Майя Кучерская Государственный университет Высшая школа экономики (Москва) Школьная классика и высокая античность у Н.С.Лескова 1. Вопрос о Лескове и его отношении к культурному и философскому наследию античности был поставлен в литературоведении относительно недавно. В частности, была подробно исследована связь творчества Лескова с античной литературой в романе «Соборяне»1 и в «Очарованном страннике»2. Однако как концептуальная данная проблема впервые была осмыслена лишь в сообщении И.В.Столяровой и А.В.Успенской3; вслед за тем она обсуждалась в работах А.Шелаевой4, а также монографии А.В.Успенской5. Несмотря на справедливость сделанных в упомянутой статье И.В.Столяровой и А.В.Успенской наблюдений о том, что для Лескова античность была источником гармонии, эпохой, воплотившей идеал «золотой середины», как кажется, в обсуждении отношения Лескова к античной культуре важно учитывать, откуда он получил первые представления об античности, и каков, следовательно, диапазон его знаний об античной культуре. Цель данного сообщения – понять, как эрудиция и кругозор Лескова в области античной литературы и философии повлияли на использование античных образов в прозе, а кроме того, показать, каким предстает мир античности как в художественных, так и в публицистических работах писателя. 2. Вероятней всего, с античными авторами Лесков познакомился еще до поступления в гимназию, в родительском доме в Панином хуторе. Как известно, отец Лескова, Семен Дмитриевич Лесков, по образованию семинарист, превосходно знал латынь и развлечения ради занимался в сельской глуши переводами Горация и Ювенала6. Возможно, и сам внезапный переезд Лескова-старшего в деревню был вызван не только демонстративным уходом в отставку, но вместе с тем являлся попыткой воплотить горацианский идеал гармонии. Лесков слышал от отца имена этих авторов, а возможно, и их переводы. Знакомство Лескова с античностью продолжилось, разумеется, в Орловской гимназии, которую он, как известно не закончил, уйдя после 3-го класса. Здесь Лесков изучал древние языки и читал античных классиков в оригинале. Представляется, что именно это «неоконченное, среднее» образование Лескова определило его отношения с античностью на долгие годы, вплоть до середины 1880-х годов, когда Лесков начал пересказывать византийские легенды, и его интерес к античной культуре стал глубоким и профессиональным. До момента увлечения проложными легендами, в отношении Лескова к античной культуре можно выделить два полюса: с одной стороны, благоговение, почитание древних, обращение к ним как к источнику мудрости и удобному цитатнику афоризмов. С другой, восприятие классических текстов как материала для бурлеска, пародии, иронии. Заметим, что это двойственное отношение вообще характерно для сознания «школяра»: так в древнегреческой школе заучивали Гомера наизусть, но вместе с тем радовались и смеялись пародиям в его адрес, самая знаменитая из которых «Война мышей и лягушек» со временем также вошла в гимназические учебники. Культ пародии, в том числе и пародирования классических античных авторов процветал и у вагантов – средневековых выходцев из духовных школ. Итак, наша гипотеза состоит в том, что отношение Лескова с античной классикой реализовывало ту же «школярскую» схему, сочетающую почтение и смех. Показательно, что в полемике, разгоревшейся в конце 1860-х годов в связи с реформой школьного образования, в споре сторонников «классической», предполагающей изучение древних языков, и «реальной» гимназии, сосредоточенной на предоставлении учащимся практических навыков, Лесков выступал на стороне первых. 3. Античные мифы, упоминаемые Лесковым, как правило, из самых расхожих – о яблоке раздора, нити Ариадны, похищении Прозерпины Плутоном, ушах Мидаса и т.д. Все это персонажи гимназической программы, никаких специальных знаний писателя об античной культуре и философии не демонстрирующие, используемые лишь для более образного подтверждения мысли. Набор античных авторов, на которых чаще всего ссылается или которых упоминает Лесков, также достаточно ограничен – Гомер, Гораций, Сократ, Платон, Тацит, Плутарх, Цицерон7. Значительно реже цитируются Анакреонт, Феокрит, Вергилий. Среди этих авторов есть, однако, и любимые. Роль главного мудреца для Лескова, безусловно, играет Платон, именно его диалог «Законы» он цитирует охотнее всего. Характерно, при этом, что цитирует Лесков из статьи в статью одни и те же мысли Платона – о том, что «в той стране, где старцы бесчестны, не могут быть благородны и юноши»8, и об умеренности. «Бог есть мера всех вещей и мера совершеннейшая. Чтобы сделаться любезным Богу, надо уподобляться ему, и потому друг божий есть человек умеренный во всем, даже в своих желаниях»9. Обе эти цитаты отчеркнул ногтем и герой раннего рассказа Лескова, один из первых его чудаков и «праведников», Овцебык. Овцебык, стихийный социалист, «новой литературы он терпеть не мог и читал только евангелие да древних классиков»10; причем в рассказе упоминаются только два интересующих его автора: Платон и Тацит. Лесков указывает, что именно в книге Платона отчеркнул Овцебык, все это суждения, утверждающие необходимость равновесия и чувства меры, которых так и не смог обрести сам герой (ср. также: «Персы и афиняне потеряли равновесие, одни слишком распространивши права монархии, другие — простирая слишком далеко любовь к свободе»). Показательно также, что евангельский текст и древние классики по сути уравниваются в правах. Это вообще характерно для Лескова, во многих публицистических текстах он действительно приравнивал библейскую и античную древность, общим знаменателем тут, очевидно, служила мудрость, высказанная авторами и античности, и Священного Писания. Призыв Платона к умеренности буквально воплощает и другой «праведник» Лескова, не бравший взяток квартальный Рыжов, или Однодум, который читает уже только одну книгу, Библию. О нем и его жене, взятой из крестьянок говорится: «Жили они, разумеется, спартански, в самой строжайшей умеренности, но не считали это несчастием; этому, может быть, много помогало, что и многие другие жили вокруг не в большем удовольствие». «Если иметь великое обуздание, то и с малыми средствами обойтись можно», -- отмечает герой в другом месте11. Лескову были близки идеи Платона, однако поведенчески его очевидно привлекал и Сократ. Имена этого мудреца, а также его последователя Антисфена, возникает при описании Павла Ивановича Якушкина, знаменитого собирателя фольклора и вместе с тем почти юродивого, «божьего человечка», бродягу, не подчиняющегося общим правилам. Обсуждая историю ссылки Якушкина, Лесков отмечает: «Якушкин несомненно не был вреден, но столь же несомненно не были вредны Сократ и Антисфен, с которыми ставить на одну ногу нашего "божьего человечка" даже неловко. Но не позабудем, что даже Сократ нашего воображения очень непохож на Сократа современных ему Афин. Нам он кажется трансцендентальным гением, а для Афин своего времени он был праздношатающийся – с странною и даже отвратительною сатироподобною наружностию, шарлатан, который терял время в разговорах и выводил из терпения добрую хозяйку Ксантиппу, приглашая к себе гостей, когда их нечем было потчевать" (Дрепер). Современники мудреца видели досадительные неудобства в сожительстве с таким человеком и решились его сбыть с рук, и сбыли...»12 Образ Сократа таким образом прямо проецируется на образ Якушкина, а между судьбами философа и фольклориста отмечается сходство. 4. Если Сократ и Платон выступают у Лескова в роли мудрецов, то роль Историка берет на себя Тацит и отчасти Плутарх. Начитавшись Тацита и Плутарха герою романа «Некуда», романтически воспринимающему идею революции в России социалисту Райнеру снятся сны – как из мифического, так и недавнего прошлого Швейцарии. В частности, ему снится герой швейцарских легенд Вильгельм Телль, поражающий тирана, картины из жизни его отца и деда – очевидно, что обрести такую чуткость к истории герой может только после чтения Тацита и Плутарха. Впрочем, Тацит также исполняет и роль мудреца. В очерке «Путимец», рассказывающем о молодом Гоголе, который в интерпретации Лескова уже в гимназические годы отличался благочестием и глубоким знанием человеческого сердца, юный Гоголь, кроме прочего оказывается и внимательным читателем Тацита, причем особый интерес у Гоголя вызывают рассуждения Тацита о бесполезности насмешки, которые «оставляют в уме смертельные уколы и ничего не исправляют»13. Для будущего сатирика, уже в юности склонного к розыгрышам (один из которых и описан в очерке), вопрос об оправданности насмешки – разумеется, жизненно важен. Античная культура у Лескова – это маркер культуры высокой, характерны названия, которые Лесков предлагал использовать для своих произведений. Так, по некоторым сведениям, первоначальное название повести «Житие одной бабы» было «Амур в лапоточках». Оксюморон используется здесь с очевидной целью подчеркнуть, что подлинная страсть может родиться и в крестьянской среде – вопрос о том, умеют ли любить крестьянки актуализировался в полемике 1860-х годов14. По тому же принципу сконструировано и первоначальное название «Очарованного странника», который должен был называться «Черноземный Телемак», это заглавие окликает роман Фенелона «Приключения Телемака» (1699), однако вместе с тем насыщает повествование «Очарованного странника» и простором гомеровского эпоса. 5. Вместе с тем мы встречаем у Лескова и бурлескное восприятие античности. Рассуждая об изменениях в системе продажи вина, Лесков вспоминает сначала библейскую древность, а затем иронически и «Илиаду» Гомера. «Гениальный, хотя и мифический поэт, существование которого послужило темою для множества весьма ученых изысканий, Гомер, воспевая пиры и богов и героев. Прямо указывает нам, что эти разные там греческие герои и троянские генерал-фельдмаршалы, хотя бы какой-нибудь, например, Ахиллес или Агамемнон, отличным манером попивали тогдашнюю специальную, а в особенности бальзамную, изобретения туземных мудрецов и химиков»15. Далее он вспоминает как еще в гимназии «долбил наизусть» стихи из Гомера и даже ругательства из «Илиады»: «Ах ты, пьянчужка, собачьи глаза, трусишка поганый!» «Так уж если взятие Трои, судьба Елены и гнев Зевеса беспрестанно перемешивались с рассказами о геройских попойках Атридовичей, так как же уж теперь- то, в наши времена, водке не играть первенствующей роли, когда все наши главные капиталисты именно водкою-то и разжились?»16. Перед нами характерное для фельетона использование образов античных мифологии, которая наполняется актуальным для читателя смыслом и таким образом создается оксюморон: соединение острого, злободневного содержания с величественной древностью. Лесков пользовался этим приемом не раз: в очерке «Русское общество в Париже» он называет Герцена «бородатой Прозерпиной», которую хочет похитить русское правительство»17. В соответствии с той же логикой сконструирована и знаменитая шутка из «Левши» про Аболона Полведерского. С традицией бурлеска связан и образ дьякона Ахиллы, который как неоднократно указывалось18, рифмуется с гомеровским Ахиллесом из «Илиады». Дьякон Ахилла в романе «Соборяне» – скорее, пародия на Ахиллеса, его ироническая копия, он тоже богатырь, но смешной, комичный. Все в нем преувеличено – и рост, и смех, и гнев. «Сей всех нас больше, всех нас толще и с такою физиономией и с такою фигурой, что нельзя, глядя на него, не удивляться силе природной произрастительности»19, -- замечает Савелий Туберозов в своем дневнике. Лескову не чуждо было и шутливое отношение к персонажам античной мифологии. Итак, можно заключить, что античность функционировала у Лескова в двух вариантах: либо использовалась как материал для шутки, анекдота, бурлеска, либо превращалась в своего рода сборник афоризмов, источник мудрых мыслей. В использовании других, гораздо более близких и знакомых ему источников -- русского фольклора, древнерусской литературы, Священного Писания Лесков был значительно более гибок и изобретателен: при обращении к античности, несмотря на то, что в зрелые годы он немало читал античных авторов и даже делал из них выписки, Лесков оставался школяром, который мог либо посмеиваться над навязшими в зубах классиками, либо учить их наизусть и цитировать к месту. 6. Изменение этого школьного отношения к античности началось, как кажется, уже в 1870-е годы¸ когда цитирование классических авторов перестало быть столь поверхностным и начало встраиваться в замысел произведения. В рассказе «На краю света» (1875) Лесков, а вернее, его герой, православный епископмссионер, который должен просвещать язычников в Сибири, цитирует языческого поэта Вергилия, полемизируя с христианским святым, блаженным Августином. И Августин, и Вергилий приходят на ум в тот самый момент, когда епископ смотрит на своего проводника, который только что спас его от голодной смерти, сообщил ему, что хозяин, «который наверху» все видит и уснул. Епископ переживает момент истины. «… и в этом раздумье не заметил я, как небо вдруг вспыхнуло, загорелось и облило нас волшебным светом: все приняло опять огромные, фантастические размеры, и мой спящий избавитель представлялся мне очарованным могучим сказочным богатырем.(…) Прости меня, блаженный Августин, а я и тогда разномыслил с тобою и сейчас с тобою не согласен, что будто "самые добродетели языческие суть только скрытые пороки". Нет; сей, спасший жизнь мою, сделал это не по чему иному, как по добродетели, самоотверженному состраданию и благородству; он, не зная апостольского завета Петра, "мужался ради меня (своего недруга) и предавал душу свою в благотворение". (…) Авва, отче, сообщай себя любящему тебя, а не испытующему, и пребудь благословен до века таким, каким ты по благости своей дозволил и мне, и ему, и каждому по-своему постигать волю твою. Нет больше смятения в сердце моем: верю, что ты открыл ему себя, сколько ему надо, и он знает тебя, как и все тебя знает: Largior hic campos aether et lumine vestit Purpureo, solemque suum, sua sidera norunt!20 - подсказал моей памяти старый Виргилий, - и я поклонился у изголовья моего дикаря лицом донизу, и, став на колени, благословил его, и, покрыв его мерзлую голову своею полою, спал с ним рядом так, как бы я спал, обнявшись с пустынным ангелом»21. Разумеется, Лесков неслучайно вспоминает именно Вергилия, язычника, однако и самого христианского языческого поэта, автора знаменитой 4 эклоги, в которой, по утверждению христианских комментаторов, предсказал рождение Иисуса Христа. Как Вергилий сумел предчувствовать и увидеть явление света Христова, так и проводник епископа сумел познать истинного Бога. И сияние солнечного света, который видит епископ описывается словно бы самим Вергилием, с понятной целью – снять противоречия между эллином и иудеем, обнаружить родство язычника и христианина. Как видим, здесь природа цитирования иная, не сводящаяся ни к одному из прежде описанных нами вариантов. Вергилий используется Лесковым не с декоративной и не с комической целью, а для углубления и расширения художественного замысла, подготавливая совсем иное отношение к античной культуре. Окончательный перелом состоялся в середине 1880-х годов, когда Лесков увлекся переложением сюжетов из древнерусского Пролога. Многие из этих сюжетов («Гора», «Прекрасная Аза», «Невинный Пруденций») были связаны с жизнью первых ранних христиан и разворачивались в античной Греции или Александрии – и здесь Лесков сделал попытку вникнуть в систему ценностей нехристианского сознания, понять эстетику и ценности античной культуры изнутри. Отношение Лескова к античной классике повзрослело. Кедров К. Фольклорно-мифологические мотивы в творчестве Н.С.Лескова – В мире Лескова. М., 1983. С.58-73. 2 Косых Г.А. От «Черноземного Телемака» к «Страннику». История изменения заглавия повести Н.С. Лескова «Очарованный странник»//Дергачевские чтения. N.110-114 3 Столярова И.В., Успенская А.В. Античные мотивы в ранних сочинениях Н.С. Лескова//Взаимосвязи и взаимовлияние русской и европейской литератур: Материалы Международной научной конференции. СПб., 13-15 ноября 1997 г. СПб., 1999. С. 322-327. 4 Шелаева А.А. Концепт античности в творчестве Н.С. Лескова//Творчество писателейорловцев в истории мировой литературы: Материалы Международной научной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения К.Д. Муратовой 21-25 сент. 2004 г. Орел, 2004. С. 155-157; Шелаева А.А. .С. Лесков и античность (К вопросу о месте писателя в русской культуре конца XIX в.) – Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 2. История. 2006. С. 89-99. 5 Успенская А.В. Античность и русская литература. СПб.: Изд-во СПбГУП, 2008. С.244252. 6 Лесков Н.С. Письмо Щебальскому П.К. от 16 апреля 1871. – Лесков Н.С. Собрание сочинений в 11-ти томах, Т.10. М., 1958. с. 310 (далее при ссылках на это собрание указываем СС, номер тома и страница). 7 Лесков Н.С. О литераторах белой кости – Лесков Н.С. Полное собрание сочинений в 30ти томах. М.: Терра, 1996. Т.1. С.441 (далее ПСС, номер тома и страницы); Лесков Н.С. Русское общество в Париже. – Там же . Т.3. С. 200; Лесков Н.С. Лондонская жизнь. – Там же. Т.7, 398 . 8 ПСС, 7, 243; Т.8, 196, С.296, С.349. См. также ПСС,10, 194. 9 Лесков Н.С. Русские общественные заметки. ПСС. Т.8, 296. 10 ПСС, 2, 28. 11 СС, 6, 225, 239. См. также: ПСС, 8,721. 12 СС,11, 88. 1 СС, 11, 61. См. также об этом: Любжин А. Римская литература в России в ХVIII-начале ХХ века. М.: Греко-латинский кабинет Шичалина, 2007. С. 169. 14 См. спор об этом в романе «Некуда» (СС, 2, 178-179). 15 ПСС, 2, 284. 16 Там же. 17 ПСС, 3, 312 18 См. Кедров К. Фольклорно-мифологические мотивы в творчестве Н.С.Лескова – В мире Лескова. М., 1983. С.58-73, Успенская А.В. Античность и русская литература. СПб.: Издво СПбГУП, 2008. С.244-252. 19 СС, 4, 64. 20 Пышнее здесь эфир одевает пространства в убранство пурпурного света, и познают люди здешние солнце свое и звезды свои! (лат.) 13 21 СС, 5, 510.