Холодный буфет

Зита Рудзкая
Холодный буфет
Перевод с польского языка Ирины Киселёвой irina_kisielowa@yahoo.de
Действующие лица:
Смертоносная кукла:
МАТРЁХА, самая большая, 16 лет
МАТРЁНА, средняя, 34 года
МАТРЁШКА, самая маленькая и самая старшая,
а также:
РЖАВАЯ, ее дочь, 40 лет
АНТОСЬ, ее сын, 42 года
ДЕМО БАРБИ
НАВОРОЧЕННЫЙ ВНУЧЕК
Действие происходит в течение одной ночи, в настоящем сложном времени.
Место действия подвержено энтропии,
«Выведения».
вплоть
до финальной сцены
Пролог. Призма (1)
МАТРЁХА, МАТРЁНА и МАТРЁШКА спят на кухонных табуретах.
НАВОРОЧЕННЫЙ ВНУЧЕК (бесстрастно)
Рождена матерью.
В незапамятном году.
Она получает купон на вознесение
по лестнице из блесток
как в шоу-бизнесе
Разрешение на смертность
в гомеопатических дозах
Умирает на кухне
Эмалированном саду Гесперид
Стул закрученный в спираль
плюс минус бесконечность
Бесполезная привлекательность пальцев
В каждом начале эпилог
МАТРЁХА громко кашляет – МАТРЁНА и МАТРЁШКА просыпаются.
МАТРЁХА собирается на свидание.
МАТРЁНА старательно чистит картофель.
МАТРЁШКА радостно смотрит перед собой в одну точку.
МАТРЁНА. Некрасиво ты кашляешь.
МАТРЁХА. А ты видела красивый кашель?
МАТРЁНА. Доиграешься.
МАТРЁХА. Сейчас лето. (Кричит и кашляет.) Лееето!
МАТРЁНА. Доиграешься.
МАТРЁШКА. Утром... когда ничего не показывают... показывают камин.
МАТРЁНА. Кому нужно лето, кото... да сияет вечный огонь над тем, что ты,
Господи, с таким рвением создал. Лезут, ковыряют пальцем в тех, ушедших.
МАТРЁШКА. На весь экран... камин... до утра.
МАТРЁНА. Он не был верующим. Нельзя было. Его бы на дерби не пустили. Я
гладила ему рубашку на партсобрание, а Антося учила молитве «Радуйся,
Мария». А потом он взял эти карты и воткнул всю свободу себе в глотку, а нам
по-семейному отрыгнулось.
МАТРЁХА. Подтерся железным занавесом.
МАТРЁНА. Обожрался, до отрыжки, дара речи лишился.
МАТРЁХА. Телефон для покойников. Мне достался, может, кому надо?
МАТРЁШКА. Лучше телевизор. Я свой первый купила у немцев за это. За
детство. Хватило на часы «Победа», бордовые штаны, по фигуре.
МАТРЕХА. Целый год может работать без подзарядки. За границей хоронят
неглубоко, а у нас может не работать.
МАТРЁНА. У нас ноет, горит, нарывает...
МАТРЁШКА. Неважно, что показывают... даже когда я уборку делала, то так, как
будто кто-то дома был.
МАТРЁНА ...саднит, гноится, чистится?
МАТРЁХА (с удовольствием). Лето кусает в бедра. Ой! Ой!
МАТРЁНА. Живот будет расти.
МАТРЁХА. А я хочу любвиии! Лееето!
МАТРЁНА. Щебет птиц. Голова трещит. Жуков уйма. Даже нога немеет от того,
как их давишь. Жара такая, что попа потеет. И эта вонь природы. Вся эта гниль,
которая типа цветет.
МАТРЁХА. У меня ромашки из дырки растут. От прикосновения меня в краску
бросает. Я цвету, причитаю.
МАТРЁНА. Где уж там цветет, гниет. Все листики, цветочки, детки, жуки,
муравьишки пойдут в компост.
1. Реанимация. Визит сына
МАТРЁШКА топчется. АНТОСЬ в докторском халате, с фонендоскопом, в
латексовых перчатках, хочет ее поймать и обследовать. Он спешит, маскируя
страдание.
АНТОСЬ. Плохо помыли. Наверное, губкой. Надо как-то взять себя в руки.
МАТРЁШКА. ВзятьВРукиВечностьНиДляКого.
АНТОСЬ. Обписанная. Растрепанная.
МАТРЁШКА. УтебяФартукУтебя.
АНТОСЬ. Халат. Фартук у тебя. На кухне.
МАТРЁШКА. КакаяСтепеньСпециализации?
АНТОСЬ. Ты не помнишь?
МАТРЁШКА. ПомнюНоЛюблюСпрашивать.
АНТОСЬ. Вторая.
МАТРЁШКА. ПолнымПредложением.
АНТОСЬ. Вторая степень специализации.
МАТРЁШКА. СкажиАКакоеУТебя…?
АНТОСЬ. Опять начинаешь.
МАТРЁШКА. ПолнымПредложением.
АНТОСЬ. Моё хобби – моя профессия.
МАТРЁШКА. ГромкоСВыражением.
АНТОСЬ. Я впускаю жизнь в жизнь.
МАТРЁШКА. ПомогиТебеГосподь.
АНТОСЬ. Пусть лучше ко мне не заглядывает.
МАТРЁШКА. НеИграйВНего.
АНТОСЬ. Ты плюсквамперфектная! Иногда надо умереть без причины.
Отменяется.
МАТРЁШКА. АкушерЯГоржусь.
АНТОСЬ. Давление. Ты мерила? Почему так темно, блин?
МАТРЁШКА. МнеТемно.
АНТОСЬ. Потому что сидишь в темноте.
МАТРЁШКА. СчетчикМотаетАТыСталМужчинойБольшеОтца.
АНТОСЬ. Больше. Он ведь жокеем был.
МАТРЁШКА. Игероем.
АНТОСЬ. Отлично, что у тебя хорошее настроение, раз уж ничего другого. Что
болит сегодня?
МАТРЁШКА. Ничего. Я же умерла. Завтра ты меня хоронишь.
АНТОСЬ. Не о фактах. Я о самочувствии. Спрашиваю. И без шуток, что как на
кладбище.
МАТРЁШКА. УтебяТакиеВолосатыеРуки. ВИнститутеТы былТакойНервный.
АНТОСЬ. Зато это в скорость. Трансформировалось. Отличник в анатомичке.
Взвешивал внутренности, глазные яблоки. (Хватает ее, хочет обследовать.)
Боже мой гастрологический, какой я голодный. Я же говорил, купи лампочку.
МАТРЁШКА. Была жизнь, счетчик мотает.
АНТОСЬ. Лучше в темноте и упасть. Я захожу, ты на полу, чем мешать горячее,
я люблю, чтобы пар шел. В жилах кровь капает, вместо рагу на столе лужа мочи
на полу. Не знаю: то ли вытирать тебя. Не могу обследовать, есть хочу.
МАТРЁШКА. ВотБлин. (Смеется.)
АНТОСЬ. Смейся, смейся, сделала меня сиротой, а еще и смеешься.
МАТРЁШКА. ОтЭтогоНеУмруОтЭтогоНет.
АНТОСЬ. Жрать! А то не вырасту! Коня! Сожрать! С копытами!
МАТРЁШКА. Не кричи, никакого покоя, сейчас, как и когда-то во веки веков.
АНТОСЬ. Тело же розовое, пахучее. Ты не такая мерзкая, я могу к тебе
прикоснуться без перчатки, вот, смотри. (Он снимает перчатки, прикасается к
ней.) Как же красив человек! Добро пожаловать! В мир! Поздравляю. Десять
баллов по шкале Апгар. Как врач говорю.
МАТРЁШКА. Ладно, доктор, иди к больным. У меня ничего не болит.
АНТОСЬ. Я еще посижу.
МАТРЁШКА. Сынок, я тебя уже не кормлю.
2. Реактивация. Возвращение дочери
РЖАВАЯ (долго рассматривает МАТРЁШКУ). Мама..? Мама. Ма... Щекастая
мама! И как такую в землю? Да уж, тогда в контейнер, сокровище наше, как
живое!
АНТОСЬ. Мама двоится, троится и сама не знает, которая из них говорит.
РЖАВАЯ. Я привезла русских матрешек. Сколько в них жизни! Глаза –
галогены, вместо света в тоннеле! Не даешь идти, возвращайся к жизни. Только
посмотри – Maтрёха, Матрёна, Матрёшка. Триста процентов жизни в жизни.
МАТРЁХА, МАТРЁНА, МАТРЁШКА ВМЕСТЕ. Для полного несчастья только
нас не хватает.
РЖАВАЯ. Я хорошо выгляжу, правда? Московский климат идет мне на пользу.
На прошлой неделе мне стукнуло сорок. Было три свечки. И была духовка,
нагретая до умопомрачения.
МАТРЁШКА. РагуРагу.
АНТОСЬ. Начинается. Какое рагу? Как ты его готовила?
МАТРЁШКА. РагуРагу.
АНТОСЬ. Забыла, а каждое воскресенье.
МАТРЁШКА. РагуРагура.
АНТОСЬ. Болезнь Альцгеймера.
РЖАВАЯ. Альцгеймера?
АНТОСЬ. Болезнь Альцгеймера. Не разделяем.
МАТРЁШКА. Не разделяем.ЯПомню.
АНТОСЬ. Куда там!
МАТРЁШКА. Япомнючтотакоеальцгеймер.
РЖАВАЯ. Даже если у тебя, круглолицая мама, хоть немножко деменции,
сколько моих клиенток хотело бы от тебя заразиться. Детородительцасчастливица, что было, то забыто, зарыто и прибито.
МАТРЁХА, МАТРЁНА, МАТРЁШКА ВМЕСТЕ. У Витека было «не разделяем».
Он какал в ботинки и на балкон.
РЖАВАЯ. Витек – дядя-гном Витек. А мама – мамма мия мамалыга! Не будем
доверять гинекологам. Злобные карлики, гномы, мачехи, волки в красных
картузах.
МАТРЁХА, МАТРЁНА, МАТРЁШКА ВМЕСТЕ (удивленно). Какая мама
круглолицая! А я кругло какая лицая!
РЖАВАЯ. Спрягаем маму в прошедшем времени.
МАТРЁХА, МАТРЁНА, МАТРЁШКА ВМЕСТЕ. Была круглолицей, пошла
круглолицей, жила круглолицо. Во веки веков круглолица?!
РЖАВАЯ. Будущее время.
МАТРЁХА, МАТРЁНА, МАТРЁШКА ВМЕСТЕ. Лиц. Лиц. Лиц. Бац.
АНТОСЬ (разозлившись). Сахар, мочевина, гемоглобин идеальные, а все
остановилось.
РЖАВАЯ. Ты, мама, кажется, ему не веришь-верила. Ведь не раз так есть-было с
моим братиком. Звонил-позвонил маме на работу по приколу в седьмом классе,
говорит-сказал, что я попала под трамвай и нет надежды, и не будет надежды. А
я тогда обмен слюной с первым принцем моей жизни в четвертом классе
начальной школы.
МАТРЁХА, МАТРЁНА, МАТРЁШКА ВМЕСТЕ. А через два дня ты напилась
касторки из-за твоего первого – опять не было надежды.
АНТОСЬ. Мама, мама мамой живет.
РЖАВАЯ. Ты с кем разговариваешь?
АНТОСЬ. С мамой.
РЖАВАЯ. С мамой?
АНТОСЬ. В чем дело?
РЖАВАЯ. Ты ведешь себя так, как будто мама жива.
АНТОСЬ. Ты тоже так себя ведешь.
РЖАВАЯ. Но по-другому. Без нароста боли. Без тернового венца. Что ты так
смотришь? Я вижу, что ты только в боль веришь. В боль. Боль! Готовишься к
атаке? Осторожно, ты не знаешь, кто теперь находится в моей ослиной шкуре.
Ну что? Так скорбишь по маме, а сам даже глаз не опускаешь. Я что, должна
плакать, рыдать, вырвать себе руку; я знаю, что ты с радостью бросишь ее в
печь. Фантомной боли у меня хватает. Что? Это твоя челюсть, я уже вижу, как
она напрягается, сжимается на моей шее.
АНТОСЬ. Ты никогда не скажешь: обосрался как конь. Но скажешь:
опорожнился как Минотавр. Никто здесь от тебя ничего не хочет.
РЖАВАЯ (ложится на кровать, закрывает глаза, громким голосом). Пусть
никто не спит!
3. Похоронные рассказы. Матрёшка
ДЕМО БАРБИ вытаскивает потерянную МАТРЁШКУ на середину сцены.
ДЕМО БАРБИ (зловеще). Все время ищет. Что ищет? Бисквит. Логос. Что?
Челюсть. Ну, иди сюда... Что там у тебя? Рецепт приготовления рагу-рулетика?
(Смеется.)
МАТРЁШКА (вынимает ламинированную карточку).
Этомойдомашнийадреспожалуйстапозвонитеотведитедомашнийадреспросьба.
ДЕМО БАРБИ. Вот твой дом.
МАТРЁШКА. Домойпожалуйстаили...
ДЕМО БАРБИ. Тебе не нравится?
МАТРЁШКА. Уваскрасиво.
ДЕМО БАРБИ. Ты у себя. Я только слежу, чтобы ты отправилась на покой.
Волонтариат прибивания к другому берегу.
МАТРЁШКА. Красивосплела.
ДЕМО БАРБИ. Ты здесь хозяйка.
МАТРЁШКА. Тытыты.
ДЕМО БАРБИ. Но ведь я совсем не подхожу для этого места! Посмотри на
меня! Не подхожу. Ты – бумажный чулок, тапочка, ты, пролежень! Ты,
кровоизлияние! Лишай, гематома, синяк! Ты!
МАТРЁШКА. Я...
ДЕМО БАРБИ. Посмотри вокруг. Ты не чувствуешь себя здесь как дома?
МАТРЁШКА. Нетнет.
МАТРЁШКА. Нет.
ДЕМО БАРБИ. Понюхай – домашний воздух. Моровой. Образцовый. Тепло
домашнего очага греет мои ноги. Ты не чувствуешь себя здесь дома?
МАТРЁШКА. Нигдеянечувствоваласебякакдома.
ДЕМО БАРБИ. Когда ты так говоришь, у тебя труха из пасти и Помпеи из
брюшка летят. Вспомни... «Вспомни», выпалила я. Где ты чувствовала себя как
дома?
МАТРЁШКА. В клетке.
ДЕМО БАРБИ. В какой клетке?
МАТРЁШКА. В яйцеклетке.
ДЕМО БАРБИ (смеется). В яйцеклетке. Наверное, точно.
МАТРЁШКА. В клетке. Ктовы?
ДЕМО БАРБИ. Я Демо Барби. Я волонтер, помогающий прибиться к другому
берегу. Сортирую пластик, тряпки, старых и молодых. Для этого эго я родилась.
Я поддерживаю движение Медеи. Эта женщина реально делает что-то со своей
жизнью. А не просто притворяется, что живет.
Как ты, Ниоба! Еще расплачься. Плачь! Температура поднимется. Придется
ставить свечку. (Насильно вытирает ей слезы.) Сразу вспомнишь, как после него
ты часами за задницу держалась.
МАТРЁШКА. Застряло у меня в памяти.
ДЕМО БАРБИ. Год, другой, и ты застрянешь. В забвении.
МАТРЁШКА. Рагу.
ДЕМО БАРБИ. Ой, заткнись уже! Вместо слов – Помпеи. Что-то с памятью.
Ничего у тебя нет. Чистый диск. Все забыто. Вычищено. А какая сегодня ночь?
Ничего не... Никаких ноу-хау. Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю!
Завтра похороны. Похороны! Похороны!
МАТРЁШКА. НачищенныеТуфли.
ДЕМО БАРБИ. Что-то все-таки соображает. Эй, приключение! Завтра твои
похороны.
МАТРЁШКА. Мои?
ДЕМО БАРБИ. Не притворяйся, что не помнишь. Старая пройдоха!
МАТРЁШКА. Немои.
ДЕМО БАРБИ (с поп-учтивостью). Ну не мои же. Я Демо Барби. Я не умираю.
И не изнашиваюсь. Я самоподзаряжающаяся и жизненосная. Напоминаю, что вы
сами решили стать нашей клиенткой. Тариф: последний дар сердца для родных и
близких.
Вашего сердца, потому что сердца ваших близких, естественно, без гарантии, по
той простой причине, что надо было бы столько людей отправить на проверку и
посмотреть, есть ли эти сердца. А если есть, то искренне ли они бьются. Ну и
злоупотребления, мошенничество, вымогательство, взяточничество, подсадка
чужих сердец ради прописки, подогрев холодных сердец, высекание сердец из
камня. Эти услуги, конечно, процветают незаконно, поэтому ваше сердце для нас
единственное.
Так что начинаем.
Гарантируем безболезненный переход. Зачем нужна боль, если можно
раствориться. Вы не успеете испугаться, покаяться и найти смысл.
Безболезненная катапульта. На подводных крыльях, ракета-ямаха, пусковая
установка, а для приверженцев традиций – настоящий праздник: ретрогильотина или английский мышьяк, французская шпага в глаз, быстрее
невозможно. Все лошадиные силы – в траурной процессии за вашим гробом. Не
нужно никаких ремней безопасности, все мгновенно. Вы почувствуете только...
МАТРЁШКА. Темнеет.
ДЕМО БАРБИ (старческим голосом). Вот именно. Темнеет, потому что яма уже
готова! Только веди себя хорошо, а то не дадим бесплатного вечного упокоения.
МАТРЁШКА. Рагудляэтогояродилась.Ямама.Оставляю.Оставляюсиротами.
ДЕМО БАРБИ приступает к утилизации МАТРЁШКИ. Она ведет бормочущую
МАТРЁШКУ, насильно сажает ее на кухонный табурет. Грубо закрывает ей
глаза, МАТРЁШКА сопротивляется, пытается помочь себе руками. ДЕМО
БАРБИ вынуждена прикладывать все больше усилий, чтобы надеть ей на голову
пластиковый мешок для мусора. МАТРЁШКА замирает, она выглядит
спокойной и послушной. ДЕМО БАРБИ профессионально затягивает пакет,
завязывает, выходит. МАТРЁШКА в надетом на голову мешке сидит на
табурете.
4. Призма (2)
НАВОРОЧЕННЫЙ ВНУЧЕК. Она поехала в обычный город. В трамвае № 6 к
ней подошел мужчина:
- Извините, как доехать до остановки Любовь?
Хотя она и не местная, объяснила подробно.
Подумала: раз он такой грустный, я с ним справлюсь.
Свадьба была обычная. У священника были обычные прыщи, а у служки –
обычная икота. Невеста ничем особенным не выделялась. Ни фатой, ни
красотой, ни особым счастьем. Дети родились с обычными десятью пальцами на
руках и ногах. Ночью мочились; собака, если бы прилично получала грелкой, то
научилась бы бегать в туалет. Туалет тоже был обычный. Холодный, не
располагающий к необычным заседаниям. Как и квартира. Спали в одной
комнате, других не было. Только она не спала. Следила за тем, чтобы в нужное
время посадить ребенка на горшок. Горшок тоже был обычный. Эмалированный.
Из Олькуша.
5. Пустая ночь. Примерки.
МАТРЁНА И МАТРЁХА искривляют время. Они хотят одеть АНТОСЯ и
РЖАВУЮ в детскую одежду.
МАТРЁНА И МАТРЁХА ВМЕСТЕ. Костюмчик типа Гарнье для элегического
франтика.
АНТОСЬ. Уберите. О... на одну руку.
МАТРЁНА. Втяни живот.
АНТОСЬ. Я это?!
МАТРЁНА И МАТРЁХА ВМЕСТЕ. Без разговоров. Мелкий щеголь, дутый
гоголь.
АНТОСЬ. Нет.
МАТРЁНА И МАТРЁХА ВМЕСТЕ. Примеряй, а не то прибью!
АНТОСЬ. Нет, и все! Я – врач, буду я тут клоуна… Зачем?
МАТРЁНА. Зачем, клоун еще и спрашивает.
АНТОСЬ. Зачем?
МАТРЁХА. Затем. Утром похороны. (Кричит.) Битая посссссуда!
АНТОСЬ. Но у меня есть костюм. Свой.
МАТРЁНА. Чей? Твой. Я в этом. На посмешище на вечный покой. Сынок....
АНТОСЬ. Какой сынок?! Врач никогда не может расслабиться, он постоянно
должен быть готов сделать искусственное дыхание, а, будучи профессионалом,
сам дышит искусственно. (Отбрасывает костюмчик.) Это подальше от меня...
МАТРЁНА. Не дождешься. Пуповизны не узнать, а в мать Альцгеймером
бросаться.
АНТОСЬ. Я не влезу, а пациентка того...
МАТРЁНА И МАТРЁХА ВМЕСТЕ. Постарайся, сирота казанская. Ради матери и
святого гроба.
АНТОСЬ. Какого еще гроба?
МАТРЁНА. Моего. Того, за который ты заплатил. А сам в этом...
РЖАВАЯ. Я в этом. Ага.
МАТРЁНА. Обтяни. Пойдешь.
РЖАВАЯ. И речи быть не может. Винтаж для нахаленка из Бюллербю. А я вчера
– Нью-Йорк. Берлин. А теперь forever Москва, которая уже давно слезам не
верит. Ни трауру, ни страху, ни жалости, ни всем этим матриархальным,
патриархальным, сентиментальным наполнителям, которые дочура в своей
фирме изо всех сил утилизирует.
МАТРЁНА. Много ты понимаешь! Посмотри – опрятная сиротская одежда.
РЖАВАЯ. Задницу видно, и не к лицу.
МАТРЁХА. Потому что жопа. Жоппппппа. (Хохочет.)
МАТРЁНА И МАТРЁХА ВМЕСТЕ. Слова, слова.
РЖАВАЯ (агрессивно). Ты, мама, в красивом, с буфами, а я, как сирота какая-то,
с голой задницей. У него всегда лучше.
АНТОСЬ. У него лучше, потому что он лучший. Акушер. Он работает в новой
свежей жизни.
РЖАВАЯ. Я тоже связана с медициной.
АНТОСЬ. Ты отправилась в мир на поиски потерянной добродетели?
МАТРЁНА. Я тебе вымылю это выражение с лица. Раз и навсегда! Иди сюда...
АНТОСЬ (убегает). Какое выражение?
МАТРЁНА И МАТРЁХА ВМЕСТЕ. Ты сам хорошо знаешь. Сам!
АНТОСЬ (смеясь). А если не знаю. Добродетель?
МАТРЁХА (хохочет). Мыла у нас хватает, моем-моем трубочиста чисто-чисто.
АНТОСЬ. Не забывай, что я подал тебе руку.
РЖАВАЯ. Сначала ты ее поднял.
АНТОСЬ. Подвергаясь насмешкам среднего персонала из-за того, что у меня
сестра без интеллектуального экшн. Я вынужден был сменить больницу.
РЖАВАЯ. Ледяной дворец, а не больница.
АНТОСЬ. Ты знаешь, блин, как меня твоя трепотня достала.
РЖАВАЯ. Я рассказываю тебе свои пять лет.
АНТОСЬ. Так рассказывай по-человечески!
РЖАВАЯ (ложится в кровать). Я пыталась… никогда тебя не...
АНТОСЬ. Ты даже дышать не пытаешься. Нашла способ. Свернуться в клубок, и
прокатит.
РЖАВАЯ. Я хотела только лежать. И чтобы все...
МАТРЁХА. ...отвалииили от ребенка. (Довольная.)
АНТОСЬ. А кто ухаживает за мамой, которая уже давно не знает, что она мама?
И чем она пузатее, тем дурноватее. Кто ухаживал за ней, когда у нее моча
настолько не держалась, что паркет вздулся? А вместо сердца матери – вялая
мышца. И даже я уже не сын, потому что она принимает меня за навороченного
внука. Но я ухаживаю за ней...
РЖАВАЯ. Ты, ты ухаживал, а я перед глазами у тебя не прохаживалась. Об этом
шла речь.
МАТРЁХА. Рёва-корова была нездорова. А в больнице сказали, такой рёвы не
видали.
МАТРЁНА. Братик устроил тебя на работу. Поблагодари его.
МАТРЁХА. Сделай реверанс. Два раза. Вот так, как когда-то. (Демонстрирует.)
МАТРЁНА И МАТРЁХА ВМЕСТЕ. Сделай реверанс. Ну! Какая она красивая...
Когда так лежит. Лежит и в школу не ходит.
МАТРЁНА. Она похорошела на больничных участкового.
МАТРЁХА. Цаца, цаца.
АНТОСЬ. Что с того, что она красивая, раз такая страшная. Даже не
поблагодарила за работу.
РЖАВАЯ. Я быстро ее потеряла.
АНТОСЬ. Как и всё. Постоянно лежит, а такая шустрая по паркам.
РЖАВАЯ (смеясь). Мама, он обзывается.
АНТОСЬ. Надо было сказать номер кабинета, а не трепаться о румяных гномах.
РЖАВАЯ. Как раз, когда я трепалась о румяных, я написала «Psycho Vergin
Project». Руководство о выборочно желаемых чувствах и эмоциях. Я – коуч для
рисайклинговых девственниц. Работаю с доктором Юрием Витольдовичем. Это
всемирно известный вагинальный хирург в области восстановления девственной
плевы.
МАТРЁХА. Твою мааааааать!!!
РЖАВАЯ. Лица, желающие повторно Ре-омолодиться, жаждут комплексного Рестарта. Они просыпаются от наркоза с ре-девственным телом, слабые,
восприимчивые, и тогда я приступаю к процессу утилизации памяти и
рисайклинга эмоций.
АНТОСЬ. Евгеническая сатисфакция.
МАТРЁХА (передразнивая Антося). А мы здесь мазки и мазки. Мрак
средневековья.
РЖАВАЯ. Жизнь не может ранить наши позитивные чувства. Мы смело въехали
на автостраду эмоциональной гигиены. Селективное размножение чувств,
стерилизация отрицательных и репрессивное стимулирование воспроизводства
положительных. Наши клиенты по-детски девственно счастливы.
АНТОСЬ. А потом, раз по лапкам, и больше не сутулится. Я бы не хотел снова
быть мальчиком.
РЖАВАЯ. Никто не хочет быть тем, кем он есть. Зачем быть взволнованным,
меланхоличным, борющимся, страдающим, переживающим, памятливым,
погруженным в тоску, воспоминания и прошлое, если можно воспользоваться
нашими услугами и быть полным энтузиазма, полным надежд, позитивно
мыслящим,
оптимистичным,
блаженным,
удобным,
однозначным,
легкоусваиваемым.
МАТРЁХА. Эники-бэники ели вареники. Эники-бэники – клёц! Вышел на
палубу жирный матрос.
РЖАВАЯ. Вот так, братик, узнавай о боли не по учебникам, а пользуйся
эмпирией сестры.
МАТРЁНА И МАТРЁХА ВМЕСТЕ. Вы здесь все о себе, а ведь вы завтра мать
хороните. (С воодушевлением.) Как я буду завтра в гробу, застегнутая на все
пуговицы, а вы, безутешные, в одежде для первого причастия. Дни вашего
причастия... лучшие дни моей, прости, Господи, жизни. Ты пела «Господь Иисус
придет сейчас, уже стучится в мою дверь». Все плакали. Соловьиный голосок,
как у того соловушки в клетке, на жердочке.
РЖАВАЯ (оскорбленно). Я выглядела как полная сирота. И толстая.
АНТОСЬ (оскорбленно). Я выглядел как маленький жених.
МАТРЁНА. Ты был очаровательной фигуркой красавчика.
РЖАВАЯ. Я вернулась с хора, Мацюся нет, клетка в ванне.
МАТРЁНА. Говнецо должно было отмокнуть. Дура я была, что купила.
МАТРЁНА И МАТРЁХА ВМЕСТЕ. Святое, красивое первое причастие. Вы
пригласили Иисуса в свое сердце.
РЖАВАЯ. Боюсь, чтобы этот визит не затянулся. По вине хозяев, конечно.
АНТОСЬ. Но я люблю приходить к маме.
МАТРЁНА И МАТРЁХА ВМЕСТЕ. Так или иначе, но на похоронах не скажут:
по этим видно, что без отца росли.
РЖАВАЯ. Кто его выпустил: отец или ты?
МАТРЁНА. Как приедешь, так и спрашиваешь. А я повторяю, что отец прочитал
в своих газетах на диване, что соловей в клетке не поет, только срет, линяет,
теряет интерес ко всему, и такой, без интереса и перьев, рано дохнет. Вот он его
и выпустил, и май, рай был весь в щебете.
РЖАВАЯ (громко). Но май в хвост ему не ударил, потому что он все сидел и
сидел на подоконнике, и ни поймать его было, ни прогнать.
МАТРЁНА И МАТРЁХА ВМЕСТЕ. В конце концов, высох и сдох, а из
конфетной коробки ты ему сделала чудесный гробик.
АНТОСЬ. Я люблю это поле перед домом, две минуты напрямик, и все, мама
ждет, в окне.
РЖАВАЯ. Та дорога уже только в сказках. Тебя катапультировать?
6. Пустая ночь. Мытье
Тишина. МАТРЁНА готовиться мыть МАТРЁХУ.
МАТРЁНА. Спой.
РЖАВАЯ. У меня немое горло.
МАТРЁНА. С каких пор?
РЖАВАЯ. С таких!
Пауза.
МАТРЁНА. Тогда спроси, как дела у брата. Позор. Как чужие. Когда-то целый
день в шахматы.
МАТРЁНА И МАТРЁХА ВМЕСТЕ. А ты, мама, не вмешивайся. Чисти. Вари.
Охраняй. Защищай защитников.
РЖАВАЯ. В Москве я нашла магазин с ржавыми соловьями.
МАТРЁНА. Тоже мне, а у нас в квартире газ.
РЖАВАЯ. Горлышки у птенцов немые, пока родители не научат их петь. Я
стояла и слушала. Каждый звук ясный... чистый... даже в клетке. Не купила ни
одного.
АНТОСЬ. Птичек слушают, девицы наметывают, а у меня кредиты, эрозии,
чистки, аборты, что-то, как улитка, скользкое, шуршит в ведре. А я вспоминаю о
дочке, звоню, абонент занята, недосягаема для отца. А я плачу. Школа с
углубленным всем. Бывшая жена опять сатисфекшн, у нее новый.
МАТРЁНА. Я рада, что у тебя все хорошо.
АНТОСЬ. Многосимптомная жизнь в продвинутой стадии с метастазами куда
только можно.
РЖАВАЯ. Доктор Юрий Витольдович...
АНТОСЬ. Ты с ним спишь?
РЖАВАЯ. Откуда такая жуткая идея?
АНТОСЬ. Ты так о нем говоришь. Как мама о папе. Эта любовь,
воспринимаемая через обертку отвращения.
РЖАВАЯ. Я питаю к нему необработанные чувства.
АНТОСЬ. «Питала», это про маму. Ты даже рагу не можешь.
РЖАВАЯ. Он не такой, как папа-герой.
АНТОСЬ. То есть ты его единственное сатисфекшн.
МАТРЁНА И МАТРЁХА ВМЕСТЕ. В тазу.
АНТОСЬ. В старом?
РЖАВАЯ (резко). Нехорошо. Ой, как плохо. Перед похорончиками куп-куп в
старом тазике.
МАТРЁХА (с упрямством ребенка). В тазу.
РЖАВАЯ. Фу! Фу! Старый таз! Старый! А гроб новый! Цаца. Цацы гроб!
МАТРЁНА И МАТРЁХА ВМЕСТЕ. Таз.
АНТОСЬ. Отдали. В музей восстания!
МАТРЁХА. Таз. Тааааааз.
АНТОСЬ. Да дай ты ей таз, иначе я сейчас чокнусь. Голова трещит, целый день
мазки.
РЖАВАЯ. Принимаешь роды мертвых детей?
АНТОСЬ. И роды тоже.
РЖАВАЯ. И сомневаешься?
АНТОСЬ. Никогда. Как? Я же врач.
РЖАВАЯ. С врачами и тяжело, и легко. Мне мешает хорошая память, но их
девиз: не навреди. Поэтому наша работа сосредоточилась на презентации боли,
болезни как таковой. Может водочки, таблеточку, доступную девочку, мальчика,
фисташек, прыжок с веревкой, прыжок без веревки. Один рецепт, и не болит.
АНТОСЬ. Молодые хозяева массового воображения. Что это за фирма с такой
ерундой, интеллектуальными закусками?
РЖАВАЯ. Издевайся. Еще сам придешь за тем, чтобы тебя утешили,
рассмешили. На коленях, скрученный от боли, с траурными проволочками,
притащишься, но придешь. Но я так же, как и помнить, умею не помнить, и
охотно тебе помогу.
МАТРЁХА (гримасничает, канючит). Мне нужен тазик, тазик.
РЖАВАЯ. Ты непослушная. Продам я тебя Демо Барби. Она любит таких
неожиданных.
МАТРЁНА И МАТРЁХА ВМЕСТЕ. Я не была ребенком, даже когда им была.
РЖАВАЯ. А еще эти аукционы. Кто больше. Впереди батьки… И все это с
детства.
7. Пустая ночь. Одевание
МАТРЁНА одевает МАТРЁХУ. В черном платье очень много маленьких
пуговичек, их трудно застегивать.
МАТРЁНА. Похороните меня в твоем спальном мешке, сынок.
АНТОСЬ. В каком?
МАТРЁХА. Фиолетовом!
АНТОСЬ. Я же забыл его в Греции.
МАТРЁНА. Ты его привез, но я выкрала его из рюкзака. Сразу после вашего
возвращения.
РЖАВАЯ. В Москве жуткий холод. Сосульки как нос у ведьмы. Сугробы –
катакомбы подземелья. Я иду по городу в красном капюшоне и мечтаю о
сапогах-скороходах. Прихожу, а мой печальный Юрий греет мне пижамку в
духовке.
АНТОСЬ. Боится, что писюнчик свой в тебе отморозит, Снежная королева.
Почему в спальном мешке?
МАТРЁНА И МАТРЁХА ВМЕСТЕ. Потому что он пахнет тобой.
РЖАВАЯ. А на память обо мне не хочешь ничего?
МАТРЁНА. Ты во мне.
РЖАВАЯ. Если бы я была врачом, ты бы меня тоже ценила.
МАТРЁНА. Спаси, Господи, от такого врача, который не смотрит в глаза.
МАТРЕХА, наслаждаясь видом (похоронного) платья, пританцовывает в ритм
песни Аннушки.
МАТРЁНА И МАТРЁХА ВМЕСТЕ (тревожно). Сколько есть на свете мам,
посчитай-ка, братец, сам. Если б сокровища ты увидал, а с собой лишь одно чтото взял.
МАТРЁХА останавливается, хватается за сердце.
МАТРЁНА И МАТРЁХА ВМЕСТЕ (с болью в голосе). Сердце у меня стучит, как
на скачках. Кровавое дерби.
АНТОСЬ. Не имеет права. Три дня назад, несмотря на реанимацию, функции не
восстановились.
МАТРЁНА И МАТРЁХА ВМЕСТЕ (с болью в голосе). Мне идет? Не помялось?
(Хотят выйти.)
АНТОСЬ хватает МАТРЁХУ, хочет ее насильно удержать.
АНТОСЬ. Люблю ванильное мороженое и малиновое пирожное. Люблю твое
сердце сладкое и целую твои руки гладкие. Люблю с тобою сладкие свидания,
люблю минуты ожидания. Ням, ням, ням, сладкая мама моя. Люблю твое сердце
сладкое и целую твои руки гладкие. Люблю тебя в шоколаде, в сахарной пудре и
в мармеладе. Люблю твое лицо, люблю твой сладкий поцелуй. (Пытается
поцеловать МАТРЁХУ.)
МАТРЁНА отталкивает АНТОСЯ от МАТРЁХИ, стаскивает ее со сцены.
РЖАВАЯ и АНТОСЬ остаются на сцене вдвоем.
РЖАВАЯ. Так быстро ребенок из мамы убежал?
Из-за фаты или из-за тебя?
8. Похоронные рассказы. Матрёха
Тишина. Темно. Свет идет только от зажженной свечи в домике из кубиков,
который держит МАТРЁХА — серьезная и смущенная. Она кашляет, все хуже и
хуже.
Когда ДЕМО БАРБИ начинает говорить, свет постепенно гаснет, последняя
реплика МАТРЁХИ звучит уже в полной темноте.
ДЕМО БАРБИ. Какая красивая куколка. Ну, не стесняйся. Как тебя зовут?
Куколка...
МАТРЁХА. Матрёха, инфанта гнильной жизни.
ДЕМО БАРБИ. Скажи правду. Скажи. Куколка...
МАТРЁХА ...Смертоносная.
ДЕМО БАРБИ. Вот видишь. Сразу надо было так. Мы любим маленьких
животных. Верно? Утенок... Маленький мягкий моржонок... С большими
глазами.
МАТРЁХА ...Грустными.
ДЕМО БАРБИ. Не такими печальными, как молодыми... молодые ресницы...
молодые белки... радужная оболочка первой молодости.
МАТРЁХА (осмелевшая). Цвета маленького коричневого медвежонка, а
олененок? Только что родившийся, на длинных ножках... встает и шатается, и
это так смешно.
ДЕМО БАРБИ. Так смешно... знаем... будет бегать и бегать... всю свою долгую
жизнь.
МАТРЁХА. …обезьянки-капуцины… баловницы… волосики торчат... как
гривка... Миленькие...
ДЕМО БАРБИ. Озорная, глупая улыбка.
МАТРЁХА. ...малюсенький мопсик... весь в складках сверху донизу... большая
головка... удивленный лобик. (Пауза, серьезно.) Я уже не ребенок.
ДЕМО БАРБИ. Пухленькие щечки малыша с длинным сроком действия. Хочется
чмокать. Гладить. Прижимать к себе. Ямочки в подбородочках. Глазки веселые.
Два зубика. Танцующие. Смертоносная матрёшка. Смертоносное растеньице.
Смертоносная... Когда это начинается... Когда еще из ростка... начинает
прорастать.
МАТРЁХА. Я не ребенок. Слышите?
ДЕМО БАРБИ. Ты похожа на красивую клумбочку.
МАТРЁХА. Я румянюсь от ромашек. У меня бедра, как мокрая трава.
ДЕМО БАРБИ. Ты запыхалась.
МАТРЁХА. Потому что свобода, все бегут, кричат, свобода. Вперед, к кому-то,
целоваться, обниматься, радоваться, вместе, мы – народ. Тот в самолете тоже
радовался. Лупил по всему, что двигалось по земле. Мама еще двигалась. Я
подбежала. Она лежала на животе. Мамочка... она была землей... я такая старая
стояла над мамой, босиком на разбитом оконном стекле, на стене дома, и упала
на нее... так всю ночь... И только этот кашель у меня остался. Все от счастья
орали, а я была ребенком, в котором ребенка уже не было.
ДЕМО БАРБИ. Мамочка клумбочка тумбочка. Личинки, тычинки, слюнки.
МАТРЁХА. Это только кашель. Хороший кашель. (Испуганная, но упрямая.)
Ромашки, васильки...
ДЕМО БАРБИ. Не бойся, я не кусаюсь. Уже осень, все убрано, готово к
сожжению. Ну и луна. Небо будет черным.
ДЕМО БАРБИ вытаскивает свечу из домика.
МАТРЁХА остается с домиком из кубиков.
9. Призма (3)
НАВОРОЧЕННЫЙ ВНУЧЕК
Она работала как обычный интеллектуальный работник,
женского окончания на свете еще не было,
она не могла быть интеллектуальной работницей.
Она выдавала со склада обычные товары массового потребления:
сахар, крупу, мясо килограммами,
восьмого марта – шоколадные ракушки в серебряных фантиках.
А потом муженек выбрал фридом невероятную,
а ее с работы на асфальт и на допрос,
обычное и пресное промывание почек, прижигали
соски и зубы вырывали без обезболивания,
потом поиски работы, все настоящее время,
в прачечной остановилась, пар шипел на коленях,
выжигая на ней тавро как на скотине,
из-за свободы отца сына исключили из юношеской шахматной секции.
Он заперся в подвале, через неделю вышел худой и сильный,
одним махом выбросил в окно все кубки.
Стал заниматься более динамичным спортом, каратэ домашнее и банальное.
Иногда только кровь из носа причудливо лилась или кулак
Оригинально крошил зуб.
Дочь не вставала с кровати, ни отца, ни суперпредложения, ни Бамбо она так и
не дождалась.
10.Вынос
РЖАВАЯ сидит на кровати, пьет Российское шампанское и закусывает
апельсином. На ней белые лаковые туфельки и белые гольфы. В остальном
одета как взрослая женщина.
МАТРЁНА. Какие у меня старые ноги в этих туфлях.
РЖАВАЯ. Когда Юрий приехал в Берлин для демонстрации своих операций,
наши глаза встретились, и я подумала: это самый большой, грустный член в
Москве.
МАТРЁНА. Грустный, ты справишься, милый.
РЖАВАЯ. Я подумала: я покорю эту грусть. Было легко. Надо было просто
попасть на печальное место, просверлить и запломбировать.
МАТРЁНА (рассматривает обувь). Как больная в этой обуви. Как над могилой.
Как ты похожа на отца.
РЖАВАЯ. Я не хочу его видеть собственными глазами. Не мог подсыпать
мышьяк в еду тирану, поэтому засунул карты между яйцами и был таков: по
лесам, по горам и долинам.
МАТРЁНА. Его показывали по телевизору. Орден получал. Но у меня и у
братишки не работал тогда телевизор, потому что накануне пришлось стукнуть
по нему молотком, чтобы не было соблазна смотреть. Что там, доченька, долго
говорить. Хрен. И все. Оскорбления, маты, такой маленький, что даже не
сломанный.
РЖАВАЯ. Он раздвинул железный занавес и пропал во времени и пространстве.
А эта посылка его – золотые ролексы за три бакса. Обойдется.
МАТРЁНА (рассматривает обувь). Мертвецкая кожа контрастирует с этой
обувью.
РЖАВАЯ. Мама, блин, с утра на кухне. Гном упал в салат с перцем, а в печи –
отцовское сердце.
Входит АНТОСЬ в коротких штанишках, белых гольфах, черных лаковых
ботинках. Наряд для первого причастия, а сверху – врачебный халат,
фонендоскоп. Сразу начинает завязывать шнурки на похоронных ботинках
МАТРЁНЫ.
МАТРЁНА. Ладно, ладно. Рассказывай лучше, где был?
АНТОСЬ. Пожрать есть что-нибудь?
МАТРЁНА. Ты знаешь, сколько времени?
АНТОСЬ. Я выиграл молодежное первенство. Рагу пахнет! Вот! Восемь школ, а
я в сеансе одновременной игры всем шах и мат.
МАТРЁНА. Когда отец вернется, будет тебе мат.
АНТОСЬ. Через месяц национальные.
МАТРЁНА. Через месяц отец в ФРГ едет. На прыжки с препятствиями.
РЖАВАЯ. Мне куклу. Бамбо. Которая глаза закрывает. Один и второй. Оба
одновременно. Спит, но не спит, это куколка, когда она проснется, то сьест вас.
МАТРЁНА. Шпильки, 37 размер. Палочку я уже положила в портфель. Чтобы
большие не купил. А если будут дорогие, то пусть не покупает. Только детям
банку и куклу.
АНТОСЬ. Банки.
МАТРЁНА. Ты одну заказал.
АНТОСЬ. Две. У меня хорошая память, болезнь Альцгеймера. Две. Одну из-под
кока-колы, красную, красивую, а вторую из-под пива, зеленую, красивую. Тренер
сегодня сказал, что тебе нет равных на национальных. Еще Каспаров будет из-за
тебя слезы лить.
РЖАВАЯ. Докторишко унаследует королевство отца. Стойкий оловяный. Мама...
Когда-то ты так быстро бегала. Лифта-то не было.
АНТОСЬ. Ты нынешней мамой займись. Один я за ней ухаживаю.
РЖАВАЯ. Мама быстро бегала. Поэтому только, когда она спала, можно было
тебе всыпать.
МАТРЁНА. Хватит!
РЖАВАЯ. Это только загадка. Я подскажу, что больно до крови.
АНТОСЬ. Больно, это твое больное воображение.
РЖАВАЯ. Это остатки памяти, утилизация продолжается.
АНТОСЬ. Это созревание. Гормоны.
МАТРЁНА. Дьявол.
РЖАВАЯ. Какой Дьявол. Это сын бил тебя по голове, а не Дьявол.
АНТОСЬ. Эндокринология.
МАТРЁНА. А ты смотрела. Он на мать руку поднимал, а ты, как принцесса, на
троне сидела. Зрелище нашла.
РЖАВАЯ. Сколько мне было... всего несколько лет.
АНТОСЬ. Первые десять лет тебе было несколько лет! Идиотка!
МАТРЁНА. Ты был хорошим ребенком. Всегда сам ширинку застегивал, когда
выходил из туалета, а тебе всего три годика было. (Ложится на кровать.
Закрывает глаза.)
РЖАВАЯ. И поэтому ты должна была в ванне под водой. Ботинок сыночка на
шее.
АНТОСЬ. Я тебя не виню в том, что ты не мылась. Ничего не говорю о том, что
мы должны были близко, очень близко и слушать. Одеяло поднимается? Ты
дышишь?
РЖАВАЯ (агрессивно). Эна, бена, раба, квинтер, финтер, жаба. Эна, бена, чёс,
квинтер, финтер, пёс.
МАТРЁНА. В хоре сказали: голос – три октавы. Ты Турандот должна петь, а не
валяться в постели.
РЖАВАЯ (агрессивно). Эна, бена, раба, квинтер, финтер, жаба. Эна, бена, чёс,
квинтер, финтер, пёс.
АНТОСЬ. Гормоны мальчиков. Гормоны девочек. Так все началось.
РЖАВАЯ. Я не спрашиваю, когда это началось? Я спрашиваю, когда это
закончилось?! В прошлое воскресенье? Когда ты пришел злой, а она забыла,
потому что все забыла, и забыла приготовить для тебя это рагу?
Антось замечает, что МАТРЁНА умерла. Он подбегает к матери, слушает с
помощью фонендоскопа, хочет заставить ее дышать, потом делает
искусственное дыхание. Заметно его отчаяние и агрессия.
РЖАВАЯ наблюдает со стороны.
АНТОСЬ. Дыши! Глубоко! Дыши. Дыши. Вдох. Выдох. Хотя бы раз, мама,
дыши. Покажи ей. Вдох-выдох-вы... Держись, мама, еще немного, держись!
Вдох. Дыши. Дыши. Блин. Вдох-выдох-вдох. Раз! Хоть раз! Мама, дай мне
кислород. Мама. Я голодный. Мама, дай кислород. Вдох-выдох. Вдох-выдох.
(Измученный, обессилевший, он перестает делать искусственное дыхание.)
Никаких признаков. Без жизни.
РЖАВАЯ. Утрись.
АНТОСЬ. Где?
РЖАВАЯ. Здесь. Красный поцелуй. Мамин. Последний дар сердца.
АНТОСЬ (вытираясь). Это кровь. Так много... Это кровь.
РЖАВАЯ (равнодушно). Я не знаю, что хуже. Глухой ребенок, который никогда
не услышит арию Турандот, не окунется в чистые эмоции, чтобы отмыться от
грязных. Или запрет на брак глухих, как предлагал изобретатель телефона
мистер Белл. Это же не любовь, а просто инкубатор для глухого человеческого
вида.
Как ты думаешь?
АНТОСЬ (вытирается). Что за сказки опять?
РЖАВАЯ. Ведь ты, как врач, делаешь выбор. И даже когда все серо-бурое, все
равно есть миг, секунда, когда все рассыпается, как белое на черном, и тогда твоя
рука уже не дрожит.
АНТОСЬ (вытираясь). Что ты имеешь в виду? Что? (Он быстро снимает
халат, пачкая его кровью.)
РЖАВАЯ. Какой же ты трус! Трус. Как настоящий тиран. Я, правда, не понимаю,
как ты выбрасываешь эти сгустки в ведро. Сами выходят, скользкие, один раз
волосы были, а ты говорил, что ничего не будет. Ты мне так говорил. И я
поверила. Были бы сейчас... Не удивляйся, что у меня все вычистилось после той
чистки.
АНТОСЬ. У меня есть только этот халат. Это все, что у меня осталось. У меня
есть только этот халат. Халат! (Бросает его подальше от себя.)
11.Похоронные рассказы. Матрёна
ДЕМО БАРБИ ищет МАТРЁНУ, как ищут пропавшего хомяка. На четвереньках,
заглядывая в каждую дыру. Беспомощно и раздраженно подбирает манящие
слова.
ДЕМО БАРБИ. Цып, цып, цы... Смертоносная куколка! Матрина. Матрона.
Дамочка гугу. Рагу. Где ты...?
Зажигается маленькая лампочка на столике у кресла. Там сидит МАТРЁНА.
Измученная, ее трудно узнать. Немного спустя она берет работу и начинает
распускать длинный шарф.
МАТРЁНА. Тихо. Дети спят. Ноги распухли, все стоя. Людям надо все
крахмалить: скатерти, простыни. Нет, но если бы они не крахмалили, а потом не
мяли, им бы казалось, что ничего не происходит. Жидкость не уходит... бревно, а
не нога. Это, может, почки, а, может, сердце... Некому пожаловаться... Может, и
хорошо, что он не купил мне 37-й размер, теперь, наверное, 40-й, раздалась нога.
С того дня, когда он должен был купить, я стала плохо получаться на
фотографиях. У меня появилась новая старая улыбка. Как будто у меня ничего
нет внутри. Пустой мешок, а не тело. Темно. Еще темнее. Наощупь не дойти. К
сердцу. К себе.
Я думала, что никогда никого там не теряла. Как его. И тогда я стала терять
слова, и все потеряла. И сдохла на кухне. Как домашнее животное. Уж лучше на
зебре. На переходе. В разрешенном месте.
ДЕМО БАРБИ. Смерть всегда бывает в запрещенном месте.
МАТРЁНА. Как-то один, наверное, студент... в трамвае... смотрел на меня...
смотрел... я еще молодая была... Может, еще могла кому-нибудь понравиться.
Только, когда есть дети... как-то глупо искать любовь. Он толкнул другого,
сказал... эта кукла вообще пустая. Что вам надо?
ДЕМО БАРБИ. Я сую нос не в свои дела.
МАТРЁНА. Мало того. Вы сбежали с моим. Он оценил хотя бы?
МАТРЁНА. Тяжело уважать женщину, когда камни в почках.
МАТРЁНА. Болеет. Ну и пусть его почки трахают, так как меня никто никогда не
трахал, прости, Господи, что ближнего своего я уважаю, как себя самого. (Пауза,
распускает шарф.) Не скажу, что вы лахудра, вижу, что вы большее, пахнущее
чудо, сердечко у него, наверное, затрепыхалось.
ДЕМО БАРБИ. Дело не в сантиментах.
МАТРЁНА. Ясное дело. Он хотел писать историю? Ну и написал. Большими
буквами. А меня и детей даже в сносках нет. Даже карандашом, ластиком нечего
стирать. Нет нас.
ДЕМО БАРБИ. Вы тоже записаны.
МАТРЁНА. Мы? Если и записаны, то и с лупой не прочтешь. Такая запись.
ДЕМО БАРБИ (пауза). Какие-нибудь пожелания? Посылка из Америки. Талон.
Вечность ни для кого.
МАТРЁНА. Я ничего не прошу, всегда благодарю.
ДЕМО БАРБИ выключает лампочку и выходит.
Частичное затемнение.
Появляется НАВОРОЧЕННЫЙ ВНУЧЕК, садится рядом с МАТРЁНОЙ,
распускающей шарф.
НАВОРОЧЕННЫЙ ВНУЧЕК. Прошли годы, и свобода, как и сахар с мясом,
были уже не по талонам.
Появляется МАТРЁШКА в домашней одежде, в кухонном фартуке. Садится
рядом с МАТРЁНОЙ, начинает чистить картошку. Появляется беременная
МАТРЁХА с большим животом. Грустно сидит, смотрит в землю.
МАТРЁШКА. Заменили лифт, а такой он был хороший. Этот новый не хотел со
мной с места сдвинуться. В администрации сказали, что я мало вешу. А я
тяжелая, у меня жидкость не уходит от сердечных порошков. Они посмеялись
надо мной, сейчас вес имеет значение, а не тело.
НАВОРОЧЕННЫЙ ВНУЧЕК. Я стал звонить к чужим дедушкам и бабушкам и
говорить, что я их внук.
МАТРЁШКА. Это я из-за мочегонных таблеток ничего не помню. Плакала целый
час... не могла вспомнить, что меня так огорчило. Тогда позвонил мой внучек и
попросил денег на операцию на колене.
МАТРЁХА. Он сказал, что я его прекрасная куколка.
НАВОРОЧЕННЫЙ ВНУЧЕК. Выглядит как Смертоносная куколка, но бабки
дала.
МАТРЁШКА. Позвонили из полиции. Я могла выйти из дома. Не за хлебом, а,
конкретно, по делу о мошенничестве. Спустилась... ноги, как бревна... как я
поднимусь... Столько ступенек.
НАВОРОЧЕННЫЙ ВНУЧЕК. Смертоносная Куколка притащилась в отделение
и засвидетельствовала, что я, действительно, ее внук. Им пришлось выпустить
меня.
МАТРЁШКА. Мы вернулись с внуком. Садимся в лифт. Поехали. (Сияющая
улыбка.)
НАВОРОЧЕННЫЙ ВНУЧЕК.
Спокойная улыбка.
(Пауза.)
Однажды в воскресенье, в незапамятном году, она присела, хотела вспомнить, из
чего она готовила рагу, и умерла.
Она видела, как сын сидит в ее моче, гладит ее по голове, сморкается, как
сопляк, и ей было стыдно за него, за то, что он врач, а куска салфетки у него нет,
чтобы вытереться.
Потом сына не стало, был только свет в тоннеле. Обыкновенный свет, как у нее в
комнате, максимум – шестьдесят ватт, а тоннель тоже обычный, никакая там не
подземная река. Что было хорошо, так это то, что, как любой обычный тоннель,
он, наконец, закончился. И она увидела вечный свет, такой, что если даже
миллион лампочек вкрутят, все равно не переплюнут, такой это свет.
Темнота.
12. Финальная сцена. Выход
АНТОСЬ и РЖАВАЯ в траурной одежде. Выглядят как обычные взрослые. У
АНТОСЯ на щеке след от поцелуя матери. Он кровоточит.
АНТОСЬ. Светает.
РЖАВАЯ. Уже трамваи ходят. Люблю, когда они пищат. (Пауза.) Присядем на
дорожку. (Они садятся рядом, РЖАВАЯ сидит на более высоком стуле, пауза.)
АНТОСЬ. Пока мама живет... смерть она держит на поводке. Крепко держит, не
отпускает.
РЖАВАЯ (смеясь). Братик и сестричка остались одни на окраине темного леса.
Однажды братец одел сестричку в старые тряпки, и они пошли по миру. Стучали
в двери, держась за руки, голосили: «Пришли мы на остатки, нет у нас ни отца,
ни матки, отец мать нашу убил, наше детство погубил».
АНТОСЬ. Если еще не умерли, то и сегодня живы.
РЖАВАЯ. Конечно, живы! Прошли сквозь кровавый дом-пристань детства. И
теперь только трах. Трах совершенного вида. (Смеется.)
АНТОСЬ. Вот так лечь... закрыть глаза. Сделать, как ты это...
РЖАВАЯ. Психическое наполнение. Пломба. Накладка, гладкая, без смысла, но
гладкая, удобная. Ты не почувствуешь мертвищу, мамину ножищу. Дорога
напрямик.
АНТОСЬ. Так никогда не доберешься до предела, до себя, до смысла. Никогда.
РЖАВАЯ. Какие красивые виды за окном.
АНТОСЬ. А для меня каждая ночь – это 12 часов вечного путешествия.
РЖАВАЯ. Хватит брехать большими буквами.
АНТОСЬ. Никакого начала. Только конец, конец, конец, и эти кишки в
прозекторской, шах-мат, вздутые от формалина руки, а в ведрах детки-рачки.
РЖАВАЯ. Ты когда нас бил, потом плакал. В подвале. Санки, банки, мишура, а
ты....
АНТОСЬ. Никогда.
РЖАВАЯ. И курил. Полпачки, пачку сразу. Плевал, курил. А потом сидел на
корточках, неподвижно, неподвижно, и опять плакал, вытирая нос рукавом.
АНТОСЬ. Никогда.
РЖАВАЯ (перевязывает лицо АНТОСЯ). Я видела, как ты плакал... так мне...
обнять тебя... чтобы не плакал, чтобы не было... чтобы мы не переезжали в
меньшую... не меняли фамилии... не ждали никогда писем от отца... эту хрень,
которую мать несла, что он нас вытащит, эту ее хрень, что она нас любит, эту ее
хрень о чести, о родине. Она верила, потому что только Бог у нее и остался от
чести и отчизны. (Перевязка готова.)
АНТОСЬ. Я хотел угнать самолет. (Пауза.) В том году, когда отец... (Пауза.) Но
потом я уже ничего не хотел. Никогда.
РЖАВАЯ. Голову в духовку. Мне только этого хотелось. В Москве современные
духовки. Двухкамерные, одно отделение для цыплят, а второе для эвтаназии.
Секунда – и готова вечность. (Пауза.) Кажется, я это даже сделала. Кажется, я
покончила с собой.
АНТОСЬ хочет прикоснуться к ее голове, руке, щеке. Всякий раз РЖАВАЯ мягко
уклоняется от прикосновения.
АНТОСЬ. Не отодвигайся.
РЖАВАЯ (отодвигаясь). Я не отодвигаюсь. (Пауза.) Два моих ангелочка в небе
пишут письмо тебе. Тужусь... тужусь... матерью тужусь, тружусь и отстирываю
грязь в ведре… Я могу с ней жить…завидуя жизни, что еще надо прожить, тому,
чему не позавидуешь, хоть какому-нибудь хеппи-энду. Стираю и стираюсь.
АНТОСЬ. Пусть болит, перестанет. (Пауза.) Мама умерла. Ничто не отделяет
меня от смерти.
РЖАВАЯ (сильная). Чего ты хочешь? Мне нужно подойти поближе. Встать
между. Встану. Если ты этого хочешь, если у тебя нет сил идти дальше. Тогда я
встану! Увеселение боли – мой конек. И не сутулься! Если должно быть грустно,
пусть будет весело!
Мы будем жить долго, бессчастливо... там, где заходит солнце и куда садится.
(Пауза.)
Разве так трудно поверить, что мамы никогда не было... разве это так трудно?
КОНЕЦ