Огонь - iHaveBook


Огонь
Огонь
В ту зиму стояли сухие жгучие морозы. За ночь придорожная чайная промерзала
так, что отсыревшие в кухонном пару обои покрывались пышными лишаями
игольчатого инея.
Однажды утром, с трудом оторвав примерзшую к косякам дверь, в чайную
вошел шофер тяжелого лесовоза Василий Силов, молча подвинул к печке стул,
поставил ноги в затвердевших валенках на охапку дров и открыл печную дверцу.
Хилый огонек, возившийся там, в дровах, зачадил серенькой копотью и погас.
— Изверг ты! — со слезами в голосе сказала буфетчица Ленка. — Я на два часа
раньше встаю, чтобы разжечь ее, треклятую, а ты загасил.
— Ничего, — сказал Силов.
Он вынул из кармана засаленных и холодных, как жесть, брюк складной нож,
настрогал с полена тонких стружек, надрал бересты, нащепал лучины, переложил
по-своему дрова в печи — нишей — и развел под ее сводом огонь. Скоро печь ревела,
высасывая из чайной студеный, провонявший табаком и сальными котлами воздух.
Ленка повеселела, проворней забегала по маленькому, на пять столиков, зальцу,
дышала в ладони, тыкала на столы солонки, перечницы. Была она вся кругла — и
щечки, и плечи, и грудь, и задик, и даже ножки были круглы в икрах, и, казалось,
натолкнись она на стенку — отскочит, как мячик.
Среди леспромхозовской бойкой шоферни, часто залетавшей в чайную, Ленка
слыла бабенкой доступной, хотя никто не мог убедительно и достоверно сказать,
что пользовался ее расположением. Так, видно, выкобенивались друг перед другом
своей удалью и болтали зря: раз живет бабенка одна, без мужика, с нагуленным гдето мальчонком, значит — понятное дело.
— Эй! — крикнул от печки Силов. — Дай-ка мне водки.
Ленка даже не повернулась к нему.
— Сдурел? — только спросила она, вытирая горячей тряпкой обледеневший
пластикатовый прилавок. — При дороге не торгуем. Да и с машиной ты.
— Дай, говорю, дура, — повысил голос Силов. — Заболел я, не видишь?
Он и впрямь весь как-то обмяк на стуле, ноги у него ехали по железному листу у
печки, а лицо было красно, в крупном поту.
— Погоди, я на плитке погрею, — всполошилась Ленка.
И вскоре принесла стакан теплой водки, которую Силов выпил залпом, стуча
стаканом о зубы.
— А машина? — спросила Ленка.
— Ребята поедут, отбуксуют… А я готов… Зря выехал, — то ли хмелея, то ли
окончательно слабея, едва выговорил Силов и закрыл глаза.
Ленка постояла над ним, потрогала его липкий от пота лоб, залезла рукой за
рубаху, ощупала спину, грудь.
— Горишь, Вася, — сказала она. — Пойдем-ка ко мне, полежишь. А за машиной я
пригляжу. Пойдем, Вася, не беспокойся.
Через смерзшиеся звенящие сугробы закутанного поверх стеганки пуховым
платком привела Ленка Силова в свою избу, уложила в постель, а когда за ним
приехали из леспромхоза, чтобы увезти в больницу, не отдала, ругалась с шоферами
их же крепкими словами и выходила сама.
Васька Силов был человеком нелегким. Поэтому и занимал в общежитии хоть и
крохотную — три на четыре шага, — но отдельную комнатуху. Жил в ней грязно,
пьяно, голодно, ничего не имел, кроме немытой кружки да замасленной шоферской
робы, и к лучшему, видно, не стремился. Друзей у него не было, — только
собутыльники, да и те непостоянные, на час, потому что во хмелю Васька ни с того,
ни с сего бил их в морду. Двинет и молча, угрюмо смотрит, ждет — обидится человек
или нет.
Теперь со сливой то под одним глазом, то под другим стала ходить Ленка. Но
всегда она умела повернуть так, что Васька в этом ее украшении был вроде бы
непричинен, — или терла полы с мылом и поскользнулась, или впотьмах на косяк
налетела, или сапог с полатей некстати упал. В селе дивились Ленкины соседи, в
леспромхозе — знавшие ее шофера: зачем ей этот угрюмый мужик, почто терпит от
него, неласкового? Да и не баловал ее, надо сказать, Васька своими наездами. Не на
каждой неделе вваливался в ее чистую, выстланную пестрыми половичками избу,
усталый, грязный, и сначала пил, ел, а потом уже мылся на задах в баньке и
заваливался спать…
Летом, когда лилось с неба беспощадное огненное солнце, взялось пожаром
придорожное село с чайной. Мелкую ребятню заперли в каменной, стоявшей
поодаль от села школе, а взрослые кидались, кто с чем, на огонь, стараясь сбить его
со своих изб и дворов.
На пожаре всегда, даже в тихую погоду, бывает ветер. И вот словно оранжевым
лоскутом, оторванным от огненного вихря, накрыло вдруг Ленку, и все на ней —
платьишко, волосы — взвилось короткой вспышкой пламени.
Кто видел ее тогда, говорили, что она осталась стоять черная, как головешка.
Глаза у нее остались целы, и такой она увидела себя сама. Ее пытались оттащить
подальше от огня, но она рвалась из рук, оставляя в них клочья обгоревшей кожи, и
кричала:
— Зачем я ему теперь? Зачем я ему такая?
И, вырвавшись, побежала в огонь, в гудящий, добела раскаленный смерч.
Скорей всего, она не выжила бы после таких ожогов, но все было так, как было.
И об этом, конечно, рассказали Ваське.
В тот же день Силов нашел в школе, где разместились погорельцы, Ленкиного
мальчонку Ромку и молча повел его за руку к своему лесовозу. Председателю
сельсовета Латынину, инвалиду войны, орденоносцу, когда тот попытался
вмешаться и остановил их, пообещал оторвать вторую ногу.
— Да ведь его в детдом сдать надо. Я ж в ответе, — взывал Латынин.
— Во, видел — детдом? — спросил Силов, показывая сбитый на железках кулак.
— Да почто он тебе? — спросил Латынин.
— Усыновлю. Мой будет.
— Да ведь ты кот!
— Во, видел — кот? — опять сказал Силов.
В общежитии он призвал к себе в комнату уборщицу, старуху Пашуту, вывалил
перед ней на стол ком пятерок, рублей, трешниц и приказал:
— Смотайся, карга, за жратвой и учини мне здесь чистоту. С занавесками, с
посудой… Поняла?
Сельчане опять дивились: ну, останься за Ромкой изба, материно добришко,
тогда понятное дело, а так — зачем коту мальчонка? И подбивали Латынина взять у
него Ромку по суду, но Латынин, хлебнувший в свое время горя и помудревший на
его горькой выучке, рассудил подождать, посмотреть, что будет дальше.
Той осенью Ромке пришла пора учиться в школе. Силов привез его на лесовозе, и
на Ромке, как на всех, была серая, чуть не по росту школьная форма с белым
подворотничком, а за плечами — блестящий дерматиновый ранец…
Тому уже много лет. Ромка теперь живет в городе, учится в техникуме. Силов без
него снова захламил, запустил комнату в общежитии леспромхоза, где работает
теперь уже по ремонту машин, и только перед студенческими каникулами
призывает к себе совсем уже состарившуюся Пашуту и приказывает:
— Учини-ка мне здесь, карга, чистоту.
Она прибирает комнату, обстирывает ее хозяина, и он все дни, пока гостит
Ромка, ходит чист, трезв и смирен.