Учение Классических евразийцев и генезис национальной идеи
реклама
УЧЕНИЕ КЛАССИЧЕСКИХ ЕВРАЗИЙЦЕВ И ГЕНЕЗИС НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕИ РОССИИ АВТОР СТАТЬИ: ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОЛЛЕГИИ АНО «ЦЕНТР ИССЛЕДОВАНИЙ, СОХРАНЕНИЯ, ПОДДЕРЖКИ И РАЗВИТИЯ ЕВРАЗИЙСТВА», АСПИРАНТ ИСН САМОНКИН ЮРИЙ СЕРГЕЕВИЧ Главной задачей своих философских исканий классические евразийцы определили создание такой идеологии, в которой получили бы диалектическое единство наука, религия и философия. В рамках россиеведения они занимались созданием и обоснованием качественно новых принципов национальной идеологии России, осуществляя на их основе волевое политическое действие, оформленное в евразийском движении 1920–1930-х гг. Определяя генезис национальной идеи России, один из отцов- основателей евразийского учения князь Н.С. Трубецкой (1890–1938) отмечал: «Господствовавший прежде в исторических учебниках взгляд, по которому основа русского государства была заложена в так называемой Киевской Руси, вряд ли может быть признан правильным. То государство или та группа мелких, более или менее самостоятельных княжеств, которые объединяют под именем Киевской Руси, совершенно не совпадает с тем русским государством, которое мы в настоящее время считаем своим отечеством. Киевская Русь была группой княжеств, управляемых князьями варяжской династии и расположенных в бассейне трех рек, которые почти непрерывной линией соединяют Балтийское море с Черным, и начальная летопись совершенно точно определяет географическую сущность этого государства как «путь из Варяг в Греки». Площадь этой Киевской Руси не составляла и двадцатой доли общей площади той России, в которой родились все мы» [6, с. 208]. Согласно евразийской концепции, нежизнеспособное протогосударство «Киевская Русь», прикрепленное к речной системе Днепра и экономически ориентированное на обеспечение речного пути «из Варяг в Греки», постоянно находилось под ударами кочевников 2 Великой Степи, усугублявшихся непрекращающимися междоусобицами. «Потому-то из Киевской Руси и не могло развиться никакого мощного государства, и представление о том, что будто бы позднейшее русское государство есть продолжение Киевской Руси, в корне неправильно. ... Между Киевской Русью и той Россией, которую мы теперь считаем своей родиной, общим является имя «Русь», но географическое и хозяйственно-политическое содержание этого имени совершенно различно». Г.В. Вернадский разложения (1887–1973) Киевской Руси считал, что процесс естественного усугубился в ХIII столетии монгольским нашествием и политическим подчинением Русской Земли Востоку – так называемым Игом [1, с. 354]. По мнению евразийцев, именно от Московского княжества ХIV столетия, а вовсе не от обреченной варяжской Киевской Руси IX столетия, берет свое начало современная Россия-Евразия. Именно в монгольский исторический период возникли предпосылки взаимной интеграции восточных славян и тюркских народов евроазиатского материка через государственную преемственность России, перехватившей «историческое знамя» у Золотой Орды. После окончательного упадка Киевской Руси в ХIII столетии византийские идеи сильной императорской власти и централизации русских земель продолжали волновать патриотически-настроенные умы части княжеского корпуса – владимиро-суздальских и московских князей (князей северо-восточной Руси). Национально-патриотические искания в Земле Русской были усилены монгольским нашествием. Более чем на два столетия Русь (за исключением северо-западных княжеств) стала составной частью улуса Джучи-хана – северо-западной провинцией Монгольской империи. Евразийцы рассматривали процесс становления национальной идеи как процесс перманентный, начало которому было положено в 1380 г. на Куликовом поле. «Последний евразиец» Л.Н. Гумилёв (1912–1992) так обосновывает это утверждение: «Этническое значение происшедшего в 1380 г. на Куликовом поле оказалось колоссальным. Суздальцы, владимирцы, ростовцы, псковичи пошли сражаться на Куликово поле как представители своих княжеств, но 3 вернулись оттуда русскими, хотя и живущими в разных городах. И потому в этнической истории нашей страны Куликовская битва считается тем событием, после которого новая этническая общность – Московская Русь – стала реальностью, фактом всемирно-исторического значения» [2, с.208]. По сути, в этих строках Лев Гумилёв излагает первоначальный этап формирования национальной идеи России – этап зарождения национального самосознания. Поэтому в сознании последующих поколений Куликово поле должно рассматриваться не столько с научно-исторической точки зрения, сколько с мировоззренческой и в рамках национальной идеи, несущей в себе сакральную функцию. Ибо останки павших на Куликовом поле, впрочем, как и павших в других праведных войнах за многонациональное Отечество, за «други своя», – это святые мощи, не подлежащие открытию по человеческому произволению, но только по Промыслу Божию. Трагедией веры и особыми мессианскими, эсхатологическими настроениями отозвались в русском национальном самосознании уния Византии с латинским Западом 1274 и 1439 гг., а также падение в 1453 г. твердыни православного мира – Царьграда. «Ибо старого Рима церковь пала по неверию ереси Апполинария, второго же Рима, Константинова-града, церковные двери вну-ки агорян секирами и оскордами рассекли», – писал в 1530 г. инок Филофей в скорби великому князю Василию. Так на почве неопределенности, бесконечных усобиц, тотальной разрухи и последовавших за монголо-татарским нашествием, в условиях «остолбенения» русской культуры и тоски по исчезнувшему навсегда «Второму Риму» в ХIII–ХVI вв. на авансцену русской истории выходит «туранский фактор» – фактор сильной монгольской государственности. Рассматривая процесс становления национальной идеи, евразийцы явно утрированно и подчеркнуто субъективно выделяли восприятие Россией духа государственности монгольской. В соответствии с этим подходом восприятие чуждой идеи сильной монгольской государственности русским национальным 4 самосознанием произошло именно потому, что это была великая идея, идея сильной, единой и неделимой континентальной империи, созданной как и все кочевые империи древней Евразии по военному типу. «<…> Потускневшие и выветрившиеся в процессе своего реального воплощения, но все еще сквозящие за монгольской государственностью идеи Чингисхана вновь ожили, но уже в совершенно новой, неузнаваемой форме, получив христианско-византийское обоснование. В эти идеи русское сознание вложило всю силу того религиозного горения и национального самоутверждения, которыми отличалась духовная жизнь той эпохи; благодаря этому идея получила небывалую яркость и новизну и в таком виде стала идеей русской. Так совершилось чудо превращения монгольской государственной идеи в государственную идею православнорусскую» [6, С.224]. В Древней Руси управляющим принципом была православная вера, понимаемая как органическое сочетание религиозных догматов, обрядов и православной культуры, частным проявлением которой стал иерар-хический государственный православие Византийскую и строй родовое империю, цивилизованный. с царской вершиной власти (византийское самодержавие). Захватив, разрушив и разграбив Запад из варварского превратился в Запад Однако в отличие от Запада, поглотившего сокровища Византии, русские поняли, в чем истинно заключается самое великое ее сокровище. Это было не золото, не драгоценные камни, даже не искусство и науки. Главным сокровищем Византии был Бог. Именно на этом сокровище наши великие предки создали не банки, не капиталы, не музеи и ломбарды. Они создали Русь, Россию, духовную преемницу Византии. Центром нового российского государства в ХIV–XV столетиях становится Москва. С разработкой в качестве национально-государственной доктрины концепции «Третьего Рима» в первой половине ХVI столетия начинается процесс национально-государственной самоидентификации России, процесс определения нарождающейся империей своей роли и места в мировом цивилизационном процессе. 5 После укрепления московской государственности перед ней встала другая проблема – проблема обороны от Запада. Эту задачу, как считали евразийцы, Россия могла решить только путем освоения западной промышленности и усвоения европейской техники. «Выполнение задачи заимствования европейской техники взял на себя Пётр I. Но задачей этой он увлекся настолько, что она для него обратилась почти в самоцель, и никаких мер против заразы европейским духом он не принял. Задача была выполнена именно так, как не надо было ее выполнять, и произошло именно то, чего следовало больше всего опасаться: внешняя мощь была куплена ценой полного культурного и духовного порабощения России Европой» [6, с. 239]. С Петра Великого начинается период антинациональной монархии, период европеизации России. Этот процесс нарушил всякое национальное единство, породил разрыв между простым народом и европеизировавшимися слоями общества. Власть противопоставила себя остальной России как этнографическому материалу, жертвуемому на создание мощной европейской державы, прививала чуждые европейскую цивилизацию и культуру. Этнокультурный дисбаланс неизбежно повлек за собой социальные потрясения – в частности, революцию октября 1917 г. Такова в своей сути евразийская концепция генезиса российской государственности и национальной идеи. Итак, парадоксально восприняв генезис национальной идеи, евразийство связало ее с рядом специфичес-ких историософских свойств: − с мессианским национального и эсхатологическим самосознания характером русского (философско-политическая доктрина «Третьего Рима»); − с пространственно-временным синтезом «леса» и «степи» не в почвенноботаническом, но в культурно-историческом, «геософском» плане; − с восприятием русских как продолжателей имперских Рима, Византии и кочевых империй древней Евразии; 6 устремлений − с интерпретацией «географической исторической оси» мировой миссии России-Евразии истории, как противопоставляемой европейскому Западу; − с самобытностью евразийской политико-государственной модели, основанной на принципах трансконтинентальной военной империи (опора на главных союзников России – армию и флот, «правящая идеократия», «демотия», принцип «тяглового государства», общинный характер хозяйственно-экономического уклада России, феномен «византийского аграрного социализма» – византийской экономической модели с преобладанием общинного землевладения. В соответствии с евразийскими воззрениями определяющую формировании национальной роль в идеи России сыграл именно «туранский фактор». Однако, на наш взгляд, эта роль была не столь однозначна и позитивна. Позволим себе согласиться с точкой зрения А.С. Панарина: «Россия – не этническое «государство русских», а особая цивилизация, обладающая своим суперэтническим потенциалом и соответствующим набором геополитических идей. Одна из таких идей, издавна вынашиваемая в недрах консервативного политического спектра – византийско-православной сверхдержавы. Это не «вторая Европа», а «Третий Рим» – наследник Византии» [4, с.23]. Действительно, близость национальной идеи России к концепциям славянофилов и «византизма» К.Н. Леонтьева, нежели к евразийскому «туранскому фактору», кажется более исторически- обоснованной и, следовательно, более объективной, последовательной и перспективной в историософском плане. Вариант русской идеи у классических евразийцев получил развитие в форме национальной идеи, предусматривающей вопросы широкой этнокультурной и религиозной толерантности. Он, с одной стороны, вышел из славянофильского и постславянофильского понимания проблемы, а с другой – существенно отличался от них. Евразийство рассматривало национальную идею не только как русскую идею (т. е. не как идею узкославянскую), но как 7 объединительную российскую национально-культурные идею, включавшую в себя этнические и элементы тюркских, финно-угорских, индо- иранских народов. В учении национальная идея выступает не как идея панславянская (Н.Я. Данилевский) и не как идея византийско-славянская (К.Н. а Леонтьев), объединительная как идея евроазиатская византийско-монгольско-русская, идея, преломленная как через «туранский фактор» и российское национальное самосознание. Вместе с тем, она не выступает альтернативой собственно русской идее, а дополняет ее иными этническими представлениями о России как о Евразии, о ее богатой этнической истории и культуре. Евразийцам показались недостаточными представления славянофилов и их последователей о национальной идее как об исключительно идее духовной, покоящейся на православии и панславизме. Они внесли в эти представления свои «геософские», натуралистические элементы и элементы кочевниковедения, доказывающие уникальность евроазиатского этнокультурного мира. Особо следует отметить слабую сторону евразийских философских суждений: национальная идея учения, не будучи воплощена в действительность и не опираясь на практику, выдвигая в повестку дня идеологическую проблему широкой межэтнической толерантности, позволяет избежать проявлений национализма и шовинизма в большей степени лишь теоретически. Более того, евразийская национальная идея естественным образом не учитывает современных радикальных, сепаратистских тенденций, в буквальном смысле слова захлестнувших мир в начале третьего тысячелетия. Рассмотрим еще один весьма важный аспект национальной идеи. Евразийцы считали, что в авангарде государственного строительства должны идти чиновники-управленцы, этатисты, отличающиеся исключительной религиозностью, верностью, преданностью, честью, оцениваемой ими выше личного материального блага и безопасности. Сущность «идеократии» они видели в присутствии у власти особого класса управленцев-государственников, так называемого «правящего слоя», людей «партии длинной воли», 8 формируемого из интеллигенции и правительства. Этот слой должен быть спаян единой идеологией, единым мировоззрением, внутренним единством (личностным этатизмом), вести государственное строительство под руководством верховной идеи («идей-сил»). Утвердившийся в Советской России государственный строй, покоившийся на незыблемом авторитете ВКП(б), евразийцы относили к ложной «идеократии», предлагая сменить ее своей истинной, религиозной «идеократией». Тем не менее «левые» евразийцы симпатизировали государственному строю СССР. Под лозунгом борьбы с либерально-демократической коммунистическим расслабленностью фанатизмом они и противопоставляли однобоким «демотию» демократии. Анализ работ классических евразийцев показывает, что проблема «правящего отбора» в учении воспринимается на онтологическом уровне как борьба с силами хаоса и распада, как борьба за социальный прогресс. В такой онтологической и антропологической привязке социальная организация человечества является первой ступенью к организации бытия в целом. Государственная форма объединения становится объединением для личностной регуляции. Так «правящий отбор» становится особым отбором людей, удовлетворяющих известным нравственным критериям-требованиям, сформулированным еще Чингисханом. Э.Д. Хара-Даван утверждал: к власти никогда нельзя допускать людей с пороками измены, предательства, трусости, стремления к личной выгоде и наживе, т. к. эта категория управленцев может погубить любое государство [7, с. 451]. Базисно выделяя в этатистской концепции «симфонической личности» любовь, Л.П. Карсавин (1882–1952) связывал ее с метанойей – умопеременой, духовным и нравственным обновлением человека через жертвенное служение ближним, через жертвование «части своей личности», обретение им любви к Богу и к другим людям, без чего личность раскрыться не может. «Замыкаясь в себе, он [человек] становится нищим, хиреет и погибает. Преодолевая же себя, свое ограниченное, маленькое эгоистически-личное 9 бытие, человек расширяется и обогащается, делается истинною личностью. Только через общение с другими людьми, т. е. через самоотдачу, без которой такое общение невозможно, достигается личное многообразие и личное единство индивидуума» [3, с. 376]. П.Н. Савицкий (1895–1968), определяя евразийскую среду как среду наибольшего развития этатизма, считал, что этатизм проходит «стержнем» через всю русскую историю. «Необычайная концентрация народных сил под покровом и водительством центральной власти характеризует всю историю кочевых империй … <…> Эта традиция была воспринята Московским государством, в котором все было «государево», от государя исходилось и делалось его именем …» [5, с. 285]. По этому вопросу Лев Гумилёв делает весьма интересный вывод: «Древнюю Русь погубила дестабилизация, явившаяся следствием снижения пассионарного напряжения этнической системы или, что проще, увеличения числа субпассионариев – эгоистов, не способных к самопожертвованию ради бескорыстного патриотизма. Уцелело только Великое княжество Московское, целое столетие втягивавшее в себя пассионариев благодаря принципам митрополита Алексея и Сергия Радонежского. Их сподвижники и ученики завещали своим потомкам перспективный поведенческий стереотип и стабильную внутреннюю структуру. Так с 1380 по 1452 г. Московское княжество стало Россией, а бывшая Русь Литвы, которой руководила Польша». – окраиной Так Львом Гумилёвым выносится в повестку дня достаточно интересная «пассионарная» историософская и культур-философская категория «перспективного поведенческого стереотипа» – как индивидуально-психологической основы построения «континентальных месторазвитий» имперского типа (imperium). 10 ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА 1. Вернадский Г.В. Монгольское иго в русской истории / Г.В. Вернадский // Основы Евразийства / сост. Н. Агамалян и др. – М.: Арктогея-Центр, 2002. – С.354-355. 2. Гумилёв Л.Н. От Руси к России / Л.Н. Гумилёв. М.: Изд-во АСТ, 2004. – С.208-209. 3. Карсавин Л.П. Основы политики / Л.П. Карса-вин // Основы Евразийства. – С. 376. 4. Панарин А.С. «Вторая Европа» или «Третий Рим»? / А.С. Панарин // Вопросы философии. – 1996. – № 10. – с.23. 5. Савицкий П.Н. Евразийство как исторический замысел / П.Н. Савицкий // Основы Евразийства. – С. 285. 6. Трубецкой Н.С. (И.Р.). Взгляд на русскую историю не с Запада, а с Востока / Н.С. Трубецкой // Основы Евразийства. – С.208-239. 7. Хара-Даван Э. Евразийство с точки зрения монгола / Э. Хара-Даван // Основы Евразийства. – С. 451-452 11
