6 - Центра Психотерапии и Психоанализа

6. Депрессивная позиция
Мелани Кляйн сформулировала понятие депрессивной позиции в 1934–35 годах.
Под этим понятием она подразумевала тот значительный шаг в развитии, который
совершает младенец, двигаясь от параноидных циклов и состояний в ходе первых шести
месяцев своей жизни. Эта идея занимает центральное место во всех позднейших
разработках кляйнианского психоанализа.
Дети тревожны в связи с собственной агрессией, и эта тревога ранее
рассматривалась согласно классическому психоанализу как функция Супер-Эго (см. главу
4). Однако теперь Кляйн начала описывать чувство вины в терминах объектных
отношений: агрессия означает нападения на объекты, которые становятся в результате
поврежденными или умирающими; а забота ощущается в отношении состояния объекта.
Это противоположно эгоистичной тревоге параноидных циклов: страху за себя перед
преследователями. Кляйн стала применять термин
«параноидная позиция» для
обозначения подобных состояний, противопоставляя ее «депрессивной позиции». Она
описала противоположность между двумя данными позициями в своих комментариях к
одному из случаев, обсуждавшихся в предыдущей главе («Атакованный червями»).
Пока преобладали параноидные тревоги, и господствовала тревога, связанная с
плохими объединенными родителями, Х. чувствовал только ипохондрические тревоги
относительно своего тела. Когда наступили депрессия и печаль, выдвинулись вперед
любовь и забота о хорошем объекте, и содержания тревог, так же, как чувства и
защиты в целом, изменились. (Klein 1935, p. 274)
Здесь Кляйн подчеркивает движение от страха к заботе. Этот решающий шаг и
является переходом на депрессивную позицию. Мы должны подробно рассмотреть, как
именно «выдвигаются вперед любовь и забота».
Что важнее всего, объекты больше не являются сугубо хорошими или плохими –
угрожающими или защищающими – как при параноидных состояниях. Скажем, в примере
«Атакованный червями» пациент видел сон о детективе, который в данный момент
помогает ему в борьбе против врагов, а в следующий – уже оказывается союзником этих
же самых врагов. Черно-белое деление на помощников и врагов характерно для
параноидной позиции. Это называется расщеплением объекта: ощущается, что объект
либо обладает всеми хорошими качествами, и ни одним плохим; либо что он обладает
всеми плохими, и ни одним хорошим.
На депрессивной позиции эти наборы качеств и функций смещаются в сторону
более реалистичной смеси. Поэтому к ним возникают смешанные чувства – такие, как
гнев плюс раскаяние, что мы уже наблюдали у столь многих обеспокоенных детей и
взрослых – пациентов в наших примерах. Кляйн показала, что успех этого перехода к
заботе и смешанным чувствам всецело зависит от процесса интернализации хорошего
любящего объекта, который вызывает внутреннее состояние благополучия. Если человек
чувствует, что обладает хорошим внутренним объектом постоянно, как в примере
«Идентификация с “хорошим” объектом», это дает ему сильную поддержку и уверенность
в условиях стресса.
Когда младенец начинает со-чувствовать объекту (to feel for the object) и становится
менее эгоцентричным, у него развиваются особые новые тревоги, чувства, объектные
отношения и защиты. Как правило, ощущаемая тревога является страхом повредить
любимого. Чувства характерно амбивалентны; ненависть трансформируется собственной
любовью младенца в раскаяние. Объекты оказываются под угрозой или поврежденными,
и это вызывает озабоченность их страданием. Затем отношения с объектами начинают
допускать большую отдельность; требуется меньше контроля (всемогущества). И защиты
(типична маниакальная защита), что действуют против тревоги и раскаяния, отличаются
от описанных ранее примитивных и насильственных защит от параноидного страха
преследования.
Печаль – это глубоко болезненная человеческая эмоция. Важно отличать печаль
(центральное на депрессивной позиции чувство) от клинической депрессии. Кляйн часто
критикуют за то, что она смешивает эти два состояния, используя термин «депрессивная
позиция» для обозначения печали и заботы. Вся эта концепция восходит к Абрахаму,
Фрейду и их работе над маниакально-депрессивным расстройством. Фрейд в специально
различал скорбь и меланхолию. Мнение Кляйн об этом разграничении таково: печаль
относится к чувствам по поводу поврежденного любимого объекта, как внешнего, так и
внутреннего; а депрессия является более сложным и параноидным состоянием.
Клиническая депрессия ограждает человека от остроты печали и заботы: он
идентифицируется с поврежденным объектом и затем протестует против состояния
страдания, в котором теперь находится. Все внимание сосредоточено на состоянии
самости, и отвлечено от состояния объекта, который иначе мог бы вызвать чувства заботы,
вины и раскаяния. Таким образом, тревога депрессивной позиции устраняется возвратом к
параноидным состояниям – это разновидность параноидной защиты от депрессивной
тревоги (см. ниже).
Внутренняя драма депрессивной позиции
Мы уже встречались с этим пациентом ранее (см. пример «Атакованный червями»).
Его бессознательные фантазии, подтвержденные его реальной историей болезни (в
юности у него были глисты), привели к значительной параноидной тревоге – страху, что
нечто плохое повреждает его, поедает изнутри. Эти черви были чрезвычайно злобными, и
даже испортили его помощников (вспомните сновидение об аналитике/детективе). Затем
Кляйн описала прогресс анализа, когда пациент выходил из своих параноидных и
ипохондрических состояний. В примере ниже мы сосредоточимся на тревоге и чувствах,
сопутствующих депрессивной позиции.
Пример: Забота и депрессивные чувства
Анализ этого пациента, Х, прогрессировал, и его недоверие к аналитику – который,
как ощущал Х, попал под влияние плохих объектов (червей) внутри него – начало
уменьшаться:
… пациент начал очень сильно заботиться обо мне. Х всегда беспокоился о
здоровье своей матери; но он не был способен выработать к ней истинную любовь, хотя
старался ее радовать, как мог. Теперь, вместе с заботой обо мне, на первый план вышли
сильные чувства любви и благодарности, вместе с чувствами никчемности, печали и
депрессии.
Отметьте значимую связь в прогрессе пациента: новые чувства тревожной заботы
появились вместе с истинной любовью и благодарностью.
… В анализе он проходил фазы глубокой депрессии со всеми симптомами,
характерными для этого душевного состояния. В то же время чувства и фантазии,
связанные с его ипохондрическими болями, изменились. Например, пациент тревожился,
что по слизистой его желудка распространится рак; но теперь казалось, что, хотя он
боялся за свой желудок, на самом деле он хотел оградить «меня» внутри себя – по сути,
интернализованную мать, – на которую, как он чувствовал, нападали.
Мы снова замечаем, как перемена в чувствах пациента к другим – матери и
аналитику – совпадает с переменой в его отношениях к чему-то внутри него. Его забота о
матери соответствует его заботе о чем-то, что он называет своим желудком, который
повреждает рак. Эта новая тревога – страх за свой помогающий объект – ощущается как
относительно внешнего объекта, так и относительно объекта внутри него, его желудка.
Внутри он подвергается нападению враждебного внутреннего объекта, рака (или червей).
Здесь внутренние объекты описаны как конфликтующие друг с другом. Один внутренний
объект, желудок, ассоциативно связанный с матерью\аналитиком, нуждается в защите от
другого – рака или же червей. И с этим совершается решающий переход от паранойи к
заботе. Эта новая важнейшая тревога сосредоточена на сохранении любимого объекта,
находящегося под угрозой.
Если агрессивные импульсы человека сильны, его бессознательные фантазии
являются переживаниями нападений на объекты, родителей и так далее, которые таким
образом повреждаются. Когда эти переживания смешаны с ненавистью, любовь кажется
слабой, находящейся под угрозой, и то же самое верно в отношении любимых объектов.
Однако поскольку они также любимы, это приводит к характерному мучительному
положению, в котором человек боится за тех, на кого нападают. Мы видели примеры,
когда противоречивые и параноидные состояния интернализуются с ненавистью – то есть,
с кусанием и повреждением; тогда внутреннее состояние становится очень беспокойным,
поскольку теперь внутри содержится объект, который может быть враждебным (как при
параноидных состояниях в примерах «Мужчина, который нападал на свои ягодицы» и
«Женщина с дьяволом внутри»). Если же, напротив, ненависть смешана с любовью,
объект может переживаться как поврежденный, ненадежный и более не способный
обеспечивать защиту и благополучие. Именно этот поврежденный внутренний объект
создает характерные смешанные чувства депрессивной позиции. Мы рассмотрим это в
следующем примере.
Эти внутренние драмы (бессознательные фантазии) имеют глубокие внутренние
последствия – одно заключается в том, что ощущение внутреннего и постоянного
благополучия (см. «Идентификация с “хорошим” объектом») никогда не будет достаточно
прочным 1 . В следующем примере мы будем наблюдать за Ричардом, мальчиком из
примера «Идентификация с “хорошим” объектом»; но теперь его хороший внутренний
объект пошатнулся. Скоро состоится завершение его психоанализа, и эта перспектива
вызывает у Ричарда серьезный гнев и тревогу. В его игре это проявляется в том, что он
нападает на своего психоаналитика, но на самом деле происходит следующее: он ощущает
боль внутри себя как нападения, и потенциальная утрата внешнего хорошего объекта
приводит к утрате надежности и благополучия, обеспечиваемых соответствующим
внутренним хорошим объектом. И значит, внутренний объект тоже подвергся нападениям.
Пример: Ненадежный внутренний объект
Вот часть другого сеанса с Ричардом, десятилетним мальчиком, который
фигурировал в примере «Идентификация с “хорошим” объектом». Это 92-й сеанс,
непосредственно перед завершением психоанализа на 93-м сеансе:
Он издавал сердитые звуки, изображающие поезда, когда они сближаются. Игра
была сосредоточена на том, чтобы избежать столкновения поездов. Они зачастую были
очень близки к столкновению, но Ричард всегда предупреждал катастрофу в последний
момент, и было очевидно, что этот конфликт вызывал у него сильное душевное
напряжение.
В этот момент анализа столкновения поездов понимались и аналитиком, и
пациентом как столкновения между людьми. Следовательно, мы наблюдаем, как Ричард в
тревоге изо всех сил старается избежать всякого такого столкновения. Репрезентирует ли
эта игра саму психоаналитическую ситуацию? Мы могли бы попытаться выяснить, не
беспокоит ли Ричарда «столкновение» между ним и аналитиком, с которой он завтра
расстается. Не стремится ли бедный Ричард не допустить яростной ссоры с нею?
Во время этой игры Ричард вновь и вновь предлагает менять расписание, в
частности, выбирая те часы, когда, как он хорошо знает, г-жа К. принимает других
пациентов.
Ощущение неизменности внутреннего объекта, подчеркнутое в примере «Идентификация с “хорошим”
объектом», не означает, что он совершенно неизменный, – но только то, что субъект чувствует, что этот
объект является таким сейчас. Хотя по мере накопления хороших переживаний за время младенчества и
дальнейшей жизни ощущение неизменности становится в самом деле более устойчивым, может случаться
что-нибудь неблагоприятное, и неизменность и надежность всегда могут пошатнуться.
1
Безусловно, он сосредоточен на том, чтобы продолжать приходить к ней, но
пытается делать это таким образом, чтобы аналитику не оставалось ничего, кроме как
запретить ему это. Запрашивая другие часы, Ричард, по-видимому, провоцирует
намеренную стычку. Посмотрите, как в одно и то же время он устраивает
«миллиметражи» (near-collision) в своей игре и почти устраивает стычки в своем запросе
аналитику:
Г-жа К. сказала, что не может выделить ему те часы, о которых он просит, но
предложила альтернативы. Ричард, в тот момент, когда оба поезда стояли на станции,
внезапно сказал, что плохо себя чувствует, что у него болит живот. Он побледнел.
Опасные отношения, выраженные в игре, а затем в отношениях с аналитиком,
теперь заместила собой боль внутри. Внезапно Ричарда захватила внутренняя ситуация,
внутри его живота.
Г-жа К. интерпретировала станцию как внутреннее пространство (inside)
Ричарда. Он все время ожидал столкновения внутри себя между электричкой, где
находились г-жа К. и хорошая Мамочка, и враждебным товарным поездом,
символизировавшим всех сердитых родителей и детей, от которых Ричард хотел
забрать г-жу К. и бежать с ней в свой родной город.
Когда г-жа К. отклонила его запросы, его защищающая забота (protective concern),
видимо, стала недостаточной, и стычка, порождающая стресс, была немедленно
интернализована как настоящая внутренняя боль.
Внутренняя ситуация, выраженная в игрушечном вокзале, содержит потенциальное
насилие между аналитиком (ощущаемой как мать) и сердитыми детьми, которые
чувствуют, что потеряют «г-жу К.» Но все еще несколько сложнее. Гнев Ричарда от
перспективы потерять «г-жу К.» был репрезентирован как гнев родителей-соперников,
тогда как он сам, в фантазии, исполнил свое желание убежать с нею (интернализовать ее).
Сложность заключается в том, что гнев и желание Ричарда быть с г-жой К. остаются не
смешанными – гнев приписывается его соперникам. В дальнейших главах у нас будет
множество возможностей познакомиться с этой формой приписывания чего-либо другим
(проективной идентификацией). Здесь она представляет собой способ Ричарда избежать
полной интенсивности своего страха за «г-жу К.», который вызывает у него такое
душевное напряжение:
Столкновение между хорошими объектами и теми, которые он ощущал как
плохие (поскольку раньше нападал на них и хотел их обобрать), было также конфликтом
между одной его частью, ощущаемой хорошей и дружественной хорошему объекту, и
враждебной его частью, дружественной объектам, ощущаемым плохими. (Klein 1961, p.
461)
В
некотором
смысле
Кляйн
в
этой
позднейшей
цитате
модифицирует
интерпретацию, которую предоставила сразу на сеансе. Однако исходная интерпретация
конфликта на игрушечном вокзале, в консультационной комнате и внутри живота Ричарда
была, похоже, достаточно правильной, поскольку вызвала следующую реакцию:
Ричард сказал, с удивлением глядя на г-жу К.: «Боль теперь прошла – почему?» На
его лицо снова вернулся румянец.
Этот пример вновь демонстрирует интернализацию объектов; а также конфликт
между этими объектами внутри – опасный конфликт, что ведет к болезненному
внутреннему
состоянию.
предыдущем
примере
Внутреннее
(«Идентификация
ощущение
с
благополучия,
“хорошим”
достигнутое
объектом»)
утрачено
в
и
превратилось в боль, когда хороший объект оказался под угрозой. Внешний объект,
оказавшись под угрозой (реальная утрата «г-жи К.»), приводит, через враждебность, к
подобной ситуации с внутренним объектом, вместе с болезненным ощущением
ответственности за насилие, от которого было необходимо отречься.
Фантазии на депрессивной позиции касаются в первую очередь ущерба объектам,
ответственности, сожаления и вины, а также нового импульса – желания восстановить
объекты. Шаткость внутреннего объекта провоцирует попытку возместить этот ущерб и
осуществить восстановление (repair). Однако иногда повреждения могут выглядеть
безнадежно обширными, вызывая сильный стресс и страдание.
Репарация
Репарация, к рассмотрению которой мы теперь обращаемся, – является как важным
импульсом, так и решающим результатом депрессивной позиции. Боль вины, утраты и
заботы превращается в конструктивные усилия альтруистического рода. В фантазиях
депрессивной позиции комплекс ущерба и заботы вызывает раскаяние, – это форма,
которую принимает любовь к объекту, когда тот оказывается поврежденным. Это
раскаяние, в свою очередь, содержит в себе желание возместить ущерб. Часто говорится о
пессимизме Кляйн, которая прослеживала корень раскаяния, заботы и альтруизма в
агрессии; но на самом деле все это в такой же мере результат любви – взаимодействия
любви с ненавистью, агрессией и страхом. Разумеется, существуют множество других
форм любви, назовем лишь некоторые: благодарность, признательность, радость. Все они
являются великодушными (generous) установками по отношению к объекту. Это не просто
любовь для личного удовлетворения или чувства безопасности (хотя она также
продолжает свое существование, берущее начало с более ранних позиций младенца), но
теперь формы любви становятся разнообразно смешанными. Депрессивная позиция – это
момент, в который разнообразие этих форм любви начинает расцветать от взаимодействия
с гневом и агрессией.
В следующем примере пациент (взрослый) перешел от ненависти при переживании
своих родителей как сексуальной пары (Эдипов комплекс) к нападению на них и их
отношения. Его забота, раскаяние и дальнейшие попытки позаботиться о родителях
немедленно выступили на первый план.
Пример: Поврежденные родители
Этот мужчина увидел сон о своих родителях, и Кляйн чрезвычайно подробно
разбирает ассоциации к этому сновидению. Пациенту снилось следующее:
Он чувствовал, что «управляет всем», заботится о своих родителях, которые во
сне гораздо старше и больше нуждаются в его уходе, чем это есть в реальности.
Родители лежали в кровати, но не бок о бок, как обычно; кровати были соединены
своими изножьями. Пациенту было трудно держать родителей в тепле.
Оградительное беспокойство сновидца – он хотел держать родителей в тепле –
кажется связанным с тем, что он нарушил их состояние; то есть повредил их отношения,
разделив кровати – расщепив их совокупление – и теперь заботится о них и боится за них:
Затем пациент на глазах родителей мочился в таз, в центре которого находился
цилиндрический объект. Эта процедура казалась сложной, поскольку он должен был
специально позаботиться, чтобы моча не попала в цилиндрическую часть. Он чувствовал,
что не имело значения, смог бы он прицелиться точно в цилиндр и ничего не разбрызгать
вокруг, или нет. Закончив мочиться, он заметил, что таз переполнен, и ощутил это
неудовлетворительным. Когда он мочился, то заметил, что его пенис был очень большим,
и ему от этого было дискомфортно – как если бы его отец не должен был этого видеть,
поскольку почувствовал бы себя им побежденным, а пациент не хотел унижать отца.
Одна из поразительных черт этого сновидения – конкуренция между пенисом
пациента и пенисом отца. Можно сказать, что сон символизирует желание быть большим,
чем отец, но пациент также сожалеет об этом желании и стремиться помешать его
реализации.
В то же время он чувствовал, что, мочась, он избавляет отца от заботы
подняться с кровати и мочиться самому. Здесь пациент запнулся, а затем сказал, что
действительно чувствовал, будто родители – это часть его самого.
Соперничество с отцом понятно по сравнению пенисов, по опасности, которая
грозит «цилиндрической части», и по унижению, которому, как боится пациент,
подвергается отец и родительская пара (он на них мочится). Бедный поврежденный отец
побежден в соперничестве, и отношения отца с матерью нарушены (перестановкой
кроватей ногами друг к другу). Напряженность ситуации создана сожалением пациента о
том, в каком положении находятся родители; он чувствует себя ответственным и хочет
оградить их от этого. Мы снова замечаем, в этот момент стресса, внутренний характер
ситуации: пациент интернализировал ее и затем испытал переживание, отчасти
сознательно, что родители являются частью его самого.
Тревоги относительно нанесенного родителям ущерба продолжились. Возникли
дальнейшие ассоциации о поврежденных объектах (родителях), сожалении и заботе
пациента:
Во сне предполагалось, что таз с цилиндром были китайской вазой, но это было не
так, поскольку ножка не находилась под тазом, как должна была бы, она находилась «в
неправильном месте», поскольку была над тазом – по сути, внутри него.
Цилиндр в неправильном месте можно связать с родителями, которые лежат в
постели вместе; пациент чувствовал, что они в «неправильном» месте, поскольку хотел
разъединить их (поместить цилиндр вне чаши, составить их кровати ногами друг к другу,
а не бок о бок). Эти тревоги продолжались:
Затем пациент проассоциировал таз со стеклянной чашей, использовавшейся как
газовая горелка в доме его бабушки, а цилиндрическая часть напомнила ему
газокалильную сетку 2 . Затем он подумал о темном проходе, в конце которого тускло
горит газовая лампа, и сказал, что эта картина вызывает у него печальные чувства. Он
начинает думать о бедных и обветшалых домах, где как будто бы нет никого живого,
лишь тускло светит эта газовая лампа.
Вслушайтесь в заботу и печаль: они здесь очень горькие – вполне понятно, что
тьма, низкий уровень света и жизни это метафоры, символизирующее ощущение пациента,
что его любимые объекты – родители, его дом и он сам – начинают тускнеть и приходить
в запустение. Значит, после агрессивного соперничества мы слышим о его печали и
жалком состоянии его объектов.
Это повествование (бессознательная фантазия), возникающее из сновидения,
содержит в себе его соперничество с отцом, которое приводит к тому, что он «управляет»
ситуацией, разделяя родителей и «мочась на» них, за чем следует раскаяние и чувство
ответственности, смешанные с горькой печалью и заботой о них, что в конечном итоге
приводит к воссозданию внутреннего состояния оскудевшей жизни внутри него самого.
Его дальнейшие ассоциации указывают на некие страхи, которые поддерживают развитие
ситуации:
Правда, тебе стоит лишь повернуть ручку, и свет загорится сильнее. Это
напомнило пациенту, что он всегда боялся газа, ему казалось, что языки пламени от
газовой горелки прыгают на него, словно они были львиной головой. Еще его пугал в газе
хлопок (“pop” sound), который тот издавал, когда его гасили.
Думаю, дилемма пациента заключается в том, что он мог бы снова вернуть к жизни
всю ситуацию в целом, но если он это сделает, внезапно выскочит (out pops) живая версия
родителей, которые вернутся снова вместе и будут его пугать и угрожать ему – как
выпрыгивающая львиная голова и хлопок. Кажется, его дилемма в том, что он не может
выносить родителей в живом объединенном союзе, но если он их разъединяет, то страдает
от столь же болезненного раскаяния, печали и заботы. Этот спектр чувств,
2
Осветительное устройство в виде цилиндрической сетки, светящейся при подогреве газом. – Прим. перев.
разворачивающийся как повествовательная драма, ощущается столь реальным, что
действительно затрагивает пациента эмоционально, как в сновидении, так и при
размышлении о нем на аналитическом сеансе.
Затем Кляйн сделала интерпретацию:
После моей интерпретации, что цилиндрическая часть в тазу и газокалильная
сетка – это одно и то же, и он боялся мочиться в нее, потому что по некой причине не
хотел загасить пламя, пациент ответил, что, разумеется, невозможно потушить
газовое пламя таким образом, поскольку после него остается яд – это же не свеча,
которую можно просто задуть.
Интересный ответ. Ассоциация пациента – потушенное пламя оставляет за собой
«яд» – подхватывает интерпретацию чрезвычайно конкретным образом, словно он всерьез
рассматривает химический процесс горения газа. Однако похоже, что в его понимание
газа встроен, как в символы сновидения, бессознательный поиск смыслов, происходящих
от его страдальческих бессознательных фантазий: причиненный им ущерб (когда он
«гасит» отца) оставит за собой эмоциональный яд отчаяния и окрашенной виною заботы.
Была и дальнейшая реакция – сновидение следующей ночью, которое пациент
рассказал на следующем сеансе. Забота, действующая в первом сновидении, и
интерпретация продолжают мучительно занимать пациента:
Ночью после этого пациент увидел следующий сон: он услышал шипящий звук чегото, что жарилось в печи. Он не видел, что это было, но полагал, что это нечто
коричневое, возможно, почка, которую жарили на сковородке. Звук, который он слышал,
был как писк или плач тонким голосом, и ему казалось, будто жарят живое существо.
Там была его мать, и он попытался привлечь ее внимание к этому, чтобы она поняла,
что нет ничего хуже, чем жарить что-то живое, это хуже, чем варить или тушить.
Это самая большая пытка, поскольку горячий жир не дает сгореть тому, что
поджаривают, и поддерживает его в живых, образуя на нем корку.
Пациент сообщает о мучительной жестокости, что творится во внутренней
ситуации (в печи). У него было много ассоциаций о неприятных пытках, но последняя
заключалась в том, что он простудился (had a cold). Думаю, отсюда следует, что
ощущение пациентом внутреннего расстройства, простуды, репрезентирует страдание его
внутренних объектов: он интернализовал поврежденных родителей, которых исходно
хотел держать в тепле, и их «холодное» (cold) состояние стало репрезентироваться как его
состояние.
Кляйн рассмотрела его сложные ассоциации. В итоге вышло, что почка,
жарящаяся на сковороде, представляет отца внутри матери, как цилиндр в тазу – то есть,
это воспламеняющая эдипальная ситуация, которая приводит к терзающей агрессии
(снова оральной: поджаривание почек). Новое сновидение опять посвящено все той же
проблеме. Вдобавок здесь есть призыв к матери (не к психоаналитику ли?) обратить
внимание и помочь пациенту с проблемой, с которой он самостоятельно справиться не
может. Словно бы бессознательное сообщение аналитику взывает к ее дальнейшему
пониманию
этого
типа
заботы
об
ужасно
поврежденных
любимых
объектах.
Репрезентация этих тем – еще одно подтверждение работы над сновидением днем ранее.
Достижение депрессивной позиции заключается в том, чтобы поддерживать
чувства заботы, не возвращаясь при этом всякий раз к параноидным страхам. Совершив
этот успешный шаг, пациент затем мобилизует новый набор чувств, известный как
«репарация» – желание исправить, восстановить или починить объект, который был
поврежден или разрушен:
… основным его способом преодоления депрессивной позиции является репарация.
В этом сновидении он всецело посвящает себя родителям, чтобы поддерживать их в
живых и чтобы им было удобно.
В данном примере мы можем наблюдать попытки держать родителей в тепле,
оградить отца от унижения и так далее. Репарация становится более возможной, когда
пациент способен проверить состояние своих внешних объектов – а именно, что его
настоящие родители на самом деле чувствуют себя хорошо. Покуда они являются
фантазиями и покуда пациент сосредоточен на фантазиях о внутренних родителях,
чувства, скорее всего, будут его сокрушать. Но когда он способен начать различать
фантазии и реальность своих объектов, он может начать интернализовать более
стабильный объект и ощущение постоянства.
Вина
Один из способов описать ситуацию раскаяния – это изложить ее на языке вины.
Комплекс чувств на депрессивной позиции – это разновидность вины, ощущения того, что
ты сделал что-то неправильно, и возложенных на тебя требований это поправить. Эти
требования могут иметь всеобъемлющий характер – «целиком посвятить себя», – так что
не остается ощущения свободы. Тогда вина чрезвычайно обременительна и мучительна. В
некоторой степени карательная окраска вины отражает тяжесть причиненного терзающего
ущерба. Именно этим свойством наказания, соответствующего преступлению, обладает
раннее Супер-Эго у младенца, действующее по закону возмездия: око за око.
Вина может быть столь тяжкой, что человек оказывается вынужденным избегать
заботы. Это не редкость: нам часто предоставляется случай наблюдать людей, которые
уклоняются от вины, убежденно укоряя других. Однако такое уклонение может быть
столь упорным, что будет серьезно затруднять выход на депрессивную позицию и
движение через нее. Комментируя случай Х., который верил, что у него глисты
(«Атакованный червями»), Кляйн описывает, что ее пациент чувствовал себя
вынужденным сосредоточиться на том, чтобы поддерживать своих братьев и сестер, а
также свои внутренние органы, в живых:
Стало вполне понятно, что различные органы, которые он пытался лечить, были
идентифицированы с его братьями и сестрами, по отношению к которым он описывал
вину и которых вынужден был постоянно поддерживать в живых. Именно эта гипертревожность приведения их в порядок (поскольку он нанес им повреждения в фантазии) и
его чрезмерная печаль и отчаяние по этому поводу привели к такому возрастанию
параноидных тревог и защит, что любовь, забота о людях и идентификация с ними
оказались погребенными под ненавистью. (Klein 1935, p. 275)
Когда боль чувства заботы и вины достигает невыносимых пропорций (при
приближении депрессивной позиции), ощущение объекта-помощника оказывается
критически важным. Мы наблюдали это при интернализации «хорошего» объекта,
описанной в предыдущей главе. Младенцу нужно чувствовать, что мать рядом с ним и
поможет придать реалистические пропорции бессознательным фантазиям: поможет
распознать реальность настоящих внешних объектов и реальность мира объектов и чувств
внутри. Если объект, который способен помочь проверить реальность, приближается
через внешний объект, этот опыт укрепляет внутренний хороший объект, посредством
интернализации внешнего помощника – как мы видели в случае Ричарда в пятой главе
(«Идентификация с “хорошим” объектом»). Тогда внутреннее ощущение благополучия
поддерживается и лучше противостоит потокам вины.
При наличии надежного внутреннего объекта истинная реальность всякого ущерба
реальным людям оказывается более доступной для восприятия младенца. В последнем
примере пациент мог переживать свою мать, во втором сновидении, как своего
помощника. Переживание матери, выживающей в качестве помощника – а не только
вовлеченной в ненавистное совокупление с отцом – позволило этому пациенту бороться с
ужасными и мучительными переживаниями сновидения. Но эта сложная ситуация могла
развиваться и неправильно. Внутреннему объекту-помощнику также угрожает риск
оказаться поврежденным – тогда субъект нуждается в утешении со стороны внешнего
объекта. Если нет утешения, что адекватная помощь выжила, развивается унылый и
безнадежный внутренний мир. Иногда мир извне (мать или другое опекающее лицо)
действительно могут быть неудовлетворительным окружением и подвести субъекта; или
же у человека могут быть собственные трудности с интроецированием объектапомощника. Так или иначе, но возникают отчаяние и нехватка ресурсов; а также, вероятно,
преследующая вина, понуждающая к постоянной рабской заботе о поврежденных
объектах. Тогда человек верит, что внутренний мир населен «плохими» и вредоносными
объектами (такими, как в примерах «Мужчина, который нападал на свои ягодицы» и
«Женщина
с
дьяволом
внутри»)
и
лишен
объектов-помощников.
Формируется
переживание внутреннего господства над самостью сурового Супер-Эго, от которого
исходит карательная вина.
Защиты на депрессивной позиции
В ходе успешного развития достигается другой результат. Чувство вины не
остается преследующим, оно модифицируется. Однако это зависит от одного условия:
обладает ли человек достаточным ощущением собственной хорошести. Хорошесть
должна пережить приливы ревности, соперничества, ненависти и импульсы ощущения
себя плохим. Младенец зависит от наличия относительно благоприятного внешнего мира
для интроекции; а также от своей способности мобилизовывать любовные чувства при
интроецировании объектов-помощников.
Если ситуация для младенца складывается плохо – либо из-за неадекватного
окружения, либо из-за особых затруднений при интроецировании (мы вернемся к этому
позднее), – боль может оказаться столь сильной, что вина и способность к
восстановлению (репарации) становятся слишком обременительными и карающими.
Тогда младенец нуждается в защитных мерах, психологических механизмах, которые
гарантировали бы, что переживание вины не будет ощущаться сознательно. Существует
два обширных метода защитного избегания чрезмерной боли, вызванной заботой и виной:
параноидная защита от депрессивной тревоги и маниакальные защиты.
Параноидная защита
Когда чувство вины слишком сильное, оно становится чрезвычайно преследующим.
Мы уже вкратце отмечали, как клиническая депрессия переходит от заботы об объекте к
жалким бесконечным рассуждениям о самости. Но могут развиваться и более откровенно
параноидные ситуации; пример тому будет дан ниже («Испорченность Питера») – в
случае, когда пациент Питер попадает в раскручивающуюся спираль насильственного
наказания в отношениях со своим Супер-Эго. Его обеспокоенность своей испорченностью
по отношению к родителям приводит к насильственным преследующим фантазиям: что он
жарит и ест родителей или что они его едят. Так происходит отступление с депрессивной
позиции к параноидным циклам, которые заново создают параноидную позицию.
Окрашенная виной забота об объекте трансформирована в страх за самость в виду
сурового карающего агента. Также как у Х., пациента Мелани Кляйн (см. «Атакованный
червями» и упоминание выше):
погребенные под непрерывными параноидными упреками, жалобами и критикой в
адрес других, существовали также чрезвычайно глубокая любовь к матери и забота о
своих родителях, а также о других людях. (Klein 1935, p. 275).
Забота погребена (против нее выстроена защита) параноидными страхами и
заявлением, что на него напали глисты (или же рак изнутри). В последнем примере
(«Поврежденные родители»), когда мужчина чувствовал более сильное отчаяние
относительно
своей
способности
оградить
родителей,
он
чувствовал
сильнее
преследующий страх – взрывная газокалильная сетка, подобная нападающей львиной
голове, заставляла его боятся за себя, а не за свои объекты. Это возврат к параноидному
режиму переживания ситуации. С этим возвратом возобновляется расщепление объекта –
например, когда помощник колеблется между ролями врага и аналитика (см. «Нападение
червей»).
Маниакальные защиты
Другой главный метод отведения боли заботы – это обращение к маниакальным
защитам. Тогда пациент характерным образом постановляет, что любимый человек
вообще не важен; его состояние, поврежденное или крепкое, не имеет никакого значения.
Поскольку это больше не важно, судьбу объекта можно игнорировать; субъект
культивирует воображаемые состояния превосходства, триумфа и контроля над объектом;
и чувство превосходства над незначительным объектом поддерживается посредством
утвердительных фантазийных отношений с ним. Это маниакальное превосходство
подкрепляется специфическими защитами: отрицанием истинных качеств объекта;
ощущением триумфа над объектом, который становится незначительным; и контролем
над объектом, который становится зависимым от субъекта.
Следующий пример – это случай, в котором внутренняя ситуация внезапно вновь
оказывается шаткой в результате тяжелой утраты во внешнем мире. Внутренняя шаткость,
вызванная внешней утратой, подробно описана в материале Абрахама (вторая глава) и в
случае Ричарда («Ненадежный внутренний объект»). Проделывая эту работу, Кляйн
указала специфические защиты, задействованные против депрессивной тревоги, вины и
раскаяния.
Пример: Смерть сына
Здесь мы рассмотрим случай реальной тяжелой утраты. Пациентка, которую
описала Кляйн, скорбит о своем умершем сыне.3 Вначале она плакала не слишком много:
и слезы не приносили ей облегчения, как это происходило позже. Она чувствовала
себя оцепеневшей, замкнутой и сломленной физически.
Отметим
снова
комментарий
о
телесном
переживании
поврежденности,
«сломленности», как внутреннем последствии реальной внешней утраты. Потеря сына
разожгла у этой женщины бессознательные фантазии о нападениях и на внутренний
любимый объект, и на реальный внешний, мертвого сына:
3
Отмечалось, что Кляйн изложила этот случай вскоре после внезапной смерти своего собственного сына.
На этой стадии г-жа А., которая обычно видела сны каждую ночь, перестала их
видеть из-за глубокого бессознательного отрицания реальной утраты. В конце [первой]
недели она увидела следующий сон:
«Она видела во сне двух людей, мать и сына. Мать была одета в черное платье.
Сновидица знала, что этот мальчик умер или скоро умрет. Она не испытывала
совершенно никакой печали, но в ее чувствах присутствовал след враждебности к этим
двум людям».
Сновидение в явном виде отрицает грусть, хотя прочие чувства (след
враждебности) при этом могут существовать. Давая ассоциации, г-жа А. с сильными
чувствами вспомнила, что у ее брата был репетитор Б., школьный приятель такого же
возраста, как он сам. Мать Б. относилась к ее брату свысока, а их собственная мать была
расстроена. Это вызвало важное воспоминание; г-жа А.
сама чувствовала, что на ее горячо обожаемого и любимого брата и всю семью
пало ужасное бесчестье. Этот брат, на несколько лет ее старше, казался ей полным
знаний, умений и силы – образец всех достоинств, и когда стало известно о его
отставании в школе, ее идеал разбился вдребезги. Однако сила ее чувств в отношении
этого инцидента как непоправимого несчастья, оставшегося в ее памяти, объяснялась
бессознательными чувствами вины.
Похоже, центральное на то время событие в жизни г-жи А., утрата ею своего сына,
оказалось репрезентированным в сновидении замаскированным образом как бесчестье ее
брата; он рухнул с высокой позиции, такое вот непоправимое несчастье. Ощущение
неисправимого ущерба связало вместе три момента: унижение ее брата, смерть ее сына и
ее внутреннее состояние сломленности:
Те двое людей в сновидении г-жи А. были Б. и его матерью, и то, что мальчик был
мертв, выразило ранние желания смерти г-жи А. в отношении Б.
Теперь Кляйн говорит нам, что это сновидение посвящено не только печали и горю,
но и враждебности – враждебности к фигуре из прошлого, Б., который ее заслуживает,
поскольку унизил брата и мать А.:
Таким образом, одна мысль сновидения выглядит так: «Сын у матери умер или
умрет. Это сын той неприятной женщины обидел мою мать и брата, и он должен
умереть».
Здесь мы можем видеть, как фантазии все дальше отодвигают утрату к другим
фигурам, гораздо менее важным для А.: от ее сына к брату, от брата к его однокласснику
Б. Несмотря на сниженную значимость объектов в сновидении, Кляйн полагала, что там
существовала связь с горем, вызванным смертью сына:
Она перенесла некоторые свои чувства к брату в свое отношение к сыну. В своем
сыне она также любила своего брата; но в то же время некоторая амбивалентность к
брату, хоть и смягченная сильными материнскими чувствами, также была перенесена
на сына.
Нас неуклонно подводят к ужасному выводу, что потерявшая сына мать питала к
нему также и некоторую враждебность, и его смерть сделала эту враждебность реальной
окончательным образом. Вина, которую она чувствовала, испытывая печаль, сделала
враждебность бессознательной. Поэтому она сильно страдала от бессознательной вины.
Несмотря на свое обожание брата и любовь к нему, она также испытывала ревность
к его большим знаниям, его умственному и физическому превосходству. В своем
сновидении она низвела оба набора чувств к незначительности из-за вины и раскаяния,
вынужденно превращенных в бессознательные. То, как это было сделано, демонстрирует
ряд типичных защит, используемых на этой позиции: отрицание, триумф и контроль над
внутренними объектами.
Отрицание: Г-жа А. уклонялась от вины, избегая всех чувств на первой неделе
после утраты:
Давайте рассмотрим взаимодействие защит, как они проявились в этом
материале. Когда произошла утрата, укрепилась маниакальная защита, и в игру с особой
силой вступило, в частности, отрицание. Бессознательно г-жа А. категорически
отвергала факт смерти своего сына.
В особенности это отрицание внутренней реальности, ее чувств, а также отрицание
реальной утраты.
Триумф: Однако она также преобразовала значимость:
Когда она уже не могла осуществлять это отрицание с такой силой – но все еще
не была способна выдержать боль и грусть – укрепился триумф, один из прочих
элементов маниакальной позиции. Как показали ассоциации, мысль, вероятно, была
такова: «Это вовсе не больно, когда умирает какой-то мальчик. Это даже приносит
удовлетворение. Теперь я мщу».
Триумфальное умаление значимости смерти – это способ справиться с фактом
зависимости; мальчик Б., от которого А. отделалась, на самом деле – необходимый ей
источник знания. Она пытается сделать вид, что никому ничего не нужно; нет никакой
зависимости. Это болезненная, хотя и замаскированная попытка включить своего сына в
число незначительных людей.
Контроль: Безразличная самодостаточность А. низводила важных людей, в
фантазии, к предполагаемой малозначимости. Они становились всего лишь вещами,
подлежащими контролю в ее сломленном внутреннем состоянии:
Но этот триумф ассоциировался с контролем над интернализованными матерью
и братом, и триумфом над ними.
На первой неделе А. справлялась со сломленным состоянием посредством
исходного отрицания, но за этим последовали фантазии (раскрывшиеся в сновидениях), в
которых были переставлены мертвые и горюющие фигуры:
… на этой стадии был укреплен контроль над ее внутренними объектами,
несчастье и горе были перемещены от нее на ее интернализованную мать. Здесь
вступило в игру отрицание – отрицание той психической реальности, что она и ее
внутренняя мать составляют одно целое и страдают вместе.
Это внутренняя перестановка, в которой А. больше не идентифицируется с
матерью или с чувствами матери. Это всемогущественный контроль над внутренней
ситуацией сломленности. Так А. справилась с эмоциональной утратой. Весь внутренний
мир чувств и то, все содержится внутри, находятся под жестким контролем.
Позиции
В то время (1930-е годы) Кляйн обозначала такого рода совокупность тревог,
чувств, объектных отношений и защит словом «позиция» – «депрессивная позиция»; она
также использовала термин «параноидная позиция» и даже «маниакальная позиция». Она
стремилась отграничить эти понятия от фаз развития; Фрейд использовал представление о
фазе – оральной, анальной и так далее – для обозначения всего лишь характера
инстинктивных импульсов, фундаментальных видов телесного удовлетворения, таких как
кормление, сексуальность и т. п. Постоянное перемещение на депрессивную позицию и
схождение с нее снова и снова означают, что здесь нет четкой последовательности фаз.
Внешний и внутренний миры взаимодействуют и создают тревоги, и постоянно смещают
субъекта от страха к заботе и снова назад. Субъект постоянно занимает характерные
позиции по отношению к своим объектам. Сюда входят виды удовлетворенности,
получаемые от них, их содействие характерным психологическим защитам и чувства,
испытываемые к этим объектам как к людям. Это маятникообразное движение гораздо
более гибко, чем то предусматривает представление Фрейда о фазах и регрессии.
В 1935-м году, когда Кляйн впервые ввела понятие депрессивной позиции, она
противопоставила его понятию параноидной позиции – практически той позиции, которая
описана в предшествующих главах. Однако дальнейшее развитие ее теорий привело к
модификацию понятия параноидной позиции, которую она стала называть «параноидношизоидная позиция»; к этому мы сейчас и обратимся.
Перевод З. Баблояна.
Научная редакция И. Ю. Романова.