Торгашева Вера Федоровна

Рассказывает Вера ТОРГАШЕВА1
Я родилась в двадцать седьмом году в селе Пичуга Дубовского
района Волгоградской области, в семье христианской. Дедушка мой
Василий Ильич, отец моего отца, был очень верующим, читал псалтырь и
всегда молился Богу. Бабушка Вера Матвеевна тоже ходила в церковь и
приучала детей молиться, соблюдали посты и праздники. Бабушка
Прасковья Ильинична, с маминой стороны, была очень религиозная, даже
в молодости хотела уйти в монастырь, но потом вышла замуж и родила
семерых детей. Матушка моя, Мария Семеновна, родилась в девятисотом
году, окончила два класса и больше не училась. Бабушка соблюдала
праздники, к ней приходили верующие соседи, и она дочку Машу
заставляла читать божественные книги. Мама была очень начитанной и
моих детей учила Богу молиться. Папа, Федор Васильевич Торгашев, был
казаком2.
Когда пришла советская власть, и началась коллективизация,
родители не вступили в колхоз, который назывался "Безбожник", и тогда
огород нам обрезали по самое крыльцо. Когда родителей раскулачили,
мне было около пяти лет — мы с детства были гонимы3. Отца в тюрьму
посадили, а дом, скотина и все добро досталось колхозу. Потом нас с
мамой вывели из дома, разрешив взять смену белья и кое-какие
подстилки, так как мама была беременной, в ссылке она и родит
сестренку. Нас посадили на подводу и повезли за Волгу, где собирали
раскулаченных и за тридцать километров доставили в Царицын. Там на
станции высылаемых кулаков посадили в телячьи вагоны, на целый
эшелон набрали, и повезли нас на ссылку в Казахстан. Мать моя
нисколько не расстраивалась и не плакала, ничего не жалела, что
отобрали, ей родители говорили, что все пойдет ради Христа. Они ведь
читали пророческие книги, Библию и знали , что придет такое время,
выгонят из домов и отберут все. Но Господь укрепит и в будущей жизни
воздастся сторицей. И мама была тверда в вере до последнего дня. Всю
жизнь терпела и благодарила Господа за Его великую милость. И господь
нам давал во всем изобилие. Никогда мы не роптали на судьбу, все
переносили с радостью, день прошел и слава Богу. Всегда молились и ни
на кого не обижались. Сам Господь терпел за наши грехи, а мы за свои
должны пострадать.
Отец из писем узнал, где мы, мы переписались, и он попросил
перевести его к нам. Ему разрешили, так мы и соединились. Сначала в
землянках жили, потом бараки построили. Замерзали, голодали... И все
равно том времени не осталось тяжелых воспоминаний. Это было детство,
родители рядом, печка топилась, одеяла теплые… Был там с нами еще
родственник Алексей с сыном, жена у него померла. Отец ему и говорит:
«Алешка, давай бежать отсюда, чего уж тут, помирать что ли?» Ну, и
убежали мы… Зайцами приехали в город, потом уехали на станцию
Бекетовка. Отец поступил на работу, но его скоро разыскали.
Ее рассказ записан в 2000 году в Липецке.
Федор Васильевич Торгашев, родился в 1895.
3 В 1933 — семью раскулачили и отправили в Казахстан.
1
2
В тридцать пятом году пришло ему извещение — явиться в угрозыск.
Он не пошел, решил: «Убегать надо отсюда. Куда первый пароход пойдет,
туда и поедем». Пароход пошел в Казань, туда и уплыли, и десять лет там
жили. Отец работал, мама оставалась дома, а я в школу пошла. Во время
войны пригнали в Казанскую психбольницу Василия Степановича
Денисова, мы его дядя Василий звали. Его старший брат Сергей
Степанович был подвижником и в Липецкой области проповедовал, а сын
его Григорий Сергеевич потом хорошо толковал Библию — что антихрист
пришел, что скоро конец света. И мы ждали конца света.
По окончании школы я поступила в фельдшерско-акушерскую школу,
окончила ее в сорок пятом году и стала работать в больнице. В сорок
шестом году Василий Степанович подтвердил, что в официальной Церкви
благодати нет, что эта Церковь не истинная. Он проводил для всех
беседы, объяснял Писание. Мама моя сразу приняла его, она ведь все
видела раньше: как монастырь разрушили, монашек разогнали, церковь
закрыли, священников арестовали. Так что мы все пошли за ним с
радостью. Молились по воскресеньям и в праздники, читали акафисты,
пели стихи. Дедушка Яков и бабушка Варвара предоставили для молений
свой большой дом, и все собирались там, много верующих приходило,
духовно подкрепляли друг друга, акафисты читали. Был голод, карточки, а
они приветливы, чем-нибудь да угостят. Тогда строго было, могли
посадить даже за чтение Псалтыря над покойным.
Попал к нам в дом священник-иуда, Пасху он с нами встретил и всех
переписал. Только зиму мы вместе и молились, а после Пасхи сорок
седьмого года стали забирать наших, сразу пятнадцать человек
арестовали4. Первых-то наших взяли в Казани, а я переживала все:
«Господи, да что ж это мы-то остались? Когда же нас-то заберут?» К лету
сорок седьмого забрали много наших сестер и братьев, уже никого почти
не осталось. А мы с мамой все на свободе были. Как-то под Троицу
морковь с ней пололи, я ей и говорю: «Что ж делать-то теперь, ходили,
читали, так было радостно. Как теперь жить? Так скучно на душе, не к кому
пойти, почитать и поговорить, так грустно. Что ж меня-то не взяли? Я б их
хоть там увидела». А она мне: «Так ведь тюрьма, там ведь плохо, морят
голодом». А я ей искренне: «Так ведь Господь все видит, сверх меры
испытаний не допустит. Разве он не поможет?»
Мы все с мамой ждали, когда же нас заберут, не боялись и не
прятались. У нас в доме было много книг: "Евангелие", "Иван Златоуст",
стишки, письма, фотографии, бабушкин старый молитвенник — мы все
прятали в сене, чтоб не отобрали при обыске. Перед самым арестом мы с
мамой ночевали в поле, и мне приснился сон, будто к нам подбираются
два огромных волка, глаза в темноте светятся. Я в страхе закричала и
проснулась. Вот ведь какие волки были на самом деле… А тридцать
первого мая к нам пришли, мы только-только выложили книги, чтоб под
Троицу почитать с пришедшей Валентиной5 акафист. Пришли два
4 Были арестованы в Казани и области: Н. А. Агафонов, М. Г. Герасев, Т. И. Гордеева, В. С.
Денисов, Г. С. Денисов, А. А. Ефимова, А. В. Комаров, А. В. Кузнецова, А. Ф. Самарина, К. П.
Сидоров, С. С. Степанов, Е. П. Терентьева, И. Е. Яковлева.
5 Валентина Макаровна Семенова.
следователя и женщина-надзиратель, она меня обыскивала. Один из них
руководил обыском, взяли божественные книги, письма из лагерей от
заключенных и их фотографии, тетрадь со стихами и такую яркую
иконочку. А я страшно переживала, лишь об одном думала: «Господи, кого
заберут? Меня или маму? Хоть бы меня взяли, а маму оставили бы». И
когда следователь мой Ларичев подошел ко мне и сказал: Торгашева Вера
Федоровна, ты Арестована!» — с моего сердца свалился камень, так я
была рада, что меня взяли, а не маму. Братик Витя двенадцати лет,
глупенький, попросил у мамы кушать, показав на рот, он немой был, мама
налила ему в блюдо щей, а он отодвинул всех, подошел к иконам,
положил три земных поклона, помолился и сел за стол кушать.
Следователи смотрят с удивлением: «Даже глупого научили Богу
молиться». Потом после личного обыска увезли меня, везли мимо
института, куда я поступила учиться, где лежал мой диплом6. Потом маму
все равно арестовали и в лагерь отправили7. При допросах меня склоняли
дать расписку, что отказываюсь от веры, чтобы вернуться домой. Я
отвечала, что хочу быть со Христом, а не Иудой, что хочу молиться Богу о
прощении грехов и быть христианкой и славить Бога. Сидела в темной
камере месяц, затем перевели в камеру с окошком, там два месяца и
каждую ночь вызывали на допрос. Затем повели нас под конвоем на суд
по улице, люди смотрели на нас, как на зверей, "враги народа", так
называли нас, невинных людей. Верховным судом в Казани после трех
дней осудили нас8, а после приговора увезли в лагерь в город Глазов в
Удмуртии9.
***
Туда согнали "указников" и воров, и нас среди преступников. Кормили
плохо, но я никогда не ощущала голода, была довольна пайкой, какую
давали. И я благодарила Бога за все, за то, что мне достался такой
жизненный путь, все увидеть, все испытать, есть что вспомнить. Мы там
видали всех своих "сестер"-христианок: и тамбовских сестер, и рязанских,
и воронежских, и казанских. И всех наших "братьев" — они ведь очень
много привели с собой христиан, потому и ополчились власти на нашу
Церковь. Потом следователи говорили нам: «Берем-берем, сажаем6 5 июля 1947 — ей было предъявлено «Обвинительное заключение», в нем говорилось:
«Принимала активное участие в практической антисоветской деятельности организации
церковников ИПЦ, посещала нелегальные сборища, на них неоднократно выступала с
антисоветскими измышлениями, хранила и распространяла антисоветскую литературу,
принимала активное участие в сборе средств для оказания помощи заключенным».
7 29 июля 1948 — арестована по групповому делу церковников. 11-13 сентября 1948 —
приговорена к 10 годам ИТЛ с поражением в правах на 5 лет. Отправлена в Воркутлаг. 12 декабря
1949 — в лагере приговорена дополнительно к 10 годам ИТЛ. 15 июля 1950 — отправлена в
Минлаг, не работала по религиозным убеждениям. В июле 1953 — подвергалась
административному взысканию за «организацию массовых песнопений религиозного характера».
28 октября 1954 — срок наказания снижен до 6 лет. 12 декабря 1955 — освобождена из лагеря,
выехала в Тирасполь под опеку родственников и надзор органов МВД.
8 Были арестованы: Н. А. Бажанова, Е. М. Богачева, С. С. Денисов, Е. И. Комарова, А. И.
Максимов, В. И. Модина, А. М. Смирнова, А. Г. Терентьева, О. Г. Терентьева, Н. И. Торгашева, Я И.
Флягин, В. Г. Флягина.
9 1 августа 1947 — приговорена к 7 годам ИТЛ и отправлена в Глазовлаг.
сажаем, а их опять полно. Как грибы растут».
Зиму мы там отработали, а весной нас с Александрой Самариной
привезли в лагерь в городе Потьма в Мордовии, где я отбывала все шесть
лет. Первые дни мы выходили на работу, а пришел праздник, и мы
молились Богу. Нас выгнали за зону, мы простояли весь день, не
работали, все молитвы перечитали. А в зону привезли и на десять суток в
карцер посадили. Тогда мы совсем отказались от работы, нам еще
добавили, а затем нас перевели в зону за частокол, где было около ста
христиан. Когда мы были на 13-м лагпункте, там было нас человек
двадцать верующих старушек, они не выходили на поверку на улицу.
Надзиратель Кискин хватал этих старух, вытаскивал их из барака,
волочил по земле по лужам, измучивался весь, ругался, но все-таки
вытащил на улицу всех. А к вечеру смотрят все, над лагерем поднялось
облако дыма, а через некоторое время все узнали, что квартира Кискина
сгорела. Все верующие молились, как грозно Господь покарал его еще
здесь, а что же будет на том свете? И таких чудес и приключений было
много… Господь за христиан строго наказывал тех, кто проявлял большую
суровость.
Нас в лагере было четверо молодых, которые молились и
отказывались от работы. Где-то в пятьдесят первом или пятьдесят втором
году выбрали тех, кто помоложе и не работал, человек двадцать пять, и
посадили на два месяца в штрафной барак. Наказать решили. Закрыли на
замок, поставили парашу и два месяца держали на штрафном пайке: вода
и триста грамм хлеба и только на третьи сутки давали тарелку горячего.
Июнь-июль месяцы, жарко, душно. Но все равно мы молились и терпели,
этот пост выдержали, и никто не заболел и не умер. Мы сидели там, пели,
поклоны били и благодарили Бога.
С нами там была матушка Пелагея Рыжова и еще одна монашка. Они
научили нас пятисотнице, связали нам четки, и мы клали земные поклоны
с Иисусовой молитвой и просили у Бога терпения. Представь — жара и
духота, триста грамм хлеба и пятьсот земных поклонов. Мы хоть и падали
от истощения, но молились. И не думали, что это нам наказание от Бога,
считали, что это испытание, за которое мы должны Его благодарить и
молиться. Через два месяца, когда освободили нас, вышли мы из
изолятора такие тонкие и легкие, как воздушные бабочки. А Александра10,
как свечка, едва живая была, качалась, даже в туалет не могла сама
ходить, под руки ее водили. И никто не унывал и не роптал, славили Бога
за его милость. Старикам там жилось легче, их в карцер не сажали, только
нас хотели перевоспитать.
После этого нас в барак поместили, он за частоколом был в углу
лагеря. А там собрали христиан со всей России: из Ленинграда, Харькова,
Кирова, из Сибири много было. И больше всего нас, молодежи "братского
учения", было. Все, кто хотел молиться в бараке, молился тихо,
поодиночке. А мы становились и пели на весь барак, никого не боялись.
Сидели с нами и люди, которые верили и рассказывали, что царская семья
вся жива, а расстреляли людей подложных, что как будто бы они выехали
10
Александра Федоровна Самарина.
за границу. Мы называли их царскими. Одна монашка из Грозного часто
говорила нам: «Ну, кто же вас наставил? Ведь это наш крест вы взяли,
ведь это мы должны были нести его».
Обычно в три часа ночи Александра Самарина вставала и начинала
зачитывать молитвы. Постепенно и все вставали, так пока старые встанут,
она уже все утренние молитвы прочитывала. Надзиратель обычно придет:
«А, опять Самарина читает». А она читала, не обращая ни на кого
внимания. Летом мы выходили за барак и читали утренние молитвы и
акафисты наизусть, потом тихо пели обедали на лужайке все вместе, у
кого что было, и из столовой был общий обед. Такая благодать была,
радостно было вспоминать!
В лагере носили мы одежду свою, казенную не брали. Юбки шили
сами, низко повязывали платки, кресты носили, как положено, под
одеждой. Когда во внутренней тюрьме наши кресты отобрали, мы сделали
крестики из двух палочек, потом кто-то прислал нам металлические
крестики. Лапти носили, когда работали, в Глазове в чунях11 ходили. Мы не
боялись ни смерти, ни мучений, ведь "братья" объясняли нам, что веры
держаться надо, что за наши мучения мы попадем в царствие Божие.
В Пасхальную ночь кофты, юбки и платки новые надевали, при
Сталине-то вставать ночью не разрешалось, так мы молились лежа, читал
каждый про себя. Дежурный идет и кричит: «Замолчи. Чего болтаешь?» Он
уйдет, мы между нарами встанем и начнем службу Пасхальную петь и
каноны. Дежурный вернется, опять кричит: «По местам! Спать! На нары!
Сейчас в карцер отведу». Мучается-мучается, а утром во всех камерах
верующие как запоют! А на улице начальники сидят, слушают. Сначала
наказывали нас, а потом начальник режима отступился, махнул на нас
рукой.
Начальство опять не успокоилось и выбрали нас с Варей Маликовой
и посадили в карцер за отказ от работы. Потом решили нас осудить,
приехал прокурор необыкновенной высоты, такая фигура, стал нас
допрашивать в КВЧ. И осудили нас, Варе дали десять лет тюрьмы и
отвезли во Владимир, а мне двадцать пять лет лагеря общего режима и
год БУРа (одиночка штрафного барака) и четырнадцатого октября, на
Покров Божьей матери, отвезли на 6-й лагпункт (ровно в тот же день через
год меня освободили). И вот опять дела Божьи, надзирательницы
удивляются, как я одна сижу и не скучаю. Однажды вечером открывает
дверь, объявляет отбой и спрашивает: «Торгашева, как ты терпишь,
сидишь одна?» Я удивилась, говорю: «Я не одна, я с Богом, и все святые
со мной. Я им молюсь, и они со мной пребывают. И ангел-хранитель мой
всегда со мной, охраняет меня». Она говорит мне: «Я приду домой, уснуть
не могу, все время ты перед глазами. Как можно так терпеть? Сидишь
одна в камере». Я удивилась ее словам, что людям страшно на нас
смотреть. А мне некогда скучать, пока утренние молитвы прочитаю, затем
акафисты, в праздники церковную службу, затем стихи пою. А тут дверь
открывают то на завтрак, то на обед, то на прогулку на полчеса выведут, а
тут и день кончился, так и год пролетел.
11
Казенные ботинки.
Перед смерть Сталина посадили ко мне в камеру пять девушекукраинок, "иеговисткок" на месяц за агитацию. Когда передали по радио о
смерти Сталине, я даже не реагировала. В этот же день надзиратель
предупредил нас, что когда загудит сирена и загудят гудки, мы должны
встать и отдать долг вождю. Загудели гудки, загремела дверь, врывается
дежурный надзиратель и кричит: «Встать!» И всем по одиночке
приказывает: «Встать!» Но все ни с места, сидят, и отвечают украинки:
«Мы поклоняемся Богу Иегове. И никаким правителям не поклоняемся».
Каждого допросил, до меня очередь дошла, он кричит: «Торгашева,
встать!» Я тоже сидела и говорю: «Я поклоняюсь Господу Иисусу Христу».
Он разъяренный плюнул, дверью хлопнул и пошел дальше по камерам.
Эти украинки-"иеговистки" меня тоже склоняли в свою секту, я им
отвечала, что мои родители христиане, и прародители, и деды, и прадеды
— все были в православной вере, что была Святая Русь. А вы откуда
взялись "свитки Иеговы"? Ну, они и отстали от меня. Начнут они петь
библейские стихи, и я им подпевала. Днем они работали, а ночь в карцере
ночевали, через месяц их отпустили. Меня в лагере никто никогда не
трогал, не бил, не толкал, только смеялись: «Какая молодая сидишь!» Я
никогда не мечтала о воле и не ждала амнистии или облегчения от власти.
Они поставлены на своем месте, чтобы обирать свой народ, а мы,
христиане, ждали милости от Бога.
Теперь мы Пасху праздновали по настоящему. Нам присылали муку и
яйца, куличи мы пекли, наряжались, потом пели во всеуслышание и
разговлялись. Когда на Пасху запевали сразу сто человек, казалось,
крыша барака поднималась. Господь дает такую радость! Христосовались
все, выходили и кричали: «Начальник! Христос воскресе!» Он улыбался.
Потом уж на Пасху начальники в барак к нам приходили, шапки снимали и
поздравляли. Открыто праздновали мы и Рождество.
2 июня, на Вознесенье, пятьдесят четвертого года освободили меня,
я отбыла свой семилетний срок, а двадцать пять оставила начальнику. На
волю не выпустили, а повезли на ссылку в Красноярск на пять лет,
отмечаться надо было каждый месяц в комендатуре.
***
Нас, двоих верующих, из Красноярска вывезли в деревню Орловку и
подселили к тете Лене. Мы с Любой сначала коров пасли. Как сейчас
представляю: уже прохладно, тайга, семьдесят коров идут, и только
спинки торчат. Месяц попасли мы, и я заболела. Положили меня в
больницу. Там стала думать, что надо как-то устраиваться, диплом-то был
в институте, после окончания училища я работала полтора года. В лагере
я первый год работала медсестрой, но уже семь лет прошло. Из Орловки
меня взяли в больницу на стажировку, и я месяц жила в Большой Мурте.
Там встретила знакомую, Веру Владимировну, она со мной была в
заключении, она-то и рассказали врачу-гинекологу мою историю, и та
подарила мне фельдшерскую книжку. С Верой Владимировной мы ходили
лечить по деревне Минское, я старалась, помогала ей, уколы хорошо
стала делать. Ко мне даже приходить стали, подарки приносить. Потом я
перевелась в роддом, у меня акушерский диплом был. Пробыла я там до
пятьдесят девятого года. Из села Минское комендант взял меня в
больницу города-судоверфи Предивенск на реке Енисей. Там я сначала
работала в больнице, а затем в роддоме. Я просила коменданта
перевести меня из Предивенска в Красноярск, и там в роддоме я работала
в гинекологическом кабинете все оставшееся время до освобождения из
ссылки.
В пятьдесят девятом году мне выдали паспорт и разрешили выехать
домой, в Казань, к родителям. С мамой соединилась я в шестидесятом,
братишка Николай завербовался на Воркуту, а мама приехала в Татарию
ко мне, где я жила и работала медсестрой. Но сказание мое не кончилось.
Я переписывалась с христианами и общалась с ними. Много прошло
свиданий с родными и христианами, везде мы держали веру открыто,
всегда молились и рассказывали о всей нашей жизни. В шестьдесят
втором году я переехала в Липецк , где приобрела семью: мужа и
четверых детей. Муж мой тоже верующий, в лагере был восемь лет. Я
работала акушеркой в роддоме двадцать лет, воспитывала детей и учила
их молиться Богу, не вступать в пионеры, комсомол.