В поисках автора (Московская сказка) Московский сказ о поиске Гоголя, о путешествии английского курьера Джона, о подвигах его многотрудных, о том, как памятники московские вели игрища ночные, и как Джон обрел разумение русское и глагол огненный познал. В одном английском книгоиздательстве решили выпустить в свет произведения великого русского художника – Николая Васильевича Гоголя. Но поскольку печатники были люди порядочные, а в порядочном мире ничего не решается без авторской воли - понадобилось разыскать и спросить разрешения у писателя. В том книгоиздательстве о Гоголе знали немного. Видели его портрет, знали историю да слышали об удивительной судьбе мастера, художника и поэта. Все предметы и вещи были в талантливых руках Гоголя гибким материалом и по его прихотливой воле прорастали в тексте удивительными образами. От того и называли его художником или поэтом – был Гоголь удивительным мастером – мастером рукописного слова. По всему миру разошлись уже его книги, пока, наконец, не достигли они берегов туманного Альбиона. Ждали Гоголя в Лондоне, ждали его в Портсмуте, ждали его в Йорк-шире. Готовились его встретить всем честным английским народом. Но были обмануты англичане недобросовестным переводчиком, и вместо Гоголя была издана тогда книга о русском житьебытье1. С этого обмана и началась наша история. Однажды главный печатник господин Смит позвал к себе служащего Джона и велел ему не возвращаться на работу до тех пор, пока он не найдет Гоголя и лично не спросит его разрешения. Пригорюнился Джон, но спорить с решением издательства не решился. И вот – не успел он глазом моргнуть – уже стоит на Красной площади, лицом к Спасской башне и слушает музыку московских курантов. Оказавшись в Москве, Джон первым делом справился у прохожих, где ему найти Гоголя. Но проходящие были люди веселые и только развели руками в стороны. Понял Джон, что никто ему здесь не помощник. Подошел он тогда к гиганту на бронзовом коне, но гигант сидел прямо и не шелохнулся, точно уснул. Взгрустнул тогда Джон, и побрел он, куда глаза глядят. А глаза глядят по сторонам и светом полнятся. Далеко туманному Альбиону до матушки-России. Красавица Москва! Как пряничный домик, испеченный заботливым кондитером, встречает она усталого путника. Радушная хозяйка! Точно хлопочет она у печи в ожидании дорого гостя, наконец, слышит робкий стук в дверь, и, раскрасневшись от своих дневных трудов, спешит пригласить долгожданного посетителя за стол. Одного только не разумел Джон, как великий Гоголь мог оказаться в этом пряничном, шутовском царстве, и что он здесь поделывал. В 1855 г. роман Н.В.Гоголя «Мертвые души» был опубликован в Лондоне под заголовком «Домашняя жизнь в России» (Home life in Russia). 1 Видит Джон – сидит старец. Почтенный, с окладистою бородой, и смотрит, дескать: «Чего праздно шатаешься. Я Вам, помпадурам, задам трёпку». Смотрит Джон на старца, смотрит час, смотрит другой, точно тень Гоголя ему показалась, но вспомнил он портрет, вспомнил черты молодого художника и зашагал дальше. Долго ли, коротко ли он шёл, только видит другого старца. Видимо, утомился он – присел на постаменте, да так и задремал. Только видит Джон, что лукавит старец и глазом одним прозревает он «темное царство». Но, что за кручина, безмолвен старец. Идет Джон дальше, чувствует, что на город тьма опускается, да и пряничный домик померк весь, точно в квартирах погасили все свечи, и неведомые тени беседуют в полумраке. Поежился Джон, но пошел дальше. Только что же за чертовщина! Видит он: люди каменные стоят, а среди них огонек нечистый бродит. То на одном, то на другом слова зажигаются: «Гоголь». Только Джон бежит к одному – а огонек в другую сторону, Джон – сюда, а огонек - обратно. Долго они так взапуски бегали, да друг друга не поймали. Сотворил здесь Джон молитву, а огонек так весело-весело играет, как дитятко маленькое и язычок розовый то и дело кажет. Что за оказия, – думает себе Джон. – А ну-тка, я никуда отсюда не тронусь. И точно, видит он: поиграл огонек, порезвился да и спать улегся. Только сладкий дурман в стороны расходится, спит, значит. Сделал Джон шаг – опять затрепыхалось пламя. Застыл – и оно успокоилось. Что же делать ему? Нечего делать - вперед пошел, да только огонек не долго думал – прыг ему в рот, да и вся комедия. Что за оказия! Чувствует Джон, что стоит он на постаменте, а руки и ноги – непослушные, онемели будто бы. Головою пробует повести – тщетно. Он было кричать стал – да и горло сдавило бронзою. Идут мимо люди и читают: «Памятник английскому книгопечатнику». И стоит так Джон, и не ведает, минуты ли проходят или столетия, ширится Москва или узится, ничего этого Джону неведомо. Да только стал Джон постепенно оттаивать. Вот, наконец, и руки, и ноги - его, стал он снова тело чувствовать. Бросился он бежать, да не тут-то было, вся прыть его молодецкая порастерялась куда-то. Идет Джон – пригорюнился. В мире уж рассвет занимается, злая ночь в тень прячется, огоньки меркнут. Видит он лодочника неведомого, что коней на водопой ведет. Да только присмотреться не успел – ушли кони в землю, один лодочник на изваянии застыл. Видит Джон, что лодочник добрый, обратился он к нему за помощью. Ничего лодочник не ответил, а по-казачьи приветливо кивнул головой: полезай, дескать. И плывет Джон по неведомому бульвару, плывет и видит – стоит молодец. Одним словом, колосс – стоит, а на постаменте слова высечены, тяжелые, холодные: «ГОГОЛЬ». И нет в них ни трепетания живого, ни огня игривого, а точно они душу живую держат и не пускают ее в мире резвиться. Видит Джон лицо умное-каменное, да только не мертвенно-каменное, а живое. Видит он взгляд хитрый и глубокий. Многое видит Джон. Пока Джон присматривался, встал вдруг Гоголь да и вышел прогуляться. Идет, мыслям своим улыбается, воздух московский вдыхает – жизни радуется. Подивился Джон тому явлению, где это видано, чтобы памятники по городу ходили. Знал он, что в Лондоне каждый памятник свой порядок знает, где ему табличкою указано, там он и есть. Спрашивает Джон лодочника, что это за нравы такие, а лукавый казак и грести-то медленнее стал, и направление другое выбрал. Ахнул Джон – казак его назад везет. Недолго думал Джон, покинул ладью, да и бежит за Гоголем. Но нет сил таких, чтобы догнать гиганта, устал он совсем да и заплутал порядочно. Бежит Джон, ног под собой не чует, а Гоголь, точно птица, невесомо по земле плывет. Вот и скрылся из виду он – где искать? А пряничная Москва тут как тут, возвещает о начале нового дня говором веселым да песнями народными. Дома все принарядились, повеселели будто. А Джон все бежит, и бежать-то ему неловко. Что люди-то добрые скажут, ведь, шутка сказать, он в погоню за Гоголем устремился. Да разве есть такие порядки, чтобы люди за памятниками бегали. Да ведь это стыд какой-то. Совсем было пригорюнился Джон, да и силы его молодецкие поиссякли. Только видит: во дворе одном сидит Гоголь – веселый такой да куда-то в даль смотрит. Точно прозревает он дальше пряничных стен, дальше полей сахарных Малороссию свою, видит он Костанжогло с Чичиковым в степях херсонских. И застыл он с улыбкою блаженной, и сидит, и, точно, дремлет, лишь глаза его живые-живые все смотрят, смотрят, смотрят. Наконец, точно очнулся Гоголь. Вот, - говорит, - притомился. Долго уж не ходил. - Помоги мне, Гоголюшко, - просит Джон. А Гоголь точно не слышит. Смотрит он вдаль мечтательно, улыбается ласково – да только вдруг как встанет, как зашагает прочь. А за ним следом Маниловы, Собакевичи да Плюшкины увиваются, и каждый другого перекричать норовит: «Я гоголь», «Я гоголь». И никакого тут сладу не было. Джон уж где-то свой портфель английский оставил, а в нем все документы положенные, грамоты, сметы. А что ему делать в Москве без портфеля-то? Стало тут нехорошо английскому курьеру. Понял он, что дело его многотрудное не так-то просто решить. Много думал английский молодец, а тем временем сгустились сумерки, да огоньки тревожные замаячили впереди. Идет Джон – усталый, голодный – а впереди огонечек – знакомец его вчерашний. Да только вместо дитятки - девица красная, закрывается платочком батистовым да робко на Джона посматривает. Он и пошел к ней навстречу – хуже ведь уже не будет. Идет и видит, что девица никуда не уходит, подошел он к ней, поцеловал её в уста красные, да тут и случилась с ним неприятность. Чувствует Джон, что стоит он на возвышении: в лицо ему ветер дует. Он и убежать хотел, да только члены его пуще прежнего онемели. И руки ласковые на него парик накладывают. Смотрит Джон по сторонам – стоят памятники, братья, значит, и беседу свою ведут. Тиха, неслышна, нетороплива каменная беседа. Скажет слово Пушкин, и обнимет памятники тишина, скажет слово Толстой и погрузится все в блаженное молчание, громыхнет Маяковский, да и все площадь затихнет, только раскаты будут долго раздаваться по городу. Вдруг конный топ оглашает округу – то всадники с разных мест являются. Есть среди них и знакомец давнишний, что на приветствие не ответил, а спутники его – богатыри, одним словом. Лихо скачут конники, едва головами кивнули – и скрылись в одночасье. Проходит час, проходит второй. Быть может, и год не один истёк. Да только смотрит вниз себя Джон и читает: «ГОГОЛЬ». Что за оказия такая? Был он английском книгопечатником, а ныне его и в Гоголи произвели. Так Джон и тела, и имени лишился. Ветер промозглый дует, дождик надоедливый донимает – стоит Джон в своей бронзе, и не зябко ему, и не тяжко – одно плохо, спать хочется. Наконец он слышит: рассвет крадется. Стали розовые лучики по земле бегать да с травоймуравой миловаться. Стали птички вешние пробуждаться, да песни петь. Стали дома и улицы проявляться, а наваждения ночные – слабеть. Пошевелил Джон рукой – чувствует руку, пошевелил другой – обе чувствует. Так Джон в себя постепенно пришел. Чувствует – сидит он на камне, в тени высокой – поднял голову, видит – постамент есть, а никого на нем нету. Совсем тут грустно стало английскому путешественнику, да только был он воспитан и от задуманного научился не отступать. Долго ли коротко ли ходил он, да и попал, наконец, в картинный дом. Видел он там и Боборыкина2 и Толстого – первый только очками блеснул, другой осердился из-за чего-то, даже ногами затопал. И потерял уже Джон всякую надежду, и из зала в зал бегать стал, только видит, стоят поэты: один смуглый, кудрявый, другой длинноволосый, точно восковой весь. Идут они и разговаривают оживленно, кудрявый руками машет да восклицает что-то, длинноволосый улыбается да смеется на всю картинную галерею. Стали уж на них смотрители оглядываться, видит Джон: это великие писатели земли русской. Наконец, оборотились они к Джону, длинноволосый вдруг фамильярно и развязно говорит: - Вы, ваше благородие, постойте вместо меня в картинке, а я вам за это любые бумаги подпишу, хоть пашою турецким представлюсь. Делать нечего! Только стал Джон в раму – а поэты давай смеяться. Один тут другому говорит: «Ну, брат Чичиков, не ожидал я такого трезвону». А другой ему: «Да и я, братец 2 П.Д.Боборыкин – непризнанный русский писатель, автор романа «Василий Теркин». Хлестаков, такого блезиру не чаял». Побежал было за ними Джон, да куда ему из рамы выбраться. Чувствует Джон: еще хуже стало его положение. Пошел он, было, по улочке живописной, только видит – улочка нарисована и не ведет никуда. Люди перед ним – не люди, деревья – не деревья, а так – мазочки какие-то. Одним словом, заперт. Заприметил он тут старика благонравного, тот ему, как выбраться, указал. Перепрыгнул Джон с одной рамы на другую – да в окошко. А вместо него, на том месте, где Хлестаков был, и до сих пор в картине прореха значится. Вышел Джон на улицу – куда глаза глядят. А они уж и не глядят по сторонам и на пряничную Москву не зарятся. На улице праздник – ребятишки смеются, женщины веселые – каждый улыбается чему-то; радуются, значит. Один Джон пасмурный идет, и люди с недоумением расступаются перед его фигурою. Долго ли, коротко ли брел Джон, да только забрел туда, куда нога москаля ни в жизнь не ступала. Тут дождик начал накрапывать, да и сумерки сгущаться начали. А Джон – страсть, как боялся этих сумерек. Знал он, да и не понаслышке, как московские огоньки людей смущают. Идет Джон дрожит, себя не помнит. К тому времени совсем смерклось, и только вдали мерцал слабый огонек. Пошел к нему путешественник, жаждет он обогреться, жаждет выспаться, да только видит, что огонек тот – смутьян его дней предыдущих. Вскрикнул Джон – и побежал прочь. Только обернется – а огонек настигает, и не уйти никуда. Поворотился Джон и видит – стоит перед ним гигант, ростом - сосна, лицом - молодец. А в руках у него факел яркий – огонек, стало быть. Замер тут Джон, обмер – да вдруг понял, что за преследователь-то, и, точно, в себя пришел. Подошел Гоголь к страннику, обнял его ласково да и про кручину спросил. Потом благодарил его долго, что он вместо него – Гоголя на постаменте стоял. А ходил тем временем Гоголь на гору Кудыкину – Малороссию прозревать. Только зашел у них разговор об издательстве, видит Джон – Гоголя нет. А есть огонек, теплый, светлый, и как щеночек маленький он все играется. Ничего не успел сказать Джон, да только огонечек – прыг, и застыл в губах Джоновых. Заискрился, заблистал огонёчек – смехом детским, улыбкой ясною, взглядом девичьим, словом крепким. И стал тогда Джон простым русским Иваном, а в устах его загорелся глагол огненный да слово живое, и ходит он по земле русской и сердца застывшие и каменные воспламеняет своими речами да сказаниями правдивыми. Но сегодня уже довольно говорено, а о сказках Ивановых мы еще позже скажем.