К юбилею А.И. Борозняка 2013
реклама
В.И. Михайленко профессор Уральского государственного университета Германия и Россия: нужен ли России германский опыт преодоления тоталитаризма1. Александр Иванович Борозняк принадлежит к той категории русской интеллигенции, которой не безразлична судьба России. Через все его исследования, обращенные к германской тематике, «красной нитью» проходят вопросы: «Нужен ли России немецкий опыт "преодоления прошлого"? Применим ли он в наших условиях, столь резко отличающихся от условий Германии? Будет ли в России востребован немецкий опыт, сумеем ли мы извлечь уроки из собственного трагического прошлого, избрать свой путь к национальному согласию, к стабильной и человечной демократии?»2 Только зашоренный человек «ритуализированным идеологическим фундаментализмом» (по определнию А.И. Борозняка) не пожелает увидеть, что современное величие и благополучие Германии связано с титанической работой всего германского общества по преодолению тоталитарного прошлого. В обращении к теме германских интеллектуалов и российских Л. Копелева и М. Гефтера тонко звучит вторая тема исследований А.И. Борозняка о роли интеллигенции в преодолении тоталитарного прошлого. На вопрос, «нужен ли России германский опыт преодоления тоталитарного прошлого» А.И. Борозняк отвечает однозначно - нужен. И он щедро делится с нами глубокими знаниями о послевоенной и современной германской действительности, о характере и особенностях извлечения немцами уроков из трагедии "третьего рейха", о сложном «пути нравственного очищения, восприятия и осмысления исторической правды о На основе расширенного и переработанного введения к книге А.И. Борозняка: Борозняк А.И. Прошлое, которое не уходит: Очерки истории и историографии Германии ХХ века. Екатеринбург: Изд-во Уральск. унта, 2004. 2 Борозняк А.И. Искупление. Нужен ли России германский опыт преодоления тоталитарного прошлого? М., 1999. 1 фашизме». Исследования А.И.Борозняка представляют, по сути дела, заявку на равноправный диалог российского и германского обществ (имеющих европейские гуманистические корни) о своем недалеком и печальном "выпадении из истории". Несмотря на очевидную убедительность германского опыта прощания с тоталитарным прошлым и построения новой сильной, единой, либеральнодемократической страны, он оказывается невостребованным российским социумом. Почему? Ответ на этот вопрос автор книги пытается найти в сопоставлении динамики посттоталитарных процессов в Германии и в России. "В течение полувека, – пишет А.И. Борозняк, – в ФРГ шел трудный процесс формирования антитоталитарного согласия, ставшего достоянием, как политической элиты, так и рядовых граждан"3. В России (наверное, единственной европейской стране, в которой не получила завершения буржуазно-демократическая революция) не нашлось интеллектуальной, политической или экономической силы, которая выступила бы за консолидацию общества на антитоталитарной основе. В послевоенной Германии, напротив, основной гарантией расчета с тоталитарным наследием стало формирование эффективной социально ориентированной экономики, становление стабильной демократии, утверждение фундамента гражданского общества. В трудах А.И. Борозняка обстоятельно показано, насколько сложным был процесс "выдавливания по капле" нацистского прошлого. Уже в первые послевоенные годы, пишет автор, в Германии были предприняты попытки отвести обвинения в нацистском прошлом от немецкого большинства. Появились легенды о "чистом вермахте". К перечню элит, якобы не связанных с гитлеризмом, государственные чиновники, впоследствии были предприниматели, добавлены юристы, высшие дипломаты. Активно утверждалась идея единоличной ответственности Гитлера за Борозняк А.И. Прошлое, которое не уходит: Очерки истории и историографии Германии ХХ века. Екатеринбург: Изд-во Уральск. ун-та, 2004. 3 преступления режима. Предпринимались попытки заставить замолчать "неудобных" для общественного мнения ученых, ставивших неприятные для элиты вопросы о вине и ответственности за нацистское прошлое. И среди них великий германский философ Карл Ясперс, который в далеком 1949 году, котрый ставил неприятные вопросы: "Забыть – значит принять на себя вину. Надо все время напоминать о прошлом. Оно было, оказалось возможным, и эта опасность остается... Опасность здесь в нежелании знать, в стремлении забыть и в неверии, что все это действительно происходило"4. Немецкий философ призывал к формированию нового исторического сознания: "Мы должны в изучении своей, немецкой истории руководствоваться новыми принципами. Изменяются не сами факты, а их оценка... Решающей становится ясность нового познания истории"5. А.И. Борозняк справедливо полагает, что "решающий прогресс в деле преодоления нацистского прошлого в ФРГ был достигнут… в пограничной зоне между историческим знанием и массовым историческим сознанием. Именно в этом пространстве разворачивались дискуссии, далеко выходившие за берега академического и университетского цехов, будоражившие общество, становившиеся индикаторами новых уровней исторической культуры, прямо влиявшие на направленность и характер исторических исследований, на вовлечение в оборот новых документальных источников". В российской интеллектуальной среде под напором власти тема покаяния практически заглохла. Современный отечественнцый правящий класс пытается подстроить недавнюю российскую историю под свою формирующуюся авторитарную державную идеологему, а отсюда логично вытекает административное вмешательство в научные процессы, ограничение историографического плюрализма, вытеснение на научную периферию антитоталитарных исследований отечественной истории. При 4 5 Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1991. C. 163. Ясперс К. Куда движется ФРГ? М., 1969. C. 87. этом как-то ушел в небытие и забылся один из лозунгов перестройки: "Правда не очерняет историю, она ее возвышает". Новая российская правящая элита пытается выстраивать национальное согласие на базе механического смешения "монархических", "белых", "красных" установок. Сможет ли российская демократическая интеллигенция достучаться до массового общества, до политической и экономической элиты? Найдется ли в нашей стране экономист-реформатор масштаба Людвига Эрхарда, под началом которого произошло "русское чудо"? В недавно опубликованном газетой "Известия" интервью писателя Фазиля Искандера, кумира диссидентской советской интеллигенции, звучат достаточно горькие слова сомнения: "Может быть, закончен переходный период, абсолютная свобода невозможна – она приводит к анархии. Сочетание экономической свободы с общей диктатурой на несколько лет, возможно, было бы полезней"6. Может быть, Россия обречена на тоталитарное прошлое, настоящее и будущее? В свое время меня поразило утверждение философа В.Г.Федотовой о том, что Германия стала частью Запада лишь в середине 50-х гг. ХХ века7. И это сказано о Германии, вклад которой в формирование современной Европы является неоспоримым. По этому поводу Хосе Ортега-и-Гассет обоснованно писал: "Когда средиземноморская культура уже была реальностью, не существовало ни Европы, ни Африки. Европа начинается тогда, когда в совокупный организм исторического мира входят германцы"8. Тем не менее, выводы В.Г. Федотовой и Х. Ортега и Гассета не противоречат друг другу. Напротив, они подтверждают тот факт, что можно размышлять над предрасположенностью обществ к определенным типам модернизаций, но, очевидно, нельзя говорить об их обреченности на строго детерминированные пути развития. Известия. 2004. 6 марта. Федотова В.Г. Типология модернизаций и способов их изучения // Вопросы философии. 2000. № 4. С.6. 8 Ортега-и-Гассет Х. Размышления о "Дон Кихоте". СПб., 1997. С.68. 6 7 В трудах А.И. Борозняка содержится обширный материал для размышлений о роли субъективных факторов в выборе путей модернизации. Прежде, чем встать в один ряд с западными демократиями, германское общество выстрадало свободу, прошло унизительную и очищающую процедуру осознания национальной вины и национальной ответственности. В отличие от многих интеллектуалов-шестидесятников, архитекторов перестройки и демократов ельцинской эпохи, А.И. Борозняк не утратил исторического оптимизма демократического выхода относительно России из возможности либерально- коммунистического и пост- коммунистического тоталитаризма. Труды А.И.Борозняка – честное и мужественное произведение совестливого автора, который продолжает культурные традиции М.Я.Гефтера и Л.З.Копелева. В них речь идет о старых как человеческий мир идеях, например, таких, как «служить или прислуживать», «о долге интеллигента», «об отношении к власти и отношениях с ней», «какой смысл быть в оппозиции» и др. Несколько лет назад читаю в одном из интернет-изданий о презентации книги кремлевского кукловода «философа Владислава Суркова», который «встал во главе интеллигенции» по реализации «Стратегии-2020». Неприсоединившихся объявили «террористичными и убогими»9. Эти слова принадлежали председателю союза «Свободная Россия» Модесту Колерову: «Если интеллигенция не хочет мыслить себя в рамке власти, она ничтожна, она террористична и убога, она деструктивна по отношению к той стране, которая на медные пятаки вырастила ее, и предает свою страну»10. Философское произведение В. Суркова представлял директор Фонда эффективной политики Глеб Павловский. Человек, которому судьба в связи с его близостью в 70-80-х гг. к М.Я. Гефтеру, способствовала проникновению в интеллектуальную лабораторию мыслителя и предоставила возможность осуществить свой собственный выбор. 9 http://newsru.com/russia/28apr2008/syrkov.html 10 Там же. А, может быть, как писал Дмитрий Писарев о своем поколении, «они осознали свое бессилие»? В 1976 г. М.Я. Гефтер, размышляя над судьбой России, рассуждал о возможной ее «приговоренности к неосуществимости»11. В широком контексте он писал об одной из важнейших исторических целей нашей страны - «порешить рабство», «особое, российское», которому «не мало и не слишком много – шесть, пять столетий». «...Убывающее и вновь накатывающее рабство. Множащиеся лики его. Низовое, «земельное», мужицкое – и вертикаль: сквозь все страты. Наверху еще отчетливей и неискоренимее». «И от того настоящее – это Бенкендорф, Победоносцев, Катков. И снова они – по сей день»12. Интеллигент и власть. «...Да и все, что прямое, все, что проще, то по неписаному закону сближает с властью,,,» Так было и в брежневскую эпоху. «Все та же российская исключительность – с заднего крыльца? Одни в мире, ни на кого не похожие?» «Недостача в «предпосылках» и избыток в блужданиях». И навязывание обществу «сверхзадачи»: «принуждения к единственному образу жизни, что ставит вне закона иные мотивы и жизненные установки»13. «Доказано, - пишет Гефтер, - что, чем разнообразнее любое сообщество, чем больше оттенков внутри даже одной человеческой разновидности, тем более они жизненны: имеют больше стимулов к развитию»14. В письме Генеральному прокурору СССР, в котором историк выступает в том числе в поддержку арестованного Г. Павловского, Гефтер предлагает диалог как метод сдвинуть с «мертвой точки» нерешаемость внутренних и внешних проблем, найти некатастрофический выход из сложившегося положения15. «...Логике каких общественных интересов может Гефтер М.Я. Из тех и этих лет. М., 1991, с. 21. Там же, с.20- 21. 13 Там же, с.32, 71. 14 Там же, с. 310. 15 Там же, с. 198-199. 11 12 отвечать эта растрата ума и самоотверженности» людей, «с даром и энергией духовных исканий», которых власть превращает в уголовных преступников», вопрошает Гефтер?16 Гефтер не отрицал, а, напротив, утверждал «разнонаправленность человеческого развития». Он не втискивал поиски России в привычные цивилизационные формы, но оценивал ее как « не просто отставшую, а осознающую себя отставшей», «вне мирового движения». «...От Чаадаева – сквозь весь XIX век одна мысль, одна генерализирующая идея: нет другой возможности для России включиться в человечество как «переначать для себя все воспитание человеческого рода». И Гефтер подчеркивает: «Не повторить, а переначать. Для себя, но все, не опуская тех «чужих» страниц, которые не просто поучительны, но непременны, поскольку ими заложены основы развития: преемственности через отрицание, через критику самой историей»17. Анализируя причины провала хрущевской оттепели в 60-е гг., Гефтер приходит к неутешительному выводу о том, что «невозможно переделать «систему», ориентированную на смерть, без «системного» же переоткрытия жизни». Современная правящая элита и ее интеллектуальное сопровождение смогли ли осуществить «системное переоткрытие жизни»? Гефтер обращал внимание на важную роль в этом процессе осмысления прошлого, обращение к которому «не может не входить в любую попытку, в любой проект обновления»18. Надеюсь, что авторы идеи «суверенной» России читали работу Гефтера, одного из интерпретаторов идей Руссо применительно к российскому государству. Противопоставляя брежневской Конституции 1977 г. свой проект, Гефтер делал акцент на суверенитете народа и общества. «Единственным источником власти и права в СССР является народ как Там же, с. 199-200. Там же, с.38,39, 59. 18 Там же, с. 68. 16 17 совокупность граждан. Любая попытка ограничения и ущемления народного суверенитета является тягчайшим преступлением»19. Не суверенитет государства от народа, а суверенитет народа как основной принцип взаимоотношений между обществом и государством. В полемике с американским историком Стивеном Коэном Гефтер критикует его за веру в «аппаратный прогресс»: «это самообман, быстро перерастающий и уже переросший в обман»20. Основная вина правящей элиты и обслуживающей ее «интеллигенции» в неадекватной оценке истинного места России, в навязывании мифологемы об исторической исключительности России, в формировании представления о том, что неразвитость России является ее достоинством, а третий путь единственно возможным. И снова обращаемся к Гефтеру, который Гефтер ставил «о нашей альтернативности, альтернативоспособности, воплощаемой в жизнь»21. Глеб Павловский, бравший интервью у Гефтера, задавал следующий вопрос: «Итак, «сталинский» образ жизни – это прежде всего утрата альтернативы?» Ответ Гефтера: «Я бы предпочел говорить не просто об утрате, а об уничтожении ее». «Альтернатива – это ведь не просто одно из двух: либо-либо. Это еще и выбор. Без выбора «либо-либо» пустой звук»22. Без сопоставления разных точек зрения, без дискуссии, без диалога может происходить то, что Гефтер назвал «нарастающим сужением поля выбора»23. Рассуждая о причинах краха НЭПа, Гефтер делает проницательный вывод о том, что нэп не получил развития, которое должно было привести к «созданию целого, достроенного до самого верха, до государства, сознательно опекающего и творящего многоукладность». «О недостроенность (недостраиваемость?) и разбился замысел. Разбился о боязнь выйти за предел первоначальной дерзости»». Простое (и кажущееся Там же, с.72. Там же, с. 88. 21 Там же, с. 248. 22 Там же. 23 Там же, с. 254. 19 20 простым) взяло верх над неопробованностью и робостью сложного и еще тем взяло, и, может быть, особенно тем, что сложное не нашло своей антропологии, своего миро- и человековедения (распознавания Мира в человеке!). «Ведь выбор – это люди, совершающие его или неспособные совершить»24. Гефтер российского выражал общества обеспокоенность от прошлого «с исторической его зависимостью удивительным своею повторяемостью отталкиванием демократии» и «с его не менее постоянными возвратами к собственной недемократической человечности». У Мераба Мамардашвили это явление массовизма в тоталитарных режимах получит иное имя - «миллионы самовластий». А Гефтер напишет о недемократической человечности, которая своей вовлеченностью в фантом осуществимой утопии и саморастворимостью в ней готовила вопреки себе собственную гибель25. Гефтер не оставил без внимания появление еще одного исторического феномена – «функционера революции, не мыслящего себя вне политики». «Особый человеческий тип, закон бытия которого гласил: не щадя себя, не щадить других. Функционер чувствовал себя демиургом истории, в этом равным своему лидеру – кумиру»26. Гефтер развивает мысль о судьбе функционера до того момента, когда он сам становится жертвой репрессий вследствие формирования Сталиным аппарата, «личного домена Хозяина, лишенного своего прошлого, а стало быть, и своего будущего». «Собственность власти сделала возможным распоряжение человеческой повседневностью в масштабах, близких к пределу...» «Отличие аппарата от функционерства не формальное, оно не в должностях и даже не в иерархии как таковой... Коренное отличие – непричастность аппарата к политике». «Отныне есть и могут быть лишь двурушники, дозревшие предатели, затаенные и изобличаемые изменники». Там же, с. 255-257. Там же, с. 352. 26 Там же, с. 352. 24 25 «Суть аппарата – посредничество между единственным вождем и единым народом»27. В лаконичной и предельно точной форме Гефтер проследил эволюцию роли и функционала бюрократической обслуги недемократического режима, ее прошлую и, возможно, будущую судьбу. «Политика лишается смысла», «уничтожение политики» как путь к становлению сталинской или обновленной сталинской антропологии. «Превращение человека в заложника могущества вернуло Россию к внеполитическому существованию, сделав заново злободневной и, по существу, центральной проблему «вертикальной» несвободы»28. Неужели так и обречены мы передвигаться в диапазоне от антиСталина к не-Сталину? «Неужто, как заведено у нас в России, так и задано нам менять себя чередой взлетов и падений?»29 В разгар горбачевской перестройки Гефтер обратил внимание на сущностные, как он сам называл, «проблемы проблем», к которым он относил обновление самого государства. «Демонтаж «сверхдержавы» следует увязать с демонтажом социума власти...» «Императив 80-х: не противостояние и не обманное единство «сверху донизу», а неуклонно набирающая энергию и силу консолидация – добровольная и нравственно опрятная. Она-то и способна сделать «систему» полезно неустойчивой. Ибо все растущее снизу жаждет не слияния, а равноправия «вертикалей», вступающих в диалог между собой и государством» Проблема проблем – увязка этих процессов; способ увязки как политическая форма народной жизни... Не здесь ли споткнулась перестройка, не тут ли буксует «демократизация»? Выход из сталинской унификации, он же вход в суверенную жизнь Гефтер видел в «распорядительстве собственной судьбой, по самому смыслу своему исключающие один и тот же жизненный уклад, Там же, с. 356-357, 415. Там же, с. 359, 416. 29 Там же. С. 366. 27 28 одну и ту же структуру власти, одну и ту же форму сознания для всех отечественных широт и долгот»30. Гефтер неоднократно сравнивает Россию с «кентавром», «две проекции слились - на время! - воедино»31. Смена вектора развития – вот главное, что должно было произойти для успешной модернизации. Не произошло. 90-е – начало ХХI века в какой-то мере повторили нэп как предпосылку смены вектора и не более того. Можно с сожалением констатировать, что на этом месте споткнулась не только перестройка, но и последовавшие попытки реформировать российское государство, которое было возвращено к привычным и знакомым формам. Неужели снова, как это было в недавний период российской истории, исследователю для того, чтобы быть собою, необходимо совершать «подвиг непредвзятости»? По-прежнему актуально звучат слова Гефтера: «Производство теоретических новинок на госдачах не способно дать ничего, кроме пустых слов и дурного вкуса». «Философская традиция существует как традиция раздумья, рефлексии, спора о природе человека с самим собой»32. «Обеспамятить Россию» можно по разному, в т.ч. через забвение преступлений, совершенных в ее истории. Юбилей тонкого и умного исследователя А.И. Борозняка дал повод снова погрузиться в диалог великих интеллектуалов о судьбах Германии и России. Немногие удостоены тем, что их мысли оказываются востребованными, с ними держат совет. Гефтер завещал: «Однако есть еще незримые поводыри и помощники – наши мертвые, живые мертвые. Они не подведут Вас. Посоветуйтесь с ними один на один. У них добрые мысли, нестареющие остережения33. Мы возвращаемся к мыслям Гефтера, Ясперса, Копелева, мы благодарны тем, кто помнит и поддерживает их в нашем интеллектуальном пространстве Там же, с. 374, 424. Там же, с. 413. 32 Там же, с 70, 390. 33 Там же, с. 289. 30 31 для нескончаемого диалога. «…Именно укоренение демократических, антитоталитарных ценностей в российском историческом (и шире: общественном) сознании, вызревание структур политического согласия могут стать гарантией выхода нашей Родины из кризиса. Следствием непреодоленности прошлого может быть только опасная неопределенность настоящего и еще более опасная неопределенность будущего». Вывод А.И. Борозняка, с которым нельзя не согласиться.
