Остаюсь. Вера обычно звонит мне днем. В это время суток ее муж на работе, сын – в школе, а она вдыхает воздух свободы, занимаясь приготовлением обедов, стиркой, уборкой, словом, хозяйством. Еще в это время суток она думает о себе, своей жизни, и частенько приходит к выводу, что глубоко несчастна. А иногда, наоборот, она сравнивает себя со своими знакомыми, с героинями книг и сериалов, еще с голодающими детьми в Африке и понимает, что ей грех жаловаться: она имеет много такого, о чем некоторые не могут и мечтать: квартира, загородный дом, машина, семья. В общем, грех жаловаться. Но все же иногда она чувствует себя глубоко несчастной. Когда это чувство становится совсем уж невыносимым, она звонит мне. Это случается редко. Вера оптимист. А сегодня мой телефон завибрировал и залился мелодией, которая мне нравится, а коллег пугает, и я услышала Верин бодрый голос. Такой, с детскими интонациями, за которыми она прячет свои эмоции: обиду, страх, раздражение и даже агрессию. Только об этом кроме меня никто не знает, и я не знаю наверняка, скорее, только догадываюсь, зачем ей на самом деле этот детский щебет. Вера очень долго создавала свой образ доброй, спокойной женщины. Проявления злобы и негодования она считает чем-то недостойным, но не всегда может подавить в себе эти чувства и крайне их стыдится. - Привет! Как дела? – Спрашивает меня Вера. - Нормально, - отвечаю я коротко. Могла бы, конечно, рассказать, что ничего нормального нет, наоборот, все плохо: деньги отсутствуют; вчера поссорилась с очередным бойфрендом; кран в ванной течет вторую неделю, а починить некому – мужика-то в доме нет, служба не приносит ни удовольствия, ни дохода; страшно болит голова, а в офисе такая беспросветная тоска, и начальник завалил работой, и ужасно хочется домой, а приходится торчать здесь, потому что я сама зарабатываю себе на жизнь. Ничего я Верочке не сказала. Таковы правила игры: если она звонит, значит, ей есть, о чем поплакаться, а я должна просто слушать. – А у тебя как? – спрашиваю. - У меня тоже нормально, - отвечает Вера уже не вполне бодро и не совсем уверенно, замолкает на пару секунд, а потом почти воет: - Я ухожу от него! Я не могу так больше! Сволочь! Скотина! Ненавижу! - Что случилось? – спрашиваю. - Он ее домой привел! Представляешь! Привел домой! Прямо при мне! - Кого привел? – спрашиваю. - Любовницу! – кричит Верочка. В голосе слезы. - Как? – удивляюсь. - День рождения у него был. Пришел вечером с коллегами, ресторана им, видите ли, не хватило, и ее привел. Она ведь тоже в его конторе работает. - А ты откуда знаешь, что она его любовница? – спрашиваю. - Знаю. Я ее вычислила. - И что она? – спрашиваю. - Молодая, красивая! – завывает Верочка. – Вот сучка! Совсем совести нет! Сидит, салатики жует, которые я же и приготовила. Вся расфуфыренная: платье дорогущее, прическа модная, загорелая – по соляриям небось бегает. Откуда деньги, интересно, берет? - Не знаю, - говорю. - Может, он ей дает? - Не знаю, - говорю. - Вот скотина! – кричит Верочка. – Я каждую копейку экономлю, одежду на распродажах покупаю, в салоне красоты полгода не была, а он! Вот дрянь! - и тут же без перехода: - Я старая, да? - Нет, конечно, - говорю. Я страшная? Сама знаешь, что ты красавица, - говорю. А почему он тогда со мной так? За что? Идиот, - говорю осторожно. Он не идиот, он кобель мелкопакостный, вот он кто! - беснуется Верочка. - Я скандала при всех, конечно, устраивать не стала, хотя очень хотелось, а он ведь еще и провожать ее пошел. Вернулся под утро, довольный, веселый, кобелина ненасытная. Еще и ко мне приставать начал. А я ему – иди откуда пришел, видеть тебя не хочу! А он стал кричать, что я уже достала его со своими истериками, со своей паранойей, со своими нелепыми подозрениями, что он вообще не понимает, из-за чего я сейчас взбеленилась? Я, говорю, совершенно спокойна, хотя любая другая, если бы муж привел любовницу прямо при живой-то жене, устроила бы такой скандал, что в доме ни одной целой тарелки не осталось, и за целостность мужниной похотливой башки никто бы не поручился, а я, говорю, просто прошу ко мне не прикасаться. Вот и все. А он что? - спрашиваю. Ревел, как зверь: какая любовница? Какая, нахрен, любовница? Что ты все выдумываешь? Голову тебе нужно лечить! Как-то нужно бороться со своим болезненным воображением! Пора уже вплотную заняться истреблением тараканов в своей башке! Так прямо и сказал. А я поняла, что бесполезно сейчас ему что-то доказывать. Он все равно отвертится. Он все равно отоврется и во всем меня же и обвинит. Такая усталость на меня навалилась. Так захотелось, чтобы этот кошмар закончился прямо сейчас. Не, знаю, наверное, мне в то мгновение, умереть даже хотелось. Лучше, заснуть, конечно, а проснуться рядом с верным мужем, и чтоб, действительно, не было никаких любовниц. Чтоб они даже в моей параноидальной голове не существовали. Не получилось, разумеется. Я ему тогда говорю, спокойно так: давай договоримся – ты больше не тащишь своих девок при мне в наш дом, это очень унизительно для меня и очень больно. Если в тебе осталась хоть капля теплых чувств ко мне, ты больше никогда этого не сделаешь. И знаешь, что мне он ответил? Нет, - говорю. Он заорал, что я эгоистичная сука! Что я только о себе и думаю, что у меня мужик есть, а что делать бабам, у которых мужиков нет? Мужиков-то ведь меньше, чем баб, на всех-то мужиков не хватает. Заявил, что мужики, которые любовниц заводят, они на самом деле не кобели и не козлы, они - благодетели. Они же как можно больше женщин осчастливить хотят, приласкать их, приголубить. Подарить радость секса. Сколько ведь вокруг неприкаянных одиноких женщин. А жены этого не понимают. Собственницы и эгоистки! Сами-то хорошо устроились, замуж вышли, а на других им плевать. И только мужчины жалеют одиноких женщин. А давай, говорю, я тоже осчастливлю какого-нибудь одинокого мужика, которого сука-жена бросила, ему ведь тоже плохо? Его ведь тоже утешить надо и приласкать? У него аж лицо все перекосило – только посмей, кричит, убью! Вот философия у мужиков - им все можно, а нам ничего нельзя. Да уж, кошмар какой, бедная моя девочка, - вздыхаю я. Знаешь, - говорит Верочка уже спокойнее, - я ведь думала, что вся его сексуальная невоздержанность – это проявления полигамности, думала, он влюбляется, думала просто трахаться хочет, а он, оказывается, миссию выполняет по спасению женщин планеты от одиночества, - в телефоне слышатся шмыганья и хлюпанья, - Ненавижу его! Ненавижу! - снова взвывает Верочка. - Утром заявил, что сильно пьяный был, извинялся, говорил, что нес какой-то бред, клялся, что любит только меня, что не представляет своей жизни без меня. А я его уже ненавижу. Все, решено, я ухожу! Еще похлюпала. - А ты бы ушла на моем месте? - спрашивает. Не знаю, говорю. Потерпела-потерпела и ушла бы, в конце концов. Но я ведь не ты, а ты не я. Ничего не могу посоветовать, это только тебе решать. Я уже решила, - твердо говорит Верочка, - развожусь. Пусть другая с этим сокровищем мучается. Недавно я была у Веры в гостях. Мне нравится бывать в этом семействе. У них, красивая, большая квартира, готовит Верочка замечательно, атмосфера в доме душевная. Ее сын очень мил. И муж ее мне весьма симпатичен: он умен, интересен, состоятелен, всего в жизни добился сам. Он непрестанно шутит и источает обаяние. О неприятной стороне его натуры мне известно только со слов Верочки. Меня, к счастью, он никогда не пытался осчастливить, хоть я и являюсь одинокой неприкаянной барышней. Верочка осталась. Она никуда не ушла. Собственно, ей и уходить-то некуда. Верочке сложно выбирать: на одной чаше весов устоявшийся, сытый и комфортный быт, муж, хоть и неверный, но любящий, а на другой - голодная, неустроенная свобода и эфемерный призрак надежды на будущее счастье с каким-то другим мужчиной, который впоследствии может тоже оказаться кобелем ненасытным. Сама я когда-то давно выбрала свободу и сбежала от мужа. Иногда мне кажется, что тогда я ошиблась с выбором. А Верочке, наверняка, иногда будет казаться, что она ошиблась, когда осталась. - Я подумала, что бессмысленно менять шило на мыло, - шепнула мне Верочка, - когда муж отлучился из кухни.