20b_Свидетельство_Велиляев Абилькерим

История одной судьбы
Свидетельство о депортации Абилькерима Велиляева
Я, Абилькерим Велиляев, коренной житель Крыма, по национальности крымский татарин,
родился 21 марта 1936 года по паспорту (фактически, в 1934 году) в деревне Баши (ныне
Головановка) Карасувбазарского района Крымской АССР. При депортации семья
состояла из девяти человек: отец – Эбубекир Велиляев, 1894 г.р.; мать – Абибе Велиляева,
1900 г.р., сестра Гульзар Велиляева, 1928 г.р., сестра – Насия Велиляева, 1930 г.р., сестра
– Рабия, 1932 г.р., брат – Абильваид Велиляев, 1938 г.р., сестра – Гульнар Велиляева, 1941
г.р., сестра – Гульнае Велиляева, 1943 г.р.
18 мая 1944 года, когда еще все спали, солдаты с оружием в руках ворвались в дом и
объявили, что нас высылают. На сборы дали 15 минут. Больше всех растерялся отец, он
очень плохо слышал. Он участник Первой мировой войны. Его еще в 1914 году контузило,
и он почти оглох. Пока мама нас одевала, отец взял Коран и другие религиозные книги.
Мама и старшие сестры собрали кое-какие продукты в узелки. Солдаты нас, словно
преступников, под оружием повели к колхозному двору.
До войны отец работал в колхозе табаководом-бригадиром. Мать работала колхозницей. У
нас был большой двор: дом, сараи для коров, овец и домашней птицы и конюшня. Все это
осталось бесхозным. Солдаты нас уже к своему дому не пускали. Нас всех продержали в
колхозном дворе до появления «студебеккеров» (полноприводной грузовой автомобиль).
Когда грузовики приехали, нас быстро в них погрузили и увезли в сторону Карасувбазара.
К вечеру приехали в Сеитлер. На станции нас ожидал эшелон с «телячими» вагонами, в
которые нас и погрузили, как скот. Когда совсем стемнело, наш состав отправился на
восток…
За восемнадцать суток в пути было всякое. В нашем вагоне умерла старушка, ее
«похоронили» недалеко от железнодорожной насыпи. А в соседнем вагоне даже родился
мальчик. Были случаи, когда люди отставали от поезда. Перед моими глазами стоит то,
что я до сих пор не могу забыть: на одной из стоянок моя мама, как и остальные
женщины, соорудила очаг из камней и поставила кастрюлю на огонь, для очередной
похлебки. А в это время вдоль состава шла молодая женщина в военной форме, ее
сопровождали другие вояки. Подойдя к очагу она не жалея сил, пнула кастрюлю…
Ну, а самый страшный случай в моей жизни произошел еще до выселки нашего народа,
когда советские войска освобождали от немецких фашистов мою родину – Крым. В
начале апреля 44-го освободили и мою деревню. Целый день жители нашего села,
старики, женщины и дети, с цветами встречали освободителей. К вечеру прибыла еще
одна колонна. Группа солдат, человек 8-10, во главе с офицером, отделившись от
колонны, направились к нашему дому, так как он был расположен на самом краю села.
Зашли в дом. Один из них больше всех говорил, наверное, он был командиром. Он
пошатывался и требовал у отца водки. Отец пытался объяснить, что мусульманам пить
водку нельзя, что это грех, поэтому водки в доме нет. Обозленный «освободитель», достав
из кобуры пистолет, заставил отца открыть рот и засунул дуло пистолета ему в рот. Левой
рукой схватив за ворот пиджака, стал его таскать из комнаты в комнату, приказав своим
подчиненным обыскать дом. А мы, дети и мать с грудным ребенком на руках, плачем,
боимся, что отца сейчас застрелят. Недовольный результатом обыска, подлец в шинели
собирался уже застрелить отца. К счастью, в этот момент кто-то из соседей принес
бутылку водки. Увидев бутылку «герой освободитель» повеселел и, наполнив стакан,
осушил его залпом. А через несколько минут он даже голову не смог поднять со стола,
опьянел и заснул. В это время появился один из начальников и приказал: «Увидите эту
свинью куда следует!»
Но самое несправедливое то, что человек, которому воткнули дуло в рот, двое его
сыновей, которые видели это, Муслим и Аблятиф, тоже воевали против фашизма в рядах
Советской армии. Муслим, участник обороны Москвы, в 1945 году будет сражаться за
взятие Варшавы, а Аблятиф сгорит со своим танком на «Курской дуге». И об этом никто
даже понятия не имел… Чем не геноцид?
Итак, через 18 суток, 4-го июня 1944 года наш состав прибыл в город Коканд Ферганской
области УССР. Нас повели в баню, после мы оделись в свою дезинфицированную одежду.
Нас погрузили на арбы с огромными колесами и повезли по кишлакам. Мы попали в
колхоз им. Тельмана в девяти километрах от Коканда. Разместили нашу семью в одной
комнате без потолка и полов, с двумя проемами для дверей. Десять человек, мы жили в
одной, правда, большой комнате. Температура воздуха – 40-45 градусов в тени. Дышать
было невозможно. Каждый день от холода и жары кто-то умирал. Дети, наевшись разных
фруктов, в том числе и тутовых ягод, мучаясь жаждой, напивались мутной воды из
арыков, и умирали. Каждый день по несколько трупов…
Все взрослое население работало в колхозе. Дети – сами по себе, но тоже были заняты в
поисках пищи. Однажды после уборки зерновых, мы, дети, пошли искать колосья. Я был
самым старшим. Пока мы шли к полю, где паслись коровы, одной девочке, Шевхие, стало
плохо, она пошатнулась и села на землю. Ее вырвало, потом она стала харкать кровью.
Когда кашель стих, я хотел ее поднять. Она не могла встать, она лежала и все время
просила, чтобы я ее оставил помирать там, где она лежит. Когда ей немного стало легче, я
ее поднял, она прислонилась к моему плечу, я обхватил ее хрупкое тело рукой, и мы
тихонечко направились обратно в кишлак. Но шли мы недолго, ей стало хуже. Тогда я
взвалил ее на плечо и понес к кибитке, где они с матерью жили. Больше у них никого не
было. Ее отец тоже сражался на фронте. Пока я ее нес, она умоляла оставить ее. Когда мы
наконец пришли, она была еще жива, но дома Шевхие скончалась, ее больная мать, не
выдержала горя утраты… Их похоронили вместе.
К осени 44-го двух моих сестер 14 и 16 лет приняли на учебу в железнодорожное
училище. Жили они в городском общежитии, домой приезжали раз в неделю, на
выходные. Всю неделю они вдвоем жили на один паек хлеба, а второй паек получали в
конце недели. Сэкономленную буханку хлеба они привозили нам. Выходные для нас были
праздником.
Приближалась зима, и мы с отцом начали заготовку дров. Отец валил сухие деревья,
волоком мы тащили их домой. Немного дров оставляли себе, а остальные несли в город на
продажу. Я, десятилетний мальчишка, взваливал на спину вязку дров и нес на рынок за
девять километров. И так всю зиму. Дрова стояли 50-60 рублей, а килограмм хлеба – 100120 рублей.
К концу лета 45-го года с войны вернулся мой старший брат в чине старшего лейтенанта.
На второй день приехали с комендатуры и его тоже поставили на учет. Он, как и мы все,
стал спецпереселенцем. Он устроился на работу в городе, но нас к себе забрать не мог - не
разрешали. Прошло два месяца, отец заболел брюшным тифом, мучился шесть дней, а на
седьмой умер. Отца похоронили - заболела мама. Бледная, она лежала как живой труп.
Однажды ночью на грузовике приехал брат и, вопреки запретам, перевез нас в город.
В 1950 году я окончил семь классов на узбекском языке и поступил в школу фабричнозаводского обучения (ФЗО) при чулочно-прядильном комбинате (ЧПК). Отучившись один
год, стал самостоятельно работать помощником мастера при ЧКП в г. Коканде.
Городская жизнь, по сравнению с сельской, была сущим адом. Во всех смертных грехах
обвиняли только «крымских предателей». А комендантский режим? Это уже было
унижением для нас. Каждый комендант изощрялся по-своему. Иногда целый день
приходилось стоять в очереди. И даже пикнуть нельзя было, сразу 15 суток. Каждый
совершеннолетний «крымский изменник» обязан был ежемесячно отмечаться. В 55-ом
году меня призвали в Советскую Армию. Отслужив три года, я вернулся домой, к матери.
На Родину, в Крым, вернулся в октябре 1992 года! Этой минуты я ждал, наверное, всю
свою жизнь…