Не браните погоду - если бы она не менялась, девять человек из

Аксинья.
Посвящается К.Т.П., чья забота и любовь превышает «страдание и сострадание»…
На подоконнике стоял букет из опавших листьев тополя, таких больших, что они даже и не
думали проваливаться в огромную вазу. Их принесла Аксинья. Больничная палата была чиста,
как руки матери. В палате стоял запах лекарств - запах, знакомый каждому с рождения, с детства.
Стоит его вдохнуть и тут же появляется легкая слабость в ногах.
- И всё же есть в этом букете что-то угнетающее, а что, я до сих пор не могу понять, упираясь всем своим телом в подушку, говорил Арсений.
- Наверное, то, что они опали, – стараясь не глядеть в глаза Арсению, отвечала Аксинья.
Жизнь пятнадцатилетнего мальчика изменилась, когда он почувствовал, что ноги его не
слушаются. Дни проходили мучительно долго. Врачи, уже не зная на что им надеяться, ничего
не говорили; а близкие то и дело спрашивали, и как бы ждали ответа, который им хотелось
услышать. Мальчик же не поправлялся и лучше ему не становилось.
В палате была тишина. Пауза между Арсением и Аксиньей постепенно переходила в
вечность.
- Ну, тогда я приду завтра. Ладно? В это же время. Хорошо? – наконец-то произнесла
Аксинья.
- Ты точно придёшь? – подтянув худыми руками больничное одеяло, спросил Арсений.
- Конечно, – слегка смутившись, отвечала ему Аксинья. – Если хочешь, я могу придти с
твоими одноклассниками. Хочешь?
- Нет. Приходи лучше сама. Очень прошу, приходи.
В сердце у Аксиньи защемило, впервые она поняла, что кто-то в ней нуждается, нуждается в
её заботе. Она коснулась губами его бледного лба. Ещё раз сказала, что завтра обязательно
придёт и уже нехотя, ушла. Арсений накрылся одеялом, из-под которого торчала только его
нестриженная макушка, и оставленный в полном одиночестве подумал о подаренном ему
поцелуе. И все же, казалось ему, что это не выражение вежливости, а поцелуй дарованный
любимому.
Прошла ещё неделя. Доктора огласили Арсению диагноз, из коего следовало, что «ходить он
будет не в силах, но организм молодой и всякое может случиться». В течение этой недели с
деревьев опали почти все листья, по которым он больше не сможет пройти. Близкие выплакали
все слёзы. А Аксинья всё так же продолжала навещать больного. Она часами сидела с ним в
палате и разговаривала, иногда просто молчала оттого, что нечего было сказать, тогда воздух в
палате становился особенно тяжёлым, и минуты молчания, казалось, были часами. Каждое
посещение заканчивалось поцелуем в лоб, и этого поцелуя Арсений снова ждал после каждого
ухода Аксиньи.
Дни становились всё холоднее, ветер бродил сквозь голые ветви деревьев, солнце уже не так
часто радовало своим присутствием. Поздняя осень.
Утром пришли два медбрата. Когда медсестра меняла постельное бельё они должны были
перенести Арсения на кушетку. Один из медбратьев перенося его на кушетку, спросил, не больно
ли он взял его ноги, Арсений ответил, что нет. На самом деле он не чувствовал боли, но разве мог
медбрат, которого он видел впервые в жизни, знать это. Больничная постель была застелена,
новые простыни слегка похрустывали, как будто были только с мороза и пахли морозом. На
душе был холод.
Сегодня снова должна была придти Аксинья. Время шло мучительно долго. Он достал из
тумбочки яблоко, которое было будто отполированное, и принялся его жевать.
Через некоторое время пришла Аксинья.
- Привет, – сказала она, задорно улыбаясь.
- Привет, – сказал Арсений, улыбнувшись ей в ответ.
- Ну, и как дела?
- Хорошо.
Арсений не знал, что дальше говорить, да и Аксинья была в этом деле не очень мастеровита.
«Наверное, стоит спросить, как у неё дела» думал про себя Арсений. Но спросил он совсем
другое:
- А почему ты приходишь ко мне?
- Ты же просил, – после некоторого раздумья ответила Аксинья и покраснела.
- А если бы я не попросил, ты бы стала приходить?
Аксинья по-детски кивнула головой и ещё больше покраснела.
- Значит дело совсем не в том, что я тебя просил? – продолжал Арсений.
- Значит не в том.
- А в чём?
Аксинья не отвечала.
- Тебе меня жалко, – ответил он за неё. – Ты думаешь, что ко мне больше никто не будет
ходить? А ведь и правда никто не будет. И всем меня жалко. Мне самому себя бывает жалко. И я
бывает, накрою голову подушкой и кричу в неё. Я кричу не от боли в ногах, они у меня давно
уже не болят. Но мне больно, очень больно. Не знаю, как объяснить. Я смотрю на тебя и мне
хочется любить. Я люблю тебя. Но я, я прикован… Таких не любят, таких жалеют. И когда ты
приходила снова и снова, я должен был сказать тебе, что мне больно, больно не стоять перед
тобой, а лежать прикованным к кровати. Но за один твой поцелуй я готов был пересилить все
муки, и спрашивал, постоянно спрашивал: «Ты придёшь?», - Арсений затих, испугавшись сам
того, что сказал, и посмотрел в сторону окна. Около него была Аксинья, она стояла всё время
спиной к Арсению и сейчас не поворачивалась.
- Ты вправду думаешь, что я прихожу к тебе ради того, чтобы выделить очередную порцию
сочувствия? Глупенький, – она кинулась к Арсению и, задыхаясь, начала целовать его. – Боже
мой, какой ты глупенький. Я ведь люблю тебя. Слышишь? Люблю.
Они вмести плакали, и их детские слёзы катились по щекам.
- Может быть, хочешь яблоко? – наконец-то заговорил Арсений, утирая слёзы
- Давай! – сказала она, снова заревев.
Арсений потянулся к тумбочке и сквозь плач закричал:
- Ноги, ноги! О Боже, какая боль!
Александр Кротов
23.02.2005
Андрей.
… - Ведь я такой же, как все! Такой же, как и вы! Не надо, - бился в слезах Андрей, крича в
лица своих недругов…
*
*
*
Андрея растила бабушка. Он жил в обыкновенной пыльной деревне, где по узким улицам
вальяжно разгуливают коровы, где мальчишки с раннего детства создают себе кумира, и где сон
приходит, стоит только закрыть глаза.
Нельзя сказать, с какого момента всё начало идти не так, как хотелось. И было бы
правильно сказать, что всё началось с рождения, но понимание этого к Андрею пришло в третьем
классе. Его друг отказался с ним иметь что-либо общее из-за постоянных унижений со стороны
сверстников. Дружба оказалась не так крепка, как того хотелось бы Андрею, и он попал в среду
изгоев. Что случилось? Вряд ли он мог понять. Он был такой же, как все: читал те же книги,
верил в ту же правду. Он не хотел слышать, что ему в спину кричат: «Маменькин сынок». Да он
им и не был. Но это уже не важно…
Было жарко, очень жарко… Солнце достигло пика и уже не грело, а жалило своими лучами.
Метровой глубины речушка метрах в пятистах от деревни стала оазисом для жителей
деревеньки, опалённой горячим дыханием лета. Улицы были пустынны, собаки прятались в тени,
ложились на землю, но везде земля была обжигающей. Андрей сидел на лавке, сбитой из досок
старого забора. Под скамейкой, отмахиваясь от чего-то, лежала чёрная одноухая собака. Андрею
исполнилось сегодня одиннадцать лет. Настроение было фальшиво-праздничное: такое, когда ты
должен улыбаться, а тебе совсем этого не хочется. Андрей наклонился, потрепал пыльную
шерсть дворняги и, как бы, успокаивая её, сказал:
- Всё хорошо. Тебе ведь хорошо? И мне хорошо. У нас всегда всё будет хо-ро-шо.
- Не иначе сам с собою разговариваешь? – презрительно спросил Тимур, появившись
откуда-то с двумя своими друзьями.
- Нет, не с собой. С Жучкой, - отвечал Андрей.
- Да ты брат совсем в ботаника превратился, имена живностям приписываешь, поехидничал Тимур, и его друзья заулыбались.
- Ботаники – это те, кто с цветами работают, а те, кто с животными - зоологи, - набравшись
смелости, сказал Андрей.
- Ой, да какая разница биолог, ботаник, зоолог, хоть механик. Ребята возьмём его с нами,
покажем… ну, то… за Пашкиной хатой?.. - развернувшись к друзьям, поинтересовался Тимур.
- Ага, - ответили они разом.
- Хочешь, я покажу тебе что-то? - спросил у Андрея Тимур.
- Что покажешь?
- Пойдем, увидишь. Или трусишь?
- Ну, пошли, - сказал Андрей, встал с лавочки и пошёл за Тимуром.
Тимур и его друзья зашли в сад к Пашке, пояснив Андрею, что того неделю не будет дома –
он с родителями уехал в город.
- Ну, сад как сад, - сказал Андрей.
- А вон видишь контейнер с дверцами? – спросил Тимур.
- Ну, вижу и что?
- А то, что мы тебя сейчас там запрём, а вечером, когда придём с речки откроем тебя.
- Вы что, сдурели что ли?
Друзья Тимура подхватили его за руки и потащили к контейнеру.
- Ведь я такой же, как все! Такой же, как и вы! Куда вы? Не надо, - бился в слезах Андрей,
крича в лица своих недругов…
Андрею всё же удалось выбиться, выбегая из сада, он споткнулся о черенок лопаты и рассёк
губу. В крови он прибежал домой. Бабушки не было. Андрей умылся и привёл себя в божеский
вид.
Тимур же не собирался униматься. Спустя полчаса к окнам дома, где жил Андрей он за
верёвочку притащил Жучку. Его двое друзей привязали к её задним ногам по верёвке и теперь
тянули их в разные стороны. Ноги у Жучки раздвигались и она падала. Собака была настолько
стара, что даже не лаяла.
Андрей выбежал на крыльцо с палкой, которой они с бабушкой подпирали двери, и ударил
ей по руке Тимура. От неожиданности Тимур опешил, а его друзья, выпустив из рук веревки,
бросились на Андрея. Повалив его на землю, они начали избивать его ногами. Андрей,
прикрывая лицо руками, старался встать, в зажмуренные глаза святило белое пятно солнца. Он
услыхал бабушкин крик:
- Ах, вы, бисовы дети. Нехристи окаянные. Караул, люди! Андрюшенька!
* * *
Меньше чем через неделю синяки сошли.
На седьмой день бабушка зашла в комнату и сказала, что к Андрею гостья. В комнату
вошла Жучка.
- Ну не могу же я её не впустить, всю неделю у порога пролежала, - улыбаясь, сказала
бабушка.
Жучка подошла, и прямо по-человечески вздохнув, легла возле кровати Андрея.
- Ведь мы не такие как все. Кто сказал, что это плохо? – тихонечко сказал Андрей Жучке и
потрепал её пыльную шерсть.
Александр Кротов
21.05.2005
Дневники моей памяти.
Кто-нибудь утром проснётся сегодня и ахнет,
И удивится – как близко черёмухой пахнет,
Пахнет влюблённостью, пахнет любовным признаньем,
Жизнь впереди – как ещё не раскрытая книга.
Кто-нибудь утром проснётся сегодня и ахнет,
И удивится - как быстро черёмуха чахнет,
Сохнет под окнами деревце, вьюгою пахнет,
Пахнет снегами, морозом, зимой, холодами.
Кто-нибудь утром сегодня совсем не проснётся,
Кто-нибудь тихо губами к губам прикоснётся
И задохнётся – как пахнет бинтами и йодом,
И стеарином, и свежей доскою сосновой,
Пахнет снегами, морозом, зимой, холодами
И – ничего не поделать – черёмухой пахнет.
Пахнет черёмухой в утреннем воздухе раннем.
Пахнет влюблённостью,
Пахнет любовным признаньем.
Что бы там ни было с нами, но снова и снова
Пахнет черёмухой – и ничего не поделать!
Юрий Левитанский
Что для вас боль? Вы когда-нибудь чувствовали настоящую боль - боль, которая истекает
невидимой кровью в душе человека?
Адскую боль вынесли те, кто не мог идти рука об руку со своим любимым ребёнком, мужем,
отцом. Должно быть, я не первый заметил это, значит, я не первый опишу трагедию сердец,
именуемую - войной. Писать о событиях, ставших историей, вдвойне тяжелее, так как их описала
сама жизнь…
15.04.1945
«…Мне всё так же слышатся выстрелы. Только теперь пули не пролетают мимо меня, возле
меня не взрываются гранаты, и друзья по аду, в котором я побывал, давно погибли на моих
руках…»
Это была последняя запись в дневнике. 17 марта 1945 года, Покатов Александр Николаевич
погиб от противотанковой мины…
* * *
От автора:
Был бой… а, может быть, он до сих пор идёт... И для кого-то этот бой уже стал второй
жизнью после смерти, а для кого-то он так глубоко засел в памяти, что каждую ночь, по сей день,
врывается в сон, леденя кровь и душу. Вы никогда не думали, что снится человеку, прошедшему
через ад, огонь, потерю близких?..
Из дневника Ярошенко Фаины Георгиевны, медсестры, воевавшей вместе со своим сыном
Алексеем:
Красная земля начинала сливаться с красным горизонтом. Уже не слышалось криков. Лишь
по полю боя ходили одинокие призраки, издавая стоны и оплакивая трупы. Закат дня трубил
закат жизни. Ветер относил дым от разорвавшихся снарядов куда-то вдаль. Всё казалось
поблекшим: опалённая трава, опалённое солнце, которое удалялось за горизонт, стараясь
избежать вида тяжёлого исхода никому непонятной войны.
Те, кого минула шальная пуля, те, которых прикрыла от смерти Божья рука, копали могилы и
утирались потом и слезами. Братские могилы были выкопаны, и родственники никогда не
узнают, где похоронен любимый человек. Я стояла у одной из таких могил и из моих глаз лились
беззвучные слёзы (криков и стонов у меня не осталось). Только слёзы, слёзы над телом моего
Лёшки. Я бью себя в грудь и беззвучно кричу:
- Боже! Боже, за что? Ведь единственный сын.
А сзади кто-то шепчет:
- Прости.
С такой невероятной скорбью и болью – «прости».
Я просыпаюсь от скрипа двери, она открыта нараспашку. И постоянно, постоянно слышу, как
чей-то голос шепчет лишь одно:
- Прости, прости…
Слезы беззвучно льются…
*
*
*
Из дневника Седовласовой Марии:
5.05.1945
Почти четыре года. О, Господи, четыре года… Четыре года идёт эта проклятая война. Кто,
кто ты, который проклял нас, ставя у расстрельной стены перед… Перед кем или чем? Перед
случаем? Или перед залитыми кровью руками посланников Войны?
7.05.1945
Каждый день мне снится мой Вовка. Он всё такой же, каким был четыре года назад, только
веснушек прибавилось. А мне так хочется подойти к нему и поцеловать каждую веснушку,
выплакать на его гимнастёрку все слёзы, которые накопились за все эти четыре года. Мы стоим с
ним и смотрим друг на друга. Я хочу броситься ему на шею, обнять, зацеловать, но ноги как
будто не принадлежат мне, и мы стоим… Я даже не понимаю, где мы стоим… И смотрим друг на
друга и улыбаемся. Просто молчим и смотрим. Виски у него побелели. Щетина. Взгляд
изменился. Но смотрит на меня теми же любящими глазами. Так же, как и смотрел четыре года
назад, уходя на фронт.
Хотела спросить его: «Почему не пишешь?»… Понимаю, что это сон… Но вдруг ответит…
Вдруг расскажет, что с ним сейчас, хочу, но никак не могу заговорить. И мы просто стоим и
смотрим друг на друга…
14.05.1945
Да, весна… Уже давно настала весна…
Сегодня пекла хлеб. Дверь заскрипела, наверное, ветер. Собака не лает…
Оборачиваюсь…Вовка…
- Вовка, - кричу я и бросаюсь ему на шею. Целую мокрыми от слёз губами его веснушки. –
Вовочка, Вовочка, любимый, как же ты…
А он смотрит на меня теми же любящими глазами, я это вижу, и улыбается.
- Вовка, а от тебя ещё войной пахнет, - говорю я ему, уткнувшись в гимнастёрку. – И почемуто цветами.
А Вовка шепчет:
- Они прилипли к моей гимнастёрке, когда ты меня обнимала.
*
*
*
Многие письма не дойдут до адресата, многие слова так и останутся неуслышанными…
В сумке Покатова Александра Николаевича, военного почтальона, нашли только два письма:
похоронка на Ярошенко Алексея Николаевича, мужа Фаины Георгиевны, письмо Седовласова
Владимира своей матери Марии. На последней странице его дневника было неоконченное
письмо матери и чья-то запись: «Слова, идущие от сердца, всегда остаются услышанными…»…
На следующий день мать Покатова Александра увидела сон…
Где чей-то голос произносил и произносил только одно:
- Прости…
Александр Кротов
8.04.2005
* * *
Был самый обыкновенный субботний день. Всё дышало чистотой и свежестью, и ничто не
предвещало грозы... Грозы? Господи, да разве ж кто увидит грозу, не ту громовую-роковую, а
ещё более роковую - в сердцах и душах людей...
По одной стороне улицы шёл парень. Пожалуй, его можно было бы назвать самым
обыкновенным, если бы не одно очень важное и так редко встречающееся сегодня явление - он
был счастлив. Счастлив не той звериной радостью - от оторванного куска богатой жизни, и не
плотской - от удовлетворенных примитивных потребностей, а более высокой и абсолютно
другой. Детская, непосредственная, искрящаяся радость была видна в его взгляде. Он шёл и
дышал... Жизнью... Воздухом... Счастьем. Золотистые нити солнца, словно шаловливые
девчонки, игриво проникали сквозь запретный изумруд зелени; клочки ватного равновесия,
разбросанные там и сям по небу, ветерок, играющий на перегонки с кем? Всё это радовало его до
боли, боли в сердце – щемящее-нежной и бесстыдно радостной
Он вдыхал жизнь. Торопил её... Он не мог надышаться... Он мечтал о том, что бы это длилось
ещё очень долго...
А по другой стороне шёл ещё один молодой человек. И всё для него было иначе... Тугая завеса,
сизо-лиловый туман, непроглядная тьма и всюду серый цвет - вот краски жизни. Боль во всем
теле: вой в ушах, ватные ноги, прилипший к гортани сухой язык… Да, они были разные…
Разные друзья... Такие близкие. Когда? Тогда... И такие далеки. Когда? Сейчас... Судьба развела
их не только по разные стороны дороги, но и по разные стороны жизни, и теперь они сами по
себе на тет-а-тет с жизнью.
Миша.
25.05.2001г. 14:30
«Сказать или не сказать? А что если да?.. Но господи, как же это всё не просто. Ведь эта ваза
была любимой у моей мамы. А теперь осколки... Осколки вазы. Да, ладно, посмотрит,
повздыхает и простит. Меня вот другое мучает! Люська! Ну как же ты могла, ведь мы целовались
на скамейке, обещала, а сама... И с кем? С рыжим Колькой. Пара... Если б не мои брюки, старые
ведь. Блин, надо достать денег и купить новые шмотки. Пройду, а она пусть смотрит... Вот
вернётся ещё…»
Вова.
25.05.2001г. 14:30
« Кто, кто придумал ложь? - большую, ярко светящуюся, манящую прекрасными огнями,
зовущую тебя доверится ей под пенье сирен - ложь, что ты не один; что есть другие, они помогут,
утешат, простят и пожалеют. Ложь… Нет. Один. Один на один со своей болью... Выть. Как мне
хочется выть. Или прижаться к матери, прижаться и заплакать, как в детстве... Детство... Мать
купила зелённый грузовик, а Мишка помню, сломал его. Я побежал к маме. Дитя. Уткнулся в
колени, ситцевое платье, пропахшее её духами. Ах, мама, мама, зачем ты покинула меня так
рано?
…О, господи, что за боль...»
Миша.
07.06.2001г. 17:20
«Да, шмотки купил, но жизнь... Жизнь - то не изменилась. И вообще мне всё опостылело. Всем
хорошо, а мне плохо. Родители живы. Ну и что? Средне обеспечен. Ну и что? Не живу
впроголодь. Ну и что? Обут. Ну и что? Сыт. Ну и что?.. Ну и что? Разве это счастье?..»
Вова.
07.06.2001г. 17:20
Тысяча скальпелей врезаются в плоть, тысячи рук тянут в разные стороны. Куда? К игле... Где
мне взять дозу на сегодня?.. Где?
Шум. Шум такой, что кажется, разорвет барабанные перепонки. Шум. Откуда? Это собственный
стон... Нервы натягиваются и рвутся, рвутся и рвут меня на части... Тону. Болото. Зыбь, топь,
вязь, непроходь - всё слито воедино в этом, и это - наркотик...
Как?.. Тело ломит, скрючивает, вьётся в веревки - тугие жгуты - непонимания, смертельной
безысходности и боли и снова, и снова я ... Я и игла. Не женщина, не девушка она - нет. Она
смерть. Смерть. Смерть для меня. Но я не думаю об этом. Я думаю где взять дозу...»
Миша
07.06.2001 г. 21:20
«Поздно уже, но пока я здесь рядом забегу-ка я к Вовке. Стучу. Нет никого. Соседка, бабка
говорит: « Стучи шибче, дома он - наркоман проклятый». Наркоман? Как? Когда? Бестолочь,
ругаю я себя. Закрутился, завертелся. Ведь не виделись месяца три. Но ничего, друг, я наверстаю,
я всё наверстаю и успею... Вышибаю дверь... Вижу стеклянный взгляд... Крик. Мой крик... Вовка:
Друг: Что же ты с собой сделал?..»…
*
*
*
Люди обращайте внимание на вазы. Но не хрустальные, а хрупкие вазы человеческих душ.
Александр Кротов
03.11.2004
Судьба.
Добро и зло по-прежнему терзают души людей, так же как и тысячи лет назад.
Твоя душа бесценна. За каждую душу идёт жестокий бой.
Начиналась песчаная буря. Такие бури страшны для всего живого, кто волей судьбы
оказался в бескрайней пустыне….
По пустыне шёл человек. Испугавшись за свою жизнь, он прибавил шаг. Но буря была
несильна и закончилась, почти не успев начаться. Кто-то окликнул человека. Повернувшись, он
увидел ангела - ангела вечной тьмы. Демона не так уж трудно себе представить. Так вот, он был
такой же, какой предстал в вашем воображении.
- Ты веришь в свою судьбу? – подойдя к человеку, спросил прислужник тьмы.
- Да, - отвечал человек.
- А что, если всё это выдумка, желание объяснить необъяснимое. Что, если люди
прикрываются своей судьбой перед всеми своими неудачами. Что, если кто-то придумал
«судьбу», чтобы камень спал с его души. Это же идеальное прикрытие для всех падений,
провалов, ошибок. Люди скажут после очередного просчёта: «что ж судьба», не желая
осознавать, что всему виной только они. Что заставило согрешить Адама и Еву? Судьба? Судьба
ли их выставила за ворота Эдема? - продолжал падший ангел.
- Ты хочешь сказать, что судьбы нет? – спросил человек.
- Есть только желание верить в неё, - отвечал ангел.
- Ты считаешь то, что ты сейчас говоришь со мной это не судьба? – не унимаясь, продолжал
человек.
- Это всего лишь стечение обстоятельств. Тебя не пугает то, что тебе всё предначертано?
Что вся твоя жизнь прописана? - демона перекосило, и после непродолжительной паузы он с
иронией продолжил, - прописана кем-то в одной книге, вы её называете книгой жизни. Тебя не
пугает, что как бы ты не поступил, ты неизменно свернешь на уготованную тебе дорогу - дорогу
твоей судьбы, судьбы раба? – говорил демон, содрогаясь от смеха.
- Я сам иду по дороге своей судьбы и, задумав с неё свернуть, я сверну, потому что это
будет прописано мне свыше, – ответил человек.
- Ты просто хочешь освободить себя от всех обязательств, снять с себя поручения, оставить
все возможности, ради того, чтобы чувствовать то, что ты неволен принимать решения, которые
могут изменить всё твою жизнь и жизнь окружающих тебя людей. Ты думаешь, что… (демона
опять передёрнуло)… кто-то уже прописал всю твою жизнь и принял все решения за тебя? Чушь,
всё чушь. «Всё что не делается, делается к лучшему» - и это чушь. На самом же деле ты плывёшь
по течению бездействия
- Я плыву по течению судьбы, - отвечал человек.
- Ты знаешь, что, идя по этой дороге тебя сторожит опасность?
- Значит, этой опасности есть место в моей судьбе.
Демон встал на пути человека и сказал:
- Не говори ерунды. Идя за мной, ты можешь избавить себя от опасности, обойти смерть,
стать богачом. А, идя своим путём, ты можешь умереть, разориться в один день, ты можешь
съесть вишню и подавиться косточкой, и никто не придёт тебе на помощь, тем более твоя
«судьба». Так сверни с пути, обойди опасность, обойди смерть.
- Нельзя обойти смерть, так же как и судьбу. Вчера мне было виденье.
- Не спеши называть обыкновенный сон виденьем, - поправил служитель сатаны.
- Я был в шаге от луча света. В бескрайней пустыне, так же как сейчас передо мной стоишь
ты, стоял ангел, но он был ангелом негасимого света. Он предупредил меня об опасности в моей
судьбе. Нет и никогда не было большей опасности, чем внимать словам тебе подобных. Отойди
от меня.
Бескрайняя пустыня всё так же лежала под лучами солнца. Человек, шедший из Иерусалима
в Иерихон остался, совсем один. Прислужник тьмы, пребывавший с ним рядом, исчез. Чья-то
расплывчатая фигура в белых одеждах плыла позади и, казалось, охраняла человека.
″Спустя час пути, на человека, идущего в Иерихон, напали разбойники. Человек был
иудеем. Разбойники сбили его с ног, они отобрали у него деньги и всю одежду. Потом избили до
полусмерти и оставили лежать у дороги. Вскоре на дороге показался священник. Он заметил
раненного человека, но даже не замедлил шага. Он просто перешёл на другую сторону дороги.
Позднее, той же самой дорогой, проходил другой очень набожный человек. Это был левит,
служивший в Иерусалимском храме. Он поступил точно так же, как до него поступил
священник″.
- Боже мой, - взмолился иудей, – не оставь меня погибать! Это ли была та самая опасность,
предначертанная мне демоном? Это ли моя судьба? Боже, не оставь меня!
Через несколько минут человек увидел проезжавшего той же дорогою самаритянина.
″Самаритянин заметил лежащего человека, и ему стало его жалко. Он слез с осла. Омыл раны
человека маслом и вином, и перевязал. Через некоторое время, самаритянин вместе с иудеем
достигли постоялого двора, там самаритянин попросил найти этому человеку комнату для
ночлега и хорошо о нём позаботится″.
Человек, всё время шедший позади иудея, оказался Иисусом. История так бы и осталась
историей, если бы последнюю часть не рассказал Иисус подошедшему к нему с вопросом
человеком.
* * *
А человек всё так же шёл по дороге своей судьбы.
И где-то позади него, бил сильный луч света - света любви к ближнему и бесконечной
надежды…
23.04.2005
Александр Кротов
Дорога к храму.
Тела ваши суть храм живущего в вас Святого
Духа, Которого имеете вы от Бога, и вы не
свои.
Апостол Павел
Когда мы потеряли себя,
всё для нас потеряно.
Гёте
А поутру мимо него проходили уже другие люди, и так продолжалось уже много лет.
Он не в силах был что-либо изменить, силы оставили его, как только он потерял себя…
Мокрое небо выжимало себя как только могло. Шёл дождь. Ещё неделю назад улицы, как
отполированные, отражали солнечный свет. Летел тополиный пух. На обочинах он лежал, как
только что выпавший снег. Люди старались не выходить из зданий и ужасались злому року
природы. Вот уже как неделю по измученному городу хлещет дождь… Тополиный пух,
прибитый к асфальту, увеличивает грязь… Всюду грязь…
Кажется, целую вечность по куполам храма стучит дождь… У забора под слезами неба сидит
человек. Рваный плащ, синие гамаши, на босые ноги надеты изношенные туфли. Дождевые
капли падают с его давно не мытой, седой головы, глаза уставились в одну точку и застыли.
Ничто неспособно так открыть сердце человека, как его глаза. Его глаза были измученные,
остывшие, перегоревшие тем пламенем, какое есть в душе у каждого человека. Он сидел на
железном ящике, из-под стеклянных бутылок, и просил подаяние. Изредка прохожие кидали
деньги в старую коробку, сбитую из пяти кусков фанеры, которая стояла перед этим человеком.
Но никто никогда не останавливал взгляда на нём, щадя своё сердце. Сейчас же на дне коробки
были лишь капли дождя. У него не было ни дома, ни денег, ни веры… Всё отобрала у него
жизнь…
В этот день всё так же лил дождь. Люди под зонтами, погружённые в свои раздумья, спешили
на работу. Прохожие всё так же проходили мимо него. Лишь изредка о мокрое дно коробки
чвакала монетка.
Время при такой погоде, всегда идёт мучительно долго. Он потерял счёт ему. Дождь стихал и
к скорому времени совсем прекратился. Зазвучал детский голосок изображавший рёв мотора. Из
толпы показался маленький мальчик. Он шёл по улице и позади себя на верёвочке катил
старенький, детский экскаватор (таких ещё делали при Советском Союзе). Наверное, никто не
сможет объяснить, от чего дети с таким трепетом относятся к старым игрушкам. Мальчик был
одет в клетчатый комбинезон, и обут в резиновые сапоги. Его волосы были цвета пшеницы и
слегка завивались. Дойдя до человека просившего милостыню, он посмотрел на него
внимательно, недолго помолчал, а затем сказал:
- А что вы так расселись?
Человек не отвечал.
- Вы что? Это же храм, тут люди ходят. Вы понимаете? Ну что вы молчите? Хорошая у вас
работа сел и сидишь.
- Да уйди ты, – проскрипел человек.
- Ну, куда же я уйду? Видите эту лужу? Сейчас я буду в ней мыть свой экскаватор. А вы
говорите «уйди». Где я ещё такую большую лужу найду? А вы вообще-то сидите, мой папа
говорит, что вы так деньги получаете. А ещё мой папа говорит, что надо всё потерять, чтобы так
деньги получать. А мама говорит, что душу нельзя потерять. А что такое душа?
Человек не ответил.
Ливень снова обрушился на город. Ребёнок сказал, что придёт завтра, когда лужа будет ещё
больше, подхватил на руки экскаватор и убежал. Из глаз человека текли слёзы. Впервые в жизни
он решил переждать ливень в храме. Он никогда не заходил в него, может быть, боялся. Но
сейчас он сделал первый шаг… и…
В последующие дни светило солнце… Дорога к храму пустовала… На заборе висела табличка
«окрашено»…Колокол звал прихожан к заутреннеё молитве… Отец Виктор, идя на службу,
удивился тому, что не увидел человека, просящего подаяния.
Возможно, человек заблудился на дороге жизни, а, может быть, нашёл себя, ведь что значит
потерять себя, если душу потерять невозможно.
Кротов Александр.
14.02.2005