Доклад - Институт развития им. Г.П. Щедровицкого
реклама
С.Ю. Бородай «Языковое мышление» и «вербальное бессознательное»: перспективы объединения двух исследовательских традиций (тезисы доклада) Теория «вербального бессознательного» развивается автором данного доклада в ряде исследований, посвященных проблеме взаимоотношения языка и мышления 1. Эта теория представляет собой попытку объяснить, накопленные в 1990-2000-е гг. экспериментальные факты когнитивной науки и смежных с ней областей, таких как психолингвистика, когнитивная лингвистика и когнитивная антропология. Основная идея состоит в том, что полученные результаты, свидетельствующие о различиях в когнитивных стилях у носителей разных языков, следует объяснять не столько реструктуризацией когниции, сколько действующим в онлайн-режиме механизмом «структурирования» перцептивного материала. Таким механизмом является лингвоспецифичная внутренняя речь, сформированная (как это показано Выготским и его последователями) в результате интериоризации внешней речи. Структурирование перцептивного опыта происходит в соответствии с паттернами конкретного языка, при этом оно 1) не требует полного развертывания внутренней речи; 2) осуществляется на нескольких уровнях сразу; 3) не поддается полной фиксации с помощью интроспекции. Фактически, мы имеем дело с многослойным потоком имплицитных вербализаций, для которого и принято обозначение «вербального бессознательного». Вариантом теории «вербального бессознательного» является модель «языкового мышления» разработанная в 1950-60-е гг. Г.П. Щедровицким 2. Щедровицкий рассматривает язык как основной способ доступа к ментальным процессам и демонстрирует глубокую вовлеченность языка в мышление и познание. Стоит отметить, что Щедровицкий был одним из первых советских мыслителей, кто осознал важность открытий американских структуралистов для понимания взаимоотношения языка и мышления. Произведенная им совместно с Розиным интерпретация теории Б. Уорфа в свете «языкового мышления» 3, как представляется, наиболее точно отражает взгляды самого Уорфа и близка к современной трактовке, предложенной Пенни Ли с опорой на неизвестные ранее архивные материалы 4. ТЕОРИЯ «ЯЗЫКОВОГО МЫШЛЕНИЯ» Г.П. ЩЕДРОВИЦКОГО В 1950-60-е гг. Г.П. Щедровицкий развивал теорию «языкового мышления», опираясь на представления Л.С. Выготского о «речевом мышлении» и существенно корректируя его модель. Результаты исследований Щедровицкого отражены в диссертации «Языковое мышление и методы его исследования» (1964), в статьях «Языковое мышление и его анализ» (1957), «О различии исходных понятий формальной и содержательной логик» (1962), «Концепция лингвистической относительности Б.Л.Уорфа и проблемы исследования языкового мышления» (1963; совместно с В.М. Розиным). ПоБородай С.Ю. Современное понимание проблемы лингвистической относительности: работы по пространственной концептуализации // Вопросы языкознания 4, 2013, С. 17-54; Бородай С.Ю. Об индоевропейском мировидении // Вопросы языкознания 4, 2015, С. 60-90; Бородай С.Ю. Язык и познание: введение в пострелятивизм (in preparation). 2 Щедровицкий Г.П. Языковое мышление и его анализ // Вопросы языкознания, 1957, № 1;. Г.П.Щедровицкий. О различии исходных понятий формальной и содержательной логик // Проблемы методологии и логики на-ук, Томск, 1962. 3 Щедровицкий Г.П. Концепция лингвистической относительности Б.Л.Уорфа и проблемы исследования «языкового мышления». (В соавторстве с В.М. Розиным) // Семиотика и восточные языки. М., 1967. 4 Lee P. The Whorf theory complex: a critical reconstruction. Amsterdam: John Benjamins, 1996. 1 1 видимому, вся последующая проблематика мыследеятельности укоренена уже в этих ранних работах. Попытаюсь вкратце воспроизвести ход мысли Щедровицкого. Обращение к теме «языкового мышления» Щедровицкий начинает с важного замечания о том, что мышление укоренено в общественной деятельности. Он пишет: «Как реальность и как объект исследования мышление составляет какую-то сторону (элемент) сложного органического целого — всей общественной деятельности человека, или, если брать ýже, его психической деятельности. Мышление неразрывно связано с другими сторонами (элементами) этого целого: с процессами труда, с чувственными, волевыми, эмоциональными процессами, с процессами общения и т.п.; с одними из них — прямо и непосредственно, с другими — косвенно и опосредованно. Отделить мышление от этих других сторон общественной деятельности человека можно только в абстракции». Отмечу, что эта мысль созвучна той теоретической рамке, которая известна сейчас в когнитологии как embodied cognition или grounded cognition. Далее, Щедровицкий пишет, что язык, подобно мышлению, также составляет одну из сторон общественной деятельности человека и потому не может быть отделен от других сторон, характеризующих эту деятельность. Так, знаки языка становятся именно знаками лишь тогда, когда в них выражены определенные мысли, и они служат целям взаимного общения. Традиционные попытки объяснить взаимоотношение языка и мышление исходили либо из тождества языка и мышления, либо из их радикального различия. По мнению Щедровицкого, эти подходы принципиально неудовлетворительны. В первом случае постановка вопроса о взаимоотношении языка и мышления невозможна, т.к. априори принимается их тождество. Во втором случае осуществляется разделение единого объекта на равноправные в смысле вещественного существования и рядом положенные в сознании процессы, что также неприемлемо. Логически правильная модель должна строиться, согласно Щедровицкому, по совсем иной схеме: «Нужно исходить из того, что существует один целостный объект, назовем его условно “языковым мышлением”, а “язык” и “мышление” выделены в нем как абстракции, взятые в разных ракурсах или в разных “поворотах” объекта в связи с решением различных задач» 5. Языковое мышление, согласно Щедровицкому, является интегральным механизмом, к которому у нас отсутствует непосредственный доступ: исследовать его можно только на основе внешних проявлений, связанных с поведением людей. Ключевым способом доступа к мышлению является речь и ее продукт – язык. Щедровицкий определяет язык как «систему общественно-фиксированных знаков – движений, звуков, письменных изображений, - служащую для общения людей между собой и для отражения объектов природы». К языку он также относит математические символы и формулы, химические формулы, формулы логики и политэкономии и пр. Элементарная единица языка именуется им «словом», хотя в отдельных случаях это обозначение применяется и к тому, что мы не привыкли считать словами (напр., элемент в химической формуле). Неудовлетворенность Щедровицкого более ранними концепциями взаимоотношения языка и мышления, предполагавшими их раздельность, вызвана субстанциальным пониманием этой раздельности. Фактически, в таких теориях слово мыслится как знак, а мысль – как значение знака, при этом знак и значение субстанциально различны, т.е. представляют собой две разные реальности. Но это по определению невозможно, ведь знак получает свою значимость, лишь означая что-либо, а значение переходит из разряда простой чувственности и становится именно значением, лишь получая знаковое оформление. Проблема, таким образом, сводится к тому, чтобы Щедровицкий Г.П. Концепция лингвистической относительности Б.Л.Уорфа и проблемы исследования «языкового мышления»… 5 2 преодолеть этот дуализм, а для этого, согласно Щедровицкому, необходимо понять, как возможно значение, не являющееся субстанцией, но являющееся отношением. Классическая схема представлена на Рис. 1. Слово мыслится как сложное образование, которое включает знак, значение и связь между ними. Эта схема работает для чувственных значений. Но что делать с абстрактными знаками, например со знаком механического ускорения a или со знаком энергии E? Щедровицкий считает, что сложные схемы, вроде той, что изображена на Рис. 2, лишь запутывают дело, поскольку предполагают, что значения ряда знаков заключены в других знаках. Щедровицкий делает следующий вывод: «Мы не можем ограничивать значение слова только тем, с чем непосредственно связан его знак; не можем считать значением и те чувственные образы, посредством которых знаки языка относятся к своему объективному содержанию. Мы вообще не можем принять трехчленной структуры слова, а должны принять двучленную и в качестве значения знака языка взять всю «цепь соотнесения» знака с его объективным содержанием, всю связь (или, вернее, все связи — так как их может быть несколько) знака с объективным содержанием, все моменты, все ингредиенты этой связи, сколько бы их ни было и какими бы они ни были». Следовательно, получается, что различные знаки слов имеют различного рода связь с объективным содержанием, и эта связь есть не что иное как значение. Соответствующая взаимосвязь изображена на Рис. 3. где часть изображает само слово. Данная модель определяет характер и структуру расчленения «языкового мышления», к которому прибегает Щедровицкий. В отличие от разложения на «субстанциальные элементы» он предлагает деление элементарной единицы, то есть слова, на «материал» и «функцию». Под функцией он понимает свойство какой-либо части целого, возникающее за счет его связей с другими частями целого, а под материалом – выделенную в сухом остатке одну связь, одну функцию. Притом этот материал может быть вторично подвергнут тому же анализу и, в свою очередь, разложен на функцию и материал, и т.д. Последовательное применение этого приема позволяет постепенно выделить, абстрагировать различные функции исследуемых объектов и рассмотреть их по отдельности или в особых, определяемых последовательностью расчленения комбинациях. В конечном пункте расчленения, по мнению Щедровицкого, исследователь получает «чистую субстанцию» анализируемого объекта с его свойствами-атрибутами и ряд свойств-функций, которые несет на себе эта субстанция в связи с другими явлениями и процессами. Анализируя одну из важнейших функций языка – отражение – Щедровицкий отмечает, что при ее исследовании мы не можем ограничиться в качестве объекта исследования самим языком, а должны перейти к более сложному целому, внутри 3 которого язык существует и несет эту функцию. Иначе говоря, исследовать функцию отражения значит исследовать связи, в которых язык существует внутри более сложного целого. Такой вывод фактически заставляет изменить предмет исследования. Щедровицкий пишет: «Чтобы исследовать функцию отражения языка, мы должны исследовать те связи, в которых существует язык и которые делают его отражением. Это будет переход от собственно языка к чему-то другому, к какому-то новому структурному предмету исследования, к связи языкового отражения». Таким образом, осуществляется переход от слова как двусоставной единицы языка к более общей проблематике обретения значимости в деятельности. Сам Щедровицкий вполне эксплицитно называет этот подход исследованием с точки зрения взаимосвязи, в которой мышление выступает в качестве процесса или деятельности. При такой методологии любой элемент языка (от слова до предложения) может рассматриваться как способ установления связи, а в центре внимания исследователя стоит вопрос: как, на основании чего мы смогли осуществить конкретную связь, как, на основании чего, мы произвели сам акт связывания? Этот логический переход от исследования знака к деятельности сам Щедровицкий описывает следующим образом: «Рассматривая язык как определенный материал, несущий на себе функции, коммуникативную и «отражения», мы направляем исследование на процессы коммуникации и процессы отражения. В результате этого меняется непосредственный предмет исследования: от языка как определенной фиксированной системы знаков мы переходим к процессам, в которых эта система участвует и реализуется. Это есть одновременно и отход от изучения языка как такового, и углубление в изучение языка, так как принципы построения языковой системы, принципы ее функционирования и развития могут быть понятны только на основе исследования процессов коммуникации и отражения как таковых… Мы приходим к выводу, что исследование языкового отражения (мышления) и языковой коммуникации неизбежно начинается с исследования языка, что последнее на определенном этапе должно превратиться в исследование процессов отражения и коммуникации как таковых, взятых изолированно друг от друга и изолированно от языка; что затем, после того как будет построена теория логических категорий, теория процессов мышления, теория коммуникации и экспрессии и т.п., нужно будет «вернуться» и рассмотреть язык как тот материал, в котором осуществляются одновременно все эти связанные друг с другом процессы». Обращаю внимание на то, что это цитата из статьи Щедровицкого «Языковое мышление и его анализ», датируемой 1957 годом. То есть уже в это время у него была полноценная программа изучения «языкового мышления», которая предполагала «заход» к исследуемому объекту с формальной стороны языка, затем переход к анализу функционирования языка, после этого – к операциям и содержанию мышления, а затем вновь к языку, но уже на новом качественном витке. Именно в переходе от формальной стороны языка к вопросу о связях, в которых существует язык и которые делают возможной его репрезентативную функцию, укоренена вся последующая проблематика мыследеятельности. Интересно, что Щедровицкий был одним из первых советских исследователей, который подверг рефлексии гипотезу «лингвистической относительности» Уорфа. Этот вопрос рассматривается в совместной статье Щедровицкого и Розина. По мнению авторов, гипотеза лингвистической относительности должна быть переформулирована в контексте теории «языкового мышления». Суть этой переформулировки сводится к отказу от дуализма языка и мышления и к учету как «эпистемного», так и «функционального» измерения языкового мышления. Щедровицкий и Розин пишут, что «лингвистическая относительность имеет двоякую природу: с одной стороны, она определяется различиями в способах мыслительной деятельности (горизонтальная ось), а с другой — независима от особенностей мышления и определяется моментами, специфическими для 4 знакового. оформления деятельности (вертикальная ось)» 6. Переформулировка гипотезы лингвистической относительности, по мнению авторов, важна для понимания того, какие различия в типах построения языка можно считать характеризующими различие мышления, а какие не дают для этого оснований и являются различиями лишь знакового оформления (сходная проблема, но на несколько иной основе, была поставлена Л. Глатман и П. Ли 7). Рассуждая об универсальном и уникальном в языковом мышлении, Щедровицкий и Розин заключают: «На наш взгляд, бесспорным является положение, что в современном индонезийском языке, в хопи и в SAE, говоря языком Уорфа, одни и те же типы построения понятий оформляются в различных языковых структурах. Но столь же бесспорным, на наш взгляд, является и другой момент, что в этих языках существуют категориально совершенно различные способы мышления и расчленения действительности. И задача состоит в том, чтобы отделить первое от второго. Но для этого нужна специальная разработка типологического исследования. А это в свою очередь предполагает, с одной стороны, детальную разработку системы логических категорий, основанную на анализе типов объектного и объектно-знакового сопоставления, а с другой — анализ культурно-исторических механизмов знакового оформления этих сопоставлений. Только на этом пути мы можем надеяться решить проблему, поставленную работами Уорфа и его предшественников» 8. К сожалению, в последующий период в советской лингвистике для прояснения этого различия не было сделано ничего. Впрочем, сам Щедровицкий, насколько можно судить, тоже отошел от проблемы разных когнитивных стилей, сосредоточившись на том функциональном контексте, в котором осуществляется язык, – на деятельности. Во всяком случае, к анализу проблемы лингвистической относительности, насколько мне известно, он более не обращался. Таким образом, теория «языкового мышления», развивавшаяся Щедровицким в 1950-1960-е гг., претендует на преодоление классической дихотомии языка и мышления и на всестороннее изучение интегрального «языкового мышления», которое проявляется себя в многообразных видах социальной деятельности. Замечательной особенностью этой теории является холизм, осознание связи всего со всем, что, например, совсем не было характерно для зарождавшегося в это время на Западе когнитивизма. ИСТОЧНИКИ ТЕОРИИ ВЕРБАЛЬНОГО БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО Теория «вербального бессознательного» развивается автором данного доклада в ряде исследований, посвященных проблеме взаимоотношения языка и мышления. Эта теория представляет собой попытку объяснить, накопленные в 1990-2000-е гг. экспериментальные факты когнитивной науки и смежных с ней областей, таких как психолингвистика, когнитивная лингвистика и когнитивная антропология. Теория вербального бессознательного опирается на эмпирический материал, собранный и получивший частичное объяснение в рамках ряда психологических и психолингвистических проектов: 1. Модель «рабочей памяти» (working memory) А. Бэддели 9 предполагает существование фонологической петли (или вербальной петли), в которой хранится и Щедровицкий Г.П. Концепция лингвистической относительности Б.Л.Уорфа и проблемы исследования «языкового мышления»… 7 L. Gleitman, A. Papafragou. Language and thought // R. Morrison, K. Holyoak (eds.). Cambridge Handbook of Thinking and Reasoning. Cambridge University Press, 2005 (pp. 663-692). 8 Щедровицкий Г.П. Концепция лингвистической относительности Б.Л.Уорфа и проблемы исследования «языкового мышления»… 9 Суммировано в Baddeley A. Working memory: theories, models, and controversies // Annual Review of Psychology 63, pp. 1-29.. 6 5 воспроизводится небольшой объем языковой информации. Система подразделяется на фонологическое хранилище, ассоциированное с Зоной Вернике, и артикуляционную петлю, ассоциированную с Зоной Брока. Воспроизведение информации осуществляется в реальном времени, при этом объем хранящихся лексем соответствует примерно тому, что может быть воспроизведен вслух за 2 секунды. Функция фонологической петли прояснена в модели Бэддели лишь частично. Известно, например, что петля активно используется при усвоении нового языка, когда требуется заучивать фонетические сочетания. Она также используется для выполнения определенных заданий, в частности по сложению и вычитанию 2. «Гипотеза об обратной связи сигнификата» (label-feedback hypothesis) Г. Лупиана 10 утверждает, что язык производит кратковременную модуляцию процесса восприятия (а также высокоуровневых процессов), находящегося в активной фазе. Это происходит в течение первых 100 миллисекунд, когда осуществляется переработка перцептивного материала. Важным следствием модуляции является категоризации перцептивного материала в соответствии со структурой, заданной языком: сближение элементов внутри категории, четкое противопоставление данной категории другим категориям, акцентирование «лучшего представителя» категории, акцентирование типичных для категории признаков и др. 3. Исследования представителей школы Выготского выявили важность когнитивного механизма внутренней речи 11. Внутренняя речь является скрытой вербализацией, которая формируется в процессе интериоризации языка и других знаковых систем. Результатом интериоризации становится образование качественно новой когнитивной архитектуры, в которой большинство процессов протекает при непосредственном участии внутренней речи. Основная глобальная функция внутренней речи состоит в реализации волевого контроля. Функции, связанные с ментальными операциями, касаются анализа, синтеза, рассуждения, запоминания, извлечения информации и др. Скрытая артикуляция часто сопровождается речедвигательной импульсацией. Важным достижением советской психолингвистики является утверждение о том, что, в зависимости от сложности и характера задания, внутренняя речь может иметь как редуцированную, так и развернутую форму. По всей видимости, элементы внутренней речи фиксируются в редуцированной форме даже при восприятии и наглядно-образном мышлении; иначе говоря, в отсутствие эксплицитной вербальности все равно имеет место как бы перманентная речевая переработка сенсорного материала. 4. Исследования в рамках проекта «лингвистической относительности» (linguistic relativity), предложенного Э. Сепиром и Б. Уорфом 12, свидетельствуют о том, что структура языка оказывает влияние на мыслительные процессы, притом данный эффект нивелируется в условиях вербальной интерференции. Это заставляет предположить, что мы имеем дело с влиянием языка на мышление в реальном времени. Наиболее убедительно этот факт был выявлен в исследованиях по цветообозначениям и точному счету. ТЕОРИЯ ВЕРБАЛЬНОГО БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО: ОСНОВНАЯ ИДЕЯ Согласно интегральной теории вербального бессознательного, во всех приведенных выше теориях описывается один и тот же механизм имплицитных вербализаций, который можно представить как многоуровневый поток неявно Суммировано в Lupyan G. Linguistically modulated perception and cognition: the label-feedback hypothesis // Frontiers in Psychology 3(54). 11 Особенно см. Соколов А.Н. Внутренняя речь и мышление. М., 2007. 12 Новейшие материалы по теме собраны у Everett C. Linguistic Relativity: Evidence across Languages and Cognitive Domains. Walter De Gruyter, 2013. 10 6 артикулируемых речесмыслов. Тем не менее, каждый из проектов делает акцент лишь на интересующих его аспектах этого механизма, не давая интегрального описания (ближе всего к интегральному взгляду – современный проект Г. Лупиана). Суммируя материалы из разных областей, можно представить примерно следующую картину: 1. При рождении ребенок имеет когнитивность, работающую на основе базовых систем. Язык на этой стадии является для ребенка чем-то внешним, поэтому его можно представить в социальном измерении как набор конвенциональных символов для передачи культурного знания. В процессе онтогенеза происходит усвоение языка, что сопровождается трансформацией когниции. Новая когнитивная архитектура, формируемая с полной интериоризацией эгоцентрической речи, то есть примерно к 7 годам, содержит как вербальный, так и невербальный компонент. Вербальный компонент предполагает активацию языковых репрезентаций. Он получает наиболее адекватное выражение в процессе общения, то есть во время порождения речи или обработки языка, однако он также существует в форме внутренней речи, выступающей посредствующим звеном для эксплицитной вербальности. На всех этих уровнях вербализации имеют вид – полный или редуцированный – данного конкретного языка, поэтому они несут на себе печать оригинальной организации значимых элементов. Их активация ведет к лингвоспецифичной модуляции перцепции, моторики и других систем невербальной когнитивности. 2. Мыслительный процесс – это динамическое взаимодействие ментальной модели (образного компонента) и имплицитных вербализаций. Ментальная модель и имплицитные вербализации реализуются на основе общего механизма: имагинативной субституции реального восприятия. Имплицитные вербализации как бы перманентно модулируют, искажают ментальную модель. Поскольку ментальная модель – как и вся область симуляционного – разделяет нейронный субстрат с реальным восприятием, то образы, активированные в ментальной модели, посредством обратной связи воздействуют на сенсомоторные системы. 3. Многие фоновые процессы содержат вербальный компонент: арифметический счет, чтение, перевод иностранных текстов, запоминание слов, рисунков и ассоциаций, решение логических задач, воспроизведение материала и даже просто распознавание объектов предполагает внутреннюю вербализацию, и это, в частности, отражается в повышении мускульной активности. Предположительно, это достигается на основе редуцированной формы внутренней речи, которая активируется автоматически и мгновенно. 4. Имплицитные вербализации связаны с языком данного сообщества, и они наследуют семантическую организацию языка. Именно по этой причине для выяснения роли языка в когниции важно исследовать конкретный риторический стиль, или конвенциональный способ говорения (fashion of speaking), а не абстрактную грамматическую структуру; воздействие определенного семантического или формального компонента будет тем выше, чем чаще он встречается в реальной речи, а значит – и во внутренней речи. И напротив, наличие некой экзотичной граммемы, почти не использующейся в реальной речи, будет предполагать ее низкую релевантность для когнитивности. Таким образом, в теории «вербального бессознательного» мышление предстает как высокоуровневый процесс динамического взаимодействия ментальной модели (образного компонента) и имплицитных вербализаций. То развернутое и рефлексивное мышление, с которым мы имеем дело в случае взрослого человека, является результатом усвоения языка, притом структура языка влияет на когнитивный стиль. Важное следствие этой идеи состоит в том, что невозможно говорить о «мышлении» как о чем-то самостоятельном в сравнении с «языком», и в то же время нельзя говорить о «языке» как о формальной системе символов, не зависящей от образного содержания (ср. с базовой идеей 7 когнитивной лингвистики). Старый тезис «лингвистической относительности» о влиянии языка на мышление, таким образом, не должен пониматься буквально. ПРИМЕР ФУНКЦИОНИРОВАНИЯ ЯЗЫКА В КОГНИЦИИ: ТОЧНЫЙ СЧЕТ Хорошим примером функционирования языка в когниции является точный счет. Засвидетельствованы языки с системой счисления один/много, один/два/много, один/мало/много, а также без системы счисления вообще. В рамках проекта лингвистической относительности особый интерес представляют языки с плохо развитой системой счисления. Основной вопрос, который интересует исследователей, заключается в том, как система счисления языка влияет на формирование умения считать, а также на формирование абстрактных представлений о числе. На данный момент проблема связи языковой системы счисления и когнитивных способностей подробнее всего рассмотрена на материале южноамериканского языка пираха (муранская семья). Даниэль Эверетт, много лет проживший с индейцами пираха, усвоивший их язык и исследовавший их культуру 13, еще в 1980-е гг. высказал точку зрения о том, что в языке пираха отсутствуют числительные. Как считает Эверетт, часто смешиваемые с числительными слова hói, hoí и baágiso имеют более широкий спектр употребления: hói обозначает «маленький размер, малое количество», hoí указывает на «небольшой размер, небольшое количество», baágiso обозначает «заставлять объединяться» и принимает окказиональное значение «много». Например, фраза tiobáhai hói hii может иметь значение «маленький ребенок», но и «один ребенок»; фраза tí ’ítíi’si hoí hii ’oogabagaí может значить «я хочу небольшую рыбку», но и «я хочу немного рыбы, несколько рыбок»; и т.д. Обратив внимание на отсутствие у индейцев пираха способности к счету, Эверетт вместе со своей семьей еще в 1980 году попытался устроить ежедневные занятия по обучению арифметике. Индейцы приняли эту идею с энтузиазмом, поскольку хотели научиться торговым сделкам. Однако занятия были приостановлены после 8 месяцев обучения, когда выяснилось, что ни один из обучавшихся не усвоил даже элементарных правил: в частности, индейцы так и не научились считать до 10 и выполнять простые арифметические операции вроде «1+1» и «3+1». Эверетт связывает отсутствие способностей к счету как с культурными, так и с лингвистическими причинами. Из лингвистических причин он акцентирует внимание на отсутствии рекурсии в языке пираха; согласно некоторым теориям, именно рекурсия, обнаруживаемая в естественном языке, делает возможным формирование способностей к точному счету. После Эверетта влияние языка на когнитивные способности проверялось разными группами, и в целом были получены положительные результаты. Последние экспериментальные материалы по данной проблеме собраны сыном Даниэля Эверетта – Калебом Эвереттом, который резюмировал предшествующие исследования, разъяснил некоторые спорные моменты, повторил старые эксперименты и поставил новые эксперименты; также ему удалось интегрировать полученные результаты в более широкий контекст когнитивной психологии. Для начала Эверетт провел три эксперимента с носителями языка пираха (14 монолингвов). В первом эксперименте («приведение в точное соответствие») индейцам показывали поставленные в ряд катушки ниток, и затем, не убирая катушек, просили параллельно разложить такое же количество сдутых шариков; каждый участник делал несколько попыток с разным количеством катушек. Во втором эксперименте перед индейцами ставили катушки ниток и через некоторое время прятали их за листом картона; задание было таким же, как в первом эксперименте, но оно уже требовало запоминания изначальной расстановки. Дизайн третьего эксперимента был во всем идентичен дизайну первого эксперимента, кроме того, что катушки были Суммировано в D. Everett. Cultural constraints on grammar and cognition in Pirahã // Current Anthropology 4, pp. 621-646. 13 8 расставлены перпендикулярно по отношению к шарикам. В целом индейцы пираха хорошо справлялись с представленными заданиями, но до тех пор, пока число катушек не превышало 2 или 3. Например, первое задание без ошибок выполнили только 2 участника из 14, при этом из общих 56 попыток лишь 24 оказались успешными. Статистические выкладки Эверетта свидетельствуют о том, что индейцы пираха не способны распознавать и запоминать точные числовые значения, превышающие 3, и в этом случае они прибегают к приблизительной или сравнительной оценке. В двух других небольших заданиях, проведенных Эвереттом 14, был задействован кроссмодальный анализ. В первом эксперименте Эверетт воспроизводил движения из ритуального танца пираха и просил индейцев повторить их; основное движение включало топанье ногой и одновременный удар по земле бревном. Во втором эксперименте Эверетт воспроизводил серию гребных движений с помощью весла и просил индейцев повторить его действия. Вопреки ожиданиям Эверетта, при выполнении обоих заданий пираха столкнулись с еще большими трудностями, чем раньше. Индейцы выполняли задания правильно, когда число ударов и гребных движений не превышало 1. Далее начинались сложности. Например, в первом эксперименте соотношение между ударами экспериментатора и средним числом ударов участников было 1 : 1 при одном ударе, но для двух ударов – уже 2 : 3.75, и далее 3 : 4.25, 4 : 4.75, 5 : 6.5. Аналогичные результаты Эверетт получил и в других тестах. В рамках рассматриваемой темы особый интерес представляет исследование Шпепен и коллег 15, посвященное четырем глухим никарагуанцам. Все испытуемые являются социально активными лицами: они работают, зарабатывают деньги и общаются с нормальными людьми. Никарагуанцы живут в культурном окружении, где регулярно используются числа, но они не имеют доступа к вербальному языку, содержащему числительные. Они также не знакомы с никарагуанским жестовым языком, где имеются числительные. Для коммуникации с окружающими эти люди используют самодельные жесты. В исследовании описываются несколько экспериментов, проведенных с глухими никарагуанцами. В первом эксперименте от них требовалось указать точное количество предметов, изображенных на карточке. Два других эксперимента были идентичны тем, что проводились с индейцами пираха (точное соотнесение рядов объектов и расстановка объектов по памяти). Результаты экспериментов свидетельствуют о том, что глухие никарагуанцы, не усвоившие ни одного языка с системой числительных, имеют сложности с распознаванием точных чисел. Задания выполнялись ими успешно только в том случае, когда число стимулов не превышало 3; в иных случаях никарагуанцы прибегали к приблизительной оценке. Как показано в обзорной статье К. Эверетта16, результаты никарагуанцев очень близки к тем, что были показаны индейцами пираха; по сути, в обоих случаях мы имеем дело с единым феноменом: отсутствие доступа к языковому кодированию числовых значений препятствует развитию способности оперировать точными числами. В связи с этим следует также обратить внимание на работу Франка и коллег17, в которой показано, что в условиях вербальной интерференции даже образованные носители английского языка выполняют эксперименты по счету примерно на том же уровне, что и индейцы пираха; авторы заключают, что «кодирование, сохранение и оперирование точными числами больше 3 или 4 принципиально зависит от вербальных 14 C. Everett. Linguistic relativity and numeric cognition: New light on a prominent test case // Proceedings of the 37th Annual Meeting of the Berkeley Linguistics Society, pp. 97-99. 15 E. Spaepen, M. Coppola, E. Spelke, S. Carey, S. Goldin-Meadow. Number without a language model // PNAS 108, pp. 3163-3168. 16 C. Everett. Independent cross-cultural data reveal linguistic effects on basic numerical cognition // Language and Cognition 5(1), p. 102. 17 M. Frank, E. Fedorenko, P. Lai, R. Saxe, E. Gibson. Verbal interference suppresses exact numerical representation // Cognitive Psychology 64, pp. 74-92. 9 репрезентаций». В исследовании Спелке и Цивкина18 показана роль языковых репрезентаций для запоминания информации о числе в случае билингвов. Авторы делают следующий вывод: «На основе обнаруженных феноменов можно предположить, что естественный язык важен для представления больших точных чисел, но не для репрезентации приблизительных значений, которые разделяются людьми с другими млекопитающими. По-видимому, язык играет роль в усвоении точных числовых значений в разнообразных контекстах, что релевантно для практического обучения билингвов» 19. Результаты, которые удалось получить в последнее время с индейцами пираха, мундуруку, жаравара, а также с глухими никарагуанцами, английскими монолингвами и русско-английскими билингвами, хорошо вписываются в более или менее общепринятую теорию о структуре числовых репрезентаций. Суммируя многочисленные экспериментальные исследования с млекопитающими и грудными младенцами, Спелке и Цивкин так описывают данную теорию: «Животные и еще не усвоившие язык младенцы имеют две системы для репрезентации количества. Первая система служит для точного представления малых чисел. Она лежит в основе способностей животных и детей отслеживать вплоть до 4-х объектов в заданиях по распознаванию чисел и в заданиях по сложению/вычитанию, а также в основе способностей взрослых быстро представлять малое число объектов... Эти репрезентации, похоже, устойчивы в случае вариаций с признаками их элементов, такими как форма и расположение. Вторая система служит для представления больших множеств. Она также сохраняется в процессе развития особи и лежит в основе способности животных, детей и взрослых быстро схватывать относительную численность больших множеств объектов, а также в основе способностей взрослых давать приблизительные ответы на арифметические вопросы, касающиеся больших чисел. Эти репрезентации, по-видимому, не ограничены в отношении размеров множества, выходящего за пределы сенсорной чувствительности, но их точность понижается с возрастанием размеров множества, согласно закону Вебера… В отличие от младенцев и животных, взрослые люди имеют третью систему для представления числовых значений, которая обычно включает в себя вербальный подсчет. Подобно системе для малых чисел, эта система позволяет представлять точное количество, не зависимо от других количественных параметров, и проводить точные операции по сложению и вычитанию. Подобно системе для больших чисел, данная система не имеет верхнего ограничения на размер множества, не считая ограничений по времени и настойчивости, и она позволяет сравнивать относительную численность двух множеств» 20. Согласно представленной теории, усвоение естественного языка, содержащего систему числительных, делает возможным проведение операций с точными числовыми значениями больше 3, поскольку в процессе развития человека язык играет роль посредника между двумя модулярными системами. Стоит отметить, что указанную когнитивную трансформацию в последние годы удалось проследить даже на нейронном уровне: в процессе усвоения языка локализуемая в теменной доле зона, которая ранее отвечала за представление приблизительных количеств, подвергается серьезным модификациям и начинает вторично использоваться для представления точных чисел 21. 18 E. Spelke, S. Tsivkin. Language and number: a bilingual training study // Cognition 78, pp. 45-88. Ibid. P. 45. 20 E. Spelke, S. Tsivkin. Initial knowledge and conceptual change: space and number // M. Bowerman, S. Levinson (eds.). Language acquisition and conceptual development, 2001. P. 83-84. 21 M. Piazza, V. Izard. How humans count: Numerosity and the parietal cortex // Neuroscientist 15(3), pp. 261-273. 19 10 ВЫВОДЫ И ПЕРСПЕКТИВЫ Многообещающей представляется попытка соотнесения актуальных результатов исследования «вербального бессознательного» и тех наработок, что даны в теории «языкового мышления» и позднее – в теории «мыследеятельности». Проблема в том, что основная масса советской литературы по психологии и смежной философской проблематике не была востребована на Западе. Когнитивная наука развивалась независимо от советской и затем российской науки. Соединение этих двух традиций было бы полезно по целому ряду причин. С одной стороны, исследования Щедровицкого и коллег способны расширить наше понимание «вербального бессознательного», и они получают особый вес в свете эмпирических материалов, накопленных советской психологией (прежде всего, школами А.Н. Соколова, Н.И. Жинкина и Е.И. Бойко). С другой стороны, требуется осмыслить, с чем связан отход Щедровицкого от указанной проблематики в более поздний период. Может быть, представление о «мыследеятельности» укажет перспективы для дальнейшего развития интегрального понимания когниции, в котором удалось бы соединить такие, пока еще довольно разрозненные компоненты теории, как «язык», «мышление», «социальность» и «деятельность» (ср. современные представления об «embodied cognition» или «grounded cognition») 22. Следует предполагать, что как разрабатываемая нами парадигма «пострелятивизма», частью которой является теория «вербального бессознательного», так и теория «мыследеятельности» должны анализироваться на стыке дисциплин. Обобщающее исследование такого типа требует вовлечения целой группы специалистов, а попытки его осуществления одиночками неизбежно будут страдать дилетантизмом. Остается надеяться, что будущие поколения смогут интегрировать важные наработки советских философов и психологов в когнитивную науку, и они не будут потеряны для человечества. М. Фаликман пишет: «Так или иначе, в последнее время перспективы развития когнитивной науки обретают всё более выраженный культурно-деятельностный характер. По мере того как привычная для когнитивистов «система переработки информации» вновь обрастает плотью, обретает способность двигаться и переживать, встраивается в социальную среду и культурный контекст и, наконец, наделяется внутренней диалогичностью, которая, согласно взглядам Л.С. Выготского, имманентно присуща человеческому сознанию, происходит основательный пересмотр теорий и моделей познания, сложившихся за первые полстолетия существования когнитивистики. Возможно, итогом такого развития станут качественно новые теории и модели, которые, учитывая всё богатство накопленного когнитивной наукой эмпирического материала, в то же время станут своего рода реинкарнацией фундаментальных теоретических и методологических принципов, уже оформившихся в отечественной психологии к моменту зарождения когнитивной науки, но оставшихся, во-первых, без достаточного с точки зрения когнитивистики эмпирического обоснования, а во-вторых – без достаточного освещения в зарубежной литературе. С одной стороны, это будет развитие по типу биологической конвергенции, а с другой стороны, можно ожидать, что идеи классиков отечественной психологии будут находить всё больший отклик и привлекать всё больший интерес исследователей-когнитивистов». 22 11
