А.Ю.Русаков

А.Ю.Русаков
"Поучительный эксперимент Исмаиля Кадаре"
В последней - посмертной - книге Георгия Владимировича
Степанова
"Язык.
опубликовано
Литература.
небольшое
–
Поэтика"
всего
три
(М.:
Наука,
страницы
1988)
-
эссе
"Поучительный эксперимент Хорхе Луиса Борхеса". Анализируя
известный
рассказ
о
"вторичном
создании"
"Дон
Кихота",
Г.В.Степанов приходит к важным выводам о взаимоотношенииях
текста и "реальных возможных миров", текста и действительности,
автора и адресата.
Интересный и, как представляется, достаточно небанальный
пример решения той же проблемы демонстрирует творчество
крупнейшего албанского прозаика Исмаиля Кадарэ - писателя,
практически неизвестного в нашей стране, но весьма популярного в
Европе, прежде всего, во Франции1. Кадарэ прожил большую часть
своей сознательной жизни при самом свирепом тоталитарном
режиме Европы второй половины 20-го столетия и, тем не менее,
смог создать произведения, ставящие вопросы, кардинальные для
исторического бытия албанского этноса и поднявшие албанскую
Исмаиль Кадарэ родился в 1936 году в южноалбанском городе Гирокастра. В
1959-61 годах учился в Литературном институте (впечатления об этом периоде
отражены в романе «Сумерки степных богов» /Muzgu i perendive te stepes). В
1963 году опубликовал свой первый роман «Генерал мертвой армии»,
принесший ему европейскую известность (русский перевод – Иностранная
литература, 1989, N 1). В 1990, в начале еще слабой тогда албанской
“перестройки”, Кадарэ эмигрировал во Францию. Кадарэ является автором
более двадцати романов, многих рассказов, нескольких сборников стихов, ряда
1
2
литературу на новый качественныый уровень. При этом Кадарэ
продолжал существовать в рамках режима, большинство его
произведений были опубликованы и власти вынуждены были
признать его крупнейшим национальным писателем2. По меткому
замечанию одного из критиков, Кадарэ сочетал в себе черты
крупнейшего албанского официального писателя и крупнейшего
албанского писателя-диссидента.
Подобная ситуация нуждалась в осмыслении. И разные
варианты такого осмысления как бы пронизывают все творчество
самого Кадарэ. Прежде всего, осмысление это шло по оси «автор –
адресат», в ее более частной и экстремальной ипостаси «поэт –
тиран».
Реальная коллизия «поэт – тиран», многократно повторяющаяся
на протяжении истории человечества, по-разному осмысляется
участниками
противостояния
в
зависимости
от
конкретной
исторической обстановки. Как правило источником рефлексии
является поэт (существо, вообще к рефлексии более склонное).
Топика подобных ситуаций ("поэт = наставник", "поэт = пророк",
"поэт = существо, отрешенное от реальной жизни") достаточно
публицистических и публицистическо-автобиографических книг. Неоднократно
выдвигался на Нобелевскую премию по литературе.
2
Разумеется, взаимоотношения между писателем и коммунистическими
властями Албании развивались отнюдь не идиллически. В своих
публицистических воспоминаниях «Тяжесть креста» (Pesha e kryqit, P., 1991;
французский перевод: Invitation a l’atelier de l’ecrivain suivi de Le Poids de la
croix, P., 1991) Кадаре повествует о бесконечных трагических (а иногда и
трагикомичüеских) эпизодах – запрещении одних книг и разгромной критики
других, проработках на бесконечных собраниях и замалчивании в печати,
высылках (впрочем кратких) на перевоспитание физическим трудом и
постоянном страхе за жизнь близких, сопровождавших его писательский путь.
Все это ничуть не удивляет «постсоветского» читателя. Впрочем, надо
признать, что уровень творческой реализованности Кадаре был, особенно если
учитывать репрессивные масштабы режима (сопоставимого лишь со
сталинским и оставляющего далеко позади все восточноевропейские от Кадара
до Чаушеску) необычайно высок.
3
хорошо
изучена.
Иногда,
однако,
тиран,
прежде
всего
заинтересованный в прославлении и оправдании своих действий,
также проявляет определенную активность ("придворный поэт").
Первую попытку осмысления ситуации «поэт – тиран» Кадарэ
предпринял
в
своем
крупнейшем
и
наиболее
официозно
конъюнктурном романе "Великая зима", повествующем о разрыве
Албании с Советским союзом3. Два героя этого романа - молодой
переводчик, сопровождающий Ходжу в Москву и склонный к
глубокомысленным парадоксам писатель средних лет, являются как
бы alter ego Кадарэ. В их беседах появляется чрезвычайно важное
для Кадарэ отождествление: писатель - рапсод, долг которого
запечатлеть, донести, с одной стороны, для современников, а с
другой стороны, для потомков правду об эпохальных событиях,
сами же эти события приобретают эпически-вневременной характер.
После
падения
диктатуры
Кадарэ
автобиографически-публицистических
книг,
написал
несколько
посвященных
в
основном осмыслению положения художника (а точнее, себя как
художника) при диктатуре4. Тема "поэт - рапсод" получает здесь
дальнейшее развитие. Возвращаясь к "Великой зиме" - книге, за
создание которой его упрекают последовательные борцы с режимом
Dimri i madh, Vepra letrare, v.7, Tirane 1981 (русский перевод «Суровая зима»,
М., 1992.). Можно лишь пожалеть о том, что одним из первых на русский язык
был переведен этот слабый, имеющий лишь исторический интерес роман,
рисующий своего автора типичным представителем соцреализма (каковым
Кадарэ в действительности отнюдь не является)..
4
Помимо уже упоминавшейся «ноши креста» это «Приглашение в
мастерскую» (Ftese ne studio, Tirane, 1990) и «Между двух декабрей» (Nga nje
dhjetor ne tjetrin, P., 1991; французский перевод: Printemps albanais, P., 1991). К
этому можно прибавить еще две книги диалогов писателя – с критиком E.Faye
(Entretiens avec Eric Faye, P., 1991) и известным французским поэтом и
прозаиком Аленом Боскэ (Dialogue avec Alain Bosquet, P., 1995; албанский
перевод: Dialog me Alain Bosquet, Tirane, 1996). Все эти книги содержат
подробнейший автокомментарий писателя к своим произведением. Можно
3
4
Ходжи (в основном эмигранты), и не отрицая того, что книга эта
спасла ему жизнь5, Кадарэ в то же время подчеркивает, что он был
захвачен изображением судьбоносных для его страны событий.
Рапсодом становится сам писатель. При этом тема рапсода
приобретает новое измерение. Кадарэ пишет, что в своей книге он
сознательно придал Ходже черты, не свойственные последнему в
жизни, изобразил его гуманным, склонным к демократическим
решениям человеком, надеясь, что нарисованный портрет окажет
обратное влияние на свой прототип6. Рапсод и воспеваемая
действительность оказываются связанными обратной связью.
И тут мы оказываемся лицом к лицу с другой проблемой, также
рассмотренной Г.В.Степановым в эссе, упомянутом в начале статьи
– проблемой взаимосвязи текста и действительности. Касаясь серии
своих романов, посвященных истории своей страны, Кадарэ пишет о
том, что его главной целью было создать образ «вневременной и
вечной» Албании, свободной от искажений, возникших как
результат чужого и чуждого влияния. При этом Кадарэ идет на
смелое искажение действительности. Говоря о романе "Концерт в
конце зимы" (Koncert ne fund te dimres), посвященном прошлому
совсем недавнему - разрыву албано-китайских отношений в
середине 70-х годов, писатель указывает на то, что он произвел ряд
серьезных и сознательных искажений природно-климатического
сказать, что за исключением, пожалуй, Томаса Манна, Кадаре является едва ли
не самым рефлектирующим писателем 20 века.
5
Ход мысли Кадарэ также достаточно любопытен для характеристики коллизии
«поэт – тиран». Писатель создает «хороший» портрет диктатору. Диктатору
лестно, что о нем пишет крупнейший писатель своего времени. Тем самым
писатель получает гарантии дальнейшего физического существования,
поскольку уничтожение писателя повлечет за собой и исчезновение портрета.
Действительно, объявить большой роман народным произведением или
заменить его автора не под силу даже коммунистическому режиму.
6
Надо отметить, впрочем, что Кадарэ прекрасно сознает, что его надежды
оказались беспочвенными.
5
ландшафта Албании: понизил ее температуру на 5-6 градусов,
уменьшил "удельный вес" гор, "принес туман и дождь с европейских
равнин" (Dialog me Alain Bosquet, p.132-133).
Разумеется, Кадарэ не случайно понизил температуру своей
родной страны. Сделал он это для того, чтобы, так сказать, сдвинуть
Албанию к западу, в сторону Европы. Для Албании, как для Балкан
в целом, противопоставление Восток-Запад, в его историософском
понимании вообще играет очень важную роль. Это определяется в
первую
очередь
самими
особенностями
истории
Албании,
действительно, испытывавшей в различные периоды сильнейшее
воздействие
(политическое,
экономическое
и
культурное)
попеременно то с Востока, то с Запада. Для Кадарэ Запад
применительно к Албании - это Греция (понимаемая как колыбель
эллинско-иллирийской культуры), Рим, с оговорками - Византия7,
норманны (захватившие Албанию в 13 веке), Италия, Европа в
целом. Восток - это варвары, пересекавшие страну в эпоху Великого
переселения народов, Турция и, last but not least - коммунистические
Советский союз и Китай. При этом для Кадарэ истинная, исконная
природа Албании – западная, с Востоком связано то, что мешает
этой истинной природе реализовываться8.
Запад resp. Восток имеет, так сказать, не абсолютное, а относительное
значение. Так по сравнению с Западной Европой Византия является для
Албании Востоком (в контексте важного для Албании противопоставления
«православие – католицизм»), а по сравнению с Османской империей Западом
(в контексте еще более важной оппозиции «христианство – ислам»).
8
Любопытно, что Кадарэ – «выходец» из мусульманской семьи, уроженец
города с сильными греческими и, тем самым, православными традициями
неоднократно подчеркивает, что Албания является исконно католической
страной. Отрешаясь от обращения к довольно сложному историческому
вопросу о церковной истории Албании, замечу, что религиозная проблематика
решается здесь Кадарэ в чисто историко-культурологическом аспекте. Вообще,
культурологическое восприятие конфессиональной проблематики очень
характерна для албанцев – народа, отличающегося значительным религиозным
индифферентизмом.
7
6
Рисуя портрет своей подлинной неискаженной Албании, Кадарэ
ставил наряду с чисто художественными и, если можно так
выразиться,
художественно-прагматические
задачи
-
оставить
потомкам (современникам?) образец, на который они смогли бы
опираться после падения коммунизма (как и все мы, в реальное
падение коммунизма при своей жизни Кадарэ не верил). Разумеется,
традиция написания прагматически ориентированных текстов,
долженствующих влиять на мир, отнюдь не нова. Любопытна,
однако, характерная
осознанность
для
творческой
писателя 20-го
позиции
и
века подчеркнутая
сознательное
(пусть
и
выраженное не в самих произведениях а в рефлексии по их поводу)
обнажение достаточно специфического творческого приема. Сам
Кадарэ говорил о том, что его позиция носит "дон-кихотский"
характер - увы, албанцы пока не очень-то следуют образцам,
предложенным их крупнейшим писателем.
Тема обратной связи между жизнью и литературой мы видим не
только в его публицистических произведениях в качестве рефлексии
по поводу собственного художественного творчества. Появляется
она и в самих текстах этих произведений, в частности, в одном из
лучших романов Кадарэ о средневековой Албании "Мост с тремя
арками"9. Здесь опять появляются рапсоды. Постройка моста
приводит к изменению старинной баллады, исполняемой рапсодами.
А текст этой баллады провоцирует дальнейшее развитие событий искупительное
жертвоприношение,
дабы
предотвратить
Интересно, что издающееся сейчас во Франции «итоговое» двуязычное
собрание сочинений (Vepra / Oevres, P.: Fayard, V.1-6-, 1993-1998-) Кадарэ
построено по своеобразному тематически-хронологическому принципу – сперва
идут романы, посвященные средневековой Албании («Кто привез Дорунтину»
/Kush e solli Doruntinen и «Мост с тремя арками» /Ura me tri harqe), затем
романы («Крепость» /Keshtjella, «Дворец сновидений» /Pallati i endrave и др.) и
9
7
разрушениее моста. В этом романе мы сталкиваемся с любопытной
особенностью устройства художественного мира Кадарэ - подобное
объяснение
развития
событий
(влияние
поэзии
на
жизнь)
соседствует с более прозаическим - перипетии вокруг постройки
моста связаны со столкновением экономических и политических
интересов.
У Кадарэ есть и произведение, в котором тема рапсодов
выходит на первый план, становясь основой сюжета. Это роман
"Досье
H",
повествующий
о
двух
молодых
американцах,
предпринимающих в 30-е годы нашего столетия экспедицию в
Северную Албанию для того, чтобы записать тексты у последних
албанских рапсодов (вновь возникает тема рапсодов) и тем самым
решить гомеровский вопрос (прототипами героев являются М.Пэрри
и А.Лорд, действительно, приезжавший в Албанию10). В романе
(помимо
сатирического
изображения
Албании
эпохи
Зогу)
переплетаются два балканистических сюжета, весьма актуальных
для Албании - единство албанского и греческого эпических миров11,
наиболее полно представляющих древние Балканы, и проблема
соотношения – и приоритета -
албанской и сербско-боснийской
эпической поэзии. И тут искусство вторгается в жизнь. Как будто бы
умирающий балканский эпический мир мстит исследователям–
чужакам: они подвергаются неожиданному ночному нападению,
рассказы об Албании времен турецкого ига, произведения, рассказывающие об
Албании начала 20-столетия («Ужасный год» /Viti i mbrapsht и др).и т.д.
10
Кадарэ встречался в конце семидесятых годов с Альбертом Лордом и
говорил о том, что великий фольклорист произвел на него «глубочайшее
впечатление» (Dialog me Alain Bosquet, p.132-133). Тем не менее, изображение
обоих “гомеристов” в романе носит подчеркнуто идиотический характер. Тут,
впрочем, Кадарэ следует достаточно длительной европейской литературной
традиции изображения ученых.
В культурно-историческом плане за этим стоит идея автохтонности албанцев
на Балканах.
11
8
собранный ими архив звукозаписей погибает и они вынуждены
покинуть Албанию. Но сама попытка вторжения оживляет этот мир
–
возникает
новая
эпическая
песня,
посвященная
самим
фольклористам12. Вместе с тем, и тут имеется иное рациональное
объяснение происходящих событий – нападение на фольклористов
инспирируется
на
самом
деле
священником–сербом,
не
заинтересованном в раскрытии «правды» о древности албанского
эпоса13.
Говоря о творчестве Кадарэ в целом, надо отметить, что
затронутые в начале статьи проблемы взаимоотношения автора и
адресата, действительности и текста в каком-то смысле решаются
Кадарэ все-же достаточно традиционно и даже – в контексте конца
20 столетия – несколько архаично, они сводятся в конце концов к
идее прагматически ориентированного воздействия текста на
действительность. В то же время я пытался показать, как
особенности конкретно-исторического бытия автора определяют
особенности постановки и решения этих проблем. Возможно, более
важно другое – вследствие своих прагматических установок или в
силу «объективных» особенностей своего творческого пути Кадарэ
создал свой собственный единый, цельный и достаточно замкнутый
в себе мир – Албанию Кадарэ, имеющую свою историю и
географию, мир, наиболее близкими аналогами которого являются
См. подобные песни в собрании Пэрри-Лорда.
Надо заметить, что, хотя Кадарэ традиционно сравнивают с Кафкой и у него,
действительно, имеется пара романов, с отчетливо сюрреалистическими
тенденциями («Чудовище» /Perbindeshi/, Vepra, v.6 ; «Орел» /Shkaba/, P., 1996) в
целом его творчество проникнуто скорее рационалистическим отношением к
миру.
12
13
9
Йокнапатофа и Маконда. Это и определяет место Кадарэ в истории
литературы.14
Как представляется, с точки зрения истории литературы Кадарэ стоит
значительно ближе к «классическим» модернистам Фолкнеру и Маркесу (с
«магическим реализмом» которого у Кадарэ вообще много точек
соприкосновения), чем, к примеру, балканским постмодернистам типа Павича.
14