Тезисы - Институт развития им. Г.П. Щедровицкого
реклама
1 Рац М.В. Политика развития: новый взгляд Тезисы к докладу 19.06.07 Предлагая для обсуждения означенную тему, я имею в виду два ее приложения: к «большой» политической ситуации (прежде всего, но не только в России) и к «малой» – в нашем сообществе. Особенность данного сообщения состоит в том, что это, наверное, мое последнее обращение к теме, о которую я обломал зубы 12 лет назад (Рац М. Политика развития: первые шаги в России. М., 1995), и к различным аспектам и элементам которой периодически возвращался все последние годы (статьи в «Полисе», «Вопросах философии», «Кентавре» и др.). Развернутое изложение концепции политики развития вывешено на сайте «Кентавра» (http://www.circleplus.ru/content/summa/15) уже пару месяцев, и я пользуюсь случаем поблагодарить Ю. Грязнову, А. Казарновского, В. Марачу, В. Никитина, С. Содина, чьи замечания помогли мне уточнить ряд позиций при подготовке настоящих тезисов. 1. Основополагающие идеи (искусственного) развития вообще, развития как ценности и управления развитием высказал ГП, но управление – это некоторая идеализация, предполагающая единство и единственность управленческих воздействий на управляемую систему. Такая идеализация работает далеко не всегда и не везде. В случаях же, когда управленческие воздействия оказываются множественными и противоречивыми, в дело вступает политика. Таким образом, говоря о политике развития, я фактически ставлю вопрос об обобщении идеи управления развитием. Политическая борьба, так или иначе, заканчивается выработкой некоей политической линии, реализуемой уже организационно-управленческими средствами. Например, линии на приватизацию или, напротив, национализацию; на реформы или на сохранение status quo. Вопрос состоит в том, какую роль может играть идея развития в этом сложном процессе в целом, в т.ч. пока идет борьба. Может ли она служить ориентиром в политике, мыслима ли – наряду с управлением – политика развития? И, если да, то что это такое? Мой наиболее общий ответ на вопросы такого рода состоит в том, что идея развития может выступать в роли ценности, объемлющей рамки и регулятива политики наподобие той роли, которую сейчас выполняет идея права. Но такую роль надо еще отвоевать, а это процесс исторический. Кроме того, полезно с самого начала учитывать, что и право выступает в качестве регулятива политики скорее в теории, чем на практике. За отсутствием прецедентов я говорю о политике развития как о проекте или даже проектном замысле, который пока приобретает черты реальности в итоговой политической линии, в управлении развитием, если и когда оно осуществляется. Имея в виду самые общие представления по намеченной теме и оставляя на будущее целый ряд важнейших вопросов (таких как соотношение политики и права, политики и власти, обеспечение безопасности, научно-техническая или ресурсная политика и т.п.), я хотел бы пока сосредоточиться на тех вопросах, которые кажутся мне определяющими для замысла в целом. 2. По моим представлениям, методология работает в ориентации на ценность развития, понимаемого как обогащение арсенала средств мышления и деятельности, расширение пространства самоопределения, увеличение числа 2 степеней свободы. Диверсификация деятельности и умножение ресурсов непосредственно следуют за реализацией указанной установки. И только затем можно и нужно говорить о таких проекциях и последствиях развития «без прилагательных» (т.е., развития мыследеятельности), как развитие научнотехническое, экономическое или социальное, о которых только и говорят политики и СМИ. Подобное – созначное процессу освобождения – понимание развития, а тем более трактовка его как ценности, не только не являются общепринятыми, но представляют собой радикальную инновацию. Ориентация на развитие требует пересмотра господствующего (в границах европейского мира преимущественно научного) мировоззрения и отношения к миру. Мне, в частности, кажется очень правдоподобной версия, согласно которой генеральной стратегией развития ныне оказывается методологизация. Политика развития идентифицируется в этом случае с политикой методологизации, которую должно было бы при всех обстоятельствах проводить наше сообщество. Как минимум, наша деятельность в этом плане недостаточно продумана и скоординирована, но я думаю, что – более того – мы недостаточно самоопределены и взаимоопределены с нашими противниками. Не очень понятно даже, кого можно считать нашими принципиальными противниками. Дефицит субъектности, разброд и шатание не компенсируются самым богатым арсеналом средств. Вообще вся эта предполагаемая сфера ответственной за развитие интеллектуальной деятельности плохо структурирована и функционализирована. Прежде всего, по-моему, это относится к политике. 3. У нас есть «старая», я бы сказал, классическая схема, предложенная Г.П. Щедровицким более четверти века назад. Политика (политическая деятельность) представляется в ней как борьба оргуправленческих систем. По-видимому, однако, широкое распространение такой фундаментальной идеи требует специальной работы и продолжительного времени. Прежде всего, ее следует соотнести и сопоставить с господствующими в «большой» культуре представлениями. (При этом еще приходится учитывать, что в «большой» культуре нет и понятия управления, которое стоит за приведенной формулой.) Вообще политика объединяет четыре разные сущности: это (1) политическая борьба, а так же (2) результирующая ее политическая линия вместе с реализующей ее деятельностью, (3) сфера политики и (4) политический строй. Понятно, что все поименованные сущности тесно взаимосвязаны и переплетены, но первая из них – собственно политическая деятельность – категориально отличается от двух последних, которые представляют собой некоторые организованности деятельности, и рассматриваются как вторичные по отношению к политической деятельности образования. Политическая борьба осуществляется рядом конкурирующих позиций, каждая из которых отстаивает собственные представления о будущем общей для всех них сферы интересов. Активность каждой позиции канализируется в двух направлениях: это преобразовательные усилия, направленные на сферу интересов, и коммуникативный вектор, ориентированный на конкурентов. За представлениями о будущем, по идее, выстраивается целая иерархия приоритетов, каждый из которых может стать предметом политической борьбы, начиная с базовых ценностных ориентаций и стратегических целей, включая средства их достижения (власть, ресурсы) и кончая особенностями ситуативного самоопределения и целеполагания. (Эти предметы, вокруг которых и за которые разворачивается политическая борьба, лежат в основе большинства бытующих определений политики как борьбы за разного рода «светлое будущее», за власть, за ресурсы и т.д.) Условиями развертывания политической деятельности являются неуничтожимость противника и неделимость сферы общих интересов. 3 Для того, чтобы хоть в первом приближении прояснить потенциальное место политики развития в мире политики и связанные с этим местом особенности обратимся к вопросу о различных типах политики. 4. Здесь важны несколько разных заходов. Начать можно с типологического различения, которое, с моей точки зрения, задает одну из границ политического (в точном смысле слова) и неполитического, или псевдополитического. Речь идет о содержательной и бессодержательной политике. Первая ориентирована на управление, на те или иные изменения в сфере общих интересов, реализуемые, в частности, посредством власти; вторая – только на захват и удержание власти политическим субъектом, у которого нет никаких интересов, кроме личных, а упомянутая «сфера» оказывается всего лишь средством их удовлетворения. С точки зрения представления о политике как борьбе управленческих систем, бессодержательная политика как идеальный тип, в чистом виде вообще политикой не является, и я буду далее именовать ее политиканством. Надо однако иметь в виду, что «в жизни» политика и политиканство плавно перетекают друг в друга и в чистом виде являют собой скорее исключение, чем правило. При этом забота политика о самосохранении при власти законна до тех пор, пока не превращается в самоцель: действительно, лишаясь власти, политик теряет и связанные с нею возможности добиваться желаемых перемен в сфере его интересов.1 Затем нужно указать на различаемые Б. Капустиным «большую», или трансформационную и «малую» политики, где вторая есть лишь рутинизация первой, «ее “превращение” и “явление” в состоянии покоя». Большая политика «создает те “правила игры”, которые служат форматом малой политики», и «относится к “малой” так же, как спинозовская natura naturans (природа порождающая) к natura naturata (природа порожденная)». Идея политики развития явно и непосредственно относится к «большой» политике, хотя, из общих соображений можно полагать, что каким-то образом она отразится и на характере «малой». Далее среди множества подходов к важнейшей и на удивление плохо проработанной теме типологии политики наиболее интересными в рамках стоящей перед нами задачи представляются два. Один (А) связан со сферой общих интересов: ее локализацией, местом в универсуме мышления и деятельности, а также определяемыми этим местом особенностями; второй (Б) связан с регулятивами политической деятельности, прежде всего ее ориентирами и ориентациями. А. С локализацией и особенностями сферы интересов соотносятся наиболее привычные и распространенные представления о разных политиках: внешней и внутренней, пространственных (муниципальная, региональная, международная) и «отраслевых» (миграционная, военная, научная и т.д.). При этом на характер политики могут существенно влиять особенности преобразуемой системы, которая лежит в сфере общих интересов. С учетом последнего обстоятельства нужно различать два принципиально разных случая, которые удобно обсуждать 1 Хотя бы в примечании надо подчеркнуть связь различения политика vs политиканство с организацией власти. В условиях демократии потеря политиком власти является относительной (он сохраняет многие возможности и в оппозиции), а нередко временной. Напротив в недемократических системах, потеря власти, как правило, абсолютна и невосстановима, причем она может сопровождаться и другими потерями вплоть до потери жизни. (В новейшей истории советская система дает достаточно примеров такого рода.) Поэтому понятно, что отсутствие демократии заставляет политиков держаться за власть, что называется, зубами: политика при этом вырождается в политиканство. 4 на схеме преобразований (шага развития). В простейшем и – в рамках всего предыдущего дискурса – вырожденном случае преобразованиям подвергается пассивный материал, живущий по своим естественным законам, которые описываются наукой и худо-бедно поддаются прогнозу. Во втором, неизмеримо более сложном случае, который чаще всего и стоит за разговорами о политике, преобразуемая система включает в себя людей, обретает рефлексию и способность к активному самодвижению, в том числе способность противостоять (или, наоборот, содействовать) преобразовательным усилиям. По сути дела, здесь стирается разница между объектом и субъектом преобразований: «объект» может выступать на равных с субъектами. В первом случае мы будем говорить о преобразовательной деятельности как об инженерии, во втором – как об управлении (англ. governance). Первому случаю соответствует техническая политика, т.е. борьба за выбор между различными способами, техниками и технологиями преобразований исходного материала. Второму – можно было бы сказать «управленческая политика», но так не говорят, и остается только пояснить, что здесь подразумевается политика в общеупотребительном и традиционно представляющем наибольший общественный интерес значении, включающая политику внутреннюю и внешнюю, сферу международных отношений и т.п. В целом схема получается такая, что двум важнейшим направлениям практикопреобразовательной деятельности – оргуправленческой и инженерной – соответствуют два направления обеспечивающей их мысли: методология и наука. Пара инженерия и наука оказывается при этом вырожденным случаем пары управления и методологии. Первая пара работает с разного рода «вещами» как материальными, так и идеальными, вторая – с мышлением и деятельностью.2 Рамка развития довершает картину. С моей точки зрения, идея развития может и должна распространяться на любые из намеченных направлений, но специфической для нее я считаю сферу интеллектуального обеспечения деятельности, если такую можно себе представить, а, м.б., сферу «культурной политики» П. Щедровицкого. Здесь намечается еще один заход на типологию политики, но для начала в связи со сказанным следует зафиксировать общую проблему, которую я обозначил бы как разрыв между интеллектуальным обеспечением политики и политической практикой. В преодолении этого разрыва видится мне важнейшее направление методологической работы, в т.ч. и применительно к политике развития. Б. Как и в п. А, в данном случае мы сталкиваемся с плохо структурированным множеством типов политики, различаемых, прежде всего, по идеологическим признакам. Именно так строятся политические системы стран европейской культуры с их левыми и правыми партиями: социал-демократическими, либеральными, консервативными и т.п. В основе этого деления явным образом лежит различие в ценностных ориентациях, носящих универсальный – в рамках данной культуры – характер. Но вместе с ними существуют другие основания для самоопределения и диверсификации политических сил, для выбора ориентиров политической деятельности, тоже достаточно известные, хотя и не встраивающиеся в указанный ряд. Первое место здесь принадлежит интересам. 2 В реальной жизни нам приходится иметь дело со смешанными, гибридными, «кентаврическими» образованиями. Во избежание недоразумений надо еще заметить, что проходящая означенным образом граница не совпадает с привычной границей природы и социогуманитарной сферы. Это интересное и скандальное место, поскольку здесь усомневается нынешний статус социогуманитарных наук, которые могут интерпретироваться как приложения методологии. Или должны строиться как продолжение этих приложений. 5 В отличие от обобщенных интересов, включавших в себя и ценностно ориентированные озабоченности (именно они фигурируют в выражении «сфера общих интересов») теперь речь пойдет об интересах в узком значении, противопоставляемых ценностям. Различение ценностей и интересов – вроде бы общее место, но, вместе с тем, за этим общим местом, как нередко бывает, скрываются проблемы.3 Поэтому, сопоставляя ценности и интересы, следует оговориться, что я рассматриваю их не как натурально данные объекты, «на самом деле» обладающие определенными наборами (общих и различительных) свойств, а как получившие словесное выражение формы организации рефлексии и осмысления регулятивов нашей активности. Различия между ценностями и интересами, о которых пойдет речь, с одной стороны усматриваются в практике и эксплицируются здесь, а, с другой, – конструируются и предлагаются для уточнения соотношений между ними на будущее. Итак. Во-первых, в отличие от культурно детерминированных ценностей, интересы – геополитические, военно-политические, экономические и т.п. – политических субъектов, как правило, имеют привязку непосредственно во времени и пространстве. Конкретный интерес имеет собственное имя. С первым различием связано и второе. Оно состоит в том, что интересы – в противоположность ценностям – всегда предметны. Не бывает интересов «вообще»: неслучайно выше говорилось о геополитических, военно-политических, экономических и т.п. интересах. Напротив: свобода, равенство и братство или добро, красота и любовь не предполагают прилагательных. Третье важнейшее различие ценностей и интересов я вижу в том, что ценности, бесспорно являясь продуктом человеческой мысли, выбираются свободно и полагаются в мир нашей интеллектуальной жизни искусственно («сверху») и в будущее. Интересы же, напротив, я бы толковал как естественные: они не выбираются, а даются от рождения или наследуются и растут «снизу», из прошлого. Обостряя мысль (и доводя ее почти до абсурда), можно сказать, что на базе принятых ценностей вырабатываются и ставятся цели; интересы же по интенции, скорее, объясняют причины тех или иных действий. С третьим различием связано и четвертое: разная роль ценностей и интересов в разгорающихся вокруг них спорах и конфликтах. «У вас нет оснований надеяться убедить другую сторону, если вы исходите из постулата, что взгляды оппонентов определяются интересами (явными или скрытыми), неподвластными разуму» (Ю. Гудхарт). Спор по поводу так понимаемых интересов может быть только торговлей, игрой с нулевой суммой. Напротив, ценностной конфликт может быть выведен в содержательный план со всеми вытекающими отсюда последствиями. Наконец, пятое, чисто прагматическое различие видится в том, что интересы политика – личные и публично декларируемые – могут как угодно далеко расходиться и комбинироваться самым причудливым образом, а вот ценности, если и когда они наличествуют, должны быть идентичны (не будет же, к примеру, коммунист отстаивать либеральные ценности). В этом смысле ценности в отличие от интересов неудобны в обращении. 3 В этом отношении очень характерна статья М. Маргелова в «Независимой газет»: «Мир опасен, если интересы отделены от ценностей» (http://www.ng.ru/politics/2007-03-26/3_kartblansh.html). Автор пишет: «Беда в том, что сегодня интересы жестко вытесняют ценности. А без ценностей столкновение интересов оборачивается конфликтами. Лишенная ценностей многополярность обещает не концерт государств, а чреватый беспорядочной стрельбой хаос». Я бы заметил, что мир, в котором интересы и ценности совпадают, может быть, не столь опасен, но удивителен и трудно представим. Реальная проблема как раз и состоит в том, как их сорганизовать. Но до того надо бы еще разобраться, в чем мы усматриваем их различие. 6 Мысленно взяв ценности и интересы раздельно, нетрудно сконструировать два идеальных типа политики, которые резонно и назвать соответственно: политикой ценностей и политикой интересов. Основное различие между ними я вижу в том, что предмет общего интереса (на сей раз в узком смысле: территория, рынки сбыта или прибыли, контроль над проливами и каналами) обычно разделяет политических противников, в то время как ценности принимаются союзниками, тем самым объединяя их. Существуют, разумеется, и противоположные отношения (разные ценности могут разделять, а общие интересы – объединять политических субъектов), но, кажется, не они делают погоду: не случайно именно изложенная схема напоминает о двух известных трактовках политики: идеалистической и реалистической. Из сопоставления ценностей и интересов следует, что бессмысленно ставить вопрос о предпочтительности одних перед другими. На практике ограничение одними в ущерб другим (я бы сказал даже: злоупотребление) чревато самыми трагическими последствиями, предпочтительно же то или иное их сочетание. Первый и основной вопрос, на который здесь нужно отвечать, это вопрос о способе увязки ценностей и интересов, изначально полагаемых независимыми. Для начала я предложил бы увязывать ценности и интересы по логике соотнесения И и Е, используя идеи артификации (интересов), оестествления (ценностей) и модели кентавр-систем: И/Е или Е/И. Т.е., вспоминая замечание классиков о том, что «”идея” неизменно посрамляла себя, как только она отделялась от ”интереса”» и обращаясь непосредственно к нашей основной теме, – мыслить ПР как особую политику, в которой прочие ценности и интересы субъектов пересматриваются и переосмысливаются сквозь призму развития (что не мешает им сохраняться как таковым). 5. В заключение посмотрим, какою политику можно противопоставить политике развития (ПР). Если эксплицировать понятие развития как формы существования мыследеятельности, как работы постоянно действующего искусственного начала в жизни, то противоположность развитию можно мыслить как апелляцию к естественным, закономерным началам, находящим наиболее подходящую форму существования в традиционном обществе. Однако, имея в виду наше время и политическую жизнь более или менее развитых стран, не так просто указать на противоположную развитию ориентацию. Я думаю, что отчасти она ситуативна. В некоторых случаях альтернативой развитию может служить обеспечение безопасности, в других политический консерватизм. Применительно к России я бы сказал, например, что если кто-то хочет видеть Россию энергетической сверхдержавой на базе углеводородов, гипотетические субъекты ПР, наверное, будут против и скажут, что нефть и газ полезны преимущественно для того, чтобы отдышаться после коммунизма с его перестройкой и запустить процессы и механизмы развития. Или, если кто-то хочет установить в России единомыслие и извести инакомыслящих, а тем самым (скорее всего, не понимая этого) перекрыть путь развитию, то и здесь сторонники ПР выступали бы против. Точно так же они были бы против повторного превращения России в осажденную крепость, «закрытия» и препятствующей развитию изоляции ее от западного мира. Похоже, что в принципе речь должна идти о своеобразной разновидности «политики интересов» как игры с нулевой суммой. Действительно, искомая альтернатива рафинировалась, была осмыслена и вербализована совершенно независимо не только от изложенных соображений, но, кажется, и вообще от обсуждаемого здесь круга вопросов в статье Д. Быкова «Политика имманентностей» (http://www.polit.ru/author/2006/10/09/bykov.html). Свою «политику имманентностей» Быков вывел из анализа некоторых эмпирически наблюдаемых 7 тенденций российской политики, задаваемых ориентирами вроде родимых пятен: врожденными, унаследованными, так или иначе далекими от свободного выбора. Т.е., по типу это то, что выше было названо политикой интересов. Но этого мало: рафинированной идеологии такого рода, которая обычно обозначается словами «кровь и почва», он придал новый поворот, в результате которого она предстала как «сырьевая идеология», органично сочетающаяся с сырьевой экономикой. Так сказать, кровь и нефть. Он прямо пишет: «нефтяная экономика проедает то, что есть, и категорически не в состоянии произвести то, чего еще не было. Националистическая идеология (в том виде, в котором она распространена в России – М.Р.) паразитирует на том, что есть, – и опять-таки не в состоянии ничего выстроить на этом фундаменте». Практически важно, что эти две политические линии в своих глубинных основаниях связаны с диаметрально противоположными формами общественного устройства и различными типами экономик. Понятно, что ориентация на ценность развития предполагает рефлексивность и соответственно требует открытости системы по отношению к будущему: концепция открытого общества достаточно известна. Интересы, диктуемые кровью и почвой, а тем более кровью и нефтью, наоборот, требуют для своего поддержания и сохранения в будущем жесткой фиксации в настоящем. «Откуда такая тотальная страсть к контролю? Почему недоверие к интеллектуальной элите и шире к обществу так свойственно русской власти. И российской, и советской, и постсоветской?» – спрашивал интервьюер у известного мыслителя М. Рыклина. «Эта традиция имеет вековые корни и с трудом поддается искоренению. Как ни странно, первое, что приходят на ум, – тип нашей экономики, сырьевой. Экономика определяет и структуру власти. Ни одна сырьевая экономика в мире не является демократией. Страны, которые конкурируют с другими, вынуждены давать человеку больше свободы. В России нет необходимости бороться на конкурентных рынках – газ и нефть пока есть» (http://exlibris.ng.ru/fakty/2006-12-07/2_elite.html). P.S. Когда эта работа была уже завершена, вышла в свет книга С. Кордонского Ресурсное государство: сборник статей (М.: REGNUM, 2007). Самой книги я еще не видел, но в рецензии на нее В. Широнина (http://russ.ru/book/vyshla_kniga_simona_kordonskogo_resursnoe_gosudarstvo) осуществляется интересный поворот мысли, напрямую связанный с «политикой имманентностей». Отправляясь от трактовки Кордонским государства российского как государства ресурсного, т.е. живущего за счет «природных ресурсов» (и в силу этого репрессивного – Кордонский, похоже, подтверждает мысль Рыклина), Широнин спрашивает: «…как у нас возникают ресурсы? Как так получается, что, несмотря на нашу неспособность превращать "вещь" в "ресурс", у нас все же имеется какая-никакая экономика? Ответ здесь, на мой взгляд, в целом банальный: способы (технологии) использования вещей в качестве ресурсов мы заимствуем у "них" (у капиталистов, Запада и т.п.). Тем не менее, не является банальностью готовность признать такое положение вещей». Иными словами, готовность признать, что ресурсные государства оказываются интеллектуальными (а, в конечном счете и экономическими) паразитами Запада. «Ресурс – пишет Широнин, следуя идеям Кордонского, – это вещь, которая может быть использована как ресурс. Это ее свойство проявляется в особой ситуации, которая создается искусственно». Проще говоря, ресурсами становится материал (независимо от его природы), для которого разрабатываются способы и технологии (у)потребления в деятельности. Соответствующая концепция ресурсов разрабатывалась нами десять лет назад (Рац М.В., Ойзерман М.Т. Слепцов Б.Г. Ресурсы и ресурсная политика. Вопросы методологии 1996, № 1-2; 1997,№ 1-2), и по мере дальнейшей разработки она 8 должна входить как важный элемент в политику развития. Собственно, в рамках ресурсного подхода политика развития и мыслится как политика, позволяющая России сменить указанную выше незавидную позицию.
