Православие в Остзейском крае и политика правительства
реклама
А.Ю.ПОЛУНОВ ПРАВОСЛАВИЕ В ОСТЗЕЙСКОМ КРАЕ И ПОЛИТИКА ПРАВИТЕЛЬСТВА АЛЕКСАНДРА III. Переработанный и дополненный вариант статьи, опубликованной в кн.: Россия и реформы. Вып.2. М., 1993. С.66-76 (Английский перевод: The Orthodox Church in the Baltic Region and the Policies of Alexander III`s Government. - Russian Studies in History. Spring 2001. Vol.39, No.4, p. 66-76). Эпоха Александра III (1881-1894) сыграла в истории России особую роль, наметив многие направления развития страны в XX столетии. В эту эпоху последнюю в истории самодержавия полосу длительной политической стабильности - решалась судьба наследства, оставленного периодом Великих реформ, и создавался политический багаж, с которым страна встретила революционные потрясения начала XX в. Буквально каждый шаг властей в те годы нес колоссальную историческую нагрузку, и основные направления деятельности правительства Александра III изучены к настоящему времени в исторической литературе. Исключением до сих пор во многом остается национально-религиозная политика. Между тем эта сфера, всегда игравшая огромную роль в жизни многонациональной Российской империи, приобрела особое значение в 1880-е - начале 90-х гг., в эпоху поворота властей к реакционно-охранительному курсу. Представляется необходимым специально обратиться к изучению этой тематики с опорой на материалы Святейшего Синода, до сих пор почти не введенные в научный оборот. К концу XIX в. имперская политика России имела достаточно прочные, устоявшиеся традиции. Она основывалась на сочетании двух подходов: с одной стороны - сохранение на местах элементов самостоятельности; с другой централизация, унификация. Ориентируясь в первую очередь на реалии, на обстоятельства времени и места, правительство стрeмилось гибко сочетать применение этих принципов. В целом в течение XVII, XVIII и начала XIX в. первый подход применялся чаще. Положение стало меняться с середины XIX в., во многом в связи с революционной волной 1848 г., которая чуть было не привела к развалу многонационального западного соседа России - Австрийской империи. Все громче в российском обществе и правительстве стали звучать голоса о том, что сохранениe местной автономии, ранее считавшееся способом привязать окраины к центру, может стать базой для антиимперских движений. Одно из самых резких заявлений в этом духе прозвучало в сочинениях Ю.Ф.Самарина - "Письма из Риги", "Окраины России" и др. Самарину внушала опасения лояльность Остзейских провинций, которые были опасно близки к сотрясаемому национальными движениями Западу и издавна пользовались особыми привилегиями. В 1840-е гг. система сложившихся в Остзейском крае социальных отношений испытала серьезный кризис. Местные крестьяне - латыши и эстонцы - начали массами заявлять о переходе в православие, во многом рассчитывая выйти таким образом из-под власти немецкого дворянства и улучшить свое земельное положение. Правительство, ориентируясь на интересы дворянства, фактически остановило это движение. У Самарина подобное решение вызвало протест. Он предложил кардинально пересмотреть принципы российской имперской политики - отказаться от опоры на верхушку национальных окраин и перейти к поддержке народных масс, провести реформы в их пользу. Такая политика, по мысли Самарина, должна была подготовить почву для полного и всестороннего слияния окраин с основным ядром государства (1). Ни при Николае I, ни при Александре II правительство не приняло рекомендаций Самарина. Более того, в 1860-70-е гг. власти фактически пошли на ослабление позиций православной церкви в Остзейском крае. С 1865 г. отменялись предбрачные подписки с разноверных супругов об обязательном воспитании детей в православии. В 1874 г. было прекращено преследование пасторов за исполнение треб для формально приписанных к господствующей церкви. Последняя мера была связана с крайней религиозной неразберихой в крае: массы православных неофитов, не дождавшись социальных и экономических перемен, начали возвращаться к привычному лютеранству, а православная церковь не смогла удержать новую паству в своем лоне. Стремясь избежать беспорядков, власти фактически легализовали отпадения от господствующей церкви. Акты 1865 и 1874 г. лежали в русле начавшегося после Великих реформ движения России к утверждению правовых начал и гражданского общества, что в религиозной сфере должно было выразиться во введении свободы совести, разделении церкви и государства, предоставлении каждому российскому подданному права свободного религиозного выбора. Подобная тенденция, в свою очередь, вызывала острый протест в консервативных кругах. Наиболее отчетливо и всесторонне это недовольство выразил в 1860-70-е гг. Константин Петрович Победоносцев (1827-1907) входивший в силу царедворец, близкий к иерархии православной церкви, бывший воспитатель и доверенное лицо наследника престола Александра Александровича. Недовольство национально-религиозной политикой Александра II было тесно связано у Победоносцева с протестом против начал, внесенных в русскую жизнь Великими реформами. Победоносцев считал неестественным, обреченным на гибель общество, живущее в условиях неконтролируемого саморазвития и постоянно меняющегося баланса социальных и политических сил. В идеале, считал Победоносцев, вся политическая власть в обществе должна быть сосредоточена в одних руках, что должно сочетаться с господством одного народа и одной религии в рамках империи (2). "Поелику идея веры есть цельная... - писал Победоносцев своей доверенной собеседнице Е.Ф.Тютчевой, - то с верою соединяется всегда мысль о господстве и пропаганде... Всякое вероучение... стоит враждебным лагерем против другого вероучения". Свобода совести в этих условиях приведет к тому, "что враги наши отхватят у нас массами русских людей и сделают немцами, католиками, магометанами и проч. - и мы потеряем их навсегда для церкви и для отечества" (3). В глазах Победоносцева нерусский и неправославный, по сути, не мог быть до конца лояльным подданным Российской империи. После гибели Александра II 1 марта 1881 г. Победоносцев, назначенный незадолго до этого на пост обер-прокурора Святейшего Синода, приобрел колоссальное политическое влияние и получил полную возможность реализовать свои идеи на практике. Уже первые шаги на этом пути, однако, показали, что реальность намного сложнее отвлеченных идеологических схем. В 1881 г. Победоносцев получил записку от епископа Рижского Филарета (Филаретова), написанную, видимо, по запросу обер-прокурора и объяснявшую невозможность быстро возвысить влияние православия в Остзейском крае. По мнению епископа, главной причиной подобной ситуации была не злая воля местной верхушки, а объективные обстоятельства. История, писал епископ, сосредоточила культурное, политическое и экономическое влияние в руках немецкого дворянства, тесно связанного с лютеранской церковью. Протестантизм в крае располагал подготовленными кадрами и мощной экономической базой, которых не было у православия: 80% православных священников являлись русскими, многие из них не знали местных языков, духовные академии окончило лишь 16%, в то время как все пасторы имели университетское образование. "Слабости и недостатки, замечаемые в русском духовенстве, - писал Филарет, - нередко встречаются у некоторых и из здешних священников", в то время как "народ, латыши и эстонцы, любит религию... с сознанием и даже критикой. Не терпит он в священнике умственных недостатков, но нравственные презирает". В этих условиях бессильны будут попытки утвердить влияние православия путем административно-принудительных мер: "В крае сложились такие фактические обстоятельства, при которых, какова бы ни была энергия правительства в выполнении упомянутых законов, они на практике будут оказываться невыполнимыми. А стремясь со всей энергией дать православию внешнюю ограду... и на практике обнаруживая полное свое бессилие... можно причинить вместо пользы вред православию, возбуждая против него неприязнь" (4). С мнением епископа фактически совпадали и впечатления самого Победоносцева, посетившего Прибалтику в 1880 г. "С одной стороны, - писал он Тютчевой, - богатое всеми силами лютеранство, с другой - наши убогие, нищенские церкви и приниженность духовенства... Дивно, как мы еще держимся: так слабы наши силы" (5). Неудивительно, что когда в 1883 г. возобновилось движение прибалтийских крестьян к православию, оберпрокурор, несмотря на свой первоначальный боевой настрой, весьма скептически воспринял это явление. "Не могу не рекомендовать вам, - писал он епископу Рижскому Донату (сменившему умершего в 1882 г. Филарета) - достаточно возможной осторожности в этом неясном и, смею думать, двусмысленном деле. Трудно поверить, чтобы это внезапное движение вызвано было совершенно искренним и бескорыстным движением к нашей церкви... Несомненно, что в последнее время появилась между эстами и латышами партия либералов в социальном направлении, возбуждающая в народе искусственное движение к православию с задней мыслью, чуждой церковности" (т.е. для ослабления немецкого дворянства - А.П.). "Опыт прежних обращений, - писал Победоносцев, - показывает, какую тяготу принимала на себя наша церковь, когда не могли мы новому стаду - лишь по имени православному - дать ни благолепия понятной для них церковной службы, ни школы, ни удобных пастырей. Люди, не знавшие куда идут, отпадали снова на прежнее... И потому, признаюсь вам, я совсем не радуюсь что присоединение совершилось" (6). Скепсис Победоносцева (доверенный, впрочем, лишь скрытой от публики служебной переписке), был симптоматичен: он свидетельствовал о том, что устойчивые традиции имперской политики оказывались в российских условиях сильнее личных пристрастий того или иного администратора - как бы сильны эти пристрастия ни были изначально. В то же время повернуть назад Победоносцев уже не мог. Царь, незнакомый со сложной обстановкой на местах и в то же время прочно усвоивший уроки своего наставника в духе "одна власть - один народ", выказал живейший интерес к религиозному движению в Прибалтике (7). Сработал и феномен различия между кругозором центральных властей и местных администраторов: у последних возникал соблазн добиться быстрых успехов с помощью крутых мер, а соображения общегосударственного характера, определявшие осторожную позицию обер-прокурора, плохо просматривались при "взгляде снизу". В результате Победоносцев оказался заложником своих прежних взглядов: сомневаясь в эффективности вероисповедной борьбы в Остзейском крае, он тем не менее должен был поддерживать этот курс, дабы не "потерять лицо" в глазах Александра III и реакционно-охранительных кругов. Когда руководство лютеранской церкви Остзейского края предложило установить шестимесячный подготовительный срок для желающий перейти в православие, обер-прокурор выступил против и настоял на сохранении прежнего трехнедельного срока. "Нельзя отдавать себя со связанными руками, - писал Победоносцев царю, - и церковь, и народность нашу в руки иноверцам и иноземцам, смотрящим с презрением и на нас, и на нашу церковь" (8). Заявления в этом духе с пониманием встречались царем, однако с течением времени они все сильнее начинали расходиться с реальным положением дел на местах. При нехватке у православной церкви духовных, культурных, а во многом и материальных сил местные деятели, жаждавшие быстрых результатов и уверенные в поддержке царя, все чаще требовали подкреплять вероисповедную кампанию мерами государственного принуждения. Победоносцев понимал, что этот путь чреват тяжелыми последствиями, однако не мог умерить ретивых администраторов и вынужден был покрывать их действия. В марте 1884 г. он уверял Александра III, что не имеет причины жаловаться на недостаток осмотрительности и благоразумия у рижского епископа (9), а месяц спустя признавался своему другу С.А.Рачинскому, что именно этих качеств и не достает местным деятелям (10) Изменение национально-религиозной политики в крае и курс на вероисповедную борьбу потребовали коренного переворота методов осуществления имперской политики, пересмотра устоявшихся норм и правил. "Везде надобно поднимать новь", - жаловался Победоносцев, - "все повсюду завязано маленькими веревочками, но очень крепко, и все приходится понемногу развязывать" (11). Особенно энергично "поднятию нови" сопротивлялось Министерство внутренних дел: при обсуждении вопроса об испытательном сроке оно, по словам Победоносцева, было готово "продать это дело немцам - за канцелярское спокойствие" (12). Министр внутренних дел Д.А.Толстой был ближайшим единомышленником Победоносцева и ключевой фигурой и реакционноохранительном лагере, однако и он стремился свести к минимуму вмешательство в вероисповедную борьбы. Это ярко проявилось, в частности, в вопросе о пасторах, отстраняемых от должности по обвинению в преступлениях против православия (13). Пассивность министерства внутренних дел была вполне понятна: развертывание в Остзейском крае вероисповедной войны очень быстро поставило администрацию перед рядом трудноразрешимых вопросов. В первую очередь это были социальные (аграрные) проблемы. Православные священники непрерывно обвиняли помещиков-лютеран в притеснении крестьянарендаторов, принимавших православие. Епископ Рижский доводил эти жалобы до сведения обер-прокурора и других представителей светских властей. Помещики в ответ заявляли, что фактов притеснений именно православных нет, вопрос о вере - лишь предлог для аграрного протеста со стороны крестьян. Покончить с неурядицами в крае и обеспечить прочное господство православия в этой ситуации можно было только одним способом - ликвидировав владельческие права дворян; но на подобную меру, правительство, естественно, пойти не могло. Тем не менее мероприятия 1880-х гг. заставили землевладельцев беспокоиться за свою собственность, заронили подозрение относительно намеренийправительства, а среди простолюдинов посеяли надежды на коренной социальный переворот. Хотя основы социального строя в Прибалтике не были затронуты, новый курс национально-религиозной политики неуклонно подталкивал правительство к пересмотру узаконений 1860-70-х гг. В 1885 г. в Прибалтике были восстановлены предбрачные подписки; спустя год было указано, что принадлежность местных жителей к православию определяется не фактическим исповеданием веры (посещением церквей, обращением за исполнением треб к православным священникам), а записями в православных метрических книгах. На местах эти меры вновь истолковали по-своему. В 1886 г. лифляндский губернатор предложил епископу Рижскому объявить через священников, что все люди, записанные в православные метрические книги, но исполняющие лютеранские обряды, суть преступники - они, согласно закону, не могут занимать общественные должности, их браки, заключенные по протестантскому обряду, недействительны. За воспитание в лютеранстве детей такие люди могли быть заключены в тюрьму, их дети отобраны. На Рождество 1887 г. соответствующие объявления были оглашены во всех церквах. Новое мероприятие вызвало шумный и бурный протест в Прибалтике. Законам 1885 и 1886 гг. фактически придали обратную силу, в то время как тысячи людей, пользуясь положениями 1865 и 1874 гг., в течение многих лет фактически исповедовали лютеранство и воспитывали в этой вере детей. Правительство небезосновательно обвиняли в том, что оно нарушает свои собственные законы. Победоносцев снова вынужден был выразить епископу Рижскому свое неудовольствие. "Это распоряжение, - писал он об объявлениях 1887 г., - ставит и меня, и министра внутренних дел в крайнее затруднение", лютеране "ставят нам вопросы весьма неудобные, из коих приходиться выпутываться". "Есть дела, - утверждал обер-прокурор, - по коим необходимо высказываться властным словом закона. Есть, однако, другие, к коим применима поговорка: si tacuisses, philosophus mansisses" (14) ("Промолчи останешься философом", лат. - А.П.) Едва ли, однако, совет "остаться философом" мог быть услышан местным начальством: ведь оно попросту реализовывало идею нациионально-религиозной монолитности, сторонником которой был и сам Победоносцев. Применение новых распоряжений быстро привело к катастрофическим последствиям. Против пасторов, совершавших в Лифляндии требы для формально приписанных к православию, стали возбуждаться уголовные дела по обвинению в совращении из господствующей церкви (это грозило ссылкой в Сибирь). К 1892 г. из 141 пастора Лифляндии 90 состояло под следствием (15). Обер-прокурор понимал, чем чревато подобное развитие событий, однако вновь он не мог повернуть назад, осудить действия местных властей. В письмах к царю он объяснял конфликт в Прибалтике происками пасторов "самого фантастического направления", которые "не опасаясь ничего, отрицая все русские законы... безнаказанно совершают противозаконные действия" (16). В 1888 г. обер-прокурор публично выступил в защиту прибалтийской администрации, отвечая в печати на ходатайство Швейцарского Евангелического союза о прекращении гонений в Остзейском крае. К этому времени, однако, разрыв между реальностью и изображаемой обер-прокурором картиной стал слишком разительным. В 1889 г. с открытыми письмом к Победоносцеву, содержавшим критику национально-религиозной политики в Прибалтике, обратился бывший пастор реформатской общины в Петербурге Герман Дальтон. Памфлет Дальтона попал в руки Александра III, когда тот гостил у тестя в Дании. Аргументы Дальтона, имевшего в России безупречную репутацию, широко известного в столице и прекрасно знавшего русское законодательство, видимо, произвели серьезное впечатление на Александра III. Вернувшись в Россию, он приказал Победоносцеву подать оправдательную записку, отказавшись до этого принимать его (17). Одновременно с демаршем западных протестантских кругов против национально-религиозных гонений в Прибалтике выступил Сенат, усмотревший в них нарушение российских законов. По мнению Сената, лифляндских пасторов нельзя было обвинять в злостном совращении православных в лютеранство - их действия можно было рассматривать максимум как должностной проступок, ошибку, связанную с беспорядком в православных метриках и путаницей при реализации распоряжений 1885-1886 гг. Лифляндский губернатор пожаловался на Сенат царю, царь указал на возникающую коллизию министру юстиции, однако обер-прокурор Уголовного кассационного департамента А.Ф.Кони наотрез отказался пересмотреть состоявшиеся решения. Аргументы Кони были столь неоспоримы, что его поддержал и Сенат, и министр юстиции. Согласился с Кони в конечном счете и сам царь (18). В конце концов Победоносцеву не оставалось ничего иного, как признать свою неправоту и отказаться от курса, который он поддерживал в течение нескольких лет. В отношении к министру внутренних дел (1893) обер-прокурор писал, что причислять к православию всех, кто был приписан к нему формально, "едва ли согласуется со справедливостью", а "продолжающееся преследование пасторов едва ли... отвечает целям политики, стремящейся к замирению умов в Прибалтийском крае". "Нельзя не признать... - писал Победоносцев, - крайнего неудобства оставлять неудовлетворенною религиозную, а вместе с тем и гражданскую потребность человека, когда он, будучи по имени лишь православным, принужден оставаться, так сказать, в пустом пространстве между православной церковью, в которую не идет, и лютеранским пастором, к которому не смеет идти и который по закону не смеет принять его". Вопреки своим прежним заявлениям обер-прокурор утверждал: "едва ли справедливо предполагать" в действиях пасторов "во всяком случае одно лишь намеренное нарушение закона... Есть и такие, кои руководствуются... побуждениями религиозной совести" (19). По предложению обер-прокурора в крае снова было фактически прекращено преследование пасторов, исполнявших требы для приписанных к православию. Однако религиозные преследования уже внесли лепту в обострение обстановки на местах. В разгар гонений против пасторов, писал лифляндский предводитель дворянства барон Мейендорф, "во многих приходах в сущности не было никакого духовного попечения и в школах ощущался такой же недостаток в религиозном уходе за учащимися. Такое положение является причиной... проявления в молодом поколении одичалости и разнузданности" (20). "Мы играли в руку неверию, - замечал о национально-религиозной политике правительства Александра III консервативный публицист К.Ф.Головин. - Сплошь да рядом население, которому нельзя было молиться посвоему, вовсе отвыкало от посещения церкви" (21). Религиозные гонения вызывали озлобление местного населения против правительства. Журналист М.М.Лисицын, живший в 1880-е гг. в Прибалтике, вспоминал, что "население относилось к своим духовным пастырям, "страдающим за веру", как тогда говорили, с горячим сочувствием и всеми мерами старалось скрыть их от преследований". Касаясь отношений между православным и лютеранским духовенством, Лисицын писал: "Война между пастырями той и другой религии обострилась до крайности. Православные священнослужители доносили по начальству о прегрешениях своих лютеранских коллег, а те... вели войну при помощи мелких уколов самолюбия... И только кое-где, как светлое исключение, священник и пастор жили дружно и взаимно уважая друг друга" (22). Вероисповедная кампания 1880-90-х гг. в Прибалтике стала важной вехой в истории последних предреволюционных десятилетий в России, отразила многие закономерности российской государственной политики той эпохи. Во второй половине XIX в. российские верхи нащупывали новый подход к решению национальных и религиозных вопросов, значительно обострившихся в то время. В результате острой борьбы при Александре III фактически победила идея утверждения национально-религиозной монолитности страны. Лозунг этот, однако, противоречил национально-историческим реалиям и традициям имперской политики России - неслучайно попытки его реализации наткнулись не только на возмущение общественности, но и на упорное сопротивление гражданской администрации (Министерства внутренних дел). Осуществлению выдвинутых при Александре III задач мешали многие особенности социально-политического уклада, сложившегося в России после Великих реформ - тесная связь страны с Западной Европой, наличие независимого судебного ведомства, призванного охранять формальную законность и др. Утопичность лозунга национально-религиозной монолитности наглядно доказывалась позицией одного из главных сторонников этого курса Победоносцева: уже после первых шагов на административном поприще он понял необходимость серьезно скорректировать свои намерения. Однако изначальные установки обер-прокурора успели получить одобрение царя и спровоцировать местную администрацию на решительные действия. Жесткая политическая логика заставила Победоносцева поддерживать курс, в целесообразности которого он сомневался с самого начала и который в конце концов привел к тяжелым последствиям. В итоге Победоносцев вынужден был признать свою неправоту и отказаться от прежней политики, однако загладить нанесенный ею вред было уже невозможно. Примечания: 1. См.: Иосифова П. Ю.Ф.Самарин и его "Письма из Риги". - Вестник МГУ. Сер.8. История. 1990. N 6. 2. "Попечение о благе народа, а не народов, - правил Победоносцев в 1883 г. коронационный манифест Александра III. - У нас народ один и власть единая" (Письма Победоносцева к Александру III. Т.2. М., 1926. С.4. Следует отметить, что Победоносцев был весьма близок к кругу Самарина и московских славянофилов, а в 1860-е гг. по рекомендации Победоносцева наследник Александр Александрович прочитал "Письма из Риги", в то время запрещенные цензурой. 3. Отдел рукописей Российской государственной библиотеки (ОР РГБ). Ф.230. К.4410. Ед.хр.1. л.139. 4. Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф.797. Оп.51. Отд.2. Ст.3. Д.367. л.11об, 18об-25об. 5. ОР РГБ. Ф.230. К.4409. Ед.хр.2. л.58-58об. 6. РГИА. Ф.797. Оп.53. Отд.2. Ст.3. Д.191. л.13-15об. 7. "Это весьма важное и знаменательно движение, которое для меня весьма утешительно - пометил Александр III на отчете эстляндского губернатора за 1883 г. (Там же, л.133-134). Помимо позиции царя, на действия Победоносцева могли повлиять и выступления органов печати, занимавших националистические позиции ("Московские ведомости", "Современные известия", "Русь" и др.) 8. Письма... С.83. 9. "Я не переставал и не перестаю приглашать местного рижского епископа ко всевозможной осмотрительности и благоразумию... Не имею до сих пор причины пожаловаться на недостаток того и другого" (Письма... С.53). 10. Епископ Рижский "все ждет... Machtspruch`ов (повелений власти, нем. - А.П.) из П(етер)бурга. Местным деятелям потребно много благоразумия и умения, а этого не достает им" (Отдел рукописей Российской национальной библиотеки им.М.Е.Салтыкова-Щедрина (ОР РНБ). Ф.631. Письма к С.А.Рачинскому. 1884, январь-май, л.181об). 11. ОР РНБ. Ф.631. Письма к С.А.Рачинскому. 1884, январь-май, л.135, 181об. 12. Там же, л.181об. 13. В 1887 г. царь одобрил предложение лифляндского губернатора отстранять пасторов, обвиненных в преступлениях против православия, от должности административным путем до завершения судебного разбирательства. Исполняя высочайшее повеление, Толстой внес соответствующее представление в Комитет министров, однако защищал его крайне вяло и отказался от него, едва столкнувшись с сопротивлением (Письма... с.165-167). 14. РГИА. Ф.797. Оп.57. Отд.2. Ст.3. Д.85. л.34-34об. 15. РГИА. Ф.797. Оп.60. Отд.2. Ст.3. Д.386. л.79(в)об. 16. Письма... с.165. 17. Богданович А.В. Три последних самодержца. М.-Л., 1924, с.106. 18. Кони А.Ф. Триумвиры. - Собр.соч. в 8-ми томах. Т.2. М., 1966,с.289295. Его же. Пасторские дела. - На жизненном пути. Т.1. М., 1913, с.635-647. 19. РГИА. Ф.797. Оп.63. Отд.2. Ст.3. Д.126. л.7, 10об-11, 12. 20. Там же. Д.386, л. 82об. 21. Головин К.Ф. Мои воспоминания. Т.2. СПб., 1910, с.49. 22. Лисицын М.М. Десять лет в Прибалтийском крае. - Русская старина. 1904. N 12. С.688.
