К вопросу об «агностицизме» и аффицировании в философии

К.А. Михайлов
К вопросу об «агностицизме» и аффицировании в философии Канта
В отечественной философской традиции давно принято считать Канта «агностиком».
Его учение о «непознаваемости» вещей в себе как объективной, независимой от сознания
субъекта реальности подвергалось резкой критике с «материалистических» позиций. Ныне,
когда марксистская философия «вышла из моды», нередко наблюдается противоположная
крайность – утверждают, что никакой Кант не агностик, а прошлые его обвинения в этом
носили чисто идеологический характер. Целью настоящей работы является внесение
некоторой ясности в обсуждаемый вопрос.
Во-первых, логические принципы ведения дискуссии предполагают четкое
определение используемых понятий. В самом деле, что значит «быть агностиком»? Какие
кардинальные гносеологические установки предполагаются в «доктринах агностицизма»? И,
во-вторых, каким образом аргументируется причисление (или, соответственно, исключение)
Канта к адептам агностицизма?
В «обновленной» материалистической философии принято трактовать агностицизм
уже не как утверждение о непознаваемости мира – оно, очевидно, ложно (явления, конечно
же, в определенной степени познаваемы), и такой «агностицизм» просто невозможен, – а как
признание невозможности проникнуть в сущность мира явлений, достоверно отразить
объективные, универсальные связи и отношения реальности. Так называемые
«материалисты», признавая познаваемость явлений, частичную познаваемость их сущности,
которая в них «отражается» (при этом на пути «вглубь» работает диалектика «абсолютной и
относительной истины»), в то же время соглашаются, что мир как целое во всем богатстве
явлений, связей и отношений не является абсолютно доступным для познания. Упрек Канту
от них в агностицизме реконструируется просто. Кант, говорят они, будучи «дуалистом»,
признает наряду с автономными структурами познания существование внешней реальности
как мира «вещей в себе», которые аффицируют нашу чувственность и, в конечном счете,
порождают материал знания. Однако знание, которое всегда, по Канту, «начинается с
опыта», есть только знание о вещах как явлениях, вещи сами по себе как сущности
доступных нам вещей-явлений непознаваемы. Кант отрывает сущность от явления, объявляя
первую находящейся за пределами возможностей нашего познания. Следовательно, Кант –
классический агностик. Такая позиция, с нашей точки зрения, нуждается в обстоятельной
критике. И это касается, прежде всего, не определения термина «агностицизм» (его вполне
можно считать реальным определением, а если это определение номинальное, вопрос о его
корректности снимается автоматически), а вышеприведенной аргументации по причислению
Канта к сторонникам такой позиции. Некоторые кантоведы, чья точка зрения представляется
нам весьма перспективной, вообще отвергают образ аффицирования. Так, Г. Бухдал, который
интерпретирует Канта в феноменологическом ключе, через понятие трансцендентальной
редукции, полагает, что, по Канту, речь везде идет не о вещах самих по себе, а о наших о них
представлениях, что вещи сами по себе аффицируют нас «только посредством
представлений, которые мы можем или должны иметь об этих вещах». Доктрина
аффицирования трансцендентального субъекта объектом, пишет Бухдал, «вульгарна», ибо
здесь не существует какого бы то ни было моста между двумя различными онтологическими
сущностями1. Онтологическая интерпретация вещей самих по себе (на них как на
самостоятельные сущности «намекают» явления), предложенная в частности, Ф. Каульбахом
и В. Герхардтом, не является общепризнанной. Таким образом, тезис «вещи в себе нам
являются и через это представляют собой (непознаваемую) сущность описываемого нами
предметного мира» обоснованно ставится под сомнение. Дело опять-таки в семантике
1
См.: Андреева И.С. Феноменология // Философия Канта и современный идеализм. М., 1987. С. 95.
1
терминов. Кант называет явлением все то, что может стать объектом – предметом нашего
знания, т.е. по определению содержит опытный, чувственный компонент. И в
проникновении в глубь явлений, в глубь доступного нам мира, познание безгранично, и его
вполне отнюдь не противореча Канту, можно толковать как путь от явлений (в современном
значении слова) к их сущности. И, конечно, нельзя познать то, что противоречит природе
самого познания, это тривиально. «До какой бы высокой степени отчетливости мы ни довели
наши созерцания, все равно эти мы не подошли бы ближе к [познанию] свойств предметов
самих по себе…каковы предметы сами по себе – этого мы никогда не узнали бы и при
помощи самого ясного знания явлений их, которое единственно дано нам» (В60). Иными
словами, «вещи сами по себе не есть познаваемые» – аналитическое предложение, обсуждать
истинность которого бессмысленно. С другой стороны, своей концепцией
трансцендентального субъекта и всеобщих форм опыта, утверждением, что мы в силах
постичь в вещах их объективные свойства (в частности, категориального характера),
построить четкую картину регулярного мира, Кант фактически утверждает не-ограниченные
возможности познания объективного мира (вещи в себе – не элемент реального мира,
следовательно, познания). Онтологическая реальность отождествляется у Канта с ее научной
картиной. Явления (вещи), «будучи только представлениями, вовсе не даны, если я не
прихожу к знанию о них (т.е. к ним самим, так как они сами суть только эмпирические
знания)…(выделено мной – К.М.)» (В527). «Каковы вещи сами по себе, я не знаю и мне
незачем это знать, потому что вещь никогда не может предстать мне иначе как в явлении»
(В333).
Нам кажется, что самый продуктивный путь интерпретации учения Канта о вещах в
себе, т.е. о «непознаваемом» – гносеологический. Противопоставлением «в-себе» – «длянас» Кант хотел выразить только отрицательное суждение «Существенные определения
вещей не являются их собственными атрибутами как самостоятельных сущностей». Иными
словами, чистые понятия (и прочие тоже) рассудка прикладываются и определяют не вещи
(как думали рационалисты, выражая это в понятии интеллектуальной интуиции), а
содержание чувственных восприятий, которым еще только предстоит стать вещами. Мы
познаем в природе только то, с помощью чего ее сами организовали. Иначе невозможным
оказывается решение антиномий. Но все это пока не означает, что за понятием «вещь сама по
себе» кроется какая-то онтология. «Называя предмет в каком-то отношении только
феноменом, рассудок создает себе в то же время помимо этого отношения еще
представление о предмете самом по себе и потому воображает, что может образовать также
понятия о подобном предмете» (В306-307). А.М. Анисов отметил, что понятием вещи в себе
устанавливаются границы познания (иначе все было бы познаваемо). Это понятие вводится
чисто логическим и притом непротиворечивым образом. Кант сам всячески пытается
отмежеваться от понимания вещей самих по себе как реальных сущностей: «Из понятия
явления…естественно вытекает, что явлению должно соответствовать нечто, что в себе не
есть явление…для того чтобы не впадать…в порочный круг, следует допустить (выделено
мной – К.М.), что слово явление уже заключает в себе указание на нечто, что само по себе и
помимо природы нашей чувственности должно быть чем-то, т.е. предметом, независимым от
чувственности» (А252). Понятие ноумена есть только демаркационное понятие, служащее
для ограничения притязаний чувственности и потому имеющее только негативное
применение, оно связано с ограничением чувственности, хотя и не может установить ничего
положительного вне сферы ее… деление предметов (выделено мной – К.М.) на феномены и
ноумены (т.е. на познаваемое и непознаваемое – К.М.) недопустимо в положительном
смысле» (В311). «Рассудок ошибочно принимает совершенно неопределенное понятие
умопостигаемого объекта как некоторого нечто вообще, находящегося вне нашей
чувственности, за определенное понятие сущности, которую мы могли бы некоторым
образом познать с помощью рассудка» (В307). М. Одинцов в работе «Признавал ли Кант
бытие вещей в себе?», опубликованной в харьковском журнале «Вера и разум» в 1903 году,
2
также писал, что при рассмотрении познания в гносеологическом (в отличие от
психологического и практического) отношении понятие о вещи самой по себе служит для
ограничения познания явлениями, это просто интеллектуальное понятие, не имеющее
объективного значения. Между прочим, из того, что вещи сами по себе не являются
познаваемыми, отнюдь не следует, что они являются непознаваемыми2.
Вывод: при указанном толковании термина «агностицизм» нет никаких оснований
для признания Канта агностиком. Другое дело, что он действительно признавал
принципиальную непознаваемость определенных фрагментов реальности (в широком
смысле слова). И этот его «агностицизм» был направлен на решение конкретных
гносеологических задач – обоснование возможности достоверного знания в полемике со
скептицизмом Юма, критику классического рационализма, на котором базировалась
«прежняя метафизика», в силу чего была неспособна избавиться от пут противоречий и
натяжек (вспомним антиномии). Кантианская революция в понимании природы и структуры
познания как «объективной субъективности», критика субстанциалистского подхода («я» и
«мир» – теперь не сущности, а отношения), органически связанная с «агностицизмом», на
два столетия определит пути развития европейской классической философии и эхом
отзовется в концепции «чистого интенционального сознания» Гуссерля с его «эпохэ» как
требованием рассматривать сознание как единственный источник понятийного и смыслового
продуцирования. И такой «агностицизм» нам более чем нужен, ибо он наиболее
последовательно отражает, с нашей точки зрения, всеобщее методологическое требование
критического рассмотрения и интерпретации реальности.
См. наши разъяснения по этому поводу: Михайлов К. А. Логический анализ теоретической философии
Иммануила Канта: опыт нового прочтения «Критики чистого разума». М., 2003. С. 249-256 и др.
2
3