Российская провинциальная культура в контексте глобальной
реклама
Российская провинциальная культура в контексте глобальной региональной стратификации: проблема социальной ценности «внутренних пространств». А.В. Дахин д.ф.н., проф., кафедра философии и политологии ННГАСУ. Феномен провинциальной культуры в России в последнее десятилетие 20 века всё более привлекает внимание исследователей самого разного профиля, от теоретиков и философов культуры, до историков-краеведов и музееведов. В настоящей статье мы хотим обратить внимание на один аспект этой обширной темы, на тот, в рамках которого провинциальная культура России анализируется в контексте вопроса о структуре, строении социального пространства. Этот контекст, так или иначе, периодически поднимается на поверхность отечественной научной и философской рефлексии. В 80-е годы – в связи с дискуссией о «формационной» и «цивилизационной» парадигмах развития общества, в 90-е годы – в связи с дискуссией о соотношении процессов «глобализации» и «регионализации». В обоих случаях налицо повышение интереса к вопросу о структуре социального пространства: является ли оно «единым» или «дифференцированным». Не трудно показать, что в прямой зависимости от понимания этого вопроса находятся взгляды на то, как функционирует и развивается культура, что считать ценным, а что незначительным в культуре прошлого и настоящего, в чём социальная значимость провинциальных формаций культуры. Современное обострение интереса к проблеме структурной организации социокультурного пространства вызвано, прежде всего, процессами глобализации, в которых активно поддерживаются «механизмы» неограниченного перемешивания исторически обособленных культур. В сочетании с иными (экономическими, технологическими, политическими) своими факторами, глобализация обостряет дискуссии о социальной ценности разнообразия форм культуры на планете, в частности, - по проблеме сохранения этнокультурного разнообразия. Неограниченная глобализация и унификация, по нашему мнению, концептуально враждебны в отношении всякой социокультурной исключительности, в отношении социокультурной индивидуальности, а значит – и в отношении пространственной обособленности, замкнутости, локальности культур. В чём состоит эта враждебность? Почему необходима ценностная реабилитация локальных формаций культуры? В чём социальная значимость и социальные функции провинциальной культуры в общем социокультурном ландшафте России? - всё это взаимосвязанные вопросы, побуждающие нас заниматься изучением структуры социокультурного пространства. Следует, прежде всего, отметить несколько линий, по которым формировались современные представления о структуре социального пространства. Во-первых, - это «линия» социологии, где понятие «социальное пространство» постепенно обретало статус самостоятельного, наряду, скажем, с понятием «общество»1. В частности, уже у Зиммеля есть отчётливое выделение таких аспектов, как «пространственная закреплённость», «дистанция», «граница», которыми определяется особый «социологический факт, который принимает географическую форму»2. В социологическом подходе важно то, что социальное пространство изучается как нечто обособленное в отношении пространства Филиппов А. Социология пространства: общий замысел и классическая разработка проблемы. // Логос. № 2. 2000. С.113-151. 2 Там же. С.147. 1 природы. Социальное пространство представляется имеющим свою «вертикальную» и «горизонтальную» стратификацию, в основании которой экономические, политические, социокультурные и иные стороны социальной жизни. Дистанции социального пространства с этой точки зрения – это дистанции между теми или иными социальными стратами, социальными группами, индивидами. Современная феноменология вырабатывает несколько иную «линию» понимания социального пространства, хотя исходная установка, что социальное пространство связано с социальным действием, сохраняется. Развиваясь в гносео-психологических контекстах, феноменология идёт от психологии зрения к философской гносеологии, отчасти воспроизводя агностицистские концепты Беркли и Юма. Здесь важно то, что социальное пространство мыслится субъектно, то есть как пространство, создаваемое активностью социального субъекта. «Мы отказались, - писал М. Мерло-Понти, - сделать геометрическое пространство имманентным пространству мифическому и вообще подчинить всякий опыт абсолютному сознанию этого опыта, которое бы разместило его во всеобщности истины, ибо единство опыта, таким образом понятого, делает непонятным его многообразие.»3 «Мы сказали, что пространство экзистенциально. … Новаторство феноменологии заключается не в отрицании единства опыта, но в его другом, сравнительно с классическим рационализмом, обосновании. Объективирующие акты – это не презентации. Естественное и изначальное пространство – это не геометрическое пространство и, сообразно этому, единство опыта не гарантируется каким-то универсальным мыслителем, который раскладывал бы передо мной содержание этого опыта и удостоверял бы для меня всякую науку и всякую способность по отношению этому опыту. Это единство только указано горизонтами возможной объективации, оно освобождает меня от любой особой среды только потому, что привязывает меня к миру природы, или к миру «в-себе», который охватывает все эти среды.»4 Иначе говоря, пространство развивается вокруг действующего как «его пространство», образуя для действующего мир «в-себе», закрытый для проникновения «снаружи». Причём в качестве базиса такого «негеометрического» пространства называется субъектный опыт. Может быть, более отчётливо эта мысль выражена в философии персонализма: ««Я» выступает как личность уже в наипростейших своих проявлениях, и моё воплощённое существование, отнюдь не обезличивая меня, является сущностным фактором моего личностного равновесия. Моё тело не есть объект среди других, пусть даже наиболее близких мне объектов; в противном случае каким образом оно могло бы присоединиться к моему субъективному опыту? В действительности оба опыта нераздельны: «Я» существует и телесно и «Я» существует субъективно – это один и тот же опыт. Я не могу мыслить, не обладая бытием, и не могу обладать бытием, не имея тела; с помощью тела я предстаю перед самим собой, перед миром, перед другими людьми;…» 5 «Я» человека и личности, которое действует в окружающем мире – вот исходная «точка» социального пространства. Это не декартова «геометрическая точка», ибо «Я-точки» не взаимозаменяемы, но каждая из них является началом системы отсчёта индивидуальной (отдельной) структуры социального пространства – началом микрокосма личности. Накопление индивидуального опыта сопровождается становлением индивидуального микрокосма, накопление коллективного опыта (например, этнического сообщества) – сопровождается Мерло-Понти М. Феноменология восприятия. СПб.: Ювента, Наука. 1999. С.376. Там же. С.378. 5 Мунье Э. Персонализм. //Французская философия и эстетика 20 века. М.: Искусство, 1995. С.127. 3 4 становлением коллективного социального пространства, которое тоже построено по принципам «микрокосма»: оно группируется вокруг некоторого центра, оно так или иначе локализовано и имеет границу. В противоположность декартовому, «геометрическому» здесь намечается концепция иного – «живого» или активного пространства, которая прокладывает путь к постижению специфики социального пространства и его структуры. Онтологические аспекты различения декартова и «живого» пространства были обозначены нами в другом месте6. Здесь важно отметить, что социальное пространство формируется социальной функцией, знанием и системами ценностей. Именно поэтому «близость» и «далёкость» в мире людей не совпадает по смыслу с понятиями «близко – далеко» в декартовом пространстве. Наше утверждение, состоит в том, что социальное пространство формируется и существует как «внутреннее пространство», то есть как активная, имеющая границы сфера, носителем которой является индивидуальный или коллективный социальный субъект, который, одновременно, образует постоянный центр, начало «системы отсчёта» всей этой пространственной структуры. Иначе говоря, всякая «точка» социального пространства может быть идентифицирована как фрагмент чьего-то «внутреннего пространства», и, соответственно, для иных социальных субъектов та же точка будет фрагментом их «внешнего пространства». Ещё одна важная «линия», подводящая к современному пониманию структуры социального пространства, дана Тартуско-московской семиотической школой Ю.М. Лотмана. Здесь вводится пространственное понятие «семиосферы», в структуре которой выделяются «центральные и периферийные» области. Применительно к культуре-тексту это разделение поясняется следующим образом. «Если рассматривать центральные и периферийные сферы культуры в качестве некоторых организованных текстов, то можно будет отметить различные типы их внутреннего устройства. Центральный мифообразующий механизм культуры организуется как топологическое пространство. … Законообразующий центр культуры, генетически восходящий к первоначальному мифологическому ядру, реконструирует миф как полностью упорядоченный, наделённый единым сюжетом и высшим смыслом. Хотя он представлен текстом или группой текстов, они в общей системе культуры выступают как нормализующее устройство, расположенное по отношению ко всем другим текстам данной культуры на метауровне.»7 «Система периферийных текстов, - читаем чуть ниже, - реконструирует картину мира, в которой господствует случай, неупорядоченность. Эта группа текстов также оказывается способной перемещаться не некоторый метауровнень, однако сведению в какойлибо единый и организованный текст она не поддаётся. Поскольку составляющими эту группу текстов сюжетными элементами будут эксцессы и аномалии, общая картина мира представляется как предельно 8 дезорганизованная.» Это фрагменты исследований сюжетного пространства литературного произведения, в структуре которого Лотман выделяет «центр» и «перифрию», собирающие вокруг себя разные смысловые элементы: центр более монолитен и нормативен, периферия – более разнородна и неопределённа. Эти базовые структурные элементы внутренних социальных пространств получают у того же автора и иную понятийную проработку. Дахин А.В. К вопросу о относительности пространства. // Феномен науки в 20 веке. Материалы межвузовской научной конференции. Н. Новгород: ННГУ, 1999. С.64-69. 7 Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. М.: Языки культуры, 1996. С.223-224. 8 Там же. С.224. 6 «Понятие географического пространства принадлежит к одной из форм пространственного конструирования мира в сознании человека. Возникнув в определённых исторических условиях, оно получает различные контуры в зависимости от характера общих моделей мира, частью которых оно является.» 9 С этой позиции Ю.М. Лотман приступает к исследованию понятия географического пространства в русских средневековых текстах. Литературный текст – это вербально выстроенный чертог внутреннего пространства автора, причём в одном случае – перед нами в качестве внутреннего пространства предстаёт весь Богом созданный мир (Данте), в другом – квартира и дом (Булгакова), в третьем - город. В связи с последним Лотман отмечает: «В случае, когда город относится к окружающему миру как храм, расположенный в центре города, к нему самому, т.е. когда он является идеализированной моделью вселенной, он, как правило, расположен в центре Земли. Вернее, где бы он ни был расположен, ему приписывается центральное положение, он считается центром. … Однако Город может быть расположен и эксцентрически по отношению к соотносимой им Земле – находиться за её пределами.»10 В этом фрагменте семиосфера литературного текста буквально копирует структуру внутреннего пространства текста-города. Их можно считать почти совпадающими с тою, однако, разницей, что субъектом литературного «внутреннего пространства» является писатель/читатель, а субъектом городского «внутреннего пространства» - горожанин. В отличие от литературного, городское пространство является сферой повседневного существования человека от дня рождения до дня смерти, но важно подчеркнуть, что внутренняя структурная его организация устроена так же, как и организация пространства литературного: все дистанции и границы определяются системой ценностей, знаниями и социальными функциями человека. Социальное пространство развивается от человеческой личности и вокруг человеческой личности. Его исходной и всякий раз уникальной структурной основой выступает живое «Я» личности, универсальное, нерасчленимое, постоянное от рождение до смерти. Это «первоначало» социального пространства существует всегда в той или иной мере будучи опредмеченным вовне, существует во взаимодействии с окружающими предметами и людьми. «Я» личности всегда как-то предметно дано в-себе и для-себя, оно обрастает внешним окружением из людей и вещей, с которыми личность самоидентифицируется: это любимые книги, любимая одежда, любимые люди – то есть всё то из внешнего окружения, без чего личность, её живое «Я» теряет собственную идентичность, теряет «лицо», теряет своё себя. В искусстве хорошо известен художественный приём, когда «характер героя» раскрывается через детали его внешнего вида, через особенности интерьера его комнаты, облики ландшафтов, с которыми идентифицировано «Я» его личности. Именно от того особенно ценится в музейных экспозициях присутствие подлинных вещей, состоявших в структуре внутреннего пространства ушедшей из этой жизни личности, что по их внешнему облику и взаимному расположению современный человек получает «подсказки», позволяющие представить, реконструировать в сознании характер и черты самой личности. Исходная «субстанция» внутренних социальных пространств – это, таким образом, живая и активная человеческая личность, взятая в единстве её «живого» и «опредмеченного» «Я». Третьим структурным элементом, без которого понимание устоев внутренних социальных пространств будет не полным, является личностная история, взятая в её алогическом становлении от рождения 9 Там же. С.239. Лотман Ю.М. Цит. соч. С.276. 10 до смерти (в скобках отметим особую значимость для этого аспекта понятия «длительность» А. Бергсона). «Живое» и «опредмеченное» «Я» формируются и развиваются в этом непрерывном процессе, вымечивая относительно замкнутую область личностного мира человека. Личностный мир – это и есть всё внутреннее социальное пространство человека. Объём личностного мира определяется масштабом личности. У кого-то он не выходит за границы родной деревни, а у кого-то он объемлет не один континент. Объём личностного мира может быть разным, но базовые структуры таких миров однотипны: центр этого мира – сама личность, её ценности, её знания, её социальные функции; все социальные дистанции «измеряются» этими самыми ценностями, знаниями, функциями, так что всегда есть в этом мире то, что человек ставит в «центр» своей жизни, как нечто самое ценное и важное, и есть то, что он относит к «периферии», как нечто несущественное, которым можно пожертвовать, от которого можно отказаться «в случае чего…». Внутренние социальные пространства человеческих сообществ имеют ту же базовую структуру: «центр + периферия + граница». Наблюдать эту структуру иногда бывает легче, потому что она материализуется, например, в планировочной структуре населённых мест: деревень, посёлков, городов. Здесь мы вновь пересекаемся с семиосферными контекстами Ю.М.Лотмана: «Погружённый в культурное пространство человек неизбежно создаёт вокруг себя организованную пространственную сферу. Сфера эта, с одной стороны, включает в себя идейные представления, семиотические модели, а, с другой, воссоздающую деятельность человека, т.к. мир, искусственно создаваемый людьми – агрокультурный и технический – коррелирует с их семиотическими моделями. Связь здесь взаимная: с одной стороны, архитектурные сооружения копируют пространственный образ универсума, а, с другой, этот образ универсума строится по аналогии с созданным человеком миром культурных сооружений.11 Архитектура, как и другие виды искусств, хотя более грубо и нечленораздельно, чем, скажем литература, даёт исследователю слепки личностных миров, реальные объёмные изваяния внутренних пространств человеческих индивидов (комната), семей (дом), поселенцев (город). Визуальный образ внутреннего пространства эстетически освоен в традиции православной иконописи и получил название «обратной перспективы»12. Планировочная структура отдельных населённых мест и целых регионов тоже вполне определённо указывает строение, направления и характер общения «внутреннего пространства» с окружающим миром. Замечательным образцом внутреннего пространства была, например, среднерусская дворянская усадьба 19 века, где элементами личностной самоидентификации «хозяина» были и природный пейзаж, и генеральный план усадьбы, и интерьеры, и способы варки варенья, и книги на полках, и стихи в альбомах и пр. и пр13. Комната, дом, город, страна – всё это может становиться частью внутреннего пространства личности или сообщества людей. В Очерках по географии искусства Ю.А. Веденин представляет итоги своих исследований внутренних пространств М.В. Ломоносова, Г.Р. Державина, А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Б.Л. Пастернака, А.Т. Твардовского. Строение и объёмы этих пространств реконструированы на основе их литературного Лотман Ю.М. Цит. соч. С.296. Флоренский П. Обратная перспектива. // Избранные труды по искусству. М.: Изобразительное искусство, 1996. С.9-72. 13 Рассказова Л.В. Русская провинциальная среднедворянская усадьба как социокультурный феномен (на примере усадеб Пензенского края). Автореферат дисс. … кандидата культурологии. Н. Новгород, 1999. 11 12 наследия14. Монография интересна ещё и тем, что рассматривая части культурного ландшафта, автор говорит о территориальных общностях культуры и природы, о территориальных культурно-природных комплексах15. Это важное пояснение к пониманию структуры внутренних социальных пространств: они всегда существуют в виде индвидуально-личностных или коллективных культурно-природно-хозяйственных комплексов повседневности и всегда занимают реальное физическое пространство. Отметим также и то, что Ю.А. Веденин даёт схему строения внутреннего пространства, где выделяет «центры новационной культуры», которые одновременно образуют «центр» внутреннего пространства, «очаги традиционной культуры», образующие периферийные области внутреннего пространства16. Со своей стороны, мы не можем не заметить, что в выделении двух базовых структурных элементов внутреннего социального пространства – «центра» и «периферии» - позиция Веденина совпадает с позицией Лотмана и с нашей. В том же, что касается функций центра и периферии, то тут позиции явно расходятся. Лотман акцентирует, как мы видели выше, нормотворческую функцию центра, тогда как периферию определяет как источник беспорядка, хаоса. Веденин вводит оппозицию «новация – традиция», которой различает «центр» и «периферию»: центр – источник новаций (и, можно было бы сказать, «хаоса», неопределённости), периферия – носитель традиций (и, можно бы сказать, упорядоченности). Прежде чем обозначить собственную позицию, обратим внимание на то, что если единое социокультурное (например, этническое) пространство объемлет несколько населённых мест, городов и деревень, принято говорить о регионе культуры и в целом о региональной стратификации общества 17. Люди живут, создавая для себя внутренние социальные пространства, а поэтому общество в целом живёт занимая локальные участки территории с более или менее чётко определёнными границами. Многомерная структура внутренних социальных пространств, и оседлый образ жизни сообществ, проецируется на плоскость территории в виде локальных сетей расселения, систем поселений, структурно развёрнутых во внутрь, к собственному архитектурному и духовному «центру». Внутренние пространства разного объёма проецируются на двухмерную плоскость территории в виде замкнутых в своих границах территорий разной площади. Эти проекции объёмных внутренних социальных пространств на плоскость земли и есть то, что мы называем регионами в культуре. Конфигурации регионов зависят от экономических, политических, административных, легитимных («белых») и не легитимных («серых») составляющих внутренних социальных пространств. Величина регионов и их социальная роль также определяется многими факторами, в том числе количеством внутренних пространств, приходящихся на одну и ту же территорию. Неизменным остаётся структура этой плоской проекции внутреннего пространства: в нём всегда есть место, в которое проецируется «центр» и есть место, куда проецируется «периферия». Термин «периферия» специально выделен, потому что теперь он стоит в контексте, где может быть заменён понятием «провинция». Провинция – это неотъемлемый структурный элемент всякого целостного и живого организма культуры, всякого активного внутреннего Веденин Ю.А. Очерки по географии искусства. С.-Пб.: Российский НИИ культурного и природного наследия, 1997. С.125-161. 15 Веднин Ю.А. Цит. соч. С.15. 16 Там же. С.19. 17 Дахин А.В., Распопов Н.П. Проблема региональной стратификации современной России. // ПОСИС. № 4. 2000. С.132-133. 14 пространства. Каркас его внутренней активности связан со взаимоотношениями «центр – провинция» и «провинция –центр» (а также с отношениями с внешним социальным миром, которые мы оставляем пока вне нашего внимания). Наличие провинциальной формации культуры всегда является свидетельством того, что мы имеем дело с некоторым регионом культуры, который а) имеет «центр» и б) имеет более или менее определённые границы. Встреча с провинциальными формами культуры может свидетельствовать о начале вашего присутствия во внутреннем пространстве, целостное распознавание которого будет возможным только после того, как будут открыты взаимосвязи (духовные, экономические, технологические и др.) найденной провинциальной формы с её «центром». Обострение дискуссий а тему провинциальности и провинции в культуре вызвано двойной асимметрией современного социального пространства. Вопервых, ценностная асимметрия в отношении «центр – провинция», в соответствии с которой культура «центра» (например, столицы) признаётся в качестве абсолютной доминанты и абсолютного образца, не допускающего при себе никакой, ни малейшей «провинциальщины». Выравнивание «под бульдозер» стиля жизни, скорости жизни, привычек жизни, культуры жизни «центра» и «провинции», иначе говоря, - полное горизонтальное выравнивание всего внутреннего пространства провозглашается в качестве непререкаемого императива современности. Во-вторых, ценностная асимметрия в контексте «глобализация – регионализация», в соответствии с которой локальная культура признаётся «устаревшей», менее значимой для современности, чем культура глобальная, общедоступная, для всех равнооткрытая. Технологизация общения и физическое перемешивание культур, если говорить о наиболее радикальных императивах глобализации, угрожает существующему этнокультурному разнообразию на планете, угрожает разнообразию внутренних социальных пространств. Глобализация, если эта концепция принимается без необходимых ограничений, прорывает внутренние социальные пространства «снаружи», вваливается в них своими несоразмерными массами (информации, техники, развлечений и пр.) и приводит их к такой же гибели, какой гибнет живой организм, проткнутый и вспоротый копьём охотника. Мы возвращаемся к начальной теме нашего изложения, чтобы обновить контекст, в котором, получает актуальность вопрос о социальной ценности внутренних пространств и провинциальных формаций культуры. Ценность провинциального начала в культуре состоит, следовательно, в том, что оно является главным носителем структур социально-исторической памяти территориального сообщества. Диссертационное исследование Е.Ю. Агеевой показало, в частности, что провинциальность выступает носителем таких качеств культуры, как простодушие, жизнерадостность, непосредственность, традиционность, индивидуальность и др.18 Следует подчеркнуть, что речь идёт не об особенностях творчества в той или иной провинциальной местности, а о структурных качествах названной формации культуры. Иначе говоря, понятие «провинциальная культура» указывает на онтологические структурные устои внутренних социальных пространств, устои, без которых эти пространства обречены на умирание, «мумификацию» и «музеизацию». Распределение социальных функций между центром социокультурного региона и его провинцией мы связываем, прежде всего, с тремя факторами этого пространства: а) структуры повседневности и фоновые практики, б) социальные институты, понимаемые в качестве носителей нормативности, в) активность социально-исторической памяти сообщества. Своеобразное взаимовлияние этих Агеева Е.Ю. Феномен провинциальной культуры России в архитектурной среде 19 – начала 20 вв. Автореферат дисс. … кандидата культурологии. Н. Новгород, 1999. 18 факторов в центре и в провинции во многом определяет их визуальное и функциональное различие. Центр, как уже отмечалось выше, действительно является источником стандартов и регламентов для всего внутреннего пространства и, в равной мере, источником элитарных экспериментов и новаций. В провинции доминирует «власть» фоновых практик и структур повседневности, то есть привычных, передаваемых «из уст в уста», по принципу «делай как я» обычаев поведения, межличностных отношений, социальных взаимодействий. Язык, как одна из наиболее мощных структур повседневности, достаточно ярко отражает названное различие: в «центре» (в городе) язык ближе к нормативному, больше подчиняется официальному стандарту произношения и написания, а в провинции (в деревне) он более самостоятелен от «правильности», существует в виде множества диалектов и изобилует ненормативной лексикой. В том, что касается структур социально-исторической памяти сообщества, то провинция в большей степени является носителем живых и обыденных «образцов» предшествующей истории культуры, образцов, которые сохраняются в виде повседневных обрядов, ритуалов, приёмов самоорганизации и самоуправления. «Центр» в большей мере становится местом сосредоточения предметно-материальных образцов (экспозиции музеев) и профессиональной социально-исторической рефлексии (центры исторической науки). В заключение необходимо отметить, что провинциальность является одной из характерных особенностей живой культуры России. С одной стороны, это отличительная макро-характеристика российской культуры, с другой - источник её разнообразия на микро-уровне, источник многообразия внутренних пространств на просторах государства российского. В стратегической перспективе сохранность государства напрямую связана с сохранностью провинциальных формаций культуры и внутренних социокультурных пространств, которые придают его социальным институтам невидимые «снаружи» прочность и устойчивость.
