СТУДЕНТЫ – ОСОБЫЙ НАРОД Дымлер Гизелла Яновна (род. в

СТУДЕНТЫ – ОСОБЫЙ НАРОД
ДЫМЛЕР ГИЗЕЛЛА ЯНОВНА (род. в 1924 г., г. Красноусольский, Башкирия)
В 1941 году я приехала в Москву учиться в институте. Жила в общежитии на
Трубной площади или у своего дяди – маминого брата. В институте я проучилась всего
два месяца, потому что немцы подходили к Москве.
Москва была военная, это был настоящий фронт: были налеты, воздушные тревоги.
И мы бегали все на Комсомольскую площадь смотреть на сбитый немецкий самолет. В
один из таких налетов был разрушен дом около станции метро Кропоткинская, и я
увидела первый раз, как выглядят разрушенные дома. С определенного часа было
затемнение в городе, заклеены крест-накрест оконные стекла для их укрепления. Очень
часто немцы сбрасывали «зажигалки» – небольшие зажигательные бомбы – на крыши
домов, чтобы вызвать пожар. Когда я была у дяди в это время, меня отправляли в
бомбоубежище, но я все время с ним поднималась на крышу. Там лежали щипцы
большие, стояли бочки с водой. «Зажигалка» крутилась, надо было схватить ее этими
щипцами и бросить в бочку с водой, чтобы потушить. В бомбоубежище я никогда не
спускалась.
Когда немцы подошли к Москве, я вместе с родственниками эвакуировалась на
Урал, в Свердловске поступила в университет. Годы, проведенные в студенческом
общежитии, – это целая школа жизни. И холодно было, и голодно было, кроме 400 г хлеба
у нас фактически ничего не было. По карточкам мы в столовой брали тарелку супа, этот
суп был какого-то ржавого цвета – из концентратов. В городе появились донорские
пункты для приема крови, и я пошла туда и стала сдавать кровь. Сдала 6 раз, но больше не
могла, потому что надо было подкреплять свое здоровье, которое ослабевало с каждой
потерей крови. За сданную кровь нам платили, но мы эти деньги себе не брали, мы
сдавали их в фонд обороны.
Мы, как и все тогда, жили одним – скорей бы второй фронт открылся, скорей бы
война кончилась, скорей бы разбили немцев. Конечно, мы аккуратно ходили на лекции,
сдавали экзамены, работали. Но студенты – особый народ. Несмотря на то, что шла война,
театры работали, кино показывали, и мы не пропускали ни одного фильма, особенно
музыкальные комедии. Я любила оперный театр, больше ходила на оперную музыку, в
филармонию на симфонические концерты. Кино мы смотрели все подряд, я помню,
посмотрели мы фильм «Два бойца», и там пели песню «Темная ночь». И на следующий
день уже эту песню все пели, весь город пел.
У нас в общежитии организовали школу западноевропейских танцев. И в качестве
музыканта была Людмила Лядова, ныне известный композитор, народная артистка
России. Она нам играла, а мы под ее музыку танцевали. Она училась одновременно с нами
в консерватории и подрабатывала на этих танцах. А после того, как заканчивалась вся эта
музыка, она приходила к нам в общежитие, в комнату и просила что-нибудь поесть. Ну, а
что мы могли ей дать кроме маленького кусочка хлеба? У нас у самих ничего не было.
В нашей комнате было 12 девочек, и жили мы очень дружно. Самой вкусной едой у
нас в комнате считался брандахлыст. Сэкономленную буханку черного хлеба мы меняли
на банку американской тушенки. В эту банку входило граммов 400, не больше. Мы
наливали в пятилитровый бидон воды, ставили его на электроплитку и туда клали 4–5
ложек этой тушенки. Как пар пошел, значит, все готово, и мы усаживались вокруг стола с
кружками и ложками и ели. Это не еда была, питье, но мы так не называли. Хлеба не
было, не с чем было эту воду, сдобренную тушенкой пить, но все равно нам был вкусен
наш брандахлыст.
Еще я пошла на курсы телеграфисток, а потом пришло распоряжение, что
телеграфистки не нужны, нужны медсестры. И пришлось перейти на курсы медсестер.
Они длились более 5 месяцев, готовили нас очень основательно, теоретические занятия
были и практика в госпитале. Госпиталь был закреплен за нами, мы там были в качестве
санитарок. Приходили составы, привозили на машинах раненых, нужно было разгрузить
эти машины, обработать раненых, потому что они из санпоездов были. Мыли их,
переодевали в чистую одежду, стелили им постели. Некоторые могли передвигаться, а
некоторых приходилось на носилках переносить, чтобы уложить в кровать. Крови,
страданий, мучений я видела очень много.
Мне нравилась эта работа, я старалась больше вникать в сестринское дело, все
время свободное я проводила в госпитале. Лекции закончились – я бегу в госпиталь,
потому что были две палаты за мной закреплены. И лекарства давала, и перевязки делала,
и гипс накладывала. Особенно тяжелы были перевязки. Когда поступали бойцы из
санпоездов, все эти бинты были прилипшие, все это старое, в крови и гнойное было. Раны
гноились, приходилось отрывать бинты и обычно спросишь: «Ну как? Потихоньку бинт
убирать или рвать сразу?» – «Нет, дочка, отрывай сразу».
И первую смерть я увидела в госпитале. Был такой у нас дядя Миша, ему было 40
лет, но мне казалось, что он очень старый. Я все время к нему ходила, за ним ухаживала.
Однажды подхожу к его кровати, смотрю, что-то дядя Миша весь красный (он лежал с
гангреной, у него было общее заражение крови), что-то с ним не то, побежала я за
старшей медсестрой. Прибежали мы, и вот я вижу, как закатываются глаза, и на моих
глазах он умирает. Вот это было горе.
А в операционной сначала нам не доверяли, а потом стали доверять подавать
инструменты хирургу. С нами все время стояла сестра старшая, опытная. Вот один
раненый матрос попал к нам в госпиталь, и ему делали ампутацию. Он был настолько
сильный человек, что на него наркоз общий не действовал, он только стонал и скрипел
зубами. Пришлось ему реампутировать ногу выше колена, чтобы удобно было протез
потом использовать. На каталке потом мы его в палату увезли, а на следующий день я
пришла к нему и говорю: «Ну как?». Он говорит: «Ты знаешь, я думал, я вас всех убью,
встану сейчас и вас всех перебью. Мне настолько было плохо, настолько было больно».
Поправился он, здоровый был молодой парень.
Записано добровольцами проекта «Живые голоса истории»,
2004 г.