Настоящим разрешаю использовать данный отрывок ... книги "Мы снова евреи" на сайте МАТАХа. Юлий Кошаровский.

Настоящим разрешаю использовать данный отрывок из гл. 14 моей
книги "Мы снова евреи" на сайте МАТАХа. Юлий Кошаровский.
Гл.14 Активизм, руководство, ВКК
Еврейский и сионистский активизм начался, как мы видели, задолго до Шестидневной
войны, но после нее он многократно усилился. Война повлияла и на тех, кто многие годы
шел путем сионистского возрождения, придав им свежие силы, и на тех, для кого эта война
стала рубежом, с которого они начали возвращение к своему народу.
Возможно, воздействие Шестидневной войны было бы не столь сильным, если бы она не
раскрыла истинного отношения советских властей к Израилю и к евреям, проявлявшегося, в
частности, в ядовито-крикливой антиизраильской пропаганде. Слышать это каждый день,
осознавать враждебность властей и продолжать работать на страну Советов для многих
стало морально невыносимо.
Нечто подобное произошло и со мной. Я был вполне советским гражданином образца
1941 года: полностью ассимилированная семья, октябренок, пионер, комсомолец, только
русский язык, только русская культура, неплохо учился и хорошо работал, был вполне
патриотичен, гордился могучей страной, которую уважали и боялись во всем мире. Черные
годы пришлись на пору ранней юности, в семье не обсуждались и в памяти следа не
оставили. Да, были несоответствия, антисемитизм, но хотелось верить, что это постепенно
пройдет. Чтобы еврейские комплексы не очень давили, занимался боксом, спортивным
туризмом. Работал на престижной и хорошо оплачиваемой работе в институте,
разрабатывавшем системы управления стратегическими ядерными ракетами.
Через месяц после Шестидневной войны я подал заявление об уходе.
Многие будущие активисты начинали свой путь, уходя с режимных предприятий, – ведь
они, как правило, получали многолетний отказ (в моем случае – 18 лет).
В Советском Союзе до Шестидневной войны уже существовали отдельные группы,
занимавшиеся изготовлением и распространением самиздата. После войны число таких
групп резко увеличивается и начинается процесс их кооперации. Ширится недоверие
еврейского населения к официальным средствам массовой информации. Сотни тысяч
предпочитают черпать ее из иностранных "голосов". У движения еврейского национального
возрождения начинает формироваться широкая социальная база.
В разных регионах в зависимости от местных условий и традиций процессы
пробуждения и активизации протекали по-разному. Где-то они ограничивались слушанием
иностранных "голосов" и чтением самиздата. В Прибалтийских республиках работали
активные группы, занимавшиеся изготовлением и распространением самиздата и даже
изданием собственных журналов и газет. На Кавказе и в республиках Средней Азии многие
евреи были готовы бросить все и уехать в Израиль, видя в этом воплощение мессианского
пророчества.
Нервным центом национального возрождения была Москва.
Москва
Столица Российской Федерации (а в описываемое время и всего Советского Союза)
представляет собой мегаполис с населением более 10 миллионов человек. Здесь
расположены центры верховной власти, это центр промышленности, науки, высшего
образования и культуры. Здесь расположены иностранные посольства, представительства
мировых информационных агентств и прессы, здесь происходит большая часть
международных встреч, сюда направляется основной поток иностранных туристов. Москва
– витрина страны, о которой с особым тщанием заботятся власти. Здесь все на виду и
находится под пристальным вниманием иностранных государств.
243
Активисты протеста стремились в Москву со всех концов страны. Власти проявляли к их
активности повышенную чувствительность, но были ограничены в спектре применяемых
репрессивных мер.
Москва – средоточие высокообразованных людей и интеллектуалов, что было особенно
заметно среди еврейского населения. Она – центр инакомыслия. "Здесь в феврале 1966 года
прошли процессы писателей Синявского и Даниэля, а в последующие месяцы
демократическое движение приобрело ясные очертания. Евреи принимали участие в этом
движении сверх всякой пропорции к их доле в общем населении".30
По переписи 1970 года в Москве проживало двести пятьдесят тысяч евреев. Они были
расселены по городу случайным образом, не образуя еврейских кварталов или улиц, хотя
остатки былого компактного заселения в некоторых местах сохранились. "В школе, –
вспоминает Михаил Членов31, – мой класс состоял из трех национально-этнических групп:
треть русских, треть евреев и треть татар. Раньше это был район сплошного заселения
евреями: Тверская, Арбат, Бульварное кольцо до Сретенки, Кировской. Выглядело это
обычно следующим образом: в подвалах жили татары, на первых этажах евреи, а выше
русские".
На всю Москву было две действующие синагоги: хоральная в центре города на улице
Архипова и небольшая "хабадная" в районе Марьиной Рощи.
"В Москве, – пишет историк Биньямин Пинкус, – сложилась сильная группа активистов
с богатым опытом борьбы и героическим прошлым… Среди них выделялись Виталий
Свечинский и Меир Гельфонд… Вместе с ними к ядру основателей разветвленной
сионистской деятельности в 1967-1972 годах относились Давид Хавкин, Тина Бродецкая и
Израиль Минц"32. Все это ядро имело опыт тюремного заключения в советских
исправительно-трудовых лагерях.
Душой этой группы был Давид Хавкин. "Хавкина мы считаем московским Моисеем, –
вспоминает Виталий Свечинский.33 – Он... освобождал евреев от страха… и делал это
хорошо. Сам мужик крепкий, брутальный… к своим он был нежен потрясающе". "Давид
Хавкин, – добавляет Эйтан Финкельштейн,34 – человек безусловно великий, хотя и
непростого характера… У него собирались на все праздники... Он положил начало традиции
собираться у синагоги... Раньше молодежь с песнями и плясками туда не ходила. А он
приходил с гитарой, с аккордеоном, с магнитофоном..."
В 1958 году Хавкин был арестован и осужден на пять лет. После возвращения из
Мордовских лагерей он возобновил сионистскую деятельность. Начались встречи у
синагоги, копирование и распространение еврейских песен, информации об Израиле, изучение еврейских танцев, организация преподавания иврита. Человек уникальной энергии и
физической силы, он обладал способностью притягивать к себе людей, давать им ощущение
гордости за свой народ. В заключении Хавкин обзавелся новыми друзьями, с которыми
продолжал поддерживать тесные отношения на свободе. Его известность распространилась
далеко за пределы Москвы. "К нему за советом и рекомендациями привела Рут Александрович молодых рижских активистов, к нему приезжали проконсультироваться и
поделиться своими идеями ленинградцы Могилевер, Дрезнер и Бутман. Убежденный
легалист, он стремился к открытым действиям, к осуществлению права на эмиграцию в
соответствии с советской конституцией и международным законодательством. Хавкин знал,
что КГБ ни на минуту не упускает его из виду, и при всей своей бурлящей активности
внимательно следил за тем, чтобы оставаться в рамках формального закона и не переступать
черту, за которой движению могли угрожать слишком большие опасности".35
Давид Хавкин (1930) родился в Москве в традиционной еврейской семье.
– Мой отец, – вспоминает он,36 – хоть и не был особенно религиозным, в синагогу на
все праздники ходил, старался не есть трефного, дома и на улице говорил только на
идише, не стеснялся… только приговаривал: "Пусть они горят огнем". В нэповский
период у него был магазин, но потом, как и все остальные, он прогорел, и ему
приходилось скрываться, нэповцев преследовали. Он уехал с семьей в Уфу, чтобы
замести следы своего нэповского прошлого. С маминой стороны это обычная семья. Ее
отец, мелкий бизнесмен, владел макаронной фабрикой; у него, естественно, ее
конфисковали. Жил он в достатке, но был не у дел.
244
– С антисемитизмом тебе много приходилось сталкиваться? – спросил я.
– Я не относился к категории евреев, которые страдали от антисемитизма, хотя и по
имени и по внешности был типичным евреем. Я был здоровым парнем, и обо мне
сложилось такое мнение, что я какой-то сверхсильный… Меня не трогали. В армию я
решил не идти...
– Это обсуждалось в семье или вы сами?
– И в семье, и сам. Мой дед со стороны матери ИХ ненавидел, а отец ненавидел ИХ еще
больше... Нежелание идти в армию подстегнуло меня поступить в институт. Московский
полиграфический, в котором я учился, был настоящей синагогой. В другие учебные
заведения в то время не брали, а в полиграфический брали. Так что я учился вместе с
евреями, детьми ссыльных и заключенных, китайцами, малайцами и прочими и окончил его
в 1955-м году.
– Как вам удавалось давать евреям ощущение гордости и надежды?
– До Шестидневной войны власти начали выпускать прибалтийских евреев. Их
выпускали семьями, с советскими паспортами, давали на подготовку полгода... Все
прибалты ехали через Москву. Я с помпой устраивал им проводы. Мы делали это на разных
квартирах, каждый считал за честь устроить такие проводы. Туда я приглашал самый
разный народ. И когда московские евреи видели их и понимали, что через несколько дней
они будут в Израиле, это вселяло в них надежду.
– А где вы разучивали песни и танцы?
– Тоже на разных квартирах...
– Тогда объясните мне, Давид, почему ваша коммунальная квартира, в которой у
вас была одна комната, считалась центром еврейской общественной жизни?
– Это получалось естественным образом. Со всех концов Союза приезжали, звонили,
москвичи тоже все время у меня толпились…
– И вы все это время также работали?
– Да, по специальности, инженером-механиком в конструкторском бюро.
– ГБ продолжала за вами следить?
– Она следила, она устраивала провокации... Но у меня уже были связи с демократами,
которые очень оперативно передавали нашу информацию… Если что-то происходило, то на
следующий день об этом говорил весь мир.
– Вы видели вокруг себя других лидеров?
– Я не могу оценивать деятельность других людей. Каждый делал в силу своих
способностей и возможностей.
– Соперничества не было?
– В наше время не было…
– И не было единоличного лидера?
– Меня в этом упрекали ленинградцы... Вот у нас все не организовано, а у них в
Ленинграде организовано. Я им говорил: "У нас не было организовано и не будет
организовано. Это должно выглядеть как совершенно спонтанное движение, где каждый
действует в соответствии со своими возможностями. Движение делится, как клетки,
самопроизвольно и бесконечно… Органы всегда ищут зачинщиков…"
– Какие отношения сложились у вас с Виталием Свечинским?
– Один из самых надежных и верных моих друзей. Малкин, Свечинский…
– А с преподавателями иврита вы поддерживали отношения?
– Не только поддерживал, но и помогал некоторым из них.
245
– Например?
– Например, Моше Палхану. Я отправил к нему учиться своих однокашников по институту.
К Лене Йоффе покойному я очень нежно относился, к Либковскому… он перевел на русский
язык "Отпусти народ мой"
Эту песню – "Фараону говорю: "Отпусти народ мой!" – пели евреи по всему Советскому
Союзу. История исхода из Египта хорошо ложилась на советскую действительность. Оба
фараона – и египетский, и красный – не хотели отпускать евреев. Но оба, в конце концов,
вынуждены были согласиться...
Когда в сентябре 1969 года Хавкин уезжал в Израиль, в аэропорту его провожало более
500 человек. После его отъезда естественным местом сбора и центром еврейской активности
стала квартира Виталия Свечинского.
Свечинский (1931) родился на Украине в городе Каменец-Подольском (в пределах
бывшей черты оседлости). Когда ему было два года, родители переехали в Москву, где он
вырос.
– Вы знаете, – со смехом рассказывал Виталий 37, – существует заблуждение, что евреи
вышли из Египта. На самом деле они вышли с Украины. Ассимилированная семья. Мама
была пианисткой, играла в городском оркестре. Отец был ярым комсомольцем еще на
Украине. В Москве он поступил в Институт Востоковедения на китайское отделение. На
третьем курсе его мобилизовали в ГБ. Сказали: "Или пойдешь, или партийный билет на
стол". В это время началась Великая Отечественная, и он ушел добровольцем на фронт,
причем, его взяли не сразу, он долго этого добивался… На фронте он попал в
кавалерийскую армию Доватора, он был хороший конник. Они заходили в тыл к немцам и
создавали видимость партизанского движения. Когда закончилась война, он был уже в
звании майора КГБ.
– Послевоенные антиеврейские кампании 49-52 годов его как-то затронули?
– Его к тому времени уже вышибли из ГБ. Ему, если так можно сказать в данном случае,
повезло, потому что меня арестовали в 50-м году, и он был автоматически освобожден по
служебному несоответствию.
– С чего вы начинаете после возвращения в Москву?
– Прежде всего, я начинаю искать по Москве прежних знакомых... Благодаря моим
старым лагерным связям я нашел много ребят евреев и неевреев – бывших зэ-ка – и
увидел, что происходят очень интересные процессы. Прежде всего меня поразило количество появившегося самиздата. Перепечатывались целые книги – ночью, тайно… их
передавали друг другу. Появилась колоссальная литература, которая… стреляла прямо в
сердце. Самиздат сделал великое дело. Он действовал на людей, как освежающий эликсир.
Люди очнулись от обморока, поняли, где они живут, как они живут, кем они стали и кто они
такие.
– Из вещей того времени что-нибудь приходит на память?
– На меня произвели впечатление "Истоки и смысл русского коммунизма" Бердяева.
После этого я стал читать все, что попадалось бердяевского. Потом возник Жаботинский…
фельетоны Жаботинского. Когда я прочел эти фельетоны, я ошалел... Это для нас... это для
меня стало молитвенником. Было в них столько правды, мудрости, силы, энергии, мужества,
что мы захлебывались. Это не фельетоны, это мощные эссе, которые и сегодня… читаешь,
и это все работает. Я печатал их по ночам. Появились отрывки из "Автоэмансипации"
Пинскера, появился перевод израильских изданий "Макора", Гельфонд его переводил...
Вначале я столкнулся с нееврейским движением. Я столкнулся с крымскими татарами,
баптистами, демократами. Среди них были мои лагерные друзья – Витя Красин, Петя Якир.
Я знал Григоренко, Габая, Амальрика, Пашу Литвинова… бывал у них дома.
– Как вы решили для себя вопрос взаимоотношений с демократами?
– Я спорил с ними. Я пытался доказать Якиру, что то, что они делают, это очень хорошо,
но Якир там не должен быть. Сарра Лазаревна, мать Якира, на меня наступала: "Что ты
246
делаешь! Тебе недостаточно, что он связался с демократами, которые идут против
советской власти, ты ему хочешь еще еврейство навязать, чтобы он шел в тюрьму сразу по
двум статьям?" Знаешь, как в том анекдоте, когда негр читал в нью-йоркском метро газету
на идише… Я хорошо знал Толю Якобсона и Надю Емелькину, которая вышла на защиту
Володи Буковского. Я Володю хорошо знал. Я был поражен, как он вышел из тюрьмы и тут
же, безо всякого перерыва, стал очень активным. Оказывается, он сделал докторат о
психушках и передал его на Запад… и это стало греметь, и он снова попал в тюрьму… Я все
это видел и очень неплохо знал.
–Вы видели себя в большей степени евреем, чем диссидентом?
– Когда начался процесс Гинзбурга, Галанского, Добровольского и Лажковой, по рукам
ходило письмо, и, как Леня Васильев говаривал, "как честный человек я его подписал". Это
письмо стало известно как письмо ста семидесяти. Я подсчитал – среди подписавших было
около семидесяти процентов евреев. Тогда я пошел к Литвинову: "Паша, – говорю, – что же
ты делаешь, одни евреи… как так можно?". Паша улыбнулся и ответил: "В борьбе за
человеческое достоинство и честь не имеет значения еврей ты или нет. Имеет значение
только – ты можешь платить или нет". Я написал на эту тему статью.
– Как вы вышли на сионистские круги?
– Первым серьезным человеком, который действовал в ситуации шестьдесят седьмогошестьдесят восьмого годов, был Хавкин. Наши отношения стали хорошо развиваться с
моего первого визита к нему, когда я ему сообщил, что ОВИР начал прием документов не от
прямых родственников. Это целая история… Летом 1968 года поехал я в Киев к моему
духовному отцу Натану Забаре, который мне в лагере кашу приносил… Я его любил, он был
для меня как отец. Забара сказал: "Вот тут ходят молодые евреи, я хочу тебя с ними
познакомить, может быть, ты будешь им полезен". "Что за молодые евреи?" "Ходят ко мне, я
их ивриту учу, то… се…"
– Он обучал ивриту в Киеве в 1968 году?
– Да. Он идишский писатель. Иврит у него был слабее, чем у Друкера, но все же…
Сейчас вышла его книга "Агалгаль ахозер", мы ее издали. Натан познакомил меня с
Геренротом, Женей Бухиной, Койфманом, Амиком Диамантом… всей этой компанией. Меня
пригласили в лес, и там были израильские песни, и там были пляски, и там была музыка…
Хора!.. Я чуть с ума не сошел. В Москве ничего такого не было. Среди них был один
лагерник, Алик Фельдман – с ним у меня был общий язык. Я смотрю: что такое? – меня
прямо зависть взяла… такой Киев! Я говорю Алику: "Я в Москве не вижу такого". А он мне:
"Я дам тебе телефон моего друга. Я с ним в лагере был. Его зовут Давид Хавкин".
Я приехал, звоню, никто не отвечает. Звоню Алику, он мне дает адрес. Прихожу – там
ремонт… что такое?… Потом звоню еще раз – поднимается трубка. И я пошел к нему… А
прямо перед этим произошло одно очень интересное событие. Из Харькова приехал Фимка
Спиваковский и говорит: "Мы здесь сидим, а Рига едет в Израиль!" "Какой Израиль, –
говорю, – ты что?.. При Сталине тоже старики ехали, ну и что... при чем здесь Рига?" "Нет, –
говорит Фима, – рижский ОВИР начал принимать документы! Лида мне сказала". С моей
подругой Лидой Словиной они были друзьями, в школе вместе учились, в эвакуации еще. И
мы с ним пошли в ОВИР.
Пришли туда, пусто… пустые залы… сидят двое каких-то, просятся в Болгарию. Я
подхожу к окошку, там сидит женщина, как потом выяснилось, Акулова: "Ваши документы!" –
спрашивает. "У меня нет документов, – говорю, – Я пришел спросить". "Пожалуйста"."Скажите, я могу подать документы на выезд в Израиль?" Она на меня посмотрела
так... изучающе... сделала паузу, а потом говорит: "Можете"... И тут я потерял дар речи…
Между прочим, с этой Акуловой я два раза лишался дара речи: один раз, когда я первый раз
к ней пришел, а второй – через четыре года, когда я пришел за разрешением, и это был
последний гэбист, которого я видел, и она мне пожала руку... "Можете!"… прихожу в себя…
"Что для этого нужно?" – спрашиваю. "Вызов из Израиля". "От кого вызов?" "Ну-у, можно от
знакомого, который у вас был, или от родственника, или от соседа… Слышишь, так она
говорит!!! "Как, вызов не обязательно от матери или от отца или от прямого родственника?"
Я думаю, не ослышался ли... "Нет, не обязательно" "Что еще нужно, кроме вызова?" "Нужно
собрать много документов, – говорит она по-деловому. – Когда вы начнете, мы вам
подробно все расскажем. У вас примут документы, но это еще не значит, что вы получите
разрешение на выезд. Вы ведь спрашиваете, можете ли вы подать документы на выезд. Я
247
вам говорю – можете". "Скажите, а как давно это случилось?.. Этого же раньше не было…" –
я все еще не верю своим ушам. "Да, это недели две-три", – говорит... Потрясающе! В
общем, я ей низко поклонился, вышиб задницей дверь, вышел… там Фимка. Я его обнял, и
мы стали танцевать на крыльце… Милиционер, который стоял у входа, испуганно отошел в
сторону и смотрел на нас, как на сумасшедших. А крыльцо было скользкое, с наледью… это
я помню… я боялся, что уроню Фиму…
Ну, все! На следующий день я прихожу к Хавкину. Темная коммунальная квартира. Там
его жена Фира, Тина Бродецкая, Марик Эльбаум покойный, Володя Барриль, все в носках.
Музыка играет – "Хора"! Оказывается, они разучивают танец, и Хавкин их учит. "Танцы
учите?!". "Да" "Ну, вот видите, – говорю, – люди уже едут, а вы тут танцы учите". "Кто едет,
куда едет?" "Вот мы вчера с другом были в ОВИРе…" – и рассказал им всю эту историю.
"Этого не может быть!" – говорит Хавкин. "Это то, что я слышал. Ты можешь пойти и
проверить". Короче говоря, мы "обнюхались", записали телефоны… Через пару дней я
получаю от него звонок, и это было уже другим голосом… Со временем наши отношения
стали достаточно тесными. У нас был небольшой круг людей, бывших Узников Сиона: Леня
Рутштейн, Меир Гельфонд, Леня Либковский, который был всегда с гитарой, и мы любили
его песни, сам Хавкин. Была компания человек сорок, она росла… Собирались за городом…
на День Независимости…
– А что вы делали в повседневной жизни?
– Мы занимались самиздатом, печатали учебники, очень нас заботила организация
ульпанов…
– Как вы делали самиздат?
– Фотопечать и на электрических машинках на тонкой папиросной бумаге: закладывали
по двадцать страниц, и пробивало их хорошо. Для фотопечати брали ускоренный
проявитель. Сушили на газетах, это все быстро шло. Хавкин был специалист.
– А как вы решали проблемы с нашей еврейской подозрительностью? Ведь вы
расширялись, приходили новые люди...
– Очень хороший вопрос. Отношения складывались так. В Москве мы считали, что почти
ничего скрывать не надо... В тот период мы об этом особенно даже и не думали, работали
открыто и стукачей не боялись. Это было ощущение нашего пути, нашей правоты, нашей
неотменимости… ощущение было поразительное…
–Вы были в контакте с преподавателями иврита?
– Да, конечно.
– С Моше Палханом?
– В наше время был Моше Палхан, была Хава Михайловна.
– Минц?
– Израиль Борисович Минц… Он же жил в Израиле… потом оказался в России,
поскольку был очень сильно… коммунистически верующий человек… Потом он сел,
естественно, и вышел уже нормальным человеком.
– Он любил Израиль…
– Да, да…
– А профессор Занд?
– Профессор Занд был тогда в подполье. Он ведь работал с Меиром Гельфондом как
переводчик и составитель самиздатовских текстов…
– Какого рода текстов?
– Культура… Я помню, они выпускали перевод книги "Макор". Это археология с
сионизмом, очень хорошее издание. У Меира была сеть машинисток и интеллектуальных
работников, которые трудились над текстами. Это был мощный самиздат.
– Говорят, он был очень отзывчивым человеком…
248
– Меир не только отзывчивый человек, это золотое сердце… Это также все, что касалось
здоровья, больницы… Если у кого-нибудь, не дай Б-г, возникали проблемы со здоровьем,
то... Это был человек очень любвеобильный, открытый, по-детски подвижный… умница и
очень острый политический комментатор.
– Вы довольно быстро стали центром сионистской активности в Москве, Виля...
– Это уже потом, потом… Четыре года у меня ушло на "борба борбуется с борбом"...
– Много суеты?
– ... но это была жизнь колоссальной насыщенности...
– Да...
– И эта жизнь… она меня… просто высосала… совершенно. Я работал, не обращая
внимания ни на что, а потом, в конце, почувствовал, что перетрудился… Это повлияло на
всю мою дальнейшую жизнь... Это помешало мне даже правильно сориентироваться в
Израиле… довольно сильно помешало.
– У вас не было страха?
– Страха не было. Наоборот… У меня же не было нормальной жизни: учиться, жениться,
папа, мама, детский сад, школа, ВУЗ, политиздат… у меня этого не было… Жизнь шла по
другой колее… Я был в упряжке с тех пор, как они ночью пришли за мной, взяли с постели…
с 1950 года... У меня, как и у Драбкина и Хавкина, было ощущение, что я за все в ответе, что
я должен… кто же будет делать, если не я?..
– Ощущение миссии?
– Ощущение миссии, ощущение призванности… Кроме того… я даже не знаю, стоит ли
об этом рассказывать… у меня в Магадане был один сон… вещий... мистический... Я потом
его рассказывал ребятам, и люди, которые в этом разбираются, мне его объяснили… и это
меня тоже очень подвинуло. Я считал, что я поцелованный, я обязан, я призван… вот такое
ощущение.
– Вы должны были представить в ОВИР вызовы или вам предложили подать
документы без них, как это сделали с некоторыми активистами в Прибалтике?
– Я получил вызов от Аси Павловны, матери Ромки Брахмана, моего однодельца. Она
назвалась моей тетей… В Израиле иначе не оформляли, там обязательно проставляли
степень родства. Но в ГБ хорошо знали, какая она мне тетя. Мы подали… были смешные
эпизоды… На мою жену, которая работала в Институте Информатики… ходили смотреть,
как на слона. Это был институт, где было много диссидентов. Мы все дружно подали и осенью так же дружно получили отказы… по телефону. Тогда была такая форма отказа – по
телефону…
– Причины отказа?
– Почти у всех было "за нецелесообразностью"… Никто и не ждал всерьез никакого
разрешения. С другой стороны, мы все засветились на этом, и началась уже настоящая
жизнь.
Библиография:
Мы снова евреи. Том 1
Очерки по истории сионистского движения в Советском Союзе
Автор: Юлий Кошаровский
Издательство: Иерусалим
Год: 2006
ISBN: 965-910-30-18
Обложка: мягкий переплет
Страниц: 442 Формат: 145х205 см. сайт: http://kniga.israelinfo.ru/catalog/22/89/181127
249
Юлий Кошаровский — видный общественный деятель. Автор свыше 50 статей
на общественно-политические темы. Награжден: английским
межпарламентским комитетом за вклад в освобождение советского еврейства,
премией Иерусалима за вклад в еврейское образование в диаспоре, памятными
медалями Кнессета, американского конгресса и др. Его книга «Мы снов евреи»
масштабная сага о том, как возникло сионистское движение в СССР. События,
описанные в книге, развиваются как в СССР, так и в Израиле, Америке, Европе.
Статья здесь с любезного разрешения ее автора.
250