Глазами убитых детей (Мир Эли Визеля)

Глазами убитых детей
(Мир Эли Визеля)
Читатель держит в руках первую опубликованную в России книгу Эли Визеля,
всемирно известного еврейского прозаика и философа1.
В 1986 году, когда Эли Визелю вручали Нобелевскую премию мира, Эгиль Орвик,
председатель Нобелевского комитета, сказал в своей речи: "Он вышел из бездны лагерей
уничтожения как вестник, посланный человечеству. . . В нем мы видим человека,
испытавшего предельное унижение и ставшего одним из наших самых авторитетных
духовных учителей".
Читатель трилогии "Ночь. Рассвет. День" увидит, что ее автор действительно
пришел к нам со своей вестью, то есть с чем-то важным, что не сводится к уже
известному.
Действие книг, объединенных в трилогию, происходит на трех континентах: в
оккупированной нацистами Европе, в Палестине 1947 года, в США конца пятидесятых
годов. Единство возникает на смысловом уровне. Подобно автору, его герои пережили
нацистский геноцид, и трилогию можно рассматривать как опыт духовной автобиографии
Эли Визеля.
Элиэзер Визель родился 30 сентября 1928 года в г. Сигет, расположенном в
закарпатской Северной Трансильвании, недалеко от нынешней румыно-украинской
границы. В 1940 году Румыния, под немецким давлением, передала эту территорию
Венгрии, а в результате послевоенного передела, проведенного по советскому плану, она
снова стала частью Румынии.
В Сигете прошло детство Элиэзера. Для писателя Эли Визеля детство - больше чем
одна из важнейших тем творчества, детство - его первая жизнь, и единственная, которую
он сам считает настоящей. ". . . В сущности, я вовсе не покинул того места, где родился,
где научился ходить и любить: ведь вселенная - всего лишь продолжение затерянного в
Трансильвании городка Мармаросигет" ("Песнь мертвых"). До 15 лет его космосом была
сигетская еврейская община, насчитывавшая около пятнадцати тысяч человек - примерно
половина населения Сигета.
Элиэзер получил еврейское религиозное воспитание. Он вырос в мире
традиционного благочестия и еврейской мистики, где все было насыщено присутствием
Бога. До начала депортации евреев, до весны 1944 года, этот замкнутый на себе мир был
для него единственной реальностью: "В Польше, на Украине, в Германии небо и земля
пылали день и ночь напролет, в оккупированной Европе уже почти не было евреев, но для
нас мир оставался неизменным . . . В йешивах молодежь учила Талмуд; в хедерах дети
изучали Библию . . . И если бы кто-нибудь решился нам сказать, что близок день, когда
город избавится от своих евреев, словно от какой-то зачумленной своры, его бы просто
осмеяли" ("Песнь мертвых").
"Ночь", первая часть трилогии, - единственное произведение Э. Визеля, которое
можно считать чисто автобиографическим. И это единственная из его более тридцати
книг, где он непосредственно пишет о Голокаусте, геноциде европейского еврейства. Как
узнает читатель "Ночи", весной 1944 года Элиэзер, его родители и три сестры были

Послесловие к кн.: Эли Визель. "Ночь.Рассвет.День". - М., "Олимп", 1993. - С.
246-253.
В Израиле и США на русском языке опубликованы несколько книг Э. Визеля. У этих русских переводов
есть существенный недостаток - они выполнены не по французским оригиналам, а по английским переводам.
1
депортированы - вместе со всеми сигетскими евреями - в Освенцим. В газовых камерах
Освенцима погибли его мать Сара и младшая сестра Циппора. Отец Элиэзера, Шломо
Визель, умер от истощения и дизентерии в Бухенвальде ранней весной 1945 года.
11 апреля 1945 года Бухенвальд был освобожден американцами, и для
шестнадцатилетнего Элиэзера, как и для других евреев, переживших Катастрофу,
начались годы скитаний: "Мы выжили, но нам не позволили стать победителями. . . Мы
были попрошайками, никому не нужными и всем мешавшими. Нас лишили родины и
приговорили к изгнанию. Своим существованием мы напоминали людям о том, что они
сделали с нами и с собой. Неудивительно, что со временем они стали упрекать нас за свою
собственную мутную совесть" ("Иерусалимский нищий").
После войны продолжалось то безразличие мира, которое евреи уже испытали в
годы Катастрофы. То безразличие, в котором писатель Эли Визель увидит соучастие:
"Треблинка, Биркенау, Берген-Бельзен, Бухенвальд, Освенцим, Маутхаузен, Белжец,
Понары, Собибур, Майданек - ночные столицы диковинного царства, где смерть заняла
место Бога . . . Время действия: 1941-1945 . . . Ни одно государство не берет евреев под
защиту. . . Все ведут себя так, будто евреев никогда и не было. Как будто Освенцим - всего
лишь мирный городок в Силезии. . . Обе воюющие стороны заранее обрекли евреев на
смерть . . . А Гитлер уверен: его противники еще поблагодарят его за то, что он решил для
них этот вечный еврейский вопрос" ("От заката до рассвета").
Кстати, именно Визелю принадлежит знаменитое изречение, ведущее независимую
от своего создателя жизнь: "Противоположность любви - не ненависть.
Противоположность любви - безразличие". Тема безразличия-соучастия, образ
безучастного наблюдателя станут важными мотивами в творчестве писателя.
К концу войны мир, в котором Элиэзер провел детство, мир восточноевропейского
еврейства, больше не существовал. Тем же, кто случайно уцелел в лагерях уничтожения,
уже некуда было возвращаться.
В 1945 году Визель оказался в числе четырехсот сирот Бухенвальда (им было от
шести до шестнадцати лет), которых по решению генерала де Голля, приняла Франция.
Путь в Палестину был закрыт британскими властями. В 1948-1951 годах Э.Визель изучал
литературу, философию и психологию в Сорбонне, углубленно изучал французский
языка, на котором написаны практически все его произведения и на котором он пишет до
сих пор.
В 1948 году, вскоре после провозглашения государства Израиль, Э.Визель поехал
туда репортером французской газеты "Арш", а в Париж он вернулся коррепондентом тельавивской газеты "Йедиот Ахаронот". В 1954 году израильский журналист Эли Визель
встретился во знаменитым французским католическим писателем Франсуа Мориаком.
Мориак рассказал об этой встрече в предисловии к "Ночи". С тех пор, по желанию
Э.Визеля, "Ночь" всегда печатается с предисловием Мориака.
Этот факт требует объяснения. Ведь читатель легко заметит, что предисловие
Мориака не просто устарело: оно отражает взгляд на мир, глубоко чуждый мышлению
Визеля, для которого принять любые готовые ответы на вопрос о смысле страдания
значило бы предать своих мертвых. В еврейской традиции он не нашел
удовлетворительных ответов. И уж тем более неприемлемы здесь христианские ответы:
как не раз замечал Э.Визель, христианам в этом деле лучше молчать и просто принять
правду, не пытаясь снабдить ее сводящими концы с концами истолкованиями.
Позднее Визель неоднократно писал о своей встрече с Мориаком.
Как и было положено корреспонденту тель-авивской газеты, он задавал Мориаку
дежурные вопросы на еврейские темы. В каждом ответе католического писателя звучало
имя Иисуса из Назарета. "Израиль? О, это земля, где родился Иисус. Иерусалим? О, это
вечный город, где Иисус обратил своих учеников в апостолов. Библия? Ах, это Ветхий
Завет, который благодаря Иисусу обогатился Новым Заветом. Текущая политика? Иисус
никогда не занимался политикой".
Естественно, в ходе беседы обнаружилось, что для Мориака символом всякого
страдания была крестная смерть Иисуса из Назарета.
И тут молодой репортер не выдержал. Он закрыл блокнот и сказал живому
классику, что не понимает этого избирательного христианского интереса к страданиям
одного еврея: "Уважаемый мэтр, господин Мориак, десять лет назад я видел сотни
еврейских детей, каждый из которых страдал, быть может, больше, чем Иисус на кресте.
Но мы об этом не шумим. Мы молчим о них".
Визель вышел, и тотчас же ему стало стыдно за эту сцену: "Что я наделал! Ни с кем
в моей жизни я не был невежлив. А он - он был участником Сопротивления, это человек с
чистым прошлым. Зачем я обидел его? Ведь Иисус - это задевает его больше всего..."
Писатель догнал его уже около лифта и попросил вернуться. "Мы пошли обратно в
его комнату, мы сели на те же стулья. И тут я покраснел, я почувствовал жар как будто от
адского пламени. А он начал плакать. Я никогда раньше не видел, чтобы старый человек
так плакал. Мы ни о чем не говорили, он не распрашивал меня о том, что я сам испытал...
И так прошло около часа. Затем он встал, обнял меня и сказал: "Быть может, вы все же
должны рассказать об этом" ("Этапы жизни")
Дело в том, что после освобождения из Бухенвальда Элиэзер дал обет не писать об
увиденном в течение десяти лет: словам, по его мнению, должно предшествовать
молчание. Встреча с Мориаком почти совпала со сроком окончания обета.
Первый вариант книги об Освенциме Визель написал на идише, она называлась "А
мир молчал". Второй вариант, сильно сокращенный, он написал по-французски и послал
Мориаку. Тот взял на себя заботы о публикации, и в 1958 году книга под названием
"Ночь" была опубликована во Франции с его предисловием.
Теперь я попробую ответить на вопрос, почему Визель решил сохранить
предисловие Мориака. Для этого попытаемся представить, что же произошло при их
встрече?
Как мне кажется, при свидании с вестником другого мира Мориак вышел за
пределы той идеологии, которая закрывает пути к пониманию, - хотя в нормальном,
"монологическом" состоянии при работе над предисловиема Мориак уже не пытается
ничего понять, а просто комбинирует готовые идеологические блоки.
В "нормальном" состоянии от встречи и от выхода за собственные пределы у
Мориака осталось одно: он доволен, что удержался от тех слов, которые он "должен был
сказать этому еврейскому мальчику" в соответствии со своей верой: он не изрек "все
благодать" по поводу гибели полутора миллионов еврейских детей. Вместо этого он
плакал. Но это и все, дальше этого он не пошел.
Но и Визель во время свидания вышел за пределы своего "нормального" кругозора.
Последним словом посланца мертвых детей не стал разрыв: позже он неоднократно
встречался с Мориаком, между ними возникли отношения, которые, наверное, можно
назвать дружбой. Уже в семидесятые годы, после смерти Мориака, Визель обещал
опубликовать записи их тогдашних бесед. Как мне кажется, желание Визеля сохранить
предисловие Мориака к "Ночи" - не только выражение благодарности к старому мэтру,
благословившему его при входе в литературу. Возможно, для Визеля предисловие
Мориака - это не только овеществленная память о моментах встречи с другим, об
открытости для другого, но и знак того, что понимание возможно и достижимо.
Ведь в итоге каждый остался при своем, но каждый помнит, что значит выйти на
мгновение за собственные пределы.
Когда "Ночь" была опубликована во Франции, ее автор уже жил в США. Эли
Визель поехал туда в 1956 году как израильский журналист с французским видом на
жительство. В том же году в Нью-Йорке он попал под машину, после чего ему пришлось
год провести в инвалидном кресле. В 1963 году Визель получил американское
гражданство.
Сейчас Эли Визеля - профессор Бостонского университета, где преподает Библию и
еврейскую историю. Среди его книг - не только романы, но и сборники эссе. Он написал
несколько работ о Библииа, Талмуде и религиозных учителях восточноевропейского
еврейства.
В декабре 1991 года в Москве на организованной им международной конференции
"Анатомия ненависти" Эли Визель заметил, что одно из прекраснейших мест в Библии
начинается заповедью: "Да не будешь ты стоять рядом равнодушно..." Легко убедиться,
что такой фразы в Библии нет, однако слова эти Визель сказал не случайно. В них указание на два главных, связанных между собой направления в его творчестве. Первое это художественная проза и эссеистика, так или иначе касающаяся темы Катастрофы. Эли
Визель понимает свою работу (и он неоднократно говорил об этом) как свидетельство,
свидетельство о человеке, если угодно - о природе человека, какой она открывается в
экстремальной ситуации, на границе между жизнью и смертью, на пороге нравственного
решения... А перед необходимостью такого решения чаще всего оказывается все же не
жертва или палач (палач тоже нередко бывает "вброшенным" в ситуацию, где уже нет
места настоящему выбору), а тот, кто стоит за пределами их отношений, кто наблюдает их
со стороны. Так в творчестве Визеля появляется тема безразличного наблюдателя. Она
разрастается в целую этическую доктрину, согласно которой именно безразличие
приносит наибольшее зло человечеству.
Что касается отношений "палач - жертва", то в романе "Рассвет" (1960), второй
части публикуемой здесь трилогии, Э. Визель рассматривает их исходя из конкретных
исторических обстоятельств. Люди, испытавшие участь жертв, чудом выжившие в
нацистских лагерях уничтожения и добравшиеся до Палестины, убеждены: они должны
сами убивать, чтобы геноцид не повторился. Такова судьба героя романа Элиши, который
участвует в борьбе с англичанами за создание независимого еврейского государства. Он
становится террористом и должне убить заложника - британского офицера, то есть стать
палачом.
Сюжет романа основан на известных фактах из истории борьбы еврейских
подпольных вооруженных формирований с британскими мандатными властями
Палестины. В мае 1947 года в ответ на казнь трех бойцоы террористической организации
"Эцель" были убиты заложники - два английских сержанта. Эти события широко
обсуждались в мировой прессе.
Большая часть "Рассвета" - это "внутренний диалог" Элиши в ночь перед убийством
с его погибшими родными, учителями и друзьями детства, то есть в теми, кто стал частью
его личности. В диалог вступает не названный по имени собеседник -умерший в
Освенциме Бог детства Элиши.
Герой испытывает душевные муки, но о выборе речи нет: основополагающее
решение было принято уже тогда, когда он включился в Движение за национальное
освобождение.
Мучает же Элиши только память о его мертвых, которые, оказывается, вовсе не
говорят ему в ночном разговоре: "Иди и убей".
Герой "Рассвета" - это alter ego автора, помещенный в ситуацию, которую сам Эли
Визель не пережил, но воспринимает и исследует как нереализованную возможность
собственной судьбы. Этот роман откровенно философичен и интеллектуален, он
обнаруживает жанровые и тематические связи с литературой французского
экзистенционализма сороковых - пятидесятых годов, и шире - с традицией французского
философского романа-эссе XVIII-XX вв.
Жизнью Элиши, пережившего Освенцим, движут "последние вопросы": "Где
человек обретает Бога? В страдании или сопротивлении? Что делает человека человеком?
Что делает с ним страдание - очищает или превращает в животное?"
За этими вопросами стоит еврейское представление о Боге как о Господиге
истории. В "Ночи" узники Освенцима обращались к Нему с мольбой и надеждой, но
ответа не было. Бог молчал, когда гибли Шесть Миллионов. И герой повести восстает
против Бога: "Я больше не мог жаловаться. Напротив, я чувствовал себя очень сильным. Я
был обвинителем, а Бог - обвиняемым. Мои глаза открылись, и я оказался одинок,
чудовищно одинок в мире - без Бога и без человека. <...> Я был всего лишь пеплом, но
чувствовал себя сильнее, чем этот Всемогущий, к которому моя жизнь была привязана так
давно".
Поэтому герою "Рассвета" больше не о чем говорить с Богом, к Нему Элиши ни
разу не обращается по имени. А ответ на свои вопросы он пытается найти не в еврейской
вере, а в светской идеологии сионизма: чтобы выжить и сохраниться, еврейский народ сам
должен стать господином своей истории. Для мыслящего в религиозных категориях
Элиши это значит: человек становится на место Бога. В мире романа для этого требуется
одно - научиться убивать, сохраняя ощущение своей правоты.
После первого террористического акта Элиши "посмотрел на себя из своего
прошлого. И увидел себя в форме - в темно-серой форме СС".
Бог великих обетований и мессианской надежды умер в Освенциме. Но Элиши не
может обрести спокойствие, потому что на глубине своего существования он хранит
верность мертвому Богу, к которому его жизнь "привязана так давно" - и навсегда.
Причина его мучений - именно эта верность, невозможная и бессмысленная. Верность
неизвестно кому или тому, кому, быть может, все это безразлично.
Элиша хочет спросить у товарища по оружию: "А может, Бог - бог войны - тоже
носит форму?" И дальше мы читаем: "Но я промолчал. Я подумал: Бог не носит форму.
Он, скорее всего, участник Сопротивления. Бог - террорист".
Элиша не может принять Бога, благословляющего убийство, но и отвергнуть такого
Бога он не в состоянии. Он убивает заложника. В романе этот "абсолютный акт"
затрагивает все существо юного палача и становится тождественным самоубийству. "Ну
вот, - подумал я, - это произошло. Я убил. Убил Элишу." Вот так - без попытки катарсиса,
примирения, "снятия" - заканчивается "Рассвет".
В романе "День" (1961), завершающем трилогию, снова возникает мотив утраты
смысла и самоубийства. Элиэзер, главный герой этой книги, тоже выжил в лагерях
уничтожения, стал журналистом и работает в Нью-Йорке. Он попадает под машину.
Окружающие принимают это за несчастный случай, но читателю ясно: мир погибших в
Катастрофе притягивает героя. В больнице его тело отказывается бороться за жизнь.
Элиэзер не способен жить среди людей, не причастных к памяти о его мертвых.
Мир Элиэзера - это мир уцелевших, то есть евреев, переживших геноцид. Это мир
"тех, кого случайно пропустила судьба, заживо-мертвых". Они избежали сульбы
большинства, которые были задушены в газовых камерах и, став пеплом, развеяны по
ветру из труб лагерных крематориев. Но прежде всего это мир погибших. "Все укрылось в
небе, -думает Элиэзер ночью накануне "несчастного случая". -И какая же пустота здесь, на
земле! <...> Наши мертвые уносят с собой в иной мир не только одежду и пропитание, но
и будущее своих потомков. <...> Планета опустошена, и гигантский поезд все унес в небо".
Мир героя закрыт для посторонних, даже для любящей его женщины. Ведь это мир
Сары, которую в двенадцать лет сделали в Освенциме проституткой для лагерных
офицеров. "Тот, кто слушает Сару и не меняется, кто входит в мир Сары и не создает себе
новых богов и религий, тот заслуживает смерти и уничтожения. Одна лишь Сара была
вправе судить, что есть добро, а что зло, вправе отличать подлинное от того, что хочет им
казаться", - думает Элиэзер.
Классическое богословие - и еврейское, и христианское - занималось теодицеей,
оправданием Бога перед лицом мира, в котором нет справедливости. А герой духовной
автобиографии Эли Визеля снова и снова обвиняет Бога: "Я никогда не мог понять,
почему Бог <...> обязательно хочет убить человека, которому удавалось Его увидеть.
Теперь мне все стало ясно. Богу стыдно. Бог любит спать с двенадцатилетними
девочками. И Он не хочет, чтобы об этом знали. Тот, кто это видел или угадал, должне
умереть, чтобы не раскрылась тайна".
Смысловой центр "Дня" - встреча мира мертвых и случайно выживших с большим
миром, где люди существуют так, будто Катастрофы не было.
В романе этот мир, существует помимо Освенцима, символически представлен
врачом, помешавшим Элиэзеру умереть, и художником, другом Элиэзера, который
внезапно, подобно младшему из собеседников Иова, появляется в самом конце. Место
встречи двух миров - сознание и искалеченное в результате "несчастного случая" тело
Элиэзера. Художник Дюла пишет в больнице его портрет. Изображение вбирает в себя не
отпускавшую Элиэзера тягу к смерти. Художник сжигает портрет и этим символичемким
актом освобождает своего друга для жизни среди живых.
Но роман заканчивается словами о том, что художник "забыл забрать пепел". Пепел
- символ посмертного бытия погибших. Счастливый конец отменяется, герой остается со
своими мертвыми.
Категория памяти, а также мотив свидетельства связывают те два направления,
которые по внешним, тематическим признакам можно выделить в творчестве Э.Визеля.
Первое направление - это тема Катастрофы. Второе - история еврейского народа,
прочитанная и пересказанная человеком, который вырос в хасидской среде, прошел через
попытки геноцида, который был задуман и идеологически обосновывался как создание
нового человечества, свободного от евреев приобрело характер свидетельства - не меньше
чем рассказ о лагере.
Для Э.Визеля писатель - это прежде всего свидетель, а его творчество - это
свидетельство и нравственный акт.
март 1993