Диалог о морали

Фридрих II
Диалог о морали1
(1770 г.)
Перевод А. Михайловского.
Лица диалога:
Фридрих – знатный юноша.
Собеседник – его друг.
Собеседник. Что есть добродетель?
Фридрих Счастливое расположение души, побуждающее нас исполнять наши обязанности
перед обществом к нашей собственной выгоде.
Собеседник. В чем состоят обязанности перед обществом?
Фридрих. В повиновении старшим и в благодарности, которой мы обязаны им за усилия,
приложенные к нашему воспитанию; мы должны помогать им всеми возможными
способами, кроме того величайшая обязанность любого из людей состоит в уважении к
другому человеку и в мирном с ним сосуществовании. Если же он сам есть тот старший,
которому повинуются, то он должен быть милостив к своим подданным и не допускать
несправедливости в отношении их.
Собеседник. Что такое справедливость?
Фридрих. Всеобщее довольство своей участью и равное воздаяние каждому по его
заслугам.
Собеседник. Сочетаешь ли ты почтение к своим родителям с полным повиновением или
же с желанием следовать собственной воле?
Фридрих. Несомненно, послушание стоит мне иногда усилий. Но могу ли я когда-то
достаточно отблагодарить тех, которые дали мне жизнь? И разве не велит мне моя
собственная выгода быть самому образцом для своих детей, чтобы они так же покорялись
моей воле? Мы должны помогать им всеми силами и, когда они состарятся и одряхлеют,
так же верно и нежно заботиться о них, как они заботились о своих беспомощных детях.
Основной вопрос этого сочинения, исследующего сущность морали, является центральным для
большинства философских и педагогических работ Фридриха Великого. Выбор темы отнюдь не случаен,
если иметь в виду, что он считал себя продолжателем последнего из античных стоиков – римского
императора Марка Аврелия (121-180). В своем влиятельном произведении «Наедине с собой» Марк
Аврелий, наряду с Сенекой, Мусонием Руфом и Эпиктетом, главным образом ставит акцент на
практических вопросах, обращаясь к религии и этике с ее общей любовью к человеку, в то время как
теоретические аспекты учения (космология, теология, метафизика) отходят на второй план. Такой подход в
целом характерен и для Фридриха. На морально-практической основе обсуждаются вопросы организации
общества, отношения к его членам, воспитания поколений. При этом Фридрих исходит из того
теоретического допущения, что высшей целью жизни, высшим благом (summum bonum) является
добродетель, или счастье, блаженство. Это стоическое положение у Фридриха дополняет также список
основных добродетелей стоического мудреца: смелость, трезвость, исполнение долга. Стоическая этика
рассматривает человеческие поступки как направленные прежде всего на общество: человек - существо
социальное, живущее одним божественным разумом (^законом), части которого присущи всем людям.
Впрочем, Фридрих не углубляется в детали и общую взаимосвязь стоического учения, оставаясь человеком
Нового времени и в гораздо большей мере считаясь со взглядами современных ему философов
Просвещения. Он только сопоставляет те добродетели с современными дворянскими достоинствами. Для
него важнее прикладная сторона дела - выработка «нравственного кодекса», в центре которого стоит
основная добродетель - любовь к Отечеству.
1
Собеседник. Что важнее: воспитать своих будущих детей в добродетели или скопить для
них богатство? Какую выгоду будешь иметь лично ты из этого?
Фридрих. Богатства сами по себе не имеют никакой цены и приобретают ее лишь через
правильное использование. Если я, стало быть, формирую таланты моих детей и
воспитываю их в добродетели, то они сделают свое счастье своими личными заслугами.
Если же я не буду следить за их воспитанием и не оставлю им ничего, кроме богатства, то
вскоре они растратят его, каким большим оно ни было. Кроме того, я желаю, чтобы мои
дети были ценимы из-за своего характера, сердечной доброты, своих талантов и знаний, а
не из-за богатства. При добром воспитании дети будут мне утешением в старости.
Собеседник. Считаешь ли ты, что достаточно иметь обеспеченных, знаменитых
родителей? Снимает ли это с тебя обязанности чего-либо достичь самому?
Фридрих. Знатное происхождение и знаменитые родители не снимают с потомков
обязанность самим чего-нибудь достичь. Это должно вдохновлять их на то, чтобы быть
выше своих предков, ибо нет ничего более позорного, чем выродившееся племя. Ведь
тогда блеск предков не служит прославлению их потомков, а тем более очевидно
обнаруживает их ничтожность.
Собеседник. Я должен еще попросить тебя о разъяснении того, что утверждалось тобою
относительно общества. Ты сказал, что не вправе " причинять другим то, чего
не желал бы, чтобы делали тебе"2. Это весьма неопределенно. Я хотел бы, чтобы ты
изложил мне свое понимание.
Фридрих. Это не трудно. Мне лишь следует рассмотреть все, что меня раздражает и
мне неприятно. 1. Я стал бы досадовать, если бы меня лишили имущества; следовательно,
нельзя пи у кого отнимать его собственность. 2. Мне причинило бы бесконечную боль,
если бы соблазнили мою жену; стали быть, нельзя пятнать супружеского ложа другого. 3.
Я презираю вероломных и клятвопреступников; следовательно, я должен верно держать
свое слово и свою клятву. 4. Я ненавижу тех, кто порочит меня; следовательно, нельзя ни
на кого возводить клеветы. 5. Ни один частный человек не имеет права на мою жизнь;
следователыю, у меня также нет права лишать какого-то человека жизни. 6. Меня
возмущает тот, кто выказывает неблагодарность; как, стало быть, я могу Фридрихить
неблагодарностью на доброе дет? 7. Если я люблю покой, я не буду нарушать мир других.
8. Если я охотно принимаю помощь в беде, то я не стану отказывать в своей поддержке
тем, кто меня просит об этом; ибо мне ведомо то прекрасное чувство, которое наполняет
любого, когда ему на пути встречается добрая душа, отзывчивое сердце, сострадающее
человеку в его беде, – помощник, заступник и спаситель несчастных.
Собеседник. Я вижу, что ты делаешь все это ради общества; но какую же выгоду
извлекаешь ты для себя самого?
Фридрих. Глубокое удовлетворение, что я таков, каким бы я хотел быть, достойный иметь
друзей, достойный внимания своих сограждан, достойный своего собственного
одобрения.
Собеседник. Разве при таком образе жизни ты не жертвуешь всеми своими желаниями и
склонностями?
Здесь дается одна из возможных формулировок того, что в философии и религии считается основной
этической максимой, получившей свое наиболее известное выражение в «категорическом императиве» И.
Канта.
2
Фридрих. Я держу их в узде, и когда я их подавляю, зто совершается к моей собственной
выгоде, к соблюдению законов, защищающих слабого от нападок сильного, к
сохранению моей чести и свободе от наказаний, грозящих законопреступникам.
Собеседник. Но законы наказывают публичные злодеяния. А сколько дурных поступков
остается во тьме и прячется от зоркого глаза правосудия! Отчего ты не хочешь
принадлежать к числу тех удачливых злодеев, которые наслаждаются своими
преступлениями в тени безнаказанности? Положим, если бы тебе представился удобный
случай обогатиться, разве ты упустил бы его?
Фридрих. Если я способен достичь благополучия на праведном пути, то я, конечно,
не просмотрел бы его, но если бы для этого потребовались нечестные средства, то я
немедленно отказался бы от него.
Собеседник. Почему же?
Фридрих. Потому что нет ничего тайного, что не стало бы явным. Раньше или позже, но
время обнаружит всю истину. Я владел бы неправедно нажитым богатством, постоянно
трепеща от страха и ожидая того момента, когда мои позор раскроется и лишит меня
чести перед всем светом.
Собеседник. И все-таки мораль большого света довольно шатка. Сколько обнажилось
бы несправедливости, сколько обмана, сколько неверности, если бы мы пожелали
исследовать, какое право у каждого на его богатство! Разве такие примеры не
побуждают тебя к подражанию?
Фридрих. Вы могли бы только присоединиться ко мне в моей печали об испорченности
людей. Но как я не хотел бы быть похожим на горбатого или слепого, так и
уподобление порочным людям считаю недостойным унижением благородной души.
Собеседник. Тем не менее существуют нераскрытые преступления.
Фридрих. Согласен! Однако преступники несчастливы. Как я уже сказал, они мучаются
страхом разоблачения и сильных угрызений совести. Они глубоко ощущают, что играют
ложную роль, и прячут свою гнусность под маской добродетели. Их сердце противится
лажному вниманию, оказываемому им, и сами они втайне проклинают себя, призывая на
свою голову глубочайшее презрение, которого они заслуживают.
Собеседник. Сомнительно, думал ли бы ты так же, если бы оказался в похожем
положении.
Фридрих. Смог бы я заглушить голос своей совести и мучительное раскаяние? Совесть
подобна зеркалу. Когда наши страсти спят, от показывает все наше уродство. Я видел
себя в нем невинным и теперь должен продолжать видеть себя таковым? О нет! В
своих собственных глазах я стал бы предметом отвращения! Нет, никогда добровольно я
не подвергну себя этому унижению, этой боли, этим пыткам!
Собеседник. Однако ведь существуют грабеж и насилие, которые, кажется, оправдывает –
война.
Фридрих. Война - это ремесло людей чести, когда граждане на службе у государства
ставят на кон свою жизнь. Если же примечается своекорыстие, то это благородное
ремесло вырождается до простого грабежа.
Собеседник. Итак, хотя ты и не своекорыстен, о все же будешь иметь по меньшей мере
честолюбие, будешь желать подняться наверх и командовать себе подобными.
Фридрих. Я делаю большое различие между честолюбием и духом соперничества.
Честолюбие часто лишено меры и граничит с пороком, тогда как дух соперничества
есть добродетель, к которой нужно стремиться. Он побуждает нас превосходить
наших соперников без зависти, исполняя наши обязанности лучше их. Он – душа
прекрасных деяний на войне и в гражданской жизни.
Собеседник. А мог бы ты достичь высокого положения тем, что оказал бы кому-то
дурную услугу; не показался бы тебе такой путь короче?
Фридрих: Положение могло бы возбудить мою страсть. Тем не менее, никогда не пошел
бы я на убийство, чтобы его достичь.
Собеседник: А что значит, по-твоему, стать убийцей?
Фридрих: Еще хуже, чем убить человека, - обесчестить его. Зарезать языком или
зарезать ножом - разве это не одно и то же?
Собеседник. Итак, ты бы не стал ни на кого клеветать. И все же может случиться
так, что ты убьешь кого-то, не совершая злодейского убийства3. Не то чтобы я
считал тебя способным на хладнокровное убийство! Однако если кто-нибудь
из твоего сословия объявит тебя врагом и будет преследовать тебя, если какой-нибудь
грубиян оскорбит тебя и обесчестит, может ли гнев овладеть тобою, а сладкое чувство
мести побудить к насильственному деянию?
Фридрих. Этого произойти не должно! Однако я человек, наделенный страстями.
Мне наверняка пришлось бы выстоять в нелегкой схватке, чтобы подавить в себе
первую волну гнева; равным образом мне пришлось бы подавить и их. Мстить за частные
оскорбления – дело закона; никакой отдельный человек не имеет права наказывать тех,
кто его оскорбит. Но если случится такое несчастье, что первое
возмущение возьмет верх над разумом, то я всю свою жизнь буду сожалеть об этом.
Собеседник. Но какая тебе польза от великодушия?
Фридрих. Сохранить самое ценное, что только есть у меня на этой земле, - незапятнанную
честь, на которой я строю все мое счастье.
Собеседник. Какое же счастье может быть в мнении человека?
Фридрих. Для меня важно не мнение других, а несказанное удовлетворение, чувствуемое
тогда, когда я уподобляюсь разумному, человеческому, благожелательному существу.
Собеседник. Как ты, будучи солдатом, примирил бы это поведение с тем, что человеку
с положением предписывает честь? Как тебе известно, законы чести во всех странах
находятся, к сожалению, в остром противоречии с законами гражданскими.
Фридрих. Я стал бы придерживаться разумного, умеренного поведения, чтобы не
давать повода для раздоров. Но если бы меня задели без всякой моей вины, то я
был бы вынужден последовать обычаю и не был бы виновен в последствиях.
Собеседник. Коль скоро мы заговорили о чувстве чести, растолкуй мне, в чем оно всетаки, по твоему мнению, состоит.
Фридрих. Чувство чести состоит в бегании всего того, что может унизить человека, а
также в обязанности использовать все честные средства ради укрепления его доброй
славы.
Собеседник. Что унижает человека?
Фридрих. Непреодолимая жажда наслаждений, праздность, глупость, невежество, дурное
поведение, малодушие и прочие пороки.
Собеседник. Что приносит добрую славу?
Фридрих. Безупречность, честное поведение, знания, прилежание, бдительность,
В оригинале проводится различие между toten (убивать, умерщвлять) и ermorden (убивать преднамеренно,
с целью наживы).
3
храбрость, прекрасные деяния на войне и в гражданской жизни – одним словом, все, что
возвышает нас над человеческими слабостями.
Собеседник. Что касается человеческих слабостей, то ты молод и находишься в таком
возрасте, когда страсти наиболее сильны. Если ты выстоишь против корыстолюбия,
неумеренного тщеславия, мстительности, то я все же думаю, что ты попадешь под чары
обаятельного идола, который наносит нам раны, соблазняя и вонзая свои отравленные
стрелы в наше сердце столь глубоко, что разум оказывается поколеблен. Ох, мне
заранее жаль мужа, жена которого сделает тебя однажды своим рабом! Как ты об этом
думаешь?
Фридрих. Сознаю, я молод и слаб. Однако мне известны мои обязанности, и мне кажется,
что молодому человеку совсем не обязательно разрушать семейный мир и
применять насилие, чтобы удовлетворить свои страсти. Он может сделать
это более безобидным способом.
Собеседник. Понимаю. Ты имеешь в виду слова Марка Порция Катона4, который, увидев
однажды, что один юный патриций возвращается от девицы легкого поведения,
радостно воскликнул: теперь он не нарушит счастья ни одной семьи. Между тем
и это средство влечет за собой зло, и соблазнить девицу...
Фридрих. Я никого не стал бы соблазнять; ибо я не хочу никого обманывать и давать
ложные клятвы. Обманывать бесчестно, ложно клясться – преступление.
Собеседник. А если того требует твоя выгода?
Фридрих. Тогда одна выгода противостояла бы другой! Ибо если я нарушу свое слово, то
буду не в праве жаловаться тогда, когда это сделает в отношении меня другой; и если я
стал бы играть клятвами, то я также не смог бы доверять тому, кто клялся бы мне.
Собеседник. Однако, если ты последуешь предписанию Катона, то подвергнешь себя
другой опасности.
Фридрих. Тот, кто отдается во власть своих страстей, потерянный человек. Я взял себе это
за правило во всем: наслаждайся, но не злоупотребляй.
Собеседник. Это весьма разумно. Но сохранишь ли ты твердость и никогда не будешь
отступать от этого правила?
Фридрих. Мой инстинкт самосохранения позволяет мне заботиться о здоровье. Я знаю,
что его разрушают только излишества. Стало быть, я должен следить за тем, что бы не
расточать свои силы и не подвергать себя всяким неприятным болезням, которые бы
расстроили мою цветущую юность и сделали бы меня бессильным и жалким. Иначе мне
пришлось бы сделать себе ужасный упрек в том, что я - свой собственный убийца. Итак,
если инстинкт толкает меня к наслаждению, то инстинкт самосохранения меня
удерживает.
Собеседник. На эти доводы мне нечего возразить. Если ты, однако, столь строг в
отношении себя самого, то будешь суровым и в отношении других.
Имеется в виду Марк Порций Катон (234-149 до н.э.), обычно называемый старшим (Major), - римский
государственный деятель и писатель. В качестве проконсула одержал много побед в ближней Италии. В
должности цензора прославился своей необыкновенной строгостью, исключив из сената бывшего претора
Манилия только за то, что он днем в присутствии дочери поцеловал свою жену, а также вычеркнув из
сословия всадников нескольких лиц, одного - за толстоту, другого - за шутку во время цензорского смотра.
В целом Катон не мог не вызывать симпатии Фридриха, выступая против роскоши и против нарушения
общественных интересов в пользу частных.
4
Фридрих. Я не суров к себе, но лишь рассудителен. Я отказываю себе только в том, что
вредит моему здоровью, моей славе, моей чести. Я далек от того, что бы быть
бесчувственным, я глубоко сочувствую страстям моих близких. Но этим я не
удовлетворяюсь. Я также пытаюсь поддерживать их и делать для них все то, на что я
способен: если они попадают в нужду, то помогаю своим состоянием, если они в
смущении, то обнаруживаю их невиновность, если на них клевещут, то по возможности
советую им.
Собеседник. Если ты будешь давать милостыню многим, то расточишь свое состояние.
Фридрих. Я даю соразмерно с моими средствами. Такой капитал приносит сто процентов
прибыли благодаря той живой радости, которую ощущают при спасении несчастного.
Собеседник. Но, защищая угнетенных, себя подвергают большей опасности.
Фридрих. Оставлять без поддержки преследуемую невинность? Если мне заведомо
известна ложность обвинения и я могу ее доказать, то должен ли я замалчивать истину
там, где мог бы ее открыть, и из бесчувственности или слабости нарушать долг честного
человека?
Собеседник. И вес же, если видеть, что происходит в мире, не всегда хорошо говорить
правду.
Фридрих. Что делает истину ненавистной, так это зачастую та грубая манера, в которой ее
высказывают. Но если она провозглашается скромно и без громких слов, то лишь очень
редко ее принимают в штыки. В конце концов я и сам испытываю потребность в помощи
и защите: от кого же мне требовать подобных услуг, если сам я их не оказываю.
Собеседник. Если ты оказываешь человеку услугу, то, как правило, получаешь взамен
лишь неблагодарность. Какая тебе выгода от заботы?
Фридрих. Ужасно получить взамен неблагодарность, но быть неблагодарным недостойно.
Собеседник. Благодарность – тяжелое бремя, часто невыносимое. Доброе дело никогда
не может быть вознаграждено. Не находишь ли ты весьма трудным отплачивать за него
всю свою жизнь.
Фридрих. Нет. Ведь это воспоминание будет непрестанно напоминать мне о благородных
деяниях моих друзей. Я постоянно думаю об их великодушном поведении;
лишь на оскорбления у меня короткая память. Нет добродетели без благодарности; она
душа дружбы, хорошее утешение в жизни. Она связывает нас с нашими родителями, с
Отечеством, с нашими благодетелями. Нет, никогда не забыть мне страны, в которой я
появился на свет, груди, вскормившей меня, воспитавшего меня отца, мудрецов, которые
меня поучали, языка, который меня защищал, и руки, на которую я опирался!
Собеседник. Услуги, которые оказывались тебе, были очень полезны - это я сознаю.
Однако, какая личная выгода обязывает тебя к благодарности?
Фридрих. Самая большая, а именно: помочь друзьям в беде и заслужить своей
благодарностью поддержку благоволящих сердец, ибо ни один человек не может жить без
помощи и нужно оказаться достойным ее – в конечном счете потому, что никто не любит
неблагодарных: ведь они являются нарушителями лучших общественных связей,
превращают дружбу в опасность и наносят вред всем тем, кто оказывает им помощь,
короче, платят злом за добро. К неблагодарности относится бесчувственное, испорченное
и холодное сердце. Способен ли я на такую гнусность? Должен ли я оказаться
недостойным общения с честными людьми? Должен ли я действовать против тайного
инстинкта сердца, который призывает меня: «Не уступай ни в чем своим благодетелям!
Отплати им, если можешь, сторицей за те услуги, которые ты принял от их щедрой
души»! Ах, лучше уж смерть прервала бы мою жизнь, чем я запятнал бы себя таким
позором. Чтобы жить радостно и счастливо, я должен быть доволен собой и вечером,
размышляя о своих делах, должен найти нечто, что польстило бы моему самолюбию – не
то, что удручило бы его. Чем больше я обнаружу в себе следов справедливости,
великодушия, благородства, благодарности и щедрости, тем более я буду счастлив.
Собеседник. Но если ты распространишь свою благодарность на Отечество, что ты
будешь ему должен?
Фридрих. Всё. Мои слабые таланты, моё состояние, мою любовь, мою жизнь.
Собеседник. Конечно, в Греции и Риме любовью к Отечеству вызваны самые прекрасные
деяния. Благодаря этому принципу утвердила свою власть Спарта – пока следовали
законам Ликурга. Вследствие этой неколебимой привязанности к Отечеству Римская
республика породила граждан, сделавших ее владычицей мира. Но как все-таки
связываешь ты свою выгоду с выгодой Отечества?
Фридрих. Обе легко сопрягаются, ибо всякое прекрасное деяние влечет за собой и
вознаграждение. Что я жертвую от собственной выгоды, то вновь приобретаю в
славе. К тому же мое Отечество, как добрая мать, само обязано вознаграждать
за оказанные ему услуги.
Вопрос: В чем могут состоять подобные услуги?
Ответ: Они бесчисленны. Можно приносить пользу своему Отечеству, воспитывая детей
по принципам доброго гражданина и порядочного человека5, совершенствуя земледелие в
своих поместьях, осуществляя правосудие справедливо и непредвзято, распоряжаясь
общественными средствами не своекорыстно, стремясь прославить свое время доблестью
или умом, обращаясь к военному ремеслу из чистого чувства чести, отказываясь от
мягкотелости ради бдительности и силы, от собственной выгоды - ради доброй славы,
ради чести - от жизни, приобретая все те познания, которые отличают человека в этом
непростом искусстве, отстаивая интересы Отечества и рискуя ради этого своей
собственной жизнью. Вот мои обязанности.
Собеседник. Это значит взвалить на себя множество забот и трудов!
Фридрих. Отечеству не нужны бесполезные граждане. Они для него тяжелое бремя.
Молчаливо соглашаясь, каждый член общества должен увеличивать благосостояние
большой семьи, которой является государство. Как при посадке деревьев мы отсекаем
плохие ветви, не приносящие плода, так мы отбрасываем жадных до наслаждений
и лентяев и весь испорченный в большинстве своем род тунеядцев, который думает лишь
о себе и пользуется преимуществами общества, не принося ему никакой пользы. Со своей
стороны мне хотелось бы, если бы это удалось, выйти далеко за пределы моих
обязанностей. Благородный дух состязания побуждает меня к подражанию великим
образцам. Почему ты ставишь меня столь низко, что считаешь неспособным на порыв к
добродетели, примеры которой оставили нам другие? Разве я не наделен теми же
органами, что и они? Разве мое сердце не способно на те же чувства? Разве я должен
наносить ущерб моему времени и своим трусливым поведением оправдывать недоверие к
Здесь можно видеть один из примеров формировавшегося тогда представления о «добром бюргере»
(Biirger, bourgeois), которому суждено было стать основной опорой общества в XIX в. С этим связано и то.
что государство (Staat, ctat) рассматривается Фридрихом как универсальное образование, как «большая
семья», т.е. увеличенное общество (GcscHschaft, socictc).
5
тому, что наше поколение далеко позади доблестей своих предков? Короче говоря, разве я
не смертен ? Разве я знаю, где положена цель моего жизненного пути? И если я дожжен
умереть, то разве не лучше в последний миг покрыть себя славой и увековечить свое
имя до конца веков, чем после праздной, незамеченной жизни умереть от болезней,
которые гораздо страшнее вражеских пуль, и унести с собой в могилу память о своей
личности, своих поступках и своем имени? Я хочу заслужить известность. Я хочу быть
добродетельным, служить своему Отечеству и иметь свой маленький уголок в храме
славы?
Собеседник. Поскольку ты так рассуждаешь, ты несомненно получишь его. Платон
говорит, что последняя страсть мудреца это любовь к славе. Я чрезвычайно рад,
что нашел в тебе столь благородные добродетели. Ты знаешь: истинное счастье
человека заключено в добродетели. Сохрани эти высокие мысли и в жизни у тебя не будет
недостатка в радостях, а после смерти – в славе