Три сознания - Институт развития им. Г.П. Щедровицкого
реклама
П.Г.Щедровицкий Три сознания1 Итак, что, собственно, задает для меня рамки и ориентиры при обсуждении этой темы? Первый момент – это вопрос об отношениях между методологией и философией. СМД методология, проводя работу практического характера в форме игр и демонстрируя тот способ самоопределения, который выращен внутри ММК, вынуждена обращаться к традиционным формам философского самосознания и из себя порождать СМД философию. С другой стороны, методология вынуждена соотноситься с другими направлениями и школами, в большей части носящими философский характер. И тогда нужно обсуждать те предельные онтологические картины, на которые ориентируются эти две формации самоопределения и выработки целостного отношения к миру. И в той же мере, в какой мы сегодня можем статистически соотнести философские школы и направления с ориентацией на предельную онтологию сознания, – вопрос о взаимоотношении методологии и философии может принимать форму вопроса о взаимоотношении двух предельных онтологий: онтологии мыследеятельности и онтологии сознания. И, наконец, третий поворот этого же сюжета. Это – экспансионистская установка методологии и методологического мышления, выражающаяся не только в ее социальной и социокультурной позиции, но и в некоторых техниках. Например – в технике синтеза знаний и конфигурирования. СМД методология все время отрабатывает момент соотнесения и связывания различных квазиобъектов, распредмечивает имеющиеся предметные представления, кладет их в единое оперативное эпистемическое поле – и пытается от этих частных предметизаций перейти к некоторому синтезу. И вот в этой работе движение, предшествующее созданию схемы мыследеятельности, во многом может рассматриваться как работа синтеза. И в той мере, в какой МД не содержит сознания, может ставиться задача на еще один шаг синтеза, на втягивании предметных представлений о сознании в более сложную схему – схему МД с сознанием. Вторая рамка – это рамка разработки программ исследований МД. Эта установка направлена на увеличение различительной дифференцирующей способности методологического деятельностного умозрения. Здесь речь может идти о формировании каких-то редуцированных схем и моделей, построенных на базе и на основе схемы МД. Речь может идти о более тонкой дифференциации МД функций, введении таких образований, как «мыслительная рефлексия» или «рефлексивное мышление»; введении в оборот представлений о восприятии, памяти, созерцании, внимании. При такого рода развертывании мы сталкиваемся с большой дефициентностью представлений и понятий, наработанных в теории деятельности, и в этом смысле установка на обсуждение взаимодействия МД и сознания камуфлирует вопрос о более дробном представлении интеллектуальности, мира МД. Во всяком случае, для меня вопрос о сознании в течение этого года был тесно связан с обсуждением этих неклассических функций. И, наконец, третий момент, уже более сложный. Вообще, если находиться в некоторой предварительной позиции – перед входом в тему, – то сама ее формулировка удивляет своей наивностью, неким натурализмом. Ну, действительно: «МД и сознание», – так, как будто бы мы сопоставляем и соотносим две вещи. Отсюда возникает, – во всяком случае, у меня, – вопрос: не является ли такая наивно-натуралистическая постановка вопроса неким сигналом, указывающим на необходимость усиленной дополнительной логической и методологической рефлексии? Действительно: если мы переводим весь вопрос в вопрос об отношении между схемой МД, трактуемой как изображение МД, – то есть, в этом плане, в чисто натурной установке, – и сознанием, взятым через плоскость предметных публикация сокращенного и авторизованного текста доклада автора на Третьем методологическом съезде 2 февраля 1991 г.: «Кентавр», вып. 4, 1991 г. 1 представлений из философии, трактуемой точно так же, натурно, – то проблемы нет. Схема МД была сделана специально для того, чтобы не обсуждать эту тему, вывести ее за рамки рассмотрения. И теперь мы пытаемся соотнести эти два предмета, полученных в специальных техниках, в изолирующих и разотождествляющих абстракцях. Но, с другой стороны, мы можем предположить, что эта тема сигнализирует нам о необходимости распредмечивания самих представлений о МД – с одной стороны, и самих представлений о сознании – с другой. И в этом случае весь центр тяжести нашего обсуждения автоматически смещается в плоскость логики. Здесь есть один нюанс, который связан с очень мощной критической составляющей СМД методологии. Вообще критика составляет какую-то важнейшую составную часть методологического самоопределения. И если мы берем немецкий классический идеализм, то он, конечно же, переносит центр тяжести с анализа мира на анализ способов нашего мышления о нем. Это потом начинает производиться вторичное орамливание и вторичная онтологизация – когда представления о мышлении и деятельности начинают выдаваться за самостоятельную онтологию. Но первоначально мы находимся на некоторой границе, когда мы переходим в план гносеологии, эпистемологии и отказываемся от метафизической ориентации в целом. Но при этом критическая философия, обращающая наше внимание на способы мышления и деятельности, которые мы практикуем, не может избавиться от латентной функции объективации. Потому что для того, чтобы нечто критиковать, надо положить то, что критикуется. И это создает особую действительность квазиобъектов (или предметов) критического отношения, которые путешествуют совместно с отказом от метафизики и совместно с описанием, анализом практикуемых способов мышления и деятельности, выражающихся в тех или иных оргмыслительных схемах. Значит, если мы забываем о наличии этого третьего слоя, – этих квазиобъектов или предметов критики, предметов, порожденных внутри критической установки, – то мы можем двигаться в банальном разделении и противопоставлении методологической и онтологической, или, точнее, логической и онтической ориентации. Потому что и онтология, и методология есть более высокие формы, пытающиеся связать эти аспекты. А вот этот третий момент – предметную пронизанность размышления и контрабанду соответствующих предметных представлений – мы как бы оставляем в стороне и не замечаем. Но если с этой точки зрения вернуться к теме съезда, то складывается, во всяком случае, у меня, такое впечатление, что эта тема имеет один несомненный плюс, а именно: она требует высокоэтажной логической рефлексии. Поскольку в противном случае мы окажемся в плену настолько дурацких представлений и сопоставлений, что самим станет обидно. Вот, собственно, я буду говорить об этом третьем моменте. Ко второму я пока не готов, это требует отдельного обсуждения и введения понятия об исследовании; а что касается первого, то, наверное, здесь нужно специально обсуждать вопрос о соотношении философии как формы самосознания и той ситуации – организационной, социальной – в которой мы живем. Это тоже какой-то совсем другой вопрос. Я начну со здравосмысленной ситуации, с которой, с моей точки зрения, ММК начал сталкиваться с первых шагов своей работы. Она состоит в том, что в качестве предмета анализа клались определенные сложные понятия или представления такого рода, как знания, знаки, эпистемы (в широком смысле слова), проблемы, средства. При этом понятийная работа проходила под большим влиянием модельно-научной установки, которая требовала завершать работу в форме выделения и фиксации некоторых простейших схем и моделей, кладущихся либо в ядро понятия (в качестве объекта), либо включающихся в рамку последующего исследовательского отношения. И вот этот момент связывания философской работы с понятиями научной работы на моделях (я пока не беру прикладного или инженерно-технического аспекта, который тоже очень часто участвовал как составляющая синтеза) приводил к необходимости класть рассматриваемые представления в виде некоторых изображений-схем, и все время обсуждать, с помощью каких категорий или в рамке каких подходов проводится анализ. И при этом – в той мере, в какой с самого начала методология и содержательно-генетическая логика заимствовала системно-структурный язык, – все время обсуждалась идея структурного анализа, работающая в понятиях элемента, связей, разложения сложного целого на части и т.д. Это все достаточно хорошо описано, и я лишь обращу ваше внимание на изменение и дрейф этого подхода, связанный с поиском объемлющей онтологии. Поиском, который в какой-то момент завершился введением идеи деятельности. Этот поиск все время заставлял при осуществлении работы отказываться от прямой категоризации рассматриваемых единиц как элементов, и начинать с чисто структурного анализа. Попытка собрать сложные конфигурации – например, деятельности – из простых элементов наталкивалась в работе на целый ряд затруднений. И в какой-то момент начал существенно меняться используемый логический аппарат. Понятие элемента потеряло свое значение, и был предложен другой ход: через прямой прорыв к некоторому облаку или полю деятельности. Затем – структурация этого поля с использованием категории процесса, то есть работа с процессами деятельности. А затем – попытка вывести рассматриваемые единицы – знаки, знания, понятия, термины – из этих процессов. Впоследствии эта техника получила свое оформление в логике системного анализа, была описана в виде второй категории системы – я опять не буду про это специально говорить, – но первоначально речь шла об отказе от структурного языка и метода, об отказе от понятия элемента и попытке заместить структурный язык другой логической схемой, другими способами работы. При этом с какого-то момента эта работа начала получать еще свою здравосмысленную интерпретацию, вытекающую из идеи деятельности. Действительно, если мы берем некоторую вещь, или некоторый сгусток деятельности, то мы никогда не можем сказать, что он есть в деятельности, не анализируя самой деятельности и способов употребления данной единицы. И эта ее характеристика, когда мы движемся от процессов деятельности и от способов употребления, как бы наносится на этот предмет. В этом случае более широкая структура употребления задает внутреннюю структуру самой единицы. Деятельностный подход исходил из незаданности вещей и предметов, предлагая сначала анализировать процессы деятельности, а потом выделять внутри полей и процессов деятельности зоны повышенной структурированности. И эти зоны повышенной структурированности в какой-то момент – если я правильно это реконструирую, то где-то в 1965 году, – получили имя «организованности». Любой процесс деятельности захватывает некоторый материал и отпечатывается на нем, превращая его в организованность. И этот след, этот отпечаток и задает первичный контур любой организованности. Но вполне возможны такие случаи, при которых эта организованность, будучи уже структурированной, становится материалом для других процессов. И они, с одной стороны, вынуждены считаться с той структурированностью, которая получена, а с другой стороны, захватывая эту организованность, меняют ее структуру. И вполне возможны такие случаи, при которых первичные контуры дополняются вторичными, третичными – по мере включения данной организованности в другие процессы. При этом если мы фокусируемся на организованности, взятой в синхронном срезе, то мы можем сказать, что она обладает некоторой полиструктурой – соразмерной тому комплексу процессов, в который она включена и который пересекается на ней. Если же мы теперь фокусируемся на процессах, или – при предельном переходе – на деятельности, то мы можем сказать, что для процессов деятельности организованности или некие популяции организованностей выступают как своеобразные рельсы, или направляющие – по которым этот процесс может идти, и которые влияют на ход процесса. Получается, что понятие организованности деятельности собирало на себе несколько категориальных и понятийных интерпретаций. Первое: след, отпечаток, слепок. С другой стороны: контур, структура. С третьей стороны: несущая конструкция – направляющая по отношению к другим процессам. И, наконец – условие других деятельностей. И вот эти моменты – по крайней мере, четыре разных интерпретации – собирались и упаковывались в представлении об организованности деятельности. При этом включенность любой организованности в различные процессы позволяла при определенных рассуждениях как бы вынимать эту организованность из деятельности и противопоставлять ее в мысли деятельности как таковой. Какое-то время на основе этой процедуры предполагали развернуть серию теорий организованностей, – например, теорий знаний, теорий языка, теорий понятия. На основе этого приема построены многие методологические схемы, например, схема воспроизводства деятельности и трансляции культуры. Она, с одной стороны, рассматривает нормы как моменты живой деятельности, а с другой стороны, фокусируется на этой функции нормативности, выслаивает ее из живых процессов деятельности и противополагает деятельности как особый мир, обозначая вторично этот мир как мир культуры. Таким образом, эта схема представляет собой фактически схематизацию логики работы с организованностями (определенного класса) и закрепление этой работы в онтологической схеме. Этот момент – момент противопоставления и в то же время включенности – получил свою логическую квалификацию в идее множества форм существования любой организованности в деятельности. Фактически такого рода анализ позволяет нам делать следующее. Первое: я могу, находясь в позиции методолога-аналитика, фокусировать свое внимание на организованности, рисовать трассу движения данной организованности внутри деятельности, отмечать на ней точки манифестации, в которых данная организованность приобретает ту или иную структурированность или контур, и рассматривать каждую точку как один из модусов существования данной организованности в деятельности. Второе: мы можем фокусироваться не на организованности, а на деятельности, используя заданный мною принцип мыслимого противопоставления и разделения деятельности и организованности. Тогда, пытаясь сохранить на уровне схем деятельности принцип множественности существования, я могу представить саму деятельность как систему зон. Одним из вариантов такого рода зонного представления деятельности является представление в виде системы позиций. Тогда мы символизируем каждую зону знаком позиции, приписывая каждой зоне свою потенциальную форму существования – при анализе любой организованности. Здесь (рис.1,б) мы имеем дело с организованностью Х, а здесь (рис.1, а) – с любой организованностью. И принцип множественности существования любой организованности в деятельности фиксируем в виде позиционной картины, каждым знаком позиции символизируя точку манифестации. Тогда я могу рассматривать деятельностные механизмы данного передвижения организованности и фактически интерпретировать схему модуса организованности как передачу данной организованности из одной зоны в другую, или из одной позиции в другую. Но теперь по отношению к этой ситуации вводится еще одно членение, построенное на принципе множественности существования любой организованности в деятельности. Если мы обсуждаем пространство употреблений организованности в деятельности и берем тот пласт ее существования, который связан с осуществлением деятельности, то мы можем выделить две принципиальные формы существования: когда деятельность дана через представление, и когда она дана через оперирование. Эти две формы существования организованности деятельности (через осуществление) противостоят третьей форме существования, а именно, когда организованность существует как мир, – и в этом плане вне деятельности и вне употребления. Итак, топ А (рис.1) указывает нам на две формы существования – в представлении и в оперировании,- и все вместе – в деятельности. А топ Б – когда фокусировка делается на организованности – задает нам собственную траекторию жизни организованности и некий мир, или, в данном случае, третью форму существования. На рис.2 обозначим эти три формы знаками «П», «О» и «М» соответственно. Фактически третья форма существования фиксируется за счет мышления. Если я теперь фокусируюсь на двух деятельностных, или осуществленческих, формах существования, то я обязан пометить эти две формы существования на схеме. Одним из таких ходов может быть введение специальных понятий, которые эту пометку делают. И такими понятиями, на мой взгляд, является различение табло сознания и верстака, которое вводится в ММК. Это различение фиксирует различие двух форм существования организованности в деятельности. Один раз – через представление, другой раз – через оперирование. Следовательно, когда в теоретико-деятельностных схемах рисуют табло сознания или верстак, то эти символы не обозначают ничего, кроме указания на два рода существования. По первому разу схемы из теории деятельности со знаками «табло сознания» не утверждают ничего более того, что организованность имеет такой модус существования, как «быть данной в представлении». Ничего про содержание сознания, то есть то, что нарисовано на табло, и ничего про механизм его работы сказать пока нельзя. Итак, я утверждаю, что символ, который рисуется в теоретико-деятельностных схемах рядом со знаком позиции, символизирует сознание как один из родов существования любой организованности в деятельности. Этот слой интерпретации я в докладе назову сознание-1. И по отношению к этому слою введу два других слоя, которые могут носить разные названия, например, трансцендентальное и эмпирическое сознание или сознание-2 и сознание-3. Эти интерпретации фактически построены на следующем. Первая из них рассматривает сознание как условие выделения и фиксации трассы. То есть в этом плане – как условие идентификации разных модусов существования организованности как одного. При этом я не беру самого принципа установления тождества для данной организованности. Я беру сознание как всеобщее условие фиксации организованности, и здесь, на первом шаге, даже не провожу оппозицию формального и материального удостоверения. Я беру логический момент, связанный с условием фиксации этого тождества или идентификации, и кладу его как сознание-2, оно же – трансцендентальное сознание. Двигаясь в плоскости сознания-2, я должен сказать, что любая организованность имеет сознание. Второй поворот и вторая трасса построены на совершенно другом. Я теперь могу рассмотреть сам знак позиции как символ определенной организованности в деятельности и произвести перетрактовку знака позиции. На первом шаге он у меня символизировал зону деятельности, характеризующуюся определенным способом употребления, а, следовательно, задающую определенный модус существования организованности. А здесь я знак позиции начинаю трактовать как символ одной из организованностей деятельности – под названием индивид, или: позиция, фиксирующая индивидную форму существования человека. Теперь я знак «табло сознания» трактую как символ удостоверения того, что это – одна организованность. То есть я их сращиваю, и знак «табло сознания» вместе со знаком позиции беру как одну сложную организованность, подчиняющуюся всем правилам жизни любой организованности. А какие это правила жизни? Те, что эта организованность является следом процессов в деятельности, несет на себе некоторую внутреннюю структурированность и влияет на другие процессы; обладает своей имманентной инерционностью. Но что здесь произошло, в этой точке? С одной стороны, я протрактовал сознание как условие схватывания идентичности человека, переходящего из одной позиции в другую, а с другой стороны, я взял сознание, сращенное с позицией. Как индивидуальное сознание. А, следовательно, как историю сознания, – в той же мере, в какой любая другая трасса организованности имеет свою временность и есть история. И я фиксирую сознание-3 как эмпирическое сознание данного индивида, которое по логике есть организованность. И последний момент в этом пункте. Если мы теперь начинаем перебрасывать структурированность эмпирического сознания в другие слои, то у нас может появиться линия на анализ структуры трансцендентального сознания. Но это ложный ход, который фактически отказывается от заданной мною определенности, и приписывает характеристики эмпирического сознания трансцендентальному сознанию, которое этих характеристик не имеет. Или не должно иметь... ...Я организовал весь доклад в направлении построения понятий. При этом я пользуюсь методом понятийно-фокусной схематизации, которая является частным случаем работы со многими рамками. Я сохраняю рамки как рамки – а параллельно начинаю «сжимать» середину, постепенно строю модель. То есть до модели осталось там – один ход. Ее – можно строить, можно не строить, можно расфокусировать обратно. То есть момент формирования ядерной конструкции в поле происходит параллельно с сохранением рамок.
