Особенности национальной дачи – исключение из правил. Если

Особенности национальной дачи – исключение из правил.
Если сказать по правде, дачи я не люблю. Нет, меня не укачивает в электричке и не мутит
от воздуха, не отравленного выхлопными газами. И к работам на огороде я не испытываю
сильного отвращения. Но дачи – не люблю. И езжу на них крайне редко, а если и езжу, то
очень долго сопротивляюсь перед поездкой. Хотя, смирившись с неизбежным и
поддавшись на уговоры, чувствую себя на даче вполне сносно, а иногда и откровенно
наслаждаюсь дачным времяпровождением, чем безмерно удивляю близких, с боем
вывезших меня из города.
Я никогда особо не пытался разобраться в причинах моей неприязни, не сильно она меня
и тревожила, однако уверен, что в немалой степени на мое отношение повлияло одно
событие, которое произошло, когда я был еще ребенком.
Дача у нас была самая обыкновенная, дряхленький, немного запущенный, но все еще
крепкий двухэтажный домик, участок 8 соток, баня, беседка. Каждую весну участок
затапливало, находился он в низине, и мы первые несколько недель геройски
пробирались к домику вброд, периодически пытаясь как-то отвести от участка воду,
прокапывая отводные канавки. Но зато после того, как вода уходила, все посаженное
перло со страшной силой на зависть соседям и каждую осень у нас был рекордный
урожай, которым мы этих же соседей щедро одаривали.
Со своими соседями, к слову, мы жили дружно, единственное, что расстраивало лично
меня – ни в одном из ближайших дворов не было детей моего возраста. С другой стороны,
у меня была младшая сестра, мой верный товарищ по играм, и с ней мы излазили участок
и дом вдоль и поперек. Но все-таки иногда не хватало компании побольше для шалостей
и проказ.
Ближайший к нам участок – наши домики стояли по-военному, плечом к плечу –
принадлежал небольшой семье: отец, мать и два сына. Старшему было лет 19, он служил в
армии и мы его ни разу не видели. Младшего звали Марком, помню, что он был тихим,
скромным и спокойным парнем. Тогда он казался мне таким взрослым, но сейчас я
понимаю, что лет ему было от силы 16-17. С соседями мы виделись практически каждые
выходные, участки то рядом, забегали в гости по-соседски, иногда Марк или его отец
помогали нам с какой-нибудь мужской дачной работой, дров наколоть или что-то
тяжелое перенести, наше-то семейство состояло из сплошных баб, я же в силу возраста в
расчет тогда не шел.
Так прошел тихо и мирно год или около того, старший соседский сын скоро уже должен
был вернуться из армии, и родители с нетерпением ждали его возвращения.
Не помню точно, как и когда именно я узнал о случившемся. Иногда у детей есть
преимущество – взрослые не воспринимают их всерьез, говорят о чем-то при них, и не
думают, что по обрывкам разговоров ребенок может восстановить все произошедшее.
Первая новость была такой невероятной, что я в нее не сразу поверил – наша дача
сгорела. Сгорел весь наш дряхлый домик, в котором был сосредоточен значительный
кусочек нашего с сестрой детства, сгорели наши тайники и такой незаменимый игровой
хлам, и всего этого уже не восстановить. У меня не укладывалось в голове, что это правда,
мне все казалось, что взрослые так не смешно шутят и на самом деле все так, как прежде,
нужно только приехать на дачу, и я раскрою их обман. Выбегу из-за поворота, а домик
будет стоять на своем месте, целый и невредимый. Но чуда не случилось – на месте дома я
увидел только пепелище, все сгорело до остова, ничего не осталось, кроме почерневшего
от огня фундамента.
Потом по отдельным фразам, намекам и обрывкам разговоров я и догадался, что
случилось. А позднее мои догадки подтвердила статья в газете. Наша сгоревшая дача
была завершающим аккордом к трагедии, случившейся в семье наших соседей.
Началось все с возвращения старшего сына из армии. Как прошла встреча, придумывать
не буду, но уверен, событие было ожидаемое и радостное, вернувшегося парня встречали
мать и брат, отец был в отъезде. Возможно даже, был небольшой семейный праздник. А
ночью Марк встал с постели, взял молоток и убил им своих спящих родных. После этого
поехал на дачу дожидаться отца, который должен был туда приехать ночевать. Отцу
повезло, что-то его задержало и на дачу он не попал. А Марк, не дождавшись его, поджег
их семейный дачный домик и поехал обратно домой, где без сопротивления сдался
милиции. На вопросы «зачем ты это сделал?» он только молчал и улыбался.
Потом уже, когда я пытался как-то осознать происшедшее, я понял, что никто из нас
толком не знал, что за отношения были в этой семье, и что могло побудить с виду
благополучного подростка совершить такой страшный поступок. Марка признали
сумасшедшим и отправили психушку, но что было причиной этому – никто никогда не
узнает.
Вот так от их семьи и осталось – отец и его младший сын. А от нашей дачи – обгорелый
фундамент, занялась она от соседского дома, выгорела дотла.
Теперь, по прошествии стольких лет, при фразе «поедем на дачу» я ощущаю глухую
неприязнь и стойкое нежелание. Кто знает, возможно, меня пугает и тревожит то, что
никогда не знаешь, чего можно ждать от людей, обитающих рядом с тобой за
эфемерными дачными границами. Любой из твоих соседей может оказаться подлецом,
вором, извращенцем, убийцей, независимо от того, как много времени ты его знаешь, и
как невинно он выглядит. И это подсознательное чувство тревоги и неуверенности не
позволяет мне стать настоящим дачником.
P.S. Несколько лет спустя мне в руки попалась книга о значении имен. В ней было и имя
Марк, которое с латинского переводится как «молоток».