Святослав Логинов Страшилка


Святослав Логинов
o
Святослав Логинов
Страшилка
Речка Ретица делает плавный изгиб, подмывая один берег, а второй по весне
заливая. Деревни, плотно примыкая друг к другу, стояли вдоль реки по горной
стороне, и только Орехово разместилось на луговой, как раз у излучины. Прежде
горские с ореховскими не ладили. Старики и сейчас вспоминают, как на Крещенье
сходились на речном льду стенка на стенку.
Теперь такого нету даже среди мальчишек. Любой парень из горских деревень,
хоть дачник, хоть местный, мог безнаказанно пройти через Орехово. Хотя, общих дел
не бывало. Какие общие дела, если мост через Ретицу в райцентре? А тут только
брод. Кто станет мост строить, если на ореховской стороне заливные луга? Речка — с
разбега переплюнуть можно, а мост нужен километр длиной.
Июльские ночи темны, а вечера по-летнему долгие. Солнце плавит на закате
облака, изукрашивая небо в небывалые рериховские цвета. Облака, сбившиеся у
горизонта, сияют всеми оттенками лиловых, красных и даже зелёных красок, а
понизу не то, чтобы темно, а сумрачно, и хочется поскорей оказаться дома, в
замкнутом уютном пространстве.
Но пятеро мальчишек и одна девочка идут не к дому, а прочь от деревни, туда,
где посреди заливных лугов намыт рекой небольшой песчаный бугорок — сухое
место. Там они разведут костёр, будут печь молодую картошку и чувствовать себя
совершенно взрослыми. Дачники, деревенские — сейчас это не имеет никакого
значения. Все были ореховскими, и это важно, а остальное никого не волнует.
Единственную в компании девочку звали Лизой. Было ей пять лет, и одну её, на
ночь глядя, никто из дома не отпустил бы. Была она с братом Федей, которому уже
сравнялось двенадцать лет, так что он полагал себя вполне взрослым.
Остальным было от десяти до четырнадцати лет — самый возраст для летних
приключений. Верховодил в компании Костя Гнец, городской парнишка,
сызмальства проводивший летние месяцы у деревенской бабушки. За что ему дали
такое прозвище — неизвестно; никого Гнец не гнул, напротив, малышня липла к
нему. Доверяли Косте и родители. Половину мальчишек попросту не отпустили бы,
если бы не знали, что с ними будет Гнец.
— Дрова искать, — скомандовал Костя, едва путешественники вышли на
холм. — Ближе к реке плавника должно быть много.
Лиза осталась на горке, остальные рассыпались по камышам, выискивая
нанесённые половодьем коряги, сучья и целые древесные стволы. Дерево было
сухим и начисто выбеленным солнцем и водой. Скоро на горушке набралась
здоровенная куча сушняка. Нашлась и берёста, так что костёр разожгли с первой
спички — умение забытое поколением зажигалок и парафиновой жидкости для
розжига.
Костёр разгорелся в самую пору, когда вокруг стали сгущаться сумерки.
— Кто сможет, вот сейчас, через огонь перепрыгнуть? — спросил конопатый
Родька. — На слабО, а?
— Ну, тебя, — осадил зачинщика Костя. Начнём через огонь сигать, весь костёр
раздербаним. Где картошку печь?
Родька вздохнул, но против атамана возражать не стал. Выбрал из кучи
заготовленного сушняка ветку попрямее, сунул конец в костёр. Дождался огонька,
фукнул на него, так что на конце ветки остался горящий уголёк, и протянул ветку
Косте:
— Жив курилка!
— Жив курилка! — поддержал Костя, передавая уголь Феде.
— Жив курилка! — ветка переехала к Лизе.
— Жив курилка! — восторженно пискнула Лизавета, передавая уголёк Антону.
Курилка объехал два полных круга и погас в руках у хозяина.
— Ну вас, — обиделся Родька. — Это вы нарочно.
— А ты как думал? Теперь иди картошку мыть.
— Картошка мытая, — возразил Антон. — Пусть он первый историю
рассказывает.
— И то дело. Родька, с тебя ужастик.
— Да запросто. Там одна смотрела телек про утопленников, и тут у неё из
телевизора сначала вода потекла, а потом полез утопленник…
— Это все смотрели, — перебил Антон. — Фильмы не пересказываем.
— Могу и без фильма, — Родька ничуть не смутился. — Вот едет один таксист
ночью, а тут бабка машет. Ну, он и остановился…
— Знаем… — протянул Гнец. — Это которая на кладбище ехала покойников
жрать? Когда я был вот такой маленький, у этой истории была вот такая борода.
— Ну, вас, тогда сами и рассказывайте.
— На нашем конце бабка Фаина жила, — неожиданно подал голос молчавший до
того Серёжик, — так она была ведьма.
— Какая она ведьма? — сунулся обиженный Родя. — Меня к ней водили,
бородавки с рук сводить. Обычная старуха.
— Зла от неё не было, — словно не слыша, продолжил Серёжик, — а как
состарела Фаина, тут её и прижало. Сила помереть не даёт, а отдать её некому. Родни
нет, в соседках одни старухи, которым силу не передашь. А потом, когда совсем
Фаину скрутило, кто-то и обмолвился, что скорую надо вызвать. Раньше о таком и
подумать не могли, баба Фаина палкой могла отходить, врачей она страсть не
любила. А тут вдруг отвечает: «Зови! Пущай едут, проклятущие!» Ну, скорая
приехала, знаете, рыжая докторша, которая всегда ездит, укол сделала и укатила. А
Фаина в тот же день померла, старухи толковали, что как бы не от того укола.
— Скажешь тоже, — возразил Федька. — Докторам такие уколы делать нельзя, у
них и лекарств таких нету. Такие лекарства только у ветеринаров.
— Так может она у ветеринаров и попросила, сказала, что собачку больную
усыпить, а они и дали спроста. Но главное, не это. На следующий день ветер
поднялся, такой, что по дороге смерчики побежали, что черти крутят. Так Николай,
который пастух, видал: по дороге врачиха бежит с медицинским чемоданчиком, а
сама голая, волосы распущены и кричит: «Всё теперь моё!» А потом в смерче
закружилась и улетела.
— Вот так среди бела дня? — спросил Родька. — Голая?
— Ага.
— И когда это было?
— В прошлом годе, сразу, как Фаина померла.
— Ну, попрыгала она голышом, и что с того?
— А то, что осенью она к нам в школу приходила прививки делать, уж не знаю,
от чего. И так больно она колола — спасу нет.
— Да, уж, напугал, — протянул кто-то.
— А ты не перебивай, а то сам дальше рассказывать будешь. Я ей говорю: «Чего
это больно так?», — а она смеётся: «Поболит, поболит десять лет и перестанет!» Во,
как. Так и это ещё не всё. Прошло сколько-то дней, и у меня на спине вот такой
желвак вздулся. И болит — мочи нет. А мамке сказать нельзя, она к той же врачихе
потащит, так ещё хуже будет. Я к бабушке пошёл. Бабка-то у меня не простая, вы
знаете, хотя до Фаины ей далеко. Так она посмотрела и говорит: «Это у тебя горб
растёт».
— Где твой горб? — спросил Фёдор.
— Бабка вылечила. Йодом.
— Йодная сетка, что ли?
— Что я, йодной сетки не знаю? Нет, она что-то на спине йодом нарисовала и
пошептала неразборчиво. В тот же день горб исчез, как не было.
— И чего такого? — спросил недовольный Родька.
— А того, что докторша не успокоилась. Прикатила в деревню, хотя никто её не
вызывал, и пришла прямиком в сельпо. А меня мать, как нарочно, за сахаром
послала. Ягод ещё нет, а она для варенья сахар запасает. Мне из магазина и деваться
некуда, хоть под прилавок лезь. Докторша прямо ко мне подошла и говорит так-то
ласково: «Ничего, погуляй пока, а ближе к сентябрю будет перед школой медосмотр.
Там не отвертишься, и бабка не поможет».
— Сентябрь ещё не скоро, — утешил Антон. — А на медосмотр можно и не
ходить. Что тебя в школу без медосмотра не пустят? Так и не больно хотелось.
— Тебе легко говорить, тебя на зиму в город увезут, там свои доктора. А тут
мимо рыжей не пробежишь.
— Всё равно, не страшно, — объявил Родька.
— Ладно, не придирайся, — тоном арбитра произнёс Костя Гнец. — Зачётная
история. Кто следующий рассказывает?
— Вот мы тут сидим, — негромко произнесла Лиза, — а Бурбас в темноте ходит,
на нас смотрит. Кто от света отойдёт, тот к Бурбасу попадёт.
— Барбос — это серьёзно, — признал Антон.
— Бурбас, — поправил Федя. — Меня мама в детстве тоже Бурбасом пугала,
чтобы я ночью из дома не высовывался.
— Хороша страшилка, — Родька никак не мог успокоиться. — Ты ещё песенку
спой: «Придёт серенький волчок и ухватит за бочок».
— Нормальная страшилка, — вступился за сестру Фёдор. — Вот ты большой,
Бурбаса не боишься, а можешь сейчас сходить к реке, камыша принесть?
— Вот ещё… там пока камыша нарвёшь, в иле перемажешься хуже чёрта.
— То-то ты, пока светло было, и мы рядом, таким чистюлей не был, а сейчас,
когда в камышах Бурбас бродит, сразу забоялся.
— Ну вас, — всерьёз обиделся Родька. — Сколько вам камыша притащить?
— Каждому по бомбошке, — подсказал Антон.
— Дура неграмотная! Бомбошки у рогоза, а у камыша метёлки.
— Мне всё равно. Ты, главное, принеси. И Бурбасу на обед не попадись.
— Нет там никакого Бурбаса, — сказал Родька, решительно вставая.
— Погодь, — остановил его Гнец. — Там и вправду кто-то идёт.
В полутьме наступившей июльской ночи показались две фигуры. Оба в плащах с
капюшонами, надвинутыми на головы, так что лиц не разобрать. Ростом невысокие,
но по повадкам судя, не мальчишки.
— Погреться пустите? — спросил один.
Голос у гостя оказался невнятный, с хрипотцой, так что и по голосу не
определить, кто перед тобой.
— Садитесь, места не купленные, — ответил Гнец. — Вы из зареченских будете?
— Можно сказать и так. Из-за речки пришли.
— Я и смотрю, что вы не из Орехово. Тамошних-то я всех знаю.
— А как вы через речку перешли? — спросила Лиза.
— Вброд. Там не глубоко.
— А почему у тебя ноги сухие?
— Я вот у него на спине переехал.
— А у него — почему сухие?
— Он у меня на спине переехал.
Все засмеялись, а Федя сказал сестре:
— Эх ты, если кроссовки и штаны снять, то речку вполне можно перейти, не
вымокши.
Костёр уже не давал пламени, рассыпаясь горкой угля.
— Картошка, должно быть, спеклась, — произнёс в наступившей тишине
Серёжик.
— Ей ещё маленько пропечься нужно, на одну историю. Чья очередь
рассказывать?
— Пусть они рассказывают. На новенького.
— Точно, — согласился Гнец. Он повернулся к капюшонам и пояснил: — Мы тут
страшилки рассказываем, так с вас взнос — какой-нибудь ужастик позаковыристей.
Фильмы пересказывать нельзя, надо свою историю.
— Можно и свою, — голос второго гостя оказался точь-в-точь таким же, что и у
первого, а быть может, они успели поменяться местами, прежде чем усесться у
огня. — Тогда, слушайте. Вот вы пошли ночью на берег. А вы знаете, что ночевать в
здешних местах под открытым небом — опасно?
— Так мы не ночуем, — словно оправдываясь, сказал Антон. — Сейчас картошки
поедим, костёр прогорит — и по домам пойдём.
— Уже забоялся, — заметил Родька.
— Не забоялся, а для уточнения.
— Для уточнения или ещё для чего, это совершенно без разницы. Думаете,
почему у вас лошадей в ночное не гоняют?
— У нас лошадей в деревне не осталось, одни трактора. Конюшня который год
стоит пустая, — резонно возразил Антон.
— Прежде тоже не гоняли. Не верите, спросите старших, ежели доведётся. А
сколько охотников и рыбаков в здешних камышах сгинуло — не пересчитать.
Утонуть тут негде, серьёзно заблудиться тоже нельзя, а народ гинет. Зато дурачок
ваш деревенский повсюду шастает, и ничего с ним не делается.
— Какой дурачок? — спросил Костя Гнец. — Дед Мамай, что ли? Так он уже лет
пять, как умер.
— Жаль. Душевный старичок был.
— Да, безвредный. А вы его, что, знали?
— Приходилось встречаться, — рассказчик усмехнулся и эхом ему откликнулся
второй капюшон. — Так вот, разожжёт путник или, там, рыбак, костерок, станет
вечерять, а тут к нему подойдёт неведомое: с виду человек или даже двое,
попросятся у огня погреться. Посидит оно у костра, поговорит, о чём придётся, да и
пойдёт себе. Но не дай бог путнику заметить в гостях что странное. После этого
домой он уже не вернётся: ни самого человека не найдут, ни мёртвого тела —
ничего. Одно остывшее кострище.
— Куда ж он денется? — тихо спросил Серёжа.
— Неизвестно. Неведомая сила утащит.
— Собаку надо сыскную, — посоветовал Родька.
— Пробовали. Скулит и поджимает хвост.
— Надо Мухтара. Мухтар ничего не боится.
— Мухтар не боится стрельбы и вооружённых бандитов. А потустороннего
любая собака пугается, потому что чует его, а сделать ничего не может. Но хоть бы и
не испугалась, куда она поведёт, если следа нет?
— Чего странного людям видеть нельзя? — продолжал допытываться Серёжик,
бывший, видимо, изрядным мистиком.
— Мало ли чего, — ответил один из гостей, блеснув из-под капюшона голубыми
искрами не глаз даже, а внимательного взгляда. — Может тени у пришельца нет или
ещё чего. Или, напротив, есть что-то, например, зубы вот такущие…
— Глаза, как у зверя светятся, — подсказала Лиза.
— Вот-вот, — капюшоны кивнули согласно.
— Тени сейчас ни у кого нет, — сказал Родька. — От костра один жар остался.
Вот если дров навалить побольше, чтобы пламя столбом, тогда и тени появятся.
— Я те навалю, — предупредил Гнец. — Картошку спалишь. Она уж, наверно,
спеклась. Есть давайте.
Обугленной на конце палкой он разгрёб угли, выкатил несколько почерневших
печёных картошин. Мальчишки, стараясь не глядеть на незваных гостей, принялись
откатывать себе картошины, дуя на пальцы, разламывать обгоревшую корку,
скрывающую исходящую паром пропечённую сердцевину.
— Вы тоже берите, — сказал Гнец. — У нас много.
Капюшоны согласно кивнули. Две тонкие руки протянулись к костру, не боясь
обжечься, вытащили из самого жара по чёрному клубню, не разламывая, принялись
есть. Лиц своих они так и не показали, да и картошка ли была в их руках… скорее
клубки тьмы, которая медленно исчезала под капюшонами.
— Соль берите, вот в газетине, — севшим голосом произнёс Гнец.
— Соль — белый враг, — наставительно проскрипел один, а второй добавил
непонятно:
— Аще соль обуяет, чим ослонится?
— Я п-понимаю, — почему-то заикаясь, произнёс Антон, — что один человек
может п-пропасть, ну, двое, а с десятью — что может случиться?
— Всё, что угодно. Чем больше народа, тем проще их взять. Кто-то непременно
испугается, завопит, побежит, куда глаза глядят, а там и паника начнётся.
Напуганных людишек только успевай на вилы поддевать.
— Как на вилы? — прошептала Лиза.
— Это я фигурально.
— Чего?
— Понарошку, — пояснил сестре Федя. — Чтобы страшнее было.
— А!.. Нечестно так пугать.
— Вы сами просили страшилку, — заметил капюшон.
— Вы, лучше, скажите, — осторожно сформулировал вопрос Костя, — деда
Мамая, почему никто не трогал?
— Как его тронешь? Он же шальной. Пойдёт на рыбалку с ночёвкой; другие так
не ходят, а ему хоть бы хны. Костерок затеплит и сидит. Подходит к нему чудище
преисподнее, другой бы со страху помер, а Мамай только рад. У гостя зубы две пяди
длиной, а дед ничего не видит, знай рассказывает, как щуку на жерлицу ловить. Как
такого взять?
— Понятно, — значительно сказал Костя.
Понятно было всем. Ужин продолжался в тягостном молчании. Каждый
старательно не замечал в ночных гостях никаких странностей. Потом издалека
донёсся звук выстрела.
— Это ещё что? — приподнявшись, произнёс Гнец.
— Наверное, отец нас ищет, — ответил Федя. — Я же не сказался, куда мы идём,
нас бы никто не отпустил на ночь глядя.
— Теперь выпорют, — рассудил Серёжа.
— Пусть порют. Что же мне, всё лето дома сидеть?
— Сейчас лучше бы дома.
— Давай, — предложила Лиза, — скажем, что я сама сбежала, а ты меня спас.
— Лучше не врать, — возразил Фёдор. — Меньше достанется.
Грохнул второй выстрел.
— Надо идти. Слышишь, волнуются.
— Вот что, — Гнец встал. — Разбегаться в разные стороны среди ночи — не
дело. Вместе сюда пришли, вместе и уходим. Костёр вам оставляем, — повернулся он
к гостям, — будете уходить — загасите. Тут в бутылке вода, а мало будет — в речке
наберёте.
— Это мы понимаем, — согласились капюшоны.
— В углях ещё картошки полно, а тут — соль. Это вам оставляем, а самим идти
надо. Сами слышите, девочку родители ищут.
— Мы всё слышим, — подтвердил капюшон, перекатывая в ладонях комок
тьмы.
— Слышите, да не понимаете! — вмешалась Лиза. Она подбежала к костру,
вырвала из неживых рук тёмные клубки и зашвырнула в сторону камышей. На
тонкие прутики наколола две картошины, вручила их чёрным гостям. — Вот
картошка! Её и ешьте. С солью. А гадость эту вашу кушать не смейте. Теперь
понятно?
— Теперь всё понятно, — в унисон протянули капюшоны.
Кто-то из мальчишек отчётливо застонал. Если прежде можно было делать вид,
будто ничего не замечаешь, то теперь, когда всё сказано впрямую, притвориться уже
не получится.
— Мы пошли, — сдавлено произнёс Гнец.
— До скорого свидания, — двусмысленно попрощались капюшоны.
Взявшись за руки, ребята направились в темноту. Лиза держала за руку брата,
другой рукой уцепилась за Костю. Слева за Костину руку взялся Серёжик, а вторая
Федина рука в ладони у Антона. Родик несколько мгновений метался, но потом и он
нашёл своё место в общем ряду.
— Красиво идут, — заметил один из капюшонов, облупляя с картошины
подгоревшую корочку. — Думают, это им поможет. «Возьмёмся за руки, друзья, чтоб
не пропасть поодиночке».
— Почему же, — возразил второй. — Поодиночке они и не пропадут. Скопом
возьмём, так даже удобнее.
— А картошка вкусная. Сто лет не ел картошки. Другие, как поймут, во что
вляпались, так орут и визжат. А эти — во как, ешьте, говорят, картошку. С солью.
— И как, соль не обуяла?
— Не, хорошая соль.
— Давай, по последней картошинке — и пора на перехват.
— Успеем. Деревня далеко, а если они побегут, я сразу услышу, их и ловить не
надо будет, сами к нам заявятся. Давай ещё понемногу, пока горячая.
— Картошка хороша, но нам пора. До деревни, конечно, немалый конец, но если
их отец по дороге встретит? Он-то нас не видел, на нём отметины нет, при нём детей
взять не получится.
— И что с того? — спросил первый, выкатывая из золы новую картошину. —
Зато картошки поедим.
— Как что? Они о нас расскажут!
— А зачем они сюда пришли? Ужастики рассказывать. Вот пусть и
рассказывают.