«Реализация» виртуального в пространстве новых медиа

С.Б.Никонова, канд. филос. наук, доц.
(Санкт-Петербургский Гуманитарный университет профсоюзов, г. Санкт-Петербург, Россия)
РЕАЛЬНОЕ И ВИРТУАЛЬНОЕ В МЕДИАПРОСТРАНСТВЕ СОВРЕМЕННОСТИ
В статье «Эпоха чуждости миру» современный немецкий теоретик Одо Марквард задается
вопросом о странных процессах, происходящих в современной культуре. Выдвигаемый им тезис –
«люди больше не взрослеют», мышление современного человека остается детским, а в некоторой
степени – первобытным, погруженным в мифы, так как «чем научнее становится опыт в нашем мире,
тем более мы должны полагаться на веру, и я это подчеркиваю, потому что это звучит парадоксально:
мы вынуждены — и именно потому, что в настоящее время опытные знания становятся все более
научными, — все больше брать их на веру исключительно понаслышке»[11]. Современная ситуация,
связанная с развитием позитивных эмпирических наук, накоплением гигантского количества знаний о
мире, описывается им как более фиктивная, нежели все возможные предшествующие –
мифологические, религиозные. Кто, собственно, является носителем этих гигантских знаний, если
каждый отдельный человек, узкий специалист в своей до предела усложненной сфере, не может более
хоть с какой-то степенью достоверности проверить данные из смежных областей, доверяя относительно
них самым мифическим конструкциям, которые можно почерпнуть из многочисленных научнопопулярных источников, из рассказов в средствах массовой информации, о которых всем прекрасно
известно, что составители репортажей, скорее всего, заботятся о способе подачи неожиданного и
привлекающего внимание материала, нежели о его достоверности, или о сооружении сенсации исходя
из материала, не имеющего никакого сенсационного значения, что структура рассказа, интонации
голоса, музыкальное сопровождение и т.п. имеют в повествовании решающее значение?… Нет смысла
задаваться вопросом о том, как медиа искажают реальность, – говорит один из видных исследователей
социологии массмедиа Никлас Луман, – скорее следует задаваться вопросом о том, как они
конструируют реальность[8]. И это полностью созвучно знаменитому деконструктивистскому тезису
Жака Деррида: «внетекстовой реальности вообще не существует»[4, 313]. Т.к. «ученые могут быть
абсолютно убеждены, что они лучше знают реальность, чем она изображается в массмедиа,
обреченных на то, чтобы заниматься “популяризацией”. Но это означает всего лишь сопоставлять
собственную конструкцию с некоторой другой»[8, 17]. Как указывает Марквард, однако, даже сами
ученые не обладают сколько-нибудь надежной или хотя бы единой картиной реальности, поскольку
ближайшие области исследований оказываются настолько герметичными, что имеют мало выходов в
соседствующие сферы. Славой Жижек также хорошо поясняет этот момент в своей лекции «Реальность
виртуального»5[6]: современная наука имеет дело с непредставимым; это не значит, что нечто, чем она
занимается, недоступно непросвещенному уму; это значит, что нечто, чем она занимается, очень
хорошо действует в техническом смысле, очень хорошо объясняет мир методологически – но
онтологически недоступно никакому человеческому уму вообще, непредставимо ни для какого
воображения (Жижек ссылается на парадоксы квантовой механики). Потому для Жижека так остро
встает проблема Реального, или, говоря словами Бориса Гройса, подозрения – в самом банальном
виде, подозрения, что «позади видимого скрывается нечто невидимое»[2, 21]. Однако, Гройс видит, все
было бы очень просто в двух случаях: если бы за медиа-пространством нарративной фиктивности
действительно стояла некая непреложная Реальность (например, реальность Бога), или если бы,
напротив, никакой реальности за ним не стояло, и знак действительно отсылал бы только к знаку, т.е.
процедура деконструкции была бы исчерпывающей и окончательной[2, 28]. Именно невозможность не
просто выбрать между этими двумя вариантами, но хотя бы фактически допустить возможность
преобладания одного из них составляет основу подозрения.
Постструктуралистская теория тотальной знаковости не только указывает на парадоксальность
понятия «внетекстовой реальности», вера в которую основывается на неведении базовых предпосылок
(По словам Вадима Руднева, реальность – столь сложная система знаков, «что рядовой носитель и
пользователь реальности склонен игнорировать ее семиотический характер»[12, 381]) – но сама, по
сути, являет собой то же самое подозрение, вроде управляющего кантовской системой критики
подозрения о несовпадении явления и «вещи в себе», хотя последняя являет собой лишь термин для
обозначения сферы недоступного. Воображение рисует ее все-таки в виде некой сферы реальности и
язык приписывает ей существование; выйти за пределы этой структуры невозможно – но эта самая
структура (само наличие определенной базовой структуры) и является источником фиктивности.
Система массмедиа, развившаяся в Европе начиная с Нового времени, полностью соответствует той же
структуре мышления, который порождает антиметафизическую подозрительность. Расширяя спектр
наших знаний о мире, так же, как это делают и европейские эмпирические науки, массмедиа не ведут к
установлению соответствия между информацией и реальностью, но напротив, отдаляют от
возможности помыслить себе реальность за пределами информационной структуры[1]. Медиа –
средство сообщения – есть, собственно говоря, как это сформулировано в знаменитом тезисе
Маршалла Маклюэна, само сообщение[10]. Не только потому, что форма сообщения имеет гигантскую
смыслообразующую значимость, а потому, что мы всегда имеем дело только со знаками, и никогда –
без посредства их со значениями. Так тотальная критика ведет не столько, что иногда ставят ей в упрек,
1
к «виртуализации» реальности, но скорее к раскрытию фундаментальной невозможности столкновения
с вневиртуальной, внезнаковой, внесимволической реальностью. Современная система потребления
знаков, которую критикует Жан Бодрийяр, не столько обращает все в симулякры – копии без оригинала,
образы, которые не имеют за собой того, что отображается, отражения без отражаемого, знаки без
значения – но скорее раскрывает этот характер симуляции за всей прежде столь надежной и очевидной
«реальностью».
Таким образом, деконструкция вписана в систему критической мысли, делая ее радикально
знаковой, обусловливая вместе с тем информационный характер отношения к миру, где мы всегда
сталкиваемся не столько с миром как таковым, но с многообразием сведений о нем, не столько
присутствуем в нем, сколько переживаем и эмоционально оцениваем присутствие. Отношение к миру,
таким образом, оказывается всегда ценностным, пропущенным через призму переживания,
опосредованным, медиальным по сути. Фактов нет, но только интерпретации, – говорил Ницше. В
медиальном пространстве на место исчезнувшей реальности становится подозрение.
В таких условия неудивительно возникновение противоположного стремления – стремления к
непосредственности присутствия. О завершении культуры знаков, культуры «чтения», о неком
радикальном повороте в культурной ситуации, в мироощущении говорил Маклюэн в своей «Галактике
Гуттенберга». В том же духе рассуждает современный теоретик Х.У.Гумбрехт в книге «Производство
присутствия. Чего не может передать значение?», вышедшей в свет в 2004 году. Собственно говоря,
поворот, описываемый здесь, являет собой реакцию на достижение высшей точки деконструктивного
сознания тотальной медиальности, где подозрение относительно непредставимости и одновременной
неустранимости субмедиальной реальности (термин Б.Гройса) переходит в открытую новую «наивную»
веру в непосредственность ее присутствия. Сходные процессы описывает и Жижек, упоминая,
например, о любопытном феномене «каттеров» - людей, испытывающих «непреодолимое желание
резать себя бритвами или наносить себе телесные повреждения каким-либо иным способом», что, по
мнению Жижека, соответствует «виртуализации всего, что нас окружает: он символизирует отчаянную
стратегию возвращения к реальности тела»[7, 218]. При этом Жижек отмечает, что данный
современный феномен противоположен первобытной традиции увеченья, татуирования или нанесения
порезов, которые были призваны включить субъекта в символический (т.е. виртуальный) порядок,
извлечь из слишком непосредственной реальности природы. Следовательно, действительно, если
рассмотреть историю человечества как историю создания сферы символического, то на пиковой точке
символизации возникает обратный порыв к десимволизации, девиртуализации мира. И если проследить
как рост рационального мышления попутно освобождает естественные наклонности, встает на защиту
естественных прав человека против поглощающей условности символического порядка, то в пределе
полная рационализация совпадает с откатом к состоянию полной дикости, вне каких-либо
символических определений.
Маклюэн связывал процесс смены культурной парадигмы с абстрактно-визуальной, развившейся
благодаря возникновению письменности, а особенно благодаря возникновению книгопечатания – той
культурной парадигмы, которая окончательно отрывает слово как знак от непосредственного
присутствия обозначаемой вещи, лишает смыслы ситуативности и изменчивости, обращая в строгую
понятийную схему на новый синтетический, аудиовизуальный уровень восприятия с развитием новых
технологий, телевидения, компьютерных средств коммуникации. По его мнению, новые процессы
возрождают в сознании чувство ситуативности, мгновенности, придают ему «клиповый» характер,
обращают рационалистическую систему общества, выработанную европейской цивилизацией в новую
«глобальную деревню», видя в этом оптимистические перспективы преодоления резких противоречий,
которым подвержено классическое «письменное» общество[9]. Гумбрехт также с энтузиазмом смотрит
на происходящие процессы, настаивая на требовании нерасчлененной синтетической эстетической
«эпифании» присутствия[3, 96-133].
Однако уже эстетический характер «эпифании» внушает сомнения, поскольку эстетика требует
некоторой отстраненности. Неслучайно еще Гегель говорил о «прошедшем» характере искусства,
дающем возможность для развития эстетики: чтобы воспринять нечто эстетически, нужно уже в
достаточной мере осознать объект как отстоящие, лишенный безусловной значимости. На стадии
подлинного расцвета искусства, с точки зрения Гегеля, искусство не воспринимается эстетически,
вообще не воспринимается как искусство, но воспринимается как непосредственность богоявления.
Эстетическая эпифания выглядит немного как оксюморон.
Вернемся к вопросу из начала статьи: так где же содержится вся та информация, весь тот опыт,
который накопило человечество о мире за время своего бурного развития и к которому непрерывно
добавляются все новые и новые данные? Тот опыт, который многократно превышает возможность
вмещения в какое-либо единичное человеческое сознание? Вероятно, в гигантской медиальной сфере,
в сфере информационных носителей, к которой можно обращаться по мере надобности, продвигаясь
тем самым в получении нового медиального опыта и даже, как призывает Гумбрехт, проживая
временами непосредственность его присутствия, сосредотачивая себя на красоте и величии отдельных
его проявлений. Т.е., по сути, он нигде не существует – по крайней мере ничуть более, чем еще не
вошедшие в индивидуальный опыт явления мира. Нельзя также сказать, что он существует если не в
моем, то в чьем-либо другом сознании, т.к. в нем он существует лишь постольку, поскольку
2
существования этого сознания коснулся мой собственный опыт. Предположение существования
радикально чужого сознания самопротиворечиво, что прекрасно доказывал аналитик Дональд Дэвидсон
в знаменитой работе «Об идее концептуальной схемы»[5]. Собственно говоря, сфера медиального
организована по тем же законам, что и сфера «реального», относительно которой «медиумом» она
является. В этом смысле бодрийяровский симулякр – медиум без субмедиального – есть смелый шаг на
пути к устранению медиальности как таковой. Симулякр – первая попытка в сфере человеческого выйти
за пределы символического к реальности как таковой, вполне очевидной, нескрытой, необозначенной,
поверхностной (хотя возможно бесконечно разнообразной, разноречивой и многогранной – однако все
грани будут именно гранями поверхности, за которыми не стоит уже таинственной метафизической
глубины, поскольку они не являются гранями символического).
Любопытно заметить, как современные медиа – телевидение, кино, научно-популярные программы,
новостные репортажи, реалити-шоу – стараются на пути достижения некоторого характера
внеинформативности, предпринимают попытки создать непосредственный эффект присутствия вместо
эффекта информирования, прямого созерцания вместо символического иллюстрирования и т.п. Когда
этот эффект будет действительно достигнут – медиальность медиального сотрется и превратится в
новый тип реальности. Вечный спор о несоответствии между вымышленным и реальным имеет две
полярности снятия: признать все равно вымышленным или признать все равно реальным. И если
первый вариант, самопротиворечивый как любые виды релятивизма, требует довольно большого
умственного сосредоточения и всегда чреват тем самым «подозрением», о котором уже шла речь выше,
то второй для преодоления своей противоречивости требует лишь небольшого усилия по забвению –
чего-либо кроме непосредственно данного. В разговоре о конструировании медиареальности, т.о. речь
действительно может идти скорее не об искажении реальности с целью манипулирования сознанием –
в чем чаще всего обвиняют современные массмедиа, – но скорее о прекращении сознания. В противном
случае, какие бы усилия ни предпринимались и какие бы картины ни выстраивались, нет смысла
говорить о манипулировании.
ЛИТЕРАТУРА
1. Ваттимо Дж. Прозрачное общество. – М.: Логос, 2002. – 128 с.
2. Гройс Б. Под подозрением. – М.: Художественный журнал, 2006. – 199 с.
3. Гумбрехт Х.У. Производство присутствия. Чего не может передать значение? – М.: Новое
литературное обозрение, 2006. – С.96-133. – 184 с.
4. Деррида Ж. О грамматологии. – М.: Ad Marginem, 2000. – 520 с.
5. Дэвидсон Д. Об идее концептуальной схемы // Аналитическая философия. Избранные тексты. – М.:
Издательство московского университета, 1993. – с.144-159.
6. Жижек С. Видеолекция «Реальность виртуального». – Реж. Б.Райт. – Лондон, 2004.
7. Жижек С. 13 опытов о Ленине. М.: Ad Marginem, 2003. – 255 с.
8. Луман Н. Реальность массмедиа. – М.: Праксис, 2005. – 256 с.
9. Маклюэн М. Галактика Гуттенберга. – К.: Ника-Центр, 2003. – 432 с.
10. Маклюэн М. Понимание медиа. – М.: Гиперборея – Кучково поле, 2007. – 464 с.
11. Марквард О. Эпоха чуждости миру // Отечественные записки. Электронный журнал. Режим доступа:
http://www.strana-oz.ru/?numid=15&article=711 (дата обращения: 04.10.2009).
12. Руднев В. Энциклопедический словарь культуры ХХ века. – М.: Аграф, 2003. – 608 с.
3