УДК 821.161.1 доктор филологических наук, Донбасский государственный педагогический университет Горловка
реклама
УДК 821.161.1 Марченко Т. М. доктор филологических наук, Донбасский государственный педагогический университет Горловка ЛЮБОВНАЯ КОЛЛИЗИЯ КАК ПРИЁМ СОЗДАНИЯ ИСТОРИЧЕСКИХ ОБРАЗОВ В РУССКОЙ РОМАНТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ Эпоха романтизма внесла огромный вклад в искусство создания художественных образов. Программно культивируемый интерес к прошлому способствовал обогащению эйдологической системы яркой галереей персонажей, принадлежащих национальной и мировой истории. Обладая стандартным для всякого романтического героя набором черт, конкретноисторические персонажи, как правило, наделяются особым мифологическим значением, универсальными смыслами. Они воспринимаются романтическим мышлением с точки зрения логики бинарных оппозиций – как предостерегающие примеры или как образцы для подражания. В современных исследованиях В. Д. Денисов [3], С. А. Кибальник [4], В. И. Мацапура [6] и др. отмечен устойчивый интерес русских литераторов-романтиков к украинской истории, в русле которого были актуальны образы двух украинских гетманов, противопоставляемых официальной историей. Это спаситель отечества Богдан Хмельницкий и демонический изменник Мазепа, отчуждённый от Бога, народа и власти своим клятвопреступлением. Особое значение в многочисленных сюжетах, связанных с обстоятельствами жизни этих мифологизированных исторических героев, приобретают основополагающие архетипические константы человеческого бытия – дом (очаг), дорога (путь), любовь, смерть и т.д. Авантюрная интрига непременно разворачивается в исторических сюжетах, представляя героев в ипостаси любовников, она неразрывно связана с ходом истории и зачастую определяет авторские и читательские оценки персонажей. Цель настоящей статьи – проанализировать любовные коллизии лиро-эпических произведений русских романтиков как средство создания исторических художественных образов, снижающее или повышающее их статус. Наиболее показательным примером в этом смысле служат поэмы А. С. Пушкина «Полтава» (1828) и «Богдан Хмельницкий» (1833) неизвестного автора. В первой, как верно отметил С. А. Кибальник, судьбы страдальца Кочубея, его жены и их обольщённой дочери Марии подсказали поэту идею дискредитации Мазепы как исторического лица посредством личного сюжета [4, 62]. Симптоматично, что лиро-эпический сюжет знаменитой поэмы начинается именно с любовных событий. Именно в связи с ними автор впервые употребляет слово «злодей» применительно к гетману. В устах Кочубея Мазепа «дерзкий хищник», «губитель»: «Он, должный быть отцом и другом Невинной крестницы своей…. Безумец! На закате дней Он вздумал быть её супругом» [8, т. 2, с. 167]. Пушкин рассуждает о сложной природе любовного чувства, пытаясь раскрыть тайну роковой любви юной Марии к седовласому старцу. «Мгновенно сердце молодое Горит и гаснет. В нём любовь Проходит и приходит вновь, В нём чувство каждый день иное: Не столь послушно, не слегка, Не столь мгновенными страстями Пылает сердце старика, Окаменелое годами. Упорно, медленно оно В огне страстей раскалено; Но поздний жар уж не остынет И с жизнью лишь его покинет» [8, т. 2, с. 167]. «Удручённый годами, войной, заботами, трудами» Мазепа способен испытывать роковые страсти, его чувства глубже любви молодого казака. Поэт приводит несколько портретных деталей, окутывающих гетмана-любовника атмосферой таинственности и опасной притягательности – «строгий вид», «рубцы чела», «власы седые», «глубокие морщины», «блестящий впалый взор», «чудные очи», «тихие речи» влекут юную деву в пучину «безумного упоенья». Так возникает мотив искушения, обращаясь к своей героине, автор восклицает: «Не знаешь ты, какого змия (курсив наш – Т. М.) ласкаешь на груди своей» [8, т. 2, с. 177]. Дочь Кочубея смело вкушает запретный плод, предопределив, таким образом, не только свою судьбу, но и ход исторических событий (следствием станет донос царю Петру, выдача Мазепе доносчиков, страшная гибель отца). Тайком похитив из отчего дома юную Марию, гетман навлекает позор на семью своего друга, с которым «в оны дни, как солью, хлебом и елеем, делились чувствами они. Их кони по полям победы скакали рядом сквозь огни…» [8, т. 2, с. 172]. Он покрывает и себя позором сластолюбца, соблазнителя и предателя. Именно в такой последовательности А. С. Пушкин выстроил иерархию моральных преступлений Мазепы. Лишь описав похищение Марии и горе её отца, решившегося мстить, он констатирует: «Грозы не чуя между тем, Не ужасаемый ничем, Мазепа козни продолжает» [8, т. 2, с. 175]. Теперь это «козни» государственной измены: «Там на Дону казачьи круги Они с Булавиным мутят; Там будят диких орд отвагу; Там за порогами Днепра Стращают буйную ватагу Самодержавием Петра. Мазепа всюду взор кидает И письма шлёт из края в край: Угрозой хитрой подымает Он на Москву Бахчисарай. Король ему в Варшаве внемлет, В стенах Очакова паша, Во стане Карл и царь. Не дремлет Его кровавая душа…» [8, т. 2, с. 175-176]. Любовная коллизия в поэме завершается в соответствии с законами композиционной симметрии – после казни Кочубея и искры Мария исчезает также тихо и незаметно, на сей раз из дома гетмана, оставив его томиться «мукой неземной», «угрызениями змеиной совести своей»…За личным крахом уже грядёт крушение политическое, поражение под Полтавой, церковная анафема, изгнание. В прямо противоположном направлении развивается любовная коллизия в анонимной поэме «Богдан Хмельницкий». Здесь любовный сюжет (пылкие чувства Хмельницкого к дочери своего врага Марии Чаплицкой) тесно связан с героико-патриотической линией, что, по мнению А. Лазаревского, «позволило автору представить гетмана самым крупным лицом малорусской истории» [5]. Особенности сюжетосложения поэмы позволяют отнести её к тем произведениям, которым присуще «столкновение исторической личности с окружающими обстоятельствами, когда внимание автора сосредоточено не на изображении достоверных исторических событий и участии в них центрального героя, а на столкновении этого героя – носителя высоких гражданских идеалов, с препятствующими ему обстоятельствами» [2, с. 15]. Сюжет шести песен, составляющих текст поэмы, движется за счёт параллельного развития и взаимовлияния двух сюжетно-композиционных линий, неразрывно связанных с судьбой главного героя. Одну из них, превалирующую, назовём любовноавантюрной, другую – героико-патриотической – она неразрывно связана, синтезирована с первой и способствует формированию у читателей представлений об историческом времени, в котором живёт и действует авантюрный герой – Богдан Хмельницкий. Начало и той и другой сюжетным линиям положено одной и той же экспозиционной сюжетной ситуацией – встречей на берегу Днепра некоего казака-путника, едущего из Чигирина, и таинственного незнакомца, который возвращается из Крыма. Следуя традициям авантюрно-приключенческого повествования, неизвестный автор интригует читателя, используя приём «неузнанного героя», окутывая его ореолом тайны, загадочности. Читатель, однако, в этом незнакомце, «в одежде крымца не простого, по виду – ляха молодого, и по словам ему родным – украинце» [1, с. 3], без труда узнаёт Хмельницкого, а упоминания о маршруте пути на родину и долгом его отсутствии в «родимом крае» – здесь «меж павшими в боях его в молитвах поминают», позволяют предположить – Хмельницкий возвращается из плена. «В беседе загадочного крымца с горемыкою-казаком исторически верно представлено состояние Малороссии в 1646 году [7]», – отмечал рецензент «Северной пчелы». Действительно, разговор двух путников, одновременно позволяет читателям узнать об общем положении дел на Украине и о зреющем недовольстве народа, проясняет причины восстания, о котором речь пойдёт далее: «Сарматских ратников толпы В Украйне нравы развращают, И униатские попы Благочестивых проклинают; И лях впрягает казаков, Возит по сёлам сих попов. Везде горят казачьи хаты Святой наш велелепный храм, Поля и реки – всё жидам На откуп отдают сарматы [1, с. 13]». Этот же разговор обозначает начало авантюрной интриги – сообщение о смерти Марии, дочери чигиринского подстаросты Чаплицкого, производит страшное впечатление на героя-«незнакомца». Известия, полученные от случайно встреченного земляка, определяют весь дальнейший ход событий, всю деятельность героя на поприще гражданском и любовном. Именно в двух ипостасях – «любовника» и «казацкого вождя» предстаёт Хмельницкий в этой лиро-эпической поэме. Две стороны жизни и деятельности героя неразрывно связаны в сюжете произведения. Восторженно встреченный народом, как человек, с которым связаны надежды на освобождение, Хмельницкий отправляется в замок Чаплицкого-«убийцы» мстить за смерть отца, но вынужден опустить уже занесённый над главой тирана меч по просьбе Марии, чудесным образом «воскресшей». Тут же его хватают и бросают в темницу. Герой оказывается в ситуации традиционно-классического конфликта между долгом и чувством, заключение же в тюрьму становится следствием предпочтения личных чувств долгу. Такой же выбор делает и Мария, освобождая возлюбленного из темницы и убегая с ним из отцовского дома. Дальнейшие события «раскручиваются» как сжатая пружина – стремительно, динамично. Погоня Чаплицкого настигает беглецов, раненного Хмельницкого бросают, сочтя мёртвым, Марию возвращают отцу, скорбя по якобы погибшему возлюбленному, она вновь бежит, на сей раз в монастырь. Хмельницкий же, спасённый и вылеченный неким дровосеком, узнав о безвозвратной потере невесты, похоронившей себя для мира, устремляется на Запорожье, там его избирают гетманом, и он всецело посвящает себя борьбе с поляками: « О, Родина! Теперь Зиновий Тебе одной принадлежит; Своей последней капли крови Он для тебя не пощадит! Забуду всё! От сей минуты Душа для нежности замрёт, Доколе Родина от смуты От тяжких бед не отдохнёт! [1, с. 67]». Именно с этого момента столь судьбоносного для Украины решения начинается путь героя к славе, пора его побед. Неизвестный автор рассказывает о том, как Хмельницкий идёт в Украину с запорожцами и татарами, а сражения при Жёлтых Водах, под Корсунем и Пилявой, пленение вражеских вождей, увенчали лаврами «чело малороссийского героя». Народ готовится устроить своему вождю торжественную встречу в Киеве. Именно в этот период наивысшей воинской славы Хмельницкого в сюжете поэмы вновь напоминает о себе авантюрное начало. Честь поднести народному вождю «хлеб священный» выпала молоденькой белице Минодоре, пострижение которой назначено уже на следующий день. Здесь срабатывает закон композиционной симметрии – перед читателем на сей раз «неузнанная героиня», Мария Чаплицкая, которую, впрочем, тоже без труда узнаёт и читатель и сам Хмельницкий, «восторгом чистым упоённый»: «Чувствительный! докончи сам, Небесную картину счастья! [1, с. 120]» – призывает читателя неизвестный автор в финале поэмы. «Интерес поэмы очень искусно выдержан от начала до последнего стиха», – отмечал современник автора В. Минский [7]. «Натяжка автора очевидна, как очевидна и скудость его поэтического воображения», – так критически оценил финал поэмы А. Лазаревский [5, с. 55]. А вот В. Д. Денисов справедливо отмечает, что, при всей натянутости и наивности сюжетных ходов, единство, неделимость авантюрной и героико-патриотической линии всё же выдержано поэтом до конца – «счастливая развязка отнесена к тому времени, когда народноосвободительное движение уже победило [3, с. 63]». Неразрывность и взаимозависимость двух сюжетных линий в поэме – особенность сюжета, восходящая к пушкинской «Полтаве», о кардинальном влиянии которой на поэму «Богдан Хмельницкий» писали А. Лазаревский [5] и А. Н. Соколов [10. Рассматривая многочисленные в истории русской поэмы случаи своеобразного соотношения лирического и эпического начал в поэмном тексте, А. Н. Соколов условно выделил две жанровых разновидности – поэму с лирическим уклоном и поэму с эпическим уклоном. В первом случае «романическое» происшествие заслоняет собой «происшествие историческое». Во втором случае соотношение обратное – «романическое происшествие» – используем выражение Пушкина – «без насилия входит в раму обширнейшего происшествия исторического [10, с. 168]». Именно такое соотношение, вслед за «Полтавой» А. С. Пушкина, использует автор-аноним. Драматический дух эпохи врывается в частные отношения героев, в нашем случае – Хмельницкого и Марии, их отношения, в свою очередь, вносят большие осложнения в общественную, национальную борьбу. Заслуживает внимания и другая трактовка художественных взаимосвязей двух текстов – «Полтавы» А. С. Пушкина и поэмы «Богдан Хмельницкий». Она предложена А. Лазаревским в статье, напечатанной в 1898 году в ноябрьском выпуске журнала «Киевская старина» [5]. Автор статьи сознаёт, что проводит параллель между поэмой, в которой гениальный поэт «выразил весь блеск своего таланта» и произведением автора значительно меньшего художественного дарования. Тем не менее, он настаивает на едином принципе сюжетного построения двух поэм и совершенно разном идейном развитии основных, изначально сходных сюжетных ситуаций. В основе сюжета пушкинской поэмы, которая, по мнению автора, служит несомненным «примером поэтического изложения одного из эпизодов малорусской истории» – «исполненный драматических положений» роман гетмана Мазепы с юной своей крестницей и казнь отца последней тем же гетманом. Подобную же ситуацию – любовь Хмельницкого к дочери своего врага и убийцы отца Марии Чаплицкой избрал автор анонимной поэмы. Однако поэтическипсихологические задачи авторов оказались диаметрально противоположными. У Пушкина «Пётр, а не Карл и Мазепа, оказался подлинным героем истории [4, с. 62]». Любовная же коллизия призвана «снизить», «дегероизировать» образ гетмана. В поэме «Богдан Хмельницкий наблюдаем прямо противоположную функцию любовной коллизии – она повышает статус исторического героя. Помимо связей с пушкинской «Полтавой», в поэме налицо аллюзии с думой К. Ф. Рылеева «Богдан Хмельницкий» (1821), где сходным образом трактуется ситуация заключения Хмельницкого в тюрьму и его освобождение дочерью (у К. Ф. Рылеева – женой) Чаплицкого. В основе думового повествования лежит исторический факт – арест Богдана Хмельницкого и его побег из тюрьмы на Запорожье. Поэт-декабрист, поставивший себе задачу создания поэзии высоких гражданских идей и успешно реализовавший её в цикле исторических дум, вводит в это произведение явно мелодраматическую ситуацию. Он рисует картину мрачной и сырой темницы, где томится герой, обуреваемый мыслями, надеждами, сомнениями и даже отчаянием. Жанровая живопись здесь необычайно выразительна, она позволяет читателям как бы воочию увидеть происходящее, проникнуться высокими чувствами, кипящими в душе героя. Вот лишь некоторые детали-штрихи к этой картине – «мёртвое молчание темницы», «заржавые оковы», скрипящие створы дверей, забытый узник, над которым нависла опасность погибнуть «от рук презренных палача». Страдания и мужество узника вдохнули любовь к нему в душу молодой жены Чаплицкого, его врага. Она порывает с тираном и приходит в темницу, чтобы помочь ему бежать, из её рук он получает меч и свободу: «Мученье И вместе мужество твоё Вдохнули в душу мне почтенье И сердце тронули моё: Я полюбила – и пылала Из сих оков тебя извлечь; Я связь с тираном разорвала; Будь мой! [9, с. 135]». Страстная любовь, вспыхнувшая в душе женщины, значительно усиливает привлекательность образа в глазах читателя, ярко подчёркивает притягательность его идеалов общенародного блага. «По романтическому стереотипу, – пишет В. Д. Денисов, – освобождённый пленник должен без промедления (в идеале – сразу!) ответить своему спасителю таким же пламенным чувством. В думе Рылеева герой, не задумываясь, обменивал настоящие оковы на узы супружества со своей впервые увиденной спасительницей – и получал «внешнюю» свободу и возможность действовать: «Будь мой!» – «Я твой!» – «Прими свой меч!» <… > Любовная коллизия обосновывала переход героя от личной мести тирану к гражданской позиции [3, с. 53-54]». Эта мысль, на наш взгляд, нуждается в некотором уточнении – стоит говорить не о переходе от личной мести к гражданской позиции, как считает В. Д. Денисов, а об органическом сочетании, сосуществовании в художественном поведении героя мотива личной мести тирану и мотива гражданского служения своему народу и отечеству. Чаплицкий воспринимается со слов самого Хмельницкого одновременно и как тиран всей страны и как его личный мучитель: «А ты, пришлец иноплеменный, Тиран родной страны моей, Мучитель мой ожесточенный, Чаплицкий! трепещи, злодей! За кровь пролитую, за слёзы И жён, и старцев, и сирот, За всё – и за сии железы Тебя моё отмщенье ждёт» [9, с. 134]. Приведенные нами примеры использования любовной коллизии в процессе художественного образотворчества далеко не исчерпывают заложенную в русском романтизме традицию. В подавляющем большинстве произведений на историческую тему, к какому бы жанру они не принадлежали (лиро-эпическая поэма, стихотворная новелла, повесть, роман, историческая драма), любовная линия служит непременной составляющей, расширяющей возможность читательских представлений и суждений об историческом персонаже. 1. 2. 3. 4. 5. Литература Богдан Хмельницкий : поэма в шести песнях / Богдан Хмельницкий. – СПб., 1833. – 121 с. Видишева В. П. Русская историческая поэма 20-30-х годов XIX века (типология, проблематика, поэтика) : автореф. дис. на соискание учён. степени канд. филол. наук : спец. 10.01.01 – «Русская литература» / В. П. Видишева. – М., 1988. – 18 с. Денисов В. Д. Изображение козачества в раннем творчестве Н. В. Гоголя / В. Д. Денисов – Симферополь-Киев, 2005. – 147с. Кибальник С. А. Историческая тема в поэзии А. С. Пушкина / С. А. Кибальник // Литература и история (Исторический процесс в творческом сознании русских писателей XVIII-XX вв.) : сб. статей и публикаций / С.А. Кибальник. – С.-Петербург : Наука, 1992. – С. 57-77. Лазаревский А. Прежние изыскатели малорусской старины / А. Лазаревский // Киевская старина. – 1894. – № 12. – С. 349-387. 6. Мацапура В. И. Украинская тема в русской литературе первой половины ХІХ века (проблемы эволюции, мифологизации, интертекстуальности) : дис. … доктора филол. наук : 10.01.02 / В. И. Мацапура – Харьков, 2002. – 441 с. 7. Минский В. Богдан Хмельницкий. Поэма в шести песнях/ В. Минский // Северная пчела. – 1833. – № 45-47. 8. Пушкин А. С. Соч.: в 3 т. / А. С. Пушкин – М. : ГИХЛ, 1957.– i. Т. 2: Полтава. – 1957. – С. 165-207. 9. Рылеев К. Ф. Сочинения / Кондратий Рылеев ; [сост., вступ. ст., коммент. С. А. Фомичёва]. – Л. : Худож. лит., 1987. – 416с. 10. Соколов А. Н. Очерки по истории русской поэмы XIX века / А. Н. Соколов. – М. : Изд-во МГУ, 1955. – 690 с. Аннотация Марченко Т. М. Любовная коллизия как приём создания исторических образов в русской романтической литературе. В статье рассмотрены основные функции любовной коллизии в реализации исторического сюжета романтических произведений. Это функции снижения и повышения статуса исторического героя. В лиро-эпических произведениях русских поэтов любовная коллизия является продуктивным средством создания художественных образов, расширяет возможности авторских и читательских суждений и оценок исторических героев. Ключевые слова: романтизм, любовная коллизия, исторический герой, лиро-эпическая поэма, сюжет, художественный образ. Summary Marchenko T. M. Love Plot as the Method of Creation of Historical Images in the Russian Romantic Literature. The author of the article examines the main functions of the love plot in realization of historical subject of romantic works. These are the functions of deterioration and increasing of the status of historical hero. Love plot is the productive method of creation of artistic images in the liroepic works of Russian poets. It extends the possibilities of the authors and readers judgements and appreciations of historical images. Keywords: romanticism, love plot, historical hero, liro-epic poem, subject, artistic image.
