юмор

Однажды поспорили мы с поэтом О. Дозморовым о сущности комизма. Дозморов
настаивал на психологическом характере комического, я же с пеной у рта (дело было в пивнушке) доказывал его онтологический характер. То есть, проще говоря, я увлеченно врал,
что юмор в мире не зависит от деятельности юмористов, а глубоко присущ самому мирозданию. Я и сейчас так думаю.
И у меня есть серьезные на то основания. Я люблю посмеяться и других посмешить.
Это у меня с детства, причем с катастрофически раннего. И часто это происходило независимо от моего желания. А еще чаще желание посмешить было, и люди смеялись, но совсем
не над тем, чем я хотел их позабавить.
Вот возьмем историю с костями для моего дедушки. Мне было около трех лет. Разумеется, в столь нежном возрасте я не мог еще полностью оценить его многочисленных нравственных достоинств. Но крепость его зубов меня восхищала. Он грыз кости, как я не знаю
кто. Когда мы садились всей семьей обедать, то я ждал, когда он съест суп и приступит к
главному — разгрызанию мозговых костей. Как только это начиналось, я, по рассказам домочадцев, прекращал есть и начинал ржать и биться. Почему-то меня это веселило. А однажды обедали блинами, и в отношении чего погрызть это была совершенно никчемная трапеза. После этого, пока все распивали чаи, неудовлетворенный я пошел на улицу и вскоре вернулся, с трудом волоча огромнейшую и грязнейшую кость, которую пару недель с увлечением грызла дворовая собака. Я положил ее на обеденный стол со словами: «Деду кости». И все
смеялись — кроме меня, потому что грызть ее дед не стал, а меня смешило только это.
В другой раз, когда мне было лет шесть, я уже сознательно захотел посмешить соседей. У меня была детская гармошка, и я решил пойти к ним и спеть под эту гармошку какуюнибудь смешную песню. (Кстати, понеже слуха у меня не имелось, то любая песня в моем
исполнении была достаточно смешна.) Но главное, придумал я, — найти одежду посмешнее.
Искал долго. На огороде раздел пугало, на кухне разобрал старые кухонные и половые тряпки, на чердаке тоже кое-что нашлось. А поскольку у меня было колоссальное чувство юмора,
я сообразил, что будет гораздо комичнее одеться по-женски. Из всего вороха тряпья я выбрал когда-то бывшее женским. Нацепил здоровенные бабушкины панталоны, до того исправно служившие затычкой дыры в курятнике, кофту, исполнявшую роль половой тряпки, и
огромный бюстгальтер, использующийся как кухонная прихватка для сковороды. Надел соломенную шляпу и с песней «Я играю на гармошке» завалился во двор к соседям, где на
крыльце происходила пьянка с участием в том числе и бабушки. Веселая компания встретила
меня смехом, чему я был весьма рад. Кто-то, указывая на остатки женского белья, спросил
меня: «Где ж ты такое рванье раскопал?» Я ответил правду: «А это все бабино». Последовал
такой взрыв хохота, какого я даже не ожидал. Покрасневшая до ушей, бабушка хохотала
громче всех. Я остался весьма доволен собой.
Вот я и настаиваю — дело не в юмористе, а в юморе как таковом.