Письмо неизвестной еврейки, убитой в конце апреля 1943 г. (из... трибунала). Тарнополь, 7 апреля 1943 г.

Письмо неизвестной еврейки, убитой в конце апреля 1943 г. (из материалов Нюрнбергского
трибунала).
Тарнополь, 7 апреля 1943 г.
Мои дорогие!
Прежде чем уйти из этого мира, я хочу оставить вам, мои любимые, несколько строк. Если это
письмо когда-нибудь дойдет до вас, меня и всех нас уже больше не будет. Наш конец приближается.
Все это чувствуют, знают это. Все мы, так же как и уже казненные, ни в чем не повинные, беззащитные
евреи, приговорены к смерти. В ближайшее время очередь дойдет и до нас, небольшой кучки, еще
уцелевшей от истребления. Для нас нет никакого выхода, чтобы спастись от этой жестокой, ужасной
смерти.
Уже в самом начале (в июне 1941 г.) было убито около 5000 мужчин, среди них и мой муж. Через
шесть недель я после пятидневных поисков нашла среди трупов (мужчины были убиты возле
кирпичного завода, а оттуда их трупы перетащили на кладбище) и его труп. С этого дня жизнь для меня
кончилась. Даже в своих девичьих мечтах я не могла желать себе лучшего и более верного спутника в
жизни. Лишь два года и два месяца мне было суждено выть счастливой. А теперь? Устав от поисков
среди трупов, я была «рада» найти его труп – можно ли выразить эти мучения словами?
...С Давидом «покончено». Ах, как ему хорошо теперь. У него все позади. А нас еще ждет пуля,
которая принесет нам смерть. 31 августа началась крупная операция. Тогда мы потеряли нашу
любимую, добрую, самоотверженную мать. Требовалось 3000 человек. Дело шло тогда, конечно, о
новом трюке. Лицам, которые работали, и членам их семей полиция ставила специальную печать в их
рабочих документах, и они якобы должны были освобождаться от этой операции. Снова, как в марте,
имелись в виду неработоспособные и дети.
Снова наши собственные блюстители порядка искали в жилых помещениях и укрытиях свои
жертвы, обреченные на смерть.
Малыш и я пошли на работу. Мама и папа остались дома. У них ведь была «печать,
разрешающая жить». Через ворота на границе гетто нас не пропустили. Малыша и меня повели на
площадь, где собрали всех жертв, и мы были убеждены, что не вернемся живыми. Многие были
расстреляны на месте. Мы побежали, и нам удалось скрыться. Я благополучно добралась до работы. Я
сидела на работе, а на улице тысячи ожидали своей смерти. Ах, как я могу описать вам это? После
обеда я узнала, что маму и папу видели на площади. Мне пришлось продолжать работу, я ничем не
могла помочь. Я думала, что сойду с ума. Но этого не случилось. Потом я услышала, что неработающих
женщин, то есть только домашних хозяек, нигде не могли найти. Я не знала, что мне делать: горевать ли
и плакать о том, что я потеряла свою мать, или радоваться, что у меня есть еще спасшийся отец. Можно
ли представить себе что-либо подобное? Можно ли понять это? Казалось, что голова, сердце
разрывались на части.
Теперь мы жили уже без матери. Верная душа, доброе материнское сердце!.. Между тем снова
начались будничные заботы и тяжелая борьба за ненужное, ставшее бессмысленным существование.
Снова нужно было переселяться: гетто еще раз уменьшили. Ведь теперь освободились квартиры
убитых. И жизнь продолжалась.
5 ноября было воскресенье. Совершенно неожиданно, в 11 часов утра, гетто было окружено, и
снова началась суматоха. Мне выпало тогда особое «счастье». Ничего не подозревая об операции, я за
десять минут до того, как гетто было окружено, вышла из него. Со временем привыкаешь к обстановке,
отупеваешь. Если потерял кого-нибудь из самых близких, то ни на что больше не реагируешь. Уже нет
больше сил плакать, ты уже не человек, сердце окаменевает, чувства притупляются. Никакие известия
уже не трогают тебя. И уже совершенно спокойно идешь навстречу смерти. Люди на площади были
безразличны и спокойны.
Я пока еще жива и хочу еще описать вам, что произошло начиная с 7-го и до сегодняшнего дня.
Итак, это значит, что теперь очередь дошла до всех. Галиция должна быть полностью очищена от
евреев. И прежде всего до 1 мая должно быть ликвидировано гетто. За последние дни вновь были
расстреляны тысячи людей. В нашем лагере был сборный пункт. Там человеческие жертвы
сортировались. В Петрикове это выглядит так: перед рвом раздеваются догола, становятся на колени и
ждут выстрела. Жертвы стоят и ждут своей очереди. При этом они должны укладывать во рву первых,
уже расстрелянных, чтобы как следует использовать место и соблюсти порядок. Вся процедура
продолжается недолго. Через полчаса одежда расстрелянных снова в лагере. После завершения
операции советнику по еврейскому вопросу был вручен счет на 31 000 злотых за израсходованные
патроны, за которые нужно было заплатить... Почему мы не можем кричать, почему мы не можем
сопротивляться? Как это можно видеть, что льется столько невинной крови, и ничего не сказать, ничего
не сделать и самому ждать такой же смерти? Так убого, так безжалостно мы должны погибнуть. Верите
ли вы, что мы хотим такого конца, хотим так умереть? Нет! Нет: мы не хотим! Несмотря на все, что мы
пережили. Инстинкт самосохранения усилился, усиливается желание жить по мере приближения
смерти. Если вы, может быть, вернетесь сюда после войны, то вы узнаете от знакомых, куда
доставлялись транспорты го лагеря. Нелегко расставаться навсегда. Прощайте. Прощайте...