Наум КАПЛУНОВСКИЙ "Ветер встречать лицом"

Наум КАПЛУНОВСКИЙ,
инструктор аэроклуба
«ВЕТЕР ВСТРЕЧАТЬ ЛИЦОМ!»
Об Антоне Семёновиче я слышал задолго до того, как попал в коммуну имени
Дзержинского. В полтавской детской колонии имени Короленко, где я до этого находился,
ребята часто говорили о Макаренко. В своих разговорах они неизменно называли его
«Антоном». Вот о легендарном «Антоне» я и наслышался, причём в моем воображении он
вставал каким-то огромным дядькой, грозным и сильным. Детвора рассказывала о нём
совершенно невероятные вещи, преувеличивая при этом силу макаренковского воздействия
на психику воспитанников. Любопытно, что некоторые рассказчики сами никогда не видели
«Антона», а пересказывали из десятых уст всякие истории, переданные от каких-то ребят,
будто бы побывавших в колонии имени Горького. Каково же было мое удивление, когда в
1929 году, попав из колонии имени Короленко в коммуну имени Дзержинского и увидев
перед собой невысокого худощавого человека, я неожиданно узнал, что это и есть «тот
самый Антон»! Удивлению моему не было границ. Обыкновенный простой человек с
добродушной улыбкой.
Единственное, что меня поразило, это глаза Антона Семёновича. То ли я был еще под
впечатлением всевозможных легенд, но в первый миг глаза Антона Семёновича показались
мне немного строгими. Но, повторяю, это было только в первый миг. Впоследствии я немало
смеялся над этим своим странным и нелепым впечатлением.
Буквально уже через минуту после нашего знакомства я увидел, что глаза Антона
Семёновича излучают доброту. Я почувствовал это всем своим исстрадавшимся детским
сердцем, всем своим существом, тянувшимся к теплу и ласке.
Как только в тот первый памятный день в коммуне Макаренко подошел к нашей
группе ребят, мне, как загипнотизированному, хотелось сразу опустить руки по швам. Но
едва Антон Семёнович заговорил со мной, у меня потеплело на душе. Что-то отеческое было
в том, как он расспрашивал меня.
Очевидно, такое впечатление Антон Семёнович производил не только на меня.
Однажды в коммуну имени Дзержинского доставили с вокзала группу новеньких ребят,
побывавших до этого в детских домах Одессы, Полтавы, Кременчуга, Александрии.
Новичков умыли, переодели, накормилили, а затем к ним вышел Макаренко.
Антон Семёнович обратился к ребятам на вполне понятном им языке. Он сказал:
— Кто не хочет жить здесь — может уходить. Никого не держим!
Больше Антон Семёнович ничего не сказал. Но и этих слов оказалось достаточно,
чтобы убедить новичков. Они ожидали, что у Макаренко в коммуне придется жить чуть ли
не взаперти, а тут, оказывается, полная свобода, никого не держат, да еще сам Макаренко
предлагает: «Хочешь — беги...»
Ни один пацан из этой группы не убежал. Все остались в коммуне и стали затем
замечательными работниками.
Вообще доверие, которое проявлял Макаренко к каждому из нас, преображало наши
души. Макаренко никого не неволил. Хочешь жить в коммуне — живи, хочешь работать —
работай, но одно условие: уважай коллектив, его правила, будь перед коллективом честным
и правдивым.
Ребятам старшего возраста Совет командиров иногда разрешал курить. Попав в
коммуну пятнадцатилетним мальчишкой, я пробовал исподтишка курить. Это заметил Антон
Семёнович.
— Ты почему прячешься? — спросил он меня строго.— Хочешь курить — подай
заявление в Совет командиров, там решат. Прятаться же нечестно, а привычка быть
нечестным может войти у тебя в кровь!
Эти слова Антона Семёновича смутили меня. Ведь по сути Антон Семёнович не
запретил мне курить, а пристыдил за нечестность. Я, точно воришка, был схвачен за руку,
пойман «на горячем». Больше я никогда в коммуне не курил исподтишка.
Но было бы неправильно думать, что так вот изо дня в день Антон Семёнович, как
надзиратель, ходил по коммуне и «воспитывал» нас, беседуя с каждым коммунаром в
отдельности. Нет, воспитывал нас весь уклад нашей коллективной жизни, разработанный
Антоном Семёновичем. Коллектив со всеми его институтами — Советом командиров,
отрядами — был действенным воспитателем. Как известно, в коммуне каждого из нас по
очереди избирали командиром отряда. Эта сменяемость командиров, ответственность
каждого за свой отряд, за решение всех дел в Совете командиров были могучим
воспитательным средством. И вот, помню, когда меня впервые избрали командиром отряда,
я долгое время не мог свыкнуться с мыслью, что отныне отвечаю не только за себя, но и за
ребят своего отряда. Сознание этого волновало меня, вселяло неописуемую гордость,
заставляло проникнуться серьезностью и ответственностью за порученное дело. Ведь
избрание командиром автоматически включало меня в «парламент» коммуны — Совет
командиров — и одновременно заставляло хорошо наладить жизнь и работу коммунаров
своего отряда.
Уже много лет спустя, в армии, я ощутил, как мне пригодилось привитое в коммуне
чувство ответственности. Об этом я неоднократно думал на фронте. Ведь мы еще детьми
приучались к тому, что командир отряда отвечает перед Советом командиров за поступки
ребят своего отряда.
Когда вспоминаю я свое детство и годы, проведенные в коммуне, когда думаю об
Антоне Семёновиче и судьбе наших коммунаров, то прихожу к выводу, что Макаренко
вовремя умел распознать стремления ребёнка и, исходя из этого, определить его дальнейший
трудовой путь. Именно так было и со мной.
Я с детства полюбил технику. Это сразу же заметил Антон Семёнович. Каким
образом, мне это неизвестно. Я был убежден, что Макаренко не замечает меня среди
коммунаров. Но это было не так. Помню, когда я был уже на III курсе рабфака, Антон
Семёнович вызвал меня на разговор о профессии.
— Куда же ты хочешь идти?— спросил он.— Вот, гляди, Федя Борисов идет в
институт, Коля Разумовский —в институт, Конисевич — во флот... А ты всё молчишь... Что
же ты думаешь?
— Меня интересует техника — ответил я, — но точно еще не знаю, куда пойду...
— Вот это уже нехорошо,—сказал Макаренко. — Каждый человек должен стремиться
к чему-то определённому!
Я долго потом ходил и думал: «Какая же область техники меня больше всего
интересует?» Но ответа так и не находил. Найти его помог мне Антон Семёнович.
Весной, когда шел комсомольский набор в авиацию, выделили четыре места и нашей
коммуне. Нужно было послать четырех человек в школу авиатехников.
Антон Семёнович спокойно, но уверенно сказал:
— Вот путь, подходящий для тебя.
Эти слова и определили мою судьбу. И по сей день я связан с авиацией.
Все мы глубоко верили Антону Семёновичу, ценили его мнение. «Раз Антон
Семёнович считает, что авиационная техника — мой удел, значит так оно и есть» —
рассуждал я.
Вместе с Васей Дорошенко, Мишей Пивнем и Сашей Агеевым я поехал на учёбу в
школу авиатехников. Незадолго до нашего отъезда Антон Семёнович сказал нам любимую
свою фразу:
— Ветер встречать лицом!
Мы знали, что это означает. Быть стойким, крепким, не бояться трудностей, высоко
нести звание коммунара!
С этим напутствием Антона Семёновича мы и уехали.
И сколько раз затем и в школе, и на фронте бодрили меня боевые слова Макаренко —
«Ветер встречать лицом!»
В годы нашего пребывания в школе Антон Семёнович интересовался нашей учебой,
писал письма. Когда мы сразу же после приезда сообщили Антону Семёновичу, что
дисциплина в школе крепкая и не совсем для нас привычная, Макаренко написал нам
«ругательное» письмо. Прочитав его, нам стало неловко за свое малодушие. Мы терзались
мыслью: «Как это мы, воспитанные на крепкой коммунарской дисциплине, вдруг побоялись
армейской дисциплины!»
Во время первых же каникул мы помчались в Харьков, в коммуну. Прибыли мы в
военной форме, возмужалые, окрепшие и счастливы были сообщить Антону Семёновичу,
что целиком уже свыклись с дисциплиной, сроднились с авиашколой и полюбили
авиационную технику. Антон Семёнович гордился нами.
Стоит ли говорить о том, как встретили нас коммунары, особенно малыши! Они
глядели на нас горящими глазами и не верили, что и мы еще совсем недавно были такими же
коммунарами, как и они. Казалось, конца и краю не будет расспросам и разговорам. Антон
Семёнович совершенно не направлял ход этих бесед. Но глаза его будто говорили:
«Смотрите, чертенята, и сами будьте такими же!»
...Сколько нас, бывших коммунаров, жило в самых различных уголках страны, но
Макаренко никого из нас не забывал.
Однажды коммунары совершали путешествие по Волге. Пароход должен был идти
мимо города, в котором мы учились. Антон Семёнович не забыл, что здесь находится
четверо его питомцев. Откуда-то из Казани или Самары, точно уже не помню, мы получили
от А.С. Макаренко телеграмму. В телеграмме на имя начальника школы он просил
разрешить нам встретить пароход. Хотя пароход в этом городе и не должен был
останавливаться, Антон Семёнович не мог не повидать нас и договорился с капитаном о
небольшой остановке.
И вот мы стоим на берегу в ожидании парохода. Наши сердца готовы выскочить!
Пароход с коммунарами приближается к пристани. На палубе — Антон Семёнович в белом
костюме.
Макаренко сходит на берег, крепко, сдержанно пожимает нам руки. Никаких объятий,
никаких поцелуев. Антон Семёнович этого не признавал. Но как радостно было у нас на
душе!
Макаренко отходит на полшага назад и взгляд его как бы говорит: «А ну, орлы, дайтека погляжу на вас, какие вы...» Антон Семёнович спрашивает каждого из нас об учебе, об
условиях жизни в школе. Пароход стоит считанные минуты, но Макаренко успевает обо всем
расспросить своих сыновей.
Не забывал нас Антон Семёнович и тогда, когда, окончив школу, мы проходили
службу в Красной Армии. Макаренко часто писал мне и командиру части Кулдину. Бывшие
коммунары, проходившие службу в других частях, также рассказывали мне о полученных
ими в армии от Антона Семёновича письмах.
Командир части Кулдин высоко ценил письма Антона Семёновича и при удобном
случае использовал их с воспитательной целью.
Вот что однажды произошло. Кто-то из техников разморозил авиамотор, без злого,
конечно, умысла. Кулдин спросил меня, кто в этом виновен? Я знал, но молчал. Не желая
выдавать товарища, я упорно отказывался назвать его имя. Тогда Кулдин сказал: «Что ж,
придется написать Макаренко обо всем этом...» Командир части прибег к крайнему способу
убедить меня — к... авторитету Макаренко.
Да, имя Макаренко для всех его питомцев было свято. Дав Антону Семёновичу слово
честно нести службу в армии, смело защищать Родину, горьковцы и дзержинцы крепко
держали своё слово.
В сентябре 1941 года, в бытность мою инженером авиаполка, получил я от
командования задание — вывезти с аэродрома реактивные снаряды и уничтожить
повреждённые самолеты. Это было в Сычовке, под Ржевом. Немцы наступали, и нам нельзя
было медлить.
Ночью бойцы моей группы быстро вывозили снаряды, жгли разбитые самолеты.
Невдалеке по шоссе уже проходили немецкие танки.
Рядом с нами работала другая группа бойцов. Я обратил внимание на то, как
самоотверженно вёл себя один техник-бензозаправщик. Пренебрегая всякой опасностью, он
смело выполнял задания командования. Риск был большой. Рядом был враг.
Этот смельчак — невысокого роста, худощавый, подвижной — надолго остался в
моей памяти. И вот спустя двенадцать лет после войны я встретил его в Харькове. Встретил
неожиданно для себя среди... воспитанников Макаренко!
Он оказался Георгием Камышанским, художником Харьковской студии телевидения.
Мы узнали друг друга, вспомнили ночь в Сычовке, эвакуацию аэродрома...
Выяснилось, что мы оба воспитывались в коммуне имени Дзержинского, но в разное
время.
В то время, когда Антон Семёнович работал в колонии имени Горького, страна не
знала еще подвигов героев-летчиков, спасших челюскинцев, не знала еще имени Чкалова,
Громова и многих других славных советских авиаторов. И тем не менее Макаренко с
горячей любовью относился к нашей авиации и настойчиво передавал это чувство своим
питомцам.
Антон Семёнович отнюдь не делал при этом предпочтения какому-либо роду войск
перед другими. Горьковцы и дзержинцы воспитывались в одинаковой любви к пехоте и
артиллерии, кавалерии и авиации... Впрочем, нет, авиация была у всех нас в каком-то особом
почете. О ней все коммунары говорили с неподдельным восхищением.
Чтобы понять личное отношение Антона Семёновича к авиации, следует прочитать
следующие строки из его рассказа «О человеческих чувствах». Я записал их в свой блокнот.
«Как и все граждане СССР, я горжусь советской авиацией, этим героическим чудом,
созданным моею революцией. Но я имею еще и особенные, так сказать, личные права
испытывать эту гордость.
Я хотел бы сегодня пожать руки десяткам моих воспитанников, выбравшим для себя
славную дорогу летчика! Но это невозможно сделать: они разлетелись по всему Союзу,
пространство для этого народа, как известно, не составляет препятствия. Но в памяти своей я
восстанавливаю лица, характер, повадку и историю каждого из них, вспоминаю их трудный,
но бодрый и радостный путь от беспризорности до штурвала воздушного корабля...»
Такой радостный путь довелось пройти и мне. Но о себе потом. Раньше всего хочется
рассказать о других горьковцах и дзержинцах, которые, получив от Антона Семёновича
благословение, пошли в авиацию и с честью выдержали суровый экзамен в годы Великой
Отечественной войны.
Вместе со мной в Харьковском аэроклубе командиром планерного звена работает
коммунист Александр Федорович Болтунов, немолодой уже человек, исполнительный,
трудолюбивый и скромный. Вряд ли сам Антон Семёнович узнал бы сейчас в нем одного из
своих старых колонистов.
Нелегким было детство Саши Болтунова. Сперва беспризорность, затем детские дома,
изоляторы, патронаты... Было это давно, в двадцатых годах. Вместе с другими бездомными
ребятишками скитался он по городам страны.
— Настоящая моя жизнь,— вспоминает он,— началась лишь в трудовой колонии
имени Горького, у Макаренко. Мы, исстрадавшиеся хлопцы и девчата, попав в колонию,
сразу ощутили, что у нас есть большой и уютный дом, крепкая, многочисленная семья,
настоящий отец, добрый и требовательный...
Мне эти слова Болтунова особенно понятны, так как судьбы наши схожи.
После колонии Саша Болтунов еще два года находился в коммуне имени
Дзержинского. Здесь получил он трудовую закалку, приобрел производственную профессию,
отсюда пошел работать на завод.
Мысль об авиации долго не покидала Болтунова. Работая на заводе, он учился в
планерной школе, на курсах авиамотористов, а затем в школе летчиков Осоавиахима. С 1935
года Болтунов стал работать инструктором Харьковского аэроклуба.
Однажды в Харькове, на площади Тевелева, Александр Болтунов встретил Антона
Семёновича. При всей своей занятости Макаренко уделил ему время. Антон Семёнович с
гордостью оглядел своего воспитанника, его летные петлицы и фуражку, с похвалой
отозвался о выбранном им пути, рассказал ему о других горьковцах и дзержинцах, ставших
летчиками.
В Великую Отечественную войну, летая на боевом самолете, Болтунов защищал
Сталинград, принимал участие в боях за освобождение Одессы. Довелось летать ему и в небе
Румынии, Болгарии, Венгрии, Югославии и Австрии. С несколькими правительственными
наградами вернулся летчик с фронта.
— В годы войны,— говорит он,— я много раз вспоминал свою встречу с Макаренко
на площади Тевелева. Хотя к моменту этой памятной встречи я мог тогда уже летать, но понастоящему окрылили меня слова Антона Семёновича. Я не запомнил в точности этих слов,
но они выражали его удовлетворение моим выбором профессии летчика. Я был доволен, что
Антон Семёнович одобрил мой выбор. И часто во время войны вспоминал его напутствие,
его крепкое рукопожатие...
После войны возвратился Болтунов в Харьков. С авиацией он сроднился навсегда и
стал снова работать в аэроклубе, передавая свой опыт и знания молодежи. Он умеет привить
курсантам любовь к авиации, волю и упорство.
— Я думаю,— говорит Болтунов,— что эту способность воспитывать молодежь я
унаследовал от Антона Семёновича. Он развивал инициативу у воспитанников, вселял в них
веру в успех дела, мог сцементировать здоровый, крепкий коллектив. Опыт моего учителя
помогает мне в моей педагогической работе...
Как я уже говорил, мне также посчастливилось получить от Антона Семёновича
доброе напутствие в авиацию. Таких, как я, у Макаренко было немало. Стали летчиками
воспитанники Александр Чевелий, Петр Мазуренко, Михаил Гонтаренко.
Мы уезжали из коммуны на учебу и думали, что уход наш останется, в общем, таким
же незаметным, как и другие будничные события коллектива. Когда мы еще не знали,
сколько глубоких раздумий вызывал уход каждого из нас у Антона Семёновича.
Макаренко передал нас в авиацию не слепо, не формально. Он глубоко раздумывал
над положительными и отрицательными сторонами наших характеров, и не только
раздумывал, а делал как педагог и писатель меткие и лаконичные заметки в своих
«Характеристиках воспитанников». Это были удивительно правильные характеристики,
целиком затем подтвержденные самой жизнью.
Вот, например, как писал Антон Семёнович об Александре Агееве:
«В коммуне с самого начала был представителем интеллигенции, писателем и поэтом,
руководителем литературного кружка. Учился в школе хорошо. С постройкой нового завода
постепенно переключился на технику и неожиданно выбрал себе работу авиационного
техника. Хороший комсомолец и товарищ. Очень культурен и совершенно честен».
Люди, знавшие Александра Агеева, просто не могут не поражаться правильности и
меткости наблюдений Антона Семёновича. С такой же наблюдательностью писал Макаренко
о Пивне, Дорошенко и других будущих летчиках. О Михаиле Пивне он, например, записал в
своей книжке:
«Один из самых способных коммунаров, но в то же время больше других принес с
собой остатков беспризорности и висел в коммуне на волоске. Очень скоро, впрочем, принял
на себя все полезные влияния коллектива и сделался одним из активных и передовых
комсомольцев. В особенности отличился горячим участием в ноябрьском штурме 1931 г., с
тех пор был в большом почете у коммунаров. Окончил школу одним из первых учеников».
Как видим, от внимательного взора педагога ничего не ускользало. Макаренко всё
видел и умел затем в нескольких строках выразить ту эволюцию, которую претерпел Пивень
в стенах коммуны, пройдя путь от отсталого до передового члена нашего трудового
коллектива.
...Как-то во время войны я попал с группой летчиков на один день в Москву. Мы шли
по оживленной площади Свердлова, влились в густой поток людей, среди которых многие
были в таких же армейских шинелях, как и я. Вдруг меня кто-то окликнул. Я обернулся и
узнал супругу Антона Семёновича Галину Стахиевну. В огромной массе людей она меня
узнала.
На душе стало тепло, словно мать родную встретил. Хотя я жил уже в то время в
дружном коллективе бойцов и меня окружали друзья-однополчане, всё же домом для меня
оставалась далекая и родная коммуна и все, что было связано с именем Антона Семёновича.
В годы войны некоторые горьковцы и дзержинцы обращались к Галине Стахиевне со
своими сокровенными мыслями. Летчик Михаил Гонтаренко писал жене Макаренко в июле
1943 года:
«Пишу Вам письмо, прислонившись к своему самолету. На листке из полевой сумки.
Листик маленький, надо экономно писать. А мне так много хочется сказать Вам. На войне
Вы стали особенно близким мне человеком. Но не сердитесь, сейчас я могу писать только
правду, если бы жил Антон Семёнович, я писал бы ему. Хотя Вы знаете — во мне он не
умер.
Я только что посадил машину в самых невероятных условиях, посадил почти
благополучно, на свежий луг, среди цветов. Мои ребята возятся с мотором, но там, повидимому, ничего страшного, всё будет в порядке.
А как красиво кругом: пиликают кузнечики, ползают букашки по стебелькам. Сколько
неба и земли, воздуха, а значит — сколько возможности счастья, мирного труда!
И меня охватывает неукротимая ярость: проклятие и смерть злодеям, которые залили
кровью этот мирный край советской, моей земли. Какой драгоценной становится земля от
этой крови товарищей! Это можно понять только здесь.
Поэтому ни одного часа, ни одной минуты промедления: месть, священная месть
врагу!..
...Мне кажется, что я слышал это от Антона Семёновича, в каких-то других словах, но
слышал. Вот это я и хотел сказать Вам. Будьте здоровы, я прокричу Вам сейчас же, но уже с
воздуха. Если всё будет хорошо, напишу Вам скоро. Не забывайте меня.
До свидания. Миша Гонтаренко».
И ещё одно письмо к вдове Макаренко хочется мне привести здесь. Письмо это
прислал ей в шестую годовщину смерти Антона Семёновича один младший лейтенант,
курсант танкового училища, в котором преподавал бывший горьковец Василий
Илларионович Клюшник, окончивший военную академию и ставший инженером танковых
войск.
Вот что писал младший лейтенант П.:
«Антон Семёнович был великим педагогом, и его труды дают прекрасные результаты.
У нас в танковом училище работает его непосредственный воспитанник инженер-майор
Клюшник... Он для нас является не только преподавателем своей дисциплины, мы, курсанты,
в нем видим своего старшего товарища, к которому обращаемся по любому волнующему нас
вопросу, постоянно находя в нем самое живое человеческое участие и полный ответ на волнующий вопрос.
Знание души курсанта, личный жизненный опыт и высокий интеллект дают
возможность инженер-майору понять состояние человека в любую минуту и направить его
мысли в нужное русло. Все эти качества инженер-майора Клюшника как педагога и человека
были приобретены им от его учителя А.С. Макаренко».
Бывший горьковец, а ныне офицер Советской Армии Василий Илларионович
Клюшник и по сей день является воспитателем молодых советских воинов. Он часто
навещает Харьков, встречается с макаренковцами разных «поколений». 
...В 1939 году я получил в армии свою первую награду. Это была медаль «За отвагу».
Первой моей мыслью было сообщить о награде Антону Семёновичу. Никого у меня ближе
его на свете не было. Но как-то работа захлестнула меня, и я задержал на несколько дней
письмо. Каково же было мое горе, когда вскоре мне стало известно, что никогда уже Антон
Семёнович не узнает о моей награде! Пришла печальная весть о его смерти...
Служил в нашей части авиационный техник Петрига, тоже воспитанник коммуны
Дзержинского. Он-то и сообщил мне это тяжелое известие. Я работал на аэродроме у
самолетов, был обычный будничный день и еще за секунду до того, как ко мне подошел
Петрига, я не знал, что запомню этот день на всю жизнь.
Вместе с Петригой мы пошли ко мне домой, уединились и долго говорили об
удивительных душевных качествах Антона Семёновича, вспоминали будни коммуны Дзержинского, бесчисленные случаи из жизни нашего детского коллектива.
Через несколько лет на фронтах Великой Отечественной войны я был награждён ещё
тремя орденами и тремя боевыми медалями. Я был горд и счастлив, что сумел в боях
оправдать надежды, которые возлагал на всех нас, в том числе и на меня, наш дорогой Антон
Семёнович
Публикуется по «Удивительный человечище». – Харьковское книжное издательство, 1959.,– 159 с.

См. Ю.Лукин. А.С. Макаренко. «Советский писатель», М, 1954, стр. 195—196.