Культурные универсалии в практике преподавания русского языка тайваньцам

Л.А. Чижова
Россия. Москва. МГУ.
Тайвань. Тайбэй. Университет Чжэнчжи.
Культурные универсалии
в практике преподавания русского языка тайваньцам
В статье обсуждается место культурологических факторов в
практике преподавания русского языка в тайваньском культурном
пространстве. На примере реализации концептов, относящихся к
сфере функционирования культурных универсалий "ПУТЬ / ДОРОГА",
"СВОЙ / ЧУЖОЙ", в семантике и грамматике - концептов «путь»,
«смерть», «добро», «совесть», - в текстах разных жанров
демонстрируется как сходство, так и различие смыслов слов и
текстов, которые презентируют анализируемые элементы
концептуальной сферы россиянина. Особое значение приобретают
интерпретации культурных универсалий в условиях "культурной
конфронтации".
Ключевые
слова:
культурная
антропология,
когнитивная
антропология, картина мира, национальный характер, менталитет
нации, культурная универсалия, концепт.
1. Вместо предисловия
Учить русский язык в условиях Тайваня ­ непростая задача: очевидны
трудности усвоения правил русской грамматики и произношения, удаленность
России от Тайваня не только в географическом положении, но и в культуре.
Очевидны различия этнических полей культуры (термин Л.Н. Гумилева).
Тайваньцу трудно понять особенности образа мыслей русского человека,
поэтому загадочными кажутся тайваньцам проблемы произведений таких
писателей, как Михаил Лермонтов, Лев Толстой и Федор Достоевский.
Действительно, почему Анна Каренина бросилась под поезд (роман Л. Толстого
"Анна Каренина"), можно ли считать Печорина хорошим человеком (роман М.
Лермонтова "Герой нашего времени"), по какой причине Раскольников убивает
двух женщин (роман "Преступление и наказание" Ф. Достоевского)? Эти и
множество других вопросов возникают у тайваньских студентов, которые
изучают русский язык.
Дидактика как прикладная наука в сфере преподавания иностранного языка
имеет цель со стороны Учителя передать знания о быте, истории, культуре
другого народа ­ передать Ученику, что, в свою очередь, предполагает
сопоставление не менее двух языков, двух культурных традиций, а значит, при
изучении иностранного языка, происходит в интимном пространстве Ученика
самопознание, выявление черт, универсальных и специфических, ­ в родном
языке, в собственной культуре. Таким образом, в процессе обучения
иностранному языку проявляется действие универсалии "СВОЙ / ЧУЖОЙ",
одной из центральных универсалий в поле взаимодействия этнических полей
культуры.
2. Культура как знание
1
В научной парадигме конца прошлого столетия, благодаря внедрению идей
Людвига Витгенштейна (Витгенштейн, 1984), укрепилось представление о том,
что культура есть система знаний: “Культура общества состоит из всего того,
что должно знать и во что должно верить для того, чтобы поступать
приемлемым для ее членов образом" (см. Goodenough, 1957, с. 9).
Центральными, при таком понимании специфических и универсальных черт
культуры отдельного народа, становятся понятия национального менталитета,
национального характера, понятие национальной "картины мира". Все
указанные культурные концепты отражаются в текстах на естественном языке
(но не только в языке, без сомнения). Формирование навыков чтения текста
(особенно изучающего типа чтения), навыков аудирования текста и письма,
обучения всем видам коммуникации ­ является центральной задачей в методике
преподавании языка инофонам. Практически центральным, таким образом,
оказывается функционирование культурной универсалии "СВОЙ / ЧУЖОЙ",
так как изучение неродного языка предполагает наличие "сита" ­ родного языка,
собственной культурной традиции (сфера действия поля СВОЙ), ­ "сита", сквозь
которое пропускаются все новые факты ­ правила функционирования единиц
чужого языка, интерпретация текста чужой культуры (сфера действия поля
ЧУЖОЙ). Как приблизить, сделать понятным, усвоить когнитивную базу поля
ЧУЖОГО, причем не только знаний, но эстетических и этических норм жизни
ЧУЖОГО народа ­ дидактическая задача и цель практики преподавания
иностранного языка.
3. "Картина мира", "национальный характер" и менталитет как
культурные концепты. Их место в методике преподавания русского
языка инофонам
Представление о “картине мира” ("World-View") было сформулировано
Робертом Редфильдом (Redfield, 1955). По определению Редфильда, “картина
мира” ­ это видение мира действительности, ­ видение, характерное как для
определенного народа в целом, так и для социальных групп такого общества, а
также каждого индивидуума ­ в соответствии с личным опытом, но в пределах
одной и той же национальной традиции, границы которой определяются
многими факторами, в том числе геополитическими, экономическими,
фольклорными и др. Представления о мире, об обществе, о Человеке, о себе
самом, о том, что можно и что нельзя, что есть зло и что есть добро, ­ эти и
другие концепты­знания формируют как национальную “картину мира”, так и
ее вариацию ­ индивидуальную “картину мира”. В методике преподавания
иностранного языка важно иллюстрировать причудливое соотношение
индивидуального и общенационального в “картине мира”. Так, например, в
подборке русских пословиц, представленных А.И. Солженицыным на страницах
еженедельника “Аргументы и факты” (№6, 1996), ярко проявляется
своеобразное сочетание общенационального и индивидуального опыта жизни.
Ср.: наряду с пословицами типа "Чужое взять - свое потерять"; "Много спать
- дела не знать" ­ есть пословицы, отражающие позицию именно А.И.
Солженицына: "Натерпишься горя - научишься жить"; "Золото не в золото, не
побыв под молотом"; "Говори по делу, живи по совести". Объяснение
нереферентной части смыслов таких пословиц ­ методическая задача
преподавателя, что влечет необходимость включения культурологического
комментария при толковании текста.
2
Если концепт "картина мира" относится к сфере "латентной", так как
отражает взгляд члена культурного сообщества изнутри, на себя самого, то
концепт "национальный характер" ("National Character") отражает взгляд на
культуру со стороны внешнего наблюдателя, то есть с точки зрения
представителя иной культурной традиции, иной нации (как, в нашем случае,
русский человек в восприятии представителя китайского культурного ареала).
Традицию изучения национального характера заложила последовательница
Франца Боаса, американского этнографа и известного лингвиста, Рут Бенедикт в
работе, ставшей впоследствии классической, ­ "Модели культуры" (Benedict,
1934).
В традициях сопоставительной культурологической антропологии,
“национальный характер” может быть описан, в том числе, в дидактических
целях как особый способ распределения и регулирования внутри культуры
этических ценностей и поведенческих моделей (Лурье, 1997; Леви-Стросс, 1985;
Лосев, 1991).
Как оценивается "русскость" в противопоставлении "нерусскости"? Целое
направление культурной антропологии (Cultural Anthropology), этнопсихологии
(Ethnopsychology), психолингвистики (Psychological Linguistics), когнитивной
антропологии (Cognitive Anthropology), когнитивной лингвистики (Cognitive
Linguistics) представлено ныне серией работ, в том числе работами автора
статьи (Чижова Л.А., 2002­а, 2002­б). В частности, сопоставление структуры
семьи в Европе и России (Аверинцев, 2000), специальные исследования
лексических, лексико­грамматических и грамматических категорий русского
языка показывают важность таких черт "русскости", как неагентивность,
эмоциональность, фатализм и др. черты (Wierzbicka, 1988, 1996; Зализняк А.,
2002; и др.).
Менталитет ("Mentality"; от латинского слова в значениях: "ум",
"мышление", "образ мыслей", "душевный склад") русской культуры в словаре
"Культурология. XX век" определяется как "понятие отечественной и мировой
культуры, объединяющее все многообразие смыслов и значений, так или иначе
ассоциирующихся с проблемой национального своеобразия русской культуры.
Менталитет по своему объему значительно шире, нежели национальное
своеобразие, поскольку включает в себя др. компоненты: классовые,
религиозные, государственно-политические и т. д. Менталитет русской
культуры ­ это наиболее общий фундамент социокультурного развития России
на протяжении длительного периода ее истории".
В "высоких" и "низких" жанрах словесности черты менталитета русской
культуры проявляются в своеобразной многомерности интерпретируемого
текста. Так, в лекциях о семиотических особенностях текста тайваньским
магистрам автору пришлось давать обширный социо­культурный комментарий
отрывка из первой главы романа М. Булгакова "Мастер и Маргарита" (в
отрывке приводится описание неизвестного гражданина ­ описание денотата с
помощью знаков, привносящих знания из иных семиотических систем, в том
числе аллюзий культурного фона):
Он был в дорогом сером костюме, в заграничных, в цвет костюма,
туфлях. Серый берет он лихо заломил на ухо, под мышкой нес трость с
черным набалдашником в виде головы пуделя. По виду - лет сорока с
лишним. Рот какой-то кривой. Выбрит гладко. Брюнет. Правый глаз
черный, левый почему-то зеленый. Брови черные, но одна выше другой.
Словом иностранец.
3
Почему иностранец? По какой причине выделено описание костюма (берет, а не
шляпа, одинаковый цвет костюма и туфель)? Какую значимость трости с
набалдашником в виде головы черного пуделя подчеркивает автор при
описании неизвестного гражданина? Почему пудель? Почему глаза разного
цвета? Ответы на поставленные выше вопросы представитель менталитета
русской культуры (не всякий, однако, русский человек!) черпает из кладовой
российской культурной традиции, которая неразрывно связана с европейской
(ср. параллели с произведением Иоганна Вольфганга Гете "Фауст" в романе
Михаила
Булгакова).
Необходимость
введения
культурологического
комментария очевидна при изучающем виде чтения текста художественного
произведения.
Трудности распознавания когнитивной базы русского человека возникнут у
тайваньца при чтении не только текстов художественной литературы, как в
нашем примере ­ романа М. Булгакова "Мастер и Маргарита", но и материалов
средств массовой информации. Среди так называемых "низких" жанров, трудно
воспринимаемых представителями иных культур, особо выделяется анекдот как
элемент смеховой культуры. Как объяснить тайваньцу, изучающему не просто
русский язык, а русского человека, ­ как объяснить, что значат русские
анекдоты? А ведь анекдот как речевой жанр столь важен для понимания
российского менталитета. Действительно, как интерпретировать описание
историй типа:
Знаете самый короткий анекдот? – Коммунизм. А самый длинный? –
Путь к коммунизму. (Анекдот эпохи "советизма")
Или:
Поймали Бен Ладена, отмыли, побрили, постригли ­ получился
Березовский.
Без обращения к когнитивной базе россиянина (опыт жизни в Советском
Союзе, образ олигарха в обществе постсоветского периода) невозможно
объяснить природу смеха такого рода текстов. Таким образом,
культурологический и когнитивный типы комментария ­ необходимые условия
работы с текстом при изучении русского языка.
4. Культурологический фактор в описании сценариев поведения
представителей разных культурных традиций
Из вышесказанного вытекает, насколько важен культурологический
комментарий. Здесь следует подчеркнуть значимость различий "надтекстового"
типа, черт психологии поведения представителей разных культурных традиций.
Причины многих методических проблем практики преподавания русского
языка в тайваньской аудитории кроятся в различиях сценариев культурного
поведения русского и тайваньца. Таковы, в частности, особенности поведения в
сфере обучения: опора на доказательство, разум, примат логики как основы
поведения в сфере познания, в институтах обучения ­ со стороны европейской
культурной традиции, и опора на интуицию, "предчувствие" в традициях дзенбуддизма, чань-буддизма, даосизма и конфуцианства как основ традиции
востока.
Указанное различие можно продемонстрировать противопоставлением
формул, определяющих сферу существования для человека в европейской и
китайской культурных традициях. Так, знаменитая формула "Cogito ergo sum"
4
лишь приблизительно можно перевести как: "Мыслю ­ следовательно
существую" (сogito надо понимать не просто как "мыслю", а как "мыслю
разумно"). Отсюда представления о Человеке Разумном как ключевое понятие в
европейской культуре и о Человеке Молчащем ­ в китайской культурной
традиции. "Знающий не говорит, говорящий не знает", - так сказано у Лао Цзы.
Недаром на Тайване автор статьи в сфере рекламы неоднократно встречал
формулу, дублируемую на английском языке: "No concept, but good sense".
Сложности восприятия логической структуры предложения у тайваньских
студентов, изучающих русский язык, можно продемонстрировать в сфере
осознания противопоставления "частное / целое" при интерпретации
синтаксических конструкций типа "Особые знаки ­ жесты, характерные для
людей, чьим родным языком является русский". В приведенном примере две
формы именительного падежа (знаки и жесты) эксплицируют логическое
противопоставление "частное / целое". В сфере прошедшего или будущего
времени означение именно целого должно быть представлено по­русски
формой творительного падежа, но не наоборот (верно только: "Особыми
знаками будут жесты, характерные для людей, чьим родным языков является
русский", а не *"Особые знаки будут жестами…"). Такова типичная ошибка
тайваньцев не в русском языке (это лишь внешнее проявление ­ в русском
языке), а в способности логической классификации имен по признаку "частное /
целое" ­ в собственной когнитивной картине мира. Сказанное не означает, что
все тайваньцы, изучающие русский язык, делают подобные ошибки или что
представителям китайской культуры вообще не присуща способность
воспринять классификацию имен по признаку "частное / целое", ­ вовсе нет.
Здесь важно подчеркнуть, частотность такой ошибки в дидактической практике.
Столь же трудно осознаются тайваньцами русские средства выражения
субъектно­объектных отношений в предложениях типа: "…позволено будет ей
броситься к ногам дражайших ее родителей" ­ в синтаксических конструкциях
с необычным выражением объекта инфинитивом (приведен пример из повести
А.С. Пушкина "Метель"). Разграничение семантических ролей адресата и
объекта, места как цели и места как пространства ­ также трудность, причина
которой кроется в построении картины мира представителей китайской
культуры, что, в свою очередь, отражается в восприятии и чужого, и
собственного языка.
Характерная особенность тайваньской аудитории ­ восприятия значения
слова ­ через знак письменности, иероглиф. Построение парадигматических
отношений в лексике (создание фреймов, семантических полей) во многом
определяется именно восприятием письменных знаков. Отсюда возникают
проблемы усвоения парадигматических связей в лексике русского языка, в
частности, трудности построения словообразовательного гнезда.
Приведенные примеры свидетельствуют о необходимости учета сходства и
различий национальных "картин мира" и введения культурологического
фактора в практику преподавания, в частности, русского языка в тайваньской
аудитории.
5. Современное состояние межнациональных и межкультурных отношений
и их влияние на методику преподавания русского языка инофонам.
Для современного тайваньца прежде всего не ясен менталитет нынешнего
россиянина ­ человека постсоветского пространства. Именно это причина
трудностей восприятия продуктов российских СМИ ­ текстов статей газет
5
различных политических ориентаций, сайтов интернета в поле ru. Неясна
социальная организация современного россиянина, которая, по мнению
известного политога Александра Александровича Зиновьева, создавалась как
гибрид советизма (коммунизма); западнизма и национально-русского
фундаментализма (Зиновьев, 1982, 2001).
Значительная часть российских граждан живет, добывает средства к
существованию и, самое главное, думает фактически по-советски. Кроме того,
важное место в постсоветской России занимает культура, накопленная за
советские годы – культура высочайшего мирового уровня. Складывалась эта
культура, а в культуру, в широком понимании этого понятия, входит и наука, ­
культура складывалась благодаря деятельности не только тех, кто был оплотом
коммунистического режима, но и теми, кто противостоял власти в Советском
Союзе. Примета советизма ­ концепт КРЕМЛЬ и его понимание в культурном
пространстве современного россиянина (Чижова, 2002­б).
Стремление повторить опыт развитых капиталистических стран ­
"западнизм" ­ своеобразное развитие идей западничества, философского,
политического течения, сложившегося в борьбе со славянофильством. Чем
чревата попытка усвоение чужого опыта без учета геополитических,
экономических и культурных традиций, предупреждали и Н. Бердяев, и Н.
Трубецкой, и Л. Гумилев. Имитация как основа западнизма оборачивается в
конкретных действиях правительства конца прошлого века резкими
социальными изменениями и общественными катаклизмами, которые, слава
Богу, не привели к крупномасштабной гражданской войне. Приватизация,
акционирование, законы, определяющие условия развития частного
предпринимательства, ­ все это трудно для понимания тайваньца не только и не
столько из­за трудностей русского языка, а из­за несоответствия слова и дела в
условиях постсоветской России.
Третий "ингредиент" постсоветизма ­ национально-русский фундаментализм.
Он проявляется, прежде всего, в «реанимации» ментальности в сфере
православия, что также трудно осознается представителем китайского
культурного ареала (Трубачев, 2009).
Все три компонента постсоветизма вызывают недоумение (по меньшей
мере!) в тайваньской аудитории, особенно при обсуждении материалов СМИ.
Конечно, нынешний процесс интеграции, экономической, политической и
культурной, естественно сближает Тайвань и Россию, а история Тайваня, социокультурная и политическая ориентация групп населения также делают общество
Тайваня не одноликим, однако "умом России не понять", как верно сказано
поэтом. Оттого трудности восприятия проблем жизни обычного россиянина со
стороны тайваньца как были, так и будут. Отсюда и определенные сложности в
понимании текстов русской культуры, как прошлых эпох, так и нынешнего
времени.
6. Соотношение даосского и православного восприятия жизни в сфере
культурных концептов
Именно православные идеи представляют особую трудность восприятия для
тайваньца, который в рамках изучения русского языка, а значит, и русской
культурной традиции, должен знакомиться с произведениями русских
классиков (следует отметить, что не только произведения Ф. Достоевского
непосредственно выражают православные идеалы, но и творения А. Чехова, Л.
Толстого, более того ­ советская литературная традиция также опирается во
6
многом на православные идеалы). Так, теологическое восприятие ПУТИ в
христианстве ­ это ПУТЬ к Богу, к Истине, к чему­то Другому, возможно ­ к
спасению, возможно ­ к Апокалипсису, к Голгофе.
ПУТЬ индивидуальной личности преображается в ПУТЬ этноса. ПУТЬ
России и русских ­ одно из кардинальных представлений в этнопсихологии.
Русские как "изгои", русские как спасители мира, самость русских (Бердяев,
1924; Трубецкой, 1995; Лосев, 1991; Лотман, Успенский, 1982; Логический
анализ языка, 1991, 1992, 1999; Карасик, 2009) ­ устойчивые мифологемы,
восприятие которых труднодоступно для тайваньцев.
Христианство как ведущая религия русских и даосизм, наиболее
распространенный культурный институт на Тайване, различаются не только как
религия монотеистического типа и верование, признающее многобожие.
Монотеистическая религия - это религия, которая исповедуют не просто одно
божество (в Древнем Египте признавался тоже один бог в качестве
главенствующего), но исповедует единственного Бога - Святого Бога, БогаТворца, создавшего небо и землю, т.е. весь видимый и невидимый мир со всеми
его мирами, давшего в нем жизнь животным и дух человеку.
В буддизме проповедуется путь ухода человека от тотальных страданий в
этом мире, который представляется миром падшим. Таким образом,
необходимость страдания на пути к совершенствованию в русской культурной
традиции (ср. путь Сонечки Мармеладовой и Родиона Раскольникова, героев
романа Ф. Достоевского "Преступление и наказание") и необходимость
отрешения от страдания, отказ от житейского ­ в китайской культурной
традиции (ср. жизненный итог героя романа "Сон в красном тереме").
Соотношение ПУТИ и ДОРОГИ как различных концептов, что так важно для
понимания когнитивной системы русского человека, явно из строк М.
Лермонтова:
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит.
Интересно сравнить этапы складывания концепта ПУТЬ в разных
культурных традициях. Так, в "картине мира" русского человека первоначально
ПУТЬ представлялся как преследование на охоте, затем концепт ПУТЬ
воспринимался как граница между сакральным и профанным (см. Топоров
В.Н.); затем ПУТЬ как путь странствий, а ныне, в эпоху постмодернизма, ­ как
лабиринт (см. статью Ю. Лотмана о романе Умберто Эко "Имя розы").
Множество представлений о ПУТИ (этакая "лоскутность") ­ характеристика
состояния современного российского общества после распада Советского
Союза. ПУТЬ как ДОРОГА к ХРАМУ, ПУТЬ как СТРАНСТВИЕ, ПУТЬ как
ЛАБИРИНТ ­ все представления о ПУТИ ныне представлены в российской
логосфере. Здесь важно подчеркнуть: в дидактике преподавания русского языка
в тайваньской аудитории особенную трудность представляет интерпретация
концепта ПУТЬ как ЛАБИРИНТ, что иллюстрирует своеобразный результат
утери в обществе многих традиционных для российской культуры
нравственных ориентиров, своеобразной "децентрации" общества в сфере
этики, в эпоху постсоветизма, после распада Советского Союза.
Соотношение ПУТЬ ­ ДОРОГА различны в китайской и русской традиции.
Особое значение имеют концепты морали, нравственности, понимание
7
концептов ДОБРО и ЗЛО при интерпретации концепта ПУТЬ в обеих
сравниваемых традициях. Но следует указать на одно из фундаментальных
отличий: важность роли образования в китайской традиции и значимость роли
совести в российской традиции (Китай и окрестности. Мифология, фольклор,
литература, 2010; Арутюнова, 1999).
Отличие российского и китайского менталитетов проявляется и в отношении
к природе. Бог разлит в природе, необходимо забыть себя, слиться с природой ­
таков сценарий поведения китайца. Природа противостоит Человеку, он
стремится познать природу, но отторжение Человека Природой ­ исторический
итог развития человечества (ср. яркое проявление противостояния Природы и
Человека в романтической поэме М. Лермонтова "Мцыри": природный мир
возвращает мцыри в монастырь, откуда он так стремился вырваться).
А вот фрагмент, который так трудно понять представителю русской
культурной традиции (одна из даосских притч):
Всходит солнце... внезапно: вы смотрите, а наблюдателя нет. Солнца
нет и вас нет, нет наблюдателя и нет наблюдаемого. Просто всходит
солнце, но вашего ума, занимающегося управлением, нет. Но вы не
замечаете этого и произносите: "Солнце так прекрасно!" В тот момент,
когда вы говорите это, блаженство утеряно. Теперь блаженства нет,
оно уже стало прошлым, оно уже ушло. Внезапно вы видите солнечный
восход, но видящего нет; видящий еще не существует, все это еще не
оформилось, не облеклось в мысль. Вы не рассмотрели, вы не
проанализировали, вы не пронаблюдали. Всходит солнце и никого нет,
лодка пуста; есть блаженство, проблеск. Но немедленно включается ум и
заявляет: "Солнце прекрасно, этот восход так прекрасен". Появилось
сравнение, и красота утеряна.
Невольно возникают параллели с известными стихотворениями В.А.
Жуковского "Невыразимое" (1819) и Ф.И. Тютчева “Silentium!” (1830).
Приведем известные строки стихотворения Жуковского:
Что наш язык земной пред дивною природой?
С какой небрежною и легкою свободой
Она рассыпала повсюду красоту
И разновидное с единством согласила!
Но где, какая кисть ее изобразила?
Едва-едва одну ее черту
С усилием поймать удастся вдохновенью...
Но льзя ли в мертвое живое передать?
Кто мог создание в словах пересоздать?
Невыразимое подвластно ль выраженью?..
...Горе душа летит,
Все необъятное в единый вздох теснится,
И лишь молчание понятно говорит.
И строки Ф.И. Тютчева:
Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне
Безмолвно, как звезды в ночи, -
8
Любуйся ими - и молчи.
Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живешь?
Мысль изреченная есть ложь.
Взрывая, возмутишь ключи, Питайся ими и молчи...
Поэт способен идти непроторенным путем, высказывать парадоксальные
суждения, иной раз противоречащие общепринятым представлениям. Такое
мнение лишь подтверждает отвергаемое поэтом общее правило, выраженное,
например, в словах Д. Хармса: "Говоря о себе: “я есмь”, я помещаю себя в Узел
Вселенной" (Д. Хармс. О времени, о пространстве, о существовании).
Рассмотрение Человека как средоточия Вселенной, завоевывающего Природу и
подчиняющего ее своим интересам, ­ типичная позиция европейского
антропоцентризма.
Отношение к природе и оценка места Человека в Природе определяет и
понимание концепта СМЕРТИ в рамках менталитета русского и китайца. Страх
перед смертью, по мнению Л. Толстого, во многом определяет тенденцию
развития европейской цивилизации (ср. его "Исповедь"). Страх перед смертью
пронизывает тексты российской ментальности, в то время как в китайской
культурной традиции страх смерти вытеснен верой в реинкарнацию душ (ср.
пафос романа "Путешествие на Запад" в культурной традиции Китая).
Естественно, страх смерти есть и у китайца, именно поэтому он избегает
упоминания числа "4", но этот страх не мешает ему радоваться жизни. Страх
смерти в российской культуре рождает боязнь жить. Вот как, например, М.
Лермонтов, устами своего героя ­ Григория Александровича Печорина,
объясняет боязнь тогдашнего современного Человека совершать поступки, его
вынужденное бездействие, когда герой сравнивает прошлое и настоящее, глядя
на звездное небо, и рассуждает о вере в предопределение и силу богов народов в
древности (древних греков и римлян):
Но зато какую силу воли придавала им уверенность, что целое небо со
своими бесчисленными жителями на них смотрит с участием, хотя немым,
но неизменным!.. А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без
убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме той невольной
боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежном конце, мы не способны
более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для
собственного счастья, потому знаем его невозможность и равнодушно
переходим от сомнения к сомнению, как наши предки бросались от одного
заблуждения к другому, не имея, как они, ни надежды, ни даже того
неопределенного, хотя и истинного наслаждения, которое встречает душа
во всякой борьбе с людьми или судьбою...
Жизнь как страдание ­ один из тезисов русской ментальности, что сумел емко
выразить Л. Шестов: "Не смерть есть страдание, но жизнь, лишенная страданий,
есть смерть". Именно страдание как величайшее благо и долг православного
человека так трудно осознается тайваньцем!
7. Вместо заключения
9
Конечно, существует множество мифологем о национальном характере
русских. Так, по мнению Достоевского, "русский народ мог и может проявить
свои высокие стремления и при несовершенном гражданском устройстве и при
нищете экономики". Своеобразный перечень мифологем, описывающих
специфику поведения русского человека, привел Ю. Лужков в его ставшем
таким популярным эссе "Российские "Законы Паркинсона": закон "авось", закон
обязательного обмана, закон "нет", закон "сейчас, здесь и сразу", закон
постоянной борьбы и др.
Трудно тайваньцу понять русского человека! Недаром сказано историком
В.О. Ключевским: "Природа и судьба вели великоросса так, что приучили его
выходить на прямую дорогу окольными путями".
Сопоставление менталитетов российской и китайской культурных традиций
актуально в условиях не только культурного взаимодействия, но и возможной
"культурной конфронтации" или даже "войны цивилизаций", о чем нас некогда
предупреждали основоположники евразийства (см., например, мнение Николая
Сергеевича Трубецкого – Трубецкой, 1995) и нынешние политологи
(Хантингтон, 2003).
Литература:
Benedict R. Patterns of Culture. Boston and New York: Houghton Mifflin
Company, 1934.
Goodenough, W.H. Cultural Anthropology and Linguistics. In: Garvin, Paul (ed.)
Raport of The Seventh Annual Round. table Meeting on Linguistics and
Language Language Study. Washington, D.C.: Georgetown University, 1957.
Redfield R. The Little Community. Viewpoints for the Study of a Human Whole.
Uppsala and Stockholm: Almovist and Wiksells, 1955.
Weidenbaum M. Greater China: The Next Economic Superpower? — Washington
University Center for the Study of American Business. Contemporary Issues.
Series 57, Feb. 1993, p.2-3.
Wierzbicka A. Semantics. Primes and universals. - Oxford - N.Y., 1996.
Wierzbicka A. The semantics of grammar.- Amsterdam, 1988.
Аверинцев Сергей. Горизонт семьи. О некоторых константах традиционного
русского сознания // Новый мир. № 2, 2000.
Арутюнова Н. Д. Понятие стыда и совести в текстах Достоевского //
Логический анализ языка: Образ человека в культуре и языке / Под ред.
15. Н.Д. Арутюновой и И. Б. Левонтиной. М.: Индрик, 1999.
Бердяев Н.А. Новое средневековье. Размышление о судьбе России и Европы.
Берлин, 1924.
Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. - М., 1996.
Витгенштейн Л. Философские работы. - М., "Гнозис", 1984.
Гумилев Л.Н. Конец и вновь начало. ­ М., 2001.
Зализняк А., Левонтина И., Шмелев А. Ключевые идеи русской языковой
картины мира // Отечественные записки. № 3, 2002. С. 248-261.
Зиновьев А.А. Гибель русского коммунизма. ­ М., 2001.
Зиновьев А.А. Гомо советикус. ­ Лозанна, 1982.
Карасик В.И. Языковые ключи. М., 2009.
Китай и окрестности. Мифология, фольклор, литература. К 75-летию акад.
Б.Л. Рифтина. // Под ред. И.С. Смирнова. М., 2010.
Культурология. XX век. ­ Санкт-Петербург. 1998.
Леви-Стросс К. Структурная антропология. ­ М. 1885.
10
Логический анализ языка: Культурные концепты. ­ М., 1991.
Логический анализ языка: Модели действия. ­ М., 1992.
Логический анализ языка. Образ человека в культуре и языке. М. 1999.
Лосев. А.Ф. Философия. Мифология. Культура. ­ М., 1991.
Лотман Ю.М., Успенский Б.А. “Изгой” и “изгойничество” как социальнопсихологические позиции в русской культуре преимущественно
допетровского периода (“Свое” и “чужое” в истории русской культуры) //
Труды по знаковым системам. Вып. XV. ­ Тарту, 1982.
Лурье С.В. Историческая этнология. ­ М., 1997.
Лурье С.В. В поисках "национального характера" (Из истории
психологической антропологии) ­ Электронный вариант.
Топоров В.Н. Пространство и текст // Текст: семантика и структура. ­ М.,
1983.
Трубачев О.Н. Меняющийся мир и вечные слова. Волгоград, 2009.
Трубецкой Н.С. История. Культура. Язык. - М., 1995.
Хантингтон Сэмюэл Ф. Столкновение цивилизаций. М., 2003.
Чижова Л.А. Логосфера русского человека. Мир русского слова. ­ Тайбэй,
2002­а.
Чижова Л.А. ПЕТЕРБУРГ и МОСКВА как концепты в пространстве
культуры русского человека // Вестник факультета русского языка и
литературы. Вып. 5. Университет Китайской культуры. ­ Тайбэй, 2002­б.
11