тем в большей степени они становятся достоянием искус
реклама
Примеряем новые шинели Чем более уходят войны из памяти человеческой в память историческую, тем в большей степени они становятся достоянием искусства. Как бы кощунственно это ни звучало. Чем ближе очередной юбилей Победы, тем упорнее стрелка «компаса» социокультурного сознания указывает на новое осмысление войны. И конкретной Великой Отечественной, и абстрактной идеи уничтожения человека человеком. В том числе наметилась тенденция и к переосмыслению самого термина «Военная литература». Ибо, как писал Генри Джеймс, «Нужно израсходовать много истории, чтобы получилось чутьчуть литературы». «Чуть-чуть», правда – не русская мерка, у нас сколько израсходовано истории – столько литературы на выходе и получается. В журнале «Знамя» в 2002, 2003 и 2004 годах прошло достаточно много публикаций о судьбах военной литературы. Так, Николай Работнов в очерке «Иосиф Виссарионович меняет профессию (Метаморфозы подхода к изображению государственного насилия в русской литературе)» устанавливает хронологию метаморфоз русской военной литературы. «Первым отечественным фронтовым очерком можно, наверное, считать «Путешествие в Арзрум», и из текста с очевидностью следует, что война Пушкина не возмущала, представлялась делом житейским. Отношение к войне начало меняться во времена наполеоновских походов… Заметим, что по отношению к колониальным войнам писатели метрополий грешили милитаризмом дольше, достаточно вспомнить Киплинга с его «бременем белых»… В русской литературе выразителен пример Льва Толстого. «Набег» и «Рубка леса», с одной стороны, и отделенный от них полувеком «Хаджи-Мурат», с другой, показывают, как менялось отношение автора к завоевательной войне… Война оборонительная — другое дело. Записанное в дневнике пятьдесят четвертого года сформировало «Севастопольские рассказы» и, в существенном преломлении, «Войну и мир»: «Те люди, которые теперь жертвуют жизнью, будут гражданами России и не забудут своей жертвы. Они с большим достоинством и гордостью будут принимать участие в делах общественных, а энтузиазм, возбужденный войной, оставит навсегда в них характер самопожертвования и благородства»… Глобальный перелом в отношении художников к войне обусловила Первая мировая. Лучшая часть творческой интеллигенции, навсегда ужаснувшись, осознала недопустимость такого «продолжения политики иными средствами», что, увы, не предотвратило Второй мировой войны». Так, Валерий Брюсов «из корреспондентской поездки на фронт … вернулся «глубоко разочарованный войной». Нет ничего невероятного в предположении, что до этого он был ею очарован». Как и шестидесятники – «у популярных тогда молодых советских поэтов вдруг вошел в моду этакий «домашний милитаризм»: стало, например, принято называть «врагом» — в стихах и публицистике — человека, кисло отозвавшегося в печати или вслух о твоих творениях, и писать «я ринулся в бой», когда фактически ты ввязался в склоку». Тем не менее тогда возник опоэтизированный образ «единственной гражданской». Да, огромное внимание Работнов уделяет и войнам гражданским, но их мы оставим в стороне до годовщины, скажем, Октябрьской революции. Будет ли позволено читателю, вслед за крупными русскими писателями и публицистами, поделиться несколькими соображениями о великой русской баталистике? Рядовым читателям тоже хочется понять – что такое современная военная литература, как она изменилась со времен социалистического реализма, какой ей быть в новых социальноэкономических условиях. Тема, конечно, неподъемная для одного человека, засим ограничусь мыслями о прозе. «Павшие» и «живые» Если свести реалии литпроцесса в батальном жанре к простейшей дилемме, наметилось противоречие между пластом военной художественной прозы, созданной в 1940-1980-е годы, и порождениями последнего десятилетия-двух. Что естественно – за первой многочисленной группой стоят традиции «Радуги», «Молодой гвардии», «Живых и мертвых», «Они сражались за Родину», «Дожить до рассвета», «Горячего снега» и многих, многих еще книг, практически хрестоматийных. Эти романы – знаковые для всей русской литературы. За второй – наше время с его негативными парадоксами и новыми законами, как существования, так и творчества. Однако видоизменение российской военной литературы было трансформацией, а не деструкцией! Никто жанровых традиций «до основанья» не разрывал, никто не призывал «сбросить Шолохова и Симонова с авианосца современности!», никто не порывался переписывать ни исполненную пронзительного лиризма повесть «А зори здесь тихие» Б.Васильева, ни скорбный «Обелиск» и романтическую «Альпийскую балладу» В.Быкова, ни «Звезду» Э.Казакевича, ни патетических стихов Д.Кедрина, ни правдивых зарисовок С.Наровчатова. Бесчисленные фантасмагории на исторические темы, типа «Голубого сала», создавшего чарующий образ Сталина, никак не входят в этот ряд – мы говорим о литературе реалистической. На святое в искусстве посягательств объективно нет! Другое дело, что посягательством на святое могу счесть достижения исторической науки – новые знания о «теневых» сторонах Великой Отечественной. Эти откровения довольно быстро перекочевывают в публицистику, и от этого факта нельзя отмахнуться. Публицистика, может, и не совсем литература, но она порой острее отражает особенности национальной ментальности. Много белых пятен в истории второй мировой предстали такими многоцветными картинами, что волосы дыбом встают. Самое ужасное – что картины реальные, и, может быть, в их сокрытии была своя гуманность... Так, например, думала я, перечитывая в Интернете потрясающе талантливый очерк известного публициста Виолетты Баша «Край безымянных могил» (впервые опубликован в «Литгазете» в 1999 году) – о работе поискового отряда, спустя полвека после Победы отыскивающего и погребающего «забытых» солдат Великой Отечественной. Каждая обнаруженная спустя 60 лет «могила неизвестного солдата» прибавляет изыскателям, ученым, а в конечном счете и всем россиянам знаний о войне - знаний подлинных, а не декларативных. У Лазаря Лазарева, главного редактора журнала «Вопросы литературы», литературного критика и публициста, участника Великой Отечественной войны, свой взгляд на военную публицистику. Саркастический. «И еще одна заметная примета юбилейной кампании: за последние недели телевидение несколько раз показало короткие сюжеты о «поисковиках». Эти люди занимаются благородным, можно сказать, святым делом… Но почему наши СМИ об этом вспоминают лишь тогда, когда приближается знаменательная дата? …В Воронежской области «поисковики» отыскали останки погибших в войну, но лежат все эти скорбные находки в сарае у одного из них, потому что тамошние начальники никак не предадут земле погибших — то ли денег на это не отыскали, то ли охоты не было себя утруждать, поскольку прямых указаний свыше не получали», - пишет он в «неюбилейных заметках» «В преддверии знаменательной даты» («Знамя», 2005 г.). В этих заметках нашлось место многому: и замене казенной аббревиатуры «ВОВ» на полные слова в объявлении на стене сберкассы – к юбилею, и парадоксальности советской пропаганды уважения к защитникам Родины («проводились «вахты памяти», «торжественные линейки» и «сборы» в школах, но могло ли возникнуть уважение к людям, которых наделили «льготой», раздражавшей стоявших в очередях»…) – отпуск товаров и услуг вне очереди), и множественным сюжетам в СМИ «Награда нашла героя» (а сколько героев умерло, ее не дождавшись?), и участившимся публикациям воспоминаний участников войны, при том, что «до сих пор точной цифры погибших мы не знаем, она менялась без зазрения совести. Вскоре после войны сверху была «спущена»… цифра потерь: семь миллионов человек. В 1965 году она превратилась в двадцать миллионов. А в 1990 году — в двадцать семь». И попыткам вновь зарифмовать имя генералиссимуса Сталина со словом «Победа». Заинтересованных отсылаю к первоисточникам. Считать ли воссоздание фактографии чернением возвышенных идеалов? Пусть потребители исторического продукта сами разберутся с его производителями. Сделаем ремарку на полях - первый признак модернистской военной литературы и публицистики – ее обращение к неизвестным страницам прошлого (а еще более того настоящего), освещение фактов, невзирая на их неприглядность. Эдакое отрицание условностей. Синдром «горячих точек» Военная литература «нового поколения» (и по возрасту ее творцов, и по дате написания) не предпринимает попыток вытеснить «старую» с арены читательского восприятия темы «Двадцать второго июня, утром, в четыре часа…». Мы в этом убедимся, когда разговор дойдет до батальной прозы молодых. Потому что точками приложения ее сил стали, простите за мрачный каламбур, «горячие точки» постсоветской России. Даже злосчастный Афганистан уже не так тревожит писательское воображение. Воистину – «И отплакали те, кто дождались, недождавшиеся – отревели». Кончилось выполнение интернационального долга в 1988 году, унесло двадцать тысяч солдатских и офицерских жизней, познакомило многие мирные семьи с оцинкованными смертями, оставило нам миллион загадок, лет на пятьдесят скрытых под грифом «секретно» - и оставило в литературе очень странный, однобокий какой-то след. Осмысленно обхожу вниманием авторскую песню, синтез художественного осмысления пережитого и народных представлений о той войне, - она была и есть, как стихийный бунт «опосля» и стихийная же радость выжить. Но в прозе... В число излюбленных литературных мотивов и приемов батального жанра уверенно вошел «афганский синдром» главных героев, побуждающий их воспринимать зло в штыки и биться с ним жарче, чем с «духами» под Кандагаром. Изломанная Афганом душа, судьба, личная жизнь, психические травмы, неспособность выживших в пекле быть «как все» описываются охотно и достоверно, как и приключения бывших афганцев после войны. Романов же и повестей, более или менее связно и цельно воспроизводящих афганские события, читать не приходилось. Возможно, это огромный пробел в моем образовании, а возможно, гриф секретности действует. Когда его снимут, мы (или наши дети), надеюсь, прочитаем новый вариант эпопей «Дорогой мой человек» и «Щит и меч», с афганским колоритом. Нечто подобное жестким «азиатским» историям Л.Карелина. И все-таки постсоветская литература, а особенно публицистика, отдала должное афганской тематике, с трудом, как на марш-броске в полной выкладке, преодолела ее, точно перевал на хребте Гиндукуш… И оставила в назидание потомкам, а сама заразилась новым синдромом – чеченским. Многие писатели опираются на личный опыт. Добро побеждает Доступный пример. Один из авторов типичных современных военных романов – Александр Тамоников, член Международной Ассоциации писателей баталистов и маринистов, проживает в Рязани. О чем его книги, видно из названий - «Специальная команда», «Мастер ближнего боя», «По закону войны», «Солдатами не рождаются», «Рота уходит в небо», «Боевой расчет» и так далее. Роман «Рота уходит в небо» экранизирован российским телевидением. Сюжеты и декорации для повествований Тамоников берет из своего спецназовского прошлого. Здесь и проявляется еще одна отчетливая нынешняя литературная тенденция – романы и повести о войне носят отчетливые черты приключенческих романов. Среди их героев встречаются и романтические персонажи – одинокие борцы с несправедливостью, опаленные то афганским, то чеченским синдромом, и, так сказать, реалистические – солдаты и офицеры, честно выполняющие свой долг перед Родиной. По законам приключенческого жанра, добро всегда оказывается «на коне», даже если за его воцарение придется заплатить непомерно высокую цену. Это правило неизменно еще со времен рыцарских романов, она красной нитью проходит через всю сокровищницу мировой приключенческой литературы. Правда, российская классика с ее вечными поисками Бога и правды, не создала «чистых» образцов этого жанра – но ведь не все еще потеряно, и, кто знает, возможно, именно сейчас формируются традиции русского остросюжетного романа. Для мировой литературы это было «счастливое детство» или «безмятежное отрочество», а мы, похоже, в детство возвращаемся из неспокойной зрелости. Неплохо – ведь весь двадцатый век русские дети безвременно старели… Впрочем, приключенческая литература начинала формироваться в России – в тридцатые годы, на военной тематике, на идеологии ожидания войны, в которой нужно победить или погибнуть. Как иначе расценить повести Аркадия Гайдара? Нормально ли, когда в солдат «единственной гражданской» превращают пятнадцатилетнего подростка («Судьба барабанщика») или вообще шестилетку («Военная тайна»)? А написано-то живо, интересно, не оторвешься… Да и среди романов советских писателей о Великой Отечественной войне для детей, встречаются почти что приключенческие – трилогия В.Осеевой «Васек Трубачев и его товарищи», например. История о пионерах на войне подана в духе социалистического реализма – неважно, что там было, но вот так должно было быть. В том же идейном духе, с добавлением захватывающих деталей (слежка за врагами, секретные поручения, участие в боевых операциях) были составлены и богато иллюстрированные брошюрки-биографии пионеров-героев «Марат Казей», «Леня Голиков». Иногда на основе стандартизированных биографий юных героев создавались целые романы - «Четвертая высота», «Партизанка Лара». Там дети вели себя, как взрослые бойцы за великую идею. Оценивать эту идею не входит в мои ближайшие планы. Ничем не отличаясь от соцреалистических авторов, нынешние версификаторы делают то же самое – помещают идеальных героев в реальные условия, создают реальным героям идеально плохие или идеально хорошие условия, декорируют им подходящий фон. Так что традиции советского приключенческого романа для молодого поколения в принципе не нарушены. Из новых книг исчезла лишь идейная составляющая. Как справедливо заметил Александр Тамоников, в каком идейном духе воспитывать юных, если правящей идеи в государстве нет? Нет ее в обществе – нет ее и в искусстве. Но поскольку ни природа, ни искусство не терпит пустоты, место идеологического стержня вновь понемногу, слава тебе, Господи, занимают вечные ценности – торжество добра, справедливости, и, между прочим, закона «Око за око», который не смогла искоренить христианская религия за две тысячи лет. Пора отметить вторую особенность военной литературы – «сиюминутность» темы и «читабельность» ее раскрытия, остросюжетность повествования, где добро непременно должно быть «с кулаками». Непротивление злу насилием неактуально, и трудно спорить с авторами, которые предлагают действенно противиться злу – насилием же. Торжество дисгармонии В части художественной составляющей новых произведений о войне вывести усредненный алгоритм не получается, на и не должно получиться, потому что, во-первых, сколько читателей – столько мнений, во-вторых, сколько писателей – столько стилей изложения. У каждого автора есть свои сильные и слабые стороны. И если, допустим, язык книг А.Тамоникова суховат, это не значит, что все военные книги сегодня пишутся в стилистических рамках Устава. Как и не значит, что все прежние писатели мастерски владели пером. Да и тема, честно говоря, не располагает к высокому штилю… Вдумайтесь – ведь разливаться соловьем придется на тему ВОЙНЫ! Хорош источник наслаждения… Наиболее распространенный упрек, который адресует этим писателям читающая аудитория, - в жестокости. Есть в нем правда. Сразу вспомнился роман Александра Проханова (одного из самых популярных сегодня идеологов и авторов политических детективов) «Господин Гексоген». Несколько цитат навскидку: «Бой за опорный пункт… Мулла за резной колонной стреляет из пистолета в солдата, дырявит ему лицо. Другой солдат страшным ударом приклада сбивает на пол муллу, молотит прикладом в голову, покуда из трещин черепа не хлынула красная гуща… …Посреди двора на сухой земле лежала крохотная убитая девочка в нарядном складчатом платье, с черными прядками, смуглым, неживым лицом. Над ней склонилась обезумевшая женщина, нечесаная, с черными подглазьями, с дико мерцавшими глазами. …С обожженного танкиста снимали прилипшую форму, и она отклеивалась от спины вместе с кожей, как горчичник. Санитары отделяли лоскуты кожи, словно открывали на спине переводную картинку – красную, мокрую, пузырящуюся, изрытую пламенем, прикосновением раскаленной брони…» Конечно, эти «страшилки» придают весомости описанию боя между чеченскими бандформированиями и российскими частями в дагестанском селе. Но мне, женщине, читать их было мучительно. Хотя, весьма вероятно, кому-то и нравится… Об избавлении военной литературы от нравственных табу и сантиментов мы уже говорили. Что правомернее – приукрашивать картины боев, превращая их в нарядный лубок героического содержания, или заставлять читателей морщиться, подспудно внедряя в сознание простую мысль: война всегда страшна и уродлива, красоты в ней быть не может? Ибо красота – в гармонии, а война – это намеренно учиненная дисгармония. Кстати, если вспомнить романы В.Василевской «Радуга», В.Богомолова «Иван», а также фильмы, снятые по их мотивам, придется признать, что и советская литература порой была натуралистична – и обоснованно. Сыновья уходят в бой Непременным элементом литературного процесса остается приток новых авторов. Чемчем, а уж вновь открытыми писателями наше время изобильно! Гигантский массив так называемой «коммерческой прозы» почти полностью состоит из ранее неизвестных имен. Где-то половина из авторов книг «в мягких обложках» отдают должное теме войн (разумеется, тех войн, которые сами наблюдали). Это многообразие силами одного человека не проштудируешь. Но и в так называемую «серьезную литературу» стучатся молодые люди, и многие из них в качестве презентации предъявляют почтеннейшей публике военную прозу. Литературное рождение двух молодых авторов произошло практически на моих глазах на форумах молодых писателей России, организованных Фондом социально-экономических и социальных программ. Открытием первого же форума явилась повесть ростовчанина Дениса Гуцко «Апсны абукет» («Вкус войны») – изложенная с позиций мирного обывателя история «грузино-абхазского конфликта» 1991 года. Так называют абхазские события историографы. Какой, к черту, конфликт! – война это была, утверждает Гуцко. Эту войну «посчастливилось» пережить отцу молодого писателя (он смог в кровавой неразберихе бойни покинуть родной дом, стать беженцем в России). Повесть лаконичная и талантливая. Ее художественный эффект достигается не перечислением боев и насилий (они изложены вроде бы даже сухо, с застывшим навек под рублеными строками ужасом), не смаком омерзительных подробностей братоубийства (хотя и это присутствует), но бесстрастной фиксацией деталей, виденных своими глазами. Упаковки минеральной воды, которые жители Сухуми тащат из разоренного супермаркета, продажа самогона в разлив, которую открыли предприимчивые соседи главного героя, расстрел главного врача городской больницы лишь за то, что он грузин, в сквере напротив окон его кабинета… Невозможно не проникнуться жутью войны, в одночасье сменившей налаженную жизнь. К категории военных книг стоит отнести и книги об армии – даже если их герои не идут в бой, а проходят срочную службу в каком-нибудь краснознаменном глухоманском гарнизоне. Какова армия в мирное время - мало оснований полагать, что в критический момент она проявит себя иначе. В этом смысле одной из самых «военных» книг представляется скандально известный роман Ю.Полякова «Сто дней до приказа», посвященная извечной «войне» салаг и старослужащих. Военная сатира – величина постоянная. «О войнах, существуют замечательные веселые книги, где героями Швейк и Чонкин», - напоминает Николай Работнов. Как правило, кадровые военные романы Полякова и Гашека ненавидят – значит, стрела попала в цель. Российские вооруженные силы, помимо борьбы с внешним врагом – своего прямого долга – ведут затяжные бои на внутренних фронтах, и нет оснований считать разборки «духов» и «черпаков» боями местного значения. Война добра со злом не кончается, напротив, идет с переменным успехом, потому что противник здесь не определен… Так вот, в рамках, начертанных почти двадцать лет назад Поляковым, продолжают появляться современные произведения. Автор одного из них - Александр Карасев, участник третьего форума молодых писателей. Достаточно сказать, что его повесть «Запах сигареты» допущена к публикации журналом «Новый мир» в 2004 году - по неписаным правилам, ей уготовано серьезное литературное будущее. Повесть начинается с призыва в военкомат, продолжается на срочной службе, достигает кульминации в момент боя в Чечне, где гибнут товарищи героя-рассказчика. Героя в полном смысле слова в романе нет, их много – все молодые солдатики. На мой взгляд, самым серьезным недочетом повествования и является последний бой, описанный скупо, даже бедно, на одном эмоциональном уровне с другими несладкими эпизодами солдатчины. Особенно эта скудность красок бросается в глаза в сравнении с черно-красной гаммой романов А.Проханова. С другой стороны, она же создает необходимую достоверность изображаемой сцене. Не берусь судить, что лучше для книги и «козырнее» для писательского «я» - сухая беспристрастность или рождение шквала эмоций. Мне, например, отрадно, когда читателя не пытаются склонить на одну из воюющих сторон. Четвертым пунктом поставим: омоложение военной литературы, приток свежей крови, залог кардинального отличия современных военных книг от их предшественников. Те, судя по всему, послужили плацдармом для блицкрига вновь приходящих. Новые имена - новые сражения (дай Бог, чтобы только литературные!). не в первый раз сыновьям уходить в бой… Новые солдаты будут получать пулями пробитые мундиры Один Бог ведает, какой быть современной российской военной литературе через год, через пять. Нужна ли она? – что об этом спорить, нужна или не нужна, но существует ведь! Если звезды зажигают… Крамольную мысль выскажу в канун великого, всенародного праздника – Великая Отечественная Война в искусстве уже отражена. Ее художественное осмысление осталось уделом старшего поколения. Объективно молодежь не сможет влиться в эту колею, да, вероятнее всего, и субъективно не пожелает. И в этой связи можно утверждать, что фронтовая литература, порожденная той эпохой, кристаллизовалась в некий монолит, составила структуру образов, представлений, легенд и истин, которую быстротекущее время уже не деформирует. Мобильны представления о модернистской баталистике, поскольку она как раз находится в периоде становления. Она, безусловно, вышла из той обгорелой шинели, которую скинул русский солдат в мае 45-го на подступах к Берлину, и сейчас одежка становится ей не по размеру. Воин сбросил пробитый пулями мундир с плеча и оглядывается в поисках другого. Поиск новой «шинели» - новых форм и методов художественного изложения военных событий – в разгаре. Беглый анализ предмета вселяет надежду, что искомое обмундирование не ограничится кепи бравого идиота Швейка. И вместо постскриптума. Как так получилось, что в этой статье упомянуты лишь два женских имени – Ванды Василевской и Валентины Осеевой, писательниц давно минувших дней? Да, видно, потому, что фактуры маловато, чтобы говорить о феномене женской военной прозы, даже если приплюсовав творчество Юлии Друниной. Неграмотно было бы относить сюда армаду женских детективов, где добро тоже - по сценарию - обязано побеждать зло. Безусловно, существуют и написанные женщинами рассказы и повести о войне, подавляющее большинство из них никогда не дождется всероссийской публикации. А жаль. Ибо в прозе женщин почти всегда присутствует некий вопрос, а тема и идея войны отягощена огромным количеством вопросов с вариациями ответов. Ответы давать предпочитают мужчины. Особенно те писатели, которые выбирают баталистику – жанр более прямолинейный, чем абстрактный. Елена САФРОНОВА 2005 Г.
