Кудрявцева Нина Всеволодовна «К двадцатилетию со дня Победы

К ДВАДЦАТИЛЕТИЮ СО ДНЯ ПОБЕДЫ
Н.В. Кудрявцева
Весна. Она пришла неожиданным теплом, буйным движением сока в
березах, молодым порывом ветра. Дочиста отмытое первомайским дождем
солнце слепит из каждой лужи. Весна… Воскресенье… Май.
В прозрачном березовом лесу группами и парочками бродят двадцатилетние. У парней широкие плечи обтягивает пестрый свитер, непокрытые волосы шевелит ветер, а то и озорная девичья рука. Тоненькие девчоночьи фигурки особенно гибки в узеньких черных брючках.
Весна. Из раненой березы капает сок, и двое ловят его губами порознь
и вместе, и губы их встречаются на шершавой коре. Солнце, весна, любовь…
Да будет так! Вечно.
У нас так не было. Не было солнца, не было весны. И не до любви, когда на весь факультет – полторы калеки парней, и сам ректор разводит руками – не университет, а «институт благородных девиц». А дома самое желанное и самое страшное – стук почтальона. Четыре года не было весны. Она
вернулась в крови и зареве пожарищ под Берлином в мае 1945 года…
В Томске -- глубокий тыл. Война здесь не гремела канонадой, не плевалась бомбами. Не слепила ракетами, не топала сапогами «Kulturtrager’ов»,
не душила бледными руками дистрофии. Она растекалась по городу эшелонами эвакуированных, стучала костылями раненых в многочисленных госпиталях, опутывала холодом и мраком. Не было топлива, не было света в домах, с перебоями работал водопровод. Жгли заборы, тротуары, привозили
хворост на велосипедах и в детских колясках. Светильники из аптечной
склянки с жестяной трубкой легко победили керосиновые лампы своей экономичностью. Готовили на таганках, подкладывая лучинки и палочки. Школа
работала в три, а то и в четыре смены, где попало – в школьных зданиях расположились госпитали. В школьные программы ввели военное дело, санитарию и агротехнику. В университете, ютившемся на Никитина, на лекциях
студенты сидели в шубах. Не раздевались и преподаватели. И за рукой
крайне рассеянного профессора математики, азартно стучавшего мелом по
доске, весело порхала старая варежка, заботливо привязанная на длинной тесемке. На математическом отделении числился один пятикурсник – Фет. И
профессора математики по очереди читали ему лекции.
Самой голодной и трудной для университета и университетских сотрудников была зима 41-42 года. Отощавшие профессора и доценты бродили
по окрестным деревням, обменивая барахлишко, игрушки и книжки на драгоценную картошку. Счастливчики фотолюбители, у которых уцелел запас
реактивов и пластинок (пленочных фотоаппаратов тогда еще не было) промышляли как бродячие фотографы с оплатой натурой. В катастрофических
случаях ректорат подбрасывал спасительный спирт – этот универсальный
продукт обмена.
Потом наступила огородная страда. Физики и математики, вооружившись лопатами и топорами, поднимали целину за первым переездом. При
этом сплошь и рядом приходилось извлекать «корни n-ой степени из березы», дабы избавиться от особенностей какого-нибудь старого пня, нарушавшего непрерывность и гладкость огородной функции. На страницах газет
ученые выступали с консультациями о проращивании картофеля, о посадке
помидор и уходе за капустой. Ботаники пропагандировали использование
дикорастущих растений: как сделать кофе из корней лопуха и рисовую кашу
из луковиц кандыка. Геологи объясняли технологию обработки целины.
Наиболее умелые и предприимчивые от экспериментов в растениеводстве
рисковали перейти к более или менее удачным экспериментам в области животноводства.
Кроме индивидуальных хозяйств, были и колхозы. Так оптики организовали колхоз имени Столетова, объединивший две профессорских семьи.
Сельскохозяйственные опыты физиков и математиков, оказавшихся «не в
своей тарелке», частенько приводили к комичным ситуациям. Особенно
«старались» университетские лошади. Это роскошное средство передвижения грузов вручалось время от времени представителям ученой братии на
предмет «мелких» транспортировок. Разумеется по принципу самообслуживания. Так, вместе с ордером на капусту, которую надлежало вывезти с загородного участка Ботсада, колхоз им, Столетова получил бразды правления
некоего капризного существа конской породы, конструктивно увязанного в
одно целое с телегой. Руководительницы колхоза (обе в профессорском звании) бодро уселись на неживую часть агрегата и поползли к цели со скоростью, не требующей применения специальной теории относительности.
В районе вокзала одухотворенная компонента транспортного средства
сумела отделиться от механической. Как известно, искусство запрягать лошадей не входит в программы физических факультетов. Поэтому одна из героинь эпопеи оказалась вынуждена бездействовать, в то время как другая,
призвав на помощь воспоминания детства, соображала, в какую деталь лошадиного скелета надо упираться ногой для ликвидации аварии. В этот момент
из проходившей колонны выбежал солдат и подбежал к терпящим бедствие
физикам. Он мигом осуществил необходимые практические операции, сопроводив их краткими и выразительными теоретическими комментариями. А
напоследок спросил: « Вы из какого колхоза, бабоньки?» «Мы из университета, профессора», ответили ему незадачливые коневодители.
Эффектно начатая поездка продолжилась в том же стиле. Пути лошадиной психики неисповедимы. Кто знает, зачем ей (лошади) понадобилось
потянуть груженую телегу напрямик через поле, когда нормальная дорога
вела в объезд. Телега, разумеется, застряла, лошадь рванула, хомут лопнул…
Одолжить хомут ботсадовцы отказались категорически: «Ваши университетские лошади чесоточные. Дадим вам хомут, а потом и наши лошади болеть
будут». Санитарные нормы – святыня. Пришлось столетовцам дозваниваться
до ректората, кричать «SOS», и «загорать» возле аварийного агрегата до прибытия спасательной команды в лице университетского конюха, которая бла-
гополучно доставила профессоров, капусту, лошадь и порванный хомут по
месту назначения.
Так было, было и многое другое. Девчонки ходили в брюках, не от
модности, а от холода, и не в сапожках, а в переподшитых валенках с загнутыми вверх носками. А летом носили тапочки с тряпичной подошвой и свежие платья из «шелканета» Шелка в этой ткани, напоминающей крашеную
марлю, действительно не было. Какой там шампунь, не было туалетного мыла. Мыло пытались варить по «Спутнику практика» -- затерянной ныне реликвии библиотеки СФТИ. А еще не было у девчонок мальчишек. Они или
ушли на фронт, или из девятого-десятого класса поступили в военные училища, чтобы через год-два воевать лейтенантами. Одни остались там, на полях сражений, в своей и в чужой земле. Другие вернулись. Только это было
потом. Когда снова пришла настоящая весна. Весна 1945 года.
Накануне прошел дождь, и были лужи. И в них, как сегодня, в каждой
по одному, горели тысячи солнц. Не все слышали радио утром. И старуха соседка, женщина хозяйственная до скупости, стояла у открытого окна, останавливая людей, торопившихся на работу. Она поздравляла с Победой и подносила мужчинам стопку водки – драгоценной валюты прошедших военных
лет. А вечером все томичи от мала до велика запрудили площадь «Революции». Сквера еще не было, асфальта тоже. И девчонки продирали свои проношенные туфлишки на булыжнике и песке, танцуя «шерочка с машерочкой», невзирая на лужи. Вот это – была весна!
И вы, нынешние двадцатилетние, так хорошо знающие свои права, и
так легко иронизирующие над своими обязанностями. В вашей жизни есть
все. И солнце, и любовь, и спор физиков с лириками, проблемы и не проблемы начесов, баков и косметики. Капроновые чулки и нейлоновые кофточки,
Новосибирский Научный центр и синтетика. Пестрые рубашки, узконосые
туфли и брючки.
Помните!
Война – это не только техника и ракеты, огонь и штурмы, стратегия и
тактика. Не только Победа, завоеванная кровью и потом. Война – это несделанные открытия, несбывшиеся мечты, не родившиеся дети, не вернувшиеся
отцы, братья и женихи, не дарованные и неполученные поцелуи…
Война – это четыре вычеркнутых весны.