Мария Елифёрова «Багира сказала...» Гендер сказочных и мифологических персонажей англоязычной литературы в русских переводах Общеизвестный факт истории русского перевода, растянувшийся едва ли не на целое столетие, – дискуссия, которую можно условно обозначить как «буквализм или переводческое сотворчество?». Трудно найти известного переводчика, который бы хоть раз в жизни не выступал против «буквализма». Правда, в большинстве примеров, цитируемых классиками, речь идет не о каком-то сознательном принципе буквализма, а просто о плохих переводах и недопонимании текста. <…> Однако обсуждение границ переводческой вольности почти неизменно сводится к вопросу о стилистических элементах (просторечие, жаргон, фольклор, каламбур) и упомянутых в тексте реалиях. Между тем существует особая область, в которой русские переводчики традиционно ведут себя очень вольно и которая очень мало подвергается концептуальному осмыслению. Это гендерные характеристики персонажей англоязычной литературы, не являющихся людьми (животных, аллегорических и мифологических образов). Общеизвестно, что в английском языке все существительные, не указывающие на пол человеческих существ, формально относятся к среднему роду, а отсутствие флексий открывает писателям большие просторы для приписывания персонажам гендерных свойств. Так, Шекспир решил назвать эльфа из «Сна в летнюю ночь» Mustard Seed – «Горчичное Зерно». Эльф, повидимому, мужского пола, но если читателю или зрителю угодно воспринимать его как девочку, Шекспир этому не препятствует, тем более что в елизаветинском театре эльфа в любом случае должен был играть мальчик. Возможно, замысел и состоит в бесполости эльфа, которая заключается вовсе не в обозначении его средним родом, а в том, что в английском языке в подобных случаях переход от среднего рода к мужскому и женскому осуществляется равновероятно и с равной легкостью. В качестве имени Mustard Seed становится скорее общего рода, чем среднего, тогда как русское «Горчичное Зерно» – чисто среднего: на русский грамматический род контекст почти никогда не влияет. <…> Еще сложнее обстоит дело с именами нарицательными, выступающими как собственные имена персонажей, гендер которых вполне определен и известен из текста. Позволю себе привести классический пример из немецкого – сюжет Гейне о сосне и пальме в изложении Лермонтова. Как пишет И. Чистова, «Лермонтов не принял во внимание существенных для Гейне грамматических родовых различий: в немецком языке “сосна” – мужского рода, “пальма” – женского. Поэтому стихотворение Лермонтова написано не о разлуке влюбленных, как у Гейне, а о трагедии одиночества, непреодолимой разобщенности людей». Лермонтова «потянула» за собой инерция русского грамматического рода. С английским переводчиком такого бы не случилось – он просто снабдил бы сосну и пальму соответствующими местоимениями he/ his и she/ her. Так же поступают и авторы оригинальных англоязычных произведений, чьи музы нимало не озадачиваются вопросом, как это будет в дальнейшем переводиться на другие языки. Как это ни странно, в большинстве случаев этим вопросом не озадачиваются и русские переводчики – они просто не осознают гендер персонажа как специальную проблему. <…> Переводчики же «детской» литературы в большинстве случаев и не задумываются над тем, к какому гендеру относится персонаж. Механизм таков: сначала название персонажа буквально переводится на русский, а затем персонажу приписывается гендер по грамматическому роду русского слова. Полезно начать иллюстративный ряд с «Винни-Пуха», поскольку там пример гендерного сдвига, с одной стороны, единичный, с другой стороны, структурно значимый для всего художественного целого. Речь идет о Сове, персонаже, который в переводе Б. Заходера впервые был интерпретирован как женский, а мультипликационный фильм Ф. Хитрука дополнительно усилил феминные черты Совы в русском восприятии: Сову в нем снабдили модельной шляпкой с лентами и наделили речевыми манерами школьной учительницы. Образ готов. Между тем все, на чем он держится, – женский род русского слова «сова», ибо в оригинале А. Милна Owl – мужчина (вернее, мальчик, так как герои Милна представляют собой набор разных возрастных и психологических типов детей). А поскольку девочки не имеют склонности к псевдоинтеллектуальному щегольству научной терминологией и маскировке невежества риторикой, то Сова закономерным образом становится старухой-учительницей (вероятно, на пенсии). Кто же такой Owl в «Винни-Пухе»? Если мы учтем, что это мужчина, и к тому же юный (судя по тому, как он вписан в компанию зверей и как с ним обращаются, возрастной разрыв не должен быть большим), – вывод очевиден: перед нами тип выпускника английской частной школы, неоднократно делавшийся мишенью сатириков в XIX–XX веках. Невежество, скрытое за квазиученым лексиконом, высокомерие по отношению к окружающим плюс склонность пускаться в сентиментальные воспоминания – стандартный набор характеристик этого типа, выведенного еще Л. Кэрроллом в образе the Mock Turtle из «Алисы в Стране чудес» <…>. Этот тип к моменту выхода в свет «Винни-Пуха» был уже известен английскому читателю. Милн добавил единственное новшество, доведя тем самым образ до уморительного гротеска: Owl на самом деле вообще никакой школы не кончал и даже читать толком не умеет (последнее обнаруживается в главе о пятнистом Щасвирнусе). <…> Практика игнорировать авторскую гендерную идентификацию персонажа и исходить вместо этого из буквального русского перевода его именования в некоторых случаях приводит к анекдотическим искажениям восприятия. Самый курьезный пример – Багира из «Книги Джунглей» Киплинга. Новеллы о Маугли в переводе Н. Дарузес были в свое время извлечены из сборника и публиковались отдельным циклом как «Книга о Маугли». Такое редакторское решение может быть спорным, но в качестве адаптации для детей оно имеет право на существование (хотя «Книга Джунглей» в целом тоже писалась Киплингом если не для детей, то для юношества – не случайно туда не вошел рассказ о женитьбе Маугли, упоминаемый в одной из новелл «Книги Джунглей» как «рассказ для больших»). Гораздо более непродуманным решением стала замена пола Багиры, который в оригинале, увы, самец. О чем подавляющее большинство россиян, которым так полюбился этот персонаж, не подозревают. Вообще, имя Bageerah мужское. Гораздо чаще оно встречается в форме «Багир» (в том числе у некоторых народов России). В оригинале образ Багиры совершенно однозначен – это герой-воин, снабженный ореолом романтического восточного колорита. Он противопоставлен Шер-Хану как благородный герой разбойнику. В модель поведения аристократичного джигита вписываются и его инициатива примирения враждующих сторон с помощью выкупа за Маугли, и его ретроспективно рассказанная история о пленении и побеге (последнее – топос ориенталистской литературы). Отношения Багиры и Маугли в оригинале – это отношения мужской дружбы, а вовсе не материнства/сыновства. Превращение Багиры в самку делает ясный и прозрачный киплинговский сюжет затруднительным для понимания: зачем, например, удвоение материнской опеки – разве Волчица не справляется с обязанностями по воспитанию Маугли? Затуманивается истинная природа отношений между Багирой и Шер-Ханом (герой – антигерой). Наконец, при такой трактовке образа Багиры выпадает целый ряд фрагментов из новеллы «Весенний бег», с которыми переводчица просто не в состоянии справиться. <…> Но даже трансформации, которым подвергся текст Киплинга, можно счесть «погрешностью в пределах нормы» по сравнению с тем, что произошло с образом Багиры в русской массовой культуре, в особенности после того, как в мультфильме пантера приобрела вызывающую женственность, заговорив томным контральто и кокетливо потягиваясь чуть ли не при каждой реплике. <…> Если рассмотреть причины, по которым с Багирой произошло столь затянувшееся недоразумение, то на входе обнаружится опять-таки единственная сколько-нибудь основательная мотивировка: грамматический род русского слова «пантера». Уже говорилось о том, что средством преодоления гендерных затруднений является правильный подбор синонимов. О богатстве русского языка много и часто говорится, но на практике им не умеют и не хотят пользоваться. Если Багира мужского пола, то он леопард. Существует ошибочное бытовое убеждение, что только черная разновидность леопарда называется пантерой. Это неверно. «Леопард» и «пантера» – синонимы. Слово «пантера» в настоящее время не является зоологическим термином. В XIX веке пытались различать два отдельных вида – леопарда и пантеру, но не по цвету, а по телосложению или месту обитания, причем некоторые зоологи и тогда считали эти понятия синонимами. Багиру просто достаточно несколько раз назвать «черным леопардом», а для пущей воинственности и ориентальности он мог бы зваться и «черным барсом», поскольку «барс» – одно из обиходных русских названий леопарда в старину, и тот барс, с которым сражался Мцыри, с зоологической точки зрения был леопардом. Печально то, что перевод Н. Дарузес (как и перевод «Винни-Пуха» Б. Заходера) в самом деле очень хорош и воспринимается как канонический. Для того чтобы перевести и Киплинга, и Милна заново, исправив гендерные недоразумения, нужны как минимум столь же гениальные переводчики, иначе их переводы заведомо проиграют. Как максимум – эти переводчики должны суметь убедить читателя в том, что их переводы действительно обладают превосходством, так как их все равно будут сравнивать с Дарузес и Заходером, и чаще всего в пользу последних (есть такая вещь, как инерция первого впечатления). <…> И в заключение хочется привести пример с переводчиком, который не игнорировал описанную здесь проблему, а подходил к ней осмысленно и с большим тактом. Правда, речь пойдет не об английском языке, а о французском. Это Нора Галь, переводившая «Маленького принца». Вопросы гендера занимают несколько страниц в ее воспоминаниях о том, как она работала над переводом. Например, Роза в сказке – женщина; по-русски и по-французски род слова «роза», слава богу, совпадает. Но что делать с начальными строками, в которых цветок еще не распустился, и герой пока что не знает, что это роза? «Цветок» (la fleur) по-французски женского рода, и его женственность заявлена у Экзюпери с самого начала. Переводчица трудится над подбором слов, которые могли бы на это указать: «красавица», «гостья» ... А вот другой вопрос: кого встретил Маленький принц в пустыне – Лиса или Лису? Некоторые коллеги Н. Галь полагали, что Лису. Но переводчица выбирает Лиса и убедительно обосновывает свой выбор, заодно демонстрируя, как может меняться смысл текста от гендерной перестановки. Хочется верить, что будущее перевода за подходом Н. Галь, вне зависимости от того, идет ли речь о «детской» или «взрослой» литературе. Источник: Елифёрова М. «Багира сказала...» Гендер сказочных и мифологических персонажей англоязычной литературы в русских переводах // Вопросы литературы, № 2, 2009.