ЖУ ЦЗЯ (Школа служивых или Конфуцианство)

ЖУ ЦЗЯ
(Школа служивых или Конфуцианство)
(VI в. до н. э. — наст. время)
Конфуций в должности главного судьи.
С картины
У Даоцзы (VII в.).
Иероглифическая запись
сочетания жу цзя.
Вероятно, самым известным в мире китайским мыслителем, да и просто самым известным
китайцем всех времен и народов остается тот, кого европейцы называют Конфуцием.
Популярность его может соперничать только со славой Великого Кормчего, хотя их значение для
мира и Китая далеко не равноценно. Потому говорить мы сегодня будем только о втором.
О, сколь велик Учитель Кун!
Ему вселенский ведом путь вещей,
Он телом стал един с Землей и Небом,
О, Десяти тысяч колен Наставник!
Так звучит по-русски начало древнего китайского песнопения, посвященного одному из
величайших мыслителей древнего мира. Полное уважительное имя этого человека звучит покитайски как Кун Фу-цзы, а по-русски — как Почтенный Учитель Кун, что через латинское
Confucius превратилось в наше Конфуций.
В отличие от многих других великих Учителей древнего Китая, Конфуций — личность более чем
реальная, невзирая на неизбежные, как водится с великими, легенды, порою очень красивые, в
которых фигурирует и Единорог, и духи Грязевой горы (или холма), к которым обратились с
молитвой 70-летний некогда храбрый воин, а тогда — просто мелкий военачальник, и его 16летняя «дикая», как называли в Китае подобных незаконных жен, третья уже по счету супруга. У
бывшего воина имелись от предыдущих браков 9 дочерей и сын, но сын родился хромым, а
обычай строго-настрого запрещал калекам и инвалидам приносить жертвы усопшим предкам.
Потому пожилому воину был необходим полноценный продолжатель рода, достойный наследник
не столько материального, сколько духовного наследия. Его юная супруга была не просто
девушкой на выданье. Дело в том, что, будучи младшей из трех сестер, она прочилась отцом в
шаманки, которые жили при родовом храме предков, ведали сношениями живых и мертвых и
считались «девушками духов». Такую роль — весьма важную в жизни родового клана — всегда
отводили младшим дочерям в семье. Так что можете сами судить о ее духовном статусе. (Да, к
слову, она и безропотно согласилась — после категорического отказа старших сестер — стать
женой странного пожилого мужчины, пришедшего свататься в их дом.)
Звали ее Чжэнцай. И вот, гласит предание, Чжэнцай дала обет духу Грязевой горы щедро
отблагодарить его в случае рождения сына, и когда на небе сменилось пять лун, она увидела во
сне бога с черным, как сажа, лицом, который сообщил ей, что мечта ее сбудется и у нее родится
необыкновенный сын. Что, как говорится, и произошло. Надо заметить, что, по мнению
современников, лицо Кун-цзы напоминало маску четырехглазого божества, которую носили в
похоронной процессии, чтоб отгонять нечистую силу. Причем в устах древних подобное
сравнение было в гораздо меньшей степени метафорой, чем может показаться сегодня.
Родился Конфуций — а эта дата известна точно — 22 сентября 551 г. до н. э., т. е. точно в день
осеннего равноденствия. Все, как водится, не случайно. Родился он с продавленным теменем,
отчего форма его головы напоминала очертания того же Грязевого холма. И будучи еще
мальчиком, Кун Цю (цю — «грязевый холм», это «детское» имя будущего родоначальника
конфуцианства), живя вдвоем с матерью, любил забавляться игрой в... заупокойные обряды, а в
молодости прослыл большим их знатоком. И чтобы покончить здесь наконец с демонами и
духами, припомним два связанных с этим афоризма Конфуция:
«Если не научился служить людям, как можешь служить духам?»
и
«Должным образом служить народу, почитать духов и — держаться от них подальше, вот что я
называю мудростью».
Учитель Кун прожил непростую жизнь. Он, к слову, будучи человеком бесхитростным и
прямодушным (его слова: «Человек от рождения прямодушен. И если он утрачивает прямодушие,
лишь счастливая случайность сохраняет ему жизнь») да к тому же обладая слишком
специфическими внешними данными (рослый, что нехорошо выделяло его среди
соотечественников, да и облик же...) он был обречен стремиться, но так и не достигнуть скольнибудь серьезного руководящего положения в обществе, без чего все его превосходные идеи о
социальной переделке общества и человека оставались просто словами. Что, впрочем, наверстали
его последователи...
Сам он следующим образом устно сформулировал свою автобиографию:
«В 15 лет я обратил свои помыслы к учебе.
В 30 — обрел самостоятельность.
В 40 лет — освободился от сомнений.
В 50 — познал волю Неба.
В 60 — научился отличать правду от неправды.
В 70 — стал следовать желаниям своего сердца, не нарушая ритуала».
Такова Конфуциева иерархия этапов жизни.
Краеугольный текст конфуцианства — книга «Лунь юй» («Беседы и суждения»), представляющая
собою достаточно произвольную подборку записей учениками изречений Учителя Куна и его
последователей, описание ситуаций с его участием, а порой и просто анекдотов, главный герой
которых опять же Кун-цзы. В силу этого трудно выделить нечто «самое главное» у Конфуция. С
точки зрения европейца у него дело обстоит скверно не только с мировоззренческим аспектом
Учения (в этом смысле он для европейцев вообще не философ), но даже и просто с логикой.
Прежде всего Конфуций — морализатор. Он действительно не столько философ, сколько Учитель.
А это значит, что интересует его не знание само по себе, а, высокопарно говоря, — «сокровище
сердца», открытость души миру, способность вслушиваться в извечно «другое», «иное», но все же
неотъемлемо присущее человеку, умение вникать в потаенный, вечно ускользающий ритм
вселенской жизни (жизни, а не Бытия!). И путь его обучения — сама жизнь, испытание себя,
проба новых путей, поиск нового зрения и самого себя.
«Учитель сказал: “Лишь тот, кто, храня тепло древности, открывает новое, способен быть
Учителем”».
И еще, уже о самом себе:
«Не создаю, но передаю. Верю в древность и люблю ее».
Когда же один из его учеников просит одним словом определить то, чему можно следовать всю
жизнь, Конфуций говорит:
«Это слово — взаимность. Не делай другим того, чего не желаешь себе».
Пятью веками позже то же скажет Христос. Но Конфуций — китаец, а не иудей. В другой раз, на
реплику того же ученика, преданно усвоившего вроде бы все сказанное: «То, чего я не хочу, чтобы
делали мне, я не хочу делать другим», он добавляет, охлаждая запавшего (или лицемерящего):
«Сы! Тебе этого не достичь!» Вот и пойми его, «белый» он, «черный»... Но отложим этот вопрос
на конец, хорошо? И не будем при этом, конечно, забывать, что не все, записанное учениками,
сказано Учителем, ибо, как заметил другой великий: «Когда Бог молчит, в Его уста можно
вложить все, что угодно». Но пойдем дальше.
Учение Конфуция — учение земное (в высоком смысле этого слова). И Небо Конфуция, чью волю
он познал в 50, это не Небо мифологии, населенное, скажем, Верховным Владыкой Шан Ди. Это,
скорее, отвлеченная, безличностная сила Судьбы, Закон, Путь Путей, Дао, если угодно. Это
моральный принцип, которому должно следовать. Это и образец для подражания:
«Я больше не хочу говорить. Разве Небо говорит? А четыре времени года идут и вещи
рождаются... Разве Небо говорит?»
и высший критерий:
«Нет людей, которые меня знают. Я не обижаю Небо, не обвиняю людей; изучая обыденное,
достигаю вершин, и только Небо знает меня».
Еще одно из важных моральных качеств человека, по Конфуцию, — «человеколюбие»
(«милосердие», «гуманность» — другие переводы). Но присуще оно лишь «благородным».
«Есть благородные, не обладающие человеколюбием, но нет низких, им обладающих.»
Таков критерий нравственного деления людей. «Благородный муж» Конфуция — аристократ,
называемый прямо «сыном Неба» (цзюнь-цзы). Благородный поступает так, как велит долг и
думает о морали. Низкий же — сяо-жэнь — озабочен тем, как получше устроиться.
«Благородный муж думает о том, как не нарушить законы; низкий человек думает, как бы извлечь
выгоду.»
(Это нам любопытно, не правда ли? Хотя одно не исключает другого: смотря что понимать под
выгодой.)
«Благородный помогает людям совершать красивые дела и не помогает совершать некрасивые.
Низкий же — наоборот.»
«Благородный предъявляет требования к себе, низкий предъявляет их к людям.»
«Благородный в нужде стойко ее переносит, низкий же, впав в нужду, распускается.»
«Благородный опасается трех вещей: веления Неба, великих людей и сказанного
совершенномудрыми. Низкий не знает велений Неба и не боится его, он презирает людей,
занимающих высокое положение, оставляет без внимания слова мудрых.”
«Благородные живут в согласии с другими, но не следуют за ними, низкие — следуют за людьми,
но не живут с ними в согласии.»
И, наконец:
«Благородный муж держит себя строго, но не устраивает споров с людьми, он умеет быть в
согласии со всеми, но не вступает ни с кем в сговор».
Разумеется, это далеко не все из того, что сказано в «Лунь юй» по поводу благородного мужа и его
антипода, но апофеоз этих суждений — насколько невразумительная, настолько и глубокая фраза
«Благородный муж не подобен вещи».
Так, по Конфуцию, обстоит дело с «лучшими» и «худшими» в социуме. Что же касается
собственно социума, то у Учителя Куна достаточно и об этом. Это, может быть, главная тема
Учения Кун-цзы: управление государством. В основе его — не принуждение народа и не насилие,
а сила нравственного примера:
«Если личное поведение тех, кто стоит наверху, правильно, дела идут, хотя и не отдают приказов.
Если же их личное поведение неправильно, то, хотя и приказывают, народ не повинуется».
Или — иными словами: «Когда в Поднебесной царит Дао, простолюдины не ропщут».
Каково же Дао Конфуция (кун-дао, по-китайски)? Прежде всего, это сыновняя почтительность:
«Если государь должным образом относится к родственникам, в народе процветает
человеколюбие. Если государь не забывает о друзьях, в народе нет подлости».
Вторит ему и ученик: «Мало людей, которые, будучи почтительными к родителям и
уважительными к старшим братьям, любят выступать против вышестоящих. Совсем нет таких,
которые не любят выступать против вышестоящих, но любят сеять смуту. [...] Почтительность к
родителям и уважительность к старшим братьям — основа человеколюбия».
«Молодые люди, — добавляет Учитель, — должны дома проявлять почтительность к родителям, а
вне его — уважительность к старшим, серьезно и честно относиться к делу, безгранично любить
народ и сближаться с человеколюбивыми людьми. Если после осуществления всего этого у них
останутся силы, их можно тратить на чтение книг.»
Но ученикам этого мало. Они настырны в стремлении к знанию и поочередно задают один и тот
же вопрос: о почтительности к родителям.
Вот один из вариантов ответа Учителя:
«При жизни родителей служить им, следуя ритуалу. Когда они умрут — похоронить их в
соответствии с ритуалом и приносить им жертвы, следуя ритуалу». (Вы заметили, что трижды в
одном ответе звучит еще одно ключевое слово конфуцианства: «ритуал», «следовать ритуалу»?)
Вроде бы, все ясно?
Нет, есть уточнение:
«Сегодня почтительностью к родителям называют их содержание. Но люди содержат также собак
и лошадей. Если родителей не почитать, то чем же будет отличаться отношение к ним от
отношения к собакам и лошадям?»
Это, если заметите, очень по-китайски тавтологический ответ в расчете на импровизацию самого
вопрошающего: «Почтительность к родителям означает относиться к ним с почтением». Еще
вопросы есть? Приступайте!
Но Конфуций не был бы китайцем, если бы предельно и не детализировал столь важное для него
понятие в других, разбросанных по всему тексту «Лунь юй», фразах:
«Служи родителям, мягко увещевай их. Если они проявляют несогласие, прояви почтительность и
не иди против их воли. Утомившись, не обижайся на них.»
«Пока родители живы, не уезжай далеко. А если уехал — живи в определенном месте.»
«Нельзя не знать возраста родителей, чтобы, с одной стороны, радоваться, а с другой — проявлять
беспокойство.»
И так далее и тому подобное. Очень внятно и детально.
И, наконец, о ритуале.
Учитель Кун, как никто, умел видеть «великое в малом». Он был утонченнейшим,
совершеннейшим продуктом того времени и того общества, в котором он вырос и которое
ежечасно, ежеминутно воспитывало в нем обостренную восприимчивость к окружающей жизни.
Вот еще одна очень показательная реплика Кун-цзы:
«Теперь чаши для вина стали иными. Разве это чаши для вина? Разве это чаши для вина?»
Эта его скорбь — не тоска по минувшему, по некой столь привычной, а ныне безвозвратно
утраченной форме чаши. Нет, это печаль знатока об утрате формы стержня и основы, на которых
зижделось общество. Ритуал немыслим без декорума, но не стоит путать его с обрядом, т. е.
внешним, формальным проявлением многозначимого внутреннего. Ритуал немыслим без
подобающих состоянию духа украшений, и только в ритуале вещь-предмет, закабаляющая
человека в иных ситуациях, возвеличивается, становясь вещью-символом. Такая вешь, по
определению, реализует себя в самоустранении.
Записи древних знатоков ритуала дают представление о том, сколь тщательно должны были
следить за собой участники разных церемоний в ту эпоху.
Например, сыну, собравшемуся почтить покойного родителя, перед началом церемонии
полагалось «стоять, выражая свою почтительность легким поклоном», приступив к исполнению
обряда, он должен был «выказать радость»; когда приносил жертвы, следовало «являть своим
видом почтительность и воодушевление», а покидая зал жертвоприношений, он должен был
«нести на лице печать благоговейной торжественности» и т. д. почти везде и во всем. Неплохая,
заметим, школа самоконтроля и артистизма, правда? Кстати сказать, древние китайцы вообще не
знали театра, ибо предельно театрализована была вся их жизнь. И Конфуций знал в этом толк и
очень дорожил этой торжественной повседневностью.
Говорить о Конфуции можно бесконечно. Он того стоит. Но лучше — открыть «Лунь юй» и
зачерпнуть, торжественно говоря, из первоисточника. Вода высочайшей пробы! И сам Кун-цзы
был удивительно честным и чистым человеком. У него, похоже, не было никаких раз и навсегда
заданных принципов, кроме одного: открытого и честного отношения к жизни. Он считал, что
мудрый не должен ничего «заведомо принимать или отвергать» и с удовлетворением отмечал, что
сам «не имеет предубеждений». У него есть чему поучиться всякому, кто готов подписаться под
его исчерпывающей для всякого ищущего формулой:
«Учение без размышления вредно. Размышление без учения — опасно».
И будем ему за это благодарны.