Учебник литературы: спрашивать, а не отвечать

Учебник литературы: спрашивать, а не отвечать
Можете представить: школьный учебник печатается в «толстом»
литературном журнале? Да не просто печатается, а как роман-фельетон — с
продолжением, несколько лет. Публиковавшийся в журнале «Звезда» в 2005–
2007 гг. учебник « Литература . XIX век» Министерством образования и
науки РФ допущен к преподаванию в 10 классе.
«Допущен к преподаванию» — это значит: он не только издан, но по
нему уже учатся нынешние старшеклассники. Автор этого учебника Игорь
Николаевич Сухих — профессор кафедры истории русской литературы
нашего Университета.
Летом минувшего года в том же журнале «Звезда» (начиная с №7)
начали публиковать следующий
учебник
И.Н.Сухих — «Русская
литература. ХХ век», предназначенный для 11 класса. Публикация
продолжается и сейчас. На интернет-портале «Журнальный зал» (там
представлены все российские «толстые» литературные журналы) вы легко
найдете журнал «Звезда» (http://magazines.russ.ru/zvezda) и сами можете
познакомиться с этими двумя учебниками, с формой подачи, со стилем
автора.
С удовольствием читая эти учебники по литературе, я, признаюсь,
завидовал сегодняшним гимназистам и лицеистам. Преподавание литературы
в наше время было намного скучнее, схематичнее. И при всей моей
тогдашней любви к книгам (любви всепоглощающей, потому что книги
открывали передо мной весь мир: даже телевизора тогда еще у нас не было,
не говоря уж об интернете и прочих мобильных радостях) — уроки
литературы в школе мне совершенно не нравились. Учителя в разных школах
были разные, а учебники одни и те же. От формулировок тем для сочинений
скулы сводило. Помните: «Катерина — луч света в темном царстве»? Или:
«Образ Онегина как «лишнего человека» николаевской эпохи»?..
И хорошо еще, что «Евгения Онегина» я прочитал летом, классе в
пятом-шестом, задолго до того, как в школе начали его «проходить»,
прочитал залпом, не отрываясь, прочитал с восхищением. И страдания
Татьяны, и переживания Евгения (от «Вообрази: я здесь одна, никто меня не
понимает…» до «Предвижу всё: вас оскорбит печальной тайны
объясненье…») были понятны, прочувствованы — но никак не укладывались
в жесткие рамки школьной программы, где упорно изучали связь Онегина с
декабристами… И только гораздо позже я нашел какой-то отклик — у
Цветаевой, в ее гениальном очерке «Мой Пушкин». И про любовь там было,
и про страдания, и про дуэль, и про то, что поэта убили в живот...
Но неужели можно написать учебник не сухо, не скучно, а
увлекательно? Оказалось, что можно. И выход найден простой: новые
учебники по литературе предлагают эту самую литературу — изучать. Их
написал известный критик и литературовед (автор солидных монографий о
1
Чехове и Довлатове, недавно переизданных, а также книги-исследования
«Двадцать книг ХХ века», которая сейчас перерабатывается и разрастается,
так что, возможно, будет уже «Сорок книг…»). Доктор филологических наук
Игорь Николаевич Сухих, профессор кафедры истории русской литературы
Факультета филологии и искусств СПбГУ, приглашает читателей (не только
школьников) к диалогу. К совместному размышлению, к совместному
исследованию творчества писателей и поэтов XIX и XX века.
Увлекшись чтением, я даже забывал, что это — школьные учебники .
Мне было интересна позиция автора, иногда я соглашался с ней, иногда
начинал возражать, спорить… Такая полемическая манера изложения
материала привлекает. В учебнике есть литературные факты и есть мнения,
часто — противоположные. Читателю не навязывается точка зрения автора,
читателю — в том числе и школьнику — предоставлена возможность
выбора.
Пушкин без «Онегина» и «мечта диссидента»
Рассказывает профессор Игорь Николаевич Сухих:
— Факультет филологии и искусств готовит всю линейку учебников
по литературе для старших классов, с 5-го по 11-й. Над ними работает
коллектив авторов: филологи, учителя, методисты. Учебники для 10 и 11
классов, написанные мной в одиночку, уже прошли апробацию и получили
министерский гриф «допущен к преподаванию». Учебники для 5 и 6 класса
(их создавал небольшой авторский коллектив под моей редакцией) тоже
готовы, и сейчас проходят апробацию в нескольких регионах, в том числе и в
Петербурге.
Новые госстандарты по литературе были утверждены в 2004 году. Но
изучаемая сегодня в школе литература XIX века по сути не отличается от
той, что учили гимназисты сто лет назад. Тот же набор имен и произведений:
от Пушкина до Чехова, от «Евгения Онегина» до «Вишневого сада».
Единственное отличие нового стандарта: литературу XIX века поделили,
часть ее изучают в 9 классе. И поэтому в учебнике « Литература » для 10
класса Пушкин — без «Евгения Онегина», Лермонтов — без «Героя нашего
времени», а Гоголь — без «Мертвых душ» (эти произведения «проходят» в 9
классе). А в десятом Пушкин представлен лирикой и «Медным всадником»,
Лермонтов — только стихами (другого «Героя нашего времени» он написать
не успел), Гоголь — одной из «Петербургских повестей» (я выбрал «Невский
проспект»).
— Но зато литература ХХ века, видимо, резко отличается от той,
которую когда-то изучали мы в школе?
— Да, отбор литературы для 11 класса — более сложная проблема.
Обязательный список менялся в последние годы не раз. Нынешнюю
программу я бы назвал «мечтой диссидента»: тут, кроме привычных Блока,
Маяковского, Есенина и Горького, присутствуют большая поэтическая
2
четверка (Ахматова, Цветаева, Мандельштам, Пастернак), Бунин, Булгаков,
Солженицын. Увы, нет (монографически) Бабеля, Зощенко и Набокова. Но
зато нет и произведений конъюнктурных, однодневок (ведь даже
брежневские «Малую землю» и «Целину», если помните, приходилось
обязательно изучать!).
Литература второй половина ХХ века вариативна: только здесь можно
было что-то выбрать по своему усмотрению — из списка десяти–пятнадцати
прозаиков и стольких же поэтов (не меньше трех тех и других). В своем
учебнике я составил два треугольника: из замечательных авторов, но очень
далеких друг от друга. Из прозаиков это: Шукшин — Трифонов — Довлатов,
а из поэтов: Рубцов — Бродский — Высоцкий. Если их сложить, то получим
объемную картину российской литературы того периода.
Учебник, который невозможно «украсть»
— Даже при беглом знакомстве видно, что обе книги написаны как-то
не так, непривычно, кто-то даже скажет: неправильно. Ваш учебник — не
похож на учебник! Вы не поучаете, не декларируете. Может, в этом все
дело?
— В методической газете «Литература» как-то было опубликовано
письмо учительницы из Подмосковья. После экзамена она опросила своих
одиннадцатиклассников и выяснила, что почти никто не помнит авторов
учебника, по которому они занимались весь год. Если учебник не читают
его основные адресаты, ученики и учителя, кому он тогда нужен? Самим
авторам? Издателям? Министерству?
Зная это, авторы учебников (иногда это серьезные филологи и
методисты) и пишут для издательств и министерства. Можно поменять
местами в разных учебниках главы об одном писателе — и этого никто не
заметит. Потому что существует неизвестно кем утвержденная установка:
учебник должен быть сухим, абстрактным, безличным. Мы тут учим, а не
наслаждаемся или восхищаемся литературой! И еще: один из активно
используемых в 11 классе учебников писали (я не поленился и посчитал)
двадцать шесть человек. Не могут учебник написать столько людей. В
таком огромном коллективе невозможно выдержать ни единство принципов,
не терминологию, не говоря уже о стиле. Это просто сборник статей,
который выдает себя за учебник.
Поэтому, когда работа начиналась, я решил, что учебники для
старших классов буду писать в одиночку (с собой договориться все-таки
легче). И постараюсь объяснить — какая она замечательная, русская
литература двух последних веков. Объяснить не жалкими и стертыми клише
(«писатель имярек ярко и образно показал»), а конкретно: ставя острые
вопросы, привлекая широкий контекст, не утаивая драматизма писательских
судеб, используя даже анекдоты и пародии (филология ведь — не только
искусство чтения, но и веселая наука).
3
Мне хотелось написать учебник, который интересно было бы читать и
мне самому, когда я был школьником. А также книгу, которую нельзя
«украсть»: невозможно вот так взять и мысленно поместить какую-то главу
под другую обложку. В учебнике должны быть четкая концепция, единый
стиль. Вроде бы что-то получилось. Во всяком случае, уже сейчас можно
гордиться тем, что это — единственный учебник , который уже несколько
лет печатается в литературном журнале, причем по инициативе редакции. И
на журнальных страницах эти главы не выглядят чужеродными: получилась
такая «литература о литературе».
— И как же строятся ваши книги?
— Перефразирую известный афоризм: история слишком серьезное
дело, чтобы доверять его профессиональным историкам, особенно сейчас,
когда о школьной истории ожесточенно спорят. Поэтому начинается все с
моей версии истории, которая нужна для понимания литературы.
Историческая глава в одном учебнике называется ««Девятнадцатый век:
кровь, железо и золото», в другом: «Двадцатый век: от России до России».
Как ни странно, в общем изложении материала пригодился старый, еще
гимназический, критерий. В девятнадцатом веке разные эпохи описываются
«по императорам», в советский период — по генеральным секретарям. А на
форзацах есть даже такие удобные таблицы, в которых все персоналии
поместились на одном развороте: «Поэты и цари» и «Поэты и вожди». На
другом форзаце помещена придуманная мной «Синусоида русской истории
ХIХ века». В двадцатом веке все сложнее. Общественного договора по
поводу оценки переломных событий советской истории пока не существует.
Поэтому история здесь превратилась в «историческую кардиограмму»: вот
ключевые события, а отношения к ним выражайте сами.
Веер оценок, матрица интерпретаций — Кроме общего историколитературного взгляда на события века, остальные-то главы посвящены
конкретным писателям и произведениям школьной программы. Но тут опять
неожиданность: начинается глава вроде бы «пристойно», как полагается —
основные даты жизни и творчества Достоевского, к примеру, или Толстого,
или Чехова. А затем — парадоксы, столкновения противоположных
взглядов… Одна глава начинается с описания инсценировки казни
петрашевцев на Семеновском плацу и клятвы Достоевского, другая —
повествует о литературном успехе Щедрина и служебной карьере Салтыкова.
— «Упаковочный материал» в учебниках сведен к минимуму, никаких
пересказов произведений, естественно, нет. Мне хотелось уйти от старой
формулы «Жизнь и творчество» и не говорить отдельно — о жизни писателя
и отдельно — о его произведениях. Перечислить в хронологическом порядке
«родился — учился — написал» — не значит рассказать о биографии
писателя. Это как раз голая схема, в
учебнике
представленная
4
хронологической табличкой. А рассказать мне хотелось о драме судьбы, ведь
в судьбе каждого человека, тем более творческого, есть своя драма.
Скажем, Гончаров, для меня не только создатель «Обломова», сиднем
просидевший тридцать лет на Моховой улице, но и человек, в молодости
совершивший кругосветное путешествие (из русских классиков на подобное
странствие решился только тоже вроде бы «домашний» Чехов). Поэтому этот
рассказ о Гончарове сложился из таких главок: «Одинокая юность: при свете
Пушкина»; «Странствователь: Петербург — фрегат «Паллада»; «Домосед:
Моховая, 3».
В жизни Салтыкова-Щедрина обнаруживается другой парадокс:
великий сатирик, после первых публикаций отправленный в ссылку, долгое
время является не последним колесиком критикуемой им государственный
машины. Это противоречие становится основой сюжета о Салтыкове:
«Ссыльный литератор; Салтыков и Щедрин»; «Странный чиновник:
«“красный” вице-губернатор»; «Строгий редактор: школа “Отечественных
записок”»; «Суровый сатирик: путем Эзопа».
Если рассказ о писателе связан с поиском драмы судьбы , то анализ
произведения — с аналогичным поиском его проблемных точек.
Вот знаменитая «Гроза». И вот суждения о главной героине —
Н.Добролюбова, А.Григорьева, М.Достоевского (брата писателя). Нужно не
изложить одну «правильную» точку зрения, а соотнести, сравнить
существующие и показать, какая из них в большей степени подтверждается
текстом пьесы, и — при его наличии — высказать аргументированное
собственной мнение.
А горьковскую пьесу «На дне» можно не только привычно понять как
социальную драму из жизни босяков, но и как драму философскую, в
которой идет спор, нужна ли человеку полная правда — или его иногда
спасает утешительная ложь («Мир: ночлежка и пещера Платона» — так
называется один из разделов).
Классические тексты, таким образом, помещаются в дискуссионное
поле. Вокруг них возникает веер оценок, матрица интерпретаций. Сравнивая
свою позицию с другими, каждый может увидеть произведение или автора
полнее, объемнее. Взгляды писателей друг на друга, критические оценки
вскрывают внутренние противоречия, конфликты самого текста.
Чтобы захотелось перечитать…
5
— Предполагаете ли вы (хотя бы по умолчанию), что школьники
прочитали те произведения, о которых идет речь в учебнике?
— Моя задача была: написать так, чтобы им захотелось прочитать (или
перечитать) произведения и авторов, о которых идет речь. А самое важное —
ввести «в оборот» наш новый опыт, опыт совместного чтения. Поэтому я
применяю многие приемы, характерные не для дидактической литературы, а
для эссеистики и настоящей критики. В двух книгах, к примеру, нет ни
одного заглавия типа «Жизнь и творчество писателя Икс» или «Значение
творчества Игрек для русской литературы» (хотя об этом, конечно,
говорится). В результате проб и ошибок появился любимый мною теперь
«заголовок через двоеточие» (для двух книг их пришлось придумать больше
двухсот пятидесяти). Идея в том, что одна часть заголовка обозначает тему
раздела, вторая – маскирует, скрывает ее, создавая интригу, локальный
сюжет. Понять, о чем идет речь, можно будет только после прочтения:
«Теория Раскольникова: арифметика и алгебра» (понятно, про какой роман),
«Златая Русь: мир как миф» (догадайтесь, чья лирика имеется в виду?),
«Автор: теленок против дуба» (это уже писательская биография).
Так же строятся в учебниках многие задания для школьников. Вот два
коротких — для примера (ведь наши студенты мой учебник еще не читали).
1. Есть известная эпиграмма: «Мятеж не может кончиться удачей / В
противном случае его зовут иначе». Как зовут мятеж в случае удачи?
События 14 декабря 1825 года — это мятеж или что-то иное?
2. Поэт-футурист, изобретатель новых слов В.Хлебников написал
короткое стихотворение:
О, достоевскиймо бегущей тучи!
О, пушкиноты млеющего полдня!
Ночь смотрится, как Тютчев,
Безмерное замирным полня.
<1908–1909>
От каких слов, с вашей точки зрения, образованы неологизмы
«достоевскиймо» и «пушкиноты»? Почему Тютчев поставлен в один ряд с
Пушкиным
и
Достоевским?
Прокомментируйте
хлебниковскую
характеристику Тютчева, какие мотивы его поэзии отразились у Хлебникова?
Почему ключевым образом-характеристикой мира Тютчева становится для
Хлебникова слово «ночь»?
— Как школьники принимают ваши учебники, как воспринимают их
учителя?
— Прежде чем учебник для 10 класса вышел в свет, он прошел
апробацию в школах нескольких регионов, в том числе и в Петербурге.
6
Отзывы были благоприятные, некоторые замечания были учтены при
доработке текста.
Однако для меня очень важно и другое. Московская коллега, тоже
пишущая учебники для издательства «Академия», рассказала, что ее муж (к
литературе отношения не имеющий), случайно открыв, прочел весь учебник
, а потом спросил : «А где тут у нас собрание сочинений Бунина?» Это
бальзам на раны. Такова, с моей точки зрения, главная филологическая
задача: рассказать о литературе так, чтобы книгу сразу же захотелось найти и
прочитать (или перечитать).
— Учебник — не вместо книги, а мостик к книге…
— У меня есть пока не очень определенная идея издать (конечно, если
разрешит издательство) оба учебника в хорошем оформлении под одной
обложкой просто как книгу для семейного чтения.
Но пока начала осуществляться другая идея. По инициативе филфака и
фонда «Русский мир» в прошлом году появился переработанный вариант
учебника для русских школ Таджикистана. На очереди — Молдавия,
Киргизия и Казахстан. Это, мне кажется, очень важно. Литература — главное
и последнее, что объединяет русский мир. Появление наших учебников в
странах бывшего СССР как-то, пусть незначительно, противостоит
разъединительным тенденциям.
— Цветаева, помнится, обозначила удивительный для меня факт:
Пушкин сочинил «Капитанскую дочку» позже «Истории пугачевского
бунта». То есть он знал все кровавые ужасы тех лет — и тем не менее
изобразил Пугачева довольно романтическим героем… Литераторы, о
которых вы пишете, и в XIX, и в XX веке активно участвовали в
исторических событиях. Насколько точно изображается время, эпоха,
история — через призму литературы?
— Литературу можно назвать термометром исторической эпохи.
Писатели были участниками, свидетелями, летописцами исторических
событий. Их голоса, их взгляды должны быть учтены при оценке того,
какими были в нашей истории век девятнадцатый и век двадцатый. Да,
писатель, даже гениальный, не может ничего изменить в ходе истории. Но он
способен предвидеть, предупредить, он может более глубоко, чем кто бы то
ни было — включая даже ученого-историка, — рассказать, «как это было»…
Вопросы задавал Евгений Голубев
_______________________________
Санкт-Петербургский университет. 2009. № 7 (3793), 29 апреля.
http://journal.spbu.ru/2009/07/18.shtml
7