Эвристический потенциал исторической аналогии

К.филос.н. Ю.В. Василенко
Пермский государственный университет
ЭВРИСТИЧЕСКИЙ ПОТЕНЦИАЛ ИСТОРИЧЕСКОЙ
АНАЛОГИИ
Соотношение двух главных в современной отечественной
исторической науке теорий исторического процесса – формационной и
цивилизационной, - претендующих на фундаментальный характер,
подразумевает оценку эвристического потенциала их основополагающих
методов исследования. Этот вопрос тем более актуален, что историческая
аналогия – базовый метод в теории «локальных цивилизаций» – никогда не
применялась в качестве основополагающего метода при анализе
исторического процесса в теории формаций и имела хождение по существу
лишь в марксистской публицистике. Такое невнимание сторонников
формационной теории к методологическим основаниям теории «локальных
цивилизаций» вполне объяснимо. В самом общем плане проблема уходит
своими корнями в философское противостояние исторического материализма
и идеализма, в частности, в противоречие между абстрактными обобщениями
в философии и конкретным материалом, добываемым и изучаемым
позитивистски ориентированными частными науками. Сторонники
материалистического понимания истории, настаивающие на известных
исторических обобщениях (связанных с понятиями общественного бытия и
общественного
сознания,
общественно-экономической
формации,
материального производства, способа производства, экономического базиса и
идеологической надстройки и т.д.), не всегда оказывались достаточно
чуткими к конкретному историческому материалу. Вместо того чтобы
учитывать
содержание
последнего,
повышая
гибкость
своего
категориального аппарата, они часто считали исторические вариации и
особенности несущественными. По мере того как категориальный аппарат
теории формаций таким образом «затвердевал», ее эвристический потенциал
уменьшался. Реакцией на абсолютизацию обобщений в среде историков
явилась другая крайность – абсолютизация уникального: дедуктивный метод
познания, реализованный в материалистическом понимании истории, был
отвергнут; индуктивный метод познания, реализованный в теории
цивилизаций, был принят. Произошло изменение (или, по крайней мере,
трансформация) методологической парадигмы, которое в целом требует
специального анализа.
Как таковая, аналогия является разновидностью индуктивного
умозаключения, которое позволяет утверждать более или менее полное
сходство двух объектов на основании сходства случайного ряда их
признаков. Общая формула аналогии такова: если объект А имеет признаки а,
в, с; а объект В сходен с объектом А в том, что имеет признаки а и в; можно,

© Ю.В. Василенко, 2001
следовательно, утверждать, что, вероятно, объект В имеет и признак с.
Следующим шагом является утверждение полного сходства объектов А и В.
Впервые аналогию в качестве базового метода исторического
исследования широко использует О. Шпенглер. Он очень тщательно
прорисовывает таблицы «одновременных эпох» в истории различных
«локальных цивилизаций» (см.: 3, с. 189-200). С помощью аналогии
Шпенглер, с одной стороны, аргументирует свой главный тезис о том, что
европейская цивилизация вступает в заключительную стадию своего
развития, находя аналогичные события и примеры во всемирной истории. С
другой, - основываясь на примере западной цивилизации (которая при всех
его заявлениях о преодолении европоцентризма выступает для него в
качестве своеобразной «опоры» в понимании исторического процесса; что
очень заметно по названиям внутренних этапов и вытекает из главной темы
работы – «заката Европы») и проводя с ней постоянные параллели, он
характеризует процессы, происходившие некогда в других, «далеких
странах». Все это позволяет ему высказывать множество предположений о
пока не изученном, заполнять «белые пятна» в истории каждой «локальной
цивилизации» еще до того, как эмпирически ориентированные историки
выскажут
свое
подтвержденное фактами
мнение.
«Планомерно
упорядочивающая фантазия», основанная на «логике времени» и толковании
символов, позволяет, по мнению Шпенглера, проникать в сущность
исторического процесса много глубже, чем «целесообразно разлагающий
опыт», основанный на знании законов и причинно-следственных связей,
характерных прежде всего для естествознания (см.: 3, с. 131-134).
Общий итог рассуждений Шпенглера – общая модель развития
человеческих обществ. Так, все общества переживают в своем духовном
развитии стадию «весны» (Х–XIV вв.; здесь и далее даты даны для западной
цивилизации), «лета» (XV–XVII вв.), «осени» (XVIII – первая половина XIX
в.) и «зимы» (вторая половина XIX в. – современность); на смену «мощным
творениям пробуждающейся, опутанной снами души» приходит
«созревающая сознательность», за ней следует «кульминация строгого
умственного творчества», заканчивается все «угасанием душевной
творческой силы» (подробнее см.: 3, с. 189-192). Смена «эпох искусства»
также имеет свою логику: «хаос первозданных выразительных форм»,
идущий из «глубокой древности» (VI–IX вв.), оформляется на стадии
«культуры» в «стиль» (X–XVIII вв.), который размывается на стадии
«цивилизации» в «быстро изменчивые модные стили», лишенные
символического содержания (XIX–XX вв.; подробнее см.: 3, с. 193-196).
Одновременно происходит смена и «политических эпох»: «глубокая
древность» характеризуется отсутствием политики и государства (VI–IX вв.);
стадия «культуры» характеризуется появлением «нации», скрепленной
«подчеркнуто выраженным стилем» и «единым мирочувствованием» (X–
XVIII вв.); стадия «цивилизации» характеризуется «растворением народного
тела» и космополитизмом (XIX–XXIII вв.; подробнее см.: 3, с. 197-200). К
XXIII в., прогнозирует Шпенглер, произойдет окончательное «воцарение
первобытных состояний в высокоцивилизованных жизненных условиях»
Запада, и наступит «закат Европы». Ряд исторических аналогий, таким
образом, позволяет Шпенглеру трактовать исторический процесс упрощенно.
Шпенглер говорит о постижении сущности своего предмета –
сущности истории. Однако в этом вопросе его метод оказывается
недейственным. Шпенглер своему предмету, скорее, предписывает сущность,
нежели вскрывает ее. Он ставит знак «равно» между сущностью
человеческого общества и сущностью живого биологического организма. Их,
по его мнению, сущностно роднит принадлежность к «живым формам
существования». Их единая сущность – «живое» как противоположность
«неживому». Похожие аналогии использовал также и Г. Спенсер. Он даже
посвящает целую работу выявлению аналогий между социальным и
биологическим организмами, но выявляет не только общее, но и различное
(см.: 1, с. 150-152); и в этом он совершенно прав. Шпенглер же, увлекшись
хронологией, переоценивает «логику времени». Очевидно, что все явления
имеют свое начало и свой конец, а не только, как считает Шпенглер, «живые
формы». Все формы существования материального мира в этом абсолютно
схожи, но сущностная специфика социального в концепции Шпенглера не
прослеживается. Прямая аналогия в принципе может работать в границах
одной формы материи. В противном случае она упрощает сущность
относительно сложного и усложняет сущность относительно простого.
Для
Тойнби
историческая
аналогия
дает
исключительно
гипотетическое знание. Самой крупной трактовкой аналогии в его
«Постижении истории» является так называемый «божественный закон»
«Вызова-и-Ответа». Ответ на вызов, согласно Тойнби, может быть, а может и
не быть. Правило «золотой середины», вводимое им для утверждения
действенности «закона», лишь утверждает случайный характер его действия.
При этом Тойнби оговаривается, что проводит аналогию и обнаруживает
сходство лишь между историческими явлениями, тогда как на сущностном
уровне они могут быть принципиально различны. Например, «спартанская и
оттоманская системы при сравнении обнаруживают поразительное
сходство… Скорее здесь обнаруживается однотипный ответ на одинаковый
вызов… По существу (здесь и далее курсив мой. – Ю.В.) оттоманская и
спартанская системы принципиально различны» (2, с. 197); и «мифы в
известной степени аналогичны» (там же, с. 209).
В практике использования исторической аналогии мы можем, таким
образом, проследить полный спектр возможных выводов: от утверждений
полного, абсолютного сходства объектов анализа до замечаний об их лишь
некотором, поверхностном сходстве. Переход от первого ко второму в целом
описывает эволюцию использования исторической аналогии в рамках теории
«локальных
цивилизаций»:
фатализм
Шпенглера
«снимается»
гипотетическими выводами Тойнби, и это окончательно закрепляется в
современной социокультурной кампаративистике. Так, израильский социолог
Ш. Эйзенштадт, работающий в рамках «сравнительного изучения
цивилизаций» (один из аспектов его интересов), использует, как правило,
такую форму выводов: «Хотя описанные выше альтернативные
представления, секты и гетеродоксии были присущи всем рассматриваемым
цивилизациям, между ними существовали существенные различия...» (4, с.
29). Сходство и различие выявляются при таком подходе в равной степени.
Развитие исторической аналогии в рамках теории «локальных
цивилизаций» подтверждает истину, известную в общем из логики, что
аналогия, не подтвержденная дедуктивными выводами, остается на уровне
вероятностного, гипотетического знания. Достоверных обобщений
исторических явлений в рамках теории «локальных цивилизаций» не
получается: нет четкого критерия сложности общества и исторических
этапов. Действительное сходство – это, в конце концов, широкое и
сущностное сходство. Метод исторической аналогии работает лишь будучи
включенным в более широкую систему дедуктивных выводов. Дедуктивный
способ познания остается для исторической науки принципиально
необходимым.
______________________________
1. Спенсер Г. Социальный организм // Сочинения Герберта Спенсера.
Опыты научные, политические и философские. СПб., 1899. Т. 1.
2. Тойнби А.Дж. Постижение истории. М., 1991.
3. Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории.
Т. 1. Гештальт и действительность. М., 1998.
4. Эйзенштадт Ш. Революция и преобразование обществ. Сравнительное
изучение цивилизаций. М., 1999.