Улень / Как мы с Митькой за колбасой ходили

Улень / Как мы с Митькой за колбасой ходили
Мы с Митькой стояли у двери супермаркета, и я задумчиво сверлил глазами объявление
«С животными вход запрещён!». С одной стороны, оставить Митьку на улице было совершенно
невозможно, с другой стороны, выслушивать вопли охранника и продавщиц мне совершенно не
хотелось. Можно было спрятать Митьку из-за его небольших габаритов, но он панически боялся,
когда его прятали под одежду, и потом несколько дней дулся на меня, свернувшись калачиком на
своём лежбище, отказываясь со мной разговаривать. Соседи тихо ненавидели его и меня за одно.
Один раз я слышал, как старуха с третьего этажа говорила пенсионеру с четвёртого: «Ишь,
больной этот, ошейник на него повязал! Захочет Боженька наказать, разум отнимет!» Но я любил
Митьку, кривого и со свалявшейся от времени шерстью, он был для меня родным. Часто, после
долгих прогулок, я опасался, что он заболеет и закапывал ему пипеткой в рот специальную
микстуру, которую он терпеть не мог. Мне приходилось подолгу сжимать его пасть, что бы
лекарство попало внутрь.
Вспоминая все эти сентиментальности, я снял с себя толстовку, взял поводок в одну руку,
прижав согнутой в локте другой рукой тёплый комочек к ноге, и перекинул толстовку через руку
так, чтобы Митьке было видно хоть чуть-чуть. Никаких посторонних звуков от него я не боялся,
он мог только начать шумно возиться. Я толкнул ногой дверь, и мы вошли в магазин. Время было
уже позднее, и покупателей было мало. Пытаясь не привлекать к себе внимание, мы осторожно
углубились внутрь супермаркета. Некоторые посетители, которые попадались нам навстречу,
удостаивали нас взглядом, который мог бы быть чуть менее продолжительным. Когда я увидел
своё отражение в большом зеркале, то понял насколько комично я выгляжу - испуганный очкарик,
который прижимает к груди одной рукой скомканную ткань, а другой - пустую железную
корзинку. Посмотрев на Митьку, я с удовлетворением отметил, что с ним всё в порядке и отметил
про себя: «хорошо быть маленьким». Корзинка быстро приобрела вес небольшого батона
«докторской», двух булок и пачки кефира. Я пошёл к кассе и думал, что даже если кассир заметит
у меня под толстовкой «неоплаченный товар», то сильного шума поднимать не будет и отпустит
мне продукты.
Вдруг Митька увидел яркую женщину в белых красивых туфлях. Электрический свет
отражался от пуговиц на её короткой куртке и слепил глаза, окутывая всё вокруг осенним
туманом. Я стоял и смотрел на женщину, пока не понял, что почти ничего не осталось от первого
снега на улицах. Пока не понял, что кто-то перевёл стрелки часов назад. И я, то ли отставая за
всеми, то ли опережая их, спешил и опаздывал непонятно куда и ошалело рассматривал небо,
раскрашенное карандашами. Оно было заштриховано неровно, так мог бы рисовать ребёнок,
который, зажав связку цветных карандашей в кулаке, старательно красит чистый листок. Смотрел
на женщину, пока не понял, что рекламные транспаранты на фоне разноцветного неба смотрятся
совершенно дико, они большие, с ровными чёткими контурами, внутри их буквы сплетены с
цифрами клубком осьминогов, с двигающимися влажными хвостиками.
Внезапно мне стало трудно стоять, ноги напрасно искали на кафельном полу магазина
холодную и грязную зыбь, дыхание сбивалось, привыкая к жёсткому тёплому воздуху магазина, а
одёжда тяготила, немыслимо тяготила воспоминаниями о пустынных проспектах. Снег стаял,
обнажив мои тревоги и отрешённую задумчивость. Это когда в голове много-много всяких
картинок, скульптур и не хочется говорить ни с кем, потому что у них другие мысли. Стоял и
смотрел на женщину, пока не понял, что у них настоящие, живые, переживающие, может
влюблённые в нечто и жизнерадостные шарики в головах. Мою же голову заполняют жёлтые,
тусклые капли жира в желатиновой оболочке. Стоял и смотрел на женщину, пока не вспомнил, что
не так давно на литературных чтениях мне подарили две книжки. Селби и словарь русского мата,
точнее, лексические и фразеологические выражения слова «хуй», и как я, растроганный этим,
начал лепетать, какая это замечательная книжка, и как я давно её хотел, что видимся мы не
последний раз и, может, в следующий раз мне вручат лексические трактовки слова «пизда».
Вспомнив это всё, я понял, что совсем забыл про Митьку, который занервничал и стал пытаться
высунуться наружу. Этого я и боялся. Громко шипя на него и повторяя: «Митька, сучонок, лежать,
лежать я сказал, нельзя здесь!», опасаясь, что его может вырвать, как в прошлый раз, мне на
штаны, я попытался сжать его двумя пальцами. Но он совершенно меня не слушал, карабкаясь
вперёд с невероятной скоростью, он выпутался из моих нетвёрдых объятий и высунулся
наполовину из-под толстовки. Этого оказалось достаточно, чтобы чересчур внимательный
мальчуган потянул своего папу за рукав и с удивлением спросил: «А зачем дядя к письке шнурок
привязал?» Эта фраза подействовала отрезвляюще на Митьку, он моментально съёжился, только
было поздно. Папа внимательного мальчугана надвигался на нас с приличной скоростью, и
спасаться бегством было поздно. Молния вошла в меня куда-то пониже подбородка, а вышла через
затылок, которым я сильно ударился об пол. Краем глаза я успел увидеть, как ко мне бегут две
продавщицы и охранник, и что Митька притворился мёртвым и повис на штанине, блестя своими
шипами на маленьком кожаном ошейнике.