Евгений Лукин. Пиры. Стихи и поэмы. СПб, издательство «Белл

Евгений Лукин. Пиры. Стихи и поэмы.
СПб, издательство «Белл», 1995
ОГЛАВЛЕНИЕ
1
Confessione
Песнь ГаральдаСурового
Персы
На поле Пушкина
Пирушка
Застольная беседа
Элегия
Последняя эклога
Эсквилинские птицы
2
Костер амасийский
CONFESSIONE
О, дайте мне взглянуть на пышный Рим!
Константин Батюшков
Белый лист, вологодский сугроб,
Снеговина раскрытой тетради…
Я листаю пустые страницы
И становится холодно мне
От листов синеватой бумаги,
Будто я, сумасшедший, бреду
По бескрайнему снежному полю
Или еду на тройке почтовой:
Золотые подковы звенят,
Запятые летят из-под них,
А вокруг ветровые деревни,
Горький запах оленьего жира,
Зажигает мужик сигарету
И верблюд полыхает в снегу,
И горит пирамидный Египет,
И дымится за пальмами Рим,
Где кошницы с душистой травою,
Где тимпаны гремят без конца
И хоругви колеблются в сини,
Умирает божественныйТасс,
Телеграф передал в Капитолий
Лебединое слово его:
«Я сражался с дронтгеймским солдатом
И, железом ступню окрыляя,
Я стремился сквозь пепел и вьюгу
На верблюде к арабской твердыне,
Но далекая русская дева
Все равно презирает Гаральда,
А мужик из оленьего жира
Не дает мертвецу прикурить!»
Тут потухла моя сигарета,
Ветром перелистнулась страница,
Опрокинулся синий сугроб
На моем деревянном столе,
Тихо поворотилась дорога,
Не сворачивая никуда,
Оказалось, я еду назад,
Золотые подковы звенят,
Запятые летят из-под них,
А вдали пламенеют кресты
Вологодского храма Софии.
1994
ПЕСНЬ ГАРАЛЬДА СУРОВОГО
Где волк водореза измерил вдали
Три стороны славной Сиканской земли,
Где рыскала рыжая рысь парусин
За пламенем диких свирепых пучин,
Туда никогда не рискнет забрести
Вояка, боящийся стычек в пути.
Но весело мне, чародейка серег:
Я – вестник Руси на распутьях дорог.
Пусть будет их впятеро больше, чем нас:
Дронтгеймских воителей в сумрачный час
Мы били, рубили, пока не сошла
С дневного светила затинная мгла
И наземь владыка не пал от мечей,
Как срубленный ясень железных дождей.
И горестно мне среди синих морей:
Нет вести от милой невесты моей.
А делаю я мастерски восемь дел:
Искусно владею огнем треска стрел,
По звездам я выжлока моря вожу,
Скачу на коне и лыжнею скольжу,
Но главное, чем я могу покорить,
На славу волшебную брагу сварить.
И весело мне, чародейка серег:
Я – вестник Руси на распутьях дорог.
Наверно, слыхала и ты про меня,
Прядильщица нитей морского огня,
Как я отворял златовратный Царьград,
Заклятый свистящими птицами лат,
Где шел я за веном для ивы звезды,
От струй острой стали остались следы.
И горестно мне среди синих морей:
Нет вести от милой невесты моей.
Я – славный потомок норманнских мужей,
Знаток ремесла засапожных ножей!
Береза слезы, мне пока недосуг:
В арабские страны стремится мой струг,
И снова зарыскает рысь парусин
За пламенем диких свирепых пучин.
Но весело мне, чародейка серег:
Я – вестник Руси на распутьях дорог.
1993
ПЕРСЫ
(Из Тимофея Милетского)
1.
Синь рассекая водорезом,
С разбега струг врезался в струг
И острым, как копье, железом
Крушил сосну ладейных рук.
Когда, пронзив ладью Эллады,
Железный клюв кромсал кряжи,
На гребень варварской насады
Рвались ахейские мужи.
А если мимо корабля
Стальные молнии летали,
Удары весел синь считали,
Смерть отвращая от себя.
Размыканные корабли
Льнов опоясками сверкали:
Одни ко дну мгновенно шли,
Других же громы повергали –
Сталь побеждала красоту.
И бог войны, огнем каленый,
Срываясь с тетивы крученой,
Звеня железом налету,
Врезался в бой стрелой точеной.
Тут смерть куски свинца несли,
Горящие льняные связки
На палках, срубленных вдали
Для бычьей пастухом острастки.
И много жизней во вселенной
Легло на жертвенник военный –
Медноголовых змей наука,
В пространство пущенных из лука.
Огнистые потоки тут
От кораблей струились ало,
Багряня гриву-изумруд
Дневного моря. Все кричало.
2.
Морская сила персиян
Помчалась в море-океан:
На нем венец из рыб сверкал
И мраморились крылья скал.
Какой-нибудь фригийский ратай,
Чью землю в день не обойти,
Руками, как большой лопатой,
Копал ладейные пути.
Он плыл, как остров, по теченью,
Бичуемый кнутом ветров,
Искал повсюду путь к спасенью
И умолял своих богов.
Когда же ветер затихал,
Уста захлестывала брага:
Ее варила между скал
Отнюдь не Вакхова корчага.
И, соль из глотки изрыгая,
Зубами скрежеща во тьму,
Кричал безумец, угрожая
Морскому богу самому:
«Ты, дерзкий, видно, позабыл,
Но мой владыка неспроста
Над Геллой берега скрепил
Льняными узами моста.
Настанет время – он придет
И соснами азийских гор
Взволнует воды, а простор
Во взор блуждающий замкнет!».
3.
Туда, где зыбь морская,
Стремится побыстрей
Распуганная стая
Персидских кораблей.
Летят они над бездной
В сумятице такой,
Что бьется клюв железный
О гребень струговой.
Стоит и треск, и скрежет,
И шум, и брань вокруг,
Когда железо режет
Сосну ладейных рук.
Вот в скрежете и взвизге
Удар еще страшней.
Лишь мраморные брызги
Летят из челюстей.
Кормила, гребни, ростры –
Все рушится во прах…
И было небо в звездах,
Как море – в мертвецах.
4.
А тот, кто все же спасся чудом,
Кто по прибрежным скользким лудам
Добрался до Силенских скал,
Бореем напоен студеным,
Под чужеземным небосклоном
Созвездья Азии взыскал:
«О вы, мизийские разлоги,
Где чернолесья так растут,
Что златокованые роги
Запутывает месяц тут.
Вернуться б к вам, родные дебри,
Забыть о Греческой стране,
Где ветры рыкают, как вепри,
И рыщут от волны к волне.
Здесь вход в пещеру нереид,
Который день и ночь открыт:
Лежит без дна морская падь –
Мне до нее рукой подать.
Судьба, веди меня к пределу,
Откуда, не смутясь ничуть,
Ты вымостила через Геллу
Столь далеко ведущий путь.
Я б город Сарды не покинул,
С шихана Тмольского не слез,
С размаха в эллина не ринул
Стальной персидский криворез.
А ныне, мыкаясь в беде,
Ищу убежища: везде
Лишь море синее шумит
Да эллинская сталь звенит.
Живу одной надеждой смутной:
Когда бы мог я наяву
Припасть к богине златокудрой,
Одетой в черную листву:
О Великая Горная Матерь, спаси,
В золотую мизийскую даль унеси,
Огради прегражденного в днях ты от сеч,
Да не срубит мне голову эллинский меч,
Да не сгубит мне плоть леденящий Борей,
Не размечет по синим отрогам морей;
Чтобы славил до смерти богиню мою,
Прикажи от меня отлететь воронью».
5.
Как повел не спеша
Ратоборничек в плен
Одного торгаша
Из богатых Келен,
Тот к коленам припал
И к поножам приник,
И Эллады язык
С азиатским мешал.
С уст срывая печать,
Он пытался кричать,
Но от страха икал
И лобзал острый меч.
Он на ощупь искал
Ионийскую речь:
«Я, мне, табе…
В чем дэло, друг?
Меня вел царь,
Я не хотэл.
Друг, никогда
Здесь воевать,
У Суз, у Сард –
Там буду жить
Я тыхо-тыхо…
Зевес – мой бог,
Свидэтель он!».
6.
А царь поверженнойПерсиды
Еще взирал издалека,
Как расточали нереиды
Его блестящие войска.
Там мечники, на диво прытки,
В кривом бегу стремились прочь,
Прекраснотканые накидки
Перстами раздирая вклочь.
Там лучший лучник Экбатана
Быстрее дротика летел,
Вышвыривая из колчана
Горсть обоюдоострых стрел.
Там копьемет из Вавилона,
Метнув куда-то копьецо,
Рысил, спасаясь от полона,
До слез царапая лицо.
И над ахейскою землею
Стоял такой великий стон,
Как будто Азией самою
Он был из неба извлечен.
И так смешалось все в округе –
Огонь и море, кровь и гарь,
Что очи отвратил в испуге
Великий азиатский царь:
«Дворец, и тот на гибель обречен,
Когда оградой он не защищен.
Сегодня греческие корабли
Персиды щит разбили и сожгли.
Где слава Азии? Где чудный цвет ее?
Где молодое воинство мое?
Иных пожрал огонь, а меч иных посек.
Плывут пустые струги на Восток.
Рыдай, Персида: скорбный час пришел.
Обратный путь и горек, и тяжел…
Немедля запрягать мне четверню!
Предать шатры поганому огню!
Сносить в повозки злато-серебро –
Не будет впрок им царское добро!».
7.
А греки, возвратившись к месту
И сотворив по мертвым жаль,
В удел священномуЗевесу
Воздвигли варварскую сталь.
А после, следуя закону,
Свершая праздничный обряд,
Воспели славу Аполлону,
Ногами ударяя в лад.
8.
Оставь Пифийское подворье,
Златокифарный ворожей,
Приди и окажи подспорье
Поэме звончатой моей.
А то иной знаток зловеще
Шипит из темного угла,
Что голосом своим бесчещу
Я лад святого ремесла.
Люблю друзей златокифарных,
Зато взашей гоню других –
Звукозаконников бездарных
И горлодеров площадных!
Когда-то в чародейной тяге
Орфей к узорной черепахе
Приладил семь крученых жил
И песню первую сложил.
Небесному вверяясь дару,
За ним Терпандр взнуздал кифару,
Десницей натянув своей
Десяток золотых вожжей.
И вот, владея слухом верным,
Теперь пришел другой колдун,
Который чистым звукомером
Одиннадцать настроил струн.
Он отворил чертог согласья,
Где твой оберегался клад:
Голосники труда и счастья,
Любви волшебный звукоряд.
В священном городе туманном
Явись ты, вещий Аполлон,
Даруя мирным горожанам
Добра и красоты закон.
1993
НА ПОЛЕ ПУШКИНА
Я люблю говорить с мертвыми
Велимир Хлебников
На поле Пушкина цветет мамврийский дуб,
Кипит кастальский ключ и прозябают лозы.
Здесь тонкий парус рыбаря, озерный луч,
Разрежет надвое и зрение, и слезы.
Здесь у ночной межи пасется медный конь,
Горит янтарь Бахчисарайского фонтана.
Здесь измаильский штык вызванивает сон
И невидимкою блестит из-за тумана.
Вдали прядет свою дорогу сильный плуг
И циркуль мраморный кружится по озору.
В вечерней школе три сестры судьбу поют,
А босый волк крадется королем к забору.
На поле Пушкина в последний час приду
Проститься с лунным шорохом приветных сосен.
И будет пир на вознесенном берегу,
По-княжески велеречив и грандиозен.
Где спит духовный меч и блещет щит любви
На призрачных коврах персидского изделья,
Там собеседники столетий роковых
На треугольниках готовят мед веселья.
Там вырезается из неба синий звон –
Ветрами говорят ушедшие когда-то.
Люблю я с мертвыми высокий разговор:
В кругу живых молчанье – серебро и злато.
Но вот трубит звезда: пора! пора! пора!
Ворота отворяют время и пространство…
За полем Пушкина тьма тьмущая одна,
Где вор с лягушкою венчаются на царство.
1995
ПИРУШКА
с рабочим котельной № 3,
что близ Казанского собора в Петербурге
Андрею Крыжановскому
Когда зажуржит огневая пчела в фонаре,
Опустится мгла на узор воронихинской ковки,
Нет лучшего места, чем старый подвал во дворе,
Чтоб выкушать с чувством и толком бутылку зубровки.
Там трубы железные по-ерихонски трубят,
Там падшие ангелы огненной азбуке учат,
Там стрелки приборов о жарких страстях говорят
И всякие твари любовью грешат и мяучат.
А маленький бес, поджидая полуночный час,
Колдует над чаном с водой, где звоночек бубенит.
Длину подземелия меряет вспыхнувший газ,
А бес острым глазом вошедшего гостя приценит.
Бутыль темно-рудного цвета скорее на стол,
Ржаную горбушку и луковицы золотые:
– Так скучно мне, бес, что к тебе в кочегарку зашел!
– Что делать? – он скажет и кружки достанет пустые.
Веселое дело – топить ввечеру водогрей,
Особенно для африканцев, продрогших от сыри.
Вокруг кочегарщик хлопочет, хотя и еврей,
И длинные вирши бормочет, подобно псалтыри.
Беглец палестин, и египтов, и прочих европ,
А ныне – механик российского пара и парки.
Когда б не приехал однажды на Русь эфиоп,
Не ведали б мы ни поэзии, ни кочегарки.
Однако к чему поминать о былом невпопад?
Пусть воздух колеблет крикун площадной и острожник.
Никто не затмит воронихинской ковки оград,
Никто не подделает пушкинской резки треножник.
Свивая в рулон золоченого времени холст,
Смотри, чтобы не был подсунут обрезок поддельный,
Поскольку возносится ум до заоблачных звезд,
А дерево мысли стоит вдалеке от котельной.
Но что там белеет во мгле за деревьями, бес?
И он, охмелевший, уже на любое готовый,
В мгновение ока в глухой подворотне исчез –
И тает над Мойкой испанский туман трехмачтовый.
1992
ЗАСТОЛЬНАЯ БЕСЕДА
с действительным статским советником
Гавриилом Державиным
Един есть Бог, един Державин.
Гавриил Державин
Шекснинская стерлядь, и щука с пером голубым,
Какой-нибудь лимбургский сыр примечтаютсясдуру –
И вот уже кубок искрится вином золотым:
Действительный статский советник не пьет политуру.
Река по туманным болотам струит времена
И в пропасть уносит обломки горящего царства,
Да только вода в ней от крови невинной красна
И водоворот синеват от чужого коварства.
Сегодня для русских Эзопа язык как родной:
С улыбкой не скажешь про истину, что охмурила,
Поэтому и разговорец почти что пустой:
– Ну что, брат Евгений?
– Да так как-то все, брат Гаврила!
В Румянцевском садике флейтовый свист снегирей:
Кому – ярлыкастая брань, а кому – перекличмолодецкий.
Есть ценник на памятной злат-табакерке твоей
И нет, слава Богу, на лире твоей мурзамецкой.
А в праздник над крепостью гром с серебром пополам
Гремит от турецкой луны до крестов монастырских.
Палит и палит артиллерия по воробьям,
Прицеливаясь в самозванцев (подсказка – симбирских!).
Но словом алмазной резьбы не гранят обелиск:
Сегодня победы – по ветру, а славу – на сплавы.
Куражась в кружалах, поэты спиваются вдрызг,
Покинув забрало, идут на бульвар Ярославны.
Ах, белая скатерть, ах, черный грузинский коньяк:
«Табэ – половина, и мнэ, дарагой, половина».
А любо на стол уронить стопудовый кулак:
«Един есть Господь, посему и держава едина!».
«Служить самодержцу, что Богу служить, господа!
И злат-табакерку не стыдно принять по секрету…»
Вздыхает Фелица: «С пиитами просто беда –
Притворных навалом, одначе придворного нету».
Заглазно, заушно не рай предрекали, а крах:
«Царю да царице нейти сквозь игольную прорезь».
Над синею пропастью Русь удержал Мономах,
Над синею пропастью вздыбил ее МедныйКонязь.
Гвардейский поручик: «Ужо, – восклицает, – ему!».
Звенят на плечах золотые подковы сомнений.
Полцарства – в огне, а другие полцарства – в дыму.
– Ну что, брат Гаврила?
– Да так как-то все, брат Евгений!
Шекснинская стерлядь не плещется в мутной воде,
Спешит в балаганчик народный трибун и наветник.
Стихов не читает никто, никогда и нигде.
И пьет политуру действительный статский советник.
Октябрь 1993
ЭЛЕГИЯ
Моя душа коростяная…
Владимир Нестеровский
Коростяная душа, бессребреник, нищий,
Алчущий пищи земной, а паче небесной,
Чем приглянулась, создатель азбуки града,
Эта ограда турецкой ковки чудесной?
Чем прилюбился тебе, бродяжка вселенский,
Преображенский собор – гранитная нега,
Светоблистанная высь, кресты золотые?
Здесь литургия нежнее первого снега.
Здесь всякий грош – полновес любви и заботы;
Медные годы считает старый калека,
У голубей, почтальонов Елизаветы,
Просит ответы на письма тайного века.
А ты сидишь у ограды ковки турецкой:
Счастье то решкой сверкнет, то птицей двуглавой.
В солнечном воздухе снег искрится и тает –
Вновь сочетается цесаревна со славой.
Видишь, дуга золотится знаком покоя,
У аналоя мерцает сталью кираса –
Значит, трепещут опять ботнийские воды,
Помня походы на запад русского Спаса.
Там никогда не поймут молитву о чуде:
Боже, да будет последней эта победа!
Но возвращается все – по кругу, по кругу:
В белую вьюгу любовь стяжает полсвета.
И ты не знаешь, создатель азбуки улиц,
Чем приглянулись заморцам с дальнего брега
Русская Греция, лед, гранит, ветродуи?
Здесь поцелуи нежнее первого снега.
С елизаветинских кружев этот морозец –
Чересполосица сна, тумана и блесток.
И, оставляя следы на россыпи вьюжной,
Отсвет жемчужный уходит за перекресток.
1995
ПОСЛЕДНЯЯ ЭКЛОГА
Сицилийские музы! Станем петь нечто…
Вергилий
Синяя муза Сиканского плеса,
О чем твоя лебединая песня?
Не всякому люб речной тамариск.
Петь собор златоверхого леса –
Это достойно царей и цариц.
«Идет последнее столетье стали, –
Вещунья Кумские книги листает, –
А там – золотая вереница веков».
Уже возвращается Дева святая,
Возвращается мудрый строитель садов.
Уже с вершины хрустального неба
Спускаются люди нового века.
Только ты, пречистая луна,
Огради силою своего света
Отрока, рожденного до утра.
Он явится – в мгновение ока исчезнут
Те, кто сделан из гвоздей железных:
Придут облаченные в сияющую злать.
Уже повелевает на земле кудесник,
Способный все видеть и все знать.
Скоро настанет прекрасное время:
Дни потекут, как вешние реки,
Сокроется след последнего греха
И эту веселую милую землю
Надолго покинут горе и страх.
И будет час, когда ты, отрок светлый,
Узришь небесный круг заветный,
Где святые лики, божественная любовь.
Мир воцарится во всей вселенной,
Воцарится добрый закон отцов.
Лемех заржавеет у темного болота:
Сама земля научится работать,
Тебе отдавая благодарный труд –
Змейчатый плющ, царственный лотос,
Веселый золотарник и целебный маун.
Стадо домой возвратится поздно:
Матерый волк, притаившийся в росах,
Не осмелится натворить бед.
Молоком горшок наполнится козьим
И цветы обовьют твою колыбель.
Чистый воздух над домом синеет.
Не станет на свете Великого змея –
Исчезнет в бездне: сера и дым.
Пожухнет на лугу отравное зелье,
И зацветет ассирийский амом.
А ты читаешь древнюю книгу
О славных делах и подвигах великих.
Колос роняет зерен медь,
Краснеет виноград в терновнике диком,
Из дуба струится росистый мед.
И приснится тебе старинный сон,
Как ладья бороздит открытое море,
Зазубренный якорь ложится на дно,
Бревенчатые срубы окружают город,
Железный плуг распахивает холм.
А значит, все опять повторится:
Другой корабль Арго растворится
В синеватой Эгейской мгле,
Другая Троя заключит царицу,
Другой Ахиллес обнажит меч.
Когда ты возмужаешь, светлый отрок,
Торговое судно станет на взморье:
Со временем корабельная сосна
Выветрит запахи горькой соли,
Розового масла и хеосского вина.
Ибо везде на земле будет достаток:
Пахарь оставит на борозде суковатку,
Развяжет на вые воловьей ярмо,
А поутру молодой виноградарь
Не срежет криворезом алую гроздь.
И овчар теперь не натрудит руки:
По-иному красятся нежные руна –
Его отара пасется вдали,
Блистая то багрецом пурпурным,
То золотистым шафраном своим.
Журжит веретено, кружится преслень,
Три сестрицы поют урочную песню:
Скорей распускайте вековую нить.
Уже близится, отрок, день чудесный –
Золотой венец приимешь ты!
Уже удаляются видения ночи,
Мантуанский призрак, стихи эклоги,
Охрипший голос, скрип крыльца…
А на далеком востоке восходит
Светлая Вифлеемская звезда.
1994
ЭСКВИЛИНСКИЕ ПТИЦЫ
К Горацию
Эсквилинские птицы кричат на соседних кладбищах,
Будто кто-то могилами ходит с порожней сумою –
То ли русское, то ли еврейское золото ищет…
Синий дом, где живу я, стоит над рекою Сестрою.
За окном разверзается сад, изумрудятся тени:
Преставление света – ольха вперемешку с осиной.
Если выпить, Гораций, еще по глотку романеи –
Голубая форель загнездится на ветви затинной.
Восходящая в мыслях луна озарит наводненье,
Желтый Тибр заплещется возле железной калитки,
А в районной больнице ночник допоздна пламенеет –
Это бедный Евгений читает Сивиллины свитки.
Пусть палладионвыкран, и город страшится исхода,
Но царевич Парис, как всегда, остается мужчиной:
«Что же будет, любимый?» – «А будет, Елена, всего-то
Преставление света – ольха вперемешку с осиной».
Вот уже полыхает кипрей, и ситовник, и донник,
Изумрудный мой сад – как горящий тритон под водою.
На размытом кладбище очнется несчастный любовник:
Возвращается дева с небес огневою, святою.
Она даст золотую линейку и очи троянца,
Чтобы солнечный город иной обозначить границей,
Но ограда всегда на костях, ты же знаешь, Гораций,
А свобода всегда на крови и крадется волчицей.
Нынче ночью колдует куманская ведьма, как видно,
Преставляется свет – так зловеща пробежка зарницы,
Потому над крестами, над синей звездою Давида
Эсквилинские птицы кричат, эсквилинские птицы.
1994
КОСТЕР АМАСИЙСКИЙ
1.
Я открываю древнюю книгу:
Ее обложка – небесный бархат,
Ее страницы – пух лебяжий,
Слова – откровение Стефана,
Буквы – азбука зырян.
Эту книгу читать – не перечитать,
Думать – не передумать,
Ибо мысль острее луча звезды,
Звук дольше стрелы, летящей в день,
А сама книга – неопалимая купина.
И слышу, как трещат поленья,
Возгорается костер подо мною,
А я забочусь костровым порученцам:
Достаточно синего ветра?
Достаточно сухих дров?
Ветер дует с Черного моря,
Ветер дует с Белого моря,
Распаляется костер амасийский,
Сверкают кипарисовые ветви,
Лижет пламя ноги и ладонь.
А, а, а!
Я – черный алмаз и пепел,
Зола, которой солят землю,
Я легче лебяжьего пуха,
Нежнее небесного бархата.
Остановитесь, я сгорел.
2.
Эйрик Кровавая секира
(подходя к зырянской кумирнице)
Умеющий держать в руках молнию битвы,
Умеющий резать руны на роге зубра,
Умеющий варить волшебную брагу,
Эгиль выкупил свою голову
За песнь.
Я не сжег его огнем железной вьюги –
Это не королевское дело:
Поэты и так перережут друг друга.
Я подарил ему пурпурную накидку
На память обо мне.
А сам наточил сталь сильной секиры,
Начертил путь Лютому змею,
Вздыбил коня белого паруса,
Чтобы найти жар воднолука –
Закамское серебро.
В священной роще дымится кумирница:
У биармского болвана лежат кости
Рысьи, медвежьи, оленьи –
Знать, вчера здесь молились зыряне,
Проливали кровь.
А болван блестит золотыми подвесками,
Укутан соболиными мехами –
Это стоит дороже трех волков мачты,
Несущихся по Греческому морю
В зеленую даль.
Варяги
Эй, в земле биармского болвана
Зарыты несметные сокровища –
Жар воднолука! Жар воднолука!
Эйрик Кровавая секира
Бросайте жар в цареградскую чашу –
Он принадлежит мне!
Эгиль, сын Грима Лысого
Вы роете священную землю,
Как лисицы или дикие собаки,
У вас под ногтями жир оленя,
Жертвенная кровь горностая,
Чешуя серебристой плотвы.
Вы разоряете чужое капище
И не ждете никакой отместки,
Никакого возмездия?
Эйрик Кровавая секира
Все, что делается мною, – свято!
Варяги
Амен!
3.
Герасим,
епископ Коломенский
Был прав блаженный устюжанин:
Мария родила учителя речи,
Строителя зырянской азбуки.
Сбывается ветхое пророчество:
«Новые заговорят языки!».
А кто бы мог подумать:
Отрок, возжигающий лампады
В темной Устюжской церкви,
Поднимется к престолу Слова,
Станет у подножия Его!
Он сызмальства хаживал
К рыбарям, что торгуют белугой,
Жгут огни на ночной пристани,
Рассказывают зырянские сказки:
«Бобэ, бобэ, кытчеветлын?».
В кафедральном соборе Ростова
Он стоял на коленях и слышал,
Как шуят зеленые хвои,
Говорят небесные звуки:
Джои, зато, черы, шуян.
И помнил чернец, как святцы,
Не смаговницей, не пращою –
Словом божественным света,
Словом божественным правды
Строится крепкая Русь.
(обращаясь к Стефану)
Сослужебник нашего смирения,
Облекись во всеоружие Божье:
Приими глагол – меч духовный,
Шлем спасения и щит веры,
Раствори солью слово свое.
С Богом!
4.
Пам,
зырянский волхв
(на берегу реки)
Мой край – серебряная Вычегда
И ты, Печора ледяная!
Волна прозрачный жемчуг выплеснет
На берег пермского Китая
К ногам последнего волхва.
Где в роще спит варяг разбойный,
Где темен гул зеленохвойный,
Где утро брезжит сединою
И рысь крадется к водопою,
Мой край, зачем тебе Москва?
Ее тиунская ватага
Жадней и скаредней варяга,
И холмы соболиной дани
Возводят до неба зыряне:
Горд издали рочморт.
Роч – красное имя смерти,
Ратника руха духа,
Ратника рети речи,
Урочника черной порчи,
Разлучника с верой отцов.
Роч – резчик зырянской речи,
Вырезает из воздуха звуки,
А слова – из синего ветра,
Составляет небесную азбуку,
Хоронит в хрустальный ларец.
Роч – строитель красного терема,
Златохвойного сруба Веры:
Высоки окошки слюдяные,
Широки ворота расписные,
Теплы свечи у алтаря.
Он выходит из красного терема,
Достает свой ларец хрустальный,
Рассыпает сардониксом,
Аметистом и смарагдом
Мертвые слова.
5.
Стефан,
Первосвятитель Пермский
(стоя перед биармским болваном)
Дерево без мысли изостренной,
Дерево без души напряженной,
Дерево без сердца отворенного,
Торчишь среди безмолвного леса,
Биармский болван!
А смысл дерева – сияние,
Литье розового света,
Ковка дождевых капель,
Когда божественная радуга
Играет на небесах.
Так лучится чистая икона
Пресвятой Богородицы,
Где Божества лучезарность
Разливается золотом
По ясной доске.
Но всякое дерево,
Не приносящее плода доброго,
Как в Писании сказано,
Должно быть срублено
И брошено в огонь.
Чу! Под биармским болваном,
Разузоренным деревом,
Знак таинственный,
Знак апостольский –
Сильной секиры блеск.
Матвейка,
зырянин
Стефан, Стефан, ты сорвал с кумира
Холсты льняные, меха соболиные,
Ты ударил его стальным обухом,
Разрубил секирой на мелкие поленца,
Развел костер.
Стефан, Стефан, ты не взял золота,
Не взял и серебра закамского,
Мне отдал кумирские пелены:
«На, сотвори себе ноговицы
И гащи сотвори».
Стефан, Стефан, ты его не боишься?
А кудесник Пам не раз говаривал:
Кто коснется кумира рукою,
Того закрутит вихрем огневейным,
Дочерна упалит.
6.
Пам
(волхвует над стрелой)
Наконечник мысли колдовской,
Греза заостренного железа,
Ты лети через моря и страны,
Высекай из камней искры,
Жги огнем жигарей.
Тирон,
святой великомученик
(на площади в Амасии)
Ветер дует с Черного моря,
Ветер дует с Белого моря,
Вывивает стрелу каленую,
Стрелу каленую ровную –
Весточку зырянского волхва.
Вывивается стрела, выстилается,
Падает к ногам закованным,
Высекает зеленую молнийку
Подо мною, воином Христовым,
Ратником Римского царя.
Возгорается костер амасийский,
Меня пилатят пламенем латинцы,
А я забочусь костровым порученцам:
Достаточно синего ветра?
Достаточно сухих дров?
Я взметнусь, полечу сизойластвицей,
Сизой ластвицей Божией,
Подожгу крылом огнистым храмину,
Где живет дева златокудрая,
Одетая в черную листву.
Берегись, Великая Матерь,
Не поможет тебе сила бесовская,
Сила бесовская, бесерменская:
Я – Федор Тирон, змееборец,
А за мной – сам Иисус Христос!
Неведомый поэт
Душа золотого свода
Витает ластвицей под облаками,
Горит и машет горькими крылами,
Роняет мысли на сухой папирус,
Сжигает лиственных божков.
8.
Герострат
(в метафизическом пространстве)
Не пойму: чем отличается
Эфесский храм Артемиды
От храма Великой Матери
Или зырянской кумирницы,
Где стоит болван?
И то, и другое, и третье
Пылало в огне Геростратовом.
Почему же тех нарекают
Святыми великомучениками,
А меня проклинают навек?
Герасим
Ты всюду ищешь выгоду, Спиноза, –
В твоей спине бесовская заноза!
Тирон
Пройди сквозь горящую хижину
Или взойди на Голгофу –
Амасийский костер!
Герострат
Я жить хочу, чтобы строить
Веселую песнь своей славы
На углях всеобщего гимна.
Юродивый
Быть тебе, Геростратушко, Геростратом
И ныне, и присно, и вовеки веков.
9.
Лаврентий,
попугай
(клетка на Лубянке)
Цель оправдывает средства!
Цель оправдывает средства!
Цель обкрадывают средства!
Цель обкрадывают средства!
Берия
Молчи, генацвали!
(наливает ему водочки)
10.
Стефан
(стоя у церкви)
Кто там мчится? Кто там скачет?
Кто огнем змеистым машет?
Матвейка
Стефан, Стефан, это вихри,
Духи чумного огнища,
Духи гари столбяной.
Духи
(поют под гитару)
Мы ехали шагом, мы мчались в боях
И серную спичку держали в зубах,
А память о нашем походе хранит
Сожженная церковь, расстрелянный скит.
Тирон
Чую серу левантийцев,
Силы смрадную струю.
Плохишар,
дух пепелища
Я с детства угли рисовал,
Углы пылающих святилищ,
Священных книг алмазный пепел.
(поджигает церковь)
11.
Стефан
Вот моя хижина горящая!
Вот мой костер амасийский!
Вот моя янтарная Голгофа!
Напрасны опасенияПамовы:
Взойду или не взойду?
Один и тот же огонь не один и тот же:
От Геростратова огня – пепелище,
От Геростратова огня – пустыня,
От Геростратова огня – нежить,
Душа черна, как котел.
От моего огня – свет Божий,
Лучезарная лествица Слова,
Златохвойный сруб Веры –
Веселятся хрустальные души,
Светятся очи ума.
Вера поверяется любовью,
Вера поверяется правдой,
Вера поверяется честью,
Вера поверяется добром,
Вера поверяется огнем.
С Богом!
(входит в горящую церковь)
12.
Неведомый поэт
России нет – ее пылают храмы,
И человек костром встает над нею.
Какая голубая блистаница!
Никто не скажет, глядя на комету:
Там светится святой!
1995