A Study of the Sociology of Applied Knowledge. Chicago: University
реклама
1 ДУГЛАС НОРТ И КУЛЬТУРНАЯ РАЗМЕРНОСТЬ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ РЕАЛЬНОСТИ О.И. Ананьин, В.М. Широнин В пору становления экономической науки, когда обществознание не было разобщено дисциплинарными перегородками, культуре нередко отводилось важное место среди факторов роста общественного богатства. Самый яркий тому пример – экономические очерки Дэвида Юма 1752 г. Их адресат – господствовавшая тогда меркантилистская доктрина, согласно которой главным препятствием росту богатства считалась «малочисленность звонкой монеты». По Юму, таким препятствием выступают «нравы и обычаи народа», унаследованные от «менее культурных времён», когда «ещё потребности воображения не смешались с естественными потребностями»1. Изменить же положение, считает Юм, способна торговля, особенно внешняя, которая знакомит людей с «удовольствиями роскоши» и тем самым запускает процесс необратимых перемен. «...Утончённость вкуса и трудолюбие, будучи раз пробуждены, уже беспрепятственно поощряют их к новым усовершенствованиям во всех профессиях…»2. Аналогичные идеи лежат в основе третьей книги «Богатства народов» Адама Смита. Правда, уже у Смита культура выведена из теоретического ядра его учения, сосредоточенного в первых двух книгах этого сочинения. Как социальный философ Смит вполне осознаёт взаимосвязь экономики и культуры, как экономист-теоретик он абстрагируется от нее. Такая двойственность характерна и для других классиков политической экономии. Особенно отчётливо она проявилась у Д.С. Милля в его противопоставлении конкуренции и обычая. Как «абстрактная, или гипотетическая наука» политэкономия, полагает Милль, формулирует свои принципы исходя из предположения, что «конкуренция является единственным регулятором ренты, прибылей, заработной платы и цен... Но предполагать, будто бы конкуренция на самом деле имеет столь неограниченную силу, значило бы придерживаться совершенно превратного представления о действительном ходе человеческих дел»3. Соответственно, изучение роли обычаев и привычек призвано, по Миллю, восстановить реальную картину. Развитие процессов теоретизации экономической науки сопровождалось отторжением попыток исторической школы и вебленовского институционализма реинтегрировать культурные факторы в ее предметное поле и закрепила их маргинализацию в экономических исследованиях. На рубеже ХХ-ХХI вв. ситуация стала меняться. Инициатором переосмысления научной картины экономической реальности в рамках так называемого когнитивно-культурологического поворота выступил один из лидеров новой институциональной экономики Дуглас Норт, прямо заявивший, что "экономическая парадигма – неоклассическая теория – создавалась не для того, чтобы объяснить процесс экономических изменений... Попытка разобраться в экономических, политических, социальных изменениях... требует фундаментальной перестройки нашего образа мысли".4 *** В самом общем виде экономическую реальность можно определить как сферу человеческой деятельности, в рамках которой происходит принятие и осуществление решений, связанных с созданием и использованием благ, удовлетворяющих человеческие потребности. Так как в ходе этой деятельности создаются условия для её поддержания и См.: Юм Д. О деньгах. / Малые произведения. М.: Канон. 1996. С. 90-91. Юм Д. О торговле. / То же издание. С.77. 3 Милль Д.С. Основы политической экономии с некоторым приложением к социальной философии. М.: Эксмо. 2007. С.308. 4 Норт Д. Понимание процесса экономических изменений. М.: ИД ГУ-ВШЭ. 2010. С.7. 1 2 2 устойчивого повторения, то экономическую реальность можно представить в виде циклического процесса, включающего: (а) принятие решений об использовании (или передаче) имеющихся ресурсов и прав для создания благ; (б) реализацию таких решений, что эквивалентно созданию и первичному распределению общественного продукта; (в) перераспределение и присвоение созданного продукта как ресурса и условия дальнейшей деятельности. (См. рис. 1) Решения Условия Рис.1. Цикл экономической деятельности ЭКОНОМИКА Продукт Каждая последующая фаза цикла предполагает предыдущую, и лишь в единстве они составляют экономическую реальность. При этом фазам цикла соответствуют качественно разнородные в онтологическом отношении процессы. Принятие решений суть ментальные акты, происходящие в сознании субъектов; производство благ – объективный, как правило, материальный процесс; воссоздание условий последующей деятельности – феномен одновременно и материальный (воспроизводство ресурсных запасов) и институциональный, связанный с поддержанием отношений и правил, сложившихся в экономической системе. К теоретическому освоению своего предметного поля экономисты приступили со стороны продукта – материального воплощения результатов экономической деятельности. Маржиналистская революция перефокусировала внимание на другую, более раннюю фазу цикла экономической деятельности: с анализа использования готового продукта на процессы принятия решений по поводу еще не созданного продукта. Возникновение новой институциональной экономики стало еще одним шагом против часовой стрелки в предложенной выше схеме: переходом от анализа экономического поведения к исследованию условий, мотивирующих и потому в значительной мере предопределяющих такое поведение5. Можно ли считать, что в результате научная картина экономической реальности стала достаточно полной? По оценке Дугласа Норта, дело обстоит далеко не так: "Это достаточно курьёзно, – отмечал он в 1997 г., – что институты стали ныне первым и главным пунктом всех объяснений наличия или отсутствия роста в третьем мире и переходных экономиках; ведь объяснения эти лишены аналитического содержания и не несут в себе понимания ни природы институтов, ни путей их эволюции".6 Свою критику Норт обращает прежде всего против предпосылки рациональности, некритическое принятие которой "делает обществоведов беспомощными при столкновении с большинством крупных проблем. Поясняя свою мысль, Норт пишет: "Экономика является теорией выбора: с этим положением никто не спорит. Однако эта дисциплина отказывается от изучения того контекста, в котором делается выбор".7 Последняя мысль в устах представителя новой институциональной экономики может показаться неожиданной – разве не институциональный и информационный контексты принятия решений определяют Подробнее см.: Ананьин О.И. Институты в категориальных структурах экономических теорий / Онтологические предпосылки экономических теорий. Москва: Институт экономики РАН, 2011. С. 9-18. 6 North D. Some fundamental puzzles in economic history/development / Economy as an Evolving Complex System II. Ed. by B. Arthur, S. Durlauf, and D. Lane. Addison-Wesley. 1997. Р.225. 7 Норт Д. Понимание процесса экономических изменений. С. 25. 5 3 тематическую специфику данного направления экономической науки? Однако Норт смотрит на проблему шире. Он интересуется не статикой, а динамикой экономических процессов, и в связи с этим его беспокоит разобщенность наук, изучающих среду человеческого поведения. А это имеет отношение и к новой институциональной экономике, которая, по его оценке, также "останавливается на полпути".8 "Основное внимание, - считает Норт, - мы должны уделить вопросу обучения", понимаемого как освоение "совокупного опыта прошлых поколений". "Совокупные знания общества, воплощенные в языке, человеческой памяти и системах хранения символов, состоят из верований9, мифов, обычаев, которые составляют культуру общества".10 Этот пункт – главная логическая развилка, где Норт разошёлся с преобладающей среди экономистов традицией в понимании человеческого поведения. Опираясь на исследования философа-когнитивиста Энди Кларка, он недвусмысленно дистанцировался от "индивидуалистической концепции познания, в соответствии с которой работа, связанная с принятием решений, происходит в голове индивида", и солидаризировался с альтернативной позицией, согласно которой "значительная часть этой работы выполняется институциональными структурами общества". Соответственно, рациональные решения оказались, с этой позиции, "продуктом убеждений, конкретным выражением которых служат социальные институты и другие культурные символы», что, согласно Норту, необходимо принимать в расчёт и в экономическом анализе.11 Когнитивно-культурологический поворот Норта был встречен коллегамиэкономистами с настороженностью, что не удивительно. Экономическая теория лишь отчасти и только в самое последнее время смирилась с необходимостью введения в свою онтологию институтов, которые можно интерпретировать как фиксацию совокупности норм и правил, регулирующих поведение, т.е. как некую статику культуры. Динамика же культуры – процессы и механизмы поддержания и созидания культурных образцов – никогда всерьёз не попадала в поле зрения экономистов-теоретиков. В отношении основного корпуса экономико-теоретического знания иного и быть не могло, хотя бы в силу принципа равновесия, лежащего в его основе. Когнитивно-культурологический поворот требует введения в картину экономической реальности качественно новой причинно-следственной цепочки, связанной с поддержанием культурных кодов, составляющих содержание институциональной среды экономической деятельности. В этом случае схему экономической деятельности как простого цикла "решения – продукт – условия" необходимо развернуть в спираль, на каждом новом витке которой условия деятельности детерминируются двояко. Их материальный субстрат воспроизводится за счёт распределения общественного продукта по правилам, заданным культурной матрицей, и одновременно сама эта матрица поддерживается и модифицируется механизмами культурного наследования. (См. рис. 2). Институты и есть те механизмы, посредством которых происходит трансляция культурных норм, их поддержание и адаптация. В этом смысле институты – это информационные системы, в которых хранится и перерабатывается внеличностное знание. Образно говоря, это одновременно процессор и диск памяти, содержащий классификации объектов и субъектов социума вместе с программами (нормами, правилами, установками) поведения последних12. Иными словами, институты – это Там же, с. 11. В оригинале – "beliefs", что точнее перевести как "убеждения". 10 Там же, с. 9. 11 Knight J. and D. North. Explaining economic change. The interplay between cognition and institutions // Legal Theory, 1997, vol. 8, p. 217, 218. 12 Такие программы «закрепляются в виде семиотических систем, знаковых форм и транслируются из поколения в поколение как исторический опыт культуры... Культура – некий диск памяти, с которого человек в процессе воспитания, обучения, социализации считывает это в свою голову. Когда он включается в какие-то виды деятельности, решает какие-то задачи, он обязательно и сам творит что-то новое. Культура 8 9 4 своеобразная инфраструктура, позволяющая людям думать, порождать и накапливать знания. Условия Материальное воспроизводство условий деятельности будущее Решения настоящее прошлое Культурная детерминация условий деятельности Продукт Рис. 2. СПИРАЛЬ ЭКОНОМИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ Социолог Мэри Дуглас, автор специального исследования о механизмах воздействия институтов на социальное поведение, отмечала, что «институты систематически направляют индивидуальную память и канализируют наши восприятия таким образом, чтобы они были совместимы с отношениями, которые этими институтами санкционированы. ...Мы применяем те категории, которые наши администраторы используют при сборе налогов, переписях населения, оценке ресурсов для нужд школ или тюрем... Да и как нам помыслить самих себя в обществе иначе, чем сквозь призму классификаций, закрепляемых нашими институтами». 13 Социологический взгляд на институты отражает важную сторону дела, но отнюдь не исчерпывает проблему. Во-первых, он затрагивает только часть информации, циркулирующей в экономике и обществе; во-вторых, он – как и взгляд экономический – оставляет без внимания диахронию культурных кодов, т.е. механизмы преемственности и изменчивости этой информации. *** В осмыслении роли знания в экономике важную роль сыграла статья Ф. Хайека «Использование знания в обществе» (1945 г.)14. Она во многом предопределила и трактовку этого понятия в экономическом дискурсе, и ракурс рассмотрения темы. Речь шла о «знании особых условий времени и места» – индивидуализированном и распыленном, не относящемся к категории научного и не пригодном для статистического агрегирования. Именно игнорирование такого типа знания в экономической теории породило, по мысли Хайека, иллюзии о возможности заменить рынок централизованным планированием. Впрочем, в той статье 1945 г. ограниченность научного знания как базы управления экономическими процессами Хайек связывает не только с индивидуализированным знанием, но и с развитием практик и институтов, опирающихся на привычки: «цивилизация движется вперед, увеличивая число важных действий, которые мы в состоянии выполнять, не думая о них».15 Однако природа этих практик и институтов отбирает это новое и закладывает в свою память» (Стёпин В.С. Российская ментальность и рыночные отношения. / Экономическая теория марксизма и современность. труды научного семинара. Вып.2. Отв. ред. – В.А. Медведев. М.: ИЭ РАН. 2011. С.240-241). 13 Douglas, Mary. How Institutions Think. Syracuse: Syracuse University Press. 1968. P. 92, 99. 14 Hayek F. The use of knowledge in society // The American Economic Review. Vol. 35, No. 4. (Sep., 1945), p. 519-530. 15 Цит. По: Хайек Ф. Индивидуализм и экономический порядок. М.: Изограф. 2000. 5 осталась здесь не раскрытой. Позже Хайек вернулся к этой теме и признал, что «обучение на опыте» также порождает определенный вид знания, пусть и такое, «которое хоть и может быть описано в терминах правил, но которое действующее лицо не способно выразить словами, а только и может, что следовать им»16. Таким образом, в обществе циркулирует не только знание индивидуализированное, личностное, но и знание надиндивидуальное, или внеличностное. Последнее может быть как научным, так и ненаучным, или опытным, передающимся посредством наблюдения и подражания. Оба вида знания доступны каждому экономическому агенту, хотя объем знания, которым индивид фактически обладает, зависит от его личного опыта, с одной стороны, и его культурного опыта, - с другой. Экономистам более понятными оказались идеи Хайека об индивидуализированном знании. Внеличностное знание, связанное с институтами, как правило, не осознаются как знание, хотя оба вида знания не существуют одно без другого. Знание, транслируемое культурой, составляет рамки, в которых возникают и хранятся элементы «хайековского» знания. Подавление индивидуализированного знания формализует и обедняет социальные взаимодействия; ослабление внеличностного знания затрудняет взаимодействие между людьми, фрагментирует социальное пространство. *** Далее возникает вопрос – а как устроены институты, что они собой представляют как реальность? Двойственность институтов означает, что они имеют не только идеальную размерность, но и «живую плоть». Они существуют «физически», то есть служат не только рамками, направляющими социальную и экономическую деятельность, но и являются составной частью социальной и экономической реальности. Это государственные службы, отвечающие за правопорядок; правовые институты (суды, адвокатские, нотариальные конторы и др.), призванные обеспечивать правосудие; образовательные учреждения; передающие знания; учреждения культуры, формирующие образцы поведения; наконец, семьи, передающие опыт поколений. В тех случаях, когда институт представляет собой отдельный специализированный социальный механизм, режим функционирования этой профессионально-корпоративной части отличается от режима функционирования остального общества. Для осмысления места такой деятельности в экономической системе стоит обратиться к феномену профессий, активно изучаемому политологами и социологами, но редко попадающему в поле зрения экономистов. Уделяя так много внимания исследованию рынков, не забывая про фирмы и организации, экономисты почти не занимаются исследованием «профессий». Между тем профессии представляют собой третий механизм координации деятельности, который отличается как от рыночного, так и от иерархического. Судья, врач, университетский профессор не должны быть встроены в систему бюрократического подчинения. С другой стороны, отношения врача с пациентом или студента с профессором не являются рыночными вследствие того, что ни пациент, ни студент не могут квалифицированно судить о качестве услуги, предоставляемой врачом или профессором. Качество в этом случае обеспечивается механизмами социализации и контроля внутри профессии, которая по отношению к обществу в целом выступает как единое целое. Иначе говоря, профессии организованы как гильдии17. За государством в этих условиях остаётся придание таким правилам правового статуса (путем Хайек Ф. Право, законодательство и свобода. М.: ИРИСЭН. 2006. С.37. Freidson E. Profession of Medicine: A Study of the Sociology of Applied Knowledge. Chicago: University of Chicago Press. 1988. 16 17 6 лицензирования и др. подобных процедур) и исполнение финансовых обязательств, в той мере, в какой они этими правилами заданы. Частью профессий, как правило, выступают и системы профессионального образования, через которые рекрутируются новые члены корпорации и транслируются, вместе с профессиональными знаниями, её нормы и правила. Венцом профессиональнокорпоративной организации выступают профессиональные этические кодексы, призванные формировать как ценностные установки специалистов, так и общественные ожидания в отношении представителей данной профессии. Выведение деятельности профессиональных корпораций из-под непосредственной власти как рынка, так и государственной иерархии – залог устойчивости институтов и, как следствие, предпосылка ответственного отношения специалистов к своему делу. Профессионал, который лишён поддержки корпорации или считает себя свободным от её правил, скорее пойдёт на компромисс с рыночными, как правило, краткосрочными критериями, с одной стороны, или аргументами политической целесообразности – с другой. Есть, правда, и оборотная сторона медали, связанная с риском превращения корпорации в орудие защиты цеховых интересов и привилегий. Поэтому профессионально-корпоративная модель функционирования институтов действенна лишь до тех пор, пока соответствующая профессия пользуется доверием со стороны общества. Его утрата – основание для общественного, в том числе государственного вмешательства. Если сам принцип корпоративной организации восходит, как минимум, к средневековым цехам, то асимметричная структура, сочетающая доминирующий рыночный сектор и малый профессионально-корпоративный – это продукт капиталистической эпохи. В развитых рыночных экономиках такая модель сформировалась в конце XIX – начале XX вв.18 Однако во второй половине ХХ в. она подверглась существенной эрозии. Долгосрочные тенденции к относительному росту размеров государственного аппарата, доли в структуре экономической деятельности таких секторов, как наука, образование и здравоохранение, требовали существенного расширения профессионально-корпоративного сегмента экономики в ущерб рыночному и, как следствие, интенсификации перераспределительных процессов. В последние десятилетия ХХ в. наблюдалась противоположная тенденция к расширению сферы рыночного регулирования, в том числе за счёт вовлечения в неё тех видов деятельности, которые ранее относились к профессионально-корпоративной сфере. Процессы "орыночивания" затронули образование, здравоохранение и даже многие сектора государственных услуг. Это вызвало ряд негативных тенденций. Профессиональное знание стало замещаться экспертным, снизилась этическая планка в работе специалиста: в его самосознании ценностные установки на служение обществу всё больше замещаются стандартными установками наёмного работника Тема профессий выводит на отношения с государством, с властью. Элиот Фрейдзон пишет о необходимости защитного механизма, укрытия (shelter), отгораживающего гильдию от рынка и от бюрократии. Любая гильдия, ее автономность, связана с властью. Однако это должен быть долгосрочный контракт, который не подлежит текущему регулированию. Иначе возникает риск «обюрокрачивания» профессий, что ничем не лучше их «орыночивания». *** Конкретизируя мысль Дугласа Норта, мы взглянули на институты, как на внеличностную подсистему человеческого знания, задающую концептуальный базис и устанавливающую рамки индивидуального действия. Институты, таким образом, – это когнитивно-информационные системы, которые можно изучать на междисциплинарной основе, используя аналитический инструментарий различных наук – философии, См.: Brint S. In an Age of Experts. The Changing Role of Professionals in Politics and Public Life. Princeton: Princeton University Press. 1994. Р. 30-38. 18 7 лингвистики, информатики и т.д. Институты – это также и реальные социальные системы, имеющие свою специфику, которые можно исследовать на эмпирическом уровне.
