Роль межрегиональной дифференциации в формировании
реклама
Роль межрегиональной дифференциации в формировании российской государственности Игорь Юрьевич Окунев – кандидат политических наук, доцент кафедры сравнительной политологии НИУ ВШЭ, iokunev@hse.ru Россия – страна одновременно невероятно большая и разнообразная и, в то же время, чрезвычайно централизованная. Как правило, этно-конфессиональная, социальноэкономическая и политическая дифференциации приводят к децентрализации политикотерриториального устройства страны, к усилению центробежных сил и нивелированию разницы между центром и периферией. Федеративное устройство является, в таком случае, фактором, препятствующем монополизации центром политических процессов [Богатуров, 2012, с. 44]. Однако в России почти всегда шло ровно наоборот: чем обширнее и многообразнее становилась страна, тем больше усиливались роль центра и диспропорции регионального развития в его пользу. Этот парадокс наводит на мысль, что для становления российской государственности подобная межрегиональная дифференциация и доминирование центра играло ключевую роль. Данная статья ставит целью выдвинуть гипотезу, объясняющую истоки такого положения, основанную на политико-географическом методе. Внутренний «Другой» как третий механизм государственного строительства Традиционно выделяется два ведущих территориальных основания формирования государственности: национальное строительство и угрозы безопасности [Kuus, Agnew2008:99-100] или, другими словами, маркирование ментальных границ сообщества «Мы» и актуализация «Других» [Тимофеев 2008]. Процесс национального строительства связывает территориально обособленную культурную общность с формирующимися политическими институтами, что позволяет населению выступить источником легитимности будущего государства [Yack 2001]. Если национальное строительство является внутренней основой формирования государственности, то внешней выступают угрозы безопасности, точнее, дискурс о них, который формирует образ «Других», на противопоставлении себя которым и формируется нация. Помимо политических границ, 1 новому образованию нужны границы идентичности, которые создаются за счет осознания угроз извне. Кроме того, угрозы безопасности мобилизируют население, чем значительно ускоряют внутреннюю легитимацию [Campbell 1998]. Эриксен противопоставлял эти два механизма как «мы-признак» (“we-hood”, общая идентичность и общая миссия) и «наспризнак» (“us-hood”, противопоставление внешнему реальному или воображаемому врагу) [Ekirsen 1995: 427]. Важно заметить, что в обоих механизмах партикуляризм (как ключевый вызов государственности – выделение себя среди других) имеет явно выраженную географическую основу. Ведущим признаком национального самосознания становится именно принадлежность общей «исконной» территории, которая оказывается важнее этно-конфессионального или социально-экономического единства. Последние, хотя и осознаются лучше, но в начальный период нациестроительства не так гомогенны, как на позднейших этапах, когда они начинают превалировать над признаком автохтонности территории. Иными словами, «мы» и «они» могут быть нанесены на карту, даже если точно определить, кто «мы», а кто «они», пока не получается. Это, в частности, объясняет, почему территории, утратившие этническую самобытность, продолжают сохранять миф о своем партикуляризме (Корнуолл в Англии, Истрия в Хорватии, Ингерманландия в России и др.). И все же два описанных механизма не могут в достаточной степени адекватно объяснить процессы государственного строительства. Исходя из описанных принципов, должны формироваться исключительно гомогенные нации, основанные на понимании своей общности (в первую очередь, территориальной) и инаковости по отношению к внешним силам. Однако почти любое государство оказывается гетерогенным и неравномерно развитым: в Италии и США промышленному Северу будет противостоять сельскохозяйственный Юг, в Германии и Украине различия будут пролегать по линии Запад-Восток, во Франции и Англии более развитыми окажутся районы вокруг столицы, а менее развитыми – ближе к окраинам и т.д. В логике двух механизмов государственного строительства такая часть страны будет обособляться (вплодь до отделения), развивая свое региональное самосознание и противопоставляя себя другой части. В ряде случаев так и произошло – от Нидерландов, приняв католицизм, отделились фламандцы, промышленная Чехия разошлась с сельскохозяйственной Словакией и др. В одной из предыдущих работ мы анализировали природу такого продолжающегося дробления, связывая его с процессом балансирования территорией между окружающими центрами силы [Окунев 2011]. Но если развивать действие двух приведенных механизмов до 2 бесконечности, то процесс дробления политической карты мира и расщепления наций будет идти непрерывно, чего, тем не менее, в таком масштабе не наблюдается. Наличие в каждой стране стойких «центр-периферических» отношений наводит на мысль о существовании третьего механизма государственного строительства – внутреннего «Другого». Процесс межрегиональной дифференциации внутри государства через создание и поддержание внутренних ментальных границ между центром и периферией является механизмом, позволяющим выявлять территории, нуждающиеся в поддержке для сохранения соответствия национальным нормам, и, соответственно, поддержания государственности [Yiftahel 1998: 37]. У данного механизма выделяются два измерения: геохронополитическое и конструктивистское. Геохронополитическое измерение означает, что центр-периферические отношения являются географической проекцией хронополитических (временных) различий. Общество дифференцирует пространство через дихотомию современного и отсталого [Agnew 2003: 36]. Представляя в духе модерна историю в качестве линейного развития от Дикости к Современности, за одними регионами закрепляется статус современных или развитых, в то время как другие представляются как отсталые или неразвитые. Однако, развитость может определяться только на противопоставлении с отсталостью, и наоборот. Такая геохронополитическая дифференциация действует и на международном уровне («развитый Запад/Север» - «Третий мир»), и на внутрирегиональном уровне. Создание и поддержание внутренних ментальных границ между центром и периферией обычно позволяет центру ощущать себя развитым, а периферии понимать свою отсталость, т.е. необходимость развиваться в колее более передового центра. Конструктивистское измерение предлагает критическая геополитика (по определению В.А. Колосова – дискурсивная [Колосов 2012: 170]). По мнению К. Джонсона и А. Коулман, «указание центром на экономически и культурно более слабый регион объединяет оставшуюся часть этого государства за счет создания мифа, демонстрирующего величие национальных идеалов и опасность уклонения от них» [Johnson C., Coleman A. 2012: 867, перевод Джонсон К., Коулман А. 2012: 111]. Авторы находят параллели между мифом о внутреннем «Другом» и представлениях о Востоке, описанными Э. Саидом в «Ориентализме» [Said 1978]. Подобно тому, как мистический, экзотический, не поддающийся контролю и неразвитый Восток был создан европейцами до полноценного знакомства с ним посредством дискурса, противопоставлявшего Восток Западу, внутренний «Другой» «вначале оказывается подчинен, благодаря внутреннему колониализму, а затем ему приписываются отрицательные характеристики – например, культурная или моральная отсталость, коренящаяся в его колониальном положении» 3 [Johnson C., Coleman A. 2012: 868, перевод Джонсон К., Коулман А. 2012: 112]. Представления об отсталости периферии можно считать мифом о внутреннем ориентализме. Центр-периферическим отношениям посвящено множество литературы [см. например, Бусыгина 2006, Туровский 2007], однако в исследованиях таких отношений в качестве механизма государственного строительства, на наш взгляд, еще есть лакуны. Кроме того, межрегиональная дифференциация обычно исследуется как негативное явление, от которого государству рекомендуют «избавиться», что оставляет в тени изучение продуцирования мифа о такой дифференциации как необходимого процесса поддержания единства страны. Ключевой вопрос здесь – где предел эффективности стратегии подобной маргинализации (пусть и несознательной в ряде случаев) центром периферии, при переходе которого периферия начинает тяготеть к сепаратизму? Вслед за С. Рокканом, для объяснения подобного предела можно обратиться к понятию «выход», используемому А. Хиршманом для описания стратегии индивидуального экономического поведения [Hirshman 1970, Rokkan 1974]. В европейском «поясе городов» на границе романской и германской культурных идентичностей возможностей выхода было много: помимо тяготения к великим центрам севера, окружавшим регион со всех сторон света (Англия, Франция, Германия, Австрия, Италия), были варианты присоединения к буферным государствам (Швейцария, Нидерланды) или образования собственного государства (Люксембург, Лихтенштейн). Это обусловило высокую конкуренцию между акторами за данные владения и, соответственно, их значительную автономизацию: стратегия внутренней маргинализации в такой среде бы не сработала. Ситуация была стабилизирована протестантской реформацией, которая перекрыла каналы культурного «выхода», создав условия для централизации государств [Rokkan 1973: 79, в переводе Роккан 1973: 53]. Противоположным примером могут служить осколки Золотой Орды в России, возможностей «выхода» которых были значительно меньше. Как замечает Е.Ю. Мелешкина, «чем выше контроль за границами («выходом»), тем больше возможностей иерархических структур стабилизировать и легитимизировать свои доминирующие позиции» [Мелешкина 2012: 37]. Как будет показано дальше, внутренний ориентализм оказался ключевым элементом формирования российской государственности, однако сложная политикотерриториальная схема устройства России, конечно, не сводится к подавлению центром внутреннего «Другого». Даже при невысокой возможности «выхода» такая стратегия в чистом виде не могла сохранять единую страну от Балтийского до Японского моря. На 4 наш взгляд, на централизованного разных исторических государства этапах активно в России задействовались при все формировании три механизма: национальное строительство (мы-признак), мобилизация угрозами безопасности (наспризнак, внешний «Другой») и внутренняя дифференциация (внутренний «Другой»). В данном анализе мы сосредотачиваемся на третьем механизме. Для формирования и удержания межрегиональной дифференциации (и в хронополитическом, и в конструктивистком измерении) российский центр использует стратегию выделения и поддержки полупериферии. В данном случае мы обращаемся к термину И. Валлерстайна, использовавшемуся для объяснения межгосударственных отношений, но который, по нашему мнению, можно применить и для анализа политико-территориальной структуры отдельной страны. Напомним, что полупериферия в мир-системе И. Валлерстайна играла двоякую роль: с одной стороны она частично отклоняла политическое давление периферии на ядро (выступала своеобразным буфером), с другой – осуществляла экономический обмен между ними [Wallerstein 1974: 349-350]. Поддержка центром полупериферии, добавим мы, создавало у периферии надежду на такое же отношение к себе, в результате, сохраняя обоих в орбите центра. Несмотря на существенную критику идей И. Валлерстайна [см. например, Эстевуд 2009], в целом его концепция полупериферии позволяет углубить понимание структуры политических процессов. Структуру любой страны можно, таким образом, представить в виде схемы «центр – полупериферия – периферия». Полупериферия может быть как естественной, т.е. возникшей в ходе объективных социо-экономических предпосылок, так и искусственной, т.е. созданной центром для решения специфических геополитических задач, в том числе продуцирования мифа о внутреннем «Другом». История российской государственности представляется нам как процесс периодического искусственного воспроизводства полупериферии, закреплявшего ментальные границы внутреннего «Другого». Процесс воспроизводства внутренней российской полупериферии Российская государственность сама по себе имеет периферийное происхождение. Великая русская равнина была глубокой периферией как для Западной Европы, так и, что важнее, для Константинополя и викингов, чья совместная торговля через балтийскочерноморские речные бассейны создала пространство для экономической централизации восточнославянских племен в IXв. Прародитель русского государства – Киевская Русь – 5 формировалось на противопоставлении себя, в первую очередь, двум центрам, от которых зависела экономически, – северного в Скандинавии и южного в Византии. Центр формирования русского государства оказался во вторичной периферии, окраинной даже для Киева, – на территории так называемого ополья или залесья – нынешней Владимирской, Ярославской и северо-восточной части Московской области. Среди множества причин переноса ядра русской государственности отмечают и средневековый климатический оптимум, сложившийся в этих местах в Средние века [Макаров 2009], и барьерную функцию брянских (или дебрянских – от «дебри») лесов, отчасти сберегавших находившиеся за ними (в за-лесье относительно Киева, отсюда наименование городов Переславль-Залесский) территории от разрушительных набегов татаро-монголов [Тихомиров 1979: 123], и границу природных зон (смешанных лесов и тайги), окаймлявшую ядро с севера и способствовавшую обмену между разными типами хозяйствования [Лазаревич 2005]. Так или иначе, случилось то, что многократно происходило в истории: новый виток развития начался в периферии бывшей империи («пояс городов» – бывшее пограничье Римской империи, США – периферия Британской империи, Санкт-Петербург – новая столица на периферии Московии и др.). Пограничные районы, находясь на стыке культур и типов хозяйствования, агрегируют новации всех своих соседей и при переходе на новый этап развития оказываются более конкурентоспособными по отношению к ядру. Новое ядро оказалось геополитически более выгодным, нежели старое. Во-первых, оно оказалось в центре огромной равнины, в потенциале дававшей возможность контролировать несметные ресурсы, и главное, как и в случае с линией разграничения романской и германской культурных общностей, давшей европейский «пояс городов», на цивилизационной границе славян, финно-угров и тюрков. Не случайно, Л.Н. Гумилев считал русскую нацию соединением славянского и тюркского этнических кодов [Гумилев 2001]. Если добавить еще и финно-угров и указать, что подобное слияние началось на территории Владимирской Руси, то можно согласиться с подобным утверждением. И все же русское ядро сложилось не вокруг Владимира, Суздаля или Ростова Великого, а вокруг незначительного на тот момент поселения Москвы. С чем это было связано? С.В. Рогачев отмечает, что Москва находится в точке максимального сближения Волги и Оки, что позволяло маленькому уездному городу контролировать перевал грузов из одной в другую речную систему и, соответственно, стать экономическим ядром ВолгоОкской Руси [Рогачев 2005]. Действительно, после Нижнего Новгорода Волга уходит на север к Костроме и Рыбинску, а Ока – на юг к Рязани, но потом реки как бы поворачиваются друг к другу и максимально сходятся между Дубной и Коломной, чтобы 6 потом опять разлететься: Волга – к Твери, а Ока – в Орел. В какой-то момент во Владимирской Руси смещается геополитическое позиционирование: княжества перестают понимать себя в рамках залесской дихотомии Киевской Руси, и, следовательно, стремятся разместить свои центры глубже в залесье, ближе к окаймляющей Русскую равнину Волге. Залесские образования начинают воспринимать себя как общность, противопоставленную, в том числе, и степной южной Руси. Как результат, периферийное создание замещается ядерным, влекущим необходимость укрепления своей государственности в Волго-Окской нише, географическим центром которой выступает Москва. Неслучайным в этой связи выступает тот факт, что первыми в состав Московского княжества вошли земли к северу и югу от ядра – в сторону к речным артериям Оки (Коломна в 1301 г. – захвачена у Рязани буквально через четверть века после выделения отдельного Московского княжества) и Волги (покупка Угличского княжества в 1328 г.). К концу XVв. централизованное московское государство заняло почти всю ВолгоОкскую нишу, отношения между Москвой и присоединенными землями носило классический центр-периферический характер, однако для дальнейшего расширения требовалось более сложная политико-территориальная структура. Прекрасным примером стратегии выхода Московского княжества из Волго-Окской ниши может служить пример Касимовского ханства. В середине XV в. московские князья выделяют для татар часть территории нынешней Рязанской области для создания вассального Касимовского ханства [Беляков 2007]. Город Касимов (также, кстати, расположенный на берегах Оки) до сих пор сохраняет самые старые на территории центральной России татарские мечети, мавзолеи и кладбища. Ханство просуществовало до конца XVII в. и стало одним из примеров первой русской полупериферии. На наш взгляд, у формирования подобной модели было, по меньшей мере, два преимущества. Во-первых, создание в новых колонизуемых землях менее централизованных территорий и их вассалитет сокращали по С.Роккану потенциал «выхода». Во-вторых, и это важнее, полупериферия становилась буферной зоной российской колонизации и создавала привлекательный образ российского государства у других территорий. Необходимо отметить, что по мере роста страны полупериферия часто переходила в периферию. Так, после присоединения Казанского и Астраханского ханств постепенно теряется полупериферийная функция Касимова. Помимо Касимова, в роли полупериферий первой волны выступали на западе Псковская республика (вассалитет с 1348 года, автономия в 1399-1510 гг.) и Смоленское великое княжество (вассалитет в 7 1355-1386 гг.), на востоке Вятская (вассалитет в 1411-1485 гг.) и Югорская земли (вассалитет в 1483-1582 гг.), марийский протекторат (1487-1521 гг.) и другие территории. Во второй волне колонизации в XVI-XVII вв. полупериферийными образованиями становятся: на западе Запорожская Сечь, на юге Калмыцкое ханство (вассалитет в 15571724 гг.), на востоке Ногайская Орда (ограниченный вассалитет в 1555-1634 гг.), Сибирское ханство (вассалитет 1555-1572 гг.), вассальные княжества на территории современного Ханты-Мансийского АО (Кодское, Обдорское, Кондинское, Пелымское и др. в XVI в.). К началу XVIII в. успешная колонизация расширяет нишу России с Волго-Окского междуречья до Великой русской равнины на границе Европы с Азией. Перед страной встает вызов – продолжение роста и переход на новые этап развития связан с выходами к морям. С.В Рогачев просит найти ближайший к Москве берег мирового океана, чтобы безошибочно понять, где должен был расположен новый крупный центр России – этот берег находится у впадения Невы в Балтийское море – именно там и будет основан СанктПетербург [Рогачев 2005]. На юге, дальше от Москвы, на донских берегах у Черного моря строятся Азов и Ростов-на-Дону. Двумя руками российская колонизация пытается ухватиться за два моря – Балтийское и Черное – и вторгается в традиционные ареалы иных культур: Швеции на севере, Османской империи на юге и Польши между ними. Окончательно оформляется структура российского государства с геополитическим центром, выдвинутым далеко на запад к европейским технологиям и рынкам сбыта, и ресурсной базой, находящейся глубоко в тылу на востоке. Для того чтобы укрепиться в новой полосе, применяется тот же метод полупериферий. Третьей волной таких образований станут: на севере Финляндия (автономия в 1806-1917 гг.), Царство Польское (1815-1917 гг.), на юге Бессарабия, Валахия и Молдавия (протекторат в 1774-1856 гг.), Абхазия (автономия в 1810-1864 гг.), Сванетия (автономия в 1812-1833 гг.), на востоке Казахское ханство (протекторат в 1740-1822 гг.), Бухарское, Хивинское и Кокандское ханства (вассалитет 1860-1870-е гг.), Сахалин (совладение с Японией в 1844-1875 гг.) и другие образования. К числу последних полупериферий Российской империи четвертой незавершенной волны можно отнести Туву, Северный Иран, Туркестанский край (УйгурСянганский АО Китая), Монголию, Манчжурию, Ляодунский полуостров, Карскую область, Галицию, Шпицберген и ряд других образований. Все они не вошли в состав России из-за политического кризиса начала XX века, кроме Тувы, которая войдет в состав России только в середине XXв. Санкт-Петербург, выдвинутый глубоко в Балто-Черноморскую систему, зону соприкосновения западно и восточноевропейских цивилизационных ниш, мог бы стать 8 лидером второго европейского «пояса городов» на стыке двух культур (КенигсбергКалининград, Вильнюс, Варшава, Витебск, Минск, Львов, Киев и др.) [Ильин, Мелешкина 2010]. Однако после распада Российской империи геополитический код России смещается с европоцентричного на изоляционистский и центростремительные процессы возвращают ядро российской государственности в Москву. Политико-территориальная система Советской империи также состояла из колец периферий и полупериферий. Два кольца полупериферий образовывали союзные республики Прибалтики, Восточной Европы, Закавказья и Средней Азии, и полузависимые народные республики от Кубы до Вьетнама. На наш взгляд , о схожей политико-территориальной стратегии можно говорить и в современной значительными России. В качестве государственными полупериферий вливаниями выделяются окраинные поддерживаемые Санкт-Петербург, Калининградская область, Северный Кавказ и Дальний Восток а также богатый полезными ископаемыми север страны (Ямал, Югра, Якутия, Чукотка и т.д.). Отдельными примерами полупиферии остаются вассальные от России частично признанные Абхазия и Южная Осетия и непризнанное Приднестровье. Таким образом, процесс формирования и развития российской государственности, на наш взгляд, – есть процесс воспроизводства полупериферий – территорий, формировавших дискурс внутреннего «Другого», усиливавший привлекательность страны в зонах новой колонизации и маргинализирующих внутренние периферийные регионы. Вместо типичной структуры «центр-полупериферия-периферия» в России сложилась схема «центр-периферия-полупериферия». Более того, периферийный слой можно разделить на ряд подслоев, формировавшихся по мере продвижения полупериферии вовне. Наиболее глубокая периферия I будет располагаться вокруг Москвы в ВолгоОкском ядре, далее последуют периферия II в европейской части России и, наконец, периферия III, включающая районы Урала и Сибири. Окаймляться структура будет полупериферией Санкт-Петербург – Калиниград – Кавказ – Забайкалье и Дальний Восток – Север. Эмпирическая разминка Представленный массив предположений требует комплексной методологии эмпирической верификации: от концептуального картирования до глубинного дискурсанализа. Однако не всегда сложность метода коррелирует с изяществом верификации. В нашем случае сама гипотеза требует нетривиального решения: ведь ткань дискурсивных 9 практик, приводящих к искусственной поддержке полупериферии и маргинализации периферии очень тонка: она запрятана за благонадежными цифрами и красивыми программами и речами. Поэтому мы взяли на себя смелость предложить в качестве эмпирической разминки (до верификации еще далеко) картографический метод, коль скоро мы пытаемся понять пространственные закономерности, а языком географии остаются карты. В качестве эмпирического материала выбраны специфические данные : статистика использования различных ключевых слов в разных регионах в основной российской поисковой системе Яндекс. Статистическое приложение системы Яндекс позволяет показывать региональный срез статистики поиска различных запросов на карте. Для отображения используется статистический аффинити индекс (affinity index, «региональная популярность») – доля, которую занимает регион в показах по данному слову, деленная на долю всех показов результатов поиска, пришедшихся на этот регион. На рис. 1-7. интенсивность цвета соответсвует более высокому значению аффинити индекса. Попробуем представить три механизма государственного строительства в виде ключевых слов и проследим региональные различия в обращении к таким словам. Для иллюстрации «мы-признака» нами было выбрано слово «русские» (рис.1), а для «наспризнака» – слова «Европа» (рис.2) и «Китай» (рис.3). Рис. 1. Региональный срез статистики поиска слова «русские», 11.05.2013, http://wordstat.yandex.ru Как мы видим, «мы-признак» (рис.1) в региональном срезе дает относительно ровную картину по России (с небольшими отклонениями на Северном Кавказе и Дальнем Востоке). 10 Рис. 2. Региональный срез статистики поиска слова «Европа», 11.05.2013, http://wordstat.yandex.ru Рис. 3. Региональный срез статистики поиска слова «Китай», 11.05.2013, http://wordstat.yandex.ru Анализ «нас-признака» (рис.2-3) уже показывает существенную региональную дифференциацию, отражающую разницу геополитического позиционирования запада и востока страны. Попробуем проверить гипотезу о наличии периферии и полупериферии в России. Разница между этими слоями должна выражаться в отношении к центру и разпределяемым в нем социальным благам. Для начала возьмем за основу такие поисковые запросы как «Москва» (рис.4), «командировка в Москву» (рис.5) и «назначение Москвой» (рис 6). 11 Рис. 4. Региональный срез статистики поиска слова «Москва», 11.05.2013, http://wordstat.yandex.ru Рис. 5. Региональный срез статистики поиска слова «командировка в Москву», 11.05.2013, http://wordstat.yandex.ru 12 Рис. 6. Региональный срез статистики поиска слова «назначение Москвой», 11.05.2013, http://wordstat.yandex.ru Анализ показывает, что большую зависимость от центра демонстрируют регионы вокруг Москвы и к северо-востоку и юго-востоку от нее (выделенные нами первый и второй круги периферии). Теперь возьмем слово «федерация» (рис. 7), к которому, на наш взгляд, должны обращаться регионы с более самодостаточным позиционированием. Согласно гипотезе, такими регионами должна быть представлена окраинная полупериферия. Рис. 7. Региональный срез статистики поиска слова «федерация», 11.05.2013, http://wordstat.yandex.ru Таким образом, в России складывается парадоксальная ситуация: наиболее поддерживаемые центром регионы в ментальной структуре оказываются более независимыми от центра, в то же время регионы с большим потенциалом 13 самодостаточного экономического развития (в том числе, центры в Поволжье, на Урале и в Сибири) оказываются во внутренней периферии. Отметим еще раз, приведенных анализ лишь разминка, открывающая дорогу более глубоким и системным исследованиям пространственной структуры России в рамках выдвинутой наим гипотезы. Однако даже первое приближение подтверждает наличие в стране пространственной структуры «центр-периферия-полупериферия». Межрегиональная дифференциация, основанная на построении образа о внутреннем «Другом», по всей видимости, является одним из ключевых механизмов государственного строительства. В России построение такого образа происходила за счет воспроизводства полупериферий на окраинных территориях новой колонизации. В результате сложилась структура «центр-периферия-полупериферия», страна оказалась «вывернута» по направлению к своим дальним рубежам. Подобная ментальная карта, отражающая приоритеты регионального развития страны, не совпадает с экономическим хребтом государства, в котором ведущие экономические центры расположены во внутренних районах (особенно в Поволжье, на Урале и в Сибири). Это создает вечную дихотомию территориального развития страны, мечущейся между централизацией и необходимостью развития регионов. Список литературы 1. Agnew J.A. Geopolitics: Re-visioning world politics.– L.-N.Y.: Routledge, 2003. 2. Cambell D. Writing security: United States foreign policy and the politics of identity Minneapolis: Univ. of Minnesota press, 1998. –308 p. 3. Eriksen T.H. We and us: Two modes of group identification//Journal of Peace Research. 1995. Vol. 32. No. 4. P. 427-436. 4. Johnson C., Coleman A. The internal Other: exploring the dialectical relationship between regional exclusion and the construction of national identity // Annals of the Association of American geographers. – 2012. – Vol. 102, No. 4 – P. 853-880. 5. Kuus M., Agnew J. Theorizing the state geographically: sovereignty, subjectivity, territoriality //The SAGE Handbook of Political geography / Ed. by Cox K.R., Low M, Robinson J. – L.: SAGE Publications, 2008 – P. 95-106. 6. Rokkan S. Cities, states and nations: a dimensional model for the study of contrasts in development //Building states and nations: models and data resources. – L.: Sage, 1973. – P. 73-91. 7. Said E.W. Orientalism. NY.: Pantheon, 1978. 14 8. Wallerstein I. The modern world system. – NY.: 1974. 9. Yack B. Popular sovereignty and nationalism//Political theory. –2001. -Vol. 29, № 4. –P. 517-536. 10. Yiftachel O. Nation-building and the division of space: Ashkenazi domination in the Israeli “ethnocracy”//Nationalism and Ethnic Politics.– 1998.– Vol. 4. №. 3. –P. 33-58. 11. Беляков А. В. Рождение Касимовского царства / Историографическое наследие провинции. — Рязань: Издательство РИАМЗ, 2009. — С. 66-74. 12. Богатуров А.Д. Экономическая политология: отношения бизнеса с государством и обществом. – М.: Аспект Пресс, 2012. – 240 с. 13. Бусыгина И.М. Политическая регионалистика. – М.: МГИМО-Университет,2006. – 280 с. 14. Гумилёв Л. Н. Этногенез и биосфера Земли. – СПб.: Кристалл, 2001 15. Джонсон К., Коулман А. Внутренний «Другой»: диалектические взаимосвязи между конструированием региональных и национальный идентичностей // Культурная и гуманитарная география. – 2012. – Т. 2, № 2. – С. 107-125. 16. Ильин М. В., Мелешкина Е.Ю. Балто-Черноморье: времена и пространства политики: монография. — Калининград: Изд-во РГУ им. И. Канта, 2010. — 386 c. 17. Колосов В.А., Зотова М.В. Геополитическое видение мира российскими гражданами: почему Россия не Европа? // Полис. – 2012. № 5. – С. 170-186. 18. Лазаревич К.С. Изучение географии России по природным зонам. Смешанные леса // География. – 2005. – № 20 (795). 19. Макаров, Н.А. Археологическое изучение Северо-Восточной Руси: колонизация и культурные традиции // Вестник РАН. – 2009. – Т. 79, № 12 – С. 1068-1079. 20. Мелешкина Е.Ю. Формирование новых государств в Восточной Европе. – М.: ИНИОН РАН, 2012. – 252 с. 21. Окунев И. Ю. Политико-географические аспекты государственности (анализ опыта микрогосударств)//Политическая наука. – 2011. – № 4. – С. 162-174. 22. Рогачев С.В. Понятийный аппарат пространственного анализа // География. – 2005. – № 18 (793). 23. Роккан С. Города, государства и нации: пространственная модель изучения различий в развитии // Политическая наука. – 2006. – № 4. – С. 46-72. 24. Тимофеев И.Н. Политическая идентичность России в постсоветский период: альтернативы и тенденции. – М.: МГИМО-Университет, 2008. – 176 с. 25. Тихомиров М. Н. Залесские города // Список русских городов дальних и ближних. Русское летописание. — М.: Наука, 1979. – С. 123—128. 15 26. Туровский Р.Ф. Центр и регионы: проблемы политических отношений. М.: ГУВШЭ, 2007. – 400 с. 27. Эстевуд Э. Современная мир-система Валлерстайна // Теория и методы в Современной политической науке. – М.: РОССПЭН, 2009. – С. 707-729. 16
