Сэмюэл Тейлор Колридж

В хрестоматии собраны лучшие стихотворения зарубежных
романтиков в лучших переводах, в том числе труднодоступные в
книжном виде.
Содержание
1. Немецкий романтизм
Клеменс Брентано. Лорелей
Людвиг Уланд. Стихотворения
Генрих Гейне. Стихотворения
2. Английский романтизм
Уильям Блейк. Стихотворения
Уильям Вордсворт. Стихотворения
Сэмюэль Кольридж. Сказание старого морехода (полностью)
Роберт Саути. Бленхаймский бой
Томас Мур. Стихотворения
Джордж Байрон. Стихотворения. Фрагменты из поэм: Гяур, Корсар,
Лара, Паломничество Чайльд-Гарольда. Дон Жуан
Перси Биши Шелли. Стихотворения
Джон Китс. Стихотворения
3. Французский романтизм
Марселина Деборд-Вальмор. Стихотворения
Альфред де Виньи. Смерть волка
Альфред де Мюссе. Стихотворения
Жерар де Нерваль. Стихотворения
4. Американский романтизм
Эдгар По. Стихотворения
5. Итальянский романтизм
Джакомо Леопарди. Стихотворения
Немецкий романтизм
Клеменс Брентано (1778-1842)
ЛОРЕЛЕЙ
На Рейне, в Бахарахе,
Волшебница жила,
Красой своей чудесной
Сердца к себе влекла —
И многих погубила.
Уйти любви сетей
Нельзя тому уж было,
Кто раз увлекся ей.
Призвал ее епископ,
Он думал осудить,
Но сам красой пленился
И должен был простить.
Растроганный, он молвил:
«Бедняжка, не таись:
Кто колдовать заставил
Тебя? Мне повинись».
«Отец святой, пощады
У вас я не прошу!
Мне жизнь не в жизнь: собою
Я гибель приношу.
Глаза мои — как пламя
И жгут сердца людей,
Сожгите же скорее
Колдунью Лорелей!»
«Нет, дева, не могу я
Тебя на смерть обречь.
Скажи: как ты сумела
Мне в сердце страсть зажечь?
Казнить тебя нет силы,
Красавица моя:
Ведь вместе с этим сердце
Своё разбил бы я».
«Отец святой, не смейтесь
Над бедной сиротой.
Молите лучше бога,
Чтоб дал он мне покой.
Не жить уж мне на свете,
Никто мне здесь не мил,
Молить пришла о смерти,
Терпеть не стало сил.
Обманута я другом:
Покинул он меня,
Уехал на чужбину,
В далекие края.
Румянцем, белизною,
И прелестью очей,
Да кроткими речами
Прельщаю я людей.
А мне самой не легче
Душа моя болит;
Красы моей блистанье
Мне сердце леденит.
Дозвольте христианкой
Покинуть здешний свет!
На что мне жизни бремя?
Его со мною нет!»
Трех рыцарей епископ
Зовёт и им велит
Свезти ее в обитель,
А сам ей говорит:
«Молися богу, дева,
В обители святой,
Черницею готовься
Свершить свой путь земной».
Вот рыцари все трое
Садятся на коней
И едут; с ними рядом
Красотка Лорелей.
«О рыцари! Дозвольте
На тот утес взбежать,
Чтоб милого мне замок
Оттуда увидать
И с Рейном попрощаться;
А там я удалюсь
В обитель, где черницей
От мира схоронюсь».
Утес угрюм, и мрачен,
И гладок, как стена,
Но легче серны дикой
Взбегает вверх она.
Глядит вперед и молвит:
«Вот лодочка летит,
А в этой лодке, вижу,
Мой милый друг сидит.
О, сердце как забилось!
И жизнь мне вновь красна!»
И с этим словом в воду
Вдруг бросилась она.
И рыцари унылы —
Пришлось им умирать...
Не дали им могилы,
Не стали отпевать.
Издалека донесся
Ко мне протяжный звук:
То рыцари с утеса
Отозвались все вдруг:
Лорелей!
Лорелей!
Лорелей!
И нет на свете звуков
Роднее этих, знай!
Перевод О. Брандта и А. Старостина
Людвиг Уланд (1787-1862)
ТРИ ПЕСНИ
«Споет ли мне песню веселую скальд?» —
Спросил, озираясь, могучий Освальд.
И скальд выступает на царскую речь,
Под мышкою арфа, на поясе меч.
«Три песни я знаю: в одной старина!
Тобою, могучий, забыта она?
Ты сам ее в лесе дремучем сложил,
Та песня: отца моего ты убил.
Есть песня другая, ужасна она;
И мною под бурей ночной сложена:
Пою ее ранней и поздней порой,
И песня та: бейся, убийца, со мной!»
Он в сторону арфу и меч наголо,
И бешенство грозные лица зажгло,
Запрыгали искры по звонким мечам,
И рухнул Освальд — голова пополам.
«Раздайся ж, последняя песня моя;
Ту песню и утром и вечером я
Греметь не устану пред девой любви,
Та песня: убийца повержен в крови ».
Перевод В. Жуковского
Проклятие певца
Когда-то гордый замок стоял в одном краю,
От моря и до моря простер он власть свою.
Вкруг стен зеленой кущей сады манили взор,
Внутри фонтаны ткали свой радужный узор.
И в замке том воздвигнул один король свой трон.
Он был угрюм и бледен, хоть славен и силён.
Он мыслил только кровью, повелевал мечом,
Предписывал насильем и говорил бичом.
Но два певца явились однажды в замок тот —
Один кудрями тёмен, другой седобород.
И старый ехал с арфой, сутулясь, на коне,
А юный шёл подобен сияющей весне.
И тихо молвил старый: «Готов ли ты, мой друг?
Раскрой всю глубь искусства, насыть богатством звук.
Излей все сердце в песнях — веселье, радость, боль.
Чтобы душою черствой растрогался король».
Уже певцы в чертоге стоят среди гостей.
Король сидит на тропе с супругою своей.
Он страшен, как сиянье полярное в ночи,
Она луне подобна, чьи сладостны лучи.
Старик провел по струнам, и был чудесен звук.
Он рос, он разливался, наполнил все вокруг.
И начал юный голос — то был небесный зов,
И старый влился эхом надмирных голосов.
Они поют и славят высокую мечту,
Достоинство, свободу, любовь и красоту —
Все светлое, что может сердца людей зажечь,
Все лучшее, что может возвысить и увлечь.
Безмолвно внемлют гости преданьям старины,
Упрямые вояки и те покорены.
И королева, чувством захвачена живым,
С груди срывает розу и в дар бросает им.
Но, весь дрожа от злобы, король тогда встает:
«Вы и жену прельстили, не только мой народ!»
Он в ярости пронзает грудь юноши мечом,
И вместо дивных песен кровь хлынула ключом.
Смутясь, исчезли гости, как в бурю листьев рой.
У старика в объятьях скончался молодой.
Старик плащом окутал и вынес тело прочь,
Верхом в седле приладил и с ним пустился в ночь.
Но у ворот высоких он, задержав коня,
Снял арфу, без которой не мог прожить и дня.
Ударом о колонну разбил ее певец,
И вопль его услышан был из конца в конец.
«Будь проклят, пышный замок! Ты в мертвой тишине
Внимать вовек не будешь ни песне, ни струне.
Пусть в этих залах бродит и стонет рабий страх,
Покуда ангел мести не обратит их в прах!
Будь проклят, сад цветущий! Ты видишь мертвеца?
Запомни чистый образ убитого певца.
Твои ключи иссякнут, сгниешь до корня ты,
Сухой бурьян задушит деревья и цветы.
Будь проклят, враг поэтов и песен супостат!
Венцом, достойным славы, тебя не наградят,
Твоя сотрется память, пустым растает сном,
Как тает вздох последний в безмолвии ночном».
Так молвил старый мастер. Его услышал бог.
И стены стали щебнем, и прахом стал чертог.
И лишь одна колонна стоит еще стройна,
Но цоколь покосился, и треснула она.
А где был сад зеленый, там сушь да зной песков,
НИ дерева, ни тени, ни свежих родников.
Король забыт — он призрак без плоти, без лица.
Он вычеркнут из мира проклятием певца.
Перевод В. Левика
Генрих Гейне (1797-1856)
***
Я видел странный, страшный сон,
Меня томит и тешит он.
От этой пагубы ночной
С тех пор я будто сам не свой.
Мне снилось, что зелёный сад
Был полон неги и услад
И, тихо ласково маня,
Цветы глядели на меня.
И птицы в этом странном сне
О нежной страсти пели мне,
И золотое солнце жгло,
И все так весело цвело.
Какой блаженный, дивный сад!
Струится легкий аромат,
И все сияет, все горит,
И все ласкает и манил.
Я вижу чистый водоем.
Вода из чаши бьет ключом,
И девушка вблизи нее
Полощет тонкое белье.
Тиха, как ангел, и стройна,
И волосы светлее льна.
И мнится — девушка моя
Мне и чужая, и своя.
Вода журчит, вода течет.
Девица песенку поет:
«Ты, вода, струей играй,
Полотно мое стирай!»
И подойти я к ней хочу,
И подхожу, и ей шепчу:
«Скажи, девица, почему
Белье стираешь и кому?»
И слышу я ответ такой:
«Так знай же, это саван твой».
И призрак вдруг исчез, и с ним
Исчезло все, как белый дым.
И снова я в стране чудес.
Передо мной дремучий лес.
Деревья к небу вознеслись.
И вот гляжу я молча ввысь.
И слышу вдруг неясный стук,—
Такой бывает слышен звук,
Когда топор вонзают в ствол,—
И я на этот стук пошел.
Там на прогалине один
Стоял зеленый исполин,
Могучий луб. Гляжу кругом,—
II вдруг — девица с топором.
Она разок-другой взмахнет
И тихо песенку ноет:
«Ты, железо, будь острей.
Ты руби, топор, быстрей!»
И подойти я к ней хочу,
И подхожу, и ей шепчу:
«Скажи мне, дева, наконец.
Кому ты мастеришь ларец?»
И слышу: «Правду говорю,—
Я нынче гроб твой мастерю».
И призрак тут исчез, и с ним
Исчезло всё, как белый дым.
Угрюмый и холодный вид!
Равнина голая лежит,
Пред ней, не зная, что со мной,
Стою как будто сам не свой.
Брожу вокруг и вижу вдруг
Вдали неясный белый круг.
И что же? Вновь увидел я —
Стоит красавица моя!
С могильным заступом стоит,
Копает землю и молчит.
Она прекрасна и бледна,
Мне страшной кажется она.
И заступ свой она берет,
И песню странную поет:
«Ты, лопата, широка,
Ты, могила, глубока!»
И подойти я к ней хочу,
И подхожу, и ей шепчу:
«Скажи мне, дева, почему
Копаешь яму и кому?»
И слышу я ответ такой:
«Твоя могила пред тобой».
И сразу после этих слов
Передо мной раскрылся ров.
И ужас душу мне сковал,
И в эту яму я упал,
Могильный мрак меня настиг,—
Я вскрикнул — и проснулся вмиг.
Перевод Т. Сильман
***
Что разъярило кровь во мне?
Клокочет грудь. Душа в огне.
Пылает кровь в горячке злой.
И злой меня снедает зной.
Взбесилась кровь и рвется вон...
Ужасный мне приснился сон:
Властитель тьмы мне подал знак
И за собой увел во мрак.
Вдруг некий дом я увидал;
Горят огни, грохочет бал,
И пир горой, и дым столбом.
И я вступаю в этот дом.
Справляют чью-то свадьбу тут.
Звенят бокалы. Гости пьют.
И я в невесте узнаю —
Кого?! — Любимую мою!
О, боже! То она, она
Теперь с другим обручена...
В оцепененье я притих,
Встав за спиной у молодых.
Вокруг шумели... Я застыл...
Сколь горек этот праздник был!
Сидит невеста — вся огонь.
Жених — он гладит ей ладонь.
Он наполняет кубок, пьет,
Пригубив, ей передает...
Молчу, дыханье затая:
То не вино, то кровь моя!
Невеста яблоко берет:
И жениху передает.
Он режет яблоко... Гляди:
То сердце из моей груди!
В их взорах нега, страсть, призыв...
Любовно стан ее обвив,
Поцеловал ее жених...
И — смерть коснулась губ моих!
И, словно мертвый, я поник.
Свинцом сковало мой язык...
Но снова танцы! Шум и звон!
И вот плывут — она и он.
Я нем... Я мертв... Конец всему.
Он к ней прильнул, она к нему.
Он что-то шепчет ей... Она
Краснеет, томно смущена...
Перевод Л. Гинзбурга
ГРЕНАДЕРЫ
Во Францию два гренадера
Из русского плена брели,
И оба душой приуныли,
Дойдя до немецкой земли.
Придется им — слышат — увидеть
В позоре родную страну...
И храброе войско разбито,
И сам император в плену!
Печальные слушая вести,
Один из них вымолвил: «Брат!
Болит мое скорбное сердце,
И старые раны горят!»
Другой отвечает: «Товарищ!
И мне умереть бы пора;
Но дома жена, малолетки:
У них ни кола ни двора.
Да что мне? просить Христа ради
Пущу и детей и жену...
Иная на сердце забота:
В плену император! в плену!
Исполни завет мой: коль здесь я
Окончу солдатские дни,
Возьми мое тело, товарищ,
Во Францию! там схорони!
Ты орден на ленточке красной
Положишь на сердце мое,
И шпагой меня опояшешь,
И в руки мне вложишь ружье.
И смирно, и чутко я буду
Лежать, как на страже, в гробу
Заслышу я конское ржанье,
И пушечный гром, и трубу.
То Он над могилою едет!
Знамена победно шумят...
Тут выйдет к тебе, император.
Из гроба твой верный солдат!».
Перевод М. Михайлова
***
Мне сон старинный приснился опять.
Под липой сидели мы оба,
Ночною порою клялись соблюдать
Друг другу верность до гроба.
Что было тут! Клятва за клятвою вновь
И ласки и смех! Что тут было!
Чтоб вечно я помнил твою любовь,
Ты в руку меня укусила.
О милая! с ясным сияньем очей,
С опасною прелестью взгляда,
Я знаю, что клятвы в порядке вещей,
Но вот кусаться – не надо!
Перевод В. Зоргенфрея
***
Гляжу в глаза твои, мой друг, И гаснет боль сердечных мук,
Прильну к устам твоим – и вновь
Целенье мне дарит любовь.
Склоняюсь на грудь – и, как в раю,
Блаженство трепетное пью.
Но ты шепнёшь: «Люблю, твоя», И безутешно плачу я.
Перевод В. Левика
***
К чему мне клятвы? Дай уста!
Ведь клятва женская пуста!
Твои слова — они, как мед,
Но слаще меда нежный рот!
Твой поцелуй — он ощутим,
А что слова? - бесплотный дым.
Перевод А. Ревича
***
Не верую я в небо,
Ни в Новый, ни в Ветхий завет.
Я только в глаза твои верю,
В них мой небесный свет.
Не верю я в господа бога.
Ни в Ветхий, ни в Новый завет.
Я в сердце твое лишь верю,
Иного бога нет.
Не верю я в духа злого,
В геенну и муки ее.
Я только в глаза твои верю,
В злое сердце твое.
Перевод В. Зоргенфрея
***
Отчего весенние розы бледны,
Отчего, скажи мне, дитя?
Отчего фиалки в расцвете весны
Предо мной поникают, грустя?
Почему так скорбно поет соловей,
Разрывая душу мою?
Почему в дыханье лесов и полей
Запах тлена я узнаю?
Почему так сердито солнце весь день,
Так желчно глядит на поля?
Почему на всем угрюмая тень
И мрачнее могилы земля?
Почему, объясни,— я и сам не пойму, Так печален и сумрачен я?
Дорогая, скажи мне, скажи, почему,
Почему ты ушла от меня?
Перевод В. Левика
***
Юноша девушку любит,
А ей полюбился другой.
Но тот — не ее, а другую
Назвал своей дорогой.
За первого встречного замуж
Девушка с горя идет,
А юноша тяжко страдает,
Спасенья нигде не найдет.
История эта — не новость,
Так было во все времена,
Но сердце у вас разобьется,
Коль с вами случится она.
Перевод Л. Гинзбурга
***
На севере диком стоит одиноко
На голой вершине сосна,
И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим
Одета, как ризой, она.
И снится ей все, что в пустыне далекой,
В том крае, где солнца восход,
Одна и грустна на утесе горючем
Прекрасная пальма растет.
Перевод М. Ю. Лермонтова
***
Они меня истерзали
И сделали смерти бледней,—
Одни - своею любовью,
Другие - враждою своей.
Они мне мой хлеб отравили,
Давали мне яду с водой,—
Одни - своею любовью,
Другие - своею враждой.
Но та, от которой всех больше
Душа и доселе больна,
Мне зла никогда но желала,
И меня не любила она.
Перевод А. Григорьева
***
Во сне я горько плакал:
Мне снилось, что ты умерла.
Проснулся я, и тихо
Слеза за слезой текла.
Во сне я горько плакал:
Мне снилось, я брошен тобой.
Проснулся я и долго
Плакал в тиши ночной.
Во сне я горько плакал:
Мне снилось, ты снова моя.
Проснулся я — и плачу,
Все еще плачу я...
Перевод Р. Минкус
***
Мне ночь легла на веки,
Мне рот придавил свинец.
Застыв умом и сердцем,
Лежал я в земле — мертвец.
Не знаю, какое время
Лежал я так в забытьи,
Но вдруг, пробудясь, услышал
Горячие речи твои.
— Ужель ты не встанешь, Генрих?
Великий день наступил!
Умершие к новой жизни
Встают из своих могил.
— Любимая, мне не подняться,
Не видеть светлого дня.
Ты знаешь, давно погасли
От слёз глаза у меня.
— Но я поцелуем, Генрих,
От глаз прогоню темноту.
Ты ангелов должен увидеть,
Увидеть небес красоту!
— Любимая, мне не подняться.
Ещё моё сердце болит.
Оно от тебя терпело
Немало кровных обид.
— Тихонько на сердце руку
Ты мне положить позволь.
И кровь перестанет литься,
И сразу утихнет боль.
— Любимая, все напрасно,
Поднять головы нет сил.
Когда тебя украли,
Я пулей её пробил.
— Своими кудрями, Генрих,
Я твой оботру висок.
Зажму глубокую рану,
Чтоб кровью ты не истек.
И ты меня так нежно,
Так ласково стала просить,
Что мне захотелось подняться,
Мне вновь захотелось жить.
И вдруг все раны раскрылись,
Потоком хлынула кровь,
И — чудо! — я встал из мертвых
Навстречу тебе, любовь!
Перевод З. Морозкиной
***
В этой жизни слишком тёмной
Светлый образ был со мной;
Светлый образ помутился.
Поглощен я тьмой ночной.
Трусят маленькие дети,
Если их застигнет ночь;
Дети страхи полуночи
Громкой песней гонят прочь.
Так и я, ребенок странный,
Песнь мою пою впотьмах;
Незатейливая песня.
Но зато разгонит страх.
Перевод А. Блока
***
Не знаю, что стало со мною,
Печалью душа смущена.
Мне всё не даёт покою
Старинная сказка одна.
Прохладен воздух. Темнеет.
И Рейн уснул во мгле.
Последним лучом пламенеет
Закат на прибрежной скале.
Там девушка, песнь распевая,
Сидит на вершине крутой.
Одежда на ней золотая,
И гребень в руке золотой.
И кос её золото вьётся,
И чешет их гребнем она,
И песня волшебная льётся,
Неведомой силы полна.
Безумной охвачен тоскою,
Гребец не глядит на волну,
Не видит скалы пред собою –
Он смотрит туда, в вышину.
Я знаю, река, свирепея,
Навеки сомкнётся над ним,
И это всё Лорелея
Сделала пеньем своим.
Перевод В. Левика
***
Печаль, печаль в моем сердце,
А май расцветает кругом!
Стою под липой зеленой
На старом валу крепостном.
Внизу канал обводный
На солнце ярко блестит.
Мальчишка едет в лодке,
Закинул лесу — и свистит.
А там — караульная будка
Под башней стоит у ворот,
И парень в красном мундире
Шагает взад и вперед.
Своим ружьем он играет,
Горит на солнце ружье.
Вот вскинул, вот взял на мушку.
Стреляй же в сердце мое!
Перевод В. Левика
***
Хотел бы в единое слово
Я слить мою грусть и печаль
И бросить то слово на ветер,
Чтоб ветер унес его вдаль.
И пусть бы то слово печали
По ветру к тебе донеслось,
И пусть бы всегда и повсюду
Оно тебе в сердце лилось!
И если б усталые очи
Сомкнулись под грезой ночной,
О, пусть бы то слово печали
Звучало во сне над тобой!
Перевод Л. Мея
***
Кто впервые в жизни любит,
Пусть несчастен – всё ж он бог.
Но уж кто вторично любит
И несчастен - тот дурак.
Я такой дурак - влюблённый
И, как прежде, нелюбимый.
Солнце, звезды – все смеются.
Сам смеюсь - и умираю.
Перевод В. Левика
***
Душевной горькой муки
Мой вид не выдает?
Ты ждешь, когда слова мольбы
Шепнет упрямый рот?
О, этот рот из гордых ртов!
Он так устроен, что ли:
Насмешкою он ответить готов,
Когда умираю от боли.
Перевод З. Морозкиной
***
Здесь на скале мы возведём
Тот храм, где будем третий,
Да, третий, новый чтить завет.
Нет больше слез на свете!
Умолкли бредни о грехе,
О двойственной природе.
И тело мучить — в наши дни
Уже совсем не в моде.
Ты слышишь божьи голоса
В пучине многопенной?
Ты видишь божьи в вышине
Светильники вселенной?
Во всем живом и сущем бог,
Все им светлей и краше.
Бог — это жизнь, он тьма и свет
И поцелуи наши.
Перевод В. Левика
***
Юность кончена. Приходит
Дерзкой зрелости пора,
И рука смелее бродит
Вдоль прелестного бедра.
Не одна, вспылив сначала,
Мне сдавалась, ослабев,
Лесть и дерзость побеждала
Ложный стыд и милый гнев.
Но в блаженствах наслажденья
Прелесть чувства умерла.
Где вы, сладкие томленья,
Робость юного осла?
Перевод В. Левика
ВОТ ПОГОДИТЕ!
Сверкать я молнией умею,
Так вы решили: я — не гром.
Как вы ошиблись! Я владею
И громовержца языком.
И только нужный день настанет
Я должен вас предостеречь:
Раскатом грома голос грянет,
Ударом грозным станет речь.
В часы великой непогоды
Дубы, как щепки, полетят
И рухнут каменные своды
Старинных храмов и палат.
Перевод А. Дейча
ОСЛЫ-ИЗБИРАТЕЛИ
Свобода приелась до тошноты.
В республике конско-ослиной
Решили выбрать себе скоты
Единого властелина.
Собрался с шумом хвостатый сброд
Различного званья и масти.
Интриги и козни пущены в ход,
Кипят партийные страсти.
Здесь Старо-Ослы вершили судьбу,
В ослином комитете.
Кокарды трехцветные на лбу
Носили молодчики эти.
А кони имели жалкий вид
И тихо стояли, ни слова:
Они боялись ослиных копыт,
Но пуще - ослиного рева.
Когда же кто-то осмелился вслух
Коня предложить в кандидаты,
Прервал его криком седой Длинноух:
"Молчи, изменник проклятый!
Ни капли крови осла в тебе нет.
Какой ты осел, помилуй!
Да ты, как видно, рожден на свет
Французскою кобылой!
Иль, может, от зебры род хилый твой.
Ты весь в полосах по-зебрейски.
А впрочем, тебя выдает с головой
Твой выговор еврейский.
А если ты наш, то, прямо сказать,
Хитер ты, брат, да не слишком.
Ослиной души тебе не понять
Своим худосочным умишком.
Вот я познал, хоть с виду и прост,
Ее мистический голос.
Осел я сам, осел мой хвост,
Осел в нем каждый волос.
Я не из римлян, не славянин,
Осел я немецкий, природный.
Я предкам подобен, - они как один
Все были умны и дородны.
Умны и не тешились искони
Альковными грешками,
На мельницу бодро шагали они,
Нагруженные мешками.
Тела их в могиле, но дух не исчез,
Бессмертен ослиный дух их!
Умильно смотрят они с небес
На внуков своих длинноухих.
О славные предки в нимбе святом!
Мы следовать вам не устали
И ни на йоту с пути не сойдем,
Который вы протоптали.
Какое счастье быть сыном ослов,
Родиться в ослином сословье!
Я с каждой крыши кричать готов:
"Смотрите, осел из ослов я!"
Отец мой покойный, что всем знаком,
Осел был немецкий, упрямый.
Ослино-немецким молоком
Вскормила меня моя мама.
Осел я и сын своего отца,
Осел, а не сивый мерин!
И я заветам ослов до конца
И всей ослятине верен.
Я вам предлагаю без лишних слов
Осла посадить на престоле.
И мы создадим державу ослов,
Где будет ослам раздолье.
Мы все здесь ослы! И-а! И-а!
Довольно терзали нас кони!
Да здравствует ныне и присно - ура!
Осел на ослином троне!"
Оратор кончил. И грохнул зал,
Как гром, при последней фразе,
И каждый осел копытом стучал
В национальном экстазе.
Его увенчали дубовым венком
Под общее ликованье.
А он, безмолвно махая хвостом,
Благодарил собранье.
Перевод И. Миримского
КАПРИЗЫ ВЛЮБЛЕННЫХ
Правдивая история, заимствованная из старинных документов
и переложенная в изящные немецкие стихи
На изгородь сел опечаленный Жук;
В красавицу Муху влюбился он вдруг.
"О Муха, любимая, будь мне женою.
Навеки в супруги ты избрана мною.
Тебя я одну полюбил глубоко,
К тому ж у меня золотое брюшко.
Спина моя - роскошь: и там и тут Рубины горят и блестит изумруд".
"Ох, нет, я не дура, я муха пока,
И я никогда не пойду за жука.
Рубины! Богатство! К чему мне оно?
Не в деньгах ведь счастье, я знаю давно.
Верна идеалам своим навсегда,
Я честная муха и этим горда".
Расстроился Жук, и в душе его рана.
А Муха пошла принимать ванну.
"Куда ты пропала, служанка Пчела?
В моем туалете ты б мне помогла:
Намылила спинку, потерла бока.
Ведь все же теперь я невеста Жука.
Прекрасная партия! Знаешь, каков! Не видела в жизни приятней жуков.
Спина его - роскошь. И там и тут Рубины горят и блестит изумруд.
Вглядишься в черты - благороднейший малый.
Подружки от зависти лопнут, пожалуй.
Скорей зашнуруй меня, Пчелка-сестрица,
Пора причесаться, пора надушиться.
Натри меня розовым маслом, немножко
Пахучей лавандой побрызгай на ножки,
Чтоб не было вони противной от них,
Когда прикоснется ко мне мой жених.
Ты слышишь, уже подлетают стрекозы,
Они мне подарят чудесные розы.
Вплетут флердоранж в мой прекрасный венец,
Девичеству скоро наступит конец.
Придут музыканты - танцуй до упаду! Нам песню споют примадонны цикады.
И Шершень, и Овод, и Шмель, и Слепень
Ударят в литавры в мой праздничный день.
Так пусть для моих пестрокрылых гостей
Наш свадебный марш прозвучит поскорей!
Пришла вся родня, оказала мне честь,
Уж всех насекомых на свадьбе не счесть.
Кузнечики, осы и тетки мокрицы,
Встречают их тушем, улыбкой на лицах.
Крот, пастор наш, в черную ризу одет.
Пора начинать. Жениха только нет".
Трезвон колокольный: бим-бом и бим-бам!
"Любимый жених мой, ах, где же ты сам?.."
Бим-бом и бим-бам... Но, тоскою томимый,
Жених почему-то проносится мимо.
Трезвон колокольный: бим-бом и бим-бам!
"Любимый жених мой, ах, где же ты сам?"
Жених, завершая полет виртуозный,
Тоскуя, уселся на куче навозной
И там просидел бесконечных семь лет,
Невеста меж тем обратилась в скелет.
Перевод В. Левицкого
E N F A N T PERDU1
Как часовой, на рубеже свободы
Лицом к врагу стоял я тридцать лет.
Я знал, что здесь мои промчатся годы,
И я не ждал ни славы, ни побед.
Пока друзья храпели беззаботно,
Я бодрствовал, глаза вперив во мрак.
(В иные дни прилег бы сам охотно,
Но спать не мог под храп лихих вояк.)
Порой от страха сердце холодело
(Ничто не страшно только дураку!).
Для бодрости высвистывал я смело
Сатиры злой звенящую строку.
Ружье в руке, всегда на страже ухо,—
Кто б ни был враг — ему один конец!
Вогнал я многим в мерзостное брюхо
Мой раскаленный, мстительный свинец.
Но что таить! И враг стрелял порою
Без промаха — забыл я ранам счёт.
Теперь — увы! я все равно не скрою,—
Слабеет тело, кровь моя течет...
Свободен пост! Мое слабеет тело...
Один упал — другой сменил бойца!
Я но сдаюсь! Еще оружье цело,
И только жизнь иссякла до конца.
Перевод В. Левика
***
Брось свои иносказанья
И гипотезы святые!
На проклятые вопросы
Дай ответы нам прямые!
Отчего под ношей крестной,
Весь в крови, влачится правый?
Отчего везде бесчестный
Встречен почестью и славой?
Дословно: потерянное дитя (франц.). Так назывался часовой на передовом
посту в армии времен французской революции 1789 года
1
Кто виной? Иль воле бога
На земле не все доступно?
Или он играет нами ? -Это подло и преступно!
Так мы спрашиваем жадно
Целый век, пока безмолвно
Не забьют нам рта землею...
Да ответ ли это, полно?
Перевод М. Михайлова
КРИК СЕРДЦА
Нет, в безверье толку мало:
Если бога вдруг не стало,
Где ж проклятья мы возьмем,Разрази вас божий гром!
Без молитвы жить несложно,
Без проклятий - невозможно!
Как тогда нам быть с врагом,Разрази вас божий гром!
Не любви, а злобе, братья,
Нужен бог, нужны проклятья,
Или все пойдет вверх дном,Разрази вас божий гром!
Перевод В. Левика
***
Завидовать жизни любимцев судьбы
Смешно мне, но я поневоле
Завидовать их смерти стал Кончине без муки, без боли.
В роскошных одеждах, с венком на челе
В разгаре веселого пира,
Внезапно скошенные серпом,
Они уходят из мира.
И, мук предсмертных не испытав,
До старости бодры и юны,
С улыбкой покидают жизнь
Все фавориты Фортуны.
Сухотка их не извела,
У мертвых приличная мина.
Достойно вводит их в свой круг
Царевна Прозерпина.
Завидный жребий! А я семь лет,
С недугом тяжким в теле,
Терзаюсь - и не могу умереть,
И корчусь в моей постели.
О господи, пошли мне смерть,
Внемли моим рыданьям!
Ты сам ведь знаешь, у меня
Таланта нет к страданьям.
Прости, но твоя нелогичность, господь,
Приводит в изумленье.
Ты создал поэта-весельчака
И портишь ему настроенье!
От боли веселый мой нрав зачах,
Ведь я уже меланхолик!
Кончай эти шутки, не то из меня
Получится католик!
Тогда я вой подниму до небес,
По обычаю добрых папистов.
Не допусти, чтоб так погиб
Умнейший из юмористов!
Перевод В. Левика
Английский романтизм
Уильям Блейк (1757-1827)
Сборник «Песни невинности и опыта, показывающие два противоположные состояния души» (1794)
Часть 1. Песни невинности (1789)
Агнец
Милый Агнец, расскажи,
Кем ты создан, расскажи?
Из каких ты вышел рук?
Кто тебя привел на луг?
Кто пушок придумал твой,
Чистый, мягкий, золотой?
Кто тебе твой голос дал,
Чтоб так нежно он звучал?
Имя Агнца он избрал,
Ибо так себя назвал.
Как дитя, он тих и мил Он пришел и всех простил.
Я дитя, и Агнец ты И у нас его черты!
Милый Агнец, Бог с тобой!
Милый Агнец, Бог с тобой!
Перевод С. Степанова
Смеющаяся песня
В час, когда листва шелестит, смеясь,
И смеется ключ, меж камней змеясь,
И смеемся, даль взбудоражив, мы,
И со смехом шлют нам ответ холмы,
И смеется рожь и хмельной ячмень,
И кузнечик рад хохотать весь день,
И вдали звенит, словно гомон птиц,
"Ха-ха-ха! Ха-ха!" - звонкий смех девиц,
А в тени ветвей стол накрыт для всех,
И, смеясь, трещит меж зубов орех, В этот час приди, не боясь греха,
Посмеяться всласть: "Хо-хо-хо! Ха-ха!"
Перевод С. Маршака
Колыбельная песня
Сладость снов, сойди, как тень,
Сон, дитя мое одень.
Сны, сойдите, как ручей
Лунных ласковых лучей.
Сладкий сон, как нежный пух,
Убаюкай детский слух.
Ангел кроткий, сладкий сон,
Обступи со всех сторон.
Смех, сверкай во тьме ночей
Над отрадою моей.
Будь с ним лучшей из утех,
Материнский нежный смех.
Каждой жалобе шепни:
"Задремли и отдохни".
Каждой жалобе скажи:
"Крылья легкие сложи".
Спи, дитя, счастливым сном,
Целый мир уснул кругом.
Спи же, спи, родимый мой,
Я поплачу над тобой.
Предо мной священный лик
На твоем лице возник,
Твой Создатель здесь, во сне,
Горько плакал обо мне.
Как невинное дитя,
Плакал, глазками блестя,
О тебе и обо всех,
И слезами смыл наш грех.
И теперь глядит, любя,
Он с улыбкой на тебя,
В снах ребенка спит он сам.
Мир земле и небесам.
Перевод К. Бальмонта
По образу и подобию
Добро, Смиренье, Мир, Любовь Вот перечень щедрот,
Которых каждый человек,
Моля и плача, ждет.
Добро, Смиренье, Мир, Любовь
Познал в себе Творец,
Добро, Смиренье, Мир, Любовь
Вложил в детей Отец.
И наше сердце у Добра,
И наш - Смиренья взгляд,
И в нашем образе - Любовь,
Мир - наш нательный плат.
Любой из нас, в любой стране,
Зовет, явясь на свет,
Добро, Смиренье, Мир, Любовь Иной молитвы нет.
И нехристь - тоже человек,
И в том любви залог:
Где Мир, Смиренье и Любовь, Там, ведомо, сам Бог.
Перевод В. Л. Топорова
О СКОРБИ БЛИЖНЕГО
Если горе у других Как не мучиться за них?
Если ближнему невмочь Как же можно не помочь?
Как на страждущих смотреть
И при этом не скорбеть?
Как отцу при детском плаче
Не пролить слезы горячей?
И какая может мать
Плачу чада не внимать?
Нет! Такому не бывать!
Никогда не бывать!
Как Тому, Кто всем Отец,
Видеть, что в беде птенец,
Видеть, как дитя страдает,
Слышать, как оно рыдает,
И не подойти к гнезду,
И не отвести беду,
И не быть все время рядом,
И не плакать вместе с чадом,
В изголовье не стоять,
Горьких слез не отирать?
Нет! Такому не бывать!
Никогда не бывать!
Как дитя. Он тих и мил Он пришел и всех простил;
Он изведал горе Сам Потому снисходит к нам.
Если ты грустишь порою Знай: Творец грустит с тобою.
Если плачешь, удручён Знай: с тобою плачет Он.
Радость Он несет с Собою,
Бьется с нашею бедою.
И покуда всех не спас Он страдает подле нас.
Перевод С. Степанова
Часть 2. Песни опыта (1794)
Тигр
Тигр, о тигр! кровавый сполох,
Быстрый блеск в полночных долах,
Устрашительная стать,
Кто посмел тебя создать?
В преисподней иль в эдеме
Некто в царской диадеме
Огнь в очах твоих зажег?
Как он вытерпел ожог?
Кто качнул рукою властной
Сердца маятник ужасный
И, услышав грозный стук,
Не убрал смятенных рук?
Кто хребет крепил и прочил?
В кузне кто тебя ворочал?
В чьих клещах твой мозг пылал?
Чьею злобой закипал?
А когда ты в ночь умчался,
Неужели улыбался
Твой создатель - возлюбя
И ягненка, и - тебя?
Тигр, о тигр! кровавый сполох,
Быстрый блеск в полночных долах,
Устрашительная стать, Кто велел тебе восстать?
Перевод В. Топорова
Сад Любви
Я отправился в Сад Любви.
Я и раньше бывал там не раз.
Но, придя, я его не узнал:
Там часовня стояла сейчас.
Дверь в часовню была заперта.
"Бог накажет" - прочел я над ней.
Я прочел, оглянулся вокруг:
Не узнал ни дерев, ни аллей.
Там, где было просторно цветам,
Тесно жались могилы теперь,
И священники в черном шли шагом дозорным
И путы печали на любовь налагали.
Перевод В. Л. Топорова
МАЛЕНЬКИЙ БРОДЯГА
Ax, матушка, в церкви сквозняк продувной!
Куда как теплей и приятней в пивной!
Там пива в достатке, и пьют без оглядки В раю же, известно, другие порядки.
Вот кабы нам в церкви пивка на заказ
Да возле огня отогрели бы нас,
Так ночью и днем молиться начнем Из церкви не выставишь нас нипочем!
Священнику пить бы и петь бы псалмы И словно птенцы, были б счастливы мы!
А строгой старухе вернем оплеухи И пусть попостится сама с голодухи!
И Бог возликует, отечески рад,
Увидев божественно счастливых чад,
И внидя в церквушку, закатит пирушку,
Деля с Сатаною дерюжку и кружку!
Перевод С. Степанова
Человеческая абстракция
Была бы жалость на земле едва ли,
Не доводи мы ближних до сумы.
И милосердья люди бы не знали,
Будь и другие счастливы, как мы.
Покой и мир хранит взаимный страх.
И себялюбье властвует на свете.
И вот жестокость, скрытая впотьмах,
На перекрестках расставляет сети.
Святого страха якобы полна,
Слезами грудь земли поит она.
И скоро под ее зловещей сенью
Ростки пускает кроткое смиренье.
Его покров зеленый распростер
Над всей землей мистический шатер.
И тайный червь, мертвящий все живое,
Питается таинственной листвою.
Оно приносит людям каждый год
Обмана сочный и румяный плод.
И в гуще листьев, темной и тлетворной,
Невидимо гнездится ворон черный.
Все наши боги неба и земли
Искали это дерево от века.
- Но отыскать доныне не могли:
Оно растет в мозгу у человека.
Перевод С. Я. Маршака
Древо яда
В ярость друг меня привел Гнев излил я, гнев прошел.
Враг обиду мне нанес Я молчал, но гнев мой рос.
Я таил его в тиши
В глубине своей души,
То слезами поливал,
То улыбкой согревал.
Рос он ночью, рос он днем.
Зрело яблочко на нем,
Яда сладкого полно.
Знал мой недруг, чье оно.
Темной ночью в тишине
Он прокрался в сад ко мне
И остался недвижим,
Ядом скованный моим.
Перевод С. Маршака
Заблудившийся мальчик
«Нельзя любить и уважать
Других, как собственное я,
Или чужую мысль признать
Гораздо большей, чем своя.
Я не могу любить сильней
Ни мать, ни братьев, ни отца.
Я их люблю, как воробей,
Что ловит крошки у крыльца».
Услышав это, духовник
Дитя за волосы схватил
И поволок за воротник.
И все хвалили этот пыл.
Потом, взобравшись на амвон,
Сказал священник: «Вот злодей!
Умом понять пытался он
То, что сокрыто от людей!»
И не был слышен детский плач,
Напрасно умоляла мать,
Когда дитя раздел палач,
И начал цепь на нём ковать.
Был на костре - другим на страх –
Преступник маленький сожжён...
Не на твоих ли берегах
Всё это было, Альбион?
Перевод С. Маршака
Школьник
Люблю я летний час рассвета.
Щебечут птицы в тишине.
Трубит в рожок охотник где-то.
И с жаворонком в вышине
Перекликаться любо мне.
Но днем сидеть за книжкой в школе Какая радость для ребят?
Под взором старших, как в неволе,
С утра усаженные в ряд,
Бедняги школьники сидят.
С травой и птицами в разлуке
За часом час я провожу.
Утех ни в чем не нахожу
Под ветхим куполом науки,
Где каплет дождик мертвой скуки.
Поет ли дрозд, попавший в сети,
Забыв полеты в вышину?
Как могут радоваться дети,
Встречая взаперти весну?
И никнут крылья их в плену.
Отец и мать! Коль ветви сада
Ненастным днем обнажены
И шелестящего наряда
Чуть распустившейся весны
Дыханьем бури лишены, Придут ли дни тепла и света,
Тая в листве румяный плод?
Какую радость даст нам лето?
Благословим ли зрелый год.
Когда зима опять дохнет?
Перевод С. Я. Маршака
Из сборника «Остров на луне» (1784)
***
Предоставь меня печали!
Я, истаяв, не умру.
Стану духом я - и только! Хоть мне плоть и по нутру.
Без дорог блуждая, кто-то
Здесь, в лесах, повитых тьмой,
Тень мою приметит ночью
И услышит голос мой.
Перевод В. Потаповой
Из «Манускрипта Россетти»2 (1793)
Летучая радость
Кто удержит радость силою,
Жизнь погубит легкокрылую.
На лету целуй её Утро вечности твоё!
Перевод С. Я. Маршака
2
Так назвали тетрадь стихов Блейка, случайно найденную художником Россетти.
Разговор духовного отца с прихожанином
- Мой сын, смирению учитесь у овец!..
- Боюсь, что стричь меня вы будете, отец!
Перевод С. Я. Маршака
Из «Манускрипта Пикеринга»3 (1803)
Изречения невинности
В одном мгновенье видеть вечность,
Огромный мир – в зерне песка,
В единой горсти – бесконечность
И небо в чашечке цветка.
Радость, скорбь - узора два
В тонких тканях божества.
Можно в скорби проследить
Счастья шелковую нить.
Так всегда велось оно,
Так и быть оно должно.
Радость с грустью пополам
Суждено изведать нам.
Помни это, не забудь И пройдешь свой долгий путь.
Правда, сказанная злобно,
Лжи отъявленной подобна.
Не грех, коль вас волнуют страсти,
Но худо быть у них во власти.
Дело рук - топор и плуг,
Но рукам не сделать рук.
Перевод С. Маршака
3
Тетрадь стихов Блейка, найденная у некоего мистера Пикеринга.
Уильям Вордсворт (1770-1850)
СТИХИ, НАПИСАННЫЕ НЕПОДАЛЕКУ ОТ ДОМА И ПЕРЕДАННЫЕ
МОИМ МАЛЬЧИКОМ ТОЙ, К КОМУ ОБРАЩЕНЫ
Весенним первым теплым днем
Миг новый прежнего прелестней.
На дереве у входа в дом
Малиновка заводит песню.
Блаженством воздух напоен
И вся ожившая округа:
От голых гор и голых крон
До зеленеющего луга.
Покончив с завтраком, сестра,
Мое желание исполни:
На солнце выбеги с утра
И о делах своих не помни.
Простое платьице надень
И не бери с собою чтенье.
Я так хочу, чтоб в этот день
Мы вдоволь насладились ленью.
Условностей привычный гнет
С себя мы сбросим, и сегодня
Мы новых дней начнем отсчет,
Как после даты новогодней.
Всему цветение суля,
От сердца к сердцу льнет украдкой
Любовь, - и влажная земля
Пронизана истомой сладкой.
Мгновенье может больше дать,
Чем полстолетья рассуждений.
Мы каждой клеткой благодать
Впитаем в этот день весенний.
Укладу новому храня
В сердцах своих повиновенье,
Весь год из нынешнего дня
Мы будем черпать вдохновенье.
И сила этого вокруг
Распространенного блаженства
Поможет нам с тобой, мой друг,
Достичь любви и совершенства.
Так поскорее же надень
Простое платьице и чтенья
В путь не бери - ведь в этот день
Мы будем наслаждаться ленью.
Перевод И. Меламеда
ВСЁ НАОБОРОТ
Встань! Оторвись от книг, мой друг!
К чему бесплодное томленье?
Взгляни внимательней вокруг,
Не то тебя состарит чтенье!
Как сладко иволга поет!
Спеши внимать ей! пенье птицы
Мне больше мудрости дает,
Чем эти скучные страницы.
Послушать проповедь дрозда
Ступай в зеленую обитель!
Там просветишься без труда:
Природа - лучший твой учитель.
Тебе о сущности добра
И человечьем назначенье
Расскажут вешние ветра,
А не мудреные ученья.
Ведь наш безжизненный язык,
Наш разум в суете напрасной
Природы искажают лик,
Разъяв на части мир прекрасный.
Искусств не надо и наук.
В стремленье к подлинному знанью
Ты сердце научи, мой друг,
Вниманию и пониманью.
Перевод И. Меламеда
КУКУШКА
Я слышу издали сквозь сон
Тебя, мой давний друг.
Ты - птица или нежный стон,
Блуждающий вокруг?
Ложусь в траву, на грудь земли,
И твой двукратный зов
Звучит так близко и вдали,
Кочует меж холмов.
Привет любимице весны!
До нынешнего дня
Ты - звонкий голос тишины,
Загадка для меня.
Тебя я слушал с детских лет
И думал: где же ты?
Я за холмом искал твой след,
Обшаривал кусты.
Тебя искал я вновь и вновь
В лесах, среди полей.
Но ты, как счастье, как любовь,
Все дальше и милей.
Я и сейчас люблю бывать
В твоем лесу весной,
И время юности опять
Встает передо мной.
О птица-тайна! Мир вокруг,
В котором мы живем,
Виденьем кажется мне вдруг.
Он - твой волшебный дом.
Перевод С. Маршака
Сэмюэль Кольридж (1772-1834)
СКАЗАНИЕ О СТАРОМ МОРЕХОДЕ
В семи частях
«Я охотно верю, что во вселенной есть больше невидимых, чем видимых
существ. Но кто объяснит нам все их множество, характер, взаимные и родственные связи, отличительные признаки и свойства каждого из них? Что они делают? Где обитают? Человеческий ум лишь скользил вокруг ответов на эти вопросы, но никогда не постигал их. Однако, вне всяких сомнений, приятно иногда нарисовать своему мысленному взору, как на картине, образ большего и лучшего мира: чтобы ум, привыкший к мелочам обыденной жизни, не замкнулся в
слишком тесных рамках и не погрузился целиком в мелкие мысли. Но в то же
время нужно постоянно помнить об истине и соблюдать должную меру, чтобы
мы могли отличить достоверное от недостоверного, день от ночи». - Т. Барнет,
Философия древности, с. 68.
КРАТКОЕ СОДЕРЖАНИЕ
О том, как корабль, перейдя Экватор, был занесен штормами в страну вечных льдов у Южного полюса; и как оттуда корабль проследовал в тропические
широты Великого, или Тихого океана; и о странных вещах, которые приключились; и о том, как Старый Мореход вернулся к себе на родину.
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
Старый мореход встречает трёх юношей, званных на свадебный пир, и
останавливает одного из них.
Вот Старый Мореход. Из тьмы
Вонзил он в Гостя взгляд.
"Кто ты? Чего тебе, старик?
Твои глаза горят!
Живей! В разгаре брачный пир,
Жених - мой близкий друг.
Все ждут давно, кипит вино,
И весел шумный круг".
Тот держит цепкою рукой.
"И был, - он молвит, - бриг".
"Пусти, седобородый шут!" –
И отпустил старик.
Брачный Гость зачарован глазами
Старого Морехода и принуждён выслушать его рассказ.
Горящим взором держит он,
И Гость не входит в дом;
Как зачарованный стоит
Пред Старым Моряком.
И, покорён, садится он
На камень у ворот,
И взором молнию метнул
И молвил Мореход:
"В толпе шумят, скрипит канат,
На мачте поднят флаг.
И мы плывем, вот отчий дом,
Вот церковь, вот маяк.
Мореход рассказывает, что корабль
плыл к югу, и был попутный ветер и
спокойное море, и вот подошли к Экватору.
И Солнце слева поднялось,
Прекрасно и светло,
Сияя нам, сошло к волнам
И справа в глубь ушло.
Все выше Солнце с каждым днем,
Все жарче с каждым днем..."
Но тут рванулся Брачный Гость,
Услышав трубный гром.
Брачный Гость слышит свадебную музыку, но Мореход продолжает свой
рассказ.
Вошла невеста в зал, свежа,
Как лилия весной.
Пред ней, раскачиваясь в такт,
Шагает хор хмельной.
Туда рванулся Брачный Гость,
Но нет, он не уйдет!
И взором молнию метнул.
И молвил Мореход:
Буря уносит корабль к Южному полюсу.
"И вдруг из царства зимних вьюг
Примчался лютый шквал.
Он злобно крыльями нас бил,
Он мачты гнул и рвал.
Как от цепей, от рабьих уз,
Боясь бича изведать вкус,
Бежит, сраженье бросив, трус.
Наш бриг летел вперед,
Весь в буре порванных снастей,
В простор бушующих зыбей,
Во мглу полярных вод.
Вот пал туман на океан, О, чудо! - жжет вода!
Плывут, горя, как изумруд,
Сверкая, глыбы льда.
Страна льда и пугающего гула, где нет
ни одного живого существа.
Средь белизны, ослеплены,
Сквозь дикий мир мы шли
В пустыни льда, где нет следа
Ни жизни, ни земли.
Где справа лед и слева лед,
Лишь мертвый лед кругом,
Лишь треск ломающихся глыб,
Лишь грохот, гул и гром.
И вдруг большая морская птица,
называемая Альбатросом, прилетела
сквозь снеговой туман. Её встретили с
великой радостью, как дорогого гостя.
И вдруг, чертя над нами круг,
Пронесся Альбатрос.
И каждый, белой птице рад,
Как будто был то друг иль брат,
Хвалу Творцу вознес.
Он к нам слетал, из наших рук
Брал непривычный корм,
И с грохотом разверзся лед,
И наш корабль, войдя в пролёт,
Покинул царство льдистых вод,
Где бесновался шторм.
И слушай! Альбатрос оказался птицей
добрых предзнаменований. Он стал
сопровождать
корабль,
который
сквозь туман и плавучие льды направился обратно к северу.
Попутный ветер с юга встал,
Был с нами Альбатрос,
И птицу звал, и с ней играл,
Кормил ее матрос!
Лишь день уйдет, лишь тень падет,
Наш гость уж на корме.
И девять раз в вечерний час
Луна, сопровождая нас,
Всходила в белой тьме".
Старый Мореход, нарушая закон гостеприимства, убивает благотворящую
птицу, которая приносит счастье.
"Как странно смотришь ты, Моряк,
Иль бес тебя мутит?
Господь с тобой!" - "Моей стрелой!
Был Альбатрос убит.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
И справа яркий Солнца диск
Взошел на небосвод.
В зените долго медлил он
И слева, кровью обагрен,
Упал в пучину вод.
Нас ветер мчит, но не слетит
На судно Альбатрос,
Чтоб корму дал, чтоб с ним играл,
Ласкал его матрос.
Товарищи морехода бранят его за то,
что он убил птицу добрых предзнаменований.
Когда убийство я свершил,
Был взор друзей суров:
Мол, проклят тот, кто птицу бьет,
Владычицу ветров.
О, как нам быть, как воскресить
Владычицу ветров?
Но туман рассеялся, они стали оправдывать Морехода и тем самым приобщились к его преступлению.
Когда ж Светило дня взошло,
Светло, как Божие чело,
Посыпались хвалы:
Мол, счастлив тот, кто птицу бьет,
Дурную птицу мглы.
Он судно спас, он вывел нас,
Убил он птицу мглы.
Ветер продолжается. Корабль входит
в Тихий океан и плывёт к северу, пока
не достигает экватора.
И бриз играл, и вал вставал,
И плыл наш вольный сброд
Вперед, в предел безмолвных вод,
Непрошенных широт.
Корабль внезапно останавливается.
Но ветер стих, но парус лег,
Корабль замедлил ход,
И все заговорили вдруг,
Чтоб слышать хоть единый звук
В молчанье мертвых вод!
Горячий медный небосклон
Струит тяжелый зной.
Над мачтой Солнце все в крови,
С луну величиной.
И не плеснет равнина вод,
Небес не дрогнет лик.
Иль нарисован океан
И нарисован бриг?
И начинается месть за Альбатроса.
Кругом вода, но как трещит
От сухости доска!
Кругом вода, но не испить
Ни капли, ни глотка.
И мнится, море стало гнить, О Боже, быть беде!
Ползли, росли, сплетясь в клубки,
Слипались в комья слизняки
На слизистой воде.
Виясь, крутясь, кругом зажглась
Огнями смерти мгла.
Вода - бела, желта, красна,
Как масло в лампе колдуна,
Пылала и цвела.
Их преследует Дух, один из тех незримых обитателей нашей планеты,
которые суть не души мёртвых и не
ангелы. Чтобы узнать о них, читай
учёного еврея Иосифа константинопольского платоника Михаила Пселла.
Нет стихии, которой не населяли бы
эти существа.
И Дух, преследовавший нас,
Являлся нам во сне.
Из царства льдов за нами плыл
Он в синей глубине.
Матросы, придя в отчаяние, хотят
взвалить всю вину на Старого Морехода, в знак чего они привязывают
ему на шею мёртвого Альбатроса.
И каждый взгляд меня клянет.
Хотя молчат уста,
И мертвый Альбатрос на мне
Висит взамен креста.
И каждый смотрит на меня,
Но каждый - словно труп.
Язык, распухший и сухой,
Свисает с черных губ.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Старый Мореход замечает
странное вдали над водой.
нечто
Пришли дурные дни. Гортань
Суха. И тьма в глазах.
Дурные дни! Дурные дни!
Какая тьма в глазах!
Но вдруг я что-то на заре
Заметил в небесах.
Сперва казалось - там пятно
Иль сгусток мглы морской.
Нет, не пятно, не мгла - предмет,
Предмет ли? Но какой?
Пятно? Туман. Иль парус? - Нет!
Но близится, плывет.
Ни дать ни взять, играет эльф,
Ныряет, петли вьет.
И когда загадочное пятно приближается, он различает корабль. И дорогой
ценой освобождает он речь свою из
плена жажды.
Луч радости.
Из наших черных губ ни крик,
Ни смех не вырвался в тот миг,
Был нем во рту и мой язык,
Лишь искривился рот.
Тогда я палец прокусил,
Я кровью горло оросил,
Я крикнул из последних сил:
"Корабль! Корабль идет!"
Они глядят, но пуст их взгляд,
Их губы черные молчат,
Но я услышан был,
И словно луч из туч блеснул,
И каждый глубоко вздохнул,
Как будто пил он, пил...
И снова ужас, ибо какой корабль может плыть без волн и ветра?
"Друзья (кричал я) чей-то барк!
Мы будем спасены!"
Но он идет, и поднят киль,
Хотя кругом на сотни миль
Ни ветра, ни волны.
Он видит только очертания корабля.
На западе пылал закат
Кроваво-золотой.
Пылало Солнце - красный круг
Над красною водой,
И странен черный призрак был
Меж небом и водой.
И рёбра корабля чернеют, как тюремная решётка пред ликом заходящего
Солнца.
И вдруг (Господь, Господь, внемли!)
По Солнцу прутья поползли
Решеткой, и на миг
Как бы к тюремному окну,
Готовый кануть в глубину,
Припал горящий лик.
Плывет! (бледнея, думал я)
Ведь это чудеса!
Там блещет паутинок сеть Неужто паруса?
И что там за решетка вдруг
Замглила Солнца свет?
Иль это корабля скелет?
А что ж матросов нет?
Только Женщина-Призрак и её помощница Смерть, и никого нет больше
на призрачном корабле.
Там только Женщина одна.
То Смерть! И рядом с ней
Другая. Та еще страшней,
Еще костлявей и бледней –
Иль тоже Смерть она?
Каков корабль, таковы корабельщики!
Кровавый рот, незрячий взгляд,
Но космы золотом горят.
Как известь - кожи цвет.
То Жизнь-и-в-Смерти, да, она!
Ужасный гость в ночи без сна,
Кровь леденящий бред.
Смерть и Жизнь-и-в-Смерти играют в
кости, и ставят они на экипаж корабля,
и она (вторая) выигрывает Старого
Морехода.
Барк приближался. Смерть и Смерть
Играли в кости, сев на жердь.
Их ясно видел я.
И с хохотом вскричала та,
Чьи красны, точно кровь, уста:
"Моя взяла, моя!"
Нет сумерек после захода Солнца.
Погасло Солнце, - в тот же миг
Сменился тьмою свет.
Уплыл корабль, и лишь волна
Шумела грозно вслед.
И всходит Месяц.
И мы глядим, и страх в очах,
И нам сердца сжимает страх,
И бледен рулевой.
И тьма, и плещут паруса,
И звучно каплет с них роса,
Но вот с востока разлился
Оттенок золотой,
И Месяц встал из облаков
С одной звездой между рогов,
Зеленою звездой.
Один за другим
И друг за другом все вокруг
Ко мне оборотились вдруг
В ужасной тишине,
И выражал немой укор
Их полный муки тусклый взор,
Остановясь на мне.
его товарищи падают мёртвыми.
Их было двести. И без слов
Упал один, другой...
И падающей глины стук
Напомнил их паденья звук,
Короткий и глухой.
И Жизнь-и-в-Смерти начинает вершить кару над Старым Мореходом.
И двести душ из тел ушли –
В предел добра иль зла?
Со свистом, как моя стрела,
Тяжелый воздух рассекли
Незримые крыла".
.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Брачный Гость пугается, думая, что
говорит с Призраком.
Но Старый Мореход, убедив его в
своей телесной жизни продолжает
свою страшную исповедь.
"Пусти, Моряк! Страшна твоя
Иссохшая рука.
Твой мрачен взор, твой лик темней
Прибрежного песка.
Боюсь твоих костлявых рук,
Твоих горящих глаз!"
"Не бойся, Брачный Гость, - увы!
Я выжил в страшный час.
Один, один, всегда один,
Один и день и ночь!
И бог не внял моим мольбам,
Не захотел помочь!
Он презирает тварей, порождённых
спокойствием.
Две сотни жизней Смерть взяла, Оборвала их нить,
А черви, слизни – все живут,
И я обязан жить!
И сердится, что они живы, меж тем
как столько людей погибло.
Взгляну ли в море - вижу гниль
И отвращаю взгляд.
Смотрю на свой гниющий бриг –
Но трупы вкруг лежат.
На небеса гляжу, но нет
Молитвы на устах.
Иссохло сердце, как в степях
Сожженный Солнцем прах.
Заснуть хочу, но страшный груз
Мне на зеницы лег:
Вся ширь небес и глубь морей
Их давит тяжестью своей,
И мертвецы - у ног!
В мёртвых глазах читает он своё проклятие.
На лицах смертный пот блестел,
Но тлен не тронул тел.
Как в смертный час, лишь гнев из глаз
В глаза мои глядел.
Страшись проклятья сироты -Святого ввергнет в ад!
Но верь, проклятье мертвых глаз
Ужасней во сто крат:
Семь суток смерть я в них читал
И не был смертью взят!
И в своём одиночестве, и в оцепенении своём завидует он Месяцу и звёздам, пребывающим в покое, но вечно
движущимся. Повсюду принадлежит
им небо, и в небе находят они кров и
приют подобно желанным владыкам,
которых ждут с нетерпением и чей
приход приносит тихую радость.
А Месяц яркий плыл меж тем
В глубокой синеве,
И рядом с ним плыла звезда,
А может быть, и две.
При свете Месяца он видит божьих
тварей, рождённых великим спокойствием.
А там, за тенью корабля,
Морских я видел змей.
Они вздымались, как цветы,
И загорались их следы
Мильонами огней.
Блестела в их лучах вода,
Как в инее - поля.
Но, красных отсветов полна,
Напоминала кровь волна
В тени от корабля.
Везде, где не ложилась тень,
Их различал мой взор.
Сверкал в воде и над водой
Их черный, синий, золотой
И розовый узор.
Их красота и счастье.
О, счастье жить и видеть мир То выразить нет сил!
Я ключ в пустыне увидал И жизнь благословил.
Он благословляет их в сердце своём.
И чарам наступает конец.
Я милость неба увидал И жизнь благословил.
И бремя сбросила душа,
Молитву я вознес,
И в тот же миг с меня упал
В пучину Альбатрос.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
О, сон, о, благодатный сон!
Он всякой твари мил.
Тебе, Пречистая, хвала,
Ты людям сладкий сон дала,
И сон меня сморил.
Милостью Пречистой Богоматери
Старого Морехода освежает дождь.
Мне снилось, что слабеет зной,
Замглился небосвод,
И в бочках плещется вода.
Проснулся - дождь идет.
Язык мой влажен, рот мой свеж,
До нитки я промок,
И каждой порой тело пьет
Животворящий сок.
Встаю - и телу так легко:
Иль умер я во сне?
Иль бесплотным духом стал
И рай открылся мне?
Он слышит какие-то звуки и видит
странное движение в небесах и в стихиях.
Но ветер прошумел вдали,
Потом опять, опять,
И шевельнулись паруса
И стали набухать.
И воздух ожил в вышине!
Кругом зажглись огни.
Вблизи, вдали – мильон огней,
Вверху, внизу, средь мачт и рей,
Вокруг звезд вились они.
И ветер взвыл, и паруса
Шумели, как волна.
И ливень лил из черных туч,
Средь них плыла Луна.
Грозой разверзлись недра туч,
Был рядом серп Луны.
Воздвиглась молнии стена,
Казалось, падала она
Рекою с крутизны.
В трупы корабельной команды вселяется жизнь, и корабль несётся вперёд;
Но вихрь не близился, и все ж
Корабль вперед несло!
И мертвецы, бледны, страшны,
При блеске молний и Луны
Вздохнули тяжело.
Вздохнули, встали, побрели,
В молчанье, в тишине.
Я на идущих мертвецов
Смотрел, как в страшном сне.
А ветер стих, но бриг наш плыл,
И кормчий вел наш бриг.
Матросы делали свое,
Кто где и как привык.
Но каждый был, как манекен,
Безжизнен и безлик.
Сын брата моего стоял
Плечом к плечу со мной.
Один тянули мы канат,
Но был он труп немой".
но не души людские, не демоны земли
или срединной сферы воздуха вселяются в них, а духи небесные, блаженные духи, посланные заступничеством
святых.
"Старик, мне страшно!" –
"Слушай Гость,
И сердце успокой!
Не души мертвых, жертвы зла,
Вошли, вернувшись, в их тела,
Но светлых духов рой.
И все, с зарей оставив труд,
Вкруг мачты собрались,
И звуки сладостных молитв
Из уст их полились.
И каждый звук парил вокруг –
Иль к Солнцу возлетал.
И вниз неслись они чредой,
Иль слитые в хорал.
Лилась то жаворонка трель
С лазоревых высот,
То сотни щебетов иных,
Звенящих в зарослях лесных,
В полях, над зыбью вод.
То флейту заглушал оркестр,
То пели голоса,
Которым внемля в светлый день,
Ликуют небеса.
Но смолкло все. Лишь паруса
Шумели до полдня.
Так меж корней лесной ручей
Бежит, едва звеня,
Баюкая притихший лес
И в сон его клоня.
И до полудня плыл наш бриг,
Без ветра шел вперед,
Так ровно, словно кто-то вел
Его по глади вод.
Послушный силам небесным, одинокий Дух Южного полюса ведёт корабль к Экватору, но требует мести.
Под килем, в темной глубине,
Из царства вьюг и тьмы
Плыл Дух, он нас на ветер гнал
Из южных царств зимы.
Но в полдень стихли паруса,
И сразу стали мы.
Висел в зените Солнца диск
Над головой моей.
Но вдруг он, словно от толчка,
Сместился чуть левей
И тотчас - верить ли глазам? Сместился чуть правей.
И, как артачащийся конь,
Рывком метнулся вбок.
Я в тот же миг, лишившись чувств,
Упал, как сбитый с ног.
Демоны, послушные Духу Южного
полюса, незримые обитатели стихий,
беседуют о его мстительном замысле,
и один из них рассказывает другому,
какую тяжёлую епитимью назначил
Старому Мореходу Полярный Дух,
возвращающийся ныне к югу.
Не знаю, долго ль я лежал
В тяжелом, темном сне.
И, лишь с трудом открыв глаза,
Сквозь тьму услышал голоса
В воздушной вышине.
"Вот он, вот он, - сказал один, Свидетелем Христос –
Тот человек, чьей злой стрелой
Загублен Альбатрос.
Любил ту птицу мощный Дух,
Чье царство - мгла и снег.
А птицей был храним он сам,
Жестокий человек".
И голос прозвенел другой,
Но сладостный как мед:
"Он кару заслужил свою
И кару понесет".
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
Первый голос
"Не умолкай, не умолкай,
Не исчезай в тумане –
Чья сила так стремит корабль?
Что видно в океане?"
Второй голос
"Смотри -- как пред владыкой раб,
Смиренно замер он,
И глаз огромный на Луну
Спокойно устремлен.
Губителен иль ясен путь -Зависит от Луны.
Но ласково глядит она
На море с вышины".
Мореход лежит без чувств, ибо
сверхъестественная сила стремит корабль к северу быстрее, чем это способна выдержать человеческая природа.
Первый голос
"Но чем, без ветра и без волн,
Корабль вперед гоним?"
Второй голос
"Пред ним разверстый, воздух вновь
Смыкается за ним.
Назад, назад! Уж поздно, брат,
И скоро день вернется,
Все медленней пойдет корабль,
Когда Моряк проснется".
Сверхъестественное движение замедлилось. Мореход очнулся, и возобновляется ему назначенная эпитимья.
Я встал. Мы полным ходом шли
При Звездах и Луне.
Но мертвецы брели опять,
Опять брели ко мне.
Как будто я - их гробовшик,
Все стали предо мной.
Зрачки окаменелых глаз
Сверкали под Луной.
В глазах застыл предсмертный страх,
И на устах - укор.
И ни молиться я не мог,
Ни отвратить мой взор.
Неистовый бег прекратился.
Но кара кончилась. Чиста
Была кругом вода.
Я вдаль глядел, хоть страшных чар
Не стало и следа, Так путник, чей пустынный путь
Ведет в опасный мрак,
Раз обернется и потом
Спешит, ускорив шаг,
Назад не глядя, чтоб не знать,
Далек иль близок враг.
И вот бесшумный, легкий бриз
Меня овеял вдруг,
Не зыбля, не волнуя гладь,
Дремавшую вокруг.
Он в волосах моих играл
И щеки освежал.
Как майский ветер, был он тих,
И страх мой исчезал.
Так быстр и легок, плыл корабль,
Покой и мир храня.
Так быстр и легок, веял бриз,
Касаясь лишь меня.
И Старый Мореход видит свою отчизну.
Я сплю? Иль это наш маяк?
И церковь под холмом?
Я вновь на родине моей,
Я узнаю свой дом.
Я, потрясенный, зарыдал!
Но в гавань мы вошли...
Всевышний, разбуди меня
Иль сон навек продли!
Весь берет в лунный свет одет,
И так вода ясна!
И только тени здесь и там
Раскинула Луна.
А холм и церковь так светлы
В сияющей ночи.
И спящий флюгер серебрят
Небесные лучи.
Духи небесные покидают мёртвые тела и появляются в своём собственном
лучезарном облике.
От света бел, песок блестел,
И вдруг - о дивный миг! В багряных ризах сонм теней
Из белизны возник.
Невдалеке от корабля –
Багряный сонм теней.
Тут я на палубу взглянул -О Господи, на ней
Лежали трупы, но клянусь,
Клянусь крестом твоим:
Стоял над каждым в головах
Небесный серафим.
И каждый серафим рукой
Махнул безмолвно мне,
И был чудесен их привет,
Их несказанный, странный свет,
Как путь к родной стране.
Да, каждый мне рукой махал
И звал меня без слов.
Как музыка, в моей душе
Звучал безмолвный зов.
И я услышал разговор,
Услышал плеск весла
И, обернувшись, увидал:
За нами лодка шла.
Рыбак с сынишкой в ней сидел.
О, доброта Творца! –
Такую радость не убьет
Проклятье мертвеца!
И третий был Отшельник там,
Сердец заблудших друг.
Он в славословиях Творцу
Проводит свой досуг.
Он смоет Альбатроса кровь
С моих преступных рук.
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
Лесной Отшельник
Отшельник тот в лесу живет
На берегу морском.
Он славит Божью благодать,
И он не прочь потолковать
С заезжим моряком.
Он трижды молится на дню,
Он трав язык постиг,
И для него замшелый пень –
Роскошный пуховик.
Челн приближался, и Рыбак
Сказал: "Но где ж огни?
Их столько было, как маяк,
Горели здесь они".
в изумлении приближается к кораблю.
"Ты прав, - Отшельник отвечал,
И видят небеса:
Не отзывается никто
На наши голоса.
Но как истрепан весь корабль,
Истлели паруса,Как листья мертвые в лесу,
Что вдоль ручья лежат,
Когда побеги снег накрыл,
И филины кричат,
И в мерзлой чаще воет волк
И жрет своих волчат".
"Вот страх-то! - бормотал Рыбак. Господь, не погуби!"
"Греби!" - Отшельник приказал
И повторил "Греби!"
Челнок подплыл, но я не мог
Ни говорить, ни встать.
Челнок подплыл. И вдруг воды
Заволновалась гладь.
Внезапно корабль идёт ко дну.
Старого Морехода спасают, он поднят
на лодку Рыбака.
В пучине грянул гром, вода
Взметнулась в вышину,
Потом разверзлась, и корабль
Свинцом пошел ко дну.
Остолбенев, когда удар
Сотряс гранит земной,
Я, словно семидневный труп,
Был унесен волной.
Но вдруг почувствовал сквозь мрак,
Что я в челне, и мой Рыбак
Склонился надо мной.
Еще бурлил водоворот,
И челн крутился в нем.
Но стихло все. Лишь от холма
Катился эхом гром.
Я рот раскрыл -- Рыбак упал,
На труп похожий сам.
Отшельник, сидя, где сидел,
Молился небесам.
Я взял весло, но тут малыш
От страха одурел.
Вращал глазами, хохотал
И бледен был как мел.
И вдруг он завопил: "Го-го!
На весла дьявол сел!"
И я на родине опять,
Я по земле могу ступать,
Я вновь войду в свой дом!
Отшельник, выйдя из челна,
Стал на ноги с трудом.
Старый Мореход молит Отшельника
выслушать его исповедь.
"Внемли, внемли, святой отец!"
Но брови сдвинул он:
"Скорее говори -- кто ты?
И из каких сторон?"
И здесь его настигает возмездие.
И тут я, пойманный в силки,
Волнуясь и спеша,
Все рассказал. И от цепей,
От страшной тяжести своей
Избавилась душа.
И непрестанная тревога заставляет его
скитаться из края в край.
Но с той поры в урочный срок
Мне боль сжимает грудь.
Я должен повторить рассказ,
Чтоб эту боль стряхнуть.
Брожу, как ночь, из края в край
И словом жгу сердца
И среди тысяч узнаю,
Кто должен исповедь мою
Прослушать до конца.
Какой, однако, шумный пир!
Гостями полон двор.
Невеста и жених поют,
Подхватывает хор.
Но, слышишь, колокол зовет
К заутрене в собор.
О Брачный Гость, я был в морях
Пустынных одинок.
В таких морях, где даже Бог
Со мною быть не мог.
И пусть прекрасен этот пир,
Куда милей - пойми! –
Пойти молиться в Божий храм
С хорошими людьми.
Пойти со всеми в светлый храм,
Где Бог внимает нам,
Пойти с отцами и детьми,
Со всеми добрыми людьми,
И помолиться там.
И собственным примером учит он любить и почитать всякую тварь, которую создал и возлюбил Всевышний.
Прощай, прощай, и помни, Гость,
Напутствие мое:
Молитвы до Творца дойдут,
Молитвы сердцу мир дадут,
Когда ты любишь всякий люд
И всякое зверье.
Когда ты молишься за них
За всех, и малых и больших,
И за любую плоть,
И любишь все, что сотворил
И возлюбил Господь".
И старый Мореход побрел, Потух горящий взор.
И удалился Брачный Гость,
Минуя шумный двор.
Он шел бесчувственный, глухой
К добру и не добру.
И все ж другим - умней, грустней Проснулся поутру.
Перевод В. Левика
Роберт Саути (1774-1849)
БЛЕНXАЙМСКИЙ БОЙ
Закончив летним вечерком
Чреду вседневных дел,
Дед Каспар на своем крыльце
На солнышке сидел;
Резвилась внучка рядом с ним,
А внук играл песком речным.
Сестра увидела, что брат
От речки мчится вскачь
И катит нечто пред собой,
Округлое, как мяч;
Предмет, округлый, словно мяч,
Он откопал и мчится вскачь.
Дед Каспар в руки взял предмет,
Вздохнул и молвил так:
«Знать, череп этот потерял
Какой-нибудь бедняк,
Сложивший голову свою
В победном, памятном бою.
В земле немало черепов
Покоится вокруг;
Частенько выгребает их
Из борозды мой плуг.
Ведь много тысяч полегло
В бою, прославленном, зело!»
«Что ж там случилось? — молвил внук, —
Я, право, не пойму!»
И внучка, заглядевшись, ждет:
«Скажи мне — почему
Солдаты на полях войны
Друг друга убивать должны!»
«Поверг француза.— дед вскричал, —
Британец в той войне.
Но почему они дрались,
Отнюдь не ясно мне.
Хоть все твердят наперебой,
Что это был победный бой!
Отец мой жил вблизи реки,
В Бленхайме, в те года;
Солдаты дом его сожгли,
И он бежал тогда,
Бежал с ребенком и женой
Из нашей местности родной.
Округу всю огонь и меч
Очистили дотла,
А рожениц и малышей
Погибло без числа;
Но так кончается любой
Прославленный, победный бой.
Такого не было досель!
Струили, говорят,
Десятки тысяч мертвецов
Невыразимый смрад,
Но так кончается любой
Прославленный, победный бой!
И герцог Мальборо и принц
Евгений выше всех
Превознеслись!» — «Но этот бой Злодейство, страшный грех!» —
Сказала внучка. «Вовсе нет!
Он был победой» — молвил дед.
«Увенчан герцог за разгром
Несметных вражьих сил!»
«Чего ж хорошего они
Добились?» — внук спросил.
«Не знаю, мальчик; бог с тобой!
Но это был победный бой!»
Перевод А. Штейнберга
Томас Мур (1779-1852)
ВЕЧЕРНИЙ ЗВОН
Вечерний звон, вечерний звон!
Как много дум наводит он
О юных днях в краю родном,
Где я любил, где отчий дом,
И как я, с ним навек простясь,
Там слушал звон в последний раз!
Уже не зреть мне светлых дней
Весны обманчивой моей!
И сколько нет теперь в живых,
Тогда веселых, молодых!
И крепок их могильный сон;
Не слышен им вечерний звон.
Лежать и мне в земле сырой!
Напев унылый надо мной
В долине ветер разнесет;
Другой певец по ней пройдет —
И уж не я, а будет он
В раздумье петь вечерний звон!
Перевод И. Козлова
0траженье в море
Ты погляди, как под луной
Кипит и пенится волна
И как, объята тишиной,
Потом смиряется она.
Вот так, среди житейских вод,
Игрушка радостей и бед,
Мгновенно смертный промелькнёт,
Чтоб кануть зыбким волнам вслед.
Перевод А. Голембы
Шествуй к славе бранной
Шествуй к славе бранной,
Только, мой желанный,
Помни обо мне.
Встретишь ты стройнее,
Краше, веселее:
Помни обо мне.
Ярче будут платья
И смелей объятья
В дальней стороне!
Только, друг мой милый,
С прежней, с давней силой
Помни обо мне!
Меж цветов и терний
Под звездой вечерней
Вспомни обо мне!
Без огня и света,
Твоего привета,
Вянут розы лета
В сумрачном окне:
Я их вышивала,
В них любовь вплетала:
Помни обо мне!
В миг, когда в просторах
Грустен листьев шорох,
Вспомни обо мне!
И, когда ночами
Спит в камине пламя,
Вспомни обо мне!
Вечером угрюмым,
Весь предавшись думам
В горькой тишине,
Вспомни, как, бывало, —
Я тебе певала, —
Вспомни обо мне!
Перевод А. Голембы
Джордж Байрон (1788-1824)
1805
К М.С.Г.
В порыве жаркого лобзанья
К твоим губам хочу припасть;
Но я смирю свои желанья,
Свою кощунственную страсть!
Ах, грудь твоя снегов белее:
Прильнуть бы к чистоте такой!
Но я смиряюсь, я не смею
Ни в чем нарушить твой покой.
В твоих очах - душа живая, Страшусь, надеюсь и молчу;
Что ж я свою любовь скрываю?
Я слез любимой не хочу!
Я не скажу тебе ни слова,
Ты знаешь - я огнем объят;
Твердить ли мне о страсти снова,
Чтоб рай твой превратился в ад?
Нет, мы не станем под венцами,
И ты моей не сможешь быть;
Хоть лишь обряд, свершенный в храма,
Союз наш вправе освятить.
Пусть тайный огнь мне сердце гложет,
Об этом не узнаешь, нет, Тебя мой стон не потревожит,
Я предпочту покинуть свет!
О да, я мог бы в миг единый
Больное сердце облегчить,
Но я покой твой голубиный
Не вправе дерзостно смутить.
Нет, нам не суждены лобзанья,
Наш долг - самих себя спасти.
Что ж, в миг последнего свиданья
Я говорю - навек прости!
Не мысля больше об усладе,
Твою оберегаю честь,
Я все снесу любимой ради;
Но знай - позора мне не снесть!
Пусть счастья не сумел достичь я, Ты воплощенье чистоты,
И пошлой жертвой злоязычья,
Любимая, не станешь ты!
Перевод А. Голембы
1806
Сердолик4
Не блеском мил мне сердолик!
Один лишь раз сверкал он, ярок,
И рдеет скромно, словно лик
Того, кто мне вручил подарок.
Но пусть смеются надо мной,
За дружбу подчинюсь злословью:
Люблю я все же дар простой
За то, что он вручен с любовью!
Тот, кто дарил, потупил взор,
Боясь, что дара не приму я,
Но я сказал, что с этих пор
Его до смерти сохраню я!
И я залог любви поднес
К очам - и луч блеснул на камне,
Как блещет он на каплях рос...
И с этих пор слеза мила мне!
Мой друг! Хвалиться ты не мог
Богатством или знатной долей, Но дружбы истинной цветок
Взрастает не в садах, а в поле!
Ах, не глухих теплиц цветы
Благоуханны и красивы,
Есть больше дикой красоты
В цветах лугов, в цветах вдоль нивы!
И если б не была слепой
Фортуна, если б помогала
Она природе - пред тобой
Она дары бы расточала.
А если б взор ее прозрел
И глубь души твоей смиренной,
Ты получил бы мир в удел,
Затем что стоишь ты вселенной!
Перевод В. Брюсова
Посвящено Джону Эддлстону, певчему в Кембридже, с которым Байрон был очень дружен и который подарил
Байрону сердоликовое сердечко.
4
Подражание Катуллу
О, только б огонь этих глаз целовать
Я тысячи раз не устал бы желать.
Всегда погружать мои губы в их свет –
В одном поцелуе прошло бы сто лет.
Но разве душа утомится, любя.
Всё льнул бы к тебе, целовал бы тебя,
Ничто б не могло губ от губ оторвать:
Мы всё б целовались опять и опять;
И пусть поцелуям не будет числа,
Как зёрнам на ниве, где жатва спела.
И мысль о разлуке не стоит труда:
Могу ль изменить? Никогда, никогда.
Перевод А. Блока
СТРОКИ, АДРЕСОВАННЫЕ ПРЕПОДОБНОМУ БИЧЕРУ В ОТВЕТ
НА ЕГО СОВЕТ ЧАЩЕ БЫВАТЬ В ОБЩЕСТВЕ
Милый Бичер, вы дали мне мудрый совет:
Приобщиться душою к людским интересам.
Но, по мне, одиночество лучше, а свет
Предоставим презренным повесам.
Если подвиг военный меня увлечет
Или к службе в сенате родится призванье,
Я, быть может, сумею возвысить свой род
После детской поры испытанья.
Пламя гор тихо тлеет подобно костру,
Тайно скрытое в недрах курящейся Этны;
Но вскипевшая лава взрывает кору,
Перед ней все препятствия тщетны.
Так желание славы волнует меня:
Пусть всей жизнью моей вдохновляются внуки!
Если б мог я, как феникс, взлететь из огня,
Я бы принял и смертные муки.
Я бы боль, и нужду, и опасность презрел Жить бы только - как Фокс; умереть бы как Чэтам,
Длится славная жизнь, ей и смерть не предел:
Блещет слава немеркнущим светом.
Для чего мне сходиться со светской толпой,
Раболепствовать перед ее главарями,
Льстить хлыщам, восторгаться нелепой молвой
Или дружбу водить с дураками?
Я и сладость и горечь любви пережил,
Исповедовал дружбу ревниво и верно;
Осудила молва мой неистовый пыл,
Да и дружба порой лицемерна.
Что богатство? Оно превращается в пар
По капризу судьбы или волей тирана.
Что мне титул? Тень власти, утеха для бар.
Только слава одна мне желанна.
Не силен я в притворстве, во лжи не хитер,
Лицемерия света я чужд от природы.
Для чего мне сносить ненавистный надзор,
По-пустому растрачивать годы?
Перевод Л. Шифферса
1807
К леди5
О, если бы судьба моя
Сплелась с твоей, как нам мечталось,
Я пил бы радость бытия,
А не похмельную усталость.
Я порицаем, я судим
За безрассудств моих безмерность,
Никто не ведает, что им
Причиною твоя неверность.
И я, как ты, был чист душой,
И я страстей не слышал зова.
Но ты обет забыла свой
И осчастливила другого.
Быть может, в ваш союз разлад
Моё вмешательство внесло бы?
5
Посвящено Мэри Чаворт
Но, твой избранник, мне он свят
К нему питать не смею злобы.
Навек похищен мой покой
Твоею прелестью рассветной.
Что я нашёл в тебе одной,
Искал потом во многих – тщетно!
Прощай, обманщица, прощай!
Увы, бесплодны сожаленья.
Душа, не жди, не вспоминай,
Проси у Гордости забвенья.
Гроза почтенных матерей,
Жрец надоевшей мне свободы,
Я в хладном хаосе страстей
Растрачивал пустые годы.
А стань моею ты, - тогда
Лицо, что ныне то и дело
Пылает пятнами стыда,
Румянцем бы счастливым рдело.
Я так любил тебя, так ждал,
Когда свои мы судьбы свяжем,
Грядущее воображал
Я буколическим пейзажем.
Теперь сошёл я с той тропы,
Я у других забот в неволе,
И в шум бессмысленной толпы
Я прячусь от тоски и боли.
Но всё ж забыться не могу!
Проснусь ли я, смежу ли веки –
Мысль неотвязная в мозгу:
Я разлучён с тобой навеки.
Перевод М. Донского
ХОЧУ Я БЫТЬ РЕБЕНКОМ ВОЛЬНЫМ...
Хочу я быть ребенком вольным
И снова жить в родных горах,
Скитаться по лесам раздольным,
Качаться на морских волнах.
Не сжиться мне душой свободной
С саксонской пышной суетой!
Милее мне над зыбью водной
Утес, в который бьет прибой!
Судьба! возьми назад щедроты
И титул, что в веках звучит!
Жить меж рабов - мне нет охоты,
Их руки пожимать - мне стыд!
Верни мне край мой одичалый,
Где знал я грезы ранних лет,
Где реву Океана скалы
Шлют свой бестрепетный ответ!
О! Я не стар! Но мир, бесспорно,
Был сотворен не для меня!
Зачем же скрыты тенью черной
Приметы рокового дня?
Мне прежде снился сон прекрасный,
Виденье дивной красоты...
Действительность! ты речью властной
Разогнала мои мечты.
Кто был мой друг - в краю далеком,
Кого любил - тех нет со мной.
Уныло в сердце одиноком,
Когда надежд исчезнет рой!
Порой над чашами веселья
Забудусь я на краткий срок...
Но что мгновенный бред похмелья!
Я сердцем, сердцем - одинок!
Как глупо слушать рассужденья О, не друзей и не врагов! Тех, кто по прихоти рожденья
Стал сотоварищем пиров.
Верните мне друзей заветных,
Деливших трепет юных дум,
И брошу оргий дорассветных
Я блеск пустой и праздный шум.
А женщины? Тебя считал я
Надеждой, утешеньем, всем!
Каким же мертвым камнем стал я,
Когда твой лик для сердца нем!
Дары судьбы, ее пристрастья,
Весь этот праздник без конца
Я отдал бы за каплю счастья,
Что знают чистые сердца!
Я изнемог от мук веселья,
Мне ненавистен род людской,
И жаждет грудь моя ущелья,
Где мгла нависнет, над душой!
Когда б я мог, расправив крылья,
Как голубь к радостям гнезда,
Умчаться в небо без усилья
Прочь, прочь от жизни - навсегда!
Перевод В. Брюсова
***6
Когда б я мог в морях пустынных
Блуждать, опасностью шутя,
Жить на горах, в лесах, в долинах,
Как беззаботное дитя,—
Душой, рожденной для свободы,
Сменить наперекор всему
На первобытный рай природы
Надменной Англии тюрьму!
Дай мне, судьба, в густых дубравах
Забыть рабов, забыть вельмож,
Лакеев и льстецов лукавых,
Цивилизованную ложь,
Дай мне над грозным океаном
Бродить среди угрюмых скал,
Где, не знаком еще с обманом,
Любил я, верил и мечтал.
Я мало жил, но сердцу ясно,
Что мир мне чужд, как миру я.
Ищу, гляжу во тьму — напрасно:
Он скрыт, порог небытия!
Я спал — и видел жизнь иную,
Мне снилось: вот он, счастья ключ!
Зачем открыл мне ложь земную
Твой, Правда, ненавистный луч!
Любил я — где мои богини?
Друзья — друзей пропал и след.
Тоскует сердце, как в пустыне,
6
Другой вариант перевода предыдущего стихотворения.
Где путнику надежды нет.
Порою боль души глухую
Смирит вино на краткий срок,
И смех мой весел, я пирую,
Но сердцем — сердцем одинок.
Как скучно слушать за стаканом
Того, кто нам ни друг, ни враг,
Кто приведен богатством, саном
В толпу безумцев и гуляк.
О, где же, где надёжный, верный
Кружок друзей найти б я мог?
На что мне праздник лицемерный.
Веселья ложного предлог!
А ты, о Женщина, не ты ли
Источник жизни, счастья, сил,
Но я — все чувства так остыли! —
Твою улыбку разлюбил.
Вез сожалений свет мишурный
Сменил бы я на мир другой,
Чтоб на груди стихии бурной
Желанный обрести покой.
Туда, к великому безлюдью!
Я к людям злобы не таю,
Но дух мой дышит полной грудью
Лишь в диком, сумрачном краю.
О, если б из юдоли тесной,
Как голубь в теплый мир гнезда,
Уйти, взлететь в простор небесный,
Забыв земное навсегда!
Перевод В. Левика
1808
***
Нет времени тому названья,
Его вовек не позабыть,
Когда все чувства, все желанья
Для нас слились в одно – любить!
Когда уста твои впервые
Слова любви произнесли,
Моей души терзанья злые
К тебе, я знаю, не дошли.
И как мне тяжко, грустно было,
Когда любовь ушла твоя,
Когда беспечно ты забыла
О том, что вечно помню я!
Одно осталось утешенье:
Мне довелось из уст твоих
Услышать слово сожаленья
О днях, для сердца дорогих.
О да, и добрая, и злая,
Хоть вновь любить не можешь ты, Теперь я всё тебе прощаю
За ту минуту доброты.
И вновь я счастлив, как бывало:
Душа не хочет помнить зла.
Какой бы ты теперь не стала,
Ты лишь моей в те дни была!
Перевод Вс. Рождественского
ТЫ СЧАСТЛИВА
Ты счастлива, - и я бы должен счастье
При этой мысли в сердце ощутить;
К судьбе твоей горячего участья
Во мне ничто не в силах истребить.
Он также счастлив, избранный тобою И как его завиден мне удел!
Когда б он не любил тебя - враждою
К нему бы я безмерною кипел!
Изнемогал от ревности и муки
Я, увидав ребенка твоего;
Но он ко мне простер с улыбкой руки И целовать я страстно стал его.
Я целовал, сдержавши вздох невольный
О том, что на отца он походил,
Но у него твой взгляд, - и мне довольно
Уж этого, чтоб я его любил.
Прощай! Пока ты счастлива, ни слова
Судьбе в укор не посылаю я.
Но жить, где ты... Нет, Мэри, нет! Иль снова
Проснется страсть мятежная моя.
Глупец! Я думал, юных увлечений
Пыл истребят и гордость и года.
И что ж: теперь надежды нет и тени А сердце так же бьется, как тогда.
Мы свиделись. Ты знаешь, без волненья
Встречать не мог я взоров дорогих:
Но в этот миг ни слово, ни движенье
Не выдали сокрытых мук моих.
Ты пристально в лицо мне посмотрела;
Но каменным казалося оно.
Быть может, лишь прочесть ты в нем успела
Спокойствие отчаянья одно.
Воспоминанье прочь! Скорей рассейся
Рай светлых снов, снов юности моей!
Где ж Лета? Пусть они погибнут в ней!
О сердце, замолчи или разбейся!
Перевод А. Плещеева
РАССТАВАНИЕ
Помнишь, печалясь,
Склонясь пред судьбой,
Мы расставались
Надолго с тобой.
В холоде уст твоих,
В сухости глаз
Я уж предчувствовал
Нынешний час.
Был этот ранний
Холодный рассвет
Началом страданий
Будущих лет.
Удел твой - бесчестье.
Молвы приговор
Я слышу - и вместе
Мы делим позор.
В толпе твое имя
Тревожит любой.
Неужто родными
Мы были с тобой?
Тебя называют
Легко, не скорбя,
Не зная, что знаю
Тебя, как себя.
Мы долго скрывали
Любовь свою,
И тайну печали
Я так же таю.
Коль будет свиданье
Дано мне судьбой,
В слезах и молчанье
Встречусь с тобой!
Перевод С. Маршака
1809
СТАНСЫ К НЕКОЙ ДАМЕ, НАПИСАННЫЕ ПРИ ОТЪЕЗДЕ ИЗ
АНГЛИИ
Пора! Прибоя слышен гул,
Корабль ветрила развернул,
И свежий ветер мачту гнет,
И громко свищет, и поет;
Покину я мою страну:
Любить могу я лишь одну.
Но если б быть мне тем, чем был,
Но если б жить мне так, как жил,
Не рвался я бы в дальний путь!
Я не паду тебе на грудь
И сном блаженным не засну...
И все ж люблю я лишь одну.
Давно не видел я тот взгляд,
Причину горя и отрад;
Вотще я не жалел труда
Забыть о нем - и навсегда;
Да, хоть я Альбион кляну,
Любить могу я лишь одну.
Я одинок средь бурь и гроз,
Как без подруги альбатрос.
Смотрю окрест - надежды нет
Мне на улыбку, на привет;
В толпе я шумной потону И все один, люблю одну.
Прорезав пенных волн гряду,
Я на чужбине дом найду,
Но, помня милый, лживый лик,
Не успокоюсь ни на миг
И сам себя не обману,
Пока люблю я лишь одну.
Любой отверженный бедняк
Найдет приветливый очаг,
Где дружбы иль любви тепло
Его бы отогреть могло...
Кому я руку протяну,
Любя до смерти лишь одну?
Я странник, - но в какой стране
Слеза прольется обо мне?
В чьем сердце отыскать бы мог
Я самый скромный уголок?
И ты, пустив мечту ко дну,
Смолчишь, хоть я люблю одну.
Подробный счет былых потерь Чем были мы, что мы теперь Разбил бы слабые сердца,
Мое же стойко до конца,
Оно стучит, как в старину,
И вечно любит лишь одну.
И чернь тупая не должна
Вовек узнать, кто та "одна";
Кем презрена любовь моя,
То знаешь ты - и стражду я...
Немногих, коль считать начну,
Найду, кто б так любил одну.
Плениться думал я другой,
С такой же дивною красой,
Любить бы стало сердце вновь,
Но из него все льется кровь,
Ему опять не быть в плену:
Всегда люблю я лишь одну.
Когда б я мог последний раз
Увидеть свет любимых глаз...
Нет! Плакать а не дам о том,
Кто страждет на пути морском,
Утратив дом, мечту, весну,
И все же любит лишь одну.
Перевод В.Рогова
Наполняйте стаканы!
Наполняйте стаканы! Не правда ль, друзья,
Веселей никогда не кипела струя!
Пьём до дна – кто не пьёт? Если сердце полно,
Без отравы веселье дарит лишь вино.
Всё я в мире изведал, что радует нас,
Я купался в лучах темнопламенных глаз,
Я любил, - кто не любит? – но даже любя,
Не назвал я ни разу счастливым себя.
В годы юности, в бурном цветенье весны,
Верил я, что сердца неизменно верны,
Верил дружбе, - кого ж не пленяла она? –
Но бывает ли дружба вернее вина!
За любовью приходит разлуке черёд,
Солнце дружбы зашло, но твоё не зайдёт,
Ты стареешь, - не всем ли стареть суждено? –
Но лишь ты, чем старее, тем лучше, вино.
Если счастье любовь уготовила нам,
Мы другому жрецу не откроем свой храм,
Мы ревнуем, - не так ли? – и друг нам не друг.
Лишь застольный, чем больше, тем радостней круг.
Ибо юность уходит подобно весне,
И прибежище только в пурпурном вине,
Только в нём – ведь не даром! – признал и мудрец
Вечной истины кладезь для смертных сердец.
Упущеньем Пандоры на тысячи лет
Стал наш мир достояньем печалей и бед.
Нет надежды, - но что в ней? – целуйте стакан,
И нужна ли надежда! Тот счастлив, кто пьян!
Пьём за пламенный сок! Если лето прошло,
Нашу кровь молодит винограда тепло.
Мы умрём, - кто бессмертен? – но в мире ином
Да согреет нас Геба кипящим вином!
Перевод В. Левика
1811
Послание другу в ответ на призыв быть весёлым и «гнать печаль»
«Гони печаль» - ко мне стремглав
Влетел девиз твоих забав.
Не спорю, он меня живил,
Когда в отчаянье, без сил,
Разгулом боль свою глуша,
«Гнала печаль» моя душа.
Но в этот час страданье будит
Всё то, что было, есть и будет.
Всё то, что я любил когда-то,
Изжито, отнято, изъято…
И что скрывать, мы оба знаем,
Что сам я стал неузнаваем.
Но если дружеская связь
Меж нами не оборвалась
И тягу к высшему началу
Душа в пирах не утеряла –
Увещевай, хвали, кори,
Но о любви не говори.
Тому, чьи чувства – взаперти,
Легко ли путь к сердцам найти?
Едва ли грустный мой рассказ
Проймёт кого-нибудь из вас,
Едва ли стоит теребить
Любви оборванную нить…
Моя невеста не со мной
Стояла в церкви под фатой.
Её ребёнок мне кивал –
Я с болью в сердце узнавал
Резной овал знакомых губ,
Который с детства был мне люб.
Её победный, гордый взгляд
Моим страданьям был бы рад.
Но по-актёрски безупречно
Я укрывал свой жар сердечный
И, вопреки желаньям страстным,
Умел казаться безучастным.
Ребёнка гладил по лицу,
Завидуя его отцу,
Но в каждой ласке виден был
Моей любви нетленный пыл.
Но хватит слов. Я не ропщу
И дальних странствий не ищу.
И в тихой гавани, угрюм,
Обрёл покой мой пленный ум.
Но если трудный час настанет
И «май Британии увянет»,
Молва шепнёт тебе, пожалуй,
О том, кто в злобе небывалой
Чураясь славы и похвал,
В грехах от века не отстал,
Кто в честолюбье непреклонном
Противоборствовал законам,
Кто вписан на страницы книг
Как самый ярый бунтовщик.
Но ты один поймёшь причину
Его падения в пучину.
Перевод А. Парина
К ТИРЗЕ7
Ни камень там, где ты зарыта,
Ни надпись языком немым
Не скажут, где твой прах... Забыта!
Иль не забыта - лишь одним.
В морях, на корабле бегущем
Я нес любовь сквозь все года.
Нас жизнь и Прошлым и Грядущим
Хотела сблизить... Никогда!
Я отплывал. Я ждал - хоть взглядом
Ты скажешь: "Мы навек друзья!"
Современные английские исследовали считают, что под именем Тирзы Байрон имеет в виду Джона Эддлстона,
друга по Кембриджу, умершему в 1811 году
7
Была бы легче боль - и ядом
Не стала бы тоска моя.
Когда часы текли к кончине,
Когда без мук она пришла,
Того, кто верен и доныне,
Ужель ты сердцем не ждала?
Как мной, была ль ты кем любима?
И кто в последний горький час
Следил, как смерть неумолимо
Туманит блеск прекрасных глаз?
Когда же от земной печали
Ты отошла в иной приют,
Чьи слезы по щекам бежали,
Как по моим они бегут?
…………………………
Перевод В. Левика
***
Нет, не хочу ни горьких слов,
Ни слов, ласкавших прежде слух!
Бегу от этих берегов
И навсегда к их песням глух.
Те звуки рождены в былом,
И воскрешать его — нет сил.
Забыть, не вспоминать о том,
Каким я стал, каким я был!
Их пел волшебный голос тот,
Но так давно умолкнул он,
И мне слышнее что ни год
В них скорбный погребальный звон.
Да, Тирза, да, в них образ твой,
Но ты мертва, мертва,— с тех пор
Где сердцу был созвучный строй,
Там для него нестройный хор.
Все смолкло! Но звучит опять
Тот голос — эхо лучших дней.
Я не хочу ему внимать,
Он умер, умер вместе с ней.
Но вдруг мне снится вновь: жива!
Я слышу речь ее во сне.
Проснусь — хочу понять слова,
По внемлю мертвой тишине.
О Тирза, явь ли то иль сон,
Ты стала для меня Мечтой —
Ушедшей вдаль, за небосклон,
Звездой над зыбкой глубиной.
И кто сквозь горе и беду
Шагает, бурями гоним,
Тот помнит яркую звезду,
В ночи сиявшую над ним.
Перевод В. Левика
1812
***
Еще усилье — и, постылый,
Развеян гнет бесплодных мук.
Последний вздох мой тени милой —
И снова в жизнь и в тот же круг.
И даже скуке, в нем цветущей,
Всему, что сам отверг, я рад.
Тому не страшен день грядущий,
Кто в прошлом столько знал утрат.
Мне нужен пир в застолье шумном,
Где человек не одинок.
Хочу быть легким и бездумным,
Чтоб улыбаться всем я мог,
Не плача ни о ком... Когда-то
Я был другим. Теперь не то.
Ты умерла, и нет возврата,
И мир ничто, где ты — ничто.
Но лире скорбь забыть едва ли.
Когда улыбка — маска слез,
Она насмешка для печали,
Как для могилы — свежесть роз.
Вино и песня на мгновенье
Сотрут пережитого след.
С безумством дружно наслажденье,
Но сердце — сердцу друга нет.
Нам звезды кроткими лучами
Отрадный мир вливают в грудь.
Я сам бессонными ночами
Любил глядеть па Млечный Путь.
На корабле в Эгейском море
Я думал: «Эта же луна
И Тирзу радует». Но вскоре
Светила ей на гроб она.
В ознобе, мучась лихорадкой,
Одной я мыслью был согрет:
Что Тирза спит, как прежде, сладко
И что моих не видит бед.
Как слишком позднюю свободу —
Раб стар, к чему менять судьбу! —
Я укорять готов Природу
За то, что жив, а ты — в гробу.
Той жизни, что казалась раем,
Ты, Тирза, мне дала залог.
С тех нор он стал неузнаваем,
Как от печали, он поблёк.
И ты мне сердце подарила,
Увы, оно мертво, как ты!
Моё ж угасло и остыло,
Но сберегло твои черты.
Ты, грустно радующий взоры,
Залог прощальный лучших дней!
Храни Любовь — иль грудь, к которой
Ты прижимаешься, разбей!
Что боль, и смерть, и безнадежность
Для чувств, не сдавшихся годам!
За ту святую к мертвой нежность
Я ста живых любовь отдам.
Перевод В. Левика
***
Мертва! Любимой, молодой
Угасла в цвете лет,
Чаруя нежной красотой,
Которой равных нет.
Где б ни был прах твой — пусть он скрыт,
Иль праздный люд над ним шумит,—
Я не ищу твой след
Я не хочу в тоске бессильной
Глядеть на холмик твой могильный.
То место, где укрылась ты,—
Не знаю, где оно.
Сорняк на нем или цветы —
Теперь не все ль равно!
Но знаю: все, что я любил,
Чем жил, дышал и счастлив был Все в тлен обращено.
И знаю без похвал надгробных:
Мертва — и нет тебе подобных!
Да, я любил, люблю тебя,
Ты для меня — одна!
Ты умерла, меня любя,
И в смерти мне верна.
Где смерть прошла, навеки там,
Назло наветам, лжи, годам,
Любовь освящена.
И я — каким ни стал бы дальше —
Для мертвой чужд измен и фальши.
Я в праздник жизни был с тобой
Теперь один я, верь.
Закаты, звезды, волн прибой —
Но для тебя теперь.
Но так завиден мне твой сон,
Что, подавив сердечный стон,
Я не считал потерь.
Стареть — всему закон в подлунной,
Ты ж для меня осталась юной.
Зачем красивейшим цветам
Дано так мало дней?
Цветок не сорван — значит, сам
Увянет тем быстрей.
Но если должен лепесток
За лепестком поблекнуть в срок,
Сорви — и не жалей!
Не жди, покуда благородство
И красоту убьёт уродство.
Такою старость предстаёт
В распаде красоты.
Чем краше день, тем хуже гнёт
Растущей темноты.
Наш день, ярчайший в беге дней,
Светился красотой твоей
До гробовой черты.
Так ярче, наземь упадая,
Звезда блистает золотая.
О слезы, слезы! — где их взять
Забывшему покой?
Не быть с тобою, не стоять,
Не плакать над тобой!
Но целовать кудрей кольцо,
Но видеть, не глядеть в лицо,
Не поддержать рукой!
Не выразить любви у гроба,
Которой мы лишились оба!
Что ж лучше,— пусть в могиле ты!
Что радостней, ответь,
Чем быть хоть силою мечты
С тобой, с тобой и впредь,
Чем знать, что вопреки судьбе
Все то сберег я, что в тебе
Не может умереть,
Что не вернуть любви, и все же
Лишь ты живая — мне дороже.
Перевод В. Левика
Эвтаназия
Пусть рано, поздно — то мгновенье
Придёт — и вступит Смерть в мой дом.
Тогда овей меня, Забвенье,
Всепримиряющим крылом.
Наследства ждущей алчной своре
Закрой к усопшему пути.
Ни плакальщиц в притворном горе,
Ни близких сердцу не зови.
Без шума из земного круга,
Без лишних слов уйду во тьму,
Не беспокоя даже друга,
Не портя пира никому.
А ты, Любовь, без жалоб тоже,
Ту силу, что дана Любви,
И мне, как дар на смертном ложе,
И ей — кто будет жить — яви.
Дай видеть мне, моя Психея,
Твою улыбку до конца,
И стихнет боль моя, слабея
При виде милого лица.
Но ты, как жизнь, уйти готова,
А слезы из прекрасных глаз
Обманут в смутный миг живого,
Но ранят сердце в смертный час.
Так пусть угасну одинокий,
Без жалоб, без речей, без слёз.
Ведь многих в Вечность миг жестокий
На мягких крыльях перенёс.
Уходят все. А Время нудит:
«Пора! Умри!» И замкнут круг.
А там — а там тебя не будет,
Ты завершил дорогу мук.
Он близок, день, зовущий к тризне,
Сочти же блага прошлых дней,
И ты поймешь: кем ни был в жизни,
Не быть, не жить — куда верней.
Перевод В. Левика
ОДА АВТОРАМ БИЛЛЯ, НАПРАВЛЕННОГО ПРОТИВ РАЗРУШИТЕЛЕЙ СТАНКОВ8
Лорд Эльдон, прекрасно! Лорд Райдер, чудесно!
Британия с вами как раз процветет.
Врачуйте ее, управляя совместно,
Заранее зная: лекарство убьет!
Ткачи, негодяи, готовят восстанье,
О помощи просят. Пред каждым крыльцом
Повесить у фабрик их всех в назиданье!
Ошибку исправить - и дело с концом,
В нужде, негодяи, сидят без полушки.
И пес, голодая, на кражу пойдет.
Их вздернув за то, что сломали катушки,
Правительство деньги и хлеб сбережет,
Ребенка скорее создать, чем машину,
Чулки - драгоценнее жизни людской
И виселиц ряд оживляет картину,
Свободы расцвет знаменуя собой
Идут волонтеры, идут гренадеры,
В походе полки... Против гнева ткачей
Полицией все принимаются меры,
Двумя мировыми, толпой палачей.
Обличение членов палаты лордов – инициаторов закона о введении смертной казни для луддитов, разрушителей
станков, протестующих против массовых увольнений рабочих.
8
Из лордов не всякий отстаивал пули;
О судьях взывали. Потраченный труд!
Согласья они не нашли в Ливерпуле...
Ткачам осуждение вынес не суд,
Не странно ль, что, если является в гости
К нам голод и слышится вопль бедняка.
За ломку машины ломаются кости
И ценятся жизни дешевле чулка?
А если так было, то многие спросят;
Сперва не безумцам ли шею свернуть,
Которые людям, что помощи просят,
Лишь петлю на шее спешат затянуть?
Перевод О. Чюминой
К ВРЕМЕНИ
О Время! Все несется мимо,
Все мчится на крылах твоих:
Мелькают весны, медлят зимы,
Гоня к могиле всех живых.
Меня ты наделило, Время,
Судьбой нелегкою - а все ж
Гораздо легче жизни бремя,
Когда один его несешь!
Я тяжкой доли не пугаюсь
С тех пор, как обрели покой
Все те, чье сердце, надрываясь,
Делило б горести со мной.
Да будет мир и радость с ними!
А ты рази меня и бей!
Что дашь ты мне и что отнимешь?
Лишь годы, полные скорбей!
Удел мучительный смягчает
Твоей жестокой власти гнет:
Одни счастливцы замечают,
Как твой стремителен полет!
Пусть быстротечности сознанье
Над нами тучею висит:
Оно темнит весны сиянье,
Но скорби ночь не омрачит!
Как ни темно и скорбно было
Вокруг меня - мой ум и взор
Ласкало дальнее светило,
Стихии тьмы наперекор.
Но луч погас - и Время стало
Пустым мельканьем дней и лет:
Я только роль твержу устало,
В которой смысла больше нет!
Но заключительную сцену
И ты не в силах изменить:
Лишь тех, кто нам придет на смену,
Ты будешь мучить и казнить!
И, не страшась жестокой кары,
С усмешкой гнев предвижу твой,
Когда обрушишь ты удары
На хладный камень гробовой!
Перевод Т. Гнедич
1814
Стансы для музыки
Как имя твоё написать, произнесть?
В нём весть о позоре – жестокая весть.
Молчу я, но скажет слеза на щеке
О горе, живущем в глухом тайнике.
Для страсти казались те дни коротки,
Но в них – семена безысходной тоски.
В неистовом гневе оковы мы рвём,
Но только расстанемся – снова вдвоём.
Да будет твоею вся радость, вина –
Моею!.. Прости же меня… ты одна
Душою, младенчески чистой владей;
Её не сломить никому из людей.
Я был – и останусь надменным с толпой
Чванливых вельмож, но смиренным с тобой.
Когда я вдали от тебя, одинок,
На что мне и мир, распростёртый у ног?
Один лишь твой вздох – я на казнь обречён.
Один только ласковый взгляд – и прощён.
Внимая моим порицателям злым,
Устами ответишь ты мне, а не им.
Перевод А. Ибрагимова
1815
Из цикла «Еврейские мелодии»
1. ДУША МОЯ МРАЧНА
Душа моя мрачна. Скорей, певец, скорей!
Вот арфа золотая:
Пускай персты твои, промчавшися по ней,
Пробудят в струнах звуки рая.
И если не навек надежды рок унес,
Они в груди моей проснутся,
И если есть в очах застывших капля слез Они растают и прольются.
Пусть будет песнь твоя дика. - Как мой венец,
Мне тягостны веселья звуки!
Я говорю тебе: я слез хочу, певец,
Иль разорвется грудь от муки.
Страданьями была упитана она,
Томилась долго и безмолвно;
И грозный час настал - теперь она полна,
Как кубок смерти, яда полный.
Перевод М.Ю. Лермонтова
2. ТЫ ПЛАЧЕШЬ
Ты плачешь - светятся слезой
Ресницы синих глаз.
Фиалка, полная росой,
Роняет свой алмаз.
Ты улыбнулась - пред тобой
Сапфира блеск погас:
Его затмил огонь живой,
Сиянье синих глаз.
Вечерних облаков кайма
Хранит свой нежный цвет,
Когда весь мир объяла тьма
И солнца в небе нет.
Так в глубину душевных туч
Твой проникает взгляд:
Пускай погас последний луч В душе горит закат.
Перевод С. Маршака
3. ТЫ КОНЧИЛ ЖИЗНИ ПУТЬ...
Ты кончил жизни путь, герой!
Теперь твоя начнется слава,
И в песнях родины святой
Жить будет образ величавый,
Жить будет мужество твое,
Освободившее ее.
Пока свободен твой народ,
Он позабыть тебя не в силах.
Ты пал! Но кровь твоя течет
Не по земле, а в наших жилах;
Отвагу мощную вдохнуть
Твой подвиг должен в нашу грудь.
Врага заставим мы бледнеть,
Коль назовем тебя средь боя;
Дев наших хоры станут петь
О смерти доблестной героя;
Но слез не будет на очах:
Плач оскорбил бы славный прах.
Перевод А. Плещеева
4. СОЛНЦЕ БЕССОННЫХ
Бессонных солнце, скорбная звезда,
Твой влажный луч доходит к нам сюда.
При нём темнее кажется нам ночь,
Ты - память счастья, что умчалось прочь.
Ещё дрожит былого смутный свет,
Ещё мерцает, но тепла в нем нет.
Полночный луч, ты в небе одинок,
Чист, но безжизнен, ясен, но далек!..
Перевод С. Маршак
СОЛНЦЕ НЕСПЯЩИХ9
Неспящих солнце, грустная звезда,
Как слёзно луч мерцает твой всегда,
Как темнота при нём ещё темней,
Как он похож на радость прежних дней!
Так светит прошлое нам в жизненной ночи,
Но уж не греют нас бессильные лучи.
9
Другой вариант перевода того же стихотворения
Звезда минувшего так в горе мне видна,
Видна – но далека, светла – но холодна.
Перевод А.К. Толстого
Стансы для музыки
Блаженства нас лишает мир — и ничего взамен.
И мысль и чувство сожжены и обратились в тлен.
Хоть грустно нам румянец щек навеки потерять,
Страшнее то, что прежних чувств не испытать опять.
В наследство выжившим в пути оставил ураган
Лишь покаянья топкий ил да блуда океан.
И верным курсом кораблям вовеки не идти,
К обетованным островам им больше нет пути.
И равнодушия металл, как смерть, сердца пронзил,
Изъяв безудержность мечты и состраданья пыл.
Источник слез застыл, в броню одетый навсегда,
И придали холодный блеск глазам узоры льда.
И хоть изящество и лоск не утеряла речь
И наслаждение порой способно нас увле ч ь ,
Мы — как руины, что обвил могучий виноград:
Снаружи буйная листа, внутри труха и смрад.
О, если б чувства прежних дней, и собственную суть,
И стоны прежние мои, и чаянья вернуть!
В пустыне, как родник, свежа прогорклая вода —
На пепелище чувств сама сладка, как никогда.
Перевод А. Парина
ЗВЕЗДА ПОЧЕТНОГО ЛЕГИОНА10
1
Звезда отважных! На людей
Ты славу льешь своих лучей;
За призрак лучезарный твой
Бросались миллионы в бой;
Комета, Небом рождена,
Что ж гаснет на Земле она?
10
Орден, введённый Наполеоном, которому и посвящено стихотворение.
2
Бессмертие - в огне твоём,
Героев души светят в нём,
И рокот славных ратных дел
Твоею музыкой гремел;
Вулкан, горящий над землей,
Ты жгла лучами взор людской,
3
И твой поток, кровав и ал,
Как лава, царства затоплял;
Ты потрясала шар земной,
Пространство озарив грозой,
И солнце затмевала ты,
Его свергая с высоты.
4
Сверкая, радуга растет,
Взойдя с тобой на небосвод;
Из трех цветов она слита,
Божественны ее цвета;
Свободы жезл их сочетал
В бессмертный неземной кристалл.
5
Цвет алых солнечных лучей,
Цвет синих ангельских очей
И покрывала белый цвет,
Которым чистый дух одет, В соединенье трех цветов
Сияла ткань небесных снов.
6
Звезда отважных! Ты зашла,
И снова побеждает мгла.
Но кто за Радугу свобод
И слез и крови не прольет?
Когда не светишь ты в мечтах,
Удел наш - только тлен и прах.
7
И веяньем Свободы свят
Немых могил недвижный ряд.
Прекрасен в гордой смерти тот,
Кто в войске Вольности падет.
Мы скоро сможем быть всегда
С тобой и с ними, о Звезда!
Перевод В. Иванова
1816
Стансы
Ни одна не станет в споре
Красота с тобой.
И, как музыка на море,
Сладок голос твой!
Море шумное смирилось,
Будто звукам покорилось,
Тихо лоно вод блестит,
Убаюкан, ветер спит.
На морском дрожит просторе
Луч луны, блестя.
Тихо грудь вздымает море,
Как во сне дитя.
Так душа полна вниманья,
Пред тобой в очарованье;
Тихо все, но полно в ней,
Будто летом зыбь морей.
Перевод К. Бальмонта
Стансы к Августе
Когда сгустилась мгла кругом
И ночь мой разум охватила,
Когда неверным огоньком
Едва надежда мне светила,
В тот час, когда, окутан тьмой,
Трепещет дух осиротелый,
Когда, молвы страшась людской,
Сдается трус и медлит смелый,
Когда любовь бросает нас
И мы затравлены враждою, —
Лишь ты была в тот страшный час
Моей немеркнущей звездою.
Благословен твой чистый свет!
Подобно оку серафима,
В годину злую бурь и бед
Он мне сиял неугасимо.
При виде тучи грозовой
Еще светлее ты глядела,
И, встретив кроткий пламень твой,
Бежала ночь и тьма редела.
Пусть вечно реет надо мной
Твой дух в моем пути суровом.
Что мне весь мир с его враждой
Перед твоим единым словом!
Была той гибкой ивой ты,
Что, не сломившись, буре внемлет
И, словно друг, клоня листы,
Надгробный памятник объемлет.
Я видел небо все в огне,
Я слышал гром над головою,
Но ты и в бурный час ко мне
Склонялась плачущей листвою.
О, ни тебе, ни всем твоим
Да не узнать моих мучений!
Да будет солнцем золотым
Твой день согрет, мой добрый гений!
Когда я всеми брошен был,
Лишь ты мне верность сохранила,
Твой кроткий дух не отступил,
Твоя любовь не изменила.
На перепутьях бытия
Ты мне прибежище доныне,
И верь, с тобою даже я
Не одинок в людской пустыне.
Перевод В. Левика
Стансы к Августе
Хоть судьба мне во всем изменила
И моя закатилась звезда,
Ты меня никогда не винила,
Не судила меня никогда.
Ты мой дух разгадала тревожный,
Разделила мой жребий одна.
Я мечтал о любви невозможной —
И в тебе мне явилась она.
Если я улыбнусь и нежданно
Отвечают улыбкой цветы,
Я могу не бояться обмана,
Ибо так улыбаешься ты.
Если ссорится ветер с волнами,
Как со мною друзья и родня,
Только тем, что оно — между нами,
Это море тревожит меня.
Пусть Надежда, корабль мой, разбита
И обломки уходят на дно,
Сердцу в бурях лишь гордость защита,
Но и в пытках не сдастся оно.
Ибо смерть предпочту я презренью,
Никакой не страшусь клеветы.
И меня не принудят к смиренью,
Если будешь союзницей ты.
Люди лгут — никогда не лгала ты,
Не по-женски верна мне была,
Ты любила, не требуя платы,
И любовь за любовь отдала.
Ты, не дрогнув, на ложь возражала,
Не для сплетен следила за мной,
Расставаясь со мной, не бежала
И не прятала нож за спиной.
Этот мир не кляну я враждебный,
Где преследуют все одного:
Я не пел ему песни хвалебной,
Но уйти не спешил от него.
И ошибку я страшной ценою
Оплатил в эти смутные дни,
Но зато ты навеки со мною,
И тебя не отнимут они.
Буря прошлое стерла, и что же,
Чем утешу себя самого?
То, что было всего мне дороже,
Оказалось достойней всего.
И в песках еще ключ серебрится,.
И звезда еще в небе горит,
А в пустыне поет еще птица
И душе о тебе говорит.
Перевод В. Левика
Послание Августе
1
Сестра! Мой друг сестра! Под небесами
Нежнее слова, лучше слова нет!
Пускай моря и горы между нами,
Ты для меня все та же в смене лет.
И я, носимый ветром и волнами,
Прошу не слез, а нежности в ответ.
Два мира мне оставлены судьбою:
Земля, где я скитаюсь, дом — с тобою.
2
Что первый мне! Второй люблю стократ, —
Он — гавань счастья, все в нем так надежно!
Но у тебя — свой долг и свой уклад,
От них уйти — я знаю — невозможно.
У нас один отец, но я — твой брат —
Жить обречен и трудно и тревожно.
Как на морях не знал покоя дед,
Так внуку на земле покоя нет.
3
Рожден для бурь, пускай в иной стихии,
Я все изведал: светской брани шквал,
Утесы вероломства роковые
И клевету, что всех коварней скал.
Вина — моя, признаюсь не впервые, —
Так без уверток я вину признал,
Когда на берег выплыл, с бурей споря,
Злосчастный кормчий собственного горя.
4
Вина моя — и мне предъявлен счёт.
Я брошен был в борьбу со дня рожденья,
И жизни дар меня всю жизнь гнетёт —
Судьба ли то, страстей ли заблужденья?
Чтоб вырваться из гибельных тенёт,
Разбил бы цепи глиняные звенья,
Но вот живу — и рад остаток лет
Продлить, чтоб видеть век, идущий вслед.
5
Я мало жил, но видел я немало:
Режимов, царств, империй чехарду.
Как пену, жизнь История смывала,
Все унося: и радость и беду.
Не знаю что, но что-то воспитало
Во мне терпенье, я спокойно жду.
А значит, не напрасны испытанья,
Пусть мы страдаем только для страданья.
6
Но не протест ли говорит во мне —
Моих несчастий плод — или, быть может,
Отчаянье? Не знаю, но в стране,
Где воздух чист, ничто души не гложет,
И тела в благодатной тишине
Доспехов зимних тяжесть не тревожит,
Я так спокоен, так исполнен сил,
Как не бывал, когда спокойней жил.
7
Здесь веет миром детства золотого —
Ручьи, деревья, травы и цветы —
И, благодарный, весь я в прошлом снова —
Там, где ни книг, ни смут, ни суеты.
Где было все и празднично и ново
И в сердце зрели юные мечты,
И, кажется, другого не взыскуя, —
Не как тебя! — но все ж любить могу я.
8
Здесь Альпы предо мной — какой предмет
Для созерцанья! Чувство удивленья
Проходит — это мелкий пустоцвет.
Но здесь источник мысли, вдохновенья,
И даже в одиночестве здесь нет
Отчаянья. Здесь пир ума и зренья.
А озеро! Красивее того,
Где мы росли! Но то родней всего.
9
О, если бы ты здесь была со мною!
Я славить одиночество привык,
И пусть одной бессмысленной строкою
Любовь мою развенчиваю вмиг,
Зато других желаний не открою,
Был не для жалоб создан мой язык,
Но в мудрости отливы есть, как в море.
Боюсь, прилив зальет глаза мне вскоре.
10
Да, озеро, — ты помнишь? — замок мой –
Мой дом, теперь чужое мне наследство.
Красив Леман, но там наш край родной,
Там счастье, там резвилось наше детство.
Стереть их образ — иль его, иль твой —
О! даже Время не имеет средства,
Хотя давно всё дорогое мне
Иль умерло, иль там, в другой стране.
11
Вот он — весь мир! Но одного, как ласки,
Прошу я у Природы: пусть она
Тепло мне даст, и солнечные краски,
И тишину, что сердцу так нужна.
Пусть явит мне лицо свое без маски,
Чтобы не впал я в безразличье сна,
И пусть — пока в разлуке мы с тобою —
Из друга детства станет мне сестрою.
12
Любое чувство гнал бы я, смеясь,
Но это — нет, его храню я строго.
Я здесь как дома — там, где началась
Не только жизнь, но вся моя дорога.
И если б раньше с чернью знатной связь
Я разорвал — я б лучше был намного,
Страстей не знал бы, меньше б видел зла,
Не знал бы мук, ты слез бы не лила
13
Тщеславье меньше мною бы владело,
Да и Любовь, — не звал бы Славу в дом.
Они пришли и вторглись в душу, в тело,
А много ль дали? Имя — всё ли в нем?
Душа когда-то лучшего хотела,
И благородным я пылал огнем.
Он отгорел — так все желанья вянут.
Как миллионы, был и я обманут.
14
А будущее — что мне? — Пусть она
Моей о нем не требует заботы.
Я пережил себя уже давно,
Слепой судьбы изведал повороты,
Но жил — не спал, — мне с детства суждено
Быть начеку, сводя с фортуной счеты.
Лишь четверть века длил я жизни бег,
А пережил — как будто прожил век.
15
Так будь что будет — все приму без слова!
Я Прошлое почти благодарю:
В нем есть просветы, пусть оно сурово.
Когда ж о настоящем говорю,
Моя душа хвалить его готова
Уже за то, что вижу и смотрю,
Могу в Природе каждое мгновенье
Любить и созерцать в благоговенье.
16
Сестра! В тебе нашел я свой оплот,
Как ты во мне. Мы были, есть и будем
Во всем едины. То, что в нас живет,
Не умертвить ни Времени, ни людям.
И вместе, врозь — в чаду любых забот
Не предадим друг друга, не забудем.
Союз, который первым был для нас,
Последним разорвется в смертный час.
Перевод В. Левика
Прометей
Титан! С надмирной высоты
На тех, чья горестна дорога,
На муки смертных тварей ты
Не мог смотреть с презреньем бога.
И в воздаянье добрых дел
Страдать безмолвно — твой удел.
В горах утес, орел, оковы!
Но тщетно боги так суровы —
Ты не слабел от страшных мук,
И стон, срывающийся вдруг,
Не дал им повода для смеха:
Ты, озирая небосвод,
Молчал. Ты мыслил: боль вздохнет,
Когда лишится голос эха.
Титан! Что знал ты? День за днем
Борьбу страдания и воли,
Свирепость не смертельной боли,
Небес бездушных окоем,
Ко всем глухой Судьбы десницу,
И Ненависть — земли царицу:
Всё то, что правит средь живых
И с наслажденьем губит их,
Сперва замучив. Был ты Роком
Томим в бессмертии жестоком
И нес достойно свой удел.
Напрасно гневный Зевс хотел
Из глаз твоих исторгнуть слезы.
Ты в Небо слал ему угрозы,
Хоть знал, что станет мягче он,
Открой ты, что не вечен трон
Царя богов,— и приговор
Гремел среди пустынных гор
В твоем пророческом молчанье.
И понял — и познал он страх,
Но злую дрожь в его руках
Лишь молний выдало дрожанье.
Был твой божественный порыв
Преступно добрым — плод желанья
Людские уменьшить страданья,
Наш дух и волю укрепив.
И, свергнут с горней высоты,
Сумел так мужественно ты,
Так гордо пронести свой жребий,
Противоборствуя Судьбе,—
Ни на Земле, ни даже в Небе
Никем не сломленный в борьбе,
Что Смертным ты пример явил
И символ их судеб и сил.
Как ты, в тоске, в мечтах упорных
И Человек отчасти бог.
Он мутно мчащийся поток,
Рожденный чистым в недрах горных.
Он также свой предвидит путь,
Пускай не весь, пускай лишь суть:
Мрак отчужденья, непокорство,
Беде и злу противоборство,
Когда, силен одним собой,
Всем черным силам даст он бой.
Бесстрашье чувства, сила воли
И в бездне мук сильней всего.
Он счастлив этим в горькой доле.
Чем бунт его - не торжество?
Чем не Победа – смерть его?
Перевод В. Левика
ТЬМА
Я видел сон... Не все в нем было сном.
Погасло солнце светлое, и звезды
Скиталися без цели, без лучей
В пространстве вечном; льдистая земля
Носилась слепо в воздухе безлунном.
Час утра наставал и проходил,
Но дня не приводил он за собою...
И люди - в ужасе беды великой
Забыли страсти прежние... Сердца
В одну себялюбивую молитву
О свете робко сжались - и застыли.
Перед огнями жил народ; престолы,
Дворцы царей венчанных, шалаши,
Жилища всех имеющих жилища В костры слагались... города горели...
И люди собиралися толпами
Вокруг домов пылающих - затем,
Чтобы хоть раз взглянуть в глаза друг другу.
Счастливы были жители тех стран,
Где факелы вулканов пламенели...
Весь мир одной надеждой робкой жил...
Зажгли леса; но с каждым часом гас
И падал обгорелый лес; деревья
Внезапно с грозным треском обрушались...
И лица - при неровном трепетанье
Последних замирающих огней
Казались неземными... Кто лежал,
Закрыв глаза, да плакал; кто сидел,
Руками подпираясь, улыбался;
Другие хлопотливо суетились
Вокруг костров - и в ужасе безумном
Глядели смутно на глухое небо,
Земли погибшей саван... а потом
С проклятьями бросались в прах и выли,
Зубами скрежетали. Птицы с криком
Носились низко над землей, махали
Ненужными крылами... Даже звери
Сбегались робкими стадами... Змеи
Ползли, вились среди толпы, шипели,
Безвредные... Их убивали люди
На пищу... Снова вспыхнула война,
Погасшая на время... Кровью куплен
Кусок был каждый; всякий в стороне
Сидел угрюмо, насыщаясь в мраке.
Любви не стало; вся земля полна
Была одной лишь мыслью: смерти - смерти
Бесславной, неизбежной... Страшный голод
Терзал людей... И быстро гибли люди...
Но не было могилы ни костям,
Ни телу... Пожирал скелет скелета...
И даже псы хозяев раздирали.
..........................
. . . . . . . . . . . . .И мир был пуст;
Тот многолюдный мир, могучий мир
Был мертвой массой, без травы, деревьев
Без жизни, времени, людей, движенья...
То хаос смерти был. Озера, реки
И море - все затихло. Ничего
Не шевелилось в бездне молчаливой.
Безлюдные лежали корабли
И гнили на недвижной, сонной влаге...
Без шуму, по частям валились мачты
И, падая, волны не возмущали...
Моря давно не ведали приливов...
Погибла их владычица - луна;
Завяли ветры в воздухе немом...
Исчезли тучи... Тьме не нужно было
Их помощи... она была повсюду...
Перевод И. Тургенева
1818
СОНЕТ К ШИЛЬОНУ11
Свободной Мысли вечная Душа, —
Всего светлее ты в тюрьме, Свобода!
Там лучшие сердца всего народа
Тебя хранят, одной тобой дыша.
Когда в цепях, во тьме сырого свода.
Твоих сынов томят за годом год —
В их муке зреет для врагов невзгода,
И Слава их во всех ветрах поет.
Шильон! Твоя тюрьма старинной кладки —
Храм; пол — алтарь; по нем и там и тут
Он, Бонивар, годами шаг свой шаткий
Влачил, и в камне те следы живут.
Да не сотрут их — эти отпечатки!
Они из рабства к Богу вопиют!
Перевод Г. Шенгели
Шильон – Шильонский замок, где томился герой поэмы Байрона «Шильонский узник». Стихотворение обычно
печатается вместе с поэмой в качестве посвящения.
11
1823
ИЗ ДНЕВНИКА В КЕФАЛОНИИ 12
Встревожен мертвых сон, - могу ли спать?
Тираны давят мир, - я ль уступлю?
Созрела жатва, - мне ли медлить жать?
На ложе - колкий терн; я не дремлю;
В моих ушах, что день, поет труба,
Ей вторит сердце...
Перевод А. Блока
1824
В ДЕНЬ, КОГДА МНЕ ИСПОЛНИЛОСЬ
ТРИДЦАТЬ ШЕСТЬ ЛЕТ
Других не властный волновать,
Я сам бесстрастен должен быть,
Но и без отклика, опять
Хочу любить.
Настал мой желтый листопад,
Любви цветенье позади,
Червь погубил плоды, и яд
В моей груди.
Огонь, терзающий меня,—
Вулкан среди пустынных вод;
Ни в ком ответного огня
Он не зажжет.
Надежда, ревность, страха дрожь,
Высокий жребий мук земных,
Любовь — я их лишен, и все ж
Во власти их.
Довольно. Прежнему конец.
Я думать так не вправе — здесь,
Где павший и живой боец
Стяжали честь.
О, слава древняя Афин!
О, стяга плеск и блеск копья!
Как щитоносной Спарты сын,
Свободен я.
Кефалония – греческий остров, где Байрон долгое время жил, организуя вооруженное восстание греков против
Турции.
12
Мой дух! Ты помнишь ли, чья кровь
Завещана тебе в удел?
Воспрянь же, как Эллада, вновь
Для славных дел!
Пусть над тобой утратит власть
Гнев и улыбка красоты.
Умей унять любую страсть, Не мальчик ты!
Ты прожил молодость свою.
Что медлить? Вот он, славы край.
Своё дыхание в бою
Ему отдай.
Свободной волею влеком
К тому, что выше всех наград,
Взгляни кругом, найди свой холм
И спи, солдат!
22 января 1824
Перевод З. Морозкиной
Фрагменты из поэм Байрона
ГЯУР
Кровь северян так холодна,
Любовь у них всегда спокойна…
Едва ль на севере достойна
Такого имени она.
Моя же страсть была потоком,
Рождённым в кратере глубоком
Горячей Этны… И всегда
Мне болтовня была чужда
О красоте, о страсти жаркой.
Но если щёк румянец яркий,
Но коль пожар в моей крови,
Уста сомкнутые мои
И сердце, что так быстро бьётся
И из груди на волю рвётся,
Коль смутных мыслей ураган,
Отважный подвиг, ятаган,
Залитый вражескою кровью –
Коль это всё зовут любовью,
Так я любил и сердца пыл
Не раз на деле проявил!
Я сердцем твёрд. Моё желанье –
Иль смерть, иль счастье обладанья.
Да, я умру, но я любил,
Я радость жизни ощутил.
Пускай мою любовь клеймят
Грехом, позором, преступленьем,
Карай и ты её презреньем.
Старик, ты смотришь на меня,
Как будто хищный коршун я, Ты не скрываешь отвращенья.
Да, путь кровавый преступленья
И я прошёл, как коршун злой,
Но я не знал любви другой.
Перевод С. Ильина
КОРСАР
Пиратская песня
Средь ликованья тёмно-синих вод
Безбрежна мысль, свободен душ полёт
Над пенной, бесконечною волной –
Вот царство наше, вот наш дом родной
Беспечный отдых и кровавый труд,
Сменяясь бурно, радость нам несут.
Её поймёшь не ты, комфорта раб,
Чей дух пред бурей сдался б и ослаб,
Не ты, чья доля – праздность и разврат,
Кто сну и наслаждению не рад.
Лишь тот поймёт, чей дух над синевой
Вершит победоносно танец свой,
Кто трепет счастья чувствует, когда
Кругом одна бескрайняя вода,
Кто к предстоящей схватке сам спешит
И рад тому, что всех иных страшит,
Кто ищет то, что труса гонит прочь,
А слабого заставит изнемочь, Он слышит, как растут в груди его
Прилив надежд и духа торжество.
Из жизни жизнь выхватывая вдруг,
Теряем вмиг здоровье и недуг.
Привыкший ползать увяданье длит,
Он тянет годы, он с постелью слит,
Ползёт он к смерти, еле шевелясь, А с нами души рвут мгновенно связь.
Перевод Ю. Петрова
ЛАРА
Мятежно воспаряя надо всем,
Готовый над стихиями смеяться,
Он думал: есть ли в небе Тот, пред кем
Склониться должен он иль с кем сравняться?
Гордец, бросавший вызов небесам…
Все о нём шептались,
Но лишь в бессильных помыслах терялись:
Он – враг людей? Зачем же громче всех
Смеётся на пиру? Но этот смех,
Внезапно вспыхнув, и погас мгновенно,
Усмешкою уста искривлены,
А очи остаются холодны,
Надменны и печальны неизменно.
Он помнил всё: растраченные годы,
Избыток сил, безумие идей,
Обманчивое зарево свободы
И бешенство бушующих страстей,
Которое сильней всего на свете –
Влекло его в таинственные сети.
Но этой тёмной тяги побороть
Он даже не пытался, возвелича
Себя, а все грехи – свалив на плоть:
Души темницу и червей добычу.
Он чтил, как бога, каждый свой порыв,
Черту добра и зла переступив.
Он себялюбья мелкого не знал,
Творя добро – себе во вред порою,
Дарил, вступался, жаловал, терял,
Увы, не ради ближнего. Одною
И той же мыслью вечно вдохновлён –
Не ведать равных! Этим искушеньем
Охваченный, не погнушался б он
Вступить на путь, ведущий к преступленьям.
Не ведать равных! Люди на земле
Едва ль такой исполнятся отваги,
Чтоб подглядеть, как он погряз во зле,
Чтоб разглядеть, как он расцвёл во благе.
Обычные заботы унялись
В его душе, а дух в такую высь
Взлетел, что кровь струилась по-иному,
Лишь отвращенья полная к земному.
Перевод В. Топорова
ПАЛОМНИЧЕСТВО ЧАЙЛЬД-ГАРОЛЬДА
Песнь первая
2
Жил в Альбионе юноша. Свой век
Он посвящал лишь развлеченьям праздным,
В безумной жажде радостей и нег
Распутством не гнушаясь безобразным,
Душою предан низменным соблазнам,
Но чужд равно и чести и стыду,
Он в мире возлюбил многообразном,
Увы! лишь кратких связей череду
Да собутыльников веселую орду.
3
Он звался Чайльд-Гарольд. Не все равно ли.
Каким он вел блестящим предкам счет!
Хоть и в гражданстве, и на бранном поле
Они снискали славу и почет,
Но осрамит и самый лучший род
Один бездельник, развращенный ленью,
Тут не поможет ворох льстивых од,
И не придашь, хвалясь фамильной сенью,
Пороку - чистоту, невинность - преступленью.
4
Вступая в девятнадцатый свой год,
Как мотылек, резвился он, порхая,
Не помышлял о том, что день пройдет И холодом повеет тьма ночная.
Но вдруг, в расцвете жизненного мая,
Заговорило пресыщенье в нем,
Болезнь ума и сердца роковая,
И показалось мерзким все кругом:
Тюрьмою - родина, могилой - отчий дом.
5
Он совести не знал укоров строгих
И слепо шел дорогою страстей.
Любил одну - прельщал любовью многих,
Любил - и не назвал её своей.
И благо ускользнувшей от сетей
Развратника, что, близ жены скучая,
Бежал бы вновь на буйный пир друзей
И, все, что взял приданым, расточая,
Чуждался б радостей супружеского рая.
6
Но в сердце Чайльд глухую боль унес,
И наслаждений жажда в нем остыла,
И часто блеск его внезапных слез
Лишь гордость возмущенная гасила.
Меж тем тоски язвительная сила
Звала покинуть край, где вырос он, Чужих небес приветствовать светила;
Он звал печаль, весельем пресыщен,
Готов был в ад бежать, но бросить Альбион.
7
И в жажде новых мест Гарольд умчался,
Покинув свой почтенный старый дом,
Что сумрачной громадой возвышался,
Весь почерневший и покрытый мхом.
Назад лет сто он был монастырем,
И ныне там плясали, пели, пили,
Совсем как в оны дни, когда тайком,
Как повествуют нам седые были,
Святые пастыри с красотками кутили.
8
Но часто в блеске, в шуме людных зал
Лицо Гарольда муку выражало.
Отвергнутую страсть он вспоминал
Иль чувствовал вражды смертельной жало Ничье живое сердце не узнало.
Ни с кем не вел он дружеских бесед.
Когда смятенье душу омрачало,
В часы раздумий, в дни сердечных бед
Презреньем он встречал сочувственный совет.
9
И в мире был он одинок. Хоть многих
Поил он щедро за столом своим,
Он знал их, прихлебателей убогих,
Друзей на час - он ведал цену им.
И женщинами не был он любим.
Но боже мой, какая не сдается,
Когда мы блеск и роскошь ей сулим!
Так мотылек на яркий свет несется,
И плачет ангел там, где сатана смеется.
10
У Чайльда мать была, но наш герой,
Собравшись бурной ввериться стихии,
Ни с ней не попрощался, ни с сестрой Единственной подругой в дни былые.
Ни близкие не знали, ни родные,
Что едет он. Но то не черствость, нет,
Хоть отчий дом он покидал впервые.
Уже он знал, что сердце много лет
Хранит прощальных слез неизгладимый лед.
11
Наследство, дом, поместья родовые,
Прелестных дам, чей смех он так любил,
Чей синий взор, чьи локоны златые
В нем часто юный пробуждали пыл, Здесь даже и святой бы согрешил, Вином бесценным полные стаканы Все то, чем роскошь радует кутил,
Он променял на ветры и туманы,
На рокот южных волн и варварские страны.
12
Дул свежий бриз, шумели паруса,
Все дальше в море судно уходило,
Бледнела скал прибрежных полоса,
И вскоре их пространство поглотило.
Быть может, сердце Чайльда и грустило,
Что повлеклось в неведомый простор,
Но слез не лил он, не вздыхал уныло,
Как спутники, чей увлажненный взор,
Казалось, обращал к ветрам немой укор.
13
Когда же солнце волн коснулось краем,
Он лютню взял, которой он привык
Вверять все то, чем был обуреваем
Равно и в горький и в счастливый миг,
И на струнах отзывчивых возник
Протяжный звук, как сердца стон печальный,
И Чайльд запел, а белокрылый бриг
Летел туда, где ждал их берег дальный,
И в шуме темных волн тонул напев прощальный.
"Прости, прости! Все крепнет шквал,
Все выше вал встает,
И берег Англии пропал
Среди кипящих вод.
Плывем на Запад, солнцу вслед,
Покинув отчий край.
Прощай до завтра, солнца свет,
Британия, прощай!
Промчится ночь, оно взойдет
Сиять другому дню,
Увижу море, небосвод,
Но не страну мою.
Погас очаг мой, пуст мой док,
И двор травой зарос.
Мертво и глухо все кругом,
Лишь воет старый пес.
Мой паж, мой мальчик, что с тобой?
Я слышал твой упрек.
Иль так напуган ты грозой,
Иль на ветру продрог?
Мой бриг надежный крепко сшит,
Ненужных слез не лей.
Быстрейший сокол не летит
Смелей и веселей".
"Пусть воет шквал, бурлит вода,
Грохочет в небе гром, Сэр Чайльд, все это не беда,
Я плачу о другом.
Отца и мать на долгий срок
Вчера покинул я,
И на земле лишь вы да бог
Теперь мои друзья.
Отец молитву произнес
И отпустил меня,
Но знаю, мать без горьких слез
Не проведет и дня".
"Мой паж, дурные мысли прочь,
Разлуки минет срок!
Я сам бы плакал в эту ночь,
Когда б я плакать мог.
Мой латник верный, что с тобой?
Ты мертвеца бледней.
Предвидишь ты с французом бой,
Продрог ли до костей?"
"Сэр Чайльд, привык я слышать гром
И не бледнеть в бою,
Но я покинул милый дом,
Любимую семью,
Где замок ваш у синих вод,
Там и моя страна.
Там сын отца напрасно ждет
И слезы льет жена".
"Ты прав, мой верный друг, ты прав,
Понятна скорбь твоя,
Но у меня беспечный нрав,
Смеюсь над горем я.
Я знаю, слезы женщин - вздор,
В них постоянства нет.
Другой придет, пленит их взор,
И слез пропал и след.
Мне ничего не жаль в былом,
Не страшен бурный путь,
Но жаль, что, бросив отчий дом,
Мне не о ком вздохнуть.
Вверяюсь ветру и волне,
Я в мире одинок.
Кто может вспомнить обо мне,
Кого б я вспомнить мог?
Мой пес поплачет день, другой,
Разбудит воем тьму
И станет первому слугой,
Кто бросит кость ему.
Наперекор грозе и мгле
В дорогу, рулевой!
Веди корабль к любой земле,
Но только не к родной!
Привет, привет, морской простор,
И вам - в конце пути Привет, леса, пустыни гор!
Британия, прости!"
Песнь третья
38
Сверхчеловек , то низок, то велик,
Беглец, герой, смиритель, усмирённый,
Шагавший вверх по головам владык,
Шатавший императорские троны.
13
39
И, презирая счастья перемены,
Врождённым хладнокровием храним,
Ты был незыблем в гордости надменной,
И, - мудрость это иль искусный грим, Бесил врагов достоинством своим,
Тебя хотела видеть эта свора
Просителем, униженным, смешным,
Но, не склонив ни головы, ни взора,
Ты ждал с улыбкою спокойной приговора.
40
Мудрец в несчастье! В прежние года
Ты презирал толпы покорной мненье.
Весь род людской ты презирал тогда,
Но слишком явно выражал презренье.
Ты был в нём прав, но вызвал раздраженье
Тех, кто в борьбе возвысил жребий твой:
Твой меч нанёс тебе же пораженье.
А мир – не стоит он игры с судьбой!
И это понял ты, как все, кто шёл с тобой.
42
Спокойствие для сильных духом – ад.
Ты проклят был: ты жил дерзаньем смелым,
Огнём души, чьи крылья ввысь манят,
Её презреньем к нормам закоснелым,
К поставленным природою пределам.
Раз разгорясь, горит всю жизнь она,
Гоня покой, живя великим делом,
Неистребимым пламенем полна,
Для смертных роковым в любые времена.
45
Всегда теснятся тучи вкруг вершин,
И ветры хлещут крутизну нагую.
Кто над людьми возвысится один,
Тому идти сквозь ненависть людскую.
13
Речь идёт о Наполеоне.
У ног он видит землю, синь морскую
И солнце славы – над своим челом.
А вьюга свищет песню колдовскую,
И грозно тучи застят окоём:
Так, яростный, как смерч, вознаграждён подъём.
.........................................
68
Но вот Леман раскинулся кристальный,
И горы, звезды, синий свод над ним Все отразилось в глубине зеркальной,
Куда глядит, любуясь, пилигрим.
Но человек тут слишком ощутим,
А чувства вянут там, где люди рядом.
Скорей же в горы, к высям ледяным,
К тем мыслям, к тем возвышенным отрадам,
Которым чужд я стал, живя с двуногим стадом.
14
69
Замечу кстати: бегство от людей Не ненависть еще и не презренье.
Нет, это бегство в глубь души своей,
Чтоб не засохли корни в небреженье
Среди толпы, где в бредовом круженье Заразы общей жертвы с юных лет Свое мы поздно видим вырожденье,
Где сеем зло, чтоб злом ответил свет,
И где царит война, но победивших нет.
70
Настанет срок - и счастье бросит нас,
Раскаянье на сердце ляжет гнетом,
Мы плачем кровью. В этот страшный час
Все черным покрывается налетом,
И жизни путь внезапным поворотом
Уводит в ночь. Моряк в порту найдет
Конец трудам опасным и заботам,
А дух - уплывший в Вечность мореход Не знает, где предел ее бездонных вод.
71
Так что ж, не лучше ль край избрать пустынный
И для земли - земле всю жизнь отдать
Над Роною, над синею стремниной,
Над озером, которое, как мать,
14
Женевское озеро в Швейцарии.
Не устает ее струи питать, Как мать, кормя малютку дочь иль сына,
Не устает их нежить и ласкать.
Блажен, чья жизнь с Природою едина,
Кто чужд ярму раба и трону властелина.
72
Я там в себе не замыкаюсь. Там
Я часть Природы, я - ее созданье.
Мне ненавистны улиц шум и гам,
Но моря гул, но льдистых гор блистанье!
В кругу стихий мне тяжко лишь сознанье,
Что я всего лишь плотское звено
Меж тварей, населивших мирозданье,
Хотя душе сливаться суждено
С горами, звездами иль тучами в одно.
73
Но жизнь лишь там. Я был в горах - я жил,
То был мой грех, когда в пустыне людной
Я бесполезно тратил юный пыл,
Сгорал в борьбе бессмысленной и трудной.
Но я воспрял. Исполнен силы чудной,
Дышу целебным воздухом высот,
Где над юдолью горестной и скудной
Уже мой дух предчувствует полёт,
Где цепи сбросит он и в бурях путь пробьёт.
74
Когда ж, ликуя, он освободится
От уз, теснящих крыл его размах, От низкого, что может возродиться
В ничтожной форме - в жабах иль жуках,
И к свету свет уйдет и к праху прах,
Тогда узнаю взором ясновидца
Печать бесплотной мысли на мирах,
Постигну Разум, что во всем таится
И только в редкий миг снисходит нам открыться.
75
Иль горы, волны, небеса - не часть
Моей души, а я - не часть вселенной?
И, к ним узнав возвышенную страсть,
Не лучше ль бросить этот мир презренный,
Чем прозябать, душой отвергнув пленной
Свою любовь для здешней суеты,
И равнодушным стать в толпе надменной,
Как те, что смотрят в землю, как скоты,
Чья мысль рождается рабою темноты.
86
Нисходит ночь. В голубоватой мгле
Меж берегом и цепью гор окрестной
Еще все ясно видно на земле.
Лишь Юра15, в тень уйдя, стеной отвесной,
Вся черная, пронзила свод небесный.
Цветов неисчислимых аромат
Восходит ввысь. Мелодией чудесной
Разносится вечерний звон цикад,
И волны шепчутся и плещут веслам в лад.
89
Земля и небо смолкли. Но не сон Избыток чувств их погрузил в мечтанье.
И тишиною мир заворожен.
Земля и небо смолкли. Гор дыханье,
Движенье звезд, в Лемане - волн плесканье, Единой жизнью все напоено.
Все существа, в таинственном слиянье,
В едином хоре говорят одно:
"Я славлю мощь творца, я им сотворено".
90
И, влившись в бесконечность бытия,
Не одинок паломник одинокий,
Очищенный от собственного "я".
Здесь каждый звук, и близкий и далекий,
Таит всемирной музыки истоки,
Дух красоты, что в бег миров ввела
И твердь земли, и неба свод высокий,
И пояс Афродиты создала,
Которым даже Смерть побеждена была.
92
Но как темнеет! Свет луны погас,
Летят по небу грозовые тучи.
Подобно блеску темных женских глаз,
Прекрасен блеск зарницы. Гром летучий
Наполнил все: теснины, бездны, кручи.
Горам, как небу, дан живой язык,
15
Название горы в Швейцарских Альпах, окружающих Женевское озеро.
Разноречивый, бурный и могучий,
Ликуют Альпы в этот грозный миг,
И Юра в ночь, в туман им шлет ответный клик,
93
Какая ночь! Великая, святая.
Божественная ночь! Ты не для сна!
Я пью блаженство грозового рая,
Я бурей пьян, которой ты полка.
О, как фосфоресцирует волна!
Сверкая, пляшут капли дождевые.
И снова тьма, и, вновь озарена,
Гудит земля, безумствуют стихии,
И сотрясают мир раскаты громовые.
96
Ночь, буря, тучи, взрывы молний, гром,
Река, утесов черные громады,
Душа, в грозе обретшая свой дом, До сна ли здесь? Грохочут водопады,
И сердца струны откликаться рады
Родным бессонной мысли голосам.
Куда ты, буря, гонишь туч армады?
Иль бурям сердца ты сродни? Иль там,
Среди орлиных гнезд, твой облачный сезам?
97
О, если бы нашел я воплощенье
И выразил хотя б не все, хоть часть
Того, что значит чувство, увлеченье,
Дух, сердце, разум, слабость, сила, страсть,
И если б это все могло совпасть
В едином слове "молния" и властно
Сказало бы, что жить дана мне власть, О, я б заговорил! - но ждать напрасно:
Как скрытый в ножнах меч, зачахнет мысль безгласно.
98
Восходит утро - утро все в росе,
Душисто, ярко и, как розы, ало,
И так живит, рассеяв тучи все,
Как будто смерти на земле не стало.
Но вот и день! И снова все сначала:
Тропою жизни - дальше в путь крутой!
Лемана зыбь, деревьев опахала Все будит мысль и говорит с мечтой,
Вливая в путника отраду и покой.
99
Кларан , Кларан! Приют блаженства милый!
Твой воздух весь любовью напоен.
Любовь дает корням деревьев силы,
Снегов альпийских озаряет сон.
Любовью предвечерний небосклон
Окрашен, и утесы-великаны
Хранят покой влюбленного, чтоб он
Забыл и свет, и все его обманы,
Надежды сладкий зов, ее крушений раны.
16
100
В Кларане все - любви бессмертной след,
Она везде, как некий бог, который
Дарует тварям жизнь, добро и свет,
Здесь трон его, ступени к трону - горы,
Он радужные дал снегам уборы,
Он в блеске зорь, он в ароматах роз,
Его, ликуя, славят птичьи хоры,
И шорох трав, и блестки летних рос,
И веянье его смиряет ярость гроз.
101
Всё - гимн ему. И темных сосен ряд
Над черной бездной - сень его живая, И звонкий ключ, и рдяный виноград,
И озеро, где нежно-голубая,
К его стопам незримым припадая,
Поёт волна, и тень седых лесов,
И зелень, как Веселье, молодая,
Ему и всем, кто с ним прийти готов,
В безлюдной тишине дарит радушный кров.
102
Там среди пчел и птиц уединенье,
Мир многоцветен там и многолик.
Там краткой жизни радостно кипенье
И бессловесный ярче слов язык.
Вот сквозь листву горячий луч проник,
В ручье проворном блики заблестели.
И Красота во всем, и ты постиг,
Что этот запах, краски, свист и трели Все создала Любовь для некой высшей цели.
16
Кларан – город в Швейцарии.
114
Я с миром враждовал, как мир - со мной.
Но, несмотря на опыт, верю снова,
Простясь, как добрый враг, с моей страной,
Что Правда есть, Надежда держит слово,
Что Добродетель не всегда сурова,
Не уловленьем слабых занята,
Что кто-то может пожалеть другого,
Что есть нелицемерные уста,
И Доброта - не миф, и Счастье - не мечта.
Песнь четвёртая
125
Немногим – никому не удаётся
В любви свою мечту осуществить.
А если нам удача улыбнётся,
Или потребность верить и любить
Заставит всё принять и всё простить,
Конец один: судьба, колдунья злая,
Счастливых дней запутывает нить,
И, демонов из мрака вызывая,
В наш сон вторгается реальность роковая.
126
О наша жизнь! Ты во всемирном хоре
Фальшивый звук. Ты нам из рода в род
Завещанное праотцами горе,
Анчар гигантский, чей отравлен плод.
Земля твой корень, крона – небосвод,
Струящий ливни бед неисчислимых;
Смерть, голод, рабство, тысячи невзгод,
И зримых слёз, и хуже – слёз незримых,
Кипящих в глубине сердец неисцелимых.
127
Так будем смело мыслить! Отстоим
Последний форт средь общего паденья.
Пускай хоть ты останешься моим,
Святое право мысли и сужденья,
Ты, Божий дар! Хоть с нашего рожденья
Тебя в оковах держат палачи,
Чтоб воспарить не мог из заточенья
Ты к солнцу правды, - но блеснут лучи,
И всё поймёт слепец, томящийся в ночи.
136
Я все узнал: предательство льстеца,
Вражду с приязнью дружеской на лике,
Фигляра смех и козни подлеца,
Невежды свист бессмысленный и дикий,
И все, что Янус изобрел двуликий,
Чтоб видимостью правды ложь облечь,
Немую ложь обученной им клики:
Улыбки, вздохи, пожиманья плеч,
Без слов понятную всеядной сплетне речь.
137
Зато я жил, и жил я не напрасно!
Хоть, может быть, под бурею невзгод,
Борьбою сломлен, рано я угасну,
Но нечто есть во мне, что не умрет,
Чего ни смерть, ни времени полет,
Ни клевета врагов не уничтожит,
Что в эхе многократном оживет
И поздним сожалением, быть может,
Само бездушие холодное встревожит.
178
Есть наслажденье в бездорожных чащах,
Отрада есть на горной крутизне,
Мелодия в прибое волн кипящих
И голоса в пустынной тишине.
Людей люблю, природа ближе мне.
И то, чем был, и то, к чему иду я,
Я забываю с ней наедине.
В себе одном весь мир огромный чуя,
Ни выразить, ни скрыть то чувство не могу я.
179
Стремите, волны, свой могучий бег!
В простор лазурный тщетно шлет армады
Земли опустошитель, человек.
На суше он не ведает преграды,
Но встанут ваши темные громады,
И там, в пустыне, след его живой
Исчезнет с ним, когда, моля пощады,
Ко дну пойдет он каплей дождевой
Без слез напутственных, без урны гробовой.
180
Нет, не ему поработить, о море,
Простор твоих бушующих валов!
Твое презренье тот узнает вскоре,
Кто землю в цепи заковать готов.
Сорвав с груди, ты выше облаков
Швырнешь его, дрожащего от страха,
Молящего о пристани богов,
И, точно камень, пущенный с размаха,
О скалы раздробишь и кинешь горстью праха.
183
Без меры, без начала, без конца,
Великолепно в гневе и в покое,
Ты в урагане - зеркало Творца,
В полярных льдах и в синем южном зное
Всегда неповторимое, живое,
Твоим созданьям имя - легион,
С тобой возникло бытие земное.
Лик Вечности, Невидимого трон,
Над всем ты царствуешь, само себе закон.
184
Тебя любил я, море! В час покоя
Уплыть в простор, где дышит грудь вольней,
Рассечь руками шумный вал прибоя Моей отрадой было с юных дней.
И страх веселый пел в душе моей,
Когда гроза внезапно налетела.
Твое дитя, я радовался ей,
И, как теперь, в дыханье буйном шквала
По гриве пенистой рука тебя трепала.
Перевод В. Левика
ДОН ЖУАН
Песнь 1
119
Приятно наслаждаться наслажденьем,
Хотя оно чревато, говорят,
Проклятьем ада. С этим убежденьем
Стараюсь я уж много лет подряд
Исправиться, но с горьким сожаленьем
Я замечаю каждый листопад,
Что грешником я оказался снова.
Но я исправлюсь – я даю вам слово!
133
Мне жаль, что наслажденье – грех,
А грех – увы! – нередко наслажденье.
Песнь 2
190
Гайдэ и не клялась и не просила
Ответных клятв, ещё совсем не зная
Супружеских обетов, и любила,
Опасностей любви не понимая.
Неведенье в ней так безгрешно было,
Что к другу, словно пташка молодая,
Она прильнула без докучных слов,
Вся преданность и верная любовь!
191
Она любила и была любима,
Как вся природа диктовала ей;
Боготворя, была боготворима.
Их души в этом пламени страстей
То задыхались, то неутолимо
Взмывали снова к радости своей.
192
Ах, в этот светлый одинокий час
Они так юны были, так прекрасны,
Так далеки от посторонних глаз,
Так им сердца подсказывали властно
Извечное решенье, каждый раз
Влекущее геены дождь ужасный.
209
Непостоянства я не признаю18,
Противны, гадки, мерзки мне натуры,
Меняющие вечно суть свою,
Как ртуть от перемен температуры.
Но нынче в маскараде – не таю –
Попал в ловушку хитрого Амура:
Хорошенькое личико и мне
Внушило чувства гнусные вполне.
213
Но если б нам всегда один предмет
Казался и желанным и прекрасным,
Как Ева в дни, когда не ведал свет
Других, мы прожили б в покое ясном
Свой век, не испытав жестоких бед,
17
17
18
Гайдэ – вторая возлюбленная Дон Жуана
Написано по поводу того, что Дон Жуан полюбил другую
Не тратя денег. Мой совет – всечасно
Единственную женщину любить,
Чтоб сердце, да и печень, сохранить!
Песнь 3
5
Я признаю с великим сожаленьем,
Испорчен род людской – да, это так:
Единым порождённые стремленьем,
Не ладят меж собой любовь и брак.
6
Какой-то есть особенный закон
Внезапного рожденья антипатий:
Сперва влюблённый страстью ослеплён,
Но в кандалах супружеских объятий
Неотвратимо прозревает он
И видит – всё нелепо, всё некстати!
Любовник страстный - чуть не Аполлон,
А страстный муж докучен и смешон!
7
Мужья стыдятся нежности наивной,
Притом они, конечно, устают:
Нельзя же восхищаться непрерывно
Тем, что нам ежедневно подают!
60
Но мне по сердцу мирная картина:
Семья, здоровьем пышущая мать,
Люблю я у горящего камина
Румяных ангелочков наблюдать
И дочерей вокруг приятной леди,
Как около червонца – кучку меди!
Песнь 6
27
Люблю я женщин и всегда любил
И до сих пор об этом не жалею.
Один тиран когда-то говорил:
«Имей весь мир одну большую шею,
Я с маху б эту шею разрубил!»
Моё желанье проще и нежнее:
Поцеловать (наивная мечта!)
Весь милый женский род в одни уста.
Песнь 9
24
И вечно буду я войну вести
Словами – а случится, и делами! –
С врагами мысли. Мне не по пути
С тиранами. Вражды святое пламя
Поддерживать я клялся и блюсти.
Кто победит, мы плохо знаем с вами,
Но весь остаток дней моих и сил
Я битве с деспотизмом посвятил.
Перевод Т. Гнедич
Перси Биши Шелли (1792-1822)
Песня ирландца
И звезды не вечны, и света лучи
Исчезнут в хаосе, утонут в ночи,
Обрушатся замки, разверзнется твердь,
Но дух твой, о Эрин19, сильнее, чем смерть.
Смотрите! Руины вокруг, пепелища,
В земле похоронены предков жилища,
Враги попирают отечества прах,
А наши герои недвижны в полях.
Погибла мелодия арфы певучей,
Мертвы переливы родимых созвучий;
Взамен им проснулись аккорды войны,
Мертвящие кличи да копья слышны.
О, где вы, герои? В предсмертном порыве
Припали ли вы к окровавленной ниве,
Иль в призрачной скачке вас гонят ветра
И стонут, и молят: "К отмщенью! Пора!"
Перевод Г. Симоновича
Древнее название Ирландии, которая была в 16 веке завоёвана англичанами и в 1801 году лишена последних
остатков самостоятельности. Но в Ирландии никогда не прекращалось освободительное движение, которому и сочувствует Шелли.
19
Мужам Англии
Англичане, почему
Покорились вы ярму?
Отчего простой народ
Ткет и пашет на господ?
Для чего вам одевать
В шелк и бархат вашу знать,
Отдавать ей кровь и мозг,
Добывать ей мед и воск?
Пчелы Англии, зачем
Создавать оружье тем,
Кто оставил вам труды,
А себе берет плоды?
Где у вас покой, досуг,
Мир, любовь, семейный круг,
Хлеб насущный, теплый дом,
Заработанный трудом?
Кто не сеет - жатве рад,
Кто не ищет - делит клад,
И мечом грозит не тот,
Кто в огне его кует.
Жните хлеб себе на стол,
Тките ткань для тех, кто гол.
Куйте молотом металл,
Чтобы вас он защищал.
Вы, подвальные жильцы,
Лордам строите дворцы,
И ваши цепи сотней глаз
Глядят с насмешкою на вас.
Могилу роет землекоп,
Усердный плотник ладит гроб,
И белый саван шьет швея
Тебе, Британия моя!
Перевод С. Маршака
ОЗИМАНДИЯ20
Я встретил путника; он шел из стран далеких
И мне сказал: вдали, где вечность сторожит
Пустыни тишину, среди песков глубоких,
Обломок статуи распавшейся лежит.
Из полустертых черт сквозит надменный пламень —
Желанье заставлять весь мир себе служить;
Ваятель опытный вложил в бездушный камень
Те страсти, что могли столетья пережить.
И сохранил слова обломок изваянья:
«Я — Озимандия, я — мощный царь царей!
Взгляните на мои великие деянья,
Владыки всех времен, всех стран и всех морей!»
Кругом нет ничего... Глубокое молчанье...
Пустыня мертвая... И небеса над ней...
Перевод К. Бальмонта
СВОБОДА
Лучезарен губительной молнии блеск
В час, когда разразится на небе гроза,
Когда слышен морской оглушительный плеск,
И вулкана горят огневые глаза,
И, Зимы потрясая незыблемый трон,
На рожке заиграет Тифон21.
Вспышка молнии в туче одной задрожит —
Озаряются сотни морских островов;
Сотрясется земля — город в прахе лежит,
И десятки трепещут других городов;
И глубоко внизу, под разъятой землей.
Слышен рев, слышен яростный вой.
Но светлей твои взоры, чем молнии блеск,
По земле ты проходишь быстрей, чем гроза.
Заглушаешь ты моря неистовый плеск,
Пред тобою вулкан закрывает глаза,
Солнца лик пред тобой потускнел и поблек,
Как болотный ночной огонек.
Как зиждительный ливень могучей весны,
На незримых крылах ты над миром летишь,
20
Озимандия - вымышленное имя восточного царя-деспота.
Тифон — огнедышащее чудовище, олицетворение вулканов и землетрясений у древних греков.
21
От народа к пароду, в страну из страны,
От толпы городской в деревенскую тишь,
И горит за тобой, тени рабства гоня,
Нежный луч восходящего дня.
Перевод К. Бальмонта
Гимн интеллектуальной красоте
Незримого Начала тень, грозна,
Сквозь мир плывет, внушая трепет нам,
И нет препон изменчивым крылам Так ветра дрожь среди цветов видна;
Как свет, что льет на лес в отрогах гор луна,
Ее неверный взор проник
В любое сердце, в каждый лик,
Как сумрак и покой по вечерам,
Как тучки в звездной вышине,
Как память песни в тишине,
Как все, что в красоте своей
Таинственностью нам еще милей.
..............................
Перевод В. Рогова
Ода западному ветру
..............................
IV
Будь я листом, ты шелестел бы мной.
Будь тучей я, ты б нес меня с собою.
Будь я волной, я б рос пред крутизной
Стеною разъяренного прибоя.
О нет, когда б, по-прежнему дитя,
Я уносился в небо голубое
И с тучами гонялся не шутя,
Тогда б, участник твоего веселья,
Я сам, мольбой тебя не тяготя,
Отсюда улетел на самом деле.
Но я сражен. Как тучу и волну
Или листок, сними с песчаной мели
Того, кто тоже рвется в вышину
И горд, как ты, но пойман и в плену.
V
Дай стать мне лирой, как осенний лес,
И в честь твою ронять свой лист спросонья.
Устрой, чтоб постепенно я исчез
Обрывками разрозненных гармоний.
Суровый дух, позволь мне стать тобой!
Стань мною иль еще неугомонней!
Развей кругом притворный мой покой
И временную мыслей мертвечину.
Вздуй, как заклятьем, этою строкой
Золу из непогасшего камина.
Дай до людей мне слово донести,
Как ты заносишь семена в долину.
И сам раскатом трубным возвести:
Пришла Зима, зато Весна в пути!
Перевод Б. Пастернака
Наслаждение
В день земного нарожденья
Родилося Наслажденье;
Из небесной легкой плоти,
Нежной музыкой в полете,
В кольцах белого тумана,
Из певучего дурмана,
Среди сосен, что шумели
У озерной колыбели,
Невесомо воспарило
Животворное ветрило.
Гармонической, сквозной,
Невесомой пеленой,
Лучезарна и чиста,
Обвилась вокруг мечта.
Перевод Р. Берёзкиной
Жаворонок
I
Здравствуй, дух веселый!
Взвившись в высоту,
На поля, на долы,
Где земля в цвету,
Изливай бездумно сердца полноту!
II
К солнцу с трелью звучной,
Искрой огневой!
С небом неразлучный,
Пьяный синевой,
С песней устремляйся и в полете пой!
III
Золотятся нивы,
В пламени восток.
Ты взлетел, счастливый,
От забот далек,
Радости надмирной маленький пророк.
IV
Сквозь туман пурпурный
К небесам родным!
В вышине лазурной,
Как звезда, незрим,
Ты поешь, восторгом полный неземным.
VII
Кто ты? С кем в природе
Родственен твой род?
Дождь твоих мелодий
Посрамил бы счет
Струй дождя, бегущих с облачных высот.
XII
Шорох трав и лепет
Светлого ручья,
Все, в чем свет и трепет,
Радость бытия,
Все вместить сумела песенка твоя.
XIII
Дух ты или птица?
Чей восторг людской
Может так излиться,
С нежностью такой
Славить хмель иль гимны петь любви самой?
XV
В чем исток счастливый
Песенки твоей?
В том, что видишь нивы,
Ширь долин, морей?
Что без боли любишь, без людских страстей?
XVI
Словно утро, ясный,
Светлый, как рассвет.
Скуке непричастный
Радости поэт,
Чуждый пресыщенья, чуждый бурь и бед.
XXI
Дай мне эту радость
Хоть на малый срок,
Дай мне блеск и сладость
Сумасшедших строк,
Чтоб, как ты поэта, мир пленить я мог.
Перевод В. Левика
Вопрос
I
Мне снился снег, засыпавший округу,
Кружащийся, как мысли, надо мной, Кружащим в мыслях тягостных. Но, вьюгу
Развеяв, с юга брызнуло весной,
Луга и лес взглянули друг на друга,
Омытые недавней белизной
Снегов, и ветвь склонилась над рекою,
Как я, не разбудив, над спящею тобою.
II
Мгновенно всю природу охватив,
Щедр на узоры, краски, ароматы,
Неистовствовал свежести порыв.
Весенний запах вереска и мяты
Был горьковат и ландыша - игрив,
Ковер травы пушился непримятый,
И тысячью бездонно-синих глаз
Фиалка феерически зажглась.
III
От вишен исходил такой дурман,
Как будто - выжимай вино в бутыли
Хоть нынче же - и сразу будешь пьян;
Волнующе прекрасны розы были,
Приветлив плющ, не пасмурен бурьян,
Мох мягок; ветки влажные скользили
Мне по лицу - и прелесть этой влаги
Перу не поддается и бумаге.
IV
По дивно изменившейся тропинке
Спустись к ручью, я астры увидал
На берегу, вдоль берега - кувшинки
(Их цвет был бело-розов, желт и ал),
На листьях плыли лилий сердцевинки,
И, утомленный блеском, отдыхал
Подолгу взгляд мой в камышах прибрежных Неярких, и доверчивых, и нежных.
V
И вот я опустился на колени
Над россыпью таинственных цветов
И начал рвать их - в буйности весенней,
В хаосе жизни, в прелести лугов
Под солнцем сна расцветшие растенья Пусть на мгновенья... Вот букет готов,
Но весь трепещет, рвется прочь из рук:
Он другу собран в дар. - А кто мне друг?
Перевод В. Топорова
Завтра
О, где ты, утро завтрашнего дня?
Седой старик и юноша влюбленный,
В душе и радость и печаль храня, Все ждут твоей улыбки благосклонной.
Но всякий раз, неотвратим, как тень,
Сегодняшний тебя встречает день.
Перевод Б. Гиленсона
ДОБРОЙ НОЧИ
Доброй ночи? Нет, не доброй ночи.
Давай с тобой до самого утра
Не разлучаться. Вот тогда воочью,
Воистину к нам будет ночь добра.
Где ж доброта и счастье, если снова
Должны мы поцелуи оборвать?
И доброй ночи — нету злее слова —
Друг другу с болью в сердце пожелать?
Нет, я хочу с тобой всегда быть рядом
И так счастливо нашу жизнь прожить,
Чтоб доброй ночи нам, моя отрада,
Друг другу никогда не говорить.
Перевод К. Мартеса
ИЗМЕНЧИВОСТЬ
Мы облака, закрывшие лупу...
Мы светимся, и кружимся, и вьемся,
Но, поблистав минуту лишь одну,
Уйдем во мрак и больше не вернемся.
Мы лютни, позабытые давно...
Рассохшиеся и в неверном строе,
Мы отвечаем ветру то одно,
То миг спустя совсем уже другое.
Мы можем спать — и мучиться во сне,
Мы можем встать — и пустяком терзаться,
Мы можем тосковать наедине,
Махнуть на все рукою, развлекаться.
Всего проходит краткая пора,
И все возьмет таинственная чаща:
Сегодня не похоже на вчера,
И лишь Изменчивость непреходяща.
Перевод К. Чемена
К...
Смотри в глаза мои, смотри и пей
Сокрытое в них тайное желанье,
Как отраженное в душе моей
Волшебной красоты твоей сиянье.
Не умолкай! Пусть отзвуком мечты
Звучит твой голос, в сердце отдаваясь
Любовными признаньями; но ты,
Как перед зеркалом принаряжаясь,
Лишь на себя глядишь, не отрываясь.
А я всю жизнь любуюсь лишь тобой
И редко устаю, но иногда
Из жалости ты ласкова со мной.
Перевод К. Чемена
ФИЛОСОФИЯ ЛЮБВИ
Ручеек сливается с рекой,
А река — с могучим океаном;
Ароматный ветерок весной
Неразлучен с ласковым дурманом;
Одиноким в мире быть грешно —
И, покорны высшему закону,
Существа сливаются в одно...
Что ж меж нами ставишь ты препону?
Видишь, к небу тянутся хребты,
А волна к волне спешит в объятья,
И друг к другу клонятся цветы,
Словно к сестрам любящие братья;
И земля лежит в объятьях дня,
И луна целует гладь морскую,
Но скучны их ласки для меня,
Если губ твоих я не целую!
Перевод К. Бальмонта
ИЗМЕНЧИВОСТЬ
Цветок, смеющийся сейчас,
До вечера увянет;
И то, что нынче манит нас,—
Когда-нибудь обманет.
И разве радость на земле,
Мечта о счастье и тепле,
Не дразнит молнией во мгле?
Измена зарится из тьмы,
И блекнет совершенство!
И гордой мукой платим мы
За жалкое блаженство!
Оно уходит, как фантом,
А мы по-прежнему живем
И о минувшем слезы льем.
Покуда на небе светло
И приближенье ночи
Еще ничем не отвлекло
Сияющие очи,
Покуда слышен запах роз
И не настало время слёз,—
Ищи забвенья в царстве грёз.
Перевод К. Чемена
Музыка
Божественной музыки жаждет душа,
Как жаждут цветы, изнывая от зноя;
Пролейся же ливнем, бурля и спеша,
Серебряных звуков вино молодое!
Как комья земли, пересохшей в пыли,
Впиваю я дождь, чтоб цветы расцвели.
О, дайте устами коснуться струи,—
Струи, наделенной целительным свойством,—
Пока не отпустят объятья змеи,
Сжимающей сердце мое беспокойством
На каждом шагу, и тогда я смогу
Ослабить тесненье в груди и в мозгу.
Как запах фиалки, увядшей в лесу,
Когда ослепительный полдень однажды
Из крохотной чашечки выпил росу
И мгла не могла утолить ее жажды, —
Но долгое время порыв ветерка
Хранит еще запах сухого цветка;
Как тот, кто из кубка Волшебницы пьет
Бормочущий, брызжущий пеной напиток,
Как пьют в темноте поцелуи; как тот,
Кто сладостных сил ощущает избыток.
Перевод К. Чемена
Джон Китс (1795-1821)
СОНЕТ
Чему смеялся я сейчас во сне?
Ни знаменьем небес, ни адской речью
Никто в тиши не отозвался мне.
Тогда спросил я сердце человечье:
Ты, бьющееся, мой вопрос услышь, —
Чему смеялся я? В ответ — ни звука.
Тьма, тьма кругом. И бесконечна мука.
Молчат и бог, и ад. И ты молчишь.
Чему смеялся я? Познал ли ночью
Своей короткой жизни благодать?
Но я давно готов ее отдать.
Пусть яркий флаг изорван будет в клочья.
Сильны любовь и слава смертных дней.
И красота сильна. Но смерть сильней.
Перевод С. Маршака
СОНЕТ К МОРЮ
Шепча про вечность, спит оно у шхер,
И вдруг, расколыхавшись, входит в гроты,
И топит их без жалости и счета,
И что-то шепчет, выйдя из пещер.
А то, бывает, тише не в пример,
Оберегает ракушки дремоту
На берегу, куда её с излету
Последний шквал занёс во весь карьер.
Сюда, трудом ослабившие зренье!
Обширность моря даст глазам покой.
И вы, о жертвы жизни городской,
Оглохшие от мелкой дребедени,
Задумайтесь под мерный шум морской,
Пока сирен не различите пенья!
Перевод Б. Пастернака
Французский романтизм.
Марселина Деборд-Вальмор
(1786-1859)
ЭЛЕГИЯ
Сестра, все кончено! Он больше не вернется!
Чего ещё я жду? Жизнь гаснет. Меркнет свет.
Да, меркнет свет. Конец. Прости! И пусть прольется
Слеза из глаз твоих. В моих — слезинки нет.
Ты плачешь? Ты дрожишь? Как ты сейчас прикрась
И в прошлые года, в расцвете юных дней,
Когда сияла ты своей улыбкой ясной,
Ты не казалась мне дороже и родней!
Но — тише, вслушайся... Он здесь! То — не виденье!
Его дыхание я чувствую щекой!
И он зовет меня! О, дай в твои колени
Горящий спрятать лоб, утешь и успокой!
Послушай. Под вечер я здесь, одна, с тоскою
Внимать в тиши далеким голосам.
Вдруг словно чья-то тень возникла предо мною...
Сестра, то был он сам!
Он грустен был и тих. И — странно — голос милый,
Который был всегда так нежен и глубок,
Звучал на этот раз с такою дивной силой,
Как будто говорил не человек, а бог...
Он долго говорил... А из меня по капле
Сочилась жизнь... Так кровь из вскрытых вен течет...
От боли, нежности и жалости иссякли
В душе слова, и страх сковал меня, как лед.
Он жаловался — мне! Вокруг все замолчало,
И птицы замерли, его впивая речь;
Природа, кажется, сама ему внимала,
Ручей — и тот затих, забыв журчать и течь...
Что говорил он? Ах, упреки и рыданья...
Я слышу их еще сейчас...
Но сколько в этот миг в нем было обаянья,
Какой струился свет из милых влажных глаз!
Он спрашивал, за что внезапно впал в немилость!
Увы, над женщиной любви безмерна власть:
Он был со мной и я забыла, что сердилась,
Вернулся он — и вновь обида улеглась.
Но он винил меня! Ах, это так знакомо!
Я тщилась объяснить... Но он махнул рукой
И произнес слова страшней удара грома:
— Мы не увидимся с тобой!
А я, окаменев, как статуя, сначала,
Не вскрикнув, не обняв, дала ему уйти;
И в воздухе пустом чуть слышно прозвучало
Ненужное ему последнее: «Прости!»
Перевод И. Шафаренко
ВОСПОМИНАНИЕ
Когда, измученный, он начинал сначала,
Но снова гасла речь в вечерней тишине,
Когда смятение в глазах его пылало,
Ответной мукою сжимая сердце мне,
Когда как тайну тайн, в заветнейших глубинах,
Уже хранила ты, душа моя,
Малейшие приметы черт любимых,—
Он не любил. Любила я.
Перевод Л. Боровиковой
ВЕЧЕРНИЕ КОЛОКОЛА
Когда колокола, взлетая над долиной,
На землю медленно опустят вечер длинный,
Когда ты одинок, пусть мысли в тишине
Летят ко мне! Летят ко мне!
В тот час колокола из синевы высокой
Заговорят с твоей душою одинокой,
И полетят слова по воздуху, звеня:
Люби меня! Люби меня!
И если ты в душе грустишь с колоколами,
Пусть время, горестно текущее меж нами,
Напомнит, что лишь ты средь суеты земной
Всегда со мной! Всегда со мной!
И сердца благовест с колоколами рядом
Нам встречу возвестит наперекор преградам.
Польется песнь небес из выси голубой
Для нас с тобой! Для нас с тобой!
Перевод И. Кузнецовой
БЕЗРАЗЛИЧИЕ
Нет имени иным недугам, но они
Жизнь превращают в ночь, уничтожая дни;
Ни жалоб, ни речей уста не изрекают,
И слезы по щекам ручьями не стекают.
Откуда знаем мы на тонущих судах,
В каких таился гром карающих звездах?
Да и не все ль равно? Несчастие повсюду,
Прошедшее темно, и мерзко верить чуду.
Тогда в самих себе опоры лишены,
Тогда не любят нас и мы не влюблены,
Тогда впиваемся полуугасшим взглядом
В неверный счастья мир, что и далек, и рядом,
И создан для таких, как мы,— но не для нас —
И видим: луч дрожит, уходит... и погас.
Перевод А. Шараповой
МОЯ КОМНАТА
Moй приют высокий:
В небо два окна.
Гость мой одинокий —
Грустная луна.
Не бегу к воротам,
Чуть заслыша звон.
Безразлично, кто там:
Знаю, что не он.
Шить в уединенье
Сяду, не спеша;
Гнева нет и тени,
Но в слезах душа.
В небе ночью ясной
Вижу путь планет,
А порой ненастной —
Молний грозный свет.
Вот стоит без дела,
Пуст и недвижим,
Стул, где я сидела
В то мгновенье с ним,
Бант на стуле сбился Памятка моя.
Вот и стул смирился,
Как смирилась я.
Перевод И. Кузнецовой
РОЗЫ СААДИ
Сегодня поутру тебе я роз нарвала;
Но я так много их в мой пояс увязала,
Что тесные узлы их не могли стянуть.
Порвался пояс мой. Развеявшись в просторе,
По ветру легкому цветы умчались в море.
Вода их увлекла в невозвратимый путь;
Огнисто-алыми от них казались волны.
Их медом до сих пор мои одежды полны...
Дышать их памятью приди ко мне на грудь.
Перевод М. Лозинского
ИДИТЕ С МИРОМ
Идите с миром, боль моя,
Довольно вы меня томили,
Пленяли и с ума сводили...
Идите, друг мой, боль моя,
Вас больше не увижу я!
Но имя ваше без труда
При мне заменит вас в разлуке:
Его пылающие звуки
Меня удержат без труда
В плену заочном навсегда.
Ах, я, не ведая того,
Свершила, верно, преступленье;
Быть может, вас мне в искупленье
Избрало в судьи божество,
А вы не ведали того?
Я помню и огонь, и смех,
Мечты и музыку вначале,
Потом пришла пора печали,
Бессонница взамен утех...
Прощайте, музыка и смех!
Пусть поведет вас вдаль скорей
Веселой ласточкой шумливой
Поэзия любви счастливой:
Чтоб к ней идти, с души моей
Снимите руку поскорей.
Перевод И. Кузнецовой
Владимир Корман22
Марселина
Догадайся, в чём причина,
отчего и до сих пор
нас пленяет Марселина,
госпожа Деборд-Вальмор.
Сквозь века и карантины,
плещет речь и блещет взор
заграничной Марселины,
госпожи Деборд-Вальмор.
«Прочь седины и морщины,
прочь из сердца пошлый вздор» –
говорит нам Марселина,
госпожа Деборд Вальмор.
И на сердце тают льдины,
если в долгий разговор
с ним вступает Марселина,
госпожа Деборд-Вальмор.
И кричит её кручина,
и звучит её укор.
Век не смолкнет Марселина,
госпожа Деборд-Вальмор.
22
Современный переводчик и поэт, посвятивший своё стихотворение французской поэтессе.
«Не люби лишь в половину.
Страстность в чувстве– не позор» –
завещала Марселина,
госпожа Деборд-Вальмор.
Альфред де Виньи (1797-1863)
СМЕРТЬ ВОЛКА
Под огненной луной крутились вихрем тучи,
Как дым пожарища. Пред нами бор дремучий
По краю неба встал зубчатою стеной.
Храня молчание, мы по траве лесной,
По мелколесью шли в клубящемся тумане,
И вдруг под ельником, на небольшой поляне,
Когда в разрывы туч пробился лунный свет,
Увидели в песке когтей могучих след.
Мы замерли, и слух и зренье напрягая,
Стараясь не дышать. Чернела ночь глухая.
Кусты, равнина, бор молчали в мертвом сне.
Лишь флюгер где-то ныл и плакал в вышине,
Когда ночной зефир бродил под облаками
И башни задевал воздушными шагами,
II даже старый дуб в тени нависших скал,
Казалось, оперся на локоть и дремал.
Ни шороха. Тогда руководящий нами
Старейший из ловцов нагнулся над следами,
Почти припав к земле. И этот человек,
Не знавший промаха во весь свой долгий век,
Сказал, что узнает знакомую повадку:
По глубине следов, их форме и порядку
Признал он двух волков и двух больших волчат,
Прошедших только что, быть может, час назад.
Мы ружья спрятали, чтоб дула не блестели,
Мы вынули ножи и, раздвигая ели,
Пошли гуськом, но вдруг отпрянули: на нас
Глядели в темноте огни горящих глаз.
Во мгле, пронизанной потоком зыбким света,
Играя, прыгали два легких силуэта,
Как пес, когда визжит и вертится волчком
Вокруг хозяина, вернувшегося в дом.
Мог выдать волчью кровь лишь облик их тревожный,
И каждый их прыжок, бесшумный, осторожный,
Так ясно говорил, что их пугает мрак,
Где скрылся человек, непримиримый враг.
Отец стоял, а мать сидела в отдаленье,
Как та, чью память Рим почтил в благоговенье
И чьи сосцы в лесной хранительной сени
Питали Ромула и Рема в оны дни.
Но волк шагнул и сел. Передних лап когтями
Уперся он в песок. Он поводил ноздрями
И словно размышлял; бежать или напасть?
Потом оскалил вдруг пылающую пасть,
И, свору жадных псов лицом к лицу встречая,
Он в горло первому, охрипшее от лая,
Свои вонзил клыки, готовый дать отпор,
Хоть выстрелы его дырявили в упор
И хоть со всех сторон ножи остервенело
Ему наперекрест распарывали тело,—
Разжаться он не дал своим стальным тискам,
Покуда мертвый враг не пал к его ногам.
Тогда он, кинув пса, обвел нас мутным оком.
По шерсти вздыбленной бежала кровь потоком,
И, пригвожден к земле безжалостным клинком,
Язык его висел, покрыт багровой пеной,
И, судорогой вдруг пронизанный мгновенной,
Не думая о том, за что и кем сражен,
Упал, закрыв глаза, и молча умер он.
Я на ружье поник, охваченный волненьем.
Погоню продолжать казалось преступленьем.
Сначала медлила вдали его семья,
И будь они вдвоем — в том клятву дал бы я,—
Великолепная и мрачная подруга
В беде не бросила б отважного супруга,
Но, помня долг другой, с детьми бежала мать,
Чтоб выучить сынов таиться, голодать,
И враждовать с людьми, и презирать породу
Четвероногих слуг, продавших нам свободу,
Чтобы для нас травить за пищу и за кров
Былых владетелей утесов и лесов.
И скорбно думал я: «О царь всего земного,
О гордый человек,—увы, какое слово
И как ты, жалкий, сам его сумел попрать!
Учись у хищников прекрасных умирать!
Увидев и познав убожество земное,
Молчаньем будь велик, оставь глупцам иное.
Да, я постиг тебя, мой хищный, дикий брат.
Как много рассказал мне твой последний взгляд!
Он говорил: Усвой в дороге одинокой
Веленья мудрости суровой и глубокой
И тот стоический и гордый строй души,
С которым я рожден и жил в лесной глуши.
Лишь трус и молится и хнычет безрассудно.
Исполнись мужества, когда боренье трудно,
Желанья затаив в сердечной глубине,
И, молча отстрадав, умри, подобно мне».
Перевод В. Левика
Альфред де Мюссе (1810-1857)
Ива (фрагмент)
Мисс Смолен начала. Настойчиво и властно
Взирает на неё теперь так много глаз,
Всегда внимательных, коль женщина прекрасна,
Она же замечать не хочет их сейчас.
И ария была во всём подобьем стона,
Что из груди извлечь способна лишь печаль,
Предсмертный зов души, которой жизни жаль.
Так пела перед сном последним Дездемона,
Припав в глухой тоске к подушке головой,
Рыдая и томясь под кровом тьмы ночной.
Сначала чистый звук, проникнутый тоскою,
Касался лишь слегка сердечной глубины,
Как бы опутанный тумана пеленою,
Когда смеётся рот, но слёз глаза полны.
О, как она поёт! Как слушателей лица
Внезапно ожили в сиянье тех очей!
Ведь что б то ни было – ночь, где гроза таится,
Рыдающий в кустах весенний соловей,
Смычок божественный, Эола арфы звуки,
Небесный вздох иль стон невыносимой муки, Кто мог бы услыхав предсмертный зов тоски,
Главы не опустить, в минуты ликованья
Слезы не уронить, как при воспоминанье
Ушедших радостей, что были так близки?
Вот грустная строфа в последний раз пропета,
Огонь прошёл в душе, лишённой счастья, света,
На арфу горестно, тоской поражена,
Склонилась девушка печальна и бледна,
Как будто поняла, что музыка земная
Не в силах воплотить души её порыв,
Но продолжала петь в рыданьях замирая,
В свой смертный час персты на струны уронив.
Как горько знать, что жизнь уходит молодая…
Плачь! Внемлет Бог тебе, рыдай, о дочь печали!
Пусть нежная слеза из голубых очей
Сверкает, как звезда в глубокой тьме скорбей.
Немало было тех, кто ныне прахом стали
И что в стремленье жить просили в горький час
Слезы, одной слезы таких прекрасных глаз.
Покинув круг гостей, шумящих восхищённо,
Походкой быстрою пройдя чрез душный зал,
Мисс Смолен, вся в слезах, стоит во тьме балкона.
Кто смутного в душе волнения не знал,
Непобедимого очарованья тайны, Что в самой глубине рождается порой,
Своим предчувствием нежданным и случайным
Подобное цветку в час свежести ночной?
Кто знает, что дитя и чувствует и слышит
В мелодии ночной, которой воздух дышит?
Унылый вздох души? Иль нежный голос свой?
Мы видим свет очей и блеск слезы печальной,
А остальное всё навеки будет тайной,
Как ночь и шум дубрав, как плеск волны морской…
Когда трепещет дух от некого смущенья
И тайных сил на нём ещё видна печать,
Подобен он струне, своё прервавшей пенье,
Но продолжающей томиться и дрожать.
Потом её заточили в монастырь, где она умерла.
Смерть описана тоже очень тонко.
Перевод В.А. Рождественского
Песня
Слабому сердцу посмел я сказать:
Будет, ах, будет любви предаваться!
Разве не видишь, что вечно меняться –
Значит в желаньях блаженство терять?
Сердце мне, сердце шепнуло в ответ:
Нет не довольно любви предаваться!
Слаще тому, кто умеет меняться,
Радости прошлые, то, чего нет!
Слабому сердцу посмел я сказать:
Будет, ах, будет рыдать и терзаться!
Разве не видишь, что вечно меняться –
Значит напрасно и вечно страдать?
Сердце мне, сердце шепнуло в ответ:
Нет не довольно рыдать и терзаться!
Слаще тому, кто умеет меняться,
Горести прошлые, то, чего нет!
Перевод В.Брюсова
Моему другу Альфреду Т.
Лишь ты один, Альфред, в часы моей печали
Остался верен мне из тысячи других.
Дни счастья столько уз непрочных создавали,
Но друга верного мне создал горя миг.
Так в солнечных лучах, на склонах плодородных,
Пленяют нас цветы обычной красотой,
Но в глубине земли, в пластах её бесплодных,
Мы ищем искорку прожили золотой.
Так безмятежное дыханье океана
Баюкает ладью на лоне синих вод,
Но ветер северный в минуту урагана
Жемчужину глубин нам на берег швырнёт.
Что будет? Всё равно. Во власти мы у Бога.
Но что бы ни было, скажу, как Байрон, я:
Пусть океан шумит, но он - моя дорога,
Пусть загнан мой скакун, но шпор остры края.
И я могу, какой ни ждал бы я судьбины,
Печатью траурной с тобой скрепить звено.
И буду жив иль нет, - вот сердца половина,
Бери, она твоя, пока стучит оно.
Перевод В.С. Давиденковой
Поэма «Уста и чаша»
Посвящение (фрагмент)
Но всё-таки - люблю ль я что-нибудь на свете?
Я Гамлета слова сейчас вам повторю:
Офелия, дитя, не верьте ни в зарю,
Ни в синеву небес, ни в ночь, ни в добродетель,
Ни в розу пышную и алую, как кровь,
Не верьте ни во что, - но веруйте в любовь.
В любви – не в женщине – для нас блаженство скрыто,
Нас не сосуд пьянит, а то, что в нём налито.
Перевод А.Д. Мысовской
Майская ночь (фрагмент)
Какое б не питал ты горе непрестанно,
Пусть ширится оно – святая это рана.
То чёрный серафим пронзил тебя мечом.
Лишь горе испытав душою мы растём.
Величие души в величии страданья.
Но чтоб достичь его, прерви, поэт, молчанье.
Слова отчаянья прекрасней всех других,
И стих из слёз живых – порой бессмертный стих.
Перевод В.А. Рождественского
Августовская ночь (фрагмент)
О Муза! – жизнь и смерть – не всё ль одно и то же?
Люблю, люблю – и пусть я что ни день бледней!
Люблю, - но поцелуй мне творчества дороже!
Люблю, люблю – и пусть на этом страстном ложе
Я проливаю слёз несякнущий ручей!
Люблю – и буду петь о радостях и лени,
Как я безумствую, подолгу не скорбя.
Всем буду повторять, всечасно, без сомнений,
Что дал зарок не знать любовных увлечений,
Но вновь клянусь – и жить и умереть любя!
Предстань перед людьми без гордого покрова,
О сердце желчное, забывшее любовь.
Люби – и оживёшь! Ты расцвести готово.
Уже страдало ты – страдай ещё и снова!
Уже любило ты – люби же вновь и вновь!
Перевод С.В. Шервинского
Октябрьская ночь23
Поэт:
Была, как нынче, ночь печальна и туманна,
Осенний ветер выл, и монотонный шум
Напевом сумрачным баюкал неустанно
В моём больном мозгу обрывки мрачных дум.
23
Стихотворение построено как диалог Поэта и Музы
У тёмного окна я ждал подругу тщетно,
Ловя малейший звук, глядел в ночной туман,
Закрались в грудь мою сомненья незаметно,
И я увидел вдруг измену и обман.
По улице пустой, где быстро мгла густела,
Прохожий брёл как тень, держа фонарь в руке;
Полуоткрытая на петлях дверь скрипела,
Как будто человек стонал невдалеке…
Не знаю почему, но рой неодолимый
Предчувствий тягостных рассудком овладел;
Угасло мужество, и, горестью томимый,
Заслышав бой часов, я весь похолодел.
Она не шла. Один сидел я безучастно,
Мой взор рассеянно по улице скользил.
Нет слов, чтоб рассказать, как пламенно, как страстно
Я эту женщину неверную любил!
Весь мир был в ней одной. Короткий день разлуки
Последней гибели казался мне страшней.
И всё же я в ту ночь отчаянья и муки
Пытался сбросить гнёт безжалостных цепей.
Я называл её коварной, недостойной,
Разматывал обид запутанный клубок,
Но, вспоминая лик прекрасный и спокойный,
Всё забывал и вновь любить и верить мог.
Редела ночи тьма. Не уходя с балкона,
Я, ожиданием измучен, задремал.
Но солнца луч блеснул в лазури небосклона,
И взору моему чудесный мир предстал.
Вдруг слышу лёгкий шум на звук шагов похожий,
И тень знакомая скользит из-за угла…
Возможно ли? Она! О милосердный боже!
Она заходит в дом. – Откуда ты пришла?
Где провела всю ночь и как прийти посмела?
До утренней зари кто целовал тебя?
Чьи руки, чья постель твоё узнали тело,
Пока я ждал один, тоскуя и скорбя?
Скажи изменница, ужель ты не стыдишься
Свой вероломный рот моим губам отдать?
Какою жаждою позорною томишься,
Что можешь и сейчас меня в объятья звать? –
Так скройся с глаз моих, былой любви виденье,
Исчезни навсегда в могильной тишине,
Чтоб молодость мою я мог предать забвенью
И помышлять о ней как о тяжёлом сне!
Сгинь навек! Обман тлетворный
Ты в мой дом ввела с собой!
Затянула тучей чёрной
Ненависть рассудок мой.
Сгинь навек! Лишь боль сомнений
Мне любовь твоя дала.
Дней моих расцвет весенний
Окружила ночи мгла.
Да, ты можешь быть довольна:
Этих слёз не утолить,
Сердцу вечно будет больно,
Ран его не исцелить.
Муза:
Поэт, благослови судьбы удар жестокий:
Открыл сокровища он в сердце у тебя.
Страданье нам даёт суровые уроки,
И лишь постигнув их, мы познаём себя.
Таков закон. Его неотвратимой власти,
Извечной, как судьба здесь все подчинены.
Ценою тяжких мук, печалей и несчастий
Богатства наших душ мы покупать должны.
Как нужен дождь полям, где зеленеют всходы,
Так слёзы нам нужны, чтоб чувствовать и жить;
Ведь счастье – как цветок: чуть минет непогода,
Оно уже спешит свой стебель распрямить.
Не ты ли сам сказал, что ныне исцелился?
Ты молод, полон сил, желанный гость для всех,
Но если слёз не лил и духом не томился,
Веселья бы не знал, не жаждал бы утех.
Когда горит закат на небосклоне алом
И с другом дорогим, смеясь, ты пьёшь вино,
Не потому ль спешишь с ним чокнуться бокалом,
Что хрупкость радости изведал ты давно?
Как мог бы ты любить лесов тенистых своды,
И Микеланджело, и зелень трав, и луг,
Петрарку, пенье птиц, Шекспира, горы, воды,
Не будь в них отзвука твоих сердечных мук?
Нет, не жалей себя! Бессмертно упованье:
Оно в твоей душе лишь ярче расцвело
Зачем же проклинать былое испытанье
И благотворное зачем порочить зло?
Ты пожалей её, ту первую подругу,
Которая в тебе открыла слёз родник.
Велением судьбы вы встретили друг друга,
Дабы узнав печаль, ты счастья смысл постиг.
Да, пожалей её! Она, изведав муку,
Невольно и тебя на горе обрекла,
Открыла опыта суровую науку,
Но плод страдания другая сорвала.
Любовь её прошла, подобно снам неверным.
Она не исцелять умела, а губить…
Но пусть в её слезах всё было лицемерным, Жалей её, теперь умеешь ты любить.
Поэт:
Да, злоба затмевает разум,
И в ужасе трепещем мы,
Когда своим змеиным глазом
Она глядит на нас из тьмы.
Я клятву дам тебе, богиня! –
Внемли же в тишине ночной:
Клянусь небесной гладью синей,
Клянусь очей голубизной,
Клянусь Венерой – той, что утром
И в предвечерний тихий час
То отливает перламутром,
То ярко блещет, как алмаз,
Клянусь величием вселенной
И милосердием творца,
Клянусь луной, чей свет смиренный
Чарует путников сердца,
Клянусь непроходимой пущей
И луговой травы ковром,
Клянусь природой всемогущей
И жизни вечным торжеством, Ненарушимому забвенью
Навеки ныне предаю
Былого мрачное виденье,
Любовь безумную свою!
И ты, кого уже не буду
Подругой называть, любя, В тот самый миг, когда забуду,
От всей души прощу тебя.
Простим друг другу зло и муки.
Ничто не связывает нас.
Прими же и слезу разлуки
И мой привет в последний раз.
О кроткая моя богиня,
О Муза, я опять с тобой!
Как в дни моей весны, - ты ныне
Мне радостную песню спой.
Пронёсся ветерок по лугу,
Трепещут на ветвях листы, -
Пора! Пойдём будить подругу
И рвать душистые цветы!
Взгляни: внимая птичьим песням,
Природа юностью цветёт.
Мы к жизни вместе с ней воскреснем,
Зари приветствуя приход.
Перевод Э.Л. Линецкой
После чтения (фрагмент)
V
Да здравствует роман, чью светлую страницу
Перевернёт в лесу влюблённая девица!
Да здравствует её прозрачный ноготок,
Как остриём ножа царапнувший листок!
Пусть, гневно хмуря лоб, педант надменный злится:
Да здравствует Мари заплаканный платок!
VII
Согласен с вами я: все женщины невежды;
Их узкий кругозор расширить нет надежды;
Вот общий облик их: тщеславия мечта,
Страсть к наслаждениям, лукавство, суета,
Порою злость глядит сквозь скромные одежды.
Но что поделаешь? В них дышит красота.
VIII
А красота есть всё. Вот вам Платона мненье:
Земная красота – венец всего творенья, Чтоб показать её, зажжён над миром свет.
Лишь в правде красота – нам говорит поэт, Я ж возражу ему, не убоясь глумленья:
Вся правда – в красоте. Иной же правды – нет.
IX
В тот день, как солнца шар пошёл небесной кручей,
Угрюмой тьмы царил повсюду тяжкий гнёт:
Но луч божественный родил, упав с высот,
От красоты – любовь, а от любви – созвучье,
В поэзии сверкнул он молнией летучей…
Вот почему Мари себя в ней узнаёт.
Перевод М.А. Касаткина
Прощай, Сюзанна!
Прощай, Сюзанна, розан белый,
Семь дней любившая меня!
В мгновенье счастья, спорю смело,
И страсти больше и огня.
А на душе невольно жутко:
Куда ведёт меня звезда?
Но всё же еду я, малютка,
Моя малютка, Спеша всегда.
Простимся. Поцелуй твой знойный
Всё на губах ещё горит.
Порывы ласки беспокойной
Навеки сердце сохранит.
К печали это сердце чутко –
Совсем не то, что у тебя…
Но всё же еду я, малютка,
Моя малютка, Всегда любя.
Ба! Вот и лошадь уж готова.
Ах, если б захватить с собой
Твой взор проказливо-суровый
И аромат головки злой!
А для тебя, дитя, всё – шутка, Хохочешь, нимфой резвой мчась.
Но всё же еду я, малютка,
Моя малютка, Всегда смеясь.
Но сколько нежности в прощенье,
В твоих объятиях, дитя!
Пьянит меня очарованье,
И ум и сердце захватя.
Помедлить просишь ты минутку,
Мольба горит в твоих глазах…
Но всё же еду я, малютка,
Моя малютка, Всегда в слезах.
Забудешь ты меня, Сюзанна,
Но этот миг любви – он наш, Как лепесток поблекший рано,
Храни его, спрячь за корсаж.
Прощай! Со мной, как незабудка,
Мысль о тебе – на все года.
Но всё же еду я, малютка,
Моя малютка, И навсегда.
Перевод М.А. Касаткина
Жерар де Нерваль (1808-1855).
Антэрос
Неукротим и горд, я не терплю цепей.
Бунтарства моего разгадку знать хотите ль?
Пред богом не склонюсь, хоть он и победитель –
В него я стрелы шлю: ведь пращур мой - Антей.
Весь окровавленный, я Авеля бледней,
Исчадье Каина, его клейма носитель.
Ведь я один из тех, в ком злобой дышит Мститель;
Его лобзанья след жжёт щеку всё сильней.
Перевод Ю. Денисова
Христос в Гефсиманском саду
I
Когда Господь, ничьим участьем не согрет,
На предавших друзей взирал с немым упрёком
И к небу воздевал в отчаянье жестоком
Худые длани, как отвергнутый поэт,
Он посмотрел на тех, кому нёс веры свет, Там каждый мнил себя властителем, пророком,
Но пребывал меж тем в животном сне глубоком, И изнемог Господь и крикнул: «Бога нет!»
Дремали все. «Друзья, вы эту весть слыхали?
Мой лоб в крови, меня ждут беды и печали,
И свода вечного коснулся я челом!
О, бездна! Бездна! Ложь, обман моё ученье!
Не освещён алтарь, нет в жертве искупленья…
Нет Бога! Бога нет!» Все спали крепким сном!
II
Твердил он: «Всё мертво! Пустыня – мирозданье;
Я обошёл весь свет, по млечным брёл путям,
К истокам вечных рек меня влекло скитанье
По серебру воды и золотым пескам, Везде безжизненных земель и вод молчанье,
Лишь океан валы вздымает к небесам,
Покой межзвёздных сфер тревожит их дыханье,
Но разума – увы! – не существует там.
Я божий взор искал, но впадина глазная
Зияла надо мной, откуда тьма ночная
На мир спускается, густея с каждым днём;
И смутной радугой очерчен круг колодца,
Преддверье хаоса, где мрак спиралью вьётся, Во мгле Миры и Дни бесследно гибнут в нём!»
IV
Никто не приходил прервать его мученье,
Он сердце изливал напрасно в тишине;
В Солиме лишь один не пребывал во сне, Господь к нему воззвал, моля об избавленье:
«Иуда, - крикнул он, - оставь же промедленье,
Спеши меня продать, спор кончи о цене,
Я им не нужен, друг! Скорей явись ко мне,
Осмелься совершить хотя бы преступленье!»
Но шёл Иуда прочь, насуплен и угрюм,
Раскаянье и стыд его терзали ум
И скорбь, что дешёво он совершил продажу…
И только лишь Пилат, оторванный и велел
Охране наконец: «Безумца взять под стражу!»
Перевод Н. Стрижевской
Сонет
Он прожил жизнь свою то весел, как скворец,
То грустен и влюблён, то странно беззаботен,
То – как никто другой, то – как и сотни сотен…
И постучались Смерть у двери, наконец.
И попросил её он обождать немного,
Поспешно дописал последний свой сонет,
И после в тёмный гроб он лёг, задувши свет
И на груди своей сложивши руки строго.
Ах, часто леностью его душа грешила,
Он сохнуть оставлял в чернильнице чернила,
Он мало что узнал, хоть увлекался всем,
Но в тихий зимний день, когда от жизни бренной
Он позван был к иной, как говорят, нетленной,
Он, уходя, шепнул: «Я проходил – зачем?»
Перевод В. Брюсова
Американский романтизм
Эдгар По (1809-1849)
ВОРОН
Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,
Над старинными томами я склонялся в полусне,
Грезам странным отдавался, - вдруг неясный звук раздался,
Будто кто-то постучался - постучался в дверь ко мне.
"Это, верно, - прошептал я, - гость в полночной тишине,
Гость стучится в дверь ко мне".
Ясно помню... Ожиданье... Поздней осени рыданья...
И в камине очертанья тускло тлеющих углей...
О, как жаждал я рассвета, как я тщетно ждал ответа
На страданье без привета, на вопрос о ней, о ней О Леноре, что блистала ярче всех земных огней, О светиле прежних дней.
И завес пурпурных трепет издавал как будто лепет,
Трепет, лепет, наполнявший темным чувством сердце мне.
Непонятный страх смиряя, встал я с места, повторяя:
"Это только гость, блуждая, постучался в дверь ко мне,
Поздний гость приюта просит в полуночной тишине Гость стучится в дверь ко мне".
"Подавив свои сомненья, победивши спасенья,
Я сказал: "Не осудите замедленья моего!
Этой полночью ненастной я вздремнул, - и стук неясный
Слишком тих был, стук неясный, - и не слышал я его,
Я не слышал..." Тут раскрыл я дверь жилища моего:
Тьма - и больше ничего.
Взор застыл, во тьме стесненный, и стоял я изумленный,
Снам отдавшись, недоступным на земле ни для кого;
Но как прежде ночь молчала, тьма душе не отвечала,
Лишь - "Ленора!" - прозвучало имя солнца моего, Это я шепнул, и эхо повторило вновь его, Эхо - больше ничего.
Вновь я в комнату вернулся - обернулся - содрогнулся, Стук раздался, но слышнее, чем звучал он до того.
"Верно, что-нибудь сломилось, что-нибудь пошевелилось,
Там, за ставнями, забилось у окошка моего,
Это - ветер, - усмирю я трепет сердца моего, Ветер - больше ничего".
Я толкнул окно с решеткой, - тотчас важною походкой
Из-за ставней вышел Ворон, гордый Ворон старых дней,
Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошел спесиво
И, взмахнув крылом лениво, в пышной важности своей
Он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей,
Он взлетел - и сел над ней.
От печали я очнулся и невольно усмехнулся,
Видя важность этой птицы, жившей долгие года.
"Твой хохол ощипан славно, и глядишь ты презабавно, Я промолвил, - но скажи мне: в царстве тьмы, где ночь всегда,
Как ты звался, гордый Ворон, там, где ночь царит всегда?"
Молвил Ворон: "Никогда".
Птица ясно отвечала, и хоть смысла было мало.
Подивился я всем сердцем на ответ ее тогда.
Да и кто не подивится, кто с такой мечтой сроднится,
Кто поверить согласится, чтобы где-нибудь, когда Сел над дверью говорящий без запинки, без труда
Ворон с кличкой: "Никогда".
И взирая так сурово, лишь одно твердил он слово,
Точно всю он душу вылил в этом слове "Никогда",
И крылами не взмахнул он, и пером не шевельнул он, Я шепнул: "Друзья сокрылись вот уж многие года,
Завтра он меня покинет, как надежды, навсегда".
Ворон молвил: "Никогда".
Услыхав ответ удачный, вздрогнул я в тревоге мрачной.
"Верно, был он, - я подумал, - у того, чья жизнь - Беда,
У страдальца, чьи мученья возрастали, как теченье
Рек весной, чье отреченье от Надежды навсегда
В песне вылилось о счастьи, что, погибнув навсегда,
Вновь не вспыхнет никогда".
Но, от скорби отдыхая, улыбаясь и вздыхая,
Кресло я свое придвинул против Ворона тогда,
И, склонясь на бархат нежный, я фантазии безбрежной
Отдался душой мятежной: "Это - Ворон, Ворон, да.
Но о чем твердит зловещий этим черным "Никогда",
Страшным криком: "Никогда".
Я сидел, догадок полный и задумчиво-безмолвный,
Взоры птицы жгли мне сердце, как огнистая звезда,
И с печалью запоздалой головой своей усталой
Я прильнул к подушке алой, и подумал я тогда:
Я - один, на бархат алый - та, кого любил всегда,
Не прильнет уж никогда.
Но постой: вокруг темнеет, и как будто кто-то веет, То с кадильницей небесной серафим пришел сюда?
В миг неясный упоенья я вскричал: "Прости, мученье,
Это бог послал забвенье о Леноре навсегда, Пей, о, пей скорей забвенье о Леноре навсегда!"
Каркнул Ворон: "Никогда".
И вскричал я в скорби страстной: "Птица ты - иль дух ужасный,
Искусителем ли послан, иль грозой прибит сюда, Ты пророк неустрашимый! В край печальный, нелюдимый,
В край, Тоскою одержимый, ты пришел ко мне сюда!
О, скажи, найду ль забвенье, - я молю, скажи, когда?"
Каркнул Ворон: "Никогда".
"Ты пророк, - вскричал я, - вещий! "Птица ты - иль дух зловещий,
Этим небом, что над нами, - богом, скрытым навсегда, Заклинаю, умоляя, мне сказать - в пределах Рая
Мне откроется ль святая, что средь ангелов всегда,
Та, которую Ленорой в небесах зовут всегда?"
Каркнул Ворон: "Никогда".
И воскликнул я, вставая: "Прочь отсюда, птица злая!
Ты из царства тьмы и бури, - уходи опять туда,
Не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, черной,
Удались же, дух упорный! Быть хочу - один всегда!
Вынь свой жесткий клюв из сердца моего, где скорбь - всегда!"
Каркнул Ворон: "Никогда".
И сидит, сидит зловещий Ворон черный, Ворон вещий,
С бюста бледного Паллады не умчится никуда.
Он глядит, уединенный, точно Демон полусонный,
Свет струится, тень ложится, - на полу дрожит всегда.
И душа моя из тени, что волнуется всегда.
Не восстанет - никогда!
Перевод К. Бальмонта
АННАБЕЛЬ-ЛИ
Это было давно, это было давно,
В королевстве приморской земли:
Там жила и цвела та, что звалась всегда,
Называлася Аннабель-Ли,
Я любил, был любим, мы любили вдвоем,
Только этим мы жить и могли.
И, любовью дыша, были оба детьми
В королевстве приморской земли.
Но любили мы больше, чем любят в любви, Я и нежная Аннабель-Ли,
И, взирая на нас, серафимы небес
Той любви нам простить не могли.
Оттого и случилось когда-то давно,
В королевстве приморской земли, С неба ветер повеял холодный из туч,
Он повеял на Аннабель-Ли;
И родные толпой многознатной сошлись
И ее от меня унесли,
Чтоб навеки ее положить в саркофаг,
В королевстве приморской земли.
Половины такого блаженства узнать
Серафимы в раю не могли, Оттого и случилось (как ведомо всем
В королевстве приморской земли), Ветер ночью повеял холодный из туч
И убил мою Аннабель-Ли.
Но, любя, мы любили сильней и полней
Тех, что старости бремя несли, Тех, что мудростью нас превзошли, И ни ангелы неба, ни демоны тьмы,
Разлучить никогда не могли,
Не могли разлучить мою душу с душой
Обольстительной Аннабель-Ли.
И всегда луч луны навевает мне сны
О пленительной Аннабель-Ли:
И зажжется ль звезда, вижу очи всегда
Обольстительной Аннабель-Ли;
И в мерцаньи ночей я все с ней, я все с ней,
С незабвенной - с невестой - с любовью моей Рядом с ней распростерт я вдали,
В саркофаге приморской земли.
Перевод К. Бальмонта
КОЛОКОЛЬЧИКИ И КОЛОКОЛА
1.
Слышишь, сани мчатся в ряд,
Мчатся в ряд!
Колокольчики звенят,
Серебристым легким звоном слух наш сладостно томят,
Этим пеньем и гуденьем о забвеньи говорят.
О, как звонко, звонко, звонко,
Точно звучный смех ребенка,
В ясном воздухе ночном
Говорят они о том,
Что за днями заблужденья
Наступает возрожденье,
Что волшебно наслажденье - наслажденье нежным сном.
Сани мчатся, мчатся в ряд,
Колокольчики звенят,
Звезды слушают, как сани, убегая, говорят,
И, внимая им, горят,
И мечтая, и блистая, в небе духами парят;
И изменчивым сияньем
Молчаливым обаяньем,
Вместе с звоном, вместе с пеньем, о забвеньи говорят.
2.
Слышишь к свадьбе звон святой,
Золотой!
Сколько нежного блаженства в этой песне молодой!
Сквозь спокойный воздух ночи
Словно смотрят чьи-то очи
И блестят,
И в волны певучих звуков на луну они глядят.
Из призывных дивных келий,
Полны сказочных веселий,
Нарастая, упадая, брызги светлые летят.
Вновь потухнут, вновь блестят,
И роняют светлый взгляд
На грядущее, где дремлет безмятежность нежных снов.
Возвещаемых согласьем золотых колоколов!
3.
Слышишь, воющий набат,
Точно стонет медный ад!
Эти звуки, в дикой муке, сказку ужасов твердят.
Точно молят им помочь,
Крик кидают прямо в ночь,
Прямо в уши темной ночи
Каждый звук,
То длиннее, то короче,
Выкликает свой испуг, И испуг их так велик,
Так безумен каждый крик,
Что разорванные звоны, неспособные звучать,
Могут только биться, виться, и кричать, кричать, кричать!
Только плакать о пощаде,
И к пылающей громаде
Вопли скорби обращать!
А меж тем огонь безумный,
И глухой и многошумный,
Все горит,
То из окон, то по крыше,
Мчится выше, выше, выше,
И как будто говорит:
Я хочу
Выше мчаться, разгораться, встречу лунному лучу,
Иль умру, иль тотчас-тотчас вплоть до месяца взлечу!
О, набат, набат, набат,
Если б ты вернул назад
Этот ужас, это пламя, эту искру, этот взгляд,
Этот первый взгляд огня,
О котором ты вещаешь, с плачем, с воплем, и звеня!
А теперь нам нет спасенья,
Всюду пламя и кипенье,
Всюду страх и возмущенье!
Твой призыв,
Диких звуков несогласность
Возвещает нам опасность,
То растет беда глухая, то спадает, как прилив!
Слух наш чутко ловит волны в перемене звуковой,
Вновь спадает, вновь рыдает медно-стонущий прибой!
4.
Похоронный слышен звон,
Долгий звон!
Горькой скорби слышны звуки, горькой жизни кончен сон.
Звук железный возвещает о печали похорон!
И невольно мы дрожим,
От забав своих спешим
И рыдаем, вспоминаем, что и мы глаза смежим.
Неизменно-монотонный,
Этот возглас отдаленный,
Похоронный тяжкий звон,
Точно стон,
Скорбный, гневный,
И плачевный,
Вырастает в долгий гул,
Возвещает, что страдалец непробудным сном уснул.
В колокольных кельях ржавых,
Он для правых и неправых
Грозно вторит об одном:
Что на сердце будет камень, что глаза сомкнутся сном.
Факел траурный горит,
С колокольни кто-то крикнул, кто-то громко говорит,
Кто-то черный там стоит,
И хохочет, и гремит,
И гудит, гудит, гудит,
К колокольне припадает,
Гулкий колокол качает,
Гулкий колокол рыдает,
Стонет в воздухе немом
И протяжно возвещает о покое гробовом.
Перевод К. Бальмонта
СОН ВО СНЕ
Пусть останется с тобой
Поцелуй прощальный мой!
От тебя я ухожу,
И тебе теперь скажу:
Не ошиблась ты в одном, Жизнь моя была лишь сном.
Но мечта, что сном жила,
Днем ли, ночью ли ушла,
Как виденье ли, как свет,
Что мне в том, - её уж нет.
Все, что зрится, мнится мне,
Все есть только сон во сне.
Я стою на берегу,
Бурю взором стерегу.
И держу в руках своих
Горсть песчинок золотых.
Как они ласкают взгляд!
Как их мало! Как скользят
Все - меж пальцев - вниз, к волне,
К глубине - на горе мне!
Как их бег мне задержать,
Как сильнее руки сжать?
Сохранится ль хоть одна,
Или все возьмет волна?
Или то, что зримо мне,
Все есть только сон во сне?
Перевод К. Бальмонта
ЛИНОР
О, сломан кубок золотой! душа ушла навек!
Скорби о той, чей дух святой - среди Стигийских рек.
Гюи де Вир! Где весь твой мир? Склони свой темный взор:
Там гроб стоит, в гробу лежит твоя любовь, Линор!
Пусть горький голос панихид для всех звучит бедой,
Пусть слышим мы, как нам псалмы поют в тоске святой,
О той, что дважды умерла, скончавшись молодой.
"Лжецы! Вы были перед ней - двуликий хор теней.
И над больной ваш дух ночной шепнул: Умри скорей!
Так как же может гимн скорбеть и стройно петь о той,
Кто вашим глазом был убит и вашей клеветой,
О той, что дважды умерла, невинно-молодой?"
Peccavimus: но не тревожь напева похорон,
Чтоб дух отшедший той мольбой с землей был примирен.
Она невестою была, и Радость в ней жила,
Надев несвадебный убор, твоя Линор ушла.
И ты безумствуешь в тоске, твой дух скорбит о ней,
И свет волос ее горит, как бы огонь лучей,
Сияет жизнь ее волос, но не ее очей.
"Подите прочь! В моей душе ни тьмы, ни скорби нет.
Не панихиду я пою, а песню лучших лет!
Пусть не звучит протяжный звон угрюмых похорон,
Чтоб не был светлый дух ее тем сумраком смущен.
От вражьих полчищ гордый дух, уйдя к друзьям, исчез,
Из бездны темных Адских зол в высокий мир Чудес,
Где золотой горит престол Властителя Небес".
Перевод К. Бальмонта
СТРАНА СНОВ
Дорогой темной, нелюдимой,
Лишь злыми духами хранимой,
Где некий черный трон стоит,
Где королева Ночь царит,
До этих мест, в недавний миг,
Из крайней Фуле я достиг,
Из той страны, где вечно сны, где чар высоких постоянство,
Вне Времени - и вне Пространства.
Бездонные долины, безбрежные потоки,
Провалы и пещеры. Гигантские леса,
Их сумрачные формы - как смутные намеки,
Никто не различит их, на всем дрожит роса.
Возвышенные горы, стремящиеся вечно
Обрушиться, сквозь воздух, в моря без берегов,
Течения морские, что жаждут бесконечно
Взметнуться ввысь, к пожару горящих облаков.
Озера, беспредельность просторов полноводных,
Немая бесконечность пустынных мертвых вод,
Затишье вод пустынных, безмолвных и холодных,
Со снегом спящих лилий, сомкнутых в хоровод.
Близ озерных затонов, меж далей полноводных,
Близ этих одиноких печальных мертвых вод,
Близ этих вод пустынных, печальных и холодных,
Со снегом спящих лилий, сомкнутых в хоровод, Близ гор, - близ рек, что вьются, как водные аллеи,
И ропщут еле слышно, журчат - журчат всегда, Вблизи седого леса, - вблизи болот, где змеи,
Где только змеи, жабы, да ржавая вода, Вблизи прудков зловещих и темных ям с водою,
Где притаились Ведьмы, что возлюбили мглу, Вблизи всех мест проклятых, насыщенных бедою,
О, в самом нечестивом и горестном углу, Там путник, ужаснувшись, встречает пред собою
Закутанные в саван видения теней,
Встающие внезапно воздушною толпою,
Воспоминанья бывших невозвратимых Дней.
Все в белое одеты, они проходят мимо,
И вздрогнут, и, вздохнувши, спешат к седым лесам,
Виденья отошедших, что стали тенью дыма,
И преданы, с рыданьем, Земле - и Небесам.
Для сердца, чьи страданья - столикая громада,
Для духа, что печалью и мглою окружен,
Здесь тихая обитель, - услада, - Эльдорадо, Лишь здесь изнеможенный с собою примирен.
Но путник, проходящий по этим дивным странам,
Не может - и не смеет открыто видеть их,
Их таинства навеки окутаны туманом,
Они полу сокрыты от слабых глаз людских.
Так хочет их Властитель, навеки возбранивший
Приоткрывать ресницы и поднимать чело,
И каждый дух печальный, в пределы их вступивший,
Их может только видеть сквозь дымное стекло.
Дорогой темной, нелюдимой,
Лишь злыми духами хранимой,
Где некий черный трон стоит,
Где королева Ночь царит,
Из крайних мест, в недавний миг,
Я дома своего достиг.
Перевод К. Бальмонта
ЛЕЛЛИ
Исполнен упрека,
Я жил одиноко,
В затоне моих утомительных дней,
Пока белокурая нежная Лелли не стала стыдливой
невестой моей,
Пока златокудрая юная Лелли не стала счастливой
невестой моей.
Созвездия ночи
Темнее, чем очи
Красавицы-девушки, милой моей.
И свет бестелесный
Вкруг тучки небесной
От ласково-лунных жемчужных лучей
Не может сравниться с волною небрежной
ее золотистых воздушных кудрей,
С волною кудрей светлоглазой и скромной
невесты - красавицы, Лелли моей.
Теперь привиденья
Печали, Сомненья
Боятся помедлить у наших дверей.
И в небе высоком
Блистательным оком
Астарта горит все светлей и светлей.
И к ней обращает прекрасная Лелли
сиянье своих материнских очей,
Всегда обращает к ней юная Лелли
фиалки своих безмятежных очей.
Перевод К. Бальмонта
Озеро
Я часто на рассвете дней
Любил, скрываясь от людей,
В глухой забраться уголок,
Где был блаженно одинок
У озера, средь черных скал,
Где сосен строй кругом стоял.
Но лишь стелила полог свой
Ночь надо мной и над землёй
И ветер веял меж дерев,
Шепча таинственный напев,
Как в темной сонной тишине
Рождался странный страх во мне
И этот страх мне сладок был То чувство я б не объяснил
Ни за сокровища морей,
Ни за любовь, что всех сильней, Будь даже та любовь твоей.
Таилась смерть в глухой волне,
Ждала могила в глубине
Того, кто здесь, томим тоской,
Мечтал найти душе покой
И мог бы, одинок и нем,
У мрачных вод обресть Эдем.
Перевод Г. Бена
Спящая
В ночи июня, под луной,
Томим волшебной тишиной,
Стоял я. Слабый свет струя,
Дианы мутные края
Мерцали мне издалека,
С их золотого ободка
Пар наркотический стекал
На темные вершины скал,
Густел и падал, как роса,
И были капель голоса
Как еле слышный звон хрустальный
Далекой музыки печальной.
Вот у заброшенных руин
Качнулся сонный розмарин;
И ветер лилии склонил
Над зарослью немых могил;
Смотри! черней, чем Стикс, вода
В тумане спящего пруда, Он не проснется никогда!
Все замерло - лишь ночь кругом!
И спит с распахнутым окном
Ирэн, в сиянье голубом!
О Госпожа! твое окно
Беспечно так растворено!
И ветерки с ночных дерев
Порхают, в комнату влетев.
Бесплотные, они снуют,
Как призраки, и там и тут,
Теней лишь оставляя взмах
На стенах и на потолках,
Над дремой сомкнутых ресниц Взмывая вверх, бросаясь ниц!
О дорогая, зла не зная,
Что видишь ты, во снах витая?
В раздумье шепчутся листы Для них как чужестранка ты:
Так бледен лик твой, так длинна
Волос блистающих волна,
Так странна эта тишина!
Безмолвна ночь... в кругу теней
Толпятся тени все тесней!
О Небо! будь защитой ей!
Вы, злые чары, мчитесь мимо!
Священным промыслом хранима,
Пусть вечно так лежит она,
Как луч, светла и холодна,
В волшебный сон погружена!
Ты спишь, любовь!.. в кругу теней
Тот сон все глубже и темней!
Как будто Рок дохнул над ней!
И чудится: за тьмой укрыт,
Червь, извиваясь, к ней скользит;
И в дебрях полуночных - склеп,
Как хищник, алчен и свиреп,
Над новой жертвой с торжеством
Зловещим хлопает крылом, Гробница та вдали от глаз,
В которую она не раз
Бросала камень, расшалясь,
И, тайной жуткою шутя,
Прочь мчалась - грешное дитя!
И ей, дрожащей, эхом был
Стон мертвецов из мглы могил!
Перевод Г. Кружкова
Анни
Закончена с жизнью
Опасная схватка,
Болезнь разрешилась,
Прошла лихорадка,
Зовут ее Жизнь,
А она - лихорадка.
Бессильность, недвижность
Томят меня мало.
Да, сил я лишился,
Но мне полегчало, Да, я неподвижен,
Но мне полегчало.
Спокойно в постели
Лежу распростертый,
И всякий, кто взглянет,
Подумает: мертвый.
Он взглянет и вздрогнет
И вымолвит: мертвый.
Боренью, горенью,
Страданью, стенанью
Конец положило
Одно содроганье Ах, в сердце мучительное
Содроганье!
Болезнь - лихорадка,
Головокруженье Прошли, миновало
Души исступленье Зовут его Жизнь,
А оно - исступленье.
Не ведал я в жизни
Ужасней напасти,
Чем жажда в волнах
Иссушающей страсти,
Средь мутной реки
Богом проклятой страсти,
Но влагой иной
Я спасен от напасти:
Пробился к губам
В колыбельном покое
Источник, таящийся
Здесь, под землею,
От вас в двух шагах,
У меня под землею.
Вотще о моем
Не скорбите уделе,
Что сплю я во мраке
На тесной постели,
О, не зарекайтесь
От этой постели!
Для сна не бывало
Прекрасней постели.
Душа моя в ней
Забывает о грозах,
Светлеет и не
Сожалеет о розах,
О трепете страсти,
О миртах и розах:
В блаженном безмолвии
После развязки
Над нею склонились
Анютины глазки,
Святой розмарин
И анютины глазки,
Девичья невинность,
Анютины глазки.
Душа отдыхает,
Купаясь в тумане
Мечтаний о верной
Пленительной Анни,
И тонет в струящихся
Локонах Анни.
Познал я объятий
Восторг нестерпимый
И тихо уснул
На груди у любимой И день мой померк
На груди у любимой.
Она меня теплым
Покровом укрыла
И ангелов рая
О мире молила,
О благе моем
Их царицу молила.
И вот я спокойно
Лежу распростертый
(В любви я забылся!) Вы скажете: мертвый?
Но как я спокойно
Лежу распростертый
(И грежу об Анни!) Вы скажете: мертвый?
Вы взглянете, вздрогнете,
Скажете: мертвый!
Но ярче всех ярких
Светил в мирозданье
Зажглось мое сердце
Сиянием Анни,
Его озаряет
Любовь моей Анни,
И память о свете
В очах моей Анни.
Перевод А. Сергеева
Эльдорадо
Между гор и долин
Едет рыцарь один,
Никого ему в мире не надо.
Он все едет вперед,
Он все песню поет,
Он замыслил найти Эльдорадо.
Но в скитаньях - один
Дожил он до седин,
И погасла былая отрада.
Ездил рыцарь везде,
Но не встретил нигде,
Не нашел он нигде Эльдорадо.
И когда он устал,
Пред скитальцем предстал
Странный призрак - и шепчет: "Что надо?"
Тотчас рыцарь ему:
"Расскажи, не пойму,
Укажи, где страна Эльдорадо?"
И ответила Тень:
"Где рождается день,
Лунных Гор где чуть зрима громада.
Через ад, через рай,
Все вперед поезжай,
Если хочешь найти Эльдорадо!"
Перевод К. Бальмонта
Итальянский романтизм
Джакомо Леопарди (1798-1837)
К СЕБЕ САМОМУ
Теперь ты умолкнешь навеки,
Усталое сердце. Исчез тот последний обман,
Что мнился мне вечным. Исчез. Я в раздумиях ясных
Постиг, что погасла не только
Надежда, но даже желанье обманов прекрасных.
Умолкни навеки. Довольно
Ты билось. Порывы твои
Напрасны. Земля недостойна
И вздоха. Вся жизньЛишь горечь и скука. Трясина - весь мир.
Отныне наступит покой. Пусть тебя наполняют
Мученья последние. Нашему роду
Судьба умереть лишь дает. Презираю отныне,
Природа, тебя - торжество
Таинственных сил, что лишь гибель всему предлагают
И вечную тщетность всего.
Перевод А. Ахматовой
ПАЛИНОДИЯ24
Я заблуждался, добрый Джино; я
Давно и тяжко заблуждался. Жалкой
И суетной мне жизнь казалась, век же
Наш мнился мне особенно нелепым...
Невыносимой речь моя была
Ушам блаженных смертных, если можно
И следует звать человека смертным.
Но из благоухающего рая
Стал слышен изумленный, возмущенный
Смех племени иного. И они
Сказали, что, неловкий неудачник,
Неопытный в усладах, не способный
К веселью, я считаю жребий свой
Единственный - уделом всех, что все
Несчастны, точно я. И вот, средь дыма
Сигар, хрустения бисквитов, крика
Разносчиков напитков и сластей,
Средь движущихся чашек, среди ложек
Мелькающих блеснул моим глазам
Недолговечный свет газеты. Тотчас
Мне стало ясно общее довольство
И радость жизни смертного. Я понял
Смысл высший и значение земных
Вещей, узнал, что путь людей усеян
Цветами, что ничто не досаждает
Нам и ничто не огорчает нас
Здесь, на земле. Познал я также разум
И добродетель века моего,
Его науки и труды, его
Высокую ученость. Я увидел,
Как от Марокко до стены Китайской,
От Полюса до Нила, от Бостона
До Гоа все державы, королевства,
Все герцогства бегут не чуя ног
За счастьем и уже его схватили
За гриву дикую или за кончик
Хвоста. Все это видя, размышляя
И о себе, и о своей огромной
Ошибке давней, устыдился я.
Век золотой сейчас прядут, о Джино,
Трех парок веретена. Обещают
Его единодушно все газеты,
24
Палинодия (лат.) – двойное отречение.
Везде, на разных языках. Любовь
Всеобщая, железные дороги,
Торговля, пар, холера, тиф прекрасно
Соединят различные народы
И климаты; никто не удивится,
Когда сосна иль дуб вдруг источат
Мед иль закружатся под звуки вальса.
Так возросла, а в будущем сильней
Мощь кубов перегонных возрастет,
Реторт, машин, пославших вызов небу,
Что внуки Сима, Хама и Яфета
Уже сейчас летают так свободно
И будут все свободнее летать.
Нет, желудей никто не будет есть,
Коль голод не понудит; но оружье
Не будет праздным. И земля с презреньем
И золото, и серебро отвергнет,
Прельстившись векселями. И, как прежде,
Счастливое людское племя будет
Кровь ближних проливать своих: Европа
И дальний брег Атлантики - приют
Цивилизации последний - будут
Являть собой кровавые поля
Сражений всякий раз, как роковая
Причина - в виде перца, иль корицы,
Иль сахарного тростника, иль вещи
Любой другой, стать золотом способной,Устроит столкновенье мирных толп,
И при любом общественном устройстве
Всегда пребудут истинная ценность
И добродетель, вера, справедливость
Общественным удачам чужды, вечно
Посрамлены, побеждены пребудут Уж такова природа их: всегда
На заднем плане прятаться. А наглость,
Посредственность, мошенничество будут
Господствовать, всплывая на поверхность.
Могущество и власть (сосредоточить
Или рассеять их) - всегда во зло
Владеющий распорядится ими.
Вовеки добрым людям будет плохо,
А негодяям - хорошо; и будет
Мир ополчаться против благородных
Людей; вовеки клевета и зависть
Тиранить будут истинную честь.
И будет сильный слабыми питаться,
Голодный нищий будет у богатых
Слугою и работником; в любой
Общественной формации, везде Где полюс иль экватор - вечно будет
Так до поры, пока земли приюта
И света солнца люди не лишатся.
И зарождающийся золотой
Век должен на себе нести печать
Веков прошедших, потому что сотни
Начал враждебных, несогласий прячет
Сама природа общества людского,
И примирить их было не дано
Ни мощи человека, ни уму,
С тех пор как славный род наш появился
На свет; и будут перед ними так же
Бессильны все умы, все начинанья
И все газеты наших дней. А что
Касается важнейшего, то счастье
Живущих будет полным и доселе
Невиданным. Одежда - шерстяная
Иль шелковая - с каждым днем все мягче
И мягче будет. Сбросив мешковину,
Свое обветренное тело в хлопок
И фетр крестьяне облекут. И лучше
По качествам, изящнее на вид
Ковры и покрывала станут, стулья,
Столы, кровати, скамьи и диваны,
Своей недолговечной красотой
Людские радуя жилища. Кухню
Займет посуда небывалых форм.
Проезд, верней, полет Париж - Кале,
Оттуда - в Лондон, Лондон - Ливерпуль
Так будет скор, что нам и не представить;
А под широким ложем Темзы будет
Прорыт тоннель - проект бессмертный, дерзкий,
Волнующий умы уж столько лет.
Зажгутся фонари, но безопасность
Останется такою же, как нынче,
На улицах безлюдных и на главных
Проспектах городов больших. И эта
Блаженная судьба, и эта радостьДар неба поколениям грядущим.
Тот счастлив, кто, покуда я пишу,
Кричит в руках у бабки повивальной!
Они застанут долгожданный день,
Когда определит научный опыт -
И каждая малютка с молоком
Кормилицы узнает это,- сколько
Круп, мяса, соли поглощает город
За месяц; сколько умерших и сколько
Родившихся записывает старый
Священник; и когда газеты - жизнь
Вселенной и душа ее, источник
Единственный познанья всех эпох,Размножившись при помощи машин
Мильонным тиражом, собой покроют
Долины, горы и простор безбрежный
Морей, подобно стаям журавлиным,
Летящим над широкими полями.
Как мальчик, мастерящий со стараньем
Дворец, и храм, и башню из листочков
И щепок, завершив едва постройку,
Все тотчас рушит, потому что эти
Листочки, щепки для работы новой
Нужны, так и природа, доведя
До совершенства всякое свое,
Искусное подчас, сооруженье,
Вмиг начинает разрушать его,
Швыряя вкруг разрозненные части,
И тщетно было бы оберегать
Себя или другого от игры
Ужасной этой, смысл которой скрыт
От нас навеки; люди, изощряясь
На тысячи ладов, рукой умелой
Деянья доблестные совершают;
Но всяческим усильям вопреки
Жестокая природа, сей ребенок
Непобедимый, следует капризу
Любому своему и разрушенье
Все время чередует с созиданьем.
И сонм разнообразных, бесконечных,
Мучительных недугов и несчастий
Над смертным тяготеет, ждущим тупо
Неотвратимой гибели. Внутри,
Снаружи злая сила разрушенья
Настойчиво преследует его
И, будучи сама неутомимой,
Его терзает до поры, пока
Не упадет он бездыханный наземь,
Сраженный матерью своей жестокой.
А худшие несчастья человека,
О благородный друг мой,- смерть и старость,
Которые рождаются в тот миг,
Когда губами нежного соска,
Питающего жизнь, дитя коснется.
Мне кажется, что это изменить
Век девятнадцатый (и те, что следом
Идут) едва ли более способны,
Чем век десятый иль девятый. Если
Возможно именем своим назвать
Мне истину хоть иногда,- скажу,
Что человек несчастен был и будет
Во все века, и не из-за формаций
Общественных и установок, но
По непреодолимой сути жизни,
В согласье с мировым законом, общим
Земле и небу. Лучшие умы
Столетья моего нашли иное,
Почти что совершенное решенье:
Сил не имея сделать одного
Счастливым, им они пренебрегли
И стали счастия искать для всех;
И, обретя его легко, они
Хотят из множества несчастных, злых
Людей - довольный и счастливый сделать
Народ: и это чудо, до сих пор
Газетой, и журналом, и памфлетом
Не объясненное никак, приводит
В восторг цивилизованное стадо.
О, разум, о, умы, о, выше сил
Дар нынешнего века проницать!
Какой урок познанья, как обширны
Исследованья в областях высоких
И в областях интимных, нашим веком
Разведанные для веков грядущих.
Один твой друг, о досточтимый Джино,
Маэстро опытный стихосложенья,
Знаток наук, искусства критик тонкий,
Талант, да и мыслитель из таких,
Что были, есть и будут, мне сказал:
"Забудь о чувстве. Никому в наш век,
Который интерес нашел лишь в том,
Что обществу полезно, и который
Лишь экономикой серьезно занят,
До чувства нету дела. Так зачем
Исследовать сердца свои? Не надо
В себе самом искать для песен тему!
Пой о заботах века своего
И о надежде зрелой!" Наставленье,
Столь памятное мне! Я засмеялся,
Когда комичный чем-то голос этот
Сказал мне слово странное "надежда"Похожее на звуки языка,
Забытого в младенчестве. Сейчас
Я возвращаюсь вспять, иду к былому
Иным путем - согласен я с сужденьем,
Что, если хочешь заслужить у века
Хвалу и славу - не противоречь
Ему, с ним не борись, а повинуйся,
Заискивая: так легко и просто
Окажешься средь звезд. И все же я,
Стремящийся со страстью к звездам, делать
Предметом песнопений нужды века
Не стану - ведь о них и так все больше
Заботятся заводы. Но сказать
Хочу я о надежде, той надежде,
Залог которой очевидный боги
Уже нам даровали: новым счастьем
Сияют губы юношей и щеки,
Покрытые густыми волосами.
Привет тебе, привет, о первый луч
Грядущего во славе века. Видишь,
Как радуются небо и земля,
Сверкают взоры женские, летает
По балам и пирам героев слава.
Расти, расти для родины, о племя
Могучее. В тени твоих бород
Италия заблещет и Европа
И наконец весь мир вздохнет спокойно.
Ликуйте, милые потомки,- вам
Заветный уготован плод - о нем
Давно мечтали: суждено увидеть
Вам, как повсюду воцарится радость,
Как старость будет юности счастливей,
Как в локоны завьется борода,
Которая сейчас короче ногтя.
Перевод А. Ахматовой
Ну как? Понравилось?