Мандельштам

Разговаривать с ним бывало не всегда легко, и разговор сколько-нибудь длительный превращался
в своего рода умственное испытание, — потому что следить за ходом его мысли нельзя было без
усилия.
Обыкновенно люди говорят, соблюдая связь логических посылок с заключениями, обосновывая
выводы, постепенно переходя от одного суждения к другому — и переводя за собой слушателя.
Мандельштам в разговоре логику отнюдь не отбрасывал, но ему казалось, что звенья между
высказываемыми положениями ясны собеседнику так же, как ему самому, и он их пропускал. Он
оказывал собеседнику доверие, поднимая его до себя, считая, что всякого рода «значит», «ибо»,
«следовательно» лишь загромождают речь и что без них можно обойтись: не «а есть б, б есть с,
следовательно, а есть с», а прямо «а есть с», как нечто самоочевидное. Но не всегда это бывало
очевидно тому, к кому он обращался, во всяком случае, не так мгновенно очевидно, как ему
самому, и потому разговор с Мандельштамом с глазу на глаз неизменно требовал напряжения, —
тем более что шутки, остроты, пародии, экспромты, смешки, прочно в мандельштамовской
посмертной «легенде» утвердившиеся, все это расцветало пышным цветом лишь на людях или
хотя бы в обществе двух-трех приятелей. Вдвоем, с глазу на глаз, шутить как-то неловко, даже
глупо: всякий, вероятно, это испытывал и знает это по опыту. И при встречах одиночных от
Мандельштама, будто бы всегда «давившегося смехом», не оставалось ничего.
Георгий Адамович. Несколько слов о Мандельштаме // Воздушные пути, Нью-Йорк, 1961.
С. 87-101.
А=А: какая прекрасная поэтическая тема. Символизм томился, скучал законом тождества,
акмеизм делает его своим лозунгом и предлагает его вместо сомнительного a realibus ad realiora1.
Способность удивляться — главная добродетель поэта. Но как же не удивиться тогда
плодотворнейшему из законов — закону тождества? Кто проникся благоговейным удивлением
перед этим законом — тот несомненный поэт. Таким образом, признав суверенитет закона
тождества, поэзия получает в пожизненное ленное обладание все сущее без условий и ограничений.
Логика есть царство неожиданности. Мыслить логически значит непрерывно удивляться. Мы
полюбили музыку доказательства. Логическая связь — для нас не песенка о чижике, а симфония с
органом и пением, такая трудная и вдохновенная, что дирижеру приходится напрягать все свои
способности, чтобы сдержать исполнителей в повиновении.
Как убедительна музыка Баха! Какая мощь доказательства! Доказывать и доказывать без конца:
принимать в искусстве что-нибудь на веру недостойно художника, легко и скучно...
Мы не летаем, мы поднимаемся только на те башни, какие сами можем построить.
«Утро Акмеизма» 1912 (1913?)
«Камень» (1913,1916)
АМЕРИКАНКА
Американка в двадцать лет
Должна добраться до Египта,
Забыв «Титаника» совет,
Что спит на дне мрачнее крипта.
В Америке гудки поют,
И красных небоскребов трубы
Холодным тучам отдают
Свои прокопченные губы.
И в Лувре океана дочь
Стоит прекрасная, как тополь;
Чтоб мрамор сахарный толочь,
Влезает белкой на Акрополь.
Не понимая ничего,
Читает «Фауста» в вагоне
И сожалеет, отчего
Людовик больше не на трoне.
<1913>
АББАТ
О, спутник вечного романа,
Аббат Флобера и Золя —
От зноя рыжая сутана
И шляпы круглые поля;
5 Он всё ещё проходит мимо,
В тумане полдня, вдоль межи,
Влача остаток власти Рима
Среди колосьев спелой ржи.
Храня молчанье и приличье,
10 Он должен с нами пить и есть
И прятать в светское обличье
Сияющей тонзуры честь.
Он Цицерона, на перине,
Читает, отходя ко сну:
15 Так птицы на своей латыни
Молились Богу в старину.
Я поклонился, он ответил
Кивком учтивым головы,
И, говоря со мной, заметил:
«Католиком умрёте вы!»
Потом вздохнул: «Как нынче жарко!»
И, разговором утомлён,
Направился к каштанам парка,
В тот замок, где обедал он.
<1914? 1915>
Любите существование вещи больше
самой вещи И свое бытие больше самих
себя — вот высшая заповедь акмеизма.
И над техникой, и над образностью господствует принцип аскетической сдержанности: сразу бросается в глаза,
чего здесь нет, от чего стихотворение очищено, — отсутствие выразительнее присутствия.
Нет звонких, редких, изысканно-богатых или экспериментально-небрежных рифм. Мандельштам никогда не
будет рифмовать «страсто-терпный — неисчерпный», как Вячеслав Иванов, «палестр — де Местр», как Волошин,
«дельта — кельта», как Бенедикт Лившиц, «беспокоиться — Троица», как Михаил Кузмин, «сковывающий —
очаровывающий», как Брюсов, «баней — Албанией», как Маяковский, «лица — лопается», как Цветаева. У него
преобладают рифмы «бедные», часто — глагольные или вообще грамматические, создающие ощущение простоты
и прозрачности. Все сделано для того, чтобы рифма как таковая не становилась самостоятельным источником
возбуждения, не застила собой чего-то иного. Стускленный, «матовый» колорит ранней мандельштамовской
поэзии не наделен никакой специфической многозначительностью во вкусе символизма или его эпигонов — это не
«лиловые миры» Блока и еще того менее «некто в сером» из ненавистного Мандельштаму Леонида Андреева. Но
дело здесь обстоит вдвойне непросто, и оба осложняющих фактора — черты нового сравнительно с символистской
эпохой.
Недаром замечательный немецкоязычный поэт Пауль Целан, хорошо знавший стихи Мандельштама, много их
переводивший, в собственном стихотворении связал дух мандельштамовской поэзии с идеей «конечного»: «Da hört
ich dich, Endlichkeit, singen, // Da sah ich dich, Mandelstamm... Das Endliche sang, das Stete» («Я слышал, как поешь
ты, о конечное, я видел тебя, Мандельштам... Пело то, что конечно, то, что пребывает»). Подумаем о том, как
расходились пути поэтов. Цветаева шла к тому, чтобы сделать «без-мерность» одновременно темой и принципом
своего творчества. Путь Мандельштама к бесконечному — противоположный: через принятие всерьез конечного
как конечного, через твердое полагание некоей онтологической границы.
С.С. Аверинцев. Судьба и весть Осипа Мандельштама. Вступительная статья // О.Э. Мандельштам.
Собрание сочинений в 2 т. М.: Художественная литература, 1990.
TRISTIA
Я слово позабыл, что я хотел сказать.
Слепая ласточка в чертог теней вернется,
На крыльях срезанных, с прозрачными играть.
B беспамятстве ночная песнь поется.
Не слышно птиц. Бессмертник не цветет.
Прозрачны гривы табуна ночного.
B сухой реке пустой челнок плывет.
Среди кузнечиков беспамятствует слово.
И медленно растет, как бы шатер иль храм,
То вдруг прикинется безумной Антигоной,
То мертвой ласточкой бросается к ногам,
С стигийской нежностью и веткою зеленой.
О, если бы вернуть и зрячих пальцев стыд,
И выпуклую радость узнаванья.
Я так боюсь рыданья аонид,
Тумана, звона и зиянья!
А смертным власть дана любить и узнавать,
Для них и звук в персты прольется,
Но я забыл, что я хочу сказать, И мысль бесплотная в чертог теней вернется.
Bсе не о том прозрачная твердит,
Все ласточка, подружка, Антигона...
И на губах, как черный лед, горит
Стигийского воспоминанье звона.
1920
Дошло до того, что в ремесле словесном я ценю только дикое мясо, только сумасшедший нарост:
И до самой кости ранено
Все ущелье криком сокола –
вот что мне надо.
Все произведения мировой литературы я делю на разрешенные и написанные без разрешения. Первые –
это мразь, вторые – ворованный воздух. Писателям, которые пишут заранее разрешенные вещи, я хочу плевать в
лицо, хочу бить их палкой по голове и всех посадить за стол в Доме Герцена, поставив перед каждым стакан
полицейского чаю и дав каждому в руки анализ мочи Горнфельда.
Этим писателям я запретил бы вступать в брак и иметь детей. Как могут они иметь детей -- ведь дети
должны за нас продолжить, за нас главнейшее досказать – в то время как отцы запроданы рябому черту на три
поколения вперед.
Вот это литературная страничка. У меня нет рукописей, нет записных книжек, архивов. У меня нет
почерка, потому что я никогда не пишу. Я один в России работаю с голосу, а вокруг густопсовая сволочь пишет.
Какой я к черту писатель! Пошли вон, дураки!
Зато карандашей у меня много и все краденые и разноцветные. Их можно точить бритвочкой "жиллет".
Пластиночка бритвы жиллет с чуть зазубренным косеньким краем всегда казалась мне одним из
благороднейших изделий стальной промышленности. Хорошая бритва жиллет режет как трава-осока, гнется, а
не ломается в руке -- не то визитная карточка марсианина, не то записка от корректного черта с
просверленной дырочкой в середине.
Пластиночка бритвы жиллет – изделие мертвого треста, куда входят пайщиками стаи американских и
шведских волков.
«Четвёртая проза» (1930)
Новые стихи
Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма,
За смолу кругового терпенья, за совестный деготь труда.
Так вода в новгородских колодцах должна быть черна и сладима,
Чтобы в ней к Рождеству отразилась семью плавниками звезда.
И за это, отец мой, мой друг и помощник мой грубый,
Я — непризнанный брат, отщепенец в народной семье,—
Обещаю построить такие дремучие срубы,
Чтобы в них татарва опускала князей на бадье.
Лишь бы только любили меня эти мерзлые плахи —
Так нацелясь на смерть городки зашибают в саду,—
Я за это всю жизнь прохожу хоть в железной рубахе
И для казни петровской в лесу топорище найду.
3 мая 1931.
За гремучую доблесть грядущих веков
За высокое племя людей, —
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья, и чести своей.
Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей:
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей,
Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,
Ни кровавых костей в колесе;
Чтоб сияли всю ночь голубые песцы
Мне в своей первобытной красе.
Уведи меня в ночь, где течет Енисей
И сосна до звезды достает,
Потому что не волк я по крови своей
И меня только равный убьет.
17 — 18 марта 1931, конец 1935
Московские стихи
Пора вам знать, я тоже современник,
Я человек эпохи Москвошвея,
-- Смотрите, как на мне топорщится пиджак,
Как я ступать и говорить умею!
Попробуйте меня от века оторвать,
-- Ручаюсь вам -- себе свернете шею!
Я говорю с эпохою, но разве
Душа у ней пеньковая и разве
Она у нас постыдно прижилась,
Как сморщенный зверек в тибетском храме:
Почешется и в цинковую ванну.
-- Изобрази еще нам, Марь Иванна.
Пусть это оскорбительно -- поймите:
Есть блуд труда и он у нас в крови.
1931
Нет, никогда, ничей я не был современник,
Мне не с руки почет такой.
О, как противен мне какой-то соименник,
То был не я, то был другой.
Два сонных яблока у века-властелина
И глиняный прекрасный рот,
Но к млеющей руке стареющего сына
Он, умирая, припадет.
Я с веком поднимал болезненные веки -Два сонных яблока больших,
И мне гремучие рассказывали реки
Ход воспаленных тяжб людских.
Сто лет тому назад подушками белела
Складная легкая постель,
И странно вытянулось глиняное тело,-Кончался века первый хмель.
Среди скрипучего похода мирового -Какая легкая кровать!
Ну что же, если нам не выковать другого,
Давайте с веком вековать.
И в жаркой комнате, в кибитке и в палатке
Век умирает,-- а потом
Два сонных яблока на роговой облатке
Сияют перистым огнем.
1924
Ольга Седакова. Интервью (Январь 2011).
– Что, на Ваш взгляд, позволило Мандельштаму обрести бесстрашие перед смертью («Я к смерти готов»)? В
чем причина обретения невероятного вдохновения и силы в стихах «Воронежских тетрадей», написанных в
самые безнадежные годы?
– Чтобы выдержать натиск нечеловеческих сил, человеку нужно иметь что-то такое, что сильнее его. Чем не он
владеет, а что владеет им. В случае Мандельштама это особенно ясно: он не принадлежит «героическому» складу,
он не воин и не стоик. Все мемуаристы вспоминают его детскость и ребячество. Но он – особое дитя: верное. Он –
всего лишь – послушен тому, что для него всего дороже: как назвать это? Может быть, повторить за ним: «высокое
племя людей»?
За высокое племя людей
Я лишился и чаши на пире отцов...
Или так:
Быть может, мы Айя-София
С бесчисленным множеством глаз.
Мандельштам стал исповедником достоинства дара, художественного прозрения и достоинства человека –
свободного и творческого, создающего «пятую стихию» – перед лицом небывалого человекоборчества.
– Что для Вас наиболее дорого в личности и творчестве Мандельштама?
– Конечно, то, что он создал: стихи необычайной, новой красоты, выросшей из пушкинской, но при этом такой,
какой до Мандельштама в русской поэзии не было. Эсхатологической красоты.
И дугами парусных гонок.
Зеленые формы чертя,
Играет пространство спросонок –
Не знавшее люльки дитя.
– Ваше любимое стихотворение Мандельштама?
– Их много, и в разное время разные стихи были любимей других. Но уже давно это «Восьмистишия» и «Стихи о
неизвестном солдате». «Солдата» можно назвать звуковым и образным слепком «Божественной комедии» в русском
двадцатом веке. Или аналогом Мессиановского «Квартета на конец света».
Январь 2011, газета "Кифа" №1 (123)
Вооруженный зреньем узких ос,
Сосущих ось земную, ось земную,
Я чую все, с чем свидеться пришлось,
И вспоминаю наизусть и всуе.
И не рисую я, и не пою,
И не вожу смычком черноголосым:
Я только в жизнь впиваюсь и люблю
Завидовать могучим, хитрым осам.
О, если б и меня когда-нибудь могло
Заставить — сон и смерть минуя —
Стрекало воздуха и летнее тепло
Услышать ось земную, ось земную...
8 февраля 1937
Титры:
•
•
•
•
•
•
•
•
•
•
•
•
•
•
•
•
•
•
•
•
•
•
•
•
•
•
•
•
Поэтика
Аверинцев С. Статья о Мандельштаме
Гаспаров М. Л. Осип Мандельштам. Три его поэтики // Гаспаров М. Л. О русской поэзии. Анализы. Интерпретации. Характеристики. —
СПб.: Азбука, 2001. С. 193—259.
Жолковский А. К. «Я пью за военные астры»: поэтический автопортрет Мандельштама // Жолковский А. К. Избранные статьи о русской
поэзии: Инварианты, структуры, стратегии, интертексты. — М.: РГГУ, 2005.
Иванов Вяч. Вс. Стихотворение Осипа Мандельштама «Рояль» //
Кихней Л. Г. Осип Мандельштам: Бытие слова. — М.: Диалог МГУ, 2000. — 146 с. http://www.degruyter.com/view/j/nifo.2013.20.issue1/nifo.2013.20.1.313/nifo.2013.20.1.313.xml
Осип Мандельштам. Египетская марка. Пояснения для читателя. / Составители: Олег Лекманов, Мария Котова, О. Репина, Анна СергееваКлятис, С. Синельников. — М.: ОГИ (Объединенное Гуманитарное Издательство), 2012. — 480 стр.
Мусатов В. В. Лирика Осипа Мандельштама. — Киев, 2000.
Панова Л. Г. «Мир», «пространство», «время» в поэзии Осипа Мандельштама. М.: Языки славянской культуры, 2003. — 808 с («Studia
philologica».)
Ронен О. Похороны солнца в Петербурге. О двух театральных стихотворениях Мандельштама // Звезда. — 2003. — № 5.
Ронен О. Поэтика Осипа Мандельштама. — СПб., 2002.
Сегал Д. М. Осип Мандельштам. История и поэтика. — Иерусалим, 1998.
Семенко И. М. Поэтика позднего Мандельштама. — Рим, 1986 (2-е изд.: М., 1997).
Сурат И. З. Мандельштам и Пушкин. — М.: ИМЛИ РАН, 2009. — 384 с.
Тарановский К. Ф. О поэзии и поэтике. — М., 2000. (Работы о Мандельштаме составляют более половины сборника).
Успенский Ф. Б. Работы о языке и поэтике Осипа Мандельштама: «Соподчиненность порыва и текста» — М.: Фонд «Развития
фундаментальных лингвистических исследований», 2014, 216 с.
Dutli R. Meine Zeit, mein Tier. Ossip Mandelstam. Eine Biographie. — Zürich, 2003.
Nilsson N. A. Osip Mandel’štam: Five Poems. — Stockholm, 1974.
Ronen O. An Approach to Mandelstam. — Jerusalem, 1983.
Нерлер П. Con amore: Этюды о Мандельштаме — М.: НЛО, 2014, 856 с.
Биография
Лекманов О. А. Мандельштам. — М.: Мол. гвардия, 2004. — 255 с. (Жизнь замечательных людей. Вып. 888.)
Мандельштам, Надежда Яковлевна. Воспоминания. М.: Книга, 1989.
Мандельштам, Надежда Яковлевна. Вторая книга. — М.: Московский рабочий, 1990.
Я вернулся в мой город: Петербург Мандельштама. Л.: Свеча, 1991.
Станислав Рассадин. Очень простой Мандельштам — М.: Книжный сад, 1994. — 160 с. Павлов Е. Шок памяти: Автобиографическая
поэтика Вальтера Беньямина и Осипа Мандельштама / Пер. с англ. — 2-е изд. — М.: Новое литературное обозрение, 2014. — 224 с. —
(Научная библиотека). — 1500 экз.
Художественная литература
Шаламов В. Т. Шерри-Бренди. — Москва. — 1988. — № 9. (Впервые)