Биатанатос

Хорхе Луис Борхес
«Биатанатос»
Я стольким обязан Де Куинси, что оговаривать лишь часть моего долга – значит
отвергнуть – или утаить – другую; и все же первыми сведениями о «Биатанатосе» я обязан
именно ему. Трактат был сочинен в начале XVII века великим поэтом Джоном Донном; он
завещает рукопись сэру Роберту Карру и налагает единственный запрет: не предавать ее
«ни гласности, ни огню». Донн умирает в 1631-м, а в 1642-м начинается гражданская
война; в 1644-м сын и наследник поэта публикует ветхую рукопись, дабы «спасти ее от
огня». В «Биатанатосе» около двухсот страниц; Де Куинси суммировал их таким образом:
самоубийство – это одна из форм убийства; крючкотворы от правосудия различают
убийство намеренное и вынужденное; рассуждая логически, это разграничение следовало
бы применить и к самоубийству. Поскольку далеко не каждый совершающий убийство –
убийца, далеко, не каждый самоубийца несет на себе печать смертного греха. Таков
недвусмысленный тезис «Биатанатоса». Он заявлен в подзаголовке («The Self – homicide is
not so naturally Sin that it may never be otherwise») и проиллюстрирован – а может быть,
исчерпан – подробным перечнем вымышленных – или же подлинных – примеров: от
Гомера, «написавшего о тысяче вещей, в которых никто, кроме него, не разбирался, и о
котором ходят слухи, будто он повесился, поскольку, дескать, не сумел разгадать загадку
о рыбаках», вплоть до пеликана, символа отцовской любви, и пчел, что, по сведениям
«Гексамерона» Амвросия, «умерщвляют себя, если только случится им преступить законы
своего царя». Перечень занимает три страницы; просматривая его, я столкнулся с такой
снобистской выходкой: включены примеры малоизвестные («Фест, фаворит Домициана,
покончивший с собой, дабы скрыть следы заболевания кожи») и опущены другие,
довольно убедительные – Сенека, Фемистокл, Катон, – как лежащие на поверхности.
Эпиктет («Помни главное: дверь открыта») и Шопенгауэр («Чем монолог Гамлета не
размышления преступника?») лаконично оправдали самоубийство; заведомая
убежденность в правоте этих адвокатов вынуждает нас читать их поверхностно. То же
самое случилось у меня с «Биатанатосом», пока под заявленной темой я не почувствовал –
или мне показалось, что я почувствовал, – тему скрытую, эзотерическую.
Мы так никогда и не узнаем, писал ли Донн свой труд, пытаясь намекнуть на эту
таинственную тему, или же его заставило взяться за перо внезапное и смутное
предощущение этой темы. Мне представляется вероятным последнее; мысль о книге,
говорящей В, чтобы сказать А, на манер криптограммы, навязчива; совсем иное дело –
мысль о сочинении, вызванном к жизни случайным порывом. Хью Фоссе предположил,
что Донн рассчитывал увенчать самоубийством апологию самоубийства. То, что Донн
заигрывал с этой идеей, – и вероятно, и правдоподобно; то, что ее достаточно для
объяснения «Биатанатоса», – разумеется, смешно.
В третьей части «Биатанатоса» Донн рассуждает об упомянутых в Писании добровольных
смертях; никакой другой он не уделяет столько места, как Самсоновой. Он начинает с
утверждения, что сей «беспримерный муж» – это эмблема Христа и что грекам он
послужил прототипом Геракла. Франсиско де Виториа и иезуит Грегорио де Валенсия не
включали Самсона в список самоубийц; оспаривая их, Донн приводит последние слова,
произнесенные Самсоном перед тем, как совершить отмщение: «Умри, душа моя, с
Филистимлянами!» (Судьи. 16:30). Точно так же он отвергает гипотезу св. Августина,
утверждающего, что, разрушив колонны храма, Самсон не был виновен ни в чужих
смертях, ни в своей, но был ведом Святым Духом, «подобно мечу, разящему по велению
того, в чью руку он вложен» («О граде Божием», I, 20). Доказав необоснованность этой
гипотезы. Донн завершает главу цитатой из Бенито Перейры, что Самсон – и в своей
гибели, и в других деяниях – символ Христа.
Переиначив Августинов тезис, квиетисты сочли, что Самсон «убил себя и филистимлян
по наущению дьявола» («Испанские ересиархи», V, 1, 8); Мильтон («Агонизирующий
Самсон»,) оправдал приписанное ему самоубийство; Донн, полагаю, видел здесь не
казуистический вопрос, но скорее метафору или образ. Его не интересовало «дело
Самсона» (а почему, собственно, оно должно было его интересовать?); Самсон, скажем
так, интересовал его исключительно как «эмблема Христа». В Ветхом завете нет ни
одного героя, которого бы не поднимали на эту высоту; Адам для святого Павла –
провозвестник Того, кто должен прийти; Авель для св. Августина воплощает смерть
Спасителя, а его брат Сиф – вознесение; Иов для Кеведо был «чудесным проектом
Христа». Донн прибег к столь банальной аналогии, чтобы читатель понял:
«Произнесенное Самсоном может оказаться ложью; произнесенное Христом – нет».
Глава, непосредственно посвященная Христу, восторженностью не отличается. Она
ограничивается воспроизведением двух мест из Писания: «и жизнь Мою полагаю за овец»
(Ин. 10:15) – и любопытного выражения «отдал душу», упоминаемого всеми четырьмя
евангелистами в значении «умер». Из этих высказываний, подтверждаемых стихом:
«Никто не отнимает ее (жизнь) у Меня, но Я Сам отдаю ее» (Ин. 10:18), Донн выводит,
что не крестные муки убили Христа, но что в действительности он покончил с собой
чудесным и сознательным излучением души. Донн выдвинул эту гипотезу в 1608 году; в
1631-м он включил ее в проповедь, прочитанную им накануне смерти в часовне
Уайтхолла .
Заявленная цель «Биатанатоса» – обличить самоубийство; главная – доказать, что Христос
покончил с собой. То, что доказательство этой идеи Донн свел к стиху из св. Иоанна и
повторению глагола «почить», невероятно и даже немыслимо; безусловно, он предпочел
не заострять кощунственной темы. Для христианина жизнь и смерть Христа –
центральное событие мировой истории; предыдущие столетия готовили его, последующие
– отражали. Еще из земного праха не был создан Адам, еще твердь не отделила воды от
вод, а Отец уже знал, что Сын умрет на кресте. Вот он и создал землю и небо как
декорацию для этой грядущей гибели. Христос, полагает Донн, умер по собственной воле;
а это означает, что первостихии, и вселенная, и целые поколения людей, и Египет, и Рим,
и Вавилония, и Иудея были извлечены на свет божий, дабы содействовать его смерти.
Возможно также, что железо было создано ради гвоздей, шипы – ради тернового венца, а
кровь и вода – ради раны. Эта барочная идея уже угадывается в «Биатанатосе». Идея Бога,
возводящего универсум, как возводят эшафот.
Перечитав эту заметку, я вспоминаю о трагическом Филиппе Батце, известном в истории
философии под именем Филиппа Майнлендера. Как и я, он был пылким почитателем
Шопенгауэра. Под его влиянием (а также влиянием гностиков) я вообразил, что мы –
частицы какого-то Бога, который уничтожил себя в начале времен, ибо жаждал стяжать
небытие. Всемирная история – мрачная агония этих частиц. Майнлендер родился в 1841м; в 1876-м опубликовал книгу «Философия отречения» и в том же году покончил с собой.