"Cubicus"

"Cubicus"
Действующие лица:
Аврелий, 17 лет.
Аврелия, 25 лет, сестра Аврелия. Малорослая и худая, с подростковой фигурой, бойкая.
Лукия, 18 лет. Полноватая, шумная.
Домицилла, 22 года.
Иешуа, за 30. Высокий, крепкий, плотный мужчина со сталью в голосе.
Максимус, за 30. Худой, говорит быстро, в пластике преобладают закрытые жесты.
Юний, 28, народный трибун, строен и красив.
Публий Альпий, 45, народный трибун.
Консул Марциев, стареющий, с лицом бесцветным и серым.
Cтарик, словно иссохшийся, поверх одежды, сливающейся в одно бесформенное серое пятно
- ржавый и лязгающий при каждом движении легионерский доспех. На голове ржавый же
легионерский шлем с поредевшим гребнем.
Рассказчик.
Пролог
На сцене стоят мусорный ящик и гипсовый бюст, отдаленно напоминающий Сенеку.
Выходит РАССКАЗЧИК, выглядящий типичным представителем N-ского креативного класса:
клетчатая рубашка, очки, бородка. Сверху накинута тога. В руках - бумажный стаканчик
кофе. Свой монолог РАССКАЗЧИК начинает, то и дело отпивая оттуда - небрежно,
непринужденно.
РАССКАЗЧИК. Вы знаете, человеческая память... имеет свойство вымарывать плохое,
оставляя только хорошее. Так, гимназию мы назовем золотым временем, забыв про
паршивые завтраки и розги, о первой любви будем говорить с нежностью, и прыщик у нее на
носу мы превратим в кожу белее фарфора, а времена двадцатилетней давности - да что уж,
любые времена, которые успели достаточно забыться - станут для нас золотыми. Так, в
золоте и нежности заспиртованные и поставленные на полку, они и станут историей.
Однажды, в тот момент, когда они станут для нас набором случайных образов - белоснежная
кожа, безудержное счастье, что там еще — мы снова вдруг захотим к ним вернуться. И когда
мы достанем их с полки снова и откроем... (неожиданно осекается, словно забыв, о чем
говорил. Легонько стучит рукой по голове бюста) Слышали? Пустой внутри. (выбрасывает
пустой стаканчик и уходит)
Первый акт
Сцена первая
Действие происходит ранней осенью, в наши дни, в городе N-ске - столице одной большой и
слегка нищей военной державы N. На авансцене стоит Кубикус - железная конструкция,
обтянутая клеенками с надписями "ИЕШУА - НАШ МЭР", разноцветными. Вокруг Кубикуса,
то и дело вглядываясь в экран телефона, ходит АВРЕЛИЙ.
АВРЕЛИЙ. А Иешуа, кажется, опять дисквалифицируют...
Одна из клеенок приподнимается; из-под нее выглядывает АВРЕЛИЯ.
АВРЕЛИЯ. В третий раз за неделю дисквалифицировать хотят. Не выйдет! Вон, пойди
проверь, он о-про-вер-же-ние написал. Помнишь того, ну, с нашего двора, ну, седого и с
книгами на греческом? Он все время говорил, что живем мы (с важностью) в полицейском
государстве.
АВРЕЛИЙ. Который пьяница, что ли? Как же, помню. Садился, в одной руке фляжка, в
другой книга на греческом, и говорил.
АВРЕЛИЯ. Но ведь умные вещи говорил!
ЛУКИЯ. Да! Да! Умные вещи!...
АВРЕЛИЙ. Что Иешуа опять устроил-то?
АВРЕЛИЯ.(вылезает из Кубикуса. Следом за ней выскакивает ЛУКИЯ.)
АВРЕЛИЯ. За правду боролся. (со знанием дела) Говорят, в нашей стране за правду очень
сложно бороться.
ЛУКИЯ. Да! Да!.. Он совершенно прав - мы живем в полицейском государстве!..
АВРЕЛИЙ. Да уж, действительно. В полицейском государстве. Не очень-то легко бороться,
когда в Иродово детей... за листовки... и никто ведь ничего не слушает даже.
АВРЕЛИЯ. Когда в Иродово детей, да за листовки, не обязательно евреем быть, чтобы тебе
Иешуа нравился. (пауза) Но я добровольно христианкой стала. Если Иешуа христианин,
значит, можно им доверять. Во всяком случае, кому же еще верить? Весталкам этим? Лица от
ботокса трещат. Казенного удава - из городского зоопарка, - городского, Плутон его дери,
зоопарка забрали, для своих игрищ со змеями.
АВРЕЛИЙ. Игрищ со змеями?
АВРЕЛИЯ. Ты же знаешь, какие у весталок игрища бывают. Вот, смотри (слышен шелест;
АВРЕЛИЯ вылезает из Кубикуса с газетой. Читает, запинаясь) Удав N-ского зоопарка
изнасилован в святилище Гестии. В ходе ритуальных игрищ животное скончалось. Вот.
Каково?
АВРЕЛИЙ. (с отвращением) Зачем ты так, я же себе представил. А за что в Иродово тетрарх
школьников...
АВРЕЛИЯ. За листовки.
ЛУКИЯ. (важно) За листовки!
АВРЕЛИЙ. Они там этими листовками пол-района покрыли, да так, что шагу ступить негде,
а у нас тут, в центре города, на Кубикусе даже газет нет. (проверяет телефон) Домицилла
вернуться обещала скоро. В штабе, говорит, письма на имя консула пишут (серьезным
голосом, подражает штабным писарям, какими их себе представляет), что
дисквалифицировать Иешуа нелегально, и что не дело это, когда среди кандидатов в мэры ни
одного христианина нет. (своим обычным тоном) Может, листовок хоть принесет.
АВРЕЛИЯ. А у Иешуа вон опять Божественное Озарение случилось.
АВРЕЛИЙ. С чего это вдруг?
АВРЕЛИЯ. Так Максимус пишет. (запинаясь) По такому случаю мы выпустили новый номер
агитационной газеты, тиражом в 6 миллионов. Это, по-моему, хорошо. Это, по-моему, значит,
что и нам новую газету завезут. А то нам людям раздавать нечего, люди подходят,
спрашивают, а у нас ничего нет, а что есть, все посчитано.
ЛУКИЯ. Правильно!.. Нельзя, когда все посчитано!..
АВРЕЛИЙ. (АВРЕЛИИ) Раз Максимуса так озарения Иешуа волнуют, чего же он сам не
христианин?..
АВРЕЛИЯ. Он иудей. (подумав) В душе. Это другое. По-моему, сенатору нужно быть в душе
быть немножко иудеем.
АВРЕЛИЙ. Сенаторы все язычники.
АВРЕЛИЯ. Иудей - это мен-та-ли-тет.
АВРЕЛИЙ. (продолжает читать новости) Вольски танцуют лезгинку на Площади Марциева...
Марциев поймал волчицу весом в центнер... Протесты — дело рук египтян и подготовлены
извне, заявляют эксперты... Волчица передана в заповедник N как символ города... Катонов
опять поссорился с Марциевым, но говорит, что все нормально... Марциев отделился от
Партии Меркуриев и Похитителей Сабинянок... господи, у Марциева с Катоновым что,
любовь, что ли?
АВРЕЛИЯ. Может, и любовь. А мужеложцев распинают. Нет, у меня, конечно, в друзьх
мужеложцев нету, но крест - это уж слишком. Пусть ложат, кого хотят, эти мужеложцы. Не
Марциево это дело, кто извращенец, а кто нет.
АВРЕЛИЙ. Да, не Марциево. Пусть лучше с волчицей своей жирной возится. Подождем
Домициллу?
АВРЕЛИЯ. Подождем. Все равно раздавать нам нечего.
(АВРЕЛИЯ исчезает в Кубикусе; ЛУКИЯ следует за ней)
АВРЕЛИЙ. Аврелия?..
АВРЕЛИЯ. Да?
АВРЕЛИЙ. А какой он - Иешуа?..
(АВРЕЛИЯ снова вылезает из Кубикуса. Свет в зале начинает медленно гаснуть, освещая
только ее фигуру и АВРЕЛИЯ)
АВРЕЛИЙ. Какой он - что ты, только на него взглянув, христианство приняла?
АВРЕЛИЯ. Он? Он... особенный. Ты на него смотришь... а он смотрит на тебя. И он всех рад
видеть, и он всем обещает, что все будет хорошо... то есть все, конечно, обещают, что все
хорошо будет, но он-то, он-то!.. Он это по-особому делает, честно — и глаза у него честные, и
все у него честное! Вот так честные люди и выглядят. Честные люди пурпура не носят! Ты
когда-нибудь видел, чтобы Иешуа пурпур носил? Вот он говорит, что все будет хорошо, а ты
слушаешь, и веришь, потому что уж ему-то верить можно, потому что просто не может
ничего плохо быть, когда он такой и так на тебя смотрит. От кого ты раньше слышал, что
бороться надо?
АВРЕЛИЙ. (осторожно) Да от кого только не слышал.
АВРЕЛИЯ. Врешь! Все они не борются. А Иешуа — борется. Только он умный очень, он с
умом борется. Никому больно не сделает, кроме тех, кто неправильно поступает. Взять вот, к
примеру, урода лживого этого. Публия Альпия. Который себе виллу отстроил. За три
миллиона сестерциев. Иешуа ему показал! Иешуа ему устроил и виллу, и жизнь веселую! И
это правда, самая что ни на есть чистая правда! Все должны знать! А еще... (влюбленно
вздыхает) Иешуа сказал: и так будет с каждым, не важно, похититель ли он сабинянок или
чего попроще, ибо народ, так и сказал, да, ибо народ правды требует! Иешуа им всем
покажет!..
АВРЕЛИЙ. Кому, народу?..
АВРЕЛИЯ. (раздраженно) Нет, сенаторам! Да будет так!..
ЛУКИЯ. (из Кубикуса) Да будет так!...
(затемнение)
Сцена вторая
На авансцене - стол, за которым сидят ИЕШУА и МАКСИМУС. Полутьма. ИЕШУА сидит,
сгорбившись и уткнувшись взглядом в стол. Он одет в хорошие джинсы, добротные ботинки
и клетчатую рубашку недурного качества, поверх которых накинуто живописно изодранное
рубище. МАКСИМУС - в простых черных брюках, красной рубашке, поверх - тога с
пурпурной полосой, идущей по краю.
МАКСИМУС. Посмотри на меня, пожалуйста.
ИЕШУА нехотя поднимает на него глаза.
МАКСИМУС. Вот так, славно. (встает из-за стола, проходится по сцене; походка выражает
нервозность) И скажи мне на милость, зачем тебе понадобилось...
ИЕШУА. Люди должны знать.
МАКСИМУС. Сколько стоило позолотить лапки пятидесяти тетрарховым павлинам?! Ха!
Смешно.
ИЕШУА. Ты сам прекрасно знаешь. Когда люди слышат такое, им становится интересно, с
чего бы вдруг тетрарх красит своим павлинам лапки жидким золотом, а в подъезде уже пятый
год...
МАКСИМУС. Зато подъезд тетрарховой падчерицы весь в листовках.
ИЕШУА. Шестикомнатная квартира с мраморным алтарем в гостиной.
МАКСИМУС. На твоем месте я бы опустил алтарь и ограничился количеством комнат, когда
рассказываешь о таких вещах народу.
ИЕШУА. Из квартиры алтарь не выкинешь.
МАКСИМУС. Им просто достаточно понимать, что это дорого. До-ро-го. И все. Тетрарх чуть
с ума не сошел от ярости, а ты баллотируешься в мэры. Улавливаешь связь?
ИЕШУА. Нет, не улавливаю. Они все впадают в ярость, когда слышат правду.
МАКСИМУС. (резко отодвигает стул и садится напротив ИЕШУА, жесты полны
раздражения) Ты - баллотируешься - в мэры. Мэр - это государственная должность; будучи
избранным, ты окажешься среди таких, ты будешь командовать такими и слушать от таких
указания. И в это время ты еще позволяешь себе плясать с красной тряпкой прямо у них
перед носом!
ИЕШУА. Но ты забыл, что государство - не для них, а для народа.
МАКСИМУС. О-о-о, да. Государство - это ты, государство - это я, государство - это та
женщина, сына которой арестовали на протестном шествии, государство - это тот безногий
мужчина, который живет на одну лишь легионерскую пенсию, государство - это они, люди
улице, государство - это юноша, который ест свой завтрак в кафе напротив, и тот бездомный
тоже - государство... Нет, я слишком хорошо это помню. Прибереги свои речи для волонтеров
и новоиспеченных христиан.
ИЕШУА. Нет ничего дурного в том, что человек решил принять христианство. Наоборот:
теперь люди начинают сомневаться, и это важно.
МАКСИМУС. Вот только разговаривать с этими вновь принявшими христианство ты так и
не научился.
ИЕШУА. Мне кажется, они верят мне. Посмотри на них: они вдохновлены. В кои-то веки им
хочется изменить что-то, кроме своего статуса в твиттере.
МАКСИМУС. Я смотрю на тебя и думаю, что ты все-таки... не политик. Недостаточно
политик.
ИЕШУА. Сегодня утром ты говорил обратное.
МАКСИМУС. Искусство политика - это больше, чем обличения.
ИЕШУА. Это не обличения, это правда.
МАКСИМУС. Научись говорить с ними не с подмостков.
ИЕШУА. Я не скажу им ничего нового.
МАКСИМУС. Тебе и не нужно говорить ничего нового.
(МАКСИМУС пристально смотрит на ИЕШУА. Повисает полная тишина.)
МАКСИМУС. Учись очаровывать. Без этого ты пропадешь - мы все пропадем. Поговори с
ними - а я улажу ту некрасивую и грустную историю с тетрархом, и вскоре никто о ней не
вспомнит, кроме пары журналистов. А что касается журналистов, то скорее марциевская
волчица окрасится в пурпурный цвет, чем их в нашей стране кто-то начнет слушать.
ИЕШУА. С Марциева станется ее покрасить, что золотые павлиньи лапки.
МАКСИМУС. (тихо) Верь мне.
Затемнение.
Сцена третья
Все тот же Кубикус; АВРЕЛИЙ сидит возле него, сложив ноги по-турецки, и читает с
телефона новости.
АВРЕЛИЙ. (вслух) Мертвый удав из зоопарка города N, ранее подвергшийся жестокому
изнасилованию, найден на городской помойке... Школьников в Иродово отпустили, сделав
выговор... Удав стал героем интернет-мема... массовые беспорядки на вольском овощном
рынке, погибло пять человек, два легионера госпитализировано... Беспорядки, по словам
экспертов, подготовлены иудеями...
АВРЕЛИЯ. Иешуа говорил, что рано или поздно должно так кончиться.
АВРЕЛИЙ. Эй, еще ничего не закончилось. Вечно ты все преувеличиваешь.
(молчание)
АВРЕЛИЙ. Как думаешь, дисквалифицируют все-таки?
АВРЕЛИЯ. Не посмеют.
АВРЕЛИЙ. Два дня до плебисцитов.
АВРЕЛИЯ. А у нас до сих пор газет нет.
АВРЕЛИЙ. Да какой смысл газеты новые привозить, если до плебисцитов два дня, а консул
Марциев Иешуа снять хочет?
АВРЕЛИЯ. Разве мы его меньше любить будем, если он плебисциты проиграет?
АВРЕЛИЙ. (сглотнув, кивает)
АВРЕЛИЯ. Вот именно.
(Входит Домицилла - крепко сбитая, в истинных канонах красоты страны N, с охапкой белых
роз. АВРЕЛИЙ и АВРЕЛИЯ смотрят на нее в немом ожидании)
ДОМИЦИЛЛА. (со вздохом раздражения, как если бы рассказывала это уже не в первый раз)
Вот, по дороге купила. Красивые, и отдавали совсем дешево.
АВРЕЛИЯ. Очень мне нужны твои цветы. Ты лучше про Иешуа скажи, писали чего?
ДОМИЦИЛЛА. А, это. Все там есть. Сами прочитать можете, не маленькие.
АВРЕЛИЙ. (хватается за телефон, тараторит) Создателей интернет-мема с удавом обвинят в
оскорблении чувств правоверных язычников... не то! Глава вольской общины критикует Nских националистов, Максимус попил кофе, Иешуа попил кофе вместе с Максимусом, какаято статья про секретные сенатские термы, интервью вот, анонимная греческая невольница,
социалка, социалка... (замирает, поднимает глаза на Домициллу) С Иешуа сняли обвинения.
ДОМИЦИЛЛА. То была хорошая новость.
(радостный крик ЛУКИИ из Кубикуса) Да! Да!
ДОМИЦИЛЛА. Опять не поняли. Я же сказала, то хорошая новость была. Есть еще и плохая.
(все смотрят на нее выжидательно)
ДОМИЦИЛЛА. Газет мне, как и всегда, не дали.
ВСЕ. И ты нам об этом после таких новостей рассказываешь?
ДОМИЦИЛЛА. А раз газет у нас нет, то выходит, что мы тут сидим и ничего не делаем.
Непорядок это.
ВСЕ. И пусть непорядок. Когда в нашей стране порядок бывал?..
ДОМИЦИЛЛА. Из штаба только что позвонили. Максимус с проверкой едет.
(Вокруг Кубикуса поднимается шум и суета; ЛУКИЯ выбегает с пачкой бумаги неизвестного
происхождения. Кубикус несколько раз двигают, словно пытаясь понять, где он будет
смотреться лучше.)
Затемнение.
Конец первого акта
Второй акт
Сцена первая
На авансцене - все тот же Кубикус, возле которого устало сидят, пытаясь перевести дыхание,
АВРЕЛИЙ, АВРЕЛИЯ и ЛУКИЯ. АВРЕЛИЙ в нервном ожидании отбивает какой-то ритм
ступней. АВРЕЛИЯ всматривается в пространство, выжидая, и как-то машинально плетет из
роз ДОМИЦИЛЛЫ венок.
АВРЕЛИЙ. Он об этом не писал.
ДОМИЦИЛЛА. В штабе говорят, проверка эта тайная.
АВРЕЛИЯ. Ты же знаешь, какой он, ему всегда все про всех знать надо. Кон-троль!.. Да мы
без штаба... Они все знают — кто работает, кто нет...
АВРЕЛИЙ. Не припомню, чтобы мы в последнее время работали.
ЛУКИЯ. Приходил этот старик.
ДОМИЦИЛЛА. Опять газету спрашивал?
АВРЕЛИЯ. Максимус говорит, не волноваться. В Клеопатрино завезли уже. В ОктавинАвгустово тоже. И даже в Иродово.
АВРЕЛИЙ. Только у нас нет ничего.
АВРЕЛИЯ. Газеты наши, говорят, с газетами этого перемешались, как его...
АВРЕЛИЙ. Того, что нубийцев чернозадыми называл?
ДОМИЦИЛЛА. Он в своей газете еще писал, как капусту по заветам Диоклетиановича на
подоконнике у себя выращивать.
АВРЕЛИЙ. Что-то капусты захотелось...
ДОМИЦИЛЛА. Заткнись.
(Входят ИЕШУА и МАКСИМУС; АВРЕЛИЯ вскакивает, да так и застывает с венком в руках,
счастливая, пораженная и смущенная. АВРЕЛИЙ не решается подойти поздороваться)
МАКСИМУС. (панибратски хлопает АВРЕЛИЯ по плечу, старательно улыбается) Ну что,
молодой человек, работаем?
АВРЕЛИЙ. Газет не...
АВРЕЛИЯ. (перебивает, радостно) Работаем, еще как!
МАКСИМУС. (толкает ИЕШУА в бок локтем) И как раздается?
АВРЕЛИЯ. (с готовностью) Просто замечательно раздается! (смотрит на ИЕШУА, говорит в
сторону, мечтательно) Такой красивый... такой отстраненный... (опустив взгляд на
собственные руки, озаряется идеей и протягивает ИЕШУА белый венок из роз) Вот, возьмите,
пожалуйста. Это от нас. Вам.
ИЕШУА. Это точно мне?
МАКСИМУС. (тихо) Тебе-тебе. (нахлобучивает венок ИЕШУА на голову)
ИЕШУА. Ну, я вижу, у вас тут... (хмурится) все в полном порядке.
ДОМИЦИЛЛА. (с готовностью) Мы можем вам отчета показать.
ИЕШУА. Было бы...
МАКСИМУС. Думаю, в этом нет надобности, друзья.
(за сценой раздается старческий голос; выходит СТАРИК.)
(ДОМИЦИЛЛА сохраняет каменное лицо. АВРЕЛИЯ и ЛУКИЯ жестами пытаются показать,
что газеты кончились; СТАРИК, ИЕШУА и МАКСИМУС наблюдают за этой пантомимой.
Наконец, ДОМИЦИЛЛА не выдерживает)
ДОМИЦИЛЛА. Кончились!
СТАРИК. И вчера не было, и позавчера не было. Уж не едите ль вы их случаем?..
ИЕШУА. Подождите, я ничего не понимаю.
АВРЕЛИЯ. (нежно) Вам, может, все-таки отчеты показать?
ИЕШУА. (холодно) Не стоит. Сколько времени у вас уже нет газет?
(молчание)
ИЕШУА. Все понятно.
СТАРИК. (заметив ИЕШУА) А вы, значит, у них самый главный? (смотрит на фотографию на
одной из клеенчатых стенок Кубикуса) Вы наш, это самое, мэр?
ИЕШУА. Будущий. То есть возможно, что что будущий.
СТАРИК. Непонятно как говорите.
(МАКСИМУС снова толкает ИЕШУА локтем в бок)
ИЕШУА. Очень возможно, что я стану мэром. Если вы проголосуете. Ваш голос тоже важен.
ЛУКИЯ. Да-да! Очень важен!
СТАРИК. (недовольно) Да что мне голосовать-то? Мне при вас не жить, мне не голосовать,
да и разница какая, разве переменится... При войнах (по слогам, с особой значимостью) граждан-ских жил-жил, есть нечего было - а жили все... При Марциеве жил-жил. И жить буду. А
то, что есть нечего - оно бывает, бывает иногда.
ИЕШУА. (неожиданно проникновенно) А что, если все вдруг - и переменится?
СТАРИК. (с опаской и недоверием) Не к добру все это, не к добру. А если все переменится конец, значит будет. (кликушески) Конец, коне-е-е-ец будет! (собирается уходить)
ИЕШУА. (вслед) Подождите. У меня лишняя газета есть, как раз для вас.
СТАРИК. (останавливается на полпути, берет газету в руки, разворачивает, хмурится) Это
что за буквы? Вот «мэр» - погу прочесть. Вот «перемены», вот «Иешуа». А остальное-то что,
остальное-то?
ИЕШУА. Новая N-ская письменность.
СТАРИК. Не знаю такой письменности. Не для людей придумана. Вот, конец какой — когда
и в газетах буквы тарабарские. (уходит; за сценой слышно «Коне-е-е-ец!»)
ИЕШУА. Думаю, нам пора.
МАКСИМУС. Августово само себя не проверит! Прощайте.
(уходят)
АВРЕЛИЙ. Ты не обращай внимания.Мне кажется, Иешуа ты очень-очень понравилась.
АВРЕЛИЯ. (шмыгнув) Все не должно было, не знаю, таким оказаться.
АВРЕЛИЙ. Каким?
АВРЕЛИЯ. Дурацким.
АВРЕЛИЙ. Никто же не виноват, что этот старикашка все время приходит, когда его не зовет
никто.
АВРЕЛИЯ. Он все испортил.
АВРЕЛИЙ. А помнишь, ты сама мне говорила, что никогда нельзя отчаиваться? Может, ты
снова с Иешуа в штабе увидишься, и тогда он тебя вдруг полюбит.
АВРЕЛИЯ. (сквозь слезы) Правда?
АВРЕЛИЙ. (осторожно) П-правда.
АВРЕЛИЯ. (мечтательно) Иешуа всех любит.
(Свет гаснет. В темноте раздается недовольный окрик ДОМИЦИЛЛЫ - "Ну и придурки!")
Сцена вторая
Комната в здании Сената, стол, кресла. В одном из кресел, скорчившись, сидит консул
МАРЦИЕВ. Временами МАРЦИЕВ бормочет что-то сам себе, временами - шикает на рабов,
держащих над ним опахала, и рабы начинают размахивать опахалами старательнее. Входят
НАРОДНЫЕ ТРИБУНЫ, в их числе - ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ.
ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ. (ласково) О светлейший консул, победитель Кориол...
МАРЦИЕВ. Не нужно.
ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ. Властитель, что поднял страну нашу с колен...
МАРЦИЕВ. (срывается на крик) Не нужно!
(опахала в руках у рабов замирают)
МАРЦИЕВ. (уже спокойнее) В день тишины обойдемся без громких титулов.
ПЕРВЫЙ НАРОДНЫЙ ТРИБУН. Вы чем-то обеспокоены.
МАРЦИЕВ. Нашими иудеями. Тетрарх Ирод?
ПЕРВЫЙ НАРОДНЫЙ ТРИБУН. Будет смещен с должности и отдан под справедливый Nский суд, как и предполагалось. К тому же, та квартира его падчерицы, что нашли иудеи...
(оглядывается на ПУБЛИЯ АЛЬПИЯ)... нет, это уже переходит все границы.
ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ. Я говорил ему действовать тоньше.
МАРЦИЕВ. (с нервным смешком) Публий Альпий говорил тетрарху Ироду действовать
тоньше. Вы ведь все - идиоты.
ПЕРВЫЙ НАРОДНЫЙ ТРИБУН. Мы бы вас попросили, светлейший. Если вы чем-то
опечалены из-за иудеев - это, знаете ли, не повод...
МАРЦИЕВ. Довольно!
ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ. Но извольте же...
МАРЦИЕВ. Спросите каждого шелудивого пса в этом городе - и он ответит, что за Иешуа!
Сколько еще в сенатских речах я вынужден буду делать вид, будто Иешуа - это фикция,
безделка, выдумка Максимуса и его жалкой кучки дураков?
ПЕРВЫЙ НАРОДНЫЙ ТРИБУН. Светлейший, не стоит воспринимать Иешуа чересчур уж
серьезно. Как полюбили - так м разлюбят. Пристрастия шелудивых псов обычно
непостоянны.
МАРЦИЕВ. Будь проклят тот день, когда я позволил вам вытащить его из-под суда!
ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ. Это всего лишь выборы мэра, светлейший.
МАРЦИЕВ. А год назад было "это всего лишь сумасшедший, читающий проповеди на
площади". А полгода назад - "это всего лишь мода среди дураков на принятие христианства"!
ПЕРВЫЙ НАРОДНЫЙ ТРИБУН. Мы можем понять ваше стремление к политике
(передразнивает) меча и железной руки, но вы не даете Сенату ни продохнуть, ни выдохнуть.
Железная ваша рука размахивает своим мечом во все четыре стороны, наплевав на всякие
представления о чести сенаторов и законности.
МАРЦИЕВ. (очень спокойно) Простите, Юний, но вы рассудок совсем потеряли?
ПЕРВЫЙ НАРОДНЫЙ ТРИБУН. Вы не рискуете быть разодранным на площади в клочки
или обвиненным в воровстве, светлейший. Вы не рискуете своей памятью - ибо имя ваше в
нашей стране поминать всегда будут добрым словом, а памятники ваши стоят на своих
местах уже который год. (пауза) Нам же наши памятники дороги.
ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ. Мы более не можем рассчитывать на народную любовь. Сенату нужно
хотя бы иногда казаться честным.
МАРЦИЕВ. (вскакивает с кресла, проходится по сцене, встает между НАРОДНЫМИ
ТРИБУНАМИ) От кого я слышу это - от тебя ли, Альпий, любителя вилл и капустных
плантаций, греческих рабов и садов с райскими птицами, тебя ли, разницы не видящего
между своими деньгами и государственными? (поворачивается к ЮНИЮ) От тебя ли, Юний,
выдавшего сестру замуж за человека, что сколотил себе состояние на торговле списанными
галерами? (в зал) Крысы! Крысы, вот вы кто!
ЮНИЙ. Умерьте пыл.
МАРЦИЕВ. И не подумаю! Вы связываете меня по рукам, продолжая лить мне в уши
сладкий яд: все хорошо, все хорошо, только ничего не делайте, консул!
ЮНИЙ. Все хорошо. Ничего не делайте, консул.
ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ. Времена меняются.
ЮНИЙ. Новые времена требуют особой гибкости. И коли железная рука не может
обзавестись парой лишних суставов, мы видим смысл в том, чтобы ее...
ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ. ... сдержать.
МАРЦИЕВ. Зачем вы пришли?
ЮНИЙ. Ах, это? Только для того, чтобы узнать, в чем причина вашего дурного настроения,
светлейший. Вы нам нужны спокойным и счастливым.
ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ. Ведь как же поверишь в стабильность, глядя на человека беспокойного и
злобного? Выдохните, светлейший.
ЮНИЙ. Посмотрите на меня. (берет Марциева за подбородок) Да, вот так, спокойно,
уверенно, сосредоточенно. Такое лицо на и нужно.
ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ. Таким мы вас и любим.
МАРЦИЕВ. Крысы...
ЮНИЙ. Во многом умнее львов. Очень, кстати, сообразительные животные. Идемте,
Альпий.
(Уходя, НАРОДНЫЕ ТРИБУНЫ на секунду оборачиваются, почти синхронно. МАРЦИЕВ
упирается в них ненавидящим взглядом)
ЮНИЙ. Иешуа проиграет выборы.
ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ. В конце концов, это всего лишь выборы мэра.
(уходят)
(МАРЦИЕВ молча опускается в кресло. Рабы машут опахалами еще усерднее.)
Затемнение.
Сцена третья
На сцене - Кубикус, сплошь обтянутый клеенками с надписью "НЕ ВСЕ ПОТЕРЯНО". Возле
Кубикуса - ДОМИЦИЛЛА, АВРЕЛИЙ, АВРЕЛИЯ.
АВРЕЛИЙ. (читает) Иешуа встретился со школьниками из Иродово, сенаторы за
национальную идеологическую платформу, кто он, гражданин N, разработка единого
учебника N-ской истории, в Клеопатрино изнасилованы и убиты две вольские женщины,
Максимус опять с кем-то ругается...
АВРЕЛИЯ. Хватит скучных новостей.
АВРЕЛИЙ. Почему это они скучные?
АВРЕЛИЯ. В них нет накала, нет красоты, нет... чего-то важного! Вольские женщины.
Идеологическая - национальная - платформа. Учебники какие-то. Тьфу!..
ДОМИЦИЛЛА. Вы двое, хватит о новостях болтать и идите-ка лучше агитировать.
АВРЕЛИЙ. Меня сектантом назвали.
АВРЕЛИЯ. А меня - сектанткой и иудейской подстилкой.
ДОМИЦИЛЛА. И что?
АВРЕЛИЙ. Не очень-то приятно людям глаза открывать, когда они не слушают и тебя
сектантом зовут.
ДОМИЦИЛЛА. Как будто сам не знал, куда идешь.
АВРЕЛИЙ. Вот уж точно не знал, что люди такие.
ДОМИЦИЛЛА. (со смешком) Люди такие? Не новость. Зачем помогать-то шел, чтобы тебе
на улице улыбались, или чтобы люди знали, что Иешуа не вор?
(пауза)
АВРЕЛИЙ. (потупив взгляд) Чтобы доказать.
ДОМИЦИЛЛА. Что доказать?
АВРЕЛИЙ. А что доказать, сам не знаю. Что я не такое уж и...
АВРЕЛИЯ. Что он хоть чего-то стоит! (смотрит на Домициллу с вызовом) Что мы все - он,
ты, я - мы все хоть чего-то стоит, что дальше все будет только хорошо, что нельзя ведь всю
жизнь прожить... вот так.
АВРЕЛИЙ. Нет, все проще.
АВРЕЛИЯ. Но разве ты не хотел чего-то стоить? Быть причастным?
АВРЕЛИЙ. (через силу) Хотел. В этом-то все и дело. (смотрит на Домициллу) Я не хотел
быть один.
(За сценой слышен лязг доспехов и старческий вопль - "ГИБЕЛЬ, ГИ-И-И-ИБЕЛЬ!". Выходит
СТАРИК.)
СТАРИК. Ги-и-и-ибель! Гибель великая грядет!.. Вижу, чую, как иудеев, да на кресты!
Страшные времена! Ги-и-и-ибель! (останавливается, уже спокойным голосом) А вы чегой-то
тут делаете? Иудей-то ваш, он же выборы проиграл.
АВРЕЛИЯ. (с вызовом) Мы здесь потому, что еще не все потеряно. Вот, видите? У нас на
Кубикусе даже так написано. Не все потеряно.
СТАРИК. (читает) Вот, понятные буквы, не новый какой-то, тьфу, язык. Не все потеряно...
(глубокий, кашляющий, грудной звук) Х-х-х-х-х-ха! Когда я Лукуллова ради воевал - разве не
говорили мне, не все еще, мол, потеряно? Говорили. Когда меня в войне контузило, не
говорили мне разве - не все еще потеряно? Когда республику первую распустить задумали,
все обещали - лучше все, лучше будет. (пауза) Тогда еще площадь Марциева Сенатской
называлось. А на ней танки стояли. А по телевизору - все будет лучше, все будет лучше,
светлое, как его, будущее. Не пошел на выборы сенатские голосовать - проиграешь. Лучше
разве стало?
(все мотают головой)
СТАРИК. То-то и оно.
(уходит)
АВРЕЛИЙ, АВРЕЛИЯ и ДОМИЦИЛЛА переглядываются.
АВРЕЛИЯ. И все равно. (доверительно) Мне кажется, мы... как говорил Иешуа... мы с вами
стоим на пороге великих перемен. Не зря же я христианкой стала.
Затемнение.
Третий акт
Сцена первая
На авансцене кровать; вокруг нее расбросана мятая одежда. ЮНИЙ, замотанный в остатки
тоги, с голым плечом, встрепанный, сидит на одном краю кровати, МАКСИМУС,
выглядящий так же - на другом. ЮНИЙ игриво запускает в МАКСИМУСА одной из
подушек, МАКСИМУС падает на простыни, ЮНИЙ берет его за руку и отводит взгляд.
Повисает молчание.
ЮНИЙ. Теперь можно и поговорить.
МАКСИМУС. Не лучшее время для того, чтобы выяснять отношения.
ЮНИЙ. (целует МАКСИМУСА в шею) О нет, самое время для того, чтобы выяснять
отношения.
МАКСИМУС. (через силу) Хорошо. И о чем именно ты хочешь поговорить?
ЮНИЙ. (откидывается на подушки, ложась рядом) Да так, сущие мелочи. О твоем
созидательном начале. В конце концов, (смотрит в потолок, беззаботно) будь мы лишены
созидательного начала — о, этой безумной, безумной штуки - в кого бы мы с тобой
превратились?
МАКСИМУС. В идиотов удивительного душевного здоровья.
ЮНИЙ. Вроде тех, что сейчас стоят на Кубикусах. Вот ведь смешные. В конце концов, что
есть показатель душевного здоровья и идиотизма, если не вера в лучшее?
МАКСИМУС. (мрачно) Ты об этом.
ЮНИЙ. Да. Твое воображение - что фабрика по производству уродцев всех мастей. Эти твои
идеи. Порой мне от них просто дурно.
МАКСИМУС. Да перестань же.
ЮНИЙ. (неожиданно серьезно, в голосе звенит гнев) Какого черта я вижу Кубикусы в
городе?
МАКСИМУС. Иешуа следует хоть как-то держать лицо.
ЮНИЙ. (громко и нервно смеется МАКСИМУСУ в лицо) Прости. Ты что, шутишь? Иешуа
не знает... (прекращает смеяться, почти ласково треплет МАКСИМУСА по щеке,
приподнимается над ним на локтях, замирает слишком близко, словно в броске, и вдруг
нарочито невинно спрашивает) ... что мы в самом начале придумали, чем закончатся выборы?
МАКСИМУС. Кто же знал, что он окажется таким идеалистом?
ЮНИЙ. Ты знал. Где твое хваленое чутье? Мы дали ему деньги, поддержку, даже чертов
штаб и десяток умнейших политтехнологов, и все это - надеясь на его благоразумие.
МАКСИМУС. Вместо благоразумия у него внутренний огонь.
ЮНИЙ. Значит, готовь пожарную машину.
МАКСИМУС. Или ты развязываешь Иешуа руки, - в известной степени, конечно, - или мы
получаем одного задавленного и ни на что не способного иудея. Пока он верит, другие верят.
ЮНИЙ. В известной степени. (усмехается) Он даже не иудей.
МАКСИМУС. ... иудея, который даже не является иудеем.
ЮНИЙ. Не строй из себя дурака.
МАКСИМУС. И что дальше?
ЮНИЙ. Марциев сходит с ума.
ЮНИЙ. Мы собирались сделать все медленно и постепенно.
МАКСИМУС. Только давай без этого твоего (передразнивает) не раскачивай лодку, не
раскачивай лодку!
ЮНИЙ. (с готовностью) Не раскачивай лодку. Мне все сложнее сдерживать Марциева.
МАКСИМУС. Ты хотел сказать, корыто?
ЮНИЙ. Допустим, даже и корыто. Марциев врос в сенат слишком прочно. Его можно
аккуратно вытащить щипцами, а можно вырвать. И тут не обойдешься без кровоизлияния.
(смотрит на МАКСИМУСА, напоминая) А мы с тобой договаривались о малой крови.
МАКСИМУС. Я бы назвал тебя трусом.
ЮНИЙ. Я предусмотретелен.
МАКСИМУС. (не слушает) ... но я назову тебя лишь жалким сенатским воришкой, только о
своей выгоде и думающим.
ЮНИЙ. Кто это пытается меня усовестить?
МАКСИМУС. У меня нет ни гроша.
ЮНИЙ. Очень по-иудейски.
МАКСИМУС. Все уходит на Иешуа и его политтехнологов.
ЮНИЙ. Поэтому-то ты и называешь меня вором?
МАКСИМУС. Ты присосался к старому консулу, как клещ.
ЮНИЙ. О, ты, наверное, продал бы всю христианскую церковь, все венчики из роз, все это чтобы присосаться так же. Куда спокойнее, чем тратить все деньги на Иешуа.
МАКСИМУС. ... венчики? Какие венчики?
ЮНИЙ. Те замечательные фотографии Иешуа. (повышает голос) Венчик. Белый. Из роз!
(пауза, выдох) Ты недурно поработал; жаль, что тебе приходится выбрасывать столько в
черную дыру.
МАКСИМУС. С меня хватит.
ЮНИЙ. Не делай резких... (осекается) Куда ты пошел?
(МАКСИМУС выуживает из кучи одежды на полу брюки)
ЮНИЙ. Погоди.
(МАКСИМУС спешно натягивает рубашку)
ЮНИЙ. Ты совсем с ума сошел?
(МАКСИМУС пытается повязать тогу)
ЮНИЙ. Только не говори мне, что тебя иудеи до такого довели.
(МАКСИМУС наконец справляется с тогой)
ЮНИЙ. (вслед, пытаясь сохранять спокойствие) Не делай резких движений. Лодка, корыто ,
чем хочешь, это называй, но... Не делай резких движений. Мы сейчас не можем себе это
позволить. Подумай о будущем. Не делай резких движений. Не будь ребенком, говорю же
тебе. Не делай...
МАКСИМУС. (уходит)
ЮНИЙ. Тьфу ты. (приподнимается, смотрит туда, где, предположительно, находится выход и
кричит в след) Не делай резких движений, осел!
(затемнение)
Сцена вторая
ИЕШУА сидит за компьютером и что-то пишет, яростно стуча по клавиатуре. Входит
МАКСИМУС.
МАКСИМУС. (крадучись, подходит к ИЕШУА, заглядывает ему за плечо) ... и непроглядная
тьма, сгустившаяся над N-ским человеком. Неплохо. Недурно. Мне нравится, когда ты...
эмоционируешь - это верное слово, да?
ИЕШУА. Пока что я не эмоционирую, а пишу.
МАКСИМУС. (доверительно) Один процент - это же смешно! Разница в один жалкий
процент!
ИЕШУА. Мы можем добиться второго тура.
МАКСИМУС. Это мы и собираемся сделать. Мы его выиграем.
ИЕШУА. Погоди.
МАКСИМУС. (садится на стол, болтая ногами) Весь внимание.
ИЕШУА. Речь не шла о том, чтобы его выиграть.
МАКСИМУС. (вытягивает шею, смотрит на Иешуа, замерев) Та-а-ак.
ИЕШУА. Я хочу поднять людей, а не копошиться в том гадюшнике, который по
недоразумению зовется нашим сенатом.
МАКСИМУС. Ты уже поднял людей. И знаешь, как это выглядело? (разводит руки в сторону)
Друзья! Помогите мне, пожалуйста, попасть в гадюшник. (своим обычным тоном) Не
следовало бы тебе тогда его ворошить.
ИЕШУА. (поднимается, задвинув стул резким раздраженным движением, лицо спокойно,
голос - пугающе ровный) Мне казалось, мы с тобой говорим об одних и тех же вещах.
Ошибался, значит.
МАКСИМУС. Мне тоже казалось, что мы с тобой - и с моими уважаемыми друзьями из ...
ИЕШУА. Уважаемыми друзьями, которых ты при мне называл ничтожествами.
МАКСИМУС. (быстро) Ну, ничтожествами это им быть не мешает.
ИЕШУА. Я не собираюсь развлекать твоих (презрительно) уважаемых друзей.
МАКСИМУС. Они заткнут тебе рот. Сперва запретят тебе собирать своих дурачков на
площади, потом - схватят и обвинят в краже чего-нибудь у самого себя. (подумав) Допустим,
кипарисов.
ИЕШУА. Причем здесь кипарисы?
МАКСИМУС. Понятия не имею. Кто знает, какая глупость взбредет в голову этим
уважаемым? Кипарисы. Жертвенные удавы. Легионерские шлемы. (с нажимом) Эти люди
заткнут тебе рот, если ты не станешь умнее.
ИЕШУА. Чтобы собирать людей на площади, не нужны ничьи разрешения.
МАКСИМУС. Безусловно, если ты думаешь, что чем больше людей легионеры изрубят в
кровавую кашу, тем глубже режим выроет себе яму. Жертв неплохо поднимать на знамена,
чтобы усовестить власть - вот только дело в том, что нашу власть уже никак не усовестить.
Никто, кроме тебя, не пойдет жертвовать шкурой во славу революции. За что тебя и ценю.
ИЕШУА. Людское терпение уже закончилось.
МАКСИМУС. Посмотрим-посмотрим. (уходит)
Затемнение.
Сцена третья
Слева - ширма, окруженная рабами, держащими одежду; из-за ширмы высовывается рука
МАРЦИЕВА, и рабы участливо подают ему рубаху. Входят ЮНИЙ, ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ, две
легионера с парадными знаменами.
ЮНИЙ. (радостно) Гней Марциев Кориолан, светлейший консул!
ЛЕГИОНЕРЫ. (хором) Гней - Марциев - Кориолан! (поднимают знамена)
(из-за ширмы доносится отчаянный вой, а затем высовывается голова МАРЦИЕВА)
МАРЦИЕВ. (злобно) Чего вам надо, твари?
ЮНИЙ. Вот видите, я нашел способ вытащить вас оттуда.
МАРЦИЕВ. Говори и убирайся.
ЮНИЙ. Светлейший, никто из стоящих здесь не сделал вам ничего дурного.
МАРЦИЕВ. Как только я отвернусь, вы сожрете меня и костей не выплюнете.
ЮНИЙ. Пока что вы стоите за этой ширмой и никто даже не думает вас жрать.
МАРЦИЕВ. Крыса! Да я кишки тебе выпущу, стоит мне только...
ЮНИЙ. ... одеться.
ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ. (терпеливо) Консул, мы ждем.
ЛЕГИОНЕРЫ. (потрясают знаменами) Они ждут!
(рука МАРЦИЕВА снова высовывается из-за ширмы, рабы спешно подают ему тогу, затем
МАРЦИЕВ начинает, то и дело раздраженно чертыхаясь, одеваться. Через минуту он выходит
к ЮНИЮ и ПУБЛИЮ АЛЬПИЮ, наскоро замотанный в кусок ткани.)
ЮНИЙ. Не буду спрашивать, где ваш меч.
ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ. А вам его, чую, скоро придется обнажить.
МАРЦИЕВ. Вы, значит, меня тут убить задумали?!
ЮНИЙ. Нет-нет, ни в коем случае. Приберегите свою ярость, она вам пригодится. (кивает
ПУБЛИЮ АЛЬПИЮ)
ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ. У нас для вас дурные вести. Очень дурные. Если вы, наконец,
соизволите слушать.
ЮНИЙ. О, консул соизволит, Альпий. Садитесь, консул. (пододвигает кресло) Садитесь.
(из-за сцены доносится гул толпы, едва различимый)
ЮНИЙ. Говорил же я им, закрыть окна, чтобы лишний раз вас не беспокоить. Но раз уж до
того дошло... слушайте.
ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ. Это чернь требует честных выборов.
МАРЦИЕВ. (вцепляется пальцами в подлокотник кресла, плотно сжимает губы, смотрит в
зал с выражением немого озлобленного ужаса в глазах)
ЮНИЙ. (после некоторого молчания подходит к креслу, склоняется над МАРЦИЕВЫМ) Что
делать будем, консул?
МАРЦИЕВ. (бесцветным голосом, очень серьезно) Арестуем.
ЮНИЙ. Правильно.
ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ. В кои-то веки вы говорите на одном языке с Сенатом, Светлейший.
(ЮНИЙ и ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ уходят было; уходя, они вдруг оборачиваются в сторону
МАРЦИЕВА)
ЮНИЙ. И... консул.
МАРЦИЕВ. (поворачивает к нему голову)
ЮНИЙ. Помните, что чернь надо развлекать.
ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ. Полумерами от нее не отделаешься.
ЮНИЙ. Мы надеемся на вас.
ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ. Мы надеемся на вас.
(уходят)
Затемнение.
Акт четвертый
Сцена первая
Скелет Кубикуса, пустой, в обрывках клеенки. Возле него сидят АВРЕЛИЙ и СТАРИК.
АВРЕЛИЙ опустил плечи, уткнулся взглядом в телефон и выглядит потерянным; CТАРИК
снял шлем и рассеянно вертит его в руках.
АВРЕЛИЙ. (читает) Смешные картинки: рабы везут в метро осла. Публий Альпий
возвращается в Сенат. Овощной рынок: жизнь после погрома. (начинает частить) Новые
погромы, неизвестные в масках подожгли квартиру тетрарха в Иродово, все казнены,
подростков, расклеивавших афиши, избивали, самая большая в мире машина по отжиму
оливкового масла, смешные картинки, смешные картинки... билеты на казнь Иешуа от десяти
сестерциев.
СТАРИК. ... дорого.
АВРЕЛИЙ. (опускает голову)
СТАРИК. (после молчания) Так казнят, говоришь?
АВРЕЛИЙ. (не поднимая взгляда) Вон же, билеты по десять сестерциев.
СТАРИК. А, да. Дорого. (подумав) Коли билеты на казнь нынче столько стоят, так это точно
гибель пришла.
АВРЕЛИЙ. Ну, гибель. Да, гибель. Хорошо, гибель. То есть нет. Плохо. (безучастно) И что
теперь?
СТАРИК. (проводит пальцем по выцветшему гребню шлема) Не для того я... (заходится
кашлем)
АВРЕЛИЙ. Ясно. (обхватывает голову руками и так и сидит, не произнося ни звука; СТАРИК
уходит)
(на сцену выходит ДОМИЦИЛЛА)
АВРЕЛИЙ. Они, говорят, его расстрелять хотят.
ДОМИЦИЛЛА. (мрачно) Нет, голову отрубят. Так, мол, зрелищнее. И знаешь, что? Портнойто местный тут же лавку закрыл и билеты продавать пошел.
АВРЕЛИЙ. Почем?
ДОМИЦИЛЛА. (одаривает его ледяным взглядом)
АВРЕЛИЙ. Нет, я просто...
ДОМИЦИЛЛА. По тридцать пять. Я на казнь не пойду. Не хочу это все видеть, понимаешь?
Всю жизнь ни во что не верила, и к весталкам не ходила - лгут, лгут, - а теперь вот...
захотелось в него поверить. И вот оно как все обернулось.
АВРЕЛИЙ. Глупо.
ДОМИЦИЛЛА. (упрямо) Нет, не пойду я туда. Аврелия хочет - так пусть идет.
АВРЕЛИЙ. Кстати, где она?
ДОМИЦИЛЛА. Сама обыскалась.
АВРЕЛИЙ. Тридцать пять сестерциев с каждого. Вот, сколько у нас теперь свобода стоит.
ДОМИЦИЛЛА. И не говори. (проходится по сцене, словно выискивая взглядом АВРЕЛИЮ;
за сценой раздается грохот барабанов)
АВРЕЛИЙ. Слышишь?
ДОМИЦИЛЛА. Еще не хватало, чтобы эти выродки парад устроили.
АВРЕЛИЙ. Это не они.
ДОМИЦИЛЛА. С чего вдруг?
АВРЕЛИЙ. Не они. Прислушайся.
(грохот усиливается; спустя полминуты на сцене появляется разномастная, в основном плохо
одетая толпа. У некоторых - оружие, женщины же вооружились, чем под руку попадется. Из
толпы выбегает запыхавшаяся АВРЕЛИЯ с барабаном на шее, за ней - ЛУКИЯ)
АВРЕЛИЯ. И у вас совести хватает тут стоять?!
ДОМИЦИЛЛА. Мы тебя ищем.
АВРЕЛИЙ. Что происходит? Кто все эти?... (присматривается) ... волонтеры?
АВРЕЛИЯ. Братья Иешуа, кто ж еще?! (колотит в барабан что есть силы)
ДОМИЦИЛЛА. Если не перестанешь, я тебе эту дрянь на голову надену.
АВРЕЛИЯ. (из упрямства напоследок еще раз бьет в барабан, но уже не так сильно; подает
барабанные палочки ЛУКИИ, которая услужливо их подхватывает)
ДОМИЦИЛЛА. То-то и оно. И сколько вас таких?
АВРЕЛИЯ. Много.
АВРЕЛИЙ. Вы с ума сошли? Вас же всех казнят, как Иешуа.
ЛУКИЯ. Всех не переказнишь!
АВРЕЛИЯ. Иешуа пока еще в тюрьме.
ДОМИЦИЛЛА. Вы его, небось, вытаскивать оттуда собрались?
(толпа одобрительно гудит; ЛУКИЯ кивает)
ДОМИЦИЛЛА. Ясно все с вами.
АВРЕЛИЙ. Самоубийцы.
ДОМИЦИЛЛА. У вас лишнего копья не найдется?
(из толпы) Только бита. Для игры в шары.
ДОМИЦИЛЛА. Тьфу. Ладно, и это сойдет.
АВРЕЛИЙ. (шепотом) Только не говори мне, что ты тоже с ума сошла, хорошо?
ДОМИЦИЛЛА. (так же шепотом) Этих дур одних бросать нельзя. Зарубят их, ей-богу.
(подталкивает) Пошли.
АВРЕЛИЙ. Но...
ДОМИЦИЛЛА. Пошли, сказала. (втаскивает АВРЕЛИЯ за собой в толпу; толпа, стуча в
барабаны, размахивая оружием и распевая песни срывающимися непоставленными
голосами, уходит)
(на сцену выходит СТАРИК)
СТАРИК. (растерянно) Ну? Вот? Ну, что я говорил?.. Сначала билеты на казнь - за углом за
сорок сестерциев! - теперь вот это... Что я говорил? (словно отвечает сам себе на вопрос) Да,
гибель - вот она какая. (уходит)
Затемнение.
Сцена вторая
Задворки города. ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ выходит в плаще, скрывающем пол-лица; походка его
скользящая, словно кошачья. Навстречу ему, озираясь и беспокойно проверяя телефон,
выходит МАКСИМУС; МАКСИМУС чуть не врезается в ПУБЛИЯ АЛЬПИЯ. ПУБЛИЙ
АЛЬПИЙ отскакивает от него, выхватив из-под плаща кинжал, МАКСИМУС было
поднимает руки, будто готов сдаться, но, узнав ПУБЛИЯ АЛЬПИЯ, кривится в омерзении.
МАКСИМУС. Вы?...
ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ. Как ни странно. (обходит его, напустив на себя беззаботный вид)
Вообще, после всего, что произошло, вам следовало бы уехать за город. Марциев готов
бросить вас собакам. (щурится) Сдается мне, ваших денег как раз хватит на капустную
грядку и пару павлинов.
МАКСИМУС. Павлины - это по вашей части;
ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ. Люблю, не скрою.
МАКСИМУС. Зачем вы...
ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ. Передать весточку от вашего друга. Он думает, что вы оба не правы.
Конечно, я говорил ему об этом...
МАКСИМУС. И что же это за друг?
ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ. Не делайте вид, будто никто не догадывался.
(МАКСИМУС замирает, словно решаясь)
ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ. Неужели вам совсем не интересно?
МАКСИМУС. Хорошо, предположим, что у меня действительно есть некий (выделяет это
слово брезгливо-пренебрежительной интонацией) друг. Мой друг хотел лишний раз нажиться
за счет Марциева. Я же хотел сделать все, что обещал Иешуа.
ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ. (поправляет) Проще: друг ваш беспокоился о государстве стабильность! - вы в свою очередь совсем не думали, что делаете... ну да не важно. (хлопает
МАКСИМУСА по плечу) Ваш друг иногда бывает очень несдержанным.
МАКСИМУС. (с насмешкой) Так значит, вы назначили мне встречу для того, чтобы
поговорить об этом?
ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ. Думаю, ваш друг соскучился.
МАКСИМУС. С чего вы это взяли?
ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ. Я хорошо разбираюсь в людях. (прокашливается) Не могли бы мы уже
перейти к делу?
МАКСИМУС. К делу? Хорошо, переходим к делу. Например, прямо сейчас толпа штурмует
Сенат.
ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ. У вас устаревшие данные. Пять минут назад Сенат подожгли.
МАКСИМУС. (втягивает носом воздух, ничего не отвечает)
ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ. Сенат горит. Казнь Иешуа еще даже и не началась.
МАКСИМУС. Думаю, та же толпа сорвет ее.
ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ. Но не думаете же вы, что они его найдут и освободят? Допусти мы с
вашим другом это... (многозначительно)
МАКСИМУС. Но людей вы не остановите.
ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ. Именно поэтому мы с вами сейчас стоим здесь. Ваш друг признает свои
ошибки, вы признаете свои ошибки. Вы извиняетесь друг перед другом - могу даже ему
позвонить - и миритесь.
МАКСИМУС. О, а мы разве собираемся мириться?
ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ. Хуже! Прямо сейчас, возле этого (показывает) мусорного бака, под этим
(показывает) фонарем произойдет воссоединение любящих сердец. Посудите сам. Вы любите
вашего друга - уж в этом-то я не сомневаюсь. Он просто обожает вас - и в этом я тоже не
сомневаюсь. Прямо сейчас консул Марциев сидит в сенатском подвале, окруженный стражей
и заботой вашего друга. Вход в подвал хорошо замаскирован. Внутри подвала есть мягкие
кресла, туалет и холодильник: Марциев просидит там ровно столько, сколько понадобится. В
то же время, Иешуа сейчас находится в другом подвале. К виску Иешуа приставлен
пистолет... простите, опять завираюсь, вечно я добавляю эти красивые детали. Нам хватит
того, что при Иешуа пять человек охраны. И пистолеты, к слову, есть у всех. А Юнию уже
немного наскучило слушать ругань консула. И все сейчас зависит только от того,
воссоединятся ли любящие сердца или нет.
МАКСИМУС. Как сводница, самая настоящая сводница.
ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ. Мне нравится слово "сваха". Я же говорю, что разбираюсь в людях. (с
вежливым беспокойством в голосе) Как вы? По-моему, вы побледнели. Уже больше хочется
мириться, верно?
МАКСИМУС. (ничего не отвечает)
ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ. Ну, ну, не будьте ребенком. (примирительно протягивает руку)
Пойдемте?
МАКСИМУС. (пристально смотрит на него) Пойдемте.
ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ. Вот и славно. Всегда говорил ему, что с вами можно договориться.
(подхватывает МАКСИМУСА под руку с неожиданно сильной хваткой) Достаточно лишь
иметь желание. (уводит МАКСИМУСА со сцены)
Затемнение.
Сцена третья
Площадь Марциева, заполненная людьми. Разъяренная толпа штурмует Сенат.
ДОМИЦИЛЛА. Где вы?
АВРЕЛИЙ. (в толпе) Я тебя вижу! (расталкивая людей, тащит за собой АВРЕЛИЮ.
Пробравшись к Домицилле, выдыхает и утирает пот со лба) Нас чуть не убило.
ДОМИЦИЛЛА. Что там происходит?
АВРЕЛИЙ. Все орут и толкаются, а еще кто-то Сенат поджег.
ТОЛПА. И-е-шу-а! И-е-шу-а! Свободу! (дальше смешиваются крики "Свободу политическим
заключенным!", "Честные выборы в Сенат" и "Консула под трибунал!")
АВРЕЛИЯ. Сво-бо-ду-у-у-уу!..
АВРЕЛИЙ. (Домицилле, тихо) По-моему, мы потеряли Лукию.
ДОМИЦИЛЛА. (мрачнеет, бросается в толпу, локтями прокладывая себе путь, АВРЕЛИЙ - за
ней)
ДОМИЦИЛЛА. Смотри.
АВРЕЛИЙ. (шепотом) Ну и дела..
ДОМИЦИЛЛА. (кричит, срывая голос) Дура, отойди от ворот! Отойди от ворот! Отойди,
кому сказано!
ТОЛПА. (скандирует с остервенением) СВО-БО-ДУ! И-Е-ШУ-А! И-Е-ШУ-А! СВО-БО-ДУ!
СМЕРТЬ КОНСУЛУ! СВО-БО-ДУ!
ДОМИЦИЛЛА. Лукия, уйди, бестолочь!
ТОЛПА. И-Е-ШУ-А!
(Ворота со скрипом распахиваются. Выходят МАКСИМУС, ЮНИЙ и ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ,
окруженные стражей. На ПУБЛИИ АЛЬПИИ - все тот же капюшон, скрывающий лицо.)
ЮНИЙ. Граждане!
(ТОЛПА умолкает, доносятся лишь отдельные крики - отголосками)
ЮНИЙ. Спешу сообщить вам, что консул, глубоко раскаявшись в своих грехах...
(из ТОЛПЫ) Врешь ты все, подстилка марциева!
ЮНИЙ. Кто это сказал? (смотрит в толпу, незаметно рукой подает знак страже)
(Два стражника, работая щитами и копьями, вклиниваются в толпу и уводят кричавшего - все
это происходит пугающе быстро)
ЮНИЙ. Содомитом себя называть не позволю. Итак, граждане, консул Марциев, глубоко
раскаявшись в своих грехах...
(возмущенный гул толпы)
ЮНИЙ. ... повесился самым плебейским образом.
(тишина)
(из ТОЛПЫ) Где Иешуа?!
ЮНИЙ. Прямо
МАКСИМУСА)
сейчас
Сенат
пишет
оправдательный
приговор.
(толкает
локтем
МАКСИМУС. Граждане! Мы с вами - все, и я, и (указывает в толпу) тот мужчина, что
держит красный плакат, и девушки, что перевили волосы белыми лентами... все мы стоим на
пороге великих перемен! О граждане, поверьте мне, грядут новые времена - и они
начинаются на этой площади, в тот момент, когда я говорю с вами. Нет больше ни воровства,
ни консульского произвола. Все, кого Марциев посадил в тюрьму - во всяком случае, те, кого
он посадил в тюрьму без вины, - будут завра же вытащены - сразу после того, как мы,
сенаторы, оправдаем Иешуа.
ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ. (подает ЮНИЮ и МАКСИМУСУ знак рукой)
ЮНИЙ. Пока что мы просим вас сохранять спокойствие.
(гул толпы)
МАКСИМУС. Верьте нам - как верит мне Иешуа.
ЮНИЙ. Завтра на Марциевой площади будет вынесен оправдательный приговор Иешуа.
МАКСИМУС. Саму же площадь переименуют - не в честь Иешуа, но в честь вас, ибо народ
всегда был нашей высшей ценностью.
(Слышен голос ЛУКИИ, отчаянно пытающейся прорваться к сенаторам)
ЛУКИЯ. И-е-шу-а! И-е-шу-а! Иешуа в консулы! Куда вы дели Иешуа?!
(МАКСИМУС и ЮНИЙ болезненно кривятся; ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ снова подает знак рукой,
в этот раз стражникам - они оттаскивают ЛУКИЮ от ворот. Доносятся звуки ударов, лязг,
сдавленный крик)
ЮНИЙ. (терпеливо) Я повторяю: граждане, пожалуйста, сохраняйте спокойствие.
МАКСИМУС. И помните, что наступили новые времена.
(Одобрительный гул толпы; под ее ликование ЮНИЙ, МАКСИМУС и ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ
уходят со сцены. ТОЛПА начинает расходиться. На сцене остаются только АВРЕЛИЙ,
АВРЕЛИЯ и ДОМИЦИЛЛА)
АВРЕЛИЙ. Но за что они арестовали Лукию?
ДОМИЦИЛЛА. (мрачно) За крики. Нельзя было ее отпускать - говорила же тебе! (вдруг,
словно увидев что-то, замирает пораженная)
АВРЕЛИЙ. Да разве же я знал, что она...
ДОМИЦИЛЛА. (очень тихо) Замолчи. Вот она.
АВРЕЛИЙ. (смотрит туда, куда указывает ДОМИЦИЛЛА, и давит подступающий к горлу
комок.)
Сцена четвертая
Улицы города на следующий день после беспорядков; среди перевернутых мусорных баков,
кусков арматуры и осколков витрин идут ЮНИЙ и МАКСИМУС. МАКСИМУС тащит за
собой огромный холщовый мешок с дном, пропитавшимся кровавыми пятнами.
ЮНИЙ. (растерянно, растягивая каждое слово) Кто бы мог подумать.
МАКСИМУС. И что теперь делать?
ЮНИЙ. (раздраженно, теряя самообладание) Что-что? Жить.
МАКСИМУС. Жить? Жить?! Ты смеешься, да?! Посмотри вокруг! Вот - лавка, где я
заказывал себе сандалии из лучшей кожи...
ЮНИЙ. (заканчивает за МАКСИМУСА) ... лавочника повесили.
МАКСИМУС. А в этой мы покупали добротный наряд для Иешуа. А он все равно не
выбросил свои обноски! Говорил, что он из народа - и что хочет и дальше быть с народом, а
не с... (беспомощно, злобно) обросшими жиром, безмозглыми сенатскими куклами.
ЮНИЙ. А теперь народ наколол голову портного на копье. Смотри, вон торчит.
МАКСИМУС. (щурится; на его лице вдруг появляется гримаса отвращения)
МАКСИМУС. Мне показалось, это фонарь.
ЮНИЙ. А линзы ты себе больше не купишь. Оптику подожгли. Аптеку вынесли.
МАКСИМУС. Ей, говорят, заведовал иудей.
ЮНИЙ. Его это не спасло.
МАКСИМУС. Жить, говоришь.
ЮНИЙ. А кто, кто, скажи мне на милость, кто, черт возьми, все это устроил? Ты хотел жить в
дерьме - так получи дерьма сполна и живи в нем.
МАКСИМУС. За погромы я не отвечаю. И Марциева не я душил.
ЮНИЙ. Ты не отвечаешь - и правильно: всю ответственность за них - без остатка - на себя
взял народ. Тот самый народ, в который так верил твой дурак. Народу так долго говорили
бороться за справедливость, что он и в самом деле вышел на борьбу. Только не жалуйся, что
борется он, как умеет. Справедливость? Откуда, скажи мне на милость, народу знать, как она
выглядит? Неоткуда. Вот и не смей жаловаться. Народ видит справедливость по-своему. В
народной справедливости ровно столько же правды, сколько в могуществе Марциева.
МАКСИМУС. Не я душил Марциева.
ЮНИЙ. Даже и не пытайся.
МАКСИМУС. Что?
ЮНИЙ. Выставить меня виноватым. Я всего лишь сказал...
МАКСИМУС. Что он повесился.
ЮНИЙ. (мрачно) Я думал, что...
МАКСИМУС. Ты был слишком занят, чтобы думать. Ты творил. Идеи. Смотрите: даже
консул устыдился! Выйди, Максимус, и расскажи им про новый, лучший режим! Расскажи
им про новые времена!
ЮНИЙ. Не тебе меня винить. Я воспользовался ситуацией.
МАКСИМУС. Только Публий Альпий воспользовался ею умнее!
ЮНИЙ. (подходит вплотную к МАКСИМУСУ, смотрит на него со злостью) Публий Альпий
не отрубил твою дурью башку только потому, что ты бежал со мной.
МАКСИМУС. И что теперь? Жить - вот так? Не лучше бы было сдохнуть? (подтаскивает к
себе мешок, со злостью) Лучше бы Публий Альпий... тебя, да. Тебя не жалко. Такие, как ты,
всегда роились над сенатом, как стадо стервятников. Один стервятник подыхал - тут же
находился другой, так ведь? И не смотри на меня, будто я не прав. Не лучше бы сдохнуть...
ЮНИЙ. (сглатывает, смотрит на свои трясущиеся руки, неожиданно молча бросается на
МАКСИМУСА)
МАКСИМУС. Стой!
ЮНИЙ. Плохая попытка.
МАКСИМУС. Нет, в самом деле. Смотри, там, на другом конце улицы... не из твоих ли?
ЮНИЙ. (всматривается) Из моих. О, хорошо помню эту тварь. Я слышал, как он шепчется с
Альпием — под дверью моей комнаты. Сорок сестерциев, сорок сестерциев за то, чтобы
удушить меня подушкой... Гляди, идет.
МАКСИМУС. Убьем его?
ЮНИЙ. (вытаскивает нож, но прячет под плащом) Погоди. Похоже, он идет к нам.
(выходит МОЛОДОЙ ЛЕГИОНЕР из тех, в сопровождени которых ПУБЛИЙ АЛЬПИЙ и
ЮНИЙ явились к консулу)
МОЛОДОЙ ЛЕГИОНЕР. Ваше сенаторское благородие!
ЮНИЙ. Что, прислали додушить меня?
МОЛОДОЙ ЛЕГИОНЕР. Никак нет, ваше благородие.
ЮНИЙ. А прошлой ночью ты назвал меня хорьком и падалью?
МОЛОДОЙ ЛЕГИОНЕР. Не говорил такого, ваше благородие!
ЮНИЙ. Врать-то прекрати.
МОЛОДОЙ ЛЕГИОНЕР. Так точно, ваше благородие.
МАКСИМУС. Итак...
ЮНИЙ. (перебивает его) … раз ты пришел сюда, подозреваю, что-то произошло, так?
МОЛОДОЙ ЛЕГИОНЕР. Непоправимое, ваше благородие.
ЮНИЙ. Непоправимое, значит?
МОЛОДОЙ ЛЕГИОНЕР. Публий Альпий почил, ваше благородие.
ЮНИЙ. Соловьиные язычки оказались несвежими...
МОЛОДОЙ ЛЕГИОНЕР. Весьма, ваше благородие.
ЮНИЙ. Значит, Публий Альпий подох, чему я очень рад. Но не вижу, чему радуешься ты.
МОЛОДОЙ ЛЕГИОНЕР. Мое дело — служить, ваше благородие. Куда послали, туда и иду.
ЮНИЙ. Надеешься на прощение?
МОЛОДОЙ ЛЕГИОНЕР. Так точно.
ЮНИЙ. Так служи. Послали, значит? Дела в Сенате обстоят настолько плохо?
МОЛОДОЙ ЛЕГИОНЕР. Суматоха и смятение-с, ваше благородие. Найдется человек с
десять, желавших бы вас вернуть.
ЮНИЙ. Говори дальше. Стало быть, я больше не изменник?
МОЛОДОЙ ЛЕГИОНЕР. Никак нет.
ЮНИЙ. Так передай им мое послание. Скажи им, что я согласен, и еще... подойди сюда
ближе. Я скажу тебе шепотом. (набрасывает плащ себе на плечи, полностью скрыв им руки)
Ну и холодно же стало.
МОЛОДОЙ ЛЕГИОНЕР. Осень, ваше благородие. (несмело подходит)
ЮНИЙ. (закалывает его) Осень, верно. Бедный солдатик. (с силой пинает труп)
МАКСИМУС. И теперь ты вернешься в сенат?
ЮНИЙ. (кивает)
МАКСИМУС. В это скопище лжецов и предателей?
ЮНИЙ. Именно.
МАКСИМУС. А что мне делать?
ЮНИЙ. Извини.
МАКСИМУС. Извини?! Извини?! Ты говорил мне, что...
ЮНИЙ. В разумных пределах. И уважаю.
МАКСИМУС. (трясет его за плечи, с ненавистью и страхом в голосе) Ты не можешь бросить
меня вот так здесь.
ЮНИЙ. Почему не могу?
МАКСИМУС. (набрасывается на него)
(дерутся; в ходе драки МАКСИМУС выбивает у ЮНИЯ кинжал; в один момент
МАКСИМУСУ удается ухватить валяющийся рядом железный прут и ранить ЮНИЯ, тот
издает громкий надсадный крик и вцепляется МАКСИМУСУ в горло мертвой хваткой.
МАКСИМУС дергается, но ЮНИЙ не отпускает. Наконец МАКСИМУС затихает; ЮНИЙ
лежит на нем, истекающий кровью.)
ЮНИЙ. (рассеянным, невидящим взглядом смотрит в закатившиеся глаза МАКСИМУСА)
Отвратительно. И тут-то ты все испортил. Ты ведь любишь все портить. Никакого веселья,
пока тебе не весело, да? Я одного не понимаю. (морщится от боли, вздрагивает всем телом)
Почему ты всегда получаешь, что хочешь? Хотел переворота - получи переворот. Хотел
сдохнуть - вот... (упавшим голосом) ... сдох. У меня руки сильные. Я душил консула - и тебя
тоже придушил, видишь. (щупает рану, затем проводит пальцем по щеке МАКСИМУСА,
пачкая его лицо своей кровью) И где, где твой Иешуа теперь? На что ты надеялся без него в
Сенате? Что ты без него? (смотрит на МАКСИМУСА, словно надеясь получить ответ: на
лице напряженное ожидание) Вот и я говорю. Труп. (падает лицом Максимусу на грудь;
снова дернувшись от боли, затихает)
Затемнение.
Сцена пятая
Улицы города. По ним бредут АВРЕЛИЙ, АВРЕЛИЯ и ДОМИЦИЛЛА. Мешок и трупы
лежат на месте.
АВРЕЛИЙ. Интернет не работает.
ДОМИЦИЛЛА. А ты чего хотел? (идут, таща за собой АВРЕЛИЮ и не разговаривая друг с
другом. Наконец АВРЕЛИЙ не выдерживает.)
АВРЕЛИЙ. У нее лицо было - не лицо, а месиво.
ДОМИЦИЛЛА. Лицо у нее было таким потому, что по ней еще и потоптались хорошенько.
АВРЕЛИЯ. Как ты вообще так говорить можешь?
ДОМИЦИЛЛА. Что видела, то и говорю. Закололи ее. Копьем. (замечает трупы и мешок)
Смотрите-ка.
АВРЕЛИЙ. (пораженно) Ну дела...
ДОМИЦИЛЛА. Ну дела. Немудрено, если консул повесился. И кинжал на земле валяется.
АВРЕЛИЯ. (бросается было к трупам, но ДОМИЦИЛЛА ее останавливает.)
АВРЕЛИЙ. (наклоняется над МАКСИМУСОМ и ЮНИЕМ) Легионер. А это кто? Надо же,
сам иудей... и тот сенатор, как его, с площади. Нет, Аврелия, не трогай их, кому сказано.
Пусть лежат. (в сторону) Как будто мало людей за два дня померло... Сначала Лукия, теперь
вот - эти двое. То ли дрались, то ли братались. Домицилла, ты посмотри-ка, как сенатор на
иудее лежит.
ДОМИЦИЛЛА. И смотреть не хочу. Лучше проверь, что в мешке, пока я эту держу.
АВРЕЛИЙ. (подходит к мешку, откидывает его горловину, чуть было не отскакивает,
вздрагивает. Кривится.)
ДОМИЦИЛЛА. Что там?
АВРЕЛИЙ. Ты понимаешь.
АВРЕЛИЯ. Что там?!
АВРЕЛИЙ. Не надо тебе это смотреть.
АВРЕЛИЯ. (выравается из рук ДОМИЦИЛЛЫ, подбегает к мешку, заглядывает туда и
опускается рядом, сжавшись в комок. Ее разрывают рыдания.)
ДОМИЦИЛЛА. То-то он пропал.
АВРЕЛИЙ. И правда. Я вот чего не понимаю. Мы ведь все... Нет, я ведь... Я просто хотел чтото нужное делать, ну, нужным быть. А когда хочешь нужным быть, не знаешь, что все так
обернуться может. Я ведь не догадался. Даже когда эта дура христианство приняла. Надо
было.
ДОМИЦИЛЛА. (протягивает ему руку) Пойдем. Теперь-то мы точно никому не нужны.
АВРЕЛИЙ. (колеблется, но берет ее за руку. Оглядывается на АВРЕЛИЮ, но та не замечает
его.)
Вместе АВРЕЛИЙ и ДОМИЦИЛЛА уходят со сцены. АВРЕЛИЯ остается одна. Она сидит на
земле, возле мешка, и плачет. На сцену крадущимся шагом входит РАССКАЗЧИК. Увидев
плачущую АВРЕЛИЮ, он подходит к ней и гладит по голове, пытаясь утешить. АВРЕЛИЯ
продолжает плакать.
РАССКАЗЧИК. Я все понимаю. Пойдем, пойдем...
АВРЕЛИЯ. (прекращает плакать и смотрит на него непонимающим взглядом, пытаясь
утереть слезы)
РАССКАЗЧИК. Все будет хорошо. Когда-нибудь. (протягивает АВРЕЛИИ руку и уводит ее со
сцены)
ЗАНАВЕС
(выходит СТАРИК. Осмотревшись, он останавливает свой взгляд на зале, тоскливо вздыхает
и уходит, лязгая ржавыми латами)