно из течений талмудической
науки. Второе, напротив, сурово отчитывало и ее, иДеворузато, что те преступи­
ли границы дозволенного женщинам.
191
Против мнения Wellhausen'a, будто это был изначальный текст Второзакония,
недавно выступил G. Hölscher. Komposition und Ursprung des Dt. (Zft. f. AT-1. Wft. 1922,
161 и ниже); его протест мало кого переубедил (напр.: В. Струве. Zur geschickte
derjüd. Kolonie von Elephantine в Известиях Академии наук СССР, 1926, 445 и ниже;
см. также: А. С. Welch. The Code of Deuteronomy (1924), где приводится литерату­
ра). Другой вопрос, действительно ли Хелкия «нашел» эту книгу, которая была
для него столь полезна (об этом см.: Wellhausen, 134). На этот вопрос отвечают по
настроению. Jirku, Ägyptische Parallelen zur Auffindung des Df. (Zeitschr. f. A Tl. Wiss.,
Том III. Эллинизм и иудаизм
545
«нашел» старый закон анданийских учителей, закопанный там
когда-то Аристоменом, а римский пахарь «нашел» в древнем
захоронении книги Нумы Помпилия, и, пропуская примеры
более поздних времен, пророк мормонов Джозеф Смит «на­
шел» в Пальмире золотые таблички своей библии. Что каса­
ется этих «обретенных» книг, никто не верит в их аутентич­
ность; здесь же у нас свидетельство Писания, а это нечто иное.
Главным требованием найденной первосвященником книги
было уничтожение традиционных капищ на высотах (bamoth)
и сосредоточения всего культа на Сионе, что, очевидно, было
весьма выгодно для этого храма и для его первосвященника;
но поскольку здесь мы располагаем свидетельством Писания,
принцип is fecit cui prodest192 утрачивает свою силу. Впрочем,
можно допустить, что царь Иосия имел определенные скру­
пулы193; в любом случае, он потребовал, чтобы по вопросу
этой книги обратились к Иегове. К Иегове — значит, к одно­
му из признанных пророков, а потому первосвященник и те,
кого царь послал с ним, обращаются — наверняка к Иеремии
или к другому уважаемому пророку? Нет, к некоей Олдаме
(4 Цар. 22, 14), «к жене Шаллума, хранителя одежд» (храма).
И она, конечно, признала аутентичность книги194. Извините,
но разве это не практически то же самое, как если бы, напри­
мер, ректор университета для подтверждения аутентичности
1921, 147 и ниже), ссылаясь на Naville'a, Hermanna и собственные исследования,
старается обосновать мнение, что на востоке был повсеместным обычай хранения
важных документов на святых местах — что никто не опровергает. См. также его
Altorientalischer Commentar zum AT [1923], 184. Jeremias,y47XO(cM. выше, примеч. 41),
556, ссылаясь на надпись Ашшурбанипала, сам при этом считает: hier liegt offenbar
Täuschung vor. Kittel (см. выше, примеч. 44), 535, естественно, не сомневается, что
эта книга была действительно найдена; Sellin (см. выше, примеч. 58), 22 и ниже
тоже не сомневается, ведь и Тутмос III заявлял, что нашел «великий закон» (но
кто же ему верит?).
192
«Сделал тот, кому выгодно» (лат.). — Примеч. перев.
193
Скрупул (лат. scrupulum, от scrupulus — маленький острый камешек) — антич­
ная весовая единица. — Примеч. ред.
194
Пророчество Олдамы и его значение в «нерассудительной политике Иосии» —
см.: Duhm (выше, примеч. 114), 261.
546
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
документа, содержащего в себе важную привилегию этого
университета, обратился к жене одного из его привратников?
Я отнюдь не хочу обидеть ни Олдаму, ни мудрого первосвящен­
ника Хелкию, ни уважаемого царя Иосию. Я даже не считаю
дурным, что ее пророчество о счастливой смерти набожного
царя (22, 20) не исполнилось (23, 29), ведь это случалось, как
мы видели, даже с великими пророками. Но пусть и апологеты
разберутся в том, о чем говорят.
Столкновение с эллинизмом стало причиной определен­
ного улучшения отношения иудаизма к женщине. Правда, не
у всех, а лишь у тех, кто оставил нам о себе свидетельства в так
называемой «литературе Мудрости». Я имею в виду, в первую
очередь, великолепный панегирик в честь супруги и хозяйки,
который мы читаем у сына Сирахова. Он смело может быть
сравнен с характеристикой женщины-пчелы у Симонида Стар­
шего (от которого он, вероятно, зависел), либо молодой жены
Исхомаха в Домострое Ксенофонта, и евреи поступили разум­
но, включив его в свой молитвенник; это было бы отчасти спра­
ведливой компенсацией за неудачную молитву раввина Меира.
Но, кроме всего прочего, как мы должны понимать то, что
во времена прозелитизма именно женщины греко-римского
мира так активно склонялись к этой иноземной вере? Что под­
талкивало их к перемене положения «госпожа» на положение
«собственность»? Сам факт не подлежит сомнению: Иосиф
свидетельствует о том, что в Дамаске, эллинизированной сто­
лице Келесирии, женщины были преданны иудаизму (Иудей­
ская война, П. 560); в римском мире известен пример Поппеи,
жены Нерона, и прочих. Некоторые считают, что относитель­
ная легкость принятия иудейского порядка была причиной
этому: от женщин не требовалось то, что для мужчины было
главным препятствием — внешний «знак завета». Впрочем,
эта причина могла быть только второстепенной195; относитель­
ная легкость или сложность принятия чужого порядка только
195
Причину, которую я здесь называю второстепенной, признают Bertholet
(см. выше, примеч. 62), 336; Juster (примеч. 32), 255, и другие.
Том III. Эллинизм и иудаизм
547
тогда принимается во внимание, когда сам этот порядок пред­
ставляется привлекательным. Итак, я спрашиваю, что при­
влекательного женщины находили в том порядке, который их
унижал. Возможно, именно то, что он их унижал. Здесь нет ни­
чего удивительного, если вспомнить тот успех, который имел у
женщин Шопенгауэр со своей диатрибой против «коротконо­
гого пола», Ницше со своим Бином или, относительно недавно,
Вейнингер со своей сумасшедшей книгой196. Но, как я уже ука­
зывал [ДР, § 41], это вопрос не столько религии, сколько жен­
ской психологии, и очень даже может быть, что мудрый раввин
Меир хорошо знал, что делал.
В любом случае, когда я ощущаю потребность отдохнуть
взглядом на фигуре преданной своему божеству жрицы, я ду­
маю не о бесцветной Мириам, не о дикой Деворе, не о покорной
жене сторожа Олдаме. Нет, в эти моменты пред моими глазами
появляется любимица Деметры, мягкая и стойкая афинянка
Теано, которая на приказ народа проклясть Алкивиада ответи­
ла: «Я жрица молитв, а не проклятий».
§23
Заповедь о почитании субботы дана в Торе в следующих
словах (Исх. 20, 8-11): «Помни день субботний, чтобы святить
его; шесть дней работай и делай [в них] всякие дела твои, а день
седьмой — суббота Господу, Богу твоему: не делай в оный ника­
кого дела ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни ра­
быня твоя, ни [вол твой, ни осел твой, ни всякий] скот твой, ни
196
Вероятно, Зелинский имеет в виду защищенную в Венском университете дис­
сертацию Отто Вейнингера на тему бисексуальности: Пол и характер. Принци­
пиальное исследование (1902), хотя были и другие, опубликованные уже после его
смерти — О последних вещах (1904), Любовь и женщина (1917). Следует отметить,
что Вейнингер, родившийся в богатой еврейской семье, после защиты диссерта­
ции, представлявшей глобальное исследование «мужского» и «женского» начала,
принял протестантизм. Через год он, в возрасте 23 лет, демонстративно покончил
с собой в том же гостиничном номере, в котором умер Бетховен. — Примеч. перев.
548
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
пришлец, который в жилищах твоих; ибо в шесть дней создал
Господь небо и землю, море и все, что в них, а в день седьмой
почил; посему благословил Господь день субботний и освятил
его»197. Как отсюда следует, обоснование субботы намного бо­
лее основательное и серьезное, чем любого другого праздника:
те вызваны естественными поводами или событиями в жизни
людей, это же — примером самого Творца. В этом заключается
разница между нашим взглядом и иудейским; у нас большие
праздники — Рождество и Пасха — торжественнее обычного
воскресенья, а там — напротив.
Речь не идет о возникновении обычая празднования суб­
боты; во времена, которые нас интересуют, оно [празднование]
считалось самым сердцем религии иудаизма и, как таковое,
представлялось и противопоставлялось греко-римским обы­
чаям. Ведь там у него не было никаких аналогий. В Греции та­
кое отсутствие было полным; у римлян, однако, существовала
восьмидневная неделя, и ее последний день — так называемые
нундиныт, и внешнее сходство с христианской неделей было та­
ким, что «нундиальные литеры» вечного римского календаря
А-Н (за исключением последней) могли быть приняты в веч­
ный календарь христианской церкви. Однако же внутреннего
197
Фундаментальной работой о его возникновении все еще остается J. Meinhold.
Sabbat und Woche im ΛΓ(1905 в Forschungen zur Religion und Literatur des A. und NT,
her. v. Bousset und Gunkel 5 H.). Кажется установленным, что суббота изначально
была днем полнолуния, как вавилонское шапат-ти соответствовало новолунию
(ср.: Jirku [см. выше, примеч. 185], 86); см.: Ис. 1, 13: «новомесячий и суббот, празд­
ничных собраний не могу терпеть» (ср. с календами и идами римского календаря).
Более сложен вопрос о возникновении семидневной недели и об отождествлении
субботы с седьмым ее днем; Meinhold тоже не может обойтись без произвольных
гипотез и атетез (атетеза — отрицание принадлежности произведения лицу, кото­
рое ранее считалось его автором. — Примеч. перев.). Впрочем, кажется, что со вре­
мен Иезекииля новомесячия были устранены, и субботняя неделя уже сушествала.
См. также: Hölscher (выше, примеч. 26), 81, введ. 9-11; В. D. Eerdmans. Der Sabbath
(в Festschrift f. К. Marti, 1924); Jastro в Original character of the Hebrew Sabbath.
198
ШНеем. 13,15-21 можно прийти к выводу, что до Неемии суббота для израиль­
тян была рыночным днем (ср.: Wellhausen [выше, примеч. 16), 172). Это вполне бы
сблизило иудейскую субботу и римские нундины.
Том III. Эллинизм и иудаизм
549
сходства не было: нундины были днями ярмарок и религиозно­
го значения не имели.
Но было ли празднование субботы иудеями преимуществом
или недостатком по сравнению с греко-римскими обычаями?
Новые исследователи охотно признают первое; «язычники»
тех времен, как мы видим, — второе; в действительности же не
правы ни те, ни другие199.
Значение праздника двояко: во-первых, он дает телу отдых,
освобождая от повседневного труда; во-вторых, возвышает
душу, обращая ее от временных забот к вечному. Ведь у иудеев
праздников было очень мало: изначально только три; а потому
необходимость периодического отдыха и общения с божеством
была здесь весьма актуальна. В Афинах праздников, например,
Диониса было не больше, чем в Иерусалиме праздников Иего­
вы; но поскольку там, кроме Диониса, также Паллада, Апол­
лон, Артемида и прочие имели свои праздники, гражданский
год был достаточно насыщен праздничностью, и введение спе­
циального «дня отдыха» было бы излишним и даже вредным.
Суббота же была необходимым коррелятом монотеизма, она
никак не пересекалась с политеизмом. Неудивительно, что в
языческие времена она в греко-римском обществе высмеива­
лась как праздник лени, что мы увидим ниже; неудивительно
также, что в результате принятия тем же самым обществом
христианского монотеизма введение еженедельного праздника
стало необходимостью. Это отнюдь не было иудаизацией ан­
тичности: христианская неделя200 возникла не из иудейской,
199
Новые исследователи многочисленны в обоих лагерях. В качестве примера я
укажу Sellin'a (см. выше, примеч. 58), 23. Филон ради своего эллинского окруже­
ния подчеркивает, что суббота была введена Богом не как бездействие в отноше­
нии добра, а как безболезненная деятельность (Cher. 87); но это символическая
сублимация. В действительности «суббота уже в священническом кодексе была
исключительно днем отдыха без значения для культа» (Wellhausen, 184).
200
Ср.: Е. Schürer. Die siebentägige Woche im Gebrauch der christlichen Kirche (Zeitschr. f.
NT-liche Wiss. 1905, 14 и ниже). He следует забывать, что во времена соприкосно­
вения с иудаизмом греки, как и римляне, имели собственный астрологический
календарь, не официальный, но распространенный в обществе и совершенно не­
зависимый от иудейского; поскольку в этой неделе субботе отвечал «день Сатурна»
550
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
а из астрологической, как об этом свидетельствуют названия
отдельных дней в западных календарях, и «день Господень»
{Dominica) был отождествлен с «днем Солнца» (Sonntag, Sunday)
астрологического календаря под влиянием тех самых причин,
которые вызвали отождествление дня Рождества Иисуса с днем
рождения Непобедимого Солнца (natalis Solis Invicîi), которым
издавна была Ьгита, т. е. 25 декабря.
Но следует признать, что само по себе празднование суб­
боты в Израиле было разумной и благотворной институцией;
и если бы иудаизм остался верным израильской практике, он
был бы свободен от всех обвинений.
В действительности все произошло иначе: как с этой точки
зрения, так и со многих других иудаизм был искажением ре­
лигии Израиля. Источником искажения и здесь, естественно,
была мания создания «ограждения вокруг Закона», которая,
впрочем, берет начало в этом самом Законе.
Это искажение мы можем наблюдать в трех направлениях.
1) Во-первых, в принципе самого требования отдыха. «Не де
лай в оный день никакого дела» — отлично; я, как прозелит,
могу этому только аплодировать. «Пусть отдыхают вместе с то­
бой и раб твой, и рабыня твоя» — это еще лучше, особенно в
(англ. Saturday, голл. Zaterdag), а это была планета зла, под влиянием которой суе­
верные люди воздерживались от работы, — аналогия с субботой была полная. Но
двустишия Тибулла(1. 3, 17):
Aut ego sum causatus aves, aut omina dira,
Saturnique sac ram me tenuisse diem
[Робко на птичий полет, надурные предвестья ссылался
Или на то, что настал праздник Сатурна святой.
Перевод Л. Е. Остроумова] —
недостаточно для отнесения его к poète sabbatisant (Th. Reinach [см. выше, при­
меч. 36], 247). Происходит ли эта неделя из Вавилона, это уже другой вопрос.
Meinhold (с. 16), ссылаясь на Jensen'a, утверждает, что вавилоняне знали только
пятидневную, а не семидневную неделю; напротив, Jeremias, HAOG (см. выше,
примеч. 41), 163, полагает, что планетарная неделя имела вавилонское происхож­
дение.
В отношении приведенной в тексте аналогии вопрос S. Reinach'a, Cultes, mythes et
religions, II. 429: «Sait-on seulement, pourquoi le christianisme a choisi le dimanche*!» — ка­
жется мне гиперскептическим; частности нас не интересуют.
Том III. Эллинизм и иудаизм
551
сравнении с практикой позднейших, еврейских, времен. «Пусть
отдыхает и пришелец (гой), который в жилищах твоих» — если
речь идет о вынужденной работе, я согласен и на это. Но ведь я
освобождаю себя и своих от специальной работы; я оставляю в
спокойствии волов и плуг, закрываю магазин, иду в храм, в си­
нагогу, и «возрадуюсь пред лицем Иеговы»; разве этого недо­
статочно?201
Нет, ты должен воздержаться не только от специальной ра­
боты, но и от всякой работы вообще. Не готовь себе горячих
блюд в субботний день, не разжигай даже огня в своем очаге, не
201
Далее всех в этом отношении продвинулась теория (и практика?) самаритян­
ских сектантов, которые в течение всей субботы сохраняли то положение своего
тела, в котором они проснулись (S. Reinach, II. 428); они отдыхали, как следует
допустить, а тем самым насиловали субботу. Очень скрупулезной была также тео­
рия «общины Нового Завета» в Дамаске: между прочим, «в субботу нельзя помо­
гать скоту в родах; если в субботу животное упадет в колодец или в яму, его нельзя
оттуда доставать... если человек упадет в воду, нельзя ему подавать ни лестницу,
ни веревку, ни чего-либо другого» и т. д. (Ed. Meyer. Die Gemeinde der neuen Bundes in
Damascus в Abh. d. Berl. Akad., 1919, с 51 и ниже). Впрочем, датировка этого недавно
(в 1910 г.) найденного «дамасского текста» не установлена; доводы Меуег'а, отно­
сящие его к селевкидским временам (незадолго до 170 г.), натянуты; кроме того,
например, Bertholet, Zur Datirungder Damaskusschrift (Zeitschr. f. ATliche Wiss. 1920;
Bein., 11.31 и ниже), датирует его на сто лет позже, a W. Staerk (Theol. Lit.zt. 1922,31
и ниже) допускает диапазон от 200 г. до Р. X. до 100 г. по Р. X. Подчеркнутой была
скрупулезность раввина Йозефа га-Когена: он никогда не оставлял ничего им на­
писанного в руках язычника — из опасения, что тот мог бы носить это в субботу
и, таким образом, стать причиной нарушения субботы (Tos. Szabb. XIII [XIV]. 13;
Szabb. 19а; ср.: Bacher (см. выше, примеч. 48), I. 72.
Основным источником здесь является трактат Мишны под названием Шаббат
(sed. II. 1) с приложением Тосефты и комментарием Гемары в Вавилонском Талму­
де, а также следующий трактат Эрубин; следует, однако, навсегда запомнить, что
Талмуд еще в большей степени, чем Тора, есть соединение противоречий; апо­
логеты в стиле Bloch'a пользуются этим, извлекая из него лишь здравые зерна и
создавая впечатление, что таков весь Талмуд, тогда как в действительности эти
зерна утопают в океане нелепостей. Так, в Вег. IV. 3 мы находим слова раввина
Елиезера (100 г. по Р. X.): «Кто свою молитву совершает как привычное занятие
(т. е. по-нашему "пустословит"), того молитва — не просьба», — эти здравые слова
в духе Аквината, а не Дунса Скотта обеляют как целый трактат, так и предписа­
ние самого раввина Елиезера. Так и слова раввина Ионафана бен Йосефа (Jörn.
85 b; 160 г. по Р. X.) или его современника раввина Шимона бен Менасии (Mech. Ex.
XXXI. 13; 14): «Суббота отдана в ваши руки, а не вы в ее руки», которые мог бы про­
изнести и сам Господь Иисус, обеляют весь трактат о субботе вместе с эрубами.
552
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
переноси тяжести с одного места на другое, и вообще не ходи,
пусть и без груза, на большие расстояния. Не воюй, даже если
неприятель захочет использовать этот день, чтобы напасть на
твою страну. Не лечись и не помогай больному. Не срывай,
проходя мимо спелой нивы, колосья, чтобы утолить свой го­
лод. Одним словом, пребывай в полной бездеятельности, как и
Господь Бог после сотворения мира...202 Я удивляюсь тому, что
сотворенный Господом Богом мир не следует его примеру: ведь
и рожь растет, и виноград зреет, и пчелы собирают мед, и Иор­
дан течет203. Но ведь природа также затронута грехом человека,
202
О субботних запретах вообще см.: G. Beer, в издании Schabbat (\90&, с. 7 и ниже).
«Не воюй», — этот запрет, очевидно, относился к самым фатальным: ведь он за­
трагивал не отдельную личность, а весь народ. Потому Иосиф (Против Апиона, I.
212) должен защищать своих соотечественников от обвинения, что ради субботы
они предали родину, но защищает безуспешно, поскольку неоспоримым фактом
было то, что Птолемей II в субботу захватил Иерусалим (Agatharchides у того же
Иосифа там же, 209; см.: Wellhausen [выше, примеч. 16], 228). О прорехах в нем см.
ниже, с. 560-561. Впрочем, позже этот запрет помог иудеям получить у римлян
освобождение от воинской повинности, см.: Juster (выше, примеч. 32), 358.
Прочие предписания и запреты. Если у человека болит живот, его можно погладить,
но не сильно (Шабб. XXII. 6). В субботу нельзя убивать живую тварь, даже вошь, —
к такому выводу приходили шаммайцы; согласно гиллелитам это было дозволено
(Шабб. 12 ab). Можно ли съесть яйцо, которое курица вынашивала или снесла
в субботу? «Можно», — говорили шаммайцы. «Нельзя», — говорили гиллелиты
(Вег. I. 1). То, что охота была запрещена, — само собой разумеется. Но вот, напри­
мер, лань заскочила в мой дом; если я закрою дверь — я виновен. Я не закрыл их,
а лишь сел на пороге. Если при этом я закрыл своим телом проход, я виновен. Если
я оставил достаточно пространства, чтобы животное могло уйти от беды, — нет.
Не я загородил проход, а кто-то другой, севший рядом, закрыл его — тогда он и
виноват (Шабб. XIII. 5 и ниже). Разболелись зубы. Прополоскать их уксусом не­
льзя, «но если человек привык погружать свою пищу в уксус, то может это делать
и сейчас. И если это облегчит его боль, хорошо, значит, так и надо» (XIV. 4).
203
После изобретения эруба (см. с. 560-561) раввину Акибе проще было ответить
на вопрос ученика, почему Бог нарушает собственный запрет, посылая ветер и
дождь в субботний день: «Мир, —ответил раввин, — это собственный дом Божий,
в котором Он пользуется свободой даже в субботу» (Месп. рабби Шимона, 104 а о).
Но если бы ученик был более остроумным, он спросил бы, почему Иегова в суббо­
ту делает гром, ведь, согласно изречению «тридцати девяти отцов» (а именно 38,
Шабб. VII. 2), даже молотком нельзя бить, чтобы не шуметь; или почему Он делает
молнии, ведь нельзя даже зажигать огонь. Но таких, очевидно, не было; и как,
согласно раввину Иегуде, Иегова ежедневно три часа изучает Тору (Ab. ζ. 3 b), так
Том III. Эллинизм и иудаизм
553
однако там, где-то далеко, есть богобоязненная река Самбатион204: она в субботу не течет.
Но этого недостаточно. Чем среди дней является суббота,
тем среди лет является «субботний год»205, т. е. каждый седьмой
год. Он должен быть особенно отмечен. Итак, в течение суббот­
него года вообще нельзя обрабатывать землю; ты будешь пи­
таться только урожаем предыдущего года, который по милости
Иеговы будет двойным. Раб-иудей в субботний год, если захо­
чет, может получить свободу. Должнику в субботний год про­
щается его долг; но на случай опасения, что в таких условиях
никто не захочет одалживать в канун субботнего года, Писание
выразительно проклинает таких чересчур осторожных людей
(см. ниже, § 39).
Усилением субботнего года был юбилейный год (Jobel)m,
который должен был наступить после семи субботних лет,
возникло и убеждение, что Он скрупулезно соблюдает субботу (Szem. г. XXX;
ср.: Weber [см. выше, примеч. 48], 17).
204
См.: Иосиф. Иуд. война VII. 97-99; Beresz. г. II; напротив, Плиний в Ест. ист.,
XXXI. 2, § 24 in Judaea rivus sabbatis omnibus siccatus. Ее благочестивое бездействие
позволило раввину Акиве дать точный ответ на вопрос, откуда известно, что суб­
бота попадает именно на этот, а не на другой день. Жаль только, что никто ее не
видел (Bacher [см. выше, примеч. 48], 1883, 348).
205
Теория: Исх. 21, 1; 23,11; Лев. 25, 7-9; 20-23; Втор. 15, 12; трактат Шебиит
(sed. I. 5). Практика: / Мак. 49, 53; Иосиф Флавий. Л., XI. 343; XIV. 202; XV. 7; Philo
ар. Eus. Praep. ev. VIII. 7; Tac. H. V. 4. Отношение теории к практике для нас зага­
дочно. Согласно Wellhausen'y, эта заповедь до изгнания никогда не соблюдалась и
была признана лишь после реставрации (см. выше, примеч. 16); согласно Smend'y
(см. выше, примеч.41), 332, она соблюдалась, тогда как заповедь о юбилейном годе,
как неисполнимая, — нет; прочие — иначе. В частности, вызывающим смущение
было обещание Иеговой удвоенного урожая на шестой год. Интересно мнение
старого Michaelis'a (см. выше, примеч. 92), II. 42: он отчитывает Warburton'a, слова
которого он in gutem Deutsch пересказывает так: «Это право настолько неуместно,
что тот, кто его определил, должен быть действительно послан Богом, поскольку
Бог единственный был в состоянии предупредить губительные последствия та­
кого неуместного права». Сам он считает, что Израиль не соблюдал право, кото­
рое само себя отрицало из-за своей неисполнимости. О соблюдении субботнего
года свидетельствует — что, кажется, еще не было отмечено — упомянутый ниже
в § 45 (с. 771-772) палестинский мим.
206
Теория: Лев. 25, 8-16. О практике ничего не известно.
554
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
т. е. каждые 50 лет. Впрочем, раввины не были согласны, дол­
жен ли был этот юбилейный год быть отдельным календарным
годом после семи субботних лет, или совпадать с седьмым го­
дом. Первое допущение (осуществленное в наших «юбилеях»)
грозило необходимостью празднования двух субботних лет
подряд и, следовательно, голодом. Но этот спор был бесплод­
ным, поскольку сама идея юбилейного года с его неслыхан­
ными хозяйственными последствиями — возвращение имуще­
ственных отношений к их началу — осталась на бумаге. Напро­
тив, идея субботнего года с его неудобными для крестьянства
последствиями была действительностью еще во времена маккавейские — и снова стала действительностью уже в наши вре­
мена с расцветом сионизма. Когда приближался субботний год
1888/1889, ученые сефардского направления, обученные, оче­
видно, практике шабесгоев, предлагали фиктивную продажу
еврейской земли в Палестине гоям и ее возделывание руками
гоев; но победило мнение ашкеназцев о дословном соблюдении
слов Писания, и решение вопроса в пользу еврейских колони­
стов в Палестине обеспечило им их благочестивую бездеятель­
ность.
В действительности уже само Писание содержит такие тре­
бования в отношении субботы, которые просто поражают нас
своей неуместностью. Исх. 35, 3: «не зажигайте огня во всех жи­
лищах ваших в день субботы»; Мер. 17, 27: «святить день суббот­
ний и не носить нош»; Исх. 16, 29: «никто не выходи от места
своего в седьмый день». Впрочем, смекалка раввинов развива­
ет эти запреты в общий принципиальный запрет работы. Не­
льзя зажигать огня — значит, огонь должен быть зажжен уже
до того; отсюда обряд зажигания субботних свечей207, кото­
рым так гордились иудеи208, хотя гоям он часто представлялся
с другой стороны209. Множество предписаний касаются этих
207
Шабб. II. 4 и ниже; III. 6.
208
Филон. Moys., II. 21; Иосиф. Αρ., II. 282.
209
См. приведенные ниже нас. 562стихи Персея.
Том III. Эллинизм и иудаизм
555
субботних свечей, но речь не о них. Поскольку нельзя зажигать
огонь — нельзя его и гасить; Аристотель не признал бы эту ло­
гику, но она соответствовала тринадцати предписаниям рав­
вина Исмаэля210, до сегодняшнего дня фигурирующих в молит­
венниках евреев. Но что же мне делать, если в моем доме в суб­
ботний день возникнет пожар? Ничего, пусть себе горит. Как
же так? Я должен смиренно выносить свои вещи, оставляя дом
моих предков на съедение враждебной стихии. Ничего нельзя
выносить, поскольку ношение тяжести запрещено — за исклю­
чением, конечно, Священного Писания... ну и трех блюд, — го­
ворит раввин Йозе, хотя другие придерживались иного